А во-вторых (что по идее должно бы возглавлять список), последние три дня я пыталась свыкнуться с мыслью, что следующие полгода – а если Кери не ошибается, то и до конца дней своих – мне придется прожить без Коннора. И тут вдруг меня огорошили прямо противоположным предложением – быть с ним. Навсегда. Как говорится, пока смерть не разлучит два любящих сердца, за исключением следующих шести месяцев, когда пять пар силиконовых буферов и все услады Калифорнии нас действительно разлучат. В болезни и в здравии, в нужде и в радости, и вся эта брехня. Разумеется, в том случае, если я соглашусь.
      Пристально смотрю на блестящую серебряную коробочку, которая горделиво восседает на столе, и на сверкающее в ней кольцо – большой лучистый перстень с бирюзой, изумрудом и бриллиантом. Я бы сама, конечно, такое не выбрала – только он же парень, ему простительно: все мужчины верят, что больше значит лучше, в смысле драгоценностей. Покажи им редкий коллекционный бриллиант, а рядом положи кусок циркониевого ангидрида размером с кулак в обрамлении бордельно-красных рубинов из каталога «Бытовые товары почтой» и попроси показать, какой дороже, – гарантирую: девять из десяти парней с ходу западут на последний. Утонченность в расчет не берется. Мужчины любят заметные кольца, показушные, которые так и кричат: «Руки прочь! Это моя женщина. Я сходил в ювелирный магазин сам, – в нашем случае, как известно, прихватив с собой дамочку с объемной гривой и подкладными плечами, – и выбрал этот инкрустированный лучистым колчеданом кошмар в знак своей любви, который теперь она как миленькая будет носить до конца своей семейной жизни. Ну разве я не умник?» Хотя у меня, конечно, не лучистый колчедан, а самый что ни на есть настоящий алмаз. И еще надо признать, что, несмотря на вычурность, в эту вещицу вложен очень трогательный подтекст. Видите ли, бирюза и изумруд – наши с Коннором камни по рождению – я декабрьская, а он майский, – а бриллианты считаются лучшим подарком для девушки, так сказать, для завершения картины. Коннор заверил, что идея с камнем по Зодиаку принадлежит ему, и мне приятно в это верить, поскольку современные мужчины редко вспоминают о романтике. Бет-Мощный-Начес вряд ли смогла бы до такого додуматься – у нее, наверное, мозг зачах от такой массы лаков, муссов и всякой дребедени, которой она напомадила свою шевелюру.
      Закрываю коробочку – неприятно совесть кольнула, когда я подумала, сколько денег отвалил Коннор за эту безделушку. Да, теперь попробуй тут скажи «нет». Бедолага, он, наверное, сто лет на него деньги откладывал (кредитки – не его стихия). Какое дорогое кольцо. Пожалуй, дороже здешнего шампанского, которое навязывают посетителям по страшно взвинченной цене и которое я теперь глотаю, как горькую за упокой. А нервишки-то пошаливают: я вообще не привыкла бывать в столь роскошных заведениях, да и Коннор, вместо того чтобы смыться в Штаты и бросить меня навсегда, вдруг огорошивает предложением руки и сердца. Согласитесь, подобное случается не каждый день. Я сижу в «Ледяном дворце», экстравагантном ресторане в самом центре города, излюбленном местечке избалованной публики: знаменитостей, богачей и всех, кто умеет профессионально пинать мячик или затаскивать в постель профессиональных футболистов. Рыхлые, как свежий снег в Альпах, кремовые ковры; на стенах безумствуют белый металлик и золото. Искристые люстры, подобно драгоценным сосулькам, свисают с расписанного снежными пейзажами высокого потолка, а в двух противостоящих друг от друга каминах неистово ревет самое неподдельное пламя. По залу бесшумно скользят официанты и официантки в девственно-кремовых костюмах – я бы и на пушечный выстрел не подошла в таком костюме к рагу в томате. Меню выбито золотыми буквами, а каждое блюдо подают как произведение искусства. Лично я предпочитаю пищу все-таки есть, а не ставить в рамку и любоваться, да только все равно приятно: удивительная роскошь! Здесь так изысканно и шикарно, что я начинаю нервничать. В таких местах мне всегда кажется, что я должна помыть посуду или убрать за собой, чтобы хоть как-то оправдать свое присутствие; или что все на меня смотрят и качают головами: как это сюда попала этакая простушка? Сейчас-то на меня уж точно направлены взгляды едва ли не всех присутствующих: сижу одна за столиком на двоих в самом центре зала, вдрызг пьяная, из рук все валится – для завершения картины осталось только ноги в ковбойских сапожищах на стол задрать.
      Залпом выпиваю очередной бокал шампанского и морщусь – газ в ноздри ударил. Скорее бы Коннор вернулся из туалета; это церемонное отсутствие слишком затянулось.
      Потопала туфельками, чтобы немного успокоиться и ноги размять, – затекают в этих черных шпильках с нелепо длинными носками, которые выбрали мне подруженьки. Я еще, когда мерила, поняла, что они маловаты, но уж очень заманчиво смотрелись эти симпампульки в витрине, да и магазин закрывался – а мне надо было взбодриться, сами знаете. К тому же обувь покупают не только из соображений комфорта – для стиля, сексапильности или образа; нога тут в общем-то и ни при чем. И вот сижу, верчу в руке подарок, а колени так и трясутся. Бред какой-то: не ожидала этакого хода. Положение хуже некуда – ведь мой подарок, который я ему выбрала и который лежит на столе среди рваной оберточной бумаги, это два билета на «Джеймсов». Он все равно их не увидит, потому что будет в это время за тысячи миль от Глазго; синяя футболка в стиле ретро с рисунком (зеленый стебелек с пунцовыми лепестками) и всякая мелочь. Раньше мне казалось, что подарок на редкость удачен, так как напоминает о первом дне нашего знакомства, но по сравнению с тем, что решил подарить мне Коннор, смотрится жалко.
      Откладываю в сторону серебристый футляр, так и не набравшись мужества взять кольцо с красной бархатной подушечки, и прикладываю холодный хрустальный бокал к щеке. Как же я не догадалась, к чему дело клонится? Коннор был так воодушевлен подарком, который решил придержать до поры до времени в секрете. И на выходных пару раз заговаривал о детях и семье… Только ведь в этом нет ничего удивительного – все молодые пары время от времени так шутят, поддразнивая друг друга. Мне тогда и невдомек было, что говорил-то он серьезно. Я ни сном, ни духом не ведала, что на меня такое свалится – хоть бы перед зеркалом потренировалась, речь бы придумала, чтоб все красиво прошло. Да что там говорить – я только тогда поняла, что происходит, когда кольцо увидела, но ведь к этому моменту он и сам уже все сказал. Видите ли, мои мысли были нацелены на другое: на завтрашний отъезд Коннора. Я размышляла о том, что он целых полгода проживет без меня в окружении разбитных девиц. Мрак, короче говоря.
      Есть совсем не хотелось, я без интереса катала по тарелке кусочек омара, и сказала тогда:
      – Как представлю, что останусь одна… на целых полгода.
      Звучала лирическая музыка: «Не променяй мои карие глаза на голубые».
      – Да, непривычно, – тихо ответил он, – хотя время быстро пролетит – не заметишь.
      Я вздохнула и постаралась выкинуть из головы то, о чем только что пелось в такой печальной песне Кристал Гейл.
      – Обещаю: как только устроюсь, приедешь ко мне погостить. Я сообщу тебе адрес и… Хочешь в Лос-Анджелес?
      – Ага, – улыбнулась я. – Как считаешь, силиконовые груди в чемодан поместятся?
      Коннор натянуто посмеялся – видно, мы думали об одном и том же: о девушках, которые будут сопровождать его следующие несколько месяцев.
      – Я постараюсь все устроить; к тому же ты здесь будешь крутиться, работать как пчелка. Скучать не придется.
      Я пожала плечами:
      – Наверное, займу себя чем-то. Кое-что уже задумала: «Энерджи» неплохо бы на новые записи раскрутить. Так не годится, гоним второсортный музон – а тут никому, кроме, меня не справиться, я смотрю. А потом, Кери с Мег не дадут пропасть. Да и папуля – хоть и не сахар, да тоже надо бы почаще видеться.
      Коннор кивнул: да, понимаю.
      – Так что на скуку времени не останется. Не думай, что я буду сидеть дома и тебя проклинать; но все равно странно это как-то. Когда люди живут порознь, разное случается.
      – О чем ты?
      – Как мы будем общаться, по телефону? Все время торопиться, зная, что разговор дорогой? Или слать друг другу ничего не значащие отписки по Интернету, боясь, как бы какой извращенец не влез в наши сокровенные мысли? Придется в одиночку ходить на вечеринки и объяснять всем, что у меня есть парень, просто он работает за границей, – а все будут понимающе улыбаться: «Не нужна ты никому, вот и выдумала себе какого-то дружка». А доверие? Это самое трудное. Ты будешь крутиться среди женщин, я тоже, наверное, не изолируюсь от общества – и что случится, если я вдруг не буду тебе доверять, а ты – мне? Или наоборот, возникнет соблазн злоупотребить доверием, зная, что все равно ничего не выплывет… Что тогда?
      Коннор удивленно приподнял брови, когда я умолкла, чтобы отдышаться, а затем ткнула омара вилкой.
      – Господи, – присвистнул он, – как все сложно. Я, кажется, выпал из твоего монолога где-то в районе хакера-извращенца. А я-то сижу и думаю, что умру от тоски.
      Я устремила взгляд на его сильную руку – он положил ее на мою ладонь. Мы замолчали и уставились на ослепительно белую скатерть. Из скрытых колонок, ненавязчиво расставленных по всему залу, плавно текли звуки фортепиано, а Кристал Гейл допевала заключительные строки песни.
      – Я не хочу менять твои карие глаза на голубые, мой Ангелочек, – послышался хриплый голос Коннора. – Мне нравятся именно они.
      Я посмотрела ему в лицо, и мы встретились взглядами. На столе мерцали зажженные свечи, и его глаза сияли на фоне отглаженной синей рубашки. Он был так хорош собой, казался – пусть это и прозвучит как у Джейн Остин – разяще неотразимым.
      – Мне кажется, ты слишком много думаешь, – предположил Коннор, еще крепче сжимая мою руку.
      – Не знаю. Но мы обсудили это в моем шоу.
      – Что? Нас?
      – Нет, конечно, просто подобные ситуации, когда один уезжает, а другой остается.
      – И?..
      Я шмыгнула и снова уставилась на скатерть.
      – В целом не обнадеживает. Да и подруженьки подбавили свою ложку дегтя.
      – Догадываюсь. Мег – как всегда, безнадежная оптимистка, а Кери предсказала глобальную катастрофу и мрак в конце тоннеля?
      – Точно.
      Он засмеялся и обхватил ладонью ножку изящного хрустального бокала под шампанское.
      – Они как небо и земля. А ты – между ними. Что между небом и землей, малыш?
      – Не знаю – наверное, немножко и того и другого?
      – Будь, кем хочешь, главное – ты самое то, – улыбнулся он. – Все тринадцать лет. – Коннор поднял бокал-флейту и подмигнул с заговорщическим видом: – С годовщиной, малыш. За тебя.
      Я изобразила улыбку, мы чокнулись и ненадолго прервали беседу, чтобы выпить шампанское. Отчетливо ощущалось возникшее напряжение.
      – Теперь все будет по-другому, – сказала я, закусив нижнюю губу. – Особенно выходные. Чем мне заниматься по воскресеньям? Будет скучно и неинтересно. Не с кем валяться по утрам в постели и завтракать. А по будням? Я даже овсянку не смогу себе сварить.
      Овсянка. Скажете, я зациклилась на пустяках? Может быть. Только сейчас, когда до отъезда Коннора остались какие-то часы, любые мелочи стали приобретать гигантские масштабы. Что же до серьезных вещей – лучше и не говорить.
      Моя мама – француженка, и, более того, она презирает все, что не имеет отношения к ее славной родине. И как следствие – до Коннора я понятия не имела, что такое овсянка. На завтрак у нас были корзинка теплых круассанов или булочки с шоколадом. Именно на эти лакомства я возлагаю полную ответственность за свои формы. Во-первых, они изобилуют далеко не способствующим худобе сливочным маслом, хитро замаскированным под вкусненькие хрустящие крошки; а во-вторых, мягким тягучим шоколадом, хитро замаскированным под… э-э, мягкий тягучий шоколад. И что самое обидное – уже через полчаса после такого удовольствия снова хочется есть. Это, конечно, прекрасно, если ты – изящная миниатюрная француженка, которая теперь до самого ленча крошки в рот не возьмет, а в обед съест пару кусочков французского батона, выпьет бокальчик красного вина и несколько чашечек эспрессо – тем ее трапеза и ограничится. Я же, не успев добраться до школы, совершала налет на пирожный отдел местной кулинарии и на первой же перемене объедалась деликатесами в кондитерской, пытаясь наверстать упущенное за завтраком. На мое счастье, Коннор потом разъяснил всю важность плотного завтрака для плодотворного начала дня – чтобы завестись и вперед с ветерком. Что ж, бедра мои меньше не стали, зато хотя бы приобрели несколько более крепкий вид.
      – Попробуй готовые завтраки, малыш, – улыбнулся Коннор, забавно морща нос. – Это почти то же самое, только не по-шотландски, а по-идиотски.
      – Ага. – Я шмыгнула носом и улыбнулась. – А кто же будет меня согревать?
      – Да, кстати. – Коннор откашлялся и смахнул капельки пота с верхней губы (у меня как раз мелькнула мысль: что за новости? – он никогда раньше не потел). – Ну, сейчас ты у меня запылаешь.
      – Коннор! – вскрикнула я; пузырьки шампанского заплясали в голове. – Ну не здесь же: это шикарный ресторан. – Я торопливо огляделась, не слишком обращая внимание на неприязненные выражения лиц у пары по соседству. – Или ты хочешь заскочить на минутку в сортир и по быстренькому…
      – Энджел, я не об этом, – шепнул тот, зардевшись.
      Затем повернулся к своей куртке, которую зачем-то упорно стремился повесить на спинку стула, когда мы только пришли, и из-за этого чуть не подрался с метрдотелем, когда тот настойчиво пытался умыкнуть ее в раздевалку. Высунув кончик языка и прикусив его от усердия зубами, Коннор начал шарить по карманам.
      – Что ты ищешь? Обойдемся без презерватива.
      Наконец, долгие поиски завершились победой, Коннор обнаружил свою находку, повернулся ко мне и снова отер с губы блестящие капельки влаги.
      – Вот что я имел в виду, – хрипло проговорил он и, взглянув на меня в упор, потянулся к моей руке.
      Вытащил из-под стола крохотный серебристый футляр и, не в силах унять дрожь в руке, протянул подарок.
      Мой взгляд нервозно скакнул к предмету на его ладони, и глаза округлились: невероятно! Меня чуть не стошнило.
      Зато, похоже, Коннору стало по-настоящему дурно: промямлив «Ты выйдешь за меня замуж?» и тем самым лишив меня дара речи, он уронил подарок на стол, сиганул с места, как заяц с подпаленным хвостом, и бросился через весь зал к мужским туалетам. Это случилось почти полчаса назад, и с тех пор я его не видела.
      Тянусь к бутылке с шампанским, и она звякает о серебряное ведерко. Виновато улыбаюсь паре за соседним столиком, которой, похоже, гораздо интереснее мои затруднения, чем собственная беседа. «Неудивительно, – думаю я, ерзая под их презрительными взглядами. – Мужик сильно смахивает на какую-то важную шишку с начисто отшибленными личными интересами, а его спутница на глазах умяла четыре блюда, даже глазом не моргнув, будто пакетик орешков сгрызла». Думаю, ей требуется дополнительная подпитка, чтобы носить на себе все эти бриллианты.
      Бриллианты. Черт побери, не напоминайте мне о бриллиантах. Высоко задрав нос в направлении мистера и миссис Богачей (перед глазами уже все начинает расплываться), я выливаю остатки из пузатой бутылки в свой бокал. Бодро поднимаю его, задерживаю дыхание и опрокидываю внутрь, точно стопку текилы. Слишком вкусно для алкогольного напитка; прохладная жидкость с дорогой кислецой, и пузырьков почти не чувствуешь. Видимо, правда: в хорошем шампанском пузырьки крупнее, чем в газированном вине. Это Коннор меня просветил, пытаясь отучить от ароматизированной шипучки за три фунта, к которой мы с Мег одно время пристрастились, подражая нашей изысканной Кери, не признающей ничего, кроме настоящего игристого вина.
      Кстати, о Мег с Кери: а ведь неплохая мыслишка. Во времена потрясений и сомнений лучшее средство – звонок подруге. Порывшись в сумочке – там действительно надо рыться, чтобы что-то найти (мне так и не удалось освоить очаровательные сумочки с почтовую марку, которые носят под мышкой), – достаю мобильный телефон. Надо поделиться с кем-нибудь новостями, чтобы проверить чужую реакцию. Может, тогда что-нибудь прояснится.
      Пять автоответчиков и забегаловка в Уддингстоне (ошиблась номером), и все напрасно. Почему в наш век повсеместного доступа никто не берет трубку, когда это действительно необходимо? Оставляю довольно сбивчивое сообщение на домашнем номере и на мобильнике Мег, лишь потом вспомнив, что сегодня у нее свидание с новым тридцатидвухлетним «мальчиком»-итальянцем – это, наверное, самый старый «мальчик» в Глазго, которого подруга выбирала с особой тщательностью. На часах уже десять тридцать, так что на сей момент, по моим подсчетам, она либо пытается затащить его в свою квартиру и уговорить въехать по-хорошему, либо допрашивает, сколько он хочет детей и когда состоится встреча с его семьей. Оставляю несколько бессвязных ругательств в адрес инкрустированного драгоценными камнями дизайнерского мобильника Кери и ее домашнего цифрового телефона. Разумеется, отловить нашу красавицу под вечер удается крайне редко – и немудрено: недостатка в кавалерах она не испытывает. Так что сейчас подруженька либо валяется рядом с бесчувственным телом какого-нибудь очередного трофея, либо выдворяет его пинками за то, что напоил, накормил и признался в вечной любви. Я даже позвонила матушке во Францию в надежде получить совет, хотя заранее знала, что ее дома все равно не окажется. С тех пор как Дельфина ушла от отца и вернулась в Бордо, она ведет гораздо более насыщенную жизнь, чем я (об отце вообще молчу). Думаю, недостатка в мужской ласке она тоже не испытывает. Ух ты, надо же, какие мысли в голову приходят – пора мозги проветрить.
      – Все в порядке, мадам? – спрашивает официант, беззвучно материализовавшись под рукой с только что откупоренной бутылочкой «Моэт».
      – Да, спасибо, – с кроткой улыбкой лепечу я, подавляя икоту.
      – Если вам что-нибудь понадобится, я всегда к вашим услугам. – Его лицо озаряет приятная улыбка, за которую явно полагаются сногсшибательные чаевые в дополнение к вымогательскому счету.
      Затравленно опустив голову, подливаю себе еще шампанского: высокомерная дамочка за соседним столиком о чем-то недовольно перешептывается с муженьком, завершая тираду возмущенным цыканьем. Никогда бы не поверила, что человеческому существу под силу издать такое громкое цыканье. Ну где же, черт возьми, Коннор? Он у меня за все ответит: целый вечер я в таком трясуне провела, что скоро трещать начну, как маракасы Глории Эстефан.
      Вы имеете все основания не разделять моей тревоги – подумаешь, человек, с которым идешь по жизни вот уже тринадцать лет, предложил руку и сердце. Так-то оно так, да только – помимо того, конечно, что я и мыслей не держала о замужестве, – мне казалось, что все и без этого в полном порядке. Нам хорошо, весело и вообще здорово в обществе друг друга; к тому же не приходится нести на плечах груз обязательств – будто мы привязаны друг к другу до конца жизни (хотя в принципе такая связь и подразумевалась). Наверное, так рассуждают эгоистичные, инфантильные девицы, но меня предстоящий отъезд моего ненаглядного страшит сверх меры: менее чем через полдня я останусь одна на целых полгода. И еще в моих опасениях главенствующую роль играет развод родителей, мамы с папой, от которого я до сих пор не оправилась.
      Конечно, я никогда не считала их идеальной парой. Мой отец – очень замкнутый и молчаливый человек, при этом всегда любивший заложить за воротник. После пары рюмочек он буквально преображается: шумит, впадает в ребячество и причиняет окружающим массу беспокойства. Матушка до поры до времени мирилась с его припадками пьяного буйства: по иронии судьбы она родилась и выросла в семье винодела, но так и не сумела принять английскую традицию хлопать одну за другой, пока под столом не окажешься. Справедливости ради надо уточнить, что папу отличает изысканность во вкусах: он страшно разборчив и никогда не станет напиваться дешевой водкой в темной оберточной бумаге или выцеживать упаковку пива за раз. Стив Найтс – настоящий ценитель вин и спиртных напитков и гордится способностью испробовать весь ассортимент винной секции местного супермаркета за неделю. К тому же папочка питает слабость к виски (крайне неразумно с его стороны было устраиваться на фабрику по производству сего традиционного напитка) и отборным карибским сортам темного рома. Он считает себя обладателем утонченного вкуса, а свое пагубное пристрастие – хобби сродни бадминтону или кулинарии. Для нас же он – алкоголик с зачатками вкуса. А я напротив: знаю меру, дабы печальный папенькин опыт не помешал мне веселиться. Кстати, пора брать себя в руки: здешнее шампанское на редкость вкусно.
      Пьяный ли, трезвый, папа не умеет настоять на своем мнении в сложной ситуации; главным образом поэтому родительский брак был обречен. Моя мать – уверенный в себе человек, способный с легкостью добиться своего в любой ситуации – ведь она всегда права. Дельфине нравится быть в центре внимания. Она привыкла без обиняков высказывать людям, что о них думает, не боясь кого-нибудь ранить или задеть чье-нибудь самолюбие. Англичане славятся своей робостью, и ее прямолинейность несколько освежает, хотя порой и граничит с откровенной грубостью. Отец боготворил ее, но не умел этого демонстрировать, и его сдержанность ошибочно принималась за отсутствие чувств. Он готов был ради жены на все, однако не сделал самого главного: не выслушал, что ее гнетет, и не понял, что тоска по родине иссушает ее сердце. И вот в один прекрасный день мама решила вздохнуть свободно и ушла. Это случилось два года назад. Родители развелись, она вернулась в Бордо, и с тех пор мои предки разговаривали лишь однажды.
      Добавьте ко всему сказанному, что родители моего отца на дух друг друга не переносили, а отец матери дефилировал с любовницами перед носом моей бордоской бабушки, горделиво хвастаясь своими трофеями, и вы поймете, отчего слово «брак» я понимаю иносказательно: хорошее дело «браком» не назовут.
      И вот тут-то всплывает следующее «но»: мистер и миссис Маклин. Фи, звучит старомодно: этакая пара пожилых провинциалов. По субботам они вместе стригут газон, по воскресеньям устраивают барбекю на свежем воздухе и готовят исключительно по рецептам кулинарного шоу Нигеллы Лоусон. Я совсем не против вкусной здоровой пищи Нигеллы. Смысл в другом: последние двадцать девять лет меня звали только Энджел Найтс, и вдруг я должна буду откликаться на «миссис Маклин»? Конечно, можно пойти современным путем и оставить свою фамилию, но в таком случае все равно не миновать сложностей: дети пойдут в школу, и выяснится, что у папы с мамой разные фамилии… Бог ты мой, вы только послушайте: не прошло и часа, как мне сделали предложение, а я рассуждаю, как мамуля со стажем. Пожалуй, не помешает поостыть: наполняю бокал и подаю в горло живительный залп леденящих пузырьков. Сижу и сама себя накручиваю – страхи растут как снежный ком.
      Вот такая передо мной стоит дилемма. Может быть, первое волнение присуще всем, и я не хуже других, тоже создана для брака и только зря дергаюсь? Или лучше переждать чуток, посмотреть, что получится из его отъезда, и тогда уже решать? А вдруг, если я сейчас откажу ему, не кинется ли он в расстроенных чувствах искать утешения там, где ему без раздумий скажут «да»? А если Коннор сделал мне предложение специально, чтобы я, как послушная девочка, дожидалась его дома, а он тем временем безо всяких опасений мог развлекаться и пожинать золотистые плоды жаркого побережья? Хотя не исключено, что он от меня действительно без ума и подарил бы это разнесчастное кольцо, даже если бы и не планировал отчалить в скором времени к чужим берегам, верно? Вот и крутятся в голове все эти вопросы – подумать только, а ведь еще пару часов назад я была искренне уверена, что самый трудный выбор, какой мне придется сегодня сделать, будет между пирогом и пудингом.
      Держась за край стола, я склоняюсь набок, чтобы лучше видеть дверь в туалет, – впервые в жизни меня не усадили в непосредственной близости от уборной, где беспрестанно будут хлопать дверью, а я буду вдыхать бесподобные туалетные запахи. Я чуть не разразилась рукоплесканиями от радости, когда в дверях появился мой Коннор. На лице его застыло болезненное выражение, на брюках – довольно недвусмысленное пятно. Итак, из окна он не выбросился, а даже если и случилось нечто подобное, то все равно вернулся целехонек. Вот он медленно приближается ко мне – Коннор довольно высок, целых шесть футов, но сейчас выглядит каким-то маленьким и несчастным; никогда еще не видела его таким. Неужели мужчинам так тяжело дается предложение руки и сердца? Он даже вздрагивает при каждом шорохе. Улыбаюсь: «Как же сильно я тебя люблю»; он все ближе, а сердце так и колотится – вот-вот выпрыгнет из груди.
      – Что я ему скажу? – шепотом советуюсь сама с собой, дважды икая через каждое слово.
      – Малыш, прости, что задержался, – еле слышно извиняется Коннор, а лицо – краснее распластанного на тарелке омара.
      Трясущейся рукой подношу ко рту фужер и пью, наверное, половину шампанского расплескав на скатерть. Выпрямляюсь в кресле, расправив плечи и стараясь казаться трезвой. И хотя попытка моя с треском проваливается, лица не теряю, улыбаясь Коннору все с той же теплотой.
      – Э-э, гм… У меня там проблемка возникла – пустяки, – продолжает он; его лицо временами выплывает из фокуса. – После расскажу. Итак…
      Все, конец. Целый час психовала, со страхом ожидая этой минуты.
      – Что итак? – невнятно говорю я и провожу языком по зубам, проверяя, не осталось ли на них частичек еды.
      – Гм, ты уже, кхе. – Коннор откашливается, нервозно усаживаясь за стол. – Ты уже что-нибудь надумала? Ну… о том, о чем я тебя спрашивал.
      – Надумала. – Надув губы, придвигаюсь ближе к столу, готовясь поведать о своем решении.
      – И как?
      – Значит так. – Я икаю, почти завалившись на стол. – Я думаю… Ох… Кажется, меня сейчас вырвет.
      Крепко зажмуриваю глаза: в голове вдруг все закрутилось, завертелось, и я поняла, что соскальзываю под стол. Как куча тряпья. Опускаюсь на шикарный ковер с длинным кудрявым ворсом, как шерсть у пуделя. Закрываю глаза и вздрагиваю, когда какой-то жесткий предмет падает со стола и ударяет меня по виску – блестящий серебряный футляр со сверкающим кольцом.

Глава 5
ОСТАТЬСЯ ОДНОЙ