Брет показал Дженни на конный двор, который тянулся на расстояние нескольких акров и был огорожен забором.
– Большинство этих лошадей – лишь слегка объезженные, полудикие твари, но зато выносливы и могут работать целый день. Мы меняем их, чтобы они не передрались. Ни один овчар не использует ту же лошадь два дня подряд, пока она не отдохнет на пастбище и не наберется сил.
Дженни погладила по шее свою кобылу. Мухи и слепни безостановочно кружились вокруг нее, и казалось, ее хвост не останавливается ни на минуту, обмахивая бока.
– Она кажется довольно смирной.
– Таких здесь немного. Это хорошая, выносливая лошадка. – Брет взялся за поводья. – Поехали, нам еще есть что посмотреть.
– Как много здесь постоянных работников? – спросила Дженни, когда они скакали по выгону.
– Обычно десять, иногда двенадцать. Овчаров трудно удержать на месте больше двух сезонов. Они, как дети, всегда верят слухам, что где-то есть фермы побольше, где лучше платят. Но у нас обычно хватает людей, чтобы ухаживать за овцами круглый год.
Дженни прищурилась, глядя на сухую серебристую траву впереди, сверкающую в утренних лучах. Высохшие деревья стояли по краю пастбища, как стража. Со стороны усадьбы слышался лай собак. Ветерок завивал в спирали сухие листья, которые с шелестом змеились по сухой траве. Она вдруг подумала, что достаточно одной неосторожно брошенной спички или случайного уголька из выбитой трубки, и Чуринга может погибнуть.
Они вспугнули стаю попугаев гала, которые взлетели, окрасив розовыми грудками все вокруг, и приземлились на перечные деревья. Тут же послышались возмущенные голоса зимородков-кукабурров. Начался птичий гвалт. Паутина на деревьях сверкала в утренних лучах солнца; когда они выехали с территории усадьбы на бескрайние просторы, Дженни снова почувствовала, что Чуринга завораживает ее. Но сможет ли она жить здесь?
Дженни привыкла к городу, к соленому запаху океана в Палм-Бич, к удобной ванне, где не надо было экономить воду. Она вспомнила о Диане, о друзьях, которые разделяли и понимали ее страсть к живописи и увлечение театром. Когда закончится стрижка и уедет Симон, она останется одна среди молчаливых, занятых работой мужчин…
И все же в Чуринге было что-то такое знакомое, как будто она сама являлась неотъемлемой частью этого и вернулась домой.
– Мы уже на земле Вилги, – объявил Брет через час. – Видите те деревья?
Дженни заслонила рукой глаза от солнца и посмотрела вперед. Густая роща вилг зеленела перед ними, маня спасительной тенью.
– Это ветер сделал их такими? Они выглядят так, как будто кто-то их снизу специально подстриг.
Брет рассмеялся, симпатичные лучики морщинок разбежались от его глаз.
– Вы отчасти правы. Овцы съедают нижние ветки, насколько способны дотянуться. Поэтому все деревья здесь такие круглые сверху и ровные снизу.
Лошади, выбивая копытами дробь, несли их вперед.
– А хозяева не возмутятся, что мы скачем по их территории? Может, следовало созвониться с ними заранее?
Брет придержал лошадь и посмотрел на нее удивленно.
– А разве Уэйнрайт вам ничего не сказал?
– Что именно?
– Что Вилга теперь стала частью Чуринги и принадлежит вам?
– Нет, я этого не знала. А что случилось с семьей Финли?
Брет обвел глазами сочную траву вокруг.
– Они уехали отсюда после войны, а Вилгу купили ваши предшественники.
– А почему она сохранила свое название? Не проще ли было назвать все Чурингой?
– Это отдельное хозяйство, здесь другой управляющий. А название пошло от этих деревьев. Никто и не подумал менять его.
– Здесь все названия звучат как музыка, – заметила Дженни.
– У аборигенов очень музыкальный язык. Это больше всего заметно, когда они собираются вместе на праздник корробори. Большинство здешних мест сохранили аборигенские названия, за исключением тех, где скваттеры ностальгически переименовали их в старые, родные для слуха, европейские.
– Как и по всей Австралии, – улыбнулась Дженни. – Такая путаница из-за этого иногда…
Они ехали бок о бок вдоль пастбищ. Топот копыт аккомпанировал птичьему пению, как ударные инструменты в оркестре.
– Вы много путешествовали, Дженни? – спросил Брет.
– Случалось. После окончания колледжа мы с моей подругой целый год путешествовали по Европе и Африке, изучая историю искусств. – Она с теплотой вспоминала вечные экзотические кафтаны и побрякушки Дианы. – Подруга после Марокко полюбила экзотику, а мне больше понравился Париж. Монмартр, Левый берег, Сена, Лувр…
Брет уловил в ее голосе грустные нотки.
– Вас тянет туда?
– Иногда. Может, когда-нибудь я туда съезжу, но прошлое не повторяется. Люди, которых мы знали, разъехались, все вокруг меняется. К тому же я стала старше и стала больше ценить безопасность.
– Вряд ли в Париже можно встретить кого-нибудь опаснее здешних тигровых змей.
Дженни вспомнила мансарду с крысами, которую они с Дианой снимали, и распутного француза, который считал, что все молодые девушки, живущие у него, должны с ним переспать.
– Змеи есть везде, – усмехнулась она. – И все они ползают на животе.
– Звучит цинично, – заметил Брет.
– Лучше быть циником, чем простофилей, – засмеялась Дженни. – По-моему, здесь в, Чуринге, все проще. Если я попробую обосноваться в этом месте, то, по крайней мере, буду знать, чего ждать от него.
– Я припомню вам эти слова, – усмехнулся он. – Едем. Покажу вам свое любимое, особенное местечко. Оно похоже на то, где мы с вами вчера были, но с другой стороны горы. Это не очень далеко отсюда, и, думаю, вы не будете разочарованы.
Они перешли на галоп. Позади оставались бесконечные поля и рощи, впереди голубела гора. Дженни чувствовала, что у нее уже болят все мышцы, и мечтала об отдыхе.
– Почти приехали! – крикнул через плечо Брет спустя полчаса.
Дженни обратила внимание на сочную листву на деревьях и густую траву впереди. Очевидно, вода была близко. Она пришпорила лошадь и, въехав в тень, спрыгнула с седла. Тут же на нее набросились мухи и мошкара. Брет взял поводья обеих лошадей и повел ее вперед через густые заросли мульги. Над их головами в вышине высокие кроны деревьев смыкались, создавая зеленую крышу. Пот заливал ей лицо, одежда прилипала к телу. «Неужели это никогда не кончится?» – раздраженно подумала она.
Неожиданно все вокруг залил золотой солнечный свет; звук падающей воды стал громче. Брет отступил в сторону, и Дженни ахнула. Это был настоящий оазис, спрятанный в изгибе горы. Деревья, зеленые и густые, склоняли свои ветви в широкий бассейн, который раскинулся у их ног. Причудливые скалы, усыпанные цветами и диким виноградом, живописно отражались в воде, как на рекламных проспектах. При их появлении в воздух взметнулась разноцветная стая попугаев, оглашая воздух возбужденными криками. Крошечные зяблики, воробьи и скворцы галдели, перелетая с ветки на ветку. Создавалось впечатление, что они попали в царство птиц, – их было сотни, встревоженных, галдящих, возмущенных неожиданным вторжением.
Дженни засмеялась от радости, вспугнув еще несколько птиц.
– Я говорил вам, что это особенное место! – сказал Брет, довольно улыбаясь.
– Никогда не думала, что такая красота может прятаться в такой глуши…
– Вам необязательно шептать, – засмеялся Брет. – Птицы скоро привыкнут и перестанут реагировать на нас. Ну что, хотите поплавать?
У Дженни сразу испортилось настроение. Прозрачная вода манила, но купаться в одежде – удовольствие небольшое.
– Вы должны были предупредить меня, – проворчала она. – Я бы взяла купальник.
Брет ухмыльнулся и с видом фокусника достал что-то из седельной сумки и бросил ей. Это был огромного размера ядовито-оранжевый нейлоновый купальник с крупными лиловыми цветами.
– Это купальник Ма. Наверное, он вам великоват, – ухмыльнулся Брет. – Но это лучшее, что я смог найти.
Дженни внимательно рассмотрела старомодный купальник. Если перекрутить на спине лямки и затянуть на талии ремешок от брюк, в нем вполне можно поплавать. На всякий случай она не снимет белья.
После облачения Дженни немного замешкалась в кустах, но жара и призывный шум водопада придали ей решимости. Она спрятала медальон в карман рубашки и направилась к реке. Брет уже плавал. На нем были черные плавки; загорелое тело с широкими плечами, плоским животом и сильными, мускулистыми ногами вполне могло принадлежать профессиональному пловцу. Мокрые волосы отливали синевой.
Дженни поправила лямки на плечах. Никакие ее попытки как-то подогнать купальник под себя не могли скрыть, что у Ма значительно больше плоти. «Какого черта?! – подумала она раздраженно. – Я достаточно прилично выгляжу, и нечего тут стесняться. Удовольствие поплавать в такой чистой воде после мутноватого душа ничем невозможно испортить».
Дженни быстро нырнула, и у нее сразу захватило дух: ледяная вода обожгла. Но когда она вынырнула на поверхность, оказалось, что огромный купальник Ма заполнился водой и раздулся вокруг нее, как спасательный жилет.
Между тем Брет, не обращая на нее ни малейшего внимания, плыл к другому концу каменного бассейна, где сверху падал небольшой водопад. Поднырнув, он встал под его струями и вдруг издал дикий крик радости, вспугнув успокоившихся птиц, которые снова с шумом взметнулись ввысь.
Дженни расхохоталась вместе с ним, радуясь как ребенок. Купальник становился все тяжелее и тяжелее, и она наконец решилась. Развязав поясок на талии, она сняла купальник и закинула на ближайшую скалу, где было ровное, плоское место. Теперь ей было удобно и свободно. Она с удовольствием поныряла в глубину, поплавала на спине и на животе, а потом выплыла к плоским камням недалеко от деревьев. Там она вышла из воды и легла на теплый камень – ей было холодно, она устала с непривычки. Дженни слышала, как плещется Брет, как шумит водопад и чирикают птицы. Постепенно веки ее стали тяжелеть, и, пригревшись на солнышке, она погрузилась в сон.
– Дженни, Дженни…
Голос Брета звучал где-то далеко, вплетаясь в колыбельную из шума водопада и птичьего гомона.
– Дженни, проснись, пора есть, – настойчиво повторял Брет, трогая ее за плечо.
Она повернула голову и увидела свое отражение в серых глазах, где вспыхивали золотые и голубые огоньки. «Как чудесные опалы», – подумала Дженни спросонья. Она села, смущенная тем, что? прочла в его глазах, и спрятала вспыхнувшее лицо за мокрыми волосами.
– Я долго спала? – спросила она, чтобы нарушить неловкое молчание.
– Часа два. У вас был такой мирный вид, что не хотелось тревожить.
Голос у него был странный, как будто ему было трудно дышать, но Брет быстро взял себя в руки.
– Идемте, Дженни, – сказал он обычным голосом. – Ма там приготовила для нас ленч, и, если мы его опять не съедим, нам не поздоровится, это уж точно.
Он подал ей руку, поднял на ноги, и их тела оказались в опасной близости друг к другу. Дженни почувствовала, как задрожала рука Брета, как у него сбилось дыхание. Глаза его потемнели.
– Идите осторожно, – хрипло сказал он, убирая руку. – Здесь скользко.
Дженни шла за ним след в след. Она была немного озадачена сменами его настроения, но решила, что, скорее всего, неправильно все это истолковала. Он показывал ей свою Чурингу и был доволен, что ей понравилось. Вот и все! Однако в самой глубине души Дженни понимала, что он хотел поцеловать ее, но передумал. Пришлось с неохотой признаться себе, что это ее расстроило.
Когда они дошли до травы на другой стороне бассейна, Дженни с ужасом обнаружила, что ее мокрое нижнее белье абсолютно просвечивает. Схватив свою одежду, она рванулась в кусты и стала быстро одеваться, проклиная себя за глупость. Неудивительно, что он так странно себя вел, ведь она лежала перед ним почти обнаженная! Впрочем, если смотреть правде в глаза, Брет вел себя в данной ситуации как джентльмен. Многие горячие парни просто набросились бы на нее. Очевидно, его остановило то, что она его хозяйка, и он решил, что лучше не связываться.
Но как теперь вести себя с ним? Как будто ничего не случилось? «Но ведь ничего и не случилось, – усмехнулась она про себя, выходя из кустов. – Если он промолчит, мы оба вскоре забудем об этом».
Брет стоял к ней спиной, раскладывая еду на плоском камне. Здесь были цыпленок и ветчина, свежий хлеб, сыр и помидоры. А также бутылка с домашним лимонадом, пиво и фляжка с чаем. Стараясь не встречаться с ним взглядом, Дженни принялась за еду. Она и не подозревала, что так проголодалась, а цыпленок оказался очень вкусным.
Брет тоже явно не страдал отсутствием аппетита. Он не проявлял никаких признаков неловкости, вел себя так, как будто ничего не заметил, и Дженни немного расслабилась. Брет говорил только о Чуринге – рассказывал о шерсти и об аукционах, на которых она оценивается и продается, о проблемах транспортировки и найма рабочих для фермы. Ей было интересно его слушать, и она все больше убеждалась, что ей повезло с управляющим.
Когда солнце скрылось за деревьями, они оседлали лошадей и тронулись в обратный путь. Дженни чувствовала себя усталой, но это была приятная усталость. Такая обычно появляется после хорошо проведенного дня на природе. Когда они въехали во двор и расседлали лошадей, ночь уже спустилась на Чурингу. Звезды над ними были огромными и сверкающими; Дженни казалось, что стоит приподняться на цыпочки и она сможет дотронуться до Южного Креста.
– Это был замечательный день, Брет, спасибо. Я сегодня увидела столько прекрасного!
Он посмотрел на нее сверху вниз, в уголках его губ задрожала улыбка, глаза лукаво сверкнули.
– Так же, как и я!
И, резко повернувшись, зашагал к общежитию, не дав ей времени ответить.
Глава 11
Сезон стрижки был в самом разгаре, с маленьких окрестных ферм хозяева пригнали своих овец. Брет был очень занят и не мог уделять Дженни много внимания, поэтому она целыми днями делала наброски в своем альбоме. Только вечерами перед сном, когда становилось прохладно, они ненадолго выезжали верхом. Дженни нравились эти дружеские поездки, но вскоре у Брета стало так много работы, что она лишилась этого удовольствия.
Целыми днями во дворе стоял шум и суета. Более четырехсот тысяч овец требовалось провести через руки стригалей, которые торопились уехать в другие хозяйства. Людей катастрофически не хватало, и однажды Дженни сказала Брету, что могла бы помогать пастухам. Он удивился, но возражать не стал, и с тех пор для Дженни началась совсем другая жизнь. Теперь она стала понимать, что приходилось выдерживать юной Матильде. Постепенно она привыкла часами сидеть в седле и даже стала учиться действовать невозможно длинным и тяжелым кнутом, пытаясь направлять овец в нужную сторону. Пыль, поднятая тысячами копыт мериносов, забивавшая глаза, уже не так раздражала ее. Она сопровождала стада на зимние пастбища, как заправский пастух. Ее кожа подрумянилась на солнце, руки огрубели. Она проваливалась в крепкий сон, стоило голове коснуться подушки, и спала без сновидений до утреннего гонга.
Риппер сопровождал ее во всех поездках. Кремово-белая шерстка на лапках, груди и надбровьях покраснела от пыли. Глаза смотрели на Дженни с обожанием, язык всегда был готов лизнуть ее в лицо. Он как будто понимал, что ему никогда не придется работать, как остальным келпи, но с интересом следил за ними, поглядывая сверху из седельной сумки.
Прошел месяц, потом еще две недели. Стригали начали постепенно разъезжаться, и теперь вместо их громкого гомона во дворе стали слышны петухи и лай собак.
Брет вместе с грузовиками, груженными шерстью, уехал на аукцион.
Дженни чувствовала необыкновенный покой, разлитый теперь в Чуринге, но ее жизнь опять менялась. Симон и Стэн уезжали завтра утром, и она боялась, что ей придется испытать такое же одиночество и изолированность от мира, как Матильде.
Дженни невольно вспомнила о непрочитанных дневниках и зеленом платье в чемодане. Загадочная музыка старинного вальса с каждым днем все тише звучала в голове, но она знала, что скоро опять окунется в этот мир. Вернется к жестоким, но уже знакомым обстоятельствам жизни, которые она только сейчас стала понимать по-настоящему.
В кухне было душно, термометр показывал около сорока градусов. Дженни, обливаясь потом, готовила прощальный обед и поражалась выносливости Симон.
Несколько раз в день кормить такое количество голодных мужчин казалось ей подвигом.
Обед был назначен на десять, когда спадет дневная жара. Дженни приняла душ, надела легкую блузку и льняную юбку, туфли на высоких каблуках и немного подкрасилась. Гости прибыли ровно в десять часов.
Симон была затянута в ярко-желтое хлопчатобумажное платье, лицо подкрашено, волосы густо завиты. В туфлях на высоких каблуках она казалась выше мужа. Стэн был страшно торжествен в костюме с галстуком и чистыми волосами. Он переступал с ноги на ногу и выглядел беспомощным без своего привычного комбинезона стригаля и трубки в зубах.
Дженни провела гостей через кухню, где аппетитно пахло ростбифами и йоркширским пудингом, томящимися на плите, и подвела к столу у открытых стеклянных дверей на веранду.
Она целый день мыла, скребла, полировала все вокруг, поэтому в кухне было чисто и нарядно. Передвинутый кухонный стол было не узнать. Он был накрыт накрахмаленной белой льняной скатертью с кружевами, рядом с тарелками лежали яркие китайские салфетки, столовое серебро матово светилось в лунном свете. В центре стола, между старинными бронзовыми подсвечниками возвышалась высокая тонкая ваза с дикими лилиями. Все это Дженни нашла в кладовке на нижней полке и вычистила до блеска.
Симон с жадным интересом рассматривала стол округлившимися глазами. Дженни наблюдала, как она осторожно трогает пальцами ножи, салфетки и хрустальные фужеры на высоких ножках. Может быть, она перестаралась? В конце концов, это обычная рабочая семья, живущая простой, незатейливой жизнью, а не художественная богема Сиднея.
– Дженни… – выдохнула Симон, глаза ее сияли. – Спасибо, что устроила нам такой необыкновенный прием. Я столько раз мечтала хоть раз посидеть за настоящим красивым столом с цветами, серебром и свечами! Я никогда этого не забуду, спасибо!
– А я испугалась, что вы подумаете, будто я выпендриваюсь перед вами, – облегченно вздохнула Дженни. – Я столько трудилась, чтобы вычистить все это, когда обнаружила на полке в кладовке! Но если вы будете чувствовать себя неловко, можно быстро убрать все назад.
– Не вздумайте этого сделать, детка! – ужаснулась Симон. – Для всех парней я просто Ма, которая набивает им желудки сытной едой. Никто во всю жизнь не сделал мне ничего приятного за эти годы. Только вы, дорогая. И дайте мне этим насладиться от души!
Дженни разлила шерри и зажгла свечи. Симон плюхнулась всем своим весом на крепкий стул и пригубила вино.
– Я буду долго вспоминать все это потом, в дороге, – сказала она задумчиво. – Все-таки жизнь на колесах имеет свои недостатки.
Стэн сидел в кресле, не зная куда пристроить длинные руки стригаля. Наконец сложил ладони между колен и смущенно кашлянул.
– Вы чудесно все устроили, миссис Сандерс, – с трудом выдавил он и опять закашлялся.
– Спасибо. Вот ваше пиво, вам оно больше по вкусу, я знаю, – улыбнулась Дженни. – И пожалуйста, снимайте галстук и пиджак. В такую жару ни к чему соблюдать формальности.
– Ты не сделаешь этого, Стэн Бейкер! – грозно объявила Симон. – Хоть раз в этой проклятой жизни веди себя по-человечески. Оставь этот чертов пиджак и проклятый галстук на месте!
Ростбифы и йоркширский пудинг имели успех. К пудингу Дженни подала персиковое желе и взбитые сливки. На десерт напекла меренги и подала их к кофе и бренди.
После еды все перешли на веранду, уселись в мягкие кресла и расслабились. Вокруг было тихо, Чуринга спала.
– Я буду скучать по вас, Симон, – задумчиво сказала Дженни. – Вы – единственная женщина, с которой я общалась с самого приезда из Уэллаби-Флатс.
– Неужели никто из ваших подруг не связался с вами за это время? – удивилась Симон.
– Диана написала несколько писем и звонила, но связь настолько плохая, что толком поговорить было невозможно.
– Вы уже решили, что собираетесь делать дальше? Кажется, вы немного привыкли здесь с тех пор, как вы с Бретом перестали грызться.
Симон скинула туфли, галстук и пиджак Стэна давно висели на спинке кресла.
– Я еще ничего не решила, к сожалению. Это место почему-то удерживает меня, хотя здесь я столкнулась с такими вещами, которыми никогда раньше не занималась. Но, может быть, в Чуринге я просто прячусь от реальной жизни?
– Чепуха! – уверенно фыркнула Симон. – Ничего нереального здесь нет, детка. Именно здесь ты видишь настоящую жизнь.
Дженни отрешенно взглянула на залитую лунным светом землю и тяжело вздохнула. Она вспомнила последнее письмо Дианы. Руфус предлагал выкупить долю Дженни в галерее и купить ее дом, если она решит остаться здесь. Но она не может так просто покончить со старой жизнью. Дом, галерея, друзья по-прежнему были частью ее существа. И она хотела писать картины! Ей это было необходимо, как воздух. Альбом для набросков был полон и просился на холсты. Писать картины было самой сильной внутренней потребностью Дженни, которая требовала удовлетворения. Симон внимательно посмотрела на нее.
– Здесь одиноко, я понимаю вас, – серьезно заговорила она. – Я колесила по Новому Южному Уэльсу и Квинсленду всю взрослую жизнь и вижу, как эти места меняют людей. Женщины становятся грубыми, двужильными и примиряются с мухами и пылью. Но мы вынуждены оставаться здесь из-за наших мужей и детей. И потом, мы здесь выросли и любим эту землю. Думаю, детка, что вам будет лучше в городе.
Дженни с тоской посмотрела на нее. Симон была права. Ее здесь ничто не удерживало, кроме разбитой мечты. У нее не было ни мужа, ни ребенка, о которых она могла бы заботиться. Она не испытывала к Чуринге обжигающей страсти, которая бы намертво привязала ее к этой земле. Но ей не хотелось испортить своим настроением их последний вечер, поэтому она быстро сменила тему:
– Куда вы отправитесь дальше, Симон?
– В Билла-Билла. Там огромная стригальня, а кухня – просто загляденье! Затем мы поедем в Ньюкастл навестить нашу дочь и внуков. Немного побудем с ними, да, Стэн?
Стэн только кивнул в ответ, как настоящий мужчина, знающий цену словам.
– У нас трое детей. Две дочери и сын, – сказала с гордостью Симон. – И целых девять внуков! Но мы, к сожалению, не так часто с ними видимся. Они все живут в разных местах, а мы должны без конца колесить по этой чертовой стране.
– А что вы собираетесь делать, Стэн, когда уже не сможете быть стригалем? – спросила Дженни, не в силах представить его кем-нибудь другим.
– Думаю, продержусь еще несколько сезонов, – ворчливо пробурчал тот, попыхивая трубкой. – Я всегда обещал Ма, что, когда придет время, у нас будет собственный дом с участком. Не очень большим, конечно, но, думаю, на тысячу акров потянем.
– Обещания, обещания! – зло фыркнула Симон. – Всегда тянешь – ну, еще один сезон, еще одна стрижка… В конце концов тебя вынесут из какой-нибудь стригальни ногами вперед!
Дженни услышала раздраженные нотки в ее голосе и поняла, что это, по-видимому, больная тема у супругов. Может быть, они не сочтут такой уж безумной ее идею?
– Если я решусь остаться… – неуверенно начала она. – Я пока не обещаю, что останусь, Симон, учтите! Но не согласитесь ли вы со Стэном жить здесь со мной?
Симон украдкой бросила быстрый взгляд на мужа.
– Я бы с удовольствием, детка. Мы переезжаем с места на место так давно, что пора где-нибудь остановиться.
– Вы смогли бы жить в бунгало у реки, помогать мне по хозяйству и готовить для стригалей во время сезонов стрижки. А Стэн бы помогал на скотном дворе, управлял стригалями, следил за овцами…
Стэн не проявил никакого энтузиазма. Лицо его оставалось бесстрастным, как обычно, и это говорило само за себя.
– Для меня это звучит как райская музыка, – сказала Симон, вздыхая. – Но Стэн не из тех, кого можно удержать на одном месте. У него пятки горят! Все-таки на всякий случай я оставлю вам адрес дочери в Ньюкастле. Она будет в курсе наших дел и сможет передать нам ваше письмо.
Стэн молча допил пиво и снял со спинки кресла пиджак и галстук.
– Спасибо за угощение, миссис Сандерс. Мы с Ма очень тронуты вашим вниманием. Но нам пора, завтра надо встать до света.
Дженни крепко пожала ему руку на прощание. Ладонь стригаля была мягкой – ланолин надежно защищал ее от мозолей. Объятия Симон были теплыми и уютными. Дженни поняла, что она будет ужасно скучать по этой доброй, сильной женщине. Невозможно было представить, что они больше никогда не увидятся.
Она проводила их до крыльца и, махнув рукой на прощание, вернулась в дом. Он казался опустевшим. Красная пыль опять появилась на полу и даже на белоснежной скатерти – Дженни никак не могла понять, откуда ее столько берется. Из спальни появился Риппер и направился к блюдцу с молоком. Сделав себе последнюю чашку кофе, Дженни с удовольствием опустилась в уютное кресло. Музыка старинного вальса снова зазвучала в голове, призывая вернуться к бальному платью и призрачным объятиям. Пришло время взяться за дневники…
За сухим летом последовала сухая зима. У Матильды не было времени оплакивать своего ребенка, потому что выросшая до колен трава совершенно поникла под безжалостным солнцем. Одинокие листья облетали с деревьев и желтели на ветках. На пастбищах Чуринги в поисках травы появились тысячи кроликов и тучи кенгуру, гонимые в поисках воды и корма со своих земель.
Матильда осматривала пастбища в низко надвинутой на лоб шляпе, чтобы хоть немного защитить глаза от немилосердного солнца. Выручка после прошлогодней стрижки позволила заплатить последнюю часть долга матери банку, зато теперь ей приходилось с трудом сводить концы с концами до будущего лета. Матильде было трудно уследить за огромной площадью Чуринги, и все же, если бы не кролики и кенгуру, травы на пастбищах для овец хватило бы. Из-за засухи у нее осталось всего тысяча тонкорунных мериносов, но если дождь не пойдет, ей придется резать кусты и кормить овец вручную, как всегда делала мать и остальные фермеры в таких случаях.
С достаточным запасом воды и еды в седельных сумках они с Габриэлем объезжали земли Чуринги. Матильда научилась спать на жесткой земле в одежде и ботинках, с ружьем под боком, готовая в любой момент защитить себя и овец от диких кабанов, динго и ядовитых змей. Она гнала овец вперед. Верный Блю бежал рядом. От вида каждой мертвой овцы ей хотелось плакать, но она понимала, что ничего не может с этим поделать.
Стрижка была уже на носу, и им с Габриэлем пришлось заняться подсчетом и сортировкой овец. Часть стада осталась на пастбищах, других загнали в загоны, некоторых привели на домашние выгоны. Овцы были хороши в этом сезоне. Конечно, не сравнить с тем количеством, к которому они здесь привыкли, но качество руна было не ниже.
Матильда зашла в пустую стригальню. Здесь еще стоял запах пота, ланолина, шерсти и дегтя. Она улыбнулась. Так вот что значит быть скваттером, хозяином овец, дающим миру самую высококачественную шерсть! Матильда посмотрела на пол, где пот многих поколений лучших стригалей оставил свой след, на баки с дегтем в углу и старенький движок. Затем сосредоточилась на том, что надо было еще подготовить. Придется обменять свиней на продукты и приготовить постели. Сортировочные столы сияли свежими досками. Но какой во всем этом смысл, если у нее не было денег на стригалей, мальчиков для дегтя и сортировщиков шерсти?
Она огорченно вздохнула. Стригали не будут работать бесплатно, а без них не будет и шерсти. На что она надеется?..
– Добрый день, Матильда! Вижу, ты уже пригнала овец?
Она резко повернулась – и радостно улыбнулась Тому Финли, великану с черной шевелюрой и зелеными глазами.
– Здравствуй! Да, почти все уже рядом. А как дела у вас, в Вилге?
– Стадо тоже почти собрано. Куча ягнят в этом году, несмотря на то, что не было дождя. Хотя коров пришлось подкармливать.
Матильда понимающе кивнула.
– Пойдем в дом, выпьем чаю. У меня даже припасена бутылочка чего-то покрепче.
– Чая будет достаточно, – сказал он, направляясь к дому по пустому двору. – Рад видеть тебя здоровой, Молли.
Его обращение вызвало у нее улыбку. Он всегда звал ее Молли, и ей это нравилось.
– Мы с Эприл очень беспокоились за тебя в прошлом году. Она даже хотела приехать к тебе, но сама знаешь, как это бывает…
Они зашли в дом, и Матильда направилась к плите.
– Могла бы и не застать меня на месте, – сказала она, нарезая хлеб и холодную баранину. – Я почти весь год проболтались с Габом на пастбищах. Для нас двоих все-таки земли очень много.
– А как же молодые работники? Разве они не могут вам помочь?
– От большинства из них мало проку. Одни слишком молоды, другие постоянно исчезают. К тому же у меня нет на всех лошадей. Я оставила их чистить загоны, следить за скотом и готовиться к зиме.
За чаем Том с удовольствием рассматривал Матильду.
– Ты изменилась, Молли. Я помню маленькую аккуратную девочку, которая ходила вся в бантах и обожала наряжаться на пикники и танцы на скачках.
Матильда улыбнулась и внимательно вгляделась в повзрослевшего товарища детских игр. Типичное ирландское лицо выдавало сильный характер, кожа задубела на солнце, руки стали большими и мускулистыми.
– Мы все изменились, – спокойно ответила она. – Ты стал мужчиной и совсем не похож на противного мальчишку, который таскал меня за волосы и швырял в лицо грязью. – Она грустно вздохнула. – Время бантов и нарядов миновало, Том. Мы все должны взрослеть.
– Но это не означает, что ты должна быть несчастной, Молли, – быстро сказал Том, подаваясь к ней. – Ты молода, красива, должна сейчас ездить на вечеринки и искать себе подходящего мужа, а не ночевать на голой земле и срезать дерьмо с задниц у безмозглых тварей.
Матильда расхохоталась. Она чувствовала себя столетней старухой и, должно быть, так и выглядела в старых отцовских штанах и застиранной до дыр рубахе.
