Глава 1

И кому это вздумалось назвать видавшую виды посудину «Морнинг роуз» «Утренняя роза»? Нелепость такого названия бросалась в глаза каждому...

Траулер построили для лова рыбы в арктических широтах. Пятьсот шестьдесят тонн водоизмещения, пятьдесят три метра длины, девять метров ширины на миделе, и без груза, с полным запасом воды и топлива, посудина сидела в воде на четыре с лишним метра. Строила траулер верфь в Ярроу аж в 1926 году.

Посудина была скрипучая, тихоходная и валкая и трещала по всем швам. И давно пора бы пустить ее на металлолом...

Сродни траулеру были и капитан его — мистер Имри, и старший механик мистер Стокс.

Судно обладало отменным аппетитом и пожирало уйму угля. И то же самое можно было сказать об остальных двоих — капитане, который поглощал виски в дозах весьма неумеренных, и стармехе — большом знатоке ямайского рома.

В момент, когда мы встретились, эта троица и предавалась любимому занятию, не меняя своих многолетних привычек.

Насколько я мог заметить, никто из немногочисленных моих сотрапезников, сидевших за двумя длинными столами, особой наклонности к чревоугодию не проявлял. Разумеется, на это была веская причина. Дело было вовсе не, в качестве блюд. И не в претензиях к художественному уровню интерьера кают-компании, отделанной малиновыми коврами и портьерами, каковые странно смотрелись на борту допотопного траулера. Дело в том, что в 1956 году по капризу одного миллионера, владельца судоходной компании, в ком любовь к морю уживалась с полным невежеством в мореходстве, траулер был оснащен новой машиной и переоборудован в яхту для увеселительных прогулок.

Плохой аппетит моих сотрапезников объяснялся концом октября. Это пора крепких штормов. Моксен и Скотт, судовые стюарды, благоразумно задернули портьеры на окнах кают-компании, лишив нас зрелища осенней непогоды.

Наблюдать, что происходит снаружи, не было необходимости. Всякий слышал и ощущал шторм всем своим существом. Заупокойно выл ветер в снастях пронзительный, тоскливый свист, похожий на жалобные причитания ведьмы. Через равные промежутки времени раздавались гулкие, как взрывы, удары бивших в скулу траулера волн, гонимых к осту ледяным ветром, рожденным в бескрайних просторах Гренландского ледового щита, за целых семьсот миль отсюда. Тоны судовой машины менялись по мере того, как корма то вздымалась вверх, едва не обнажая винт, то вновь погружалась в воду. Иногда возникало такое чувство, будто тебя завинчивают как штопор, что вызывало особенно неприятное ощущение, и кажется, не у меня одного.

Проплавав последние восемь лет на морских судах, сам я не страдал от качки. Но и без медицинского образования — а по документам я врач — нетрудно было обнаружить у моих спутников симптомы морской болезни. Жалкая улыбка, отвращение к пище, самососредоточенность — все эти признаки были налицо.

Забавное зрелище — наблюдать, как развивается морская болезнь, если страдает кто-то иной, а не вы сами. Любой желающий мог до посинения, вернее пожелтения, глотать драмамин, но арктические шторма это средство от качки не признают. Это все равно что глотать аспирин при холере.

Я огляделся. Кто-то сдаст первым. По-видимому, Антонио — высокий, худощавый, манерный, но чрезвычайно симпатичный уроженец Рима с шапкой белокурых вьющихся волос. Обычно, когда подступает тошнота, лицо приобретает зеленоватый оттенок. Что же касается Антонио, то лицо его цветом напоминало ликер «шартрез», вероятно от природной бледности итальянца. После того как судно особенно резко накренилось, Антонио вскочил и молча выбежал из салона.

Сила примера столь велика, что спустя несколько секунд из-за стола поспешно вышли еще трое: двое мужчин и девушка. Через пару минут, кроме капитана Имри, Стокса и меня, за столом остались только мистер Джерран и мистер Хейсман.

При виде поспешного бегства сотрапезников капитан и стармех обменялись удивленными взглядами и, качая головой, принялись дозаправляться горючим.

Капитан Имри, рослый моряк с пронзительным взглядом голубых близоруких глаз, копной седых волос и длинной, как у пророка, бородой, был облачен в двубортную тужурку с золочеными пуговицами и широкой нашивкой коммодора королевского военно-морского флота, которую носил незаконно, и орденскими планками в четыре ряда, которые носил по праву. Достав из привинченного к палубе контейнера бутылку виски, он налил стакан чуть не до краев, добавив туда немного воды. В эту минуту судно подбросило и накренило, но капитан Имри не пролил ни капли. Опустошив одним залпом содержимое стакана, он потянулся к трубке. Капитан Имри давно усвоил хорошие манеры.

О мистере Джерране этого я бы не сказал. Он хмуро разглядывал телячьи котлеты, брюссельскую капусту, картофель и пиво, очутившиеся у него на брюках. Но стюард был тут как тут — со свежей салфеткой и пластмассовым ведерком.

Несмотря на странно заостренный череп и широкое одутловатое лицо, Отто Джерран с первого взгляда казался человеком нормального телосложения. Но когда он вставал, выяснялось, что впечатление обманчиво: при росте менее ста шестидесяти сантиметров весил он около ста десяти килограммов. Он носил туфли на высоких каблуках и дурно сшитый костюм; шея у него отсутствовала, длинные кисти рук — нервные, ноги — необычайно маленькие. Багровый цвет лица объяснялся коронарной недостаточностью, а не вспыльчивым характером. Джерран поднял глаза на капитана Имри.

— Что за глупое упрямство, капитан! — воскликнул Джерран неестественно высоким для столь грузного мужчины голосом. — Зачем же идти навстречу этому ужасному шторму?

— Какому шторму? — искренне удивился капитан, ставя стакан на стол. Этот безобидный ветерок вы называете штормом? — Имри повернулся к мистеру Стоксу, сидевшему рядом со мной. — Баллов семь, верно, мистер Стокс? От силы — восемь, но не больше.

Налив себе рому. Стокс откинулся на спинку стула. В отличие от капитана и лицо, и череп Стокса были абсолютно голы. Сияющая лысина, худое смуглое морщинистое лицо и длинная жилистая шея делали его похожим на неопределенного возраста черепаху. Да и двигался он со скоростью черепахи.

Мистер Стокс и капитан Имри служили на тральщиках еще во время мировой войны и, уйдя десять лет назад в отставку, остались неразлучны. Иначе как «капитан Имри» и «мистер Стокс» ни один, ни другой друг к другу не обращались.

После приличествующей паузы мистер Стокс выразил свое компетентное мнение:

— Семь.

— Конечно семь, — безоговорочно согласился капитан, снова наполняя стакан. Слава Богу, что ходовую вахту на мостике несет штурман Смит, подумал я.

— Ну вот видите, мистер Джерран? Сущие пустяки, а не шторм.

Уцепившись за стол, наклонившийся под углом тридцать градусов, собеседник капитана промолчал.

— Разве это шторм? Помню, как мы с мистером Стоксом отправились рыбачить на банки близ острова Медвежий. Мы добрались туда первыми и вернулись в порт с полными трюмами. Случилось это, кажется, в двадцать восьмом году.

— В двадцать девятом, — поправил его Стокс.

— В двадцать девятом, — согласился капитан, устремив взгляд голубых глаз на Джеррана и Иоганна Хейсмана — тщедушного, бледного человечка с вечно настороженным выражением лица и не знающими ни минуты покоя руками. — Вот это был шторм! Мы вышли из Абердина на траулере, забыл его название...

— "Сильвер Харвест", — отозвался мистер Стокс.

— На «Сильвере Харвесте». Во время десятибалльного шторма поломалась машина. Два часа судно дрейфовало лагом к волне, два часа невозможно было завести на шлюпку перлинь. Командовал траулером...

— Мак-Эндрю, Джон Мак-Эндрю, — подсказал старый механик.

— Благодарю вас, мистер Стокс. У капитана был перелом шейных позвонков.

Тридцать часов он греб, удерживая судно против волн. Это с гипсовой-то повязкой на шее. Шторм был силой десять баллов, а в течение четырех часов даже одиннадцать. Видели бы вы эти волны! Горы, настоящие горы! Нос взлетал на десять метров, потом опускался, судно кидало с борта на борт. И так много часов подряд. Кроме мистера Стокса и меня, укачало всех... — Увидев, что Хейсман вскочил и бросился бегом из салона, капитан Имри замолчал на полуслове. — Ваш друг нездоров, мистер Джерран?

— Нельзя ли выпустить плавучий якорь, или как у вас это называется? умоляюще произнес Джерран. — А может, надо искать укрытие?

— Укрытие? От чего? А вот еще помню...

— Мистер Джерран и его спутники не плавали всю свою жизнь, — заметил я капитану.

— И то правда. Выпустить плавучий якорь? Гм, волнение от этого не уменьшится. Ближайшее укрытие — остров Ян Майен. Идти до него триста миль в вестовом направлении, навстречу шторму.

— А если уходить от шторма? Разве это не поможет?

— Конечно поможет. Тогда качка уменьшится. Если вы настаиваете, мистер Джерран. Вам известны условия нашего контракта. Капитан обязан выполнять все распоряжения фрахтователя, если при этом судно не подвергается опасности.

— Хорошо, хорошо. Делайте что надо.

— Вы, разумеется, понимаете, мистер Джерран, что подобная погода продержится еще сутки, а то и больше?

Самочувствие Джеррана несколько улучшилось, и со слабой улыбкой он произнес:

— Мы все во власти матери-природы, капитан.

— Тогда нам придется идти почти на ост.

— Всецело полагаюсь на вас, капитан.

— Вижу, вы не отдаете себе отчета в том, что это значит. Мы потеряем двое, а то и трое суток. Если пойдем курсом девяносто, то севернее мыса Нордкап нас встретит шторм почище этого. Возможно, в Гаммерфесте придется искать укрытия. Потеряем неделю или даже больше того. Не знаю, во сколько сотен фунтов обходится вам в сутки фрахт и оплата съемочной группы... Я слышал, что некоторые из так называемых звезд могут в считанное время сколотить себе целое состояние... — Не кончив фразы, старый моряк встал и отодвинул стул. — Хотя о чем говорить. Для такого человека, как вы, деньги ничего не стоят. Прошу прощения, свяжусь с ходовой рубкой.

— Подождите, — испуганно проговорил Джерран, о скупости которого ходили легенды: капитан Имри невольно коснулся самого больного его места. — Неделю потеряем, говорите?

— Если повезет. — Капитан подвинулся к столу и потянулся к бутылке.

— И так трое суток пропало, — сказал Отто. — Скалы у Оркнейских островов, море да «Морнинг роуз»... У нас ни фута пленки натурных съемок не снято.

— А ваш режиссер и операторы четверо суток на койках валяются, посочувствовал капитан Имри. — Капризы матери-природы, мистер Джерран.

— Трое суток коту под хвост, — повторил Джерран. — Возможно, еще неделю потеряем. А на все тридцать три дня отведено, — прибавил он со страдальческим лицом. — Далеко ли до острова Медвежий, капитан?

— Триста миль или около того. Двадцать восемь часов ходу, если идти на полных оборотах.

— А это возможно — идти на полных оборотах?

— Судно-то выдержит. Выдержат ли ваши люди? По-моему, прогулка на водном велосипеде по пруду им была бы больше по душе.

— Конечно, вы правы, согласился Джерран, находя свою выгоду в подобном повороте дела. — Доктор Марлоу, за время службы в военном флоте вам не раз приходилось врачевать страдающих морской болезнью? — Не услышав возражений, Джерран продолжал:

— Много ли нужно времени, чтобы оправиться после такого недомогания?

— Все зависит от степени. — Я никогда не задумывался над этим, но ответ показался мне разумным. — После плавания через Ла-Манш, продолжающегося полтора часа, чтобы прийти в себя, достаточно и десяти минут. А после четырехдневного атлантического шторма потребуется несколько суток, чтобы оклематься.

— Но ведь от морской болезни не умирают, верно?

— Никогда не слышал ни о чем подобном. Мне стало ясно, что при всей его нерешительности и суетливости, над которой (разумеется, за глаза) все посмеивались, Джерран способен на решительные, граничащие с жестокостью действия. Каким-то образом все это связано с деньгами, подумал я и продолжал:

— Сама по себе морская болезнь к подобному исходу привести не может. Но если у больного слабое сердце, тяжелая форма астмы, бронхит или язва желудка...

Немного помолчав и что-то прикинув в уме, Джерран сказал:

— Должен признаться, меня беспокоит здоровье членов нашей съемочной группы. Не смогли бы вы на них взглянуть? Здоровье наших людей для меня дороже любых денег, заработанных от продажи фильма. Вы как доктор согласитесь со мной, я в этом уверен.

— Безоговорочно, — отозвался я.

И тотчас понял, что Отто обвел меня вокруг пальца: располагая ограниченными возможностями для медицинского обследования, я не смог бы установить наличие каких-то серьезных заболеваний у членов съемочной группы и экипажа и подписал бы чистое медицинское свидетельство. В таком случае Отто смог бы потребовать скорейшей доставки группы на остров Медвежий, несмотря на страдания «наших людей», о которых он столь лицемерно беспокоился, тем самым значительно сэкономив деньги и время. В крайнем случае, если с кем-то и случится несчастье, ответственность ляжет на меня.

Осушив рюмку дешевого бренди, которое в ничтожных количествах выдавал нам Отто, я поднялся из-за стола.

— Вы останетесь здесь? — спросил я.

— Да. Спасибо за помощь, доктор. Большое спасибо.

— Пока не за что.

Сначала я поднялся к Смиту в рубку. Смит начинал мне нравиться, хотя я почти ничего о нем не знал. То, что придется однажды сблизиться с ним на почве общих интересов, — нет, никогда не пришла бы мне в голову такая мысль: верзила ростом сто восемьдесят сантиметров и девяносто кило весом, Смит не был похож на возможного моего пациента.

— Откройте вон ту аптечку, — кивнул Смит в сторону буфета, стоявшего в углу тускло освещенной рубки. -Личные запасы капитана Имри. Использовать лишь в чрезвычайных обстоятельствах.

Достав из гнезда одну из полдюжины бутылок, я принялся изучать ее при свете лампы над столом для прокладки и сразу проникся к Смиту еще большим почтением. Находясь на широте семьдесят градусов на борту допотопного, хотя и модернизированного траулера, на дорогие сорта виски не рассчитываешь.

— А что вы называете чрезвычайными обстоятельствами? — поинтересовался я.

— Желание утолить жажду.

Плеснув из бутылки с этикеткой «Отар-Дюпюи» виски в стакан, я протянул его Смиту. Тот покачал головой и стал наблюдать за мной. Пригубив содержимое, я уважительно опустил стакан.

— Расходовать такое добро на утоление жажды — преступление. Не думаю, что капитан будет в восторге, увидев, как я расправляюсь с его личными запасами.

— Капитан Имри — человек твердых правил. Одно из них состоит в том, что от двадцати ноль-ноль до восьми утра он никогда не появляется на мостике.

Ходовую вахту в этот промежуток мы несем поочередно с Окли, судовым боцманом. Поверьте, так лучше для общей безопасности. Что привело вас на мостик помимо тяги к спиртному, мистер Марлоу?

— Служебный долг. Выясняю погодные условия, прежде чем приступить к медицинскому осмотру крепостных мистера Джеррана. Он опасается, что, если будем следовать прежним курсом, его невольники отбросят копыта.

Погодные условия, как я заметил, значительно ухудшились. Хотя на мостике качка ощущается сильнее, чем внизу.

— Что касается погоды, синоптики не обещают ничего радостного. Там, куда мы направляемся, — зачем-то прибавил Смит, — метеостанций не так уж много.

— А вы сами как думаете?

— Улучшения погоды не предвидится. — Тема, видно, не очень интересовала штурмана, и он с улыбкой прибавил:

— Светский разговор поддерживать я не умею, да и зачем это нужно, если под рукой виски столь отменного качества.

Отдохните часок, а потом доложите мистеру Джеррану, что все его крепостные, как вы их называете, отплясывают на корме кадриль.

— Подозреваю, что мистер Джерран — человек очень недоверчивый. Однако если позволите...

— Угощайтесь.

Снова наполнив стакан, я убрал бутылку.

— Вы флотский врач, док? — поинтересовался мой собеседник.

— Бывший.

— А теперь сюда загремели?

— Позорнейшая страница моей биографии. Вы не находите?

— Попали в точку. — Он сверкнул белизной зубов. — По профессиональной непригодности списали? Или напились на дежурстве?

— Причина гораздо прозаичнее. Неподчинение начальству.

— У меня такая же история. — Помолчав, Смит поинтересовался:

— Этот ваш мистер Джерран, у него все дома?

— Так утверждают врачи, нанятые страховой компанией.

— Я не об этом.

— Неужели вы рассчитываете, что я стану дурно отзываться о своем работодателе? Снова белозубая улыбка.

— Можно ответить и так. Но вы не находите, что у этого олуха сдвиг по фазе? Или это обидное определение?

— Только по мнению психиатров. Я не с ними беседую. «Сдвиг по фазе» для меня вполне приемлемый термин. Однако хочу напомнить, что у мистера Джеррана превосходная репутация.

— Как у сдвинутого по фазе?

— Ив этом плане тоже. А еще как у постановщика и кинорежиссера.

— Какой же нормальный постановщик повез бы съемочную группу на остров Медвежий в преддверии зимы?

— Мистеру Джеррану нужна подлинность.

— Мистеру Джеррану нужна консультация у психиатра. Неужели он не представляет, каково там в такое время года?

— Ко всему он мечтатель.

— В Баренцевом море мечтателям делать нечего.

И как только американцам удалось высадить человека на Луну?

— Наш друг Отто не американец. Он выходец из Центральной Европы. Если вам потребуются мечтатели, ищите их в верховьях Дуная.

— Далеконько он забрался от берегов голубого Дуная!

— Отто пришлось уезжать в большой спешке. В то время, за год до начала войны, многим приходилось уезжать подобным же образом. Попал в Америку куда же еще, потом пробился в Голливуд. Говорите про Отто все что угодно, но нужно отдать ему должное: он оставил в Вене процветающую киностудию, а в Калифорнию приехал только в том, что было на нем.

— А это немало.

— Тогда он был иным. Я видел фотографии. Конечно, не стройный, как березка, но килограммов на сорок меньше. Во всяком случае, всего за несколько лет, переключившись своевременно с антинацизма на антикоммунизм, Отто добился огромных успехов в создании ура-патриотических фильмов. Критики были в отчаянии, а зрители вне себя от восторга. В середине пятидесятых годов, когда он почуял, что его голливудской карьере грозит крах, преданность новой родине вместе с банковскими вкладами испарилась и Отто перебрался в Лондон. Там он создал несколько авангардистских картин, приведших критиков в состояние экстаза, зрителей в уныние, а самого Отто в число банкротов.

— Похоже, вы хорошо изучили своего шефа, — отозвался Смит.

— Любой, кто прочитал первые пять страниц проспекта к последней его картине, раскусил бы Отто. Я дам вам экземпляр. Нигде не упоминается слово «фильм». Выброшены, разумеется, слова «тошнотворный» и «отчаяние», многое приходится читать между строк. Но Отто весь как на ладони.

— Хотел бы я взглянуть на этот проспект, — произнес Смит. Подумав, добавил:

— Если Отто прогорел, откуда у него взялись деньги? Для съемки фильма, я имею в виду.

— Наивная вы душа. Продюсер зарабатывает больше всего тогда, когда у ворот его студии появляются судебные исполнители. Разумеется, студии, взятой в аренду. Когда банки арестовывают его счета, а страховые компании предъявляют ультиматум, кто закатывает банкет в «Савойе»? Наш приятель, известный продюсер. Таков, можно сказать, закон природы. Занимались бы вы лучше морским делом, господин штурман, — прибавил я дружелюбно.

— Мистер Смит, — поправил он рассеянно. — Так кто же финансирует вашего друга?

— Мой наниматель. Кто именно не знаю. В денежных делах Отто очень скрытен.

— Но на кого-то он все-таки опирается?

— Конечно. — Поставив стакан на стол, я поднялся. — Спасибо за гостеприимство.

— Даже после того, как он снял несколько картин, не принесших барыша?

Глупо, во всяком случае подозрительно все это.

— В киноиндустрии, мистер Смит, глупых и подозрительных людей пруд пруди.

В действительности я не знал, так это или нет, но, судя по компании, подобравшейся на борту судна, подобный вывод напрашивался сам собой.

— А может быть, он нашел такой вариант, который разом решит его проблемы?

— Вы имеете в виду сценарий? В ваших словах есть смысл. Но только сам мистер Джерран сможет рассеять ваши сомнения. Кроме Хейсмана, автора сценария, один Джерран читал его.

Дело было совсем не в том, что мостик расположен выше палубы. Спускаясь по трапу по правому, подветренному, борту, я убедился, что шторм действительно разыгрался не на шутку. На себе ощутив, насколько крепок и студен ветер, я обеими руками держался за поручни. Амплитуда качки составляла градусов пятьдесят — ощущение не из приятных; правда, однажды мне довелось попасть в шторм на борту крейсера, мачты которого описывали дугу в сто градусов, и все же корабль уцелел.

В самую непроглядную ночь на море не бывает абсолютно темно; даже если линию, разделяющую море и небо, нельзя четко провести, вы все-таки знаете: море более темное. В ту ночь видимость была не больше двух миль из-за нависшего над морем морозного тумана — явление обыкновенное для Норвегии, где воздух, спускающийся с ледников, соприкасается с теплыми водами фьордов, или, как было на сей раз, когда теплый ветер, дующий с Атлантики, поступает в полярные области. Единственное, что я смог разглядеть, — это белые гребни, срываемые ветром, и волны, которые перехлестывали через бак траулера и с шипением срывались в море. В такую ночь хорошо сидеть, надев шлепанцы, у камина.

Повернувшись к двери, я наткнулся на какую-то фигуру, стоявшую под трапом и державшуюся за ступеньки, чтобы не упасть. Лица не было видно, но по соломенным волосам я узнал Мэри. Это была Мэри Стюарт, или дорогая Мэри.

Я назвал ее так, чтобы не путать с другой Мэри, служившей помрежем у Джеррана, которую окрестили «маленькая», Мэри Дарлинг. Хотя первую Мэри звали Мэри Стюарт, настоящее ее имя было Илона Вишневецкая. Рассудив, что с таким именем известности в мире кино не добиться, она почему-то выбрала себе шотландскую фамилию.

— Дорогая Мэри, — произнес я, коснувшись ее щеки (нам, докторам, позволено). — Что вы тут делаете в столь поздний час и в такую стужу?

Щека у нее была холодна как лед.

— Ваше пристрастие к свежему воздуху переходит границы разумного.

Войдите в помещение, — продолжал я, взяв ее за руку, и ничуть не удивился тому, что она дрожит как осиновый лист.

Дверь вела в пассажирский салон — довольно узкое помещение во всю ширину судна. В дальнем его конце был расположен встроенный бар, где за металлическими застекленными дверцами хранились запасы спиртного. Дверцы были неизменно заперты, а ключ лежал в кармане у Отто Джеррана.

— Не надо тащить меня, доктор, — спокойно произнесла своим высоким голосом Мэри Стюарт. -Я и сама умею ходить.

— Почему вы вышли на палубу? Это опасно.

— Неужели врачу так трудно поставить диагноз? — отозвалась она, потрогав пуговицу черного кожаного пальто. Я понял, что дикие прыжки «Морнинг роуз» не прошли для Мэри даром.

Мэри откинула назад спутанные ветром волосы. Лицо ее было бледно, под карими глазами появились синяки. Скуластые, характерные для славян щеки придавали девушке особую прелесть. Она была латышка, и в ее внешности было много славянского. Внешность, ядовито замечали некоторые из коллег Мэри Стюарт, была единственным ее достоинством. Две последние (и единственные) картины с ее участием, по слухам, провалились с треском. Она была молчалива, холодна и высокомерна, за что я один из всех любил ее.

— Врач не застрахован от ошибок. Во всяком случае, здешний, — ответил я, силясь придать своему лицу «докторское» выражение. — Зачем понадобилось вам забираться на этой развалине в столь гиблые места?

— У меня личные проблемы, — проронила она, помолчав.

— Профессия врача связана с разрешением личных проблем. Как ваша мигрень? Как ваша язва? Как ваш бурсит?

— Мне нужны деньги.

— Всем нужны деньги, — улыбнулся я. Не встретив ответной улыбки, я оставил Мэри одну и направился на главную палубу.

По обе стороны коридора располагались пассажирские каюты. До переоборудования траулера в этой части корпуса находились трюмы. Хотя корпус был обработан горячим паром, подвергнут фумигации и дезинфекции, тут стоял неистребимый запах ворвани. И в обычных-то обстоятельствах атмосфера была в достаточной степени тошнотворной, при подобной же качке на скорое исцеление от морской болезни нечего было и рассчитывать. Постучавшись в дверь первой каюты по правому борту, я вошел.

Лежавший на койке Иоганн Хейсман являл собой подобие утомленного воина или даже средневекового епископа, позирующего перед ваятелем, высекающим из камня статую, которая в свое время украсит епископский саркофаг. Но, несмотря на острый восковой нос и почти прозрачные веки, господин этот был полон жизни: не затем отсидел он двадцать лет в восточносибирском лагере, чтобы загнуться от морской болезни.

— Как вы себя чувствуете, мистер Хейсман?

— О Господи! — Он открыл глаза, не глядя на меня, затем закрыл их снова. — Как еще должен я себя чувствовать!

— Прошу прощения. Но мистер Джерран беспокоится...

— Отто Джерран сумасшедший! — Я не воспринял это восклицание как признак внезапного улучшения самочувствия Хейсмана, но в голосе его появилась новая энергия. — Придурок! Лунатик!

Втайне признавая, что он недалек от истины, я воздержался от комментариев. Отто Джерран и Иоганн Хейсман слишком долго дружили, чтобы кто-то мог вмешиваться в их отношения. Как мне удалось установить, лет сорок назад они вместе учились в гимназии в каком-то придунайском городке и в период аншлюса в 1938 году были совладельцами процветающей киностудии в Вене. Именно в тот период оба неожиданно расстались. Пути их разошлись.

Чутье привело Джеррана в Голливуд. Что касается Хейсмана, тот поехал в противоположном направлении и, к изумлению знакомых, в течение четверти века полагавших, что его нет в живых, — вернулся. Дружба их с Джерраном возобновилась. По общему мнению, Джеррану были известны причины столь длительного отсутствия Хейсмана, сам же Хейсман о своем прошлом не распространялся. Всем было известно, что еще до войны Хейсман написал шесть сценариев, что именно ему принадлежит идея отправиться в Арктику и что Джерран сделал его полноправным членом правления кинокомпании «Олимпиус продакшнз». Этим-то и объяснялась моя осторожность.

— Не требуется ли вам чего-нибудь, мистер Хейсман?

— Мне ничего не требуется. — Подняв веки, он взглянул, вернее сверкнул, на меня налитыми кровью выцветшими серыми глазами. — Приберегите свое лечение для этого кретина Джеррана.

— Какое именно лечение?

— Операцию на мозге, — ответил он устало, вновь приняв позу средневекового епископа.

В соседней каюте находились двое. Один тяжко страдал, второй столь же очевидно не испытывал ни малейшего недомогания. Положение Нила Дивайна, режиссера группы, напомнило мне излюбленную позу Хейсмана, и хотя нельзя было сказать, что он одной ногой стоит в могиле, укачало его здорово. Слабо улыбнувшись, он тотчас отвернулся. Во мне пробудилась жалость. Мне стало жаль его еще тогда, когда Нил впервые появился на борту «Морнинг роуз».

Преданный своему делу, худой, со впалыми щеками, нервный, он словно бы ходил по острию ножа, неслышно ступая и тихо разговаривая. С первого взгляда могло показаться, что он ломается, но я думал иначе. Без сомнения, он боялся Джеррана, который не скрывал своего к нему презрения, хотя и восхищался его талантом. Не понимаю, как мог вести себя подобным образом Джерран, человек отнюдь не глупый. Возможно, он настолько враждебно настроен к роду людскому, что не упускает случая излить свою злобу на тех, кто послабей или не в состоянии ответить. Вероятно, между ними были какие-то счеты, не мне судить.

— А вот и наш добрый лекарь, — раздался сзади меня хриплый голос. Он принадлежал облаченному в пижаму господину, который одной рукой уцепился за скобу, другой держал горлышко на две трети пустой бутылки виски. — Ковчег то вздымается ввысь, то низвергается в бездну, но никакая сила не может помешать доброму пастырю излить милосердие на страждущую паству. Не составите ли мне компанию, любезнейший?

— Потом, Лонни, потом. Вы не пришли ужинать, и я решил...

— Ужинать! — фыркнул мой собеседник. — Ужинать! Меня возмущает даже не сама еда, а время, когда ее подают. Что за варварство! Даже Аттила...

— Хотите сказать, стоит вам наполнить свой стакан аперитивом, как звонят к столу?

— Вот именно! Чем же еще заняться мужчине? Вопрос был риторическим.

Хотя голубые глаза его оставались ясными, как у младенца, а дикция была четкой и выразительной, Лонни, руководитель съемочной группы, с тех пор как ступил на палубу «Морнинг роуз», не просыхал. Многие утверждали, будто он пребывает в подобном состоянии уже несколько лет. Но никого это обстоятельство не заботило, а менее всех — Лонни. Но это не означало, что он был всем безразличен. Почти все любили его — в той или иной степени.

Стареющий, отдавший всю жизнь кинематографу, Лонни обладал редким талантом, которому не суждено было в полную меру раскрыться, поскольку, к несчастью, а может к счастью, в нем отсутствовали та напористость и бесцеремонность, которые необходимы, чтобы подняться наверх. Люди же, по разным причинам, любят неудачников; ко всему все в один голос заявляли, что Лонни ни о ком не отзывается дурно. Это усиливало общую симпатию к старику.

— Мне бы ваши заботы! — отозвался я. — Как вы себя чувствуете?

— Я? — Запрокинув голову, он прильнул к бутылке, потом опустил ее и вытер седую бороду. — Я ни разу в жизни не болел. Разве маринованный огурец может прокиснуть? — наклонил он голову. — Что это? — спросил он, прислушиваясь.

Сам я слышал лишь удары волн в скулы траулера да металлическую дрожь корпуса.

— "Звучат вдали фанфары гномов, — продекламировал Лонни. — Чу, слышен уж герольда зов!"

Я напряг слух и на сей раз услышал звук, похожий на скрежет гвоздя по стеклу. Нельзя сказать, что молодым ассистентам звукооператора медведь наступил на ухо, однако, не получив должного музыкального образования, они не знали ни одной ноты. Все трое — Джон, Люк и Марк — вполне соответствовали облику современного молодого человека — волосы до плеч, одежда смахивает на одеяние индуса. Все свободное время троица возилась со звукозаписывающей аппаратурой, гитарой, ударными и ксилофоном, устроившись в носовой кают-компании. Они репетировали денно и нощно, в предвкушении дня, когда в мире поп-музыки станут известны как группа «Три апостола».

— Дали бы отдохнуть пассажирам в такую-то ночь, — заметил я.

— Дорогой мой, вы недооцениваете это бессмертное трио. Ребята лишены слуха, но в груди у каждого из них золотое сердце. Они пригласили на свой концерт пассажиров, дабы облегчить их страдания.

Когда до нас донесся рев, заглушаемый визгом, похожим на поросячий, Лонни закрыл глаза.

— Похоже, концерт начался.

— А они тонкие психологи. При звуках этой музыки и арктический шторм покажется таким же благом, как летний вечер на берегу Темзы, — заметил я.

— Вы к ним несправедливы, — отозвался Лонни, понизив уровень содержимого в бутылке еще на дюйм, затем опустился на койку, давая понять, что аудиенция окончена. — Сходите и убедитесь.

Я пошел и убедился, что был несправедлив. Опутанные паутиной проводов, среди микрофонов, усилителей, динамиков и мудреных электронных устройств, без которых нынешние трубадуры не в силах обойтись, «Три апостола», забравшись на невысокий помост в углу салона, извивались и дергались в такт качке. Это было такой же неотъемлемой частью их исполнительского искусства, как и электронная аппаратура. Облаченные в джинсы и кителя, припав к микрофонам, певцы вопили что есть мочи и, судя по выражению лиц, иногда выглядывавших из-под гривастых волос, были уверены, что находятся на вершине блаженства. Представив на минуту, как ангелы небесные затыкают свои нежные уши, я переключил внимание на слушателей.

Их было пятнадцать — десять из съемочной группы и пятеро актеров.

Человек двенадцать из-за качки выглядели хуже обычного, но переносили страдания легче, в восторге внимая «Трем апостолам», которые орали все громче, сопровождая пение современной разновидностью пляски святого Витта.

На плечо мне легла чья-то рука. Скосив глаза, я увидел Чарльза Конрада.

Тридцатилетнему Чарльзу Конраду предстояло исполнить главную мужскую роль в картине. Не став еще звездой первой величины, он уже приобрел мировую известность. Жизнерадостный, с приятной мужественной внешностью: густые каштановые волосы ниспадают на ярко-голубые глаза, белозубая улыбка, способная привести дантиста в восторг или отчаяние, в зависимости от характера. Неизменно дружелюбный и учтивый — не то по натуре, не то по расчету. Сложив лодочкой ладонь, он склонился к моему уху и кивнул в сторону музыкантов:

— Вашим контрактом предусмотрено выносить подобные муки?

— Вроде нет. А вашим?

— Рабочая солидарность, — улыбнулся Чарльз и с любопытством посмотрел на меня. — Не хотите обидеть этих шутов?

— Это у них пройдет. Я всегда говорю своим пациентам, что смена обстановки так же полезна, как и отдых. — Внезапно музыка прекратилась, пришлось понизить голос на полсотни децибел. — Но налицо перебор. В сущности, я здесь по долгу службы. Мистера Джеррана волнует ваше самочувствие.

— Хочет, чтобы стадо было доставлено на скотный рынок в надлежащем виде?

— Думаю, он в вас вложил немало средств.

— Средств? Ха-ха! А известно ли вам, что этот пивной бочонок не только нанял нас по дешевке, но и заявил, что расплатится лишь по окончании съемок?

— Нет, не известно. — Помолчав, я добавил:

— Мы живем в демократической стране, мистер Конрад, где все свободны. Никто не заставлял вас продавать себя на невольничьем рынке.

— Да неужели! А что вы знаете о киноиндустрии?

— Ничего.

— Оно и видно. Мы находимся в тяжелейшем за всю историю кинематографа кризисе. Восемьдесят процентов техников и актеров без работы. Лучше работать за гроши, чем помирать с голоду, — криво усмехнулся Конрад, но затем природное добродушие взяло в нем верх. — Передайте Отто, что его надежда и опора, этот неустрашимый герой Чарльз Конрад, в полном порядке. Не счастлив, имейте в виду, а просто в полном порядке. Для окончательного счастья нужно, чтоб он очутился за бортом.

— Так ему и передам, — ответил я, оглядывая салон. Дав слушателям передышку, «Три апостола» утоляли жажду имбирным пивом. Их примеру следовали большинство слушателей.

— Эта партия до рынка доберется. Кого недостает?

— Сейчас выясним. — Конрад окинул взглядом кают-компанию. — Хейсмана нет...

— Я его видел. И Нила Дивайна нет. И Лонни. И Мэри Стюарт. Правда, я и не рассчитывал увидеть ее здесь.

— Нашу прекрасную, но заносчивую славянку?

— Я бы остановился где-то посередине. Стремление уединиться не означает быть заносчивым.

— Она мне тоже нравится.

Я взглянул на Конрада. Разговаривали мы с ним раза два, да и то недолго, но я понял, что он прямодушен.

— Я предпочел бы работать в паре с ней, а не с нашей доморощенной Мата Хари, — вздохнул Чарльз.

— Неужели вы такого мнения о нашей восхитительной мисс Хейнс?

— Именно, — ответил он угрюмо. — Femmes fatales <Роковые женщины (франц.).> выводят меня из себя. Обратили внимание на то, что ее здесь нет? Бьюсь об заклад, она валяется в постели, насквозь пропахшая нюхательной солью, в обществе двух своих вислоухих шавок.

— Кого еще нет?

— Антонио, — улыбнулся Чарльз Конрад. — По словам Графа, занимающего одну с ним комнату, Антонио находится in extremis <В тяжелом состоянии (лат.).> и вряд ли дотянет до утра.

— Он действительно вышел из столовой весьма поспешно, — ответил я и, оставив Конрада, сел за стол Графа. Худощавое лицо с орлиным носом, черная полоска усов, густые черные брови, зачесанные назад седеющие волосы. Внешне Граф выглядел вполне здоровым. В руке сжимал объемистый стакан, наверняка наполненный отменным коньяком, ведь Граф слыл знатоком по части чего угодно, начиная от блондинок и кончая черной икрой. Благодаря своему безупречному вкусу он стал лучшим оператором в стране, возможно и во всей Европе. Не было сомнений и относительно происхождения коньяка: поговаривали, что Граф достаточно знаком с Отто Джерраном и будто бы, отправляясь с ним в экспедицию, он всегда везет с собой личные запасы спиртного. Граф Тадеуш Лещинский — правда, так его никто не называл — хлебнул лиха, в середине сентября 1939 года разом и навсегда лишившись своих огромных поместий.

— Добрый вечер, Граф, — начал я. — По крайней мере внешне вы вполне здоровы.

— Друзья зовут меня Тадеуш. Рад заявить, что я в добром здравии.

Принимаю надлежащие меры профилактики. — Он прикоснулся к слегка оттопыренному карману пиджака. — Не составите компанию? Ваши таблетки годятся лишь для легковерных простаков.

— Я делаю обход, — помотал я головой. — Мистер Джерран желает знать, в какой мере состояние погоды отражается на здоровье съемочной группы.

— Ax вот что! А наш Отто здоров?

— Более-менее.

— Нельзя же обладать всем одновременно.

— По словам Конрада, вашему соседу Антонио нужна врачебная помощь?

— Антонио нужен кляп, смирительная рубашка и сиделка. Катается по палубе, весь пол облеван, стонет, точно преступник на дыбе, — брезгливо поморщился Граф. — Весьма непривлекательное зрелище, весьма.

— Могу представить.

— Особенно для чувствительной натуры.

— Разумеется.

— Я вынужден был уйти из каюты.

— Конечно. Мне надо взглянуть на него. Едва я отодвинул стул, как рядом сел Майкл Страйкер. Полноправный член правления компании «Олимпиус продакшнз», Страйкер совмещал две должности — дизайнера и архитектора по декорациям: Джерран экономил везде, где только можно. Высокого роста, темноволосый красивый мужчина с коротко подстриженными усами, он сошел бы за киноидола 30-х годов, если бы не отпущенные по моде длинные спутанные волосы, ниспадавшие на шелковую водолазку. Решительный, циничный и, насколько я понял, аморальный тип. В довершение всего он удостоился сомнительной чести быть зятем Джеррана.

— Не часто увидишь вас в столь позднее время, доктор, — произнес он, тщательно, словно механик, регулирующий зазоры клапанов в моторе «ролле ройса», ввинчивая в ониксовый мундштук длинную сигарету. — Любезно с вашей стороны приобщиться к массам, тем самым выражая esprit de corps <Чувство солидарности (франц.).>, или как там это называется. — Он закурил и, пуская клубы ядовитого дыма, изучающе посмотрел на меня. -Хотя нет, вы не из тех, кому свойственно чувство солидарности. Мы объединены им поневоле. Вы — нет. Вы слишком холодны по натуре, обособленны, созерцательны и еще — одиноки. Я прав?

— Довольно точное описание врача.

— Выполняете служебный долг?

— Пожалуй что так.

— Бьюсь об заклад, вас прислал старый козел.

— Меня направил мистер Джерран. Мне стало ясно: соратники Отто Джеррана не слишком высокого мнения о личных качествах своего шефа.

— Его-то я и назвал старым козлом. — Майкл Страйкер пристально посмотрел на Графа. — Странная и непонятная заботливость со стороны нашего Отто, Тадеуш. Любопытно, чем это объяснить?

Достав серебряную фляжку. Граф налил себе очередную порцию коньяка и, улыбнувшись, промолчал. Я тоже ничего не сказал, решив, что ответ мне известен. Даже позднее я не мог упрекнуть себя в отсутствии проницательности.

— Мисс Хейнс нет в салоне. Она здорова?

— Пожалуй, нет. Моряк из нее плохой. Ее укачало, но что поделаешь? Она умоляет дать ей успокоительного или снотворного и просит позвать доктора, но я, разумеется, вынужден был ответить отказом.

— Почему?

— Дружище, она пичкает себя таблетками с той минуты, как ступила на борт этой мерзкой посудины. Глотает то свои таблетки, то лекарства, прописанные вами, в перерывах — пепсин, на десерт — барбитурат.

Представляете, что может произойти, если ей добавочно прописать успокоительное или еще хоть что-нибудь?

— Занимайтесь своим кино, — вздохнул я, — а медициной предоставьте заниматься мне. Где ее каюта?

— Первая направо по коридору.

— А ваша? — спросил я у Графа.

— Первая налево.

Кивнув головой, я поднялся и покинул салон. Вначале я постучался в каюту направо и, услышав слабый голос, вошел. Как и предполагал Конрад, Джудит Хейнс полулежала в постели в обществе двух симпатичных коккер-спаниелей. Моргая ресницами, Джудит посмотрела на меня прекрасными зелеными глазами, улыбнулась жалко и одновременно отважно. У меня сжалось сердце.

— Мило, что вы пришли, доктор. — У нее был низкий грудной голос, волновавший как при личном общении, так и в кинозале, где выключен свет. На ней была стеганая шелковая пижама розового цвета, который не сочетался с оттенком волос, и зеленый шейный платок, который подходил к ее шевелюре.

Лицо молодой женщины было бело как мел. — Майкл сказал, что вы ничем не сможете мне помочь.

— Мистер Страйкер чересчур осторожен, — ответил я, садясь на край матраса, и взял ее запястье. Коккер-спаниель, лежавший с краю, глухо зарычал и оскалил зубы. — Если этот пес укусит меня, я его зашибу.

— Руфус и мухи не обидит, верно, милый? У вас аллергия на собак, доктор Марлоу? — невесело улыбнулась Джудит.

— У меня аллергия на собачьи зубы. Улыбка погасла, лицо погрустнело.

Сведения о Джудит Хейнс я получил от ее коллег, то есть на девяносто процентов это была ложь; относительно мира кинематографа мне было известно одно: грызня, лицемерие, двурушничество, наушничанье, скверность характера настолько вошли в плоть и кровь жрецов этой музы, что было непонятно, где кончается правда и начинается ложь. Как я установил, правда кончалась там же, где и начиналась.

Утверждали, что возраст мисс Хейнс (по ее словам, ей двадцать четыре года) не увеличивается вот уже четырнадцать лет. Этим-то и объясняется, дескать, ее пристрастие к косынкам из газа, скрывающим приметы времени.

Столь же безапелляционно утверждали, что она форменная стерва, единственное положительное качество которой — любовь к ее коккер-спаниелям. Ей, дескать, нужен какой-то предмет обожания. Раньше таким предметом были кошки, но взаимной привязанности от них она не добилась. Бесспорным было одно.

Высокая, стройная, с роскошными каштановыми волосами и красивым, как у греческой богини, лицом, мисс Хейнс была не подарок. Однако фильмы с ее участием пользовались успехом: этому способствовало сочетание царственной красоты и скандальной репутации. Не слишком мешало ее карьере и то обстоятельство, что она приходилась дочерью Отто Джеррану, которого она, поговаривали, презирала, и женой Майклу Страйкеру, которого, по слухам, ненавидела, а также тот факт, что она была полноправным членом правления компании.

Насколько я мог судить, физическое состояние Джудит было сносным. Я спросил, сколько и какие таблетки она приняла в течение суток. Изящным пальчиком правой руки она принялась загибать столь же изящные пальчики левой — утверждали, будто мисс Хейнс умеет складывать фунты и доллары со скоростью компьютера — и сообщила мне приблизительные цифры. Я дал ей несколько таблеток, объяснив, сколько и когда их принимать, и вышел.

Каюта, которую занимали Граф и Антонио, находилась напротив. Я дважды постучал, но не получил ответа. Войдя внутрь, я понял почему. Антонио находился в каюте, но, если бы я даже стучался до второго пришествия, он все равно бы не услышал.

Подумать только, оставить Виа Венето лишь затем, чтобы так бесславно околеть среди Баренцева моря. То, что этот влюбленный в жизнь кумир европейских салонов окончил свои дни в столь мрачной и жалкой обстановке, было столь нелепо, что разум отказывался верить. Но факт оставался фактом: у моих ног лежал мертвый Антонио.

В каюте стоял кисловатый запах рвоты, следы ее были повсюду. Антонио лежал не на койке, а на ковре рядом с нею, голова его была запрокинута под прямым углом к туловищу. Рот и пол рядом были в крови, не успевшей еще свернуться. Руки и ноги судорожно вывернуты, побелевшие кисти сжаты в кулаки. По словам Графа, Антонио катался и стонал, и он был недалек от истины: Антонио умер в муках. Наверняка бедняга надрывно кричал, звал на помощь, но из-за бедлама, устроенного «Тремя апостолами», криков его никто не услышал. Тут я вспомнил вопль, донесшийся до меня в ту минуту, когда я беседовал с Лонни Гилбертом у него в каюте, и похолодел: как же я не сумел отличить поросячий визг рок-певца от вопля человека, умирающего в мучениях!

Опустившись на колени, я осмотрел мертвеца, но не обнаружил ничего такого, чего бы не заметил любой. Я закрыл ему веки и, помня о неизбежном rigor mortis <Трупное окоченение (лат.).>, без труда расправил его скрюченные конечности. Затем вышел из каюты и, заперев дверь, после недолгого колебания опустил ключ в карман: если у Графа столь тонкая натура, как он утверждает, он будет мне за это только благодарен.

Глава 2

— Умер? — Багровое лицо Отто Джеррана приобрело лиловый оттенок. Умер, вы сказали?

— Именно это я и сказал.

Мы с Отто были в кают-компании одни. Часы показывали ровно десять. В половине десятого капитан Имри и мистер Стокс разошлись по каютам, где в продолжение следующих десяти часов они будут пребывать в состоянии полной некоммуникабельности. Взяв со стола бутылку бурды, на которую чья-то •рука без зазрения совести наклеила этикетку «бренди», я отнес ее в буфетную и, прихватив взамен бутылку «Хайна», вновь уселся.

Отто, похоже, был потрясен известием: он не заметил моего непродолжительного отсутствия и смотрел на меня невидящим взглядом. Я плеснул себе в стакан, но Джерран никак на это не отреагировал. Обуздать скаредную его натуру могло лишь чрезвычайное обстоятельство. Разумеется, потрясти может смерть любого человека, которого ты знал, но столь явное потрясение могло быть вызвано лишь кончиной кого-то очень близкого, каковым Антонио для Отто Джеррана вряд ли являлся. Возможно, подобно многим, Отто испытывал и суеверный страх; узнав о смерти на борту судна, он, естественно, опасался, как бы трагическое это событие не повлияло на деятельность съемочной группы и членов экипажа. Вероятно также, что Отто Джерран ломал голову, не зная, где среди просторов Баренцева моря найти гримера, парикмахера и костюмера вместе взятых, поскольку все эти обязанности, в целях экономии опять же, выполнял покойный Антонио. С видимым усилием оторвав свой взор от бутылки «Хайна», Отто впился в меня взглядом.

— Откуда вы знаете, что он... умер?

— Остановилось сердце. Дыхание прекратилось. Вот откуда.

Взяв бутылку, Отто плеснул себе в бокал. Не налил, а именно плеснул. По белой скатерти расплылось пятно. Дрожащей рукой он поднял бокал и залпом выпил, пролив немалую толику виски на сорочку.

— Как он умер? — Голос Отто звучал твердо, хотя и негромко: бренди сделало свое дело.

— В муках. Если хотите спросить, от чего он умер, то я этого не знаю.

— Не знаете? А еще доктор.

Отто стоило огромного труда не упасть со стула: одной рукой он сжимал бокал, другой опирался о стол. Я ничего не ответил, поэтому Джерран продолжал:

— А не могла ли послужить причиной смерти морская болезнь?

— У него действительно были симптомы морской болезни.

— Но вы говорили, что от этого не умирают.

— Он умер от иной причины.

— Вы сказали, что такое может произойти при язве желудка, больном сердце или астме.

— Он был отравлен.

Отто уставился на меня в недоумении. Затем, поставив бокал на стол, вскочил на ноги. Судно отчаянно швыряло из стороны в сторону. Быстро подавшись вперед, я подхватил бокал, прежде чем тот успел упасть. В то же самое мгновение, покачнувшись, Отто кинулся к правому борту, с размаху открыв телом дверь. Несмотря на вой ветра и удары волн, было слышно, как его выворачивает наизнанку. Вернувшись с посеревшим лицом, Отто закрыл за собой дверь и плюхнулся на стул. Взял протянутый мною бокал, опорожнил его и наполнил вновь. Отхлебнув, вперился в меня взглядом.

— А каким ядом?

— Думаю, стрихнином. Все признаки налицо...

— Стрихнином? Господи Боже! Вам следует... вы должны произвести вскрытие.

— Не мелите чепуху. Делать этого я не собираюсь. Вы не представляете, какая это сложная процедура. У меня нет надлежащего инструментария. Я не патологоанатом. Ко всему, необходимо согласие родственников, а как его получишь посреди Баренцева моря? Нужно постановление коронера, а где его взять? Кроме всего прочего, такого рода распоряжения отдают в том случае, если есть подозрение на убийство. Подозрений таких нет.

— Нет подозрений? Но вы же сами сказали...

— Я сказал, что похоже на стрихнин. Я не говорил, что это именно стрихнин. Правда, налицо все классические признаки отравления стрихнином: тело изогнулось, точно натянутый лук, в глазах застыл ужас. Но когда я стал распрямлять его конечности, то симптомов столбняка не обнаружил. Кроме того, время действия яда иное. Обычно отравление стрихнином дает о себе знать спустя десять минут, и через полчаса после того, как вы приняли его, ваша песенка спета. Между тем Антонио сидел вместе с нами за ужином не менее двадцати минут, но ничего, кроме симптомов морской болезни, я у него не заметил. Умер он всего несколько минут назад. В довершение всего, кому мог помешать такой безобидный паренек, как Антонио? А может, в вашей группе есть отъявленный негодяй, который убивает от нечего делать? Видите ли вы тут какую-то логику?

— Нет, не вижу. Но... но яд. Вы же сами заявили...

— Пищевое отравление.

— Пищевое отравление! Но от пищевого отравления не умирают. Вы имеете в виду отравление птомаином?

— Ничего такого я не имел в виду. Подобного отравления не существует.

Вы можете съесть птомаина сколько угодно безо всякого для себя вреда.

Пищевое отравление иного рода, это наличие химических веществ, в их числе ртуть. В рыбе, например, в грибах, устрицах. Но самый опасный враг сальмонелла. Это убийца, поверьте мне. В самом конце войны одна из ее разновидностей — Salmonella enteritidis — свалила около трех десятков жителей Стока-на-Тренте. Шестеро скончались. А существует еще более опасная бактерия — Chlostridium botulinum — так сказать, двоюродная сестра ботулина, восхитительного вещества, которое, по данным министерства здравоохранения, способно с полной гарантией за одну ночь уничтожить население целого города.

Клостридиум вырабатывает эксотоксин, яд, смертоноснее которого не бывает.

Перед войной группа туристов, приехавших на расположенное в Шотландии озеро Лох-Маре, решила перекусить. На завтрак у них были сандвичи с консервированным паштетом из дичи. У восьми в паштет проник этот яд. Все восемь скончались. В ту пору противоядия от этой отравы не было, нет его и теперь. Видно, Антонио отравился чем-то похожим.

— Понятно, понятно, — отозвался Джерран. Отхлебнув из бокала, он посмотрел на меня круглыми глазами. — Господи Боже! Неужели вы не понимаете, что это значит? Выходит, мы все в опасности. Этот клостридиум, или как бишь его, может распространиться со скоростью чумы.

— Успокойтесь. Это не инфекция.

— Но камбуз...

— Полагаете, я об этом не подумал? Источник отравления не на камбузе.

Иначе мы все погибли бы... Ведь пока Антонио не утратил аппетита, он ел то же, что и остальные. Не знаю точно, но можно выяснить у его соседей.

По-моему, это были Граф и Сесил.

— Сесил?

— Сесил Голайтли, ассистент оператора, или кем он там у вас числится.

— Ах, Герцог!

Низенького, себе на уме, веселого, похожего на воробья кокни все звали Герцогом, верно, потому, что титул этот никак не сочетался с его заурядной внешностью.

— Разве этот поросенок что-нибудь увидит! Он и глаз-то от тарелки не отрывает. Совсем другое дело Тадеуш, тот ничего не упустит.

— Я выясню. Проверю также камбуз, кладовую и холодильник. Вряд ли мы найдем там что-то подозрительное. Думаю, у Антонио был собственный запас консервированных деликатесов, но все-таки проверю. Следует уведомить капитана.

— Капитана Имри?

— О случившемся нужно известить капитана судна, — терпеливо объяснял я.

— Факт смерти полагается зарегистрировать в вахтенном журнале. Необходимо составить свидетельство о смерти. Обычно это делает капитан, но если на борту есть врач, то капитан передает ему такие полномочия. Кроме того, капитан должен распорядиться о подготовке к погребению. В море, по морскому обычаю. Думаю, похороны состоятся завтра утром.

— Да, пожалуйста, — вздрогнул Джерран. — Окажите любезность. Конечно, конечно, по морскому обычаю. Пойду к Джону, сообщу ему об этом ужасном происшествии.

Под Джоном Отто, очевидно, подразумевал Джона Каммингса Гуэна, казначея и экономиста компании, старшего компаньона фирмы, которого большинство считали ревизором и во многих отношениях фактическим хозяином киностудии.

— А потом лягу спать. Да, да, спать. Звучит кощунственно, понимаю: бедный Антонио умер, а я хочу спать. Но я ужасно расстроен, действительно расстроен.

— Могу принести вам в каюту успокоительного.

— Нет, нет. Со мной все в порядке. — Он машинально сунул бутылку «Хайна» в один из бездонных карманов просторного пиджака и нетвердой походкой вышел из столовой. Похоже, Отто предпочитал традиционные средства от бессонницы.

Открыв дверь, я выглянул наружу. Волнение действительно усилилось.

Температура воздуха понизилась, почти параллельно поверхности моря неслись редкие хлопья снега. Волны походили на водяные горы. Судно проваливалось в ложбины между волнами, гребни которых оказывались вровень с мостиком, ударяясь о них с гулом, похожим на пушечный выстрел, затем выпрямлялось и валилось на бок. Мне показалось, что ветер поворачивал к норд-осту; что это предвещало, я не знал. Скорее всего, ничего хорошего в этих широтах. С некоторым усилием я закрыл наружную дверь, мысленно благодаря Всевышнего за то, что в ходовой рубке находился Смит.

Почему же я не сказал Отто всю правду? По-видимому, он не внушал мне особого доверия, тем более что много выпил.

Антонио был отравлен не стрихнином. В этом я был твердо уверен, как и в том, что не ботулизм явился причиной его смерти. Действительно, эксоток-син — яд смертельный, но, к счастью, Отто не знал, что действует он не раньше, чем через четыре часа. Известны случаи, когда инкубационный период составлял целых двое суток. Возможно, Антонио днем поел консервированных трюфелей или чего-то другого, привезенного им из Италии. Но в таком случае симптомы проявились бы за ужином; однако, кроме странного зеленоватого оттенка лица, ничего особенного я в нем не заметил. Вероятно, это была какая-то разновидность системного яда, но я не слишком большой специалист по этой части. Трудно было также предположить чью-то злую волю.

Открылась дверь, и в салон ввалились два человека с растрепанными волосами, закрывавшими их лица. Увидев меня, они переглянулись и хотели было уйти, но я позвал их жестом. Подойдя к моему столу, оба сели. Когда вошедшие откинули со лба волосы, я узнал в них маленькую Мэри, помощника режиссера, и Аллена, который был у всех на подхвате. Очень серьезный юноша, незадолго до того оставивший университет. Он был умен, но недальновиден, — он считал, что крутить кино — это самое замечательное на свете ремесло.

— Простите за вторжение, доктор Марлоу, — весьма учтиво произнес Аллен.

— Мы просто не знали, где бы нам приткнуться. Везде занято.

— Вот вам и место. Я ухожу. Отведайте великолепного виски из запасов мистера Джеррана. Похоже, вам это ничуть не повредит.

— Спасибо, доктор Марлоу. Мы не пьем, — ответила маленькая Мэри своим звучным голосом. У нее были распущенные по плечам длинные платиновые волосы, которых годами не касалась рука парикмахера. Должно быть, по ней-то и сох Антонио. Несмотря на серьезное выражение лица, огромные очки в роговой оправе, отсутствие макияжа, деловой и независимый вид, в девушке сквозила какая-то незащищенность.

— В гостинице не оказалось номера? — спросил я.

— Видите ли, — проговорила Мэри, — в салоне не очень-то поговоришь по душам. Кроме того, эта троица...

— А что, «Три апостола» стараются вовсю, — кротко отозвался я. — Но гостиная-то была пуста?

— Вовсе нет, — осуждающим тоном сказал Аллен, но глаза его смеялись. Там сидел мужчина. В одной пижаме. Мистер Гилберт.

— В руках у него была связка ключей. — Мэри поджала губы. Помолчав, продолжала:

— Он пытался открыть дверцы шкафа, где мистер Джерран хранит свой запас спиртного.

— Действительно, это похоже на Лонни, — согласился я. — Что поделать, если мир кажется Лонни таким печальным и неустроенным. А почему бы не воспользоваться вашей каютой? — спросил я у Мэри Дарлинг, — Что вы! Ни в коем случае!

— Ну разумеется, — отозвался я, пытаясь понять причину.

Попрощавшись, я прошел через буфетную и очутился на камбузе. Камбуз был тесен, но опрятен. Не камбуз, а симфония из нержавеющей стали и белого кафеля. Я рассчитывал, что в столь поздний час здесь никого нет. Но ошибся.

В поварском колпаке на коротко остриженных седеющих волосах над кастрюлями склонился старший кок Хэггерти. Оглянувшись, он с удивлением посмотрел на меня.

— Добрый вечер, доктор Марлоу, — улыбнулся кок. — Хотите проверить, все ли в порядке?

— Да, с вашего разрешения.

— Я вас не понимаю, сэр, — сухо ответил Хэггерти. Улыбки как не бывало.

Четверть века службы на военно-морском флоте оставляют свой отпечаток.

— Прошу прощения. Простая формальность. Похоже, налицо случай пищевого отравления. Хочу выяснить, в чем дело.

— Пищевое отравление? Ну, мой камбуз тут ни при чем, могу вас заверить.

За всю жизнь у меня такого не случалось! — возмутился Хэггерти, даже не удосужившись поинтересоваться, кто жертва и насколько тяжело отравление. — Я двадцать семь лет прослужил коком в военном флоте, доктор Марлоу. Последние из них старшим коком на авианосце. А вы мне толкуете о недостаточной чистоте на камбузе...

— Никто об этом не говорит, — возразил я в тон ему. — Всякому видно, чистота идеальная. Если источник отравления камбуз, то вашей вины тут нет.

— Никакой он не источник, мой камбуз. — Красное лицо Хэггерти еще больше побагровело, а голубые, как незабудки, глаза глядели враждебно. Извините, мне работать надо.

Повернувшись ко мне спиной, он принялся стучать кастрюлями. Я не люблю, когда во время разговора ко мне поворачиваются спиной, и естественной моей реакцией было желание схватить Хэггерти за плечо. Но я решил действовать словом.

— А что так поздно задержались, мистер Хэггерти?

— Ужин для ходового мостика готовлю, сухо ответил он. — Для мистера Смита и боцмана. В одиннадцать смена вахты, они в это время вместе трапезничают.

— Будем надеяться, что до двенадцати с ними ничего не произойдет.

— Что вы хотите этим сказать? — медленно повернувшись ко мне, спросил кок.

— Хочу сказать следующее. То, что случилось однажды, может случиться снова. Вы даже не поинтересовались личностью пострадавшего и насколько тяжело его состояние.

— Я вас не понимаю, сэр.

— Очень странно. В особенности если учесть, что от пищи, приготовленной на этом камбузе, человеку стало плохо.

— Я подчиняюсь капитану Имри, а не пассажирам, — сказал уклончиво кок.

— Вам известно, что капитан спит у себя в каюте. Его и пушками не разбудишь. Не угодно ли пойти со мной и посмотреть на дело своих рук. На человека, которого отравили.

Это было не очень-то вежливо с моей стороны, но иного выхода я не находил.

— На дело моих рук? — Хэггерти отвернулся, сдвинул кастрюли в сторону и снял поварской колпак. — Ничего плохого я сделать не мог, доктор.

Подойдя к двери каюты, где находился Антонио, я отпер ее. Запах стоял отвратительный. Антонио лежал в той же позе, в какой я оставил его. Но в лице не осталось ни кровинки, руки были почти прозрачны.

— Как вам нравится это зрелище? — повернулся я к Хэггерти.

Лицо у кока не побелело, а приобрело молочно-розовый оттенок. Секунд десять смотрел он на мертвеца, потом отвернулся и торопливо зашагал по проходу. Заперев дверь, я последовал за ним, шатаясь из стороны в сторону: траулер отчаянно качало. Добравшись до столовой, я извлек из гнезда бутылку «Черной наклейки» и, приветливо улыбнувшись маленькой Мэри и Аллену, направился на камбуз. Полминуты спустя туда же вернулся и Хэггерти. Вид у него был — не позавидуешь. Несомненно, за долгую службу на флоте он повидал немало, но в зрелище человека, умершего от отравления, есть что-то особенно жуткое. Я налил полстакана виски, кок залпом выпил и закашлялся. Лицо его приобрело почти нормальный цвет.

— Что это? — хрипло спросил он. — Что же это за яд? Господи, в жизни не видел такого кошмара.

— Не знаю. Но пытаюсь выяснить. Так можно мне осмотреть камбуз?

— Ну конечно. Не сердитесь, доктор. Я не знал. Что вы хотите осмотреть в первую очередь?

— Уже десять минут двенадцатого, — заметил я.

— Десять двенадцатого? Господи, совсем забыл про вахтенных! воскликнул Хэггерти и с невероятной поспешностью начал собирать ужин. Две банки апельсинового сока, консервный нож, термос с супом и второе в плотно закрытых металлических судках — все это он сложил в плетеную корзину вместе с вилками, ложками и двумя бутылками пива. На все ушло немногим больше минуты.

Пока кока не было — отсутствовал он минуты две, — я осмотрел продукты на полках и в объемистом холодильнике. Если бы даже я и умел проводить анализ, у меня не было нужной аппаратуры, поэтому я полагался на зрение, вкус и обоняние. Ничего необычного я не обнаружил. Действительно, чистота на камбузе была безупречная.

— Напомните мне меню ужина, — обратился я к Хэггерти, когда тот пришел.

— Апельсиновый или ананасовый сок, говяжье рагу...

— Консервированное? — спросил я, на что тот кивнул. — Давайте посмотрим. — Открыв по две банки всего, что перечислил кок, под его пристальным взглядом я снял пробу. По своему вкусу ни соки, ни рагу не отличались от обычных консервированных продуктов.

— А что было на второе? — продолжал я. — Бараньи котлеты, брюссельская капуста, хрен и вареный картофель?

— Совершенно верно. Но эти продукты хранятся не здесь.

Кок провел меня в прохладное помещение, где хранились продукты и овощи, затем в освещенную ярким светом холодную кладовую, где с крюков свешивались огромные куски говядины, свинины и баранины.

Как я и предполагал, ничего подозрительного я не обнаружил и заверил Хэггерти: в том, что произошло, нет его вины. Затем поднялся на верхнюю палубу и, пройдя по коридору, добрался до капитанской каюты. Повернув ручку и убедившись, что дверь заперта, я принялся стучать. Затем начал бить по двери каблуками. Безрезультатно: раньше, чем через девять часов, капитан не придет в себя. Хорошо, что штурман знает свое дело.

Я вернулся на камбуз (Хэггерти там уже не было) и, пройдя через кладовку, проник в кают-компанию. Мэри Дарлинг и Аллен сидели на диване и, сплетя руки, глядели друг другу в глаза. Я знал, на судне романы возникают чаще, чем на берегу, но полагал, что случается это где-то у Багамских островов, а не здесь, в стылых просторах Арктики, вряд ли способных настроить кого-то на лирический лад. Заняв капитанский стул, я плеснул себе на дно стакана виски и произнес: «Ваше здоровье!». Оба подпрыгнули, словно их ударило током. Мэри укоризненно произнесла:

— Ну и напугали вы нас, доктор Марлоу!

— Прошу прощения.

— Мы все равно собирались уходить.

— Еще раз прошу прощения. — Посмотрев на Аллена, я усмехнулся. — Тут не то что в университете, верно?

— Действительно, есть разница, — слабо улыбнулся он.

— А что изучали?

— Химию.

— И долго?

— Три года. Вернее, почти три года. — Снова слабая улыбка. — Вот сколько времени понадобилось, чтобы убедиться: с этим предметом я не в ладах.

— А сколько лет вам теперь?

— Двадцать один год.

— Все еще впереди. Когда я начал учиться на врача, мне стукнуло тридцать три.

Хотя Аллен ничего не сказал, по выражению его лица я понял, каким стариком он меня считает.

— А что же до этого делали?

— Ничего особенного. Скажите, во время ужина вы сидели за капитанским столиком? — Оба кивнули. — Примерно напротив Антонио?

— Пожалуй что так, — отозвался Аллен. Это было хорошим началом.

— Антонио нездоров. Я пытаюсь выяснить, не съел ли он чего-нибудь такого, что могло отрицательно повлиять на него. Не заметили, что он ел?

Оба растерянно переглянулись.

— Цыпленка? — подсказал я. — А может, сардины?

— Простите, доктор Марлоу, — проронила Мэри. — Мы не очень-то наблюдательны.

Я понял, что помощи отсюда ждать нечего: оба слишком заняты друг другом. Может быть, они и сами-то ничего не ели. Я тоже был не очень наблюдателен. Но ведь я не знал; что готовится убийство.

Держась друг за друга, чтобы не упасть, молодые люди встали с дивана.

— Если вы идете вниз, попросите Тадеуша зайти. Он в салоне.

— А что, если он в постели? — сказал Аллен. — И спит?

— Где-где, но только не в постели, — убежденно ответил я.

Минуту спустя появился Граф. От него разило бренди. Породистое лицо его выражало раздражение.

— Какая досада! — начал он без всякого вступления. — Какая досада, черт подери! Не знаете, где можно найти отмычку? Этот идиот Антонио заперся изнутри и дрыхнет, наевшись успокоительных таблеток. Никак не разбудить этого кретина!

— Он не запирался изнутри, — произнес я, извлекая из кармана ключ. — Я запер его снаружи.

Растерянно посмотрев на меня, в следующую минуту Граф машинально полез за фляжкой, видно догадавшись, что произошло. Особого потрясения он, похоже, не испытывал, но растерянность его была неподдельной. Он наклонил фляжку, из которой в стакан упало две-три капли. Протянув руку к бутылке «Черной наклейки», щедро налил в стакан и сделал большой глоток.

— Он не мог меня услышать? Он... уже никогда никого не услышит?

— К сожалению. Пищевое отравление, не иначе. Это был какой-то очень сильный, быстродействующий и смертельный яд.

— Он мертв?

— Мертв, — кивнул я.

— Мертв, — повторил Граф. — А я-то... Я ему сказал, чтобы он прекратил свою итальянскую оперу, и оставил его умирать. — Отхлебнув из стакана, Тадеуш скривился, но не из отвращения к содержимому. — А еще католиком себя считал.

— Ерунда. Надевать на себя рубище и посыпать голову пеплом вам не стоит. Вы не заметили ничего особенного? Я видел Антонио за столом, но оказался не более наблюдательным, чем вы, хотя я как-никак и врач. Кроме того, когда вы уходили из каюты, помочь ему было уже невозможно. — Плеснув в стакан Графа виски, себе наливать я не стал: должен же хоть кто-то сохранить трезвую голову. — Вы сидели рядом с ним за ужином. Не помните, что вы ели?

— Что и все. — При всей изысканности своих манер Граф не мог скрыть, что потрясен. — Вернее, Антонио ел не то, что ели все.

— Не надо говорить загадками, Тадеуш.

— Грейпфруты да подсолнечное семя. Он практически только этим и питался. Вегетарианец придурочный.

— Полегче на поворотах, Тадеуш. Вегетарианцы могут стать вашими гробовщиками.

— Весьма неуместное замечание, — снова поморщился Граф. — Антонио никогда не ел мяса. И картофель не жаловал. На ужин он съел брюссельскую капусту и хрен. Я это хорошо помню, потому что мы с Сесилом отдали ему свои порции хрена, к которому он был особенно неравнодушен, — передернул плечами Граф. — Варварская пища, отвечающая низменным вкусам англосаксов. Даже молодой Сесил не стал эту дрянь есть.

Я обратил внимание на то, что Граф был единственным участником съемочной группы, который не называл Сесила Голайтли Герцогом. Может, потому, что считал его недостойным столь высокого титула, но скорее всего аристократ до мозга костей полагал, что такими вещами не шутят.

— А фруктовый сок он пил?

— У Антонио был запас ячменного напитка домашнего изготовления, усмехнулся Граф. — Он был убежден, что в консервированные напитки намешано чего угодно. В этом отношении Антонио был очень щепетилен.

— Суп или что-то вроде того он ел?

— Суп был мясной.

— Ну, разумеется. А еще что?

— Он и второе-то не доел, ну, эту свою капусту с хреном. Возможно, вы помните, как он выскочил из-за стола.

— Помню. Он страдал морской болезнью?

— Не знаю. Я был знаком с ним не больше чем вы. Последние двое суток он был очень бледен. Но и все мы бледны.

Я раздумывал, какой бы каверзный вопрос задать еще, но в эту минуту вошел Джон Камминг Гуэн. Необычную свою фамилию он унаследовал от деда-француза, выходца из Верхней Савойи. Естественно, вся съемочная группа называла его за глаза Гуно, о чем Гуэн, вероятно, не догадывался: он не из тех, кто спускает обидчику.

У всех, кто входил в кают-компанию с палубы, волосы были растрепаны.

Гуэн был не таков. Я бы не удивился, если бы выяснилось, что вместо помады волосы у него смазаны столярным клеем, так они были прилизаны. Среднего роста, полный, но не толстый, гладкое, лишенное морщин лицо. На носу пенсне, которое очень шло его облику цивилизованного и светского человека.

Взяв с подставки стакан, Гуэн выждал, когда судно займет надлежащее положение, быстрым, уверенным шагом подошел к столу и сел справа от меня.

— Вы позволите? — спросил он, взяв бутылку виски.

— Чужого не жаль, — отозвался я. — Я только что стащил ее из шкафа мистера Джеррана.

— Повинную голову меч не сечет. — Гуэн наполнил свой стакан. — Теперь и я стал сообщником. Ваше здоровье.

— Полагаю, вы от мистера Джеррана?

— Да. Он чрезвычайно расстроен. Очень, очень жалеет бедного юношу.

Какое несчастье. — В характере Гуэна я обнаружил новую черту: обычно его заботили лишь собственные выгоды. Являясь экономистом кинокомпании, он прежде всего должен был думать о том, как скажется на интересах компании смерть одного из участников съемочной группы. Но Гуэна, оказывается, волновала человеческая сторона дела, и я понял, что был несправедлив к нему.

— Насколько я понимаю, — продолжал он, — причину смерти вам пока не удалось установить.

Дипломатия была второй натурой Гуэна. Проще было сказать, что я не нашел ключа к разгадке.

— Я не нашел ключа к разгадке, сказал я вместо него.

— Если будете так откровенничать, карьеры вам не сделать.

— Ясно одно: причина смерти — яд. Я захватил с собой несколько справочников, но проку от них мало. Чтобы яд определить, необходимо или выполнить лабораторный анализ, или наблюдать действие яда. Большинство ядов имеют характерные симптомы. Но Антонио умер прежде, чем я вошел в его каюту.

Инструментарием же для вскрытия я не располагаю. Ко всему я не патологоанатом.

— Вы убиваете во мне доверие к профессии врача. Цианид?

— Исключено. Антонио умер не сразу. Достаточно двух капель цианисто-водородной кислоты, даже небольшого количества кислоты, применяемой в фармакологии, — а это двухпроцентный раствор безводной синильной кислоты, — и не успеет ваш стакан упасть на пол, как вы мертвы. Цианид — это всегда преднамеренное убийство. Случайно им отравиться невозможно. А я уверен, что смерть Антонио — случайность.

— Почему вы думаете, что это случайность? — спросил Гуэн, налив себе еще виски.

— Почему я уверен? — повторил я. Ответить на этот вопрос мне было трудно, тем более что я был уверен, что это отнюдь не случайность. Во-первых, ни у кого не было возможности подсыпать Антонио яд. Известно, что до самого ужина Антонио находился в каюте один. — Взглянув на Графа, я поинтересовался:

— У Антонио в каюте были собственные съестные припасы?

— А как вы догадались? — удивился Граф.

— Я не гадаю. Я действую методом исключения. Так были?

— Две корзины, набитые стеклянными банками. Я, кажется, говорил, что из жестянок он не ел. В банках были какие-то овощи и всевозможные детские пюре.

Очень привередлив был по части еды бедный Антонио.

— Тогда я начинаю понимать. Я попрошу капитана Имри изъять эти продукты, чтобы отдать их по возвращении на анализ. Однако вернемся к возможности преднамеренного отравления. Придя в столовую, Антонио ел то же, что и все...

— Кроме фруктовых соков, супа, бараньих котлет и картофеля, — возразил Граф.

— Да, кроме. Но что он съел, ели и мы. Выйдя из столовой, он сразу направился в каюту. Во-вторых, кому бы пришло в голову убить такого безобидного мальчика, как Антонио? Тем более что никто с ним прежде не был знаком. Только маньяк стал бы травить кого-то, находясь среди столь ограниченного числа людей и зная, что шансов скрыться у него нет: в Уике нас будут ждать детективы из Скотланд-Ярда.

— Может быть, маньяк решил, что именно так станет рассуждать человек со здравым умом? — предположил Гуэн.

— А какой это английский король умер от того, что объелся миногами? спросил Граф. — Лично я уверен, что злополучный Антонио умер, объевшись хреном.

— Вполне возможно, — отозвался я, отодвигая стул, чтобы встать из-за стола. Но встал не сразу. Слова Графа запали мне в память. В отдалении я услышал как бы звон колокольчика, напомнившего мне, что где-то неподалеку стоит костлявая с косой, быть может, готовясь нанести очередной удар. Зная, что оба наблюдают за мной, я вздохнул. — Но это одни лишь предположения.

Надо позаботиться о бедняге Антонио.

— Зашить в парусину? — спросил Гуэн.

— В парусину. Каюта Графа убрана. Следует зарегистрировать факт смерти.

Выписать свидетельство о смерти. Попросить мистера Смита, чтобы распорядился насчет похорон.

— Мистера Смита? — удивился Граф. — А почему не нашего достойного капитана?

— Капитан Имри в объятиях Морфея, — отозвался я. — Я уже убедился в этом.

— Плохо вы разбираетесь в языческих богах, — заметил Гуэн. — Он в объятиях Вакха.

— Пожалуй, что так. Прошу прощения, господа. — С этими словами я направился к себе в каюту. Но не затем, чтобы составить свидетельство о смерти. Как я уже сообщил Гуэну, я захватил с собой медицинскую библиотечку.

Причем вполне приличную. Отобрал несколько книг, в их числе была «Судебная юриспруденция и токсикология» Глейстерса (9-е издание, Эдинбург, 1950), «Справочник по судебной фармакологии» Дюара (Лондон, 1946) и «Судебная медицина и токсикология» Гонзалеса, Ванса и Хелперна, по-моему, изданная до войны. Я стал просматривать указатели и минут через пять обнаружил то, что искал.

Под рубрикой «Системные яды» я нашел следующую запись: "Аконит: Бот.

Ядовитое растение из семейства лютиковых. Известен также под названием «борец сборный» и «борец крючковатый». Фарм. Aconitum napellus. Это растение, как и аконитин, представляющий собой алкалоид, добываемый из цветов, листьев и корней А., считается самым смертельным ядом из всех известных ядов: доза не свыше 0,004 г смертельна для человека. Аконит и его алкалоид вызывают жжение, имеют раздражающее и анестезирующее действие.

Затем, особенно при увеличении дозы, вызывают сильную рвоту, сопровождаемую параличом двигательного аппарата, поражением нервной системы, резким снижением артериального давления, ослаблением сердечной деятельности, после чего наступает летальный исход.

Лечение. Для получения успешных результатов помощь должна быть возможно более быстрой. Для промывания желудка взять 12 г танина, развести в 9 литрах теплой воды, затем, взяв 1,2 г танина, развести в 180 мл тепловатой воды.

После этого промыть желудок водой со взвесью угля. Применять средства, стимулирующие сердечную и двигательную деятельность, искусственное дыхание и кислородную терапию.

Глава 3

Я все еще машинально разглядывал статью об аконите, но мысли мои были заняты иным: до меня вдруг дошло, что с «Морнинг роуз» творится неладное.

Судно по-прежнему имело ход, допотопные машины его работали все так же надежно, но характер качки изменился, размах сильно увеличился.

Вложив закладку, я закрыл книгу и выскочил из каюты. Пробежал коридор, поднялся по трапу и, миновав салон, очутился на верхней палубе. Было темно, но по силе штормового ветра и клочьям пены, срываемой с гребней, я понял, что волнение достигло исключительной силы. Я отпрянул, вовремя ухватился за поручни при виде черной и жуткой стены воды, взвившейся метра на три над моей головой. Пришла она с левого борта. Я был уверен, что на переднюю палубу рухнут сотни тонн воды. Но этого не произошло: траулер повалился на правый борт под углом без малого сорок градусов, и сила удара пришлась на оголившийся бакборт. Послышался оглушительный грохот, траулер задрожал всем корпусом, кипящая вода забурлила в шпигатах, выливаясь назад в море. Судно повалилось на противоположный борт. Ничего в этом страшного не было: арктические траулеры достаточно надежны. Но причина для беспокойства, вернее отчаянной тревоги, была; та гигантская волна сбила судно с курса градусов на двадцать, однако никто даже не пытался вернуть корабль на нужный румб.

Другая волна, поменьше, сбила траулер еще градусов на пять к востоку. Я кинулся к трапу на мостик.

На том самом месте, где час назад я столкнулся с Мэри Стюарт, я на кого-то налетел. На сей раз мы сшиблись сильнее. По восклицанию и каким-то иным признакам я понял, что и на этот раз передо мной то же лицо.

Я буркнул что-то в виде извинения и, отпрянув в сторону, поставил ногу на ступеньку трапа, но в эту минуту Мэри Стюарт схватила меня обеими руками за предплечье.

— Что-то случилось? Да? Что именно? — голос ее звучал спокойно и лишь настолько громче, чтобы заглушить пронзительный вой ветра в такелаже.

Разумеется, девушка поняла: что-то произошло, недаром доктор носится по судну как угорелый.

— Судно не управляется. В ходовой рубке, видимо, никого нет. Никто не пытается удержать судно на курсе.

— Не могу ли я чем-нибудь помочь? — Она была на высоте.

— Можете. На камбузе над плитой есть электрическая колонка. Принесите кувшин горячей воды, чтобы можно было пить не обжигаясь, кружку и соль.

Очень много соли.

Я не столько увидел, сколько представил, что она кивнула. Четыре секунды спустя я оказался в рулевой рубке. При тусклом свете с трудом разглядел силуэт человека, упавшего грудью на стол для прокладки. Второй сидел выпрямившись у штурвала. Мне понадобилось целых пятнадцать секунд, чтобы найти панель приборов, и всего две, чтобы отыскать реостат и повернуть ручку до отказа. Вспыхнувший яркий свет заставил меня зажмуриться.

Смита я увидел у штурманского стола, Окли у штурвала, — первый лежал на боку, второй сидел. Оба опустили головы, обхватив колени сцепленными руками.

Ни тот, ни другой не издавали ни звука, возможно, они не испытывали боли, возможно также, что у них были парализованы голосовые связки.

Сначала я осмотрел Смита. Понимая, что жизнь одного человека столь же ценна, как и жизнь другого, я все-таки отдавал себе отчет в том, что необходимо думать об общем благе: если судну предстоит трепка, то без Смита нам не обойтись.

Глаза у него были открыты и взгляд осмысленный. В статье об аконите указывалось, что умственные способности отравившегося сохраняются до конца.

Неужели это конец? Яд вызывает паралич двигательного аппарата, отмечалось в статье, а паралич был налицо. Второй признак — паралич органов чувств, потому-то ни один из больных не кричал от боли; должно быть, оба давно перестали звать на помощь, ничего уже не ощущая. Я заметил два почти пустых металлических судка, валявшихся на полу. Можно было предположить, что оба агонизируют, если бы не одно обстоятельство: следов рвоты, о которой указывалось в статье, не было. Как я жалел, что не изучал в свое время отравления — их причины, следствия, действия ядов, симптомы, характерные и нехарактерные.

Вошла Мэри Стюарт — мокрая насквозь, с растрепанными волосами. Кроме всего того, что я просил, она принесла еще и ложку.

— Кружку горячей воды, шесть ложек соли. Живей. Хорошенько перемешайте.

Прежде всего промывание желудка. Ну а что касается дубильной кислоты и активированного угля, с этим дело обстоит хуже. Единственная надежда на быстродействующее и эффективное средство. Старик профессор в медицинском колледже предпочитал квасцы и сульфат цинка, по моему же убеждению, нет ничего лучше хлористого натрия — обыкновенной поваренной соли. Очень хотелось верить, что аконитин не успел в достаточной степени проникнуть в кровь. Я приподнял Смита, чтобы он занял сидячее положение, но тут в рулевую рубку ворвался темноволосый моряк. Несмотря на стужу, он был в одной лишь вязаной фуфайке и джинсах. Это был Аллисон, старший рулевой, телосложением похожий на Смита.

— Что произошло, доктор? — спросил он, посмотрев на обоих моряков.

— Пищевое отравление.

— Я спал, но меня будто толкнули. Думаю: что-то стряслось, судно не управляется...

Я поверил Аллисону: у опытных моряков развито чувство опасности. Оно не покидает их даже во сне. Торопливо подойдя к штурманскому столу, рулевой посмотрел на картушку компаса.

— Судно на пятьдесят градусов отклонилось от курса.

— Ничего, в Баренцевом море места много, — отозвался я. — Лучше помогите.

Взяв штурмана за руки, мы потащили его к двери левого борта. Перестав размешивать содержимое жестяной кружки, Мэри с недоумением посмотрела на нас.

— Куда вы тащите мистера Смита? — спросила она, решив, видно, что мы бросим его за борт.

— На крыло мостика. На свежий воздух. Весьма надежное средство.

— Но ведь идет снег! И очень холодно.

— Кроме того, я надеюсь, что его будет рвать. Пусть уж рвет на мостике, а не в рубке. Как на вкус ваше лекарство?

Отхлебнув из ложки, девушка поморщилась:

— Какая гадость!

— Глотать можно?

— С трудом, — произнесла она, передернув плечами.

— Еще три ложки, — распорядился я. Вытащив Смита на крыло, мы прислонили его к ограждению. Парусиновый обвес плохо защищал от ветра. Глаза у штурмана были открыты. Похоже, он соображал, что вокруг него происходит. Я поднес кружку к его губам, но соленый раствор потек по подбородку. Откинув голову Смита назад, я влил ему в рот соленую воду. Очевидно, чувства у него еще не атрофировались окончательно: он скорчил гримасу. Адамово яблоко начало двигаться. Я наклонил кружку еще больше, на этот раз он выпил все содержимое. Спустя каких-нибудь десять секунд его начало рвать. Несмотря на протесты Мэри и неодобрительные взгляды Аллисона, я продолжал вливать в рот штурману соленую воду до тех пор, пока его не стало рвать кровью. Затем переключился на Окли.

В течение каких-то пятнадцати минут на руках у нас оказалось двое пациентов, которые испытывали нестерпимые боли в животе и вконец ослабели, однако избежали участи несчастного Антонио. Аллисон встал на руль, переведя судно на нужный курс. Присев на корточки, запорошенная снегом Мэри Стюарт ухаживала за Окли. Смит, несколько придя в себя, сидел, прислонясь к рулевой рубке. Понемногу к нему стал возвращаться голос.

— Бренди, — проквакал он.

— Противопоказано, — покачал я головой. — Так написано в учебниках.

— "Отар-Дюпюи", — настойчиво повторил он, окончательно оправившись.

Подумав, я принес бутылку из личных запасов капитана Имри: после того, что пришлось испытать желудку Смита, ему могла повредить лишь карболовая кислота. Поднеся бутылку ко рту, штурман сделал глоток, и его снова вырвало.

— Наверное, следовало начать с коньяка, — заметил я. — Правда, соленая вода обходится дешевле.

С видимым усилием Смит улыбнулся, затем снова припал к горлышку. На этот раз коньяк попал по назначению. Видно, желудок у штурмана выложен сталью или асбестом, решил я. Отобрав у него бутылку, я протянул виски Окли, но тот отрицательно мотнул головой.

— Кто на руле? — хриплым голосом спросил Смит.

— Аллисон.

Штурман удовлетворенно кивнул.

— Проклятая посудина, — выдавил он. — Проклятое море. Надо же, укачало.

Меня — укачало!

— Вас действительно укачало. Но море тут ни при чем. Пищевое отравление. Ваше счастье, что я подоспел вовремя.

Смит кивнул, но не проронил ни слова. Очевидно, говорить ему было трудно.

— У мистера Окли замерзли руки и лицо. Он весь дрожит от холода. Как, впрочем, и я, — заметила Мэри.

Мне тоже было холодно. Усадив Смита на привинченный к палубе стул, я решил помочь Мэри, пытавшейся поднять Окли, у которого подкашивались ноги.

Сделать это было нелегко. Но в эту минуту на мостике появились Гуэн и Граф.

— Слава Богу, наконец-то! — чуть запыхавшись, произнес Гуэн. — Где мы вас только не искали... В чем дело? Он пьян?

— Он болен. Той же болезнью, что поразила Антонио. Только этому повезло. А что стряслось?

— Такая же болезнь. Вы должны тотчас пойти с нами, доктор Марлоу. Черт побери, похоже на эпидемию.

— Одну минуту. — Втащив Окли в рулевую рубку, я посадил его поудобнее на спасательные жилеты. — Насколько я понимаю, на борту еще одна жертва?

— Да. Отто Джерран. — Услышав эти слова, я не очень удивился: всякий, кто даже понюхал этот проклятый аконитин, подумал я, может в любой момент отдать концы. — Десять минут назад я постучал в дверь его комнаты. Не услышав ответа, я вошел. Вижу, он по полу катается...

Мне в голову пришла забавная мысль: похожему на шар Отто Джеррану кататься по полу не составляло труда: правда, самому ему не до смеха.

— Кто-нибудь может вам помочь? — спросил я у Аллисона.

— Нет проблем, — кивнул в сторону коммутатора рулевой. — Стоит только позвонить в кубрик.

— Ни к чему, — вмешался Граф. — Я останусь.

— Вот и отлично. — Я мотнул подбородком в сторону Смита и Окли. — Они пока не в состоянии спуститься в каюту. Если попытаются, то окажутся за бортом. Не смогли бы вы принести им одеяла?

— Разумеется, — ответил Тадеуш, потом, поколебавшись, прибавил:

— Но моя каюта...

— Заперта, знаю. А моя нет. У меня на постели лежат одеяла и, кроме того, — в рундуке. — Когда Граф ушел, я обратился к Аллисону:

— Дверь капитанской каюты впору динамитом рвать. Крепко же спит мистер Имри...

Рулевой усмехнулся, снова указав на телефон.

— Аппарат связи с мостиком висит у него над головой. Регулируя сопротивление в цепи, можно усилить звуковой сигнал так, что и мертвый проснется.

— Скажите, чтобы он отправлялся в каюту мистера Джеррана, сообщите, что дело срочное.

— Видите ли, — неуверенно произнес Аллисон. — Капитан не любит, когда его будят среди ночи. Ведь со штурманом и боцманом все в порядке.

— Сообщите, что скончался Антонио.

Глава 4

Оказалось, что Отто Джерран жив. Несмотря на вой ветра, гулкие удары волн и скрип переборок обветшалого судна, голос Отто был слышен отчетливо.

Правда, что именно он говорил, разобрать было невозможно: слова перемежались воплями и стонами.

Открыв дверь, мы увидели, чти, хотя Отто Джерран и не при последнем издыхании, дело идет к развязке. Схватившись руками за горло, Отто катался по полу. Пунцовое лицо его побагровело, глаза налились кровью, на фиолетовых, как при синюхе, губах выступила пена. Ни одного из симптомов, сходных с теми, что я наблюдал у Смита и Окли, я не обнаружил. Вот и верь ученым трактатам.

— Давайте поднимем его и отведем в ванную, — сказал я, обращаясь к Гуэну.

Легко сказать: поднять рыхлую, как у медузы, глыбу весом в сто с лишним килограммов... Я уже решил было отказаться от своего намерения и собирался оказать больному посильную помощь на месте, но тут в каюту вошли капитан Имри и мистер Стокс. Я удивился тому, как скоро оба явились, да еще и по форме одетые. Лишь увидев поперечные складки на брюках, я сообразил, что они спали не раздеваясь. Я мысленно возблагодарил Всевышнего за то, что так быстро пришел в себя штурман.

— Черт побери, что тут происходит? — совершенно трезвым голосом гневно заговорил капитан Имри. — По словам Аллисона, этот итальянец мертв... Заметив распростертого на полу Джеррана, капитан осекся. — Господи помилуй!

— А подойдя поближе, воскликнул:

— Этого еще недоставало! У него что, припадок эпилепсии?

— Отравление. Тем же ядом, который погубил Антонио и чуть не убил штурмана и Окли. Помогите-ка нам отнести его в ванную.

— Отравление! — повторил капитан и посмотрел на мистера Стокса, словно ожидая от того подтверждения. — У меня на судне? Откуда взялся яд? Кто им его дал? Почему...

— Я врач, а не сыщик. Кто, где, когда, почему и что — мне неизвестно.

Известно лишь одно: пока мы языки чешем, умирает человек.

Через полминуты мы вчетвером отнесли Отто Джеррана в ванную. При этом ему досталось. Но, думаю, Джерран предпочел бы оказаться в синяках, но живым, чем без единой царапины, но мертвым. Рвотное средство оказалось столь же эффективным, как и при лечении Смита и боцмана. Спустя три минуты Отто лежал на койке, укрытый грудой одеял. Он все еще стонал и дрожал, клацая зубами, но щеки у него уже начали принимать обычную свою окраску, на губах высохла пена.

— Думаю, с ним теперь все в порядке, но вы за ним присматривайте, ладно? — обратился я к Гуэну. — Через пять минут я вернусь.

Возле двери Имри остановил меня.

— Мне надо бы поговорить с вами, доктор Марлоу.

— Потом.

— Нет, сейчас. Как капитан судна я... Я положил ему на плечо руку, и капитан Имри осекся. Я хотел было сказать, что в то время, как люди мрут как мухи, капитан, надравшись в стельку, храпит у себя в каюте. Но это было бы не вполне справедливо. Я злился оттого лишь, что на судне творились недобрые дела, а кто в этом повинен, я не знал.

— Отто Джерран будет жить, — произнес я. — Счастье, что мистер Гуэн остановился у дверей его каюты. А сколько еще людей, возможно, лежит на полу, не в силах добраться до двери и позвать на помощь? Налицо четыре жертвы. Кто даст гарантию, что число их не достигнет десятка?

— Десятка? Ну конечно, конечно, — с подавленным видом проговорил капитан Имри. — Мы пойдем с вами.

Мы направились прямо в кают-компанию. Там сидело человек десять — одни мужчины — по большей части молчаливые и хмурые. Разве будешь разговорчив и жизнерадостен, если одной рукой держишься за стул, а в другой сжимаешь стакан. Отложив в сторону инструменты, «Три апостола» пили со своим руководителем Джошем Хендриксом, наполовину англичанином, наполовину голландцем. Это был невысокого роста, худой, серьезный пожилой мужчина с вечно озабоченным лицом. Даже в свободное от работы время он был увешан электронной и звукозаписывающей аппаратурой. Поговаривали, будто он и спал в этой сбруе. Страйкер, похоже вовсе не удрученный болезненным состоянием супруги, забравшись в угол, беседовал с Конрадом и двумя другими актерами Понтером Юнгбеком и Ионом Хейтером. За третьим столиком устроились Джон Холлидей, фотограф, и Сэнди, заведовавший реквизитом. Насколько я мог судить, никто из них не страдал больше, чем следовало ожидать при такой болтанке. На нас с долей изумления посмотрели одна или две пары глаз, но, не желая терять времени на объяснения, я промолчал.

В салоне, кроме Аллена и маленькой Мэри, никого не было. С позеленевшими лицами, сцепившись пальцами, они смотрели друг на друга с выражением людей, у которых нет завтрашнего дня. Впервые я увидел Мэри без очков; очевидно, от дыхания Аллена они запотели, и она их сняла. Оказалось, что это весьма симпатичная девушка, лишенная той беззащитности, которая характерна для женщин, носящих очки. Что же до Аллена, то у него никаких дефектов зрения не наблюдалось.

Я взглянул на буфет, стоявший в углу. Застекленные дверцы его были не повреждены, из чего я заключил, что ключи Лонни Гилберта подходят к любому замку: следов ни пожарного топора, ни стамески я на них не обнаружил.

Хейсман спал у себя в каюте беспокойным, тревожным сном, но, судя по всему, был вполне здоров. Нил Дивайн, находившийся в соседнем помещении, больше обыкновенного походил на средневекового епископа. Лонни сидел на койке, спрятав одну руку, в которой он, судя по блаженной улыбке, сжимал похищенную бутылку виски.

Пройдя мимо каюты Джудит Хейнс — она не ужинала, — я вошел в последнее, насколько мне известно, обитаемое помещение. Старший электрик группы крупный, полный, розовощекий Фредерик Криспин Харботтл, подперши подбородок, с задумчивым и почему-то грустным видом жевал яблоко. По неизвестной мне причине все его звали Эдди: ходили слухи, что о себе он говорил в том же ключе, что и о другом знатоке электричества, Томасе Эдисоне.

— Прошу прощения, — произнес я. — На судне произошло несколько случаев пищевого отравления.

С вами, по-видимому, ничего не произошло. А как обстоит с Герцогом? кивнул я в сторону соседа, лежавшего к нам спиной.

— Живой, — с философским равнодушием произнес Эдди. — Стонал и охал, пока не свалился. Но он каждую ночь стонет и охает. Сами знаете, какая у Герцога ненасытная утроба.

Это было известно всем. Если человек может прославиться за какие-то четверо суток, то именно это произошло с Сесилом Голайтли из-за его невероятной прожорливости. Но при всем своем зверском аппетите Герцог походил на недавнего узника концлагеря.

Скорее по привычке, чем в силу каких-то иных причин, я наклонился к Герцогу и тотчас увидел широко открытые, наполненные болью глаза, вращавшиеся из стороны в сторону, беззвучно шевелившиеся серые губы на пепельном лице и скрюченные пальцы, прижатые к животу. Оставшийся без помощи много дольше, чем Смит, Окли или Джерран, Герцог находился гораздо ближе к роковой черте. Была минута, когда у меня опустились руки, но Герцог оказался гораздо упорней меня; несмотря на хилый вид, здоровье у него было железное.

И все же, если бы не искусственное дыхание и стимулирующие сердечную деятельность инъекции, он бы наверняка умер.

— Будет ли этому конец? — слабым и сварливым голосом спросил Отто Джерран. Отто действительно был слаб. Лицо его осунулось и не успело обрести обычный свой цвет. И было отчего: отравление завершило целую серию неудач.

Из-за штормовой погоды не удалось отснять и фута пленки с натурой.

— Думаю, что да, — ответил я. При наличии на борту судна злоумышленника, у которого под рукой целый арсенал ядов, такое утверждение было слишком оптимистичным. И прибавил:

— Если бы появились новые жертвы, симптомы были бы налицо. Я осмотрел всех.

— Неужели? — усомнился капитан. — И членов экипажа? Они ели то же самое, что и вы.

— Об этом я не подумал.

Так оно и было. Без всяких на то оснований я решил, что признаки отравления могут быть лишь у членов съемочной группы. Капитан же подумал, что я считаю моряков людьми второго сорта, о которых не стоит и беспокоиться.

— Я не знал, что они ели то же самое. Хотя иначе и быть не могло.

Пожалуйста, проводите меня...

Сопровождаемый мрачным мистером Стоксом, капитан показал мне жилые помещения членов экипажа, располагавшихся в пяти каютах. В двух размещалась палубная команда, в одной — мотористы, еще в одной — оба кока, и в последней — два стюарда. С нее-то мы и начали обход. Открыв дверь, мы остановились как вкопанные, утратив дар речи. Я первым очнулся.

В нос ударил такой тошнотворный запах, что меня едва не вырвало. В каюте царил невообразимый хаос: стулья опрокинуты, повсюду разбросана одежда, разорванные простыни и одеяла свалены в кучу, словно после побоища.

Однако на удивительно спокойных лицах Моксена и Скотта не было ни ссадин, ни синяков.

— А я говорю: поворачиваем назад! — решительно проговорил капитан Имри, усевшись в кресло. — Имейте в виду, господа, командую судном я. Я отвечаю за безопасность пассажиров и экипажа. — Вынув из подставки свою бутылку, он щедрой рукой налил себе в стакан. — Если бы на судне были обнаружены тиф или холера, я направился бы в ближайший порт, чтобы получить медицинскую помощь.

Трое мертвецов и четверо тяжелобольных на борту — это похуже любой холеры и тифа. Чей теперь черед? — произнес капитан, с укором глядя на меня.

— Доктор Марлоу признается, что не понимает причин этой... смертельной болезни. Видит Бог, причины для возвращения достаточно веские.

— До Уика слишком далеко, — заметил штурман. Как и Гуэн, сидевший рядом, Смит натянул на себя два одеяла. И он и Отто выглядели все еще неважно. — За это время может случиться всякое.

— Уик, мистер Смит? Зачем нам идти в Уик? До Гаммерфеста всего сутки ходу.

— Меньше, — отозвался мистер Стокс. Пригубив стакан рому, он рассудительно добавил:

— При попутном ветре и волнении за двадцать часов дойдем. — Проверив свои расчеты, он повторил:

— Да, за двадцать часов.

— Ну вот, видите, — обратив к Отто сверлящий взор, сказал капитан Имри.

— Двадцать часов.

После того как мы убедились, что среди членов экипажа потерь больше нет, капитан тоном приказа позвал Джеррана в кают-компанию. Отто в свою очередь вызвал трех остальных членов совета директоров — Гуэна, Хейсмана и Страйкера. Четвертый представитель администрации — мисс Хейнс, по словам Страйкера, крепко спала. Граф явился без приглашения, но его присутствие, похоже, никого не удивило.

Было бы преувеличением сказать, что в кают-компании царила атмосфера страха. Скорее, это можно было назвать чувством опасности, озабоченности и неуверенности. Пожалуй, Отто Джерран был расстроен больше остальных, и это вполне понятно: ему было что терять.

— Я понимаю причины вашего беспокойства, капитан, — произнес он. — Ваша забота о нас делает вам честь. Но, по моему мнению, вы напрасно осторожничаете. Доктор Марлоу определенно заявляет, что эта... эпидемия кончилась. Мы будем выглядеть очень глупо, если вернемся назад, а ничего страшного более не случится.

— Я слишком стар, мистер Джерран, чтобы заботиться о том, как я буду выглядеть, — возразил капитан Имри. — Если выбирать одно из двух — иметь на судне еще одного мертвеца или выглядеть смешным, я предпочту последнее.

— Я согласен с мистером Джерраном, произнес слабым голосом Хейсман, не успевший прийти в себя. — Отказаться от всего, когда до Медвежьего немногим более суток хода! Высадите нас на острове, а сами плывите в Гаммерфест, как и было предусмотрено. Вы попадете в Гаммерфест часов через шестьдесят вместо двадцати четырех. Что же может произойти в течение этих лишних тридцати шести часов? Неужто все должно пойти насмарку лишь из-за "того, что вы до смерти перепугались?

— Я не перепугался, — со спокойным достоинством ответил Имри. — Моя первая обязанность...

— Я не имел в виду вас лично, — возразил Хейсман.

— Моя первая обязанность — заботиться о людях. Они доверены мне. Я за них отвечаю. Я и должен принимать решения.

— Само собой, капитан, — невозмутимо произнес Гуэн. — Но должны же мы подвести баланс, как вы думаете? По мнению доктора Марлоу, вероятность новой эпидемии ничтожно мала. Если же мы направимся в Гаммерфест, судно продержат на карантине неделю, а то и две. Тогда вообще придется отказаться от съемок и возвращаться не солоно хлебавши.

Меньше двух часов назад Хейсман делал критические замечания по поводу умственных способностей Отто, а теперь вместе с Гуэном горячо поддерживал его, зная, где жареным пахнет.

— Студия понесет огромные убытки, — прибавил он.

— Не надо рассказывать сказки, мистер Гуэн, — отозвался Имри. — Вы хотите сказать: страховая компания понесет убытки.

— Не правда, — вмешался Страйкер. По его тону было понятно: среди членов правления царит полное единомыслие. — Каждый из членов экипажа и съемочной группы застрахован. Что касается фильма и гарантии его успешного создания, застраховать его было невозможно из-за высоких премий, которые потребовало страховое общество. Убытки придется покрывать из собственного кармана. Что же касается мистера Джеррана, держателя контрольного пакета акций, то для него это означает разорение.

— Очень сожалею, — с видимым сочувствием сказал капитан Имри, не склонный, однако, менять свое решение. — Но это ваша забота. Хочу напомнить, мистер Джерран, ваши же собственные слова: «Здоровье наших людей гораздо дороже любых денег, полученных от продажи фильма». Разве сейчас не тот самый случай?

— Что за глупость, — рассудительно произнес Гуэн. У него был редкий дар говорить обидные вещи таким тоном, что на него никто не обижался. Разумеется, мистер Джерран готов поступиться своими интересами, если бы возникла нужда. Он это делал не раз. Речь идет не об утраченной выгоде, а о полном и непоправимом крахе компании. Убытки составят шестизначные цифры.

Все наши надежды на это предприятие, капитан Имри, а вы так спокойно говорите о ликвидации нашей компании. Ее крах обречет на голодное существование десятки техников и их семей и повредит карьере ряда многообещающих актеров и актрис. Вы задумывались, куда вы нас толкаете, капитан?

Но капитан молчал. По его виду нельзя было сказать, что он о чем-то задумался.

— Мистер Гуэн очень точно обрисовал положение, — заметил Отто. — Вы упустили из виду одно важное обстоятельство, капитан Имри. Вы напомнили мне мои слова. Позвольте напомнить ваши.

— Разрешите прервать вас, мистер Джерран, — вмешался я, не давая Отто возможности сказать то, что он намеревался произнести. — Прошу вас. Я предлагаю компромисс. Вы за то, чтобы следовать к месту назначения. Такого же мнения мистер Гуэн и мистер Хейсман. Я тоже, поскольку от этого зависит моя репутация как доктора. А вы, Тадеуш?

— Какой может быть вопрос, — отозвался Граф. — Идем на остров Медвежий.

— Разумеется, было бы несправедливо не спросить мнение мистера Смита или мистера Стокса. Поэтому я предлагаю...

— Тут вам не парламент, доктор Марлоу, — оборвал меня капитан. — И даже не муниципальный совет. На борту судна, совершающего плавание, решения не принимаются голосованием.

— О голосовании нет и речи. Рекомендую составить документ. Предлагаю отметить в нем намерения капитана и мнения остальных лиц. Если произойдет еще один случай отравления, немедленно пойдем в Гаммерфест, даже если окажемся в часе плавания от острова Медвежий. Следует отметить все это в документе, чтобы снять с капитана ответственность за здоровье экипажа и пассажиров. Я же представлю письменное свидетельство о том, что опасности отравления не существует. Единственное, что может беспокоить капитана, это опасность для судна, но такой опасности нет. Мы укажем, что капитан освобождается от ответственности за возможные последствия нашего решения.

Разумеется, управление судном и безопасность плавания останутся в компетенции капитана. Мы все пятеро подпишем документ. Ну как, капитан?

— Согласен, — не колеблясь ответил Имри. Компромиссное решение было не самым удачным, но оно его устраивало. — А сейчас прошу извинить меня, господа. Скоро, а точнее в четыре ноль-ноль, мне на вахту.

Думаю, последний раз капитан вставал в такую рань лишь в пору своей молодости, но болезнь штурмана и боцмана внесли свои коррективы.

— Я получу этот документ к завтраку? — взглянул он на меня.

— Да, к завтраку, — отозвался я. — Будьте любезны, когда пойдете к себе в каюту, пришлите ко мне Хэггерти. Я мог бы сам сходить за ним, но к штатским он не очень-то расположен.

— Флотские навыки не скоро забываются. Прислать сейчас?

— Минут через десять. Пусть придет на камбуз, хорошо?

— Продолжаете свое расследование? Вы же не виноваты, доктор Марлоу.

Если я не виноват, зачем же внушать мне чувство вины, подумал я. Но вместо этого поблагодарил капитана, пожелав ему спокойной ночи. Капитан попрощался и в сопровождении Смита и мистера Стокса ушел. Посмотрев на меня начальственным взглядом, Отто произнес:

— Весьма признательны вам, доктор Марлоу. Вы предложили отличный выход из положения. — Он улыбнулся. — Я не привык, чтобы кто-то меня прерывал, но на сей раз вмешательство было оправданным.

— Не вмешайся я, мы бы сейчас на всех парах мчались в Гаммерфест. Вы хотели напомнить капитану пункт договора о фрахтовании, согласно которому он обязан выполнять все ваши указания, кроме тех, что противоречат безопасности судна. Вы хотели указать ему на то, что, поскольку опасности для судна не существует, формально капитан нарушает договор и обязан возместить все расходы, что наверняка разорило бы его. Но для такого человека, как Имри, честь дороже денег. Он послал бы вас ко всем чертям и взял бы курс на Гаммерфест.

— Хочу подтвердить, что наш достойный лекарь прав на все сто процентов, — заметил Граф, успевший наполнить свой стакан бренди. — Вы едва не сели в лужу, милый мой Отто.

— Согласен, — отозвался Джерран, сделавший вид, что не заметил фамильярности оператора. — Мы в долгу перед вами, доктор Марлоу.

— За вами бесплатный билет на премьеру, — ответил я, — и уплата моих долгов.

Предоставив членам правления решать свои проблемы, я направился в пассажирское помещение. Аллен и Мэри Дарлинг сидели в салоне. Положив голову ему на плечо, девушка, похоже, спала. В ответ на мой приветственный взмах рукой Аллен сделал тот же жест.

В каюту Герцога я вошел без стука: вдруг кто-то спит. Так и оказалось.

Нимало не обеспокоенный близким соседством Косой, недавно заглянувшей к ним, храпел Эдди, электрик. Сесил Голайтли не спал. Он был очень бледен и изможден, но, похоже, чувствовал себя вполне сносно. Главным образом потому, что рядом сидела Мэри Стюарт и держала его за руку.

— Господи Боже! — воскликнул я. — Вы все еще здесь?

— А как же иначе? Вы же сами велели остаться и присматривать за больным.

— Вы очень добры. Лучше себя чувствуете? — спросил я Герцога.

— Гораздо лучше, доктор, — прошептал он едва слышно.

— Хотелось бы расспросить вас кое о чем, — продолжал я. — Несколько минут мне уделите?

Больной кивнул. Мэри проронила: «Тогда я вас покидаю», — но я положил ей руку на плечо.

— Ни к чему. У нас с Герцогом от вас секретов нет, — произнес я, внимательно посмотрев на Сесила. — Но, может быть. Герцог что-то от меня скрывает?

— Я? — искренне удивился Сесил.

— Скажите, когда вы начали испытывать боли?

— Боли? Примерно в половине десятого — десять. Точно не помню.

Куда подевался его живой ум и веселый нрав? В эту минуту Герцог и в самом деле походил на встрепанного воробья из предместья Лондона.

— Когда со мной это стряслось, не до часов было.

— Еще бы, — сочувственно сказал я. — После ужина вы ничего не ели?

— Ничего, — уверенно заявил Сесил.

— Может, съели... ну, какой-нибудь пустяк? Видите, Сесил, я удивлен.

Мисс Стюарт вам сообщила, что заболели не вы один? — Герцог кивнул. — Вот что странно. Остальные почувствовали недомогание тотчас после приема пищи. С вами же это произошло час спустя. Именно это меня и удивляет. Вы больше ничего не ели? Точно?

— Доктор! — обидчиво произнес Герцог. — Вы же меня знаете.

— Потому и спрашиваю. — Мэри укоризненно взглянула на меня. — Видите ли, мне известно, что у тех, кто испытывал боли в желудке, было пищевое отравление, и я знаю, как их лечить. Ваша же болезнь, видно, иного рода.

Какова ее причина, мне неведомо. Чтобы не рисковать, сначала необходимо поставить диагноз. Завтра утром и позднее вы будете испытывать сильный голод, но я должен предупредить вас, чтобы вы ничего не ели. Иначе это вызовет такую реакцию, что на сей раз спасти вас не удастся. Надо дать вашему организму передышку.

— Не понимаю, доктор.

— Ближайшие три дня только чай и сухари. Герцог с убитым видом посмотрел на меня.

— Чай и сухари? — заныл он. — Целых три дня?

— Для вашего же блага, Сесил, — похлопал я его сочувственно по плечу и выпрямился, готовясь уйти. — Хочу, чтобы вы поскорей поправились.

— Мне жуть как захотелось есть, — вдруг с жаром произнес Герцог.

— Когда?

— Около девяти.

— Около девяти, то есть через полчаса после ужина?

— Да. Я зашел на камбуз. На плите стояла сковорода. Я успел съесть всего одну ложку, когда послышались шаги двух человек, и я спрятался в кладовку.

— И стали ждать?

— Пришлось, — словно совершив акт гражданского мужества, произнес Герцог. — Если бы я приоткрыл дверь, меня бы заметили.

— Итак, эти двое вас не заметили и ушли. Что было потом?

— Оказалось, они очистили всю сковороду, — с огорчением отозвался Сесил.

— Ваше счастье.

— Счастье?

— Это были Моксен и Скотт, стюарды. Не так ли?

— Как вы догадались?

— Они спасли вам жизнь, Герцог.

— Как это?

— Съев вместо вас жаркое. И вот результат: вы живы, они оба мертвы.

Аллену и маленькой Мэри, видно, надоело бодрствовать; салон был пуст.

До встречи с Хэггерти у меня оставалось пять минут. Надо успеть собраться с мыслями. Но тут я понял, что у меня нет и пяти минут: я услышал, как кто-то спускается по трапу. Делая неимоверные усилия, чтобы не упасть, Мэри Стюарт села, вернее, плюхнулась в кресло напротив меня. Миловидное лицо ее было изможденным, серого оттенка. У меня не было досады на нее за то, что своим появлением она нарушила ход моих мыслей: по отношению к этой латышской девушке я не мог испытывать даже отдаленно враждебного чувства. Кроме того, она наверняка хотела поговорить со мной; она пришла за помощью, поддержкой, пониманием — шаг непростой для такой гордой, независимой особы.

— Нездоровится? — спросил я невпопад, но докторам невоспитанность сходит с рук. Мэри кивнула, сжав кулаки так, что побелели суставы. — А я думал, вы хорошо переносите качку, — произнес я, слегка коснувшись ее рукава.

— Дело не в качке.

— Мэри, почему бы вам не прилечь и не попытаться уснуть?

— Вот как! Отравлены еще два человека, а вы предлагаете идти спать и видеть приятные сны? — Я ничего не ответил, и девушка продолжила довольно неприязненным тоном:

— Ведь вы не из тех, кто умеет сообщать дурные вести как подобает.

— Профессиональная черствость. Но вы пришли не за тем, чтобы упрекнуть меня в бесцеремонности. Что случилось, дорогая Мэри?

— Почему вы называете меня «дорогая»?

— Вас это обижает?

— Вовсе нет. Когда это произносите вы. — В устах любой другой женщины слова эти прозвучали бы кокетством, тут же была констатация факта, не больше.

— Так в чем же дело? — спросил я с умным видом. — Рассказывайте.

— Мне страшно, — призналась она.

Ей и в самом деле было страшно. Девушка была измучена, издергана: ей довелось ухаживать за четырьмя почти безнадежными больными, и еще трое из тех, кого она знала, погибли. В довершение всего — этот арктический шторм.

Тут и самое бесстрашное сердце дрогнет.

— На судне творится что-то неладное и очень жуткое, доктор Марлоу.

— Неладное и жуткое? — отозвался я, делая вид, что не понимаю ее.

— Не надо считать меня такой наивной, доктор, — произнесла она озабоченно. — Зачем смеяться над глупой женщиной?

— Я не хотел вас обидеть, — сказал я дипломатично. — Я слишком вас люблю.

— Неужели? — слабо улыбнулась она не то иронично, не то польщенная комплиментом. — Разве вы не находите странной атмосферу, которая нас окружает?

Понимая, что ничем не рискую, я признался:

— Лучше родиться глухим и слепым, лишь бы не видеть всего этого...

Мелкая зависть, ложь под маской искренности, улыбки с ножом за пазухой... И эта очаровательная грызня между людьми первой и второй категории...

Разумеется, все это я разглядел. Надо быть бесчувственным истуканом, чтобы не видеть происходящего. Но на девяносто процентов я объясняю это сволочными отношениями, существующими в мире кино. Кого тут только нет — пустозвоны, мошенники, лгуны, шарлатаны, подхалимы и лицемеры, съехавшиеся со всего света. Мир кино напоминает мне лупу, под которой увеличиваются все нежелательные свойства и уменьшаются положительные черты людей, каковыми, полагаю, они все же обладают.

— Вы о нас не слишком высокого мнения. Неужели мы все такие уж плохие?

— произнесла Мэри, нимало не обидевшись на мои слова.

— Не все. Вы — нет. То же самое скажу о маленькой Мэри и Аллене. Но, возможно, только потому, что вы слишком молоды и новички в кинематографе, вы не успели воспринять его традиции. Я уверен, что Чарльз Конрад тоже относится к числу положительных героев.

— Хотите сказать, он разделяет вашу точку зрения? — едва заметно улыбнулась Мэри.

— Да. Вы с ним знакомы?

— Мы здороваемся.

— Вам следовало бы узнать его покороче. Он хочет с вами поближе познакомиться. Вы ему нравитесь, он так и сказал. Нет-нет, мы вам косточки не перемывали. Просто в числе прочих я упомянул и ваше имя.

— Льстец, — произнесла она нейтральным тоном. Я так и не понял, к кому относилось это замечание — к Конраду или ко мне. — Так вы согласны со мной?

Очень странная у нас атмосфера.

— Да, если судить по нормальным меркам.

— По любым меркам, — с убежденностью сказала Мэри. — Недоверие, подозрительность, зависть... Нигде это не заметно в такой степени, как здесь. Уж я-то в этом разбираюсь. Родилась и воспитывалась в коммунистической стране. Вы понимаете?

— Да. Когда вы оттуда уехали?

— Всего два года назад.

— Каким образом?

— Не надо спрашивать, а то и другие желающие захотят воспользоваться этим способом.

— Ясно. Я не платный агент Кремля. Как хотите.

— Вы обиделись? — В ответ я покачал головой. — Недоверие, подозрительность, зависть, доктор Марлоу. Но здесь обстановка много хуже.

Тут царят ненависть и страх. Я их чувствую кожей. Если люди ненавидят и боятся друг друга, может произойти нечто ужасное. — Мысль была не нова, и я промолчал, поэтому Мэри продолжала:

— По-вашему, эти отравления... произошли случайно? Доктор Марлоу?

— Полагаете, что налицо чья-то злая воля? — спросил я, пытаясь внушить Мэри, будто мысль эта впервые пришла мне в голову.

— Именно так.

— И кто же преступник?

— Кто? — с искренним изумлением посмотрела на меня Мэри. — Откуда я знаю? Да кто угодно.

— В качестве обвинителя вы были бы находкой. Если не можете ответить кто, скажите, почему он это делает. Помолчав, Мэри отвернулась.

— Почему, я не знаю.

— Изучите факты и убедитесь, насколько смехотворна ваша гипотеза.

Отравились семь человек, не имеющих между собой ничего общего. Объясните мне причину, по которой стали жертвами режиссер, гример, ассистент кинооператора, штурман, боцман и два стюарда. Почему одни остались живы, а другие погибли? Почему двое получили отравления во время ужина в столовой, двое — съев пищу, оставленную на камбузе, а один, Герцог, мог получить пищевое отравление не то в столовой, не то на камбузе? Вы можете это объяснить, Мэри?

Девушка покачала головой, и соломенные волосы упали ей на глаза. Но она не стала их убирать, по-видимому не желая, чтобы я видел ее лицо.

— Сегодня мне стало ясно, — продолжал я, — клянусь своей пошатнувшейся репутацией или чем угодно, — эти отравления абсолютно случайны, никто из находившихся на борту судна не имел намерений отравить этих семерых. — Мысль была понятна: это не означает, что никто не несет ответственности за случившееся. — Если только на судне не появился маньяк. Однако, что бы мы ни говорили о крайнем эгоизме наших попутчиков, ни одного неуравновешенного среди них нет. Вернее, преступно неуравновешенного.

Во время этой тирады Мэри ни разу не посмотрела на меня. Я встал и, подойдя к креслу, в котором она сидела, пальцем приподнял ее подбородок.

Девушка выпрямилась, откинула назад волосы, и я увидел, что в ее карих глазах застыл страх. Я улыбнулся. Мэри улыбнулась в ответ, но глаза ее не смеялись. Повернувшись, я вышел из салона.

На встречу с Хэггерти я опоздал на целых десять минут и, поскольку тот недвусмысленно дал понять, насколько он пунктуален, был готов к любой реакции с его стороны. Однако выяснилось, что кок занят более насущными проблемами. Он очень громко и сердито с кем-то ругался. Вернее сказать, это был монолог. С багровым лицом, выпучив голубые глаза, кок распекал нашего заведующего реквизитом Сэнди, схватив его за лацканы. Поскольку Сэнди был вдвое меньше кока, он и не думал сопротивляться.

— Вы задушите этого человека, — вежливо проговорил я, похлопывая Хэггерти по плечу. Кок едва взглянул на меня, продолжая сдавливать горло бедняги. Все так же спокойно я продолжал:

— Здесь не военный корабль, я не старшина корабельной полиции и не вправе вам что-то приказывать. Однако на суде я выступлю в качестве свидетеля-эксперта, когда вас станут судить за нападение и побои, и мои показания будут иметь особый вес. Это может стоить всех ваших сбережений.

Хэггерти снова посмотрел на меня, но на этот раз взгляда не отвел.

Пересилив себя, он отпустил воротник несчастного Сэнди и, сверкая глазами, лишь тяжело дышал.

О Сэнди этого сказать было нельзя. Потирая горло и убедившись, что голосовые связки не повреждены, он обрушил на Хэггерти град непечатных ругательств,а потом воскликнул:

— Слышал? Понял, образина ты этакая? Тебя притянут к ответу. Судить будут за нападение и побои, корешок. Это тебе даром не пройдет...

— Заткнись, — вяло произнес я. — Я ничего не видел, а он тебя и пальцем не тронул. Скажи спасибо, что еще дышишь.

Я изучающе взглянул на Сэнди. Почти ничего не зная о нем, я даже не мог определить, нравится он мне или нет. Если у Сэнди и была фамилия, то ее никто не знал. Сэнди утверждал, будто он шотландец, хотя говорил с заметным ливерпульским акцентом. Низкорослый, со сморщенным смуглым лицом и лысиной, окаймленной седыми волосами, спадающими на тощие плечи, он напоминал гнома.

Живые, как у ласки, глаза увеличены стеклами очков без оправы. Во время частых возлияний он заявлял, будто не знает не только дня, но даже года своего рождения.

Лишь сейчас я заметил на палубе стопку из нескольких банок сардин и банку побольше — мясных консервов.

— Ага! — произнес я. — Еще один ночной тать пойман с поличным!

— Что вы имеете в виду? — подозрительно спросил Хэггерти.

— У нашего приятеля недурной аппетит, — заметил я.

— Я не для себя, — пропищал Сэнди. — Клянусь. Понимаете...

— За борт надо этого недомерка выбросить. Вора этого. Стоит отвернуться, он тут как тут. А кому отвечать, а, скажи ты мне? Кому перед капитаном отчитываться? Кому платить из своего кармана за пропажу? Что же мне, камбуз запирать? — кипятился Хэггерти. — Подумать только, — произнес он с горечью, — я-то всегда доверял ближнему. Свернуть этому гаду шею, и все дела.

Я спросил:

— Где он был и что делал, когда вы вошли?

— Лез вон в тот большой холодильник, вот что он делал. Я его с поличным поймал.

Я открыл дверцу холодильника. Ассортимент продуктов был довольно однообразен: масло, сыр, консервированное молоко, ветчина и мясные консервы.

И только.

— Подойди-ка сюда, — сказал я Сэнди. — Хочу осмотреть твою одежду.

— Ты хочешь обыскать меня? — возмутился Сэнди, поняв, что физическая расправа ему больше не грозит. — А кто ты такой? Легавый? Или сыскарь?

— Я всего лишь врач. Врач, который желает выяснить, почему сегодня вечером погибли три человека. — Сэнди уставился на меня сквозь линзы очков.

Нижняя челюсть у него отвисла. — Разве ты не знал, что оба стюарда, Моксен и Скотт, мертвы?

— Да нет, слышал, — облизнул сухие губы Сэнди. — Но я-то тут при чем?

— А мы это выясним.

— Ну, вы мне убийство не пришьете. — Сэнди утратил всю свою воинственность. — Я не имею к этому никакого отношения.

— Три человека умерло, а еще четыре едва не погибли. И все это вследствие пищевого отравления. Продукты поступают с камбуза. Меня интересуют лица, которые, не имея на то права, проникают на камбуз. Посмотрев на Хэггерти, я добавил:

— Пожалуй, все-таки надо доложить капитану.

— Нет, ради Бога, не надо! — взмолился Сэнди. — Мистер Джерран убьет меня...

— Подойди-ка сюда. — Старик покорно приблизился. Я осмотрел его карманы, но не нашел никаких следов инструмента, с помощью которого он мог внести инфекцию в продукты, хранящиеся в холодильнике, то есть шприца. — Что вы собирались делать с этими банками?

— Я же вам говорил, я не для себя старался. Зачем мне столько? Я и ем-то меньше мыши. Спросите кого угодно.

Мне незачем было кого-то спрашивать. Как и Лонни Гилберт, Сэнди получал свои калории почти исключительно в виде продукции винокуренных заводов.

— Так для кого же предназначались консервы?

— Для Герцога, Сесила. Я только что от него. Он сказал, что голоден.

Вернее, не так. Сказал, будто ему придется голодать, потому что вы на трое суток посадили его на чай и сухари.

Я вспомнил свой разговор с Герцогом. Пригрозил посадить его на диету я лишь затем, чтобы вытянуть из него нужные сведения, но забыл сказать, что поститься ему не обязательно. Выходит, Сэнди не лгал.

— Герцог просил вас принести ему снеди?

— Да нет же. Хотел сюрприз ему приготовить. Хотел увидеть его физиономию, когда жратву ему притащу.

Ничего не поделаешь. Вполне возможно, Сэнди говорил правду. Но не исключено, что история эта послужила ему как прикрытие для иной, гораздо более зловещей роли.

— Ступайте к своему Герцогу и скажите, что с завтрака диета отменяется.

— Хотите сказать, что я могу идти?

— Если мистер Хэггерти не предъявит вам иск.

— Буду я пачкаться, — произнес кок, схватив Сэнди за шею так, что тот запищал от боли. — Если хоть раз появишься у камбуза, я тебе шею сверну к чертовой бабушке. -Хэггерти подтащил Сэнди к двери и вышвырнул вон.

— Дешево отделался, я считаю, — произнес кок, возвращаясь.

— Он не стоит того, чтобы из-за него так расстраиваться, мистер Хэггерти. Возможно, старикашка не лжет, хотя это и не оправдание для воровства. Скажите, Моксен и Скотт сегодня ели после того, как поужинали пассажиры?

— Они каждый вечер ужинали на камбузе. Обычно буфетчики едят прежде, чем обслужить клиентов. Наши стюарды поступали наоборот.

После того как Сэнди ушел, я заметил, как озабочен Хэггерти. Смерть обоих стюардов, похоже, потрясла его. Этим-то и объяснялся тот гнев, с каким он обрушился на злополучного грабителя.

— Мне кажется, я установил источник отравления. Полагаю, что хрен инфицирован очень неприятным микроорганизмом под названием Aconitum napellus, который чаще всего обнаруживают в садовой почве. — Сам я о подобном виде инфекции никогда не слышал, однако такое объяснение звучало вполне убедительно. — Вас никто ни в чем не упрекнет. Факт инфицирования невозможно установить ни до, ни во время, ни после приготовления блюда. Были ли сегодня вечером остатки от ужина?

— Немного. Я приготовил кастрюлю для Моксена и Скотта, а остальное убрал.

— Убрали?

— Чтобы выбросить за борт. Остатков было мало.

— Итак, они за бортом? — Еще одна возможность упущена.

— В такой-то темноте выбрасывать? Объедки запаиваются в полиэтилено-вые мешки, потом мешки прокаливаются. А утром я их выбрасываю.

— Хотите сказать, объедки еще здесь? — спросил я, обрадовавшись, что ниточка не оборвана.

— Конечно. — Хэггерти кивнул в сторону квадратного пластмассового ведра, прикрепленного к переборке. — Вот они.

Подойдя к ведру, я поднял крышку. Хэггерти спросил:

— Собираетесь взять на анализ?

— Собирался. — Я опустил крышку. — Но теперь это невозможно. Ведро пусто.

— Пусто? Кто же это стал выбрасывать объедки в такую погоду? — с недоверием в голосе отозвался кок и зачем-то заглянул в ведро. — Странная история, черт побери. Нарушение инструкции.

— Может, ваш помощник...

— Чарли? Этот лентяй? Он не таковский. К тому же он сегодня не дежурил.

— Хэггерти поскреб седую щетину на голове. — Бог знает, зачем они это сделали, но, должно быть, выбросил мешок Моксен или Скотт.

— Да, — отозвался я. — Должно быть.

Я так устал, что ни о чем другом, кроме того, как добраться до своей каюты и упасть на койку, не думал. Устал настолько, что, лишь придя к себе и увидев койку, вспомнил, что все мои одеяла у Смита и боцмана. Случайно бросил взгляд на столик, на котором оставил справочники по токсикологии, и усталость мою как рукой сняло. «Медицинская юриспруденция», из которой я почерпнул сведения об аконитине, очевидно съехав во время качки, лежала у дальней подставки. Шелковая ниточка, подклеенная к обрезу книги, была вынута — событие само по себе ничем не примечательное, если бы не одно обстоятельство. Я точно помнил: страницу, которую я читал, я отметил закладкой.

Любопытно, кому же стало известно, что я изучал статью об аконитине?

Глава 5

Оставаться в своей каюте на ночь одному мне вдруг расхотелось.

Эксцентричный миллионер, переоборудовавший «Морнинг роуз», терпеть не мог запоров на дверях жилых помещений. Возможно, то было своего рода фобией, а может быть, он полагал (кстати, небезосновательно), что многие часто погибают из-за того, что им не удается выбраться из закрытой на замок каюты.

Как бы там ни было, запереться изнутри невозможно, на двери не имелось даже щеколды.

И я решил отправиться в кают-компанию, вспомнив, что там в углу стоит очень уютная кушетка. На ней можно устроиться на ночь и, главное, защититься от нападения со спины. В ящиках под кушеткой хранилась целая кипа мохнатых пледов — наследство от прежнего владельца, как и двери без замков. Но самое замечательное: помещение ярко освещено, сюда будут приходить люди даже в столь поздний час, тут уж вас никто врасплох не застанет. Правда, это не помешало бы выстрелить в меня через широкое окно кают-компании. Утешением, хотя и слабым, был тот факт, что злоумышленник или злоумышленники до сих пор не прибегали к актам явного насилия; правда, гарантии в том, что они не станут действовать напропалую, никто не мог дать.

И тут я вспомнил, что пленарная сессия правления кинокомпании «Олимпиус продакшнз» должна состояться в кают-компании. Когда же она началась? Минут двадцать назад, не больше. Еще столько же, и помещение освободится. Не то чтобы я сомневался в ком-то из четырех членов правления. Просто они могли бы удивиться тому, что я, имея комфортабельную каюту, решил обосноваться на ночь в кают-компании.

Отчасти из соображений долга, отчасти для того, чтобы убить время, я решил навестить Герцога, успокоить его относительно диеты и выяснить, правду ли говорил Сэнди. Дверь в его каюту была третья слева. Вторая справа была открыта настежь. Каюта принадлежала Мэри Стюарт. Она сидела на стуле между столом и койкой, широко открыв глаза и уперев локти в колени.

— Что же это такое? — спросил я. — Всенощное бдение?

— Спать не хочется.

— И дверь настежь. Кто-нибудь должен прийти?

— Надеюсь, что нет. Дверь невозможно закрыть.

— Да, двери здесь не запираются.

— Раньше это не имело значения. Теперь имеет.

— Уж не думаете ли вы, что кто-то проникнет в каюту и прикончит вас во сне? — произнес я таким тоном, словно исключал подобную возможность.

— Не знаю, что и подумать. Но со мной все в порядке.

— Все еще трусите? — покачал я головой. — Как не стыдно! А вот ваша тезка, маленькая Мэри, не боится спать одна.

— Она и не спит одна.

— Неужели? Ах да, я забыл, в какое время мы живем.

— Она с Алленом. В салоне.

— Вот оно что! Почему бы вам не пойти к ним? Если вы ищете безопасности, то безопасно там, где больше народу.

— Не хочу... как это называется... быть третьим лишним.

— Что за чушь! — воскликнул я и пошагал к каюте Герцога.

На щеках его играл румянец, правда чуть заметный, но дело, похоже, шло на поправку. Я спросил, как он сейчас себя чувствует.

— Отвратительно, — отозвался Герцог, потирая желудок.

— Все еще болит?

— Голодный спазм, — ответил он.

— Ночью ничего не ешьте, а завтра — что угодно. Чай и сухари отменяются. Кстати, напрасно вы послали Сэнди грабить кладовку. Хэггерти поймал его на месте преступления.

— Сэнди? В кладовку? — искренне удивился Герцог. — Никуда я его не посылал.

— Но ведь он сказал, что идет на камбуз?

— Ни словом насчет камбуза не обмолвился. Послушайте, док, не надо валить на меня...

— Выходит, я не правильно его понял. Возможно, он хотел сделать вам сюрприз.

— Действительно, я сказал ему, что голоден. Но...

— Да ладно. Все в порядке. Спокойной ночи.

Направляясь к себе, я заметил, что дверь в каюту Мэри Стюарт все еще открыта. При виде меня девушка ничего не сказала. Я тоже промолчал. Придя в каюту, взглянул на часы. Всего пять минут прошло. Оставалось пятнадцать. Как же, буду я ждать столько времени: от усталости у меня подкашивались ноги. Но нельзя же идти в кают-компанию без всякого предлога. Я напряг свой утомленный мозг, и спустя несколько мгновений ответ был готов. Открыв саквояж, я извлек оттуда три самых важных документа — свидетельства о смерти. Повинуясь безотчетному желанию, я посмотрел, сколько еще осталось бланков. Десять. Итого тринадцать. Слава Богу, я не суеверен. Свидетельства и несколько листов гербовой бумаги с роскошной шапкой — прежний владелец ничего не делал наполовину — я положил в портфель.

Открыл дверь пошире и, убедившись, что коридор пуст, вывинтил укрепленную на подволоке лампу. Встряхнув ее, ввинтил снова в патрон, взял портфель, закрыл дверь и направился на мостик.

Проходя по верхней палубе и поднимаясь по трапу, я убедился, что погода не улучшилась. Снег, гонимый ветром почти параллельно поверхности моря, валил так густо, что огонь на топовой мачте мерцал не ярче светлячка. На руле стоял Аллисон. Он чаще поглядывал на экран радара, чем на картушку компаса, что было вполне понятно при такой плохой видимости.

— Не знаете, где капитан хранит судовую роль <Судовая роль — список членов экипажа.>? У себя в каюте? спросил я.

— Нет, — ответил рулевой, посмотрев через плечо. — В штурманской рубке.

— Помолчав, он поинтересовался:

— А зачем вам она, доктор Марлоу?, Вынув из портфеля бланк свидетельства о смерти, я поднес его к лампочке нактоуза. Аллисон сжал губы.

— Верхний ящик слева.

Достав судовую роль, я вписал куда положено фамилию, адрес, возраст, место рождения, вероисповедание, имена близких родственников каждого из трех покойников, положил книгу на место и направился в кают-компанию. Джерран, три других члена правления и Граф, которых я покинул полчаса назад, все еще сидели за круглым столом, разглядывая содержимое карточных скоросшивателей, лежавших перед ними. Кипа папок лежала на столе, несколько валялись на палубе, упав при качке. Посмотрев на меня поверх стакана, Граф произнес:

— Все еще не спите, дружище? Стараетесь для нас? Скоро я потребую вашей кооптации в состав правления.

— Пусть уж сапоги тачает сапожник, — отозвался я, поглядев на Отто Джеррана. — Извините за вторжение, но мне нужно оформить ряд документов.

Простите, что помешал вашей беседе...

— У нас нет от вас секретов, — ответил Гуэн. — Мы просто изучаем рабочий сценарий. Все участники съемочной группы и члены экипажа получат завтра по экземпляру. Вам дать один?

— Спасибо. Потом. У меня в каюте вышло из строя освещение, а при спичках писать как-то несподручно.

— Сейчас уходим. — Лицо Отто не утратило землистого оттенка, но разум был способен управлять телом. — Полагаю, нам всем надо как следует выспаться.

— Именно это я и порекомендовал бы вам. Могли бы вы задержаться минут на пять?

— Конечно, если это необходимо.

— Мы обещали представить капитану Имри письменную гарантию, снимающую с него вину в случае новых жертв этой таинственной болезни. Он хочет получить подписанный документ к завтраку. Поскольку вахта капитана в четыре ноль-ноль, то и завтрак его будет ранним. Предлагаю сейчас же и подписать эту бумагу.

Все кивнули в знак согласия. Я сел за ближайший стол и, старательно выводя буквы (а почерк у меня отвратительный) и пытаясь использовать юридические обороты (они у меня получались кошмарными), составил документ, который соответствовал обстоятельствам. Остальные — не то действительно разделяли мое мнение, не то просто устали, чтобы во что-то вникать, во всяком случае, едва взглянув на бумагу, подписались под ней. Среди подписавшихся был и Граф; я не подал и виду, что удивлен этим. Хотя мне и в голову не приходило, что и Граф принадлежит к руководящим кругам. Я считал, что известные кинооператоры (а Тадеуш, несомненно, относился к таковым) всегда независимы и поэтому не могут входить в состав директората. Во всяком случае, открытие это объяснило мне отсутствие должного почтения к Отто со стороны Тадеуша.

— А теперь на покой, отодвинул свое кресло Гуэн. — Вы тоже идете спать, доктор?

— После того как заполню свидетельства о смерти.

— Обязанность не из приятных. — Гуэн протянул мне папку. — Может быть, это вас развлечет.

Я взял сценарий. Джерран, с видимым усилием поднявшись из-за стола, произнес:

— Я по поводу похорон, доктор Марлоу. По морскому обычаю. Когда они состоятся?

— Этот обряд принято совершать на рассвете. — Отто болезненно поморщился, поэтому я прибавил:

— После того, что вам довелось испытать, мистер Джерран, советую пропустить церемонию. Отдыхайте как можно дольше.

— Вы действительно так считаете? — Я кивнул, страдальческая маска исчезла с лица Джеррана. — Сходите за меня, Джон, хорошо?

— Разумеется, — отозвался Гуэн. — Спокойной ночи, доктор. Спасибо за помощь.

— Да, да, большущее спасибо, — отозвался Отто. Неуверенной походкой все направились к выходу. Я извлек бланки свидетельств и принялся заполнять их.

Затем запечатал их в один конверт и документ, предназначенный для капитана, — в другой, едва не забыв поставить под ним собственную подпись, и понес их в ходовую рубку Аллисону, чтобы тот при смене вахты передал пакеты капитану Имри. Аллисона в рубке не оказалось. Тепло одетый, закутанный почти по самые брови штурман восседал на табурете перед штурвалом, не прикасаясь к нему.

Время от времени штурвал вращался сам по себе — то по часовой, то против часовой стрелки. Реостат освещения был отрегулирован на максимальную мощность. Штурман был бледен, под глазами очерчены темные круги, но на больного похож он не был. Поразительная способность восстанавливать силы.

— Гидрорулевой включен, — объяснил он почти веселым голосом. — И свет как дома в гостиной. К чему ночное зрение при нулевой видимости?

— Вам следует соблюдать постельный режим, — заметил я сухо.

— Я только что из-под одеяла и снова нырну туда. Штурман Смит еще не поправился окончательно и знает это. Пришел сюда лишь затем, чтобы уточнить наши координаты и подменить Аллисона, пока тот чашку кофе выпьет. Ко всему рассчитывал встретить вас здесь. В каюте я вас не нашел.

— А зачем я вам понадобился?

— "Отар-Дюпюи", — произнес штурман. — Как вам нравится это название?

— Название отличное. — Смит слез с табурета и направился к буфету, где капитан хранил собственные запасы горячительного. — Но не затем же вы искали меня по всему судну, чтобы угостить бренди.

— Нет. По правде говоря, я размышлял. Правда, мыслитель я оказался аховый, судя по тому, в какой переплет попал. Рассчитывал, вы мне поможете разобраться, — произнес он, протягивая стакан.

— У нас с вами может получиться отличная сыскная бригада, — сказал я.

Смит улыбнулся, но улыбка его тотчас погасла.

— Три мертвеца и четыре полумертвых. Пищевое отравление. Что за отравление?

Как сделал это с Хэггерти, я принялся вешать ему лапшу на уши насчет анаэробов. Но оказалось, Смит — не Хэггерти.

— Чрезвычайно разборчивый яд. Поражает А и убивает его; пропускает Б; поражает, но не убивает В, оставляет в покое Г и так далее. А все ели одно и то же.

— Действие яда непредсказуемо. Во время пикника шесть человек могут съесть один и тот же инфицированный продукт, после чего трое попадут в больницу, а остальные и рези в желудке не почувствуют.

— Понятно, у одних болят животики, у других нет. Но тут совсем другое дело. Речь идет о сильнодействующем яде, вызывающем мучительную и скорую смерть одних и совершенно не действующем на других.

— Я сам нахожу это странным. У вас есть на этот счет какие-то соображения?

— Да. Отравление было преднамеренным.

— Преднамеренным? — Я отхлебнул бренди, соображая, насколько откровенным можно быть со штурманом. Не слишком. Пока, во всяком случае, решил я. — Разумеется, преднамеренным. А как просто это делается. У отравителя есть маленький такой мешочек с ядом. И еще — волшебная палочка.

Стоит ею взмахнуть, и он превращается в невидимку, а потом начинает носиться между столами. Щепотку Отто, мне ничего, щепотку вам и Окли, ни одной щепотки Хейсману и Страйкеру, двойная доза Антонио, ни одной для девушек, щепотка Герцогу, по две Моксену, и Скотту и так далее. Своевольный и капризный тип, этот ваш приятель-невидимка. Или вы назовете его разборчивым?

— Не знаю, как я назову его, — серьезно ответил Смит, — зато знаю, как назову вас: неискренним, заметающим следы, уводящим в сторону, не в обиду будь сказано.

— Разумеется.

— Вы не так уж просты. Не станете же вы уверять, будто у вас нет определенного мнения по этому поводу.

— Такое мнение у меня было. Но поскольку я размышлял о случившемся гораздо дольше, чем вы, эти сомнения я отбросил. Ни мотива, ни обстоятельств, ни способа отравления — ничего этого установить невозможно.

Разве вы не знаете: когда доктору становится известно о случайном отравлении, он прежде всего подозревает, что отравление это отнюдь не случайно.

— Итак, вы во всем разобрались?

— Насколько это возможно.

— Понятно. — Штурман помолчал, потом прибавил:

— Вам известно, что в радиорубке у нас имеется приемопередатчик, с помощью которого можно связаться практически с любым пунктом в северном полушарии? У меня такое предчувствие, что скоро нам придется его использовать.

— За каким бесом?

— Просить о помощи.

— О помощи?

— Именно. Сами знаете, что это такое. Это то, в чем вы нуждаетесь, попав в беду. Думаю, помощь сейчас нам нужна. А если случатся новые такие же непредвиденные неприятности, без помощи нам каюк.

— Прошу прощения, — ответил я, — но я вас не понимаю. Кроме того, Великобритания довольно далеко от нас.

— Зато атлантические силы НАТО недалеко. Они проводят совместные учения где-то возле мыса Нордкап.

— Вы хорошо информированы, — заметил я.

— А это полезно, когда имеешь дело с лицом, которое, по его словам, вполне устраивает, что три человека на борту судна умерли загадочной смертью. Я уверен, до тех пор, пока не выяснится причина их смерти, нельзя успокаиваться. Признаюсь, я не отличаюсь особой проницательностью, однако не намерен недооценивать те умственные способности, которыми я располагаю.

— Я тоже не намерен. Однако не надо недооценивать и мои способности.

Спасибо за угощение, — ответил я и направился к правой двери. Судно раскачивалось вдоль и поперек, содрогаясь всем корпусом, но по-прежнему двигаясь в нордовом направлении, рассекая огромные валы. Только теперь сквозь снежную круговерть нельзя было рассмотреть не то что гребни волн, а даже то, что творится на расстоянии вытянутой руки. Мой взгляд упал на заснеженную палубу крыла мостика, и при тусклом свете, пробивавшемся из рулевой рубки, я заметил чьи-то следы. По тому, насколько они отчетливы, я решил, что всего несколько секунд назад кто-то стоял на крыле мостика и подслушивал наш разговор со штурманом. Но в следующую минуту сообразил, что следы эти оставлены мной самим, а снег не успел их запорошить потому, что их защищал брезентовый обвес. Спать, скорее спать: из-за недосыпания, нервного напряжения последних часов, штормовой погоды и мрачных предчувствий, которыми поделился со мной Смит, у меня начинались галлюцинации. Тут я заметил, что рядом со мной стоит штурман.

— Вижу, вы от меня не отстаете, доктор Марлоу, — проронил он.

— А как же иначе. Может быть, вы считаете меня тем самым невидимым Борджиа, который как тень появляется то здесь, то там со своим ядом?

— Нет, не считаю. Не считаю также, что вы придерживаетесь моего мнения, — прибавил он мрачно. — Но, возможно, когда-нибудь вы об этом пожалеете.

Впоследствии выяснится, что он был прав. Знай я, как сложатся обстоятельства, мне не пришлось бы оставлять Смита на острове Медвежий...

Вернувшись в салон, я устроился на угловом диване и, закинув ноги на соседний стул, без особого интереса принялся читать сценарий, который всучил мне Гуэн. В эту минуту дверь с подветренного борта открылась и вошла Мэри Стюарт. Соломенные волосы ее были запорошены снегом, на плечи накинуто теплое пальто.

— Вот вы куда забрались, произнесла она, с грохотом захлопнув дверь.

— Именно, — подтвердил я. — Сюда-то я и забрался.

— В каюте вас не оказалось. У вас там света нет. Вы об этом знаете?

— Знаю. Мне нужно было составить кое-какие бумаги, и потому я пришел сюда. Что-нибудь случилось?

Стараясь не упасть на шаткой палубе, девушка подошла к дивану и села напротив.

— Что же может случиться хуже того, что уже случилось? — ответила она.

Они со Смитом составили бы подходящую пару. — Не возражаете, если я останусь здесь?

Я лишь улыбнулся.

— Я почувствовал бы себя оскорбленным, если бы вы ушли.

Улыбнувшись в ответ, Мэри устроилась поудобнее, плотно закутавшись в пальто, и закрыла глаза. Длинные темные ресницы оттеняли бледность ее щек с высокими скулами.

Наблюдать за Мэри было отнюдь не обременительно, но отчего-то я стал испытывать неловкость. Смущала меня не ее показная потребность в чьем-то обществе, а то, насколько неудобно ей было сидеть. В довершение всего девушка начала дрожать.

— Садитесь на мое место, — предложил я. — Можете закрыться одеялом.

— Нет, спасибо. — Она открыла глаза.

— Тут их много, — настаивал я. Ничто так не действует на меня, как страдание с улыбкой на устах. Взяв плед, я подошел к Мэри и укутал ее. Она внимательно взглянула на меня, но не произнесла ни слова.

Забравшись в свой угол, я взял сценарий, но, вместо того чтобы читать его, стал думать о том, кто может побывать в моей каюте, пока я отсутствую.

В ней успела побывать Мэри Стюарт, но об этом она сообщила мне сама, а ее приход в кают-компанию объяснял причину ее посещения. Во всяком случае, так казалось. По ее словам, ей страшно, и поэтому нужно чье-то общество. Но почему именно мое? А не, скажем, Чарльза Конрада, который гораздо моложе и симпатичней меня. Или, если уж на то пошло, не общество его коллег Гюнтера Юнгбека и Иона Хейтера, весьма видных мужчин? Может быть, я нужен ей совсем по иным причинам? Может быть, она наблюдает за мной, даже стережет, а может, дает кому-то возможность заглянуть ко мне в каюту? Тут я вспомнил, что в каюте есть предметы, которые не должны попасться на глаза постороннему.

Положив сценарий, я направился к двери. Девушка подняла голову.

— Куда вы?

— На палубу.

— Простите... но вы еще вернетесь?

— Вы тоже меня простите. Не хочу вас обидеть, — солгал я, — просто я очень устал. Спущусь вниз. Через минуту вернусь.

Кивнув, Мэри проводила меня взглядом. Я постоял у двери секунд двадцать, не обращая внимания на хлопья снега, проникавшие даже сюда, и делая вид, будто поднимаю воротник и заворачиваю низ брюк. Потом торопливым шагом подошел к окну. Девушка сидела в прежнем положении, подперев руками подбородок и медленно качая головой. Лет десять назад я бы тотчас вернулся, обнял бы ее и сказал, что все беды теперь позади. Но так произошло бы лет десять назад. А сейчас я лишь взглянул на нее и пошел вниз, в сторону пассажирских кают.

Дело было далеко за полночь, но бар был еще открыт. Не опасаясь, что Джерран застанет его врасплох, Лонни Гилберт открыл дверцы буфета и устроился за стойкой с бутылкой виски в одной руке и сифоном с содовой в другой. Старик покровительственно улыбнулся мне. Я хотел было объяснить ему, что добавлять содовую в хорошее виски — только добро переводить, но вместо этого кивнул и стал спускаться по трапу.

Если кто-то и побывал у меня в каюте и осмотрел вещи, то сделал это, не оставив следов. Похоже, все предметы находились на своем месте, но ведь опытный преступник редко оставляет следы... На внутренней стороне крышки обоих моих чемоданов были карманы с резинками. Удерживая крышки горизонтально, я положил в верхнюю часть карманов по мелкой монете, после чего запер замки. Если бы кто-то открыл чемодан и поднял крышку, то монета упала бы на дно кармана. Затем запер чемоданчик с инструментами и выставил его в коридор. Вставив спичку между нижней частью полотна двери и комингсом, я закрыл дверь. Стоит кому-нибудь хоть на палец открыть ее, как спичка упадет.

Когда я вошел в салон, Лонни находился в прежней позе.

— Ага! — произнес он, удивленно посмотрев на пустой стакан, и твердой рукой наполнил его снова. — Наш добрый лекарь со своей сумкой, полной чудес.

Спешим на помощь страждущему человечеству? Эпидемия косит наши ряды? Старый дядя Лонни гордится тобой, мой мальчик. Жив еще дух Гиппократа... Кстати, что вы скажете на то, чтобы принять по наперсточку этого эликсира?

— Спасибо, Лонни, не сейчас. Почему не ложитесь? Ведь завтра вы не встанете.

— В том-то и дело, дорогой, что я не хочу завтра вставать. Послезавтра?

Хорошо, если нужно, то послезавтра я встану. Видите ли, все завтра, как я заметил, до унылости похожи на сегодня. Единственно, что хорошо в сегодняшнем дне, это то, что в каждый данный момент частица его безвозвратно уходит в прошлое. Иные пьют, чтобы забыть прошлое. Я пью, чтобы забыть будущее.

— Лонни, послушайтесь совета врача, убирайтесь отсюда ко всем чертям.

Если Отто вас увидит, он вас вздернет на дыбу, а потом четвертует.

— Отто? А знаете, что я вам скажу? — доверительно наклонился Лонни. Отто очень добрый человек. Я люблю его. Он всегда был добр ко мне...

Увидев, что я убрал бутылку в буфет, запер дверцы и, положив ключи в карман его пижамы, взял его под руку, Лонни на полуслове замолчал.

— Не хочу лишать вас радостей жизни, — объяснил я. — Не намерен и мораль вам читать. Но у меня чувствительная натура, и мне не хотелось бы оказаться рядом. Когда вы убедитесь, что характеристика, которую вы дали Джеррану, абсолютно не соответствует действительности.

Лонни безропотно пошел со мной. Наверное, в каюте у него была припрятана заначка. Спускаясь неверными ногами по трапу, он спросил меня:

— Вы, видно, полагаете, что я на полной скорости несусь в мир иной, так ведь?

— Как и куда вы едете, Лонни, меня не касается, лишь бы никого не сбили.

Непослушным шагом старик вошел в каюту и грузно опустился на койку.

Однако в то же мгновение вскочил и передвинулся на другое место, видно сев на бутылку. Пристально посмотрев на меня, Гилберт спросил:

— Скажи мне, мой мальчик, на небе есть кабаки?

— Я такой информацией не располагаю, Лонни.

— Понятно. Какое это утешение — в кои-то веки встретить доктора, который не знает ответа на все вопросы. А теперь можете покинуть меня, мой добрый друг.

Взглянув на мирно спящего Нила Дивайна, затем на Лонни, с нетерпением ждущего, когда я уйду, я оставил их.

Мэри Стюарт сидела на том же месте, опершись руками, чтобы не упасть: килевая качка заметно усилилась, а бортовая ослабла. Оттого я заключил, что ветер поворачивает к норду. Девушка поглядела на меня огромными глазами, затем отвернулась.

— Прошу прощения, — зачем-то извинился я. — С нашим постановщиком мы обсуждали вопросы классической литературы и теологии. — Я направился в свой угол и с удовольствием сел.

Мэри улыбнулась и закрыла глаза. Разговор был окончен. Достав из выдвижного ящика еще один плед, я накрылся им (температура в кают-компании заметно понизилась) и взял папку, которую дал мне Гуэн. На первой странице, где стояло лишь название «Остров Медвежий», без всякого вступления начинался текст. Гласил он следующее:

«Многие утверждают, что киностудия „Олимпиус продакшнз“ приступает к созданию последней картины в условиях чуть ли не полной секретности. Такого рода заявления неоднократно появлялись в массовых и специальных изданиях, и вследствие того, что руководство студии не помещало опровержений на этот счет, таким утверждениям зрители и критики стали придавать определенный вес». Я еще раз перечитал эту галиматью, написанную каким-то наукообразным языком, и тут понял, в чем дело: руководство студии собирается снимать фильм втайне, и его не заботит, как к этому относятся остальные. Ко всему, обстановка секретности создавала будущей картине рекламу, подумал я. Далее в тексте стояло следующее:

"Иные объекты кинопроизводства (очевидно, автор этого бреда подразумевал кинофильмы) задумывались, а иногда и осуществлялись в условиях столь же секретных. Однако сведения об этих иных и часто мнимых шедеврах распространялись с расчетом получить как можно более широкую и бесплатную рекламу. Мы не без гордости заявляем: не это является целью киностудии «Олимпиус продакшнз».

Ах вы, мои умненькие, добренькие кинодеятели из «Олимпиус», подумал я, им и бесплатная реклама уже ни к чему. Эдак, глядишь, и Английский национальный банк будет нос в сторону воротить, заслышав слово «деньги».

"Наше поистине заговорщическое отношение к этой работе, вызвавшей столько интриг и ложных предположений, по существу обусловлено чрезвычайно важными соображениями: из-за того, что сведения о фильме, попав в недобрые руки, могут привести к международным осложнениям, необходимы крайняя деликатность и утонченность — неотъемлемые качества создателей эпического полотна, которое, мы уверены, будет названо эпохальным. И все же огромный ущерб неминуем — в результате мирового скандала, который неизбежно произойдет, если сюжет фильма, который мы намерены снимать, станет известен третьим лицам.

Поэтому-то мы и потребовали от каждого участника съемочной группы заверенного нотариусом обязательства хранить молчание относительно данной картины..."

Мэри Стюарт чихнула, и я дважды пожелал ей здравствовать — во-первых, потому что она простудилась, во-вторых, потому что она заставила меня прекратить чтение этой высокопарной чуши. Чихнула опять, и я взглянул на нее. Девушка сидела съежившись, плотно сцепив пальцы, с бледным" осунувшимся лицом. Отложив папку, я скинул с себя одеяло, шатаясь из стороны в сторону, подошел к Мэри и сел рядом, взяв ее руки в свои. Они у нее были холодны, как лед.

— Вы же замерзнете, заметил я.

— Со мной все в порядке. Просто устала немного.

— Почему бы вам не спуститься в свою каюту? Там температура градусов на двадцать выше, чем здесь. Тут вы не уснете, вам все время приходится предпринимать усилия, чтобы не упасть.

— В каюте мне тоже не уснуть. Я почти не спала с тех пор, как... — Она замолчала на полуслове. — К тому же здесь меня почти... почти не мутит.

Оставьте меня в покое.

— Тогда сядьте, по крайней мере, на мое место, в угол, — продолжал настаивать я. — Там вам будет гораздо удобнее.

— Прошу вас. — Мэри убрала свои руки. — Оставьте меня в покое.

Я ей уступил. Сделав несколько шагов, я остановился, затем вернулся и не слишком деликатно поставил ее на ноги. Девушка лишь изумленно взглянула и молча последовала за мной. Посадив Мэри в угол, я укрыл ее двумя пледами, опустил ее ноги на диван и сел рядом. Несколько секунд она смотрела на меня, затем сунула ледяную руку мне под пиджак, ни слова при этом не говоря. Мне бы следовало умилиться такой доверчивостью со стороны девушки, но мелькнула мысль: если она сама или кто-то иной хотел постоянно держать меня в поле зрения, то более удобного случая, чем этот, не могло представиться. С другой стороны, если совесть ее чиста, как этот снег, залепивший окно над моей головой, то злоумышленник вряд ли решится предпринять направленные против меня враждебные действия, ведь Мэри фактически сидела у меня на коленях. Во всяком случае, такой поворот дела скорее на руку, решил я, взглянув на спрятавшееся у меня на груди миловидное лицо.

Протянув руку к своему пледу, я обмотал его вокруг плеч, словно индеец племени навахо, и, взяв объяснительную записку, принялся читать дальше. Две последующие страницы по существу представляли собой вариации на уже упомянутые темы, успевшие навязнуть в зубах, — чрезвычайная художественная ценность работы и необходимость строжайшей секретности. После этого самовосхваления автор — очевидно Хейсман — перешел к изложению фактов.

"После длительных размышлений и тщательного анализа целого ряда альтернативных решений мы пришли к выводу, что местом съемок будет остров Медвежий. Нам известно, что все вы, включая экипаж, начиная с капитана Имри и кончая кочегаром, были уверены: мы направляемся к Лофотенским островам, расположенным у северного побережья Норвегии, и не случайно слухи эти стали усиленно муссироваться в некоторых кругах лондонского общества перед самым нашим отплытием. Мы не станем просить извинения за этот, как может кому-то показаться, невольный обман, поскольку такого рода уловка была в интересах дела и вящего соблюдения секретности.

Приводимым ниже кратким описанием острова Медвежий мы обязаны Норвежскому Королевскому Географическому обществу, которое снабдило нас также его переводом".

Какое облегчение услышать это, подумал я.

«Эта информация была получена нами благодаря доброй воле третьего лица, никоим образом не связанного с нашей студией, знаменитого орнитолога, который пожелал остаться неизвестным. Кстати, следует отметить, что норвежское правительство разрешило производить съемки на острове. Насколько мы можем понять, оно полагает, что мы намерены снимать документальный фильм о фауне острова. Однако такого рода сведений, не говоря уже об обязательствах, мы ему не предоставляли».

Особенно поразила меня последняя фраза — не столько лукавством, характерным для Хейсмана, сколько тем, что автор отмечает это обстоятельство.

«Остров Медвежий — так начиналась справка, — относится к архипелагу Свальбарг, крупнейшим из островов которого является Шпицберген. Архипелаг этот оставался нейтральным, и на него никто не притязал до начала двадцатого столетия, когда в силу значительных капиталовложений, сделанных в процессе эксплуатации полезных ископаемых и организации китобойного промысла, Норвегия потребовала признания за нею прав на данную территорию. Однако всякий раз в связи с протестом со стороны России притязания Норвегии не были признаны законными. Наконец в 1919 году Верховный совет Антанты признал за Норвегией права на данные территории. Официальное решение вступило в силу 14 августа 1925 года».

После чего в статье указывалось: «Остров (Медвежий) расположен на параллели 74° 28' северной широты и 19° 13' восточной долготы. Он находится приблизительно в двухстах шестидесяти милях к норд-весту от мыса Нордкап, в ста сорока милях от Шпицбергена. Его можно считать точкой, в которой сходятся границы Норвежского, Гренландского и Баренцева морей. Этот остров значительнее всех удален от остальных островов этой группы».

Далее следовало длинное и скучное описание истории острова, которая, похоже, сплошь состояла из нескончаемых стычек между норвежцами, немцами и русскими по поводу прав на китобойный промысел и добычу полезных ископаемых.

Правда, я с некоторым изумлением узнал, что еще в 1920-х годах на угольных шахтах в Тунгейме, расположенном на северо-востоке острова, работало сто восемнадцать норвежских горняков. А ведь я был уверен, что остров населяют лишь белые медведи. Но в результате геологических исследований выяснилось, что угольные пласты слишком тонки и имеют много примесей, поэтому шахты были закрыты. Однако нельзя сказать, что остров совершенно необитаем: в Тунгейме имеется норвежская метео-и радиостанция.

Далее в справке приводились сведения о природных ресурсах, флоре и фауне, которые я пропустил. Зато описание климатических условий, по-видимому касавшихся нас всех, я нашел гораздо более интересным и удручающим.

«Сталкивающиеся между собой Гольфстрим и полярное противотечение обусловливают крайне неблагоприятные погодные условия, обилие дождей и плотные туманы. Средняя летняя температура не поднимается выше пяти градусов от точки замерзания. Лишь в середине июля освобождаются ото льда озера и стаивает снег. Солнце не опускается за горизонт в течение ста суток, с 30 апреля по 13 августа. Полярная ночь продолжается с 7 ноября по 4 февраля».

Последнее обстоятельство делало наше появление в здешних широтах в столь позднее время года чрезвычайно странным. Ведь сейчас светлое время суток весьма непродолжительно, но, возможно, согласно сценарию действие фильма должно происходить в темноте.

"С физической и геологической точки зрения, — говорилось дальше, остров Медвежий представляет собой треугольник, вершина которого находится в южной его части. Протяженность острова с севера на юг около двенадцати миль, ширина колеблется до десяти миль в северной части и до двух миль в южной, где берет начало самый крайний к югу полуостров. Вообще говоря, северная и западная части острова представляют собой довольно ровное плато, расположенное на высоте тридцати метров над уровнем моря. Южный и восточный районы острова гористы.

Ледники отсутствуют. Вся территория острова покрыта сетью мелких озер глубиной всего несколько метров, занимающих около одной десятой общей площади, остальную часть внутренних районов острова составляют главным образом ледяные болота и щебенистые осыпи, вследствие чего передвижение по острову крайне затруднено.

Береговая линия Медвежьего по праву считается весьма негостеприимной и унылой на вид, особенно в южной части острова, где с отвесных скал в виде водопадов низвергаются в море ручьи. Особенностью данного участка является наличие отдельных каменных столбов неподалеку от побережья. Они сохранились с того отдаленного времени, когда остров занимал гораздо более значительную площадь, чем теперь. Благодаря таянию льда и снега в период с июня по июль, сильным приливным течениям и активным процессам выветривания, разрушающим прибрежные участки, в море постоянно обрушиваются огромные глыбы горных пород. Высота доломитовых скал Хамбергфьеля составляет свыше четырехсот тридцати метров; у их подножия торчат острые как иглы рифы высотой до семидесяти пяти метров, в то время как скалы Фуглефьеля достигают почти такой же высоты, а близ южной оконечности острова окаймлены рядом причудливых столбов, башен и арок. К востоку от этого мыса, между Капп Булл и Капп Кольтхофф, находится бухта, с трех сторон окруженная крутыми утесами высотой триста метров и более. На этих скалах самые большие птичьи базары во всем северном полушарии и наиболее благоприятные условия для размножения диких птиц".

Тем лучше для птиц, заключил я. На этом справка, представленная Географическим обществом, заканчивалась. Во всяком случае, автор объяснительной записки счел нужным включить именно эти сведения. Я уже внутренне подготовился к тому, чтобы вернуться к нудной прозе Хейсмана, как дверь открылась и в кают-компанию нетвердой походкой вошел Джон Холлидей.

Лучший в студии специалист-фотограф, американец Холлидей был смугл, молчалив и неулыбчив. Но в эту минуту он был мрачнее обыкновенного. Увидев нас с Мэри, он остановился в растерянности.

— Прошу прощения, — сказал он, видно намереваясь уйти. — Я не знал...

— Входите, входите, — произнес я в ответ. — Все обстоит иначе, чем вы себе представляете. У нас отношения, какие возникают между доктором и пациентом, не более того.

Закрыв дверь, Холлидей с мрачным видом сел на кушетку, на которой недавно сидела Мэри Стюарт.

— Бессонница? — поинтересовался я. — Или морская болезнь донимает?

— Бессонница, — ответил Холлидей, жуя черный табак, с которым, видно, никогда не расставался. — Это Сэнди страдает морской болезнью.

Сэнди, я это знал, был его соседом по каюте. Действительно, когда я видел старика в последний раз, вид у Сэнди был аховый, но я приписывал это намерению Хэггерти разделать его как бог черепаху. По крайней мере, сей факт объяснял нежелание Сэнди навестить Герцога после своего бегства с камбуза.

— Его укачало, да?

— Укачало, и еще как. Позеленел, весь ковер испачкал, — поморщился Холлидей. — А запах...

— Мэри, — легонько потряс я девушку, она открыла заспанные глаза. Прошу прощения, я должен оставить вас на минуту. — Ничего не ответив, она лишь посмотрела с любопытством на Холлидея и снова опустила веки.

— Не думаю, что он так уж плох, — отозвался Холлидей. — Это не отравление или что-нибудь в этом роде. Я уверен.

— Все равно взглянуть не помешает, — возразил я. Очевидно, Холлидей был прав. С другой стороны, зная вороватую натуру Сэнди, можно предположить, что он успел похозяйничать на камбузе до того, как его застукал кок, и что аппетит у него не такой уж птичий. Захватив свой чемоданчик, я покинул кают-компанию.

Холлидей оказался прав; лицо у Сэнди имело неестественно зеленый оттенок: его, по-видимому, сильно рвало. Сидя на койке, он держался обеими руками за живот и, когда я вошел, злобно поглядел на меня.

— Помираю, черт меня побери, — прохрипел он и начал браниться на чем свет стоит, проклиная жизнь вообще и Отто Джеррана в частности. — И зачем этот придурок затащил нас на эту вонючую посудину?

Дав ему снотворного, я ушел. Сэнди вызывал у меня все большую неприязнь. Ко всему, решил я, человек, отравившийся аконитином, не станет браниться, да еще так свирепо, как Сэнди.

Мэри Стюарт по-прежнему сидела с закрытыми глазами, раскачиваясь из стороны в сторону. Продолжая жевать свой табак, Холлидей рассеянно взглянул на меня.

— Вы правы. Его просто укачало, — сказал я, сев недалеко от Мэри Стюарт. При моем появлении у нее лишь дрогнули закрытые веки. Невольно передернув плечами, я натянул на себя одеяло. — Здесь становится прохладно.

Взяли бы плед да прилегли.

— Нет, спасибо. Не думал, что тут такая холодрыга. Лучше захвачу свои одеяла и подушку да устроюсь в салоне. Только бы Лонни не затоптал меня своими коваными башмаками, когда отправится за добычей, — усмехнулся Холлидей. Ни для кого не было секретом, что запасы спиртного, хранившиеся в салоне, притягивали Лонни как магнит. Пожевав табак, Холлидей кивнул в сторону бутылки, торчавшей из гнезда. — Вы же любитель виски, доктор.

Выпейте и согрейтесь.

— Это дело. Только я очень привередлив. Что там за пойло?

— "Черная наклейка", — присмотревшись, ответил Холлидей.

— Отличный сорт. Но я предпочитаю солодовые напитки. Вы же озябли, выпейте сами. Оплачено фирмой. Я стащил бутылку у Отто.

— Я тоже не охотник до шотландского виски. Пшеничное — другое дело.

— Оно разрушает пищевод. Говорю вам как врач. Отведайте этот сорт, и вы навсегда откажетесь от своего американского зелья. Только попробуйте.

Холлидей посмотрел на бутылку с какой-то опаской.

— А что же вы? — обратился я к Мэри. — Наперсточек? Вы даже не представляете, как это согревает сердце.

— Нет, спасибо. Я почти не пью. — Безразличным взглядом посмотрела на меня девушка и снова закрыла глаза.

— Бриллиант с изъяном нам еще дороже, — пробормотал я, занятый совсем иным. Холлидей не захотел пить из этой бутылки. Мэри тоже. Но Холлидею, похоже, хотелось, чтобы я выпил. Любопытно, они оставались на своих местах или трудились как пчелки в мое отсутствие, подмешивая в виски вещества, которые ему противопоказаны? Зачем же иначе появился в кают-компании Холлидей? Почему не отправился со своими одеялами прямо в салон, вместо того чтобы сшиваться здесь? Разве он не знал, что тут гораздо холоднее, чем в жилых помещениях? Возможно, прежде чем Мэри Стюарт вошла в кают-компанию, она увидела меня в окно и сообщила Холлидею, что возникли некоторые затруднения, которые можно устранить лишь выманив меня. А тут по счастливой случайности и Сэнди заболел. Если только это действительно случайность. Тут мне в голову пришла мысль: если Холлидей отравитель или заодно с ним, то, добавив немного рвотного порошка в питье Сэнди, он без труда достиг бы желаемого результата. Картина становилась понятной.

С трудом держась на ногах, Холлидей приближался ко мне с бутылкой в одной руке и стаканом в другой. В бутылке оставалось около трети.

Покачнувшись, он остановился и, щедра плеснув в стакан, с поклоном протянул его мне.

— Пожалуй, мы оба заскорузли в своих консервативных привычках, доктор, — улыбнулся Джон. — Как поется в песне, «я выпью, если выпьешь ты».

— Ваша склонность к экспериментам делает вам честь, — улыбнулся я в ответ. — Я же вам сказал, мне этот сорт не нравится. Я уже отведал его. А вы?

— Нет, но я...

— Так как же вы можете рекомендовать зелье другим?

— Не думаю, что...

— Вы хотели попробовать. Вот и пробуйте.

— Вы всегда заставляете людей пить против их воли? — открыла глаза Мэри Стюарт. — Пристало ли врачу навязывать спиртное?

Я хотел было сказать, чтобы она заткнулась, но вместо этого с любезной улыбкой произнес:

— Голоса трезвенников в счет не идут.

— Что ж, вреда от этого не будет, — ответил Холлидей, поднося стакан к губам. Я уставился на него, но тут же опомнился и стал улыбаться Мэри, неодобрительно поджавшей губы, потом перевел взгляд на Холлидея, ставившего на стол наполовину опустошенный стакан.

— Недурно, — отозвался он. — Весьма недурно. Правда, привкус немного странный.

— За такие речи в Шотландии вам бы не миновать тюрьмы, — отозвался я рассеянно. Выходит, преступник как ни в чем не бывало выпил отраву, а его сообщница спокойно смотрела? Я почувствовал себя полным идиотом и готов был просить у обоих прощения. Правда, они не поняли бы за что.

— Пожалуй, вы правы, док. К такому сорту виски можно и пристраститься.

— Наклонив стакан, Холлидей отхлебнул снова, затем поставил бутылку в гнездо и сел на прежнее место. Не говоря ни слова, в два глотка допил виски и поднялся. — С таким горючим в баке я смогу вытерпеть и кованые башмаки Лонни. Спокойной ночи.

И торопливо вышел.

Я посмотрел на дверь, не понимая, зачем он приходил и почему так поспешно ретировался. Взглянув на Мэри Стюарт, я почувствовал себя виноватым: убийцы бывают всяких видов и мастей, но если они выступают в обличье такой девушки, как эта, то, выходит, я совершенно не разбираюсь в людях. Как я мог в чем-то ее подозревать?

Словно ощутив на себе мой взгляд, Мэри открыла глаза. Все так же молча, с тем же выражением лица девушка плотнее закуталась в плед и придвинулась ко мне. Я обнял ее за плечи, но она неспешным жестом убрала мою руку. Ничуть не обидясь, я улыбнулся.

Мэри улыбнулась в ответ, но глаза ее были полны слез. Положив ноги на диван, девушка повернулась ко мне и обняла меня обеими руками. Если Мэри намеревалась надеть мне наручники, она добилась своей цели. Хотя девушка, похоже, не собиралась убивать меня, я был уверен, что она решила не спускать с меня глаз; правда, я не понимал, зачем ей это нужно.

Прошло еще минут пять. Взяв папку, я принялся за чтение этой чепухи, где говорилось о том, что единственный экземпляр сценария хранится в сейфе Лондонского банка, потом отложил ее. По ровному дыханию Мэри я догадался, что она спит. Я попробовал приподняться, но ее руки сжались еще крепче. Что это — я так и не понял. Меньше чем через две минуты я тоже уснул.

Комплекцией грузчика Мэри Стюарт не отличалась, но, когда я проснулся, левая рука у меня онемела. В этом я убедился, приподняв ее правой рукой к глазам. Светящиеся стрелки часов показывали четверть пятого.

Но почему в кают-компании темно? Ведь до того, как я уснул, горели все лампы. Что меня разбудило? Наверняка какой-то звук или прикосновение. И тот, кто меня разбудил, находится в салоне, не успел уйти.

Я осторожно высвободился из рук Мэри, осторожно опустил ее на диван и направился к центру кают-компании. Остановившись, прислушался. Выключатели находились у двери на подветренном борту. Сделав шаг в нужном направлении, я застыл. Знает ли злоумышленник, что я проснулся? Успело ли его зрение приспособиться к темноте лучше моего? Догадается ли он, куда я двинусь прежде всего, и попытается ли преградить мне дорогу? Если да, то каким образом? Вооружен ли он и чем?

Услышав щелчок дверной ручки и ощутив порыв ледяного ветра, я решил, что злоумышленник вышел. В четыре прыжка я добрался до двери. Очутившись на палубе, ослепленный ярким светом, я выставил вперед правую руку. А следовало — левую. Каким-то твердым и тяжелым предметом меня ударили слева по шее.

Чтобы не упасть, я уцепился за дверь, но сил у меня не хватило, и я опустился на палубу. Когда же пришел в себя, рядом никого уже не было. Куда исчез нападавший, я не имел представления, да и гнаться за ним не было смысла.

Шатаясь, я вернулся в кают-компанию, на ощупь нашел выключатель и закрыл дверь. Подпершись одной рукой, другой Мэри терла глаза, словно очнувшись от глубокого сна. Я подошел к капитанскому столу и тяжело сел.

Вынув из подставки наполовину опустошенную бутылку «Черной наклейки», поискал взглядом стакан, из которого пил Холлидей. Стакана нигде не было, он, верно, куда-то закатился. Достав из гнезда другой стакан, плеснул немного на дно, выпил и вернулся на прежнее место. Шея болела нестерпимо.

— В чем дело? Что случилось? — вполголоса спросила Мэри.

— Дверь ветром открыло. Пришлось закрыть, вот и все.

— А почему свет был выключен?

— Это я его выключил. После того как вы уснули. Вытащив из-под одеяла руку, Мэри осторожно прикоснулась к ушибленному месту.

— Уже покраснело, — прошептала она. — Будет безобразный синяк. И кровь идет.

Прижав к шее платок, я убедился, что она права. Засунул платок за воротник, там его и оставил.

— Как это случилось? — спросила она тихо.

— Не повезло. Поскользнулся и ударился о комингс. Признаться, побаливает.

Ничего не ответив, девушка взяла меня за лацканы и, жалобно посмотрев, уткнула голову мне в плечо. Воротник мой тотчас промок от ее слез. Если ей поручено было сторожить меня, то делала она это очаровательно. Дама расстроена, доктор Марлоу, сказал я мысленно, разве вы не живой человек?

Стараясь забыть о своих подозрениях, я погладил ее растрепанные соломенные волосы, решив, что это лучший способ успокоить женщину. Но в следующую минуту понял свою ошибку.

— Не надо, — сказала Мэри, дважды ударив меня кулаком по плечу. — Не надо этого делать.

— Хорошо, — согласился я. — Больше не буду. Простите.

— Нет, нет! Вы меня простите. Не знаю, что это со мной...

Девушка умолкла, она глядела на меня глазами, полными слез, лицо подурнело, приобретя выражение беззащитности и отчаяния. Мне стало не по себе. В довершение всего она обхватила меня за шею, едва не задушив. Плечи ее содрогались от рыданий.

Исполнено великолепно, подумал я с одобрением, хотя и не понимал, для чего это ей понадобилось. — Но уже в следующую минуту презирал себя за свой цинизм. Я знал, что актриса она неважная, к тому же что-то мне подсказывало: отчаяние Мэри неподдельно. Да и какой ей прок показывать свою слабость? Что же вызвало слезы? Я тут ни при чем, это точно. Я ее почти не знал, она меня тоже. Я, видно, играл роль жилетки, в которую хочется поплакать. Странные у людей представления о врачах: они полагают, будто доктор сумеет лучше успокоить и утешить, чем кто-то другой; да и слезы эти, похоже, скоро высохнут.

Я не мог оторвать глаз от бутылки, стоявшей у капитанского стола. Когда Холлидей, по моему настоянию, выпил свою порцию виски, в ней оставалось, я был уверен, с четверть. Теперь же в бутылке была половина ее уровня!

Хладнокровный и беспощадный преступник, выключивший свет, заменил бутылку и, чтобы замести следы, унес и стакан Холлидея.

Мэри произнесла какую-то фразу. Что именно, я не смог разобрать и переспросил:

— Что вы сказали?

— Извините меня. Я вела себя глупо, — проговорила она, пряча лицо. Сможете ли вы меня простить? Занятый своими мыслями, я лишь пожал ей плечо.

Глава 6

В это время года в здешних широтах рассветает лишь в половине одиннадцатого. Именно тогда и состоялось погребение Антонио, Моксена и Скотта. Да простят нас за спешку тени убиенных: мела пурга, ветер проникал сквозь самую плотную одежду, колол лицо, пронизывал до костей. В руках, затянутых в перчатки, капитан Имри держал тяжелую, с медными застежками Библию. По-моему, он читал Нагорную проповедь. Все фразы разобрать было невозможно: ветер вырывал слова из уст и швырял их в свинцовую мглу.

Осеняемые британским флагом,. три тела, зашитые в парусину, одно за другим соскользнули в пучину. Плеска не было слышно, его заглушил погребальный вой ветра.

Обычно провожающие не сразу отходят от могильного холма. Тут холма не было, а лютая стужа заставила людей думать лишь о том, как бы поскорей очутиться в тепле. Кроме того, заявил капитан, по рыбацкому обычаю полагается помянуть усопших. Похоже, обычай этот ввел сам капитан Имри, да и покойные не были рыбаками. Во всяком случае, очень скоро на палубе не было никого.

Я остался стоять там, где стоял. Не хотелось подражать остальным. Кроме того, поскольку накануне я спал всего три часа, я устал, голова шла кругом, и я надеялся, что арктическая стужа взбодрит меня. Цепляясь за леер, я кое-как добрался до какого-то предмета, который был установлен на палубе, и спрятался за ним, рассчитывая, что на ветру мозги мои очистятся от тумана.

Холлидей был мертв. Трупа его я нигде не нашел, хотя как бы невзначай осмотрел все возможные и почти все невозможные места, где его могли спрятать. Я понял, что тело его покоится в глубинах Баренцева моря. Как он туда попал, я не имел представления. Возможно, ему в этом кто-то помог, но скорее всего обошлось без посторонней помощи. А из кают-компании он ушел так быстро потому, что действие выпитого им — предназначенного мне виски — было столь же скоро, сколь и смертельно. Почувствовав тошноту, он, видимо, подошел к борту и поскользнулся... А может, судно сильно качнуло, и он не смог удержаться на ногах. Единственным утешением, если тут уместно такое слово, было то, что, прежде чем захлебнуться, он умер от яда. Не думаю, что утонуть — это сравнительно легкая и безболезненная смерть, как считают многие.

Я был уверен, что отсутствия Холлидея не заметил никто, кроме меня и лица, повинного в его смерти. Но и относительно этого уверенности у меня не было: возможно, злоумышленник не знал о последнем посещении Холлидеем кают-компании. Правда, Холлидея за завтраком не было, но и. другие появлялись в кают-компании не сразу, приходя поодиночке в течение двух часов. Сэнди, его соседа по каюте, укачало настолько, что до Холлидея ему не было никакого дела. Холлидей был человеком замкнутым, поэтому вряд ли кто-то мог поинтересоваться, куда он пропал. Я надеялся, что его отсутствие долгое время останется незамеченным: хотя в документе, выданном капитану накануне утром, не предусматривались меры, какие необходимо принять в случае исчезновения кого-либо из пассажиров, капитан мог воспользоваться этим обстоятельством как предлогом для того, чтобы изменить курс и пойти полным ходом в Гаммерфест.

Вернувшись утром к себе в каюту, я обнаружил, что спичка, которую я положил между дверью и комингсом, исчезла. Монеты, засунутые во внутренние карманы чемодана, переместились: кто-то открывал его в мое отсутствие. Можно понять, каково было мое состояние, если скажу, что открытие это не слишком меня поразило. Некий господин знал, что добрый лекарь изучает действие аконитина и поэтому небезосновательно считает, что отравление не было случайным,. но само по себе это обстоятельство вряд ли было поводом для осмотра ручной клади доктора. Я понял: отныне мне следует опасаться нападения сзади.

Услышав позади себя шум, я хотел было сделать несколько шагов вперед, а затем круто повернуться, но тут же сообразил: вряд ли кто-то решится прикончить меня среди бела дня. Я спокойно оглянулся и увидел Чарльза Конрада, направлявшегося ко мне, чтобы укрыться от ветра.

— Что это вы тут делаете? — произнес я. — Утренний моцион в любую погоду? Или вам не по вкусу капитанское виски?

— Ни то ни другое, — ответил Конрад. — Пришел из любопытства. — Он похлопал по громоздкому предмету, закрытому брезентом, — метра три высотой, полуцилиндрическому, с плоским основанием, — и принайтованному к палубе десятком стальных тросов. — Знаете, что это за штука?

— Вопрос на засыпку?

— Да.

— Разборные арктические дома. Во всяком случае, об этом шел разговор в порту отправления. Шесть штук, вставлены один в другой для экономии места.

— Вот именно. Бакелитовая фанера, капковая изоляция, асбест и алюминий.

— Он ткнул пальцем в громоздкий продолговатый предмет высотой около двух метров, укрепленный впереди нас. — А это что?

— Тоже вопрос на засыпку?

— Разумеется.

— И я снова отвечу не правильно?

— Да, если все еще верите тому, что вам наболтали в Уике. Это вовсе не арктические жилища, они нам не понадобятся. Мы направляемся в бухту под названием Сор-Хамна, то есть Южная гавань, где уже есть жилища, причем вполне пригодные для обитания. Лет семьдесят назад на остров в поисках угля приехал некто Лернер. Этот чудило раскрашивал прибрежные скалы в цвета немецкого флага, чтобы застолбить территорию. Построил бараки, даже подвел дорогу к заливчику под названием Квальрос-Букта, то бишь бухта Моржовая. На смену ему пришло рыболовецкое товарищество, эти тоже строили бараки. Девять месяцев тут находилась норвежская научная экспедиция, работавшая по программе Международного Географического года. Она тоже строила дома. Так что с жильем в Сор-Хамна все в порядке.

— Вы очень осведомлены.

— Просто не успел забыть то, что прочитал полчаса назад. Мсье Гуно утром раздавал проспекты с рекламой фильма века. Вы разве не получили?

— Получил. Правда, он забыл дать мне еще и толковый словарь.

— Верно. Словарь был бы кстати. — Похлопав по брезенту, Конрад прибавил:

— Это модель центральной секции субмарины. Одна оболочка, внутри пустота. Если муляж, то это не значит, что он картонный. Корпус стальной, весит десять тонн, из них четыре тонны приходится на чугунный балласт. А вон та штуковина — это рубка. Привинчивается к секции, когда ту спускают на воду.

— Вот как! — воскликнул я, не найдя другого ответа. — А муляжи тракторов и бочки с горючим — в действительности танки и зенитные установки?

— Это в самом деле трактора и бочки. Вам известно, что существует всего один экземпляр сценария, и он хранится в сейфах Английского банка или что-то вроде того?

— Как раз на этом месте я и уснул.

— Нет даже рабочего сценария для съемок на острове. Просто серия разрозненных эпизодов. Выглядят они как обыкновенная белиберда. Наверняка необходимы связующие моменты, чтобы получилась целая картина. Только, видите ли, все это в сейфах на Как-Бишь-Ее стрит. Концы с концами не сходятся.

— А может, так и задумано? — предположил я, чувствуя, как у меня коченеют ноги. — Может, на этой стадии смысла и не требуется? Видно, есть причины скрытничать. Кроме того, некоторым продюсерам нравится, когда режиссер импровизирует по ходу развития событий.

— Нил Дивайн не из таких. Он ни разу в жизни не импровизировал, ответил Конрад, выглядывая из-под шапки залепленных снегом волос. — Если в рабочем сценарии Нила указано, что там-то вам следует надеть котелок, а в эпизоде номер двести восемьдесят девять сплясать канкан, так оно и случится.

Что же касается Отто, то пока не будет учтено все до последней спички, до последнего пенни, он и пальцем не пошевелит.

— Он слывет чересчур осторожным.

— Осторожным? — Конрада передернуло. — А не кажется ли вам, что вся эта компания с большим приветом?

— Все киношники с большим приветом, — признался я. — Однако, впервые попав в их среду, мне трудно определить, насколько они отклоняются от нормы.

Что думают на этот счет ваши коллеги?

— Какие еще коллеги? — мрачно спросил Конрад. — Джудит Хейнс со своими моськами валяется в постели. Мэри Стюарт, по ее словам, у себя в каюте пишет письма. А на самом деле — завещание. Если Гюнтер Юнгбек и Ион Хейтер и имеют собственное мнение, то они его тщательно скрывают. Во всяком случае, они и сами тронутые.

— Даже для актеров?

— Сдаюсь, — невесело улыбнулся Конрад. — После похорон у меня мрачное настроение. Просто эти господа ничего не смыслят в вопросах кинематографии.

Во всяком случае, британской. Это и неудивительно, ведь Хейтер работал лишь на американских студиях, Юнгбек в Германии. Да не такие уж они и тронутые, просто у меня нет с ними точек соприкосновения.

— Но вы же обязаны общаться.

— Не обязательно. Я люблю ремесло актера, но работа с фильмом навевает на меня тоску, с коллегами я не общаюсь. Так что я и сам тронутый. Однако Отто за них горой, и этого мне достаточно. Будь их воля, оба давно бы меня вытолкали из съемочной группы. — Он снова зябко повел плечами. — Любопытство Конрада не удовлетворено, но с Конрада достаточно. Разве вы как доктор не посоветуете мне воспользоваться щедростью капитана и выпить за упокой душ усопших?

Капитан разливал виски так бережно, что было ясно: оно из его собственных запасов, а не Отто Джеррана. Закутавшись в пестрый плед, Отто молча сидел в своем кресле. В кают-компании собралось человек двадцать члены экипажа и пассажиры. У всех был мрачный вид. Я удивился, увидев Джудит Хейнс рядом с ее мужем, Майклом Страйкером, предупредительно склонившимся к ней. Удивился присутствию маленькой Мэри. Чувство долга, видно, пересилило в ней отвращение к спиртному. И еще больше поразился тому, что в ней не было обычной заносчивости. Но ни отсутствию Мэри Стюарт, ни Хейсмана и Сэнди не удивился. Юнгбек и Хейтер, с которыми, по его словам, у Конрада было мало общего, сидели рядом. Они действительно походили на киноактеров, какими я их себе представлял. Хейтер высок, белокур, красив, молод, правильные черты живого, выразительного лица. Юнгбек лет на пятнадцать старше, крепко сбитый, плечистый. В темных волосах едва заметная седина; обаятельная, чуть грустная улыбка. Я знал, что в картине ему отведена роль главного злодея, однако на злодея он не был похож.

Тишина в кают-компании объяснялась не только значимостью события. Своим приходом мы, должно быть, прервали капитана на полуслове. Он налил нам виски, я отказался. Затем капитан Имри продолжил свою речь.

— Да, произнес он внушительно, таков обычай, таков обычай. Они ушли от нас, погибли трагически, три сына Британии.

Хорошо, что Антонио не слышит этого заявления, подумал я.

— Что для вас значит остров Медвежий? — вопрошал капитан. -Думаю, ничего. Просто точка на карте. Как остров Уайт в Англии или Кони-Айленд в Америке. Географическое название. Но для таких, как мистер Стокс и я, это нечто большее. Остров Медвежий... Тут за одну ночь мальчишки взрослели, а люди пожилые, вроде меня, дряхлели.

Капитана Имри словно подменили. В словах старого моряка звучала грусть, но не было горечи. Настроение его передалось слушателям, и они перестали поглядывать на двери.

— Мы называли его воротами, — продолжал капитан. — Воротами в Баренцево и Белое море, воротами в русские порты, куда мы водили конвои в те долгие годы войны, с окончания которой минуло уже столько лет. Если ты проходил ворота и возвращался назад, тебе везло; совершив этот путь раз пять или шесть, ты расходовал везенье на всю оставшуюся жизнь. Сколько раз мы проходили ворота, мистер Стокс?

— Двадцать два. — Впервые мистер Стокс ответил сразу, не важничая.

— Двадцать два раза. Я рассказываю об этом не потому, что сам участвовал в тех конвоях, а потому, что на долю моряков, ходивших в Мурманск, досталось гораздо больше страданий, чем кому-либо еще. И именно там, у этих ворот, им приходилось особенно трудно, поскольку денно и нощно поджидал нас там противник и наносил удар за ударом. Отличные корабли и отличные парни — наши и немцы — покоятся в этих водах. Здесь самое большое в мире кладбище кораблей. Теперь кровь смыта и вода чиста. Но она, эта кровь, не смыта с нашей памяти. Прошло тридцать лет, но я не могу без волнения слышать это слово — Медвежий.

Капитан зябко передернул плечами и едва заметно улыбнулся:

— Разболтался, старый пустомеля. Теперь вы понимаете, какой это кошмар, когда перед вами стоит и чешет языком старый болтун. А хотел я сказать вот что. Товарищи наши попали в хорошее общество. — Подняв стакан, Имри прибавил:

— Вечная им память.

Вечная память. Нутром я ощущал, что слова эти произносятся не в последний раз.

Тут я увидел какую-то фигуру, мелькнувшую за окном. Я был почти уверен, что это Хейсман. Если это так, возникают три вопроса, требующие немедленного ответа: почему, идя в сторону кормы, он выбрал наветренную, а не подветренную сторону надстройки? Уж не затем ли, чтобы его не разглядели в залепленные снегом окна кают-компании? И наконец, что он делает на верхней палубе в такую стужу, которой он якобы патологически боится?

Я не спеша вышел за дверь с подветренного борта. Подождал, не пойдет ли кто за мной. Почти сразу следом за мной вышел Гюнтер Юнгбек. Спокойно улыбнулся мне и направился в сторону пассажирских кают. Я подождал еще немного, затем по скоб-трапу поднялся на шлюпочную палубу, очутившись позади ходовой и радиорубки. Обошел вокруг трубы и втяжных вентиляторов, но никого там не обнаружил. И то сказать: без крайней необходимости на ботдек, где не было никакой защиты от ледяного ветра, не пришел бы и белый медведь. Пройдя к корме моторного баркаса, я спрятался за вентилятор и начал наблюдать.

Сначала я не увидел ничего любопытного, кроме множества покрытых снегом предметов, укрепленных на кормовой палубе, уставленной бочками с горючим.

Там же на кильблоках стояла пятиметровая рабочая шлюпка. Внезапно кто-то отделился от большого квадратного ящика — кабины вездехода. Человек из-под руки стал вглядываться в мою сторону. Заметив прядь соломенных волос, я тотчас догадался кто это. Почти сразу к девушке подошел какой-то мужчина.

Даже не успев разглядеть его худое аскетическое лицо, я понял, что это Хейсман.

Взяв Мэри за руку, он стал ей что-то внушать. Я опустился на колени, чтобы меня не заметили, и попытался вслушаться в разговор. Но тщетно: ветер дул в другую сторону, да и беседовали оба тихо, как и подобает заговорщикам.

Я подполз к самому краю шлюпочной палубы, чтобы уловить хотя бы обрывки фраз, но напрасно.

Хейсман обнял Мэри Стюарт. Та, обвив его шею руками, положила голову ему на плечо. В такой трогательной позе они стояли минуты две, потом двинулись в сторону пассажирских кают. Я даже не предпринял попытки пойти за ними.

— Йога в море Баренца, — произнес рядом чей-то голос. — Такая поза вам очень к лицу.

— Фанатики все доводят до крайности, — отозвался я, неуклюже, но неторопливо поднимаясь с колен. Я знал: Смита мне нечего опасаться. Взглянув на него, я отметил, что выглядит он гораздо лучше, чем накануне вечером.

Штурман смотрел на меня с удивлением.

— Упражнения должны быть систематическими, — объяснил я.

— Разумеется. — Пройдя мимо, он перегнулся через поручни и увидел на снегу следы. — Наблюдали за птицами?

— Да, обнаружил гнездовье лысух и крачек.

— Понятно. Только очень уж странная пара подобралась.

— Это же киношники, Смит. Там и не такие пары встречаются.

— Странные птицы, уж это точно. — Кивнув в сторону рубки, штурман продолжал:

— Там тепло и весело, док. Удобное место для орнитологических наблюдений.

Но особого тепла мы не ощутили: заметив меня в окно, Смит вышел, оставив дверь рубки открытой. Правда, с весельем было проще. Достав из шкафчика бутылку, штурман спросил:

— Ну что, пошлем за королевским кравчим? Изучив свинцовую фольгу на горлышке бутылки, я заключил:

— Пошлем, если кто-то установил на борту судна упаковочный автомат.

— Я проверил. — Смит распечатал бутылку. — Прошлой ночью у нас с вами состоялся разговор. Больше говорил я. Слушали вы меня или нет, не знаю. Я был встревожен. Думал, что вы не придаете значения моим подозрениям. А теперь перепуган до смерти. Потому что вы все так же беспечны.

— Оттого, что интересуюсь орнитологией? — кротко спросил я.

— В том числе и по этой причине. Я имею в виду это повальное отравление. У меня было время подумать, и я пораскинул мозгами. Конечно, откуда вам было знать, кто отравитель. Трудно предположить, чтобы вы, зная типа, убившего этого итальянского парня, позволили ему отравить еще шестерых и двух из них отправить на тот свет.

— Премного вам благодарен, — произнес я.

— Это произошло вчера вечером, — продолжал штурман, не слушая меня. Тогда вы, возможно, не могли сделать никаких выводов. А сегодня можете.

Произошло кое-что еще, не так ли?

— Что именно? — Смит сразу вырос в моих глазах. Штурман убежден, что готовится очередное преступление, но почему? Может быть, он догадался, кто может баловаться аконитином, хотя и не знал, что это аконитин; ломал голову, где злоумышленник достал его и где хранит, где научился так незаметно подмешивать яд в пищу? И не только кто отравитель, но и почему действует таким именно образом? А также чем объяснить выбор его жертв? Возможно, Смит строил свои догадки, заметив мое странное поведение?

— Многое. И не только то, что произошло совсем недавно. В свете последних событий странными кажутся и другие факты. Например, почему для экспедиции выбраны капитан Имри и мистер Стокс, а не два молодых толковых офицера — яхтенный капитан и механик, которые в это время года как правило не имеют работы? Да потому, что оба стары и сутками не просыхают. Не видят, что вокруг происходит, а если и видят, то не. придают значения.

Я не стал ставить на стол стакан, пристально смотреть на Смита или каким-то иным образом показывать, что слушаю его с неослабевающим интересом.

Но на самом деле я его слушал. Подобная мысль мне даже в голову не приходила.

— Вчера вечером я заявил, что присутствие мистера Джеррана и всей его компании в это время года в здешних широтах весьма странно. Теперь я этого не думаю. Я полагаю, за всем этим скрыта определенная причина, объяснить которую может ваш друг Отто, хотя вряд ли это сделает.

— Он мне вовсе не друг, — возразил я.

— И вот это. — Смит вытащил экземпляр проспекта. — Этот бред, который сует всем старый хитрован Гуэн. Получили?

— Гуэн — хитрован?

— Вероломный, продажный, корыстолюбивый хитрован. Я сказал бы это о нем даже в том случае, если бы он не был профессиональным бухгалтером.

— Его тоже не следует причислять к моим друзьям, — заметил я.

— И вся эта таинственность, якобы ради сохранения в тайне замысла сценария, будь он неладен. Ставлю сто против одного, что под этим скрывается кое-что поважнее сценария. И еще сотню, что в банковском сейфе сценария нет, потому что никакого сценария вообще не существует. Потом, эти съемки на острове Медвежий. Вы читали? Даже не смешно. Какие-то разрозненные эпизоды: пещера, таинственные моторные лодки, субмарины, кадры с изображением альпинистов, карабкающихся по утесам и падающих в море, смерть героя в снегах Арктики. Все это на уровне пятилетнего ребенка.

— Вы очень недоверчивы, Смит, — сказал я.

— Разве я не прав? И эта молодая польская актриса, блондинка...

— Мэри Стюарт — латышка. Что имеете против нее?

— Странная особа. Заносчивая и нелюдимая. Но едва кто-то заболевает на мостике ли, в каюте Отто или в каюте паренька по прозвищу Герцог, она тут как тут.

— У нее натура доброй самаритянки. Разве вы стали бы мозолить всем глаза, если в решили не привлекать к себе внимания?

— Возможно, это лучший способ добиться желаемого результата. А если я не прав, то какого черта прятаться с Хейсманом на кормовой палубе?

Лучше иметь Смита в числе друзей, чем в числе врагов, подумал я.

— Может быть, любовное свидание?

— С кем? С Хейсманом?

— Вы же не девушка, Смит.

— Нет, — усмехнулся он, — но я их хорошо изучил. Почему все члены совета директоров так лебезят перед Отто и поливают его грязью за глаза?

Почему в состав правления входит мастер по свету? Почему...

— А как вы догадались?

— Вот оно что. Выходит, вы тоже поняли, что дело нечисто. Капитан Имри показал мне гарантийное письмо, которое вы подписали вместе с членами правления. Среди прочих была и подпись Графа. Почему же член правления, этот самый Дивайн, который, по общему мнению, отлично знает свое дело, так боится Джеррана, в то время как Лонни, этот пьяный бездельник, который безнаказанно ворует у Отто спиртное, и в грош его не ставит?

— Скажите, Смит, много ли времени вы уделяете своим штурманским обязанностям? — поинтересовался я.

— Трудно сказать. Примерно столько же, сколько вы своим докторским.

Я не сказал «очко в вашу пользу» или что-то вроде. Лишь позволил штурману налить в мой стакан неотравленного виски. Глядя в окно, я подумал, что перечень вопросов можно продолжить. Почему Мэри секретничает с Хейсманом, которому еще накануне, судя по его внешнему виду, было не до козней, хотя не исключено, что Хейсман — один из тех, кто так дешево ценит человеческую жизнь, или их сообщник. Почему Отто, сам жертва отравления, так бурно отреагировал на смерть Антонио? Так ли уж безобидны были намерения Сесила, забравшегося в кладовку? Да и намерения Сэнди? Кто читал статью об аконите? Кто выбросил объедки из камбуза? Кто побывал ночью у меня в каюте и шарил в моем чемодане? Зачем ему это понадобилось? Уж не тот ли это мерзавец, который подменил виски, сбил меня с ног и был повинен в смерти Холлидея? Сколько их? И если Холлидей погиб случайно, в чем я был уверен, то зачем он приходил в кают-компанию?

Голова моя была до предела напичкана всякими «если» и «почему».

— Так вы признаете, что дело тут нечисто? — спросил Смит.

— Разумеется.

— И рассказали мне лишь о том, что вам уже конкретно известно, а не о том, что вы думаете?

— Разумеется.

— Вы разрушаете иллюзии, — сказал Смит. — О врачах я был иного мнения.

— Засунув руку в капюшон моей канадки, он потянул вниз шарф и уставился на огромный рубец, покрытый коркой запекшейся крови. — Господи! Что это с вами?

— Упал.

— Такие, как вы, не падают. Их роняют. И где же вы упали? — спросил он, выделяя последнее слово.

— На верхней палубе. Ударился о комингс двери кают-компании, — ответил я.

— Неужели? Криминалисты определили бы это как удар твердым предметом.

Очень твердым предметом шириной с полдюйма и с острым краем. Ширина комингса три дюйма, и он обит пористой резиной. Такие комингсы у всех наружных дверей на судне. Или вы не заметили? Так же, как не заметили и исчезновения Джона Холлидея?

— Откуда вам об этом известно? — изумленно спросил я штурмана.

— Так вы не отрицаете факта?

— Я ничего не могу сказать. Но как вы узнали?

— Я спустился вниз, чтобы увидеть завреквизитом, типа по имени Сэнди.

Мне стало известно, что он болен...

— А почему, вы пошли?

— Если это имеет значение, объясню. Он не из тех, кого обычно балуют вниманием. Остаться больному наедине с самим собой — удовольствие небольшое.

Я кивнул, поняв, что иначе Смит не мог поступить. Штурман продолжал:

— Я спросил у него, где Холлидей, поскольку не видел его за столом.

Сэнди ответил: тот пошел завтракать. Я промолчал, но, заподозрив неладное, отправился в салон. Там его тоже не оказалось. Подозрения мои усилились, я дважды обшарил судно с носа до кормы. Заглянул во все уголки. Холлидея нет на судне, можете мне поверить.

— Вы доложили капитану?

— За кого вы меня принимаете? Конечно не доложил.

— По какой причине?

— По такой же, что и вы. Насколько я знаю капитана Имри, он бы заявил, что в соглашении, которое вы подписали, на этот счет ничего не говорится, и тотчас повернул бы «Морнинг роуз» курсом на Гаммерфест. — Смит в упор взглянул на меня. — Очень хочется узнать, что произойдет, когда доберемся до Медвежьего.

— Возможно, произойдет кое-что любопытное.

— Вас ничем не прошибешь. Что бы такое сообщить доктору Марлоу, чтобы вызвать хоть какую-то реакцию? Попробую это сделать. Помните, утром я сказал, что в случае необходимости мы сумеем связаться по радио почти с любой точкой, расположенной в северном полушарии?

— Помню.

— Так вот теперь мы можем звать на помощь хоть до посинения. С помощью нашего передатчика невозможно установить связь даже с камбузом. — Помрачнев, Смит извлек из кармана отвертку и повернулся к приемопередатчику, укрепленному на переборке.

— Вы всегда носите с собой отвертку? — спросил я невпопад.

— Лишь когда вызываю Тунгейм и не получаю ответа. А ведь это не просто радиостанция на севере острова Медвежий, а официально зарегистрированная база норвежского правительства. — Смит принялся отвинчивать лицевую панель.

— Час назад я снимал эту хреновину. Через минуту поймете, почему я привинтил ее вновь.

Пока штурман орудовал отверткой, я вспомнил наш разговор и упоминание об относительной близости кораблей НАТО. Вспомнил, что я увидел на снегу отпечатки ног. Сначала я решил, что кто-то подслушивал наш разговор, но затем отверг это предположение, убедившись, что следы принадлежат мне.

Почему-то мне не пришло в голову, что тип, совершивший серию убийств, догадается использовать мои следы. Действительно, следы были свежими, наш вездесущий приятель снова принялся за свое.

Вывернув последний винт, Смит без труда снял переднюю панель. Заглянув внутрь, я произнес:

— Теперь понятно, зачем вы поставили панель на место. Кто-то тут кувалдой поработал.

— Действительно, именно такое складывается впечатление. Вандал сделал все, чтобы рацию было невозможно восстановить. Убедились?

— Пожалуй.

Смит начал привинчивать панель. Я поинтересовался:

— А в спасательных шлюпках рации имеются?

— Да. Питание от динамок. Радиус действия немногим дальше камбуза, но проку не больше, чем от мегафона.

— Придется доложить капитану о случившемся?

— Разумеется.

— Итак, курс на Гаммерфест?

— Через сутки можно прокладывать курс хоть на Таити, — заметил Смит, затягивая последний винт. — Именно тогда я и доложу капитану, что произошло.

Через сутки.

— Это крайний срок прибытия на рейд Сор-Хамна?

— В общем, да.

— Скрытный вы человек, Смит.

— В такое общество пришлось попасть, жизнь заставляет.

— Вам не в чем себя упрекнуть, Смит, — наставительно произнес я. — Мы переживаем трудный период.

Глава 7

Остров Медвежий был мрачен, как вдовий траур. Зрелище потрясало, если не пугало наблюдателя. Здесь, в краю вечных снегов и льдов, где зимой воды Баренцева моря покрываются молочно-белым покровом, при виде черных как смоль, высотой в четыреста с лишним метров утесов, подпирающих свинцовое небо, вы испытываете то же, только во сто крат сильнее, впечатление, какое производит на новичка зрелище черного северного склона горы Эйгер, выделяющегося на фоне белоснежных Бернских Альп. Инстинкт заставлял поверить увиденному, разум же отказывался признать реальность его существования.

Находясь к зюйд-весту от южной оконечности Медвежьего, мы шли точно на ост, рассекая сравнительно спокойную гладь моря. Правда, чтобы не упасть, все еще приходилось держаться за поручни или иные предметы. Волнение уменьшилось лишь оттого, что ветер дул с севера и мы оказались в известной мере защищены скалами Медвежьего. Мы подходили к острову с юга по настоянию Отто Джеррана, желавшего получить натурные кадры, которыми съемочная группа до сих пор еще не располагала. Мрачные утесы и ущелья действительно стоили того, чтобы их запечатлеть, но вести съемку мешали снежные заряды.

К северу от нас возвышались доломитовые скалы Хамбергфьель. Высотой около семидесяти пяти метров, они походили на крепостные башни. На северо-востоке менее чем в миле от них громоздились столбы и арки Птичьих скал, словно высеченные резцом безумного скульптора.

Зрелище это я мог наблюдать лишь благодаря тому, что находился в ходовой рубке: там напротив рулевой колонки (на руле стоял штурман) был вмонтирован диск Кента — вращающееся смотровое стекло, а по бокам — большие стеклоочистители, от которых было мало проку.

Вместе с Конрадом, Лонни и Мэри Стюарт я стоял у левого борта. Конрад, который на самом деле не был тем разбитным малым, образ которого он создал на экране, похоже, подружился с Мэри Стюарт. Теперь ей было с кем перемолвиться словом. Последние сутки она не то чтобы избегала моего общества, а просто не очень-то стремилась попадаться мне на глаза. Возможно, ее мучила совесть. Признаться, я и сам не жаждал с нею встречи, и на это были причины.

У меня к Мэри было двойственное отношение. С одной стороны, я был благодарен Мэри за то, что она, хоть и невольно, спасла мне жизнь, помешав выпить мою последнюю на этом свете порцию виски. С другой стороны, Мэри лишила меня возможности побродить по судну и — как знать — наткнуться на того негодяя, который разгуливал среди ночи с черными намерениями в душе и молотком в руках. В том же, что она и тип, на кого она работала, знали, что я могу некстати попасться им на глаза, сомнений у меня не было. И еще одно лицо занимало мои мысли — это Хейсман. Врачи в силу особенностей их профессии ошибаются чаще, чем иные люди. Вполне возможно, что, увидев его больным, я напрасно решил, что Иоганн не в состоянии передвигаться по судну.

За исключением Гуэна, он один занимал одноместную каюту и мог никем не замеченным совершать свои вылазки. Кроме того, очень подозрительной казалась мне байка о его сибирской ссылке. Однако я не располагал ни одним существенным фактом, включая и тайную встречу с Мэри Стюарт, который позволил бы мне выдвинуть какое-то обвинение против Хейсмана.

Ощутив прикосновение Лонни, которого сразу можно было узнать по запаху, я обернулся.

— Помните наш разговор третьего дня? — спросил он.

— Мы с вами много о чем говорили.

— Говорили о кабаках.

— О кабаках? О каких еще кабаках?

— О тех, что будут на том свете, — торжественно произнес Лонни. Думаете, они там существуют? На небесах, я имею в виду. Какие же это небеса, если там нет кабаков? Разве это милосердно — старика вроде меня отправить в рай, где действует сухой закон?

— Не знаю, Лонни. Судя по сведениям, приводимым в священном писании, там есть вино, молоко и мед. — Увидев расстроенное лицо Лонни, я спросил: А почему вас так волнует эта проблема?

— Вопрос чисто теоретического свойства, — с достоинством ответил старик. — Отправлять меня туда было бы не по-христиански. Меня же всегда мучит жажда. Вот именно не по-христиански. Ведь наивысшая из христианских добродетелей — это милосердие. — Покачав головой, он прибавил:

— Самое немилосердное — это лишить меня эликсира доброты.

В боковой иллюминатор Гилберту видны были причудливой формы островки, разбросанные менее чем в полумиле слева по борту. На лице Лонни застыло выражение невозмутимой жертвенности. Он был вдрызг пьян.

— Так вы верите в доброту, Лонни? — спросил я с любопытством. Я не мог себе представить, чтобы человек, проживший целую жизнь среди киношников, способен был еще верить во что-то.

— А как же иначе, дружок?

— Даже по отношению к тем, кто ее не заслуживает?

— Видишь ли, таким она нужна больше, чем другим.

— Даже по отношению к Джудит Хейнс? Лонни взглянул на меня так, словно я его ударил.

Я протянул старику руку, чтобы помириться, но тот отвернулся и ушел с мостика.

— Оказывается, и невозможное становится возможным, — произнес Конрад.

На его лице не было улыбки, но я не заметил и осуждения. — Вам удалось нанести оскорбление Лонни Гилберту.

— Это было не так-то просто, — отозвался я. — Я перешагнул границу приличий. Лонни считает меня недобрым.

— Недобрым? — спросила Мэри Стюарт, положив руку на мою. Круги у нее под глазами стали еще темнее, глаза покраснели. Замолчав, она посмотрела через мое плечо. Я оглянулся.

В рубку входил капитан Имри. Лицо у него было расстроенное, даже взволнованное. Подойдя к Смиту, он что-то негромко сказал ему. Штурман удивленно взглянул на капитана и покачал головой. Старый морян произнес еще одну фразу, в ответ Смит пожал плечами. Затем оба посмотрели на меня, и я понял: что-то стряслось. Сверля меня глазами, капитан мотнул головой в сторону штурманской рубки и направился туда сам. Извинившись перед Мэри и Конрадом, я последовал за ним.

— Опять неприятность, мистер, — произнес Имри, закрыв за мной дверь. На «мистера» обижаться я не стал. — Пропал один из участников съемочной группы, Джон Холлидей.

— Куда пропал? — невпопад спросил я.

— Я тоже хотел бы это знать, — взглянул он на меня неприязненно.

— Он не мог исчезнуть бесследно. Вы его искали?

— Как же иначе? — озабоченно ответил капитан. — Везде искали, начиная от канатного ящика и кончая ахтерпиком. На борту его нет.

— Господи Боже, какой ужас, — ответил я, изобразив изумление. — Но я-то тут при чем? — Я думал, вы сможете нам помочь.

— Рад помочь, но каким образом? Полагаю, вы обратились ко мне как к представителю медицинской профессии, но в регистрационной карточке Холлидея нет ничего такого, что могло бы пролить свет на случившееся.

— Я обращаюсь к вам вовсе не как к представителю медицинской профессии, будь она неладна! — тяжело задышал капитан. — Думал, вы поможете мне как человек. Чертовски странно, мистер, что вы всякий раз оказываетесь в самой гуще событий.

Я ничего не ответил, потому что и сам подумал о том же.

— Почему вы первым узнали о смерти Антонио? Почему вы оказались на мостике, когда заболели Смит и Окли? Как получилось, что вы направились прямо в каюту стюардов? Вслед за тем вы наверняка бы пошли в каюту к мистеру Джеррану и нашли бы его мертвым, не подоспей мистер Гуэн. И не странно ли, мистер, черт бы вас побрал, что вместо того чтобы помочь больным, вы, доктор, делаете все, чтобы они заболели?

Без сомнения, капитан был по-своему прав, излагая собственную версию.

Меня поразило, что он в состоянии еще что-то излагать. Поистине я его недооценивал и вскоре убедился, в какой степени.

— А почему вы так долго оставались на камбузе позавчера вечером, когда я уже лег спать, будь вы неладны? Там, откуда пошла вся зараза? Хэггерти мне доложил. Доложил и о том, что вы везде совали свой нос и даже удалили кока на некоторое время. Того, что искали, вы не нашли. Но спустя какое-то время вернулись, так ведь? Хотели выяснить, куда подевались остатки от ужина, было дело? И сделали вид, будто удивлены, что они исчезли. Что-то вы на суде запоете?

— Да как вы смеете, вы, старый осел!..

— И прошлой ночью где только вас не видели. Да, да, я наводил справки.

В кают-компании, мне сообщил об этом мистер Гуэн. На мостике, как доложил мне Окли. В салоне, о чем доложил мне Гилберт. И еще... — Капитан сделал многозначительную паузу. — В каюте Холлидея. Об этом мне сообщил его сосед.

А главное, кто отговорил меня идти в Гаммерфест и убедил всех подписать эту шпаргалку, которая будто бы снимает с меня всякую ответственность? Вы можете мне ответить, мистер?

Выложив свою козырную карту, капитан Имри готов был сделать соответствующий вывод. Следовало одернуть старика, того и гляди, в кандалы меня закует. Мне же не хотелось говорить старику то, что предстояло сказать, но иного мне не оставалось.

— Я доктор, а не мистер, — произнес я и холодным изучающим взглядом посмотрел на капитана. — Я не ваш помощник, черт бы вас побрал.

— Что? Что вы сказали?

Открыв дверь в рулевую рубку, я предложил капитану пройти первым.

— Вы тут толковали насчет суда. Зайдите в рубку и повторите свои клеветнические измышления в присутствии свидетелей. Вы даже не представляете, чем это может для вас обернуться.

Судя по выражению его лица и несколько сгорбленной фигуре, капитан представлял, к чему это может привести. Я нисколько не гордился своей прямотой. Передо мной стоял придавленный старик, честно заявивший о том, что он обо мне думает. Но выбора у меня не оставалось. Закрыв дверь, я молчал, не зная, с чего начать...

В дверь постучали, и в рубку с встревоженным видом вошел Окли.

— Вам следует спуститься в кают-компанию, сэр, — произнес он. И, повернувшись ко мне, прибавил:

— Да и вам, пожалуй, тоже, доктор Марлоу.

Произошла драка, и нешуточная.

— Еще не легче! — воскликнул в отчаянии капитан и с необычным для своего возраста и комплекции проворством вышел. Я — следом за ним, но не столь поспешно.

Окли не солгал. В кают-компании находилось человек шесть: один или два члена группы, укачавшись, все еще лежали у себя в каюте пластом. «Три апостола», забравшись в салон для отдыха, как обычно самозабвенно предавались своим какофоническим упражнениям. Трое из шести стояли, один сидел, еще один опустился на колени, а последний лежал на палубе. С беспомощным выражением на лицах стояли Лонни, Эдди и Хендрикс. Прижимая окровавленный платок к правой скуле, за капитанским столом сидел Майкл Страйкер. На костяшках пальцев, держащих платок, были заметны ссадины. Мэри Дарлинг стояла на коленях. Я видел ее со спины. Белокурые косы ее касались палубы; очки в роговой оправе валялись в полуметре от девушки. Она беззвучно плакала.

Опустившись рядом, я помог ей подняться. Мэри недоуменно, посмотрела на меня: без очков она была совершенно беспомощна.

— Все в порядке, Мэри, — произнес я. — Это я, доктор Марлоу. — В лежащем я с трудом узнал Аллена. — Будьте умницей. А я посмотрю, что с ним.

— Он страшно искалечен, доктор Марлоу, просто страшно! — с трудом выдавила она. — Взгляните на него. — И тут она заплакала навзрыд. Подняв глаза, я проговорил:

— Мистер Хендрикс, сходите, пожалуйста, на камбуз, попросите у Хэггерти бренди. Скажите, что я вас послал. Если его нет на камбузе, возьмите сами.

Хендрикс кивнул и быстро исчез. Обращаясь к капитану Имри, я сказал:

— Простите, что не спросил разрешения.

— Ничего, доктор, — ответил он машинально; все внимание его было сосредоточено на Майкле Страйкере. Я снова повернулся к Мэри:

— Сядьте на кушетку, вон туда. Выпейте бренди. Вы меня слышите?

— Нет, нет! Я...

— Приказываю вам как врач. — Я посмотрел на Эдди и Лонни. Поддерживая девушку под руки, они усадили ее на соседнюю кушетку. Я не стал проверять, выполняет ли она мои указания, переключив внимание на Аллена.

Страйкер постарался: на лбу у юноши была рана, на щеке ссадина, глаз заплыл, из носа текла кровь, губа рассечена, один зуб выбит, второй качался.

— Это вы его так отделали? — спросил я у Страйкера.

— А разве не понятно?

— Зачем так зверствовать. Он же еще мальчик. В следующий раз выбирайте партнера своей весовой категории.

— Вроде вас, что ли?

— Ах, Боже ты мой! — отозвался я устало. Под внешним лоском Майкл Страйкер скрывал натуру животного. Не глядя больше на Страйкера, я попросил Лонни принести с камбуза воды и как мог привел юношу в порядок, обмыв ему лицо, залепив рану на лбу лейкопластырем, вставив тампоны в нос и наложив пару швов на губу.

— Что произошло, мистер Страйкер? — набросился на него капитан Имри.

— Произошла ссора.

— Да неужели? — с сарказмом спросил капитан. — И что же послужило ее причиной?

— Оскорбление. Нанесенное вот им.

— Этим пацаном? — возмутился старый моряк. — Что же это за оскорбление, чтобы можно было так изувечить мальчишку?

— Оскорбление личности. — Страйкер потрогал порез на щеке. Забыв о клятве Гиппократа, я пожалел, что рана недостаточно опасна. — Он получил то, что получает всякий, кто меня оскорбляет, не более.

— Не хочу болтать попусту, — сухо заметил Имри, — но как капитан судна...

— Я не член вашего экипажа, будь он неладен. И раз этот придурок не предъявляет ко мне никаких претензий, премного меня обяжете, если не станете соваться куда не просят. — С этими словами Страйкер вышел из кают-компании.

Капитан хотел было пойти следом, но передумал. Сев на свое место, достал из гнезда бутылку. Обратившись к мужчинам, сгрудившимся вокруг Мэри, спросил:

— Кто-нибудь знает, что тут произошло?

— Нет, сэр, — ответил Хендрикс. — Мистер Страйкер стоял возле иллюминатора. К нему подошел Аллен и что-то сказал. Что именно, не знаю, но минуту спустя оба катались по полу. Все случилось в считанные секунды.

Устало кивнув, капитан налил себе изрядную порцию виски. Очевидно (и вполне справедливо), он рассчитывал, что на якорь судно будет ставить штурман. Я же поднял Аллена на ноги и повел к дверям.

— Отведете его вниз? — спросил капитан. Я кивнул. Капитан усмехнулся, занятый своим стаканом. Мэри отхлебывала виски и при каждом глотке содрогалась всем телом.

Положив Аллена на койку, я укрыл его пледом. Щеки юноши порозовели, но он не проронил ни слова.

— Что там у вас произошло? — поинтересовался я.

— Прошу прощения, но мне не хотелось бы об этом говорить, — произнес он после некоторого колебания.

— Почему же?

— Вы меня извините, но на то есть причины.

— Это может кому-то повредить?

— Да, я... — Он осекся.

— Чего же тут смущаться? Должно быть, она вам очень нравится. Помолчав, Аллен кивнул. Я продолжал:

— Привести ее сюда?

— Что вы, доктор, что вы! Я не хочу. Я в таком виде... Нет, нет!

— Пять минут назад вид у вас был гораздо хуже, однако даже тогда девушка рвалась к вам всем сердцем.

— Неужели? — Он попытался улыбнуться и сморщился от боли. — Ну хорошо.

Оставив его, я направился к каюте Страйкера. Он открыл на мой стук, но смотрел волком. Я взглянул на все еще кровоточащую рану.

— Позволите осмотреть рану? — спросил я у Джудит Хейнс, которая сидела на единственном стуле, держа на коленях своих коккер-спаниелей. В брюках и малице она походила на рыжую эскимоску.

— Нет, — ответила она с ослепительной улыбкой, на минуту потеряв обычную свою агрессивность.

— Может образоваться рубец, — возразил я, хотя меня совершенно не трогало, образуется он или нет.

— Вот как! — Нетрудно догадаться, что Страйкер очень заботился о своей наружности. Закрыв дверь, я обработал рану, наложил на нее вяжущий состав и наклеил пластырь.

— Послушайте, я вам не капитан Имри. За что вы так отделали мальчишку?

Так и убить недолго.

— Вы же слышали, на то были личные причины. Ни то, что я оказал ему помощь, ни скрытая лесть не смягчили этого грубияна.

— Ваш докторский диплом не дает вам права задавать лишние вопросы.

— Этот сопляк получил то, что заработал, — произнесла Джудит Хейнс не более дружелюбно, чем ее муж. То, что она сказала, мне было интересно услышать по двум причинам. Во-первых, всем было известно, что супруга своего она не переносит, чего в данном случае не наблюдалось. Во-вторых, свойственная ей, в отличие от Страйкера, откровенность могла простить многое.

— Откуда вам это известно, мисс Хейнс? Вас в кают-компании не было.

— А что я там забыла? Я...

— Дорогая! — предостерегающе произнес Страйкер.

— Не доверяете собственной жене? Опасаетесь, как бы она не проговорилась? — сказал я и, не обращая внимания на его сжатые кулаки, обратился к Джудит Хейнс:

— А известно ли вам, что в кают-компании сидит молоденькая девочка и заливается слезами, жалея мальчишку, избитого вот этим громилой? Или вас это не трогает?

— Если вы имеете в виду эту сучку, так ей и надо.

— Дорогая! — настойчиво повторил Страйкер. В изумлении взглянув на Джудит, я понял, что она не шутила. Губы ее скривились, превратившись в одну сплошную линию, зеленые глаза налились ядом. Я убедился, что слухи о гнусности этой женщины отнюдь не беспочвенны.

— Эту безобидную девочку вы называете сучкой? — произнес я, паузами выделяя каждое слово.

— Потаскушка! Сука! Дрянь подзаборная...

— Прекрати! — вскричал Страйкер, в голосе его слышалась тревога. Я понял: лишь отчаяние могло заставить этого человека повысить на жену голос.

— Вот именно, прекратите! — поддержал я Страйкера. — Не знаю, почему вы так говорите, черт возьми, мисс Хейнс, но больше чем уверен, вы и сами этого не знаете. Подозреваю одно: вы больны.

Я повернулся, чтобы уйти, но Майкл загородил мне дорогу. Лицо его побледнело.

— Никто не смеет разговаривать с моей женой таким тоном, — произнес он, почти не разжимая губ.

— Я оскорбил вашу жену? — спросил я, почувствовав внезапное отвращение к этой чете.

— Непростительно.

— Следовательно, оскорбил и вас?

— Вы уловили суть дела, Марлоу.

— И всякий, кто оскорбляет вас, получает то, что заслужил. Так вы сказали капитану Имри?

— Именно так я и сказал.

— Понятно.

— Я был уверен, что вы поймете. — Он все еще загораживал мне дорогу.

— А если я попрошу прощения?

— Прощения? — холодно усмехнулся Страйкер. — Ну-ка попробуйте.

Повернувшись к Джудит Хейнс, я произнес:

— Не знаю, почему вы так говорите, черт возьми, мисс Хейнс, но больше чем уверен, вы и сами этого не знаете. Подозреваю одно: вы больны.

Лицо Джудит вытянулось, став похожим на лицо мертвеца. Я повернулся к ее мужу. Красивое лицо его исказилось, челюсть отвисла, кровь отхлынула от щек. Отпихнув его в сторону, я подошел к двери и остановился.

— Не беспокойтесь, бедняжка. Никому этого не скажу, проговорил я. Врачи умеют хранить тайны.

Я вышел на верхнюю палубу, не успев отделаться от ощущения, что прикоснулся, к чему-то гадкому. Снег валил не так густо; перегнувшись через левый, наветренный, борт, я увидел, что один мыс примерно в полумиле от нас, а другой появился по левому борту. Капп Кольтхофф и Капп Мальмгрен. Я помнил: залив Эвьебукта придется пройти в северо-восточном направлении.

Скалы здесь не столь высоки, но под их прикрытием волнение ослабло. До места назначения оставалось меньше трех миль.

Я поднял глаза. На обоих крыльях мостика собралось множество народа.

Рядом я заметил фигурку, забившуюся в угол мостика. Это была Мэри Дарлинг.

Подойдя к девушке, я обнял ее за плечи и увидел красные глаза, залитые слезами щеки, наполовину скрытые под огромными очками.

— Милая Мэри, что вы тут делаете? — спросил я. — Тут такой холод.

Войдите в рубку или спуститесь в каюту.

— Мне хотелось остаться одной, — с жалкой улыбкой и рыданием в голосе ответила девушка. — А мистер Гилберт все пытался напоить меня... и я... — ее передернуло от отвращения.

— Один молодой человек желает вас видеть, и немедленно, — объявил я.

— Ему... — улыбка исчезла с ее лица, — ему придется лечь в больницу?

— После обеда он поднимется с постели. А сейчас, мне кажется, он хочет подержать вашу руку в своей.

— Ах, доктор Марлоу! Хороший вы человек, правда, хороший.

— Ну, исчезайте!

Теперь девушка улыбнулась почти счастливой улыбкой и исчезла. Я и сам отчасти был такого же мнения о себе. Тем лучше. Тем меньше будет на борту убитых, больных и искалеченных. Я был рад тому, что не пришлось задавать маленькой Мэри обидных вопросов. Если она хоть в какой-то мере способна на то, в чем ее обвиняла Джудит Хейнс, то место ей не среди помрежей, а среди самых известных и богатых киноактрис современности. Хорошо, что я не стал выяснять, что произошло между нею и Алленом с одной стороны и четой Страйкеров — с другой.

Я задержался на мостике еще несколько минут, наблюдая, как матросы снимают найтовы, крепящие палубный груз, скатывают брезент и закрепляют стропы. Двое моряков готовили переднюю грузовую стрелу и прогревали лебедку.

По-видимому, капитан Имри решил не терять времени даром, с тем чтобы после разгрузки поскорее убраться восвояси. Я направился в кают-компанию.

Единственным пассажиром в ней был Лонни. Однако одиноким он себя не чувствовал, сжимая в руке бутылку «Хайна». Когда я сел рядом, он поставил ее на стол.

— Утешали страждущих? Уж очень у вас вид озабоченный, дорогой мой. Постучав по бутылке, прибавил:

— Забудем тяготы земной юдоли...

— Это бутылка из буфетной, Лонни.

— Дары природы принадлежат всему человечеству. Наперсточек?

— Разве только за то, чтобы вы перестали пить. Хочу перед вами извиниться, Лонни. Я по поводу нашей очаровательной кинозвезды. Думаю, всей доброты, какая есть на свете, не хватит, чтобы смягчить. ее черствое сердце.

— Семя падет на бесплодную почву?

— Пожалуй, да.

— Покаяние и спасение чужды нашей прекрасной Джудит?

— Ничего не могу сказать по этому поводу. Знаю лишь одно: глядя на нее, думаешь, сколько повсюду зла.

— Аминь, — отозвался Лонни, сделав добрый глоток. — Но не следует забывать притчу о заблудшей овце и блудном сыне. Окончательно пропащих людей не бывает.

— Надеюсь. Желаю вам удачи в наставлении ее на путь праведный. Не думаю, что у вас будет много соперников. Чем же объяснить, что одна женщина так не похожа на двух остальных?

— Вы имеете в виду Мэри Стюарт и маленькую Мэри? Славные, славные девочки. Даже я, старый маразматик, люблю их. Такие милые дети.

— И они не способны причинить зло?

— Никогда.

— Легко сказать. А если бы они находились в состоянии алкогольного опьянения?

— Что? — искренне возмутился Лонни. — О чем вы говорите? Такое просто немыслимо.

— А если в это был двойной джин?

— Бросьте чепуху молоть.

— И по-вашему, не было бы никакого вреда, если бы одна из них попросила глоточек?

— Конечно, — искренне удивился Лонни. — К чему это вы клоните, дружище?

— А к тому. Интересно знать, почему вы, накачиваясь целый день, набросились на Мэри Стюарт, когда та попросила глоточек бренди?

Словно при замедленной съемке, поставив на стол бутылку и стакан, Лонни с трудом поднялся. Вид у старика был усталый и жалкий.

— Когда вы вошли, я сразу смекнул что к чему, — с тоскою в голосе произнес он. — С самого начала вы хотели задать мне этот вопрос. — Не глядя на меня, он покачал головой и добавил вполголоса:

— А я думал, вы мой друг.

И с этими словами нетвердой походкой вышел.

Глава 8

Северо-западная часть бухты Сор-Хамна, где стал на якорь траулер, находится менее чем в трех милях к северо-востоку от южной оконечности Медвежьего. Сама бухта, вытянутая в виде буквы V, шириною в километр и длиною в милю по направлению меридиана, с юга имеет выход. Восточный рукав бухты начинается от небольшого полуострова длиной метров триста, за которым простирается двухсотметровый участок воды с разбросанным по нему множеством мелких островов, за коими тянется остров побольше, узкий и длинный, на полмили в сторону южного мыса. Суша, к северу и югу низменная, к западу довольно круто поднимается вверх, нигде не достигая высоты более тысячи двухсот метров. Тут не увидишь горделивых утесов Хамбергфьеля или Птичьего хребта, расположенных южнее. Здесь суша была покрыта снегом, особенно глубоким на северных склонах холмов, где его не успевало расплавить катившееся низко над горизонтом солнце.

Сор-Хамна не только лучшее, но, по существу, и единственное на Медвежьем острове место, пригодное для якорной стоянки. Когда с веста дует ветер, суда надежно защищены. Немногим хуже защищены они от северного ветра.

При остовых ветрах корабли также находятся в сравнительной безопасности, очутившись между мысом Капп Хеер и островом Макель. Едва же погода ухудшится, всегда можно подойти к острову поближе. и там укрыться. Зато при южном ветре судно оказывалось во власти бури.

Вот почему разгрузка шла с такой лихорадочной поспешностью. Уже при нашем приближении ветер, поворачивающий в течение последних полутора суток по часовой стрелке, стал увеличивать свое круговое перемещение и скорость и дул с оста. Теперь его направление изменилось на ост-зюйд-остовое, и судно начало потряхивать.

Стоя на якоре, «Морнинг роуз» смогла бы с успехом переждать шторм, но беда в том, что судно не стояло на якоре, а было пришвартовано к полуразрушенному пирсу, сложенному из известняка: ни металлические, ни деревянные конструкции не выдержали бы ударов волн. Пирс был построен еще в начале века. Когда-то он имел форму Т, но левая часть горизонтали почти исчезла, а южная сторона вертикали была значительно повреждена. Именно об эту полуразрушенную часть пирса и начало бить наш траулер. Не помогали ни кранцы из кусков мягкой древесины, ни автомобильные покрышки. Особого вреда судну это не причиняло (траулеры славятся своей прочностью), зато разрушало причал. Через определенные промежутки времени от пирса отваливались каменные глыбы и падали в воду, и, поскольку на причале находилось почти все наше горючее, продовольствие и оснащение, подобное зрелище не очень-то нас радовало.

Вначале, когда судно ошвартовалось, незадолго до полудня, разгрузка шла весьма быстро. Только с шавками мисс Хейнс пришлось повозиться: огрызались, того и гляди укусят. Не успел тральщик подойти к причалу, как на воду была спущена пятиметровая рабочая шлюпка, а следом за ней — четырехметровый катерок с подвесным мотором. Они предназначались для нас. За какие-то десять минут с помощью специально усиленной носовой стрелы с палубы подняли модель центральной секции субмарины и опустили в воду, где это сооружение, очевидно благодаря наличию четырех тонн балласта, держалось весьма устойчиво. Но когда на верхнюю часть секции опустили рубку и стали ее привинчивать болтами, возникли затруднения.

Оказалось, что болты не попадают в гнезда. Гуэн, Хейсман и Страйкер, которые наблюдали за заводскими испытаниями, заявили, что тогда все шло как по маслу. Сейчас же этого не происходило: овального сечения рубка не ложилась на четырехдюймовой ширины фланец. Очевидно, во время шторма рубку деформировало.

Дело можно было бы поправить в считанные минуты, если бы мы располагали квалифицированными рабочими и необходимым оборудованием. Но минуты растягивались в часы. Раз десять с помощью передней стрелы рубку опускали, столько же раз пришлось ее поднимать и выправлять ударами кувалды. Едва деформация исправлялась в одном месте, как возникала в другом. Хотя модель секции подлодки была в достаточной мере защищена пирсом и корпусом судна, дело осложнилось появлением волн.

Капитана Имри все это не тревожило, что вполне соответствовало его натуре. Но, странное дело, с момента прибытия судна в Сор-Хамна ничего крепче кофе он не пил. Помимо порядка на судне — до пассажиров ему не было никакого дела, — главная его забота заключалась в том, чтобы как можно скорее освободить ордек от палубного груза, хотя, по словам Джеррана, согласно договору о фрахте, прежде чем взять курс на Гаммерфест, капитан обязан был доставить на берег и груз, и пассажиров. И еще одно тревожило старого моряка: надвигалась темнота, погода ухудшалась, а передняя стрела была все еще поднята, так как боевая рубка не встала на место.

В этом был и свой плюс: капитану некогда было ломать голову по поводу исчезновения Холлидея. Хотя событие это чрезвычайно его тревожило: капитан заявил, что, придя в Гаммерфест, он первым делом отправится к прокурору. В тот момент мне ясны были. два обстоятельства. Во-первых, я был уверен, что капитану до Гаммерфеста не добраться, хотя я и не собирался объяснять ему, почему так думаю. Во-вторых, вряд ли Имри спокойно выслушал бы подобное.

Правда, после ухода судна с рейда острова Медвежий, я надеялся, настроение капитана улучшится.

Спустившись по скрипучему металлическому трапу, я прогуливался по наполовину разрушенному причалу. Там уже стояли небольшой трактор и вездеход с прицепленными к ним санями. Все, начиная с Хейсмана и кончая последним техником, помогали грузить на них оборудование. Снаряжение предстояло доставить к блокам, расположенным на небольшом возвышении метрах в двадцати от конца причала. Работали все, причем с огоньком. Да и как иначе: температура была около десяти градусов мороза. Сопровождая очередную партию груза, я добрался до хозяйственных блоков.

В отличие от причала строения выглядели вполне прилично. Блоки были изготовлены из сборных дета лей и напоминали шале, какие нередко встретишь в высокогорных районах Европы. Такие сооружения выстоят и сотню лет, если их защитить от воздействия сильных ветров и перепада температур.

Все пять блоков были удалены друг от друга на значительное расстояние.

Хотя я и не большой специалист по проблемам Арктики, я понял, чем это объяснялось: наизлейшим врагом в здешних широтах является огонь. Однажды возникнув, пожар не прекратится до тех пор, пока не поглотит все, что может гореть, если под рукой нет химических средств пожаротушения: глыбы льда не в счет. Четыре небольших блока находились по углам довольно внушительного здания. Согласно весьма искусно выполненной Хейсманом схеме, которая была приведена в проспекте, блоки эти предназначались соответственно для хранения транспортных средств, горючего, продовольствия и оборудования. Правда, мне было не понятно, что подразумевалось под словом «оборудование». Сооружения напоминали кубы без окон. Центральное здание по форме походило на звезду: посередине пятигранник с пятью треугольными пристройками. Столь странную форму объяснить было нельзя, поскольку она лишь способствовала теплоотдаче.

В пятиграннике размещались жилые помещения, столовая и кухня. В каждом из щупалец звезды были устроены две крохотные спальни. К стенам привинчены масляные радиаторы, но пока не запустили дизель-генератор, пришлось довольствоваться обыкновенными печками. Для освещения использовались патентованные керосиновые лампы Кольмана. Консервы предстояло разогревать самим на керосинке: ведь повар стоит денег, и Отто, естественно, не взял его с собой.

Кроме Джудит Хейнс, все, даже не совсем поправившийся Аллен, работали споро и дружно, правда молча. Хотя никто не был особенно близок с Холлидеем, известие о его исчезновении еще больше омрачило настроение участников съемочной группы, словно бы преследуемой злым роком. Страйкер и Лонни, как обычно не разговаривавшие друг с другом, проверяли, доставлены ли на место припасы, топливо, масло, продовольствие и одежда. Сэнди. почувствовавший себя гораздо лучше на суше, проверял реквизит, Хендрикс — звуковую аппаратуру, Граф — кинокамеры, Эдди — электрооборудование, я — свой скудный инструментарий. К трем часам, когда начало смеркаться, мы убрали в хранилища все свое имущество, распределили между собой комнаты и снесли туда раскладушки и спальные мешки, не оставив ничего из своих вещей на причале.

Зажгли керосинки, предоставив Эдди и «Трем апостолам» возиться с дизель-генератором, затем вернулись на судно: я — потому что мне надо было поговорить со Смитом, остальные — потому что в бараке было темно и холодно, так что даже злополучная «Морнинг роуз» представлялась нам раем, где тепло и уютно. Почти сразу после нашего возвращения произошла целая серия неприятных инцидентов.

В три десять совершенно неожиданно боевая рубка легла на фланец. Чтобы зафиксировать ее в нужном положении, завинтили шесть болтов из двадцати четырех и с помощью рабочей шлюпки стали буксировать это неуклюжее сооружение на участок, где под прямым углом пересекались основной причал и его крыло, ориентированное на север.

В три пятнадцать под управлением штурмана стали спешно убирать с фордека палубный груз. Не желая мешать Смиту и не имея возможности поговорить с ним наедине, я спустился к себе в каюту, извлек из медицинской сумки прямоугольный пакет, обшитый тканью, переложил его в саквояж из шерстяной байки и поднялся наверх.

Это произошло в три двадцать. Еще и четверть палубного груза не была снята на причал, как Смит исчез. Он словно ждал минуты, когда я спущусь вниз, чтобы сбежать. Я попытался выяснить у лебедчика, куда запропастился штурман, но тот был занят и ничего мне толком не сказал. Я заглянул в каюту, на мостик, в штурманскую рубку, в кают-компанию и другие помещения, где мог находиться Смит. Расспросил пассажиров, членов экипажа. Штурмана не было нигде. Никто не знал, ушел ли он на берег или остался на судне: яркий свет палубной люстры, при котором шла разгрузка, оставлял трап в тени.

Исчез и капитан Имри. По правде говоря, я его и не искал, но полагал, что ему следовало бы заняться своими капитанскими обязанностями. Ветер перешел на зюйд-зюйд-вест и при этом крепчал. Судно начало бить о пирс, корпус скрежетал, и звук этот должен был бы привлечь капитана, жаждущего поскорее избавиться от пассажиров и их снаряжения и выйти в открытое море, подальше от беды. Но старик словно сквозь землю провалился.

В три тридцать я сошел на берег и направился к хозяйственным блокам.

Кроме Эдди, который, бранясь на чем свет стоит, пытался завести дизель, и «Трех апостолов», там никого не было. Заметив меня, Эдди вскинул глаза.

— По натуре я не нытик, доктор Марлоу, но этот стервец никак не заводится...

— Вы Смита не видели? Штурмана?

— Минут десять назад видел. Он заглянул, чтобы узнать, как идут дела.

Что-нибудь случилось?

— Он с вами разговаривал? Не сказал, куда идет? Что намерен делать?

— Нет, не сказал. — Эдди взглянул на озябшие лица «Трех апостолов», но те молчали. — Постоял несколько минут, держа руки в карманах, посмотрел, чем мы тут занимаемся, задал пару вопросов и был таков.

— Не заметили, куда он направился?

— Нет, — ответил Эдди. «Три апостола» отрицательно мотнули головами. Что-то стряслось?

— Ничего особенного. Судно должно вот-вот отойти, капитан ищет помощника.

Я покривил душой, поскольку был уверен, что с минуты на минуту должно что-то произойти. Я перестал искать Смита; уж если он не наблюдает за разгрузкой, у него есть на то причины.

В три тридцать пять я вернулся на траулер. На этот раз Имри был на месте. До сих пор я думал, что капитану на все наплевать, но, увидев его при свете палубной люстры, понял, что мог и ошибиться. Он стоял, сжав кулаки, с багровым лицом в белых пятнах и метал огненные взгляды. С похвальным, хотя и грубоватым лаконизмом он повторил то, что успел сообщить уже десятку человек. Сказал, что, дескать, обеспокоен ухудшением погоды — выбор слов был, правда, иным, — что поручил Аллисону запросить у службы погоды в Тунгейме прогноз. Сделать этого Аллисон не сумел: выяснилось, что приемопередатчик разбит вдребезги. Еще час назад, по словам Смита, рация была исправна, поскольку в вахтенном журнале записана последняя метеосводка.

А теперь и Смита не видно. Куда он к черту подевался?

— Он на берегу, — ответил я.

— На берегу? А вам откуда это известно, черт бы вас побрал? — не очень дружелюбно поинтересовался капитан.

— Я только что из лагеря. Мистер Харботтл, электрик, сообщил, что штурман недавно заходил к нему.

— К нему? Смит должен наблюдать за разгрузкой. Какого черта он там болтается?

— Сам я мистера Смита не видел, — объяснил я терпеливо, следовательно, не смог этого выяснить.

— А вы какого дьявола туда заходили?

— Вы забываетесь, капитан Имри. Я не обязан перед вами отчитываться. Я просто хотел поговорить с ним, — пока судно не отчалило. Мы с ним подружились, да будет вам известно.

— Ах вот как, подружились! — многозначительно произнес капитан.

Никакого особого значения в его словах не было, просто Имри был не в духе. Аллисон!

— Слушаю, сэр.

— Найдите боцмана. Поисковую партию на берег. Живо. Я сам вас поведу. Если раньше можно было сомневаться в том, что капитан озабочен, то сейчас эти сомнения исчезли. Он повернулся ко мне, но, поскольку рядом со мной стояли Отто, Джерран и Гуэн, я не был уверен, что слова Имри относятся ко мне. — Через полчаса отплываем, независимо от того, найдем мы штурмана или нет.

— Разве так можно, капитан? — укоризненно произнес Отто. — А что если он пошел прогуляться и заблудился, видите, какая темнотища.

— А вам не кажется странным, что мистер Смит исчез именно в ту минуту, когда я обнаружил, что приемопередатчик разбит вдребезги, хотя, по его словам, недавно работал?

Отто замолчал, его сменил прирожденный дипломат мистер Гуэн.

— Думаю, мистер Джерран прав, капитан. Вы не вполне справедливы. Я согласен, уничтожение рации — серьезный и тревожный факт, особенно в свете последних таинственных событий. Но вы, полагаю, напрасно считаете, что мистер Смит имеет к этому какое-то отношение. Во-первых, он производит впечатление достаточно умного человека, чтобы столь явным образом компрометировать себя. Во-вторых, зачем ему, штурману, который понимает, сколь важна роль судовой радиостанции, делать такую глупость? В-третьих, если бы он попытался избежать последствий своих действий, как бы удалось ему скрыться на острове Медвежий? Я не хочу упрощать ситуацию, объясняя происшедшее случайностью или внезапной потерей памяти. Я допускаю, что он мог заблудиться. Вы могли бы подождать хотя бы до утра.

Я заметил, как кулаки у капитана разжались, и понял, что если он и не колеблется, то, во всяком случае, задумывается над тем, что сказал ему Гуэн.

Однако Отто свел на нет все то, чего почти достиг Гуэн.

— Разумеется, — произнес он. — Он только пошел прогуляться по острову.

— Что? В такой-то темноте, черт бы ее побрал?

Капитан преувеличивал, но это было простительно. — Аллисон! Окли! Все остальные! Пошли. — Понизив голос на несколько децибел, Имри объявил, обращаясь к нам:

— Через полчаса я отплываю, вернется Смит или нет. Курс на Гаммерфест, джентльмены. Гаммерфест и правосудие.

Капитан торопливо спускался по трапу, сопровождаемый полдесятком членов команды. Вздохнув, Гуэн произнес:

— Пожалуй, и нам следовало бы помочь. — И с этими словами ушел. За ним после некоторого колебания последовал и Отто.

Я не стал участвовать в поисках Смита, раз уж тот не хотел, чтобы его нашли. Направившись к себе в каюту, я написал записку, захватил с собой сумку и пошел на поиски Хэггерти. Мне нужен был такой человек, которому я мог бы довериться, и, поскольку Смит исчез, следовало рассчитывать лишь на кока. После допроса, учиненного капитаном, он относился ко мне с еще большей подозрительностью. Но Хэггерти неглуп, честен, дисциплинирован и, главное, все тридцать семь лет службы выполнял приказы.

Минут пятнадцать я морочил коку голову, и он в конце концов согласился сделать то, что я ему велел.

— А вы не дурачите меня, доктор Марлоу? — спросил Хэггерти.

— Неужели я способен на такое? Что я от этого выиграю?

— И то правда, — произнес он, неохотно взяв мою сумку. — Как только удалимся на безопасное расстояние от острова...

— Не раньше. И, кроме того, письмо. Для капитана.

— В рискованное дело ввязываетесь, доктор Марлоу, — заметил кок, не подозревая, насколько он прав. — Объясните, что происходит?

— Если бы я это знал, Хэггерти, неужели бы я остался на этом Богом забытом острове, как вы думаете?

— Я этого не думаю, сэр. — Впервые за все время я увидел на его лице улыбку.

Капитан Имри и его поисковая партия вернулись спустя одну-две минуты после того, как я поднялся на верхнюю палубу. Смита с ними не было. Ни то, что моряки не нашли Смита, ни непродолжительность поисков меня не удивили: прошло всего минут двадцать, не больше. Если взглянуть на карту, то остров Медвежий может показаться крохотным клочком земли. На самом же деле он занимает семьдесят три квадратные мили, и исследовать даже долю процента. этой площади обледенелого, гористого острова в такой темноте было бы безумием. Это капитан быстро смекнул. То обстоятельство, что Смита не удалось найти, лишь укрепило решимость Имри как можно скорее отдать швартовы. Убедившись, что весь палубный груз, все снаряжение и личные вещи участников съемочной группы переправлены на причал, капитан и мистер Стокс поспешно попрощались с нами и живо сплавили нас на берег. Грузовые стрелы были уже закреплены по-походному, двойные швартовы заменены на одиночные.

Последним сошел на берег Отто. Став на трап, он нарочито громко переспросил:

— Так договорились, капитан? Через двадцать два дня вы вернетесь?

— Не бойтесь, мистер Джерран, зимовать вам здесь не придется. Довольный тем, что покидает так нелюбимый им остров, капитан Имри позволил себе расслабиться:

— Если нужно, я и за трое суток могу обернуться.

Счастливо, всем удачи.

С этими словами капитан приказал поднять трап и взошел на мостик, не объяснив, что означает эта таинственная фраза насчет трех суток. Скорее всего, судя по настроению, он был готов хоть сию минуту доставить на остров вооруженный до зубов отряд норвежских полицейских. Меня это не волновало: зная характер Имри, я предполагал, что до утра старик успеет изменить свое решение.

Включив ходовые огни, «Морнинг роуз» медленно отошла от причала, двигаясь в северном направлении, затем, повернув на сто восемьдесят градусов, пошла по бухте Сор-Хамна на юг, постепенно увеличивая скорость.

Очутившись против причала, капитан дал два гудка, которые тотчас поглотила снежная пелена, и в считанные секунды судно исчезло из поля зрения.

Мы неподвижно стояли, съежившись от холода, еще не веря, что уже невозможно вернуть траулер с его ходовыми огнями и стуком дизеля, и ощущая себя не путешественниками, наконец-то прибывшими на землю обетованную, а ссыльными, высаженными на пустынный арктический остров.

Когда мы попали в жилой блок, настроение наше не слишком улучшилось.

Эдди запустил генератор, и масляные радиаторы медленно нагревали помещения, не отапливаемые уже с десяток лет. Никто не пошел в выделенную ему спальню, где было гораздо холоднее, чем в кают-компании. Никому не хотелось разговаривать. Хейсман начал читать скучную лекцию о том, как выжить в условиях Арктики, — тема, хорошо ему знакомая, если учесть его длительное и близкое знакомство с Сибирью. Однако слушали его невнимательно, да вряд ли и сам докладчик прислушивался к тому, что говорил. Затем Хейсман, Отто и Нил Дивайн, перебивая друг друга, начали обсуждать план съемок, естественно если позволит погода, на следующий день. Кончилось тем, что Конрад заметил: нецелесообразно начинать работу, пока люди не оправились от морской болезни.

Этого мнения придерживались все, за исключением, пожалуй, меня одного.

— Зимой в Арктике нужно иметь фонари, так ведь? — спросил Конрад, обращаясь к Хейсману.

— Так.

— А они у нас есть?

— Сколько угодно. А что?

— Мне нужен фонарь. Я хочу отправиться на поиски. Мы целых двадцать минут, если не больше, сидим здесь, а в это время где-то в темноте плутает человек. Может, он болен, ранен или обморожен. Возможно также, что он упал и сломал себе ногу.

— Чересчур уж вы строги к нам, Чарльз, — отозвался Отто. — Мистер Смит всегда производил впечатление человека, который сумеет позаботиться о себе.

Джерран сказал бы то же самое, даже увидев, как штурмана треплет белый медведь. По своей натуре и воспитанию Отто был не из тех, кто печется о ближнем.

— Если вам наплевать на то, что с ним случилось, то так и скажите.

Конрад предстал передо мной в новом свете. Теперь он принялся за меня:

— Я полагал, что вы первым предложите начать поиск, доктор Марлоу.

Пожалуй, я так бы и сделал, если бы меньше знал о штурмане.

— Меня вполне устраивает быть вторым, — ответил я миролюбиво.

Кончилось тем, что на поиск отправились все, кроме Отто, пожаловавшегося на недомогание, и Джудит Хейнс, которая заявила, что это глупая затея и что мистер Смит вернется, когда сочтет нужным. Я был того же мнения, но по иной причине. Всем нам раздали фонари, и мы решили, что будем держаться вместе, а если потеряем друг друга из виду, вернемся не позже чем через полчаса.

Партия двинулась веером вверх по склону горы, с севера нависшей над бухтой Сор-Хамна. Во всяком случае, в ту сторону направились остальные. Я же пошел к блоку, где стучал дизель, — самый удобный и теплый уголок, где можно спокойно отсидеться человеку, не желающему, чтобы его нашли. Выключив фонарь, я неслышно открыл дверь и проник внутрь. Не успел я сделать и шага, как невольно выругался, споткнувшись обо что-то мягкое и едва не растянувшись во весь рост. Я тут же снова включил фонарь.

И ничуть не удивился, узнав в распростертой на полу фигуре штурмана. Он привстал, что-то промычав, поднял руку, защищая глаза от яркого света, и снова опустился на пол, прикрыв веки. Левая щека у него была в крови.

Покачиваясь из стороны в сторону, он застонал, казалось теряя сознание.

— Очень больно, Смит? — поинтересовался я. Он снова застонал.

— Вот что получается, если провести по физиономии горстью смерзшегося снега, — упрекнул я его. Штурман перестал качаться и стонать.

— Комедия предусмотрена программой на более позднее время, — холодно заметил я. — А пока изволь объяснить, почему ты вел себя как последний дурак.

Я положил фонарь на кожух генератора так, чтобы луч был направлен в потолок. При тусклом свете я увидел, как с деланно непроницаемым лицом Смит поднимается на ноги.

— Что вы имеете в виду?

— Пи-Кью-Эс 18213, Джеймс Р. Хантингдон, служащий судоходной компании «Голдер Гринз и Бейрут», скрывающийся под псевдонимом Джозеф Рэнк Смит, вот кого я имею в виду.

— Очевидно, последний дурак тоже относится ко мне, — ответил Смит. Неплохо бы и вам представиться.

— Доктор Марлоу, — сказал я. Лицо Смита было все так же непроницаемо. Четыре года и четыре месяца назад, когда мы заставили тебя докинуть насиженное местечко старпома этого допотопного танкера, мы предполагали, что ты сделаешь у нас карьеру. Причем блестящую. Еще четыре месяца назад мы придерживались того же мнения. Но теперь я далеко не уверен в этом.

— На Медвежьем не очень-то сподручно меня увольнять, — невесело улыбнулся штурман.

— Если сочту нужным, уволю хоть в Тимбукту, — ответил я назидательным тоном. — Перейдем к делу.

— Могли бы дать о себе знать, — заметил он огорченно.

На его месте и я бы не веселился.

— Я только начал догадываться. Но точно не знал, что на борту есть кто-то еще, кроме меня.

— А тебе и не следовало знать. И догадываться не следовало. Надо было выполнять приказания. И только. Помнишь последнюю строчку в инструкции?

Цитата из Мильтона. Она была подчеркнута. Это я ее подчеркнул.

— "Кто лишь стоит и ждет, он тоже верно служит", — произнес Смит.

— Вопрос в том, стоял ли ты и ждал. Черта с два. Данные тебе указания были простыми и четкими. Находиться на борту «Морнинг роуз» до тех пор, пока с тобой не свяжутся. Не предпринимать, повторяю, не предпринимать никаких самостоятельных шагов, не пытаться ничего выяснять, неизменно вести себя как подобает заурядному офицеру торгового флота. Этого ты не сделал. Мне было нужно, чтобы ты оставался на судне, Смит. А ты зачем-то спрятался в этом Богом забытом сарае на острове Медвежий. Какого черта ты не выполнил мои указания?

— Виноват. Но я думал, что на судне я один. Обстоятельства диктовали новую тактику. Четыре человека умерли таинственной смертью, еще четыре едва не последовали за ними... Что же, черт побери, было мне делать? Сидеть сложа руки? Не проявлять инициативы, не думать своей головой хотя бы раз в жизни?

— Да, надо было ждать указаний. А теперь ты что наделал? У меня словно одна рука осталась. Второй был траулер, и по твоей вине я его лишен. Я рассчитывал, что можно будет распоряжаться им в любое время дня и ночи. А теперь такой возможности нет. Кто сумеет удержать судно неподалеку от берега ночью или привести его в бухту в пургу? Тебе, черт побери, хорошо известно, что этого не сможет никто. Капитану Имри и по спокойной реке среди бела дня траулер не провести.

— Выходит, у тебя есть рация? Чтобы связаться с судном?

— Разумеется. Вмонтирована в медицинский саквояж. Размером не больше полицейской рации, но радиус действия у нее приличный.

— Связаться с «Морнинг роуз» будет довольно сложно: ведь судовой приемопередатчик выведен из строя.

— Глубокая мысль, — заметил я. — А кто виноват?

Зачем было в рулевой рубке во всеуслышание заявлять о том, как просто будет вступить в контакт с кораблями НАТО и позвать их на помощь? Умник, все это время стоявший на крыле мостика, ловил каждое твое слово. Да-да, на снегу были мои следы. Ими-то он и воспользовался и быстренько сбегал за молотком.

— Пожалуй, мне следовало быть поосмотрительней. Могу принести свои извинения.

— Я и сам-то оказался не на высоте, так что с извинениями подождем. Раз ты здесь, то мне теперь можно меньше опасаться удара в спину.

— Так они за тобой охотятся?

— Без сомнения. — Я рассказал Смиту вкратце все, что сам знал, не делясь подозрениями, чтобы не морочить ему голову зря. — Чтобы работать согласованно, договоримся, что инициатором действий, которые я, вернее мы, сочтем необходимыми, буду я. Естественно, ты можешь действовать по обстоятельствам и самостоятельно, если окажешься в опасности. Заранее разрешаю тебе разделаться с любым.

— Приятно слышать. — Лицо штурмана впервые осветилось улыбкой. — Еще приятнее было бы знать, зачем мы — ты, как я понял, крупный чиновник британского казначейства, и я, мелкая сошка в той же конторе, — забрались на этот гнусный остров.

— У казначейства лишь одна забота — деньги и только деньги, в том или ином виде. Не наши собственные деньги, не деньги, принадлежащие британскому правительству, а так называемые грязные деньги. В таких делах мы сотрудничаем в тесном контакте с национальными банками других государств.

— Для таких бедняков, как я, понятия «грязные деньги» не существует.

— Даже ты с твоим грошовым жалованьем не захочешь к ним прикасаться.

Это незаконные трофеи второй мировой войны. Деньги, добытые кровью, вернее ничтожная их часть. Еще весной 1945 года Германия обладала несметными богатствами, но к лету того же года сейфы ее опустели. И победители, и побежденные нагрели руки, таща все, что попадается на глаза, — золото, драгоценные камни, картины старых мастеров, ценные бумаги (облигации немецких банков, выпущенные сорок лет назад, в цене до сих пор), — и растащили их кто куда. Вряд ли нужно говорить, что никто из участников этой акции не уведомил надлежащие учреждения об источниках их доходов. — Взглянув на наручные часы, я сказал:

— Наши друзья, обеспокоенные твоим исчезновением, прочесывают в эту минуту остров Медвежий, вернее незначительную его часть. На поиски отведено полчаса. Минут через пятнадцать мне придется притащить тебя в бессознательном состоянии.

— Скучная задача, — вздохнул Смит. — Я имею в виду эти сокровища. А много ли их было всего?

— Все зависит от того, что ты подразумеваешь под словом «много».

Предполагается, что союзникам, то есть Великобритании, американцам и русским, которых мы привыкли обвинять во всех смертных грехах, удалось завладеть примерно двумя третями этих богатств. Выходит, в распоряжении нацистов и их сторонников остается около трети, что, по скромным подсчетам, повторяю, по самым скромным подсчетам, составляет около трехсот пятидесяти миллионов. Естественно, фунтов стерлингов.

— В общей сложности миллиард!

— Плюс-минус сто миллионов.

— Детское замечание насчет скучной задачи беру назад. Забудь о нем.

— Договорились. Сокровища эти оказались в самых неожиданных местах.

Естественно, часть из них лежит на тайных счетах в банках. Часть, несомненно в виде золотых монет, покоится на дне высокогорных озер. Все попытки поднять их на поверхность не дали результатов. Мне известно, что два полотна кисти Рафаэля находятся в подземной галерее одного миллионера в Буэнос-Айресе, картина Микеланджело — в Рио, несколько Халсов и Рубенсов хранятся в нелегальной коллекции в Нью-Йорке, один Рембрандт — в Лондоне. Владельцы их — это лица, находящиеся или находившиеся в составе правительства или верховного командования армий тех стран, о которых шла речь, или же связаны с упомянутыми учреждениями. Сами же правительства ничего с ними сделать не могут, да, похоже, и не хотят. Вполне возможно, что они извлекают из этого известную выгоду. В конце 1970 года один международный каратель решил продать немецкие ценные бумаги, выпущенные еще в 1930-х годах, общей стоимостью в тридцать миллионов и обратился поочередно к финансовым кругам Лондона, Нью-Йорка и Цюриха. Однако федеральный банк Западной Германии заявил, что оплатит их в том лишь случае, если будет установлен подлинный владелец этих бумаг. Дело в том, что эти ценные бумаги в 1945 году были изъяты из сейфов Рейхсбанка специальным подразделением советских войск.

Но это, так сказать, лишь верхушка айсберга. Наибольшая часть сокровищ спрятана, а незаконные их владельцы все еще боятся превратить их в наличные.

В Италии создана специальная правительственная комиссия, руководитель которой профессор Сивьеро утверждает, что местонахождение самое малое семисот картин старых мастеров — многие из них поистине бесценны — до сих пор неизвестно. Другой эксперт, Симон Визенталь, его австрийский коллега, по существу, повторяет его слова. Он, кстати, заявляет, что бессчетное количество военных преступников, к примеру высших чинов СС, живут припеваючи, пользуясь зашифрованными вкладами, размещенными в банках, разбросанных по всей Европе.

Сивьеро и Визенталь — признанные авторитеты по вопросу о возвращении национальных сокровищ. К сожалению, существует горстка экспертов — их три-четыре человека, которые знают дело не хуже, если не лучше, но, к несчастью, не придерживаются высоких принципов морали в отличие от первых, которые чтят закон. Имена их известны, но люди эти неприкасаемы, поскольку не совершили явных преступлений. Даже после того как они были замешаны в аферу с акциями, выяснилось, что акции подлинные. И все-таки это преступники международного масштаба. Самый ловкий и преуспевающий из этой группы находится среди нас на острове Медвежий. Это Иоганн Хейсман.

— Хейсман?

— Он самый. Весьма одаренный юноша.

— Но как это возможно? Хейсман? Зачем ему это понадобилось? Ведь он всего два года назад вернулся...

— Знаю. Всего два года назад он совершил невероятно дерзкий побег из сибирской ссылки и приехал в Лондон. Шум толпы, телеоператоры, метровые статьи в газетах... А красный ковер, который ему постлали под ноги, растянулся бы от Тилбери до Томска. Как может Хейсман быть мошенником, если все это время он был занят своей старой любовью — кинематографом? И все же это так. Мы установили, что перед войной они с Отто были компаньонами, владельцами киностудии. Выяснилось, что они даже учились в одной гимназии.

Известно и то, что во время аншлюса Хейсман сбежал не туда, куда следует, а Отто — куда следует. Известно также, что Хейсман, в то время питавший симпатии к коммунистам, был бы «желанным» гостем третьего рейха. А потом началась запутанная история, одна из многих, какие случались в Центральной Европе во время войны, когда работали двойные и тройные агенты. По-видимому, Хейсману, с его просоветскими взглядами, разрешили приехать в Россию, а оттуда его отослали назад в Германию. Здесь ему приказали сообщить русским ложные сведения, на первый взгляд казавшиеся правдивой информацией.

— И почему он на это согласился?

— Потому что жена его и двое детей были арестованы. Причина вполне убедительная, не так ли? — Смит кивнул. — Когда война кончилась, русские, войдя в Берлин, захватили архивы гестапо и, выяснив, какую информацию поставлял им Хейсман, сослали его в Сибирь.

— На их месте я бы тут же расстрелял его.

— Они так бы и поступили, если бы не одно обстоятельство. Я тебе уже говорил, что Хейсмана голыми руками не возьмешь. В конечном счете оказалось, что он, ведя тройную игру, всю войну работал на русских. Четыре года он добровольно работал на гитлеровцев и с помощью сотрудников абвера шифровал ложную информацию. Однако немецкие разведчики так и не догадались, что Хейсман использовал личный шифр. После войны русские вывезли его из Германии под видом ссылки в Сибирь для его же блага. По нашим сведениям, ни в какую ссылку его не отправляли, а его жена и две замужние дочери безбедно живут в Москве и поныне.

— Так он все это время работал на русских? — растерянно спросил Смит. Я ему посочувствовал: такую тонкую игру, какую вел Хейсман, не каждому под силу понять.

— Уже в новом качестве. В течение последних восьми лет мнимой ссылки Хейсмана под разной личиной видели в Северной и Южной Америке, в Южной Африке, Израиле и, хочешь верь, хочешь не верь, в лондонском отеле «Савой».

Мы знаем, но не можем доказать, что все эти поездки были каким-то образом связаны с усилиями русских отыскать нацистские ценности. Не забывай, что у Хейсмана былипокровителииз числа крупныхфункционеров национал-социалистской партии, высших чинов СС и абвера. Он как никто другой подходил для выполнения заданий подобного рода. После «побега» из Сибири он снял в Европе два фильма, один из них в Пьемонте. Некая старушка жаловалась, что у нее с чердака как раз в это время пропали картины. Второй фильм он снимал в Провансе. Один старый деревенский адвокат вызвал полицию, заявив, что у него из конторы исчезло несколько ящиков с облигациями. Представляли ли полотна и облигации какую-то ценность, мы не знаем; еще меньше известно о том, имеет ли Хейсман какое-то отношение к этим пропажам.

— Ты мне столько наговорил, что не сразу переваришь, — пожаловался Смит.

— И то правда.

— Не возражаешь, если я закурю?

— Даю пять минут! А потом потащу тебя за ноги.

— Лучше за руки, если тебе все равно. — Смит зажег сигарету и задумался. — Выходит, нам надо выяснить, что нужно Хейсману на острове Медвежий?

— Затем мы здесь и находимся.

— У тебя есть какие-нибудь соображения?

— Никаких. Но, думаю, поездка его как-то связана с деньгами. Хотя какие тут можно найти деньги? И все же такое не исключено. Возможно, это маневр, позволяющий ему подобраться к деньгам. Как ты уже успел понять, Иоганн очень замысловатый господин.

— А есть ли тут какая-то связь с киностудией? С его старым другом Джерраном? Или же он использует их как прикрытие?

— Не имею ни малейшего представления.

— А Мэри Стюарт? Девушка, которая тайно встречается с ним? Какое отношение она имеет ко всему этому?

— Ответ тот же. Мы о ней знаем очень мало. Знаем ее подлинное имя, она его не скрывала, как не скрывала ни возраста, ни места рождения, ни национальности. Нам также известно, правда не от нее самой, что мать ее латышка, а отец немец.

— Вот как! Наверное, служил в вермахте, абвере или СС?

— Вполне возможно. Мы этого не знаем. В иммиграционных анкетах она указывает, что родители ее умерли.

— Выходит, наша контора ею тоже интересуется?

— У нас есть информация о всех лицах, связанных с киностудией «Олимпиус продакшнз». Так что проводить самостоятельное расследование тут ни к чему.

— Итак, фактов никаких. Но, может быть, у тебя есть какие-то догадки, предположения?

— Догадки дешево стоят.

— Да я и не рассчитывал, что от них будет какой-то прок, — пожевал сигарету Смит. — Прежде чем мы уйдем отсюда, хочу высказать два соображения.

Во-первых, Иоганн Хейсман — всемирно известный и весьма преуспевающий профессионал. Так?

— Он всемирно известный преступник.

— "Что в имени? Ведь роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет". Дело в том, что люди такого сорта стараются избежать насилия, разве не так?

— Совершенно верно. Они считают это ниже своего достоинства.

— Ты когда-нибудь слышал, чтобы кто-то упоминал имя Хейсмана в связи с насилием?

— Такого случая не припомню.

— Но за последние двое суток произошло несколько событий, так или иначе связанных с насилием. И если не Хейсман, то кто другой организатор этих преступлений?

— Я не говорю, что это не Хейсман. Леопард может сменить шкуру.

Возможно, он оказался в таком положении, что иного выхода не было. Может быть, у него есть сообщники, которые готовы прибегнуть к насилию и не разделяют его принципов. Возможно, преступник вовсе не связан с Хейсманом.

— Вот это мне по душе, — заметил Смит. — Простые, без выкрутасов, ответы. И еще одно обстоятельство, которое ты, возможно, упустил из виду.

Если наши «друзья» охотятся на тебя, то есть все основания полагать, что они идут и по моему следу. Вспомним любителя подслушивать чужие разговоры, поднявшегося на мостик.

— Я вовсе не упускал этого из виду. И не только в связи с его появлением на мостике, хотя этот факт дал пищу для размышлений, но в связи с твоим «исчезновением». Неважно, какого мнения придерживается на этот счет большинство, но кто-то один, может, несколько человек убеждены, что ты сбежал с судна преднамеренно. Теперь ты меченый, Смит.

— Выходит, когда ты притащишь меня в барак, не все будут жалеть от души бедного старого Смита? Кто-то может усомниться в подлинности моих ран?

— Сомневаться никто не станет. Всем и так понятно, в чем дело. Но мы должны сделать вид, будто не замечаем этого. — С этими словами я подхватил Смита под мышки и поволок. Голова у него болталась из стороны в сторону, руки и ноги волочились по снегу. Метрах в пяти от двери в основной блок вспыхнули два фонаря, выхватив нас из темноты.

— Так вы нашли его? — спросил Гуэн, рядом с которым стоял Харботтл. Молодчина! — Мне показалось, что Гуэн был искренен.

— Да. Метров четыреста отсюда, — произнес я, часто дыша, чтобы дать им понять, что такое тащить по неровной, заснеженной местности детину весом в девяносто килограммов. — Нашел его на дне лощины. Помогите, пожалуйста.

Гуэн и Харботтл помогли мне внести Смита в жилой блок и положить его на раскладушку.

— Господи! Господи! — ломал руки Отто с мукой на лице: еще один человек сел на шею. — Что же с ним, беднягой, случилось?

Кроме Джеррана в помещении находилась одна Джудит Хейнс. Она и не подумала отодвинуться от печки, которую монополизировала. Очевидно, зрелище потерявших сознание мужчин было ей не в новинку: при появлении Смита она и бровью не повела.

— Не знаю, — произнес я, переводя дыхание. — По-моему, упал с высоты и головой ударился о валун.

— Сотрясение мозга?

— Возможно. — Проведя пятерней по волосам штурмана и не обнаружив на поверхности черепа никаких повреждений, воскликнул:

— Ну конечно!

Все выжидающе посмотрели на меня.

— Бренди, — сказал я, обращаясь к Отто. Достав стетоскоп, сделал вид, что прослушал больного, затем заставил штурмана выпить глоток-другой коньяка. Штурман закашлялся и застонал. Для человека, не привыкшего к подмосткам, Смит сыграл свою роль превосходно и закончил представление тем, что изрыгнул поток ругательств и изобразил на своем лице ужас, когда я сообщил, что судно ушло без него.

Пока разворачивалось это представление, в комнату сходились остальные участники поисковой группы, Исподтишка я наблюдал за ними, но все мои труды оказались напрасными: если кто-то и испытал при виде Смита чувство, отличное от чувств изумления или облегчения, то не подал и виду. Да и могло ли быть иначе.

Минут десять спустя внимание всех присутствующих, потерявших интерес к Смиту, привлек тот факт, что ни Аллена, ни Страйкера нет среди пришедших.

Вначале я объяснил отсутствие именно этих двоих случайностью, через пятнадцать минут нашел его странным, а когда прошло двадцать минут заподозрил неладное. Такое чувство, я заметил, было у всех. Забыв про монополию на печку, Джудит Хейнс нервно расхаживала по комнате, ломая руки.

Остановившись передо мной, она наконец воскликнула:

— Мне это не нравится! — В голосе ее звучала тревога. — Что с ним?

Почему его так долго нет? Он там вместе с этим Алленом. Что-то случилось. Я знаю, знаю. — Видя, что я не отвечаю, Джудит спросила:

— Разве вы не отправитесь на поиски моего мужа?

— А разве вы искали мистера Смита? — огрызнулся я. В отличие от Лонни я не всегда расположен ко всем одинаково. — Когда ваш муж захочет вернуться, тогда и вернется.

Джудит посмотрела на меня без особой враждебности, беззвучно шевеля губами. Я понял: никакой ненависти к мужу она не испытывает, все это одни лишь сплетни, в глубине души она за него волнуется. Мисс Хейнс отвернулась, я протянул руку к карманному фонарю.

— Придется снова идти на поиски, произнес я. — Кто понесет носилки?

Сопровождать меня вызвались Конрад, Юнгбек, Хейтер и Хендрикс.

Добровольцев нашлось много. Да и кто-то еще может потеряться. Выйдя из барака каждый из пяти пошел на поиски, держась на расстоянии четырех метров друг от друга. Мы двинулись на север.

Полминуты спустя мы нашли Аллена. Вернее, он нас нашел. Увидев свет фонарей (свой фонарь он потерял), спотыкаясь и качаясь, будто пьяный, дрожа как в лихорадке, он кинулся к нам. Нам казалось не только бесполезным, но и жестоким расспрашивать юношу в таком состоянии, и мы внесли его в дом.

Посадив Аллена на табурет у печки, я осмотрел раненого. Положительно, день для него сложился неудачно, на этот раз ему досталось не меньше, чем утром. Над глазом две безобразные раны, правая щека в синяках и ссадинах, изо рта и носа течет кровь. Но самое неприятное — глубокая, до кости, рана на затылке. Кто-то здорово отделал беднягу.

— Что с вами случилось теперь? — спросил я. Юноша скривился: я начал обрабатывать ему лицо. — Вернее, вы знаете, что с вами произошло?

— Не знаю, произнесен хриплым голосом. На лице его появилась гримаса боли. — Не знаю. Не помню ничего.

— Ты попал в переделку, дружок, — сказал я. — Во второй раз. Кто-то нанес тебе травму, и нешуточную.

— Знаю. Но ничего не помню. Честное слово. Просто не представляю, что со мной произошло.

— Но вы должны были видеть нападавшего, — рассудительно заметил Гуэн. Вы должны были столкнуться с ним лицом к лицу. Господи Боже, у вас вся рубашка изорвана и нескольких пуговиц на куртке не хватает. Вы должны были хоть мельком увидеть лицо.

— Темно было, — промямлил Аллен. — Я ничего не увидел и не почувствовал. Помню только, как очнулся. Лежу на снегу, голова идет кругом, точно с похмелья. Затылок болит. Я понял, что у меня течет кровь. Прошу вас, не расспрашивайте. Что произошло, я не знаю.

— Нет, знаешь, знаешь! — расталкивая всех, закричала Джудит. Я был потрясен переменой в ее лице. Зубы оскалены, зеленые глаза превратились в щелки, лицо напоминало череп. — Лгун проклятый! — визжала она. — Решил отплатить ему? Подлый недоносок, что ты сделал с моим мужем? Отвечай!

Слышишь? Что ты с ним сделал? Где он? Где ты его бросил?

— Простите, мисс Хейнс, я не знаю... — испуганно, изумленно посмотрел на нее Аллен.

Выпустив когти, Джудит кинулась на юношу. Но я был готов к этому. Гуэн и Конрад тоже. Она вырывалась, словно дикая кошка, осыпая Аллена площадной бранью, затем обмякла. Мисс Хейнс часто дышала, готовая разрыдаться.

— Ну, успокойся, девочка, успокойся, — говорил Отто. — К чему...

— Не успокаивай меня, старый подонок! — визжала Джудит. Привыкший к поношениям со стороны дочери, Отто Джерран и это оскорбление воспринял как должное. — Ты лучше узнай, что сделал этот гад с моим мужем. Почему ты этого не делаешь?

Понемногу Джудит успокаивалась, и, видя, что она не намерена ни на кого нападать, мы ее отпустили. Но, схватив фонарь, она тут же кинулась к двери.

— Задержите ее, — произнес я. Хейтер и Юнгбек преградили ей путь.

— Пустите меня, пустите! — кричала бедная женщина. Но ни Хейтер, ни Юнгбек не сдвинулись ни на шаг, и Джудит повернулась ко мне. — Какого черта ты тут распоряжаешься? Я хочу найти Майкла!

— Простите, мисс Хейнс, — ответил я. — Вы в таком состоянии, что никого не сможете найти. Вы побежите куда глаза глядят и через пять минут заблудитесь. Мы сами отправимся на его поиски.

Со сжатыми кулаками и оскаленными зубами Джудит шагнула к отцу.

— И ты позволяешь ему так обращаться! Со мной! — она сверкнула глазами в мою сторону. — Слизняк! Вот ты кто! Тряпка! Всякий, кому не лень, об тебя ноги вытирает. — Отто нервно заморгал, но ничего не ответил. — Разве я не твоя дочь? Разве не ты тут хозяин, будь ты неладен? Кто тут распоряжается?

Ты или доктор Марлоу?

— Ваш отец, — сказал Гуэн. — Естественно. Но, не в обиду доктору будь сказано, мы его нанимали не для мебели. Было бы глупо с нашей стороны мешать доктору Марлоу заниматься своим делом.

— Хотите сказать, что я больная? — Кровь отхлынула от ее щек, она еще больше подурнела. — Это вы хотите сказать? Может быть, душевнобольная!

Я не стал бы осуждать Гуэна, если бы он напрямик ей ответил: «Да», но Гуэн был слишком уравновешен и воспитан, чтобы допустить такую бестактность.

Кроме того, он, думаю, не раз видел Джудит в таком состоянии. Спокойно, но не снисходительно он произнес:

— Ничего подобного я не имел в виду. Разумеется, вы расстроены и издерганы. Ведь это ваш муж потерялся. И все же я согласен с доктором Марлоу, вам не следует отправляться на поиски Майкла. Мы скорее найдем его, если вы не станете нам мешать, Джудит.

Она заколебалась, готовая устроить истерику или скандал. Наложив пластырь на рану на голове у Аллена, я заметил:

— Пока достаточно. Когда вернемся, придется выстричь этот участок и наложить несколько швов. И уже у самой двери я негромко сказал Гуэну:

— Не разрешайте ей нападать на Аллена, хорошо? — Гуэн кивнул. Заклинаю вас, уберегите от нее и маленькую Мэри.

Гуэн удивленно взглянул на меня:

— Эту девочку?

— Эту девочку. После Аллена на очереди она. Я вышел из барака в сопровождении той же четверки. Закрыв дверь последним, Конрад не удержался от восклицания:

— Вот тебе и кинозвезда. Ну и ведьма!

— Она немного расстроена, — кротко заметил я.

— Немного расстроена! Я за тридевять земель убегу, если она расстроится по-настоящему. Как вы думаете, что случилось со Страйкером?

— Не имею представления, — ответил я. Поскольку было темно, придавать лицу выражение искренности не понадобилось. Придвинувшись поближе к Конраду, тихо, чтобы никто не услышал, я сказал:

— Поскольку кругом одни чокнутые, думаю, вас не удивит странная просьба еще одного чокнутого.

— Я разочаровался в вас, доктор. А я-то думал, что мы с вами принадлежим к числу немногих почти нормальных людей.

— Если судить по нынешним меркам, то всякий умеренно чокнутый может считаться нормальным.

Вам что-нибудь известно о прошлом Лонни? Помолчав, Конрад спросил:

— А разве у него есть прошлое?

— Прошлое есть у всех. Если вы имеете в виду преступное прошлое, то его у Лонни нет. Мне необходимо выяснить, был ли он женат и имел ли семью.

Только и всего.

— Почему бы вам не узнать у него самого?

— Если бы я был с ним на короткой ноге, то не стал бы к вам обращаться.

Снова молчание.

— Марлоу ваша настоящая фамилия, док?

— Фамилию не менял. Кристофер Марлоу. Так указано в паспорте, метрическом свидетельстве, водительском удостоверении.

— Кристофер Марлоу. Совсем как у одного драматурга.

— Мои родители увлекались литературой.

— А-а. — Конрад еще помолчал, а потом сказал:

— Помните, что произошло с вашим тезкой? Ударом ножа в спину его убил приятель. Ему и тридцати не было.

— Не беспокойтесь. Мое тридцатилетие скрылось в дымке времени.

— Вы действительно доктор?

— Да.

— И кое-что еще, правда?

— Правда.

— Лонни. Семейное положение. Имеет детей или бездетен. Можете положиться на меня, не разболтаю.

— Спасибо, — сказал я, и мы разошлись. Мы шли на север по двум причинам: ветер, а значит и снег, били нам в спину, тем самым ускоряя наше продвижение. Кроме того, Аллен появился именно с той стороны. Несмотря на уверения Аллена, что он ничего не помнит, я был убежден, что мы должны найти Страйке-ра где-то поблизости. Так оно и оказалось.

— Сюда! Сюда! — Хотя снежная пелена заглушала звуки, высокий голос Хендрикса был слышен отчетливо. — Я нашел его!

Он действительно нашел Страйкера. Раскинув руки и ноги, тот — лежал на снегу вниз лицом. У левого плеча валялся гладкий яйцевидный камень.

Наклонись, я осветил его фонарем и разглядел несколько волосков, прилипших к темному пятну. Без сомнения, этот камень и явился орудием убийства. Смерть, по-видимому, наступила мгновенно.

— Он мертв! — с изумлением воскликнул Юнгбек.

— Совершенно верно, — отозвался я.

— Убит!

— И это верно. — Я попытался перевернуть Майкла Страйкера на спину, но это удалось сделать лишь с помощью Конрада и Юнгбека. Верхняя губа убитого была рассечена от самой ноздри, один зуб выбит, на левом виске кровавое пятно.

— Клянусь, драка была отчаянная, — проговорил Юнгбек. — Не думаю, что убил его этот мальчишка Аллен.

— Я тоже этого не думаю, — сказал я.

— Аллен? — изумился Конрад. — Готов поклясться, он сказал правду. Как вы считаете, могло это произойти при временной потере памяти?

— С шишкой на голове можно наделать чего угодно, — ответил я. Возле убитого было много следов, уже засыпанных снегом. Кому они принадлежат, установить было невозможно. — Давайте отнесем его в барак, — предложил я.

Из-за того, что конечности убитого не гнулись — не вследствие трупного окоченения, а из-за мороза, — нести его оказалось несложно. После того как труп положили на снег возле барака, обратившись к Хендриксу, я сказал:

— .Зайдите в барак, попросите у Гуэна бутылку бренди. Скажите, что я заставил вас вернуться с дороги и захватить горячительного. И пусть Гуэн выйдет к нам.

Поняв, что случилась беда, Гуэн с опаской вышел из барака, осторожно закрыл дверь. При виде белого как мрамор изуродованного лица Страйкера он побледнел и сам.

— Господи Иисусе! — прошептал он. — Мертв?

Я ничего не ответил, лишь перевернул убитого на спину — и на сей раз с помощью Конрада и Юнгбека. Теперь это было сложнее. Издав гортанный звук, Гуэн лишь смотрел, как поземка заносит капюшон канадки Страйкера, пряча страшную рану на голове. Ветер, поворачивавший к югу, усилился, температура была около минус двадцати градусов по Цельсию. Лишь теперь я заметил, что весь дрожу от холода. Остальные чувствовали себя не лучше.

— Несчастный случай? — хриплым голосом спросил Гуэн.

— Нет, — ответил я. — Я видел камень, каким его убили.

У Гуэна снова вырвался нечленораздельный звук. Я продолжал:

— Оставить его здесь мы не можем, но и тащить труп в барак тоже нельзя.

Предлагаю отнести его в гараж.

— Да-да, в гараж, — машинально отозвался Гуэн.

— А кто сообщит обо всем мисс Хейнс? — спросил я. Делать это самому мне не очень хотелось.

— Что?.. — В голосе Гуэна прозвучало недоумение. — Что вы сказали?

— О случившемся необходимо уведомить жену. — Я врач, и выполнить эту миссию следовало мне, но получилось иначе. Дверь дома распахнулась, и на .пороге в обществе своих коккер-спаниелей появилась Джудит Хейнс. За ней маячили силуэты Отто и Графа. Молча постояв в проеме, она, словно во сне, приблизилась к телу мужа и склонилась над ним. Несколько мгновений спустя выпрямилась, растерянно оглянувшись вокруг, один миг смотрела на меня и, прежде чем кто-либо из нас успел кинуться к ней на помощь, словно подкошенная упала.

Сопровождаемые Отто, мы с Конрадом внесли ее в дом и положили на раскладушку, на которой недавно лежал Смит. Собак, с яростным лаем рвавшихся к хозяйке, пришлось привязать. Джудит побледнела как мел, дышала прерывисто.

Я приподнял ей веко правого глаза, не ощутив сопротивления. Широко открыв глаза и разинув рот, со сжатыми кулаками рядом стоял Отто.

— С ней все в порядке? — хрипло проговорил он. — Она...

— Она придет в себя, — ответил я.

— Может, дать ей нюхательной соли? — спросил он.

— Не надо. Нюхательная соль лишь поможет бедной женщине очнуться и осознать несчастье.

— А Майкл? Мой зять? Он... то есть...

— Вы же видели, почти сердито ответил я. — Мертв, конечно мертв.

— Но как, как это произошло?

— Его убили.

Последовали восклицания, вздохи, затем наступило молчание, подчеркиваемое шипением ламп Кольмана. Я не стал наблюдать реакцию со стороны присутствующих, поняв, что все равно ничего не узнаю, и лишь растерянно смотрел на лежащую без чувств Джудит. Решительный, обходительный, циничный Страйкер испытывал страх перед этой женщиной. Чем это объяснялось?

Тем, что она, будучи дочерью Джеррана, обладала властью и благополучие его целиком зависело от своенравной Джудит? Его патологической ревностью или дрянной натурой, способной на все что угодно? Или же она шантажировала, грозя в случае неповиновения обрушить на его голову все беды? А может, он по-своему любил жену и в надежде когда-нибудь добиться взаимности готов был терпеть все унижения и обиды? Этого я никогда не узнаю. В сущности, не сам Страйкер интересовал меня, а те обстоятельства, которые помогли бы объяснить столь неожиданную реакцию Джудит на смерть мужа. Ведь она презирала его. За то, что он от нее зависел, за его слабость, готовность сносить оскорбления, за трусость, пустоту и суетность, скрывавшиеся под столь мужественной личиной. Но, может быть, Джудит все же любила мужа за то, кем он был когда-то? Или кем мог стать? Или ее расстроила потеря мальчика для битья единственного в мире человека, на ком она могла безнаказанно точить свои когти? Она могла даже не отдавать себе отчета в том, что Майкл стал неотъемлемой частью ее существования. Самый невзрачный материал может стать краеугольным камнем. Убери его — и строение рухнет. Как ни парадоксально, но столь болезненная реакция на смерть мужа могла свидетельствовать о крайнем и неисправимом эгоизме. Джудит еще не до конца осознала, сколь жалка отныне ее участь: она осталась одна на целом свете.

Мисс Хейнс шевельнулась, поморгала ресницами и открыла глаза. Вспомнив, что случилось, всем телом вздрогнула. Я помог ей приподняться, и она огляделась.

— Где он? — едва слышно спросила она.

— Не беспокойтесь, мисс Хейнс, — отозвался я и зачем-то прибавил:

— Мы о нем позаботимся.

— Где он? — простонала бедная женщина. — Он мой муж, муж. Я хочу видеть его.

— Не надо, мисс Хейнс, — неожиданно ласково произнес Гуэн. — Доктор Марлоу прав, мы обо всем позаботимся. Мы его видели, вы лишь расстроите себя...

— Принесите его. Принесите его, — безжизненным, но твердым голосом приказала она. — Я должна снова увидеть его.

Я встал и направился к двери. Граф преградил мне путь. На породистом лице его были написаны отвращение и ужас.

— Вы не посмеете этого сделать. Зрелище кошмарное, отвратительное...

— А вы что думали? — Во мне кипела злость, но голос прозвучал устало. Если я этого не сделаю, она уйдет из дома. А ночь нынче не для прогулок.

Втроем — Юнгбек, Конрад и я — мы, внесли Страйкера в помещение и положили так, чтобы нельзя было видеть размозженный затылок. Поднявшись с раскладушки, Джудит Хейнс медленно, словно лунатик, подошла к мертвому и опустилась на колени. С минуту молча смотрела на него, затем протянула руку и нежно провела по изувеченному лицу. Никто не произнес ни слова, никто не пошевелился. Не без труда Джудит подняла правую руку мужа, хотела было сделать то же самое с левой, но, заметив, что рука стиснута в кулак, она осторожно разжала пальцы. На ладони убитого лежал коричневый круглый предмет. По-прежнему стоя на коленях, она взяла его и показала находившимся в комнате. Потом протянула Аллену. Все, словно сговорясь, посмотрели на юношу.

Обшитая коричневой кожей пуговица как две капли воды походила на те, что остались целыми на куртке Аллена.

Глава 9

Долго ли продолжалась тишина, лишь подчеркиваемая шипением ламп и воем ветра, я не знаю. Пожалуй, не больше десяти секунд. Но они показались вечностью. Глаза Аллена были прикованы к пуговице в руках Джудит Хейнс, взоры присутствующих устремлены на него самого. Эта маленькая обтянутая кожей пуговица точно заворожила нас.

Первой вышла из оцепенения Джудит Хейнс. Медленно, с усилием она поднялась и остановилась в нерешительности. Приняв это за чистую монету, я смотрел не на женщину, а на Конрада и Смита. Конрад опустил веки, дав понять, что знает, как надо действовать. Смит перевел взгляд в сторону Джудит Хейнс, и в тот момент, как она двинулась прочь от тела своего мужа, оба придвинулись друг к другу, преградив ей путь. Джудит Хейнс остановилась и, взглянув на мужчин, улыбнулась.

— В этом нет никакой необходимости, — произнесла она и швырнула пуговицу Аллену. Тот машинально поймал ее и растерянно поднял глаза на женщину. — Она ведь тебе еще пригодится, не так ли? — снова улыбнулась она и направилась в сторону своей комнаты.

Я облегченно вздохнул, впрочем, как и те, кто стоял поблизости.

Отвернувшись от Джудит Хейнс, я посмотрел на Аллена.

И снова реакция моя была ошибочной. Я инстинктивно чувствовал, что такое спокойствие и кротость не вяжутся с характером этой волчицы, но приписал их потрясению.

— Это ты его убил, ты! — вдруг завизжала она как бешеная. Однако еще больше ярости она проявила, набросившись на маленькую Мэри, так что та упала на спину. Джудит накинулась на нее, выставив острые ногти.

— Ах ты, сука, потаскуха, грязная тварь, убийца! Это ты убила его! Ты убила моего мужа! Ты! Ты! — рыдая, оскорбляла она перепуганную девушку.

Схватив одной рукой ее за волосы, другой Джудит норовила впиться ей в глаза, но тут подоспели Смит и Конрад. Оба рослые, сильные мужчины, но обезумевшая женщина дралась с таким остервенением, что понадобилось время, чтобы оторвать ее от жертвы. Но и теперь мисс Хейнс все еще не выпускала из пальцев волосы Мэри. Лишь после того как Смит бесцеремонно вывернул ей руку, Джудит вскрикнула от боли и отпустила волосы бедной девушки. Джудит поставили на ноги, но она продолжала кричать. Она дико выла, как воет перед смертью животное. Внезапно вой оборвался, ноги у мисс Хейнс подкосились, и Смит с Конрадом опустили ее на пол.

— Действие второе? — взглянул на меня, тяжело дыша, побледневший Конрад.

— Нет, это не было просто игрой. Не проводите ли Мэри в ее комнату? — Я посмотрел на потрясенную, всю в слезах девушку, но помочь не успел. Забыв о собственных ранах, Аллен опустился перед ней на колени и помог сесть. С помощью платка не первой свежести он принялся промокать три безобразные глубокие царапины на левой щеке Мэри. Оставив их вдвоем, я зашел к себе в комнату, взял шприц для внутривенных инъекций и направился к Джудит Хейнс.

Смит и Конрад стояли рядом, к ним присоединились Отто, Граф и Гуэн. При виде шприца Отто схватил меня за руку.

— Вы хотите сделать укол моей дочери? Ведь все кончилось. Вы видите, она без сознания.

— Хочу, чтобы она и впредь оставалась в таком состоянии, черт побери, ответил я. — В течение многих часов. Так будет лучше для нее и для всех нас.

Признаться, мне жаль вашу дочь, для нее это был такой удар. Но в данном случае я должен принять во внимание ее положение. Откровенно говоря, она сейчас невменяема и крайне опасна. Хотите еще раз взглянуть на то, что она сделала с Мэри?

Джерран не знал, что ответить, но Гуэн, как всегда спокойный и рассудительный, пришел мне на помощь:

— Доктор Марлоу абсолютно прав, Отто. Он старается ради блага Джудит.

Прийти в себя после подобного потрясения ей поможет лишь продолжительный отдых. Это для нее самое лучшее.

Я придерживался иного мнения. Самым лучшим средством была бы смирительная рубашка, однако я поблагодарил Гуэна кивком, сделал Джудит инъекцию, помог поместить больную в спальный мешок с «молнией» на боку и, проследив за тем, чтобы ее укрыли одеялами, вышел. Коккер-спаниелей я отвел к себе в комнату.

Посадив маленькую Мэри на скамью, Аллен продолжал вытирать кровь с ее щеки. Девушка перестала плакать и лишь изредка всхлипывала. Стоявший неподалеку Лонни с сочувствием смотрел на нее, качая головой.

— Бедная девочка, — произнес он вполголоса.

— Все будет в порядке, — сказал я в ответ. — Если чуть постараться, то рубцов не останется.

Я взглянул на тело Страйкера. Ясно было, что его нужно как можно скорее отнести в гараж: кроме Лонни и Аллена, все неотрывно смотрели на труп, он притягивал взгляды.

— Я не маленькую Мэри имел в виду, — отозвался Лонни, — я говорил о Джудит Хейнс. Бедная одинокая девочка.

Я пристально вгляделся в Гилберта, но ни следа иронии на его лице не было, Лонни действительно жалел Джудит.

— Лонни, вы не перестаете удивлять меня, — признался я.

Затопив печку, я поставил греться воду, затем повернулся к Страйкеру.

Смит и Конрад поняли меня без слов. Лонни настоял на том, чтобы пойти с нами. Оставив Страйкера в гараже, мы направились в барак. Смит и Конрад вошли внутрь, Лонни остался снаружи. Он стоял задумавшись и, казалось, не замечал ни ветра, ни пурги, ни лютого холода.

— Постою здесь немного, — проговорил он. — На свежем воздухе и голова лучше работает.

— Ни в коем случае, — возразил я. Забрав у него из рук фонарь, я направил луч в сторону соседнего хозяйственного блока. — Заходите. Прямо и налево.

Если охрана порядка на студии «Олимпиус продакшнз» была поставлена из рук вон плохо, то о запасах спиртного тут позаботились.

— Дорогой мой, — произнес Лонни, отбирая у меня фонарь. — Я сам проследил за разгрузкой.

— И за тем, чтобы не было замка, — добавил я.

— Даже если в замок и был, Отто все равно дал бы мне ключ.

— Дал бы ключ? — недоверчиво спросил я.

— Конечно. А вы решили, что я профессиональный взломщик? Как вы думаете, кто дал мне ключи от буфета на «Морнинг роуз»?

— Отто? — догадался я.

— Кто же еще?

— Чем вы его шантажируете, Лонни?

— Отто — очень добрый человек, — вполне серьезно ответил Гилберт. Разве я вам не говорил?

— Не помню, — ответил я, наблюдая за тем, как старик целеустремленно двигался по глубокому снегу к складу продуктов. Наконец я вошел в жилой барак.

Поскольку Страйкера унесли, внимание большинства обитателей барака было обращено на Аллена. Заметив это, тот убрал руку с плеча Мэри, хотя все еще продолжал вытирать кровь с ее щеки. Конрад, которому Мэри Стюарт нравилась все больше и который постоянно искал ее общества последние два дня, сидел рядом с латышкой, растирая ее руки (та, видно, пожаловалась, что озябла).В бараке действительно было все еще холодно. Мэри Стюарт смущенно улыбалась, но не противилась. Отто, Гуэн, Граф и Нил Дивайн, сидевшие возле печки, негромко переговаривались. Дивайн выступал в качестве не столько участника дискуссии, сколько бармена, расставляя стаканы и бутылки. Жестом Отто подозвал меня.

— После всего того, что нам пришлось вытерпеть, — произнес он, — думаю, необходимо восстановить силы. — Неслыханная щедрость Отто служила безусловным подтверждением того, насколько потрясен он случившимся. — Кроме того, нужно решить, что с ним делать.

— С кем?

— Разумеется, с Алленом.

— Ах, вот что. Прошу прощения, господа, но не рассчитывайте, что я стану участником попойки и обсуждения. — Я кивнул Аллену и маленькой Мэри, которые с некоторой опаской наблюдали за нами. — Простите, мне нужно заняться своими прямыми обязанностями.

Сняв с печки воду, успевшую нагреться, я принес ее к себе в комнату, накрыл белой тканью шаткий стол, поставил на него тазик, инструменты и нужные медицинские препараты. Войдя в общую комнату, подошел к углу, где сидели Конрад и Мэри Стюарт. Как и все остальные, они переговаривались почти шепотом — не то для того, чтобы их не слышали, не то под впечатлением смерти Страйкера. Теперь Конрад старательно массировал другую руку девушки.

— Извините, что помешал вам оказывать потерпевшей первую помощь, но. я хочу подлатать Аллена. Дорогая Мэри, не могли бы вы присмотреть за маленькой Мэри?

— Дорогая Мэри? — изумленно поднял он бровь.

— Я называю ее так, чтобы отличить ее от маленькой Мэри, — объяснил я.

— Кроме того, я обращаюсь к ней таким образом, когда мы вдвоем коротаем ночи.

При этих словах Мэри Стюарт слабо улыбнулась.

— Дорогая Мэри, — повторил Конрад одобрительно. — Мне нравится это.

Можно, я буду вас так называть?

— Не знаю, — ответила девушка полушутя-полусерьезно. — Не будет ли это нарушением авторских прав?

— Он может получить лицензию на временное их использование, — отозвался я. — В любой момент могу ее аннулировать. О чем это вы секретничали?

— Хотим узнать ваше мнение, док, — ответил Конрад. — Тот камень, которым ударили Страйкера, весит, думаю, килограммов тридцать. А вы как полагаете?

— Так и полагаю.

— Я спросил Мэри, смогла бы она поднять такой валун над головой. Она сказала: «Не смеши меня».

— Если она не переодетая олимпийская чемпионка, то вы действительно смешны. Конечно, поднять такой валун ей не под силу. А в чем дело?

— Взгляните на нее, — кивнул Конрад в сторону маленькой Мэри. — Кожа да кости. Представляете себе...

— Я бы хотел, чтобы Аллен слышал ваши слова.

— Вы знаете, что я хочу сказать. Под силу ли ей поднять такую глыбу?

Джудит Хейнс назвала ее убийцей. Правда, Мэри тоже участвовала в поиске, но каким образом...

— Думаю, мисс Хейнс имела в виду другое, — сказал я и отошел. Подозвав жестом Аллена, я обратился к Смиту, сидевшему поблизости:

— Мне нужен ассистент для операции. Нет ли у вас желания помочь?

— Есть, — ответил штурман, поднимаясь. — Готов заняться чем угодно, лишь бы не думать о том, какой рапорт составляет на меня капитан Имри.

Полагая, что природа с задачей справится лучше меня, я не стал возиться с лицом юноши и вместо этого занялся раной на затылке. Сделав заморозку, я выбрил кожу вокруг раны и кивком показал на нее Смиту. Тот широко открыл глаза, но не сказал ни слова. Я наложил восемь швов и заклеил рану лейкопластырем. Во время всей операции не было произнесено ни слова.

— Вы ничего не хотите сказать, доктор Марлоу? — не выдержал Аллен.

— Хороший лекарь за работой не болтает.

— Думаете так же, как и остальные, верно?

— Не знаю. Не знаю, что думают остальные. Ну, вот и готово. Зачешите волосы назад, и никто не догадается, что вы рано облысели.

— Хорошо. Спасибо вам. — Обернувшись, Аллен помолчал, затем горько спросил:

— Каким же негодяем я всем кажусь, верно?

— Только не доктору.

— Значит... Вы не думаете, что это сделал я?

— Нет, не думаю. День у вас тяжелый, вы потрясены больше, чем представляете себе. Когда новокаин перестанет действовать, вам будет больно.

Ведь ваша комната рядом с моей?

— Да, но...

— Когда я закончу с маленькой Мэри, я пришлю ее к вам.

Юноша хотел что-то сказать, но лишь устало кивнул и вышел.

— Какой кошмар, — произнес Смит. — Я насчет раны. Удар, видно, был страшный.

— Его счастье, что череп не проломлен. И вдвойне счастье, что сотрясение мозга небольшое.

— Ага. — Помолчав, Смит прибавил:

— Я не доктор и не мастер по части слов, но не кажется ли вам, что все теперь предстает в ином свете?

— А я доктор, и мне тоже так кажется. Поразмыслив, Смит добавил:

— Особенно если повнимательней посмотреть на Страйкера?

— Вот именно.

Я привел маленькую Мэри. Она была очень бледна, боязливо оглядывалась, но в целом держала себя в руках. Взглянув на Смита, она хотела что-то сказать, но передумала, позволив мне заняться ее лицом. Я продезинфицировал царапины и наложил на них лейкопластырь со словами:

— Некоторое время будете испытывать страшный зуд, но если потерпите и не сдерете пластырь, шрамов не останется.

— Спасибо, доктор. Постараюсь, — ответила девушка слабым голосом. Можно с вами поговорить?

— Разумеется. — Заметив, что она смотрит на Смита, я прибавил:

— Можете не волноваться. То, что вы сообщите мне, за пределы этой комнаты не выйдет.

— Понимаю, однако...

— Мистер Джерран угощает виски всех желающих, — спохватился Смит, направляясь к двери. — Ни за что не прощу себе, если не воспользуюсь случаем.

Не успел штурман выйти из комнаты, как маленькая Мэри схватила меня за лацканы пиджака. В лице ее были отчаяние и тревога, в глазах — мольба.

— Аллен не делал этого, доктор Марлоу. Я знаю. Клянусь, не делал.

Понимаю, обстоятельства против него. Эта утренняя драка, и снова драка, пуговица в руке мистера Страйкера и все остальное. Но я знаю, он этого не совершал, он сказал мне. Аллен не станет лгать! Он человека обидеть не способен, а не то что убить. И я его не трогала! — говорила она, стиснув кулачки. По щекам девушки лились слезы. За всю свою недолгую жизнь ей еще не приходилось попадать в такой переплет. Мотая головой, она восклицала:

— И я этого не совершала, она меня назвала убийцей! При всех назвала! Я не способна на такое, доктор Марлоу... Я...

— Мэри! — Я закрыл ей рот ладонью. — Вы и мухи не обидите, я это знаю.

И Аллен таков. Разве если только муха особенно назойлива. Да и то не уверен, что это у вас получится.

Убрав мою руку, Мэри широко раскрыла глаза:

— Так вы хотите сказать, доктор Марлоу...

— Хочу сказать: глупые вы гусята. Я не только не верю, что вы имеете какое-то отношение к смерти Страйкера, я это знаю.

Шмыгнув носом, бедная девочка продолжила:

— Вы очень добрый человек, доктор Марлоу. Хотите нам помочь...

— Да перестаньте вы. Я это могу доказать.

— Доказать? — В измученных глазах ее затеплился огонек надежды. Не зная, верить мне или нет, девушка повторила оцепенело:

— А она говорит, это я... я убила.

— Мисс Хейнс сказала это в переносном смысле, — возразил я. — А это разные вещи. Но и тут она ошиблась. Она хотела сказать, что вы ускорили смерть ее мужа, однако это не так.

— Ускорила?

— Да. — Взяв ее за руки, чтобы она больше не мяла мне одежды, я посмотрел на девушку, стараясь придать своему лицу выражение этакого доброго дядюшки. — Скажите мне, милая Мэри, вы когда-нибудь вздыхали под луной в обществе Майкла Страйкера?

— Я? Вздыхала?

— Мэри!

— Да, — произнесла она с несчастным видом. — То есть нет, не было этого.

— Вы очень понятно выражаетесь, — ответил я. — Тогда поставим вопрос иначе. Вы когда-нибудь давали мисс Хейнс повод для подозрений?

— Да. — Она снова шмыгнула носом. — .Вернее, он дал повод. — Не выказывая своей досады, я сочувственно посмотрел на девушку. — В тот день, когда мы отплыли из Уика, он позвал меня к себе в каюту. Он был в каюте один. Сказал, что хочет поговорить о фильме.

— На этот раз не о гравюрах, — заметил я. Растерянно взглянув на меня, Мэри продолжала:

— Он и не собирался говорить о фильме. Вы должны верить мне, доктор Марлоу!

— Я вам верю.

— Он закрыл дверь, схватил меня и начал...

— Избавьте меня от кошмарных подробностей. Когда этот негодяй стал к вам приставать, в коридоре послышался стук женских каблучков. Подлец сделал вид, будто это вы сами ему навязываетесь. Дверь открылась, появилась его дражайшая половина, он стал отбиваться от распутной помощницы режиссера со словами: «Что вы, что вы, Нанетта! Возьмите себя в руки! Как так можно!» или что-то в этом роде.

— Примерно так оно и было. — Вид у Мэри стал еще более жалким. Потом, спохватившись, она проговорила:

— А как вы узнали?

— Таких Страйкеров хоть пруд пруди. Сцена, которая последовала, была кошмарной.

— Было две сцены, — бесцветным голосом проговорила девушка. — Нечто похожее произошло на следующий день вечером. Джудит пригрозила пожаловаться своему отцу, мистеру Джеррану. Страйкер, конечно в ее отсутствие, заявил, что, если я вздумаю скандалить, он меня уволит. Ведь он продюсер картины.

Позднее, когда я... подружилась с Алленом, он сказал, что если захочет, то выгонит нас обоих и позаботится о том, чтобы ни одна киностудия не приняла нас на работу. Аллен сказал, что он не прав, что мы ни в чем не виноваты.

— И тогда Страйкер избил его. Не беспокойтесь, с Алленом все будет в порядке. Раненый странствующий рыцарь будет рядом с вами. — Я улыбнулся и чуть коснулся ее распухшей руки. — Зрелище стоит того, чтобы его увидеть.

Юный возлюбленный, обклеенный лейкопластырем. Вы его любите, Мэри?

— Конечно, — произнесла девушка торжественно. — Доктор Марлоу...

— Замечательный я человек?

Почти счастливо улыбнувшись, девушка вышла. Вслед за нею появился Смит.

Я рассказал ему то, что услышал.

— Этого и следовало ожидать, — отозвался штурман. — Истина становится очевидной, когда тебе ее вешают на нос и вдобавок лупят по голове дубиной.

Что же делать?

— А делать нужно вот что. Во-первых, надо реабилитировать этих двух влюбленных в глазах всей группы. Это не имеет значения в данный момент, но, полагаю, им хотелось бы, чтобы их товарищи не видели в них преступников и разговаривали с ними как с равными. Во-вторых, я не намерен сидеть тут без дела ближайшие двадцать два дня. И два-то дня слишком много. Быть может, мне удастся раззадорить неизвестного или неизвестных преступников, чтобы они начали действовать.

— По-моему, действий было достаточно, — заметил Смит.

— Возможно, ты и прав. В-третьих, для нас обоих жизнь могла бы стать гораздо легче и безопаснее, если бы мы вынудили всех наблюдать друг за другом, чтобы помешать преступникам напасть на нас врасплох.

— Ты берешь быка за рога, заметил Смит. — Сразу приступаешь к осуществлению своего плана. Начнешь с общей беседы?

— Начну с общей беседы со всей честной компанией. Я посоветовал Аллену отдохнуть пару часов, но, думаю, им с Мэри тоже следует присутствовать.

Смит вышел, следом за ним и я, В общей комнате, по-прежнему держа в руках стаканы, восседали, негромко переговариваясь, Гуэн, Отто и Граф.

Примеру их последовали и почти все остальные. Отто Джерран жестом подозвал меня.

— Одну минуту, — ответил я, направляясь к выходу. Задыхаясь от ледяного ветра, проникавшего в легкие, мешавшего идти, я с трудом двигался к складу продовольствия. Сидя на ящике, при свете фонаря Лонни любовно разглядывал янтарную жидкость в стакане.

— Ха! — воскликнул он. — Наш вездесущий лекарь. Знаете, когда вино придется мне отведать...

— Вино?

— Фигурально выражаясь. Когда пьешь благородное шотландское виски, половину удовольствия получаешь от его созерцания. Вы когда-нибудь пробовали пить в темноте? Безвкусное, затхлое, никакого букета. На эту тему можно написать целую монографию, — указал он в сторону штабеля ящиков, сложенных у стены. — Возвращаясь к моим рассуждениям насчет потустороннего мира, хочу сказать, что если открыты бары на острове Медвежий, то наверняка...

— Лонни, — прервал я его, — вы много потеряли. Отто угощает всех благородным виски. Причем наливает в большие стаканы.

— Я как раз собирался уходить. — Запрокинув голову, он опустошил стакан. — При мысли, что меня могут принять за мизантропа, меня охватывает ужас.

Я отвел этого друга рода человеческого в кают-компанию и сосчитал присутствующих. Двадцать один человек, включая меня, как и должно быть.

Двадцать вторая — Джудит Хейнс — лежит у себя в каюте и проснется не скоро.

Отто снова подозвал меня. На сей раз я повиновался.

— У нас состоялся своего рода военный совет, — с важным видом произнес он. — Мы пришли к определенному выводу и хотели бы услышать ваше мнение.

— Почему именно мое? Я рядовой служащий, как и все остальные, разумеется, за исключением вас троих и мисс Хейнс.

— Считайте, что вы кооптированы в совет директоров, — великодушно сказал Граф. — Конечно, временно и без выплаты жалованья.

— Нам важно узнать ваше мнение, — без обиняков заявил Гуэн.

— Мнение о чем?

— О мерах, которые следует принять по отношению к Аллену, — ответил Отто. — Я знаю, по закону каждый считается невиновным, пока не будет доказано обратное. Мы отнюдь не намерены предпринимать какие-то радикальные меры. Но мы хотим оградить себя...

— Как раз об этом я и хотел с вами поговорить, — сказал я. — Насчет того, чтобы оградить себя. С этой целью я обращаюсь к каждому из присутствующих.

— С какой целью? — грозно сдвинул брови Отто Джерран.

— Хочу сделать короткое объявление, — отозвался я. — Я не отниму у вас много времени.

— Я не могу вам этого позволить, — надменно произнес Отто. — Во всяком случае, пока вы не объясните нам суть вашего объявления. Лишь после этого мы можем дать или не дать свое согласие.

— Дадите вы свое согласие или нет, мне безразлично, — ответил я равнодушно. — Мне не потребуется ничье согласие, когда речь идет о жизни и смерти людей.

— Я запрещаю. Напоминаю вам о том, о чем вы сами мне напомнили. — Отто забыл, что следует говорить вполголоса, теперь все внимание присутствующих было приковано к нашему спору. — Вы мой служащий, сэр!

— Вот я и хочу в последний раз выполнить свой долг добросовестного служащего, — сказал я, плеснув в стакан виски из бутылки, из которой наливали себе Джерран и несколько других участников группы. — Общее здоровье! произнес я. -Я придаю этому тосту важное значение. Здоровье нам понадобится, чтобы покинуть этот остров живыми и невредимыми. Будем надеяться, что фортуна не отвернется ни от кого из нас. Что касается службы, Джерран, то можете считать, что с данной минуты я у вас больше не служу. Я не хочу работать на дураков. Более того, я не хочу работать на тех, кто, возможно, не только дурак, но и мошенник.

Отто посинел, не в силах ни вздохнуть, ни произнести хоть слово. На лице у Графа появилось задумчивое выражение. Гуэн оставался безучастен.

Оглядевшись, я продолжал:

— Излишне говорить о том, что очевидно. О том, что наша экспедиция оказалась удивительно неудачной, что ее преследовали несчастья одно за другим. Произошел ряд трагических и чрезвычайно странных событий. Умер Антонио. Это могло произойти в силу неблагоприятных обстоятельств; могло случиться и так, что он был убит по ошибке вместо кого-то другого. То же самое можно сказать и об обоих буфетчиках, Моксене и Скотте. Аналогичные покушения были, возможно, предприняты против мистера Джеррана, мистера Смита и молодого Сесила, присутствующих здесь. Могу с уверенностью заявить, что, не окажись я рядом, по крайней мере трех из них ждала бы участь Антонио.

Вам, возможно, покажется странным, почему столько внимания я уделяю случаям пищевого отравления, хотя и со смертельным исходом. Да потому, что у меня есть все основания считать, что смертельный яд, аконитин, содержащийся в корнях аконита, которые невозможно отличить по виду от хрена, был подмешан в пищу отдельным членам экипажа во время ужина, когда упомянутые лица отравились.

Мельком взглянув на присутствующих, я убедился: все были ошеломлены настолько, что даже не переглядывались и забыли о щедрости Отто. Глаза всех теперь были прикованы ко мне, все обратились в слух.

— Затем таинственно исчезает Холлидей. Не сомневаюсь, что причину смерти можно было бы установить при вскрытии, но я также не сомневаюсь и в том, что тело несчастного Холлидея лежит на дне Баренцева моря. Я думаю хотя это всего лишь предположение, — он погиб не в результате пищевого отравления, а потому, что выпил отравленное виски, предназначенное мне. — Я взглянул на Мэри Стюарт. Рот у нее открылся, глаза расширились в ужасе; кроме меня, этого не заметил никто.

Опустив ворот канадки, я показал собравшимся огромный синяк на левой стороне шеи.

— Такой синяк я мог получить сам, упав и ударившись обо что-то? Или возьмем случай с разбитой рацией. Могло ли это быть случайностью?

Пока это одни лишь предположения. Допускаю, в жизни случается так, что происходят еще более драматические, но никак между собой не связанные события. Но случайность, возведенная в энную степень, противоречит всем принципам теории вероятности. Думаю, вы согласитесь, что если нам удастся однозначно доказать, что налицо тщательно разработанное и тщательно осуществленное преступление, то новые трагические события следует считать не случайными, а преднамеренными убийствами для достижения цели, которая нам неизвестна, но которая имеет огромное значение для преступника.

Слушатели внешне никак не реагировали на мои слова. Исключение составлял один человек, возможно несколько.

— И это явное убийство совершено, — продолжал я. — Это неуклюжее убийство Майкла Страйкера было попыткой свалить вину за преступление, которого Аллен не совершал, на этого юношу. Не думаю, что убийца имел особо враждебные намерения относительно Аллена, просто он хотел отвести от себя подозрения. Полагаю, если бы вы хорошо взвесили обстоятельства, то пришли бы к такому же выводу.

При наличии доктора возложить вину на мальчишку никому не удастся.

Аллен заявляет, что не помнит ничего. Я целиком ему доверяю. Ему нанесен жестокий удар по затылку, рана до кости. Как ему не проломили череп, как он не получил сильного сотрясения мозга, уму непостижимо. Но он, должно быть, долгое время находился без сознания. Это свидетельствует о том, что нападавший, который, по его мнению, нанес юноше смертельный удар, находился в отличной физической форме. Неужели можно предположить, что Аллен, потеряв сознание, тотчас вскочил на ноги и сразил обидчика? Концы с концами не сходятся. Ответ однозначен: неизвестный подкрался к Аллену сзади и сбил его — нет, не руками, а каким-то тяжелым и твердым предметом, скорее всего камнем, их вокруг сколько угодно валяется. После того как юноша упал, он изранил ему лицо, разодрал куртку и оторвал пару пуговиц, чтобы создать впечатление, будто произошла стычка.

То же самое, но уже с летальным исходом произошло с Майклом Страйкером.

Убежден, не случайно Аллена ударили так, что он лишь потерял сознание, а Страйкера убили. Наш приятель, должно быть большой специалист в делах такого рода, знал, какое усилие необходимо в каждом случае. А это не так-то просто, как может показаться. Затем этот упырь имел глупость внушить нам, изувечив лицо Страйкеру, будто тот дрался с Алленом. Представьте себе всю гнусность натуры, способной преднамеренно изуродовать мертвеца...

На лицах слушателей было написано не отвращение, а ужас; разум отказывался признать, что такое может произойти. Никто не переглядывался, глаза всех присутствующих были прикованы ко мне.

— У Страйкера рассечена верхняя губа, выбит зуб, на виске большая ссадина, очевидно след от удара, нанесенного еще одним камнем. По-видимому, нападавший постарался, чтобы на руках и костяшках пальцев у него не осталось следов. Если бы рана была получена жертвой во время стычки, возникло бы обильное кровотечение и осталось бы много синяков. Ничего этого мы не наблюдаем, потому что Страйкер был мертв и кровообращение в его организме прекратилось до того, как ему были нанесены эти раны. Для вящего эффекта убийца вложил в руку Страйкера пуговицу, оторванную от куртки Аллена.

Кстати, на снегу нет следов, какие остаются при схватке; видны только следы двух человек, ведущие к тому месту, где лежал Страйкер. Затем следы одного из них уходят в сторону. Спокойно, без суеты он сделал свое дело, правда сделал его не очень чисто, и ушел.

Отхлебнув немного виски, которое, судя по превосходному качеству, было из собственных запасов Джеррана, я, чтобы произвести надлежащее впечатление, спросил:

— Вопросы есть?

Как и следовало ожидать, вопросов не было. Все были настолько заняты своими мыслями, что им было не до меня.

— Думаю, вы согласитесь, — продолжал я, — теперь у нас вряд ли есть основания полагать, что четыре человека, погибшие ранее, оказались жертвами роковой случайности. Лишь самые недалекие люди поверят, что между убийствами нет никакой связи и что они не являются делом рук одного и того же лица.

Итак, мы имеем дело с убийцей, который работает с размахом. Человек этот или безумец, или маньяк, злобное, жестокое чудовище, убивающее без разбору для достижения каких-то своих гнусных целей. Возможно также, что он и одно, и второе, и третье. Как бы то ни было, преступник находится здесь. Который же из вас?

Впервые слушатели мои отвели глаза, став исподтишка вглядываться друг в друга, словно надеясь, что им удастся разоблачить убийцу. Но никто за ними не наблюдал так внимательно, как я, посматривая поверх стакана. Однако убийца был слишком умен, чтобы попасться в столь нехитрую ловушку. Я терпеливо ждал, когда присутствующие перестанут озираться по сторонам, а затем произнес, чтобы вновь привлечь к себе внимание:

— Не знаю, кто из вас убийца, но могу с уверенностью определить, кто им не является. Вместе с отсутствующей мисс Хейнс нас двадцать два человека.

Девять из нас свободны от подозрений.

— Боже милостивый! — пробормотал Гуэн. — Боже милостивый! Это чудовищно, доктор Марлоу, уму непостижимо. Один из сидящих здесь, человек, которого мы знаем, убил пятерых? Этого не может быть!

— Сами знаете, что может, — возразил я. Гуэн промолчал. — Начнем с того, что я чист. Не потому, что мне это известно — всякий может так сказать о себе, — а потому, что были совершены попытки убить меня, причем последняя едва не завершилась успехом. Кроме того, в момент, когда Страйкер был убит, а Аллен ранен, я был занят тем, что тащил к лагерю мистера Смита.

Последнее было правдой, но не всей правдой до конца, и только убийца мог на это указать, но, поскольку теперь он охотился за мной, его мнение меня не интересовало, ведь он не мог его выразить.

— Вне подозрений и мистер Смит — не только потому, что в это время он был без сознания, но и потому, что едва не пал жертвой отравителя еще на судне.

— Тогда и я чист, доктор Марлоу! — послышался надтреснутый фальцет Герцога. — Я тоже не мог этим заниматься...

— Согласен, Сесил. Кроме того, что вас тоже пытались отравить, вам, не в обиду будь сказано, не под силу поднять тот камень, которым был убит Страйкер. Мистер Джерран также вне подозрений. Во-первых, он сам стал жертвой покушения, во-вторых, в момент убийства Страйкера он находился в жилом блоке. Разумеется, Аллен не имел никакого отношения к убийствам, как и мистер Гуэн, хотя тут вы должны поверить мне на слово.

— Что вы хотите этим сказать, доктор Марлоу? — спокойно спросил Гуэн.

— Когда вы впервые увидели убитого Страйкера, вы побледнели как полотно. Люди умеют владеть собой, но никто еще не научился краснеть и бледнеть когда ему вздумается. Если бы вы были подготовлены к подобному зрелищу, вы бы не побледнели. А вы изменились в лице, следовательно, для вас это явилось неожиданностью. Обеих Мэри придется исключить из числа подозреваемых, ни у одной из девушек не хватило бы сил бросить такой камень в Страйкера. То же самое касается и мисс Хейнс. Итак, по моим подсчетам, подозреваемых тринадцать. — Оглядев присутствующих, я всех пересчитал. Совершенно верно. Тринадцать. Будем надеяться, что число это для одного из вас окажется очень несчастливым.

— Доктор Марлоу, — произнес Гуэн, — полагаю, вам следует пересмотреть свое решение оставить службу у нас.

— Считайте, что я его пересмотрел. А то я начал уже ломать голову над тем, как заработать кусок хлеба. — Взглянув на свой пустой стакан, а затем на Отто, я продолжал:

— Поскольку я, так сказать, снова в штате, вы мне позволите?..

— Конечно, конечно. — Отто, с виду потрясенный услышанным, опустился на табурет и как-то разом обмяк, словно проколотый футбольный мяч, если такое сравнение применимо к груде сала. — Господи Боже! Один из сидящих здесь убийца. Один из нас загубил пять жизней! — Он содрогнулся всем телом, хотя в помещении стало значительно теплее. — Пять мертвецов! И негодяй, который отправил их на тот свет, среди нас!

Закурив сигарету, я пригубил виски и стал ждать новых замечаний. Ветер усилился, было слышно, как он стонет и воет, точно оплакивая погубленные жизни. Жутко было слышать этот реквием, но все превратились в слух, цепенея от леденящего ужаса.

Прошла целая минута, но никто не произнес ни слова, и я продолжал:

— Выводы напрашиваются сами собой. Во всяком случае, если подумаете хорошенько. Страйкер убит, как и четверо других наших товарищей. Кому нужна была их смерть? Зачем им было умирать? С какой целью их убили? Не маньяк ли их убил? И достиг ли он своей цели? Если нет или если убийца — психопат, то кто из нас на очереди? Кому предстоит умереть сегодня ночью? Можно ли спокойно разойтись по комнатам спать, зная, что в любую минуту к вам может войти убийца? Может, это сосед по комнате, который только и ждет, чтобы ударить ножом или задушить подушкой? Думаю, последнее наиболее вероятно.

Кому придет в голову, что преступник может действовать так безрассудно?

Разумеется, за исключением маньяка. Итак, нам предстоит бессонная ночь.

Возможно, мы сможем организовать бдение в течение одной ночи. Но сумеем ли мы продолжать такое дежурство двадцать две ночи? Может ли кто-либо из нас быть твердо уверен в том, что к возвращению «Морнинг роуз» он останется жив?

Судя по выражению лиц и гробовой тишине, такой уверенности не было ни у кого. Задумавшись над вопросом, который сам задал, я понял, что в гораздо большей мере он относится ко мне. Если преступник не маньяк, убивающий без разбору, а хладнокровен, расчетлив и поставил перед собой определенную цель, то следующая его жертва — это я. Не потому, что устранить меня входит в его планы, а потому, что я помеха их выполнению.

— Какова же должна быть наша тактика? — спросил я. — Разделимся на «чистых» и «нечистых» и перестанем общаться друг с другом? Возьмем, к примеру, завтрашнюю съемку. Мистер Джерран и Граф, насколько мне известно, отправляются к скалам — один «чистый», второй потенциально «нечистый». Может быть, мистеру Джеррану следует иметь при себе еще одного «чистого» для страховки? Хейсман на рабочей шлюпке намерен обследовать побережье вдоль бухты и, возможно, чуть южнее. Насколько мне известно, Юнгбек и Хейтер вызвались помочь ему. Невиновность всех троих, как вы заметили, не доказана.

Отправится невинная овечка вместе со злым волком или волками, а потом те вернутся и скажут, что бедняжка упала за борт и, несмотря на все их героические усилия, увы, погибла. Что уж говорить о, великолепных ущельях в южной части острова... Точно рассчитанный толчок локтем, умело подставленная подножка, а высота около пятисот метров... Костей не соберешь. Сложная проблема, не так ли, господа?

— Глупости, — громогласно заявил Отто. — Совершенные глупости.

— Неужели? — удивился я. — Тогда спросите у Страйкера, каково его мнение на этот счет. Или спросите Антонио, Холлидея, Моксена и Скотта. Когда ваша душа, мистер Джерран, будет созерцать с небес, как вас опускают в яму, вырубленную во льду, это вы тоже назовете глупостью?

Сразу сникнув, Отто потянулся к бутылке.

— Что же нам делать, скажите ради Бога?

— Не представляю, — произнес я. — Вы слышали, что я сказал мистеру Гуэну. Я вновь на службе у киностудии. В организацию экспедиции я лично не вложил ни гроша, но, как заявил мистер Гуэн капитану Имри, сами вы вложили в нее все свои средства. Думаю, решение следует принимать на уровне совета директоров — трех его членов, которые все еще в состоянии это сделать.

— Не соизволит ли наш служащий объяснить, что он имеет в виду? попытался улыбнуться Гуэн.

— Намерены вы продолжать съемки или не намерены, решать вам. Если по крайней мере человек шесть будут постоянно дежурить в жилом блоке, внимательно наблюдая и прислушиваясь к происходящему, то, вполне вероятно, мы сохраним свое здоровье в течение всех двадцати двух суток. Но это значит, что вы не сделаете ни одного кадра и понапрасну потратите вложенные средства. Не хотел бы я столкнуться с такой проблемой. У вас превосходное виски, мистер Джерран.

— Вижу, оно пришлось вам по вкусу, — отозвался Отто, попытавшись съязвить, но в голосе его прозвучала тревога.

— Не будьте — скаредным, — ответил я, наполняя стакан. — Настало время испытания душ.

Ответа Отто я не слушал, занятый собственными мыслями. Однажды, когда мы уже вышли из порта отправления, Граф что-то сказал по поводу хрена, и тут, точно фитиль, к которому поднесли спичку, в голове у меня вспыхнула догадка. То же самое произошло и сейчас.

Граф внимательно взглянул на меня.

— Снять с себя ответственность проще всего, но как бы вы сами поступили? — Улыбнувшись, он прибавил:

— Считайте, что я снова кооптировал вас в совет директоров.

— Предложил бы самое простое решение, — сказал я. — Я бы застраховал себя от нападения сзади и снимал бы этот окаянный фильм.

— Ах так, — кивнул Отто. Граф и Отто переглянулись, явно удовлетворенные предложенным выходом. — Но что бы вы посоветовали в данный момент?

— Когда у нас ужин?

— Ужин? — заморгал глазами Отто. — Около восьми.

— А сейчас пять часов. Соснуть на три часа, вот что бы я предложил.

Только не советую никому подходить ко мне ни под каким предлогом — попросить ли аспирина или пырнуть ножом. Нервы у меня на пределе, и я за себя не ручаюсь.

— А если я сейчас попрошу аспирина, вы меня не пришибете? откашлявшись, спросил Смит. — Или чего-нибудь посильней, чтоб уснуть. А то голова раскалывается.

— Уснете через десять минут. Только имейте в виду, проснувшись, будете чувствовать себя гораздо хуже.

— Хуже быть не может. Ведите меня к себе, давайте свое снотворное.

Войдя к себе в комнату, я повернул ручку окна с двойными стеклами и с трудом открыл его.

— А у вас открывается?

— Ты ничего не упускаешь из виду. Незваным гостям трудно будет проникнуть к тебе.

— Как же иначе? Неси сюда раскладушку. Можешь забрать ее из спальни мисс Хейнс.

— Хорошо. Там как раз есть лишняя.

Глава 10

Пять минут спустя, закутавшись так, что только глаза оставались не защищенными от летящего в лицо снега и ветра, уже не стонущего, а воющего по-волчьи над стылыми плоскогорьями острова, мы со штурманом стояли возле окна моей спальни, которое я закрыл, сунув сложенный вчетверо листок бумаги между рамой и косяком. Ручки снаружи не было, но я захватил с собой швейцарский армейский нож с множеством разных приспособлений — таким откроешь что угодно. Мы посмотрели на просторную общую комнату кают-компанию, из окна которой струился яркий белый свет, и на тускло освещенные спальни.

— В такую ночь честный человек и носа наружу не высунет, — шепнул мне на ухо штурман. — А если бесчестный попадется?

— Еще не время, — отозвался я. — Сейчас каждый начеку, опасно и прокашляться в неподходящий момент. Позднее он или они, возможно, и вылезут из своего логова. Только не сейчас.

Направившись прямо к складу продовольствия, мы закрылись и, поскольку окон в помещении не было, включили карманные фонари. Осмотрев мешки, ящики, картонки и коробки, ничего подозрительного не обнаружили.

— А что мы ищем? — поинтересовался Смит.

— Представления не имею. Ну, скажем, нечто такое, чего тут не должно быть.

— Пистолет? Большую бутылку черного стекла с надписью «Смертельно. Яд»?

— Нечто вроде этого. — С этими словами я извлек из ящика бутылку «Хейна» и сунул в карман малицы. — В медицинских целях, — объяснил я.

— Разумеется. — Смит в последний раз обвел лучом фонаря стены блока, задержав сноп света на трех лакированных ящиках на верхней полке стеллажа.

— Должно быть, какой-то особо качественный продукт, — решил Смит. Может, икра для Отто?

— Медицинские приборы. Главным образом, инструменты. Не яд. Даю гарантию, ответил я, направляясь к двери. — Пошли.

— И проверять не будем?

— Какой смысл? Вряд ли мы там обнаружим автомат.

Ящики были размером двадцать пять на двадцать сантиметров.

— Не возражаешь, если я все-таки проверю?

— Хорошо. — Я начал раздражаться. — Только поживей.

Открыв крышки первых двух ящиков, Смит мельком осмотрел их содержимое и закрыл вновь. Открыв третий ящик, он произнес:

— Кому-то понадобился медицинский инструментарий.

— Я к этим ящикам не прикасался.

— Значит, прикасался кто-то другой. — С этими словами штурман протянул мне ящик. Два гнезда в нем и в самом деле оказались пусты.

— Действительно, — признал я. — Взяты шприц и ампула с иглами.

Молча посмотрев на меня, штурман взял коробку, закрыл ее крышкой и поставил на место.

— Не скажу, что мне это нравится.

— Двадцать два дня могут показаться долгими как вечность, — сказал я. Вот если бы еще найти состав, которым хотят этот шприц наполнить...

— Если бы. А может, кто-то взял шприц для собственного употребления?

Какой-нибудь наркоман сломал свой собственный? К примеру, один из «Трех апостолов»? Биография подходящая — мир поп-музыки и кино, к тому же зеленые юнцы.

— Нет, не думаю.

Из склада мы направились в блок, где хранилось горючее. Чтобы убедиться в том, что там нет ничего такого, что бы представляло для нас интерес, нам хватило двух минут. То же можно сказать и о блоке, где хранилось оборудование. Правда, там я нашел два нужных мне предмета — отвертку и пакет с шурупами.

— Зачем это тебе? — поинтересовался Смит.

— Закрепить рамы, чтобы не открыли снаружи, — объяснил я. — В спальню можно попасть не только через дверь.

Задерживаться в гараже, где лежал мертвый Страйкер, глядевший неподвижным взором в потолок, особого желания мы не испытывали. Мы осмотрели ящики с инструментами, металлические барабаны и даже прозондировали топливные масляные баки и радиаторы, но ничего не обнаружили.

Затем направились к причалу. От основного блока до пирса было немногим больше двадцати метров, и через пять минут мы были на месте. Фонари включить мы не решились и двигались к головной части причала на ощупь, рискуя свалиться в ледяную воду. Отыскав рабочую шлюпку, закрепленную в защищенном от ветра углу причала, спустились в нее по трапу, проржавевшему настолько, что некоторые перекладины были толщиной не больше шести миллиметров.

Даже во время снегопада огонь карманного фонаря ночью виден далеко, однако, оказавшись ниже уровня причала, мы все же включили фонари, на всякий случай прикрывая их. Осмотр рабочей шлюпки ничего не дал. Никакого результата не дал и осмотр четырехметровой моторки, куда мы затем забрались.

Оттуда по скоб-трапу мы вскарабкались в боевую рубку модели подводной лодки.

На расстоянии метра с небольшим от верхнего среза рубки по ее окружности была приварена платформа. Приблизительно в полуметре от фланца, к которому привинчена рубка, находилась полукруглая площадка, на нее можно было попасть через рубочный люк. К площадке был прикреплен небольшой трап, по которому мы спустились внутрь. Включив фонари, огляделись.

— Совсем другое дело субмарина, — заметил Смит. — Тут уж тебя снегом не занесет. Но поселиться здесь надолго я бы не хотел.

И правда, очень уж мрачно и темно было внутри корпуса. Палуба представляла собой настил из досок, положенных с интервалом поперек лодки и привинченных с обоих концов крыльчатыми гайками. Под досками виднелись ряды выкрашенных в шаровой цвет прочно закрепленных чугунных чушек — четыре тонны балласта. По бортам корпуса располагались четыре квадратные балластные цистерны. Для придания секции отрицательной плавучести их можно было заполнить водой. В дальнем конце корпуса установлен небольшой дизель-мотор, выхлопная труба которого выпущена через верх боевой рубки. Дизель соединялся с компрессорной установкой, предназначенной для продувки балластных цистерн.

Таковы были конструктивные особенности модели подводной лодки. По слухам, модель обошлась в пятнадцать тысяч фунтов стерлингов, откуда можно было заключить, что любимым времяпрепровождением Отто, как и всех кинопродюсеров, было сочинительство.

Мы обнаружили в лодке несколько предметов иного рода. В шкафу, в кормовом конце секции, мы нашли четыре небольших грибовидных якоря с якорь-цепями в комплекте с небольшой портативной лебедкой. Наверху находился люк, через который можно подняться на верхнюю палубу. Якоря использовались для того, чтобы закрепить модель в любом положении, какое будет необходимо.

Напротив шкафа в переборке прочно привязана пластмассовая модель перископа, которая внешне ничем не отличалась от настоящего прибора. Рядом находились еще три пластмассовые модели: трехдюймовая пушка, которую предполагалось, очевидно, установить на верхней палубе, и два пулемета, предназначенных, похоже, для монтажа на боевой рубке. В носовой части секции располагались еще два шкафа: в одном хранились пробковые спасательные жилеты, в другом шесть банок краски и кисти. На банках стояло: «Моментальная шаровая».

— Что это значит? — поинтересовался Смит.

— Очевидно, какой-то тип быстросохнущей краски, — предположил я.

— Везде флотский порядок, — заметил штурман. — Недооценивал я Отто. Он зябко повел плечами. — Хотя снег тут и не идет, но мне, признаться, холодно. Словно в железном гробу.

— Да, не очень-то здесь уютно. Давай выбираться на берег.

— Поиски оказались бесплодными?

— Пожалуй. Да я и не рассчитывал на успех.

— Потому-то и уговорил их продолжать съемки? Сначала колебался, потом стал нажимать? Это не затем, чтобы в их отсутствие осмотреть комнаты и вещи?

— Как могла прийти тебе в голову такая подлая мысль, Смит?

— Вокруг тысяча сугробов, где хоть черта спрячешь.

— Вот и я так думаю.

Добраться до жилого блока оказалось гораздо более простой задачей, путь наш освещали неярко горевшие лампы Кольмана. Без особого труда забравшись в свою спальню, мы стряхнули снег с сапог и одежды и повесили ее сушиться.

После холода субмарины мы чувствовали себя как у Христа за пазухой. Достав отвертку и шурупы, я принялся закреплять раму. Смит, жалуясь на недомогание, раскупорил бутылку, которую я прихватил в складе продовольствия, и, вынув две мензурки из моего медицинского саквояжа, стал ждать, когда я закончу работу.

— Ну вот, — заключил он, — теперь можно не бояться, что кто-то влезет сюда ночью. А как быть с остальными?

— Я думаю, что большинству не грозит какая-то опасность, — сказал я, поскольку они не собираются нарушать планы нашего приятеля или приятелей.

— Большинству, говоришь?

— Пожалуй, окно в спальне Джудит Хейнс я бы тоже завинтил.

— Джудит Хейнс?

— Мне кажется, она в опасности. Насколько реальна эта опасность, я не знаю. Возможно, это у меня от нервов.

— Ничего удивительного, — неопределенно сказал Смит и отхлебнул из стакана. — Я тоже думал, но о другом. Как ты считаешь, скоро ли поймут члены правления компании, что необходимо вызвать сюда представителей правопорядка, позвать на помощь или хотя бы оповестить внешний мир о том, что служащие компании мрут как мухи, причем не своей смертью?

— А ты бы пришел к такому решению?

— Конечно, если бы не был преступником и не имел веских причин избегать встреч с представителями закона.

— Я не преступник, но у меня есть веские причины не встречаться здесь с представителями закона. Как только оные появятся на сцене, любая преступная мысль, намерение и действие уйдут в глубокое подполье, и тайна пяти погибших так и останется нераскрытой. Выход один — дать веревочке виться, чтобы у палача появилась работа.

— А что, если веревка окажется настолько длинной, что в петлю попадет кто-то из нас? Если произойдет еще одно убийство?

— В этом случае придется прибегнуть к помощи закона. Я нахожусь здесь для того, чтобы как можно лучше сделать свое дело, и не хочу, чтобы пострадали невинные.

— Ты снял у меня с души камень. Ну а если такая мысль все-таки придет им в голову?

— В этом случае надо будет попробовать связаться с Тунгеймом. Радиус действия тамошней радиостанции таков, что достанет хоть до Луны. До Тун-гейма меньше десяти миль, но при нынешних погодных условиях это все равно что добраться до Восточной Сибири. Если погода улучшится, появится возможность попасть туда. Ветер поворачивает к весту, если он не изменится, то, двигаясь вдоль .берега на моторке, можно, хоть и не без труда, доплыть до Тунгейма. Если ветер перейдет в норд-вестовую четверть, такой возможности не будет: открытую лодку захлестнет волной. Добраться до станции по суше вряд ли удастся. Во-первых, местность сильно пересеченная, гористая, на снегоходе туда не пройти. Если отправиться пешком, придется углубиться внутрь острова, двигаясь на запад, чтобы оставить в стороне комплекс Мизери Фьель, так как он заканчивается утесами, окаймляющими восточное побережье.

Там сотни небольших озер. Их ледяной покров, думаю, еще недостаточно прочен и не выдержит веса человека. А глубина больше тридцати метров. В сугробы можно провалиться по пояс. Что говорить об опасности утонуть, когда мы не оснащены для передвижения в зимних условиях. У нас нет даже палатки, чтобы заночевать: за один световой день до Тунгейма ты вряд ли доберешься, а если начнется снегопад, будешь плутать до тех пор, пока не свалишься от холода, голода или просто от усталости. Ведь у кинокомпании даже ручного компаса не найдется.

— Ты, вижу, все обо мне толкуешь, — проговорил Смит. — А почему бы тебе самому не отправиться в это путешествие? — усмехнулся он. — Конечно, я мог бы забраться в какую-нибудь уютную пещеру, переночевать в ней, а потом вернуться и заявить, что задание невыполнимо.

— Посмотрим, какие выпали карты. — Допив содержимое стакана, я взял отвертку и щурупы. — Пойдем узнаем, каково состояние мисс Хейнс.

Оказалось, что состояние ее сносно. Жара нет, пульс нормальный, дыхание глубокое и ровное; как она будет себя чувствовать, когда проснется, — это другой вопрос. Я закрепил шурупами ее окно, чтобы никто не забрался к ней.

Теперь в спальню Джудит можно было попасть, лишь разбив двойную раму и наделав при этом столько шуму, что половина блока проснется. Затем мы вошли в общую комнату — кают-компанию.

Удивительное дело — она почти опустела, хотя здесь должны были находиться человек десять. Я тут же смекнул, что тревожиться по этому поводу не стоит. Отто, Граф, Хейсман и Гуэн, очевидно, собрались в чьей-то спальне и обсуждают важные проблемы, о которых не следует знать всякой мелкой сошке.

Лонни наверняка отправился «подышать свежим воздухом». Лишь бы не заблудился на пятачке между жилым блоком и продовольственным складом. Аллен наверняка лег в постель, а маленькая Мэри, похоже преодолевшая прежние страхи, сидит рядом, держа раненого за руку. Куда исчезли «Три апостола», я не знал, да и не особенно тревожился по этому поводу: если они и могут причинить какой-то вред, то лишь нашим барабанным перепонкам.

Я подошел к плите, на которой стоял трехконфорочный керогаз, возле него хлопотал Конрад. В одной кастрюле тушилось жаркое, в другой бобы, в кофейнике кипела вода для кофе. Конрад, похоже, наслаждался своей ролью шеф-повара, тем более что ему помогала Мэри Стюарт. Будь это кто-то другой, я решил бы, что передо мной актер, на потребу галерке изображающий своего в доску парня. Но я успел достаточно изучить Конрада и знал, что он не таков, что в его натуре заложено стремление помочь ближнему, а желание как-то возвыситься над товарищем ему совершенно чуждо.

— Что же это такое? — проговорил я. — Ведь Отто назначил «Трех апостолов» дежурить по очереди на камбузе.

— "Трем апостолам" вздумалось совершенствовать свое исполнительское мастерство прямо в жилом бараке, — объяснил Конрад. — В целях самозащиты я заключил с ними сделку. Они репетируют в блоке, где установлен дизель-генератор, а я хозяйничаю здесь вместо них.

Я попытался представить себе адский шум, создаваемый лишенными слуха певцами, их инструментами с усилителями звука и грохотом дизеля в тесном помещении размером в два с половиной на два с половиной метра. Попытался — и не смог представить.

— Вы заслужили медаль, — изрек я. — И вы тоже, дорогая Мэри.

— Я? — улыбнулась девушка. — А я-то тут при чем?

— Помните, что я говорил насчет того, чтобы паиньки работали на пару с бяками? Рад, что вы присматриваете за одним из тех, на ком лежит подозрение.

Он ничего не всыпал в кастрюли, не заметили?

— Не нахожу тут ничего смешного, доктор Марлоу. — Мэри перестала улыбаться.

— Я тоже. Неуклюжая попытка разрядить атмосферу. — Взглянув на Конрада, я заговорил уже иным тоном:

— Нельзя ли шеф-повара на два слова?

Пристально взглянув на меня, Конрад кивнул головой и отвернулся. А Мэри Стюарт заметила:

— Вот это мило. А почему нельзя поговорить с ним в моем присутствии?

— Хочу рассказать ему пару забавных историй, а вам, насколько я понял, мой юмор не по вкусу.

Отойдя с ним на несколько шагов в сторону, я спросил Конрада:

— Не удалось вам потолковать с Лонни?

— Нет, не было возможности. А что, это спешно?

— Вполне может статься. Я его не видел, но думаю, он в продовольственном складе.

— Там, где Отто хранит свой эликсир жизни?

— Не в дизельном же блоке искать Лонни. Солярка и бензин не по его части. Сходили бы вы в склад, чтобы найти утешение от тягот сурового нашего мира, от острова Медвежий, от компании «Олимпиус продакшнз», словом, от чего угодно, и затеяли с ним разговор. Скажите, что скучаете по семье и еще что-нибудь. Заставьте его разговориться.

Помолчав, Конрад произнес:

— Мне Лонни нравится. Не по душе мне это задание.

— Мне не до ваших переживаний. Меня заботит безопасность и жизнь людей.

— Хорошо, — кивнул он, внимательно поглядев на меня. — А не боитесь обращаться за помощью к одному из подозреваемых?

— Я вас ни в чем не подозреваю, — ответил я. — И никогда не подозревал.

Он молча глядел на меня какое-то время, затем проговорил:

— Скажите то же самое Мэри, хорошо? — Он отвернулся и направился к двери. Я подошел к керогазу. Мэри Стюарт посмотрела на меня серьезно и спокойно.

— Конрад велел сообщить вам — вы меня слушаете? — что он не состоит в списке подозреваемых.

— Это хорошо, улыбнулась девушка, но не слишком весело.

— Мэри, — произнес я, — вы мною недовольны.

— Ну и что?

— Что — ну и что?

— Вы мне друг?

— Конечно.

— "Конечно, конечно..." — Она очень похоже передразнила меня. — Доктор Марлоу — друг всего человечества.

— Доктор Марлоу не обнимается всю ночь напролет со всем человечеством.

Снова улыбка. На этот раз повеселей.

— А Чарльзу Конраду? — спросила она.

— Он мне нравится, но я не знаю его мнения обо мне.

— И мне он нравится. Насколько мне известно, и я ему нравлюсь. Поэтому мы все друзья. — Я чуть было не сказал «конечно», но только кивнул. — Так почему бы нам троим не делиться секретами?

— Женщины — самые любопытные существа на свете, — ответил я. — Во всех смыслах этого слова.

— Не надо считать меня дурой, прошу вас.

— А вы сами-то делитесь секретами? — спросил я. Мэри нахмурилась как бы в недоумении, и я продолжал:

— Предлагаю детскую игру. Вы сообщите мне свой секрет, а я в ответ — свой.

— Что вы имеете в виду?

— Вашу тайную встречу вчера утром. Во время снегопада, на верхней палубе. Когда вы были так милы с Хейсманом.

Я ожидал немедленной реакции и очень удивился, когда на мои слова девушка никак не отреагировала. Она лишь взглянула на меня и проронила:

— Так вы за мной шпионили?

— Я случайно оказался поблизости.

— Что-то я вас поблизости не заметила, — закусив губу, сказала она, правда, не очень расстроенным голосом. — Очень жаль, что вы это видели.

— Почему же? — Я хотел произнести эту фразу с иронией, но удержался.

— Потому что не хочу, чтобы люди знали.

— Вполне очевидно, — терпеливо продолжал я. — Но почему?

— Потому что мне нечем гордиться. Мне нужно зарабатывать на жизнь, доктор Марлоу. Я приехала в Великобританию всего два года назад и ничего не умею. Актриса я никудышная, я это знаю. У меня ни крупицы таланта. Две последние картины с моим участием были сплошным кошмаром. Не удивительно, что все" на меня косятся и спрашивают друг друга вслух, с какой это стати я снимаюсь уже в третьем фильме киностудии «Олимпиус продакшнз». Теперь вы знаете причину. Мне покровительствует Иоганн Хейсман. — Мэри слабо улыбнулась. — Вы удивлены, доктор Марлоу? Может быть, шокированы?

— Нет.

Улыбка исчезла с ее губ. Лицо помертвело. Безжизненным голосом девушка произнесла:

— Выходит, вы легко поверили, что я такая?

— Нет. Наоборот. Я вам не верю.

Девушка посмотрела на меня растерянно и грустно.

— Не верите, что я такая?

— Не верю. Мэри Стюарт не может быть такой. Дорогая Мэри не может быть такой, какой она хочет себя выставить.

Лицо ее вновь ожило, и она проговорила в волнении:

— Для меня это самый лучший комплимент. — Девушка помолчала, разглядывая свои руки, потом, не поднимая глаз, произнесла:

— Иоганн Хейсман — мой дядя. Мамин брат.

— Ваш дядя? — Как ни готов я был ко всяческим неожиданностям, но подобный вариант мне никогда бы и в голову не пришел.

— Дядя Иоганн. — И снова мимолетная, едва заметная улыбка, в которой светилось лукавство. Как же хорошо она смеется от восторга и счастья, подумал я. — Можете мне не верить. Сами пойдите к нему и спросите. Только без свидетелей, пожалуйста.

Ужин в тот вечер прошел не слишком весело. Недоставало товарищеской, теплой атмосферы, какая обычно возникает, когда собирается компания друзей.

Большинство унесли еду к себе в спальни, остальные сидели за столом или стояли кучками, " рассеянно ковыряя в тарелках бобы с тушеным мясом.

Но главное, у всех было такое ощущение, будто мы присутствуем на некоем подобии последней вечери. И потому очень часто то один, то другой поднимал глаза от миски, окидывал быстрым взглядом соседей, рассчитывая по каким-то признакам разоблачить предателя. Конечно, таких явных признаков налицо не было; обстоятельство это усугублялось тем, что в большинстве своем присутствующие вели себя не вполне естественно. Таково уж свойство человеческой натуры: даже ни в чем не повинный человек, зная, что его подозревают, начинает подчеркнуто показывать свое равнодушие и невозмутимость, тем самым лишь усиливая общую подозрительность.

Естественно, Отто к числу такого рода людей не принадлежал. Оттого ли, что его считали совершенно невиновным, или оттого, что он был президентом компании и продюсером фильма, он смотрел на всех свысока и чувствовал себя хозяином положения. Как ни казалось это прежде невероятным, Отто, обычно вялый и нерешительный, похоже, был из тех, кто проявляет свои лучшие качества в кризисных ситуациях. Когда он поднялся, чтобы в конце трапезы обратиться к нам с речью, от нерешительности и вялости его не осталось и следа.

— Мы все помним, — произнес он энергичным голосом, — кошмарные события, происшедшие в течение последних двух суток. Полагаю, иного объяснения случившемуся, кроме предложенного доктором Марлоу, быть не может. Более того, боюсь, мы должны серьезно отнестись к его прогнозу на будущее. От реальности нам никуда не скрыться, поэтому прошу не считать, что я недооцениваю серьезность обстановки. Мы оказались отрезанными от внешнего мира и не вправе рассчитывать на чью-либо помощь. В то же самое время, памятуя о наших коллегах, которые умерли насильственной смертью, не следует упускать из виду, что это может повториться. — Отто спокойным взглядом обвел аудиторию, его примеру последовал и я. Заявление Отто произвело впечатление на многих. Он продолжал:

— Именно потому, что ситуация, в какой мы оказались, совершенно невероятна и неестественна, предлагаю вести себя наиболее разумно. Если поддаться панике, это делу не поможет и лишь усугубит наше положение.

Мы с моими коллегами решили продолжать, естественно соблюдая все меры безопасности, ту работу, для выполнения которой сюда прибыли. Уверен, и вы со мной согласитесь, что лучше занять наше время и внимание полезным и целеустремленным трудом, чем сидеть сложа руки и предаваться мрачным мыслям.

Я вовсе не предлагаю делать вид, будто ничего страшного не произошло. Я предлагаю действовать так, как мы действовали бы в обычных условиях. Тогда это принесет нам пользу. Если позволит погода, завтра три группы начнут натурные съемки...

Отто не советовался, он приказывал. Будь я на его месте, я бы действовал так же.

— Основная группа, возглавляемая мистером Дивайном, отправится на север по ведущей к соседней бухте дороге Лернера, построенной еще в начале нынешнего столетия. Правда, от нее, думаю, мало что сохранилось. Граф, Аллен и Сесил, естественно, будут его сопровождать. Я сам туда отправлюсь и хочу, чтобы вы пошли со мной, Чарльз, — добавил он, обращаясь к Конраду.

— А я вам не понадоблюсь? — спросила маленькая Мэри, подняв руку, точно школьница.

— Почти все это будет натура... — Отто на полуслове умолк, посмотрел на лицо Аллена, все в синяках и ссадинах, затем перевел взгляд на Мэри и плутовато улыбнулся. — Конечно, если желаете. Мистер Хендрикс вместе с Люком, Марком и Джоном постараются записать на пленку все звуки — вой ветра в ущельях, крики птиц на скалах, удары волн, разбивающихся о берег. Мистер Хейсман захватит с собой портативную камеру и на лодке обследует побережье в поисках подходящих для съемок участков. Мистер Юнгбек и мистер Хейтер любезно согласились сопровождать его. Такова программа на завтра. Но самое важное решение, которое я оставил напоследок, совсем не связано с нашей работой. Мы пришли к выводу, что следует обратиться с призывом о помощи. Под помощью я подразумеваю помощь представителей правосудия, правопорядка или иных компетентных органов. Пусть они проведут тщательное и квалифицированное расследование в самые сжатые сроки. Вызвать их не только наш долг, но и необходимая мера для собственной безопасности. Чтобы обратиться за помощью, необходимо радио, а ближайшая рация находится в Тунгейме, где расположена норвежская метеостанция.

Я едва удержался, чтобы переглянуться со Смитом.

— Мистер Смит, — продолжал Отто, — то, что вы отстали от судна, может обернуться для нас удачей. Вы единственный среди нас моряк-профессионал.

Скажите, есть ли возможность добраться до Тунгейма на лодке?

Помолчав несколько секунд для вящего эффекта, штурман произнес:

— Как ни отчаянно наше положение, при нынешних погодных условиях это невозможно, мистер Джерран. После недавних штормов море не скоро успокоится.

У рабочих шлюпок тот недостаток, что при сильной встречной волне повернуть назад никак нельзя. Корма у таких лодок открыта, лодку захлестнет, и она потонет. Прежде чем отправиться в путешествие, нужно дождаться, чтобы море успокоилось.

— Понятно. Пока это опасное предприятие. А когда волнение стихнет, мистер Смит?

— Все зависит от ветра. Сейчас он отходит к весту, и, если бы он дальше не менял своего направления, можно было бы попытать счастья. Если же ветер перейдет на норд-вест и будет перемещаться по часовой стрелке, ничего не получится, — улыбнулся Смит.

— А как вы считаете, пешком до Тунгейма можно добраться?

— Не знаю. По части арктических переходов я не специалист. Думаю, мистер Хейсман даст более квалифицированный ответ.

— Нет-нет, помотал головой Иоганн. -Лучше выслушаем ваше мнение, мистер Смит.

И штурман последовал его совету. По существу, это был почти буквальный пересказ моих размышлений по этому поводу у нас в комнате. Когда он закончился, Хейсман, знавший об арктических путешествиях не больше, чем я об обратной стороне Луны, с умным видом произнес:

— Сформулировано кратко и четко. Я полностью согласен с мистером Смитом.

Наступила тишина, которую первым нарушил штурман, сказав смущенно:

— Я тут человек лишний. Так что, едва погода улучшится, попробую добраться до базы.

— А теперь я с вами не согласен, дружище, — тотчас отозвался Хейсман. Это же самоубийство.

— Об этом сейчас и думать нечего, — заявил Отто. — Тут не обойтись без экспедиции.

— Вряд ли нужна экспедиция, — кротко возразил Смит. — Какой прок от слепых поводырей слепцов?

— Мистер Джерран, — вмешался Ион Хейтер. — Может, я смог бы помочь?

— Вы? — удивился Отто, затем лицо его просветлело. — Я же совсем забыл.

— И прибавил удовлетворенно:

— Ион участвовал в качестве каскадера в съемках фильма. «В горах Сьерра-Невады». Он дублировал актеров, которые боялись гор. Это первоклассный скалолаз, уверяю вас. Каково ваше мнение?

Вопреки моим ожиданиям Смит тотчас ответил:

— Вот такой состав экспедиции меня устраивает. Буду очень рад обществу мистера Хейтера. Особенно если он согласится большую часть пути тащить меня на себе.

— Тогда договорились, — заключил Отто. — Очень благодарен вам обоим. Но отправитесь вы, если погода улучшится.

— В таком случае все вопросы улажены.

— А вы — как вновь кооптированный член правления — согласны? — с улыбкой спросил меня Джерран.

— Пожалуй, да, — отозвался я. — За исключением вашего предложения разойтись до утра.

— Ах вот как! — сказал Отто.

— Вот именно! — ответил я. — Неужели вы действительно считаете, что мы все должны пойти спать? Для некоторых господ с известными намерениями самое удобное для их дел время — это раннее утро. Говоря о господах, я имею в виду не только присутствующих в этом помещении, а говоря о намерениях, подразумеваю преступные намерения.

— Мы с моими коллегами обсудили этот вопрос, — возразил Отто. Предлагаете организовать дежурство?

— Такая мера, возможно, поможет некоторым из нас прожить подольше, сказал я. Пройдя в центр помещения, я прибавил:

— Отсюда просматриваются все пять коридоров, так что ни один из тех, кто выходит из комнаты или входит в нее, не останется незамеченным.

— Понадобится какой-то особенный сторож, — вмешался Конрад. — Сторож, у которого шея на шарнирах.

— Никакого особенного сторожа не потребуется, если дежурить по двое, сказал я. — Не в обиду будь сказано, но эти двое будут наблюдать не только за коридорами, но и друг за другом. В пару будут входить подозреваемый и чистый от подозрений. Думаю, обеих Мэри из числа дежурных следует исключить.

Аллена тоже, ему надо хорошенько выспаться.

Остаются мистер Джерран, мистер Гуэн, мистер Смит, Сесил и я. Итак, пятеро, которые вполне справятся с двухчасовым дежурством, скажем с двадцати двух до восьми часов.

— Отличное предложение, — заметил Отто. — Значит, пять добровольцев у нас уже есть.

Все тринадцать предложили свои услуги. Договорились, что Гуэн и Хендрикс будут дежурить с двадцати двух до полуночи, Смит и Конрад с полуночи до двух, Отто и Юнгбек с четырех до шести, а Сесил и Эдди с шести до восьми. Некоторые из оставшихся, в частности Гpaф и Хейсман, запротестовали, заявив, что их, дескать, третируют. Но после уверения, что впереди еще двадцать одна ночь, голоса протеста умолкли.

По одному, по двое разошлись по комнатам почти все. Кроме Смита и меня, остался Конрад. Я понял, что он намерен потолковать со мной. Мельком посмотрев в мою сторону, штурман ушел в нашу спальню.

— А как вы узнали насчет Лонни и его семьи? — спросил Конрад.

— Догадался. Он с вами беседовал?

— Немного. Семья у него была.

— Была?

— Вот именно, была. Жена и две дочери. Взрослые девушки. Автомобильная катастрофа. Не то они налетели на чью-то машину, не то чужая машина врезалась в них. Кто вел машину, не знаю — Лонни замолчал, словно жалея, что развязал язык. Он даже не сказал, находился ли он сам в машине, кто еще в ней сидел и даже когда это случилось.

Большего Конраду не удалось выяснить. Некоторое время мы с ним поговорили о всякой всячине, и когда появились Гуэн и Хендрикс, я пошел к себе в комнату. Смита на раскладушке не было. Уже одетый, он вывинчивал последний шуруп. Фитиль керосиновой лампы был опущен, и в комнате царил полумрак.

— На прогулку? — спросил я.

— Там кто-то бродит. — Смит протянул руку к своей канадке, я последовал его примеру. — Я решил, что через дверь выходить не стоит.

— И кто там?

— Не имею представления. В окно заглянул какой-то тип, лица его я не сумел разглядеть. Он не знал, что я наблюдаю за ним. Я в этом уверен, поскольку, отойдя от нашего окна, он подошел к окну спальни Джудит и осветил ее фонарем. Этого он бы не сделал, если бы знал, что за ним следят. — Смит уже вылезал из окна. — Он выключил фонарь, но я успел заметить, куда он направляется. Он спустился к причалу, я в этом уверен.

Последовав примеру Смита, я закрыл окно, подложив сложенный листок бумаги между створкой и рамой. Погода ничуть не изменилась, все так же мела метель, крепчал мороз и дул пронизывающий до костей ветер, перешедший в зюйд-вестовую четверть. Подойдя к окну Джудит Хейнс, мы прикрыли фонари, направляя внутрь узкий пучок света. Нашли на снегу следы и решили было идти дальше, но тут мне пришло в голову выяснить, где эти следы начинаются.

Однако сделать это не удалось: их владелец обошел вокруг строения по крайней мере дважды, волоча ноги, поэтому нельзя было установить, из какого окна он выбрался. Досадно, что он так умело замел свои следы; факт, что подобная мысль пришла ему в голову, настораживал. Выходит, таких поздних вылазок следует ожидать и впредь.

Держась подальше от следов незнакомца, поспешно, но осторожно мы спустились к причалу. Возле пирса я рискнул включить на мгновение фонарь и увидел, что следы ведут дальше.

— Понятно, — едва слышно проговорил Смит. — Наш приятель направился к субмарине или шлюпкам. Если пойдем следом за ним, можем столкнуться с ним нос к носу. Если же дойдем до конца причала и лишь взглянем, где он, он заметит наши следы, когда будет возвращаться. Нужно ли, чтоб он знал о нашем присутствии?

— Нет, никто не может запретить человеку выйти на прогулку, даже в метель. И если мы себя выдадим, он наверняка будет столь осторожен, что впредь на Медвежьем не сделает ни одного ложного шага.

Мы укрылись среди прибрежных валунов, находившихся в нескольких метрах от причала, — излишняя предосторожность в условиях почти полной темени.

— Как думаешь, что он намерен предпринять? — спросил Смит.

— Что конкретно, не знаю. Но, вообще говоря, все, от подлости до преступления. Когда он уйдет, мы узнаем.

Минуты две спустя наш приятель уже возвращался. Пелена снега была столь плотной, что, если бы не колеблющийся свет фонаря в руке у незнакомца, мы бы его и не заметили. Выждав несколько секунд, мы вышли из своего убежища.

— Он нес что-нибудь? — спросил я.

— Я тоже об этом подумал, — ответил Смит. — Возможно, но ручаться не стану.

По следам незнакомца мы дошли до конца причала. Следы подвели нас к железному трапу. Без сомнения, человек этот побывал на модели субмарины: и корпус, и площадка внутри боевой рубки были испещрены его следами. Мы спустились внутрь.

Все было на месте: никаких изменений мы не заметили.

— Не нравится мне эта посудина, — сказал задумчиво Смит. — Прошлый раз я назвал ее железным гробом. Не хотел бы, чтобы он предназначался для нас.

— А существует такая опасность?

— Похоже, наш приятель ничего не унес. Но не зря же он приходил сюда.

Думаю, он что-то принес. Уж не взрывное ли устройство?

— Допустим, ты прав. Но он не мог подложить пластиковый заряд, который трудно обнаружить. Чтобы уничтожить такую махину, нужно большое количество взрывчатки и детонатор замедленного действия.

— С тем чтобы он мог спать как ни в чем не бывало, когда произойдет взрыв? От этого мне еще больше не по себе. Как думаешь, сколько времени ему понадобится, чтобы забраться к себе в постель?

— Сущие пустяки.

— Господи, так что же мы тут стоим и болтаем? — Смит обвел вокруг себя лучом фонаря. — Черт возьми, куда же он мог спрятать адскую машину?

— Думаю, возле переборки. Или на днище. — Мы обследовали палубу, но ничего не нашли. Затем стали осматривать детали корпуса, приподняли грибовидные якоря, якоря-цепи, заглянули под компрессор, лебедку, осмотрели пластмассовые модели перископа и пушек, однако ничего не обнаружили. Даже осмотрели крышки балластных цистерн, не отвинчивались ли они, но на головках болтов не было ни единой царапины. Будь устройство прикреплено у переборки, мы бы его тотчас заметили.

Смит озабоченно взглянул на меня, потом посмотрел в носовую часть корпуса:

— Не положил ли он устройство в какой-то из тех рундуков? Это удобно и быстро.

— Вряд ли, — отозвался я, но направил луч фонаря вдоль рундука, в котором хранилась краска. Задержав взгляд на настиле, я спросил штурмана: Видишь?

— Комок снега из-под сапога. — Протянув руку к крышке рундука, он произнес:

— Время не ждет. Надо заглянуть в рундук.

— Лучше не надо, — схватил я его за руку. — А вдруг тут мина-ловушка?

— И то правда. — Он отдернул руку. — Тогда и взрывателя не понадобится.

Но как же нам его открыть?

— Постепенно. Вряд ли он успел установить какую-нибудь электрическую систему. Скорее всего, если он что и установил, то простое натяжное устройство. В любом случае на пару дюймов приподнять крышку можно. Ведь ему нужно было вытащить собственную руку.

Мы осторожно приподняли крышку и изучили содержимое рундука. Внутри ничего постороннего не было, но исчезли две банки быстросохнущей краски и две кисти.

Посмотрев на меня, штурман покачал головой. Мы закрыли рундук, вылезли из рубки и снова поднялись на причал.

— Не думаю, чтобы он отнес краску к себе в комнату. Ведь в тесном помещении такие банки не так-то просто спрятать, тем более если ваши друзья нагрянут.

— Ему незачем прятать банки в комнате. Я уже говорил, кругом полно сугробов, в них можно укрыть все что угодно.

Если незнакомец и спрятал краску в каком-то из сугробов, то, судя по следам, не по пути от причала к жилым блокам. Мы подошли к жилому помещению и убедились, что следы затоптаны.

— Похоже, что кто-то еще обошел вокруг блока, — заключил Смит.

— Пожалуй, ты прав, — ответил я. Подойдя к окну нашей комнаты, я хотел было открыть его, но что-то меня остановило. Направив луч света на раму, я спросил Смита:

— Ничего не заметил?

— Заметил. — Сложенный листок бумаги упал. Наклонившись, Смит что-то поднял с земли. — Побывал гость, а может, и не один.

— Похоже на то, — согласился я. Мы забрались внутрь, и пока Смит завинчивал шурупы, я прибавил огня и принялся обследовать комнату. Прежде всего осмотрел медицинский инструментарий и понял, что произошло.

— Так-так, проговорил я. -Одним выстрелом он убил двух зайцев. Мы друг друга стоим.

— Мы?

— Тот малый, который заглядывал в окно. Минут пять маячил, пока не убедился, что его заметили. Затем, чтобы привлечь к себе внимание, он направил луч фонаря в окно комнаты Джудит. Этого достаточно, решил он, чтобы увести нас подальше от блока.

— И он не ошибся в расчетах, не так ли? — Посмотрев на мой раскрытый чемоданчик, штурман проговорил:

— Насколько я понял, кое-что исчезло?

— Правильно понял. — Я показал ему пустое гнездо. — Исчезла смертельная доза морфия.

Глава 11

— Четыре склянки пробило, живей вставай, чудило, — потряс меня за плечо Смит. И призыв, и жест были излишними: я был настолько издерган, что едва штурман повернул ручку, я проснулся. — Пора с докладом на мостик. Мы свежий кофе сварили.

Я пошел следом за ним в кают-компанию, поздоровался со склонившимся над кофейником Конрадом и вышел наружу. К моему удивлению, ветер, дувший теперь с веста, ослаб баллов до трех, снег почти перестал, и мне даже показалось, будто на юге, над бухтой Сор-Хамна, в просвете между тучами тускло сияют звезды. Зато морозило сильней, чем ночью. Поспешно затворив дверь, я повернулся к Смиту и сказал вполголоса:

— Неожиданная перемена погоды. Если так будет продолжаться, Отто напомнит тебе о твоем вчерашнем обещании добраться до Тунгейма и вызвать полицию.

— Я уже сам жалею, что пообещал, но ведь у меня не было другого выхода.

— Теперь тем более. Плыть никуда не следует. Посматривай за Хейтером, да повнимательней.

— Считаешь, что он опасен? — произнес Смит после продолжительного молчания.

— Он один из тринадцати потенциальных убийц, причем из тех, кто вызывает особое подозрение. Если исключить из чертовой дюжины Конрада, Лонни и «Трех апостолов», остается восемь. И один из восьми, может, двое или даже трое — это те, за кем нужен глаз да глаз.

— Уже теплее, — ответил Смит. — Но почему ты думаешь, что пятеро из них... — Штурман на полуслове умолк, заметив, что в кают-компанию, позевывая и потягиваясь, вошел Люк — худой, неуклюжий, долговязый юноша. Он был так лохмат, что хотелось позвать цирюльника или надеть ему на шевелюру повязку.

— Неужели ты думаешь, что он способен на убийство? — спросил я.

— Я мог бы засудить его за музыкальные безобразия, какие он вытворяет на своей гитаре. Но на большее он не способен, — согласился Смит. — То же можно сказать и об остальных четверых. — Наблюдая за Конрадом, который куда-то нес чашку кофе, штурман прибавил:

— За нашего героя поручусь головой.

— Куда же он так спешит?

— Поддержать силы дамы сердца. Ведь мисс Стюарт, по существу, дежурила вместе с нами.

Я хотел было заметить, что у этой дамы сердца странная привычка шататься по ночам, но передумал. Хотя прежнее ее поведение для меня оставалось загадкой, я ни на минуту не допускал, чтобы девушка могла иметь какое-то отношение к деятельности преступников.

— Это важно — добраться до Тунгейма? — спросил Смит.

— Доберешься ты туда или нет, не имеет особого значения. Все зависит от погоды и поведения Хейтера. Если придется вернуться, тем лучше, ты мне здесь пригодишься. Если доберешься до Тунгейма, там и оставайся.

— Как я там останусь? Я же отправлюсь за помощью, не так ли? И Хейтер потребует, чтобы я вернулся.

— Если скажешь, что устал и нуждаешься в отдыхе, тебя поймут, я уверен.

Если Хейтер начнет шуметь, потребуй, чтобы его арестовали. Я дам тебе письмо для начальника метеостанции.

— Ах вот как, письмо? А если господин начальник откажется выполнить твое распоряжение?

— Думаю, ты сумеешь найти людей, которые тебе охотно помогут.

— И это, конечно, твои друзья, — посмотрел на меня без особого восторга штурман.

— На станцию откомандирована группа британских метеорологов. Их пятеро.

Но они не метеорологи.

— Естественно, — холодно, почти враждебно отозвался Смит. — Вижу, вы не любите раскрывать свои карты, доктор Марлоу.

— Не сердись. Я не прошу, а приказываю. Такова стратегия. Если ты не подчиняешься приказам, то я подчиняюсь. Тайна, которую знают двое, известна всем. Если в ты заглянул в мои карты, то еще неизвестно, кто был бы следующим. Письмо это я дам тебе утром.

— Хорошо, — произнес Смит, с трудом сдерживая гнев, и с мрачным видом добавил:

— Нисколько не удивлюсь, если обнаружу в Тунгейме и «Морнинг роуз».

— Такая возможность отнюдь не исключена, — ответил я.

Кивнув, Смит отвернулся и направился к печке, у которой стоял Конрад, разливая кофе. Минут десять мы сидели, прихлебывая ароматный напиток и разговаривая о пустяках, затем Смит и Конрад ушли. В течение последующего часа не произошло ничего стоящего внимания, не считая того, что спустя пять минут после начала дежурства Люк внезапно заснул. Будить я его не стал. В отличие от Люка, мне было не до сна, голова разламывалась от дум.

Но вот в коридоре открылась дверь, вышел Лонни. Поскольку, по его словам, спал он обычно мало, факт этот меня не удивил. Войдя в кают-компанию, он тяжело опустился на стул рядом со мной. Выглядел он подряхлевшим и измученным и говорил без привычной шутливости.

— И снова перед нами добрый исцелитель, — произнес он. — И снова он врачует народ. Я пришел, дружище, разделить с вами полнощное бдение.

— Сейчас не полночь, а без двадцати пяти четыре, — ответил я.

— Это для красного словца, — вздохнул Лонни. — Я плохо спал. Вернее, не спал вовсе. Перед вами обремененный заботами старик, доктор.

— Очень жаль это слышать, Лонни.

— Не нужно слез. Как и большая часть человечества, я сам создаю себе проблемы. Быть стариком само по себе плохо. Быть одиноким стариком — а я много лет одинок — и того хуже. Но быть одиноким стариком, который не в ладах с совестью, — просто невыносимо. — Лонни снова вздохнул. — Нынче мне особенно жаль себя.

— Почему вы решили, что вы не в ладах с собственной совестью?

— А потому, что она-то и не дает мне спокойно спать. Ах, дружок, что может быть лучше, чем уснуть без мук. Чего же еще пожелать старику, когда настанет вечер и придет пора уйти?

— Чтобы попасть в кабак на том берегу?

— Не будет даже этого, — мрачно покачал он головой. -Таких, как я, в раю с распростертыми объятиями не ждут. Рылом мы не вышли, дружок, улыбнулся старик, но глаза его оставались печальными. — Пивной бар в. чистилище — на большее я не рассчитываю.

Старик умолк, закрыв глаза, и я решил, что он уснул. Но он прокашлялся и сказал невпопад:

— Всегда это приходит слишком поздно. Всегда.

— Что приходит, Лонни?

— Сострадание, понимание или прощение. Думается, Лонни Гилберт мог прожить жизнь более достойно. Но я понял это слишком поздно. Слишком поздно надумал сказать, что я тебя люблю, какой ты славный человек или что я тебя прощаю. Если бы да кабы... Трудно помириться с человеком, если ты смотришь на него, а он лежит мертвый. Боже мой, Боже мой! — С видимым усилием он поднялся. — Но ничтожная надежда еще осталась. Лонни Гилберт сейчас пойдет и сделает то, что должен был сделать много лет назад. Но сначала я должен вооружиться, влить огня в старые жилы, очистить разум, словом, подготовиться к тому испытанию, которое, со стыдом признаю, мне предстоит. Короче, дружище, где виски?

— Боюсь, Отто унес его с собой.

— Добряк Отто, добрей его не сыскать, только скуповат немного. Но ничего, до основного хранилища рукой подать.

Он направился к выходу, но я его остановил.

— Когда-нибудь вы пойдете в склад, сядете на ящик и замерзнете. Незачем вам туда идти. У меня в спальне есть бутылка. Из того же источника, уверяю.

Сейчас принесу, а вы тут присмотрите. — Присматривать ему не было нужды: секунд через двадцать я вернулся.

Лонни щедрой рукой наполнил стакан, опустошил его в несколько глотков, посмотрел влюбленно на бутылку и отставил ее в сторону.

— Выполнив свой долг, я вернусь и выпью не торопясь. А пока я подкрепился в достаточной мере.

— Куда же вы направляетесь? — спросил я, не представляя, что за дела могут быть у него среди ночи.

— Я в большом долгу перед мисс Хейнс. Я хочу...

— Перед Джудит Хейнс? — невольно удивился я. — А я-то думал, вы и смотреть в ее сторону не желаете.

— В огромном долгу, — твердо произнес старик. — Можно сказать, хочу снять с души грех. Понимаете?

— Нет. Я понимаю одно: сейчас только без четверти четыре. Если вопрос этот так важен, как вы заявляете, то раз уж вы откладывали его решение столько лет, подождите еще несколько часов. Кроме того, мисс Хейнс больна, она испытала тяжелейшее душевное потрясение и находится под действием транквилизаторов. Нравится ей это или нет, но я ее доктор, и я вам не разрешаю будить ее.

— Если вы доктор, дружище, то должны понять, насколько это срочное дело. Я дошел, что называется, до ручки. Еще несколько часов, и будет поздно: тот Лонни Гилберт, которого вы сейчас видите перед собой, наверняка превратится опять в старого, эгоистичного, малодушного Лонни, каким он был прежде. В того Лонни, каким вы все его знаете. И тогда ничего нельзя будет исправить. — Сделав паузу, он переключился на другое:

— Транквилизаторы, говорите? А долго ли они действуют?

— Это зависит от больного. Четыре, шесть, иногда восемь часов.

— Что и требовалось доказать. Бедная девочка, наверное, лежит не в силах уснуть уже несколько часов, страстно желая, чтобы хоть кто-то навестил ее. Правда, вряд ли она ждет общества Лонни Гилберта.

Или вы забыли, что с тех пор, как сделали ей укол, прошло около двенадцати часов?

Он был прав. Уже давно отношение Лонни Гилберта к Джудит Хейнс привлекало мое внимание. Решив, что будет полезно узнать, что за вина угнетает Лонни Гилберта и что именно намерен он сообщить бедной женщине, я произнес:

— Позвольте, я схожу и взгляну на нее. Если она не спит и в состоянии с вами беседовать, то пожалуйста.

Лонни кивнул. В спальню мисс. Хейнс я вошел без стука. Ярко горела керосиновая лампа. Джудит лежала с открытыми глазами, почти с головой закрывшись одеялами. Вид у нее был ужасный, а бронзовые волосы лишь подчеркивали худобу и бледность ее лица. Обычно пронзительные зеленые глаза были словно подернуты пеленой, на щеках следы слез. Безразлично взглянула она на меня, когда я подвинул к ее кровати табурет, затем со столь же безразличным видом отвернулась.

— Надеюсь, вы хорошо спали, мисс Хейнс, — сказал я. — Как вы себя чувствуете?

— Вы всегда посещаете своих пациентов глубокой ночью? — спросила она бесцветным голосом.

— Нет, не всегда. Мы начали дежурить по ночам. Сегодня мой черед дежурить. Вам нужно что-нибудь?

— Нет. Вы узнали, кто убил моего мужа? — Она произнесла эти слова настолько спокойным и твердым тоном, что у меня возникло опасение, уж не прелюдия ли это к новому приступу истерики.

— Не узнал. Следует ли понимать, мисс Хейнс, что вы более не считаете Аллена виновным?

— Не думаю, что это сделал он. Я лежу без сна уже много часов, обо всем размышляя, и пришла к такому выводу. — По ее безразличному голосу и лицу можно было определить, что она все еще находится под действием успокоительного препарата. — Вы поймаете его, верно? Того, кто убил Майкла?

Майкл был совсем не такой плохой, каким его считали, доктор Марлоу. Нет, совсем не такой. — Впервые на ее лице мелькнуло бледное отражение улыбки. Не хочу сказать, что он был добрым или образцовым человеком, вовсе нет. Но он был мне нужен.

— Я знаю, — ответил я, хотя только теперь начал это осознавать. Надеюсь, мы доберемся до преступника. Найдем его. У вас нет на этот счет никаких соображений?

— Мои собственные соображения мало чего стоят, доктор. У меня-в голове еще туман.

— С вами нельзя было бы поговорить, мисс Хейнс? Для вас это не будет утомительно?

— Я и так говорю.

— Не со мной. С Лонни Гилбертом. Он хочет сообщить вам что-то важное.

— Мне? — В усталом голосе ее прозвучало удивление, но не протест. — Что же такое Лонни Гилберт намерен мне сообщить?

— Не знаю. Похоже на то, что докторам Лонни не доверяет. Я понял только одно: он причинил вам большое зло и хочет перед вами покаяться. Так мне кажется.

— Лонни хочет передо мною покаяться? — с изумлением произнесла Джудит Хейнс. — Нет, этого не может быть. — Помолчав какое-то время, она проговорила:

— Что ж, мне бы очень хотелось увидеть его.

С трудом скрыв собственное изумление, я вернулся в кают-компанию и сообщил не менее удивленному Лонни, что мисс Хейнс охотно встретится с ним.

Посмотрев ему вслед, я взглянул на Люка. Юноша спал как убитый, на устах его блуждала счастливая улыбка. Ему, видно, снились золотые диски. Потом я неслышным шагом подошел к комнате Джудит: клятва Гиппократа не запрещает доктору стоять у закрытой двери.

Мне стало ясно, что придется напрячь слух: хотя дверь была из бакелитовой фанеры, собеседники говорили вполголоса. Опустившись на колени, я прижал ухо к замочной скважине. Слышимость значительно улучшилась.

— Вы! — воскликнула Джудит Хейнс удивленно. — Вы хотите просить у меня прощения?

— Я, дорогая моя, я. Столько лет, столько лет я хотел это сделать. Голос старика стал не слышен. Затем он произнес:

— Как это гадко! Жить, питая неприязнь, какое там, ненависть... -Лонни замолчал. Спустя некоторое время продолжил:

— Нет мне прощения. Я знаю, он не мог быть настолько дурным человеком и вообще дурным. Вы же любили его, а разве можно любить безнадежно дурного человека? Но даже если бы его душа была чернее ночи...

— Лонни? — резко оборвала его Джудит. — Я знаю, муж мой не был ангелом, но и дьяволом не был.

— Знаю, дорогая моя, знаю. Я только хотел сказать...

— Да выслушайте же меня! Лонни, в тот вечер Майкла не было в машине.

Его и рядом с ней не было.

Я напряг внимание, но ничего не услышал. Джудит Хейнс прибавила:

— Меня тоже в машине не было. Наступило продолжительное молчание. Потом Лонни сказал почти шепотом:

— А мне дело представили совсем иначе.

— Я в этом уверена, Лонни. Машина была моя. Но не я ее вела. И не Майкл.

— Но вы не станете отрицать, что мои дочери были... не в себе в тот вечер. И вы тоже. И что вы сделали их такими.

— Я не отрицаю ничего. Мы все тогда перепились. Вот почему с тех пор я капли в рот не беру. Не знаю, кто виновен в случившемся. Знаю лишь одно: ни Майкл, ни я не выходили из дому. Господи, неужели я стала бы лгать, когда Майкла нет в живых?

— Нет, конечно нет. Но кто... кто же вел вашу машину?

— Два посторонних человека. Двое мужчин.

— Двое мужчин? И все это время вы скрывали их имена?

— Скрывали? Я бы так не сказала. Если мы это делали, то невольно.

Главное заключалось в ином. Всем известно, что мы с Майклом... Словом, преступниками мы не были, но готовы были взять от жизни свое.

— Двое мужчин, — машинально повторил Лонни, не слушая ее. — Двое мужчин. Вы должны их знать. Снова молчание, затем Джудит вымолвила:

— Конечно.

И снова тишина, приводящая в бешенство. Я даже дышать перестал, боясь пропустить хоть слово. Но услышать, что было сказано дальше, мне не удалось.

Сзади раздался резкий и враждебный голос:

— Черт побери, чем это вы тут занимаетесь, сударь? Я с трудом сдержался, чтобы не ответить достаточно резко, и, повернувшись, увидел массивную груше-подобную фигуру Отто, возвышающуюся надо мной. Весь красный, он угрожающе сжимал кулаки.

— Вы, я вижу, расстроены, мистер Джерран, — ответил я. — Я подслушивал.

— Встав на ноги, я отряхнул пыль с колен. — Могу все объяснить.

— Жду ваших объяснений, — чуть побледнел Отто. — Это будет интересно.

— Я только сказал, что могу все объяснить. Это отнюдь не значит, что я намерен перед вами отчитываться. Если уж на то пошло, что вы сами тут делаете?

— Что я... что я?.. — Он не мог больше выговорить ни слова. Казалось, еще минута, и он лопнет от злости. — Что за наглость, черт побери! Я собираюсь на дежурство. Что вы делаете у двери в спальню моей дочери? Почему вы не подсматриваете, Марлоу, а подслушиваете?

— Мне незачем подсматривать, — назидательно произнес я. — Мисс Хейнс моя пациентка, а я врач. И если я захочу увидеть, я открою дверь и войду.

Что ж, раз вы приступили к дежурству, я пойду спать. А то я устал.

— Спать? Ей-Богу, Марлоу, — вы еще пожалеете, клянусь. Кто там у нее?

— Лонни Гилберт.

— Лонни Гилберт? Какого черта! Отойдите в сторону! Пустите!

Я преградил ему путь. Отто кинулся на меня точно танк, но сантиметрах в тридцати от двери все же остановился.

— На вашем месте я не стал бы врываться. У них очень важная беседа.

Оба, можно сказать, погружены в отнюдь не радостные воспоминания.

— Что вы там еще несете, черт вас побери? Что хотите этим сказать, вы, любитель чужих секретов?

— Ничего я вам не хочу сказать. Может быть, вы сами мне кое-что сообщите? Может быть, расскажете об автомобильной катастрофе, которая, насколько мне известно, произошла в Калифорнии много лет назад? Катастрофа, в которой погибли жена Лонни и две его дочери?

Лицо Отто было уже не серым и не багровым, как всегда. Краска исчезла с его щек, на них появились безобразные свинцовые пятна.

— Автомобильная катастрофа? — Голос его был спокоен. — Что еще за автомобильная катастрофа?

— Не знаю, потому-то вас и спрашиваю. Я слышал, как Лонни говорил об аварии, кончившейся для его семьи трагически. Поскольку ваша дочь знает о ней, я решил, что знаете и вы.

— Не имею представления, о чем она там толкует. — Оставив свои инквизиторские замашки, Отто круто повернулся и зашагал в кают-компанию. А я, пройдя мимо него, направился к выходу. Смит, судя по всему, собрался на прогулку. Хотя температура ничуть не повысилась, снег прекратился, дувший с веста ветер ослаб и напоминал свежий бриз. Это, видно, объяснялось тем, что мы оказались с подветренной стороны Антарктик-Фьеля. В многочисленных просветах туч виднелись звезды. Воздух был пронизан их сиянием. На юге, низко над горизонтом, я увидел луну, находившуюся в третьей четверти.

Войдя в помещение, я заметил Лонни, возвращавшегося к себе в спальню.

Шел он неуверенно, словно человек, потерявший очки. Когда он очутился рядом со мной, я заметил, что в глазах его стоят слезы. Дорого бы я дал, чтобы узнать их причину. Лонни был настолько расстроен, что даже не взглянул на едва начатую бутылку виски, стоявшую на столике перед Отто Джерраном. Он не посмотрел и на Отто, и, странное дело, Джерран тоже не обратил внимания на проходившего мимо Лонни. Судя по напору, с каким он на меня набросился возле комнаты дочери, следовало ожидать, что он начнет допрашивать старика.

Возможно, даже схватит руками за горло. Однако пыл Отто заметно поостыл.

Я направился к Люку, намереваясь разбудить нашего бдительного ночного стража, но в этот момент Отто поднялся со стула и двинулся по коридору к комнате дочери. Я не колеблясь последовал за ним — семь бед, один ответ — и остановился у приоткрытой двери. С Джудит Отто говорил строгим голосом, в котором не было и намека на отцовскую привязанность.

— О чем ты с ним толковала, чертовка? Что ты ему наплела? Об автомобильной катастрофе? Что ты там наболтала Гилберту, шантажистка, мерзавка?

— Вон отсюда! — решительно произнесла Джудит. — Оставь меня, чудовище!

Вон, вон отсюда!

Я еще ближе приник к щели между дверью и косяком: не каждый день приходится слушать столь трогательные семейные диалоги.

— Я не позволю, черт возьми, чтобы родная дочь мне перечила! забывшись, повысил голос Отто. — Хватит с меня, натерпелся я от тебя и от этого гнусного шантажиста. Что ты...

— Ты смеешь так отзываться о Майкле? — произнесла она спокойно, и от этого спокойствия у меня по спине поползли мурашки. — Ты смеешь так говорить о нем, мертвом. Об убитом. О моем муже. Что ж, милый папочка, я тебе скажу то, чего ты не знаешь. Я знаю, чем он тебя шантажировал. Сказать, папочка?

Может, и Иоганну Хейсману сказать?

Наступила тишина. Затем у Отто вырвалось:

— Ах ты, гадина! — Казалось, еще мгновение, и Джерран задохнется.

— Гадина? — надтреснутым голосом повторила Джудит. — Вся в тебя. А теперь, папочка, вспомни тридцать восьмой год. Вспомнил? Даже я помню.

Бедный старый Иоганн. Все бежал и бежал. Бежал не туда, куда надо. Бедный дядя Иоганн. Ведь ты так учил меня называть его, милый папочка? Дядя Иоганн...

Я отошел от двери — не потому, что узнал все, что желал, а потому, что разговор вот-вот должен был окончиться. Мне не хотелось попадаться Джеррану на глаза второй раз. Кроме того, с минуты на минуту мог появиться Юнгбек, напарник Отто. Тот наверняка сообщит своему шефу, за каким занятием он меня застал. Я вернулся к Люку, но, решив не будить парня ради того лишь, чтобы отправить его снова в постель, плеснул себе на дно стакана виски, чтобы крепче спалось, и не успел я поднести стакан к губам, как раздался пронзительный женский крик:

— Вон отсюда, вон, вон!

Пулей вылетев из спальни дочери, Джерран поспешно закрыл дверь.

Проковыляв в кают-компанию и схватив у меня из-под носа бутылку, толстяк налил себе и залпом выпил полстакана. Рука у него дрожала, и часть виски он расплескал.

— Что ж это вы, мистер Джерран, — с укором произнес я. — Так расстроили дочь. Она очень больна, ей необходимы нежная привязанность, любовь и забота.

— Нежная привязанность! — Отто допивал стакан, проливая на рубашку. Любовь и забота! Как бы не так! — Он плеснул себе еще виски и немного успокоился. Когда же заговорил снова, никому бы и в голову не пришло, что всего несколько минут назад он готов был разорвать меня на части. Возможно, я был недостаточно внимателен к ней. Но это истеричка, настоящая истеричка. Как все актрисы. Боюсь, ваше успокоительное недостаточно эффективно, доктор Марлоу.

— На разных людей лекарство действует по-разному, мистер Джерран. И не всегда предсказуемо.

— Я вас не упрекаю, — раздраженно ответил он. — Забота и внимание.

Да-да. Но, по-моему, лучше ей отдохнуть как следует. Может быть, дать ей какое-то иное средство, на этот раз более эффективное? Ведь вреда от этого н6 будет?

— Нет. Никакого вреда не будет. Она действительно была, как бы вам сказать, несколько взвинчена.

Но мисс Хейнс — своенравная особа. Если она откажется...

— Ха! Еще бы не своенравная! Но все равно попробуйте. — Потеряв, по-видимому, к этому вопросу всякий интерес, Отто задумчиво уставился в пол.

При появлении заспанного Юнгбека он без всякого воодушевления поднял глаза и грубо растолкал Люка, схватив его за плечо.

— Вставай, приятель. — Юноша заворочался, протирая слипшиеся веки. Тот еще сторож. Дежурство окончено. Ложись в постель.

Что-то виновато пробормотав, Люк с трудом поднялся и пошел к себе в комнату.

— Напрасно вы его растолкали, — заметил я. — Все равно ему скоро вставать на работу.

— Времени уже много. Кроме того, — прибавил Отто непоследовательно, часа через два я их всех подниму. Видимость улучшилась, луна светит. Вполне можно добраться куда мы планировали и, как только достаточно рассветет, начать съемки. — И посмотрев в сторону комнаты своей дочери, переспросил:Так попытаемся?

Я кивнул и вышел из кают-компании. Прошло каких-то десять минут, но за это время лицо Джудит изменилось до неузнаваемости. Бедная женщина постарела лет на десять. В комнате стояла гнетущая тишина. Слезы текли по щекам Джудит. На суровом полотне подушки темнели мокрые пятна. Охваченный жалостью и состраданием, я произнес:

— Вам бы следовало уснуть.

— Зачем? — Она сжала кулаки, костяшки пальцев побелели. — Какое это имеет значение? Ведь все равно придется просыпаться.

—  — Да, я знаю. — В такой ситуации любые слова прозвучали бы банально.

— Но сон принесет вам облегчение, мисс Хейнс.

— Ну хорошо, — сквозь слезы проговорила она. — Пусть это будет долгий сон.

Я был настолько глуп, что послушался ее. Хуже того, пошел в свою комнату и уснул сам.

Спал я больше четырех часов. А когда очнулся, то обнаружил, что в кают-компании почти никого нет. Отто сдержал свое слово и поднял всех ни свет ни заря. Вполне естественно, ни он, ни кто другой не сочли нужным разбудить меня.

Отто и Конрад сидели в кают-компании и пили кофе. Судя по тому, как тепло оба были одеты, я понял, что они собираются уходить. Конрад вежливо поздоровался со мной. Отто промолчал. Затем сообщил, что Граф, Нил Дивайн, Аллен, Сесил и маленькая Мэри, захватив киноаппараты, отправились на снегоходе по дороге Лернера и что они с Конрадом едут за ними следом.

Хендрикс и «Три апостола» работают поблизости со своей звукозаписывающей аппаратурой. Час назад Смит и Хейтер отправились в Тунгейм. Оттого что Смит не разбудил меня и ничего не сказал о предстоящем путешествии, я поначалу расстроился. Но по размышлении пришел к выводу, что расстраиваться нет оснований. Такое решение говорило об уверенности Смита в своих силах и, следовательно, о моей уверенности в его силах. Потому-то ему и не понадобилось никаких напутствий. Захватив портативную камеру, Хейсман вместе с Юнгбеком на рабочей шлюпке обследовали побережье. Гуэн предложил им свою помощь вместо отсутствующего Хейтера.

— Как моя дочь, доктор Марлоу? — поднялся, допив кофе, Джерран.

— С ней все будет в порядке, — ответил я, еще не зная, как жестоко я ошибаюсь.

— Мне хотелось бы поговорить с ней перед уходом. — О чем тут еще разговаривать, подумал я, но удержался от комментариев. — У вас нет возражений медицинского характера?

— Медицинского — нет. У меня есть соображения, диктуемые здравым смыслом. Она находится под действием сильного снотворного. Вам ее не разбудить.

— Но ведь...

— Надо подождать самое малое два-три часа. Если вы не хотите следовать моим советам, мистер Джерран, то зачем спрашивать.

— Справедливое замечание. Пусть отдыхает. — Направившись к двери, он остановился. — Какие у вас планы на сегодня, доктор Марлоу?

— Кто останется в бараке, кроме вашей дочери и меня?

Он посмотрел насупясь и произнес:

— Мэри Стюарт. Затем Лонни, Эдди и Сэнди. А что?

— Они спят?

— Насколько мне известно, да. А в чем дело?

— Нужно похоронить Страйкера.

— Да-да, конечно. Страйкер. Совсем забыл, знаете ли. Ну конечно. Может быть, вы сами?

— Хорошо.

— Премного вам обязан. Кошмарное, кошмарное занятие. Еще раз спасибо, доктор Марлоу. — Вразвалку, словно утка, он с решительным видом направился к выходу. — Чарльз, мы опаздываем.

Оба ушли. Я налил себе кофе, но есть ничего не стал, не до еды было.

Отправившись в хозяйственный блок, отыскал лопату. Фирн был не слишком глубок, не больше фута, но земля успела промерзнуть. Чтобы выкопать яму, пришлось провозиться битых полтора часа и как следует вспотеть, что весьма опасно в столь высоких широтах. Убрав лопату, я поспешил в барак, чтобы переодеться. Утро было морозное, и потому долго оставаться на дворе не следовало.

Пять минут спустя я повесил на шею бинокль и неслышно закрыл за собой дверь. Было уже около десяти, но ни Эдди, ни Сэнди, ни Лонни, ни Мэри Стюарт не вышли из своих комнат. С первыми тремя, испытывавшими отвращение к физическому труду, было ясно: своих услуг они предлагать не станут. Что касается Мэри Стюарт, та могла попросить, чтобы я захватил ее с собой, по разным причинам — из любопытства, страсти к исследованиям, потому что ей приказано следить за мной или потому, что в моем обществе она чувствовала себя в большей безопасности, чем у себя в спальне. Как бы там ни было, мне очень не хотелось, чтобы она следила за мной, поскольку я сам решил следить за Хейсманом.

Но для этого следовало прежде отыскать его. Хейсман же как сквозь землю провалился. Насколько мне было известно, в поисках натуры вместе с Юнгбеком и Гуэном он намеревался на лодке-моторке обследовать берег бухты Сор-Хамна.

С той точки, на которой я стоял, лодки было не видно. Предполагая, что моторка могла оказаться под прикрытием какого-либо из мелких островов, усеявших бухту, я направлял бинокль и в их сторону. И понял, что в бухте Хейсмана нет.

Вряд ли он мог взять курс на восток, в открытое море, северную оконечность острова Макель. С севера шли крутые волны с белыми барашками, а Хейсман отнюдь не был похож на бесстрашного морехода, к тому же он помнил слова Смита о том, сколь опасно выходить в море в открытой шлюпке. Скорее всего, решил я, Иоганн отправился в защищенный от ветра залив Эвьебукта.

Туда же последовал и я. Вначале я двигался в юго-западном направлении, держась подальше от высоких скал, окаймлявших побережье, — не потому, что опасался головокружения, а потому, что где-то внизу, у поверхности заливчика, Хендрикс и «Три апостола» записывали или рассчитывали записать на пленку крики гнездившихся здесь, по сведению орнитологов, чаек, кайр и глупышей.

У меня не было причин опасаться звукооператоров, просто я не хотел привлекать к себе чьи-то любопытные взоры.

Подниматься наискосок по ровному, на первый взгляд, склону оказалось не простым занятием. Альпинистских навыков тут не требовалось, да у меня их и не было; важно было другое — обладать способностью вовремя обнаруживать расщелины и ямы, которые на белом снегу не всегда удавалось различить.

Поэтому я довольно часто падал, иногда проваливаясь по самые плечи. Снег был рыхлым, и падения оказались безболезненными, но на то, чтобы выбраться из сугробов, уходило много сил. Если так трудно продвигаться по этой довольно ровной поверхности, подумал я, то каково же Смиту и Хейтеру,. ведь рельеф местности в северной части острова гораздо сложнее.

За полтора часа, прежде чем добраться до отметки полтораста метров, откуда открывался вид на соседний заливчик под названием Эвьебукта, я прошел .без малого милю. Имея V-образную форму, он тянется от мыса Капп Мальмгрен на северо-востоке до мыса Капп Кольтхофф на юго-западе. Длиною он чуть больше мили, шириной вдвое меньше. Вдоль всей береговой черты возвышаются отвесные утесы, которые смотрятся в свинцовые воды. Попади в шторм судно укрыться ему было бы негде.

Чтобы отдышаться, я растянулся на снегу. А когда пришел в себя, вскинул к глазам бинокль и принялся обследовать бухту. Однако никаких признаков жизни я не обнаружил. Над юго-восточной частью горизонта поднялось солнце, но, хотя лучи его били мне в глаза, видимость была отменная: разглядишь в бинокль и чайку, севшую на воду. В северной части залива несколько островов, прямо надо мной отвесные утесы, из-за них не видно, что происходит . внизу.

Если моторка по ту сторону островка или внизу под скалами, вряд ли Хейсман так долго оставался бы под их прикрытием.

Я посмотрел на юг, в сторону мыса Капп Кольтхофф, где простиралось открытое море. Одна за другой накатывали увенчанные белыми гребнями волны.

Вряд ли Хейсман осмелится выйти из-под защиты мыса, да и Гуэн слишком осторожен, чтобы рисковать жизнью.

Сколько времени я лежал в ожидании, когда из-за островка или со стороны скал появится моторка, уж и не помню. Я неожиданно заметил, что дрожу от холода и что руки и ноги у меня буквально окоченели. И в ту же минуту примерно в трехстах метрах к северо-западу от оконечности Капп Кольтхофф я обнаружил своеобразное углубление в скалах и понял, что это вход в небольшую бухточку. Там-то, скорее всего, и находилась моторка. Зачем Хейсману было там прятаться, я не мог взять в толк. Было ясно одно: обследовать тот участок по суше бессмысленно. Даже в том случае, если бы за два часа путешествия я не сломал себе шею, спуститься к воде оказалось бы невозможно: сложенные из известняка утесы круто обрывались к темному студеному морю.

С усилием распрямив ноги, я поднялся и отправился назад к жилому блоку.

Возвращаться оказалось гораздо легче, поскольку пришлось спускаться вниз.

Двигаясь по собственным следам, я смог избежать падений. И все равно к жилью я добрался лишь около часу дня. До барака осталось всего лишь несколько шагов, когда открылась дверь и появилась Мэри Стюарт. При виде ее у меня в недобром предчувствии сжалось сердце. Растрепанные волосы, побелевшее от ужаса лицо, расширившиеся от страха глаза свидетельствовали о том, что к нам снова пришла беда.

— Слава Богу! — воскликнула она, захлебываясь слезами. — Слава Богу, что вы пришли. Скорей! Случилось нечто ужасное...

Не теряя времени на расспросы, я кинулся следом за ней и через распахнутую настежь дверь вошел в комнату Джудит. Действительно, произошло несчастье, но торопиться было незачем. Наполовину прикрытая одеялом, которое она, по-видимому, стащила, падая с кровати, на полу лежала Джудит, а на постели — на три четверти пустой пузырек с таблетками барбитурата, несколько таблеток рассыпалось. Бедная женщина сжимала в руке горлышко на три четверти опорожненной бутылки джина. Наклонившись, я прикоснулся к мраморному лбу и понял, что Джудит мертва уже несколько часов. «Пусть это будет долгий сон», сказала она мне.

— Я не трогала ее. Я...

— Когда вы ее обнаружили в таком виде?

— Минуту или две назад. Я приготовила поесть, сварила кофе и пришла узнать...

— Где остальные? Лонни, Сэнди, Эдди?

— Где? Не знаю. Ушли недавно, сказали, что отправились прогуляться.

Так я им и поверил. Лишь одна причина могла заставить дойти хотя бы до двери блока по крайней мере двоих из этой троицы.

— Позовите их, — сказал я. — Они в складе продовольствия.

— В складе? Что им там делать?

— Там Отто хранит свои запасы спиртного. Мэри вышла из помещения. Убрав в сторону пузырек с таблетками и бутылку с джином, я поднял Джудит с холодного пола и положил на кровать. Осмотрев спальню, ничего необычного я не обнаружил. Окно закрыто, шурупы на месте. Распакованная одежда аккуратно сложена на табурете. Взгляд мой уперся в бутылку с джином. Судя по словам Страйкера, да и по собственному признанию Джудит, она много лет не брала в рот ни капли спиртного. Вряд ли трезвенник станет держать у себя спиртное на тот случай, если ему вздумается утолить жажду.

Распространяя запах винокурни, в комнату ввалились Лонни, Эдди и Сэнди.

Запах этот был единственным подтверждением их пребывания в складе: теперь они были трезвее трезвого. Все трое застыли в оцепенении, уставившись на мертвую женщину, и молчали. Да и что они могли сказать? Я произнес:

— Нужно известить мистера Джеррана о смерти его дочери. Он отправился на север к соседнему заливу. Если идти по следам снегохода, найти его будет нетрудно. Думаю, вам следует отправиться всем вместе.

— Господи помилуй! — с мукой в голосе произнес Лонни. — Бедная женщина.

Бедная, бедная девочка. Сначала муж... Теперь она. Когда все это кончится, доктор?

— Не знаю, Лонни. Жизнь не всегда добра к нам, не так ли? Думаю, вам не надо идти искать мистера Джеррана. Не хватало нам еще сердечного приступа.

— Бедная маленькая Джудит, — повторил Лонни. — А как мы объясним Отто причину ее смерти? Джин и барбитурат — смертельное сочетание, верно?

— Очень часто.

Все трое переглянулись в растерянности и ушли. А Мэри Стюарт спросила:

— Что я должна сделать?

— Оставаться на месте. — Резкость тона поразила меня самого. — Хочу поговорить с вами.

Отыскав полотенце и носовой платок, я завернул в них соответственно бутылку с джином и пузырек. Поймав на себе изумленно-испуганный взгляд Мэри, подошел к кровати и принялся осматривать мертвую женщину в поисках следов насилия. Много времени не понадобилось. Джудит была одета. На ней были подбитые мехом брюки и малица. Подозвав Мэри жестом, я откинул назад волосы Джудит и показал на крохотное отверстие на шее. Мэри провела языком по запекшимся губам и посмотрела на меня. В глазах ее застыла мука.

— Да, — произнес я, совершено убийство. Что вы думаете на этот счет, дорогая Мэри? Слова были ласковыми, а тон — нет.

— Убийство! — прошептала она. Посмотрев на завернутые в ткань бутылки, она снова провела языком по губам, открыла рот, чтобы что-то сказать, и не смогла.

— Возможно, в ее желудке есть джин, — согласился я. — Возможно, даже снотворное. Хотя сомневаюсь. Человека, находящегося без сознания, трудно заставить что-то проглотить. Возможно, посторонних отпечатков пальцев на бутылке и пузырьке и нет, они могут быть стерты. Но она держала бутылку указательным пальцем. Когда опустошаешь бутылку на три четверти, двумя пальцами ее не удержишь. — Мэри в ужасе смотрела на след от укола. Затем я поправил Джудит волосы. -Думаю, что ее убили, введя смертельную дозу морфия.

Что вы полагаете на этот счет, дорогая Мэри?

Девушка жалобно смотрела на меня, но расходовать жалость на живых мне не хотелось.

— Вы задаете мне этот вопрос уже второй раз. Зачем вы это делаете? спросила она.

— Потому что тут в известной мере есть и ваша вина. В том, что она убита, виноваты и вы. Возможно, даже в значительной мере. Убита. Причем как ловко все подстроено. Все становится понятным, только слишком поздно.

Подстроено так, словно это самоубийство. Однако я-то знаю, что она совсем не пила. Ну так как?

— Я не убивала ее! Господи! Я не убивала ее! Не убивала, не убивала!

— Дай Бог, чтобы не было вашей вины и в смерти Смита, — произнес я угрожающе. — Если он не вернется, вас обвинят в соучастии в убийстве.

— Мистер Смит! — с изумленным и несчастным видом воскликнула девушка.

Но растрогать меня ей не удалось. — Клянусь, я не знаю, о чем вы говорите! воскликнула она.

— Ну еще бы. Вы заявите то же самое, если я спрошу у вас об отношениях между Джерраном и Хейсманом. Вы же такой милый и невинный младенец. И не знаете, какие отношения у вас с вашим добрым дядюшкой Иоганном?

Тупо уставившись на меня, Мэри покачала головой. Я ударил ее по лицу.

Понимая, что больше сердит на себя, чем на нее, ударил снова. Девушка вскинула на меня глаза с удивлением и обидой. Я замахнулся вновь, но она закрыла глаза и отшатнулась. И тогда, вместо того чтобы ударить ее еще раз, я обнял девушку и прижал к себе. Мэри стояла неподвижно, даже не пытаясь вырваться. У нее не было сил.

— Бедная моя Мэри, — сказал я. — И бежать-то вам больше некуда. — Она молчала, все еще не открывая глаз. — Дядя Иоганн такой же вам дядя, как и я.

В ваших иммиграционных документах указано, что родители ваши умерли. Я уверен, что они. живы и что Хейсман приходится вашей матери братом не в большей мере, чем вам дядей. Уверен, что оба они у него в заложниках, чтобы гарантировать ваше послушание. Вы тоже у них в заложниках, чтобы гарантировать их послушание. Я не просто предполагаю, что у Хейсмана черные намерения, я это знаю. И я не просто предполагаю, что Хейсман — преступник международного масштаба, а уверен в этом. Я знаю, что вы не латышка, а чистокровная немка. Мне также известно, что ваш отец был видной фигурой в высших военных кругах рейха. — На самом деле ничего этого я не знал, а лишь предполагал, но оказалось, что попал в точку.

— Кроме того, мне известно, что речь идет о крупных суммах, не наличными, а в ценных бумагах. Ведь это правда?

Наступила тишина, затем девушка произнесла безжизненным голосом:

— Если вам столько известно, зачем же было притворяться? — Откинувшись назад, она посмотрела на меня взглядом побитой собаки. — Вы вовсе не доктор?

— Я доктор, но последние несколько лет не практикую. Теперь я состою на службе у британского правительства. Ничего возвышенного или романтического.

Я не сотрудник разведки или контрразведки, я служащий британского казначейства. А здесь я очутился потому, что наша контора давно интересуется махинациями Хейсмана. Правда, я не ожидал, что появится уйма других проблем.

— Что вы имеете в виду?

— Слишком долго объяснять.

— А мистер Смит? — спросила она и после некоторого колебания прибавила:

— Он тоже сотрудник казначейства? — Я кивнул, и Мэри сказала:

— Я так и подумала. — Помолчав, она продолжала:

— Во время войны мой отец командовал соединением подводных лодок. По-моему, он также занимал крупный, очень крупный пост в партийном руководстве. А потом исчез...

— Где находились порты, на которых базировались соединения под его началом?

— В последний год войны в Тромсе, Тронхейме, Нарвике, еще где-то.

Я вдруг понял, что иначе и быть не могло, и спросил:

— Он исчез? Был объявлен военным преступником? — Мэри кивнула. — А теперь он старик? — Снова кивок. — И вследствие преклонного возраста амнистирован?

— Да, года два назад. Потом он вернулся к нам. Мистер Хейсман каким-то образом свел нас всех вместе.

Я мог бы объяснить, как ловок в таких делах Хейсман, но мне было не до этого, и я сказал:

— Ваш отец не только военный преступник, он обвиняется и в гражданских преступлениях, очевидно в растрате значительных сумм. Все это вы делаете ради него?

— Ради мамы.

— Весьма сожалею.

— Я тоже. Сожалею, что доставила вам столько неприятностей. Как вы думаете, с мамой ничего не случится?

— Думаю, ничего, — ответил я, тут же вспомнив о собственных тщетных усилиях сохранить жизнь вверенных мне людей.

— Но что мы можем сделать? Что можно сделать, чтобы такие кошмары не повторились?

— Речь идет о том, что мы можем сделать. Я знаю, что надо делать. И сделать это предстоит вам.

— Я сделаю все что угодно. Все, что скажете. Обещаю.

— В таком случае ничего не предпринимайте. Ведите себя так же, как вели прежде. Особенно по отношению к дяде Иоганну. Ни слова о нашем разговоре. Ни ему, ни кому другому.

— И даже Чарльзу?

— Конраду? Ему тем более.

— Но мне казалось, что вы к нему больше расположены.

— Разумеется, расположен. Но гораздо меньше, чем он расположен к вам.

Узнав обо всем, он убьет Хейсмана на месте. До сих пор, — прибавил я с горечью, — мне не удалось проявить ни достаточной осмотрительности, ни проницательности. Предоставьте мне последнюю возможность. — Подумав, я присовокупил:

—Впрочем, одну услугу вы мне можете оказать. Дайте знать, если увидите, что кто-то возвращается. Хочу взглянуть на кое-что.

Замков у Отто было не меньше, чем у меня ключей. Как и подобает президенту кинокомпании, продюсеру фильма и фактическому руководителю экспедиции, он возил в багаже много всякой всячины. Значительную часть багажа составляла одежда. Отто не вошел бы в десятку первых щеголей королевства вследствие шарообразности фигуры, однако он любил приодеться и зачем-то притащил сюда, на край земли, целую дюжину костюмов. Гораздо интересней было другое. В два небольших коричневых саквояжа были вмонтированы металлические ящики для хранения ценных бумаг. Ящики были снабжены бронзовыми замками, которые в считанные секунды мог бы открыть самый неопытный вор. В первом сейфе не было ничего существенного, там лежали сотни газетных вырезок двадцатилетней давности, дружно восхвалявших кинематографический гений Отто. Во втором хранились финансовые документы, отчеты о сделках, доходы и расходы Отто за несколько лет, которые наверняка заинтересовали бы налогового инспектора или добросовестного экономиста, если бы таковые оказались поблизости. Гораздо большую ценность представляла для меня целая коллекция погашенных чековых книжек. Полагая, что здесь, за Полярным кругом, Джеррану они ни к чему, я сунул их в карман. Убедившись, что все осталось как было, я вышел из комнаты.

Гуэн, как главный экономист фирмы, также оказался любителем хранить свое имущество под замком, но, поскольку оно не составляло и четверти багажа Отто, на осмотр его ушло гораздо меньше времени. Естественно, основной интерес Гуэн проявлял к финансовым вопросам, и, так как в данный момент наши интересы совпадали, я изъял из его вещей три предмета, заслуживающие более тщательного изучения. Это были платежные ведомости киностудии, роскошная чековая книжка Гуэна и дневник в сафьяновом переплете, испещренный зашифрованными записями, несомненно финансового характера: Гуэн поленился разработать шифр для фунтов и пенсов. Ничего страшного в этом я не усмотрел: забота о сохранности тайны, в особенности чужой, — замечательная черта в характере бухгалтера.

За тридцать минут я осмотрел четыре помещения. В комнате Хейсмана я, как и предполагал, ничего не нашел. Человек с такой биографией и опытом давно усвоил, что самый надежный сейф для тайн — это собственная память.

Однако я обнаружил несколько предметов, несомненно использованных им при составлении аннотации к сценарию, которые представляли для меня интерес. Это были крупномасштабные карты острова Медвежий. Одну из них я прихватил с собой.

Среди частных бумаг Нила Дивайна я не нашел ничего, кроме множества неоплаченных счетов, долговых расписок и нескольких писем с угрозами.

Отправителями их были разные банкиры. Это вполне увязывалось с обликом Нила Дивайна — нервного, настороженного и придавленного жизнью. На дне старомодного кофра я обнаружил небольшой вороненый пистолет. Он был заряжен, но, поскольку в лежавшем рядом конверте находилось разрешение, выданное лондонской полицией, находка эта могла и не иметь особого значения. Число законопослушных граждан законопослушной Великобритании, которые по разным причинам считают, что благоразумней иметь при себе оружие, весьма значительно.

В помещении, где устроились Юнгбек и Хейтер, я не нашел ничего подозрительного. Правда, внимание мое привлек лежавший в чемодане Юнгбека плотный коричневый конверт.

Я вошел в кают-компанию, где от окна к окну — всего их было четыре ходила Мэри Стюарт, наблюдая за окружающей местностью.

— Ничего не видно? — спросил я. Девушка отрицательно мотнула головой. Поставьте, пожалуйста, чайник.

— Есть кофе. И еда готова.

— Я не хочу кофе. Нужна горячая вода. Плесните на дно, этого будет достаточно. — Я протянул конверт. — Распечатайте его над струей пара, хорошо?

— Распечатать? А что там?

— Если в я знал, то не стал бы просить об этой услуге.

Войдя в комнату Лонни, ничего, кроме воспоминаний, я в ней не обнаружил. Это был альбом с множеством выцветших фотографий. За немногим исключением, это были семейные, снимки.

Я хотел было войти в комнату Эдди, но меня. окликнула Мэри Стюарт. Она распечатала конверт и держала в руках его содержимое, обернув в белый носовой платок.

— Вот умница.

— Тут две тысячи фунтов, — с изумлением сказала девушка. — Новыми пятифунтовыми банкнотами.

— Приличная сумма. — Ассигнации были не только новые, но и пронумерованы по порядку. Я записал серию первой и последней ассигнаций.

Установить их происхождение будет совсем несложно. Владелец их был или очень глуп, или самоуверен. Это доказательство я не конфисковал, а убрал вновь под замок в кейс Юнгбека, предварительно заклеив. Когда держишь при себе такую уйму денег, испытываешь желание как можно чаще проверять их наличие.

Ни в комнате Эдди, ни у Хендрикса я ничего не нашел. При осмотре комнаты Сэнди выяснилось лишь, что он нечист на руку и ворует у Отто спиртное не умеренными дозами, как Лонни, а бутылками. Комнаты «Трех апостолов» я пропустил в уверенности, что осмотр их не даст ничего, а проверять комнату Конрада мне и в голову не пришло.

Когда я вернулся в кают-компанию, шел уже четвертый час. Начало смеркаться. Лонни и оба его спутника, должно быть, давно нагнали Отто. Пора бы им и вернуться, подумал я. Мэри, по ее словам успевшая перекусить, подала мне жаркое с картофелем, приготовленное из замороженных полуфабрикатов. На лице ее была тревога. Причин для беспокойства у нее хватало, но я знал, чем она озабочена в данную минуту.

— Куда же они запропастились? — проговорила девушка. — С ними что-то случилось.

— С ними все в порядке. Просто дорога оказалась длиннее, чем они рассчитывали, только и всего.

— Хорошо бы, а то темнеть начинает и снег повалил... — Замолчав, Мэри с осуждением посмотрела на меня. — Уж больно вы умный.

— Очень хочется быть умным, ей-Богу, — признался я, отодвинув тарелку, к которой почти не притронулся, и поднялся из-за стола. — Спасибо. Дело не в вашем кулинарном искусстве, просто есть не хочется. Я буду у себя в комнате.

— Смеркается, — опять сказала она невпопад.

— Я ненадолго.

Сев на койку, я осмотрел свою добычу. Долго разглядывать ее было некогда, да и незачем. Платежные ведомости были красноречивы, но еще красноречивее оказалась связь между записями в чековой книжке Отто и банковской книжкой Гуэна. Однако самым любопытным предметом, пожалуй, оказалась крупномасштабная врезка, изображающая залив Эвьебукта. Разглядывая карту, я стал размышлять обо всем, что связано с отцом Мэри Стюарт. И вот в эту минуту вошла сама Мэри.

— Там идут какие-то люди.

— Кто именно?

— Не знаю. Уже темно, и снег валит.

— И откуда?

— Оттуда. — Мэри ткнула в южном направлении.

— Это, должно быть, Хендрикс и «Три апостола». — Завернув бумаги в полотенце, я протянул их девушке. — Спрячьте это у себя. — А затем, перевернув вверх дном свой медицинский чемоданчик, я извлек из кармана шоферскую отвертку и начал отворачивать четыре винта, служившие в качестве подставки.

— Хорошо, хорошо. — Помолчав, Мэри спросила:

— А вы мне не объясните, в чем дело?

— Бывают такие бессовестные люди, которым ничего не стоит порыться в чужих вещах. Особенно моих. Разумеется, в мое отсутствие. — Я снял основание и стал вытаскивать плоский металлический ящик, который был вмонтирован в днище чемоданчика.

— Вы уходите, — произнесла Мэри монотонным голосом. — Куда?

— Не в кабак, можете быть уверены. — Вынув черный ящик, я протянул его девушке. — Осторожно. Он тяжелый. Спрячьте и это, да как следует.

— Но что же...

— Торопитесь. Я уже слышу голоса.

Она поспешно ушла к себе в спальню. Привинтив днище на прежнее место, я направился в кают-компанию, где уже находились Хендрикс и « Три апостола».

Судя по тому, как они хлопали в ладоши, чтобы восстановить кровообращение, прихлебывая при этом горячий кофе, который Мэри оставила на печке, все четверо были более чем счастливы, вернувшись в жилой блок. Но когда я сообщил им о смерти Джудит Хейнс, все сникли. Как и остальные члены съемочной группы, особо теплых чувств к покойной они не питали, но их потряс сам факт смерти знакомого им человека. Хотя это и было, по их мнению, самоубийство, оно произошло в момент, когда не изгладились еще недавние кошмарные события. Никто из четверых не успел опомниться, как двери распахнулись и в помещение, шатаясь, ввалился Отто. Словно задыхаясь, он ловил ртом воздух, готовый вот-вот свалиться от изнеможения. Я посмотрел на него с деланным участием.

— Не надо, мистер Джерран, не стоит принимать это так близко к сердцу, — сочувственно произнес я. — Я знаю, известие было для вас ужасным ударом...

— Где она? — хрипло проговорил он. — Где моя дочь? Каким образом, черт побери...

— Она у себя в комнате. — Отто хотел было пойти в спальню Джудит, но я преградил ему путь.

— Одну минуту, мистер Джерран. Я должен сначала взглянуть... Сами понимаете.

Он посмотрел на меня исподлобья, затем нетерпеливо кивнул в знак того, что он понимает, хотя я и сам не знал, что именно следует понимать, и проговорил:

— Только поживей.

— Несколько секунд, не больше. — Посмотрев на Мэри Стюарт, я произнес:Налейте мистеру Джеррану бренди.

На все, что мне нужно было сделать в комнате Джудит Хейнс, ушло не больше десяти секунд. Я не хотел, чтобы Отто заинтересовался, почему так заботливо завернуты в ткань бутылка и пузырек. Держа обе емкости за горлышко, я осторожно размотал полотенце, поставил бутылки на видное место и позвал Джеррана. Послонявшись по комнате с подобающим выражением скорби, издавая при этом жалобные звуки, он не стал протестовать, когда я взял его под руку и стал убеждать, что в этой комнате ему не стоит оставаться.

— Разумеется, самоубийство? — спросил он меня в коридоре.

— В этом нет никакого сомнения.

— Господи, как я казню себя... — вздохнул он.

— Вам не в чем себя упрекнуть, мистер Джерран. Вы же сами знаете, как она переживала, узнав о смерти мужа. Обыкновенная старомодная тоска.

— Хорошо иметь рядом такого человека, как вы, в столь трудные минуты, изрек Отто. Я скромно промолчал, подведя его к столу, где для него был приготовлен стакан бренди, и спросил:

— А где остальные?

— С минуты на минуту придут. Я бежал впереди.

— Почему Лонни и оба его спутника так долго вас искали?

— День для съемок был великолепный. Снимали натуру. Постоянно перемещались с места на место. Каждый новый кадр был лучше предыдущего.

Потом пришлось заняться этими спасательными работами. Господи, ну невезучая же наша экспедиция!..

— Спасательные работы? — спросил я удивленно, пытаясь скрыть холодную дрожь, пробежавшую по спине.

— Хейтер. Получил травму. — Отпив из стакана, Отто покачал головой, давая понять, сколь тяжело бремя забот, навалившееся ему на плечи. — Они со Смитом карабкались по склону, и тут Хейтер сорвался и упал. Не то растяжение, не то перелом лодыжки, точно не знаю. Они видели, как мы двигались по дороге Лернера примерно в том же направлении. Правда, оба они находились гораздо выше нас. Хейтер, похоже, уговорил Смита продолжать путь, сказал, что позовет нас на помощь. — Снова покачав головой, Отто допил свой стакан. — Вот дурак!

— Не понимаю, произнес я. Послышался шум мотора приближающегося снегохода.

— Вместо того чтобы лежать и ждать, когда мы к нему подойдем поближе, он попытался спуститься. Ясное дело, поврежденная щиколотка дала о себе знать, нога у него подвернулась, он упал в лощину и сильно расшибся.

Неизвестно, сколько времени он пролежал без сознания. Мы услышали его крики о помощи лишь после полудня. Чертовски тяжело было нести его по склону, просто чертовски. Это не снегоход там трещит?

Я кивнул. Отто поднялся из-за стола, и мы оба направились к двери.

— А Смита вы не видели?

— Смита? — с некоторым изумлением посмотрел на меня Отто. — Конечно нет. Я же сказал, он ушел вперед.

— Разумеется, — отозвался я. — Совсем забыл. Не успели мы подойти к двери, как она распахнулась. Вошли Конрад и Граф, поддерживая Хейтера, который прыгал на одной ноге. Он опустил голову, лицо бледное, на правой щеке и виске следы ушибов.

Мы посадили его на кушетку, я снял с его правой ноги сапог. Щиколотка распухла и посинела, кожный покров местами был поврежден и кровоточил. Пока Мэри Стюарт грела воду, я приподнял раненого, дал коньяку, улыбнулся ободряющей докторской улыбкой и посочувствовал его неудаче. Он был обречен.

Глава 12

Запасы спиртного Отто убывали катастрофически. Общеизвестно, что некоторые в состоянии стресса начинают много есть. В кинокомпании «Олимпиус продакшнз» таких не водилось. Пища спроса не находила, зато сильно возросла тяга к крепким напиткам. В кают-компании стоял такой дух, что хоть топор вешай, — точь-в-точь, как в кабаке в Глазго после сокрушительного разгрома шотландской футбольной команды игроками из исстари враждебной соседней страны, что расположена к югу от границы. За исключением раненого Хейтера, никто из шестнадцати человек, находившихся в кают-компании, не выказывал ни малейшего желания разойтись по спальням. Все почему-то полагали, что раз Джудит Хейнс умерла у себя в спальне, то это же может случиться с любым из них. Группками по двое, по трое присутствующие расселись где попало, молча пили или переговаривались вполголоса, время от времени озираясь вокруг.

Атмосфера становилась все более гнетущей; причиной тому служила скорее не смерть Джудит, а страх перед новой опасностью. Хотя было уже около семи и наступила темнота, а с севера надвигалась снежная пелена, Хейсман, Гуэн и Юнгбек все не возвращались.

Странное дело, Отто сидел обособленно от всех. Он жевал сигару, но не пил, производя впечатление человека, который гадает, какие новые грозные испытания готовит ему судьба. Я обменялся с ним несколькими фразами. Отто был непоколебимо убежден, что все трое утонули, поскольку, утверждал он, ни один из них не умел управлять моторкой. Даже если бы им и удалось удержаться на воде в течение нескольких минут, по мнению Отто, надежды на их спасение нет никакой: по гладким отвесным скалам на берег не подняться. Но случись невероятное — им все же удалось выкарабкаться на сушу — в мокрой одежде они тотчас бы замерзли. Если они не вернутся, заявил Джерран, а теперь ясно, что они уже не вернутся, он прекратит съемки и станет ждать, когда Смит приведет помощь. Если же штурман не вернется в ближайшее время, надо всей компанией искать спасения в Тунгейме.

Все присутствующие разом замолчали. Посмотрев на меня, стоявшего поодаль, Отто, напряженно улыбаясь, произнес, пытаясь разрядить обстановку:

— Подходите же, доктор Марлоу. Вижу, у вас нет стакана.

— Нет, — ответил я. — Думаю, это неразумно. Отто оглядел сидящих в кают-компании. Если он и был расстроен, что стадо его быстро уменьшается, то горе свое он скрывал умело.

— Похоже на то, что остальные не считают такое занятие неразумным.

— Остальным не придется выходить на мороз.

— Что? — уставился на меня Отто. — Что вы хотите этим сказать?

— Хочу сказать, что, если Хейсман, Юнгбек и Гуэн не вернутся через несколько минут, я возьму моторку и отправлюсь на их поиски.

— Что? — воскликнул он совсем иным тоном, с трудом поднимаясь со стула, как делал это всегда, когда желал произвести впечатление. — Отправитесь на их поиски? Вы с ума сошли, сударь? Какие могут быть поиски? Темно хоть глаз коли. Ну уж нет, я и так потерял много людей. Категорически запрещаю вам уходить.

— А вам не пришло в голову, что у них попросту отказал мотор? Что их относит ветром и они могут замерзнуть, пока мы тут сидим и точим лясы?

— Я об этом подумал и считаю, что поломка лодочного двигателя исключена. Перед началом экспедиции все моторы были капитально отремонтированы, а Юнгбек, насколько мне известно, превосходный механик.

Такой вариант отпадает.

— Я все равно пойду их искать.

— Хочу напомнить вам, что моторная лодка принадлежит киностудии.

— А кто мне помешает ее взять?

— Вы отдаете себе отчет... — брызнул слюной Отто.

— Отдаю, — ответил я, устав от Джеррана. — Я уволен.

— Тогда и меня увольняйте, — произнес Конрад. Все повернулись к нему. Я отправляюсь с доктором Марлоу.

Иного я от Конрада и не ожидал. Ведь это он организовал поиски Смита сразу после нашей высадки на остров. Спорить с ним я не стал. Я видел, как Мэри Стюарт, положив руку на его локоть, с тревогой смотрела на молодого человека. Уж если ей не удалось его отговорить, зачем же мне стараться.

— Чарльз! — внушительно произнес Джерран. — Хочу напомнить вам, что вы подписали контракт...

— Плевал я на ваш контракт, — ответил Конрад. Не веря своим ушам, Отто уставился на взбунтовавшегося актера и вдруг, плотно сжав губы, круто развернулся и отправился к себе в комнату. После его ухода все разом заговорили. Я подошел к Графу, который в задумчивости потягивал свой коньяк.

Тот вскинул на меня глаза и безрадостно улыбнулся.

— Если вам нужен третий самоубийца, мой дорогой...

— Давно ли вы знакомы с Отто Джерраном?

— Что вы сказали? — Граф на мгновение растерялся, затем, отхлебнув из стакана, ответил:

— Лет тридцать с гаком. Это всем известно. Я познакомился с ним в Вене еще до войны. А почему вы об этом меня спрашиваете?

— Вы занимались тогда кинобизнесом?

— И да и нет. — Польский аристократ загадочно улыбнулся. — И об этом указано в анкетах. В те годы, мой дорогой, граф Тадеуш Лещинский, то есть ваш покорный слуга, был если не Крезом, то, во всяком случае, состоятельным человеком и главной финансовой опорой Отто. — Снова улыбка, на этот раз веселая. — Как вы считаете, почему я являюсь членом правления кинокомпании?

— Что вам известно об обстоятельствах внезапного исчезновения Хейсмана из Вены в 1938 году? Веселой улыбки как не бывало.

— Итак, этого в анкетах нет. — Я помолчал, ожидая ответа, и, не получив его, добавил:

— Берегите свою спину. Граф.

— Мою... что? Спину?

— Да, ту часть тела, которую так часто поражают острые предметы или летящие с большой скоростью тупые. Неужели вы не заметили, что члены правления компании «Олимпиус» мрут один за другим, словно от эпидемии? Один лежит в хозяйственном блоке, другой в своей спальне, еще двоим грозит опасность, если только они уже не погибли в волнах. Почему вы считаете себя удачливее остальных? Остерегайтесь пращи и стрелы, Тадеуш. Неплохо бы предупредить Нила Дивайна и Лонни Гилберта, чтобы опасались того же. Во всяком случае, в мое отсутствие. Особенно это касается Лонни. Буду рад, если вы проследите, чтобы он без меня не выходил из этого помещения. Очень уязвимое это место — спина.

Помолчав несколько секунд, с бесстрастным выражением лица Граф произнес:

— Честное слово, не понимаю, о чем вы толкуете.

— Ни минуты в этом не сомневался, — ответил я, похлопав по объемистому карману его малицы. — Он должен лежать здесь, а не валяться без пользы у вас в комнате.

— Что должно здесь лежать, скажите ради Бога?

— Ваш пистолет типа «беретта» калибром девять миллиметров. — Произнеся эту загадочную фразу, я подошел к Лонни, ковавшему железо, пока оно горячо.

Рука его, державшая стакан, тряслась мелкой дрожью, глаза остекленели, но речь была, как обычно, понятна и отчетлива:

— И снова наш рыцарствующий лекарь скачет кому-то на выручку, продекламировал Лонни. — Не нахожу слов, дорогой мой, чтобы описать, какой гордостью наполнено мое сердце...

— Оставайтесь в помещении, пока меня не будет, Лонни. Не выходите из этого помещения. Ни единожды. Пожалуйста. Обещаете? Ради меня.

— Боже милостивый! — воскликнул Лонни и громко икнул. — Можно подумать, мне грозит опасность.

— Так оно и есть. Поверьте, это сущая правда.

— Мне грозит опасность? — искренне изумился Гилберт. — Кто может желать зла бедному, старому, безвредному Лонни?

— Вы будете поражены, узнав, сколько человек желает зла бедному, старому, безвредному Лонни. Забудьте свои проповеди насчет врожденной доброты человека и обещайте, твердо обещайте нынче вечером никуда не выходить!

— Это для тебя так важно, мой мальчик?

— Да.

— Тогда ладно. Положив эту скрюченную руку на бочку с отменным ячменным виски...

Не дожидаясь, когда он закончит тираду, я направился к Конраду и Мэри Стюарт, которые вполголоса, но очень бурно обсуждали какую-то проблему.

Заметив меня, оба замолчали. Взяв меня за руку, Мэри умоляющим голосом произнесла:

— Прошу вас, доктор Марлоу, скажите Чарльзу, чтобы он не ездил с вами.

Вас он послушается. Я уверена. — Она повела плечами. — Я знаю, нынче ночью должно произойти нечто ужасное.

— Возможно, вы и правы, — согласился я. — Мистер Конрад, вы еще понадобитесь.

Произнеся эту фразу, я понял, что сформулировал свою мысль неудачно.

Вместо того чтобы глядеть на Конрада, девушка смотрела на меня, поняв значение моих слов раньше, чем я. Взяв меня обеими руками за плечо, она заглянула мне в лицо глазами, полными отчаяния, повернулась и пошла к себе.

— Пойдите к ней, — сказал я Конраду. — Велите ей...

— Ни к чему. Я пойду с вами. Она это знает.

— Идите к ней, пусть она откроет окно и положит на снег тот черный ящик, который я ей дал. Потом окно закроете.

Конрад внимательно посмотрел на меня, хотел было что-то ответить, затем ушел. Парень он был сообразительный и даже не кивнул в знак согласия.

Минуту спустя он вернулся. Мы оделись потеплей и захватили с собой четыре самых мощных фонаря. Когда мы подходили к двери, маленькая Мэри поднялась со стула, на котором сидела рядом с Алленом, и проговорила:

— Доктор Марлоу!

Приблизив губы к ее уху, я прошептал:

— Замечательный я человек?

Она торжественно кивнула, посмотрев на меня грустными глазами, и поцеловала. Не знаю, что подумали присутствующие, наблюдая эту трогательную сцену. Мне это было безразлично. Скорее всего, все решили, что то был прощальный поцелуй, запечатленный на щеке доброго лекаря перед тем, как ему быть исторгнуту во тьму внешнюю. Закрыв за собой дверь, Конрад посетовал:

— Могла бы и меня поцеловать.

— Думаю, свое вы получили сполна, — ответил я. У Конрада хватило такта промолчать. Не включая фонарей, мы подошли к складу продовольствия, постояли там, чтобы убедиться, что за нами никто не следит. Потом, обойдя жилой блок, подобрали черный ящик против окна Мэри Стюарт. Она стояла и, уверен, заметила нас, но не подала и виду.

Прямо по снегу мы спустились к причалу, спрятали черный ящик под слани, завели подвесной мотор мощностью всего в пять с половиной лошадиных сил, впрочем достаточной для четырехметровой лодки, и отчалили. Когда мы огибали северный конец причала, Конрад произнес:

— Господи, темно, как у негра за пазухой. На что же вы рассчитываете?

— В каком смысле?

— Как отыщете Хейсмана с его спутниками?

— Глаза бы мои их не видели, признался я откровенно. — Я их и не собираюсь искать. Наоборот, надо принять все меры к тому, чтобы избежать встречи.

Пока Конрад осмысливал сказанное мною, в целях предосторожности я убавил обороты двигателя и после того, как мы отошли на сотню метров, у северного берега залива Сор-Хамна заглушил мотор. Пройдя по инерции некоторое расстояние, моторка остановилась. Я перебрался на нос, опустил якорь и вытравил трос.

— Судя по карте, — заметил я, — глубина здесь три сажени. По мнению специалистов, для того чтобы нас не сносило, нужно вытравить метров пятнадцать троса. Столько мы и вытравили. А поскольку находимся у самого берега, то практически невидимы, и тому, кто приблизится с юга, разглядеть очертания лодки будет невозможно. Курить, разумеется, запрещено.

— Забавная история, — сказал Конрад. Помолчав, он осторожно спросил: А кто должен приблизиться с юга?

— Белоснежка и семь гномов.

— Ясно. Так вы считаете, что с ними все в порядке?

— Я считаю, что с ними отнюдь не все в порядке, но в другом смысле.

— Ах вот что! — Наступила пауза, которая была вполне естественной. Раз уж речь зашла о Белоснежке...

— То что?

— Как вы смотрите на то, чтобы рассказать мне волшебную сказку? Так и время скоротаем.

И я рассказал Конраду все, что знал или думал, что знаю. Он выслушал меня, ни разу не прервав. Я подождал комментариев и, не услышав их, прибавил:

— Дайте обещание, что не пришибете Хейсмана при первой же встрече.

— Даю, но с большой неохотой. — Конрад передернул плечами. — Господи Иисусе, ну и холод!

— Так и должно быть. Молчок!..

Вначале едва слышно, прорываясь сквозь снежную пелену и северный ветер, затем все громче застучал мотор. Последние две минуты звук выхлопа раздавался особенно отчетливо.

— Надо же! — произнес Конрад.

Лодка слегка покачивалась, удерживаемая якорем, нас обоих била дрожь: стужа усиливалась. Обогнув северный конец причала, Хейсман выключил двигатель. Вместо того чтобы пришвартоваться и сразу же выбраться на причал, Хейсман с Гуэном и Юнгбеком провозились у пирса минут десять. В темноте и из-за снегопада не было видно, чем они заняты. Однако несколько раз мелькнул луч фонаря, донесся глухой металлический стук. Раза два послышался всплеск, как при падении в воду тяжелого предмета. Наконец в сторону жилого блока по причалу двинулись три яркие точки.

— Очевидно, теперь мне полагается задавать умные вопросы, — сказал Конрад.

— А мне — давать умные ответы. Думаю, скоро мы их получим. Выберите-ка якорь.

Я снова завел мотор. На самых малых оборотах мы прошли в восточном направлении метров двести, затем повернули на юг. После того как мы удалились на достаточное расстояние от берега, оказавшись к тому же с наветренной стороны от жилого блока, я дал полный газ. Ориентироваться оказалось гораздо проще, чем я ожидал. С темнотой мы успели освоиться, и я без труда различал очертания берега справа по борту. Даже при худшей видимости трудно было бы не определить границы между черной полосой прибрежных скал и заснеженными холмами, уходящими вдаль. Волнение было незначительное, да и ветер дул в нужном направлении.

Справа приближался мыс Капп Мальмгрен. Я повернул моторку к зюйд-весту, чтобы попасть в залив Эвьебукта, и смотрел во все глаза, стараясь не налететь на камни. Хотя прибрежные скалы были видны отчетливо, на их черном фоне островки, которые, как я заметил утром, разбросаны тут и там в северной части бухты, различить оказалось невозможно.

Конрад с завидным терпением, характерным для него, заговорил — впервые с тех пор, как мы подняли якорь. Прокашлявшись, он спросил:

— Можно задать вопрос?

— Можно даже получить ответ. Помните те столбы и веретенообразные рифы вблизи скал, которые мы видели, огибая остров с юга на борту «Морнинг роуз»?

— Благословенной памяти... — отозвался Конрад с тоской в голосе..

— К чему напрасно убиваться? — подбодрил я его. — Сегодня вы ее увидите вновь.

— Что? Нашу «Морнинг роуз»?

— Ее самую. Я на это надеюсь. Эти столбы образовались в результате выветривания и под воздействием приливно-отливных течений, штормовых волн, перепадов температур. Остров постоянно разрушается, и глыбы камня то и дело падают в море. В результате в скалах образовались пещеры и кое-что еще. До сегодняшнего дня я и не подозревал, что такое явление существует. В двухстах-трехстах метрах от южной оконечности суши, заключающей в себе этот залив, точки, которая называется мыс Капп Кольтхофф, находится крохотная подковообразная гавань. Я разглядел ее в бинокль.

— Когда же вы это успели?

— Во время прогулки. Во внутренней части подковы имеется проход, вернее туннель, выходящий на противоположную сторону мыса Капп Кольтхофф. Его можно найти только на крупномасштабной карте острова Медвежий. Сегодня утром я раздобыл такую карту.

— Такой длинный туннель? Сквозной? Должно быть, это искусственный туннель?

— Какой чудак станет тратить целое состояние на то, чтобы пробить в скале туннель длиной двести метров от пункта А до пункта В, если до любого из этих пунктов можно добраться за пять минут по чистой воде? Я имею в виду остров Медвежий.

— Действительно, — согласился Конрад. — Вы полагаете, что Хейсман и его друзья могли там побывать?

— Где же еще? Я осмотрел каждый уголок залива Сор-Хамна, но так их и не обнаружил.

Конрад промолчал. Он нравился мне все больше. Ведь он мог бы задать десяток вопросов, ответа на которые он бы не получил. Мотор марки «Эвинруд» уверенно рокотал, и минут через десять в южной части залива Эвьебукта я заметил очертания приближающихся с каждой секундой скал. Слева была отчетливо видна оконечность мыса Капп Кольтхофф. Мне показалось, что за ним белеют гребни волн.

— Вряд ли нас кто-нибудь увидит, — сказал я. — Ночное зрение нам теперь ни к чему. Островов поблизости нет. Хорошее освещение было бы очень кстати.

Конрад прошел на нос и включил два мощных фонаря. Через две минуты меньше чем в сотне метров впереди возникли очертания отвесных скал. Я повернул лодку вправо и повел ее на норд-вест вдоль скал.

Минуту спустя мы обнаружили ориентированное на восток круглое отверстие. Я сбросил газ, и моторка по инерции подошла к входу в пещеру, который оказался совсем крохотным. Оглянувшись, Конрад произнес:

— У меня клаустрофобия <Клаустрофобия — боязнь замкнутого пространства.>.

— У меня тоже.

— А если застрянем?

— Их моторка больше нашей.

— Если только она была здесь. Ну что ж, рискнем. Я решил потом напомнить Конраду его слова и направил лодку в туннель. Выяснилось, что он больше, чем казалось вначале. Волны и течения так отполировали стены туннеля, что они стали гладкими, как алебастр. Хотя этот удивительный туннель был ориентирован строго на юг, судя по меняющейся его ширине и высоте, было ясно, что его не касалась рука человека. Но тут Конрад окликнул меня, показав куда-то вправо по курсу, и я понял, что поспешил с выводами.

Углубление в стенке туннеля было едва заметно и не отличалось от других двух, которые мы миновали. Ниша была не больше двух метров глубиной и шириной от шестидесяти сантиметров до полутора метров. Создавалось впечатление, что она вырублена руками человека. Наше внимание привлек штабель окрашенных шаровой краской аккуратно сложенных брусков.

Ни один из нас не произнес ни слова. Конрад включил еще два фонаря и, направив их вверх, положил в нишу. Затем мы с трудом забрались туда сами и накинули огон фалиня на один из брусков. Все так же молча я взял опорный крюк и измерил им глубину, которая оказалась меньше полутора метров. Грунт показался странным на ощупь. Пошарив под водой, я извлек на поверхность ржавую, но еще прочную цепь и стал ее выбирать. Оказалось, что другой ее конец болтом с проушиной соединен с бруском такой же формы, как и те, что были сложены в нише. Цепь и брусок я снова опустил на дно.

Достав из кармана нож, я царапнул им по поверхности бруска. На первый взгляд, он был из свинца, но это была лишь оболочка. Я счистил ножом верхний слой свинца. При свете фонаря сверкнуло что-то желтое.

— Ну и ну, — проговорил Конрад. — По-моему, это называется золотое дно.

— Вроде того, — отозвался я.

— Взгляните. — Протянув руку, Конрад достал из-за штабеля банку с краской. На ней было выведено:

«Моментальная шаровая».

— Качество отменное, — сказал я, потрогав один из брусков. — Уже высохла. Ловкий ход. Вы отпиливаете болт с проушиной, красите брусок, и что получается?

— Чушка такого же размера и окраски, как и бруски, уложенные на днище модели субмарины.

— Один к одному, — сказал я и приподнял один из брусков. — С брусками такого размера удобнее всего иметь дело. Вес двадцать килограммов.

— А вы почем знаете?

— Знаю по опыту работы в казначействе. Стоимость по нынешнему курсу около тридцати тысяч долларов. Как думаете, сколько в штабеле таких брусков?

— Сто. Может, больше.

— Это только малая толика, остальные почти наверняка в воде. А кисти там есть?

— Да. — Конрад протянул было руку, чтобы их достать, но я его остановил:

— Не надо. Пальчики нам еще пригодятся.

— Только сейчас до меня дошло, — медленно произнес Конрад. — Так здесь три миллиона долларов?

— Плюс-минус несколько процентов.

— Надо бежать, — сказал Конрад, — а то меня охватывает чувство алчности.

Мы покинули пещеру. Оказавшись в круглой бухточке, оглянулись на темное зловещее отверстие.

— А кто его обнаружил?

— Не имею представления.

Возвращаться оказалось гораздо сложнее, чем выходить в залив. Шло встречное волнение, ледяной ветер и снег били в лицо. Из-за снегопада видимость резко ухудшилась. Но через час мы все-таки добрались до причала и, дрожа от холода, пришвартовали моторку. Конрад вскарабкался на пирс, я передал ему черный ящик, затем обрезал метров девять троса и тоже вылез наверх. Обвязав ящик тросом, я выдвинул две защелки и снял с ящика часть верхней и нижней крышки. Тускло засветились шкала и переключатели. Более яркого освещения мне и не понадобилось: прибор был достаточно прост в обращении. Вытащив телескопическую антенну до отказа, повернул две ручки.

Вспыхнул тусклый .зеленый огонек, послышалось слабое гудение.

— Всегда испытываю чувство удовлетворения, когда наблюдаю, как действуют эти игрушки, — сказал Конрад. — Но снег прибору не повредит?

— Эта игрушка стоит больше тысячи фунтов стерлингов. Можно погрузить ее в кислоту, опустить в кипяток, уронить с пятого этажа. И все равно она будет работать. Существует разновидность этой игрушки, которой можно выстрелить из орудия. Так что снег ей не повредит.

— Пожалуй, — заметил Конрад, наблюдая за моими действиями. Я положил прибор на каменную кладку южной части причала, привязал к основанию кнехта и присыпал снегом. Конрад спросил:

— А каков у него радиус действия?

— Сорок миль. Но нынче вечером хватило бы и четвертой доли.

— Он сейчас работает?

— Работает.

К основной части пирса возвращались, заметая перчатками свои следы.

— Не думаю, чтобы кто-то слышал шум мотора, но лучше не рисковать.

Покараульте немного.

Я спустился в субмарину, а через каких-то две минуты был снова на причале.

— Все в порядке? — спросил Конрад.

— Да. Два типа краски не вполне совпадают, но если не приглядываться, не заметишь.

Нельзя сказать, чтобы нас встретили как героев. Не то чтобы спутники наши разочаровались в нас, просто они успели отдать свои симпатии Хейсману, Юнгбеку и Гуэну, которые, как и следовало ожидать, заявили, будто к вечеру у них вышел из строя мотор. Хейсман, как и полагается, поблагодарил нас, правда несколько снисходительно. Это должно было бы вызвать к нему враждебное отношение, но я и без того был достаточно враждебно настроен к этому господину. Поэтому мы с Конрадом сделали вид, будто испытываем облегчение от того, что с ними ничего не случилось. Особенно удачно сыграл свою роль Конрад, несомненно, актер с большим будущим.

Можно было ожидать, что благополучное возвращение пятерых их товарищей обрадует наших спутников, но вышло иначе: присутствие покойницы стало еще более ощутимым; Хейсман начал было рассказывать о великолепных пейзажах, которые ему удалось отснять, но, заметив, что его не слушают, замолчал. Да и то сказать, трудно было представить, каким образом удалось ему установить съемочные камеры и звукозаписывающую аппаратуру и тесном туннеле... Отто попытался было наладить со мной отношения и заставил выпить виски. Он даже пошутил насчет того, что вредно пить только тому, кто намерен совершить прогулку по морозу, будучи уверенным, что я сегодня никуда больше не пойду.

Разумеется, я не стал распространяться насчет того, что собираюсь совершить такую вылазку, правда лишь до причала, не дальше.

Я взглянул на часы. Минут через десять мы отправимся на прогулку: четыре члена совета директоров кинокомпании, Лонни и я. Вшестером. Четверо членов совета директоров налицо, Лонни нужно какое-то время, чтобы приспособиться к действительности. Намереваясь лишить старика общества Вакха, служившего единственным его утешением, я направился в комнату Гилберта.

В комнате стоял лютый холод: окно было открыто настежь. Подняв фонарь, валявшийся у кровати, я выглянул в окно. Хотя снег все еще шел, можно было разглядеть две пары следов: кто-то убедил Лонни в необходимости оставить свою комнату.

Не обращая внимания на любопытные взгляды, я вышел из барака и направился в продовольственный склад. Дверь блока была открыта, но Лонни я там не обнаружил. Единственным признаком недавнего его пребывания была полупустая бутылка с отвинченной крышкой.

Следов у склада было много, и разобраться в них оказалось нелегким делом. Я вернулся в барак и убедился: охотников пойти на поиски Лонни хоть отбавляй. Спустя минуту Граф нашел старика за блоком, где был установлен генератор. Уже запорошенный снегом, Лонни лежал, уткнувшись лицом вниз. На нем были рубашка, пуловер, брюки и стоптанные ковровые туфли. Снег у его головы был желтого цвета, видно, там пролилось содержимое бутылки, которую бедняга сжимал в руке.

Мы перевернули его на спину. Лицо Лонни было как полотно, глаза остекленели, грудь не вздымалась и не опускалась. На всякий случай, вспомнив, что судьба оберегает детей и пьяниц, я приложил ухо к груди старика. Мне послышался какой-то слабый звук.

Внеся Лонни в барак, мы положили его на кровать. Каждый как мог старался проявить заботу о старике. В ход пошли грелки с горячей водой, масляные радиаторы, теплые одеяла. Достав стетоскоп, я убедился, что сердце у Лонни бьется, хотя и едва слышно. От каких бы то ни было средств стимулирования сердечной деятельности я решил отказаться, сосредоточив усилия на том, чтобы отогреть замерзшее тело старика как можно скорее. В это время, чтобы хоть отчасти ускорить кровообращение, четверо растирали ему ледяные руки и ноги. Через четверть часа появились первые признаки дыхания.

Лонни, похоже, достаточно согрелся. Поблагодарив своих помощников, я отпустил всех, кроме маленькой Мэри и Мэри Стюарт, попросив их поухаживать за больным. Сам я очень торопился: взглянув на часы, я убедился, что опаздывал на десять минут.

Веки у Лонни дрогнули. Спустя несколько мгновений он открыл глаза и мутным взглядом посмотрел на меня.

— Старый осел! — произнес я, хотя и понимал, что не следовало так разговаривать с человеком, еще стоящим одной ногой в могиле. — Зачем ты это сделал?

— Ага, — едва слышно прошептал он.

— Кто тебя выманил? Кто напоил тебя? — Я видел, как девушки переглянулись, но сейчас их мнение меня не интересовало.

Губы Лонни беззвучно шевельнулись. Глаза его лукаво блестели, послышался шепот:

— Один добрый человек. Очень добрый. Если бы я не боялся вытрясти из Лонни душу, я бы как следует тряхнул его. Сдерживая гнев, я спросил:

— Какой человек, Лонни?

— Добрый, — пробормотал он, — добрый. — Подняв худую руку, жестом поманил меня. Я наклонился. — Знаешь что? — выдавил Гилберт.

— Скажи мне, Лонни...

— Главное... — вздохнул он.

— Да, Лонни?

— Главное... — сказал он с усилием и замолчал. Я приложил ухо к его губам. — Самое главное — это милосердие, — произнес он и опустил восковые веки.

Я выругался и продолжал браниться до тех пор, пока не заметил, что обе девушки с ужасом смотрят на меня, решив, что брань моя относится к Лонни.

— Ступайте к Конраду, то есть к Чарльзу, — обратился я к Мэри Стюарт. Пусть он попросит Графа зайти в мою комнату. Сию же минуту. Конрад знает, как это сделать.

Ни слова не говоря, Мэри Стюарт вышла из комнаты. А маленькая Мэри спросила:

— Доктор Марлоу, Лонни будет жить?

— Не знаю, Мэри.

— Но ведь... ведь он совсем согрелся.

— Убьет его не холод.

Девушка испуганно вскинула на меня глаза.

— Вы хотите сказать, он может погибнуть от алкоголя?

— Вполне возможно.

— Вас это совершенно не волнует, доктор Марлоу? — вспыхнула девушка.

— Нет, не волнует. — Она в ужасе смотрела на меня. — Нет, Мэри, не волнует, потому что не волнует его. Лонни давно уже мертв.

Вернувшись к себе в комнату, я нашел в ней Графа.

— Вы поняли, что это было покушение на жизнь Лонни? — спросил я его без обиняков.

— Нет. Но событие это меня озадачило. — Обычного для Графа шутливого тона как не бывало.

— Известно ли вам, что и Джудит Хейнс была умерщвлена?

— Умерщвлена? — Граф не скрывал, что потрясен известием.

— Кто-то ввел ей смертельную дозу морфия. Причем и шприц, и морфий были похищены у меня. — Граф промолчал. — Так что ваши поиски золотого руна из невинного приключения превратились в нечто совершенно иное.

— Действительно.

— Понимаете ли вы, что связались с убийцами?

— Теперь понимаю.

— Теперь понимаете. Вы понимаете, как к этому отнесется закон?

— Понимаю и это.

— У вас есть пистолет? — Он кивнул. — Стрелять умеете?

— Я польский граф, сударь. — И снова появился на миг прежний Тадеуш.

— Любопытное зрелище будет представлять собой польский граф, когда его вызовут в качестве свидетеля, — заметил я. — Вы, разумеется, отдаете себе отчет в том, что единственный ваш шанс — выступить в качестве свидетеля обвинения?

— Вполне, — ответил он.

Глава 13

— Мистер Джерран, — проговорил я. — Буду весьма признателен, если вы, мистер Хейс-ман, мистер Гуэн и Тадеуш выйдете со мной на минуту.

— Выйти с вами? — Отто взглянул на часы, затем на троих своих коллег, снова на часы, а потом на меня. — В такую-то стужу и в столь поздний час? А зачем?

— Прошу вас. — Я посмотрел на актеров, собравшихся в кают-компании. Буду также весьма признателен, если остальные останутся в помещении, пока я не вернусь. Надеюсь, задержу вас ненадолго. Вы не обязаны подчиняться моей просьбе, а я, разумеется, не вправе заставить вас сделать это. Хочу лишь отметить, что это в ваших же собственных интересах. Мне известно, кто из нас убийца. Но, думаю, будет справедливо, если прежде, чем назвать его имя, я побеседую с мистером Джерраном и остальными членами руководства кинокомпании.

Я ничуть не удивился тому, что краткое мое обращение было выслушано в полной тишине. Как и следовало ожидать, первым нарушил молчание Отто Джерран. Прокашлявшись, он изрек:

— Так вы утверждаете, будто вам известно, кто этот человек?

— Да.

— И можете это подтвердить?

— Хотите сказать, представить доказательства?

— Именно.

— Нет, не могу.

— Ну вот видите! — сказал Отто многозначительно. Оглядев присутствующих, он добавил:

— А не много ли вы на себя берете?

— В каком смысле?

— В том смысле, что вы все больше и больше проявляете диктаторские замашки. Старина, если вы нашли преступника, сообщите кто он и дело с концом. Здесь не место для представлений. Не подобает простому смертному изображать из себя этакого Господа Бога. Доктор Марлоу, хочу напомнить вам, что вы всего лишь один из сотрудников нашей киностудии.

— Я не сотрудник вашей киностудии, я сотрудник британского казначейства, которому поручено расследовать некоторые аспекты деятельности компании «Олимпиус продакшнз лимитед». Расследование это закончено.

При этих словах у Джеррана отвисла челюсть. На гладком лице Гуэна появилось не свойственное ему настороженное выражение. Хейсман удивленно воскликнул:

— Правительственный агент! Сотрудник секретной службы!

— Вы перепутали две страны. Правительственные агенты работают в министерстве финансов США, а не в британском казначействе. Я обыкновенный чиновник 'и за всю свою жизнь не только ни разу не выстрелил из пистолета, но даже никогда не носил его с собой. И прав у меня не больше, чем у почтальона или мелкого клерка с Уайтхолл. Вот почему я не требую, а прошу. Взглянув на Отто, я сказал:

— Именно поэтому я предлагаю вам нечто вроде предварительной консультации.

— Расследование? — спросил Отто, успевший прийти в себя. — Какое еще к черту расследование? И каким образом лицо, нанятое для выполнения обязанностей врача... — Отто выразительно замолчал, показывая, насколько поражен открытием.

— А вы не задумывались над тем, почему ни один из остальных кандидатов на должность врача экспедиции не явился к вам на собеседование? Особенно большого внимания хорошим манерам в медицинских колледжах не уделяют, но все же мы не настолько невоспитанны. Позволите продолжать?

— Я полагаю, Отто, — хладнокровно сказал Гуэн, — нам следует выслушать то, что он намерен нам сообщить.

— Мне тоже хотелось бы это услышать, — заметил Конрад, один из немногих находившихся в кают-компании, кто не смотрел на меня, словно на инопланетянина.

— Ни минуты в этом не сомневаюсь. Боюсь, вам придется остаться в бараке. Однако, если не возражаете, хотелось бы с вами переговорить с глазу на глаз, — сказал я, направляясь к себе в комнату.

Отто преградил мне путь.

— Все, что вы собираетесь сообщить Конраду, можно сказать и остальным.

— Откуда вам это известно? — возразил я, грубо отстранив его, и закрыл дверь за Конрадом, когда мы оба вошли ко мне в спальню.

— Я не хочу, чтобы вы покидали блок, по двум причинам, — сказал я Конраду. — Если прибудут наши друзья, то, не найдя меня у причала, они направятся прямо в жилой блок. Тогда вы им сообщите, где меня найти. Кроме того, вы должны следить за Юнгбеком. Если он попытается выйти из помещения, попробуйте уговорить его остаться. Если вам это не удастся, не дайте ему уйти дальше чем на метр. Если в руках у вас случайно окажется бутылка виски, ударьте его посильней: Только не по голове, а, то убьете. Бейте по плечу поближе к шее. При этом вы, вероятно, сломаете ему ключицу, тем самым выведя его из строя.

Даже глазом не моргнув, Конрад произнес:

— Теперь мне понятно, почему вы предпочитаете обходиться без оружия.

— Бутылка виски, — согласился я, — уравнивает шансы.

Захватив с собой фонарь системы Кольмана, я повесил его на ступеньку железного трапа, по которому можно было спуститься в корпус модели субмарины. Его яркий свет лишь подчеркивал сходство секции с сырым и холодным железным склепом. Пока спутники мои, хранившие враждебное молчание, наблюдали за моими действиями, я отвинтил одну из досок палубного настила, вытащил чушку балласта и, положив ее на компрессор, поскреб ножом поверхность бруска.

— Вы сейчас убедитесь, — обратился я к Отто, — что я вовсе не намерен устраивать представлений. Не будем терять времени и приступим к делу. Закрыв нож, я посмотрел на свою работу. — Не все золото, что блестит. Но на сей раз поговорка эта неуместна.

Я оглядел всех четверых и убедился, что они разделяют мое мнение.

— Никакой реакции, ни малейшего удивления, — заключил я, убирая нож в карман, и улыбнулся при виде трех вытянувшихся лиц. — Ей-Богу, мы, государственные служащие, никогда не носим с собой пистолет. И то сказать, чему тут удивляться. Вы все четверо давно поняли, что я не тот, за кого вы меня вначале принимали. И появлению тут золота нечего удивляться. Оно и являлось основной причиной экспедиции на остров Медвежий.

Никто не произнес ни слова. Как ни странно, на меня никто не смотрел, все смотрели на брусок золота в уверенности, что оно гораздо важнее всего, что я скажу.

— Боже мой! — продолжал я. — Почему же вы не уверяете, что вы тут ни при чем, не бьете себя в грудь, не кричите исступленно: «Что за чушь вы несете?» Согласитесь, любой беспристрастный наблюдатель сочтет это отсутствие реакции столь же убедительным доказательством вашей вины, как письменное признание.

Я выжидающе посмотрел на всех четверых, но один лишь Хейсман провел кончиком языка по губам. Не дождавшись никакого ответа, я сказал:

— Даже ваш адвокат признает на суде, что план был гениален и продуман во всех деталях. Может быть, кто-то из вас снизойдет и расскажет, в чем заключается этот план?

— Полагаю, мистер Марлоу, — назидательно произнес Отто, что психическая нагрузка, которую вы испытывали последнее время, пошатнула ваше душевное здоровье.

— Неплохая реакция, — сказал я с одобрением. — К сожалению, с ней вы запоздали на две минуты. Есть еще желающие выступить? Мы страдаем от излишней скромности или не желаем помочь властям? Не угодно ли вам, мистер Гуэн, сказать несколько слов? Ведь вы передо мной в долгу. Если бы не эта стычка, вы не дожили бы до конца недели.

— Я считаю, что мистер Джерран прав, — произнес рассудительно Гуэн. Вы говорите, что надо мной нависла смертельная угроза? — Он покачал головой.

— Нагрузка оказалась вам не по плечу. Как врач вы должны признать, что в подобных обстоятельствах больное воображение...

— Воображение? Неужели двадцатикилограммовый брусок золота всего лишь плод моего воображения? — Я показал на дно субмарины. — Неужели остальные пятнадцать брусков также существуют лишь в моем воображении? Неужели в моем воображении существуют сто, если не больше, брусков золота, сложенных штабелем в нише туннеля? Разве отсутствие всякой реакции при упоминании туннеля не свидетельствует о том, что вам известно, что это такое, где это находится и что это значит?

Давайте не будем играть в эти детские игры, ведь ваша карта бита. Игра была интересна, пока она шла. Действительно, лучшего прикрытия для экспедиции за золотом, чем съемка фильма об Арктике, не придумаешь. Ведь киношников принято считать настолько эксцентричными, что самые немыслимые их поступки воспринимаются как нечто вполне естественное. Самое удобное время для изъятия сокровищ из тайника — когда световой день короток и основную часть операции можно осуществить в темное время суток, не так ли? А наилучший способ ввоза золота в Британию — под видом чугунного балласта под самым носом у таможенников, верно? — Бросив взгляд на балласт, я прибавил: Как указано в превосходной брошюре, составленной мистером Хейсманом, вес балласта четыре тонны, но по-моему, все пять. Стоимостью около десяти миллионов долларов. Ради такого куша не то что на остров Медвежий, на край света отправишься. Разве я не прав?

Никто не ответил мне.

— Потом, продолжал я, под каким-нибудь предлогом вы отбуксировали бы модель субмарины к туннелю, чтобы проще было заменить балласт золотом. А оттуда — курс на старую веселую Англию, где можно беспрепятственно пожинать плоды своих трудов. Или я ошибаюсь?

— Нет, — спокойно ответил Гуэн. — Вы правы!.. Но представить это предприятие как преступное деяние вам будет сложно. В чем нас могут обвинить? В краже? Смехотворно. Мы обыкновенные искатели сокровищ.

— Искатели сокровищ? Каких-то нескольких тонн золота? До чего же ничтожны ваши аппетиты, не так ли, Хейсман?

Все трое посмотрели на Хейсмана, прятавшего глаза.

— Как вы думаете, почему я здесь, недалекие вы люди? — спросил я. Почему вам не пришло в голову, что, несмотря на весь туман, который вы напустили, британское правительство знало не только то, что вы направляетесь на Медвежий, но и подлинную цель вашей экспедиции? Разве вам не известно, что по некоторым вопросам правительства европейских государств работают в тесном контакте друг с другом? Разве вы не знаете, что правительства многих этих стран внимательно следят за деятельностью мистера Хейсмана? А все потому, что им известно об этом господине гораздо больше, чем вам. Может быть, Хейсман, вы сами расскажете своим друзьям кое-что из своей биографии?

К примеру, о том, что свыше тридцати лет вы работаете на русских?

Отто выпучил глаза на Хейсмана, раздувая щеки. Холеное лицо Гуэна напряглось и потеряло свое благородство. Граф лишь кивнул, словно поняв разгадку давно мучившей его проблемы. У Хейсмана был несчастный вид.

— Поскольку непохожее-заметил я, — что Хейсман нам что-то сообщит, придется сделать это мне. Хейсман — специалист высшей пробы по весьма специфическим проблемам. Короче говоря, он подлинный искатель сокровищ, причем ни один из вас ему и в подметки не годится. Но нужны ему не те сокровища, которые, по его утверждению, он ищет. Боюсь, он вас тут обманывает, как обманывает вас и по другому поводу. Я имею в виду условие, по которому, чтобы получить свою долю добычи, вы должны были принять для работы на киностудии его племянницу Мэри Стюарт. По натуре своей люди подозрительные и подлые, вы тотчас решили, что она ему вовсе не племянница, и это правда, что она нужна ему для иных целей, что тоже правда. Но вовсе не для тех, какие вы предполагаете. Мисс Стюарт нужна Хейсма-ну для достижения совершенно иной цели, о которой он забыл вам сообщить. Нужно признать, господа, отец Мэри Стюарт был таким же беспринципным и беспардонным мошенником, как и любой из вас. Он занимал весьма ответственную должность в командовании немецким военно-морским флотом и важный пост в руководстве нацистской партии. Подобно другим бонзам, по примеру Германа Геринга поняв, что война будет проиграна, он решил подостлать себе соломки там, где придется упасть. Он оказался умнее Геринга и избежал процесса над военными преступниками. Хотя доказать это будет невозможно, наверняка золото изъято из подвалов норвежских банков.

Но причина, по которой здесь находится Стюарт, не одно лишь золото.

Соломка показалась папочке недостаточно мягкой. Лебяжий пух — вот на что претендовал папочка. Лебяжий пух наверняка обрел форму ценных бумаг или облигаций, которые он заполучил — не думаю, что купил, — в конце тридцатых годов. Эти бумаги можно превратить в наличные даже сегодня. Недавно была осуществлена попытка продать при посредничестве западных бирж ценные бумаги на тридцать миллионов стерлингов, но западногерманский федеральный банк отказался участвовать в операции, поскольку не было надежных данных о происхождении бумаг. Но теперь никаких проблем с установлением их происхождения не будет, не так ли, Хейсман?

Тот не ответил ни да ни нет.

— Так где же они? — спросил я и сам же ответил:

— В сейфе, замаскированном под чугунную болванку. — Поскольку Хейсман продолжал молчать, говорить пришлось мне. — Не беспокойтесь, мы их найдем. И вам не удастся получить подпись и отпечатки пальцев отца Мэри Стюарт на этих документах.

— Вы в этом уверены? — произнес Хейсман, успевший в достаточной мере обрести уверенность в себе.

— Хотите сказать, в мире, где все меняется, нельзя быть ни в чем уверенным? С такой оговоркой я согласен.

— Думаю, вы не учли одного обстоятельства.

— Какого же?

— Адмирал Ханнеман у нас в руках.

— Такова настоящая фамилия отца мисс Стюарт?

— Вы даже не знали этого?

— Нет, но это неважно. Однако я бы не сказал, что вовсе не учел это обстоятельство. Вскоре я займусь им. После того как закончу разбираться с вашими друзьями. Пожалуй, определение это неточно. Возможно, они вам больше не друзья. Хочу сказать, настроены они к вам не слишком дружелюбно, не так ли?

— Чудовищно! — воскликнул Отто. — Просто чудовищно. Какое дьявольское коварство! И это называется партнер! — исполненный гнева, Джерран умолк.

— Подлец, — хладнокровно отозвался Гуэн. — Презренный негодяй.

— Неужели? — обратился я к Гуэну. — Скажите, этот благородный гнев вызван предельным вероломством Хейсмана или тем, что он не взял вас в долю?

Не надо отвечать на этот сугубо риторический вопрос, поскольку вы такой же мошенник, как и Хейсман. Что я хочу сказать? А то, что большую часть времени и умственной энергии вы тратите на то, чтобы скрыть от остальных членов правления компании вашу собственную деятельность. Так что Хейсман не исключение.

Возьмем теперь Графа. По сравнению со всеми остальными он сущий ангел во плоти, но и он не брезговал ловить рыбу в мутной воде. В течение тридцати лет он состоит в совете директоров кинокомпании, обеспечив до конца дней своих безбедное существование. И все лишь потому, что он оказался в Вене во время аншлюса, когда Отто сбежал в Штаты, а Хейсмана увезли в другую сторону. О последнем позаботился Отто, чтобы получить возможность вывезти капитал компании из страны. Когда нужно утопить друга, у таких, как Отто, рука не дрогнет.

Отто не знал, а Граф намеренно не сообщил ему, что Хейсман уехал по собственной инициативе. Хейсман давно работал на немцев, и он понадобился фатерланду. Правда, в фатерланде не знали, что русские завербовали его еще раньше. Но Отто был уверен, что обменял друга на золото, и Граф об этом знал. К сожалению, выдвинуть против Графа какое-либо обвинение теперь будет сложно, тем более что человек он по натуре не алчный и ничего, кроме жалованья, взамен за свое молчание не требовал. Ко всему он согласился выступить в качестве свидетеля обвинения...

На сей раз Хейсман, как и Отто с Гуэном, одарил Графа таким же взглядом, какого недавно удостоился сам.

— Или возьмем Отто, — продолжал я. — В продолжение многих лет он присваивал крупные суммы денег, буквально обескровливая кинокомпанию. Теперь Хейсман и Граф изумленно взглянули на Отто. — Перейдем затем к Гуэну.

Обнаружив, что Отто растратчик, он в течение двух или трех лет занимается шантажом и грабит Джеррана самого. Словом, подобралась на зависть дружная компания беспринципных и аморальных типов. Но я еще не рассказал о всей низости вашего поведения. Вернее, поведения одного из вас. Мы еще не говорили о том, кто повинен в совершенных убийствах. Разумеется, это один из вас. Разумеется, он душевнобольной и окончит свои дни в Бродмурском желтом доме, хотя, следует признать, логичность его мыслей и поступков не характерны для умалишенного. Жаль, что у нас отменена смертная казнь, но тюремная лечебница ему гарантирована.

Правда, единственным утешением для вас, Отто, будет то, что, попав туда, вы долго не проживете. — Джерран ничего не ответил, лицо его оставалось непроницаемым, и я продолжал:

— Ваши наемные убийцы, каковыми, несомненно, являются Юнгбек и Хайтер, будут приговорены к пожизненному заключению в тюрьме с усиленным режимом.

В металлическом склепе стало еще холоднее, но, казалось, никто этого не замечал.

— Отто Джерран — злодей, — сказал я, — и чудовищность совершенных им преступлений не поддается анализу. Следует, однако, признать, что ему чрезвычайно «повезло» с его компаньонами, на которых отчасти лежит вина за ужасные события, свидетелями которых мы явились, поскольку своей беспримерной жадностью и себялюбием они загнали Отто в угол. И, чтобы вырваться из западни, он прибегнул к самым отчаянным средствам.

Мы уже установили, что трое из вас шантажировали Отто в течение многих лет. К вам присоединились еще двое ваших коллег — его собственная дочь и Страйкер. Однако их шантаж основывался на совершенно иных мотивах.

Определить, каковы они, я пока не могу, но факты, думаю, со временем удастся установить. Факты эти относятся к автомобильной катастрофе, которая произошла в Калифорнии два десятка лет тому назад. Столкнулись два автомобиля. Один принадлежал Лонни Гилберту, в нем находились его жена и две дочери, по-видимому в состоянии сильного алкогольного опьянения. Второй автомобиль принадлежал чете Страйкеров, но самих их в машине не было. Два человека, находившиеся в автомобиле, побывавшие на вечеринке в доме Страйкеров, были сильно пьяны. Ими были Отто и Нил Дивайн. Так ведь, Джерран?

— Все это бездоказательная болтовня.

— Пока бездоказательная. Вел машину Отто, но когда Дивайн пришел в сознание, его убедили, несомненно, при активной помощи Отто, что за рулем находился он. И уже много лет Дивайн считает, что его не судили за непреднамеренное убийство лишь благодаря молчанию Отто. Как видно из платежных ведомостей...

— Как они к вам попали?

— Я взял их у вас в комнате. Там же я нашел и вашу превосходную банковскую книжку. Как видно из платежных ведомостей, в течение нескольких лет Дивайн получал сущие гроши. До чего же великолепен наш Отто. Он не только внушает человеку, что тот повинен в гибели людей, которых сам же Отто и убил, но и низводит его до состояния раба и нищего. Шантажируемый и сам не прочь пошантажировать. Любопытная получается картина, верно?

Однако чете Страйкеров было известно, кто виновник аварии, поскольку, когда они выходили из дома, машиной управлял Отто. Они продали свое молчание, получив взамен должности в совете директоров кинокомпании и непомерно большие оклады. Отличная подобралась компания. Знаете ли вы, что это жирное чудовище нынче вечером попытался убить Лонни? Почему? А потому, что незадолго до своей смерти Джудит Хейнс рассказала ему правду об аварии.

Естественно, пока Лонни был жив, он представлял бы для Отто опасность.

Не знаю, кто предложил организовать эту экспедицию под видом съемки фильма. Скорее всего, Хейсман, хотя это несущественно. Существенно то, что Отто усмотрел в этом рейсе уникальную возможность разом решить все свои проблемы. Решение было простым: убрать всех своих пятерых партнеров, в том числе собственную дочь, которую ненавидел и которая платила ему той же монетой. Он находит себе двух наемных убийц, Хейтера и Юнгбека — о том, что они наймиты, свидетельствует сумма в две тысячи фунтов стерлингов пятифунтовыми банкнотами, которые я обнаружил сегодня днем в чемодане у Юнгбека, — двух мнимых актеров, о которых никто, кроме Отто, не слышал.

Словом, он бы сразу добился своей цели, убрав тех, кого ненавидел и кто ненавидел его. Тем самым он выиграл бы время, чтобы скрыть свои растраты.

Получив значительные страховые суммы, он смог бы с помощью продажных бухгалтеров подделать документы и прибрать к рукам все это золото. Самое главное, он освободился бы от шантажистов, многие годы превращавших его жизнь в кошмар и приведших его к черте безумия. — Я взглянул на Гуэна: Теперь вы понимаете, что я имел в виду, заявив, что, если бы не я, до конца недели вам бы не дожить?

— Да, пожалуй. Приходится верить вам, иного выбора у меня не остается.

— В изумлении Гуэн взглянул на Джеррана. — Но если он намеревался убрать одних лишь членов правления...

— ...почему погибли другие? Вследствие случайности, неудачного планирования. Возможно, кто-то встал у него на пути. Первой жертвой должен был стать Граф, но тут вмешался случай. Вместо Графа погиб Антонио.

Порывшись в прошлом Джеррана, я обнаружил, что это многосторонне развитая личность. Кстати, он хорошо разбирается в вопросах химии и медицины и знает яды. Кроме того, подобно многим полным людям, он отличается необыкновенной ловкостью пальцев. В тот вечер, когда умер Антонио, еду подавали с маленького бокового столика, находящегося рядом с большим столом, за которым сидел Отто. В овощи на тарелке, предназначавшейся для Графа, Отто положил щепотку аконита. К несчастью для бедного Антонио, который был вегетарианцем.

Граф отдал ему свою порцию овощей. Так умер Антонио.

Одновременно Джерран попытался отравить и Хейсмана. Но Хейсман, почувствовав недомогание, поспешно вышел из-за стола, не притронувшись к еде. Вместо того чтобы выбросить еду в отходы, экономный Хэггерти положил ее в кастрюлю, из которой позднее ели Скотт и Окли и откуда стащил несколько ложек Герцог. Трое заболели, двое умерли.

— Но вы забываете, что Отто сам был отравлен, — заметил Граф.

— Разумеется. Собственной рукой. Чтобы отвести от себя возможные подозрения. Но он прибегнул не к акониту, а к сравнительно безвредному рвотному средству и актерскому мастерству. Кстати, вот почему Отто заставил меня сделать обход кают на «Морнинг роуз» под видом озабоченности здоровьем членов съемочной группы, а на самом деле затем, чтобы выяснить, кого он мог случайно отравить. Узнав о смерти Антонио, он отреагировал неестественно бурно, чему я тогда не придал значения.

В тот вечер в мое отсутствие ко мне в каюту заходили двое. Одним из них был Юнгбек или Хейтер, вторым — Холлидей. — Я взглянул на Хейсмана. — Это вы его послали?

Хейсман молча кивнул.

— Хейсман относился ко мне с подозрением. Желая убедиться в честности моих намерений, он проверил мой багаж, вернее заставил это сделать Холлидея.

Отто также заподозрил меня, кто-то из его наемников установил, что я читал статью об аконите. Одним убийством больше или меньше — для Отто это не имело значения. Поэтому он решил убрать меня, прибегнув к излюбленному средству яду. Добавил его в бутылку виски. К несчастью для Холлидея, который зашел в кают-компанию, чтобы попытаться выкрасть у меня саквояж, порцию, предназначенную для меня, он выпил сам.

Остальные убийства объяснить легко. Когда поисковая группа отправилась на выручку Смита, Юнгбек и Хейтер изувечили Аллена и убили Страйкера, неуклюже попытавшись свалить убийство на юношу. А ночью Отто организовал убийство собственной дочери. Он дежурил с Юнгбеком, именно тогда-то и произошло убийство.

Взглянув на Отто, я сказал:

— Следовало проверить окно в комнате вашей дочери. Я его закрепил шурупами, поэтому проникнуть в комнату снаружи невозможно. Я также установил, что у меня украден шприц и ампула морфия. Признаваться вам в этом не обязательно. Юнгбек и Хейтер расколются как пить дать.

— Я признаюсь во всем, — с полнейшим спокойствием произнес Отто. — Вы правы во всем до последней детали. Правда, никакого толку для вас от этого не будет. — Словно по мановению волшебного жезла, в руке у него появился небольшой пистолет довольно зловещего вида.

— Думаю, что и для вас от этого не будет проку, — ответил я. — Ведь вы же признались во всем, в чем я вас обвинял. — Я специально встал под люком в боевую рубку и видел то, чего не заметил Отто. — Как вы полагаете, где сейчас находится «Морнинг роуз»?

— О чем вы там еще толкуете? — спросил Отто, сжимая рукоятку пистолета.

— Дальше Тунгейма, где находятся люди, ждущие от меня известий, судно и не ходило. Правда, по рации связаться с ними не удалось, поскольку один из ваших помощников разбил ее вдребезги. Но прежде, чем «Морнинг роуз» отчалила, на ее борту я установил небольшой приемник, настроенный на волну наводящего устройства. Люди эти знают, что надо делать, как только сигнал наводящего устройства включит их собственный приемник. Устройство это работает вот уже полтора часа. На борту траулера находятся вооруженные британские и норвежские солдаты и полицейские. Вернее, находились. Теперь они на борту субмарины. Прошу поверить мне на слово, чтобы избежать напрасного кровопролития.

Однако Отто на слово мне не поверил. Он быстро шагнул вперед, вскинув пистолет. Раздался выстрел, ударивший по барабанным перепонкам, и почти мгновенно крик боли, за которым последовал глухой металлический стук пистолета, выпавшего из окровавленной руки Джеррана и ударившегося о брусок.

— Прошу прощения, — отозвался я. — Не успел предупредить, что у нас хорошие стрелки.

Внутрь уже спускались четыре человека — двое в штатском, двое в норвежской армейской форме. Один из штатских произнес:

— Доктор Марлоу? — Я кивнул, и он представился:

— Инспектор Мэтьюсон. А это инспектор Нильсен. Похоже, мы подоспели вовремя?

— Да, благодарю вас. Вы действительно быстро добрались.

— Мы здесь находимся уже некоторое время. Видели, как вы спускались. До берега мы добрались на надувной лодке со стороны острова Макель. Входить в залив в ночное время капитан Имри не рискнул. По-моему, у него со зрением не все в порядке.

— Зато у меня с ним в порядке, — послышался резкий голос из рубочного люка. — Брось пистолет! Брось, а то убью. — Голос Хейтера звучал вполне убедительно. По команде инспектора-норвежца солдат бросил пистолет на палубу. Хейтер спустился вниз, внимательно наблюдая за всеми и держа пистолет наготове.

— Молодчина, Хейтер, молодчина! — сквозь стон произнес Отто.

— Молодчина? — спросил я. — Хотите ответить еще за одно убийство?

Хотите, чтобы и Хейтера постигла участь остальных?

— Мне разговаривать некогда, — отозвался Отто. Лицо его посерело, из простреленной руки на золото капала кровь.

— Некогда? Глупец, я знал, что Хейтер в состоянии передвигаться. Вы забыли, что я врач, хотя и не ахти какой. Обутый в толстые кожаные башмаки, он сильно повредил щиколотку. Но перелома у него я не обнаружил. При растяжении лодыжки не происходит разрыва кожного покрова. Это означало, что рану себе нанес он сам. Как при убийстве Страйкера, так и при убийстве Смита он проявил полное отсутствие воображения. Вы убили его, не правда ли?

— Да. — Он направил пистолет на меня. — Я люблю убивать.

— Убери пистолет, не то ты покойник.

Хейтер злобно и презрительно выругался. Он все еще продолжал осыпать меня бранью, когда на лбу у него вспыхнула алая роза. Граф опустил свою «беретту», из которой еще поднималась струйка дыма, и виновато проговорил:

— Я действительно был польским графом. Но отсутствие практики дает себя знать.

— Я это заметил, — отозвался я. — Выстрел не очень-то точный, но он стоит королевской милости.

Когда мы поднялись на причал, полицейские инспекторы уже надели наручники на Гуэна, Хейсмана и даже раненого Отто. Я убедил их, что Граф не представляет никакой опасности, и даже уговорил разрешить мне побеседовать с Хейсманом, пока они идут к бараку. Оставшись наедине с Иоганном, я произнес:

— Температура воды в заливе ниже точки замерзания. В такой громоздкой одежде, в наручниках, надетых на соединенные сзади руки, через полминуты вы пойдете ко дну. Заявляю это вам как врач.

Взяв его под руку, я подвел его к краю причала.

— Вы преднамеренно убили Хейтера, да? — произнес он, не скрывая нервного волнения.

— Разумеется. Вы же знаете, в Англии смертная казнь отменена.

Приходится действовать окольными путями. Прощайте, Хейсман.

— Клянусь! — заверещал Хейсман. — Я сделаю все, чтобы родители Мэри Стюарт были освобождены и смогли воссоединиться. Я клянусь! Клянусь!

— Этим вы спасли себе жизнь, Хейсман.

— Я знаю, — нервно кивнул он.

Атмосфера, установившаяся в кают-компании, была удивительно мирной и спокойной. Причиной тому, думаю, было огромное облегчение, которое все испытывали, еще не веря до конца, что страшное позади. По-видимому, Мэтьюсон объяснил собравшимся, что произошло.

На полу, держась рукой за левое плечо и издавая мучительные стоны, лежал Юнгбек. Я посмотрел на Конрада, потом показал на куски стекла, валявшиеся рядом.

— Я сделал как вы велели, — произнес Чарльз. — Жаль, бутылка разбилась.

— Мне тоже жаль, — отозвался я. — Жаль ее содержимого.

Я взглянул на маленькую Мэри, которая горько рыдала. Мэри Стюарт пыталась ее утешить.

— Зачем же напрасно проливать слезы, милые девочки? — с укором проговорил я. — Ведь все позади.

— Лонни больше нет, — подняла на меня заплаканные глаза маленькая Мэри.

— Пять минут назад умер.

— Жаль, — сказал я. — Но не нужно слез. Это его собственные слова. «Кем надо быть, чтобы вздергивать опять его на дыбу жизни для мучений?»

Девушка растерянно посмотрела на меня.

— Это тоже его слова?

— Нет. Одного господина, которого звали Кент.

— Он что-то сказал, — вмешалась Мэри Стюарт. — Велел передать доброму лекарю, он вас имел в виду, чтобы тот пожелал ему попасть в какой-то бар. Я не поняла в какой.

— Не о чистилище ли шла речь?

— Чистилище? Не знаю. Фраза показалась мне бессмысленной.

— Я понял, что он имел в виду, — ответил я. — Так и сделаю. Пожелаем ему попасть в тот самый бар.