– Но не может же она идти до самого дна, – раздраженно сказал я. – Или ты думаешь, что ее устанавливали здесь долбаные водолазы?
– Дело не в этом, Брюс. Просто сейчас сезон дождей, и уровень воды в болоте поднялся. Говорю тебе – я так и не дотянулся до нижнего края. Мне показалось, эта хренова ограда уходит прямо в ил.
– Ладно, – буркнул я, – я сам проверю.
Перебирая руками сетку, я начал опускаться вниз и футов через пять или шесть достиг дна. Мне показалось, что сетка немного не достает до него. Может быть, подумал я, нам и удастся протиснуться в щель под проволокой. Но только может быть…
Задыхаясь, я вынырнул на поверхность. Несколько секунд я отплевывался, потом рассказал Скотчи о том, что мне удалось обнаружить.
– Нет, – сказал он, – с этим делом у нас ничего не выйдет: один из нас обязательно потонет. А то и оба. Придется лезть через верх.
И скорее всего, Скотчи был прав. Застрять, завязнуть в грязи было легче легкого. Захлебнуться илом, бр-р! Ужасная смерть. Подумав об этом, я кивнул. Лезть поверху мне тоже не улыбалось, но нырять под сетку было слишком опасно.
Отдохнув как следует, мы начали подъем. Сразу выяснилось, что карабкаться по проволочной ограде не в пример легче, чем брести по болоту. Отверстия в сетке были достаточно большими, чтобы в них свободно пролезала нога, к тому же сама ограда почти не раскачивалась и не прогибалась под нашим весом. Поднимались мы не торопясь, чтобы ненароком не сорваться вниз и не наделать шума. Скотчи был слева: мы решили подниматься вместе, хотя разумнее, наверное, было лезть через ограду по очереди.
Добравшись почти до самого верха, мы остановились, чтобы перевести дух. Нам предстояло преодолеть еще две спирали из «высечки», а мы уже выбились из сил.
– Ну, что дальше? – спросил Скотчи, пока мы висели на сетке, стараясь отдышаться.
– Нужно как-то перебраться через проволоку, вот и все, – ответил я. – Ничего другого просто не остается.
С этими словами я схватился за проволоку и попытался подтянуться. Сильная, резкая боль пронзила мою ладонь. Одного прикосновения к проволоке, казалось, было достаточно, чтобы порезаться: в мякоти под большим пальцем у меня появилась глубокая рана.
– Черт! – пробормотал я. – Господи Иисусе, пресвятая Мария и Иосиф!
Все же мне удалось приподнять корпус и навалиться на первую проволочную спираль. Большая часть соломы, которую я напихал под футболку, давно высыпалась, и теперь острые проволочные колючки резали мне кожу на руках и на груди. Не обращая внимания на боль, я подтянулся повыше и заработал несколько глубоких порезов на правой руке и на ногах. К счастью, на мне были джинсы, которые хоть немного, но защищали кожу от острых как бритва колючек; бедняге Скотчи, который был в шортах, приходилось гораздо хуже.
– О, дьявол!
Я подтянулся еще немного и располосовал себе грудь.
Мною начала овладевать паника. Боль была страшная, а мысль о том, что надо продолжать двигаться, казалась еще страшнее. Проволочная спираль растянулась под моим весом, и я запрокинулся назад, зависнув над самым болотом.
Мои ноги едва не соскальзывали с ограды, и я содроганием думал о том, что нужно поставить босую ступню на колючки. Вот если бы нащупать гладкий участок!
Собравшись с силами, я поднял одну ногу и осторожно опустил на проволоку между двумя шипами. Потом набрал полную грудь воздуха и рывком перенес на нее тяжесть своего тела. К счастью, нога не соскользнула, но вся спираль подалась назад еще больше, и на мгновение мне показалось, что я сейчас сорвусь и полечу обратно в болото.
– А-а, блин!
Спираль ходила ходуном и извивалась как огромная металлическая змея. Опереться на нее, чтобы сдвинуться с места, было совершенно невозможно.
– Что ты там застрял? – прошептал Скотчи.
Я не ответил. Вместо этого я сделал еще один глубокий вздох. Мне было ясно, что в таком положении оставаться нельзя – через пару секунд я неминуемо сорвусь. Все мое тело отклонилось далеко назад, пальцы судорожно вцепились в проволоку.
Скотчи говорил что-то еще, но я его не слышал. На мгновение я застыл, собираясь с силами, хотя сам еще не знал толком, что буду делать дальше.
В следующую секунду я чуть качнулся назад, а потом рванулся вперед и вверх. Мой маневр удался – спираль вернулась в первоначальное вертикальное положение.
Я убрал ногу с «колючки» и снова встал на сетку.
Потом с силой толкнул грудью и животом проволочную спираль, так что она подалась вперед и натянулась.
Скотчи все еще висел на сетке, до проволоки он пока не добрался. Я был рад этому, потому что если бы мы оба оказались на проволочной спирали, когда она растянулась и отошла назад, мы неминуемо бы сорвались. С другой стороны, нельзя же было висеть на заборе до утра!
– Давай, Скотчи, не спи! – шепнул я.
– Я не сплю, кретин, просто мне нужно немного отдышаться, – откликнулся он.
Это были последние слова, которые я от него слышал.
Я снова поставил ногу на проволочную спираль. Я старался действовать осторожно, и мне повезло – моя ступня попала на ровный, без колючек, участок проволоки. Опираясь на нее, я приподнялся, насколько мог, и навалился на спираль грудью. Потом я поставил на проволоку другую ногу и оттолкнулся. На руках у меня не осталось живого места, но я почти перевалился через первую спираль. Если бы «высечка» была натянута сильнее, сделать это было бы проще, но она висела почти свободно, так что мое тело и руки буквально проваливались в проволочные витки, разрезавшие плоть чуть не до костей. Боль и ужас перед новой болью в промежутках между судорожными глотками воздуха.
Еще рывок. Мне удалось отвоевать новый дюйм, но потом я снова провалился в витки спирали, которые обвили меня со всех сторон, кромсая кожу в лохмотья и вырывая из тела куски мяса. И в следующее мгновение меня вывернуло наизнанку.
«Колючка» задрожала, завибрировала, и я понял, что это Скотчи наконец отдышался и лезет через первую спираль.
Все дальнейшее случилось очень быстро.
Луч прожектора, который лениво шарил по трясине слева от нас, внезапно приподнялся выше и двинулся вдоль проволочной ограды. Мы ничего не могли поделать – не могли даже спрыгнуть вниз; нам оставалось только надеяться, что в последнюю секунду прожектор снова опустится и упрется в топь.
Но он не опустился.
Луч света скользнул по нам.
Остановился.
Вернулся и застыл.
От ворот донеслись громкие голоса, кричавшие что-то по-испански.
Я совершил отчаянный рывок через вторую спираль. Острые кромки оцинкованной «высечки» впивались, резали мне руки и ноги, а одна колючка проехалась по моему лицу. Грянул залп из дробовика – мимо. Второй залп пришелся по ограде слева от нас. Я слышал, как зазвенела сетка. Тюрьма, словно огромная, старая караульная собака, просыпалась и, встряхиваясь, готовилась броситься в погоню за нами. Снова донеслись крики на испанском, потом послышалась короткая автоматная очередь (из М-16, скорее всего), и я увидел, как дернулся Скотчи, когда пуля попала ему в спину.
– Скотчи! – закричал я, но его тело уже обмякло, глубоко провалившись в первую спираль. Острые шипы едва не обезглавили его, впившись в шею, удерживая на месте, и Скотчи повис на проволоке. По рукам пробежала последняя дрожь, губы приоткрылись, словно он пытался что-то сказать, но вместо слов изо рта хлынула кровь.
О господи!
Несколько мгновений я смотрел на него как громом пораженный. Потом я что-то выкрикнул, отчаянно забарахтался и, едва не теряя сознание от острой боли, пронзившей тело подобно электрическому разряду, бросился на штурм второй спирали. Разумеется, я сразу же провалился между витками. Проволока бешено раскачивалась, рвала меня в клочья не только снаружи, но, казалось, и изнутри, однако как только очередной шип входил в мою плоть достаточно глубоко, я использовал его как точку опоры, чтобы продвинуться вперед хотя бы на десятую часть дюйма.
Пока я сражался с проволокой, лежа животом на второй спирали, какая-то часть моего сознания фиксировала резкие хлопки одиночных выстрелов и треск по меньшей мере двух автоматических винтовок. Я рванулся снова, перевалился через вторую спираль и, оставляя на шипах клочья кожи и волос, головой вперед полетел в болото с тридцатифутовой высоты.
Погрузившись в воду, я поплыл прочь от ограды, лишь время от времени поднимаясь на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Минуты через две я обнаружил, что не удаляюсь от ограды, а двигаюсь параллельно ей и теперь нахожусь слева от места своего падения.
Вся тюрьма к этому времени уже проснулась. В караулке звонили в колокол, два прожектора вышек шарили по болоту в том месте, где я сорвался с ограды. Охранники стреляли наугад, но пули ложились далеко в стороне. Нырнув в последний раз, я еще дальше отплыл от освещенного места, а потом, плывя на спине, двинулся к темневшим вдалеке деревьям. Оглушительная стрельба продолжалась, но охранники не догадывались подвигать прожекторами. Очевидно, они решили, что я сломал шею и утонул или был смертельно ранен. Так, во всяком случае, я говорил себе.
В конце концов я почувствовал под ногами дно и вскоре был уже среди деревьев. Лес был заболочен и сплошь зарос ползучими лианами, о которые я спотыкался через каждые несколько ярдов. Постепенно земля стала тверже, и я побежал, хотя кровь заливала мне глаза, а боль пронзала ступни при каждом шаге. Мои руки, грудь, бедра, икры горели так, словно с них содрали кожу. Я ободрал два или три пальца на ноге и заработал глубокий порез под глазом.
Я бежал всю ночь. Когда наступил день, я спрятался в яму между корнями какого-то гигантского южного растения и заснул как мертвый. С приходом ночи я проснулся и побежал дальше.
8. Sur de la frontera
На этих пустынных просторах, заливаемых проливным дождем, ничто не движется, не дышит, не живет…
Безжизненная, первозданная бездна, выжженная и затонувшая земля. Пустая, покинутая страна. Место из ночных кошмаров. Слой жидкой грязи под ногами, непроницаемое, затянутое тучами небо над головой. Ночи и дни неотличимы друг от друга, словно все происходит в ином мире, не имеющем конца и лежащем вне времени. Струи дождя холодны как свинец; они хлещут землю с такой силой, что в месте падения каждой капельки в глине образуется небольшой кратер. Ветер свистит и щелкает как хлыст, забирается в каждую выемку, в каждую щель в земле. Он произвольно меняет направление, и дождевые капли летят то под косым углом к поверхности, то параллельно ей, а то – словно в насмешку над законами тяготения – снизу вверх. Порой кажется, что природа примеряет на себя роль разрушителя и палача. Так Шива стирает с грифельной доски все написанное, чтобы создать мир заново. И на этих пустынных просторах мир снова рождается из воды, как миллиарды лет назад…
Ураган.
Птицы имеют гнезда, звери имеют норы…
И только мне негде укрыться.
Надо мной нависла громада черных туч, которая полыхает ослепительным светом и обрушивает вниз потоки воды, смывающие на своем пути все цвета и формы. Ураганный ветер несет брызги соленой морской воды, камни, ветки, обломки велосипедов. Горизонта не видно. Рельеф превратился в лишенное перспективы чередование неглубоких ложбин и пригорков. Безбрежная пустошь, где нет ничего живого – ни насекомых, ни даже растений, – лежит вокруг. Под тонким слоем жидкой глины только острые камни и куски вулканической лавы. Время от времени попадаются остовы мертвых деревьев и – изредка – брошенный, словно во времена голода, разрушенный дом.
Все это напоминает Ирландию – ее северо-западные районы, горы Сперринс, заболоченные пустоши у подножия легендарной горы Слемиш.
Тонкий, как пыль, земляной слой. Ландшафт до боли знакомый и одновременно настолько чужой, что кажется – это галлюцинация, случайная прихоть больного сознания. Блестящие мокрые камни похожи на гробницы, на красной глине отпечатались легкие следы ангелов и исчезающие буквы древних алфавитов.
И, как фон к картине, ветер и дождь, дождь и ветер.
Особенно дождь.
Еще одна миля… Еще десять. За очередным холмом возникают древние каменные столбы, которые, словно грибы, растут из земли вдоль натянутой в несколько рядов стальной проволоки. Чем дальше – тем меньше расстояние между столбами, и на гребне следующего холма они уже сливаются в одно размытое пятно, указывая… куда? Вероятно, где-то там находится поселок. Почему бы нет? Небольшой, культурный поселок или бидонвиль с крышами из консервных банок и ржавого железа. Какая разница, ведь там живут люди! Но я бежал из тюрьмы, и туда, где могут быть люди, мне дорога закрыта.
Куда же теперь? На запад. В страну жидкой грязи и зеленой тины – в затерянный мир на краю света. Подъем на гребень, долина… Еще несколько часов ходьбы, и вот передо мной озеро, которого еще на прошлой неделе не существовало вовсе. Низкорослый кустарник, чахлый тростник, трупы утонувших деревьев… Мир сразу после потопа – вода еще не сошла, и на поверхности не видно ни ящериц, ни змей, ни даже жуков. Их дома затоплены, уничтожены стихийным бедствием; теперь они существуют только в отчетных документах страховых агентов и инспекторов-консультантов, определяющих сумму страховой премии. И ничего не попишешь – Марс разгневался и ободрал с нашего шарика все лишнее, оставив только твердую скальную основу.
Ураганный ветер вместе с дождем никак не успокоятся. Но мне теперь многое ясно. Я различаю знаки и знамения. Дождь, как святое крещение, дарует очищение и обновление, и в холоде водяных струй – небесная чистота и прозрачность. Своя роль и у ветра. Он говорит, и в извергаемой им симфонии звуков слышатся голоса мертвых. Они шепчут обещания и требуют клятв. Их слова просты и внушали бы покой, если только забыть, что это – голоса призраков, которым некуда спешить. Они свободны от всего земного, плотского, в их распоряжении все время вселенной – гораздо больше, чем есть у меня. Именно поэтому они пугают меня, торопят, подгоняют. Давят. Намекают. Это не баньши
, и я могу не бояться смерти. Пока не бояться. Это просто голоса. Они говорят со мной по-испански, по-ольмекски, на языке майя и на других, давно исчезнувших языках, аналоги которых до сих пор существуют где-то на Камчатке, в Монголии и на Алеутских островах. Призраки тихо бормочут, дергают за бороду, заставляют спотыкаться.
Рисовые поля в пойме реки, обрушенная каменная стена, за которой можно кое-как укрыться от ветра. Натужный кашель и прерывистые удары сердца. Веки тяжелеют и опускаются сами собой; усилием воли я открываю глаза, но в них уже поселился сон. Трава готовит мне постель.
Реки вспучились от дождя, ветер и дождь шумят так, что я окончательно теряюсь. Деревья кажутся теперь едва ли (если не окончательно) мертвыми: они превратились в камень, в ископаемые останки. Рядом с ними остро и сильно пахнет шалфеем. Этого достаточно, чтобы разбудить воспоминание о джунглях и желание вновь оказаться под пологом леса. Но лес еще будет. Я его еще увижу.
Шаг. Еще шаг. Машинально ставлю одну ногу впереди другой и иду. Боли больше нет. Она исчезла, потому что человеческое существо просто не создано для того, чтобы чувствовать боль такой силы и такой глубины. Оказывается, это просто: перейти на иной уровень бытия и избавиться от боли и мук голода. Это так просто – подняться над повседневностью и стремительно нестись куда-то на спокойной щепочке.
Так движется тень. Призрак.
Сколько дней прошло?
Неделя? Меньше?
Живой скелет, бесплотный дух плавно скользит по поверхности.
Холм. Река. Место, где были люди. Доказательство тому – мертвое дерево телеграфных столбов. Древние сосновые бревна, почерневшие от времени и источенные ветром и дождями. На столбах – номера и какие-то знаки, а может – это просто глубокие трещины, оставленные холодом и жарой.
Но ни на проводах, ни на самих столбах нет птиц. Все живое исчезло, уцелели только растения, да и то самые примитивные: шалфей, трава, низкорослый кустарник, голубые лишайники и черные мхи, которые тонким слоем покрывают твердую, бесплодную землю и камень скал.
Где же сострадательные звезды? Куда девались поколения людей? Что случилось с их дружелюбными спутниками – лошадьми и коровами? Неужто ураган напугал их и они в панике покинули ковчег, оставив после себя только шум и следы?
Косогоры, холмистые долины – одна за другой…
Кустарники, которые в конце концов уступают место высокой траве.
Затопленные поля и повсюду в грязи – следы животных, пробиравшихся куда-то к возвышенностям. Затоптанное на корню кукурузное поле. Маис. Картофельная делянка. Выкапываю голубовато-белые клубни.
Вокруг по-прежнему ночь. Вечная ночь. Не видно ни луны, ни Ориона и вообще ничего. А может быть, я уже и не на Земле? Может быть, я оказался в каком-то другом, новом мире, рожденном из чрева бушующего океана? Вот возможные ответы на невероятные вопросы.
Еще день проходит. Горизонт съеживается, придвигается еще ближе, и я различаю впереди пальмы. Еще немного, и передо мною непроходимой стеной встает лес. Густой, переплетенный лианами, он едва выдерживает удары ветра и дождя. Деревья шепчутся друг с другом на языке, который не способен понять ни один человек. Они говорят о дожде, о бурой вулканической почве между своими похожими на скрюченные пальцы корнями, о ветре, который проносится сквозь их вершины, ломая молодые ветки и добивая старые.
Я не понимаю всего, но к этому времени я сам в достаточной степени превратился в первобытное существо, чтобы уловить главное – беспокойство и тревогу бледных созданий с тысячью глаз и ушей. Лес становится гуще и мрачнее, но в нем, по крайней мере, можно укрыться от непогоды. В темноте под непроницаемым пологом листвы обитают демоны. Свернувшиеся черными кольцами змеи. Оцелоты, ягуары, обезьяны и твари из детских кошмарных снов. Огромный
el tigre,затаившийся в ветвях над головой, порождения фантазии вроде грифона и человека с головой ястреба, гуингнмы и йеху из последней книги о Гулливере.
Рыжеватая вода в лужах, дикие фрукты, бананы. Половина из них ядовиты. Я падаю на колено, и съеденное извергается из меня фонтаном. Несколько глотков относительно чистой воды, сохранившейся в пазухе листа. Потом я поднимаюсь и иду дальше.
Долина, по которой я шагаю, представляет собой оплывший, почти исчезнувший кратер в две сотни миль шириной. Это след от удара метеорита, упавшего на полуостров Юкатан шестьдесят пять миллионов лет назад. Мощность того давнего взрыва во много раз превышала возможности самых совершенных ядерных устройств, созданных изощренным человеческим умом. Миллионы тонн пыли и пепла были выброшены в атмосферу; они на многие месяцы закрыли солнце и навсегда изменили климат Земли. Большой взрыв уничтожил не только динозавров; вместе с ними исчезли добрых две трети прочих живых существ, населявших нашу Землю. Но, как говорится, нет худа без добра: космическая катастрофа освободила место для небольших лемуроподобных млекопитающих, многомиллионолетняя эволюция которых привела к моему появлению.
Ослабевший и больной, я иду по дну кратера. Мои раны не заживают, под бледной кожей начинают селиться колонии каких-то живых существ. Я хромаю. Ногти на пальцах ног выпали. Шаг, еще шаг… Я брежу на ходу, и в конце концов мне приходит в голову, что я, вероятно, уже умер. Умер и попал в ад. Все, что происходит со мной сейчас и что произойдет в будущем, – только плод моего воображения, выдумка, странная фантазия. Обязательный ритуал, сопровождающий переход из одного мира в другой. На самом деле я никуда не иду. На самом деле я, смертельно раненный, повис на колючей проволоке или сошел с ума и сижу в своей камере в тюрьме.
От этих мыслей мне становится не по себе, и я пытаюсь, как раньше, сбежать в соседнюю вселенную, перебраться на высший уровень бытия, но у меня ничего не получается. Окружающая действительность кажется единственно возможной. Что ж, придется пользоваться тем, что есть.
Моя кожа похожа на мешок, натянутый на кости скелета. Клочьями выпадают волосы. Остатки одежды покрыты засохшей коркой из крови и грязи. Я – юродивый. Одержимый. Во мне – Сам Господь. Я – святой Антоний в кишащей бесами пустыне. Я – Диоген, которого забросали грязью афиняне. Я – Будда. Я – голый джайнистский монах с метлой, подметающий перед собой дорогу, чтобы ненароком не раздавить какое-нибудь живое существо. Я свят, и мне открыто будущее. Я его вижу. Мои видения предельно сжаты, лишены подробностей и просты. Их непреложная истинность очищает меня словно кислота. Я вижу себя. Я выздоровел. Я окреп и научился терпению. Я выжидал, оставаясь в городе. Никто не знает, что я здесь, но я здесь. Я наблюдал. Следил. И я готов. Заткнув за пояс добытый пистолет, я сажусь в поезд подземки. Доезжаю до места. Пробираюсь в дом. Нейтрализую охранников и телохранителей. И вот я в его рабочем кабинете. Он просит не убивать его, сбивчиво объясняет, как все получилось. Он говорит, что не знал, что кто-то погибнет. Но мне не хочется слушать его объяснения, они мне не нужны. Мне хочется только одного – нажать на спусковой крючок, повернуться и уйти. Что я и делаю. Я ухожу, и на этом все заканчивается. Все, что происходит потом (если вообще происходит), к делу не относится. Круг замыкается, будущее соединяется с настоящим. Недвусмысленная четкость моего видения – вот то, что заставляет мои ноги двигаться, а легкие – дышать. Только это управляет каждой моей мышцей, каждым сухожилием, каждым нервом. Я уже говорил, что сумел отрешиться от боли и голода, и теперь я знаю – почему. Я одержим, и мой разум и моя воля направлены только на одно – на то, чтобы мой договор с будущим не оказался нарушен.
Что вообще за чувство – месть? Обычно о нем говорят с насмешкой и пренебрежением. Те, кто наблюдает за казнью, впоследствии признаются, что она не вызвала в них ничего, кроме отвращения, и, главное, не принесла желаемого удовлетворения. Что никакой разницы они не почувствовали. Недаром иудейский бог оставляет за собой право на месть. «Мне отмщение и аз воздам…» Идиотизм! Насилие, начавшись в Западном Белфасте или на пустошах в Южном Армаге, словно круги по воде распространяется все шире, захватывает все новые и новые области. Зуб за зуб, око за око… но разве не сказал кто-то, что это превращает нас всех в слепцов? Только как быть, если кроме мести у меня ничего не осталось? О да, конечно, существуют и другие побудительные мотивы… Когда-то и мною двигали любовь, честолюбие, алчность, но я сам отказался от них, и теперь мне осталось только одно. И выбора нет. Либо месть, либо дальнейшее погружение в мир духов и призраков, в котором я скоро сгину, растворюсь, не оставив следа. Нет, уж лучше месть. Пусть никто не назовет ее возвышенным, благородным чувством – я не возражаю. Для меня и это сгодится.
Только не надо думать, будто у меня начал складываться в голове какой-то план. Это отнюдь не так. Мои мысли даже нельзя было назвать сколько-нибудь связными. Просто в заполнившей голову холодной, неспособной чувствовать пустоте оставался крошечный тлеющий уголек, который один не давал мне сдаться, заставляя худо-бедно идти вперед.
Лианы хватают меня за ноги, деревья зловеще шепчутся, но пропускают меня. Ягуар неподвижен – он спит. Змеи даже не поднимают головы. Зачем? Я такой же, как они. Один из них. Я не вижу их, но они здесь, рядом, и они узнают меня. Я – часть их мира. Существо из леса, которое едва бредет, продираясь сквозь густой подлесок. Трясина чавкает и хлюпает возле моих дрожащих коленей, и я ясно слышу эти звуки, потому что ураган внезапно стихает – над джунглями проносится «око бури». Скоро все начнется сначала, но худшее уже позади. Полуостров сломал хребет урагану, и хотя ветер и дождь могут продолжаться еще долго, в них уже не будет первоначальной свирепой ярости. Они выдыхаются… На мой остров Рэтлин на один день пришла поздняя осень, и я сплю на лесной поляне, про которую в графстве Антрим сказали бы, что она зачарована феями. А когда я просыпаюсь, то вижу над собой серое небо; дождь окончательно ослабел, а моя мечта, напротив, набрала силу и получила ясные и четкие очертания.
Ураган ушел дальше на северо-восток и стих, превратившись в легкий и теплый дождичек. Я устроился спать под каким-то мостом, но вода в реке поднялась, и на берег выбралось множество маленьких крабов. Я размозжил одного ударом камня и попытался есть, но мясо краба оказалось отвратительным на вкус и совсем не годилось в пищу. Вода между тем продолжала прибывать, и оставаться под мостом становилось опасно. Меня могло унести течением; я мог застрять в каком-нибудь из выступов и захлебнуться, но я слишком устал от бесконечного дождя, и мне необходимо было какое-то убежище. Крабы продолжали вылезать из крошечных норок в размытой земле, и вскоре бетонные откосы у основания моста были сплошь усеяны этими существами. Карабкаясь друг на друга, они бочком подкрадывались ко мне, чтобы проверить, жив ли я или уже нет. У меня не было ни малейшего представления о том, где я нахожусь; тогда я не знал, что бывают и пресноводные крабы, и поэтому поначалу я решил, что где-то совсем рядом должно быть море, но, попробовав речную воду, я убедился, что она пресная. Все предыдущие дни – сколько их было? кто знает! – я шел практически наугад, поэтому не исключено было, что я описал круг и вернулся примерно к тому же месту, откуда начал свое путешествие.
Несколько раз я отгонял крабов, но проклятые пакостники снова возвращались; в конце концов их стало слишком много, и я выбрался из-под выступа настила и двинулся по дороге. В лучшие времена (до потопа) эта дорога, несомненно, представляла собой неплохое двухполосное шоссе, пересекавшее джунгли и равнины, но сейчас его состояние оставляло желать лучшего. Жидкая грязь, сломанные ветки, оползни и промоины сделали шоссе почти непроходимым, и на то, что меня кто-нибудь подвезет, можно было не рассчитывать. Да и, откровенно говоря, идти по джунглям было не в пример легче.
Чувствовал я себя просто на удивление хорошо. Я давно ничего не ел, меня трепала лихорадка, к тому же я подозревал, что на ноге, которую я поранил, перелезая через «колючку», начинается гангрена, и все же я испытывал небывалый подъем душевных и физических сил.
Когда дождь совсем ослабел, из джунглей снова начали доноситься знакомые звуки, а вскоре я увидел и живые существа. Первыми были муравьи, которые принялись расчищать грязь и мусор словно настоящие санитары. За ними появились мухи, москиты и ящерицы, а потом, откуда ни возьмись, – птицы. Я видел птиц с голубым оперением, видел одну птицу в алом убранстве, видел двух или трех попугаев. Это еще больше ободрило меня, и я съел несколько плодов с росших вдоль дороги деревьев. К этому времени я путем проб и ошибок выяснил, от каких фруктов меня почти наверняка не будет тошнить. Зеленые, чуть колючие плоды были лучше всего; годились и красные, отдаленно похожие на апельсины. Жевал я и кору, на ходу срывая ее со стволов, но истина состояла в том, что ни сейчас, ни раньше мне не хотелось есть по-настоящему. Поразмыслив, я решил, что это, пожалуй, не очень хороший признак.
Наступила ночь. Я вскарабкался на дерево и, устроившись в нескольких футах от земли на могучем, развесистом суку, попытался уснуть. Больше всего я наделся, что мне помогут песни: разумеется, я пел их не вслух, а про себя.
Девушки и женщины… Бриджит. Рэчел. Кузина Лесли, деверь которой был большой шишкой в строительном бизнесе. Кажется, он работал бригадиром или кем-то вроде этого. «Не беспокойся, Майкл, мистеру Уайту не нужны громилы. Он ищет смышленых ирландских парней, которые не боятся работы, не опаздывают и довольствуются скромным вознаграждением». Как же, держи карман! Именно поэтому я оказался сейчас здесь, в долбаных мексиканских джунглях!
Ночные шорохи, звуки… Мой разум блуждал, и я никак не мог уснуть.
Что ты сказал? Месть? Ты имел в виду месть? Но хватит ли одной мести, чтобы не сломаться, не спасовать перед трудностями? Продержится ли это чувство в тебе достаточно долго, не угаснет ли? Месть должна пылать, должна жечь сердце; не остынешь ли ты со временем? Нет, не остыну. Одной мести достаточно. Пусть это не много, но мне хватит. Я обещаю. Клянусь.
Вот что я говорил сам себе той ночью. Быть может, это звучит глупо, не знаю, но так было. Я много думал, быть может, слишком много, и удары сердца отдавались у меня в ушах словно барабанный бой. А левую ногу ниже колена охватывало непонятное онемение.
В конце концов мне все же удалось заснуть. Когда рано утром я проснулся, затекшие мускулы ныли и я весь дрожал.
Дождь окончательно прекратился. Я думал было залезть повыше, чтобы оглядеть окрестности, но у меня не хватило сил. Я еще не окреп, и даже простая ходьба давалась мне с трудом.
На завтрак я съел несколько плодов, отдаленно напоминавших груши, и запил скопившейся на листьях росой. Ночью меня навещали муравьи, которые, похоже, решили принять меня в свое землячество, счистив запекшуюся корку с многочисленных ран и исследовав общее состояние моей кожи. Они, однако, не разбудили меня, поэтому я склонен был считать их визит дружеским.
Подкрепившись, я отправился дальше. Идти по мягко пружинившей под ногами лесной подстилке, состоявшей из укрытого опавшей листвой перегноя, было довольно легко, хотя я очень устал. Главным моим врагом были вездесущие лианы, которые перекидывались через тропу, норовя оплестись вокруг ног. К счастью, день выдался не жаркий, и для меня по крайней мере это служило большим облегчением. Большую часть времени я шел куда глаза глядят и остановился только ближе к вечеру. Моя левая нога совсем онемела, и это меня беспокоило больше всего, присев на землю, я попытался ее обнюхать, но ничего не учуял. Не зная, хороший это признак или дурной, я попробовал встать, но не смог. Сев, я совершил ошибку – усталость нескольких часов бесцельных блужданий навалилась на меня, и я был не в силах пошевелиться. Все же я кое-как поднялся и, отыскав на ближайшем дереве подходящую развилку, забрался в нее, свернулся калачиком и заснул.
На следующий день я понял, что у меня начались галлюцинации. Наверное, они были у меня с самого начала, но только теперь я осознал, что голова у меня не совсем в порядке.