Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Первая труба к бою против чудовищного строя женщин

ModernLib.Net / Современная проза / Маккормак Эрик / Первая труба к бою против чудовищного строя женщин - Чтение (стр. 12)
Автор: Маккормак Эрик
Жанр: Современная проза

 

 


– Для перестраховки просканируем мозг, – решил он.

Лаборатория располагалась в другом конце здания, но пока я добрался туда, «сучёк» не исчез. Вот и прекрасно, подумал я, теперь-то мы выясним, что ты такое. Но едва к моему черепу подсоединили электроды, пятно исчезло. Врач тщательно изучил картинку.

– Нет, – сказал он. – Не о чем беспокоиться. Ваш мозг в полном порядке.


Все-таки я беспокоился, хоть и не слишком. «Сучёк» появлялся у меня в глазу ненадолго, и сами эти явления изменились и даже доставляли мне удовольствие.

Помню, как это произошло в первый раз. Я сидел в кресле в гостиной, глядя через окно в парк. Листва на деревьях обнаруживала первые признаки осеннего увядания. В этот момент появилось пятно, и я испытал своего рода эйфорию – как будто снова оказался на матрасе в том особняке с башенками и сделал первую, самую глубокую затяжку. Это пятно стало для меня знакомым, родным. Это мой «сучёк», подумал я. Он похож на Минни, которая с мурлыканьем пристраивается у меня на груди, когда мы одни, но убегает в спальню и прячется от посторонних. Да, это пятно, чем бы оно ни вызвано, принадлежит лично мне, и ни окулисту, ни специалисту по мозгам его увидеть не дано.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

Эта приятная фаза продолжалась около двух недель, а тем временем деревья, лишенные летнего тепла, меняли окраску. В этот краткий период я пришел к выводу, что мне в определенном смысле повезло: я был избран для какого-то прекрасного и уникального опыта. Каждый раз, когда пятно возвращалось, я вздрагивал от восторга. И хотя теперь оно являлось мне дважды и трижды в день, я нисколько не тревожился.

Я начал даже уговаривать себя, что сам это делаю – своей волей вызываю пятно всякий раз, когда хочу испытать душевный подъем.

Но четыре недели спустя начались новые события, которые уже никак не зависели от моих желаний.


Впервые я заметил это вечером в середине октября. Я возвращался домой из агентства около шести часов, прихватив с собой кое-какие бумаги, которые собирался просмотреть, прежде чем пойду обедать в кафе. Когда я уселся за стол, чтобы прочесть бумаги, я вдруг спохватился, что за весь день ни разу не видел пятна.

Как только я вспомнил о нем, оно явилось. Но кое-что было иначе, и я почти сразу заметил разницу. Изначально пятно было черным, но теперь сделалось еще чер, нее. Однако не это главное: чем дольше я в него всматривался, тем яснее сознавал, что изменился не столько оттенок, сколько размер пятна.

Точно. Оно росло у меня на глазах.

И на этот раз никакой эйфории не было. Напротив, я почувствовал угрозу – сам не знаю, почему. К счастью, пятно довольно скоро пропало. Но в тот вечер оно являлось еще трижды. Каждый раз при появлении оно было своего прежнего размера, потом немного увеличивалось, потом исчезало.

Я старался не принимать это близко к сердцу. Мне вспомнилась ящерка под потолком коттеджа на острове Святого Иуды – как она раздувалась, стараясь напугать меня, хотя на самом деле была совершенно безобидной. В тот вечер в Камберлоо я заставил себя сравнить пятно с ящеркой и постарался не волноваться.


Так продолжалось с неделю. «Сучёк» заметно увеличился. И появлялся он только по ночам, у меня в комнате. До вечера вторника.

Во вторник я сидел в конторе и беседовал по телефону с клиентом, как вдруг пятно вернулось. Я повесил трубку, запер дверь в кабинет и снова сел.

На этот раз пятно продолжало расти и достигло таких размеров, каких я никогда прежде не видел. Из крошечной соринки оно развилось в черную повязку на глазу пирата, потом сделалось еще больше, размером с черного ската – на острове Святого Иуды мы видели таких: они поднимались к поверхности из чистой глубокой воды, окружавшей остров. Трудно было поверить, что пятно может стать таким большим, однако оно продолжало расти, округляясь и становясь все чернее. Я уже не видел ничего, кроме черного пятна, словно пленник в пещере с заваленным входом. Центр моего восприятия померк, уцелел лишь ореол света по краям, будто призрачное воспоминание.

Я начал задыхаться, судорожно втягивая в себя воздух. Наконец один луч света прорвал тьму, за ним – другой. Камень, заваливший вход, медленно, однако неуклонно съеживался. И вот он снова превратился в пятно, в маленькое черное пятнышко. Потом рассеялся.


Кто-то постучался в кабинет. Я встал и открыл дверь. Ноги подгибались.

– Что-то случилось? – Лайла Траппер обеспокоенно смотрела на меня. – Я услышала какие-то звуки, – продолжала она. – Словно собака взвизгнула. – Подойдя к столу, она вытащила из коробки «Клинекс» и протянула мне. – Вытрите слюну с подбородка.

В тот вечер я ушел из конторы позже всех, оставив на столе Лайлы записку: мне что-то не по себе, я беру отгул на несколько дней.


Следующий день – тридцатое октября, канун установленного мной дня рождения. Моего тридцать третьего дня рождения.

Утро и середина дня прошли без новых посещений черного пятна. Это дало мне возможность собраться с мыслями. Я решил, что в моей жизни было достаточно испытаний, и я готов к новым бедам, что бы судьба ни припасла для меня. В кармане лежала коробочка с таблетками цианида. Они выручат меня, если наступит худшее.


К шести часам за окном уже стемнело. Я сидел в кресле и ждал. Пятно появилось и стало быстро расти, как тогда, в конторе. Вновь внутри меня все померкло, и я оказался замурован в пещере заживо. И вновь я сделал то единственное, что было в моих силах: собрался с духом и постарался не смотреть на страшную черноту. Щурясь, я всматривался в края, цеплялся за немногие оставшиеся клочья света, но стальная дверь прочно замкнула камеру темницы, куда проникал лишь тончайший луч.

Спустя какое-то время этот луч, как в прошлый раз, начал расширяться. Пятно медленно съеживалось, пока снова не превратилось в точку. Но теперь оно не вовсе исчезло, а оставалось на границе моего восприятия – автономная, пульсирующая область. Более всего меня тревожило подозрение, что пятно лишь затаилось и собирает силы для новой атаки.

Потом другая, еще более страшная мысль настигла меня. До сих пор я считал, что пятно – это нечто изначально небольшое, но способное к росту. Теперь я призадумался: а так ли мало пятно само по себе, как мне казалось? И чем дольше я размышлял, тем яснее становилось, что тут все дело в перспективе: так и Луна, из-за своей отдаленности, кажется не больше серебряного доллара. На самом деле пятно представляет собой нечто массивное, огромное, оно не растет, а надвигается на меня.

Не слишком-то утешительная мысль.

День был влажный. К семи часам разразился типичный для Камберлоо осенний ливень. Ветер с дождем – сущий кошмар. По телефонным проводам в парке покатились шаровые молнии. Пятно, пульсировавшее вдалеке, выбрало этот момент для нового штурма.

Я несколько раз глубоко вздохнул и приготовился к бою.

Когда пятно приблизилось, я расслышал какой-то шум. Сперва мне подумалось, что эти звуки издаю я сам – скулю от страха. Но нет, то был не я. Звук был неприятный, похож на рычание волка, и доносился он с той стороны, откуда надвигалось пятно.

Я пришел в ужас, но по мере того, как пятно приближалось, я сосредоточился и постарался разглядеть его поверхность. Не скрывалось ли в этой черноте лицо? Есть ли рот? Какие-нибудь другие черты? Это лицо горгульи или другого чудища, порожденного воображением?

Оно приблизилось вплотную, заперло меня в моей пещере. Рычание сделалось громким и свирепым. Я с отчаянием всматривался в поверхность пятна, но не видел ничего, кроме сплошной черноты.

Как и прежде, когда я уже лишился надежды, пятно остановилось и начало постепенно отступать. Как и в прошлый раз, оно зависло где-то вдалеке.

Как устроен разум человека? Перепугавшись до полусмерти, я, однако, продолжал изучать объект, вызывавший у меня страх. В результате у меня сложилась теория, показавшаяся весьма убедительной: пятно, решил я, представляет собой отросток или орудие чего-то другого, того, что стоит за ним – ТОГО, КТО РЫЧИТ, – того, что толкает его вперед, имея определенную цель. И не убить оно хочет меня, а выдавить из пространства. Оно хочет занять мое место.

Возможно, мне следовало радоваться, что моя жизнь не подвергается опасности. Но я не радовался, отнюдь. Мысль, что кто-то хочет внедриться в меня, не просто пугала – она отравляла меня.

И я принял решение, зная, что пятно, мерцающее в отдалении, следит за мной.

Я неторопливо достал из кармана маленькую коробку с пилюлями и выложил одну таблетку на стол перед собой. После этого поудобнее уселся в кресле и стал ждать. Ко мне вернулись силы – я и не знал, что у меня их так много. Если мне суждено погибнуть, приговор приведу в исполнение я сам. Может быть – почем знать, – таким образом я уничтожу и силу, которая стоит за пятном, и не позволю ей завладеть мною. Одно я решил твердо: я умру прежде, чем отдамся ей. Я слишком гордился своим личным, независимым существованием, и эта гордость пересилила страх смерти. Вот почему я сидел и ждал.

«Делай что хочешь, – думал я. – Одолеть меня ты не можешь».


Долго ждать не пришлось. Пятно ринулось на меня с невероятной скоростью. Рычание сделалось плотоядным.

Но я не дрогнул ни перед тьмой, ни перед этим грозным шумом. Мгновение – и от света уцелело только слабое мерцание. Мне было трудно дышать. Но я не впадал в панику. Я держал таблетку у самых губ.

– Оставь меня! – крикнул я. – Оставь!

Тьма и рык. Это было ужасно. Я не мог более противостоять им. Все было напрасно. Я раскрыл губы, чтобы проглотить лекарство.


Но едва рука поднялась ко рту, как натиск прекратился. Тьма нехотя отступила. Рычание сменилось визгом. Я слышал чье-то затрудненное дыхание, и это насторожило меня: значит, то существо, по другую сторону тьмы, тоже выбилось из сил? Значит, гнать эту темную массу на меня ему не легче, нежели мне – сопротивляться? Мой противник может устать?

Брызнул свет, его становилось все больше. Я удерживал столь новую для меня решимость, пока тьма не обратилась в бегство. Даже когда она вновь превратилась в далекое, слабо пульсирующее пятно, я не успокаивался.

– Оставь меня! – восклицал я снова и снова.

Оно и мерцало уже еле-еле, а потом вовсе исчезло. Где бы я ни искал его – ни следа. Впервые за много недель я остался в одиночестве.

Я был счастлив, но не утратил бдительности. Сидел в кресле, настороже, выжидая. Прошло полчаса. Час. Никаких признаков моего «сучка».

Прошло два часа. Девять вечера.

Я понемногу расслабился. Как солдат, побывавший подогнем, позволяет себе расслабиться, когда пушки замолкнут. Как животное, выскользнувшее из когтей хищника. Внезапно я ощутил приступ голода. С ланча я ничего не ел, и за это время прошел через ад. И все это – в канун дня рождения.

Я пошел в кухню и сделал себе несколько бутербродов. Выпил пива и большую рюмку коньяку в честь самого себя. Кажется, я поверил, что пятно ушло навсегда. Или, по крайней мере, я полагал, что теперь знаю, как с ним справиться. Возможно, пиво и коньяк придали мне пьяной отваги. Как бы там ни было…

Я пошел спать, и когда я раздевался, мощный разряд молнии вырубил электричество и в доме, и на улице. Меня это не обеспокоило. В спальне имелись свечи. Одну я зажег и поставил на комоде перед фотографией отца и матери, которую унаследовал от доктора Гиффена. Другую свечу я поставил на тумбочку возле кровати и рядом с ней положил таблетку цианида, чтобы она была под рукой.

Но я ни о чем не беспокоился. Я полагал, что пятно не вернется, пока я сплю. Если оно и попытается еще напасть на меня, то во время бодрствования. Во сне я буду в безопасности. Помню, как я зевал и говорил про себя: оно никогда не является во сне.

Я оставил свечи – пусть догорают. Минни, мурлыкая, улеглась в ногах.


Не знаю, как долго я спал перед последним боем. Меня разбудила Минни – ее коготки панически заскребли по деревянному полу, когда она спрыгнула с кровати и бросилась прочь. Свечи сгорели наполовину.

Пятно сделалось чернее прежнего. Оно надвинулось на меня так быстро, что парализовало, придавило к постели. Я не мог расцепить скрещенные на груди руки и достать пилюлю. Лежал, точно труп, окруженный горящими свечами. На этот раз тьма приближалась бесшумно. Ни рыка, ни утомленного дыхания, вообще никакого шума. Только тьма и чье-то страшное присутствие. Надежды не было, но любопытство все еще не покинуло меня. Кем и почему я был отмечен?

Кем или чем станет теперь Эндрю Полмрак?

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

Бывало ли с вами такое, что вы словно выходили из самого себя куда-то прочь? Это случилось со мной на следующее утро – утро моего дня рождения. Я как будто наблюдал со стороны за пробуждением другого человека, словно сам уже не обитал в своем теле. Как объективный наблюдатель, я отмечал то, что происходило в моем уме, но уже не по моей воде. Я видел это словно сквозь стекло или воду. Я видел, как я, белый, одутловатый мужчина с тусклыми глазами, поднимаюсь с постели и одеваюсь. Маленькая черно-белая кошка тоже следила за мной.

Собравшись, я оставил снаружи на двери квартиры записку для консьержа и направился в прокат, где предлагали подержанные автомобили. Я выбрал одно из старинных чудищ – тех машин, что были в ходу давным-давно, – выехал из города и двинулся на север. Я ехал много часов, мимо больших и малых озер к горам, где снег выпадает рано.

Оказавшись посреди заснеженных холмов, я уже не мог толком сориентироваться.

Знал я одно: я проехал множество миль по сужавшейся дороге, проложенной снегоуборочной машиной. Еще я помнил, что это мой день рождения. Меня никто не обгонял, сам я несколько раз обгонял машины, такие же старые, как моя, – сплошь зализанные горбы и плавники.

Останавливался я только однажды – в местечке под названием «Верхний Обзор». Я подъехал к ограждению и опустил стекло. Втягивая холодный воздух, я смотрел вперед, на ледяные валы гор. Мороз щекотал тонкие волоски в ноздрях.

Как все это мне знакомо, думал я. Как это знакомо.

Еще несколько поворотов дороги – и я добрался до мотеля, старомодной гостиницы с мерцающей электрической вывеской: «Горец». У двери красовалась резная фигура воина в юбке с занесенным палашом. Женщина за стойкой не подняла головы, когда я вошел, и даже когда спросил номер комнаты.

– Тринадцать, – ответила она, усердно стуча спицами. Седоволосая старуха, полностью поглощенная своим вязанием.

Я прошел по коридору; темно-коричневый немаркий ковер пружинил под ногами. Мне казалось, что это далеко не первый такой коридор в моей жизни.

Дойдя до номера тринадцать, я повернул ручку и толкнул дверь.

Комната – в точности как миллионы других гостиничных номеров, разве немного старомодная, с темными панелями. У постели стояла женщина – обнаженная; она улыбалась, и что-то подсказало мне, что я давно с ней знаком. При виде нее я ошутил такую печаль – сам не зная почему, – что едва не разрыдался.

Значит, вот до чего дошло, твердил я про себя. После стольких лет – вот до чего дошло. Она стоит здесь, в душной комнате, и ждет меня. Глубоко вздохнув, я захлопнул за собой дверь. Прислонился к ней на миг, словно собираясь что-то сказать – может, спросить ее имя или не встречались ли мы прежде. Но когда я попытался заговорить, она с улыбкой прижала палец к губам и покачала головой.

– Не надо ничего говорить, дорогой мой, – сказала она. – Иди ко мне – сейчас.

Я скинул старое клетчатое пальто, которое подобрал в машине (сам не помню, каким образом оно оказалось у меня на плечах, это старое пальто со знакомым, чуть затхлым запахом). Снимая с себя одежду, я как будто снял и печаль. Теперь я полностью сосредоточился на смутных потребностях тела, и постепенно эти позывы, как им и следует, взяли верх. Так всегда бывало. Грудь разрывалась – мне казалось, сейчас она лопнет и наконец-то из нее родится на свет мое сердце. Я хотел как можно скорее излиться в эту женщину и покончить со всем, возвратиться в то, чему я принадлежал, хоть я и не знал, что это.

Но она без труда читала мои мысли.

– Нет-нет, – сказала она, – на этот раз мы спешить не будем.

Она откинула покрывала и заставила меня лечь. На тумбочке стояла бутылочка с маслом. Женщина отлила немного себе на ладонь. Потом встала на колени посреди постели и принялась покрывать теплой смесью мою кожу, втирая ее в каждую часть тела, медленно, осторожно, задержалась на пурпурном пятне, двинулась ниже, тихо меня лаская, затем помогла мне перевернуться на живот, тихонько замурлыкала.

Когда умащение закончилось, она вздохнула – с удовлетворением, как показалось мне, – и сама легла рядом.

– А теперь, – сказала она, – приступим!

Я вскарабкался на нее, приподнялся на локтях и заглянул ей в глаза. Я понимал, что должен это сделать – должен узнать ее. Я готов был даже поцеловать ее в губы, хотя обычно этого не делал. Но она уклонилась от моих губ, поцеловала меня в щеку, потрепала редеющие полосы, прошлась ладонями по пухлому телу (каждый день, глядя в зеркало, я отмечал, каким пухлым я становлюсь, белым и пухлым – одутловатый белый мужчина). Какое-то время она ласкала меня, потом прижала мою голову к груди и укачивала, пока я сосал. Я почувствовал, как ее сосок приподнимается навстречу моему языку, и прикрыл глаза, уткнулся носом в ее мягкое тепло, и мне казалось, будто я чую, как всего в четверти дюйма от поверхности кожи подступает молоко.

– Довольно, – прошептала она. – Довольно, милый!

И она легонько подтолкнула мою голову ниже, мимо того места, где расходятся ребра, мимо сладостной мандалы пупка. Ниже и ниже я скользил по выгнувшемуся навстречу мне телу, соскользнул по животу к месту соединения ног, к мягкой поросли волос, к ее манящему, манящему аромату. Я попытался ввести в расщелину свой язык.

– Нет! – выдохнула она. – Нет!

И начала поворачиваться подо мной, легко скользя, благодаря маслу, перевернулась на сто восемьдесят градусов, и ее голова вынырнула у меня между ног.

Ах! – вот к чему свелись мои мысли. Ах!

Я напряг пенис навстречу ее лицу, навстречу влажному теплу ее губ.

Но снова -

– Нет, – сказала она. – Нет, мой сладкий.

И она продолжала скользить, пока мы не оказались соединены только переплетавшимися ногами: она лежала лицом вверх и головой в изножье кровати, а я уткнулся лицом в подушки.

Чего же она хочет от меня? – недоумевал я. – Чего ждет?

Потом я почувствовал, как она гладит мою правую стопу, приподымает ее и просовывает себе между бедер, почувствовал, как она берет меня за пальцы ноги и начинает осторожно втягивать мою стопу в себя. Я весь затрепетал, отдаваясь мягкому влажному теплу, впитывая ее вздохи, а она раскрывалась медленно, постепенно, пока не приняла в себя все пальцы стопы.

Чуть передохнула, и вновь ее руки принялись за работу, подталкивая внутрь смазанный маслом носок, за ним костлявый свод стопы и огрубевшую пятку. И вот – о чудо – уже и щиколотка вся ушла в нее, вся правая стопа целиком, а она тяжело дышит, пыхтит от усилия, от боли.

Я заставил себя замолчать (до той минуты я повизгивал от возбуждения), и она тоже на миг умолкла.

Потом ее руки опять принялись за меня – теперь за левую стопу, и весь процесс повторился. Как и раньше, сначала она вбирала в себя пальцы, один за другим. Ее дыхание сделалось прерывистым, но медленно и уверенно она продолжала свое дело. Она ввела в себя носок, свод, пятку, щиколотку; масло скользило по маслу, моя левая нога уютно размещалась рядом с правой.

Я боялся, как бы невольным движением, спазмом, не причинить ей вред, а потому лежал совсем тихо, чувствуя, как стопы прилипают друг к другу в теплой, влажной, гибкой трубе. Подобного возбуждения я давно не испытывал, и невольно начал тихонько всхлипывать.

– Т-сс, – сказала она, – тише, мой дорогой.

Я понял, что всхлипывать нельзя, и повиновался ей – лежал тихо, в ожидании. Передышка была недолгой. Вскоре за дело принялись мускулы ее живота, начали затягивать мои ноги, невообразимо – затягивать мои ноги вовнутрь. Дюйм за дюймом, мои икры, а потом и колени, медленно уходили в глубину.

Я изогнул шею, чтобы глянуть на нее, но через плечо различал лишь немыслимо растянутые гениталии с каймой волос, а сверх того – лишь собственные бедра, пухлые мои бедра, которые понемногу исчезали в ней. Моя голова опустилась на место, и я замер. Когда к отверстию подошел смазанный маслом бугор моих ягодиц, ее дыхание сделалось тяжелее, прерывалось порой воплями боли – она напрягалась, впуская меня в себя.

Но если ей было больно, то мне – ничуть. Вся кожа у меня сделалась слегка пунцовой, все тело налилось кровью от нетерпения проскользнуть в нее.

Поглощая мои ягодицы, она испустила громкий вопль, но мышцы ее по-прежнему не знали отдыха. Они продолжали сокращаться, пока я не ушел в нее до талии и все еще погружался. Инстинкт подсказал мне прижать руки к бокам, чтобы облегчить проникновение, и я поспешил это сделать, поскольку скольжение ускорялось. Словно меня тянули канатом – восторженного спелеолога, проникшего в гладкий тоннель вне времени. Даже умащенная грудь и плечи каким-то образом сжались и прошли в нее.

И тут я подумал, впервые подумал, а не умру ли я от этого? Может ли человек умереть от избытка наслаждения? Не это ли чувствует кролик, зажатый узкими, нежными челюстями питона?

Эти мысли промелькнули в моей голове как раз в тот момент, когда процесс внезапно остановился.

Я прислушивался с небывалым напряжением. Тембр ее стонов изменился – с болью смешивалось отчаяние. Я понял, в чем дело: моя голова, лысеющая, пухлая, умащенная голова оказалась чересчур массивной.

Ее воля слабела, тонус мускулов спадал, и я начал выскальзывать обратно, теряя один с трудом отвоеванный дюйм за другим. Я горестно взвыл – потерпеть поражение, когда желанная цель была так близка… Я знал: этого я не вынесу.

И тут она заговорила. Голос ее был так настойчив, так ласков.

– Милый, помоги мне. Пожалуйста, помоги мне, сладкий мой, дорогой!

Да, да, попытался ответить я. Она должна мне поверить, да, обязательно должна поверить, что я всеми силами стараюсь помочь.

Я напряг тело, напряг волю, еще немного, еще! Она содрогнулась и – чудо! – ее мышцы вновь обхватили меня, снова начали втягивать. Вот уже и плечи исчезли внутри, и шея. Я прижал подбородок к груди и в последний раз вдохнул. Мягкая, нежная кожа волной накрыла мои губы, сплющила нос. Я закрыл глаза и услышал, как она вскрикнула в последний раз, великим криком мучительного усилия, торжества и любви.

Дальше – темнота.

Я пролетел сквозь короткий тоннель и упал в шар розового света и матовой воды. Все вокруг меня мощно пульсировало, и тело мое завибрировало в такт. Я пытался выговорить слово, как-то именовать свой восторг. Но слово не выходило – только бульканье, меня уносило прочь от всех слов…

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

Слов… слова… слова достигли меня издали, прервали мой сон.


Нос и рот были закрыты, но я вдыхал чистейший воздух. Я открыл глаза. Я лежал в постели, в белой комнате, залитой солнечным светом. Все тело застыло и болело. С какой-то вешалки свисали трубки, уходили в мою левую руку. Возле постели стоял монитор, на экране пульсировал график.


Человек в белом халате, с длинным лицом, стоял возле кровати и что-то говорил. Голос его хрустел, как автомобильные шины на гравии. На шее у него висел стетоскоп. Рядом стояла женщина в халате медицинской сестры.

Я попытался заговорить.

Медсестра подошла и сняла с меня кислородную маску.

– Очнулись, значит, – сказала она. Я попытался пошевелиться, но левая рука была плотно забинтована и привязана к кровати.

– Где я?

– В больнице Инвертэя, – ответила медсестра. Название показалось знакомым, но я не знал, почему. Мужчина выступил вперед.

– Я – доктор Берне, – представился он. – Вы попали в аварию. Сейчас я закончу осмотр, и тогда медсестра займется вами.

Он посветил мне в глаза фонариком, и тут я еще кое-что вспомнил. Огляделся по сторонам, однако пятна нигде не было видно – оно не таилось в углу, готовясь к новой атаке.

Доктор простучал мою грудную клетку.

– Интересное родимое пятно, – отметил он, проводя по нему пальцами. Он вернулся к изножью кровати и стал что-то записывать. Потом убрал планшет и ушел, сказав на прощанье:

– Завтра зайду, – не столько мне, сколько медсестре.

Пока в палате был доктор, она держалась по-деловому, но тут расслабилась и заулыбалась. Это была коренастая женщина, в очках, с короткими седыми волосами.

– Вы здесь уже два дня, – сказала она и сообщила мне все, что ей было известно. По-видимому, меня обнаружил водитель снегоуборочной машины, который расчищал дорогу в холмах в двадцати милях от Инвертэя. Мой автомобиль вылетел на обочину и врезался в дерево. Я едва не умер от переохлаждения, в правой руке были порваны связки. Мне еще повезло, что руку не пришлось ампутировать.

– В бреду вы много говорили, – продолжала сестра. – Иногда мы снимали маску, чтобы вас послушать, но это были бессвязные слова.

Потом она задала мне положенные вопросы: кто я такой, где живу. Она хотела выяснить подробности аварии, но сколько я ни старался, ничего вспомнить не смог. По мере того как я отвечал на вопросы, боль в руке становилась сильнее. Сестра заметила это, сделала укол морфия и оставила меня в покое.


На следующий день я почувствовал себя лучше, хотя руку все еще дергало. Ее отвязали от кровати и позволили мне вставать и ходить по комнате. Явился полицейский, тоже расспрашивал о подробностях аварии, но я ничем не мог помочь – только гадал, как это могло случиться. Наверное, так же ломал себе голову дядя Норман много лет тому назад, на острове Святого Иуды.

После утренней дозы морфия я прекрасно себя чувствовал. И тут явился очередной посетитель. Это был крупный человек, круглый, как бочка. Бочка в дорогом костюме.

– Мистер Полмрак! Доброе утро. Меня зовут Кактейль – доктор Гордон Кактейль. Зовите меня Гордон, пожалуйста. Я – психолог, – заговорил он, улыбаясь.

Мы уселись рядом на двух стульях у окна. Накануне шел снег, а теперь солнце заливало сиянием окрестные холмы.

– Бёрнз решил, что нам с вами стоит поговорить, – продолжал посетитель. – В таких случаях часто дает себя знать затяжной шок. Пациенту нужно выговориться.

Несмотря на большой рост, ничего угрожающего в нем не было. Казалось, все его физические и умственные силы сосредоточены в усилии помочь мне. К такому человеку сразу проникаешься доверием.

– По-видимому, обошлось без травмы головы, – сказал он. – Тем не менее вы полностью забыли этот инцидент. Возможно, следует поискать другую причину амнезии.

Доктор располагал к себе, но я все еще не вымолвил ни слова. Он сцепил широкие ладони.

– Насколько я знаю, – мягко сказал он, – вы говорили о чем-то, пока к вам не вернулось сознание. Бёрнз считает, что перед тем как сесть в машину, вы испытали какое-то сильное потрясение. Нам нужно поговорить о том, что было с вами раньше. Это поможет вам вспомнить, что произошло в машине.


Благодаря морфию я чувствовал себя так хорошо, Гордон Кактейль был так добр ко мне, и я так давно ни с кем не говорил… Я охотно открылся ему. Слова превратились в горячие угли, мне не терпелось их извергнуть. Я говорил и говорил. Вернулся к самому началу, рассказал о своем рождении и о смерти сестры, о смерти отца и безнадежной болезни матери, о вояже на «Камноке» и дружбе с Гарри Грином, я рассказал ему про остров Святого Иуды и про то, как тетя Лиззи убила дядю Нормана, рассказал о пребывании в Доме Милосердия и о том, как я переселился в Канаду, о мирных годах и о кошмарах, загнавших меня в дом с башенками, и о романе с Тристессой; я рассказал о борьбе с черным пятном и о поездке в мотель среди холмов, я рассказал ему о встрече с женщиной и сказал, что то было самое чудесное происшествие в моей жизни.

Но когда дело дошло до обстоятельств аварии, я снова ничего не смог припомнить. Меня удивляло другое: как странно, что я лежу в больнице города Инвертэя, города, который называется в точности как курорт, где мои родители зачали меня. И еще кое-что я припомнил – сон, который я видел в первую ночь на больничной койке: я стоял у окна верхнего этажа какого-то дома в горах, и мимо шла процессия одетых в черное женщин.

Они вдруг застыли на месте, будто кадр на экране. Листья, падавшие с деревьев, зависли в воздухе, словно и время, и ветер тоже остановились. Высокая женщина, несшая знамя, занесла ногу для следующего шага. Знамя развернулось и тоже окаменело, и теперь я мог прочесть слова: «Чудовищный строй женщин». Я посмотрел в окно здания напротив, и там, наверху, тоже стоял наблюдатель, весь одетый в черное, и смотрел на меня холодными, страшными глазами.

Гордон Кактейль умел слушать. Он то и дело кивал, поощряя меня. Когда я закончил, он попросил разрешения задать несколько вопросов.

Но странное дело: едва закончив рассказ, я пожалел о своей откровенности. Эйфория морфия испарилась, пока я излагал историю своей жизни, и к тому же я так увлекся процессом, что почти не обращал внимания на то, что говорю. Теперь я не мог поверить, что решился на такое, выдал себя. Меня охватила неприязнь к доктору. Он застиг меня врасплох, воспользовался моментом, когда мой ум ослаб. Я разозлился, утратил власть над собой.

– Стыдитесь! – заорал я – очень громко, хотя психолог сидел в шаге от меня. – Вы лезете в частную жизнь пациента, когда его накачали наркотиками. Это психологическое изнасилование! Вы попросту насильник! – Судя по неистовой вспышке, морфий еще действовал.

Гордон Кактейль улыбался, оставаясь все таким же любезным.

– Хорошо, хорошо! Это вполне естественные эмоции, – кивал он. – После всего, что вы пережили. Мне осталось задать вам несколько очень простых вопросов. Помогите мне, и я сумею помочь вам.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14