Знойный ветер, пролетевший над зарослями, нежно выдохнул шелестом листьев: «Чуринга». Чуринга – волшебная земля священных сказаний, магическое место, где разбивались сердца: здесь ее предки в поисках счастья упорно отвоевывали у леса землю, пытаясь искоренить древние чары, но чары оставались, требуя новых жертв, и Матильда была готова принести жертвы. Потому, что это было единственное место на земле, которое она знала и любила всем сердцем. «Чуринга…»
      К горлу подступил комок, на глаза навернулись слезы. В свои тринадцать лет Матильда ощутила тяжесть одиночества и поняла, что детство кончилось. Отныне она осталась одна в этом мире. Но она упрямо стиснула зубы и до боли сжала кулаки. Она не заплачет, чего бы ей это ни стоило. Мать никогда бы не простила ей этого. Какая бы острая боль ни разрывала сейчас сердце и как бы ни было страшно заглянуть в ту зияющую черную пропасть, которая отделила ее от остального мира, она выдержит.
      Взгляд девочки устремился за ограду кладбища. Чуринга! Огромный, чарующий, волшебный мир. Ее единственный мир!
      Горизонт сверкал, отделяя яркую охру земли от бездонной синевы неба, все вокруг было наполнено звуками, знакомыми с детства.
      Беспокойное блеяние овец в загонах, пронзительные крики попугаев в зарослях, отдаленный хохоток кукабурров и нежное звяканье уздечек были для нее такими же родными, как ритм собственного сердца. Даже в этот самый тяжелый момент жизни волшебство Чуринги не отпускало ее.
      – Скажешь пару слов, Мерв?
      Хриплый голос одного из работников фермы разорвал тишину кладбища, вернув Матильду к настоящему. Она посмотрела на отца, взглядом заклиная его заговорить, проявить хоть какое-то подобие чувств… Но напрасно.
      – Сделай это сам, приятель, – пробормотал он. – Мы с богом, как ты знаешь, не в ладах.
      Мервин Томас, крупный сильный мужчина, был когда-то обаятельным балагуром и ничего не боялся. Но пять лет назад вместо него вернулся из Галлиполи с войны молчаливый калека, способный только пить и буянить. Он никогда не рассказывал о пережитом. Об этом можно было только догадываться по безумным кошмарам, которые мучили его по ночам, да по некоторым фразам, которые он бормотал, напившись до бесчувствия. Сейчас Мервин стоял у могилы мрачный, в запыленной черной паре, тяжело опираясь на самодельную трость, вырезанную из дерева. Лицо его было скрыто полями черной шляпы, низко надвинутой на лоб. Налитые кровью глаза отца и дрожащие руки выдавали тяжелое похмелье. Как бы ни хотелось Матильде обмануться, она прекрасно знала, что эта дрожь и эти красные глаза – отнюдь не признак скорби и раскаяния.
      – Тогда скажу я, – прошептала она в неловкой тишине.
      Стиснув в руках старый молитвенник, девочка отделилась от кучки людей, собравшихся возле могилы, и несмело приблизилась к свежему холмику земли, которая вскоре накроет крышку наспех сколоченного гроба матери. Времени на подготовку к похоронам не было: смерть подкралась слишком быстро, а жара лишала их возможности ждать. Никто из друзей и соседей, живущих за сотни миль, не успел бы доехать на похороны.
      Матильда остро почувствовала враждебность, исходящую от отца, и огляделась в поисках поддержки. На кладбище собрались в основном работники с фермы – овчары, стригали, рабочие. Поодаль группками стояли аборигены из ближайших к реке хижин и с любопытством наблюдали за происходящим. По их верованиям, смерть не считалась поводом для скорби. Для них она была лишь возвращением в прах, из которого все они пришли в этот мир.
      Взгляд девочки наконец остановился на неровных надгробиях, ставших вехами в истории этого затерянного среди бескрайних лесов и пастбищ уголка земли. Она незаметно дотронулась пальцами до медальона под платьем, оставленного ей матерью. С просветленным лицом, чувствуя незримую поддержку родных могил, Матильда обернулась к собравшимся.
      – Дедушка привез маму в Чурингу в седельной сумке, когда ей было всего несколько месяцев. Ее родителям пришлось вынести тяжелое путешествие в чужую далекую страну, они больше всего на свете хотели иметь свою землю, на которой могли бы свободно работать.
      Работники согласно закивали, и на просмоленных нещадным солнцем лицах появились улыбки. Это была и их история.
      – Патрик О'Коннор гордился бы своей Мэри. Она любила эту землю так же, как он; и в том, во что превратилась Чуринга сейчас, ее заслуга.
      Мервин Томас беспокойно дернулся, Матильда поймала на себе его озлобленный взгляд.
      – Заканчивай с этим поскорее! – прорычал он.
      Матильда упрямо вздернула подбородок. Ее мать заслуживала того, чтобы быть достойно похороненной, и она сделает это для нее.
      – Когда отца забрали на войну, многие считали, что мама не потянет работу одна, но они не знали, какими упрямыми могут быть О'Конноры. Именно поэтому Чуринга стала теперь процветающим хозяйством, и мы с отцом намерены продолжить ее дело.
      Взглянув на отца как бы за подтверждением своих слов, она получила в ответ взгляд, полный ненависти. В этом не было ничего удивительного: Мервин так и не оправился от удара. Когда, вернувшись с войны, он обнаружил вместо замученной невзгодами, слабой женщины независимую хозяйку процветающего хозяйства, его гордость была уязвлена. Вскоре он нашел утешение на дне бутылки, и Матильда сомневалась, что смерть жены отучит его от пьянства.
      Замусоленные, ветхие страницы молитвенника слегка дрожали в руках девочки. Смахивая слезы, она читала те места, которые прочел бы отец Райан, если бы успел добраться на похороны. Мама столько выстрадала и так тяжко трудилась всю жизнь! К двадцати пяти годам она успела похоронить родителей и четверых детей на этом маленьком кладбище. Но теперь она наконец сможет отдохнуть – ее примет мир Сновидений, который так чтут аборигены, и там она встретится со всеми любимыми людьми…
      В полной тишине Матильда закрыла молитвенник и зачерпнула ладонью горсть земли. Она мягко рассыпа?лась в пальцах девочки и струйками падала на гроб. «Спи спокойно, мама, – тихо прошептала Матильда. – Я присмотрю за Чурингой вместо тебя».
 
      Пока лошадь плелась в Курайонг, Мервина развезло на жаре от выпитого в отеле. Его мутило, по лицу струился пот, старая рана на ноге болела, сапог казался железным. Это действовало на нервы. А главное, он не мог никуда спрятаться от присутствия Мэри, хотя после похорон прошло уже две недели. Ему казалось, что жена повсюду достает его презрительным взглядом огромных синих глаз.
      Даже паршивка Матильда, которую он здорово отделал ремнем после идиотского представления на кладбище, смотрела на него с таким же выражением. После двух дней ее ледяного молчания Мервин не выдержал и удрал в Уэллаби-Флатс. По крайней мере, в пивной при отеле всегда найдутся приятели, с которыми приятно перекинуться словом, промочить горло и обсудить новости. К тому же одна из горничных никогда не отказывается, если ему хочется завалить ее в постель. Мервин готов признать, что она далеко не красотка, а просто-напросто перезревшая старая шлюха, но он был непривередлив, когда припрет. Да и смотреть на нее в постели его ведь никто не заставляет…
      Мервин слегка пришпорил лошадь, когда показались последние из четырех ворот усадьбы соседа. Солнце пекло прямо над головой, в животе бунтовало виски, а от грязной одежды несло кислятиной. Лошадь беспокойно дернулась, так что Мервин ударился больной ногой прямо об ограду и взвыл от боли, чуть не потеряв равновесие.
      – Держись прямо, скотина! – заорал он, натягивая поводья. Поправив шляпу, он пришпорил Леди и направил ее к показавшемуся на горизонте дому. Надо спешить: у него важное дело, черт побери!
      Курайонг гордо возвышался на гребне невысокого холма, защищенный от солнца пышными кронами чайных деревьев. Затененная веранда под рифленой железной крышей манила прохладой. Это был оазис спокойствия среди шума и суеты огромного овцеводческого хозяйства. Лошади мирно паслись возле дома в высокой зеленой траве на выгоне, который щедро поливался из глубокой скважины. Этан Сквайрз сделал ее пару лет назад.
      Из большой кузницы доносился веселый перезвон молотов; судя по звукам из огромной стригальни, в ней вовсю кипела работа. Овцы испуганно блеяли в загонах, слышен был отрывистый лай собак и возбужденные выкрики стригалей.
      Пока Мервин скакал к коновязи, он подмечал все вокруг, чувствуя, как у него поднимается настроение. Чуринга, конечно, лежит на хорошей земле, но сам дом и хозяйство – просто груда хлама по сравнению с Курайонгом. Чего ради эти дуры, Мэри и Матильда, так цепляются за нее? Это все упрямство О'Конноров, пропади оно пропадом! Надо же, считают себя умнее и задирают нос только потому, что они из рода пионеров. В этом богом забытом месте такие вещи почитаются почти как королевское происхождение. Идиоты, какая разница, кто и когда приплыл в эту вонючую, грязную дыру?
      «Ну, – ухмыльнулся Мервин, – теперь-то мы посмотрим. Черт возьми, женщины должны знать свое место! С меня достаточно! Я им еще покажу, кто теперь хозяин!»
      Действие алкоголя пробудило в нем воинственность. Он лихо спрыгнул на здоровую ногу с богато расшитого испанского седла, привязал лошадь и, прихватив самодельную трость, решительно захромал к дому.
      Дверь открылась еще до того, как Мервин поднял трость, чтобы постучать.
      – Добрый день, Мерв. Мы тебя ждали.
      Этан Сквайрз выглядел, как всегда, безукоризненно. Белые молескиновые брюки без единого пятнышка, черные сапоги для верховой езды начищены до блеска, дорогая рубашка плотно облегает широкие плечи и плоский живот. На гордо посаженной черноволосой голове чуть серебрились виски. Рука, которую он протянул Мервину, была коричневой от загара и мозолистой, но ногти на ней были чистые и аккуратно подстриженные. На одном из пальцев в утреннем свете блеснуло золотое обручальное кольцо.
      Мервин тут же почувствовал себя неопрятным и старым, хотя разница в возрасте между ними составляла всего пару месяцев. Он даже подумал, что надо было принять ванну и переодеться в отеле, прежде чем трогаться в путь. Но теперь об этому было поздно сожалеть. Мервин не мог заставить себя извиниться за свой вид и скрывая неловкость, глуповато хихикнул:
      – Как поживаешь, приятель?
      – Занят, как обычно. Сам знаешь, что такое овцы!
      Мервин дождался, пока сядет хозяин, затем сел сам. Его озадачило приветствие, которым встретил его Этан. Он же не сообщал о своем визите, с чего бы Этану его ждать?
      Мужчины хранили молчание, пока юноша-абориген разливал пиво. Ветерок на затененной веранде освежил Мервина, он вытянул больную ногу, пристроив ее на перилах веранды, и понемногу успокоился. Нечего ломать голову над странным приветствием Этана. Он всегда говорит загадками: наверное, считает, что так выглядит умнее. Черт с ним!
      Холодное пиво легко проскользнуло в глотку, и на Мервина вдруг волной накатило чувство зависти. Счастливчик Этан! Конечно, офицеров в Галлиполи держали подальше от кровавой резни. Ни тебе ранений в ногу, ни кошмаров по ночам, ни воспоминаний о друзьях без лица и конечностей, корчившихся от боли и истекающих кровью на твоих глазах. Боже, как они орали дни и ночи напролет, лежа рядом с ним в госпитале!
      Ко всему прочему, Этан и до войны жил припеваючи. Родился и вырос в Курайонге, женился на Эбигейл Хармер – самой красивой вдовушке на сто миль в округе и к тому же самой богатой. Она не только привела ему Эндрю, сына от первого брака, но родила еще троих, прежде чем удачно свалилась с лошади и сломала себе шею. А его Мэри смогла вырастить только одну паршивую девчонку, остальных потеряла в младенчестве. Мервин когда-то сам мечтал жениться на Эбигейл, но куда бедному станционному смотрителю тягаться с богачами! Деньги всегда идут к деньгам, это уж точно. И когда Патрик О'Коннор прискакал к нему со своим безумным предложением, уж он не упустил свой шанс, видит бог. Откуда он мог знать, что у Мэри полно земли, но совсем нет денег, и все обещания Патрика так и останутся пустыми сло вами?..
      – Прими мои соболезнования по поводу смерти Мэри.
      Мервин вздрогнул и отвлекся от мрачных мыслей. «Господи, такое впечатление, что этот хлыщ умеет читать мысли!» – испуганно подумал он.
      – Слава богу, отмучилась, бедняжка. Она не заслуживала таких страданий, – добавил Этан и уставился куда-то вдаль, крепко прикусив сигару белыми зубами.
      Мервин нахмурился. Мэри умирала долго и мучительно, но никогда не жаловалась, не принимала опиум, и порой ее мужество подавляло его. Оно словно бы умаляло его собственные страдания от пережитого на войне. Мервин часто чувствовал себя одураченным: Патрик втянул его в этот брак, посулив золотые горы, а вместо этого он лишился даже уважения, которого заслуживал как герой войны. Что ж тут удивительного, что он так часто пропадал в Уэллаби-Флатс?
      – Как это пережила Матильда?
      Этан на секунду перевел взгляд на Мервина, и тому почудилось, будто в этом коротком взгляде промелькнула ненависть.
      – С ней все в полном порядке. Характером, как ты знаешь, она пошла в мать.
      Этан уловил в словах соседа скрытую злость и теперь уже внимательно вгляделся в него.
      – Не думаю, что ты проделал этот длинный путь, чтобы поговорить о характерах Матильды и Мэри, – заметил он.
      «Вот так всегда с ним! – с досадой чертыхнулся в душе Мервин. – Никогда не теряет время на принятые у приличных людей правила общения». Мервин предпочел бы посидеть так пару часиков, потягивая холодное пиво, поразмышлять о жизни и смерти, перекинуться парой слов о работе, хозяйстве, о новостях в округе. А потом уж поговорить о цели своего визита. Ведь так обычно ведут себя все воспитанные люди. Он быстро допил пиво и снял ногу с перил. А может, это к лучшему? Надо поскорее перейти к делу, пока сам Этан Сквайрз дает ему шанс.
      – В последнее время много изменилось, старина. Я устал от Чуринги с тех пор, как вернулся с войны, и думаю, теперь, когда Мэри не стало, мне пора закругляться.
      – Работа на земле – это все, что ты умеешь, Мерв. Ты уже стар, чтобы учиться чему-то другому, – ответил Этан, попыхивая трубкой и отводя глаза. – А Чуринга, благодаря стараниям Мэри, стала вполне процветающей фермой.
      Ну вот, опять все заслуги приписываются Мэри! Можно подумать, что он годами ничего не делал. Никто не вспоминает, как он там вкалывал до седьмого пота. Проклятая баба! Руки Мервина сжались в кулаки. Он чувствовал, что ему надо выпить, но стакан был пуст, а скряга Этан делает вид, что не замечает этого.
      – Но не сравнить с Курайонгом, старина! В этом году от засухи погибла большая часть ягнят; прибыль от шерсти не сможет перекрыть даже наши расходы.
      Этан выбил трубку и положил рядом с пепельницей, затем снял и протер очки.
      – Ну, и чего ты хочешь от меня, Мерв?
      Нетерпение охватило Мервина. Свинья! Прекрасно знает, чего он хочет от него! Ладно, он ему подыграет – пусть сыплет соль на раны, если ему это доставляет удовольствие.
      – Я бы хотел, чтобы ты купил у меня Чурингу, – нарочито спокойным голосом произнес Мервин: показывать этому хлыщу свое нетерпение он не собирался.
      – А-а-а! – засмеялся Этан.
      В его смехе чувствовалось удовлетворение, и Мервин ненавидел его за это – и за ту снисходительность, с которой он всегда с ним держался.
      – Так как?
      – Я, конечно, подумаю над этим. Но не обсудить ли нам сначала все подробности?
      – Что тут обсуждать? Ты знаешь мои земли. Тебе всегда нравилась Чуринга. А поскольку твои пастбища граничат с ней, ты станешь обладателем самой большой овцеводческой фермы в Новом Южном Уэльсе.
      – Это верно. – Этан приподнял одну бровь, взгляд голубых глаз под густыми черными бровями стал жестким. – Однако ты забыл одну маленькую, но существенную деталь!
      – Какую еще деталь? – нервно переспросил Мервин, судорожно сглатывая и отводя глаза от Этана. В глотке у него пересохло.
      – Матильду, разумеется. Ты уверен, что не забыл, как твоя дочь обожает Чурингу?
      Мервина от облегчения даже бросило в пот. Все в порядке, слава богу! Этан ничего не знает о слухах про завещание Мэри.
      – Матильда еще соплячка, чтобы вмешиваться в мужские дела. Она будет делать то, что решу я, ее отец.
      Этан встал и прислонился к перилам. Солнце светило над его головой, выражение лица было непроницаемым.
      – Матильда выросла здесь и обожает свой дом, – спокойно сказал он. – Для нее Чуринга как воздух, без которого она не сможет жить. Я наблюдал ее в работе, видел, как она скачет на лошади, загоняя овец. Твоя дочь справляется с этим не хуже опытных мужиков. Вся ее жизнь в этом. Если она потеряет Чурингу, это сломает ее, Мерв.
      Терпение Мервина лопнуло. Он вскочил и, набычившись, встал напротив Этана.
      – Послушай, приятель! Я продаю свою землю, на которую ты зарился много лет, но теперь сомневаюсь, стоит ли продавать ее именно тебе. Любит Матильда эту землю или нет, к делу не относится! Если ты не хочешь покупать Чурингу, найдутся другие, которые с радостью вырвут этот лакомый кусок из моих рук!
      – А как ты собираешься продать эту землю, если по завещанию Мэри у тебя теперь нет никаких прав на нее?
      Возмущение Мервина тут же испарилось. Он все знал, подонок! Он с самого начала все знал!
      – Никто ничего еще не знает, – залепетал он. – Мы обделаем это с тобой втихаря, и я уеду отсюда. Клянусь, я никогда никому ничего не скажу.
      – Но я-то знаю, Мервин, – сказал Этан ледяным тоном и выдержал паузу, чтобы Мервин до конца уяснил себе его отношение к этому. – Мэри приезжала ко мне, когда врачи сказали ей, что она долго не протянет. Она боялась, что ты спустишь Чурингу за долги и оставишь Матильду без приданого. Я посоветовал ей, как лучше обезопасить наследство девочки. Она оставила Чурингу Матильде в качестве траста. Все бумаги хранятся в банке, и она сможет их получить, когда ей исполнится двадцать пять лет. Так что, сам понимаешь, ты не сможешь продать ферму и заплатить свои карточные долги.
      Мервин взвился. Он слышал какие-то слухи об этом, но не хотел в них верить – даже сейчас.
      – По английским законам имущество жены принадлежит мужу! Патрик обещал мне землю, когда я женился на его дочери. И я имею право продать ее теперь, когда моя жена умерла! А кстати, – взревел он, – с чего это моя распрекрасная женушка приехала к тебе за советом, а?
      – Я просто по-соседски посоветовал ей, к кому из адвокатов лучше обратиться. – Лицо Этана стало каменным. Он молча протянул Мервину его грязную шляпу. – Я очень хотел бы купить Чурингу, но не настолько, чтобы нарушить слово, которое дал умирающей женщине. К тому же я очень уважал Мэри – так же, как и все в округе. Прощай, Мерв.
 
      Этан засунул руки в карманы брюк и чуть наклонился, наблюдая, как Мервин, сильно хромая, в бешенстве спешит к коновязи. Он с такой силой вонзил каблуки в бока лошади и рванул поводья, что она чуть не взвилась на дыбы. Комья грязи разлетелись в разные стороны, долетев до задней двери общей столовой. Этан представил себе, что переживала Мэри, когда ее муж был в таком состоянии, и содрогнулся, вспомнив о Матильде.
      Прежде чем вернуться в дом, Этан бросил взгляд на стригальню. Стрижка была почти закончена, скоро поступят чеки за продажу. Но отсутствие дождя может все испортить – если начнется засуха, им не избежать убытков…
      В кабинете навстречу ему поднялся Эндрю, его двадцатилетний пасынок.
      – Что хотел от тебя Мервин Томас? – спросил он.
      – А как ты думаешь?
      – Я беспокоюсь за Матильду. Как она сможет жить с этой вечно пьяной скотиной совсем одна?
      Эндрю снова уселся в кожаное кресло, закинув по привычке ногу на подлокотник. Этан с нежностью посмотрел на пасынка, которого любил не меньше родных сыновей. Очень скоро ему исполнится двадцать один год. Парень был высоким и сильным, но мальчишеская порывистость и непокорные вихры на голове делали его похожим на подростка. Эндрю не чувствовал тяги к земле, но Этан гордился его успехами в учебе. Английское образование оправдало каждый затраченный пенни. Эндрю отлично учился в университете, а после окончания его ждало партнерство в престижной юридической фирме в Мельбурне.
      – Не думаю, отец, что мы можем ей чем-нибудь помочь…
      – Это не наше дело, – отрезал Этан.
      Эндрю задумался.
      – Ты не говорил так, когда Мэри Томас приезжала к тебе за советом.
      Этан повернул свое кресло к окну. Мервин Томас как раз проезжал первые ворота усадьбы; дорога до Чуринги займет у него по крайней мере сутки.
      – Это разные вещи.
      Тишина в кабинете нарушалась только тиканьем старинных часов деда Эбигейл, которые она привезла с собой из Мельбурна. Мысленно Этан перенесся в прошлое; он видел Мэри так ясно, как будто она стояла тут, рядом с ним. Выносливая, несгибаемая маленькая женщина, которую смогла победить лишь ужасная болезнь, медленно разъедавшая ее изнутри.
      Мэри Томас была полной противоположностью жены Этана. Высокая белокурая красавица, холодная и сдержанная в проявлении чувств, – и маленькая, смуглая, порывистая женщина с непокорными вьющимися волосами цвета меди, небрежно заправленными в до неприличия старую фетровую шляпу. На носу Мэри были щедро рассыпаны веснушки, огромные голубые глаза под длинными темными ресницами полыхали огнем. Этан вспомнил, как он и Мэри впервые встретились после ее возвращения в Чурингу. Она была в ярости, забор на границе между их пастбищами сломался, и их овцы перемешались. Как сверкали тогда ее глаза, как она задирала голову, выкрикивая ему в лицо отнюдь не женские ругательства? Они тогда оба потеряли неделю драгоценного времени в самый сезон стрижки, пока разделили овец и починили забор. С тех пор они заключили весьма относительное перемирие, которое с большим трудом перерастало в дружбу…
      – Вспомнил что-то забавное?
      Голос Эндрю ворвался в воспоминания Этана, вернув его в настоящее.
      – Не думаю, что мы должны так уж жалеть Матильду, если характером она пошла в мать. Скорее, надо пожалеть Мерва.
      – Тебе нравилась Мэри, да? Почему же вы никогда не…
      – Потому что она стала женой другого человека, – проворчал Этан.
      Эндрю присвистнул.
      – Черт возьми, отец! Надеюсь, я не наступил тебе на больную мозоль?
      Этан вздохнул, вспомнив то время, когда у него был шанс, но он упустил его. Если бы обстоятельства сложились по-другому, кто знает, что бы из этого вышло. Если бы Мервин не вернулся из Галлиполи таким больным, тогда, наверное…
      Этан не додумал до конца, так как внезапно в его голове зазвучали разрывы снарядов. Он в который раз увидел страшные картины войны и услышал смердящие запахи так ясно, что его чуть не стошнило. Это до сих пор накатывало иногда на него по ночам, хотя после войны прошло уже шесть лет. А ведь ему, можно сказать, повезло: он вернулся невредимый. Не то что бедняга Мервин, провалявшийся в госпитале еще два года после войны и столько же дома, в постели. Он стал жалким калекой, совсем непохожим на того бесшабашного парня, который в 1916 году садился в поезд, уезжая на войну. Куда делась безмятежная улыбка и подкупающее обаяние здорового увальня? Вместо него вернулся угрюмый калека со злобным взглядом, нашедший в конце концов утешение в бутылке.
      «Он стал настолько же слабым и жалким, насколько его жена была сильной и несгибаемой, – подумал Этан. – И я его еще осуждаю, боже мой!» Этан попытался вспомнить обстоятельства их жизни. Все же тогда, когда он лежал прикованный к постели, Мэри было легче. Она еще могла за ним уследить и ограничить его пьянство. Но стоило Мервину встать и добраться до лошади – только его и видели. Он пропадал неделями, бросив все хозяйство на жену и проигрывая в карты крупные суммы. Мэри оказалась гораздо более стойкой, чем Этан ожидал, и, хотя это расстроило его планы, он не мог не уважать ее.
      – Да, я восхищался Мэри! Она совершила почти невозможное в тяжелых условиях, что было бы не под силу даже мужчине. И хотя она крайне редко просила о помощи, я всегда старался помочь ей, если был в состоянии.
      Этан раскурил трубку и достал бухгалтерские книги. Надо работать, и так полдня потеряно.
      Эндрю спустил ногу с подлокотника и выпрямился.
      – Знаешь, если Мерв наделает слишком много долгов, Матильда не сможет получить свое наследство. Года через два мы сможем предложить ей продать нам Чурингу. К тому времени ферму можно будет купить за гроши.
      – Я собираюсь получить ее даром, сын. Не стоит тратить даже гроши, если можно обойтись без этого, – улыбнулся Этан, не выпуская трубки изо рта.
      Эндрю поправил вихор на голове и недоверчиво улыбнулся:
      – Но как? Матильда не так уж сговорчива. Она ни за что не отдаст ее даром.
      – У меня есть план, Эндрю. Но тебе не стоит пока забивать себе этим голову. Держи язык за зубами – вот и все, что от тебя требуется.
      Эндрю собрался что-то сказать, но отец жестом остановил его.
      – Положись на меня, мальчик, и я гарантирую, что Чуринга станет нашей, не пройдет и пяти лет.
 
      Матильда нервничала, тишина в доме угнетала ее. Она знала, что отец вот-вот вернется, – он никогда не исчезал больше чем на две недели, а этот срок уже подходил к концу.
      Жара изматывала даже внутри дома. Красная пыль, которую она так тщательно вымела, опять начинала собираться на полу. Длинное, до колен, ситцевое платье прилипало к спине. Она быстро сняла фартук и бросила на спинку стула. Аромат тушеной крольчатины, томившейся на плите, заполнял кухню, и несколько мух бесновались под потолком. Полоски липкой бумаги, которые она недавно повесила от мух на керосиновую лампу, были уже черными. Мухи каким-то образом проникали в кухню, несмотря на ставни и защитную сетку в дверной раме, которую пару лет назад поставила мать.
      Взмокшие волосы опять растрепались, и Матильда с трудом закрепила их в тяжелый узел на затылке. Она ненавидела свои волосы: их было слишком много, и с ними невозможно было справиться. А больше всего она переживала, что они, словно в насмешку, совсем не походили на чудесные, настоящие ирландские волосы матери. У той они были похожи на красное расплавленное золото.
      Матильда вышла на веранду. Земля во дворе казалась раскаленной, горизонт подрагивал в знойном мареве. Перечные деревья с поникшей листвой стояли как мертвые, а ветки плакучих ив на берегу речки будто в мольбе тянулись к оставшейся в ямах воде. «Дождь, – прошептала Матильда, – как нам нужен дождь!»
      Она мысленно отметила, что три ступеньки, ведущие с веранды во двор, нужно подправить, сам дом давно пора побелить и подкрасить, а крыша, которую недавно чинил отец, опять нуждается в ремонте. Закрыв глаза, девочка представила, какой могла бы стать Чуринга, если бы у них были деньги на ремонт.
      Одноэтажный дом, но построенный из крупных бревен, был не слишком большим, основательным. Крыша из рифленого железа, нависающая над верандой, заканчивалась чудесной узорной резьбой, над ней возвышалась длинная кирпичная труба, веранда была широкой и окружала дом с трех сторон, надежно защищая его от прямых лучей солнца. Двери и ставни были выкрашены в зеленый цвет.
      Подземные воды позволяли траве на домашнем выгоне всегда оставаться зеленой и сочной. Пасущиеся на нем лошади, казалось, не обращали внимания на слепней и мух, лениво мотая время от времени головами и обмахиваясь хвостами. Стригальня и склад для шерсти стояли пустыми: сезон стрижки был завершен, а шерсть отправлена на продажу. Стадо овец отогнали на пастбища поближе к воде, но Матильда снова подумала, что, если дождя не будет, засуха может принести им большие убытки.
      Проходя по двору, Матильда свистнула. Из-под дома послышался радостный лай, появилась крупная мохнатая голова, извивающееся тело и пляшущий от радости хвост крупного пса квинслендской породы.
      – Ко мне, Блю! Иди сюда, мой мальчик! – крикнула Матильда.
      Она потрепала его по голове и почесала за ушами. Псу было почти семь лет, и он считался одним из лучших пастухов в хозяйстве. Отец запрещал держать его в доме, как и остальных рабочих собак, но, пока его не было, Матильда часто нарушала этот запрет. Более преданного друга у нее в жизни еще не было.
      Блю трусил за ней, виляя хвостом, пока она шла мимо курятника и хлева. За складом шерсти раздавался звонкий стук топора, и Матильда поняла – это по ее поручению один из работников расширяет помещение. Возле общей кухни стоял запряженный фургон Берта Райли.
      – Привет, милая! Жарко, правда? – улыбаясь, сказала Пег Райли, появляясь в дверях кухни. – Я бы все отдала сейчас за то, чтобы искупаться в реке.
      – Приглашаю! – засмеялась Матильда. – Правда, воды там слишком мало, к тому же она уже зеленеет. Почему бы вам не сделать крюк и не заехать к водопаду? Вода там всегда холодная. Накупались бы вволю перед дальней дорогой.
      – Предоставляю это тебе, – ответила Пег. – Нам с Бертом завтра надо быть в Виндулле, иначе он не успеет поставить свои двойные ставки.
      Берт Райли был отличным стригалем и путешествовал по всей центральной Австралии в своем фургоне. Но все, что зарабатывал, он спускал в игре, в которой ему страшно не везло. Матильде было жалко Пег. Год за годом она в сезон приезжала в Чурингу вместе с Бетом. Пег была отличной поварихой и готовила для стригалей, но страсть Берта к игре заставляла их все время колесить.
      – Вы не устали переезжать с места на место, Пег? – спросила девочка. – Мне даже страшно представить, что я куда-то уеду из Чуринги!
      Пег Райли немного постояла, задумавшись.
      – Знаешь, иногда тяжело покидать какое-то место, но скоро это забывается, и ты ждешь, что будет впереди. Конечно, будь у нас дети, все было бы по-другому. Но так как их нет, мы с Бертом так и будем колесить, как перекати-поле, пока кто-нибудь из нас не окочурится в дороге. – Толстушка рассмеялась, но, увидев напрягшееся лицо девочки, оборвала смех. – Прости старую. Болтаю глупости. – Она подошла и крепко обняла девочку. – Береги лучше себя, малышка. Даст бог, увидимся, не волнуйся за нас.
      Пег вернулась назад к фургону, несмотря на свою тучность, ловко влезла на козлы и взяла поводья.
      – Берт Райли! – громко крикнула она. – Если ты там еще помедлишь секунду, останешься здесь навсегда! – И, рассмеявшись, легонько дернула поводья.
      Фургон, скрипя, медленно тронулся к первым воротам.
      Берт Райли, застегивая на ходу куртку, выскочил с мешком из барака, выкрикивая на ходу ходивший среди стригалей стандартный набор ругательств.
      – Увидимся в следующем году, хозяюшка! – крикнул он через плечо Матильде и понесся вслед за фургоном.
      Чуринга внезапно опустела. Матильда постояла, наблюдая, как Берт запрыгивает на ходу в фургон, как тот медленно удаляется в облаке пыли, уменьшаясь в размерах. Потрепав по голове Блю, она решила вернуться в дом, но сначала следовало все проверить. Девочка зашла в стригальню, отключила старый движок, обошла склад, в котором уже было тихо, заглянула на кухню, где Пег, как обычно, оставила все в идеальном порядке. В бараке термиты подточили угол, который совсем осел. С этим она ничего не могла поделать, поэтому, поправив одну из постелей и закрыв дверь, снова вышла во двор, на жару.
      Аборигены, как обычно, сидели на задворках своих хижин вокруг костра, где две женщины что-то варили в большом котле. Мужчины болтали, время от времени хлопая мух. Сколько себя помнила Матильда, они всегда были неотъемлемой частью Чуринги. Хотела бы она только, чтобы они получше ухаживали за своими полями пшеницы и табака.
      Старик Габриэль, глава маленького племени, что-то выстругивал из куска дерева. Когда-то в детстве его подобрали миссионеры католики и пытались обратить в свою веру, но он так и остался полуграмотным язычником, сбежав от монахов, когда подрос. Больше всего он гордился пятью желтыми зубами, оставшимися во рту, поэтому, когда улыбался, всегда старался продемонстрировать свое богатство.
      – Здрасте, миссюс, – сказал он спокойно.
      – Габриэль, работы очень много. Я же сказала – надо починить все ограды на южных пастбищах!
      – Попозже, миссюс, ладно? Сначала еда, потом работа, – добродушно улыбнулся он, продолжая строгать.
      Матильда с сомнением покачала головой, но знала, что спорить бесполезно.
      Габриэль просто игнорировал ее приказы, и аборигены работали, когда это было удобно им. Поэтому она развернулась и пошла к дому. Жара стала нестерпимой, и Матильда решила, что сначала отдохнет немного, а потом займется счетами. Во время болезни матери она их здорово запустила.
 
      Чугунок с кипятком был тяжелым. Матильда с трудом донесла его от плиты к глубокому корыту. По ее лицу струйками стекал пот, платье липло к телу, а пар, заполнявший кухню, только усиливал жару. Но девочка этого не замечала: голова ее была занята подсчетами. Снова и снова она пересчитывала цифры в уме, но толку от этого было мало. Сумма не менялась. Она почти не спала ночью, занимаясь счетами, а утром объезжала южные пастбища, проверяя работу Габриэля. Поэтому чувствовала себя совсем разбитой и угнетенной.
      Счетные книги лежали открытыми за спиной на столе. Матильда так надеялась, что найдет утром спасительную ошибку в своих расчетах, но напрасно. У нее только разболелась голова, и она ясно осознала, что чек за шерсть в этом сезоне не перекроет долгов. Они перейдут на следующий сезон.
      Гнев на отца рос вместе с отчаянием. Она бросила его молескиновые брюки в мыльную воду и стала яростно бить по ним колотушкой. «Я должна была не спускать с него глаз, как наказывала мать, – бормотала она. – Надо было получше прятать деньги! Какая же я идиотка, боже мой!»
      Глаза ее затуманились, она уже не видела пузырящиеся в пене штаны. Мама так хорошо управляла фермой, что даже смогла за годы войны накопить немного денег на счету в банке. Но отец быстро спустил все до пенни!
      Матильда помнила его возвращение, как будто это было только вчера. Как она волновалась, стоя на перроне, собираясь любить и жалеть отца. Но как можно было полюбить его, если он вообще не обращал на нее внимания и ни разу не приласкал? То, как отец уезжал на войну, Матильда помнила гораздо хуже. Ей смутно виделся огромный мужчина, от которого пахло ланолином и табаком, а его бритые щеки неприятно кололись, когда он целовал ее на прощание. Но ей было всего пять лет тогда, и куда больше она запомнила медный духовой оркестр, игравший марши на перроне, чем мужчину в форме, исчезнувшего в поезде. Инструменты сверкали, а музыка была такой бодрой и громкой. Она совсем не понимала, что такое война и что она принесет им с матерью…
      Руки Матильды сжались в кулаки, когда она вспомнила те два года, которые отец провел дома в постели. Мать безропотно ухаживала за ним, получая в ответ оскорбления и побои, если повязка была затянута слишком туго или когда он требовал выпивку. Его возвращение сразу изменило атмосферу в Чуринге. Все в усадьбе – от матери до последнего мальчишки-аборигена – радовались, когда он садился на лошадь и уезжал пьянствовать в Уэллаби Флатс. В гневе он был страшен, а если хотел выпить, вспыхивал, как порох. Но, к сожалению, он всегда возвращался, и скоро Матильда поняла, что их жизнь изменилась навсегда…
 
      Несмотря на жару, Мервина бил озноб. Ярость от унижения и вероломства жены уже не бурлила на поверхности, а спряталась глубоко внутри, превратившись в ледяной ком. Мервин ехал в Чурингу.
      Ночь он провел, раскатав одеяло и подложив под голову седло, на голой земле. Небольшой костер почти не грел его, но ему было не до этого. Он уставился невидящим взглядом на широкую полосу Млечного Пути, от которой на землю струился свет, превращая карликовые деревья в призрачные, таинственные фигуры. Но Мервин не обращал внимания на эту фантастическую красоту. Совсем не об этом он мечтал, мучаясь в окопах, и не этого заслуживает герой войны, награжденный Крестом. Будь он проклят, если позволит какой-то паршивой девчонке отобрать у него то, что Патрик обещал, когда подсовывал ему свою дуру дочь!
      Солнце же клонилось к закату, медленно спускаясь за гору, название которой дало имя этой проклятой ферме. Мервин сплюнул на засохшую, потрескавшуюся землю. Аборигены считают это место священным, защищенным горой-амулетом Тджурингой, которая появилась тут с незапамятных времен, когда зарождался мир. Идиоты! Как бы то ни было, на него их колдовство не действует. Чем скорее он избавится от этой земли, тем волшебнее будет его жизнь!
      Дом стал виден, когда Мервин закрыл за собой последние ворота. Из трубы вился едва заметный дымок, во дворе удлинялись тени. Солнце медленно исчезало за верхушками деревьев. Двор оказался пустым – ни звона молотов из кузни, ни блеянья овец и криков овчаров, ни лая собак. Стрижка, очевидно, закончилась.
      Мервин с облегчением вздохнул. Матильда уже наверняка расплатилась со стригалями, а остаток припрятала. Интересно, куда она на этот раз засунула деньги? В принципе, он знал все ее тайники, но за две недели она могла придумать что-то новое. «Нет, пришло время научить ее уму-разуму, – решил Мервин. – Соплячка должна знать свое место и не совать свой нос куда не следует!» Он заставит ее отдать все деньги, покажет, кто здесь хозяин, а потом найдет способ отобрать у нее Чурингу. Он ее отец, черт побери, а она несовершеннолетняя!
      Расседлав лошадь, Мервин пустил ее пастись на выгон, взвалил на плечи тяжелые седельные сумки и направился к веранде. Толкнув здоровой ногой входную дверь, он вступил в полумрак кухни. Запах тушеной крольчатины ударил в ноздри, вызвав болезненное урчание в животе.
      Тишина в доме давила. Тени в углах кухни, куда не попадал свет керосиновой лампы, угрожающе надвинулись на него.
      – Где ты, Матильда? Вставай, паршивка, и помоги распаковать сумки!
      Он уловил краем глаза почти неуловимое движение. Вот она! Стоит в дверях своей комнаты темным силуэтом. Только синие глаза блестят и слегка золотится над головой пышная шевелюра в свете последних солнечных лучей, проникающих сквозь ставни. Казалось, ее фигура высечена из камня, настолько неподвижно она стояла.
      На какой-то миг ужас окатил Мервина с головы до ног. Ему показалось, что это Мэри встала из могилы, чтобы наказать его. Но в этот момент Матильда вступила в круг света, и он с облегчением перевел дыхание.
      – Чего это ты так крадешься? – громко спросил он, но визгливые нотки выдавали пережитый страх.
      Матильда молча ухватилась за ручки седельных сумок и потащила их по полу к плите. Она достала мешок с мукой и пакет сахара и отнесла их в кладовку. Спички и свечи последовали на полку, туда же отправилась коробочка с чаем и жестянка с табаком.
      Мервин снял шляпу и метнул ее на крючок за дверью. Затем, заметив, что она натерла полы, специально отодвинул стул от стола так, чтобы остались следы.
      Матильда никак не отреагировала на это, и он снова вспомнил ее мать. Мэри была красивой женщиной, пока болезнь совсем не скрутила ее. Худовата, на его вкус, но недостаток веса восполнялся темпераментом. Если бы она не была такой упрямой, из нее получилась бы прекрасная жена. И Матильда становится очень похожей на нее. Может, будет не такой сильной, но такой же самоуверенной. Проклятые О'Конноры! Это все их заносчивая кровь!
      – Хватит копаться! – прикрикнул он. – Я хочу есть!
      Мервин испытал удовольствие, увидев, как она от испуга порвала пакет с солью и просыпала ее мимо старой жестянки от чая. Для пущего эффекта он стукнул кулаком по столу и захохотал, видя, как она роняет куски жаркого на пол.
      – Придется еще раз мыть, да? – усмехнулся он.
      Девочка молча поставила перед ним дымящуюся миску. Подбородок ее был высоко задран, щеки покраснели, но он заметил, что она боится смотреть ему в глаза.
      Тут из темного угла возле кладовки появился Блю и стал уплетать кусочки жаркого на полу. Мервин крепко схватил Матильду за руку.
      – Что этот чертов пес здесь делает? Я запретил тебе пускать его в дом! – Он с такой силой пнул Блю здоровой ногой, что тот отлетел к двери и жалобно заскулил. – Скажи спасибо, что ты не собака, а то бы и тебя так!
      Впрочем, вскоре Мервину надоели эти игры. От миски шел такой запах, что у него опять заурчало в животе и рот заполнился слюной. Он погрузил ложку в гущу и отправил ее в рот, заедая свежим хлебом. Только съев половину миски, он обратил внимание, что девочка не ест.
      – Я не голодна, – быстро ответила Матильда на его вопросительный взгляд. – Я уже поела.
      Мервин подобрал хлебом остатки подливки со дна миски и отправил его в рот. Затем откинулся на стул, рыгнул и, поигрывая монетами в кармане, изучающе уставился на дочь.
      Она была невысокого роста, но фигура ее уже утратила угловатость, делавшую всех подростков похожими на новорожденных жеребят. Веснушки скрылись под ровным загаром, на фоне которого ярче засияли огромные синие глаза, а ее длинные непокорные пышные волосы были закручены в пучок на затылке, как у взрослой. Он заметил, как ласкает ее длинную шею выбившийся из пучка пушистый завиток…
      То, что увидел Мервин, потрясло его. Это была уже не слабая, похожая на мальчишку девчонка, которую он нещадно лупил ремнем. Это была настоящая маленькая женщина! И с таким же самообладанием, как у матери. Он понял, что ему надо срочно менять стратегию и тактику, иначе она быстренько найдет себе мужа, и Чуринга уплывет от него навсегда.
      – Послушай, сколько же тебе лет? – в конце концов спросил он.
      – Мне сегодня исполнилось четырнадцать, – с вызовом заявила Матильда, глядя ему прямо в глаза.
      Мервин отвел глаза в сторону.
      – Почти женщина, – буркнул он.
      Матильда пожала плечами:
      – Я уже давно выросла. Если ты закончил, я уберу посуду.
      Он поймал ее за руку, когда она потянулась за миской.
      – Почему бы нам не распить вместе бутылочку в честь твоего дня рождения? Пришло время поближе узнать друг друга – особенно теперь, когда твоей матери не стало…
      – Мне надо еще накормить собак!
      Матильда вырвалась и выскочила за дверь.
      Сердце девочки отчаянно колотилось, пока она бежала с тяжелым ведром через двор. Что-то изменилось в поведении отца сегодня вечером. Она не могла выразить словами, что именно, но ее это испугало даже больше, чем его огромные кулаки и обычные вспышки ярости, к которым она привыкла. Казалось бы, в его взгляде не было ничего угрожающего, но она как будто чувствовала всей кожей нависшую над ней опасность.
      Матильда дошла до псарни, отодвинула засов, тишина Чуринги взорвалась собачьим лаем и рычанием. Двигаясь автоматически, она вывалила из ведра кенгуровое мясо в низкую длинную кормушку и, выйдя из псарни, плотно закрыла дверь. Солнце уже скрылось за Тджурингой, только высоко в темном небе над горой висел желтоватый отблеск. Обычно Матильда любила приход ночи, которая приносила покой ей и ее земле. Но сегодня ночь пугала неизвестностью. Что-то изменилось, она это сердцем чувствовала. И далеко не в лучшую сторону…
      Повернув к дому, Матильда замедлила шаги и крепко вцепилась в ведро, пытаясь унять дрожь в руках. Отец наблюдал за ней с веранды – она видела огонек его сигареты.
      – Что ты там делаешь? Давно пора домой!
      Матильда поняла по голосу, что он уже выпил.
      – Надеюсь, у тебя хватит пойла накачаться до беспамятства, – с чувством пробормотала она себе под нос и вдруг вздрогнула, сообразив, что сказала это совсем как мать.
      Мервин развалился в кресле-качалке, вытянув ноги, с бутылкой виски в руке. Когда Матильда приблизилась к входной двери, он быстро выставил вперед здоровую ногу, загородив ей проход.
      – Выпей со мной.
      Сердце Матильды подскочило к горлу, пульс участился.
      – Нет, спасибо, отец, – с трудом выдавила она.
      – Это не приглашение! – взревел он. – Ты, паршивка, будешь делать то, что я скажу! И с первого раза!
      Огромная рука ухватила ее за талию, девочка потеряла равновесие и упала ему прямо на колени. Она вырывалась и изворачивалась, пытаясь привстать, пинала коленками воздух, стараясь вырваться из крепких объятий, но его хватка была железной.
      – Сиди тихо! – заорал он. – Ты уронишь бутылку, паршивка!
      Матильда застыла, решив дождаться подходящего момента.
      – Вот так-то лучше. Давай пей!
      Он сунул ей в рот бутылку, но Матильда отпихнула ее.
      – Пожалуйста, отец, не заставляй меня! Я не люблю пить.
      Мервин выпучил глаза, изображая удивление.
      – Но это же твой день рождения, Матильда! Ты же должна получить от меня подарок, доченька.
      Он широко осклабился и снова крепко прижал к ее губам бутылку. Матильде было трудно дышать, так плотно она сжимала губы; в конце концов она инстинктивно открыла рот и сделала глоток, а потом еще один, чтобы не захлебнуться. Рот и горло обожгло огнем, в голове потемнело, в животе начался пожар. Девочка боролась из последних сил, тщетно пытаясь освободиться.
      В какой-то момент их неравной борьбы у Мервина вдруг выскользнула бутылка, виски пролилось, и Мервин в ярости отшвырнул Матильду. Девочка упала на пол, но даже не почувствовала боли. Мир вышел из-под контроля, и ей казалось, что во рту у нее теперь всегда будет огонь.
      – Посмотри, что ты наделала, дрянь! Глупая скотина! Вся в свою мать и ее проклятую семейку!
      Мервин со всей силой пнул ее ногой, и она отлетела, ударившись о дверь.
      – Такая же дрянь, как мать! Считаете себя выше меня, проклятые О'Конноры? Ну, я тебе покажу, я научу тебя уважению! А сейчас убирайся отсюда! – взревел он.
      Матильде не надо было повторять дважды. С трудом поднявшись на ноги, она проскользнула в дом и перевела дыхание, только оказавшись в своей комнате.
      Зацепив для надежности ручку двери стулом, она нырнула в постель и долго лежала, вглядываясь широко открытыми глазами в темный потолок. Ее била крупная дрожь. Привычные ночные звуки проникали в комнату из окна, закрытого ставнями, вместе со смешанным запахом эвкалиптов и акаций, сухой травы и остывающей земли.
      Она изо всех сил боролась со сном. Но день был таким утомительно долгим, что веки ее в конце концов закрылись и она погрузилась в спасительный сон. Последняя мысль Матильды была о матери. Разбудил ее какой-то посторонний шум. Кто-то тряс дверь за ручку. Девочка в страхе отползла в дальний угол кровати, прижимая простыню к подбородку. Сломанный стул с грохотом упал на пол, дверь с треском отлетела к стене.
      Матильда вскрикнула от страха, увидев в проеме огромный качающийся силуэт отца, который в бешенстве отшвырнул стул подальше.
      Мервин, набычившись, ввалился в комнату. Лицо, искаженное резкими тенями в свете пляшущей в руке свечи, было похоже на страшную маску с горевшими безумием глазами. Матильда вжалась в угол, подтянув ноги к подбородку, стараясь стать как можно меньше – вдруг спьяну не заметит. Но Мервин подошел ближе и высоко поднял свечу, осветив ее съежившуюся фигурку.
      – Нет, – закричала она, загораживаясь рукой. – Пожалуйста, отец, не бей меня!
      – Н-н-но я п-пр-ришел сделать тебе подарок, – заплетающимся языком пробормотал он, криво усмехаясь.
      С пьяной аккуратностью Мервин поставил свечку на стол и стал неловкими пальцами растегивать ремень.
      – Нет, пожалуйста, только не ремнем… – закричала Матильда, вспомнив дикую боль и долго не заживавшие рубцы.
      Но он уже вытянул ремень, и Матильда застыла, всхлипывая.
      Она в ужасе смотрела, как он растегивает пуговицы и спускает брюки.
      – Нет! – закричала она. – Не надо!
      Мервин отшвырнул ногой брюки. Дыхание у него участилось, в глазах появился странный блеск.
      – Ты всегда была неблагодарной сучкой! – прорычал он. – Пришло время п-по-учить тебя хорошим манерам. После этого ты дважды подумаешь, п-прежде чем открыть рот, паршивка!
      Матильда в панике вскочила, когда он навис над кроватью, но между ней и дверью было огромное тело отца с расставленными руками. Она была в ловушке. Ей некуда было бежать и некого звать на помощь. И все равно она громко закричала, когда он подмял ее под себя.
      Крики девочки, отражаясь от железной крыши, долго еще разлетались над спящими пастбищами, пропадая в Великом Ничто…
 
      Черные тучи кружились в голове Матильды. Она парила в них, как в спасительном коконе. В нем не было ни боли, ни страха – просто бесконечная тьма, которая баюкала ее, затягивая в глубокий беспредельный покой.
      Но в этой темноте вдруг стали проявляться звуки – где-то вдали кричали петухи и щебетали птицы. Темнота стала постепенно рассеиваться, превращаясь в ровный серый туман. Первые проблески света стали просачиваться в ее сознание. Матильда поморщилась. Ей хотелось вернуться в темный спасительный кокон и никогда не возвращаться к жестокой действительности.
      Солнечный луч, пробившись сквозь ставни, окончательно разбудил ее. Она полежала немного с закрытыми глазами, пытаясь сообразить, откуда взялась такая боль. Внезапно память вернулась, и она в ужасе открыла глаза.
      Его уже не было, но на постели пламенел след его присутствия. Как дьявольская роза, в центре матраса красовалось огромное кровавое пятно, которое просочилось глубоко внутрь, а на сбившейся простыне и на остатках ее нижней юбки, как оборванные лепестки, виднелись пятна поменьше.
      Решительно отбрасывая страшные воспоминания ночи, Матильда заставила себя встать на ноги, держась за спинку кровати. Ноги дрожали, все тело болело. На ней тоже была кровь. Темные подсохшие пятна пахли ржавчиной, и к этому примешивался еще какой-то отвратительный кислый запах.
      Матильда сразу поняла, что это такое. Это был его запах – отвратительно грязного, потного, немытого мужчины с грубыми, безжалостными руками, с запахом перегара изо рта и неимоверно тяжелым телом…
      От резкого крика какаду она вздрогнула, но это подстегнуло ее решимость. Он больше никогда в жизни не дотронется до нее!
      С трудом сдерживая дрожь, Матильда натянула чистую нижнюю юбку и принялась поспешно собирать вещи. Прежде всего достала из тайника под половицей медальон, подаренный матерью, и надела на себя, затем сняла ее вязаную шаль со спинки кровати. Расстелив шаль на столе, она положила сверху два платья, юбку, блузку и поношенное нижнее белье, затем сунула туда же ветхий молитвенник, который дед привез из Ирландии, и завязала шаль. Наскоро умывшись, Матильда натянула старые молескиновые штаны и рубашку и немного постояла, прислушиваясь к громкому храпу Мервина, доносящемуся из соседней комнаты, затем начала бесконечно долгое путешествие к выходу из дома с вещами в руках.
      Каждый скрип половиц пугал девочку, она то и дело застывала, прислушиваясь, но храп был громким и ритмичным. Матильда на цыпочках скользнула в кухню. Сердце ее стучало как бешеное. Она дотянулась до дорожного бурдюка с водой, висевшего на гвозде. Слава богу, он был полный. Повесив его на плечо, девочка двинулась к входной двери.
      Мервин закашлялся, храп прекратился. Пружины взвизгнули, раздалось невнятное бормотание, и Матильда в ужасе застыла. Секунды длились бесконечно. Но через минуту храп возобновился, и девочка перевела дыхание. Тихонько потянув дверь, она выскользнула на веранду и с первого взгляда поняла, что ни Габриэль со своими людьми, ни овчары не вернулись. Она была одна. И совершенно не собиралась ждать, когда Мервин проснется.
      Босиком Матильда пробежала через двор к спуску к реке. Берега были крутыми и заросли ивами, так что ее не будет видно из дома. Она нашла в речке ямку поглубже, где могла встать по пояс. Вода была зеленоватой и ледяной – солнце еще не успело прогреть ее. Но зато Матильда смогла смыть с себя кровь и эти отвратительные пятна. Тело покраснело – так яростно она стирала его следы. Но Матильда знала, что этот запах будет преследовать ее теперь всю жизнь.
      Кожа стала чистой, но никакие водопады не способны смыть грязь этой страшной ночи с ее души.
      Матильда насухо вытерлась юбкой и быстро оделась. Ей нельзя было идти двором к конюшне: собаки могли проснуться и разбудить лаем Мервина. Ничего, она перелезет через ограду и поедет без седла. И вытерпит любую боль, лишь бы убраться отсюда поскорее!
      Девочка повесила бурдюк на спину, подхватила узел и ботинки и побрела по руслу реки в сторону выгона за домом. Там паслись несколько лошадей, но почти все они были наполовину дикими и жаждали вырваться на волю. Матильда думала только об одной старой кобыле, которую помнила всю свою жизнь. Только Леди из всех лошадей могла вернуться домой с любого места в округе, где бы ни была выпущена.
      Лошади шарахались и пугливо поворачивали головы, когда девочка шла мимо них к старой кобыле Мервина.
      – Шшш, старушка, все в порядке… – прошептала она, зажимая кобыле мягкий нос, чтобы не заржала. – Мы просто немного прогуляемся…
      Леди послушно стояла, переступая копытами, и только скосила умные глаза, когда девочка, ухватившись за гриву, с трудом подтянулась и перекинула тело на ее спину. Морщась от боли, она устроилась поудобнее, поглаживая шею лошади и нашептывая ласковые слова. Леди привыкла к тяжелому телу Мервина и его грубому обращению, поэтому Матильда на всякий случай крепко вцепилась в гриву. Быть сброшенной на землю ей сейчас совсем не хотелось.
 
      Гром прогремел в отдалении, и Мервин напрягся, ожидая вспышки молнии и барабанной дроби дождя по железной крыше. Но ничего не произошло. Он повернулся и зарылся лицом в подушку, однако потревоженный сон не возвращался, и он понял, что уже не заснет. Что-то не то было с тем ударом грома. Что-то, что ускользало от него…
      Мервин открыл заплывший глаз и попытался сфокусировать взгляд на пустующей части кровати рядом. Там тоже было что-то не так, но голова нестерпимо болела, а дикая жажда вытесняла все мысли и чувства. В горле пересохло, и, когда он попытался облизать губы, язык наткнулся на глубокую ранку, появления которой он не помнил.
      – Опять где-то упал, – проворчал он, обследуя ранку языком. – Мэри! Где тебя черти носят?!
      Иглы, вонзившиеся в его виски, пронзили такой болью, что заставили со стоном упасть на подушку. Проклятая баба, никогда ее нет, когда она нужна!
      Мервин полежал еще немного, пытаясь сосредоточиться, но мысли разбегались от невыносимой боли.
      – Мэри! – громко взмолился он. – Женщина, иди сюда!
      Ответа не было, и никаких спешивших к нему шагов Мервин не услышал. Никаких звуков из кухни или суеты во дворе тоже. Было слишком тихо.
      Он с трудом поднялся на ноги, доковылял до двери и толкнул ее. Она со стуком ударилась в стену, смутно о чем-то напомнив, но не задержала внимания. Он отмахнулся от неопределившихся мыслей и ввалился в пустую кухню. Ему надо было выпить.
      С последним глотком виски в голове затихла барабанная дробь. Мервин постепенно стал воспринимать окружающее. На плите не томилась овсянка, не пыхтел чайник, нигде не было видно Мэри. Он уже открыл было рот, чтобы позвать ее, как вдруг вспомнил, что Мэри в земле. Уже больше двух недель.
      Неожиданно ноги его подкосились, и он упал на стул. Ледяной пот прошиб Мервина, и никакое количество виски не могло бы согреть его. Память полностью вернулась.
      – Что я наделал? – в ужасе прошептал он в мертвой тишине.
      Стул с грохотом упал, когда он поднялся из-за стола. Он должен найти Матильду, должен объяснить, что только виски толкнуло его на то, что он натворил…
      В ее комнате было пусто. Дверь болталась на верхних петлях, нижние были сорваны. На постели алели следы его преступления, а на полу валялся сломанный стул. Слезы покатились по небритому лицу Мервина.
      – Я не хотел этого, девочка моя… Я принял тебя за Мэри, – всхлипывал он. Вытерев слезы, он вышел из комнаты и прислушался. Было тихо. Она, наверное, прячется, но он должен ее найти – объяснить, что это была ужасная ошибка.
      – Молли, где ты? – мягко позвал он. – Выйди к папе!
      Детское имя девочки вырвалось у него непроизвольно. Но он надеялся, что это ее успокоит.
      Было по-прежнему тихо – ни звука, ни скрипа. Мервин вернулся в ее комнату и, откинув грязную простыню, заглянул под кровать. В голове снова запульсировала боль. Открыв тяжелую дверь шкафа, Мервин уставился в темную глубь. Шкаф был пуст. Он вытер рукавом нос, пытаясь сосредоточиться. Она могла спрятаться в амбаре или где-то в сараях. А может быть, в пустующем бараке стригалей.
      Мервин вернулся в кухню и, увидев недопитую бутылку виски на столе, сбил ее на пол.
      – Больше никогда, – бормотал он. – Никогда-никогда не притронусь…
      Мервин уже открыл было дверь на веранду, но что-то бросилось ему в глаза. Что-то было не так, только он не мог понять что.
      Он отступил назад, осмотрел кухню, и, когда не увидел на стене бурдюка с водой, другие подробности стали складываться в голове. Шкаф Матильды был пуст. Ботинок под кроватью тоже не было. Шаль Мэри, которая всегда висела на спинке кровати, исчезла.
      Жалость к себе и дочке моментально вытеснил страх. Куда, к чертям собачьим, она подевалась?!
      Мервин выскочил на веранду и зажмурил глаза от солнца. Она должна была быть где-то здесь! Даже у Матильды хватит ума не сбегать из дома, когда вокруг на сто миль никто не живет.
      Правда, она может попытаться догнать овчаров, пару дней назад уехавших на зимние пастбища, но у них хватит ума держать язык за зубами. Вряд ли они захотят потерять работу из-за глупой болтовни девчонки. С ними он справится. Если только она не направилась в Вилгу – к Тому и его идиотке жене. Это было бы куда хуже. Но самое ужасное, если она отправилась к Этану, в Курайонг…
      Его прошиб ледяной пот. Он должен найти ее во что бы то ни стало! Через некоторое время Мервин уже бежал к выгону с седлом и поводьями в руках. За спиной у него болтался бурдюк с водой. Он был зол и испуган. Если Матильда доберется до Вилги или Курайонга, его жизнь в Чуринге будет закончена. На этот раз его не спасет никакая ложь.
      Подбежав к выгону, Мервин испытал шок. Выгон был пуст, а дальние ворота открыты. В гневе Мервин швырнул седло на землю. В отличие от Этана Сквайрза, у него не было денег на грузовик, и без лошадей он не сможет догнать эту маленькую хитрую дрянь!
      Он закурил сигарету и взвалил седло на плечо. В конце концов, не так уж он и виноват перед ней. Если бы она сама не хотела, она не стала бы пить с ним виски и не села бы к нему на колени. А если уж она оказалась достаточно взрослая для этого – значит, и для всего остального тоже. И он не виноват, что она так похожа на свою мать и внешностью, и своим дрянным языком. Вот и допрыгалась! К тому же еще неизвестно, его ли она дочь вообще. Если верить слухам, что-то такое было между Этаном и Мэри задолго до его женитьбы на ней. Тогда понятно, почему Патрик примчался к нему со своим безумным предложением. И еще понятней, почему Этан с Мэри составили такое завещание в пользу своей дочери…
      Так, убеждая и растравляя себя, Мервин шел по густой траве к открытым воротам. Эту паршивку надо обязательно найти. Ни в коем случае нельзя, чтобы она добралась куда-нибудь и рассказала о том, что он с ней сделал. Никто не будет вникать, что она не его дочь. Но, кстати, нечего им вообще совать нос не в свое дело!
      Мервин вытер шляпой пот и вдруг напрягся. На горизонте появился темный силуэт, одна из кобыл возвращалась на выгон. Мервин свистнул и застыл неподвижно, поджидая, когда она приблизится. Видимо, кобылка отбилась от стада и, напуганная одиночеством, вернулась в единственное знакомое ей место.
      Мервину нелегко дались эти последние мгновения, но он знал, что, если лошадь сейчас вспугнуть, она ускачет и больше не вернется сюда. Поэтому он дождался, когда она приблизится совсем, нежно заговорил с нею, поглаживая шею, и лишь потом оседлал ее, стараясь не делать резких движений. Он поехал вперед, присматриваясь к следам. Было ясно – тут проскакал табун. Мервин ехал по его следам, пока наконец не увидел цепочку одиноких следов, свернувших к Вилге. Так и есть, эта паршивка Матильда поехала к Тому и Эприл Финли! Он должен ее догнать и вернуть в Чурингу.
 
      Первые несколько миль Матильда довольно сильно подгоняла Леди, но потом решила, что ни одна лошадь, тем более такая старая, не выдержит подобного галопа на жаре. Лучше двигаться медленней, чем загнать ее совсем.
      Утро разгоралось, жара усиливалась; тишина вокруг поглощала перестук копыт, который слабым эхом таял в воздухе. Если бы Матильда не была так напугана, она бы наслаждалась сейчас видом, знакомым и любимым с детства. Его необъятность всегда пробуждала в ней чувство свободы, а неяркие краски затрагивали что-то такое в душе, от чего ей хотелось обнять этот мир и купаться в его теплоте. Ее умиляла мягкая красота нежной листвы, блеклых полевых цветов и седой коры, сладкий запах акаций и сосен, радостные трели жаворонков.
      Матильда заерзала на спине лошади, устраиваясь поудобнее. Усталость росла с каждой милей, отдалявшей ее от Чуринги, но времени отдыхать у нее не было. Она вытерла пот с лица и поглубже натянула старую фетровую шляпу и сделала глоток из бурдюка. Вода была теплой и отдавала ржавчиной, но и ее следовало экономить. До ближайшей воды было еще много миль…
      Змея спала, свернувшись клубком, в узкой трещине окаменевшей глины, которую прикрывал от солнца кустик травы. Вибрация от копыт приближавшейся лошади разбудила ее, заставив насторожиться. Красно-бурые кольца сверкнули в грязи, узкий язычок быстро задвигался, открытые глаза следили за девочкой и лошадью. Когда острое копыто коснулось каменной кромки трещины и куст травы упал, змея с силой распрямила кольца, ядовитые зубы обнажились, желтые глаза наметили цель. Она ударила стремительно и метко.
      Лошадь отпрянула, яростно фыркнув, и с громким ржанием встала на дыбы. Глаза у нее дико вращались, она трясла головой, ноздри раздувались, задние ноги плясали, разбивая окаменевшую глину в пыль. Матильда вцепилась в разлетавшуюся во все стороны гриву, коленями и ногами инстинктивно сжимая бока Леди, но все усилия девочки удержаться на ее спине были бесполезны. Когда передние ноги кобылы со страшной силой опустились на землю, Матильда выпустила от толчка гриву и в следующую секунду оказалась на земле.
      От удара у нее перехватило дыхание, но она быстро поджала ноги и откатилась подальше от острых, смертельно опасных копыт.
      Отфыркиваясь и мотая головой, Леди развернулась и поскакала в сторону Чуринги. Пыль поднималась вокруг нее, земля дрожала под копытами. Матильда осталась одна.
      – Леди, вернись! – жалобно крикнула она. – Вернись ко мне, прошу тебя!..
      Но только пыль вилась за бешено скачущей лошадью, а вскоре растаяла и она.
      С трудом поднявшись на ноги, Матильда подобрала бурдюк с водой, узел и немного постояла, прислушиваясь к тишине. Змеи нигде не было видно, но это еще не значит, что она уползла.
      – Возьми себя в руки, – пробормотала девочка. – После того шума, что устроила Леди, эта тварь куда больше испугана и давно убралась отсюда подальше.
      Матильда натянула шляпу на лоб, закинула узел на плечо и осмотрелась, пытаясь оценить ситуацию. Серо-голубая вершина Тджуринги приблизилась, Вилга лежала с другой стороны, покрытой эвкалиптами и соснами. Но она знала, что пешком до нее идти еще много часов.
      Матильда испуганно посмотрела в ту сторону, куда ускакала Леди. Мервина пока не было видно. Она решительно задрала подбородок и двинулась в путь. У подножия горы протекала река, там можно было искупаться и немного отдохнуть.
 
      Мервин ехал вперед, потея от жары, страха и беспокойства. Намного ли эта паршивка обогнала его? Он то и дело привставал в стременах, вглядываясь в даль, от чего лошадь приседала и пританцовывала на месте, а потом снова нещадно подгонял ее. Девчонки нигде не было видно, а солнце палило так, что Мервину казалось: еще немного – и он не выдержит.
      Лишь мысли о том, как он накажет эту дрянь, когда поймает, и страх разоблачения подгоняли его вперед.
      Неожиданно Мервин вспомнил о Галлиполи, о той ночи, когда он сбежал из окопа и которая стала могилой для многих его приятелей.
      Он тогда дошел до точки – от постоянного страха быть убитым, от этих бесконечных залпов и разрывов турецких снарядов, звук которых целыми днями стоял у него в ушах, от вида и запаха искалеченных трупов, разлагавшихся рядом. С него было довольно. Он сходил с ума и больше не мог этого вынести.
      Мервин вспомнил, как тихонько пробрался мимо немногих уцелевших после атаки солдат, которые спали сидя, зажав винтовки между коленями. Он добрался до самого дальнего края окопа, выскочил из него и, пригнувшись, добежал до следующего. Так он добрался до самого штабного блиндажа, где сновали какие-то люди, и затаился за кучей земли, не зная, куда бежать дальше. Сердце громко стучало в груди. Прямо перед ним была госпитальная палатка, там горел свет и слышались стоны раненых, а немного в стороне зияла короткая траншея, в которую сваливали трупы солдат. Сзади послышались приглушенные голоса, и Мервин в панике бросился к траншее. Он нырнул туда, попав руками на чей-то труп, быстро встал на четвереньки, подхватил упавшую винтовку и в следующую секунду услышал чей-то голос:
      – Вставай, трусливая свинья!
      Мервин в ужасе оглянулся. В нескольких дюймах от него торчало дуло винтовки – очевидно, патрульный заметил его у блиндажа.
      – Оставьте меня, я не могу больше этого вынести! – взмолился он.
      – Ах ты, грязная собака! Я сейчас пристрелю тебя, как дикую динго, и оставлю здесь гнить! – Дуло двигалось возле самого его носа. – Встать!
      Красная волна бешенства ударила Мервину в голову. Поблизости снова послышались взрывы, но страх перед пушками отступил перед нависшей опасностью. И прежде чем он понял, что делает, Мервин нажал курок. Винтовка, которую ему дали, чтобы убивать врагов, выстрелила в земляка-австралийца!
      Совсем рядом прогремел очередной взрыв, и дикая боль в колене затмила все остальное. Когда Мервин пришел в себя, патрульный лежал неподвижно, его винтовка валялась рядом. Он не шевелился, не дышал, и, присмотревшись, Мервин понял почему. Его пуля снесла парню лицо…
      Осмотрев свою собственную рану, Мервин обнаружил, что пуля застряла в колене. Кровь стекала в ботинок. Ужас перед тем, что он натворил, уступил место боли и жалости к себе. При этом мозг лихорадочно работал, пытаясь найти выход из опасного положения. Мервин понимал, что если он сейчас потеряет сознание от боли, то окончит свои дни в этой вонючей яме.
      Наконец ему в голову пришло спасительное решение. Охая от боли, Мервин встал и взвалив патрульного к себе на плечи, выбрался из траншеи. Нужно было сделать вид, что он несет его со стороны холма, где шел бой. Шатаясь от боли и почти теряя сознание, Мервин побрел в сторону освещенной палатки. Последнее, что он помнил об этой ночи, были возгласы удивления и восхищения, на которые он и рассчитывал. Потом лица, маячившие перед ним, стали расплываться, и он провалился в темноту.
      Наутро с ним обращались как с героем. Еще бы: раненный сам, он под артиллерийским обстрелом вынес с поля боя своего друга и дошел до госпиталя! Мервин чуть не рассмеялся, когда санитар со слезами на глазах сообщил ему, что его дорогой друг умер. Идиоты! Когда его наградили Крестом и отправили в госпиталь в Сидней, Мервин ругал себя за то, что не придумал ничего подобного раньше. Можно было отстрелить мизинец на ноге, приволочь на себе труп с поля боя, и все его мучения давно бы закончились. Придурок!
      Вернувшись к действительности, Мервин вгляделся в горизонт и понял, что удача и хитрость, кажется, спасут его и на этот раз. Ему навстречу скакала Леди! А если Матильду сбросила лошадь, значит, он скоро ее догонит.
      Матильда из последних сил пробиралась сквозь цепкий кустарник, слыша впереди шум водопада и видя спасительную тень. Деревья с густой зеленой кроной, стоявшие у подножия горы, создавали настоящую крышу над головой, которая дарила прохладу. Времени на отдых не было, но она решила, что хотя бы ополоснется и наберет свежей воды в бурдюк. Даже мысль об этом придавала ей сил.
      Река брала начало высоко на горе, собирая по дороге многочисленные ручьи, а потом вырывалась из расщелины и падала с высоты в выдолбленный водой за много веков небольшой каменный бассейн. Добравшись до этого окруженного сочной травой озерка, Матильда бросила бурдюк и узел, разулась и плюхнулась в ледяную воду. Одежду девочка снямала: она была такая же грязная и пыльная, как и тело.
      Вынырнув, Матильда легла на спину и позволила себе полюбоваться на голубое небо и зеленые кроны. Она чувствовала, как грязь и пот смываются, боль между ног перестала ощущаться; в ветвях пели птицы, и девочка улыбнулась. Это было заповедное место, куда они часто приезжали с матерью купаться. Она любила эти поездки, особенно в детстве. Мать рассказывала ей сказки про единорога, фей и эльфов, и Матильда долго верила, что они все живут именно здесь. Но жестокая действительность убила ее веру в чудеса…
      Выйдя из воды, Матильда быстро обулась, наполнила бурдюк и повесила его на плечо. Она знала, что здесь есть тропинка, сокращающая путь до перевала, с которого можно спуститься прямо на пастбища Вилги.
      К тому времени, когда Матильда дошла до перевала, она опять вся взмокла, ноги ныли от усталости. Но, увидев зеленое море пастбищ Вилги и дом на горизонте, из трубы которого вился чуть заметный дымок, девочка почувствовала возбуждение. Она это сделала! Почти добралась.
      Ей осталось спуститься по крутому склону с валунами и острыми камнями к подножию горы, а затем пересечь пастбище.
      Она должна найти в себе силы дойти! Мервин уже наверняка встретил Леди и теперь мог быть всего в нескольких милях от нее. Эта страшная мысль придала ей сил, и она начала спускаться, думая о Томе и Эприл Финли.
      Родители Тома владели фермой много лет. После их смерти Том женился на Эприл и стал настоящим скваттером. Матильда не виделась с ними уже давно – с тех пор, как Мэри слегла, а Мервин запретил молодоженам навещать ее. Но Матильда знала, что у них она найдет убежище. Том не даст ее в обиду. Они вместе выросли, хотя Том был на несколько лет старше. Он всегда относился к ней как к младшей сестренке, которой у него никогда не было, и говорил, что имя Молли очень ей подходит: она всегда такая серьезная, не лазает по деревьям и не играет в грязи, как остальные дети. Матильда улыбнулась, подумав, что в этом не было ничего удивительного. Она помнила, как менялось лицо матери, стоило ей сделать что-нибудь не так. Дочь Мэри всегда должна была вести себя безукоризненно!
      Знакомый звук вывел ее из задумчивости – от стука копыт дрожала земля, и там, далеко позади нее, был отчетливо виден силуэт всадника. «Наконец-то! – подумала она с облегчением. – Кто-то заметил меня и поспешил на помощь».
      Матильда бросилась навстречу.
      – Я здесь! – крикнула она, помахав рукой. – Здесь, сюда!
      На ее крики всадник не ответил, но по-прежнему приближался, и внезапно ей в голову пришла страшная догадка. Сначала ее сбило с толку, что рядом с всадником бежала еще одна лошадь, однако теперь сомнений быть не могло: эту фигуру на спине Леди она слишком хорошо знала.
      Девочка бросилась бежать.
      Стук копыт приближался, Вилга казалась недосягаемо далеко, но страх придавал ей силы. Ноги скользили и разъезжались, шляпа слетела и болталась на спине, но глаза упорно смотрели только вперед, на дом Тома, где ее ждало спасение. Она должна успеть! От этого зависела вся ее дальнейшая жизнь.
      Матильда слышала, что лошади перешли с галопа на шаг. Даже не оглядываясь, она знала, что он всего в нескольких метрах от нее и играет с ней, как кошка с мышкой. «Он всегда издевался надо мной!» – подумала девочка с ненавистью. Она всхлипнула и чуть не упала, но удержалась и прибавила шагу. Ей было ясно: он ждет именно этого, выжидает момент, когда она упадет. И они оба знали, что она обречена.
      Пастбище казалось бесконечным, трава цеплялась ей за ноги своими длинными стеблями, земля подставляла кочки. И все же она бежала вперед, потому что слишком ужасным было то, что ее ожидало.
      Ферма была уже ближе, Матильда даже видела тени за освещенным окном. Она знала, что Мервину не удастся причинить ей вред, если она успеет вбежать в ворота, и глаза ее с надеждой искали признаки жизни во дворе. Ну пусть бы кто-нибудь вышел и увидел ее! Ну где же Том? Почему никто не придет ей на помощь? Пусть бы залаяли собаки…
      Матильда услышала, как лошади убыстряют бег. Все ближе и ближе. Стук копыт заполнил весь мир, больше ничего вокруг не существовало. Из последних сил она рванулась в сторону, и в следующую секунду на голову ей обрушился удар. Матильда зашаталась, пытаясь всеми силами удержать равновесие, и все-таки не удержалась. Оказавшись на земле, она подняла глаза и увидела нависший над ней огромный силуэт Мервина.
      – И как далеко ты решила прогуляться? – ехидно спросил он, спрыгивая с седла.
      Матильда с тоской посмотрела сквозь траву на дом. Он был так близко! Если бы она не отдыхала в пути, то была бы уже там…
      Мервин грубо схватил ее за руку и поставил на ноги. Садистское удовлетворение горело в его глазах. Матильда знала, чего он хочет. Он ждет, что она будет плакать и умолять не бить ее, но она не собиралась больше доставлять ему такого удовольствия.
      Мервин приблизил к ней лицо, изо рта у него, как всегда, воняло.
      – То, что случилось в Чуринге, никого не касается, – угрожающе произнес он. – Поняла? И если ты еще раз убежишь, я убью тебя!
      Матильда понимала, что это не пустые угрозы. Она опустила глаза и попыталась вырваться, но Мервин, вцепившись ей в волосы, приподнял ее голову.
      – Посмотри на меня! – взревел он.
      Она собрала остатки мужества и с ненавистью посмотрела на него.
      – Тебе никто никогда не поверит, маленькая сучка! Я герой войны, награжденный Крестом за мужество. Поняла?
      Матильда смотрела ему прямо в глаза и заметила, как в них промелькнуло что-то кроме угрозы. Неуверенность? Страх? Невозможно! Все, что он сейчас ей сказал, было правдой. И за эти несколько секунд она до конца поняла, что такое одиночество.

      Сидней плавился от зноя в прямых лучах полуденного солнца. Изящные белые крылья нового Оперного театра резко выделялись на фоне темных металлических опор моста Гавани. Круглая площадь перед театром превратилась в бурлящий разноцветный калейдоскоп, по набережной валила возбужденная нарядная толпа, а водная гладь залива была покрыта белоснежными парусами всех размеров и очертаний. Австралия праздновала так, как умела только она!
      Дженни приехала посмотреть, как королева будет открывать Оперный театр, чтобы хоть чем-то заполнить томительные часы бесконечного дня. Но даже взволнованная, весело галдящая толпа на залитой солнцем набережной не смогла разрушить стену отчуждения в ее душе. Сразу по окончании церемонии Дженни с трудом выбралась из потока людей и поспешила домой в Палм-Бич – северный пригород Сиднея.
      Сейчас она бездумно стояла на балконе, не замечая, что крепко вцепилась руками в перила. Это бессознательное состояние в последние полгода стало для нее привычным. Вся ее налаженная, счастливая жизнь в одно мгновение рухнула, превратилась в хаос. После похорон Дженни жила как в вакууме, почти не воспринимая реальность. Смерть мужа и ребенка обрушилась на нее с какой-то непристойной жадностью, подобно смерчу сметая все вокруг. Все произошло так внезапно, что у нее не было времени подготовиться к этому. Они не успели сказать друг другу прощальных слов. Теперь Дженни чувствовала себя как рыба, выброшенная на берег. Без Питера и Бена дом казался огромным и холодным, слишком пустым и тихим. В каждой комнате ее подстерегали воспоминания о том, что здесь когда-то происходило. Но воспоминания были не способны оживить ушедших. Прошлое ушло безвозвратно…
      Тихий океан сверкал и переливался на солнце, отражаясь веселыми бликами в окнах богатых вилл на высоком берегу. Бугенвиллеи дружно кивали фиолетовыми головками на фоне чисто выбеленных стен дома. Питер посадил их потому, что они напоминали цвет ее глаз. Теперь она не могла смотреть на них без боли. А веселый гвалт загорелых, купающихся в полосе прибоя детей оглушал и приводил ее в оцепенение. Двухлетний Бен так любил там плескаться…
      – Так и знала, что найду тебя здесь. Почему ты сбежала от меня? Я так волновалась, Джен!
      Дженни повернула голову. Диана стояла в дверях, как всегда, в брюках и ярком цветастом топе. Темные вьющиеся волосы были перехвачены шелковой банданой, на красивом выразительном лице был густо наложен макияж.
      – Прости, я не хотела тебя пугать. Но оказалось, что такой шум и суета мне просто не по силам. Я должна была уехать.
      – Лучше признайся, что хотела сбежать от меня! Сказала бы, что устала, и мы бы поехали вместе.
      Дженни покачала головой.
      – Мне нужно было побыть одной, Ди. Я хотела убедиться, что…
      Она не сумела закончить фразу, не осмелилась облечь в слова безумную надежду, что каким-то волшебным образом Питер с Беном окажутся дома. Такое происходило с ней каждый раз, стоило ей на время покинуть дом. Это было, конечно, безумием. Она знала страшную правду, ведь сама присутствовала на похоронах.
      – Это было глупо, – пробормотала Дженни. – Теперь я понимаю.
      – Вовсе не глупо! Людям трудно смириться и признать страшные вещи в жизни. Со временем тебе станет легче, обещаю, Джен!
      Дженни посмотрела на подругу. Вызывающие манеры, экзотические наряды, дешевые украшения и кричащий макияж скрывали от всех чуткость, которую Диана яростно отрицала в себе. Но Дженни знала подругу слишком хорошо, и ее не могла обмануть внешняя бравада.
      – Откуда ты знаешь?
      В карих глазах Дианы промелькнула боль.
      – Двадцать четыре года собственного опыта, – сказала она сухо. – Жизнь – сука, кому это знать, как не нам с тобой, Джен. Но мы вместе съели уже так много дерьма, что больше не смей прятаться от меня!
      Подруги бросились друг к другу и крепко обнялись. В памяти Дженни замелькали картинки их общего прошлого. Сиротский приют в Даджарре и две испуганные малышки, цепляющиеся за надежду, что родители их скоро найдут… Когда эта мечта умерла, они придумывали себе множество других, чтобы выжить.
      – Помнишь, как мы впервые приехали в Сидней? Сколько у нас было светлых надежд! Куда это все пропало?.. – вздохнула Дженни.
      Диана мягко освободилась из объятий и нежно провела рукой по длинным золотисто-каштановым волосам подруги.
      – В жизни нельзя ничего планировать заранее, Джен. Потому что нет ни малейшего шанса избежать того, что нам предназначено судьбой, – сказала она твердо.
      – Но это несправедливо! – взорвалась Дженни, впервые почувствовав прилив гнева на обрушившееся несчастье.
      Реакция Дианы была странной. Она вдруг крепко схватила Дженни за плечи и начала трясти.
      – Ну же, Джен! Давай, детка! Дерись, царапайся, плачь, круши все вокруг, вопи на весь мир! Делай что хочешь, лишь бы тебе стало легче. Потому что ты никогда не станешь прежней и не сможешь жить дальше, если не позволишь этому выйти наружу.
      От такого напора и откровенности Дженни вздрогнула и отшатнулась. Каким облегчением, наверное, было бы действительно взорваться, выгнать из себя эту боль, выплеснуть слезами и криками! Но что-то по-прежнему мешало ей так поступить. Каменное спокойствие – единственное, на что она была сейчас способна, чтобы как-то жить дальше.
      Диана нервно закурила сигарету. Она с болью наблюдала за внутренней борьбой, отражавшейся на лице подруги. Господи, как ей хотелось встряхнуть Джен или сказать что-то такое, что разбило бы эту стену отчуждения, всегда появлявшуюся, как броня, когда с ней случалось плохое! Но, хорошо зная характер подруги, она понимала – придется ждать, пока та не справится с горем сама.
      Так бывало всегда, сколько они друг друга знали. Диане ни раньше, ни сейчас ни разу не удавалось повлиять на подругу.
      Странно, но из них двоих Дженни всегда была более сильной, хотя со стороны казалось, что все наоборот. Диана вспомнила приют и щупленькую фигурку маленькой девочки, которая почти никогда не плакала, сколько бы ее ни наказывали и ни обижали. Но Диана всегда знала, что за стальной броней Дженни скрывается отзывчивая душа. Этот ребенок, как никто другой, понимал, что такое страдание, и умел прийти на помощь. И такой Дженни осталась на всю жизнь. Именно Дженни в свое время спасла ее, вытащив из страшного ада, в который Диана кинулась с головой, узнав, что никогда не сможет иметь детей. И кто, как не Дженни, оказался рядом и утешал ее, когда этот распроклятый Дэвид польстился на секретаршу в офисе и сбежал с ней прямо накануне их свадьбы!
      Диана с силой вдавила сигарету в пепельницу, подавляя вспышку душного, застарелого гнева, волной накатившего на нее. Два года напряженной работы в студии уже притупили остроту жала, сидящего в ней. Но сколько же литров слез на это ушло вместе с осколками скульптур, которые она в гневе разбивала об стены! Тогда это спасло ее, и, видит бог, только это сможет спасти Дженни. Иначе она просто не сможет жить дальше.
      Диана пожалела, что несчастье, постигшее подругу, не способно отменить все дела. Ей нужно было спешить в галерею, чтобы помочь Энди расставить скульптуры к предстоящей выставке. Но ей не хотелось уходить, не убедившись, что с Дженни все в порядке.
      Дженни как раз обернулась. Лишенные выражения огромные глаза резко выделялись на бледном лице. Эти глаза были странного цвета, Дженни еще в детстве, смеясь, называла их фиолетовыми.
      – Ты, наверное, хотела узнать насчет тех картин? – прозвучал абсолютно спокойный голос. – Я уже придумала, как их развесить; до завтра это подождет.
      «Как, черт возьми, ей удается быть такой спокойной? – спрашивала себя Диана. – Если бы у меня умер муж, да еще прихватил на тот свет ребенка, я бы билась сейчас головой об стены и послала бы к дьяволу все художественные выставки мира, вместе взятые!»
      – Я упаковала все холсты и приготовила рамы. Они наверху, в студии. – Дженни опустила глаза на свои часы. – Прости, но мне пора ехать.
      Диана удивленно уставилась на нее.
      – Ехать? Куда? Сегодня же все закрыто по случаю праздника!
      – В адвокатскую контору. Джон Уэйнрайт хочет обсудить со мной более подробно некоторые пункты завещания Пита.
      – Но утверждение завещания состоялось почти полгода назад! Что, черт возьми, там можно еще обсуждать?
      Дженни нахмурилась.
      – Он отказался говорить об этом по телефону, но намекнул, что это как-то связано с моим вчерашним двадцатипятилетием.
      – Я поеду с тобой, – отрезала Диана – ей не нравилось неестественное спокойствие подруги.
      – Не стоит, дорогая. Только сделай одолжение, захвати с собой картины. Я сейчас не в состоянии видеть физиономию Энди.
      Диана хорошо ее понимала: их юный менеджер кого угодно мог вывести из себя своим вечным нытьем. Зато он был совершенно незаменим, когда нужно было проявить стойкость в переговорах с покупателями, и к тому же тянул на себе всю ежедневную работу, давая девушкам возможность свободно заниматься творчеством.
      – Он становится большим мальчиком, Джен, и вполне может справиться с этим сам, – попробовала схитрить Диана.
      Но Дженни покачала головой, ее блестящие волосы тяжелой волной накрыли плечи.
      – Я предпочитаю поехать к Уэйнрайту одна. Пожалуйста, пойми и не сердись на меня, Ди.
      Она решительно взялась за свою сумочку. Бесполезно было спорить с ней, когда она становилась такой.
      – Почему ты никогда не позволяешь помочь тебе? – проворчала Диана.
      Дженни нежно положила на плечо Дианы свою маленькую руку с обкусанными ногтями и следами краски на пальцах.
      – Ты очень помогаешь мне, Ди. Но я, как и Энди, расту, мне надо учиться стоять на своих ногах.
 
      Несмотря на то, что Палм-Бич находился всего в часе езды от Гавани, здесь был совсем другой мир, резко отличавшийся по своей атмосфере от большого города с его суетой и яркими кричащими рекламами. Спокойная бухта стала прибежищем любителей рыбной ловли. На улочках, утопавших в зелени, прятались дорогие бутики и уютные маленькие ресторанчики. В садах царило буйство красок и спасительная тень, а дома, глядящие сквозь зелень окнами на залив, отличались той безукоризненной элегантностью, которую могут дать только деньги. Несмотря на свое настроение, Дженни не могла не чувствовать покой, разлитый здесь. Раньше она любила кипение большого города, но теперь для нее оказался целительным расслабляющий морской воздух северного пригорода. Дженни осторожно съехала по крутому склону к подножию холма, чтобы попасть на главное прибрежное шоссе.
      Виндзор, небольшой городок в центре долины Хауксберри, расположенный в тридцати пяти милях к северу от Сиднея, показался ей сонным от жары. Дома в нем, построенные из дранки, с черепичными или шиферными крышами терракотового цвета, прятались в тени огромных красных камедных деревьев. Это был городок пионеров, его возраст подтверждался архитектурным стилем дворца и церкви Святого Матфея.
      Дженни припарковала машину на окраине городка и долгое время сидела, невидящим взглядом уставившись в окно. Ей необходимо было собраться с мыслями перед встречей с Джоном Уэйнрайтом.
      Официальное чтение завещания прошло как бы мимо ее сознания. Несчастье так неожиданно обрушилось на нее, что она долго жила, проводя день за днем в спасительном вакууме, сквозь который ничто не могло проникнуть. Да, она узнала тогда о своем умершем муже такие факты, которые не хотела бы знать, но просто выбросила их из головы, надеясь, что каким-то волшебным образом все встанет на свои места.
      Однако сейчас пришло время, когда она должна будет, видимо, посмотреть этим фактам в лицо. Выяснить и понять, почему он так поступал, чтобы как-то пережить это.
      Питер был краеугольным камнем, на котором она выстроила фундамент своей взрослой жизни. Дженни не встречала более умного и надежного человека. Кроме всего прочего, муж верил в ее талант художника и все время подстегивал в ней желание писать и выставлять свои картины. Он делал это даже в ущерб собственной мечте вернуться когда-нибудь на землю своих предков. К сожалению, Питер слишком много работал в своем банке, чтобы оставалось время мечтать о чем-то еще. Так, по крайней мере, Дженни думала раньше.
      Но в его завещании обнаружилось нечто совсем другое. И это настолько не вязалось с образом человека, которого она знала и любила, что просто пугало…
      Дженни тяжело вздохнула. Хотела бы она теперь, чтобы они не были так заняты оба, чтобы у них оставалось больше времени для общения. Может быть, тогда Питер рассказал бы ей все о том огромном количестве денег, которое он накопил на своем текущем счете в банке. Как бы ей хотелось, чтобы это было их совместным решением – копить деньги! Потому что зачем они ей, если она понятия не имеет, как и на что он их накопил, и они теперь не могут потратить их вместе?..
      Дженни посмотрела на часы и заторопилась – пора было идти в контору.
      Адвокатская контора «Уэйнрайт, Доббс и Стил» располагалась в викторианском особняке внушительных размеров с замшелыми от времени наружными стенами. Она помедлила немного и, набрав в легкие побольше воздуха, приоткрыла тяжелую дверь.
      В холле было сумрачно и уныло. Массивные люстры еще не были включены, а яркое австралийское солнце с трудом пробивалось в окна через просветы между окружающими зданиями. Но мраморные полы и каменные колонны давали немного прохлады, которая была приятной после уличной жары.
      – Дженнифер?
      Джон Уэйнрайт был маленьким, круглым, лысым англичанином с очками без оправы, которые постоянно съезжали на середину неожиданно тонкого длинного носа. Рука, которую он протянул Дженни, была мягкой, как у женщины, с пухлыми пальцами без колец и с ухоженными ногтями. Он многие годы был адвокатом семьи Питера, но сама Дженни никогда с ним не сталкивалась до чтения завещания полгода назад.
      Она прошла вслед за ним в унылую контору и села в высокое кожаное кресло с полироваными ручками. Сердце вдруг тревожно забилось. Дженни захотелось встать и убежать. Она не желала ничего слышать, ничего знать о тайнах Питера! Но было ясно: если она сейчас убежит, ей придется вернуться еще раз. Она просто не сможет жить, если не разберется, почему Пит так поступал.
      – Простите, что я был так настойчив, дорогая. Все это, наверное, очень расстраивает… – Адвокат нервным жестом протер очки белоснежным платком, серые близорукие глаза с сочувствием смотрели на нее. – Но я должен удостовериться, что вы правильно понимаете содержание завещания Питера. К тому же прибавились новые пункты, вступившие в силу после того, как вам исполнилось двадцать пять лет.
      Дженни уставилась на серый в полоску костюм и безукоризненный галстук. Только англичанин мог носить костюм в разгар австралийского лета!
      Сама она чувствовала, что ее льняное платье уже прилипло к спине.
      – Я вас внимательно слушаю. – Дженни выдавила из себя вежливую улыбку и судорожно сжала руки на коленях.
      Водрузив очки на переносицу, адвокат достал папку с документами и развязал алую ленточку.
      – Как я уже говорил вам до этого, ваш муж составил завещание два года назад, вскоре после рождения сына. Позднее к нему были добавлены несколько пунктов на случай непредвиденного несчастья, но основное содержание осталось прежним.
      Перед Дженни вдруг отчетливо всплыло лицо полицейского в дверях их дома в то страшное утро. Она вспомнила заключение врачей. Закупорка сосудов… Это за одно мгновение уничтожило ее семью и все счастливое прошлое. От него остались только покореженные обломки машины возле бетонного ограждения набережной рядом с поворотом на шоссе.
      Дженни до сих пор не понимала, как она могла ничего не почувствовать до приезда полиции? «Разве так бывает? – спрашивала она себя в тысячный раз. – Как могла мать не почувствовать смерть своего ребенка? Как могла жена интуитивно не чувствовать, что с мужем что-то случилось?»
      – Как вы уже знаете, – продолжал между тем адвокат, – Питер провел ряд удачных операций, вложив деньги в надежные инвестиции и страховки…
      – Как раз этого я никак не могу понять, – прервала его Дженни. – Питер работал в банке и владел несколькими акциями, но, кроме дома, который был заложен, и доли в галерее, у нас совсем не было средств. Мы даже покупали продукты на оптовых рынках, так как это дешевле! Откуда же он брал деньги на эти операции?
      – Закладная на дом выкуплена, галерея полностью перешла к вам и Диане, – заявил адвокат с такой гордостью, как будто в этом была его заслуга. – Что касается капитала, с которым Питер вышел на биржу, он был накоплен путем выгодных операций с недвижимостью. Он скупал и продавал дома, получая хорошую прибыль.
      Дженни вспомнила длинный список недвижимости, который вошел в ее наследство. Оказалось, что Питер был владельцем большого количества домов на северном побережье, цены на которые все время росли. Скупать их дешево и продавать, когда цены вырастут, наверное, действительно выгодно. Только она никак не могла понять:
      – Но у него должны же были быть деньги на первую покупку?
      – Разумеется. – Уэйнрайт заглянул в бумаги. – Питер сделал заем, взяв в качестве гаранта вашу закладную на дом в Палм-Бич. Затем, выгодно купив и продав несколько домов, он вернул его, а остальную прибыль пустил в дело.
      Дженни вспомнила годы жестокой экономии, когда они считали каждую копейку, чтобы своевременно оплачивать счета, и тяжело вздохнула.
      – Он никогда не рассказывал мне об этом, – прошептала она.
      – Думаю, он просто не хотел обременять вас финансовой стороной жизни, – сказал адвокат с покровительственной улыбкой.
      Дженни холодно посмотрела на него и решила сменить тему:
      – А что за дело с моим днем рождения?
      Джон Уэйнрайт покопался в папке и достал еще одну бумагу.
      – Это специальная дарственная Питера на недвижимость лично для вас. Он хотел подарить ее вам на день рождения.
      Дженни удивленно подняла брови, хотя, казалось, ее уже ничто не могло удивить.
      – И что же это?
      – Право на владение большой овцеводческой фермой вместе с домом, – торжественно произнес Уэйнрайт.
      Его слова как громом поразили Дженни. Она выпрямилась и долго сидела молча.
      – Ничего не понимаю, – прошептала она наконец. – Может быть, вы объясните мне?..
      – Насколько мне было известно, Питера всегда тянуло к земле. Эта ферма была покинута владельцами несколько лет тому назад. Ваш муж видел в ней шанс воплотить свою мечту, которую вы с ним, надеюсь, разделяли, и купил ее на ваше имя. – Он улыбнулся. – Питер очень радовался и волновался по этому поводу. Это должно было стать сюрпризом для вас. Я помогал ему уладить формальности и подготовить бумаги, а также нанял управляющего, который должен был поддерживать там порядок, пока вы с Питером не переедете.
      Дженни отчаянно пыталась привести мысли в порядок, и постепенно факты, как в головоломке, начинали занимать свои места. Питер говорил ей, что свой следующий день рождения она не забудет никогда. А в последнее Рождество подарил медальон, который она теперь никогда не снимала, таинственно добавив, что он связан с будущим сюрпризом, который ее ожидает. Но такое она не могла бы себе вообразить даже в самых невероятных снах. Как бы то ни было, все это опоздало на целую жизнь. Она не сможет претворить мечту Питера в жизнь – ей одной ничего не нужно и не о чем больше мечтать…
      – Расскажите мне об этом месте, – попросила она скорее из вежливости. – Где оно находится?
      – На северо-западе Нового Южного Уэльса. Это очень далеко, и, судя по всему, туда вообще трудно добраться. Название места – Чуринга. С языка аборигенов, как меня проинформировали, оно переводится как «Волшебное место» или «Талисман».
      – Но откуда он узнал об этой ферме? Что надоумило его купить ее? Почему он решил, что именно она станет тем местом, в котором сбудется его мечта?
      Джон Уэйнрайт долго изучающе смотрел на нее, и, когда наконец заговорил, Дженни показалось, что он что-то скрывает.
      – Получилось так, что прежние владельцы Чуринги оставили ее на попечение нашей фирмы с просьбой найти покупателей. Питер просто оказался в нужный момент в нужном месте. – Уэйнрайт улыбнулся. – Он носом чуял прибыль, если она где-то была! А Чуринга – весьма лакомый кусочек.
      В конторе воцарилось напряженное молчание. Дженни просто не знала, что сказать. В тишине тиканье часов казалось оглушительным.
      – Понимаю, у вас шок, Дженнифер, слишком неожиданно это свалилось на вас. Приношу свои извинения, что не сообщил вам об этом раньше, но моя обязанность – точно выполнить волю Питера. Думаю, вам надо спокойно все обдумать и повидаться со мной недельки через три, когда вы твердо решите, что делать с вашим наследством. Мы в любом случае вам поможем. Я знаю некоторых клиентов, которые с удовольствием вложат в Чурингу свои деньги, если она будет выставлена на продажу. Цены на шерсть сейчас поднялись, а Чуринга – процветающая ферма.
      Дженни испытывала сильное желание покончить со всем этим раз и навсегда. Но продать ферму, с которой Питер связывал столько надежд, даже не посмотрев на нее, она была не в состоянии. Уэйнрайт прав, ей надо все обдумать.
      Адвокат достал из кармашка жилета часы, деликатно намекая, что встреча затянулась.
      – Я бы посоветовал вам продать Чурингу, Дженнифер, – сказал он. – Такие отдаленные дикие места не для молодых женщин – во всяком случае, не для тех, кто привык к городу.
      Он выразительно опустил глаза на ноги Дженни в изящных босоножках на шпильках, затем перевел взгляд на элегантное модное платье.
      – Знаете, это был мир сильных мужчин, когда в Австралию только завезли овец и стали отвоевывать земли под пастбища. Думаю, вы об этом читали и без меня понимаете, какие там условия.
      Дженни чуть не расхохоталась. Детство в Даджарре и Валуне метит людей на всю жизнь.
      – Я подумаю об этом, – пробормотала она.
      Дженни безропотно поставила свою подпись в тех местах, куда тыкал ухоженный ноготь. Она действовала автоматически, чувствуя, что близка к обмороку. Ей надо было срочно выбраться на воздух из этого кошмарного, душного места и увидеть солнечный свет.
      – Я свяжусь с вами через три недели, чтобы договориться о дате нашей следующей встречи, – чопорно произнес адвокат. – К тому времени, возможно, вы примете решение, как поступить с Чурингой, и мы тут же уладим все формальности.
      Дженни поспешно попрощалась и, оказавшись на улице, с наслаждением вдохнула раскаленный воздух. По дороге домой она пыталась представить себе эту загадочную Чурингу. Скорее всего, это обычная овцеводческая ферма, каких тысячи в Австралии, но для нее она уже стала особенным местом. Потому что его выбрал Питер. «Чуринга», – тихо произнесла она про себя. Таинственное слово! Что-то в нем есть первозданное, магическое. Смутное предчувствие шевельнулось в душе, заставив ее вздрогнуть, она машинально дотронулась до медальона на груди. «Волшебное место» – так, кажется, переводится это слово? К сожалению, в реальном мире волшебства не существует. Чуринга не сможет вернуть ей ни Питера, ни Бена, но, может быть, это место на краю земли поможет ей осознать потерю до конца и даст силы как-то жить дальше?..
      Как только Дженни торопливо вошла в галерею, Диана поняла, что с ней что-то случилось. Она повернулась к Энди, который лениво смахивал метелкой пыль с одной из скульптур.
      – Можешь быть свободным. На сегодня все. Работа закончена.
      Хитрые глазки Энди задержались на лице Дженни, затем уставились на Диану.
      – Все понятно, снова женские секреты. Не волнуйтесь, я всегда знаю, когда мешаю. Так что счастливо оставаться!
      Дженни дождалась, пока он скроется в подсобке, и схватила Диану за руку.
      Ее бил нервный озноб, но глаза на бледном лице возбужденно горели.
      – Никогда не догадаешься, что сейчас произошло! – торопливо заговорила она, но Диана приложила палец к губам:
      – Тише, стены тоже имеют уши.
      В этот момент Энди вышел из подсобки с накинутым на плечи пиджаком. Розовая рубашка и модные брюки были как всегда безукоризненны, золотой медальон поблескивал на загорелой груди, в глазах пряталось любопытство.
      – До свидания, Энди, – хором произнесли девушки.
      Обиженно скривив губы, юноша пожал плечами и вышел из галереи, сильно хлопнув дверью. Слышно было, как он стремительно сбегает по лестнице вниз. Диана посмотрела на Дженни и прыснула.
      – Господи, он невыносим! Хуже, чем старая нянька, которая везде сует свой нос.
      – Поскольку у нас с тобой не было нянек, не знаю, – пробормотала Дженни. – Ох, Ди, мне так много всего надо решить…
      Диана устало вздохнула, увидев, что подруга вытащила из сумки какие-то бумаги.
      – Завещание Пита? Я думала, с этим покончено.
      – Я тоже так думала, но сегодня кое-что изменилось.
      Девушки прошли в подсобку и уселись на толстые марокканские циновки на полу. Диана налила по бокалу вина и, прикурив очередную сигарету, повернулась к подруге. Полгода назад Дженни ничего не рассказала ей о завещании, а она из деликатности не расспрашивала.
      – Что тебя так расстроило, Джен? Он не оставил ничего, кроме долгов?
      Зная Пита, предположить такое было трудно: Диана никогда не видела более организованного и предусмотрительного человека. Но никто не знает, что может случиться, когда за дело берутся юристы. От денег в два счета может ничего не остаться.
      Дженни покачала головой и улыбнулась. Достав пару документов из папки, она протянула их подруге.
      – Прочти это, потом поговорим.
      Диана закатала рукава простой блузки и, взяв в руки бумаги, углубилась в юридическую абракадабру. Однако когда смысл прочитанного начал до нее доходить, рот ее непроизвольно приоткрылся от удивления.
      – Черт возьми, Джен, если бы я знала, что Пит так в этом разбирается, я была бы сейчас намного богаче! Последние сделки просто великолепны!
      – Я и не знала, что ты играешь на бирже. С каких это пор?
      – С тех пор, как была продана моя первая скульптура. Ты помнишь, я жила тогда с маклером.
      – Вот странно, правда? – Дженни вдруг истерически расхохоталась и покачала головой. – Живешь и думаешь, что знаешь человека, но вот что-то случается – и он вдруг оказывается совсем не таким, как ты думала.
      Диана пожала плечами:
      – Я не рассказываю тебе всех подробностей своей интимной жизни, но это не значит, что у меня ее нет или что я от тебя что-то скрываю. – У Дианы не было никаких причин чувствовать себя виноватой перед подругой, и тем не менее она именно так себя чувствовала, а это раздражало.
      – Я не упрекаю тебя, Ди. Я просто констатирую факты. Я не знала, что вы с Питом играли на бирже. Я не знала, что у него есть счет в банке и мы с ним так богаты. И это сейчас больше всего меня убивает. Как он мог быть таким скрытным, когда я рассказывала ему абсолютно все? Почему мы считали каждую копейку, когда у него в банке было так много денег?
      Диана молчала. Она любила Питера Сандерса за его отношение к Дженни и маленькому Бену. Он был верным мужем – не то что этот распроклятый Дэвид с его крысиной моралью. Но в Питере всегда чувствовалась некоторая отчужденность, какой-то барьер, который она никогда не могла переступить.
      Впрочем, это делало его еще более интересным мужчиной.
      Она уже приготовилась выдать пару успокаивающих банальностей, но Дженни достала еще один документ и протянула ей.
      – А это что?
      – Подарок Пита к моему дню рождения, – ответила Дженни. – И я не знаю, что мне с ним теперь делать.
      Диана прочитала документ, и подруги долго сидели молча. Все это вместе было слишком неправдоподобно, и Диана понимала, почему Дженни так ошарашена. Наконец она кашлянула и закурила очередную сигарету.
      – Не понимаю, с чего ты так паникуешь. Теперь у тебя есть куча денег, собственный дом со студией и овцеводческая ферма в придачу. В чем проблема? Вспомни, ведь именно об этом ты всегда мечтала!
      – Просто у меня шок, и я никак не могу связать концы с концами. Я богата. Мы были богаты… Тогда почему, скажи на милость, я годами езжу на каком-то поддержанном драндулете? Почему Питер вкалывал все вечера и выходные сверхурочно? Почему мы никогда не ездили в отпуск, так и не купили новую мебель?.. – Дженни обернулась к подруге. Лицо ее было бледным, искаженным от боли, руки дрожали. – Я была замужем за незнакомцем, Ди! Он взял нашу закладную на дом, купил на нее акции, играл на бирже, покупал и продавал недвижимость, а я, как дура, ничего об этом не знала! Он купил мне ферму у черта на куличках! Какие еще его тайны выплывут наружу?
      Голос Дженни срывался на истеричный крик. Она в ярости схватила папку с документами и затрясла ею перед носом подруги. «Это хорошо, – подумала Диана. – Наконец-то! Джен вылезает из своего каменного мешка, в который как в нору заползла полгода назад».
      – Взгляни на этот чертов список последних покупок, Ди! – продолжала кричать Дженни. – Целый квартал домов с верандами на Сарри-Хилл, двухэтажный особняк в Кууги, еще один в Банди… Это же самые престижные районы Сиднея! Он покупал, придерживал, продавал, прибыль вкладывал в надежные акции, а я тем временем ломала себе голову, как оплатить последний счет за электричество!
      Диана на всякий случай выхватила папку с документами из трясущихся рук Дженни и спрятала за спиной.
      – Значит, твой муж был подпольным капиталистом. И умным мужчиной. Успокойся, Джен. Он поступал так, как считал нужным, пусть даже за твоей спиной. Но ведь о земле вы оба мечтали, разве нет?
      Гнев Дженни вдруг сразу выдохся, как будто лопнул воздушный шарик. Она вяло опустилась на подушку и достала пилку для ногтей.
      – Лучше закури. – Диана протянула ей пачку. – Твои ногти последние полгода просто в идеальном порядке.
      Дженни покачала головой:
      – Если я опять начну курить, я уже не брошу. Ногти безопасней сигарет. – Она попыталась улыбнуться и отпила глоток вина. – Прости, что накричала на тебя, но иногда мне кажется, Ди, что я потихоньку схожу с ума.
      – Художники все сумасшедшие, сама знаешь, – улыбнулась Диана. – Не волнуйся, детка, когда окончательно свихнешься, я тебе скажу. Вместе отправимся в психушку и станем богатыми пациентками-психопатками.
      Дженни засмеялась, и, хотя в этом смехе проскальзывали истеричные нотки, Диане было приятно его слышать после шести месяцев неестественного спокойствия подруги.
      – Ладно, а что ты собираешься делать с этой овцеводческой фермой?
      В ответ послышался усталый вздох, и Диана пожалела, что задала этот вопрос.
      – Не знаю. Сейчас за ней присматривает нанятый фирмой управляющий. Но Джон Уэйнрайт предлагает мне продать ее. – Дженни опустила голову, разглядывая ногти, и упавшие на лицо волосы не дали Диане разглядеть выражение ее лица. – Без Пита и Бена мне ничего не нужно. К тому же я совсем ничего не смыслю в овцах, и еще меньше – в управлении большой фермой.
      Диана заволновалась. Может, эта Чуринга – как раз то, что нужно Дженни, чтобы отвлечься от своего горя. Что-то, что сможет захватить ее целиком и вывести из затянувшегося шока.
      – Но мы ведь ухаживали за овцами в Валуне, и тебе нравилось их пасти. Ты носилась по пастбищам не хуже собак динго. Оставишь этого управляющего, если он толковый, и будешь жить, как белоручка, припеваючи!
      Дженни вздохнула:
      – Не знаю, Ди. Я думала поехать туда и посмотреть, но…
      – Никаких «но»! – решительно оборвала ее Диана: ей совсем не нравилась вялая нерешительность подруги. – Куда делось твое любопытство? Неужели тебе совсем не интересно посмотреть на то место, которое выбрал для вас Питер? Кроме того, тебе необходимо отвлечься от воспоминаний, встряхнуться немного. Воспринимай это как каникулы, как отпуск, наконец! Сколько лет ты не отдыхала и никуда не выезжала?
      – А как же выставка и заказ, который я не закончила?
      – Выставка прекрасно откроется без тебя. Всю подготовительную работу мы уже сделали, сама знаешь, и со всем остальным мы с Энди спокойно управимся вдвоем. А твой пейзаж почти закончен, не ври. – Диана глубоко затянулась сигаретой и добавила, увидев сомнение на лице подруги: – Ты должна поехать! Я уверена, Питер бы тоже этого хотел…
 
      Диана уговорила Дженни поужинать вместе в их любимом ресторане, который находился недалеко от галереи, в центре богемного района Сиднея. Разноцветные неоновые рекламы стремительно вспыхивали и гасли над головами, когда они шли к нему по вечерней улице, музыка вырывалась из баров и стриптиз-клубов. Но Дженни была не в том настроении, чтобы, как раньше, наслаждаться и впитывать в себя эту возбуждающую атмосферу. Огни реклам казались слишком кричащими, музыка слишком резкой, пестрая толпа на тротуаре раздражала. Поужинав без всякого аппетита и с трудом отговорившись от приглашения Дианы переночевать у нее, Дженни еще с час добиралась до Палм-Бича. Наконец она подъехала к дому.
      Как они были счастливы, когда смогли купить этот чудесный трехэтажный дом на крутом холме, над океаном! К тому времени, когда родился Бен, Палм-Бич неожиданно превратился в модный пригород, но даже толпы отдыхающих в выходные на пляже не могли заставить их переехать отсюда. Маленький Бен так любил играть на берегу и закатывал дикие истерики, когда подходило время возвращаться домой с пляжа.
      – Я бы стерпела сейчас любую его истерику, – прошептала Дженни, вставляя ключ в замок. – Как бы я хотела, господи, как бы я хотела этого…
      «Никакие силы не вернут его, – мрачно подумала она, захлопывая за собой дверь. – Диана права: каждое возвращение домой делает боль только острее. Может, действительно стоит уехать отсюда на время?»
      Дженни прошла в студию, не зажигая света, разделась и опустилась на старую продавленную тахту. Она спала здесь уже полгода, потому что не могла без содрогания смотреть на кровать в их семейной спальне. Без Пита она казалась огромной и пугающе пустой.
      Из открытого окна доносился шум прибоя, крики кукабурров, охраняющих по ночам свою территорию, раздавались в тишине, и Дженни наконец удалось немного расслабиться. Она позволила себе погрузиться в воспоминания о четырех счастливых годах семейной жизни. Мысленно она перебирала дорогие мгновения, навечно отпечатанные в памяти, как почтовые открытки с приветами из счастливых времен. Бен на песке, визжащий от восторга; прибой лижет его маленькие пальчики и пятки. Питер в смешных синих шортах в белый горох поправляет водосточную трубу после шторма, его загорелое тело, такое гладкое и желанное…
      Они познакомились на танцах вскоре после того, как подруги переехали в Сидней. Питер в то время уже работал в банке, но очень скучал по прежней жизни на ранчо. Это ранчо унаследовали два его старших брата, но Питера сильно тянуло к земле. Он был таким красивым и веселым, что Дженни влюбилась в него с первого взгляда. Их смешили одни и те же шутки, у них были одни и те же вкусы и общие интересы. Когда Питер с воодушевлением рассказывал, как исполнит свою заветную мечту и построит ранчо на собственной земле, Дженни заражалась его энтузиазмом, ей начинало казаться, что она тоже всегда мечтала об этом…
      Дженни свернулась калачиком на продавленной тахте. «Господи, как мне его не хватает!» – в который раз с тоской подумала она. Она скучала по его запаху, по теплому, сильному телу, по его улыбке, по тому, как он умел рассмешить ее. Скучала по его неожиданным поцелуям в шею, когда она стояла у плиты, по тем страстным ночам, которые они провели в большой постели. Но больше всего она скучала по разговорам с ним. Каждый вечер они делились друг с другом тем, что произошло за день. А как они восторгались тем, что Бен так быстро растет, как радовались всем его новым движениям и словечкам! Они оба так гордились своим замечательным сыном…
      И вдруг, впервые с того ужасного дня, из глаз Дженни покатились крупные слезы.
      За ними последовали громкие, разрывающие грудь рыдания, которые долго сотрясали хрупкую фигуру на тахте. Диана была права. Жизнь несправедлива. Дженни сознавала, что абсолютно ничего не может изменить в своей судьбе. Мечта о собственной семье умерла, как и все остальные детские мечты, которые они с Дианой напридумывали себе много лет назад в Даджарре. Но в глубине души Дженни помнила, что одну ее мечту Питер все же осуществил. Он не успел разделить ее с нею, но, возможно, подарил ей последний шанс начать новую жизнь и справиться с потерей. Она не имеет права не сделать попытки. Ради его памяти!
      Когда утром Дженни открыла глаза, солнце давно уже встало. Пыль кружилась в его лучах, отражаемых гранями хрустальных светильников высоко на стене. Голова болела, глаза опухли, но Дженни чувствовала себя спокойной и собранной. Впервые за полгода. Казалось, ночные слезы смыли стену тумана, которой Дженни отгородилась от страшной действительности в надежде спрятаться от потери. Теперь все встало на свои места, и она точно знала, что делать дальше.
      Она полежала немного, наслаждаясь новым ощущением, а потом взглядом нашла мольберт, на котором был натянут почти законченный пейзаж. Это был вид ранчо с фотографии, которую дал ей заказчик из Парраматты, – он хотел подарить жене в день рождения пейзаж того места, где она выросла.
      Дженни придирчиво рассматривала картину, отмечая недостатки и следы небрежных мазков, которые предстояло исправить. В последнее время ей не работалось, но сейчас, в это солнечное утро, она вдруг почувствовала знакомое нетерпение, которое всегда охватывало ее перед началом работы.
      Вскочив с тахты, Дженни решительно направилась к холсту. Сначала она закончит пейзаж, а затем будет планировать поездку в Чурингу.
      Она смешивала краски, когда на нее вдруг накатила волна дрожи от неясного предчувствия. Чуринга! Казалось, она манит к себе, торопит поскорее сменить холодную голубизну океана на горячие, красновато-желтые краски земли.
 
      Через три недели на тахте в студии сидела Диана, внимательно разглядывая почти готовую картину Дженни, и очень жалела, что ее нельзя забрать на выставку. Австралийцы сходят с ума от таких картин. В этом они настоящие патриоты. Им подавай настоящую Австралию – дикую и прекрасную! Хотя многие из них сами никогда не бывали дальше Голубых гор. А здесь, на картине Дженни, и дураку ясно, дышит зноем подлинная Австралия.
      Диана наклонилась вперед, чтобы поближе рассмотреть работу подруги. В ней было нечто новое, чего никогда раньше не замечала Диана. Казалось, Дженни вложила в этот необъятный пылающий мир все свои чувства. Ярость, боль, любовь! Как будто это ранчо на краю земли было ее собственным, потерянным навсегда, домом.
      – Думаю, это твоя лучшая работа за последнее время, – пробормотала Диана. – В ней видна твоя душа, детка.
      Дженни отступила от мольберта и, прищурившись, посмотрела на холст. На ней были старые, испачканные красками шорты и топ от бикини. Хвост на голове подпрыгивал, повторяя резкие, уверенные движения кисти в руке. Она была босиком, что позволяла себе только в присутствии Дианы. На шее висел медальон, подаренный Питом на Рождество.
      – Наверное, ты права, – ответила она. – Хотя я не очень люблю работать с фотографиями.
      Диана со страхом наблюдала за последними мазками Дженни. По опыту она знала, что это очень ответственный момент, когда можно или по-настоящему завершить работу, или все безнадежно испортить. Единственный судья – инстинкт самого художника.
      Наконец Дженни отошла от мольберта. Она долго изучала свою работу, а затем решительно сунула кисть в банку с растворителем и, распустив волосы, встряхнула головой.
      – Конец! – весело объявила она. – Теперь можно начинать строить дальнейшие планы.
      «Как здорово видеть ее такой воодушевленной!» – подумала Диана. Она была безумно рада, что Джен наконец вернулась к жизни.
      – Ты уверена, что не хочешь пожить здесь, пока я съезжу на ферму? – спросила Дженни.
      Диана покачала головой:
      – Конечно, не хочу, детка. Это все равно что угодить одной ногой в капкан, когда надо быть в полной боевой готовности. Скоро откроется выставка, и Руфус дал мне слово, что обязательно придет. Вот что меня сейчас больше всего волнует, ты же знаешь.
      – Но, надеюсь, он не тот человек, который тебе нужен? – фыркнула Дженни. – Все равно он скоро уедет в свою любимую Англию.
      Диана по привычке вылепила в уме фигуру Руфуса – художественного критика средних лет, обожающего рубашки кричащих расцветок в сочетании с еще более немыслимыми галстуками. Вспомнила его вызывающие манеры и снисходительный тон.
      – Надеюсь, что да, – скривилась Диана. – Он достал меня своими нравоучениями и рассуждениями о неотесанности австралийского искусства по сравнению с утонченным мастерством английской художественной школы.
      – Просто он пытается произвести на тебя впечатление. Да он просто пижонит, Ди!
      – Кто его знает? Но знаешь, я бы хотела, чтобы он поменьше давил на меня своей чертовой Англией. – Диана уставилась в окно; с пляжа доносилась веселая разноголосица на фоне последней песни «Битлз», звучащей из репродуктора. – Если честно, этот чертов англичанин мне очень нравится. Он умеет меня рассмешить, а это ведь много значит, правда?
      Дженни встревожилась. Она подошла к Диане и внимательно посмотрела ей в глаза.
      – Думаю, что да, – прошептала она. – Но дай мне слово, что ты не выскочишь за него замуж, пока меня не будет, Ди! Я не хочу, чтобы ты уехала, а он явно сходит по тебе с ума.
      – Ты действительно так считаешь? – К собственному удивлению, Диана вдруг разволновалась.
      – Конечно, – заверила ее Дженни. – Ну, хватит о нем. Пошли вниз, я приготовлю что-нибудь поесть, а потом ты поможешь мне продумать маршрут до Чуринги и заказать билеты. Я бы хотела быть во всеоружии для встречи с Джоном Уэйнрайтом.
      Диана смотрела в любимые фиолетовые глаза и радовалась, что подруга стала наконец сама собой. Кто знает, может, это путешествие будет началом новой жизни для нее?
 
      Джон Уэйнрайт был в том же костюме-тройке, а в его кабинете все так же не работал кондиционер. Единственной уступкой жаре был небольшой вентилятор на столе, который чуть колебал теплый спертый воздух.
      Дженни наблюдала, как адвокат аккуратно подравнивает папки на столе. Ему очень шел этот кабинет – обшитые деревянными панелями стены, массивные тома в кожаных переплетах на полках от пола до потолка. Маленький оплот старой Англии, как будто специально перенесенный сюда по приказу Королевского суда для сохранения законности в условиях непереносимой жары. Дженни тепло улыбнулась Уэйнрайту, получив в ответ такую же улыбку. Адвокат был явно дружелюбно настроен. Во всяком случае, глаза были не такими испуганными, как в прошлый раз.
      – Ну, дорогая, позвольте спросить – вы уже решили, что будете делать со своим подарком?
      Дженни молча кивнула. Ей было немного не по себе: ведь она практически признавала, что отныне Чуринга переходит полностью в ее собственность и под ее ответственность.
      – Да, – поспешила ответить она, чтобы больше не иметь лазеек для отступления. – Я решила принять Чурингу и уже готова выехать туда ненадолго.
      Адвокат нервно потер двойной подбородок над тугим воротничком. Он был явно потрясен.
      – Вы уверены, что хорошо все обдумали, Дженнифер? Это же очень далекий путь, а в такой глуши на дорогах встречаются весьма опасные типы. Я мог бы передвинуть свои дела и поехать с вами, дорогая, но на это уйдет не меньше недели, а то и двух…
      Дженни вздохнула. Меньше всего она нуждалась в компании этого забавного толстяка с маникюром на руках. Она представила его с зонтиком под мышкой, с котелком на голове, с тростью и кейсом в руках на грязной, размытой дождями дороге в буше и прикусила губу, чтобы не рассмеяться.
      – Спасибо, Джон, – сказала Дженни, улыбнувшись. – Вы очень добры, но я уже была в буше, и поверьте, вы сильно преувеличиваете опасности, которые поджидают там горожан. Люди там вполне цивилизованные, уверяю вас. Я уже купила билеты на поезд до Брокен-Хилла, оттуда рейсовым автобусом доберусь до Уэллаби-Флатс, а там найму машину, чтобы доехать до Чуринги.
      Потрясенный Джон Уэйнрайт смотрел на нее сквозь стекла очков.
      – Но, Дженнифер, Уэллаби-Флатс – не город. Это старый заброшенный рудник, где всего несколько развалюх, убогих лачуг и одна пивная при отеле, где собираются рудокопы, пастухи и стригали. Он находится у черта на куличках. Вы можете надолго там застрять, прежде чем вам удастся нанять кого-нибудь до Чуринги.
      Дженни пожала плечами:
      – Если бы вы связались с управляющим и договорились, чтобы меня кто-нибудь встретил в Уэллаби-Флатс, я была бы вам страшно признательна, Джон. Скажите ему, что я выезжаю завтра днем, в четыре часа.
      Он может считать ее дурочкой и упрямой ослицей, но решение принято, и никакие доводы уже не могут подействовать на нее.
      – Как вам будет угодно, – сухо сказал адвокат. Судя по тону, он явно был полон дурных предчувствий.
      – Джон, я не боюсь путешествовать одна в глубь континента. Я выросла в сиротском приюте в Даджарре и всю жизнь сама заботилась о себе. Я уже сталкивалась в жизни с грубыми работягами, когда жила на овцеводческой ферме в Квинсленде. Да, они тяжело работали и много пили, но они не обижали меня. Они такие же люди, как мы с вами. Поверьте мне, Джон, жить в городе для женщины куда более опасно, чем в буше. – Она помолчала немного, чтобы дать ему переварить ее слова. – Питер оставил мне Чурингу, чтобы я могла осуществить нашу общую мечту и вернуться в места, похожие на те, где выросла. Это часть меня, Джон, и мне нечего там бояться.
      Страстная речь Дженни, казалось, убедила Уэйнрайта.
      – Тогда я свяжусь с Чурингой и постараюсь договориться с Бретом Уилсоном, чтобы вас встретили. Подождите немного, я попробую дозвониться прямо сейчас.
      Адвокат кивнул Дженни и вышел, а вернулся только через три четверти часа. Он казался довольным собой и радостно потирал руки.
      – Я дозвонился до мистера Уилсона. Он пошлет кого-нибудь встретить вас ровно через три дня. Автобус приедет в Уэллаби-Флатс поздно вечером, поэтому он предлагает вам переночевать в отеле до утра. Он убедил меня, что это вполне приличное место для молодой женщины.
      – Большое вам спасибо за заботу, Джон. А также за помощь в организации моего путешествия.
      Дженни тепло улыбнулась Уэйнрайту и протянула руку. Рукопожатие Уэйрайта было крепким, но коротким.
      – Желаю вам самого наилучшего, Дженнифер. И позвольте сказать, что я восхищаюсь вашим мужеством. Помните, если вам что-нибудь понадобится, я всегда к вашим услугам. Где меня найти, вы знаете. Счастливого пути, дорогая.
      Уверенной походкой Дженни спустилась по лестнице и вышла из унылого особняка на солнечный свет и торопливо зашагала через парк к машине. Наконец-то все позади, и она может смело двигаться вперед, к неизвестному будущему!

      На Центральном вокзале, за несколько минут до отхода поезда, Дженни вдруг охватила паника. Она нервно вцепилась в руку Дианы.
      – Зачем я это делаю, Ди? Куда меня несет?! Я совсем не уверена, что поступаю правильно…
      Диана рассмеялась. Она резко выделялась из суетливой толпы горожан на перроне, которые торопились покинуть Сидней на уик-энд. В экзотическом кафтане из переливчатой парчи, ярко накрашенная и увешанная побрякушками, она выглядела как райская птица среди стаи серых пичуг. В основном публика была в шортах, майках, туристских ботинках и носках – так же, как и Дженни.
      – Ты все правильно делаешь, детка! И потом, ты же не обязана торчать там всю жизнь, если тебе не понравится. А я торжественно клянусь не устраивать диких оргий в твоем чистом гнездышке, пока ты в отъезде. – Диана обняла ее, развернула и слегка подтолкнула в сторону поезда. – Давай иди, подруга, пока я не расплакалась и не погубила свою боевую раскраску. Не трусь, все будет хорошо, Джен!
      Диана смешно вытаращила повлажневшие глаза, чтобы не растеклась тушь. Дженни нежно расцеловала подругу, поправила рюкзак на спине и решительно направилась к своему поезду. Уже в дверях она последний раз помахала Диане рукой и скрылась в вагоне.
      Поезд был пассажирский, но билеты оставались только в общий вагон. Это означало, что всю дорогу ей придется сидеть рядом с другими пассажирами. Однако Дженни с радостью согласилась: сейчас, после долгого затворничества, ее страшило одиночество.
      Когда поезд медленно тронулся, девушка почувствовала нервное возбуждение. Интересно, какой окажется Чуринга? Похожа ли она на места ее детства? И как она сейчас воспримет это суровое существование? Жизнь в большом городе со всеми удобствами, обилием воды, кондиционерами, магазинами и тенистыми парками, конечно, избаловала ее. Сможет ли она полюбить эту дикую красоту, как тогда, в детстве?
      Сидней плавно проплывал мимо окна, и Дженни пожалела, что Дианы нет рядом. Ей бы тоже не мешало отдохнуть. Два года после предательства Дэвида она работает как одержимая, создавая один шедевр за другим. И если бы не выставка, Дженни заставила бы ее поехать с собой.
      Окраины Сиднея закончились, поезд набирал скорость, углубляясь в Голубые горы. Потрясенной Дженни казалось, что перед ней перелистывают грандиозный альбом с великолепно написанными полотнами, от красоты которых захватывало дух.
      С крутых склонов срывались водопады, падая отвесно вниз в сине-зеленые долины; зубчатые скалы вдалеке выстраивались в бесконечную горную цепь, уходившую к горизонту. Дженни охватило чувство тихого благоговения перед этой величественной панорамой.
      Через несколько часов поезд медленно одолел перевал Хэви и остановился на несколько минут, чтобы забрать пассажиров с пыльной платформы Кондоболина. Дженни не уставала любоваться стадами овец, пасущимися на скудной земле с сухой, желтеющей травой. По сравнению с горами эта желто-красная вулканическая земля с редко разбросанными низкорослыми деревьями могла кому-то показаться скучной, но Дженни удивилась, сколько давно забытых чувств она пробуждала в ней. Стадо кенгуру стремительно промчалось мимо окон, вызвав восторженные крики английских туристов в вагоне, и Дженни вдруг почувствовала гордость. Пусть смотрят и восхищаются. Ее родина действительно прекрасна!
      Ночь опустилась внезапно, и Дженни вскоре заснула под ритмичный перестук колес: «Еду домой, еду домой, еду домой».
      На следующее утро ей казалось, что солнце нарочно раскаляет красную землю, ярко высвечивая перед ней каждую деталь. Дженни жадно всматривалась в окно, потягивая кофе. А земля, казалось, упорно сопротивляется беспощадному солнцу. Сколько суровой, дикой красоты заключалось в этом противоборстве. Какая сила и стойкость таились в этих деревьях с поникшими листьями и почти белесой корой. Они все равно росли, как бы ни пыталось солнце из года в год уничтожить их! Дженни чувствовала, что, как когда-то в детстве, страстно влюбляется в этот суровый мир подлинной Австралии.
      Еще один день и еще одна ночь. Поезд проехал по территории Национального заповедника, миновал гору Манаруи и озеро Ган. Дальше тянулись почти не заселенные земли – крохотные поселки, скудные пастбища, стоячие озера, молчаливые горы, сменяющие друг друга бесконечной кавалькадой. Наконец поезд замедлил ход, въезжая в оазис посреди пустыни, в котором был расположен Брокен-Хилл. Серебряный город, как его когда-то называли, раскинулся на берегах реки Дарлинг, которые радовали глаз густыми рощами и яркими цветами.
      Англичане дружно обсуждали достопримечательности Брокен-Хилла, которые стоит посмотреть. Хотела бы Дженни тоже их увидеть! Но ей нужно успеть на автобус, и она пообещала себе, что непременно осмотрит Брокен-Хилл как-нибудь в другой раз.
      С рюкзаком за спиной она поспешила к автобусной остановке. Брокен-Хилл был когда-то деревней, разросшейся со временем до размеров города. Старые жилые дома, построенные во времена разработки серебряных рудников, стояли вперемешку с новыми магазинами. Среди более современных построек разных стилей привлекали внимание величественный католический собор, Торговая палата и почта с башней, на которой висели огромные часы.
      Автобус уже стоял перед отелем «Принц Альберт», утопавшим в зелени. Дженни была разочарована: она так надеялась, что успеет снять номер, принять душ, переодеться и слегка перекусить. Но опаздывать на встречу с Бретом Уилсоном не хотелось.
      – Меня зовут Лес. Я водитель этой развалюхи. Забирайся и устраивайся поудобней, крошка. Там в холодильнике тебя ждет холодное пиво или кола, если ты еще не доросла до пива. Кидай деньги в жестянку у руля.
      Шофер подхватил ее рюкзак и открыл багажник. Он был одет в шорты, белую тенниску, ботинки и белые гольфы, аккуратно натянутые до колен. У него было приветливое загорелое лицо и пушистые темные усы.
      Дженни улыбнулась в ответ и забралась в салон. С холодной, запотевшей бутылкой пива в руках она пробиралась на свое место, кивая пассажирам. Проход между рядами высоких кресел был узким. В салоне было душно и полно мух. Она автоматически отгоняла их от лица жестом, таким же естественным для австралийцев, как и прищуренные глаза. Усевшись на место, Дженни с удовольствием глотнула холодное пиво. Ее возбуждение росло. Через восемь часов она будет в Уэллаби-Флатс, а завтра увидит Чурингу!
      Когда автобус тронулся, поднимая за собой тучу пыли, мухи куда-то пропали и в салоне загулял теплый ветерок, залетающий в открытые окна. Он не очень спасал от жары, но, несмотря на неудобства, Дженни все очень нравилось. Это была настоящая подлинная Австралия!
      Когда автобус наконец въехал в Уэллаби-Флатс, уже начинало смеркаться. Дженни вышла вместе с остальными пассажирами и немного размяла затекшие ноги. Слава богу, здесь было уже посвежее. Рубашка и шорты на ней были темными от пота, а посмотрев на помятые лица своих попутчиков, Дженни поняла, как выглядит сама. Но настроение у нее было приподнятое. Она почти доехала – до Чуринги осталось совсем немного.
      Вид отеля явно не соответствовал громкому названию «Королева Виктория», хотя, возможно, в былые времена он был хорош. Двухэтажное здание с широкой верандой под нависающим балконом давно нуждалось в покраске, железные резные решетки балкона во многих местах погнулись. Тяжелые ставни неровно свисали по краям высоких окон, проволочные сетки от насекомых были все в дырах. Несколько унылых лошадей у коновязи вяло отмахивались хвостами от мух и слепней, шеи их были опущены к длинной поилке. На широкой веранде было относительно прохладно. Скорее всего, это было самое популярное место встречи у местного населения. Вот и сейчас несколько мужчин сидели в креслах-качалках или просто на ступенях веранды. Они с любопытством разглядывали вновь прибывших из-под полей своих фетровых шляп, явно прослуживших хозяевам не один год.
      Дженни окинула группу профессиональным взглядом. Почти у всех были упрямые подбородки, задубевшие на свежем воздухе коричневые лица с выцветшими от солнца глазами, на которые годы тяжелого труда наложили свой отпечаток. «Почему я не взяла свои краски?» – с сожалением подумала она, поднимаясь по ступеням. Как было бы интересно написать их портреты!
      Дверь с веранды вела в просторное помещение, где у стойки стояли несколько мужчин с кружками пива в руках. Все с интересом обернулись к приезжим. Рубашки и молескиновые брюки посетителей были не первой свежести. Можно было догадаться, что все они завернули в пивную сразу после работы, чтобы промочить горло и перекинуться словечком с приятелями. Разговор с приходом незнакомцев, естественно, оборвался. Вентилятор под потолком медленно крутился, лишь слегка разгоняя спертый воздух. Деревянная стойка бара тянулась во всю длину зала. За стойкой стоял пожилой худощавый мужчина с орлиным носом – видимо, хозяин отеля. На нем были мешковатые брюки на подтяжках и джемпер неопределенного цвета, вытянутый на локтях. За его спиной высились ряды запыленных бутылок, старый радиоприемник, стоявший справа на стойке, немилосердно трещал.
      – Леди, прошу выйти из пивной, – скомандовал бармен, кивая головой на дверь в другом конце зала. – Там у нас для вас есть столовая, прошу!
      Дженни молча последовала за остальными женщинами в соседнее помещение. Чувствовать себя гражданином второго сорта было унизительно. В конце концов, уже семидесятые годы двадцатого века! Но она понимала, что спорить бесполезно, и послушно уселась в плетеное кресло за одним из столиков, швырнув свой рюкзак рядом на пол.
      Послышалась дробь острых каблучков, и в комнату вошла яркая блондинка. Видно было, что она только что подкрасила губы, но цвет алой помады мало подходил к розовым пластмассовым клипсам и оранжевой обтягивающей кофточке. Наряд дополняли несколько дешевых браслетов, болтавшихся на руках женщины. Ей было около тридцати, и Дженни прикинула, что она слишком молода, чтобы быть женой хозяина.
      Блондинка поинтересовалась, что они будут пить, и Дженни попросила чашку чая, решив, что сегодня выпила достаточно пива.
      – Правильно, ничто лучше чая не снимает усталость, – улыбнулась блондинка. – Меня зовут Лорейн. Как прошло путешествие?
      – Когда умоюсь и поем, будет совсем замечательно, спасибо, – улыбнулась Дженни. Аромат бараньего жаркого заставил ее сглотнуть и напомнил о том, что завтракала она слишком рано.
      Через несколько минут Лорейн принесла поднос, на котором дымились тарелки с мясом и овощами.
      – Скажите, мне не оставляли записку? – спросила Дженни, когда она поставила перед ней тарелку. – Меня должны встретить здесь.
      Подрисованные брови блондинки удивленно приподнялись.
      – А как ваше имя, дорогуша? Я сейчас посмотрю.
      – Дженни Сандерс, – ответила девушка.
      Неожиданно лицо Лорейн окаменело, улыбка погасла. Она злыми глазами уставилась на Дженни, окинула ее оценивающим взглядом и презрительно скривила губы.
      – Брет еще не приехал, – процедила она сквозь зубы.
      – Но мне должны были заказать номер.
      – Боже, не знаю, миссис Сандерс! У отца все переполнено сегодня: приехал автобус и свободных номеров нет.
      Дженни смотрела на наивно хлопающие ресницы и понимала, что Лорейн лжет. Но с чего вдруг?
      – Мистер Уилсон сообщил мне, что сделал заказ, – сказала она и протянула женщине смятую телеграмму. – Он прислал мне уведомление, что номер для меня оплачен.
      Пожав плечами, Лорейн взяла телеграмму, быстро взглянула на нее и сунула в карман передника.
      – Я выясню, сможет ли отец куда-нибудь пристроить вас. Но думаю, вам придется разделить с кем-то номер. – Она резко развернулась, с трудом удержав в руках поднос с пустыми стаканами, и вышла.
      – Это просто возмутительно! – воскликнула соседка Дженни по столу, полная пожилая женщина, одетая в тесноватое небесно-голубое ситцевое платье. В автобусе она сидела недалеко от Дженни, и та за долгую поездку успела узнать, что женщину зовут миссис Кин и что она едет куда-то на Север навестить внуков. – Если вы сделали заказ и оплатили номер, они обязаны держать его для вас!
      Все громко согласились, и Дженни стало неловко: ей совсем не хотелось оказаться в центре скандала.
      – Я надеюсь, все как-то устроится, – смущенно пробормотала она. – Давайте дождемся Лорейн и посмотрим, что она мне скажет.
      Пухлая рука миссис Кин накрыла руку Дженни. Она заговорщицки подмигнула, наклонилась к ней и прошептала:
      – Не волнуйтесь, милочка, вы переночуете в моем номере. Лорейн, очевидно, считает, что вы заритесь на ее мужчину – наверное, на этого Брета, который должен вас встретить.
      Дженни удивленно уставилась на нее. Господи, скорее всего, так оно и есть: ведь Лорейн была с ней приветлива, пока в разговоре не всплыло имя Уилсона. Но это же абсурд! Нужно было срочно прояснить ситуацию.
      – Здесь какая-то ошибка. Видите ли, мистер Уилсон является управляющим моей фермы, и я его никогда в жизни не видела. Не понимаю, как я могу быть угрозой для Лорейн, если даже незнакома с ним!
      Миссис Кин расхохоталась, повергнув Дженни в изумление.
      – Милочка, неужели вы не заметили откровенной ревности в глазах этой дамы, когда она осматривала вас? А что касается угрозы… Вы, очевидно, давно не смотрелись в зеркало, детка. Обязательно загляните в него сегодня же, хорошо? Я бы не поставила и пенни на то, что Лорейн удастся удержать вашего управляющего на крючке. Но мой вам совет: держите ухо востро с этой дамой. Она может доставить вам в будущем массу неприятностей.
      После такого совета толстушка продолжила энергично жевать баранину с картошкой, запивая еду пивом из большой кружки.
      Лорейн вошла в столовую, когда тарелки женщин уже опустели.
      – Свободных номеров в отеле сегодня нет, – злорадно сообщила она. – Так что я дам вам матрас, и вам придется переночевать у кого-нибудь на полу.
      Миссис Кин отправила в рот последний кусочек хлеба с подливкой и вытерла губы.
      – Не беспокойтесь, милочка! Я заказывала двухместный номер для себя и мужа, но он не смог поехать, поэтому Дженни будет спать на его кровати. Не стоит вам таскать матрас – а то надорветесь еще на такой жаре! А завтра вы вернете мне деньги за ее номер, которые были вам уплачены.
      Лорейн бросила на миссис Кин враждебный взгляд, но ничего не ответила и быстро вышла из столовой.
      Комната миссис Кин оказалась прямо над пивной. Она была тесной, голая лампа под потолком тускло освещала скудную обстановку – две узкие кровати, кресло и покосившийся низкий шкаф для одежды. Удобства были во дворе, в углу комнаты висел умывальник со старым эмалированным тазом под ним. В тазу были видны коричневые потеки от ржавой воды. Вентилятор под потолком гудел, но толку от него было мало.
      – Не похоже на «Ритц», да? – фыркнула миссис Кин, тяжело опускаясь на одну из кроватей. – Неважно. После автобуса любая постель кажется раем, правда?
      Дженни согласилась с этим и бросила свой рюкзак на другую кровать. Пока миссис Кин умывалась, она вышла на балкон подышать свежим воздухом. Опираясь на железные перила, она закинула голову и посмотрела на усыпанное звездами небо. Ночь была бархатисто-мягкая, Млечный Путь струился сверкающим потоком, обрываясь краями в чернильную темноту. Орион и Южный Крест ярко сверкали над уснувшей землей.
      «Как здесь прекрасно!» – подумала Дженни и улыбнулась, услышав хохоток кукабурра. Странно: она собиралась только знакомиться с этим новым для нее миром, но почему-то уже ощущала себя его неотъемлемой частью…

      Первые лучи солнца, проникшие в комнату сквозь щели ставен, коснулись лица Дженни, приятно согревая кожу. Она медленно выплывала из глубокого, освежающего сна. Впервые за долгие месяцы этой ночью она не видела снов о муже и сыне. Ей стало грустно. Казалось, что Пит и Бен уходят от нее, их образы тают, улетая легкой дымкой. Боль от потери постепенно притуплялась – время и расстояние делали свое дело.
      Она достала из-под подушки их фотографию и с болью всмотрелась в дорогие лица. Поцеловала и убрала в сумку. В ее памяти они навсегда останутся живыми!
      Миссис Кин громко всхрапнула, а потом вдруг с подушки приподнялась растрепанная голова. Заплывшие глаза были сонными.
      – Уже утро? – хрипло спросила она.
      – Да, солнце встает здесь рано, – ответила Дженни, расчесывая волосы щеткой.
      – Слишком рано, еще только пять утра, – проворчала миссис Кин и села, сладко потягиваясь. – Интересно, во сколько же у них здесь завтрак?
      Дженни собрала волосы на затылке и заколола их черепаховым гребнем. К тому времени, когда миссис Кин вернулась из туалета, она была уже умыта, одета и готова к выходу.
      Оказалось, что завтракают в «Королеве Виктории» тоже рано. Уже в семь часов в столовой было шумно и витали аппетитные запахи. Столы были аккуратно застелены клетчатыми клеенками и накрыты для завтрака. За ними сидели вчерашние пассажиры вместе с пастухами и стригалями, которые задержались в отеле на ночь.
      – Ку-у-у! – громкий призыв миссис Кин перекрыл шум столовой. – Сюда, милочка! Я заняла для вас место!
      Не успела Дженни добраться до него, как Лорейн молча водрузила на стол перед ней тарелки с бифштексом, яйцами и картошкой фри.
      – Я обычно так плотно не завтракаю, – ужаснулась Дженни. – Только кофе, пожалуйста.
      – У нас здесь кофе нет, но могу принести чаю. Это вам не Сидней, дорогуша, – буркнула Лорейн, забирая тарелки.
      Скоро она вернулась назад с маленьким чайником в руках и поставила его на стол, но не ушла, а, подбоченившись, молча смотрела на Дженни. В столовой воцарилась тишина. Все уставились на девушек. Миссис Кин рядом шумно перевела дыхание.
      – Слушай, почему бы тебе не убраться отсюда подальше? – наконец бросила Лорейн и, быстро повернувшись, выбежала из столовой.
      Дженни нервно рассмеялась, пряча неловкость. Ей было досадно, что она опять попала в такое нелепое положение.
      – И еще раз подвергнуть себя пытке в этом драндулете? Нет уж, спасибо! – громко сказала она, обращаясь в основном к затихшему залу.
      Все с облегчением рассмеялись ее шутке, и вскоре послышались обычные разговоры и звон посуды. Но Дженни знала, что неправильно начала здешнюю жизнь. В буше женщин очень мало, и глупо настраивать против себя первую же из них, с которой повстречалась.
      Миссис Кин через час уехала дальше на старом автобусе. Дженни помахала ей рукой и устроилась на веранде со своим альбомом. Ей не терпелось начать рисовать. Здесь было столько всего, что просилось на бумагу! Цвета были простыми, но любой из них, в зависимости от света и тени, создавал удивительно богатые сочетания красного, коричневого, оранжевого и желтого. Невозможно было передать это разнообразие карандашами и пастелью, и она снова жалела, что не взяла с собой холсты и краски.
      Дженни полностью погрузилась в работу, заполняя один лист за другим, когда вдруг на альбом упала тень.
      – Миссис Сандерс?
      Она не слышала, как он подошел, но его мягкий, протяжный голос не испугал ее. Дженни подняла голову и сразу погрузилась в большие серые глаза с зелеными и золотистыми крапинками, окаймленные длинными черными ресницами. Лицо под полями шляпы было загорелым и резко очерченным. Длинный прямой нос, чувственные губы с затаенной улыбкой в уголках, подбородок с ямкой посередине. На вид ему было около тридцати лет.
      – Я Брет Уилсон. Извините, что задержался, но на ферме сейчас много работы.
      – Добрый день, – выдавила она, переводя дыхание. Так этот высокий красавец – ее управляющий? Неудивительно, что Лорейн так охраняет свою собственность. – Меня зовут Дженни, – спохватилась она и протянула руку. – Рада наконец познакомиться с вами.
      Брет ответил на рукопожатие, но быстро убрал руку.
      – Предпочитаю называть вас миссис Сандерс. Здесь любят посплетничать, а вы – моя хозяйка, – сказал он.
      Дженни была озадачена. В Австралии крайне редко называли друг друга по фамилиям, даже своих работодателей. Но что-то в его взгляде удержало ее от дальнейшего разговора на эту тему.
      – Наверное, вы торопитесь обратно? Я постараюсь вас не задерживать…
      Брет покачал головой:
      – Не спешите. Мне бы еще хотелось выпить пару кружек пива. Хотите, пришлю одну и вам сюда? Лорейн принесет.
      Дженни пожала плечами:
      – Договорились, мистер Уилсон. Но не застревайте там надолго. Мне не терпится увидеть Чурингу!
      Он сдвинул шляпу на затылок и, усмехнувшись, произнес своим певучим голосом:
      – Не волнуйтесь, Чуринга никуда от вас не денется.
      Высокая статная фигура скрылась за дверью бара, а Дженни снова открыла свой альбом. Нужно уметь пользоваться каждым мгновением, даже если все идет не совсем так, как хотелось бы.
      Послышалась быстрая дробь каблучков по деревянному полу, и на веранде появилась Лорейн. Она была возбуждена, глаза сверкали.
      – Вот вы где! Ваше пиво, дорогуша. Брет передал, что немного задержится, – победно заявила она, и через мгновение дверь за ней со стуком захлопнулась.
      – Глупая корова! – буркнула Дженни.
      Пиво было таким же ледяным, как вчерашний взгляд Лорейн, – не то что сегодняшний огонь в глазах. Брету Уилсону лучше поторопиться! Она не собирается торчать тут целый день только потому, что у него, видите ли, свидание с официанткой. Пусть выпьет свои две кружки – и достаточно. Дольше она ждать не намерена – пойдет и вытащит его за шкирку!
      Но, допив пиво, Дженни немного успокоилась, к ней даже вернулось чувство юмора. Она вспомнила, как это бывало у них с Питом, когда они только поженились. Как они урывали каждую минутку, лишь бы побыть вдвоем, как ныряли в постель, не расстилая ее, потому что руки не могли оторваться друг от друга…
      Дженни вздохнула. Ей было так хорошо с Питом, что даже мысль о чьих-то чужих руках, о чужом запахе разбивала ей сердце, вызывая в душе яростное сопротивление. Она крепко сжала голову руками, возвращая себя в настоящее. Нет смысла думать о таких вещах. Только опять растравлять боль…
      Дженни осмотрелась. Ее внимание привлек старый рудокоп, сидевший в кресле-качалке в дальнем конце веранды. Карандаш художницы быстро забегал по бумаге, и она начисто забыла о Брете и Лорейн. Старик был прекрасной моделью – он почти не шевелился, уставившись вдаль. Шляпа была сдвинута далеко на затылок, поэтому весь профиль этого выразительного лица был хорошо виден.
      – И вправду похоже! Не знала, что вы умеете рисовать, миссис Сандерс.
      Лорейн широко улыбалась, и Дженни улыбнулась в ответ. Она решила, что это ветка мира, протянутая ей. Очевидно, Лорейн убедилась, что по-прежнему крепко держит Брета в своих руках и им с Дженни нечего делить.
      – Вы бы могли попытаться продавать свои работы в галерее в Брокен-Хилле, если хотите остаться здесь жить. Туристы любят такие вещи и хорошо раскупают их. Может, вам удастся подзаработать.
      Дженни хотела сказать, что ее работы уже довольно давно известны по всей Австралии и хорошо раскупаются, но сдержалась: Лорейн могла подумать, что ей хотят утереть нос.
      – Я рисовала, чтобы скоротать время, – просто сказала она.
      Лорейн, опираясь руками на спинку кресла, внимательно следила, как Дженни заканчивает рисунок.
      – Ну, вылитый старина Джо! – наконец воскликнула она с восхищением. – Даже нижняя губа оттопырена. У него всегда так бывает, когда он задумается.
      Дженни вырвала лист с портретом из альбома и протянула Лорейн.
      – Раз вы так считаете, тогда он ваш, Лорейн. Примите от меня в подарок.
      Глаза официантки полезли на лоб от удивления.
      – Вы серьезно? Ох, спасибочки! – воскликнула она, и внезапно ее щеки стали стремительно краснеть. – Извините меня… ой, ну вы знаете, за что… Обычно я так себя не веду. Знаете, тут так мало женщин вокруг, что стыдно бы было нам ссориться. – Она несмело протянула Дженни руку, с надеждой глядя ей в глаза. – Ну что, мир?
      Дженни решительно пожала руку и кивнула, хотя в душе немного сомневалась в искренности Лорейн. Но та, казалось, была довольна и вернулась к рисунку.
      – А можно мне показать его Джо? Он обалдеет от удивления!
      – Конечно, почему бы нет? – улыбнулась Дженни.
      – Я угощу вас за это пивом. Брет скоро выйдет.
      Лорейн подхватила пустую кружку с пола и поспешила к старому Джо с портретом в другой руке. Старик посмотрел на него и рассмеялся. Потом весело посмотрел в сторону Дженни.
      – Потрясающе, миссис. Лучше, чем в зеркале! – И он приподнял в знак приветствия пустую кружку.
      Дженни поняла намек.
      – Лорейн, я угощаю! Джо заслужил кружечку за то, что был такой терпеливой моделью.
 
      Когда Брет вышел из бара на веранду, миссис Сандерс сидела рядом со старым Джо и слушала его бесконечные истории о добыче опалов. Она не заметила его появления, и Брет немного помедлил, изучая ее.
      Она оказалась намного моложе, чем он ожидал, – и к тому же настоящей красавицей! Чего стоили хотя бы эти густые золотисто-каштановые волосы и длинные загорелые ноги манекенщицы. Мистер Уэйнрайт просто сказал ему, что она вдова хозяина, ничем не подготовив к такому сюрпризу. Но больше всего Брета поразили ее глаза. Когда она подняла их, он просто застыл, глядя, как они меняются от темно-фиолетового до бледно-аметистового цвета.
      Брет приподнял шляпу и вытер со лба пот. Эта женщина выглядела слишком хрупкой для Чуринги, и он подумал, что она, наверное, выдержит недельки две и укатит в свой Сидней. Лорейн права: все они одинаковые, эти горожанки. Сначала делятся с вами великими идеями о жизни в буше, а как дойдет до дела, то быстренько смываются. Как же! Ведь они жить не могут без водопровода, газа и магазинов. А наводнения и засухи их просто доводят до истерики. Скатертью дорожка! Он не собирается выполнять идиотские указания капризной дамочки, которая не может отличить овечью задницу от головы.
      Однако, пока Бред наблюдал, как она с увлечением о чем-то рассказывает старику Джо, его мнение о ней стало постепенно меняться. Глядя на эту женщину, никто бы не мог сказать, что она недавно пережила страшную трагедию, о которой он знал со слов Уэйнрайта. Но и на бездушную эгоистку с такими глазами она явно не тянула. Значит, она спрятала боль глубоко внутри и крепко держала себя в руках, оставаясь внешне спокойной. А на это требуются сила и мужество, уж он-то знает! Кроме того, она не побоялась одна приехать в такую глушь, и, похоже, ее это нисколько не смущает. Она чувствует себя здесь как дома, хотя среди этой убогой обстановки похожа на экзотическую птицу из тех, что обитают в буше. Так что, возможно, эта женщина сделана из более прочного материала, чем ему показалось вначале…
      Дженни чуть повернула голову, их глаза встретились, и Брет вдруг почувствовал, как земля куда-то ухнула. В панике он сдернул с себя шляпу, потом снова водрузил на голову. «Она – моя хозяйка! От нее теперь зависит вся моя жизнь, – объяснял он себе свое волнение. – Если она возненавидит Чурингу, то, возможно, продаст ее. А если она останется… Все может очень осложниться и запутаться».
      – Одну минутку, мистер Уилсон. Джо как раз заканчивает свою историю…
      Брет заметил, как опять в тени веранды цвет ее глаз сгустился до темно-фиолетового. И еще отметил, с какой легкостью она играет в его игру, – он сам любил иронию и хорошо умел ею пользоваться. Ему захотелось послать ее к черту и уйти к машине, чтобы подождать там. Но истории Джо были легендарными, и это могло продолжаться до бесконечности. Вздохнув, Брет оперся на перила и закурил сигарету.
      Наконец свершилось чудо, и старик Джо закруглился. Дженни встала, и Брет снова поразился длине и красоте ее ног, но быстро отвел глаза. «Держи себя в руках, Брет Уилсон, прекрати грезить, как лунатик», – оборвал он себя.
      – Пока, Джо! Еще увидимся, – попрощался он и подхватил ее вещи. – Пора отправляться. Нам далеко ехать.
      Брет слышал ее шаги у себя за спиной на веранде и на лестнице, но не оборачивался и молчал. Он вообще не любил говорить зря и сильно сомневался, что эта женщина может сказать что-то интересное для него.
      Они вышли на задний двор отеля и подошли к потрепанному грузовичку. Брет подсадил Дженни, спрятал ее рюкзак за сиденье, затем загрузил ящики с провизией, которые уже поставила рядом с кузовом Лорейн. Уехать незаметно не удалось – Лорейн, видимо, следила за двором из окна, потому что тут же появилась у машины. Брет поморщился: того и гляди ляпнет какую-нибудь глупость! В последнее время Лорейн что-то слишком многого требует от него. «Что вообще происходит в головах у женщин? – мрачно подумал он. – Стоит пару раз им улыбнуться или приятно провести время в их компании, как они уже считают, что мужчина со всеми потрохами принадлежит им».
      Брет быстро залез в грузовик и захлопнул дверь, но лицо Лорейн тут же появилось в открытом окне с его стороны. Запах приторных духов быстро заполнил кабину.
      – Пока, Брет! Надеюсь, скоро увидимся, – сказала она, улыбаясь во весь рот. – Не забудь, что ты обещал взять меня с собой на скачки.
      – Ладно. Увидимся! – поспешил ответить Брет и выжал стартер.
      Еще минута, и эта безумная женщина начнет приставать к нему со своими поцелуями на глазах у миссис Сандерс! У Лорейн слишком собственническая натура, черт возьми. Нет, чем скорее он уберется в Чурингу, тем лучше. С животными куда легче сладить, чем с женщинами!
      Дженни бесстрастно наблюдала эту сцену со стороны. Бедной Лорейн, наверное, пришлось изрядно потрудиться, чтобы заполучить этого угрюмого типа. Неужели все бушмены держатся так же высокомерно, когда приезжают к своим женщинам? Она задумалась. А может, Брет просто стесняется перед ней? Вполне возможно. Лорейн слишком навязывалась ему, когда рядом сидел его новый хозяин, к тому же женщина. Конечно, он неловко себя чувствовал.
      Она посмотрела в окно, и проплывающий пейзаж настолько захватил ее, что она надолго забыла об отношениях этой пары. По обеим сторонам дороги высились ржавого цвета башнеподобные термитники. В летний сезон дорога проходила по серому пересохшему руслу реки, и грузовик подбрасывало и трясло. Причудливые карликовые деревья с почти белой корой и зелеными поникшими листьями оживляли вид охристой земли. Небо было немыслимо голубым и бездонным.
      «Как-нибудь днем я обязательно возьму грузовик и приеду сюда рисовать, – пообещала себе Дженни. – Но до этого надо связаться с Дианой и попросить переслать сюда холсты и краски».
      Они ехали в полной тишине, нарушаемой только гулом мотора и чирканьем спички, когда Брет иногда закуривал сигарету. Дженни это даже нравилось: позволяло полностью раствориться в том, что видишь и слышишь. Молчаливый водитель не отвлекал и не мешал восприятию этого удивительного мира.
      Стаи экзотических птиц, которых вспугивал шум машины, кружились над деревьями, их ядовито-яркое оперение загоралось немыслимыми сочетаниями на фоне голубого неба. Хохот кукабурров, щелканье, свист, щебетанье сливались в удивительную симфонию.
      Они проехали уже почти девять часов, когда Дженни увидела на горизонте неровную линию чайных деревьев у подножия высокого, со срезанной вершиной, купола горы.
      – Это Тджуринга, – бросил Брет. – У аборигенов она считается священной. Отсюда происходит название фермы, в переводе это значит «амулет».
      Дженни вцепилась в дверцу, так машину сильно подбросило на кочке.
      – А когда будет виден дом? – взволнованно спросила она.
      Брет криво усмехнулся:
      – До него еще полтора часа езды. Вон те деревья – граница фермы, оттуда нам останется проехать еще пятьдесят миль.
      – Ничего себе площадь! Пятьдесят миль от границы до дома!
      – Всего лишь сто шестьдесят тысяч акров. По здешним понятиям это не очень много, – безразлично бросил он.
      Дженни пожалела, что так рассеянно слушала Джона Уэйнрайта. Он наверняка все это сообщил ей, но она была тогда в таком шоке, что пропустила все мимо ушей.
      – Джон Уэйнрайт говорил мне, что нанял вас на работу два года назад. А где вы работали до этого, мистер Уилсон?
      – Здесь же, в Чуринге. Мы с женой приехали в эти места давно. Как раз на Рождество было ровно десять лет. Мы помогали бывшему управляющему, который два года назад вышел на пенсию. Тогда банк предложил это место мне.
      Дженни смотрела на него в изумлении. Она почему-то была уверена, что он холостяк. Тогда какого черта он путается с Лорейн? Неудивительно, что он так нервничал при отъезде. Дженни откинулась на сиденье и уставилась в окно. Да, этот тихий омут наверняка глубже, чем она могла себе представить. Интересно будет посмотреть на его жену.
      – Вон ваш дом, впереди, – сказал наконец Брет.
      Дженни уловила волнение в его голосе и посмотрела вперед. На фоне высоких эвкалиптов впереди стоял невысокий дом, и она вдруг почувствовала, что тоже волнуется.
      Это был старый квинслендский дом, построенный из крупных бревен и покрытый рифленой железной крышей с кирпичной трубой. С южной стороны он утопал в тени громадных перечных деревьев. Широкая веранда опоясывала дом по всей ширине, ее перила были увиты кустами бугенвиллеи. Выгон на лужайке перед домом был сочного зеленого цвета, что резко контрастировало с желтовато-красной сухой землей двора.
      – Лужайка поливается из скважины, – сказал Брет, заглушая мотор. – Но нам еще повезло: Чуринга никогда при мне не страдала по-настоящему от нехватки воды. Хотя, говорят, во время войны здесь десять лет была засуха.
      Дженни спрыгнула с грузовика и поморщилась. Ноги затекли, все тело болело – они ехали сегодня больше десяти часов. Жара не спадала, и она позавидовала лошадям, пасущимся на выгоне: они были в тени.
      – А что в этих зданиях? – спросила Дженни. По сравнению с небольшим двором Валуны огромный хозяйственный двор Чуринги казался маленьким городом.
      – Вон там – общежитие для овчаров, за ним общая столовая с кухней. Большой барак дальше – для стригалей, поменьше, рядом, – для подсобных рабочих. Скотный двор и лесопилка – во дворе за ними, – рассказывал Брет, показывая рукой на здания. – Вон то большое помещение – стригальня. Мы нанимаем теперь до двадцати стригалей одновременно. Там дальше – овчарня с загонами, следующая дверь – псарня с питомником для щенков. Ну а еще дальше – птичник, свинарник, скотный двор с хлевом… У каждого здания – свой генератор.
      – Я никогда не думала, что можно жить таким независимым и самостоятельным хозяйством! – воскликнула Дженни. – Это удивительно!
      Брет сдвинул шляпу на затылок.
      – Мы можем производить все основные продукты самостоятельно, – хрипло сказал он, скрывая волнение, но гордость в глазах скрыть не удалось. – И пользуемся услугами железной дороги только для доставки бакалеи, бензина и керосина. Сельскохозяйственную технику можно сейчас выписывать с доставкой по каталогу, но, к счастью, у нашего механика золотые руки, и он пока держит всю технику в рабочем состоянии. Сарай вон там, справа, – как раз его мастерская. Там же рядом находится амбар для зерна, а дальше, в самом конце, столярная мастерская.
      Дженни молчала, подавленная размерами своей собственности. Тон Брета вдруг стал серьезным:
      – Вон в тех цистернах за домом, миссис Сандерс, вода только для питья. Для мытья и домашних нужд воду набирают из реки за теми ивами, – сказал он, показывая на запад от лужайки перед домом.
      Дженни решила, что пришло время его удивить.
      – Я жила раньше на маленькой, затерянной в буше ферме, мистер Уилсон. И знаю, насколько драгоценной может быть вода в таких местах.
      Брет посмотрел на нее с интересом, но продолжил свой монолог: казалось, что он жаждет выговориться.
      – Когда река выходит из берегов, двор оказывается затопленным водой. Вот почему все строения на приподнятом фундаменте. А на кирпичном – из-за термитов.
      – Неудивительно, что вы любите это место, – выпалила Дженни. – Оно ошеломляет!
      – Эти места могут быть беспощадными, – бесстрастно произнес Брет. – Не стоит смотреть на них сквозь розовые очки, миссис Сандерс.
      Дженни поняла – бесполезно! Что бы она ни сказала и ни сделала, его мнение о ней не изменится никогда. Она для него лишь глупая, восторженная горожанка, которая приехала, сама не зная зачем, и будет только мешаться под ногами. Поэтому она промолчала и молча наблюдала, как он направляется к грузовику за вещами. В его высокой сильной фигуре не было ни капли лишнего веса. Он был сложен как античный атлет, и Дженни подумала, что Диана с радостью взяла бы его в модели для своих скульптур. «Но Брету Уилсону такая идея вряд ли придется по вкусу», – усмехнулась она про себя.
      – Ваша жена в доме, мистер Уилсон? Я пойду вперед, познакомлюсь с ней.
      Брет нахмурился.
      – Она в Перте, – угрюмо проворчал он.
      Дженни с удивлением всмотрелась в его лицо. Что-то похожее на страдание промелькнуло в его глазах, губы горько скривились. Видимо, они поссорились. А может, жена узнала о Лорейн и бросила его?
      Берт переступил с ноги на ногу.
      – Она живет там постоянно, – сказал он безразличным тоном. – Мы в разводе.
      Он поднялся на веранду, поставил ящик на пол, открыл дверь и скрылся в доме, подхватив продукты.
      Дженни поспешила за ним и оказалась в кухне.
      – Простите, я вела себя нетактично…
      – Ерунда! – довольно грубо сказал Брет, не глядя на нее. – Вы приезжая, откуда вы могли знать обо мне и Марлин? – Он внезапно обернулся, лицо его было злым. – Ей не нравилось здесь. Она говорила, что чувствует себя не на месте в этом мире. Марлин уехала в Перт и снова работает в том же баре, где я ее встретил когда-то.
      Последовало долгое неловкое молчание. Дженни хотелось как-то сгладить эту неловкость, только она не знала как.
      – Я не хотел быть грубым, – неожиданно извинился Брет. – Но я ненавижу сплетни и хотел сам рассказать вам, пока это не сделал кто-то другой. Ладно, скажите, вам чем-нибудь помочь, прежде чем я уйду? Люди скоро закончат работу, а мне надо еще успеть кое-что сделать до темноты.
      Дженни улыбнулась, давая понять, что принимает его извинение.
      – Скажите, а кто готовит еду для вас всех? У вас тут есть домоправительница?
      Лицо Брета вдруг озарилось обаятельной мальчишеской улыбкой, от которой в уголках глаз разбежались лучики, что сделало его еще привлекательней.
      – Вот это да! Вы еще спросите про дворецкого! Ну и идеи у вас, городских, бродят в головах! Обычно мы обслуживаем себя сами, но во время стрижки кто-нибудь из жен сезонных стригалей подрабатывает кухаркой. – Он поправил шляпу и направился к двери. – Я расскажу вам обо всем остальном позже. Ужин через полчаса, и так как это ваш первый вечер здесь, лучше, наверное, поесть вместе со всеми в столовой. Там всем заправляет Симон Бейкер. Мы все зовем ее просто Ма.
      Дженни не успела поблагодарить его – Брет уже исчез за дверью.
      Стоя в полутьме кухни, она закрыла глаза и погрузилась в звуки Чуринги. Перезвон бубенчиков, блеянье овец, крики мужчин смешивались с чириканьем птиц и лаем собак, и внезапно ей показалось, что она вернулась в Валуну. Маленькая ферма, где они с Дианой провели детство, находилась в центре Квинсленда. Дом там был гораздо меньше, чем этот, но тоже с железной крышей и верандой. Пастбища так же окружали усадьбу со всех сторон, и она до сих пор помнила запах нагретой сухой травы, теплый ветерок и мягкий шелест листвы в чайных деревьях.
      Джон и Элен Кэри приехали в приют в Даджарре спустя пару месяцев после того, как Дженни исполнилось семь. Она помнила этот день, словно это было вчера. Детей как раз выстроили в зале на ежедневной линейке под строгим взглядом матери-настоятельницы. Возбуждение носилось в воздухе. Приезд людей в приют означал, что кого-то из них заберут, а может, даже усыновят, если повезет. И этот счастливчик навсегда избавится от сестры Мишель!
      Дженни крепко держала пятилетнюю Диану за руку. Они давно решили, что никогда не расстанутся. К тому же, если они уедут из приюта, как их найдут настоящие родители?
      Дженни улыбнулась, вспоминая, как Джон и Элен медленно шли мимо цепочки построенных в ряд детей. Элен на пару секунд остановилась перед ней, но мать-настоятельница покачала головой и увлекла ее вперед, а это означало, что и на сей раз они с Дианой останутся в приюте. Дженни испытывала облегчение и разочарование одновременно, но вскоре выбросила все это из головы. Поэтому, когда сестра Мишель вызвала ее и сообщила, что они с Дианой поедут к Кэри, она ей не поверила. Дженни вспомнила, как с испугом вглядывалась в холодное, жесткое лицо своей мучительницы, думая, что это очередное изощренное наказание. Но уже через несколько дней их с Дианой отправили в Валуну, в их новый дом. Прощаясь, они взяли с матери-настоятельницы обещание, что их немедленно вернут, когда за ними приедут настоящие родители…
      Вспоминая прошлое, Дженни в который раз задумалась, почему Джон и Элен Кэри их не усыновили. Наверное, потому, что считали себя слишком старыми для этого… Но старики сумели окружить их любовью и хорошо подготовить к будущему, воспитав уважение к истинным ценностям в жизни. Они научили девочек быть сильными, рассчитывать только на себя, и, несмотря на то, что старики уже умерли, Дженни с Дианой всегда вспоминали Валуну и ее хозяев с теплым чувством.
      Вернувшись к настоящему, Дженни решила, что пришло время как следует осмотреться в доме. Кухня была просторной и удобной: вдоль одной из стен тянулась широкая полка с парадной посудой и столовым сервизом, а у окна, рядом со старым умывальником с фарфоровой раковиной, стоял расшатанный шкафчик с посудой попроще. В центре кухни находился большой деревянный стол, на нем возвышался старый радиоприемник с передатчиком – возможно, единственная связь с внешним миром. Напротив высоких окон, выходивших на задний двор, стояли мягкие кресла. На стенах висели книжные полки и несколько акварелей в рамках. Дженни с интересом изучила их. Почти на всех были незнакомые пейзажи, кроме одного, где была изображена Чуринга. Очевидно, рисовали ее давно, так как деревья у дома были не такими высокими и развесистыми, да и хозяйственных построек во дворе было не так много.
      Дженни сразу поняла, что это работа любителя, но в ней было необъяснимое очарование. Художница – а Дженни была уверена, что акварель написала женщина, – явно любила свой объект. Но кем была эта женщина с такой тонко чувствующей кистью? Жена хозяина? Или странствующая художница, заехавшая сюда случайно и заплатившая за стол и кров своей акварелью?.. А впрочем, какая разница? Ведь все это принадлежит далекому прошлому, до которого ей нет никакого дела.
      Вернувшись к своим исследованиям, Дженни обнаружила рядом с кухней маленькую ванную с туалетом и душем. Все это было допотопным, но душ есть душ, а мыло остается мылом даже здесь! Не удержавшись, Дженни быстро разделась и встала под слабую струю темноватой воды, с наслаждением смывая с себя дорожную пыль. Затем она завернулась в чистое полотенце, вышла в узкий коридор и отправилась на поиски спальни.
      Приоткрыв первую дверь, Дженни поняла, что вторглась на территорию Брета. На полу валялись грязные ботинки и рабочая одежда, постель на кровати с утра осталась незастеленной. В комнате стоял устоявшийся запах ланолина, крема для бритья и конюшни. Оглядевшись, Дженни впервые задумалась: а приятно ли ей будет близкое соседство с таким неуправляемым, угрюмым мужчиной?
      Тяжело вздохнув, Дженни быстро захлопнула дверь и открыла дверь напротив. Окна этой комнаты выходили на зеленую лужайку перед домом. Здесь все было вычищено, пахло свежестью, а на подоконнике стояла большая ваза с полевыми цветами. Дженни решила, что эту комнату приготовили для нее. Впрочем, на Брета это было не слишком похоже; скорее Ма Бейкер позаботилась.
      Изголовье и спинка большой кровати были медными, лоскутное покрывало на ней – теплых пастельных тонов. Лоскутный коврик потемнее покрывал деревянный пол. Здесь также стояли кресло, туалетный столик и белый платяной шкаф. Дженни постояла в сумерках, пытаясь представить людей, живших в этой спальне, но внезапно на нее навалилась такая тоска по Питу, что она в отчаянии бросилась на кровать, зажав уши.
      – О, Пит! – всхлипнула она. – Как бы я хотела, чтобы ты был сейчас рядом…
      Однако раскисать было нельзя. Дженни решительно вскочила с кровати, схватила рюкзак и, смахивая капавшие слезы, переоделась в чистые шорты и майку. «Ты просто устала и подавлена незнакомым местом, – повторяла она про себя. – Надо взять себя в руки и заняться чем-нибудь».
      С преувеличенным энтузиазмом Дженни стала вытаскивать и раскладывать вещи, чтобы почувствовать себя как дома. Шкаф оказался пустым; в нос ей ударил специфический запах нафталина, смешанный с ароматом лаванды. Скорее всего, здесь хранилась старая одежда, которую убрали, чтобы освободить ей место. А жаль. Могло бы попасться что-нибудь интересное…
      Покончив с вещами, Дженни вышла через боковую дверь на зеленый выгон. На его краю было маленькое кладбище, на которое она обратила внимание еще раньше.
      Тени во дворе стали длиннее. Дженни шла по высокой траве к кладбищу, огороженному белым забором. У надгробий из грубого неотесанного камня стояли старые деревянные кресты, между ними росли дикие лилии. Это было тихое место отдохновения всей семьи, которая когда-то здесь жила. «Куда более интимное, чем огромное городское кладбище на холме за Сиднеем», – подумала она грустно.
      Открыв калитку, Дженни отметила, что петли хорошо смазаны, а трава недавно подстрижена – за кладбищем до сих пор заботливо ухаживали. Она внимательно прочитала все эпитафии, вырезанные на камне. Неведомые ей супруги О'Конноры умерли в конце восемнадцатого века. Очевидно, они были пионерами, приехавшими из Ирландии. А вот Мэри и Мервин Томас умерли почти друг за другом через несколько лет после Первой мировой войны.
      На двух маленьких могилках было трудно разобрать надписи: краску давно не подновляли, и буквы были едва видны. Крошечные кресты стояли рядышком, как будто обнявшись, и Дженни с трудом прочитала полустертые одинаковые надписи на них: «Мальчик. Умер при рождении». Она вздрогнула. Брет был прав: Чуринга бывала беспощадной.
      Дженни прошла к двум последним могилам – одинаковым каменным надгробиям из темного камня с белыми ровными буквами на них. Но на женской могиле была такая странная надпись, что Дженни опустилась перед ней на колени, не поверив глазам…
      – Ужин готов, – раздался за ее спиной голос Брета.
      Дженни оглянулась, пытаясь собраться с мыслями.
      – Неужели такое возможно? – воскликнула она, показывая на камень.
      Брет поправил шляпу и засунул руки в карманы.
      – Не знаю, миссис Сандерс. Меня здесь еще не было. Ходили слухи, что когда-то здесь произошла какая-то трагедия, но это только сплетня, так что не стоит вам их пересказывать. Пойдемте, сейчас все сядут ужинать.
      Дженни посмотрела на него, но он быстро отвел глаза. Понятно, Брет Уилсон что-то знает, но решил держать это при себе. Она вышла вслед за ним с кладбища и пошла по двору в сторону столовой, сгорая от любопытства. Оказывается, в Чуринге есть какая-то тайна, которую от нее скрывают…

      Брет не удивился, увидев Дженни на кладбище. Это было одно из самых красивых мест усадьбы, к тому же для недавно овдовевшей женщины интерес к нему был естественным. И все-таки он не стал ей пересказывать слухи. Миссис Сандерс, как и все женщины, наверняка любопытна и не успокоилась бы до тех пор, пока не вытянула из него все, что он знает. А Брет считал, что прошлому Чуринги лучше оставаться в могиле.
      Он нервно теребил поля шляпы, чувствуя ее шаги за спиной. Ему привычней был запах стриженой шерсти, чем экзотический аромат, исходивший от этой женщины. Миссис Сандерс смущала его. Чем быстрее он уберется из дома в общежитие, тем будет лучше. Он еще вчера перенес бы вещи, если бы его лошадь не потеряла подкову. Ему пришлось пять миль тащиться пешком, и после этого у него просто не было сил шевелиться.
      Брет открыл перед Дженни дверь столовой и пропустил ее вперед. Сам он сдернул шляпу с головы и повесил ее на гвоздь: Ма Бейкер была насчет этого строга.
      Громкий и веселый гвалт в столовой сменился дружным стоном, когда парни увидели миссис Сандерс.
      – Знакомьтесь, это ваша новая хозяйка, миссис Сандерс. – Он усмехнулся, видя, какими глазами все уставились на длинные ноги и сияющие золотом волосы своего босса.
      – Стэн, дружище, подвинься, дай сесть.
      В дверях кухни появилась Ма Бейкер, торопливо вытирая руки передником. Брету нравилась Ма: с ней было легко, а стряпня ее была выше всяких похвал. Но он вздрогнул от неожиданности, когда она вдруг отвесила ему подзатыльник.
      – За что, Ма?..
      – За плохие манеры, Брет Уилсон! – Она повернулась к Дженни, когда хохот вокруг немного стих. – Здесь у всех плохие манеры, милочка, не обращайте внимания. Меня зовут миссис Бейкер. Рада познакомиться.
      Брет наблюдал за лицом Дженни, когда она, пожав руку Ма, садилась за стол. Глаза ее смеялись, и он знал почему. Она смеялась над ним! Ох уж эти женщины! Всегда готовы нанести удар, когда не ждешь этого…
      Ма обвела взглядом сидящих за столом. Никто не ел, все с открытыми ртами уставились на Дженни.
      – Что случилось, парни? Никогда не видели леди? – насмешливо спросила она, упираясь кулаками в толстые бока.
      Брет вместе с остальными поспешно опустил глаза и занялся своей тарелкой. Ма лучше было не перечить. Кроме того, он был очень голоден после тяжелой дороги, поэтому больше не обращал внимания на насмешливые взгляды парней. Пусть думают что хотят. Она просто его новая хозяйка, вот и все. Ничего особенного!
      Дженни с опаской посмотрела на Ма и с удивлением обнаружила, что она добродушно улыбается.
      – Это вам, милочка, – сказала Ма Бейкер, ставя перед ней огромную дымящуюся тарелку жаркого, от запаха которого у Дженни потекли слюнки. – Вы выглядите как привидение. Придется вас откормить, – уверенно заявила она.
      Дженни покраснела, уверенная, что все в столовой внимательно прислушиваются к их разговору. Наверное, ей не стоило приходить сюда и ужинать вместе со всеми.
      Однако вскоре мужчины потеряли к ней интерес, принялись за еду и вернулись к своим разговорам. Основной темой, конечно, были овцы. Так как последние десять лет Дженни сталкивалась с ними только в виде баранины в лавке мясника, она молчала, изучая окружающую обстановку.
      Столовая представляла собой просторный зал с пристроенной кухней. Длинный деревянный стол тянулся через все помещение с двумя скамьями по сторонам. Потолка не было, свод железной рифленой крыши упирался в толстые деревянные балки. Дженни все это нравилось, но она чувствовала, что ее присутствие всех стесняет. Под бдительным оком Ма мужчины сдерживали языки, стараясь сохранять приличие. Когда с едой было покончено, все поспешно поднялись и потянулись к выходу. На крыльце голоса становились громче, раздавался громкий смех. Дженни подумала, что обычно все эти мужчины после ужина остаются в столовой, чтобы расслабиться, выпить пива, покурить и поболтать после тяжелого трудового дня. Ей стало неловко: не очень приятно чувствовать себя захватчицей чужой территории.
      Наконец, когда последний работник удалился, из кухни выплыла Ма Бейкер с двумя дымящимися чашками чая в руках.
      – Не обращайте на них внимания, – фыркнула она, кивнув в сторону крыльца, откуда доносился громкий хохот. – Они неплохие парни, но привыкли общаться только с официантками. Никто из них не получил должного воспитания, они просто не знают, о чем можно разговаривать с леди.
      Дженни жалко улыбнулась в ответ:
      – Я, кажется, испортила им ужин. Лучше уж мне есть в доме одной.
      – Наверное, так и в самом деле будет лучше, миссис Сандерс, – подумав, ответила Ма. – К тому же вы теперь их хозяйка.
      – Называйте меня Дженни. Не люблю эти формальности. Но, может, здесь так принято?
      – Господи, конечно, нет, милочка! – засмеялась Ма Бейкер, доставая из фартука кисет с табаком. – Можете звать меня Симон. Когда все вокруг зовут меня Ма, мне кажется, что я уже столетняя старуха. Хотя, конечно, имя у меня смешное. Какая я, господи, Симон, посмотрите на меня! Но моя мать читала в жизни только одну книгу, где героиню звали именно так, поэтому я была обречена.
      Дженни усмехнулась, радуясь, что с ней рядом в этом суровом мужском мире находится добрая душа, с которой можно поболтать, по-женски отвести душу.
      – Вы всегда сопровождаете стригалей?
      Симон кивнула.
      – Мы со Стэном влюбились друг друга так давно, что я уже и не припомню, когда это было. Я тогда нянчила детей хозяина на одной ферме в Квинсленде, а он приехал с остальными на стрижку овец. – Она рассеянно отхлебнула чай, погружаясь в воспоминания. – Он был тогда красавцем. Высокий, стройный, руки – сплошные мускулы! Теперь-то этого не скажешь. Стрижка сгибает спины и делает мужчин стариками раньше времени. Но Стэн и сейчас стрижет овец быстрее многих молодых. – Женщина вздохнула, подперев рукой подбородок. – Приходится до сих пор за ним следить, как за ребенком. Грязнуля, каких свет не видывал! Но я рада, что мы вместе. Купили лошадь и фургон и с тех пор все время в пути. Немного утомительно, но я не поменялась бы с хозяевами, несмотря на их замечательные дома со всеми удобствами. Думаю, я изучила Австралию лучше, чем кто бы то ни был.
      Дженни обрадовалась: наверное, Симон знает тайну надписи на кладбище, раз так давно путешествует по этим местам.
      – Мне хотелось бы побольше узнать о Чуринге. Вы здесь бывали раньше?
      – Нет. Мы больше колесили по Квинсленду. В этих местах мы всего лет пять, не больше, – покачала головой Симон.
      Дженни сама удивилась, почувствовав, как сильно она разочарована.
      – Простите, я не успела вас поблагодарить за порядок в комнате и свежие цветы. Большое спасибо! Мне было очень приятно.
      – Пустяки, – отмахнулась Ма, закуривая сигарету, которую она очень ловко скрутила. – Мне самой приятно, что со мной рядом будет в усадьбе женщина.
      – Скажите, а что случилось со старой одеждой из шкафа?
      Симон вдруг занервничала, отводя глаза и крутя кисет в руках.
      – Не думала, что вы захотите оставить это старье на месте. Поэтому и убрала его оттуда.
      Дженни нахмурилась: опять какие-то недоговоренности.
      – Видите ли, я художница, и в колледже моим любимым предметом была история одежды. Если она принадлежала тем, кто жил здесь полтора века назад, это было бы интересно.
      – Не стоит копаться в прошлом, Дженни, это никому не приносит счастья. К тому же там такие лохмотья… – пробормотала Симон виновато, упорно глядя в сторону.
      – Тем более нет ничего страшного, если я на них посмотрю, – сказала Дженни просительно, но в голосе ее слышалась настойчивость.
      – Брету это не понравится, – тяжело вздохнула Симон, явно сдаваясь. – Он приказал мне все это сжечь.
      – Зачем?! – изумленно воскликнула Дженни. – В любом случае он не имел на это права! Это мой дом. Ради бога, Симон, если это всего лишь старые лохмотья, к чему такая таинственность?
      Симон очень внимательно посмотрела на нее и снова вздохнула:
      – Простите, Дженни. Я делаю то, что мне скажут. Пойдемте, они все там, у меня, – сказала она наконец и, поднявшись, направилась на кухню.
      Кухня была безукоризненно чистой. Раковины блестели, накрахмаленные занавески чуть колыхались в открытых окнах. На полу стояли корзины, полные овощей и продуктов. На стене почти до самого потолка блестели кастрюли и сковородки.
      – Я сложила все в старый чемодан – жалко было сжигать такое добро, – оживленно проговорила Симон.
      Она вытащила из-за кухонного шкафа большой чемодан и поставила на пол рядом с девушкой. Дженни опустилась на колени, расстегнула кожаные ремни, а когда принялась за защелки, ее пульс вдруг участился непонятно почему. «Перестань, это всего лишь старая одежда», – одернула она себя.
      Крышка чемодана откинулась, и Дженни ахнула. Здесь не было никаких лохмотьев! В чемодане была аккуратно сложена одежда прошлого века. Одну за другой Дженни доставала из чемодана чуть помятые вещи и внимательно разглядывала на свету. Чудесная батистовая ночная рубашка ручной работы без видимых следов носки была аккуратно завернута в тонкую бумагу. Викторианские кружева на воротнике и манжетах домашнего платья были по-прежнему белоснежными. Она прижала к щеке чудесное шелковое свадебное платье цвета слоновой кости, которое, видимо, привезли с собой еще из Ирландии. Блестящий шелк был мягким и прохладным, платье до сих пор пахло лавандой.
      – Симон! – наконец выдохнула Дженни. – Какие же лохмотья? Каждая из этих вещей годится для коллекций в музее!
      Круглое добродушное лицо кухарки пошло красными пятнами.
      – Если бы я знала, что вы так разбираетесь в этом, я бы никогда не послушала Брета и не взяла их себе. Но он сказал, что вы не захотите держать их вместе со своей одеждой.
      Дженни внимательно присмотрелась к Симон. До нее дошло, что на самом деле хотела сделать с этим вещами женщина, так много повидавшая на своем веку. Но разве можно было осуждать ее за это?
      – Успокойтесь, все нормально. Они же целы, все в порядке, Симон.
      Она рассмотрела поношенные бриджи для верховой езды и цветную вязаную шаль с обтрепанными краями. Вещи двадцатых годов были далеко не новыми – очевидно, Чуринга переживала тогда не лучшие времена. Затем взгляд ее упал на чудесное бальное платье, затесавшееся между рабочей и повседневной одеждой. Оно было с пышной шифоновой юбкой цвета морской волны на подкладке из сатина. Край обтягивающего изящного лифа и узкие плечи платья были усыпаны мелкими розами из того же материала.
      – Симон, посмотрите! К нему есть даже туфельки! Должно быть, его заказывали для какого-то особого случая…
      – Вот и все, милочка, больше ничего интересного нет, – сказала вдруг Симон напряженным голосом. – Здесь только связка старых тетрадей и кое-что из мелочей на дне.
      – Тетрадей? Каких тетрадей? – удивилась Дженни, насторожившись.
      – Похоже на дневники, но кто его знает? Я их не читала и вам не советую. – Симон снова отвела глаза. Дженни сердито посмотрела на нее.
      – Что здесь происходит? К чему такие тайны? Все что-то упорно пытаются от меня скрыть? Это что, все связано с той странной надписью на могиле? – не выдержала она, разозленная бесконечными недомолвками.
      – Я знаю только, что очень давно здесь произошло что-то плохое. Брет решил, что лучше не расстраивать вас после того, что вы недавно пережили, – вздохнула женщина. – Мне очень жаль, что все так получилось с вашим мужем и сынишкой.
      Пусть лучше этот чертов Брет Уилсон занимается своими делами!
      – Спасибо, Симон. Но я не такая уж нежная, как кто-то из вас себе вообразил, – решительно сказала Дженни и потянулась к тетрадям.
      Они действительно оказались дневниками. Более новые были в самодельных кожаных обложках, более старые – простые, пожелтевшие, с водяными разводами.
      На каждой тетради была аккуратно проставлена дата; дневники охватывали период с 1924 по 1948 год.
      Дженни полистала страницы, заметив, каким детским, неуверенным был почерк автора вначале и как он с годами сформировался, буквы стали красивыми, ровными. Только последняя запись выпадала из общего ряда. Неровные строчки разбегались вкривь и вкось, буквы были кривыми. Создавалось впечатление, что это писал другой человек.
      – Помочь вам сложить все вещи и занести в дом? – спросила Симон.
      Дженни вздрогнула, закрывая последнюю тетрадь. Она как будто почувствовала рядом присутствие той женщины, что писала дневник. Это было такое сильное ощущение, что ей не хотелось отвечать Симон, чтобы не вспугнуть его.
      – Дженни, с вами все в порядке, милочка?
      – Да-да, не беспокойтесь, – поспешила ответить она, приходя в себя. – Давайте сложим вещи обратно в чемодан, а тетради я понесу в руках.
      Через несколько минут женщины уже шли к дому. Во дворе совсем стемнело, во многих окнах общежития светились окна, оттуда доносились неясные мужские голоса.
      Поставив чемодан на пол кухни, Симон попрощалась.
      – Мне пора спать. Мы рано ложимся и рано встаем здесь, чтобы не так страдать от жары. Да и вы, наверное, устали, вам лучше тоже пораньше лечь.
      – Спасибо, Симон, за заботу. Вам не нужна моя помощь в мытье посуды?
      – Да что вы, милочка! Я справлюсь сама. К тому же вы теперь моя хозяйка и не должны делать за меня мою работу, – засмеялась толстуха.
      – Ну что ж, – улыбнулась Дженни, – тогда спокойной ночи!
      Она проводила Симон до веранды и некоторое время постояла там, вслушиваясь в тишину ночи. Воздух был теплым и приятно ласкал лицо, в нем смешались ароматы ночных цветов с запахом сухой травы. До Дженни вдруг дошло, что все это принадлежит ей, и она села в кресло-качалку на веранде, пытаясь осмыслить свое новое положение. Бескрайние земли, скот, дома – это же целый маленький город! А сколько людей здесь живет, работает на нее, а значит, зависит от ее решений…
      Чувство огромной ответственности, казалось, придавило ее к земле. Она так мало знала об этой жизни! Несколько лет, проведенных в детстве в Валуне, научили ее лишь самым основным понятиям… Дженни чуть не застонала от ужаса, но, посидев так немного, решила, что не стоит расстраиваться на ночь глядя. Утро вечера мудренее.
      Из дома не доносилось ни звука, и Дженни решила, что Брет, скорее всего, уже заснул. Но, зайдя на кухню, она увидела белеющую бумажку на столе – это была записка, в которой он сообщал, что перебирается в общежитие.
      – Слава богу! – с облегчением пробормотала она. – Одной проблемой меньше.
      На полу ее спальни чернел чемодан. Казалось, он притягивает Дженни, и она, не удержавшись, решительно расстегнула ремни и откинула крышку. Зеленое платье, лежавшее сверху, призрачно светилось в лунном свете, призывая взять его в руки и примерить.
      Шифоновые и сатиновые складки шелестели, задевая ее обнаженное тело, пока она быстро натягивала платье на себя. Прохладный материал приятно ласкал кожу, юбка закружилась вокруг ног, когда она сделала пару шагов. Дженни закрыла глаза, приподняла складки на подоле пальцами, как бы делая реверанс перед танцем, и в ту же секунду в голове зазвучала мелодия старинного вальса Штрауса. Она медленно закружилась в танце, бесшумно переступая босыми ногами по прохладным гладким доскам пола; ей казалось, что платье само несет ее по комнате.
      Внезапно Дженни почувствовала чьи-то руки на талии, дыхание на щеке, а вальс из веселого и легкого вдруг превратился в печальный. Озноб пробежал у нее по спине, когда кто-то ледяными губами коснулся ее губ…
      Дженни резко остановилась и открыла глаза. Сердце бешено стучало в груди. В доме было тихо и пусто, но она могла бы поклясться чем угодно, что была не одна! Трясущимися пальцами она расстегнула маленькие пуговки, и платье легко опустилось на пол. Оно лежало в лунном пятне, завернувшись складками так, как будто продолжало танцевать этот призрачный вальс.
      – Приди в себя, ради бога! – громко произнесла Дженни. – У тебя просто разыгралось воображение.
      Но даже звук собственного голоса не мог отогнать впечатления чьего-то присутствия. Дженни дрожала, складывая платье и убирая его в чемодан. Защелкнув застежки, она задвинула чемодан под стол и торопливо прошла в ванную, чтобы привести себя в порядок на ночь.
      Нырнув в чистую постель, Дженни попыталась расслабиться и заснуть. Но сколько она ни крутилась с боку на бок, как ни подтыкала подушку, сон не приходил. Воспоминание о музыке и призрачном партнере по вальсу не исчезали.
      Промучившись несколько часов, Дженни открыла глаза и увидела в лунном свете оставленные в кресле дневники. И опять показалось, что они притягивают ее, манят к себе, требуя прочесть. Она сопротивлялась, не желая подчиняться кошмару, но тут же опять накатывала мелодия вальса, ощущение рук партнера на талии и бесстрастного поцелуя на щеке. Ее бросало в дрожь, но не от страха, а от чего-то такого, что она никак не могла понять и объяснить… В конце концов она не выдержала, встала и зажгла лампу.
      Первая тетрадь была с захватанными, порванными страничками, на них были щедро разбросаны кляксы и зачеркнуты ошибки. Почерк был совсем детским. На обложке стояла надпись: Дневник Матильды Томас. 14 лет.
      Призрачная музыка пропала, как только Дженни начала его читать.

      Первые лучи солнца давно уже пробивались сквозь ставни, а Дженни все никак не могла вернуться из мира Матильды. Она уже успела влюбиться вместе с ней в Чурингу, пройти с девочкой все ужасы, которые обрушились на нее после смерти матери, и узнать, как мир, который та так любила, стал для нее тюрьмой. Лицо ее было мокрым от слез. Она как будто сама слышала топот копыт лошади, которая везла Матильду домой в сопровождении отца. Это был похоронный марш ее надежд. Она ощущала дикий страх девочки и ужас перед будущим. Никто не мог прийти на помощь – ни к Матильде, ни к ней самой.
      – Слишком поздно, – шептала она. – Я ничем уже не могу ей помочь…
      Дженни медленно приходила в себя. Слезы высохли, голова прояснилась. До нее дошло, что, видимо, Матильде удалось как-то выжить, раз она вела дневник столько лет. Она посмотрела на тетради – там хранились ответы на все вопросы, которые мучили ее после чтения первого дневника…
      – Ку-у-у! Завтрак! – крикнула Симон, открывая дверь комнаты. Ее широкая улыбка погасла, когда она увидела лицо Дженни. – Что случилось, милочка? Плохо спали?
      Дженни покачала головой – говорить она не могла. Она была все еще там, с Матильдой, и с трудом воспринимала настоящее.
      Симон поставила поднос с завтраком на туалетный столик и уперлась кулаками в бока, строго глядя на Дженни.
      – Я так и знала, что вы всю ночь будете читать эти проклятые тетради! И чего вы добились? Только расстроились, вот и все!
      Дженни натянула простыню до подбородка.
      – Все в порядке, Симон, честно, – выдавила она.
      Симон схватила дневник и бросила его в кресло.
      – Это все в прошлом, милочка, не стоит расстраиваться. Брет меня убьет, если узнает. Он просил меня проследить, чтобы вы хорошо отдохнули после трудного дня.
      «Вот уж не думала, что его так заботит мое самочувствие», – раздраженно подумала Дженни.
      – Предоставьте мистера Уилсона мне, Симон. Я сама с ним разберусь, – сухо сказала она. – Я уже взрослая женщина, и умею о себе заботиться!
      Симон фыркнула и поставила поднос ей на колени.
      – Ешьте, завтрак придаст вам силы, – уверенно заявила она.
      – Спасибо, – буркнула Дженни, с отвращением посмотрев на яичницу с толстым ломтем бекона. Как она могла есть, когда Матильда в таком состоянии вернулась домой? Как она могла слушать Симон, когда единственным ее желанием было вернуться в 1924 год?..
      Симон вышла из комнаты, и последнее, что услышала Дженни, была мелодия старинного вальса в ушах. В голове возник туман, солнечный свет померк. Девушка провалилась в тяжелый, кошмарный сон, в котором ее догоняли неясные тени и грохотали копыта.
      Через несколько часов Дженни проснулась вся в поту, пытаясь сообразить, где находится. Солнечный свет разогнал призраки; судя по звукам из окна, вокруг кипела реальная жизнь. Она решительно встала, завернувшись в простыню.
      – Замечательно! Веду себя как ненормальная, – пробормотала она.
      Дженни пошла в ванную, но по дороге услышала, как кто-то в кухне гремит посудой, и приоткрыла дверь. Симон стояла у плиты с чайником в руках. Увидев Дженни, она нахмурилась.
      – Вы не съели завтрак, – сказала она строго.
      – Я не хотела есть, – сухо ответила Дженни, ей не нравилось, что Симон заставляет ее чувствовать себя провинившимся ребенком.
      Симон все-таки уговорила ее съесть тарелку супа, и Дженни почувствовала себя гораздо лучше. Когда она вышла во двор, волосы ее еще были мокрыми после душа, но приятно холодили шею. Она обратила внимание на суету у стригальни. Сезон стрижки был в самом разгаре, и ей стало любопытно, изменилось ли что-нибудь с тех пор, как она жила в Валуне.
      Стригальня в Чуринге была самым большим зданием во дворе. Она стояла на высоком фундаменте, поэтому к входам вели деревянные скаты. Вокруг нее в воздухе стояла пыль. Люди суетились вокруг овец, направляя их в здание, где они вливались в узкие ходы лабиринта внутри помещения.
      Дженни постояла, наблюдая знакомую с детства картину. «Ничего не изменилось, но, наверное, работать по старинке всегда лучше», – подумала она и вошла в стригальню. По дороге ей попались промывочные чаны, куда уже выстриженных овец окунали для дезинфекции. Сильные, уверенные руки вылавливали овец, вытирали, делали уколы и отправляли в загоны. Работа была тяжелой, но все казались довольными. Некоторые из работников успевали поднять глаза и поздороваться с ней.
      Дженни кивала в ответ и улыбалась. «Все-таки они не игнорируют меня, – думала она, – хотя наверняка не могут понять, какого черта я тут делаю. К Питу относились бы совсем иначе. Он бы знал, что делать и о чем говорить с ними. Чувствовал бы, в чем они нуждаются и чем им помочь…» Дженни вздохнула. С женщинами не очень считаются в этих местах, а ее успешная карьера художницы здесь никого не волнует.
      Ноги вынесли ее в самое сердце стригальни, где проходила стрижка овец, а шерсть сортировалась и складывалась в тюки. Здесь кипела самая трудная работа. На огороженной площадке, втрое больше, чем в Валуне, было шумно. Гудели электрические ножницы, двадцать стригалей, голые по пояс, с согнутыми спинами, стригли зажатых между коленями овец. Смешанный запах шерсти, ланолина, пота и дегтя перенес ее в детство, как будто не было нескольких лет жизни в Сиднее. Сунув руки в карманы, Дженни подошла поближе и молча наблюдала за стрижкой.
      Трое мужчин за длинным столом сортировали новую шерсть, раскладывая ее по цвету и качеству, чтобы потом связать в тюки и отправить в грузовиках на станцию. Это была ответственная работа, на которую ставили самых опытных работников – от них зависела репутация фермы и будущие прибыли. Дженни совсем не удивилась, увидев среди них Брета Уилсона. Он, как и остальные мужчины, был без рубашки, белые молескиновые брюки съехали на бедра, его широкие плечи и мускулистая грудь блестели от пота, густые непокорные черные кудри падали на лоб и закрывали сзади шею.
      Брет Уилсон на вид был типичным героем любовных романов – высокий красавец с демонической внешностью, молчаливый и сильный.
      «Хорошо, что здесь нет Дианы, – подумала Дженни. – Она обожает мужчин с такой внешностью. Брет не успел бы оглянуться, как оказался бы с ней на полу, на одной из марокканских циновок». Представив себе эту картину, Дженни почему-то вздрогнула и отвернулась от Брета.
      Через несколько секунд что-то изменилось вокруг. Она не сразу поняла, в чем дело, но наступившая тишина заставила ее оглядеться. Все стригали остановили работу и строго смотрели на нее. Она поежилась. Что она такого сделала, почему они так смотрят?..
      Брет решительно подошел к ней, молча схватил за руку и вывел из стригальни под суровыми взглядами остальных работников.
      – Как вы смеете?! – зашипела она, вырвав руку. – Что, черт возьми, вы себе позволяете?!
      Серые глаза буравили ее злым взглядом.
      – Вы что, не знаете, что женщинам нельзя появляться в стригальне? Это плохая примета!
      – Что?.. – задохнулась она, не находя слов от изумления.
      – Что слышали! Держитесь отсюда подальше.
      – В любом случае… как вы смеете разговаривать со мной таким тоном?
      Дженни задыхалась от ярости. Она знала, что все в стригальне прислушиваются к их разговору. Во дворе стояла удивительная тишина.
      – Я управляющий фермой, и мое слово является здесь законом для всех. И на вас это тоже распространяется, неважно, хозяйка вы или нет. Стригальня – не место для женщин. Только из-за них здесь происходят несчастные случаи, – строго сказал он, развернулся и скрылся в стригальне.
      Дженни очень хотелось вернуться в стригальню и при всех ответить ему, как полагается, но она понимала, что это только унизит ее еще больше. Засунув руки в карманы и поднимая ногами пыль, она решительно направилась к выгону. «Негодяй! Кем он себя возомнил, черт возьми?!» Из всех самых наглых, отвратительных мужчин, которых она встречала в своей жизни, этот был самым противным!
      Лошади в загоне на миг оторвались от травы, удивленно повернув к ней головы. Дженни взобралась на забор и сидела, невидящим взглядом уставясь в траву. Гнев ее постепенно остывал, мысли приходили в порядок.
      «Что со мной происходит? Я ведь обычно такая спокойная и умею держать себя в руках, – думала Дженни. – Почему я позволяю Чуринге так на меня действовать? Почему мне так не терпится вернуться к дневникам и к тайне надписи на могиле?..»
      Дженни вдруг показалось, что настоящая причина ее приезда сюда совсем не поиски решения, как жить дальше без Пита и Бена, а дневники несчастной четырнадцатилетней девочки, которые ей надо прочесть. Мороз пробежал у Дженни по коже. Хотела бы она никогда здесь не появляться! Вместо отдыха и решения своих проблем Чуринга подбросила ей чужие.
      Дженни спрыгнула с забора и побрела во двор, где вовсю кипела работа. В конце концов ноги привели ее к собачьему питомнику.
      Недавно родившиеся щенки были очаровательны – блестящие глазки, расползающиеся в разные стороны слабые лапки, торчащие вверх огрызки хвостов. Она подняла одного из них и поднесла к лицу. Он тут же лизнул ее шершавым языком в щеку, и Дженни рассмеялась. Только детеныши животных могут так быстро менять настроение людей.
      – Немедленно верните щенка на место! – раздался крик Брета.
      Дженни похолодела и почувствовала, что с нее достаточно.
      – Это не стригальня, не правда ли, мистер Уилсон? Я имею право здесь находиться и положу щенка тогда, когда сочту нужным!
      – Это вам не комнатные собачки, которых можно гладить. Это служебные собаки, которые должны стать хорошими пастухами. Если вы их разбалуете, они не будут слушаться. А таких собак здесь отстреливают.
      – Очень жаль, – съязвила она. – Лучше бы отстреливали невоспитанных управляющих.
      – Это может разорить вас, миссис Сандерс. Не будьте такой кровожадной, – ответил он, пряча улыбку.
      Дженни зарылась лицом в шерстку щенка, чтобы спрятать свою. Он еще издевается над ней, наглец!
      Брет засунул руки в карманы.
      – По-моему, мы с вами сегодня плохо начали. Может, заключим перемирие? – неожиданно мягко спросил он.
      Дженни пожала плечами:
      – Я вам войну не объявляла:
      – Я тоже, – сказал он, вздыхая. – Но в таких местах, как это, должны быть определенные правила, которые нельзя нарушать, иначе начнутся беспорядки. Когда стригалей что-то отвлекает от работы, происходят несчастные случаи. А вы достаточно подходящая причина, чтобы они отвлеклись, поверьте мне. – Брет посмотрел на нее. Глаза его откровенно смеялись. – Что же касается щенка, вам самой будет жалко потом, если его придется застрелить.
      Брет бережно взял у нее щенка и вернул матери. Затем поправил шляпу и вышел.
      Глядя ему вслед, Дженни поймала себя на том, что улыбается с облегчением. Что ж, по крайней мере, она узнала, что Брет обладает чувством юмора. Жаль только, что он редко им пользуется…
      Последний раз бросив взгляд на щенков, Дженни вернулась в дом. Она еще не решила, как поступит со своей новой собственностью, но изнывала от потребности чем-нибудь заняться. Присутствие Симон делало ее жизнь здесь абсолютно бесполезной: всеми хозяйственными делами ведала Ма и, судя по всему, прекрасно справлялась одна.
      Побродив по кухне, Дженни вскипятила себе чай и отправилась с ним на веранду. Жара даже в тени была невыносимой, листья на деревьях и ветки бугенвиллеи, усыпанные цветами, не шевелились. Дженни смотрела на раскаленный двор и вдруг как будто увидела худенькую фигурку с шалью в руках, крадущуюся к реке. Фигура остановилась и махнула ей рукой, приглашая за собой. Дженни вздрогнула. С какой же настойчивостью призраки вовлекают ее в свое прошлое! Но почему именно ее?
      Она задумчиво посмотрела вдаль. В судьбе этой несчастной девочки было что-то родственное ее душе. И, разумеется, как бы горько ни было читать эти пожелтевшие строки, она не оставит Матильду одну.
      Вернувшись в сумрак дома, Дженни взяла вторую тетрадь дневников и опустилась на кровать. Она тяжело вздохнула и погрузилась в чтение.
 
      Жизнь в Чуринге резко изменилась. Матильда была сломлена тем, что отец делал с ее телом по ночам, а дни были заполнены мыслями о жестокой мести. Пьянство Мервина было ее спасением, и, хотя деньги таяли, а долги росли, она поощряла его. Когда отец напивался до бесчувствия, он был ни на что не способен, но это не значило, что она могла спокойно спать по ночам. Ночь за ночью, боясь закрыть глаза после заполненного тяжелым трудом дня, Матильда лежала, борясь со сном и прислушиваясь к пьяному храпу: она боялась прозевать его шаги.
      Попытки отравить Мервина ягодами и листьями ядовитых растений, подмешанных в пищу, ни к чему не привели. Казалось, его проспиртованное нутро не реагирует ни на какие другие яды. Долгие месяцы насилия по ночам потихоньку лишали ее мужества. Казалось, этому не будет конца, и он никогда не насытится ею. Оставалось только одно – она должна была его убить…
      Лунный свет проникал в комнату сквозь щели ставен. Матильда стояла с топором в руках посреди кухни, и кровь громко стучала у нее в ушах. Она уже месяц готовилась к этому шагу, борясь с собственной трусостью, но сегодня он избил ее особенно сильно, и она наконец решилась.
      Громкий храп по-прежнему раздавался за закрытой дверью. Матильда осторожно приблизилась к ней. Сердце оглушительно стучало, руки тряслись. Неужели он не слышит этого грохота, рвущегося из ее груди?..
      Открыв дверь, он увидела Мервина. Он лежал на спине с открытым ртом, грудь мерно вздымалась от храпа.
      Матильда подошла к кровати. Посмотрела в ненавистное лицо и подняла топор. Лунный свет сверкнул на остром лезвии. Дыхание перехватило. Сердце, казалось, выпрыгивает из груди.
      Мервин вдруг хрюкнул, один глаз его приоткрылся и слепо уставился на нее.
      Матильду передернуло. Ужас сковал тело, остатки мужества покинули ее. Она помчалась в свою комнату, кинулась на кровать и разрыдалась от собственного бессилия. Ее дух был окончательно сломлен.
      Лето сменилось осенью, потом наступила зима. Незадолго до Рождества Матильда, Габриэль и Мервин перегоняли истощенное стадо поближе к дому. Тяжелые тучи черными клубами собирались на горизонте, угрожая бурей. Грязные неуклюжие овцы то сбивались в кучи, мешая движению, то разбегались в разные стороны. Блю метался за ними, пытаясь навести порядок. Матильда ехала сзади, пытаясь прикинуть, сколько ягнят они потеряли в этом году из-за диких динго и засухи. Она боялась, что скоро им нечем будет расплачиваться с работниками. Визиты Мервина в пивную в Уэллаби– Флатс участились. С одной стороны, ее это устраивало, давая свободу, с другой – долги росли, и их ждало банкротство. Дом нуждался в ремонте, речку следовало прочистить, а ограды на пастбищах починить. Поля зарастали мульгой: буш неумолимо наступал, стоило только немного отвлечься. Вода в цистернах подходила к концу, им нужно было срочно бурить новую скважину…
      Девочка устало вздохнула, направив лошадь в сторону дома. Этан Сквайрз не скрывал, что с удовольствием купит Чурингу, а Мервин постоянно давил на нее, пытаясь заставить продать. Но она крепко стояла на своем. Ни Сквайрз, ни его пасынок не получат ее наследства!
      Матильда криво усмехнулась под платком, завязанным под глазами от пыли. Этан Сквайрз считает себя умнее всех, но она прекрасно понимает, что он придумал. Он хочет женить на ней своего пасынка и получить Чурингу даром! Но Эндрю может быть хоть самым красивым и образованным парнем в мире, она его не любит и никогда не полюбит. Она не собирается попадать еще в одну тюрьму в обмен на избавление от своей. Чуринга слишком много значит для нее, чтобы выйти замуж и потерять на нее право – пусть даже это спасет ее от отца…
      Пастбище возле дома желтело под разгневанным небом. Матильда дождалась, когда все стадо пройдет, заперла ворота и поехала к дому. Хотя он больше не был по-настоящему домом для нее. Просто место, где она день за днем вела бесконечную войну с ненавистным человеком.
      Мервин отвел усталую лошадь в загон и вывел оттуда Леди.
      – Все, я еду в Уэллаби-Флатс, – бросил он, садясь в седло. Матильда спрыгнула с лошади и стала тщательно ее обтирать, чтобы спрятать лицо и скрыть свою радость от отца.
      – Смотри на меня, девка, когда я с тобой разговариваю!
      В его голосе слышались угрожающие нотки. Внутри у нее все задрожало, но на лице застыло каменное спокойствие и безразличие, когда она повернулась к нему.
      – Этан и этот его приблудный щенок никогда не станут здесь хозяевами. Забудь об этом. Я знаю, чего они хотят, – и этого они не получат! Тебе ясно? – веско сказал он, глядя на нее тяжелым взглядом.
      Матильда кивнула. Это было единственное, в чем она всегда соглашалась с ним.
      – Неужели ты не поцелуешь меня на прощание? – ухмыльнулся Мервин.
      Он издевался над ней, ублюдок! Холодная застарелая ненависть бушевала в ее груди, когда он приподнял ее своими огромными лапами и прижал к себе. Матильда прикоснулась к его щеке помертвелыми губами, и ее затошнило от запаха пота.
      – Не очень-то страстный поцелуй, – издевательски захохотал Мервин. – Наверное, бережешь свою страсть для Эндрю? – Его свинцовый взгляд цепко впился в ее лицо, заставив похолодеть от страха. – Запомни, что я тебе сказал, девочка! Ты принадлежишь только мне. Я никому никогда не отдам ни тебя, ни Чурингу!
      Вонзив каблуки в бока Леди, Мервин галопом вылетел со двора.
      Проследив за облаком пыли, Матильда расслабилась. Тишина Чуринги обступила ее, успокаивая и восстанавливая силы. Она посмотрела на небо. Вроде собирался дождь, но, возможно, эти тучи пройдут стороной, к Вилге…
      Однако ночью разразилась настоящая буря. Оглушительный дождь забарабанил по железной крыше, пытаясь ворваться в закрытые окна. Вода тут же переполнила канавы и речку, сливаясь в многочисленные неуправляемые потоки, затопившие все вокруг. Молнии сверкали всю ночь, гром был подобен пушечным залпам. Буря бушевала так, что казалось, маленький дом вот-вот сорвется с крепкого фундамента и улетит вдаль.
      Матильда, сгорбившись, грелась у очага старой плиты. Больше делать было нечего. Лошади были надежно заперты в теплой конюшне, Габриэль со своей многочисленной семьей отсиживался на чердаке амбара, овцы должны были спасаться на пастбище сами. Мервином и не пахло, слава богу.
      – Мы с тобой только вдвоем, Блю, – прошептала она, гладя по голове старого квинслендца. Казалось, он чувствовал, как она в нем нуждается, и преданно лизал ей руку в ответ.
      Матильда поплотнее закуталась в цветную вязаную шаль матери. Дом был построен надежно, чтобы выдерживать любые бури и спасать от палящего солнца. Сейчас в нем было холодно. Старая плита давала не очень много тепла, а керосиновая лампа с прикрученным для экономии фитилем слабо освещала кухню, оставляя по углам пугающую темноту. Но Матильда чувствовала себя в безопасности. Дождь был ее другом – он удерживал Мервина вдали от дома.
      Голова девочки упала на грудь, веки отяжелели. Сегодня ночью она может спать спокойно, никого не боясь…
      Разбудил ее громкий стук в дверь. Матильда быстро вскочила на ноги и метнулась к ружьям. Блю угрожающе рычал, скребя передними лапами по полу и обнажив клыки.
      – Кто там? – крикнула она, стараясь перекричать бурю.
      – Терри Дикс из Курайонга. Открывай, девочка!
      Матильда подошла к окну и попыталась что-нибудь рассмотреть сквозь потоки воды. На веранде темнели чьи-то силуэты.
      – Что вам нужно?
      Она сунула пулю в ружье и взвела курок.
      – Мы привезли твоего отца. Впусти нас.
      Матильда нахмурилась. Если это пьяный Мервин, зачем весь этот шум? Ладно, в конце концов, он, наверное, в таком состоянии, что не причинит ей вреда.
      Держа в одной руке ружье, она открыла дверь. В кухню ворвался ветер с дождем и шум яростно трепещущей листвы. Двое мужчин прошли мимо нее в дом, внося неподвижного Мервина. Они с глухим стуком положили его на стол и застыли в молчании. С полей их шляп струйками стекала на пол вода. Матильда во все глаза смотрела на отца. Одежда на нем была вся в грязи, но не это насторожило ее: пьяным он часто падал. Слишком уж он был тихим и неподвижным.
      Терри Дикс сорвал с головы мокрую шляпу и провел рукой по волосам. Он избегал встречаться с Матильдой взглядом.
      – Мы нашли его под деревьями на границе Курайонга. Лошади рядом не было. – Обычно добродушный, насмешливый Терри был на этот раз серьезным.
      – Он… мертвый? – негромко спросила девочка.
      Терри удивленно посмотрел на нее, видимо, озадаченный такой сухой реакцией дочери на смерть отца.
      – Мертвый. И похоже на то, что чем-то отравился, – веско сказал он, глядя в пол.
      Матильда кивнула и подошла к столу поближе. На лице Мервина были ссадины – видимо, ударился об острые камни при падении. Его кожа была пепельно-серой, как у покойников. Он теперь не казался таким пугающе огромным, как раньше. Но когда Матильда посмотрела на его закрытые глаза, ее охватил ужас. Она вздрогнула, вдруг подумав, что они могут внезапно открыться и уставиться на нее.
      – Мы можем помочь тебе похоронить его, девочка. Хочешь?
      – Да. Он слишком тяжелый, я сама не справлюсь, – кивнула она, посмотрев в последний раз на человека, которого так ненавидела.
      Матильда пересекла комнату и поставила на плиту большой черный чайник.
      – Выпейте сначала чаю, согрейтесь, – предложила она. – Вы, наверное, замерзли.
      Она достала хлеб и холодное мясо, чашки и тарелки, но больше ни разу не взглянула на тело отца.
      Два пастуха молча поели и выпили горячий чай. Только иногда они переглядывались, выражая свое удивление странным поведением девочки. Матильда сидела, уставившись на огонь. Ей было безразлично, что о ней подумают. Если бы они знали Мервина так, как знала она, они бы смогли ее понять.
      – Нам лучше скорее взяться за дело, дорогуша. Хозяин скоро пошлет кого-нибудь нас разыскивать. Да и лошадей пора кормить.
      Матильда поправила шаль и поднялась.
      – Пойдемте. Лопаты найдете в стригальне. Я пришлю Габриэля помочь вам копать, – сказала она и достала старые мешки из-под муки – они должны были стать саваном Мервина Томаса.
      Парни пошли за лопатами, а Матильда отправилась будить Габриэля. Вскоре трое мужчин вернулись на кухню за телом. Матильда несла лопаты. В шуме бури никто друг друга не слышал, и Матильда просто показала им место на кладбище, где нужно выкопать могилу. На самом деле ей совсем не хотелось хоронить его рядом с матерью, но если бы она зарыла его просто на выгоне, как собаку, это вызвало бы много вопросов и породило массу слухов в округе.
      Матильда молча стояла под дождем с непокрытой головой. Мокрая одежда прилипала к телу, струйки воды, капая с платья, стекали в ботинки, но она ничего не замечала, безучастно глядя на то, с какой легкостью сырая земля поддается лопатам и как быстро растет холмик рядом с ямой. На то, как трое мужчин с трудом опускают тело отца в могилу, накрывая его мешками. На то, как земля летит обратно в яму, заполняя ее до конца. Потом, не сказав ни слова, она повернулась и пошла к дому.
      Матильда знала, как удивлены пастухи, что она не прочла над могилой молитву, не похоронила отца по христианскому обычаю. Но она решила предоставить богу полное право выбирать, куда отправить Мервина – в рай или ад.
      Габриэль поспешил скрыться: он торопился домой, под теплый бок своей толстушки-жены. Пастухи попрощались и ускакали в Курайонг. Матильда постояла немного на веранде, глядя им вслед, затем развернулась и вошла в дом, плотно закрыв за собой дверь. Она бы могла уехать с ними, но ей теперь не от кого было спасаться. Все кончилось. Она была свободна!
      Дождь продолжался еще два месяца, и у Матильды было достаточно времени на то, чтобы подсчитать убытки, причиненные пьянством Мервина. Он оставил ее одну с разоренной овцеводческой фермой на руках. Но с несгибаемой волей и намерением победить там, где он позорно сдался. Со своим ребенком в животе, который еще долгие годы будет напоминать ей о самом страшном времени в жизни…

      – Стэн предлагает распить бутылочку за общежитием. Идешь, Брет? – громко шепнул один из пастухов.
      Брет посмотрел в сторону кухни – если Ма узнает, что в это замешан Стэн, им всем не поздоровится. Но соблазн был слишком велик.
      – Я только закончу пару дел.
      – Уверен, что эти дела касаются нашей новой леди! – подмигнул Джордж, пихая его в бок локтем. – Она красотка, правда? Думаю, тебя не надо учить, как к ней подступиться? – Он захохотал. – Просто подойди к ней поближе. Один раз вдохнешь запах ее духов, и ты готов, приятель! Эх, сбросить бы мне годков двадцать и приделать нос получше, я бы сам занялся ею!
      Брет посмотрел на кривой нос старика, на поредевшие волосы и глубокие морщины. Да, лучшие годы Джорджа явно остались в прошлом.
      – Это опасно, дружище. К твоему сведению, у этой леди бешеный темперамент и язык острее бритвы. Так отбреет, что сам не рад будешь, – заявил Брет.
      Джордж взглянул на него с интересом, но промолчал, и Брет вернулся к остывшему ужину. Еще один стригаль закончил еду и понес тарелку на кухню, с любопытством взглянув на него. «Мне нельзя распускать язык, – мрачно подумал Брет. – Тут парней хлебом не корми, дай посплетничать. Не успеешь оглянуться, как они разъедутся по всей Австралии и будут всем рассказывать о моем новом романе».
      – Где Стэн? – спросила Ма, появляясь из кухни и снимая передник. Брет уткнулся носом в тарелку. Он не собирался закладывать старика, даже если считал, что тот совершает глупость.
      Ма грузно опустилась на скамью напротив Брета, достала кисет и стала скручивать папиросу.
      – Интересно, почему мужики всегда исчезают, когда их ждет работа? Обещал закрепить стол на кухне и удрал.
      – Я сам все сделаю, Ма. Не расстраивайся, – ответил Брет, отправляя последний кусочек пудинга в рот.
      Симон закурила и посмотрела на Брета сквозь дым.
      – Ему бы, дурню, лучше не пить уже, – спокойно сказала она. – Никогда не знаешь, какая бутылка станет последней.
      – С ним все будет в порядке, Ма, – пробурчал Брет, пряча глаза.
      Они помолчали. Брет достал сигареты и тоже закурил. Ма хмурилась и вздыхала время от времен – что-то ее явно тревожило. Не похоже, что привычная вечерняя бутылочка Стэна так ее удручила.
      – Миссис Сандерс уже говорила с тобой? – наконец выдавила она.
      – О чем? – удивился Брет.
      Симон замялась, глаза ее забегали, пальцы нервно теребили кисет.
      – Что случилось, Ма? Тебя что-то беспокоит? – Брет не любил, когда она бывала в таком состоянии.
      Женщина покачала головой.
      – Просто подумала, может, она спрашивала тебя о старой одежде и остальных вещах, – решилась она наконец.
      – С чего вдруг? Ты же убрала и сожгла их, она даже не знает об этом. – Брет нахмурился, увидев, как медленно краснеет шея Симон. – Ты сделала это, Ма?
      – Не совсем, – прошептала та, водя пухлым пальцем по узору на клеенке и уткнувшись в нее глазами.
      Брет перевел дыхание и сжал зубы. Неужели эта старая курица показала Дженни дневники?
      – Что ты имеешь в виду, Ма? – спросил он спокойно, хотя внутри у него все кипело.
      В конце концов Симон оставила в покое кисет и клеенку и прямо посмотрела в глаза Брету.
      – Не знаю, почему ты делаешь из этого такую проблему? – сказала она. – В конце концов, это всего лишь куча старья. И ты бы посмотрел, с каким восторгом она рассматривала эти вещи! Не думаю, что это причинило ей хоть какой-нибудь вред.
      – Ты же знаешь, какие ходят слухи! – укоризненно сказал Брет, туша сигарету. – После того, что она недавно пережила, я бы не хотел…
      – Не хотел, чтобы она возненавидела это место и продала его? – взволнованно перебила Симон. – Ох уж эта твоя распрекрасная Чуринга! Как будто ты не знаешь, что это место проклято!
      Брет, нахмурившись, покачал головой:
      – Это ложь! Ты ничего не понимаешь!
      – Ну уж, у меня хватает ума, чтобы понять твои проблемы. Если она продаст Чурингу, ты, милый мой, можешь остаться без работы. И как ты это переживешь, ненормальный? Ты же помешался на этой ферме! Лично я считаю, что это было бы к лучшему. Тебе давно пора уносить отсюда ноги!
      Брет молчал, изумляясь, что она попала в точку. Неужели это так очевидно? Чуринга действительно стала для него всем. Он работал здесь с таким пылом, как будто она была его собственностью, страшно гордился, что Чуринга стала одним из самых процветающих хозяйств в Новом Южном Уэльсе. Но если Дженни продаст ее, ему, скорее всего, придется отсюда убраться. А он не мог даже представить такого себе.
      Ма успокаивающе похлопала его по руке.
      – Прости, дорогой, но кто-то должен был тебе это сказать рано или поздно. Какого черта такой девушке, как она, прозябать здесь? У нее нет мужика, нет корней здесь и, к тому же, совсем нет опыта, чтобы справиться с таким большим хозяйством.
      – Ты думаешь, она решится ее продать? – спросил Брет, окончательно расстроившись.
      – Но ты же не очень ласково встретил ее здесь, а? – язвительно заметила Симон. – Я уже слышала о скандале в стригальне и о щенке. – Ма тяжело вздохнула: – Мужики, что еще можно сказать?
      – Она заслужила то, что получила! – упрямо заявил он.
      – Возможно, но не забудь, что ей все здесь кажется непривычным и странным. Дай ей прийти в себя, Брет. Брось свое мужское упрямство и постарайся облегчить ей жизнь в новом месте.
      Брет молча смотрел на нее. Она была права. Он не должен был так грубо вести себя с Дженни.
      – Понимаю, как это тяжело для тебя, – мягко сказала Симон. – Но тебе не следует переживать из-за Чуринги.
      – Но я все равно переживаю, Ма! – сказал он Брет и в отчаянии запустил пальцы в волосы. – Я всю жизнь мечтал именно о таком месте. Не думаю, что найду еще где-нибудь что-то подобное. В конце концов, я из-за этого потерял Марлин!
      – Тогда какого черта ты бычишься? Почему бы не обращаться с ней немного приветливей? Ты же можешь дать ей почувствовать себя здесь как дома. Это деловой визит, а сам знаешь, как важно первое впечатление!
      – Я извинюсь, Ма! Объясню ей насчет стригальни и щенка. Думаю, она поймет. Кстати, в последний раз мы с ней довольно мирно расстались…
      – Да? А почему тогда ее не видно весь вечер? – язвительно спросила Симон. – Почему она весь день сидит дома одна?
      – Наверное, читает проклятые дневники, которые подсунула ей ты! – сказал он холодно.
      – Ну и что? – взвилась Симон. – Что из этого? Она имеет право знать, что происходило когда-то в ее доме!
      – Ты же их не читала! – Брету становилось плохо, стоило ему вспомнить о содержании дневников Матильды. – Если она и уедет, то только из-за этих дурацких дневников, понимаешь?
      – Думаю, ты будешь удивлен, парень. Дженни не произвела на меня впечатления сентиментальной дурочки. Вспомни: она бросила Сидней и прискакала сюда, а ведь прошло так мало времени после смерти мужа и сына. – Симон решительно покачала головой. – Я уверена, что у нее сильный характер. Она умеет держать себя в руках, парень!
      Брет промолчал. Симон отправилась в кухню, Брет поплелся следом. Он был согласен, что Дженни сильная женщина. Ему нравились ее сдержанность и чувство юмора. Конечно, прочитав дневники, ей будет тяжело. Она будет нуждаться в его поддержке, и он сможет помочь ей. Доказать, что Чуринга изменилась со времен Матильды, что здесь нет больше призраков, мешающих жить. Но только не сегодня…
 
      Дженни оторвалась от чтения. Мужество Матильды потрясло ее. Как это было не похоже на современную жизнь. Она закрыла глаза, пытаясь представить худенькую фигурку несчастной девочки. Девочки, у которой потом хватило духа купить зеленое бальное платье и танцевать в нем вальс. У нее было чувство, что Матильда вернулась в Чурингу и наблюдает, как она перелистывает дневники, не в силах оторваться.
      Дженни опять погрузилась в чтение, уносясь в прошлое. Для нее сейчас не существовало ничего важнее этой девочки, которая так мужественно боролась за то, чтобы выжить.
 
      Лошадь Мервина вернулась через две недели, когда дождь немного утих. Леди была взмыленной и грязной, но чувствовалось, как она рада возвращению домой. Матильда насухо вытерла ее и щедро насыпала овса и налила свежей воды.
      – Умница! Хорошая девочка! – шептала она, гладя ее шею и с удовольствием вдыхая знакомый запах. – Добро пожаловать домой!
      Непогода ушла, небо опять стало голубым. Пастбища оживали, колосясь сочной зеленой травой. Птицы с разноцветным опереньем вернулись, в зарослях карликовых деревьев поселилось стадо кенгуру.
      Пришло время сгонять уцелевших овец, осмотреть скот и понять, удастся ли спасти ферму от разорения.
      Матильда одевалась, чтобы выехать верхом, когда услышала стук копыт во дворе. Быстро схватив ружье, она выскочила на веранду.
      Этан Сквайрз возвышался на гнедом скакуне, который приплясывал на месте, взметая копытами грязь во дворе. Этан был в дождевике и в коричневой шляпе с длинными полями, скрывавшими лицо. Но Матильда заметила упрямо задранный подбородок, стальной взгляд прищуренных глаз и поняла, что это не визит вежливости. Она подняла ружье и наставила дуло прямо в грудь Сквайрза.
      – Что вам нужно?
      – Я приехал выразить тебе свои соболезнования, Матильда, – сказал он, снимая шляпу. – Приехал бы раньше, да погода не позволяла.
      Матильда подозрительно всмотрелась в хорошо одетого мужчину на дорогом скакуне. Он что, издевается над ней? Она не могла понять. Этан никогда бы не стал скакать в такую даль, чтобы проявить сочувствие по поводу смерти человека, которого презирал.
      – Вам лучше прямо сказать, что у вас на уме, Сквайрз. У меня куча дел.
      Этан растянул губы в улыбке, но Матильда видела, что глаза его остались холодными.
      – Ты напоминаешь мне свою мать – так же быстро вспыхиваешь и ощетиниваешься. Тебе ни к чему ружье, милая.
      – Это уж мне решать, – буркнула она в ответ, но немного ослабила хватку.
      – Ну ладно, Матильда. Как хочешь. – Этан пожал плечами и помолчал немного, переводя глаза с дула ружья на лицо девочки. – Я приехал уговорить тебя продать мне Чурингу. – Он поднял руку в перчатке, не дав ей перебить себя. – Я дам тебе хорошую цену, можешь на меня положиться.
      – Чуринга не продается! – Дуло ружья опять было наставлено на грудь Сквайрза.
      Этан так громко захохотал, что его конь беспокойно дернулся.
      – Моя дорогая девочка! И как ты надеешься удержать ее? – Он обвел хлыстом грязный двор со сбитым бурей загоном и покосившейся конюшней. – Здесь же все разрушается! А теперь, когда погода наладилась, сюда тучей слетятся кредиторы Мервина, чтобы взыскать с тебя его долги. Тебе придется отдать весь инвентарь, лошадей, а скорее всего, и всех овец, чтобы расплатиться с ними.
      Матильда слушала его и холодно молчала. Он был могущественным хозяином огромного хозяйства, а ей было только четырнадцать лет. Если она позволит сейчас ему запугать себя, то потеряет все. Матильда знала, конечно, что он прав. Сколько бессонных ночей провела она, пытаясь придумать, как отсрочить долги и сохранить Чурингу!
      – А чего это вас так беспокоит, а? – бросила она наконец, и пульс внезапно участился от нехорошего подозрения. – Мервин же вам лично ничего не должен, правда?
      Сквайрз покачал головой.
      – Я обещал твоей матери присмотреть за тобой после ее смерти и никогда не давать ему денег в долг. – Он приподнялся в стременах. – Несмотря на твою непонятную враждебность, Молли, я человек чести. Я уважал твою мать и только поэтому приехал к тебе сегодня. Если Чуринга будет моей, я смогу ее спасти, вложив в нее хорошие деньги.
      Матильда упрямо посмотрела ему прямо в глаза.
      – Даже если для этого вам придется женить на мне своего пасынка?
      Он изумленно посмотрел на нее.
      – Я не идиотка, Сквайрз, как бы вам этого ни хотелось. И знаю, что Эндрю пляшет под вашу дудку, – и именно поэтому не хочу иметь с ним никаких дел. Можете передать ему, чтобы не присылал мне больше приглашений на свои вечеринки. Меня это не интересует! И Чуринга не продается и не обменивается!
      Видно было, что Этан Сквайрз с трудом сдерживается. Глаза его засверкали от злобы.
      – Ты, маленькая, глупая девчонка! – зашипел он. – Кто тебе еще сделает здесь предложение? Мой пасынок мог бы обеспечить тебе такую жизнь, о которой ты даже мечтать не смеешь своими куриными мозгами! И Чурингу бы ты сохранила!
      – Как придаток Курайонга? – упрямо крикнула девочка. – Не выйдет, Сквайрз!
      – И как же, черт возьми, ты собираешься жить здесь одна? Без овец и скота?
      – Что-нибудь придумаю!
      Ее мысли лихорадочно метались. Должен же найтись какой-то способ договориться с кредиторами Мервина! От этого зависит, выживет Чуринга или нет.
      Этан Сквайрз покачал головой.
      – Будь благоразумной, Матильда! Я даю тебе шанс начать все заново, без долгов. Позволь мне зайти в дом и рассказать тебе о моих предложениях. Ты удивишься, Молли, каким процветающим станет это место, несмотря на все убытки, нанесенные долгами Мервина, – уговаривал он, перекидывая ногу через круп своего гнедого и собираясь спрыгнуть на землю.
      Матильда взвела курок.
      – Для вас я – мисс Томас, Сквайрз! – в ярости крикнула она. – А сейчас разворачивайте своего коня и убирайтесь отсюда!
      Глаза Этана зажглись недобрым огнем, губы превратились в тонкую линию. Он поудобнее устроился в седле и натянул поводья.
      – Ты еще пожалеешь, «мисс Томас»! – прошептал он, сдерживая коня. – Думаешь, ты такая же сильная, как твоя мать? Но это чушь! Ты всего лишь слабый ребенок! Ты продержишься месяц, не больше, а потом приползешь ко мне на коленях умолять, чтобы я взял здесь все в свои руки. Но учти, цена уже будет другой!
      Матильда, стоя на веранде, наблюдала, как он разворачивается и в бешенстве мчится по направлению к Курайонгу. Между двумя соседними фермами было почти сто миль, но она не сомневалась, что увидит Этана Сквайрза еще не раз. Он – хитрый противник и так просто не сдастся. Но первое очко в битве за Чурингу в ее пользу!
      Девочка опустила ружье и вытерла вспотевшие руки. Блю примчался на ее свист, вся его фигура выражала нетерпение. «Соскучился по работе», – подумала она. Пес радостно тыкался мордой в ее колени, пока Матильда шла в конюшню седлать Леди.
      Объехав с Габриэлем пастбища, девочка поняла, что стадо сильно пострадало. Но оно было ее собственным – и она решила, что непременно победит там, где ее отец сдался!
 
      Дженни закрыла дневник. Спина у нее болела, глаза слипались. Давно наступила ночь, Чуринга спала, но, несмотря на усталость, Дженни впервые ощутила в душе какое-то подобие надежды на будущее. Матильде было гораздо тяжелее, но мужества и силы духа ей было не занимать.
      Дженни вскочила и побежала на кухню. Достав из чемодана зеленое бальное платье, она зарылась лицом в его шелковые складки, вдыхая едва уловимый запах лаванды. В голове опять заиграла таинственная музыка, и Дженни подумала, появится ли ее призрачный партнер. А впрочем, она готова танцевать и одна. Матильда уже преподнесла ей такой урок мужества, который Дженни вряд ли смогла бы получить где-нибудь еще.

      Дженни разбудили ссорящиеся попугаи гала в перечных деревьях возле окна. Из буша доносился хохот кукабурров, защищавших свои территории. Она чувствовала себя хорошо отдохнувшей, несмотря на то, что не высыпалась последние несколько дней. Сладко потянувшись, Дженни встала с постели и решила, что сегодня непременно познакомится с Чурингой поближе. Нужно обязательно поговорить со стригалями и пастухами и постараться понять, как протекает здесь хозяйственная жизнь. Но по-настоящему увидеть и ощутить мир Матильды можно, только изучив просторы Чуринги, а не сидя дома в четырех стенах с дневниками в руках. Значит, придется вспомнить давно забытые навыки верховой езды.
      Дженни завязала волосы в конский хвост, схватила старую фетровую шляпу с крючка на двери кухни и вышла во двор.
      Солнце только вставало, было свежо, но вокруг, несмотря на раннее утро, кипела жизнь. Слышался лай собак, люди и лошади готовились к трудовому дню. Некоторые мужчины, проходя мимо нее, приподнимали в знак приветствия шляпы, и Дженни улыбалась в ответ.
      Когда она проходила мимо общежития, то увидела возле умывальника Брета. Он стоял в расстегнутой на груди рубашке напротив вставленного в полку умывальника зеркала и брился. Дженни замедлила шаги. Может, не стоит им встречаться до завтрака? Хотя расстались они вчера довольно мирно, эпизод в стригальне был еще свеж в ее памяти. Но глаза их в зеркале встретились, отступать было поздно. «Посмотрим, сумеет ли он сегодня испортить мне настроение!» – подумала Дженни.
      – Доброе утро, мистер Уилсон! Чудесная погода, правда? – ослепительно улыбаясь, поздоровалась она.
      – Доброе утро, – кивнул Брет, поспешно бросаясь застегивать рубашку.
      – Не волнуйтесь, пожалуйста, вы меня ничуть не смущаете, – приятно улыбаясь, произнесла она.
      Брет оставил в покое пуговицы и продолжил бритье. Движения его были уверенными. Он внимательно разглядывал себя в зеркальце, направляя бритву.
      – Я хотела бы после завтрака покататься верхом по окрестностям, – заявила Дженни. – Найдется ли здесь для меня подходящая лошадь?
      – У нас нет верховых лошадей для прогулок, миссис Сандерс, – ответил он, неторопливо проводя бритвой по подбородку. – Но, наверное, мы сумеем найти для вас какую-нибудь старую клячу из тех, что уже не работают. Я пришлю мальчика сопровождать вас.
      Дженни заметила в зеркале едва уловимую улыбку в уголках его губ, но сдержалась. Нет, ему не удастся сегодня вывести ее из себя!
      – В этом нет необходимости. Уверена, что сумею не заблудиться здесь.
      – Нет, миссис Сандерс, одной здесь ездить опасно, – твердо сказал он, смывая водой остатки крема с лица.
      – Тогда, может быть, вы сами поедете со мной, мистер Уилсон? – сладко улыбаясь, спросила Дженни. – Я полностью доверяю вашей мудрости, и на вид вы достаточно сильны, чтобы защитить меня в случае опасности.
      – Дело в том, что в вашем хозяйстве сейчас в самом разгаре стрижка, если вы еще не соизволили этого заметить. И я не могу бросить все дела, чтобы катать вас по окрестностям в поисках красивых видов, – язвительно ответил он, упираясь руками в бедра.
      – Как, наверное, приятно быть таким незаменимым! – усмехнулась Дженни. – Но сегодня суббота, укороченный день. Я надеюсь, вы сможете уделить мне немного времени. В конце концов, должен же управляющий познакомить хозяйку с ее владениями!
      Брет расхохотался:
      – В таком случае, сочту за честь, миссис Сандерс.
      – Спасибо, вы так любезны. – Дженни улыбнулась и отправилась в столовую.
      Брет стоял, щурясь на солнце, и смотрел ей вслед. Порезы на подбородке пощипывало. Он уже сто лет не резался бритвой, но трудно держать руку твердо, когда с трудом удерживаешься от смеха.
      Покататься верхом! Придумала тоже! Это что, ковбойское ранчо? Ладно, он найдет ей лошадку, но пусть не жалуется, если завтра не сможет сидеть. В любом случае, чем быстрее он поймет, что собой представляет эта женщина, тем лучше.
      Застегивая рубашку, Брет обдумывал, о чем следует с ней поговорить, и с тоской посматривал на столовую. Да, миссис Сандерс держала его будущее в своих маленьких ручках. Новым хозяевам может не понадобиться управляющий. А кроме того, даже если она решит не продавать ферму, где гарантия, что она захочет оставить в должности его? При мысли о том, что ему придется покинуть Чурингу, Брет почувствовал почти физическую боль. Да, Ма права, ему надо постараться вести себя с ней как можно приветливее. Тогда у него появится хоть какой-то шанс остаться здесь. Правда, это будет трудным испытанием – кажется, она уже довольно враждебно к нему относится. И, зная свою неуклюжесть в отношениях с городскими женщинами, Брет окончательно расстроился.
      Сдернув шляпу с головы, он вошел в столовую и тут же чертыхнулся про себя. Естественно, первой, кто бросился ему в глаза, была Дженни. И как было не обратить внимания на склоненную к тарелке золотистую головку на стройной шее и ложбинку между двумя холмиками в вырезе расстегнутой рубашки? Он поспешно отвел глаза, когда она подняла взгляд от тарелки, и быстро направился к другому концу стола.
      – Доброе утро, Брет, – сказала Ма, ставя перед ним тарелку с бифштексом, яичницей и жареной картошкой. – На, подкрепись, парень. Тебе нужны сегодня силы для путешествия с миссис Сандерс. Я соберу вам еще пакет с ленчем на двоих, – сказала она громко.
      Ее слова были подобны грому. Гвалт затих, на Брета уставились любопытные, смеющиеся глаза двух дюжин сидящих за столом работников.
      – Наверное, мы к ленчу уже вернемся, – пробурчал он.
      – Как хочешь, – громко заявила Симон, подмигивая своей аудитории. – Но я бы на твоем месте не торопилась, если есть возможность получить удовольствие и отдохнуть.
      Раздались одобрительные смешки. Стэн Бейкер поднял брови.
      – Парень, похоже, ты влип! Поверь мне, когда женщины о чем-то сговариваются, мужику лучше уносить ноги.
      Присутствующие громко согласились с таким мудрым замечанием.
      – Кончай издеваться, Стэн, – угрюмо буркнул Брет, воюя с бифштексом. – Дай мне поесть спокойно!
      Он скосил глаза на Дженни. В ее глазах не было ни капли смущения, ему даже показалось, что она шутливо подмигнула ему!
      У него тут же пропал аппетит. Отодвинув недоеденный завтрак, Брет закурил.
      Он еще побеседует серьезно с Ма после прогулки! Она опять пытается свести его с женщиной, старая сводница. Знакомство с Лорейн в прошлом году – ее заслуга! Хорошо хоть, та сидит в своем отеле на безопасном расстоянии и не может прибрать его к рукам.
      – Ладно, пора приниматься за работу, – сказал Стэн, засовывая дымившую трубку в карман куртки. – Не тушуйся, парень! Ма гонялась за мной по всему Квинсленду, прежде чем захомутала, и только потому, что я сам этого хотел, – улыбнулся он. – Но запомни, сынок: никогда не показывай женщине, что ты этого хочешь. А то они начинают слишком много о себе понимать.
      Брет посмотрел на дымившийся карман.
      – Ты так когда-нибудь спалишь нас здесь своей дурацкой трубкой!
      Старик вытащил трубку из кармана и вытряхнул горевший табак в блюдце.
      – Не волнуйся, я собираюсь умереть в постели рядом со своей старухой, – сказал он задумчиво, подтягивая штаны. – Но ты, надеюсь, к тому времени будешь уже захомутован какой-нибудь из леди. Знаешь, мужики ломаются в таких местах без хорошей женщины рядом.
      – Не стоит беспокоиться обо мне, Стэн. Меня вполне устраивает моя теперешняя жизнь, – заявил на это Брет, вставая и обходя старика.
      Направляясь на конюшню, он невольно думал о словах Стэна и в конце концов с неудовольствием признал, что старик прав. Он был одинок. Ночи стали для него мучением с тех пор, как уехала Марлин. Дом казался пустым без человека, с которым можно поговорить о чем-нибудь, кроме овец. А с тех пор, как он перебрался в общежитие, он лишился спокойных вечеров в одиночестве, когда можно было хотя бы послушать музыку или почитать книгу. С парнями было весело, но он скучал по запаху духов и тому неуловимому уюту, который приносило в дом присутствие женщины…
      Дженни сидела на перекладине ограды и смотрела, как Брет седлает чалую. Как и все остальные мужчины в Чуринге, он казался такой неотъемлемой частью этого места, что она не могла представить его где-нибудь еще. Он был жестким и закаленным, как эта выжженная земля, выносливым, как трава, и таким же загадочным, как здешние экзотические птицы с ярким оперением.
      Ей не понравилось то, что произошло за завтраком, но она решила не вмешиваться: это только заострило бы всеобщее внимание на их поездке. Однако с Симон нужно будет поговорить – не хватало еще, чтобы она вмешивалась в ее отношения с собственным управляющим!
      Дженни спрыгнула с забора, подобрала седельную сумку с ланчем и пошла по выгону. Мужчина с двумя лошадьми ждал ее. И хотя они очень живописно смотрелись на фоне отдаленного силуэта Тджуринги и чайных деревьев, она больше всего на свете хотела сейчас, чтобы с поводьями в руках ее ждал Пит. Ведь это была его мечта – совместные верховые прогулки по своей собственной земле. И она была совсем не уверена, что для нее будет правильным жить здесь без него…
      Сомнения, видимо, отразились на ее лице, потому что Брет вдруг криво усмехнулся:
      – Не передумали, миссис Сандерс? Мы можем отложить поездку, если хотите.
      – Нет-нет, не беспокоитесь, мистер Уилсон. – Она решительно отбросила мысли о Пите и надела перчатки. – Пожалуйста, подсадите меня.
      Брет помог ей взобраться на лошадь, потом вставил ногу в стремя и тоже вскочил в седло.
      – Мы поедем сначала на юг – там можно отдохнуть в тени горы и перекусить, – объявил Брет, вопросительно глядя на нее. – Вас этот маршрут устраивает?
      Дженни кивнула, вцепившись в поводья. Лошадь продолжала щипать траву, не обращая на нее никакого внимания. Она была старая и спокойная, и Дженни стало немножко стыдно за те подозрения, которые возникли у нее. Она была уверена, что Брет специально подсунет необъезженную лошадь, чтобы проучить ее. Но он оказался более милосердным, чем она предполагала. И все же после такого долгого перерыва даже эта старая кляча вызывала в ней панику. Дженни понимала: нужно приложить все усилия, чтобы не опозориться и не упасть.
      Наконец они двинулись вперед, и, когда выехали с выгона на открытое пастбище, лошади перешли на легкий галоп. Длинная трава шелестела под их ногами.
      – Вы уверенно чувствуете себя в седле, миссис Сандерс, – крикнул Брет. – Немного напряжены, но это естественно: вы ведь не знаете лошадь.
      Дженни с трудом выдавила улыбку. Его удивление и похвала не имели ничего общего с тем, что происходило с ней на самом деле. От напряжения, с которым она сжимала колени, ее колотило. Она совершенно отвыкла от верховой езды и мечтала только о том, чтобы попрактиковаться где-нибудь подальше от его внимательных глаз.
      И все же Дженни была рада, что он поехал с ней. Вокруг расстилались обширные пустынные земли; если бы она свалилась где-нибудь здесь одна, ее бы слишком долго пришлось искать.
      Дженни думала о Матильде, которая этой дорогой скакала от отца. Ей казалось, что она слышит топот ее лошади и крики о помощи…
      – Вы хотели увидеть просторы Чуринги – пожалуйста, они перед вами! – бросил Брет через плечо.
      Он пришпорил свою лошадь и перешел на быстрый галоп. Дженни от неожиданности инстинктивно тоже пришпорила лошадь. Она пригнулась к ее шее и приподнялась на стременах, крепко сжав коленями бока. Это была настоящая проверка ее мужества, и Дженни боялась, что не выдержит. Но выхода не было – она не могла позволить Брету догадаться, как ей страшно.
      И вдруг, словно по волшебству, страх куда-то испарился и напряжение исчезло. Крепкая хватка, с которой Дженни держала поводья, ослабла, она позволила лошади действовать самой. Старая фетровая шляпа слетела и болталась на спине, удерживаясь только на тонком кожаном ремешке; резинка на хвосте лопнула, и волосы вырвались на волю. Дженни охватило пьянящее чувство свободы. Это было потрясающе – чувствовать горячий ветер на лице и мощное, умное тело лошади под собой, несущее ее вперед.
      Брет скакал немного впереди. Его торс ритмично покачивался в седле, а лошадь стремительно летела над землей. Мужчина и животное, казалось, составляли одно гармоничное целое на фоне резких очертаний горы. «Как здорово! – думала Дженни. – Я могла бы скакать так бесконечно!»
      Когда гора стала ближе, Дженни рассмотрела, что она частично покрыта густым кустарником. Высокие могучие старые деревья составляли тенистый оазис у ее подножия. Она услышала шум водопада и подумала, что это, наверное, и есть заветное место Матильды и Мэри, где они любили проводить время.
      Они проскакали через заросли в прохладную тень под кроны деревьев, и перед ними открылся водопад, падающий в каменный бассейн. У Дженни от восхищения перехватило дыхание. Она знала, что завтра все тело будет болеть, но в этот момент для нее существовала только радость от бешеной скачки.
      – Это было потрясающе! – воскликнула она. – Спасибо, что поехали со мной.
      – Не стоит, – буркнул Брет, спешиваясь.
      – Вы не понимаете, – заговорила Дженни, слегка задыхаясь. – Со мной в детстве произошел несчастный случай, и я не думала, что когда-нибудь смогу еще сесть на лошадь. Но я смогла! Я действительно сделала это! – Она наклонилась и обняла лошадь за шею. – Моя хорошая девочка! – шепнула она.
      – Вы должны были сообщить мне об этом, – строго заметил Брет. – Я дал бы вам время привыкнуть к старушке Мейбл, прежде чем тащить вас сюда галопом. Я же не знал…
      – Ну откуда же вы могли это знать? Мне было тогда пятнадцать лет. Я решила, что смогу справиться с норовистой лошадью, но она мигом сбросила меня и слегка потоптала, – ослепительно улыбаясь, рассказывала Дженни, но по-прежнему помнила боль от тяжелых копыт. Сломанные кости срастались тогда несколько месяцев.
      – В таком случае вам лучше немного передохнуть, миссис Сандерс. Спускайтесь, здесь очень вкусная вода.
      Дженни перекинула ногу через седло и, прежде чем успела понять, что происходит, почувствовала сильные руки на талии и громкие удары сердца в широкой груди Брета. Он чуть придержал ее в объятиях, прежде чем поставить на землю, и Дженни отпрянула от него, слегка покачнувшись, на этот раз не от усталости.
      – С вами все в порядке, миссис Сандерс? – изучающе глядя на нее, спросил он.
      – Да, все прекрасно, спасибо, – ответила она, с досадой чувствуя, что краснеет. – Просто давно не ездила верхом.
      Они напились сами и напоили лошадей, а потом долго сидели молча, глядя на водопад. Дженни мучительно искала тему для разговора. Светская беседа здесь явно не годилась, а она так мало понимала в работе Брета, что боялась показаться полной дурочкой, задавая глупые вопросы.
      Дженни вздохнула и огляделась. Тджуринга была сложена из темного камня с яркими оранжевыми прожилками и напоминала гигантские кирпичи, в беспорядке составленные по чьему-то приказу. Водопад струился из расщелины, почти полностью скрытой кустарником. Вода попадала в большой плоский бассейн, который, как зеркало, отражал старинные рисунки аборигенов на поверхности скалы.
      – Что случилось с племенем, которое когда-то здесь жило? – спросила Дженни.
      – С битджарра? – спросил Брет, рассматривая кончик своей сигареты. – Они по-прежнему собираются здесь на свои праздники, потому что это их священное место. Но большинство из них перебралось в города.
      Дженни подумала об аборигенах, которые толстели и пьянствовали на улицах Сиднея. Потерявшиеся в так называемой цивилизации, забывшие свою культуру, они жили сегодняшним днем, попрошайничая на улицах.
      – Это печально, правда?
      Брет пожал плечами:
      – Некоторые из них остаются верными своим корням. Но я считаю, что у них должен быть шанс, как и у остальных. Жизнь в буше сейчас стала слишком тяжелой, так почему они должны здесь оставаться? – Он внимательно посмотрел на Дженни из-под полей шляпы. – Вы, наверное, подумали о Габриэле и его племени?
      Дженни кивнула. Конечно, он тоже читал дневники, иначе почему так не хотел, чтобы их прочла она?
      – У нас есть пара молодых работников из племени битджарра. Возможно, дальние родственники Габриэля. Их племя прекрасно разбирается в лошадях, – сообщил он не очень охотно.
      – Матильде Томас повезло, что они еще были здесь, когда Мервин умер, – заметила Дженни. – Ей было бы тяжело совсем одной…
      Брет с силой затушил сигарету о камень.
      – Жизнь здесь для всех одинаково тяжела. Или ты держишь ее в руках, или она тебя убивает. – Он изучающе посмотрел на Дженни. – Возможно, вы со временем захотите продать Чурингу и вернуться в Сидней. Одной, без мужа здесь будет тяжело – тем более для изнеженной горожанки.
      – Может быть, – прошептала она. – Но в Сиднее жизнь тоже не праздник. Женщинам всюду трудно пробиться: их по-прежнему не воспринимают как равных.
      Брет фыркнул, но промолчал.
      «Интересно, что за гнусную реплику он проглотил?» – подумала Дженни.
      – Я, знаете ли, не всегда жила в городе, – сказала она твердо. – До семи лет я воспитывалась в Даджарре, а затем – на овцеводческой ферме в Валуне. Мне было пятнадцать, когда мы с подругой поступили в колледж искусств в Сиднее. Я вышла замуж в городе, поэтому и осталась там. Но мы оба с мужем собирались со временем вернуться к земле.
      Брет долго задумчиво изучал ее лицо.
      – Насколько я знаю, в Даджарре, кроме большого приюта при католическом монастыре, ничего нет.
      – Вы правы, – кивнула она. – Но это не то место, куда я хотела бы когда-нибудь вернуться с благодарным визитом.
      – Постойте, миссис Сандерс, так, значит, вы… – Брет смущенно потупился. – Я был груб с вами в эти дни и прошу прощения. Но я же не знал! Я думал…
      – Вы думали, что я богатая капризная дамочка, которая свалилась вам на голову как коровья лепешка, чтобы устраивать неприятности? Ладно, не стоит извиняться: я же не говорила вам о своем тяжелом детстве. Но теперь, надеюсь, у вас не будет заблуждений на мой счет.
      – Принято к сведению, – усмехнулся он.
      – Прекрасно, – буркнула Дженни и отвернулась к водопаду. Когда она снова повернулась к Брету через пару минут, он лежал на траве, прикрыв лицо шляпой. Разговор явно был закончен.
      Посидев немного, Дженни почувствовала себя неуютно и поднялась на ноги, решив рассмотреть поближе наскальные рисунки. Живописные птицы и животные, убегающие от людей с луками и бумерангами, были такими яркими, как будто их нарисовали только вчера. Вокруг них были изображены странные круги и шестиугольники, означающие, по всей видимости, племенные тотемы.
      Дженни раздвигала кусты, поражаясь каждому найденному древнему рисунку. Она нашла небольшую пещеру в глубокой расщелине, стены которой были расписаны фантастическими существами. Одного из них она узнала – это был водяной дух Ванджинн, выглядывающий из расщелины на водопад. Дженни углублялась в заросли, поднимаясь с камня на камень вверх. Вскоре она обнаружила небольшое плато, вокруг древнего пепелища стояли глиняные погребальные чаши.
      Приподнявшись на цыпочки, она посмотрела поверх верхушек деревьев на далекую степь и почти услышала звуки ритуальных барабанов. Это было священное сердце древней Австралии. Ее корни!
      – И как, черт возьми, это называется?! Почему вы исчезли, не предупредив меня? – задыхаясь, крикнул Брет, продравшись сквозь кусты и появляясь на плато позади нее.
      – Я не ребенок, мистер Уилсон, – спокойно сказала Дженни, глядя прямо в его грозное лицо. – И умею заботиться о себе.
      – Правда? Тогда что же вы не замечаете скорпиона на своей ноге? Или вы не боитесь его укусов?
      Дженни вздрогнула и в ужасе посмотрела вниз на маленького ядовитого паука, ползущего вверх по ее ботинку. Она застыла на секунду, а затем, вскрикнув, смахнула его рукой в перчатке.
      – Спасибо, – сказала она с облегчением.
      – Вы, может быть, и выросли в Валуне, но вам еще многому надо учиться, – язвительно заметил он. – Я думал, вам хватит ума не лезть сюда одной по острым камням.
      – Возможно, меня не устраивала компания внизу, – съязвила она в ответ.
      – Но вы же сами выбрали меня себе в компанию!
      – Это было ошибкой. Но больше вам это не грозит, уверяю. – Дженни поправила шляпу на голове и высокомерно посмотрела на него. – Я умею учиться на ошибках, – добавила она и отвернулась.
      – Прекрасно! Я тоже могу найти себе занятие поинтересней, чем нянчиться с сумасшедшей бабой, которая не могла придумать ничего умнее, чем забраться в гнездо скорпионов!
      Дженни в ярости обернулась к нему.
      – Да как вы смеете?!
      Она замахнулась, но Брет поймал ее руку и крепко прижал разъяренную девушку к себе.
      – Смею, так как если с вами что-нибудь случится, отвечать за это буду я! – веско сказал он, не давая ей шелохнуться. – Все, пора ехать, у меня много работы, – бросил он и оттолкнул ее от себя.
      Брет спускался, не оглядываясь на нее, и Дженни ничего не оставалось, как прыгать с камня на камень вслед за ним, задыхаясь от гнева. Он молча дошел до водопада и только после этого обернулся к ней. Лицо его было твердым, а взгляд странно печальным.
      – Пора ехать, миссис Сандерс, – повторил он, подавая ей поводья. – Но запомните: если вы играете с огнем, то должны быть готовы к тому, что можно сильно обжечься.
      Гнев Дженни внезапно остыл, ей стало стыдно. Она посмотрела прямо в серьезные глаза, в которых больше не было лукавства, и, подхватив поводья, запрыгнула в седло без его помощи.
      Домой они возвращались в полном молчании. Дженни размышляла над странным выражением лица Брета и над его последними словами. Что все это значит и почему он такой несдержанный? Что такого она сделала? Только посмотрела на древние рисунки аборигенов! Почему это так вывело его из себя?..
      Она заерзала в седле. Ей не нравилось, что он заставил ее почувствовать себя такой. Какой? Виноватой? Неловкой? Ужасной? Она вздохнула. Не могла она найти слов, чтобы выразить то, что чувствовала в отношениях с ним. Ее это расстраивало, так как было непонятно, что будет дальше.
      Когда они вернулись на выгон, Дженни с облегчением спрыгнула с лошади. Все тело у нее болело. «В следующий раз не буду форсить и надену свои старые разношенные ботинки, – подумала она. – И поеду с кем-нибудь другим. Одного утра в компании с Бретом Уилсоном больше чем достаточно, увольте!»
      – Большое спасибо, – холодно сказала она. – Надеюсь, я не отняла у вас слишком много драгоценного времени. Вы можете приступить к работе прямо сейчас.
      Брет вежливо кивнул и принялся расседлывать лошадей, а Дженни отправилась в столовую. Там она застала за столом Симон, которая сидела с чашкой чая в руке; перед ней стояла миска сырного салата. Пока Симон наливала ей чай и наполняла тарелку, на лице ее читалось явное любопытство.
      – Что-то вы рано вернулись, – не выдержала она наконец. – Ну, как все прошло?
      Дженни кинула шляпу на стол и опустилась на стул. Ноги у нее противно дрожали.
      – Прогулка замечательная, чего не скажешь о компании, к сожалению, – ответила она.
      – Вы с Бретом опять поругались? – расстроенно спросила Ма.
      – Он был груб. – Дженни нахмурилась. – А я этого терпеть не намерена.
      – Груб? Милочка, но я просто не могу в это поверить. Что-нибудь случилось?
      – Ничего!
      Дженни поджала губы. Сейчас все это казалось таким ребячеством, что не хотелось даже говорить об этом.
      – Наверное, в этом-то и проблема, – хмыкнула Симон и снова взялась за салат.
      Дженни с недоумением смотрела на ее самодовольную улыбку.
      – Что вы имеете в виду?
      – Ничего! Абсолютно ничего, – рассмеялась Симон и похлопала толстой ладошкой по руке девушки. – Странно, что Брет был груб с вами. Вообще-то он чудесный парень. Здесь столько девушек в округе, которые отдали бы последнюю рубашку за утреннюю прогулку с ним!
      – Пусть он гуляет с какой-нибудь Лорейн. А я найду себе занятие поинтересней.
      – Постойте-ка! Между Лорейн и Бретом нет ничего серьезного, это она себе что-то такое навоображала. Брет вообще не воспринимает женщин всерьез после того, как эта птичка, его жена, смылась отсюда.
      Девушка задумчиво разглядывала ожесточившееся лицо кухарки, гадая, что такого могла сделать Марлин, чтобы так настроить против себя эту добродушную женщину.
      – И она не заслуживает такой верности, – заявила Симон. – Оставить Брета ради каких-то идиотских танцев!
      – Что вы имеете в виду? – заинтересовалась Дженни, хотя было очевидно, что для поварихи Брет Уилсон будет всегда прав, как бы он ни поступил с женщиной.
      – Она пела в баре – знаете, со всеми этими штучками, – Симон довольно комично изобразила извивающиеся движения. – Думаю, что не только голос привлекал к ней мужиков, если вы понимаете, что я имею в виду. – Она помолчала, поджав губы. – Бедный Брет! Думал, что нашел себе чудесную маленькую женушку, которая будет смотреть за ним и нарожает кучу ребятишек. Как бы не так! Она тут наделала много делов. Не умела держать себя в руках, – рассказывала расстроенная Симон.
      – Ну, теперь ясно, почему он так груб с женщинами. Думает, наверное, что мы все одинаковые. Но тогда непонятно, как он мог увлечься Лорейн? Если то, что вы говорите, верно, то они с Марлин просто родные сестры!
      Симон пожала плечами.
      – Лорейн молода, красива, а у мужиков есть свои потребности, – фыркнула она. – И у Брета, думаю, тоже, хотя он не такой бабник, как некоторые. Но она ошибается, если считает, что таким образом может захомутать его. Ему после Марлин нужен кто-то гораздо более серьезный, чем Лорейн…
      Дженни вспомнила грубоватое лицо официантки и ее безвкусный макияж; вспомнила, как она безумно ревновала, а потом лицо ее светилось от радости…
      – Бедная Лорейн, – пробормотала она грустно.
      – Это уж точно, – хмыкнула старуха. – Но не тратьте свои нервы, жалея ее. Мужиков у нее было столько, что нам с вами даже и не снилось.
      Дженни допила чашку и налила еще.
      – Знаете, наверное, мне просто противопоказано общаться с Бретом. После моего мужа, Пита, он кажется таким угрюмым и непробиваемым… Может, я плохо влияю на него, как вы думаете?
      – Да нет, милая. – Круглое добродушное лицо кухарки неожиданно вытянулось. – Брет просто боится, что вы продадите ферму и оставите его без работы и без дома. Он действительно тяжко надрывался тут десять лет, вкладывая душу, чтобы добиться таких результатов. Мысль о том, что ему теперь придется уехать отсюда, разбивает ему сердце.
      – Тогда он нашел весьма странный способ повлиять на меня, – усомнилась Дженни.
      Симон махнула рукой и вздохнула:
      – Это просто как щит, чтобы скрыть свои чувства. Мужики все дурные в этом смысле. Им почему-то хочется, чтобы все считали их сильными и бесчувственными. Мой Стэн всегда возвращается из стригальни улыбаясь, как будто более легкого занятия нет на свете. Но иногда ночью, когда думает, что я сплю, он просто плачет от боли в спине.
      Дженни молча принялась за вторую чашку чая. Поведение Брета вдруг стало более понятным. Он просто прикрывает грубостью свой страх. Конечно, Брет Уилсон пытался все эти годы сделать Чурингу лучшей фермой в округе, и ему это удалось. Неудивительно, что приезд сюда такой молодой хозяйки выбил его из колеи. Теперь его будущее висит на волоске и зависит от нее, ничего не понимающей в хозяйстве горожанки…
      Дженни вдруг вспомнила крепкие руки и громкий стук сердца, когда он прижал ее к себе, не давая вырваться. Ей почудилось тогда, что там было еще что-то, кроме самозащиты… «Но нет, это невозможно, – оборвала она себя. – Мне просто померещилось».
      – Я сегодня страшно устала с непривычки, Симон, – решительно сказала она, вставая. – Спасибо за чай и за сплетни, увидимся позже.
      – Не за что. И то правда, пора готовить обед. Отдыхайте, милая.
      Дженни шла по двору к дому, вспоминая утреннюю прогулку. Да, Чуринга опутывает ее своими чарами, а ей вскоре придется решать, что с ней делать… Но нет, еще не время. И уж во всяком случае, настроения Брета Уилсона не должны влиять на ее решение. Ей не следует торопиться.
      В кухне было прохладно и темно от закрытых ставен. Дженни бросила взгляд на раскрытый чемодан, где зеленым пятном выделялось бальное платье. Несмотря на усталость и раздражение, она знала, что сейчас продолжит читать дневники. Быстро ополоснувшись под душем, она прилегла на постель и взяла следующую тетрадь.
 
      Стадо перегнали на пастбища вокруг дома. Овцы были грязные, худые, многих она недосчиталась. Весенний приплод не был таким большим, как она рассчитывала. Деньги, вырученные за шерсть, не смогут перекрыть долгов отца, так что придется искать другие варианты… Слава богу, она догадалась перегнать овец пораньше, чем обычно. Чуринга опустела, а ей в ее положении с одним Габриэлем и его родственниками было трудно уследить за овцами на дальних пастбищах.
      Матильда почувствовала, как ребенок мягко шевельнулся в животе. С тех пор, как она впервые ощутила это едва уловимое трепетание, она уже не могла ненавидеть его.
      Зачатый в грехе, он был не виноват в этом. И она обязана устроить его жизнь как можно лучше. Для этого стоит жить!
      Дни становились длиннее и жарче. Матильда с Габриэлем и Блю каждый день выезжала на пастбища чинить ограды, прочищать канавы, засоренные во время бури и сезона дождей. Ночами она бесконечно подсчитывала расходы, пытаясь их урезать, как могла. Когда приедут кредиторы, ей нужно быть готовой ко всему.
      Ужасное пророчество Этана Сквайрза пряталось эхом в пустеющем доме, и, несмотря на ее решимость не сдаваться, иногда Матильда физически ощущала, как Чуринга уплывает от нее…
      Они явились к ней спустя месяц после того, как закончились дожди. Матильда увидела их с верхней ступеньки лестницы, приставленной к чердаку, – она помогала Габриэлю чинить крышу.
      Матильда знала их всех и знала, зачем они приехали. Наблюдая сверху, как они подъезжают, она гадала про себя, есть ли у нее шанс сохранить свою собственность. Сразу было видно, что они уже обо всем договорились между собой, и, спускаясь с лестницы, Матильда внутренне ожесточилась, готовясь к битве.
      Мужчины уже пустили лошадей на выгон и стояли на веранде, поджидая ее. Матильда видела, как они отводят глаза, как нервно мнут в руках свои шляпы, и тут же решила, что тратить время на пустые разговоры не стоит.
      – У меня нет денег, – заявила она прямо. – Но я все равно собираюсь заплатить долги отца тем или иным способом.
      – Мы знаем это, мисс Томас, – ответил Хэл Ридли, владелец зернового склада. Несмотря на свой рост, он с трудом поднял на нее глаза.
      Матильда переводила взгляд с одного на другого. Кроме Ридли, здесь были Джо Такер из пивной, Симмонс из банка и Син Мэрфи с фермы в Вумере. Она глубоко вздохнула и остановила взгляд на Сине Мэрфи. Его все уважали в округе и к его мнению всегда прислушивались. Если ей удастся уговорить его, у нее появится шанс, что остальные отнесутся к ее предложениям более серьезно.
      – Отец остался вам должен одного барана и двух овец, мистер Мэрфи. Барана я не могу отдать: он мне сейчас очень нужен самой. Но у двух моих овец по два сильных, крупных ягненка. Возьмете взамен?
      Волосы Сина Мэрфи сверкнули серебром на солнце. Он долго раздумывал над ее предложением.
      – Баран – хороший производитель. Стоил мне кучу денег. Даже не знаю, мисс Томас… – пробормотал он наконец.
      Но Матильда была готова к такому повороту.
      – Тогда давайте я отдам вам двух овец с ягнятами сейчас, а барана в следующем сезоне – если мне удастся выжить.
      Мэрфи посмотрел на остальных, которые с интересом следили за их переговорами, и кивнул:
      – Хорошо, мисс Томас, я согласен на такую цену.
      Матильда перевела дух – ее шансы немного поднялись. Она повернулась к Хэлу Ридли и улыбнулась.
      – Я еще не использовала все зерно, которое мой отец занял у вас. Вы можете взять все остатки, а в придачу испанское седло отца. – Заметив, как загорелся его взгляд, она усилила давление: – Вам это седло всегда нравилось, да и стоит оно наверняка дороже того, что мы вам должны.
      Хэл покраснел.
      – В этих остатках небось уже завелись долгоносики, – пробурчал он.
      – Только не в моем амбаре! – возмутилась Матильда. – Я храню зерно в железных контейнерах с непроницаемыми крышками. – Она выпрямилась во весь рост для солидности и спросила: – Ну что, мы в расчете?
      Наконец Хэл кивнул, и Матильда облегченно улыбнулась. Хэл всегда восхищался искусно расшитым кожаным седлом Мервина, и она знала, что ему будет трудно от него отказаться.
      Джо Такер несмело выступил вперед, протягивая какие-то бумажки дрожащей рукой.
      – Это долговые расписки твоего отца, девочка. Некоторые из них уже давно просрочены.
      Сердце Матильды ёкнуло. Только об этих долгах, сделанных в пивной, она ничего не знала и не могла подсчитать их заранее. Просмотрев бумажки с подписью отца, она ужаснулась. Так много выпито и съедено! Такая огромная сумма денег! Она не сможет с этим расплатиться, все кончено…
      – Прости, Матильда, но мне тоже нужно платить по счетам. Дела сейчас идут неважно, к сожалению…
      Матильда жалко улыбнулась дрожащими губами. Бедный Джо! Он никогда не мог отказать Мервину, жалея его как инвалида и героя войны. И расстроен он не меньше, чем она. Взгляд девочки упал на выгон, где паслись лошади. Так… У нее есть два еще не объезженных жеребца и отцовская серая кобыла.
      Напряжение на веранде росло, в тишине только поскрипывало кресло-качалка, в которое сел банкир Симмонс. Матильду передернуло – ей вдруг показалось, что это вернулся отец и поджидает, когда можно будет наброситься на нее.
      Она тряхнула головой и снова повернулась к Джо:
      – Предлагаю вот что – вы заберете двух моих жеребцов и продадите их. Цена повысится, если их сначала объездить. Они будут хорошими производителями, так что ими может заинтересоваться Чалки Лонгхорн из Нулла-Нулла. Он ищет свежую кровь для своего табуна.
      Джо был явно расстроен.
      – Я ничего не смыслю в том, как объезжать лошадей, Матильда! Но если ты прибавишь свою гнедую к жеребцам, мне кажется, долг можно будет полностью покрыть.
      Матильда посмотрела на гнедую. Она была хорошей скаковой лошадью, быстрой и прыгучей; Мервин загреб хорошие деньги, сделав ставки на последних скачках. Матильда понимала, что не может отдать ее. Леди уже стара, и, если она умрет, на ферме не останется ни одной лошади.
      – Гнедая или жеребцы, – заявила она твердо.
      Джо нахмурился.
      – Твой отец задолжал мне очень давно и очень много, девочка, только из уважения к твоей матери я не продал его долговые расписки Этану Сквайрзу. Он хотел купить их втридорога, можешь себе представить? Ждет не дождется, когда доберется до твоей Чуринги!
      Матильда заметила, как вспыхнули от жадности его глаза, и поняла, что проиграла.
      – Спасибо, что приехали ко мне первой, – сказала она с достоинством. – Вы можете забрать этих лошадей, лишь бы Этан Сквайрз держался подальше от моей земли.
      Симмонс решительно поднялся с кресла-качалки и направился к ней. Под его внушительным весом доски прогибались и скрипели.
      – С банком, девочка, все эти обмены не пройдут! – важно сказал он. – Банк не может принимать долги лошадьми, овцами, зерном или седлами. Если ты не сможешь оплатить заем, который взял твой отец, нам придется немедленно вызвать казначеев и все здесь оценить. Проблем с продажей, думаю, не возникнет. У нас уже есть выгодные предложения от клиентов.
      Матильда не сомневалась, что Этан Сквайрз давно переманил его на свою сторону и стоит первым в списке заинтересованных клиентов. Но Симмонс был ей не страшен. У нее имелось против него мощное оружие: она нашла после похорон отца все его бумаги.
      – Нам лучше пройти в дом и обсудить эту проблему наедине, – твердо сказала девочка. – Не хочу, чтобы остальные слышали, о чем мы будем с вами говорить.
      Симмонс вопросительно посмотрел на нее, но проследовал за ней без возражений. Матильда предложила ему присесть и сама села за стол напротив, сложив руки перед собой.
      – Покажите мне документы о займе, мистер Симмонс, – спокойно попросила она.
      Он открыл кожаный портфель, вытащил документы и положил их перед ней на стол. Матильда внимательно прочла бумаги, а затем швырнула их по столу назад мистеру Симмонсу.
      – Эта сделка была незаконной. Я не должна вам ничего, кроме маленького займа, который сделала у вас моя мать пять лет назад.
      Симмонс возмутился.
      – Что за чушь ты несешь? – пророкотал он, начиная заводиться. – Я составлял этот договор с помощью собственного адвоката!
      – Вам лучше избавиться от него, – ядовито сказала Матильда. – Он плохой специалист и подвел вас.
      – Не думаю, что твоего ума хватит, чтобы оспаривать мнение одного из лучших адвокатов Австралии! – крикнул он, теряя самообладание.
      – Не волнуйтесь, хватит. Тут все очень просто: этот заем сделан под мою собственность без моего ведома и согласия, мистер Симмонс, – ответила она, не повышая голоса.
      Симмонс растерялся, вся важность вдруг слетела с него, гнев постепенно испарялся.
      – Но я видел документы… – сказал он неуверенно. – Твой отец был владельцем земли на момент подписания этого договора.
      Матильда покачала головой.
      – Он имел пожизненное право проживать здесь и обрабатывать землю. И ничего больше! Вот здесь другие, законные документы, – спокойно сказала Матильда и протянула ему заранее приготовленную папку с документами. – Прочитайте и убедитесь сами. А если у вас возникнут вопросы, обращайтесь к адвокату мистера Сквайрза. Это он составлял их по просьбе моей матери.
      Симмонс достал белый носовой платок и все время вытирал лысину, пока читал документы. Руки его тряслись, рубашка на груди стала мокрой. Матильда терпеливо ждала, пока он дочитает. Ее пульс участился, когда она вспоминала о важности этих бумаг. Мать тщательно объяснила ей в свое время задуманный план и сообщила дату, когда все было сделано по закону и документы подписаны.
      – Я должен посоветоваться по этому поводу со своим адвокатом, – пробормотал он наконец. – Кажется, твой отец действительно не совсем честно с нами поступил…
      – Он обвел вокруг пальца целую толпу идиотов, мистер Симмонс, – успокоила его Матильда, язвительно улыбаясь.
      – Но в любом случае долг должен быть уплачен! – взвился уязвленный банкир. – Это слишком внушительная сумма, чтобы просто так ее списать!
      – В таком случае решать дело будет суд, – ответила Матильда, вставая. – Я не отдам Чурингу без борьбы, мистер Симмонс!
      – Сколько тебе лет? – спросил он, немного остыв и задумчиво разглядывая ее.
      – Почти пятнадцать. Но пусть это не вводит вас в заблуждение.
      – О, совсем взрослая! Так как же ты собираешься поступить с заемом своей матушки? Или он тоже незаконный?
      Матильда расслышала сарказм в его голосе, но промолчала и достала жестяную коробочку, которую так тщательно прятала от Мервина. Стоило почти целый год шарить ночью по его карманам, дрожа от страха, экономить, утаивать и лгать ради этого единственного момента!
      Она высыпала монеты на стол, и они сразу заблестели на солнце.
      – Здесь половина того, что мы с мамой вам должны. Другая половина, как это и записано в документах, будет вам выплачена в этом году после стрижки, когда поступит плата за шерсть.
      Симмонс нахмурился, глядя на монеты.
      – Я видел твое стадо и сомневаюсь, что ты сможешь много выручить в этом году. – Он хотел взять деньги, но ему явно было не по себе. – И как же ты продержишься до конца стрижки? Ведь это, наверное, все, что у тебя осталось, девочка?
      Матильда не нуждалась в его сочувствии.
      – Это мое дело, мистер Симмонс! А теперь, если это все, до свидания. Мне пора работать.
      Она проводила его до конца веранды и стояла там, пока четверо мужчин наполняли свои бурдюки свежей питьевой водой и седлали лошадей. Джо ехал впереди, ведя на веревке двух жеребцов и ее гнедую кобылу. Ягнята и овцы в деревянной тачке ехали за ними. Матильда дождалась, когда пыль за ними улеглась, а затем вернулась к лестнице.
      Габриэль развалился на крыше, прислонившись к трубе с той стороны, где была тень. Матильда заметила, что он ничего не сделал с тех пор, как приехали кредиторы.
      Она перевела дыхание, чтобы переждать боль в спине, потом упрямо поднялась по лестнице. Ей становилось все труднее быстро двигаться: ребенок лежал низко и тянул ее к земле.
      – Давай закончим поскорее, Габриэль, а потом поедим.
      Он улыбнулся:
      – Здесь нет гвоздей, миссюс.
      – Так спусти вниз свою задницу, бездельник, и найди их, черт побери! – закричала она в бешенстве.

      Матильда знала, что время поджимает, – скоро ей уже не удастся скрывать свое положение. Спустя неделю после того, как она разделалась с кредиторами, девочка запрягла Леди в повозку и вместе с Блю отравилась в Уэллаби-Флатс. Запасы угрожающе уменьшались, и был только один способ пополнить их.
      Пока она ехала к городку, ей вспомнился неудачный побег из Чуринги. Каким же она была тогда ребенком! Сейчас все изменилось. Теперь она женщина, уверенно строящая свое будущее. Долги уплачены, Чуринга по-прежнему принадлежит ей, а овцы жиреют на весенних пастбищах. Именно такой она и представляла себе счастливую жизнь.
      Матильда переночевала под повозкой, расстелив одеяло. Блю сторожил ее покой, а колокольчик пасущейся рядом Леди напевал колыбельную. Затем, когда на горизонте занялась заря, она вскипятила чай и позавтракала отсыревшим за ночь хлебом и двинулась дальше.
      Ей было жарко в отцовском пастушеском плаще, но он прикрывал ее, как тент. Хотя это никого не касалось, ей не хотелось вызывать лишние сплетни и объяснять кому-нибудь, кто отец ребенка. Если эта поездка окажется удачной, ей больше не надо будет появляться в Уэллаби-Флатс до его рождения. Что будет дальше, она не знала, но оставила решение на потом, когда придет время.
      Городок не изменился с тех пор, как мать привозила ее сюда. Здесь было так же пыльно, воняло серой и высились кучи земли возле шахт, где когда-то добывали опалы. Дома покосились, открытая дверь пивной темнела в глубине веранды отеля, на которой по-прежнему сидели как будто те же самые люди.
      Матильда привязала Леди к коновязи с поилкой возле магазина, вытащила из повозки мешок с ружьями и ступила на деревянную дорожку. Колокольчик тоже звякнул, как в детстве, когда она толкнула в дверь. В нос ударила тяжелая смесь запахов кофе, чая, кожи и керосина, так что ей пришлось изрядно потрудиться, чтобы унять подкатившую волну тошноты.
      Матильда запахнула плащ на животе и пошла к стойке, где уже ждал хозяин.
      – Сколько дадите за ружья? – в лоб спросила она.
      Она не знала хозяина лично: Мервин всегда сам пополнял их запасы. Это был худой мужчина, с угреватой кожей и обвисшими усами. Он внимательно присмотрелся к ней, затем стал разглядывать ружья одно за другим, щелкать затворами, прицеливаться, спускать курки.
      – У нас уже есть ружья для продажи. Так что не могу заплатить дорого, дорогуша.
      Матильда холодно взглянула на него. Она знала настоящую цену – Мервин прожужжал ей все уши про их стоимость, когда чистил и смазывал свои любимые ружья. Она отобрала из его коллекции три самые дорогие.
      – Эти два – «винчестеры», а это «энфилд». Сами видите: они сохранились, как новые!
      Глаза продавца горели, щеки разрумянились, он облизывал пересохшие губы, мельком поглядывая на нее. Матильда знала, что он лихорадочно прикидывает в уме, как не упустить такую удачу и насколько можно ее нагреть.
      – У меня здесь список продуктов, – сказала она твердо, не давая ему назвать смехотворную сумму. – Стоимость этих ружей перекрывает их стоимость.
      Он взял длинный список и, пока читал, задумчиво тер подбородок и теребил усы.
      – Знаете, обычно я так не торгую, – сказал он наконец. – Но думаю, стоимость этих ружей действительно покрывает стоимость продуктов вашего списка. – Он присмотрелся к ней более внимательно. – Вы не дочь Мервина Томаса?
      Матильда кивнула, и выражение лица хозяина стало трогательно-соболезнующим.
      – То-то мне показался знакомым этот «энфилд»… Сочувствую вам всем сердцем. Говорил ему в тот раз, что ехать не стоит! Но разве он послушается? Вы же знали Мерва. – Он неожиданно улыбнулся. – Старый вояка никогда никого не слушал. Упрямый, чертяка! Хороший был мужик. Нам всем здесь его очень не хватает…
      Матильда вымученно улыбнулась. Не хватало еще терять время, выслушивая истории про «старину Мерва»!
      – Так я могу получить продукты? Повозка ждет на улице возле двери.
      – Кстати, девочка, меня зовут Фред Патридж. Всегда к твоим услугам. Как ты справляешься там одна, в Чуринге?
      – Со мной Габ, – быстро ответила она. – А в сезон стрижки подъедут стригали.
      – Хочешь, вывешу объявление? Сколько ты собираешься нанять на этот сезон?
      Матильда замешкалась с ответом, прикидывая в уме, скольким людям сможет заплатить.
      – Надо торопиться, милочка, – сказал хозяин, доставая бумагу и начиная писать. – Я напишу для начала, что тебе требуются десять стригалей и повариха.
      – Переправьте на девять, пожалуйста. Пег Райли приезжает кухарить каждый год, а ее муж Берт по-прежнему стрижет, – сказала она, чувствуя новый прилив тошноты и холодный пот на лбу.
      Фред присмотрелся к ней:
      – Тебе плохо, девочка? Присядь, я скажу жене, чтобы приготовила тебе чай.
      Матильда собралась с силами и подавила в себе приступ тошноты.
      – Со мной все в порядке, – сказала она, улыбаясь. – Не беспокойтесь, пожалуйста. А сейчас мне надо бежать: у меня еще куча дел в городе. Я вернусь за продуктами.
      Матильда пулей выскочила из магазина и свернула к маленькой церквушке на углу улицы. Забежав туда, она с облегчением опустилась на одну из боковых полированных скамей. Спина раскалывалась, ребенок бунтовал. Она пересидит здесь приступ в прохладе, пока ее никто не видит.
      – Это не Матильда Томас? Очень хорошо, что ты зашла, девочка. Что-то ты выглядишь нездоровой…
      Матильда огорченно вздохнула. Она так надеялась, что отец Райан сейчас находится где-то в поездке по отдаленным фермам! Они были довольно близко знакомы: отец Райан часто заезжал в Чурингу, когда мать была жива. Последний раз они виделись, когда два месяца назад он приезжал прочесть молитвы над могилой Мервина.
      – Здравствуйте, святой отец.
      – Как ты справляешься там совсем одна? Ведь Чуринга – очень большая ферма. Ты, наверное, собираешься продать ее?
      – Нет, не собираюсь, святой отец, – покачала головой Матильда.
      – Не уверен, что бог одобрит твое решение. Это слишком большая ответственность для твоих юных плеч! – Его голос с явным ирландским акцентом раскатисто взвился к сводам церкви.
      Матильда слышала эти слова в последнее время слишком часто.
      – Я и при отце большую часть времени проводила одна, и вы прекрасно это знаете! Я делала всю ту же работу, что и сейчас! Почему это так всех взволновало именно теперь, не понимаю? Со мной Габриэль со своими сородичами. Они мне помогают.
      – А, Габриэль! – улыбнулся священник. – Заблудшее дитя господа – и не очень надежное, полагаю, как и все его родственники. Говорят, они имеют склонность исчезать время от времени.
      – Пусть исчезают, святой отец. Все мы нуждаемся иногда в том, чтобы свободно уходить и возвращаться, – устало сказала Матильда, вставая на ноги. – Ну все, мне пора. Надо упаковать продукты и возвращаться в Чурингу.
      – Ты не хочешь исповедаться мне, Матильда? Это не займет много времени.
      Матильда решительно покачала головой. Бог и так знает ее грехи, при чем здесь отец Райан?
      – Нет времени, святой отец. Может, в ваш следующий визит…
      – Ты всегда так говоришь, – грустно улыбнулся он. И с тревогой посмотрел на ее бледно-зеленое лицо. – Ты уверена, что у тебя все в порядке, девочка?
      – Немного устала, только и всего. Надеюсь, вы как-нибудь заедете ко мне.
      Матильда вышла из церкви и поспешила к магазину. Чем скорее она уберется отсюда, тем лучше. Здесь слишком много пытливых глаз и фальшивого сочувствия.
      Фред Патридж грузил последние продукты в ее повозку. Два его маленьких сына, спрятавшись за юбку матери, стоявшей в дверях, во все глаза следили за ее появлением.
      Девочка проверила по списку все сложенное в повозку.
      – Я добавил пару вещей, которые, думаю, тебе пригодятся, – сказал, криво улыбаясь, Фред. – Гвозди, бечевку и одну упаковку корма для цыплят. Жена тоже кое-что запаковала вот в этот мешок. Думаю, ружья Мервина того стоят, – выпалил он, краснея и глядя куда-то поверх плеча Матильды.
      – Спасибо, – сказала Матильда, забираясь в повозку и беря в руки поводья.
      На ее свист Блю показался из-под крыльца магазина, где, очевидно, охотился за крысами. Она мягко стегнула поводьями по спине Леди, и повозка медленно тронулась с места. Матильда выехала на пыльную дорогу, мечтая поскорее убраться из этого городка, где все жители, она была уверена в этом, приникли сейчас к окнам, а мужчины высыпали из пивной и стоят на веранде, обсуждая ее дела. Она гордо вскинула голову. Пусть думают что хотят! Она будет поступать так, как считает нужным. И отныне и навсегда никому не будет должна ни пенни!
 
      Дженни лежала, уставившись в потолок. Она пыталась поставить себя на место одинокой беременной девочки, которой не с кем было не только посоветоваться, а просто перекинуться словом.
      Она и сама знала, что такое одиночество, когда не на кого опереться и ты вынужден прятать все чувства глубоко внутри. Дженни прекрасно помнила свой страх при виде грозной сестры Мишель. Все монахини приюта были грубыми и быстрыми на расправу, но только сестра Мишель внушала ей настоящий ужас.
      – Ты дитя дьявола, Дженнифер! Именно поэтому он оставил на тебе свою метку! – шипела она, тыча пальцем в ее родинку на виске.
      Дженни поморщилась, подавляя в себе застарелую детскую реакцию на этот знакомый пронзительный голос. До сих пор она не могла заходить в католические соборы и слышать звук органа без ужаса и дрожи. Эти звуки вызывали в ней непроизвольное желание спрятаться от всех или исчезнуть вообще.
      Девушка стремительно поднялась с кровати и подошла к окну. Ей надо было сбросить с себя тяжелый гнет прошлого, но она знала, что этот ужас останется в ней навсегда. Счастье, что тогда, в детстве, от этого оглушительного одиночества ее спасло появление в приюте Дианы.
      Брошенную, плачущую четырехлетнюю малютку нашли на ступеньках приюта с запиской в кармане поношенного платья: «Ее зовут Диана. У меня нет больше денег, чтобы ее кормить». Дженни со слезами на глазах вспомнила, как малышка рыдала всю ночь в спальне, пока она не решилась и не нырнула к ней в постель. Они тогда крепко обнялись и так заснули до утра. Именно тогда родилась та крепкая связь между ними, которую не смогли разрушить никакие наказания сестры Мишель. Временами, вот в такие моменты, как сейчас, Дженни безумно скучала по Диане.
      – В конце концов, рядом со мной была Диана, – пробормотала Дженни. – А у бедной Матильды не было вообще никого.
      Дженни посмотрела в окно, где медленно догорал день. Мысли ее вернулись к зеленому платью и звукам вальса. «Все же был кто-то позже в жизни Матильды, кто любил ее и заботился о ней, – подумала она. – Иначе не было бы дневников и той надписи на кладбище. Кто-то, чей дух до сих пор витает в Чуринге, заставляя меня читать дневники…»
 
      Матильда с трудом перевернула лопату, вываливая картошку на землю. Она торопилась, так как нужно было успеть сделать еще много дел до завтрашнего приезда стригалей. Ей мешала боль в пояснице, которая теперь не проходила целый день. Неужели она надорвалась, поднимая старый движок и ставя его на место в стригальне? Так не вовремя!..
      Она выпрямилась и потерла поясницу, давая себе минутную передышку. От поясницы боль стальным кольцом охватила живот. Ребенок уже несколько дней не шевелился, опустившись вниз. Неужели пришел срок?
      – Господи, только не это! Сейчас не время, – испуганно пробормотала она, трогая живот. – Вот-вот должны появится стригали!
      Она попыталась собрать картошку, но внезапно сильная боль скрутила ее. Матильда упала на колени, картошка была забыта. Вся она сосредоточилась на том, что происходило внутри. Она прилегла на бок, щекой в мягкую землю, и застонала. Когда боль немного отпустила, Матильда с трудом встала и, пошатываясь, отправилась к веранде. Только бы успеть дойти до дома! Но почти у самой двери боль с новой силой скрутила ее. Она упала на колени, вцепившись руками в кресло-качалку.
      – Габ! Помоги! – слабо вскрикнула она, прислушиваясь.
      Во дворе слышалось только блеяние овец в загонах. Боль опять скрутила ее, вызвав панику. Она видела, как появляются ягнята на свет, и не раз принимала роды, но вдруг у нее что-то пойдет не так, как надо? Многие овцы погибали, не разродившись, или ягнята рождались мертвыми…
      – Габриэль! – закричала она изо всех сил. – Где тебя черти носят, бездельник?
      Пот заливал лицо, руки и ноги дрожали. Матильда снова прислушалась, но ответа не было.
      – Габриэль, не бросай меня! – простонала она. – Мне нужна твоя помощь, пожалуйста, вернись!
      Перетерпев новую схватку, Матильда поняла, что ждать бесполезно, она одна. Кое-как поднявшись на ноги, она открыла дверь и прошла в кухню. Захватила у двери одеяло и бросила на пол поближе к плите, на которой кипел котел. Взяв со стола нож для разделки кроликов, Матильда опустила его ненадолго в кипяток – он ей понадобится позже, чтобы перерезать пуповину.
      Голова кружилась, пока она снимала ботинки и комбинезон. Рубашка была мокрая от пота, но Матильда оставила ее. Было что-то неприличное в том, чтобы испытывать такую боль совсем обнаженной. Кинув рядом чистую простынку для ребенка, Матильда опустилась на колени, упираясь руками в пол и проклиная в душе Габриэля. Почему он исчез именно сегодня, прихватив с собой всех своих родственников? Было что-то мистическое в том, как он чувствовал надвигающиеся неприятности и вовремя исчезал.
      – Ленивый, ни на что не годный ублюдок! – шептала она в перерывах между схватками. – Сбежал именно тогда, когда он мне так нужен!
      Боль накатила яростной волной. Матильде казалось, что ребенок рвется наружу, разрывая ей внутренности. Исчезло все, кроме этого неумолимого желания ребенка появиться на белый свет. Она тяжело дышала, спина выгнулась дугой, из горла рвался крик, ноги дрожали крупной дрожью. Она судорожно цеплялась пальцами за одеяло, в голове стоял туман.
      Внезапно краем сознания Матильда уловила звук открываемой двери и тяжелые шаги. Чья-то призрачная тень приблизилась, смутно зазвучали голоса:
      – Господи, Берт! Она рожает! Быстро тащи мой ящик из фургона!
      Матильда открыла глаза и увидела над собой знакомое, встревоженное лицо Пег Райли.
      – Все в порядке, дорогая. Просто расслабься. Я все сделаю как надо.
      – Мой ребенок, – прошептала тихо Матильда. – Он лезет наружу.
      – Так и надо, родная, он спешит родиться. Когда будет схватка, тужься!
      Вцепившись в сильные руки Пег, Матильда наконец перестала сдерживаться и целиком отдалась движению внутри себя. Все в ней, казалось, выворачивается наизнанку. И вдруг она почувствовала, как что-то быстро проскользнуло у нее между ног. Затем надвинулась темнота, желанная и всепоглощающая. Матильда с облегченным вздохом погрузилась в нее.
      Открыв глаза, она сначала не поняла, где находится. Было темно, но затем она увидела лунную дорожку в углу своей комнаты. Что-то изменилось, что-то было не так…
      Усилием воли Матильда выплыла из забытья и все вспомнила. Как долго она была без сознания и где ее ребенок?..
      Какая-то тень появилась из темного угла, и на нее накатил ужас. Это Мервин! Он встал из могилы, чтобы наказать ее и отобрать ребенка! Матильда закричала от страха и тут же услышала успокаивающий голос:
      – Ш-ш-ш, все в порядке, родная. Это я, Пег Райли.
      Теплая рука заботливо убрала прядь волос со лба, а перед пересохшими губами появилась чашка с каким-то странным запахом. Лицо женщины было таким знакомым и добрым, что Матильда с удовольствием расслабилась. Ей всегда нравилась Пег, и она впервые за много месяцев почувствовала себя в безопасности.
      Когда Матильда напилась, Пег убрала чашку и заботливо натянула простыню до самого подбородка.
      – Все прошло, милая. Спи спокойно. Пег присмотрит за тобой, не волнуйся.
      – Где мой ребенок? – пробормотала она, чувствуя, как веки тяжелеют.
      – Не расстраивайся, милая. Все хорошо. Надо только выспаться сегодня ночью, а завтра утром все будет по-другому.
      – Мой ребенок?.. – в полусне прошептала она. – С ним все в порядке?
      Больше она ничего не успела подумать, проваливаясь в беспокойный сон. Ей снилось, что где-то рядом звучат возбужденные голоса и топают тяжелые шаги. Когда она наконец очнулась, Пег сидела рядом с вязаньем в руках.
      – Спасибо, Пег. Я так испугалась! Не представляю, что бы случилось, если бы вы не приехали…
      – Все нормально, девочка. Мы решили ехать прямо сюда, не заезжая в Уэллаби-Флатс, – прямо как чувствовали… – Она сложила вязанье. – Не буду кривить душой и выражать соболезнования по поводу смерти твоего отца, девочка. Но ты, я вижу, успешно со всем справилась. Овцы выглядят такими упитанными!
      Матильда бессильно откинулась на подушку. Она чувствовала слабость, несмотря на долгий сон; глаза закрывались. Пег вышла, затем опять появилась с чашкой в руках.
      – Выпей это, детка. Я помогу тебе подняться на ноги. – И добавила, увидев, как Матильда морщится от запаха: – Я добавила туда кое-что, чтобы тебе легче было уснуть. Ничего вредного, не беспокойся!
      Пег проследила, чтобы Матильда выпила полную чашку теплого молока.
      – А где отец ребенка? – спросила она наконец.
      Матильда почувствовала, как щеки ее загораются от стыда.
      – Его нет… – прошептала она.
      Пег Райли, казалось, такой ответ не смутил. Она молча кивнула, затем заботливо подоткнула простыни и пошла к выходу.
      – Где мой ребенок? – крикнула Матильда, напрягая силы.
      Женщина застыла в дверях, не поворачиваясь, с безвольно повисшими вдоль тела руками. Когда она повернулась, у Матильды екнуло сердце: лицо Пег было печальным.
      – С ним что-нибудь не так? – в страхе пробормотала она.
      Пег грузно села рядом на кровать и взяла ее за руку, отводя глаза.
      – Мальчик умер, дорогая, – со слезами в голосе прошептала она. – Мы ничего не смогли сделать…
      Она обняла худенькую девочку, которая молча уткнулась ей в грудь, не в силах говорить.
      – Мой Берт сделал чудесный маленький гроб, детка. Мы проследим, чтобы бедняжка был похоронен как следует, не волнуйся.
      Матильда из последних сил боролась с темными волнами сна, накатывающими на нее.
      – Мой ребенок… умер? – прошептала она, пытаясь понять, что это значит, и слезы покатились из ее закрывающихся глаз. – Умер мой маленький сын…
      Пег прижимала к себе вздрагивающее тело, пока сон окончательно не накрыл Матильду, погружая в темноту…
      Звуки наплывали – сначала отдаленные, потом все ближе. Блеянье овец, шум движка, возбужденные крики мужчин. Вся эта мешанина настойчиво врывалась в ее тяжелый сон, мешая забыться вновь. Она постепенно осознавала, что в Чуринге идет стрижка: Пег и Берт Райли, видимо, приняли стригалей. Матильда обрадовалась, что все идет как надо, а потом вспомнила, что случилось. Ее ребенок умер… Пег с Бертом собирались его хоронить, а она лежит тут, как куль!
      Матильда попыталась вскочить на ноги, но тело не слушалось.
      – Пег, где ты? – слабо крикнула она, собираясь с силами, и прислушалась.
      Ответа не было.
      «Видимо, на кухне», – подумала она.
      Голова кружилась, ноги дрожали, когда Матильда попыталась все же встать. Ей пришлось схватиться за туалетный столик, пережидая, пока мир вокруг перестанет кружиться. Внутри была непривычная пустота, все тело болело. Матильда с трудом натянула на себя одежду, заботливо постиранную Пег, и, устав от этих усилий, долго готовилась к походу на кухню. Но когда, с трудом передвигая ноги, она добрела туда, оказалось, что на кухне никого нет. «Наверное, Пег в столовой», – подумала она и тут заметила на столе записку: «Берт заболел, вынуждены уехать. Мы все устроили как надо, не волнуйся. Пег Райли».
      – Господи, что же теперь будет? – запаниковала Матильда. – Я так рассчитывала на нее во время стрижки! Конечно, жаль Берта, но что же мне делать одной?..
      Она обвела глазами пустую кухню и вдруг заметила, что они забрали с собой пакет муки, мешок сахара и большой кусок окорока.
      «Больше никогда в жизни не буду никому доверять!» – со злостью подумала Матильда. Теперь необходимо было дойти до стригальни и посмотреть, хватает ли там людей.
      Девочка с трудом вышла на веранду. Габриэль командовал работниками, толпившимися у стригальни. Слава богу, хоть этот вернулся! Но у нее есть одно дело, которое необходимо сделать прежде, чем она вернется к хозяйственным делам. Ей необходимо попрощаться со своим ребенком.
      Ноги дрожали, но в голове прояснилось, когда Матильда обогнула дом и направилась к семейному кладбищу. Слезы наворачивались на глаза, но она не давала им воли. «Все это слабость! – думала она презрительно. – У меня нет времени жалеть себя».
      Новая могила была прикрыта камнями, чтобы дикие динго не могли добраться до тела; небольшой крест из свежих досок был укреплен в изголовье. Матильда опустилась на колени. Слезы все же покатились по лицу, когда она дотронулась до аккуратной маленькой могилки, где лежал ее ребенок. Бедный невинный малютка, которого она ни разу не видела и не держала на руках…
      Матильда хотела помолиться, но не смогла найти слов. Она была наказана за свою строптивость и ненависть к отцу. Бедное невинное дитя попало из-за этого на небеса. «А может быть, все к лучшему? – подумала она, когда слезы высохли. – Его бы всю жизнь преследовали сплетни, отравив нам радость общения».
      Матильда сорвала несколько диких цветов и положила у креста. Она долго стояла, глядя на могилу сухими глазами.
      – Я переживу это, как пережила все остальное, – прошептала она. – Но клянусь, когда-нибудь на твоей могиле будет самый красивый памятник!
 
      Дженни закрыла дневник, заливаясь слезами. Она знала, что значит потерять ребенка, и прекрасно понимала чувства Матильды. Каким сладким был ее маленький, рыженький Бен! Какая у него была невинная улыбка! Какие чудные маленькие ножки и пальчики!
      Но она хоть успела узнать его, подержать на руках. Успела полюбить его всем сердцем до того, как он погиб. У Матильды же не осталось даже фотографии. Только грубый крест на могиле…
      Дженни уткнулась в подушку и зарыдала, оплакивая судьбу Матильды и свою.

      Брет стоял перед дверью, не решаясь постучать. Он целый день готовился к этому, собираясь с силами, – ему не давала покоя собственная грубость. Он отравил всю поездку мисс Сандерс, и ему, конечно, следует извиниться. А как она радовалась тому, что смогла побороть свой страх перед лошадьми! Тоже не шутка после такого падения…
      Черно-белый щенок келпи крутился в руках, пытаясь освободиться. Но Брет только крепче прижал его к себе одной рукой, а другой все-таки наконец постучал. В ответ не раздалось ни звука. Но он видел свет в ее спальне по дороге к дому. Может, она заснула? Осторожно открыв дверь, он вошел в дом, прислушиваясь. И вдруг застыл, услышав рыдания. «Господи! – испуганно подумал он. – Может, это из-за меня? Вряд ли, но с женщинами разве угадаешь?» Больше всего на свете Брет боялся женских слез. Надо удирать, пока не поздно, – им обоим будет неловко, если теперь вдруг обнаружится его присутствие. Но было поздно: щенок каким-то образом вырвался из рук Брета, шлепнулся на пол, заскулил и помчался к дверям спальни.
      – Кто там? – испуганно спросила Дженни.
      – Не пугайтесь, миссис Сандерс, это я, Брет. Наверное, не вовремя, простите… я зайду завтра!
      – Нет-нет, подождите минутку, я сейчас выйду.
      Брет подхватил на руки щенка, снял шляпу и застыл в нескольких шагах от спальни. Он слышал ее движения за дверью, последние всхлипы и представлял, как она торопливо вытирает слезы. Более неловкое положение трудно было себе представить. Хотел бы он сейчас оказаться в общежитии! Черт его дернул вообще сюда прийти…
      Дверь открылась, он увидел ее заплаканное лицо и отступил. Взгляд промытых слезами огромных глаз Дженни странно подействовал на него.
      – Я пришел мириться, – забормотал он. – Понимаю, что вы, наверное, не хотите меня видеть, и все-таки…
      Он говорил, глядя в сторону и смущенно переступая с ноги на ногу. Но Дженни ничего не замечала, уставившись на щенка в его руках.
      – Это мне? Какой чудесный! – прошептала она. – Как вы добры, спасибо!
      Глаза девушки засияли. Он протянул ей щенка, и Дженни прижала его к лицу. Щенок тут же стал вылизывать остатки слез, а Брет утонул в этих странных глазах, которые иначе, чем фиолетовыми, не назовешь.
      Неожиданно он обнаружил, что ему трудно дышать, а все заготовленные заранее слова вылетели из головы. Ему вдруг так захотелось обнять и утешить ее, что он позавидовал щенку.
      Когда до него наконец дошло, о чем он думает, Брет резко отпрянул. Ничего себе, влип! Она же его хозяйка! Должно быть, у него поехала крыша. Он прочистил горло, кашлянул и приосанился.
      – Просто хотел извиниться за сегодняшнюю грубость… и за вчерашнюю, – выдавил он. – Думал, вам не помешает компания. Он толковый парень, только еще не приучен к дому.
      Брет почувствовал, что краснеет, когда она внимательно посмотрела ему в глаза. Он неловко смял шляпу в руках, повернулся и пошел к выходу.
      – Это лучший подарок, который вы могли сделать мне, спасибо, Брет! – быстро проговорила Дженни, догоняя его со щенком в руках, который повизгивал от избытка чувств.
      – Уже поздно, – буркнул Брет, останавливаясь в дверях. – Завтра увидимся.
      Он упорно смотрел куда-то поверх ее правого плеча.
      – Вы очень спешите? Может, останетесь и выпьете пива со мной? Заодно поможете выбрать имя этому чуду с хвостиком.
      – Ну… – протянул Брет, разрываясь между желанием остаться и пониманием, что ему нужно убегать, пока не поздно.
      – Пожалуйста! – фиолетовые глаза с тоской смотрели на него.
      Брет вдруг вспомнил, как жаловалась Марлин на свое одиночество, когда он пропадал целыми днями, и застарелое чувство вины победило. Он закрыл входную дверь и прошел за Дженни в кухню, решив, что одна банка пива никому не повредит.
      Он уселся за стол, а Дженни налила молоко в блюдце и поставила перед щенком. Тот тут же принялся лакать, разбрызгивая молоко на пол, на свои лапы. Дженни рассмеялась и потрепала щенка по голове. Потом достала из холодильника две бутылки пива, открыла их, одну протянула Брету, а из второй сделала большой глоток сама.
      Брет наблюдал, как она, запрокинув голову, глотает, как красива ее длинная, обнаженная шея, и гадал, какую игру она затеяла. Наверняка ведь чувствует, как действует на него! Женщины всегда об этом догадываются каким-то шестым чувством. Он только допьет свое пиво и сразу уйдет, пусть не рассчитывает!
      Дженни села за стол рядом с Бретом, наблюдая, как щенок играет с ее ботинками.
      – Еще раз спасибо, Брет, это страшно мило с вашей стороны.
      – Да ерунда, не стоит благодарности, – буркнул он.
      Он заметил, что глаза Дженни подозрительно заблестели, и отвернулся, глотая пиво. Хотел бы он спросить, что ее так расстроило, да не знал, как это тактично сделать.
      Только бы она не расплакалась снова! Жалко, что здесь нет Ма, уж она бы знала, как ее утешить.
      – Неправда, Брет, я действительно так думаю. Вы по-настоящему добры ко мне, хотя я этого не заслуживаю. Утром я вела себя как последняя идиотка! И вдруг вы приносите этого щенка… Мне действительно сейчас необходим друг. Но как вы догадались?
      Брет посмотрел на нее и выдавил фальшивую улыбку. Этой женщине необходимо время, чтобы пережить свои потери, а эти чертовы дневники только сильнее растравляют ей душу.
      Дженни снова наклонилась к щенку, который обнаружил в ботинках носки и теперь играл с ними, как с живыми, рыча и катая их по полу.
      – Может, назвать его Риппер?  – сказала она наконец. – Как вы думаете?
      – Вполне! – быстро ответил Брет, радуясь, что напряженный момент миновал. – Смотрите, какой хулиганистый. Самый мелкий в помете, но энергии хватит на всех.
      Они опять надолго замолчали. Брет спасался от неловкости пивом. Он не знал, о чем еще можно говорить с ней, и с каждым мгновением чувствовал себя все неуютней.
      Он уже собрался встать из-за стола и распрощаться, когда Дженни вдруг дотронулась до его руки.
      Это было таким шоком, как будто его боднула корова. Он удивленно уставился в фиолетовые глаза, которые теперь были очень близко.
      – Расскажите мне про Матильду Томас, Брет.
      Он вдруг обнаружил, что ее глаза не просто фиолетовые. Вокруг зрачков в них были рассыпаны золотые и синие крапинки. Он инстинктивно отпрянул назад и схватил бутылку, чтобы прервать опасную близость.
      – Что вы имеете в виду, миссис Сандерс? – Это было лучшее, что он мог придумать, – ему нужно было потянуть время, чтобы собраться с мыслями.
      – Вы прекрасно знаете, что я имею в виду, Брет Уилсон! – воскликнула Дженни, моментально выйдя из себя. Глаза ее потемнели от гнева; она вскочила из-за стола так стремительно, что стул упал на пол. – И если вы не перестанете называть меня миссис Сандерс, клянусь, я разобью сейчас эту бутылку об вашу тупую башку!
      Они уставились друг на друга в немом шоке, а затем одновременно расхохотались.
      – Нет, это поразительно, – простонала Дженни, задыхаясь от смеха. – Мы ведь оба взрослые люди, а грыземся друг с другом, как кошка с собакой!
      Брет кивнул, стараясь успокоиться.
      – Стукните меня! Я, наверное, заслужил, но должен признаться, миссис… то есть Дженни, вы оказались для меня полной неожиданностью. Я ожидал увидеть кого-то постарше. Менее…
      – Задиристую, – закончила она за него.
      Это было совсем не то, что он хотел сказать, но Брет не стал уточнять.
      – Ладно, я воспринимаю это как комплимент. Возьмите еще пива. – Дженни достала еще две бутылки, открыла и чокнулась с ним. – За лучшее взаимопонимание!
      – Почему бы и нет? – улыбнулся Брет.
      Пиво было холодным, как раз таким, как он любил. Брет не отрываясь смотрел в ее глаза, не в силах оторваться. Он понимал, что должен отвести взгляд, иначе не успеет оглянуться, как утонет в этих дивных глазах и пропадет, но ничего не мог с собой поделать.
      – Расскажите мне историю этого места, Брет, – серьезно попросила Дженни и подняла руку, чтобы остановить возражения. – Вы с Ма знаете какие-то слухи, и я тоже хочу их знать.
      Мысли Брета заметались. Прочтя дневники, он понял, что правда куда страшнее слухов. Знать бы еще, что уже успела прочесть Дженни… В конце концов он решил рассказать ей правдивые факты истории Чуринги, не углубляясь в детали. Но откуда начать? Он сделал большой глоток, чтобы протянуть время и собраться с мыслями.
      – О'Конноры были австралийскими пионерами, которые появились здесь в начале восемнадцатого века. Они стали типичными ирландскими скваттерами, как и большинство здешних семей. Чуринга начиналась с маленького расчищенного участка буша и наспех сколоченной хижины. Здесь была вода, а близость горы защищала от наводнений в дождливые сезоны. Но сначала требовалось расчистить место для пастбища, чтобы скот, который они привезли с собой, мог выжить. – Брет задумался, представив, какую работу пришлось здесь проделать этой семье. – Конечно, у них не было тракторов и разных машин, как сейчас. Все делалось вручную с помощью топоров и мотыг. Но со временем пастбища были расчищены, овцы расплодились, и постепенно семье пришлось расширять свои владения. Когда Чурингу унаследовала Мэри, у нее уже было около ста тысяч акров земли, а на месте первой хижины появилась усадьба с хозяйственными постройками.
      – Мэри была матерью Матильды? – спросила Дженни.
      – Да, – кивнул Брет. – Она начала управлять хозяйством во время Первой мировой войны, когда ее мужа забрали на войну в Галлиполи. Она держала овец, мериносов и коров. Деньги за шерсть пускала в хозяйство и многое сделала для процветания Чуринги. Ходили слухи, что Мервин Томас, вернувшись с войны, постепенно разорил ферму, пропивая и проигрывая крупные суммы в карты. После смерти жены он пытался продать Чурингу Этану Сквайрзу.
      – Но не смог, – прошептала Дженни. – Потому что по закону она принадлежала Матильде. Я прочитала самые первые дневники, и они произвели на меня очень гнетущее впечатление. Но мне бы хотелось узнать, как относились к Матильде окружающие. Что за слухи ходили о ней?
      – Матильда Томас стала легендой в округе, когда ей еще не было двадцати лет. Конечно, она была неординарным человеком; как-никак единственная женщина, которая достигла процветания в мире мужчин. Она, возможно, была несколько эксцентричной – во всяком случае, поступала так, как считала нужным, живя одна со своими аборигенами. Люди всегда боятся того, чего не могут понять, поэтому она, скорее всего, была страшно одинокой. Разумеется, слухи о ребенке ходили в округе, так как пытливые глаза непросто обмануть. Но так как ребенок умер, слухи постепенно угасли. Конечно, Матильду уважали за то, чего она добилась здесь, но скваттеры и их жены не одобряли ее поведения и не общались с ней. – Он усмехнулся. – Она была, видимо, той еще хулиганкой! Ходила в мужской одежде и плевала на всех с высокой колокольни.
      Брет замолчал, сознавая, что сильно приукрасил жестокую действительность. Но Дженни и без того, очевидно, потрясла эта история. Она только недавно овдовела, а дневники Матильды могли снова погрузить ее в тяжелые воспоминания. Интересно, кого она сегодня оплакивала больше? Изнасилованную, одинокую девочку или собственное горе?
      – Расскажите мне еще о Матильде, – попросила Дженни.
      – Вы же читаете дневники. И сами знаете все, что знаю я.
      – Не совсем, – покачала она головой. – Я хочу знать, что было после смерти ребенка и какую роль играла потом семья Этана Сквайрза?
      Брет почувствовал, что вступил на опасную почву. Хотя в дневниках не часто упоминалась эта семья, правда и слухи так сильно переплелись, что он боялся проговориться. Брет посмотрел на девушку и решил сказать то, что считал правдой.
      – Никто особенно не видел Матильду после смерти ребенка. Она появлялась в городе дважды в год все на той же старой лошади отца. Общалась только с Томом и Эприл Финли из Вилги. Когда Чуринга стала процветать, она приобрела много современного оборудования, но сама никогда далеко не уезжала.
      Брет закурил сигарету и немного помолчал.
      – Ее все здесь считали отшельницей. Она жила одна со своими аборигенами большую часть года, за исключением сезонов стрижки; никогда не участвовала в пикниках, не приезжала на скачки или танцы и ни с кем не общалась. Эндрю Сквайрз делал ей предложение, но она знала, что он поступает так, чтобы получить Чурингу, и прогнала его. Поговаривали, что Чарльз Сквайрз, младший сын Этана, был в нее влюблен, но это ничем не кончилось.
      – Но у нее же кто-то был, правда?
      Брет вздрогнул. Скоро она сама все прочтет в дневниках, и он не собирался сейчас вываливать ей это на голову – тем более после сегодняшних слез.
      – Не знаю, Дженни. Простите…
      Дженни посмотрела на него с сомнением. Потом откинулась на спинку стула и немного расслабилась.
      – Судя по дневникам, Этан Сквайрз мечтал об этой земле. Мой адвокат говорит, что его семья до сих пор интересуется Чурингой, – сказала она задумчиво и посмотрела ему прямо в глаза. – Что такого есть в Чуринге, что они так охотятся за ней до сих пор?
      – Вода, – не раздумывая ответил Брет. – В Курайонге есть река, но она часто пересыхает, и им приходится довольствоваться скважинами. А по территории Чуринги протекают три реки, и есть много артезианских вод. О'Конноры разбирались в земле и разглядели Чурингу с первого взгляда. Сквайрзы опоздали когда-то и до сих пор не могут успокоиться.
      – Расскажите мне об этой семье.
      Брет вздохнул. К чему ей все это? Если бы Ма послушалась его и сожгла дневники, Дженни никогда бы ничего не узнала.
      – Отец Этана был младшим сыном в семье богатых землевладельцев в Англии. Его послали в Австралию искать счастья с достаточным количеством денег, чтобы развернуться. Он начинал в Квинсленде, где изучил разницу между разведением овец в Англии и Австралии, а затем двинулся на юг. Он увидел эту землю, решил, что она будет подходящей, и построил Курайонг. Но так как на юге и на востоке были земли Чуринги, ему пришлось расширяться на север. А там земля суше. Дождей не так много, и мельче реки.
      – Так началась вражда?
      – Я никогда не слышал о прямых столкновениях, – покачал головой Брет. – Но, конечно, отец Этана не скрывал, что хочет заполучить эти земли. Он оставил Курайонг Этану. Тот попытался женить пасынка на Матильде, но она разрушила его планы. Думаю, что после этого он еще больше распалился.
      – Вы сказали, что и Чарльз Сквайрз пытался ухаживать за Матильдой. Почему у него ничего не вышло, если его отец был так заинтересован в этом?
      – Не знаю, Дженни, – честно ответил Брет.
      Дженни задумчиво посмотрела на него.
      – Скажите мне откровенно, Брет, это место проклято? Оно действительно «амулет дьявола»?
      Брет фыркнул:
      – Это даже забавно, Дженни, что вы верите в подобные вещи! Чуринга – такое же место, как и тысячи других в Австралии. Удаленное, отрезанное от большого мира, с суровыми условиями для жизни. То, что случилось с Матильдой, случается и в других местах. Подумайте, как многого она здесь добилась, несмотря на тяжелую судьбу. Здесь нет ничего дьявольского, просто обычная тяжелая жизнь.
      – Вы действительно любите это место, правда, Брет? – прошептала она. – Несмотря на то, что оно вам стоило жены…
      Брет пожал плечами.
      – Марлин – городская девушка. Она любит ходить по магазинам, в кино и на вечеринки, любит наряжаться, я должен был понимать, что она возненавидит это место, – спокойно сказал он. – Я изо всех сил старался сделать ее счастливой, но моих усилий было недостаточно.
      Ему вдруг стало очень важно, чтобы Дженни увидела Чурингу его глазами – такой, какой она действительно была.
      – Не придумывайте ничего ужасного об этом месте, Дженни. Оно, конечно, изолировано от мира, но в нем сохранилось что-то… изначально правильное. Вспомните Матильду. У нее не было тех удобств, которые есть сейчас у нас, не было помощников, но она выстояла. Она работала, как вол, боролась за жизнь и сделала ее такой, какая она сегодня, потому что любила Чурингу! И ничто не смогло сломить ее.
      «Почти ничто, – мысленно поправил он себя. – Но Дженни ни к чему это знать».
      Брет замолчал. Он и так сказал больше, чем собирался. Дженни, казалось, была удовлетворена. Она успокоилась, напряжение спало.
      – Спасибо, Брет. Но знаете, чем больше я читаю дневники, тем меньше мне хочется здесь оставаться. Чуринга, мне кажется, влияет на тех, кто в ней живет. Как будто Матильда до сих пор следит за всем, что здесь происходит. Временами мне кажется, что она присутствует тут, в доме, и вовлекает меня в свой мир все больше и больше. Не скажу, что мне это всегда нравится. – Дженни вздрогнула. – Такое впечатление, будто она знает, что я пойму ее боль. Но мне это тяжело сейчас! Со дня смерти Пита и Бена прошло так мало времени… Меня едва хватает, чтобы держать себя в руках и справляться с собственной болью!
      Брет взял Дженни за руку и мягко пожал ее.
      – Поэтому мой вам совет – выбросите скорее эти дневники. Сожгите! Пусть прошлое остается прошлым, пока оно не разрушило вас.
      – Я не могу, Брет, – покачала головой Дженни. – Матильда не отпускает меня, и я должна узнать, что с ней случилось. Должна попытаться понять, что держало ее здесь все эти годы.
      – Тогда позвольте показать вам ту Чурингу, которую люблю я. Позвольте помочь вам понять, что держит нас на этой земле, заставляя работать как сумасшедших и стареть раньше времени. Здесь мой дом, Дженни! Здесь для меня лучшее место на земле. И я хочу, чтобы вы тоже полюбили его.
      Брет чувствовал, как краска приливает к лицу, и удивлялся, что говорит с такой страстью. Она, наверное, решит, что имеет дело с восторженным идиотом.
      – Вы боитесь, что из-за меня будете вынуждены уехать? – тихо спросила Дженни.
      – Вы думаете продать Чурингу?
      Ему нелегко было задать этот вопрос, и он замер в ожидании ответа.
      – Честное слово, Брет, я еще не знаю, – задумчиво сказала Дженни. – Здесь очень красиво, и думаю, я понимаю, за что вы так любите это место. Но эта надпись на могиле преследует меня! – Она обняла себя за плечи, как будто ей вдруг стало холодно. – Простите, что не могу дать вам пока вразумительного ответа. Я понимаю, как для вас мучительно ожидание: ведь от этого зависит ваше будущее…
      Брет с облегчением вздохнул. По крайней мере, она еще не решила, – значит, надежда еще есть.
      – Просто у вас разыгралось воображение, Дженни, вот и все. И это неудивительно после того, что вы недавно пережили. Но во всех подобных отдаленных хозяйствах есть свои кладбища: чаще всего из-за жары и расстояний нет времени везти хоронить людей в город. Вам просто нужно сосредоточиться на той жизни, которая идет сейчас, и заполнить ее делами. Оставьте мысли о прошлом и радуйтесь тому, что имеете.
      Дженни удивленно взглянула на него.
      – Для простого управляющего фермой вы настоящий Сократ! – насмешливо бросила она.
      – Научился от матери, – усмехнулся Брет. – Она любила порассуждать о жизни и смерти. Наверное, кое-что мне крепко втемяшилось в голову. – Он помолчал, глядя на кончик дымящейся сигареты. – Знаете, они были хорошими людьми, мои родители. Мне до сих пор их не хватает. Наверное, мне и моим братьям повезло в жизни.
      На какую-то секунду перед ним появилось лицо матери и исчезло. У него сохранились только детские воспоминания о женщине, которая всю жизнь тяжко боролась, чтобы ее сыновья имели все то, чего у нее не было в детстве. Любящий дом, чистую одежду, образование…
      В его воспоминания ворвался грустный голос Дженни:
      – Завидую вам… Сестры-монахини в Даджарре не тратили время на проявления чувств, только наказывали. – Она тяжело вздохнула. – Такой старт в жизни учит враждебно относиться ко всем и быть крайне самостоятельной. Ты просто никогда уже никому не доверяешь в жизни. Возможно, именно это заставляет меня настороженно относиться к Чуринге. – Она посмотрела на него и грустно улыбнулась: – И к вам…
      Брет почувствовал, что его мнение о Дженни резко меняется. Вместо капризной сиднейской красотки он вдруг увидел в ней маленькую девочку с израненной душой, которая прячет от всех одиночество и боль.
      – Я и представить себе не мог, что это так серьезно… – пробормотал он.
      – Расскажите о своем детстве, Брет, – попросила она мягко.
      Брет затушил сигарету и погладил щенка, который мирно заснул у него на коленях.
      – Мы жили в Моссмане в Квинсленде. Отец был рубщиком сахарного тростника, поэтому мы его почти не видели. Он всегда говорил, что еще один сезон – и ему хватит денег на покупку собственного местечка. Так было до самой его смерти. Тростник – страшная штука. На плантациях полно крыс и насекомых, которые заносят инфекцию в порезы и язвы.
      Дженни внимательно слушала. Брету не хотелось расстраивать ее рассказами о постоянной нищете, но и приукрашивать действительность он не мог. Мать так мучилась в этих съемных времянках, пытаясь навести какой-то порядок и прокормить их, что он просто не мог предать ее память. Сахарный тростник постепенно убил и ее, только по-своему. Не так, как отца…
      – Нас было четверо братьев. Старшие, Джон и Дэйви, тоже стали рубщиками тростника, как отец. Думаю, они просто не смогут теперь выжить без запаха мелассы! А я ненавижу этот запах.
      – Странно, я никогда не видела тростниковых плантаций, хотя росла в Даджарре, а это центр производства сахара. Но приют со всех сторон окружали пастбища и горы.
      – Это совсем другой мир. Жаркий, влажный: жара выкачивает твою энергию, потеешь постоянно, и везде тростник… – Брет помолчал, вспоминая. – И все-таки выглядит красиво. Огромные поля тростника колышутся на ветру, напоминая зеленый океан. Но очень немногие белые австралийцы могут рубить тростник. Эта работа требует особой выносливости, чтобы выдержать ее и выжить при этом.
      Брет почесал за ухом щенка и задумался о том, как меняется жизнь. Скоро на полях будут работать одни машины, заменяя труд сотен рубщиков, и таким людям, как его братья, придется искать другую работу.
      – Мы постоянно переезжали с места на место вслед за отцом, но он редко приходил с плантации ночевать домой. Между рубщиками возникала странная мужская дружба. Женщины им были не нужны. Я теперь удивляюсь, как получилось, что отец женился? Мне кажется, для него мы были тяжким бременем, а его обещания купить собственный дом были просто привычной отговоркой.
      – А вы об этом мечтали, да?
      Брет затушил сигарету и стал машинально гладить щенка. Он сегодня вечером наговорил столько, сколько, наверное, у него обычно выходило за месяц. Но с Дженни легко разговаривать, и ему это нравилось.
      – О том, чего не знаешь, не скучаешь! – улыбнулся он. – Но мы были достаточно счастливы и так. Мать старалась изо всех сил, чтобы мы чувствовали себя… особенными.
      Брет замолчал, вспоминая те тяжелые времена. Мать обстировала рубщиков, потому что им вечно не хватало денег. Каждый день она поднимала на плиту тяжелые баки с бельем, потом снимала и полоскала огромные одеяла и простыни. Иногда она уставала так, что с трудом добиралась до кровати.
      Дженни молчала, словно понимая, что кое-что он имеет право утаить от нее.
      – А потом наступили времена, когда отец стал чаще оставаться дома. Приступы подхваченной на плантации желтухи учащались. Он страдал от боли, слабея с каждым приступом так, что скоро вообще не смог выходить на работу. Конец медленно приближался. Я часто вспоминаю его, сломленного болезнью, желтого, ожидающего смерти в ветхой хибаре… До сих пор не могу понять, что заставляло его так убивать себя на рубке тростника.
      – Я и не подозревала, что это такая тяжелая работа, Брет. Мне очень жаль, что ваш отец так умер…
      Брет пожал плечами:
      – Он сам выбрал эту работу. И кто-то же должен ее делать. Но я очень рано решил, что это не для меня. Джон и Дэйви остались там после смерти матери, а мы с Джилом отправились на юг и нанялись на овцеводческую ферму: Джил остался в Квинсленде и со временем купил там немного земли, а я двинулся дальше на юг. Я с шестнадцати лет занимаюсь овцами, Дженни, и ни разу не пожалел об этом. – Брет взял на руки щенка и поднялся. – Мне кажется, этого парня пора устраивать на ночь. К тому же, мне пора. Я и так своими разговорами утомил вас.
      – Нет, нисколько! – серьезно сказала она. – Спасибо, Брет, что рассказали мне о своей жизни. Надеюсь, я не растревожила плохих воспоминаний? Это бывает больно, я знаю…
      Он покачал головой и улыбнулся:
      – Почему бы нам не отправиться завтра покататься верхом? Я покажу вам остальную часть Чуринги. Может быть, если вы увидите ее так, как вижу я, вы поймете, что в ней особенного.
      Дженни задорно вскинула подбородок, глаза засветились лукавством.
      – А вы уверены, что сможете освободиться? У вас ведь так много работы!
      – Завтра воскресенье! – рассмеялся он.
      – В таком случае, Брет, я буду очень рада! – Она взяла у него из рук спящего щенка и нежно чмокнула его в мохнатую голову.
      – Я зайду за вами. Нужно выехать, пока прохладно.
      Дженни постояла в дверях с щенком на руках, наблюдая, как удаляется Брет. Он шел пружинистым шагом, засунув руки в карманы. Она улыбнулась. Он оказался чудесным собеседником, когда отказался от своей дурацкой защитной грубости. А его подарок – именно то, что ей так нужно сейчас.
      Щенок умилительно подрагивал во сне. Лапы шевелились, как будто он куда-то бежал. Тяжелый теплый комочек лежал у нее на руках, пока она искала, из чего сделать ему постель. Найдя ящик из-под овощей, она выложила дно старым полотенцем и устроила поудобнее спящего щенка.
      Пока Дженни раздевалась, готовясь ко сну, она поняла, что не может просто так забросить дневники, как советовал ей Брет. Это было бы несправедливо по отношению к Матильде, которая специально оставила в шкафу свои тетради, чтобы кто-нибудь прочел.
      Но Брет прав в одном. Ей нужно смотреть в будущее и не позволять прошлому омрачать настоящее. И Матильда, и Брет смогли найти в этом месте что-то родственное себе. Посмотрим, получится ли это у нее. Только тогда она сможет считать Чурингу своим домом.

      Было воскресенье, и колокол на крыльце столовой прозвучал на час позже обычного. Дженни полежала минутку, наслаждаясь утренней прохладой. Затем, вспомнив о сегодняшних планах, вскочила с кровати. Она тут же обнаружила, что после вчерашней прогулки у нее тянет все мышцы, но решила, что, если ездить верхом каждый день, это скоро пройдет.
      Из складок простыни показалась голова щенка со смешно завернутым ухом и блестящими хитрыми глазами.
      – Ах ты, негодник! – засмеялась Дженни, прижимая его к себе. – Я же положила тебя спать на кухне!
      На щенка эти слова не произвели никакого впечатления. Он быстро лизнул Дженни в нос. Она, улыбаясь, вынесла его на задний двор и поставила на траву. Вернувшись на кухню, она бросила взгляд на часы и застонала. Было только половина шестого. Неужели она вынуждена будет все время тут вставать так рано и отсыпаться днем?..
      Приняв душ, Дженни занялась завтраком и, только устроившись за столом с чашкой чая в руках, поняла, что ей чего-то не хватает. Отсутствие переливчатого велосипедного звонка почтальона, развозящего утренние воскресные газеты, который она почти не замечала в Сиднее, но которого подсознательно ждала теперь, вдруг вернуло ее в прошлое.
      Она вспомнила долгие ленивые утра на балконе, выходящем на океан, с неторопливым чтением выставочных обозрений и колонки светских сплетен. Странички с финансовыми и спортивными новостями Питер всегда выхватывал первым, а Бен обожал яркие комиксы. Он мог часами спокойно сидеть у нее на коленях, рассматривать картинки и слушать, что она читает…
      Дженни резко разбила ножом яйцо.
      – Мне просто надо заново привыкать жить одной, – пробормотала она сердито. – Нечего скулить!
      После завтрака Дженни переоделась. Поношенные брюки и рубашка из хлопка, старые разношенные ботинки и вчерашняя шляпа – теперь ей наконец будет удобно. Она стала искать свои перчатки для верховой езды, когда раздался стук в дверь.
      – Входите, Брет! – громко крикнула она в сторону кухни.
      Одна из перчаток упала куда-то под кровать. Дженни встала на колени, пытаясь дотянуться до нее, но Риппер решил, что это игра, и вцепился в перчатку. Дженни смеялась, пытаясь ее отобрать, когда в коридоре вдруг послышался незнакомый голос:
      – Эндрю Сквайрз, миссис Сандерс. Надеюсь, не слишком рано для визита?
      Девушка застыла. Эндрю Сквайрз? Это, должно быть, интересно!
      В конце концов ей удалось отобрать у щенка перчатку. Она торопливо поднялась с колен и посмотрела на себя в зеркало. Лицо загорело на солнце, поэтому глаза выделялись ярче. Дженни быстро расчесала волосы и завязала хвост, потом тронула губы помадой и чуть надушилась. Ей нужно хорошо выглядеть, чтобы чувствовать себя уверенной.
      Он стоял спиной к ней, опираясь на перила веранды и наблюдая за утренней суетой во дворе. Новая машина немецкой марки сияла свежей краской у старой коновязи. Только хромированные бамперы были покрыты красноватой вулканической пылью.
      Маленький Риппер грозно зарычал, присев на задние лапы.
      – Мистер Сквайрз?
      Он повернулся к ней лицом, и Дженни с интересом посмотрела на него. Эндрю Сквайрз был высоким, крепко скроенным и до сих пор привлекательным мужчиной, несмотря на то, что ему было уже под шестьдесят. Одет он был как для верховой прогулки, хотя приехал на машине. Все вещи были отличного качества, включая начищенные до блеска английские сапоги и щегольски повязанный шелковый платок на шее. Волосы и усы до сих пор были красно-рыжими, а глаза ярко-голубыми.
      – Добрый день, миссис Сандерс, – произнес он с явным английским акцентом, что напомнило ей Джона Уэйнрайта. – Еще раз извините за такой ранний визит, но мне хотелось встретиться с вами до жары. – Он галантно поклонился. – Добро пожаловать в Чурингу. Всегда к вашим услугам.
      Дженни пожала протянутую руку, и она показалась ей неприятно влажной.
      – Здравствуйте, мистер Сквайрз. Могу я предложить вам что-нибудь выпить? Проходите в дом, пожалуйста.
      – Только после вас. – Он галантно отступил, открыв перед ней дверь.
      Дженни быстро заперла упиравшегося Риппера в спальне и достала парадные чашки с блюдцами с полки на стене. Она выставила на стол бисквиты, разлила чай и уселась напротив Сквайрза за стол. Взглянув на гостя, она вдруг вспомнила, что никогда не доверяла мужчинам с красно-рыжими волосами.
      Сквайрз взял чашку, с нескрываемым любопытством рассматривая Дженни, и элегантно, немного рисуясь, положил ногу на ногу. Ей показалось, что в этом жесте было что-то женское. Или это она так сильно предубеждена против него?
      – Я слышала, вы живете в Курайонге. Странное название. Его, видимо, дали еще аборигены? – сказала она, чувствуя себя неловко под его оценивающим взглядом. Нет, Эндрю Сквайрз определенно не нравился ей. Безвольный подбородок и капризные губы она всегда расценивала как недостатки в мужчине.
      – Конечно. Курайонг переводится как «вечнозеленый», миссис Сандерс. Это такой кустарник, которого много на нашей земле. Мы соседствуем с Чурингой уже больше века, – улыбнулся он снисходительно.
      Дженни глотала чай, мечтая, чтобы скорее пришел Брет. Этот человек появился здесь не для светского визита. У него явно есть какая-то определенная цель.
      – Я немного знаю об истории Чуринги, мистер Сквайрз, но хотела бы узнать больше. Вы, конечно, были знакомы с Матильдой Томас?
      Эндрю Сквайрз пожал плечами, внимательно рассматривая свои безукоризненные ногти.
      – Я с детства учился за границей, миссис Сандерс, моя адвокатская практика находится в Мельбурне. В Курайонге я бываю, только когда устаю от города. – Голубые глаза невинно смотрели на нее. – Я не имел удовольствия быть знакомым с этой женщиной, но думаю, что ее хорошо знал мой отец.
      «Ну и лжец!» – удивилась Дженни, возвращая ему невинный взгляд.
      – Видимо, мне придется вернуть вам визит, мистер Сквайрз. Было бы интересно побеседовать с вашим отцом о тех далеких временах.
      Он опустил голову, пряча глаза.
      – Не думаю, что мой отец сумеет многое вам рассказать. У них с этой женщиной, насколько я могу судить, был разный круг общения.
      Дженни вдруг разозлилась. Подумать только, сидит на кухне, попивает чай с видом хозяина и лжет прямо в глаза! Пора его выставить.
      – Очень жаль, что вы не предупредили о своем визите заранее, мистер Сквайрз, – холодно сказала она. – У меня на сегодня собственные планы, и боюсь, что я уже опаздываю, простите.
      Эндрю Сквайрз, похоже, был неприятно поражен, что она так бесцеремонно выставляет его из дома. Он неторопливо достал сигарету с золотым ободком из серебряного портсигара и изящную металлическую зажигалку. Прикурив, он сначала выпустил дым в потолок и лишь потом посмотрел на нее.
      – Разве можно ставить гостя в такое неловкое положение из-за внезапного визита, особенно когда ему пришлось проделать такой длинный путь, чтобы навестить вас?
      – А что, существует какая-то важная причина для столь раннего визита, мистер Сквайрз? – спокойно спросила Дженни, проклиная Брета за задержку.
      – Ну и ну! Какой деловой подход. Это необычно для женщины, – фальшиво улыбнулся он. – Думаю, мы с вами сойдемся, миссис Сандерс.
      – Это зависит от сути дела, которое привело вас сюда, – холодно ответила Дженни.
      – Вы кажетесь мне незаурядной женщиной, – задумчиво сказал Сквайрз, выпуская дым. – Вы, с вашим художественным талантом и быстро растущей известностью, не должны прозябать в этом богом забытом месте. Думаю, вы сами прекрасно понимаете, что жизнь в большом городе, где сосредоточена культурная жизнь страны, подходит вам гораздо больше.
      – Переходите к делу, мистер Сквайрз! У меня мало времени, к сожалению.
      Он мило улыбнулся, гася в блюдце сигарету, и Дженни вдруг на секунду представила, каково быть его противником в суде. Этот хладнокровный негодяй мог стать опасным противником.
      – Думаю, старина Уэйнрайт поставил вас в известность о нашем интересе к Чуринге, миссис Сандерс. Я приехал сегодня к вам, чтобы сделать выгодное предложение.
      Дженни открыла было рот, чтобы прервать его, но он быстро вскинул руку – эффектным жестом, который наверняка часто использовал в суде.
      – Проявите наконец хоть немного вежливости и выслушайте меня до конца, миссис Сандерс!
      – Только если у вас хватит такта вспомнить, что вы находитесь в моем доме. Вы не имеете никакого права указывать мне, что делать, – отпарировала Дженни. – Здесь вам не зал заседаний, а я не на скамье подсудимых!
      Он холодно улыбнулся, окидывая ее изучающим взглядом.
      – Мне нравится ваша откровенность, миссис Сандерс. Неискренность так утомляет, не правда ли?
      – Я редко с ней сталкивалась до сегодняшнего дня, – язвительно сказала Дженни и впервые почувствовала, что он теряет терпение.
      – Как я уже сказал, я приехал к вам с деловым визитом – предложить более чем щедрую цену за вашу собственность. Если вы согласитесь продать ее, уверен, мы быстро придем к соглашению, которое устроит обе стороны.
      Дженни сидела, откинувшись на спинку стула, и очень старалась сдерживаться. Сквайрзы все-таки не могут успокоиться и, судя по всему, не успокоятся никогда. Этан, очевидно, послал эту змею на разведку, как поступил много лет назад, думая обмануть Матильду.
      Она с трудом выдавила улыбку, от которой лицо ее одеревенело. Что ж, она будет играть по их правилам.
      – И какая же цифра за этим стоит?
      Вдохновленный тем, что стрела, видимо, попала в цель, Эндрю Сквайрз доверительно наклонился к ней:
      – Три четверти миллиона долларов. Плюс проценты от ежегодных продаж шерсти.
      Дженни была поражена, но постаралась, чтобы это не отразилось на ее лице. Она видела выкладки с прибылями и убытками, а также приблизительную оценку всего хозяйства и знала, что предложенная сумма намного превышает истинную цену Чуринги. Интересно, как далеко они могут зайти? Что, если она потребует миллион?
      – Это действительно хорошая цена, мистер Сквайрз, – сказала Дженни спокойно. – Но с чего вы решили, что я выставляю Чурингу на продажу?
      Эндрю снова закурил. Его движения стали плавными, как у кота, подкрадывающегося к добыче. Вся его бесстрастность, которую он раньше демонстрировал, улетучилась.
      – Я хорошо подготовился к нашей встрече и знаю некоторые факты вашей биографии. Знаю, что вы недавно овдовели и что большую часть вашей жизни вы незаслуженно страдали и жили в бедности. Поверьте, вы станете теперь такой богатой, что даже в самых смелых мечтах не могли себе представить. Какой смысл такой красивой женщине прозябать в одиночестве вместе с овцами, когда она может вернуться в город и наслаждаться всеми благами цивилизации?
      Да, этот лощеный негодяй хорошо подготовился. Дженни приложила все силы, чтобы он не понял, как ей больно и какое сильное впечатление произвели на нее его слова.
      – Все это верно, но Чурингу купил мне в подарок мой покойный муж. Мне кажется, именно поэтому я не имею права продавать ее.
      – А вот здесь вы не правы, миссис Сандерс, – оживился Сквайрз. Чувствовалось, что он был заранее готов к такому возражению с ее стороны. – Он покупал Чурингу для вас двоих, надеясь, что вы вместе с сыном переедете сюда и начнете новую жизнь. Не думаю, что он хотел, чтобы все это огромное хозяйство, в котором вы ничего не смыслите, свалилось на ваши женские плечи непосильным грузом. Ведь у вас теперь нет семьи и друзей, которые могли бы вам помочь.
      Дженни посмотрела в его горевшие от алчности глаза и поклялась себе, что если она когда-нибудь продаст Чурингу, то только не этой пронырливой змее.
      Эндрю продолжал уговоры:
      – Подумайте, миссис Сандерс! Вам никогда больше не придется думать о деньгах. Вы сможете свободно путешествовать, побываете в Париже, Лондоне, Венеции, Флоренции и Риме. Вы сможете посещать Лувр и галерею Тейт, писать картины для удовольствия, а не для заработка!
      – Я очень много путешествовала и бывала во Франции и Италии. Лондон меня не интересует, мистер Сквайрз, – сказала Дженни твердо. – Чуринга не продается.
      На секунду в его глазах мелькнуло удивление, но он тут же изобразил сочувственную улыбку.
      – Понимаю, вы еще не оправились от своей недавней потери, миссис Сандерс. Вам требуется время, чтобы прийти в себя; не стоит принимать такие решения в спешке. Будет лучше, если вы хорошо все обдумаете на досуге и примете единственно правильное для вас решение.
      «Мерзкое, холодное пресмыкающееся!» – подумала в сердцах Дженни. С лица его не сходила улыбка, хотя ее отказ явно был для него шоком.
      – Мне не требуется времени, чтобы обдумать ваше предложение, мистер Сквайрз. Чуринга не продается и, скорее всего, не будет выставляться на продажу в обозримом будущем, – сказала она, вставая. – Простите, у меня масса дел. Поэтому, если вас не затруднит…
      Эндрю Сквайрз порылся во внутреннем кармане твидового пиджака, скрывая набегавшую волнами ярость за застывшей улыбкой.
      – Моя визитка, на всякий случай, – сказал он, мрачно глядя на Дженни и протягивая ей глянцевую карточку. – Если передумаете, позвоните, пожалуйста, по любому из этих телефонов. Цена, конечно, завышена, так что не советую вам тянуть.
      Дженни взяла карточку, посмотрела на золотые буквы, затем снова подняла на него глаза.
      – Спасибо, но вы уже слышали мой окончательный ответ.
      Эндрю Сквайрз надел свою мягкую шляпу с узкими полями и аккуратно натянул кожаные перчатки.
      – До встречи, миссис Сандерс, – твердо сказал он и спокойно спустился по ступенькам веранды.
      Дженни, словно завороженная, следила, как он шел к машине, сел в нее, громко хлопнув дверью, и завел мотор. Машина взревела и, поднимая тучу пыли, выехала за ворота.
      – Чего он хотел?
      Она повернулась и увидела Брета, который шел к ней по двору. Он вел в поводу двух оседланных лошадей. Когда Дженни рассказала ему все, Брет нахмурился.
      – Он – ядовитая гадина, Дженни. Такой же подлый, как его отец. Не связывайтесь с ними, иначе все, что построила здесь Матильда, будет разрушено.
      – Я уже встречалась с людьми такого склада, Брет. Холодными, жадными и бессердечными. Они считают, что все в жизни можно купить за деньги. Но я не дурочка и умею ставить подобных на место, не волнуйтесь.
      – Чем же все закончилось?
      – Я отказалась продать Чурингу за три четверти миллиона долларов.
      – Так много? – оторопел Брет.
      Дженни засмеялась:
      – Видели бы вы сейчас свое лицо! Как будто вас стукнули по голове кирпичом.
      – Черт возьми! Даже меня такая сумма потрясла, – изумился он. – Не думал, что Чуринга может столько стоить!
      – Она и не стоит, поверьте мне, – сказала она сухо. – Но он готов переплатить, лишь бы получить ее. Не скажу, что меня эта сумма не впечатлила, но, мне кажется, я не имею права продавать ее Сквайрзам после того, как О'Коннорам удавалось столько лет этого избежать. К тому же мне не понравилось, что он слишком многое знает обо мне. Видимо, нанял кого-то следить за мной и собирать сведения, а я не переношу вмешательства в мою личную жизнь.
      – Я ему этого так не спущу! – тихо пробормотал Брет.
      Дженни с удовольствием вдохнула полной грудью прохладный душистый воздух.
      – Нечего тратить время на этих людей. Солнце уже встало, лошади готовы, я тоже. Трогаемся в путь?
      Но Брет никак не мог успокоиться, казалось, он совсем забыл о предстоящей поездке из-за визита непрошеного гостя.
      – Эндрю и его семья ни перед чем не остановятся, Джен. Они самые богатые и могущественные люди в округе, и им нельзя доверять.
      – Знаю. Но я не бедная маленькая Матильда и умею бороться с такими людьми. Чуринга по закону принадлежит мне, а не им, и я никогда не продам Чурингу Сквайрзам, не волнуйтесь. – Дженни улыбнулась все еще хмурившемуся Брету. – Забудьте о них и покажите мне свою Чурингу!
      Разговор с Эндрю оставил в ней неприятный осадок, но она не собиралась портить себе из-за этого день – тем более теперь, когда они с Бретом только начинают доверять друг другу.
      Брет и Дженни подобрали поводья и молча направились в центр усадьбы. Дженни очень надеялась, что у Брета изменится настроение, и оказалась права: вскоре он уже увлеченно показывал ей свое хозяйство, с удовольствием объясняя, что и когда происходит в нем.
      – Мы пасем овец на разных пастбищах, в зависимости от сезона, наличия воды, качества травы и породы овец. Впрочем, сейчас почти все овцы в Чуринге – тонкорунные мериносы. От них получается шерсть самых лучших сортов.
      Они остановились у главного загона и смотрели сверху на мохнатые спины, тесно прижатые друг к другу.
      – Я понимаю, что сейчас здесь самое горячее время. Но после стрижки вам можно будет передохнуть?
      Брет усмехнулся:
      – Овцы требуют ухода круглый год, поэтому здесь редко остается время на что-то другое. Мы перегоняем их с пастбища на пастбище, сортируем, разделяем, следим за чистотой породы. После стрижки их моют и метят, затем избавляют от внутренних паразитов. Если дождей нет, приходится нарезать кусты и пытаться накормить этих тварей вручную.
      Он снял шляпу и вытер пот со лба.
      – Овцы – самые неразумные животные на свете. Они отказываются есть что-нибудь, кроме травы со своих пастбищ, и перевести их на подкормку стоит дикого труда. Пока первым не начнет есть вожак, они могут умереть с голода перед полными кормушками!
      – Звучит знакомо, – улыбнулась Дженни. – Я помню, каким хитрым и подлым был вожак в Валуне. Требовал особой заботы, как будто понимал, что без него не обойтись.
      – Точно! Представляете, если первым через ворота не пустить этого предателя, все они, как куча идиотов, будут стоять в огне среди горящего буша, погибая одна за другой. И ведь спасение всего в нескольких сантиметрах от носа!
      – Но вы все равно любите свою работу, да? – спросила Дженни с улыбкой.
      Брет смущенно кивнул:
      – Большую часть времени. Кроме периода, когда начинается окот и появляются ягнята. Это самое утомительное время. Каждого ягненка нужно поймать, хвосты окольцевать, уши пометить и, если не требуется потомства, охолостить. Это не самая моя любимая работа – особенно отстрел ягнят, которым вороны выклевали глаза.
      Дженни вздрогнула, несмотря на жару.
      – Я вам не обещал, Дженни, что все здесь будет приятно. Это жизнь, ничего не поделаешь. Мы выводим самых лучших в округе мериносных овец. Все здесь организовано так, чтобы получать высококачественное руно. Ни одна из таких овец не продается на мясо. Когда они перестают давать качественное руно, их используют для получения кожи, сала для свечей, ланолина и клея. Все приносит пользу – ничто не пропадает даром.
      Дженни посмотрела на загоны и поля за ними. Ей до сих пор не верилось, что все это принадлежит ей.
      – Сколько всего овец в хозяйстве?
      – У нас на каждый акр приходится приблизительно по две овцы. Значит, около трехсот тысяч общего поголовья, но численность резко падает во время засух, пожаров и наводнений.
      Они проехали вперед мимо столярной мастерской, где острый запах свежей древесины опять напомнил ей Валуну. Там была маленькая лесопилка, и Дженни часто набирала свежих опилок, которые хранила в коробке под кроватью: ей очень нравился этот запах. Курятник с птичником был обнесен крепкой изгородью. По двору среди кур с помпезным величием разгуливали петухи. Коровник был необыкновенно чистым, машины для дойки просто блестели среди белого кафеля.
      – Мы держим совсем небольшое стадо коров: они сейчас не так прибыльны, как овцы, но обеспечивают нас молоком, маслом, творогом, сыром, а иногда и мясом, когда надоедает баранина.
      Брет показал Дженни на конный двор, который тянулся на расстояние нескольких акров и был огорожен забором.
      – Большинство этих лошадей – лишь слегка объезженные, полудикие твари, но зато выносливы и могут работать целый день. Мы меняем их, чтобы они не передрались. Ни один овчар не использует ту же лошадь два дня подряд, пока она не отдохнет на пастбище и не наберется сил.
      Дженни погладила по шее свою кобылу. Мухи и слепни безостановочно кружились вокруг нее, и казалось, ее хвост не останавливается ни на минуту, обмахивая бока.
      – Она кажется довольно смирной.
      – Таких здесь немного. Это хорошая, выносливая лошадка. – Брет взялся за поводья. – Поехали, нам еще есть что посмотреть.
      – Как много здесь постоянных работников? – спросила Дженни, когда они скакали по выгону.
      – Обычно десять, иногда двенадцать. Овчаров трудно удержать на месте больше двух сезонов. Они, как дети, всегда верят слухам, что где-то есть фермы побольше, где лучше платят. Но у нас обычно хватает людей, чтобы ухаживать за овцами круглый год.
      Дженни прищурилась, глядя на сухую серебристую траву впереди, сверкающую в утренних лучах. Высохшие деревья стояли по краю пастбища, как стража. Со стороны усадьбы слышался лай собак. Ветерок завивал в спирали сухие листья, которые с шелестом змеились по сухой траве. Она вдруг подумала, что достаточно одной неосторожно брошенной спички или случайного уголька из выбитой трубки, и Чуринга может погибнуть.
      Они вспугнули стаю попугаев гала, которые взлетели, окрасив розовыми грудками все вокруг, и приземлились на перечные деревья. Тут же послышались возмущенные голоса зимородков-кукабурров. Начался птичий гвалт. Паутина на деревьях сверкала в утренних лучах солнца; когда они выехали с территории усадьбы на бескрайние просторы, Дженни снова почувствовала, что Чуринга завораживает ее. Но сможет ли она жить здесь?
      Дженни привыкла к городу, к соленому запаху океана в Палм-Бич, к удобной ванне, где не надо было экономить воду. Она вспомнила о Диане, о друзьях, которые разделяли и понимали ее страсть к живописи и увлечение театром. Когда закончится стрижка и уедет Симон, она останется одна среди молчаливых, занятых работой мужчин…
      И все же в Чуринге было что-то такое знакомое, как будто она сама являлась неотъемлемой частью этого и вернулась домой.
      – Мы уже на земле Вилги, – объявил Брет через час. – Видите те деревья?
      Дженни заслонила рукой глаза от солнца и посмотрела вперед. Густая роща вилг зеленела перед ними, маня спасительной тенью.
      – Это ветер сделал их такими? Они выглядят так, как будто кто-то их снизу специально подстриг.
      Брет рассмеялся, симпатичные лучики морщинок разбежались от его глаз.
      – Вы отчасти правы. Овцы съедают нижние ветки, насколько способны дотянуться. Поэтому все деревья здесь такие круглые сверху и ровные снизу.
      Лошади, выбивая копытами дробь, несли их вперед.
      – А хозяева не возмутятся, что мы скачем по их территории? Может, следовало созвониться с ними заранее?
      Брет придержал лошадь и посмотрел на нее удивленно.
      – А разве Уэйнрайт вам ничего не сказал?
      – Что именно?
      – Что Вилга теперь стала частью Чуринги и принадлежит вам?
      – Нет, я этого не знала. А что случилось с семьей Финли?
      Брет обвел глазами сочную траву вокруг.
      – Они уехали отсюда после войны, а Вилгу купили ваши предшественники.
      – А почему она сохранила свое название? Не проще ли было назвать все Чурингой?
      – Это отдельное хозяйство, здесь другой управляющий. А название пошло от этих деревьев. Никто и не подумал менять его.
      – Здесь все названия звучат как музыка, – заметила Дженни.
      – У аборигенов очень музыкальный язык. Это больше всего заметно, когда они собираются вместе на праздник корробори. Большинство здешних мест сохранили аборигенские названия, за исключением тех, где скваттеры ностальгически переименовали их в старые, родные для слуха, европейские.
      – Как и по всей Австралии, – улыбнулась Дженни. – Такая путаница из-за этого иногда…
      Они ехали бок о бок вдоль пастбищ. Топот копыт аккомпанировал птичьему пению, как ударные инструменты в оркестре.
      – Вы много путешествовали, Дженни? – спросил Брет.
      – Случалось. После окончания колледжа мы с моей подругой целый год путешествовали по Европе и Африке, изучая историю искусств. – Она с теплотой вспоминала вечные экзотические кафтаны и побрякушки Дианы. – Подруга после Марокко полюбила экзотику, а мне больше понравился Париж. Монмартр, Левый берег, Сена, Лувр…
      Брет уловил в ее голосе грустные нотки.
      – Вас тянет туда?
      – Иногда. Может, когда-нибудь я туда съезжу, но прошлое не повторяется. Люди, которых мы знали, разъехались, все вокруг меняется. К тому же я стала старше и стала больше ценить безопасность.
      – Вряд ли в Париже можно встретить кого-нибудь опаснее здешних тигровых змей.
      Дженни вспомнила мансарду с крысами, которую они с Дианой снимали, и распутного француза, который считал, что все молодые девушки, живущие у него, должны с ним переспать.
      – Змеи есть везде, – усмехнулась она. – И все они ползают на животе.
      – Звучит цинично, – заметил Брет.
      – Лучше быть циником, чем простофилей, – засмеялась Дженни. – По-моему, здесь в, Чуринге, все проще. Если я попробую обосноваться в этом месте, то, по крайней мере, буду знать, чего ждать от него.
      – Я припомню вам эти слова, – усмехнулся он. – Едем. Покажу вам свое любимое, особенное местечко. Оно похоже на то, где мы с вами вчера были, но с другой стороны горы. Это не очень далеко отсюда, и, думаю, вы не будете разочарованы.
      Они перешли на галоп. Позади оставались бесконечные поля и рощи, впереди голубела гора. Дженни чувствовала, что у нее уже болят все мышцы, и мечтала об отдыхе.
      – Почти приехали! – крикнул через плечо Брет спустя полчаса.
      Дженни обратила внимание на сочную листву на деревьях и густую траву впереди. Очевидно, вода была близко. Она пришпорила лошадь и, въехав в тень, спрыгнула с седла. Тут же на нее набросились мухи и мошкара. Брет взял поводья обеих лошадей и повел ее вперед через густые заросли мульги. Над их головами в вышине высокие кроны деревьев смыкались, создавая зеленую крышу. Пот заливал ей лицо, одежда прилипала к телу. «Неужели это никогда не кончится?» – раздраженно подумала она.
      Неожиданно все вокруг залил золотой солнечный свет; звук падающей воды стал громче. Брет отступил в сторону, и Дженни ахнула. Это был настоящий оазис, спрятанный в изгибе горы. Деревья, зеленые и густые, склоняли свои ветви в широкий бассейн, который раскинулся у их ног. Причудливые скалы, усыпанные цветами и диким виноградом, живописно отражались в воде, как на рекламных проспектах. При их появлении в воздух взметнулась разноцветная стая попугаев, оглашая воздух возбужденными криками. Крошечные зяблики, воробьи и скворцы галдели, перелетая с ветки на ветку. Создавалось впечатление, что они попали в царство птиц, – их было сотни, встревоженных, галдящих, возмущенных неожиданным вторжением.
      Дженни засмеялась от радости, вспугнув еще несколько птиц.
      – Я говорил вам, что это особенное место! – сказал Брет, довольно улыбаясь.
      – Никогда не думала, что такая красота может прятаться в такой глуши…
      – Вам необязательно шептать, – засмеялся Брет. – Птицы скоро привыкнут и перестанут реагировать на нас. Ну что, хотите поплавать?
      У Дженни сразу испортилось настроение. Прозрачная вода манила, но купаться в одежде – удовольствие небольшое.
      – Вы должны были предупредить меня, – проворчала она. – Я бы взяла купальник.
      Брет ухмыльнулся и с видом фокусника достал что-то из седельной сумки и бросил ей. Это был огромного размера ядовито-оранжевый нейлоновый купальник с крупными лиловыми цветами.
      – Это купальник Ма. Наверное, он вам великоват, – ухмыльнулся Брет. – Но это лучшее, что я смог найти.
      Дженни внимательно рассмотрела старомодный купальник. Если перекрутить на спине лямки и затянуть на талии ремешок от брюк, в нем вполне можно поплавать. На всякий случай она не снимет белья.
      После облачения Дженни немного замешкалась в кустах, но жара и призывный шум водопада придали ей решимости. Она спрятала медальон в карман рубашки и направилась к реке. Брет уже плавал. На нем были черные плавки; загорелое тело с широкими плечами, плоским животом и сильными, мускулистыми ногами вполне могло принадлежать профессиональному пловцу. Мокрые волосы отливали синевой.
      Дженни поправила лямки на плечах. Никакие ее попытки как-то подогнать купальник под себя не могли скрыть, что у Ма значительно больше плоти. «Какого черта?! – подумала она раздраженно. – Я достаточно прилично выгляжу, и нечего тут стесняться. Удовольствие поплавать в такой чистой воде после мутноватого душа ничем невозможно испортить».
      Дженни быстро нырнула, и у нее сразу захватило дух: ледяная вода обожгла. Но когда она вынырнула на поверхность, оказалось, что огромный купальник Ма заполнился водой и раздулся вокруг нее, как спасательный жилет.
      Между тем Брет, не обращая на нее ни малейшего внимания, плыл к другому концу каменного бассейна, где сверху падал небольшой водопад. Поднырнув, он встал под его струями и вдруг издал дикий крик радости, вспугнув успокоившихся птиц, которые снова с шумом взметнулись ввысь.
      Дженни расхохоталась вместе с ним, радуясь как ребенок. Купальник становился все тяжелее и тяжелее, и она наконец решилась. Развязав поясок на талии, она сняла купальник и закинула на ближайшую скалу, где было ровное, плоское место. Теперь ей было удобно и свободно. Она с удовольствием поныряла в глубину, поплавала на спине и на животе, а потом выплыла к плоским камням недалеко от деревьев. Там она вышла из воды и легла на теплый камень – ей было холодно, она устала с непривычки. Дженни слышала, как плещется Брет, как шумит водопад и чирикают птицы. Постепенно веки ее стали тяжелеть, и, пригревшись на солнышке, она погрузилась в сон.
 
      – Дженни, Дженни…
      Голос Брета звучал где-то далеко, вплетаясь в колыбельную из шума водопада и птичьего гомона.
      – Дженни, проснись, пора есть, – настойчиво повторял Брет, трогая ее за плечо.
      Она повернула голову и увидела свое отражение в серых глазах, где вспыхивали золотые и голубые огоньки. «Как чудесные опалы», – подумала Дженни спросонья. Она села, смущенная тем, что? прочла в его глазах, и спрятала вспыхнувшее лицо за мокрыми волосами.
      – Я долго спала? – спросила она, чтобы нарушить неловкое молчание.
      – Часа два. У вас был такой мирный вид, что не хотелось тревожить.
      Голос у него был странный, как будто ему было трудно дышать, но Брет быстро взял себя в руки.
      – Идемте, Дженни, – сказал он обычным голосом. – Ма там приготовила для нас ленч, и, если мы его опять не съедим, нам не поздоровится, это уж точно.
      Он подал ей руку, поднял на ноги, и их тела оказались в опасной близости друг к другу. Дженни почувствовала, как задрожала рука Брета, как у него сбилось дыхание. Глаза его потемнели.
      – Идите осторожно, – хрипло сказал он, убирая руку. – Здесь скользко.
      Дженни шла за ним след в след. Она была немного озадачена сменами его настроения, но решила, что, скорее всего, неправильно все это истолковала. Он показывал ей свою Чурингу и был доволен, что ей понравилось. Вот и все! Однако в самой глубине души Дженни понимала, что он хотел поцеловать ее, но передумал. Пришлось с неохотой признаться себе, что это ее расстроило.
      Когда они дошли до травы на другой стороне бассейна, Дженни с ужасом обнаружила, что ее мокрое нижнее белье абсолютно просвечивает. Схватив свою одежду, она рванулась в кусты и стала быстро одеваться, проклиная себя за глупость. Неудивительно, что он так странно себя вел, ведь она лежала перед ним почти обнаженная! Впрочем, если смотреть правде в глаза, Брет вел себя в данной ситуации как джентльмен. Многие горячие парни просто набросились бы на нее. Очевидно, его остановило то, что она его хозяйка, и он решил, что лучше не связываться.
      Но как теперь вести себя с ним? Как будто ничего не случилось? «Но ведь ничего и не случилось, – усмехнулась она про себя, выходя из кустов. – Если он промолчит, мы оба вскоре забудем об этом».
      Брет стоял к ней спиной, раскладывая еду на плоском камне. Здесь были цыпленок и ветчина, свежий хлеб, сыр и помидоры. А также бутылка с домашним лимонадом, пиво и фляжка с чаем. Стараясь не встречаться с ним взглядом, Дженни принялась за еду. Она и не подозревала, что так проголодалась, а цыпленок оказался очень вкусным.
      Брет тоже явно не страдал отсутствием аппетита. Он не проявлял никаких признаков неловкости, вел себя так, как будто ничего не заметил, и Дженни немного расслабилась. Брет говорил только о Чуринге – рассказывал о шерсти и об аукционах, на которых она оценивается и продается, о проблемах транспортировки и найма рабочих для фермы. Ей было интересно его слушать, и она все больше убеждалась, что ей повезло с управляющим.
      Когда солнце скрылось за деревьями, они оседлали лошадей и тронулись в обратный путь. Дженни чувствовала себя усталой, но это была приятная усталость. Такая обычно появляется после хорошо проведенного дня на природе. Когда они въехали во двор и расседлали лошадей, ночь уже спустилась на Чурингу. Звезды над ними были огромными и сверкающими; Дженни казалось, что стоит приподняться на цыпочки и она сможет дотронуться до Южного Креста.
      – Это был замечательный день, Брет, спасибо. Я сегодня увидела столько прекрасного!
      Он посмотрел на нее сверху вниз, в уголках его губ задрожала улыбка, глаза лукаво сверкнули.
      – Так же, как и я!
      И, резко повернувшись, зашагал к общежитию, не дав ей времени ответить.

      Сезон стрижки был в самом разгаре, с маленьких окрестных ферм хозяева пригнали своих овец. Брет был очень занят и не мог уделять Дженни много внимания, поэтому она целыми днями делала наброски в своем альбоме. Только вечерами перед сном, когда становилось прохладно, они ненадолго выезжали верхом. Дженни нравились эти дружеские поездки, но вскоре у Брета стало так много работы, что она лишилась этого удовольствия.
      Целыми днями во дворе стоял шум и суета. Более четырехсот тысяч овец требовалось провести через руки стригалей, которые торопились уехать в другие хозяйства. Людей катастрофически не хватало, и однажды Дженни сказала Брету, что могла бы помогать пастухам. Он удивился, но возражать не стал, и с тех пор для Дженни началась совсем другая жизнь. Теперь она стала понимать, что приходилось выдерживать юной Матильде. Постепенно она привыкла часами сидеть в седле и даже стала учиться действовать невозможно длинным и тяжелым кнутом, пытаясь направлять овец в нужную сторону. Пыль, поднятая тысячами копыт мериносов, забивавшая глаза, уже не так раздражала ее. Она сопровождала стада на зимние пастбища, как заправский пастух. Ее кожа подрумянилась на солнце, руки огрубели. Она проваливалась в крепкий сон, стоило голове коснуться подушки, и спала без сновидений до утреннего гонга.
      Риппер сопровождал ее во всех поездках. Кремово-белая шерстка на лапках, груди и надбровьях покраснела от пыли. Глаза смотрели на Дженни с обожанием, язык всегда был готов лизнуть ее в лицо. Он как будто понимал, что ему никогда не придется работать, как остальным келпи, но с интересом следил за ними, поглядывая сверху из седельной сумки.
      Прошел месяц, потом еще две недели. Стригали начали постепенно разъезжаться, и теперь вместо их громкого гомона во дворе стали слышны петухи и лай собак.
      Брет вместе с грузовиками, груженными шерстью, уехал на аукцион.
      Дженни чувствовала необыкновенный покой, разлитый теперь в Чуринге, но ее жизнь опять менялась. Симон и Стэн уезжали завтра утром, и она боялась, что ей придется испытать такое же одиночество и изолированность от мира, как Матильде.
      Дженни невольно вспомнила о непрочитанных дневниках и зеленом платье в чемодане. Загадочная музыка старинного вальса с каждым днем все тише звучала в голове, но она знала, что скоро опять окунется в этот мир. Вернется к жестоким, но уже знакомым обстоятельствам жизни, которые она только сейчас стала понимать по-настоящему.
      В кухне было душно, термометр показывал около сорока градусов. Дженни, обливаясь потом, готовила прощальный обед и поражалась выносливости Симон.
      Несколько раз в день кормить такое количество голодных мужчин казалось ей подвигом.
      Обед был назначен на десять, когда спадет дневная жара. Дженни приняла душ, надела легкую блузку и льняную юбку, туфли на высоких каблуках и немного подкрасилась. Гости прибыли ровно в десять часов.
      Симон была затянута в ярко-желтое хлопчатобумажное платье, лицо подкрашено, волосы густо завиты. В туфлях на высоких каблуках она казалась выше мужа. Стэн был страшно торжествен в костюме с галстуком и чистыми волосами. Он переступал с ноги на ногу и выглядел беспомощным без своего привычного комбинезона стригаля и трубки в зубах.
      Дженни провела гостей через кухню, где аппетитно пахло ростбифами и йоркширским пудингом, томящимися на плите, и подвела к столу у открытых стеклянных дверей на веранду.
      Она целый день мыла, скребла, полировала все вокруг, поэтому в кухне было чисто и нарядно. Передвинутый кухонный стол было не узнать. Он был накрыт накрахмаленной белой льняной скатертью с кружевами, рядом с тарелками лежали яркие китайские салфетки, столовое серебро матово светилось в лунном свете. В центре стола, между старинными бронзовыми подсвечниками возвышалась высокая тонкая ваза с дикими лилиями. Все это Дженни нашла в кладовке на нижней полке и вычистила до блеска.
      Симон с жадным интересом рассматривала стол округлившимися глазами. Дженни наблюдала, как она осторожно трогает пальцами ножи, салфетки и хрустальные фужеры на высоких ножках. Может быть, она перестаралась? В конце концов, это обычная рабочая семья, живущая простой, незатейливой жизнью, а не художественная богема Сиднея.
      – Дженни… – выдохнула Симон, глаза ее сияли. – Спасибо, что устроила нам такой необыкновенный прием. Я столько раз мечтала хоть раз посидеть за настоящим красивым столом с цветами, серебром и свечами! Я никогда этого не забуду, спасибо!
      – А я испугалась, что вы подумаете, будто я выпендриваюсь перед вами, – облегченно вздохнула Дженни. – Я столько трудилась, чтобы вычистить все это, когда обнаружила на полке в кладовке! Но если вы будете чувствовать себя неловко, можно быстро убрать все назад.
      – Не вздумайте этого сделать, детка! – ужаснулась Симон. – Для всех парней я просто Ма, которая набивает им желудки сытной едой. Никто во всю жизнь не сделал мне ничего приятного за эти годы. Только вы, дорогая. И дайте мне этим насладиться от души!
      Дженни разлила шерри и зажгла свечи. Симон плюхнулась всем своим весом на крепкий стул и пригубила вино.
      – Я буду долго вспоминать все это потом, в дороге, – сказала она задумчиво. – Все-таки жизнь на колесах имеет свои недостатки.
      Стэн сидел в кресле, не зная куда пристроить длинные руки стригаля. Наконец сложил ладони между колен и смущенно кашлянул.
      – Вы чудесно все устроили, миссис Сандерс, – с трудом выдавил он и опять закашлялся.
      – Спасибо. Вот ваше пиво, вам оно больше по вкусу, я знаю, – улыбнулась Дженни. – И пожалуйста, снимайте галстук и пиджак. В такую жару ни к чему соблюдать формальности.
      – Ты не сделаешь этого, Стэн Бейкер! – грозно объявила Симон. – Хоть раз в этой проклятой жизни веди себя по-человечески. Оставь этот чертов пиджак и проклятый галстук на месте!
      Ростбифы и йоркширский пудинг имели успех. К пудингу Дженни подала персиковое желе и взбитые сливки. На десерт напекла меренги и подала их к кофе и бренди.
      После еды все перешли на веранду, уселись в мягкие кресла и расслабились. Вокруг было тихо, Чуринга спала.
      – Я буду скучать по вас, Симон, – задумчиво сказала Дженни. – Вы – единственная женщина, с которой я общалась с самого приезда из Уэллаби-Флатс.
      – Неужели никто из ваших подруг не связался с вами за это время? – удивилась Симон.
      – Диана написала несколько писем и звонила, но связь настолько плохая, что толком поговорить было невозможно.
      – Вы уже решили, что собираетесь делать дальше? Кажется, вы немного привыкли здесь с тех пор, как вы с Бретом перестали грызться.
      Симон скинула туфли, галстук и пиджак Стэна давно висели на спинке кресла.
      – Я еще ничего не решила, к сожалению. Это место почему-то удерживает меня, хотя здесь я столкнулась с такими вещами, которыми никогда раньше не занималась. Но, может быть, в Чуринге я просто прячусь от реальной жизни?
      – Чепуха! – уверенно фыркнула Симон. – Ничего нереального здесь нет, детка. Именно здесь ты видишь настоящую жизнь.
      Дженни отрешенно взглянула на залитую лунным светом землю и тяжело вздохнула. Она вспомнила последнее письмо Дианы. Руфус предлагал выкупить долю Дженни в галерее и купить ее дом, если она решит остаться здесь. Но она не может так просто покончить со старой жизнью. Дом, галерея, друзья по-прежнему были частью ее существа. И она хотела писать картины! Ей это было необходимо, как воздух. Альбом для набросков был полон и просился на холсты. Писать картины было самой сильной внутренней потребностью Дженни, которая требовала удовлетворения. Симон внимательно посмотрела на нее.
      – Здесь одиноко, я понимаю вас, – серьезно заговорила она. – Я колесила по Новому Южному Уэльсу и Квинсленду всю взрослую жизнь и вижу, как эти места меняют людей. Женщины становятся грубыми, двужильными и примиряются с мухами и пылью. Но мы вынуждены оставаться здесь из-за наших мужей и детей. И потом, мы здесь выросли и любим эту землю. Думаю, детка, что вам будет лучше в городе.
      Дженни с тоской посмотрела на нее. Симон была права. Ее здесь ничто не удерживало, кроме разбитой мечты. У нее не было ни мужа, ни ребенка, о которых она могла бы заботиться. Она не испытывала к Чуринге обжигающей страсти, которая бы намертво привязала ее к этой земле. Но ей не хотелось испортить своим настроением их последний вечер, поэтому она быстро сменила тему:
      – Куда вы отправитесь дальше, Симон?
      – В Билла-Билла. Там огромная стригальня, а кухня – просто загляденье! Затем мы поедем в Ньюкастл навестить нашу дочь и внуков. Немного побудем с ними, да, Стэн?
      Стэн только кивнул в ответ, как настоящий мужчина, знающий цену словам.
      – У нас трое детей. Две дочери и сын, – сказала с гордостью Симон. – И целых девять внуков! Но мы, к сожалению, не так часто с ними видимся. Они все живут в разных местах, а мы должны без конца колесить по этой чертовой стране.
      – А что вы собираетесь делать, Стэн, когда уже не сможете быть стригалем? – спросила Дженни, не в силах представить его кем-нибудь другим.
      – Думаю, продержусь еще несколько сезонов, – ворчливо пробурчал тот, попыхивая трубкой. – Я всегда обещал Ма, что, когда придет время, у нас будет собственный дом с участком. Не очень большим, конечно, но, думаю, на тысячу акров потянем.
      – Обещания, обещания! – зло фыркнула Симон. – Всегда тянешь – ну, еще один сезон, еще одна стрижка… В конце концов тебя вынесут из какой-нибудь стригальни ногами вперед!
      Дженни услышала раздраженные нотки в ее голосе и поняла, что это, по-видимому, больная тема у супругов. Может быть, они не сочтут такой уж безумной ее идею?
      – Если я решусь остаться… – неуверенно начала она. – Я пока не обещаю, что останусь, Симон, учтите! Но не согласитесь ли вы со Стэном жить здесь со мной?
      Симон украдкой бросила быстрый взгляд на мужа.
      – Я бы с удовольствием, детка. Мы переезжаем с места на место так давно, что пора где-нибудь остановиться.
      – Вы смогли бы жить в бунгало у реки, помогать мне по хозяйству и готовить для стригалей во время сезонов стрижки. А Стэн бы помогал на скотном дворе, управлял стригалями, следил за овцами…
      Стэн не проявил никакого энтузиазма. Лицо его оставалось бесстрастным, как обычно, и это говорило само за себя.
      – Для меня это звучит как райская музыка, – сказала Симон, вздыхая. – Но Стэн не из тех, кого можно удержать на одном месте. У него пятки горят! Все-таки на всякий случай я оставлю вам адрес дочери в Ньюкастле. Она будет в курсе наших дел и сможет передать нам ваше письмо.
      Стэн молча допил пиво и снял со спинки кресла пиджак и галстук.
      – Спасибо за угощение, миссис Сандерс. Мы с Ма очень тронуты вашим вниманием. Но нам пора, завтра надо встать до света.
      Дженни крепко пожала ему руку на прощание. Ладонь стригаля была мягкой – ланолин надежно защищал ее от мозолей. Объятия Симон были теплыми и уютными. Дженни поняла, что она будет ужасно скучать по этой доброй, сильной женщине. Невозможно было представить, что они больше никогда не увидятся.
      Она проводила их до крыльца и, махнув рукой на прощание, вернулась в дом. Он казался опустевшим. Красная пыль опять появилась на полу и даже на белоснежной скатерти – Дженни никак не могла понять, откуда ее столько берется. Из спальни появился Риппер и направился к блюдцу с молоком. Сделав себе последнюю чашку кофе, Дженни с удовольствием опустилась в уютное кресло. Музыка старинного вальса снова зазвучала в голове, призывая вернуться к бальному платью и призрачным объятиям. Пришло время взяться за дневники…
 
      За сухим летом последовала сухая зима. У Матильды не было времени оплакивать своего ребенка, потому что выросшая до колен трава совершенно поникла под безжалостным солнцем. Одинокие листья облетали с деревьев и желтели на ветках. На пастбищах Чуринги в поисках травы появились тысячи кроликов и тучи кенгуру, гонимые в поисках воды и корма со своих земель.
      Матильда осматривала пастбища в низко надвинутой на лоб шляпе, чтобы хоть немного защитить глаза от немилосердного солнца. Выручка после прошлогодней стрижки позволила заплатить последнюю часть долга матери банку, зато теперь ей приходилось с трудом сводить концы с концами до будущего лета. Матильде было трудно уследить за огромной площадью Чуринги, и все же, если бы не кролики и кенгуру, травы на пастбищах для овец хватило бы. Из-за засухи у нее осталось всего тысяча тонкорунных мериносов, но если дождь не пойдет, ей придется резать кусты и кормить овец вручную, как всегда делала мать и остальные фермеры в таких случаях.
      С достаточным запасом воды и еды в седельных сумках они с Габриэлем объезжали земли Чуринги. Матильда научилась спать на жесткой земле в одежде и ботинках, с ружьем под боком, готовая в любой момент защитить себя и овец от диких кабанов, динго и ядовитых змей. Она гнала овец вперед. Верный Блю бежал рядом. От вида каждой мертвой овцы ей хотелось плакать, но она понимала, что ничего не может с этим поделать.
      Стрижка была уже на носу, и им с Габриэлем пришлось заняться подсчетом и сортировкой овец. Часть стада осталась на пастбищах, других загнали в загоны, некоторых привели на домашние выгоны. Овцы были хороши в этом сезоне. Конечно, не сравнить с тем количеством, к которому они здесь привыкли, но качество руна было не ниже.
      Матильда зашла в пустую стригальню. Здесь еще стоял запах пота, ланолина, шерсти и дегтя. Она улыбнулась. Так вот что значит быть скваттером, хозяином овец, дающим миру самую высококачественную шерсть! Матильда посмотрела на пол, где пот многих поколений лучших стригалей оставил свой след, на баки с дегтем в углу и старенький движок. Затем сосредоточилась на том, что надо было еще подготовить. Придется обменять свиней на продукты и приготовить постели. Сортировочные столы сияли свежими досками. Но какой во всем этом смысл, если у нее не было денег на стригалей, мальчиков для дегтя и сортировщиков шерсти?
      Она огорченно вздохнула. Стригали не будут работать бесплатно, а без них не будет и шерсти. На что она надеется?..
      – Добрый день, Матильда! Вижу, ты уже пригнала овец?
      Она резко повернулась – и радостно улыбнулась Тому Финли, великану с черной шевелюрой и зелеными глазами.
      – Здравствуй! Да, почти все уже рядом. А как дела у вас, в Вилге?
      – Стадо тоже почти собрано. Куча ягнят в этом году, несмотря на то, что не было дождя. Хотя коров пришлось подкармливать.
      Матильда понимающе кивнула.
      – Пойдем в дом, выпьем чаю. У меня даже припасена бутылочка чего-то покрепче.
      – Чая будет достаточно, – сказал он, направляясь к дому по пустому двору. – Рад видеть тебя здоровой, Молли.
      Его обращение вызвало у нее улыбку. Он всегда звал ее Молли, и ей это нравилось.
      – Мы с Эприл очень беспокоились за тебя в прошлом году. Она даже хотела приехать к тебе, но сама знаешь, как это бывает…
      Они зашли в дом, и Матильда направилась к плите.
      – Могла бы и не застать меня на месте, – сказала она, нарезая хлеб и холодную баранину. – Я почти весь год проболтались с Габом на пастбищах. Для нас двоих все-таки земли очень много.
      – А как же молодые работники? Разве они не могут вам помочь?
      – От большинства из них мало проку. Одни слишком молоды, другие постоянно исчезают. К тому же у меня нет на всех лошадей. Я оставила их чистить загоны, следить за скотом и готовиться к зиме.
      За чаем Том с удовольствием рассматривал Матильду.
      – Ты изменилась, Молли. Я помню маленькую аккуратную девочку, которая ходила вся в бантах и обожала наряжаться на пикники и танцы на скачках.
      Матильда улыбнулась и внимательно вгляделась в повзрослевшего товарища детских игр. Типичное ирландское лицо выдавало сильный характер, кожа задубела на солнце, руки стали большими и мускулистыми.
      – Мы все изменились, – спокойно ответила она. – Ты стал мужчиной и совсем не похож на противного мальчишку, который таскал меня за волосы и швырял в лицо грязью. – Она грустно вздохнула. – Время бантов и нарядов миновало, Том. Мы все должны взрослеть.
      – Но это не означает, что ты должна быть несчастной, Молли, – быстро сказал Том, подаваясь к ней. – Ты молода, красива, должна сейчас ездить на вечеринки и искать себе подходящего мужа, а не ночевать на голой земле и срезать дерьмо с задниц у безмозглых тварей.
      Матильда расхохоталась. Она чувствовала себя столетней старухой и, должно быть, так и выглядела в старых отцовских штанах и застиранной до дыр рубахе.
      – Если ты так считаешь, Том, значит, ты очень давно не выбирался из своей глуши.
      – Но это не дело – жить здесь совсем одной, Молли! – упрямо покачал головой Том. – И есть множество людей, которые могут тебе это с удовольствием доказать.
      – Мужчин, ты имеешь в виду? – все оживление Матильды пропало. – Эндрю Сквайрз крутился тут, да еще парочка парней появлялась, но я дала им кулаком в ухо. – Она усмехнулась в ответ на его улыбку. – Мне не нужны здесь мужчины, Том. Я не хочу никого из них видеть, если это не стригаль, который уедет, закончив работу.
      Том достал кисет и скрутил папиросу.
      – Хорошо, – сказал Том, закуривая. – Поговорим о стригалях. Сколько у тебя овец в этом году?
      – Пятнадцать сотен наберется, думаю, – ответила Матильда. – Но я сама справлюсь, не волнуйся.
      Она отвернулась, боясь, что глаза выдадут вновь вспыхнувшую панику.
      Но Тома нелегко было обмануть.
      – Вот что, Молли, – твердо сказал он. – Стригали приедут ко мне в Вилгу на следующей неделе. Если ты успеешь к этому времени пометить свое стадо, охолостить ягнят и пригнать ко мне, их смогут подстричь вместе с моими.
      – И во сколько мне это обойдется? – спросила Матильда. Доброта Тома потрясла ее, но она должна была быть практичной.
      Том усмехнулся.
      – Ну, Молли… – протянул он. – В этом-то весь и финт! Мы договорились с хозяевами Билла-Билла и Махри, что в этом году они пригоняют своих овец ко мне. Поэтому платить они будут намного больше, и это покроет твою долю.
      Матильда почувствовала, что на глазах у нее выступили слезы.
      – Спасибо, – просто сказала она, лихорадочно размышляя, чем сможет отплатить ему за помощь.
      Но Том Финли с детства всегда читал ее мысли, как в открытой книге.
      – Ты, разумеется, будешь жить со мной и Эприл в доме, но не думай, что тебе даром будут стричь шерсть, дорогуша. Там найдется масса работы для тебя, так что к концу стрижки ты будешь здорово вымотана.
      Матильда улыбнулась сквозь слезы. В один прекрасный день и она обязательно расплатится с Томом. Он единственный из многочисленных соседей помог ей в прошлом году и предложил свою помощь сейчас. Она никогда этого не забудет!
      После его отъезда Матильда поспешила к хижинам аборигенов.
      – Габ! – крикнула она. – Ты должен поехать завтра со мной. Нам надо срочно собрать стадо. Оставь двух старших сыновей присматривать за хозяйством, а еще двоих возьмем с собой. Мы едем на стрижку в Вилгу!
      – Здесь чертовски хорошая стригальня, миссюс. Зачем нам ехать в Вилгу?
      – Потому что там мы подстрижем своих овец бесплатно! – прикрикнула она.
      – Гнать стадо в Вилгу очень тяжело. Мы с мальчиками устали, – печально вздохнул Габриэль, изо всех сил изображая смертельную усталость.
      Матильда возмутилась. Она устала не меньше его и прекрасно знала, чего он добивается.
      – Тебе нужны продукты и сахар? – спросила она прямо. – Так вот, ты их получишь, только когда стадо вернется из Вилги.
      Усмешка быстро пропала с лица старика.
      – Мои старшие в Курайонге, – буркнул Габриэль, отводя глаза. – Поступили новичками на сезон. Там хорошо платят.
      Матильда посмотрела на большую стайку игравших в пыли детей разных возрастов, начиная с младенцев и кончая подростками.
      «К черту! – думала она со злостью. – Если там так хорошо, почему бы им тогда не забрать семьи туда же?» Но Матильда быстро заставила себя успокоиться. Если она хочет продержаться, ей нужно любыми силами удержать их здесь. Содержать семейство Габриэля недорого, но, черт возьми, как они ее раздражали иногда!
      – Один пакет сахара и мука сейчас, – твердо сказала она. – Остальное – когда вернемся из Вилги. Тогда же добавлю немного табака.
      Они довольно долго смотрели друг другу в глаза, и наконец Габриэль кивнул. Два мальчика, которых он взял с собой, были такими маленькими, что с трудом доставали до укороченных стремян. Сбор овец занял у них почти три дня. В эти дни небо заволокло тяжелыми свинцовыми тучами. Где-то вдали громыхала гроза, обещая дождь. Но когда они собрали всех овец в домашних загонах, налетел сухой горячий ветер и разогнал тучи. Трава гнулась и шелестела под сильными порывами ветра. Овцы в загонах нервничали.
      На четвертый день Матильда запаковала седельные сумки с вещами и оседлала Леди. Она постояла у ограды и полюбовалась на своих упитанных овец. Несмотря на засуху, травы в Чуринге на этот раз хватило. Шерсть на спинах была густая, животные выглядели сильными и здоровыми. Конечно, кто-то из них после перегона похудеет, но шерсть-то останется! А это в них самое ценное.
      – Гроза идет, миссюс, – заметил Габриэль, забираясь на мерина.
      Матильда посмотрела на небо. Тучи собирались опять. Воздух был наэлектризован, как будто земля и небо были двумя палочками, с помощью которых бог собрался добывать огонь.
      – Тогда пора ехать, – бросила Матильда, делая знак двум мальчишкам открыть ворота. Она свистнула Блю, который тут же поднялся на ноги и занял место с краю стада. Постепенно, с помощью вожака и собак, стадо сдвинулось и потекло из загона.
      Матильда с Габриэлем ехали за стадом, криками и свистом кнутов подгоняя овец.
      Тучи спускались все ниже и ниже, превращая день в сумерки.
      – Сухая гроза будет! – крикнул Габриэль. – Ничего хорошего, миссюс.
      Матильда кивнула, похолодев. Надо было во что бы то ни стало успеть добраться с овцами до Вилги раньше, чем она разразится. В этих краях не было ничего ужасней сухой грозы. При первой же вспышке молнии овцы в панике разбегутся, и ей уже их не собрать.
      Блю, казалось, чувствовал опасность. Он носился, как бешеный, то за отбившейся овцой, то подгоняя медлительного вожака. Он обегал стадо по кругу, врезался в самую гущу, разгоняя заторы, кусался и рычал, направляя всех в одну сторону. Так продолжалось целый долгий день, но к вечеру они достигли пастбищ Вилги и увидели овчаров, спешивших им навстречу.
      Овцы были загнаны в небольшой загон позади стригальни, отделенный от других затейливым лабиринтом проходов.
      – Ты могла бы приехать и завтра, – сказал Том, устало улыбаясь. – Похоже, гроза прошла мимо.
      Матильда закончила подсчет и с облегчением вздохнула.
      – Я никого не потеряла в дороге, – гордо сказала она. – Зачем было тянуть, если мы успели?
      Они оба посмотрели на бегущие за горизонт кудрявые тучи.
      – Надо посмотреть коров, – сказал Том. – Я отведу твоих лошадей в конюшню, а ты заходи в дом, Эприл тебя ждет. Скоро ужин.
      Эприл была года на три старше Матильды. Худенькая молодая женщина с руками, покрасневшими от работы, казалась слишком хрупкой, чтобы выносить такую жару и беременность. Она обливалась потом, но неутомимо сновала между плитой, мойкой и столом. Рукава ее чистого ситцевого платья были закатаны выше локтей, на лоб все время падала прядка светлых волос, которая выбилась из пучка на затылке.
      – Рада тебя видеть, Молли, – сказала она с доброй улыбкой на лице. – Теперь, с лишней парой рук, я смогу справиться с предстоящим концом света.
      Матильда посмотрела на округлившийся живот, и у нее дрогнуло сердце от накатившей боли. Но она спрятала ее поглубже. Нечего сравнивать! Эприл выбрала замужество и детей, а в ее планы это не входит, так к чему чувствовать себя обделенной?
      Дом в Вилге был больше, чем в Чуринге. Он стоял у подножия небольшого холма, веранда смотрела на реку и ближайшие пастбища. Деревья вилги давали тень баракам и амбарам и густо росли вдоль берега реки. Здесь, как и в Чуринге, возле самого дома деревьев не сажали: слишком боялись пожаров от молний.
      Эприл подлила из чайника горячей воды в большой кувшин и вместе с полотенцем протянула Матильде:
      – Возьми кусок мыла, таз, умойся и отдохни немного. Ужин вот-вот будет готов.
      Комнату Матильде отвели в дальнем восточном углу дома. Она была маленькой, с громоздкой мебелью и кроватью с продавленной сеткой. Но зато в ней чудесно пахло пчелиным воском, пол был тщательно вымыт и почти на всю длину застелен шерстяным ковриком. Матильда прислушалась к голосам играющих во дворе детей. Сколько их теперь у Тома? Четверо или, может, уже пятеро?..
      Она вздрогнула, увидав свое отражение в зеркале. Неужели эта загорелая, с растрепанными волосами женщина – действительно она? Матильда не представляла, что так сильно выросла и похудела и что ее так старят морщинки возле глаз. Если бы волосы были чуть темнее, а глаза более синими, ее можно было бы принять за призрак Мэри Томас.
      Девушка с брезгливой гримасой осмотрела свои фланелевые брюки – старые, выгоревшие, с заплатами и пузырями на коленях, перехваченные внизу веревками, чтобы не задирались вверх. Рубашка, когда-то голубая, выгорела на солнце и от частых стирок щелочным мылом стала серой.
      Матильда вздохнула. Мэри Томас предпочитала простую, удобную одежду для работы, но никто никогда не видел ее в грязной или не подогнанной по фигуре одежде. Никакого сравнения с этими бесформенными обносками! Она вспомнила, как Том сказал, что ей нужно ездить на вечеринки и танцевать, и грустно усмехнулась. Прошло слишком много времени с тех пор, как она одевалась в платья. Чем больше она будет походить на мужчину, тем лучше. Женщины слишком чувствительные создания, а ей надо выжить…
      Матильда даже немного поспала, прежде чем ее разбудил гонг к ужину. Она поспешно вскочила и присоединилась к остальным. Было очень непривычно есть в компании, где за столом за тобой наблюдают шесть пар глаз. Из четверых мальчишек никто не унаследовал светлые волосы и мягкие черты лица матери. Все они были с такими же темными шевелюрами, зелеными глазами и резкими чертами лица, как и Том.
      – Стригали приедут послезавтра, – сказал глава семьи, прожевывая кусок жареного мяса. – Где-то в середине следующего месяца подойдет очередь твоих овец.
      Матильда согласно кивнула, так как ее рот был тоже полон. После холодной баранины и хлеба всухомятку ей не хотелось сейчас тратить время на разговоры.
      – Эприл почти закончила убирать бараки для стригалей. Ты можешь помочь в загонах, в коровнике или курятнике. Работы хватает.
      Матильда посмотрела на утомленное лицо Эприл и, хотя предпочла бы работать в загонах, поняла, что больше всего ее помощь понадобится на кухне и в бараках. Там надо вымыть полы и застелить свежим бельем кровати, к тому же, кто-то должен присматривать за детьми. Эприл не сможет за всем уследить одна.
      Оглушительный, невероятный раскат грома заставил всех в ужасе оцепенеть.
      Казалось, все живое вокруг затаило дыхание, со страхом ожидая продолжения. Секунды бежали бесконечно, действуя на нервы, и наконец малыши не выдержали. Они вскочили и бросились к Эприл, ухватившись за ее фартук как за спасение.
      Лицо молодой женщины стало белым, как стена, глаза в ужасе округлились.
      – Все в порядке, – машинально повторяла она. – У нас есть громоотвод, нам ничего не грозит… Пожалуйста, господи, защити нас, – закончила она шепотом.
      Грохот потряс дом, как будто небо разорвалось и обрушило на них свой гнев. Голубая молния ослепительно сверкнула сквозь низкие тучи, превращая ночь в день.
      Электрические щупальца шарили по тучам, как будто пытались найти слабое место и поджечь небо. Земля задрожала, когда вслед за ней грянул гром и прокатился по железной крыше. Мир озарялся ослепительными вспышками, когда молния, как указующим перстом, выхватывала из темноты то склоны холма, то верхушки деревьев, то кусочек пастбища. Гроза лезла грохотом в уши, ослепляла светом, потрясала своей мощью.
      – Надо запереть загоны! – крикнул Том.
      – Я с тобой! – прокричала в ответ Матильда.
      Они постояли на крыльце, наблюдая, как бушует взбесившаяся природа. Дождя не будет, но подобные сухие грозы приносят множество разрушений, потому что следом за ними обычно приходит ураганный ветер. Он вырывает с корнем деревья, поднимает в воздух землю, срывает крыши с построек.
      Воздух был так насыщен электричеством, что Матильде было трудно дышать. Вслед за Томом они помчались к загонам, где уже суетились люди, проверяя ограды и крепко запирая ворота. Овцы таращили глаза и беспрестанно блеяли, но были так тесно прижаты друг к другу, что никуда не могли деться. Собаки выли и бросались на стены будок, коровы мычали и вспахивали ногами землю в хлеву. Было такое впечатление, что весь мир внезапно сошел с ума и находится в агонии.
      Гроза бушевала всю ночь и весь следующий день. Гром гремел, тучи скрыли солнце, молнии прорезали все небо голубым огнем. Люди постепенно привыкли к оглушительным звукам, дети прилипли к окнам, не сводя глаз со двора. Никто из них не признавался в своем страхе, но все знали: стоило молнии попасть в одно поваленное дерево, забытое где-то в середине пастбища, и все здесь вспыхнуло бы за считаные секунды.
      Под утро второй ночи начался ураганный ветер. Он завивал пыль в огромные спирали, перекатывал их по земле, сметая все на своем пути. С ним невозможно было бороться. Можно было только молиться, чтобы он не перерос в торнадо, и не попадаться ему на пути. Том следил с веранды, как он гуляет по его полям, валит деревья и столбы изгороди, перекатывая их, как спички, во все четыре стороны. Железо на крышах стучало и хлопало, одна из стен ремонтной мастерской с треском оторвалась, пролетела в воздухе и рухнула с грохотом в один из пустых загонов. В доме оторвало несколько ставен, и воздух в комнатах был полон пыли.
      Но ураган унес грозу в сторону, и в полдень третьего дня на землю опустилась благодатная тишина. Люди высыпали во двор, как выжившие после кораблекрушения, посмотреть на причиненный вред.
      Ивы у реки выжили. Их длинные ветви тянулись к каменному руслу, где только в углублениях осталась вода. Карликовые деревья по краям ближайшего пастбища были вырваны с корнем и лежали на земле сплошной кучей. Две из шести прекрасных цистерн для воды были сброшены, и ими следовало заняться первым делом. Рифленые железные крыши следовало закрепить, стену ремонтной мастерской разобрать и перестроить. К счастью, никто из животных в загонах не пострадал, просто они были напуганы и нервничали больше обычного.
      Один из пастухов вернулся с дальних загонов. Лицо его после долгого путешествия было усталым и расстроенным.
      – Нашел пять коров, Том. Прости, старина, но их, видимо, подхватил ветер. Лежали в нескольких милях от загонов, как старые гвозди. Остальные на месте, жмутся к забору.
      – Это не так уж много, – успокоил его Том. – И овцы, слава богу, в порядке, хотя ограда чуть не упала на них.
      Стригали приехали на три дня позже и теперь стремились наверстать упущенное время. Эта хорошо сработавшаяся артель могла стричь больше двух тысяч овец в день. Здесь каждый знал свое место и был мастером на своем участке. Одно удовольствие было наблюдать за их слаженной работой.
      Матильда, как только на кухне выпадала свободная минутка, прибегала в стригальню и не отрываясь смотрела, как быстро мелькают электрические ножницы в сильных, опытных руках. Том, в отличие от других хозяев стригален, не верил в то, что женщине нельзя находиться в помещении в момент стрижки. Она захватывала с собой ведро со свежей водой и кружку и обходила ряды, где шла стрижка. Каждому стригалю требовалось в день приблизительно по три галлона воды в такую жару. Все они, как правило, были невысокого роста, крепкие, сутулые, с длинными цепкими руками, способными удержать испуганных овец. Многие всю жизнь проводили на колесах, переезжая с места на место в сезоны стрижек.
      Фергюс Макбраид и Джо Логхорн, которые тоже пригнали к Тому своих овец, при виде Матильды вежливо притрагивались к шляпам, но считали ниже своего достоинства разговаривать с ней о делах.
      Стрижка длилась почти шесть недель. В день ее окончания стояла страшная жара. Матильда не вынесла влажной духоты кухни и, сделав свою часть работы, сбежала работать в загоны.
      Пег и Альберт Райли в этом году так и не приехали, и никто из стригалей ничего о них не слышал. Видно, они вернулись в Квинсленд. Матильда решила, что они, наверное, постыдились появляться здесь, украв у нее столько сахара, муки и мяса.
      Ее последний ужин с Томом и Эприл был закончен. Посуда вымыта и расставлена по местам, дети наконец отправились в постели и заснули. Матильда сидела на веранде с хозяевами, изо всех сил пытаясь подобрать слова, чтобы выразить благодарность этим добрым людям. Но это было очень трудно: слишком много чувств переполняло ее сейчас.
      – Спасибо, ребята, – наконец хрипло выдавила она, понимая, что еще слово – и она расплачется.
      Том, как всегда, понял ее чувства и похлопал по плечу.
      – Ничего-ничего, не стоит, Молли, – сказал он и отвернулся. – Думаю, мне с парой ребят стоит съездить с тобой в Чурингу – посмотреть, что там у тебя творится после урагана. Мы не сможем тут жить спокойно, если не будем знать, что у тебя перед зимой все в порядке.
      – Нет-нет! – быстро запротестовала Матильда. – Вы с Эприл и так столько сделали для меня. Я справлюсь, не волнуйся, Том. Серьезно!
      – Ты с детства была упрямой, как осел, Молли, – сказал Том без всякой злости. – Эприл никогда бы не справилась без тебя с такой прорвой работы на кухне. Так что мы должны тебя отблагодарить.
      – Но тебе нужно вести овец на зимние пастбища, Том, – попробовала возразить она. – И тут еще столько работы…
      – Не волнуйся, – ответил он спокойно. – У нас уже все готово, и овчары смогут сами справиться. – Взгляд у него стал насмешливым. – К тому же для чего еще нужны соседи, если не помогать время от времени друг другу?
      Эприл отложила недовязанный носок. Несмотря на усталость и свое положение, она ни минуты не могла сидеть без дела.
      – Мы будем счастливы, если убедимся, что у тебя все в порядке, Молли. Не спорь, пожалуйста. Я вообще не представляю, как ты там управляешься со всеми делами одна! – Ее передернуло. – Здесь все-таки остаются люди, когда Том уезжает на пастбища… Не думаю, что смогла бы выжить на твоем месте.
      – Ты сама удивишься, на что будешь способна, если припрет, – улыбнулась Матильда, машинально взяла носок и начала вязать.
      Эприл немного понаблюдала, как подруга управляется со спицами.
      – Я слышала, Этан Сквайрз хочет купить у тебя Чурингу, – сказала она мягко.
      Матильда укололась спицей до крови и сунула палец в рот.
      – Да, хочет, – пробурчала она. – Но я сказала ему, куда он может засунуть свое желание!
      Том расхохотался.
      – Знаешь, Молли, ты сейчас очень похожа на мать. Она была молодец у тебя. Ну что ж, девочка, вот ты и стала скваттером, поздравляю!
 
      Они выехали до рассвета, позавтракав в полутьме. Матильда расцеловала мальчиков, потом повернулась к Эприл.
      – Знаешь, было здорово побыть в женской компании, – сказала она с улыбкой. – Нет лучшего развлечения, чем сплетни о соседях и женская болтовня о тряпках.
      Эприл вытерла мокрые руки о передник и крепко обняла ее.
      – Это было чудесно, – улыбаясь, сказала она. – Пожалуйста, пообещай, что приедешь еще!
      Матильда почувствовала толчок ребенка в ее животе и отпрянула. Боль накатила на нее волной. Она чуть не застонала, закусив губу.
      – Постараюсь, – сказала она хрипло и с трудом выдавила улыбку.
      Они спустились с веранды и пересекли опустевший двор. Матильда свистнула Блю. Тот быстро выскочил из псарни, отряхиваясь. За ним появились другие собаки. Габриэль, ночевавший в хижине вместе с тремя аборигенами, уже шел навстречу с оседланными лошадьми. Овец погнали со скотного двора, собаки взялись за работу, и они все направились к Чуринге.
      Матильда ехала по проложенной ураганом дороге и видела, как изменились очертания ее владений. Некоторые деревья были повалены, столбы вырваны, изгородь валялась на земле. Знакомые ориентиры, вроде старого, расколотого молнией полусгоревшего дерева, исчезли. И только гора не менялась никогда. Она гордо возвышалась над ними, покрытая зелеными деревьями, – молчаливый страж ее фермы.
      Девушка с облегчением вздохнула, когда они достигли ближнего выгона, – крупных разрушений на первый взгляд не было.
      – Господи, ты видишь? – хрипло спросил Том, показывая рукой в сторону дома.
      Матильда быстро обернулась туда и ахнула. Одна из железных цистерн с водой упала на крышу, разрушив южную стену. Рифленые железные листы топорщились, как крылья.
      Она посмотрела на Тома округлившимися глазами. Чувство облегчения и ужас боролись в ней.
      – Ты спас мне жизнь, Том! – прошептала она дрожащими губами. – Если бы я не поехала в Вилгу… – она прикусила губу. – Эта махина упала прямо на то место, где я сплю.
      Том, видя ее состояние, быстро взял командование на себя.
      – Вы с Габом разберитесь с овцами, а мы с ребятами займемся цистерной. Но тебе повезло в другом, девочка, – посмотри, как мало вокруг сломано, – сказал он, крепко прижимая ее к себе. – Слава богу, что ты была в этот момент с нами, Молли!
      Том быстро двинулся к дому, на ходу отдавая приказания своим работникам, не дав ей времени ответить.
      Матильда вместе с Габриэлем загнали овец в загоны, потом она нашла во дворе подходящие камни и сложила очаг. Здесь она собиралась готовить еду для мужчин, а ночью они все могут спать на своих походных скатках прямо вокруг очага на земле.
      Том с людьми занялись прежде всего цистерной, которую с большим трудом удалось вытащить из-под завала. Обливаясь потом, они подняли ее на стойку и закрепили понадежней. И лишь потом подошли к дому. Стена была полностью разрушена, оконная рама сплющилась, веранда провисла с двух сторон завала. С крыши беспомощно свисали оборванные листы железа.
      – Думаю, мы тут все быстро отстроим, Молли, – устало сказал Том, снимая шляпу и вытирая ею голову. – Иначе все остальное обрушится на тебя при первом же урагане.
      – Но ты не можешь этим заниматься, Том! – недоверчиво сказала Матильда. – Тебе надо возвращаться к своим овцам…
      – К черту овец! – заявил он, сплевывая. – Овчары ими займутся. Я не уеду отсюда, пока не буду знать, что ты надежно устроена на зиму.
      Мужчины расчищали место около недели. Один из работников съездил в Уэллаби-Флатс и вернулся с фургоном и прицепом, груженными крепкими бревнами. Он клялся и божился, что какой-то скваттер отдал их бесплатно, так как разобрал старую стригальню и спешил построить новую. Матильда смотрела на него с недоверием, но он с таким воодушевлением расписывал на все лады эту историю, что поверил в нее сам, так что ей ничего не оставалось, как поверить тоже.
      Том привлек к работе и Габриэля с аборигенами. Он научил их вставлять стекла в новые рамы и заставил прибить гвоздями крышу.
      Вскоре все деревянные рамы, ставни и двери заново покрасили, и дом засверкал, как новенький, в зимних лучах солнца. Веранда теперь шла вокруг всего дома. Крыша над новой стеной надежно защищала ее от солнца.
      – Знаешь, Эприл посадила вдоль крыши вьющиеся цветы и виноград. Попробуй тоже, и через пару лет не узнаешь свой дом, – сказал Том, оглядывая результаты своего труда.
      Матильда со слезами на глазах смотрела на свой новый дом. Ее распирало от счастья и благодарности.
      – Может, ты и прав, – хрипло сказала она, кашлянув. – Попробую. Том, я даже не знаю, как тебя благодарить за все! Ты столько для меня делаешь…
      Он привлек ее к себе и крепко обнял.
      – Будем считать это извинением за те неприятности, которые я причинял тебе в детстве, таская за волосы и топя в речке. Прости, что не был с тобой рядом сразу после смерти твоей матери, Молли. Мы с тобой настоящие друзья, девочка, а они для того и нужны друг другу.
      Матильда проводила мужчин взглядом, пока они не исчезли вдали. Затем свистнула Блю и вместе с ним направилась к новому дому. У нее не хватило бы слов, чтобы описать свое состояние, когда она вешала акварели своей матери на новую стенку, но она знала, что наконец-то нашла человека, которому может по-настоящему доверять. И этого честнейшего, достойного мужчину она может считать своим другом! Кто его знает, может быть, есть на свете и другие люди, с которыми она смогла бы подружиться и с удовольствием общаться?
      После всего, что с ней было, Матильда стала бояться людей. Но постепенно мужество крепло в ее душе. Она поклялась себе, что, когда отгонит овец на зимнее пастбище и получит чек за шерсть, обязательно съездит в город и купит себе платье! И, может быть, когда-нибудь сумеет отплатить Тому такой же монетой…
 
      Дженни отметила для себя это место в дневнике. Она хорошо понимала состояние Матильды. Такая щедрая душевная доброта после стольких лет жестокости и насилия может заставить тебя онеметь. Но зато она рождает веру в людей и укрепляет мужество.
      Не то мужество, которое требуется, чтобы одной объезжать пастбища и ухаживать за овцами, когда не хватает сил. А такое, когда надо открыться навстречу людям и научиться заново им доверять.
      Дженни скосила глаза на Риппера, который с увлечением почесывался на полу.
      – Пойдем со мной, дружок! – позвала она. – Пора ложиться спать. Но, молодой человек, завтра с утра вас ждет хорошая ванна, предупреждаю заранее!
      Дженни вышла на веранду и последний раз окинула взглядом притихшую землю и усыпанное звездами бездонное небо. Это был прекрасный, но жестокий мир, однако в нем была и отрада. Она начинала понемногу понимать, за что Матильда и Брет так его любили…

      Тишина постепенно стала главным спутником жизни Дженни, и чем больше проходило дней, тем больше нравилась ей эта изоляция от всего мира. Она чувствовала себя уютно наедине с собой и в присутствии тех немногих людей, которые оставались в Чуринге круглый год. На нее снизошло такое чувство покоя, какого она никогда раньше не испытывала.
      Днем она с альбомом в седельной сумке объезжала окрестности, а вечерами занималась домом. Мыла полы, стирала, красила полки и шкафчики на кухне, а однажды отнесла чемодан в свою комнату и сложила вещи Матильды на одну из полок в шкафу. Ей казалось, что они должны вернуться на свое законное место.
      Дженни достала зеленое бальное платье из шкафа и приложила к себе. Запах лаванды вызвал в памяти мотив призрачного вальса, под который она медленно закружилась по комнате с платьем в руках. Дух Матильды, казалось, танцует вместе с ней, но в музыку опять стали вкрадываться печальные нотки. Они как будто силились сообщить ей что-то, но она никак не могла понять что.
      Дженни закрыла глаза, пытаясь вызвать в воображении образы танцоров, – ведь именно эта призрачная пара заставляла ее погружаться в прошлое. Ей не давала покоя история этих людей.
      – Дженни! Вы дома?
      Девушка открыла глаза, с трудом возвращаясь назад, в комнату, из другого мира.
      – Я буду готова через пару минут, Брет, заходите! – крикнула она.
      Послышался звук открываемой двери и шаги Брета по кухне. Она быстро повесила платье в шкаф и, пока в кухне звучал баритон мужчины и радостный лай щенка, натянула рубашку и джинсы. С трудом переведя дыхание, вышла на кухню.
      – Добрый день, Дженни, – поприветствовал он ее и перевел взгляд на щенка, который с энтузиазмом грыз его пальцы.
      – Привет, не ожидала, что вы вернетесь сегодня, – улыбнулась она, испытывая неожиданную радость. – Как все прошло?
      – Все в порядке. Мы взяли самую высокую цену на аукционе! Деньги я, как обычно, положил в банк, – ответил он, начиная шарить в карманах. – Я должен еще вычесть расходы и зарплату всем постоянным работникам, но отчет по продаже вот, – сказал он, протягивая ей бумагу.
      Дженни взглянула на цифры. Сумма была гораздо выше, чем она ожидала.
      – Прибыль за шерсть всегда такая высокая? – удивилась она.
      – Зависит от состояния дел на бирже. Но эта сумма ближе к средней.
      Он выглядел абсолютно невозмутимым. «Неужели его не впечатляют такие деньги?» – подумала Дженни, складывая бумагу и засовывая в карман, а потом спохватилась. Какая ему разница? Ведь это не его деньги.
      – Есть пиво, Джен? Я сегодня весь день в дороге.
      Она достала две бутылки и чокнулась с ним.
      – За удачную продажу!
      – Давайте!
      Брет жадно приложился к пиву, затем вытер рот тыльной стороной ладони.
      – Кстати, привез вам кое-что из Брокен-Хилла. Это было в грузе для почтальона, но Чалки Уайт отдал мне это прямо там.
      Он притащил с веранды огромную посылку.
      Дженни радостно ахнула.
      – Диана прислала мои холсты! – возбужденно вскрикнула она.
      Дженни тут же начала торопливо распаковывать ящик, обернутый грубой бумагой и перевязанный бечевками с печатями. Наконец ей удалось вытащить коробку с масляными красками, толстый рулон холстов и пучок разных кистей.
      – Она даже догадалась положить мой легкий мольберт!
      – Надеюсь, вы обеспечены на всю зиму?
      Дженни только кивнула. Она была слишком занята, разглядывая свои сокровища, дотрагиваясь до любимых кистей, скребков, бутылочек с растворителями. Теперь она может оживить Чурингу на холстах! Заполнить красками и вдохнуть жизнь в те наброски, которые сделала за последний месяц, разъезжая по окрестностям. А может, ей даже удастся воспроизвести те образы, которые навеяли ей дневники… К ней вернулась неутомимая энергия, она была готова начать прямо сейчас.
      – Если вы, конечно, решите остаться здесь на зиму, – добавил Брет. – Здесь на два месяца воцарится сонная скука, когда овчары отправятся на зимние пастбища.
      – Но я уже пожила здесь в одиночестве, и мне понравилось, – ответила она, не выпуская из рук коробку с красками. – Мне столько надо всего написать! Я хочу использовать все наброски, которые у меня накопились. Написать дом, пейзажи вокруг, пастбища, то место с водопадом, где мы с вами были… Господи, да тут столько всего, что мне хочется написать! Оазис в Вилге, стригальню, конный двор… – Она перевела дыхание. – Нет, Брет Уилсон! Скучать мне здесь не придется, поверьте. И мне вполне хватит вашей с Риппером компании, когда я буду отдыхать от трудов праведных!
      Брет переступал с ноги на ногу, засунув руки в карманы и разглядывая ботинки.
      – Понимаете… – начал он неуверенно.
      Дженни застыла, подняв на него огромные глаза.
      – Что случилось, Брет?
      Он явно маялся и нервничал. «Неужели это оттого, что ему придется остаться здесь со мной наедине? – подумала Дженни. – Ему надоело ублажать хозяйку и хочется провести отпуск на всю катушку в другом месте?»
      – Вы боитесь, что придется развлекать меня всю зиму? Не волнуйтесь, я пошутила. Мне вполне хватит сознания, что вы где-то рядом. Нам совсем не обязательно будет даже встречаться с вами…
      «Смелые слова, – подумала она про себя. – Почему не признаться, что ты рассчитывала на это время, чтобы узнать его получше? Когда его не будет так отвлекать работа».
      – Мне не до шуток, Дженни, – твердо сказал Брет. Его глаза потемнели и стали цвета грозовых туч. – Мне очень не нравится мысль оставлять вас здесь совсем одну, и если бы не чрезвычайные обстоятельства…
      – И что же это за чрезвычайные обстоятельства? – перебила она ядовитым тоном, вспомнив почему-то про Лорейн.
      – Я получил письмо в Брокен-Хилле. От Дэйви, моего брата в Квинсленде. Джон серьезно болен, Джен. И для меня это единственный шанс повидаться с ними, пока здесь не так много дел, – ответил он серьезно.
      Дженни увидела затаенную боль и страх в глазах Брета.
      – Как долго вас не будет? – спросила она спокойно, стараясь скрыть свое разочарование.
      – Месяц. Но я могу не ехать, если вы боитесь оставаться одна. Вы и так последние две недели жили здесь затворницей.
      Дженни злилась на себя. Почему ее так задела мысль о том, что он проведет свое свободное время с Лорейн? И почему так обрадовалась, узнав, что эта женщина здесь ни при чем? Как ей не стыдно вести себя так по-бабски, когда у него болен брат?! И вообще, какое она имеет право лезть в его дела? Они просто друзья, а друзья должны доверять друг другу.
      – Конечно, вы должны ехать, Брет, – сказала она просто. – Со мной все будет в порядке. Я прекрасно приспособилась к этой жизни. Кроме того, у меня есть радио с передатчиком, чтобы послушать местные сплетни и попросить о помощи, если что-нибудь случится.
      – И все-таки мне это не нравится, Дженни. Поймите, это не город…
      – И прекрасно! – улыбнулась она. – Не волнуйтесь за меня. Поезжайте, повидайтесь с братьями. Надеюсь, с Джоном все будет в порядке. А со мной ничего не случится.
      Похоже, его это не очень убедило. Во всяком случае, когда Дженни вышла проводить его на веранду, он снова начал переминаться с ноги на ногу.
      – Я уже большая девочка, Брет. И умею о себе заботиться. В конце концов, если станет совсем невмоготу, я всегда могу вернуться в Сидней. А теперь идите и дайте мне приступить к делу!
      Он промолчал и спустился с крыльца, а Дженни, тяжело вздохнув, вернулась в дом. Оказывается, она гораздо сильнее ждала его приезда, чем предполагала сама. Теперь дом казался ей совсем опустевшим, тишина оглушительной, удаленность Чуринги пугающей, а долгие недели впереди – бесконечными…
      Внезапно ей почудился легкий смех и шелест шелка. Нервничая от нетерпения, Дженни открыла коробку с красками. Она заставит свое воображение работать на нее! Чуринга и ее прежние обитатели имеют странную власть над ней, и чем быстрее она перенесет свои чувства на холст, тем будет лучше.
 
      Собрать несколько вещей в дорожную сумку не отняло много времени. Вскоре Брет вернулся на веранду и нерешительно замялся перед входной дверью, заглядывая в кухню.
      Дженни, видимо, взялась за дело сразу, как он ушел. Мебель была отодвинута от окна, пол и стол закрыты простынями. Мольберт стоял на столе, жестянка с кистями располагалась рядом, растворители были расставлены в ровный ряд. Она хорошо выбрала рабочее место – свет падал со стороны выгона, теплый ветерок колыхал легкие шторы…
      Брет вдруг почувствовал, как в нем шевельнулось разочарование. Она совсем не нуждалась в нем? Наверное, даже не заметила, что он ушел. У нее теперь было все, что она хотела…
      Вздохнув, Брет развернулся, осторожно спустился с веранды и пошел к грузовику. Десять галлонов свежей воды и запасная канистра с бензином были уже в кузове, запасные колеса и инструменты лежали на дне так, чтобы ничего не болталось. Он закинул сумку с вещами и провизией на сиденье рядом и сел за руль. Впереди его ждала долгая дорога, но он не мог избавиться от мысли, что пускаться в такой дальний путь было бы легче, если бы на прощание удалось заглянуть в эти прекрасные фиолетовые глаза…
      Брет фыркнул с досады, поворачивая ключ. Совсем одурел парень! Чем скорее он окажется подальше от Чуринги, тем будет лучше для него.
      Когда грузовик выехал на неровную каменистую землю, Брет заставил себя сосредоточиться: пустынная дорога до Берка – не то место, где стоит считать ворон. От Берка он двинется на север до Чарлвилла, пересядет в самолет до Мэриборо, а там наймет маленькую «Счессну», чтобы долететь до сахарных плантаций. Там его встретит Дэйви.
      Брет ненавидел летать, особенно на маленьких самолетах, но расстояние было таким огромным, что имело смысл сэкономить время. Дэйв ненавидел писать письма, и раз уж написал, значит, Джон действительно серьезно болен. Он уже давно болел и сильно кашлял, когда они говорили последний раз по телефону. Но Брет все откладывал свой визит для более удобного случая…
      Миля следовала за милей. День перешел в ночь, и Брет переночевал под открытым небом, а с первыми лучами солнца уже опять катил по бесконечной дороге. В самолете Чуринга стала казаться ему совсем другим миром, но среди его невеселых мыслей о брате нет-нет да и всплывали вспоминания о Дженни. О том, как отливают на солнце золотом ее длинные каштановые волосы, как она грациозно двигается. О ее длинных ногах и миниатюрном, безупречно сложенном загорелом теле, которое так сверкало в брызгах воды в тот день, когда они купались. А особенно о том, как она безмятежно спала на камне, заставив его пройти все круги ада.
      Погрузившись в воспоминания, Брет не замечал ничего вокруг. Он презирал себя за то, что превращается по ее вине в какого-то мечтательного идиота. Пытался выбросить Дженни из головы и думать только о братьях, пытался смотреть в окно. Но чем больше увеличивалось между ними расстояние, тем больше он беспокоился о ней и гадал, вспоминает ли она его.
      В конце концов Брет оказался в аэропорту Мэриборо, где нанял самолетик, в который и садиться-то было страшно. Но полет прошел на удивление приятно – и вот уже под ними заколыхались зеленые моря сахарного тростника. Самолет приземлился на небольшой площадке на краю плантации. Стоило Брету почувствовать тошнотворный приторный запах мелассы, как он сразу словно бы перенесся в далекое детство. Было душно и влажно, рубашка тут же прилипла к телу, страшно хотелось пить.
      – Как дела, братишка? Рад тебя видеть! – услышал Брет знакомый голос и обернулся.
      Джон был одет в типичную для сахарных плантаций униформу: фуфайку, шорты цвета хаки и ботинки. Кожа его была похожа на старый вощеный пергамент, а худые руки и ноги покрыты шрамами. Они не виделись три года, и, пока жали друг другу руки, Брет пытался скрыть свое потрясение от увиденного. Вместо мускулистого великана перед ним стоял сутулый седой старик. Тростник высосал все соки из старшего брата, как когда-то из отца.
      – Какого черта ты здесь делаешь, Джон? Я ждал, что меня встретит Дэйви.
      – Он поехал договариваться о работе до следующего сезона, – ответил Джон. – И я уже достаточно належался, чтобы пропустить такой прекрасный день. Свежий воздух для меня полезен.
      – Никакой свежести не ощущаю, – скривился Брет. – Просто жидкий сироп.
      Джон усмехнулся. Четкие контуры его скул проступили сквозь тонкую кожу.
      – Похоже, Новый Южный Уэльс тебе пришелся по душе. Ты хорошо выглядишь, чертяка. Стал таким важным. Хотя пасти овец и стричь с них денежки, по-моему, не мужская работа, братец. Смотри, ты даже не поседел ничуть. Отдых, а не труд!
      Брет пытался улыбнуться, но это было трудно.
      – Куда мне до тебя, Джон, – сказал он, обнимая брата за плечи. – Это ты у нас старик – уже за сорок.
      Он притянул его к себе и посмотрел прямо в глаза.
      – Насколько серьезно ты болен, Джон? Скажи мне честно.
      – Со мной все в порядке, – пробурчал Джон и повел брата к грузовику. – Просто приступ желтухи. Если она у тебя есть, то уже не отвяжется. Сам знаешь.
      Брет сел в грузовик рядом с братом, наблюдая, как тот заводит мотор и трогается в путь.
      – Дэйви написал, что ты слег от последнего приступа месяц назад. И судя по твоему виду, тебе лучше лежать, Джон.
      Джон достал сигарету, закурил и закашлялся.
      – Да все уже прошло. Когда Дэйви написал тебе, меня действительно сильно скрутило. Но я всегда прихожу в норму, стоит чуток отлежаться.
      Брета охватила безнадежность. Неужели он не помнит, как это было с отцом? Джон, казалось, не замечал, что творится с братом. Он лихо вел грузовик, обгоняя машины впереди.
      – Вовремя приехал, чертяка! Сезон закончен. Дэйви поехал устраивать нас на фабрику, но это еще через две недели, так что погуляем на славу, малыш!
      – Я слышал, здесь большие перемены. Что вы будете делать в следующем сезоне, если все фермеры перейдут на машины?
      – А-а! С этим все в порядке. Машины стоят больших денег, а Дэйви стал чемпионом среди рубщиков в этом году. Он рубит почти столько же, сколько я в его возрасте, и возглавляет теперь профсоюз рубщиков. Так что на несколько лет мы работой обеспечены, не волнуйся. А потом мы купим собственную землю. Присмотрели классный участок с домом недалеко от Моссмана. Хозяин собирается смыться, но ждет, когда цена поднимется.
      Брет посмотрел на брата и заметил наигранный оптимизм в его страдающих от боли глазах. Ему было всего сорок пять лет, а выглядел он на шестьдесят. Ну почему они с Дэйви так любят эту ненормальную жизнь? Какая радость работать в этом кишащем крысами и разными ядовитыми тварями, проклятом тростнике? Что заставляет их день за днем потеть в этой влажной духоте, стараясь установить рекорд в рубке и перещеголять других безумцев? А этот мираж с собственным домом? Они толкуют об этом не первый год и уже раза три договаривались о покупке все в том же проклятом Моссмане. Но они никогда не осядут. Тростник не даст им покоя. Это у них в крови.
      Брет устало вздохнул. Он всеми силами попытается убедить Джона уехать вместе с ним в Чурингу. Там куча работы, которой он смог бы заняться, а тамошний климат даст ему шанс поправиться. Потому что, если Джон не уедет отсюда, ему останется не так уж много сезонов в жизни…
      Он отвернулся и стал смотреть в окно на ненавистный пейзаж. Не надо было ему приезжать! Джон не нуждается ни в нем, ни в его советах. Он отсюда никогда никуда не уедет. А Брет уже давно вырвался из этого душного, сладкого мира и не хочет иметь с ним ничего общего. Духота изнуряла его все больше, рубашка промокла и прилипала к телу. Не выдержав, он с отвращением снял ее, с тоской вспоминая Чурингу и ее бесконечные пастбища. Тенистые вилги, водопад и смеющуюся Дженни в воде…
      И вдруг зеленый тростник перед глазами исчез. До него наконец дошло, что он любит Дженни! Скучает и хочет быть всегда рядом с ней! Что, черт побери, он здесь делает, когда она там совсем одна и может надумать вернуться в Сидней? Расстроенный взгляд, который она бросила на него, узнав, что он уезжает на месяц, говорил сам за себя. В нем было такое одиночество, такая тоска! Для такой привлекательной, умной женщины жизнь в глуши совершенно не подходит. Она помучается там одна, а потом продаст ферму и уедет домой к друзьям. Он останется ни с чем. Без дома, без работы, без любимой женщины…
      Брет чуть было не попросил Джона отвезти его обратно к самолету, но вовремя опомнился. Существуют более важные вещи в жизни. Его задача сейчас использовать последний шанс для спасения брата.
      – Что-то ты крепко задумался, братец. Какие-нибудь проблемы? – спросил, кашляя, Джон.
      – Ерунда. Ничего такого, с чем нельзя справиться, – успокоил его Брет.
      Джон хмыкнул, заезжая на пустую стоянку возле унылого ветхого здания, гордо именуемого отелем.
      – Ты имеешь в виду женщин? – спросил он, заглушая мотор и поворачиваясь к нему лицом. – Люби и бросай их, малыш! Они связывают мужиков намертво, начиная распоряжаться их жизнью и кошельком. Следуй моему совету, живи один. Так проще.
      – Не все так просто, – проворчал Брет, подхватывая сумку.
      Джона всегда мало интересовали женщины, а сейчас, скорее всего, и того меньше.
      – Я думал, ты уже усвоил урок с той твоей женой. Как там ее звали? Мирна? Марта?
      – Марлин, – ответил Брет, скривившись. – Эта совсем другая.
      – Все кошки одинаково черные в темноте, – сплюнул Джон. – Поверь моему опыту.
      – Женщины на одну ночь меня не интересуют, Джон. Я хочу иметь жену, детей, настоящий дом…
      – Ты уже разок попытался, – сказал тот, насмешливо глядя на младшего брата. – И ничего не вышло. Думаю, тебе лучше довольствоваться той официанткой, о которой ты говорил по телефону в прошлый раз. Горячая штучка, судя по твоим словам, – и никаких тебе обязанностей.
      – С Лорейн хорошо провести время, но далековато ездить, – ответил Брет. Он вспомнил, какая она стала в последнее время назойливая, требуя от него того, что он вовсе не собирается ей предлагать. Какой же он дурак, что вовремя не остановил ее. Положился, что она и так все поймет. – И ты ошибаешься насчет ее легкомыслия. Я для нее теперь – как выигрышный билет в лотерею, чтобы сбежать из Уэллаби– Флатс.
      – Может, и так, – усмехнулся Джон. – Всем женщинам что-то от нас надо. Ладно, пошли, я хочу пива, – сказал он, захлопывая дверь, и спрыгнул с подножки грузовика; его серо-желтое лицо исказилось от боли.
      Брет молча шел за пошатывавшейся сутулой фигурой к входу в отель. Хорошо брату рассуждать о женщинах. Он уже женат на своем тростнике, и больше ему ничего не нужно. А тростник куда отвратительней, чем любая жена, и выпивает из мужчин все соки, не оставляя никому ни капли…
      Отель был расположен на склоне крутого холма. Окруженный тропическими деревьями, с увитыми цветами и диким виноградом открытыми верандами, он продувался свежим ветерком. Но запах черной патоки все равно забивал его, поднимаясь из труб фабрик в долине.
      В комнате Джон сразу бросился на кровать, согнувшись от боли.
      – Пиво в холодильнике.
      Брет брезгливо осмотрел комнату, которую предстояло делить с братьями. Здесь было три кровати с продавленными матрацами, стол у стены и маленький холодильник. Ни занавесок, ни ковра, ни абажура – просто голая лампочка на потолке с висящей хлопьями побелкой. Везде пыль толщиной с палец, а постели выглядели так, как будто их меняли с месяц назад. Брет швырнул сумку на ближайшую кровать. Нужно как можно скорее вытащить Джона из этой чертовой дыры!
      Пиво было ледяным. Оно обожгло Брету горло, но он с жадностью выпил бутылку, бросил ее в корзину для мусора и откупорил вторую. Скинув шорты, рубашку и ботинки с носками прямо на пол, он растянулся на кровати.
      – Какого черта, Джон, ты живешь здесь в таких условиях, зная, что это убивает тебя? – спросил Брет прямо, зная, что дипломатия не для Джона.
      – Потому что это единственная жизнь, которую я знаю, – ответил тот. Он приподнялся на локте, его пергаментное лицо оживилось, на впалых щеках появились красные пятна. – Ничто не может сравниться с тем, что ты король среди рубщиков сахарного тростника! Я рубил быстрее всех здесь, и даже сейчас, когда я давно не в форме, никто не может побить мой рекорд, Брет! Еще пару недель – и я приду в себя, не волнуйся. Мы все тут болеем время от времени, сам знаешь. Но нет ничего лучше этой работы для настоящего мужчины – особенно когда рядом парни не хуже тебя, а ты их все равно делаешь каждый день! И денежки рекой текут в банк при этом, не забывай.
      – И какой, черт побери, смысл в этих деньгах, если ты не успеешь их истратить? Вы говорите о собственном доме уже много лет, Джон. Почему бы вам сейчас, когда ты приболел, не купить его наконец?
      Джон устало откинулся на подушку и покачал головой.
      – Дом, что мы с Дэйви присмотрели, съест все наши денежки разом. Еще пару лет – и можно будет спокойно отдыхать.
      – Дерьмо поганое! Ты говоришь, как наш отец! Не будет никакого дома у вас с Дэйви, ты прекрасно это знаешь. Будет еще одна общага, еще один задрипанный отель, пока вы не станете стариками и не сможете работать из-за болезней! И тогда все ваши проклятые денежки уйдут на больничные счета. Сколько вам не хватает? Я доложу разницу, если ты действительно уйдешь с плантаций.
      – Спасибо за предложение, братец, но мы с Дэйви справимся без тебя, – сказал Джон, приканчивая одну бутылку и принимаясь за другую.
      Брет заметил, как дрожит его рука, какой боли стоит ему каждое движение. Этот человек был очень серьезно болен. Но, хотя на счету у него, возможно, было больше денег, чем Брет когда-либо имел в жизни, он из проклятой гордости никогда не покинет плантаций, пока не умрет…
      Грустные мысли были прерваны стуком отлетевшей двери, и, прежде чем Брет успел спастись, его чуть не задушил в объятиях Дэйви. Он хохотал и щекотал его, не давая освободиться, – с таким великаном невозможно было сладить.
      – Ладно, ладно, сдаюсь! – заорал Брет. – Отпусти меня, ради бога, увалень!
      Дэйви наконец выпустил его из медвежьих объятий и поставил на ноги.
      – Как ты, дружище? Господи, как я рад тебя видеть, малыш! Эта старая развалина не хочет сдыхать, только валяется целый день в кровати и скулит!
      Брет улыбнулся. Дэйви был все такой же загорелый и веселый. Ничего не изменилось в нем, кроме размеров. Он стал еще крупнее – плечи, грудь и руки раздались от бугристых мышц. Хорошо, хоть этого тростник пока пощадил…
      – Ну, и как идет жизнь в твоем Времени Сновидений, или как там его? – спросил Дэйви, прикончив бутылку пива и открывая вторую. – Мужчины еще годятся на что-нибудь в постели? А овцы все такие же бестолковые?
      Брет поднял глаза к потолку. Старые шуточки!
      – Возможно, придется скоро уехать из Чуринги. Ферму купили, – сказал он безразличным тоном.
      Дэйви наблюдал за ним из-за поднятой вверх бутылки.
      – Жизнь идет, малыш, – изрек он, вытирая рот. – Значит, ты вернешься домой?
      – Ни за что! Тростник не для меня. Думаю, найду другую ферму, вот и все.
      Джон отбросил подушку и с трудом сел на кровати. Кости его так хрустнули, что Брету стало не по себе.
      – И что представляет собой новый хозяин? Заносчивый придурок?
      Брет покачал головой, не желая обсуждать с ними Дженни.
      – Это женщина, – просто сказал он и быстро поменял тему: – Ну что, еще по пиву, парни? Мое уже все вышло вместе с потом.
      Глаза у Дэйва округлились, но высказался Джон:
      – Черт возьми! Неудивительно, что ты хочешь оттуда сбежать. Не повезло, парень. Надо же. Иметь на шее бабу! Возьми еще пивка. Мы хорошо тут проведем время, не переживай!
 
      Джону, казалось, стало лучше. С неимоверной силой он цеплялся за жизнь, наперекор болезни. И все же Брет знал, что видит его последний раз. Его приезд сюда был ошибкой. Он ничего не добился: Джон закончит так, как хочет сам. Но зато рубщики умели отдыхать, как никто. Десять дней попойки шли одна за другой. Пиво лилось рекой, драки становились легендами, а синяки у Брета перескакивали с одного глаза на другой.
      В последний день он, проснувшись, с трудом поднялся с кровати и заглянул в осколок зеркала. Диагноз был хуже, чем он ожидал. Не спасло ни бритье, ни расческа.
      После завтрака из яичницы с жирным беконом, запитой крепким чаем, он запрыгнул вместе с Джоном в грузовик.
      – Готовы? – спросил Дэйви, садясь за руль. Он сегодня серьезен и выглядел старше, чем обычно.
      – Езжай! – крикнул Брет.
      Это паломничество было, наверное, единственной настоящей причиной его приездов сюда. Единственной ниточкой, связывающей его с этим местом.
      Маленькая деревянная церковь пряталась в глубине зеленой долины. Пальмы, растущие вокруг, как зонтиками прикрывали ее от палящего солнца, а густые тропические растения увивали стены. Сад казался хорошо ухоженным оазисом среди буйной дикости остальных зарослей. Мраморные памятники и ровные ряды крестов на церковном кладбище сияли на солнце. Так отдавали сахарные плантации дань уважения тем, кто на них работал.
      Брет опустился на колени перед двумя одинаковыми памятниками и поставил по букету в каменные урны. Поднявшись, он долго стоял вместе с братьями в почтительном молчании. Каждый из них по-своему вспоминал давно ушедших родителей.
      Брет думал о матери. Она была хрупкой, маленькой, но с железным характером, который проявлялся, когда это было необходимо. Эта женщина оставалась ласковой, заботливой матерью, несмотря на постоянную нужду и изматывающие усилия свести концы с концами. Брет до сих пор скучал по ней. Ему так хотелось поговорить с ней, излить душу! Она была скалой, на которой держалась семья, и теперь, когда ее не стало, основа рухнула.
      Он перевел глаза на памятник отцу. Тростник убил его, как и многих из тех, кто был здесь похоронен. Как он убьет и Джона с Дэйви, если они не уедут отсюда. Для старших сыновей отец был героем, но для Брета и Джила он остался загадкой. Брет смутно помнил отца до болезни – сильного, красивого мужчину, который лишь время от времени появлялся в доме. В его памяти сохранился образ задыхающегося маленького желтого человечка, лежавшего среди скомканных простыней в ожидании смерти. Только недавно, став зрелым человеком, Брет понял, как сильно были привязаны друг к другу его родители. Для отца не существовало ничего, кроме рубки тростника, мать смирилась с этим, потому что любила его всем сердцем. И он тоже любил ее по-своему. Вместе они старались сохранить семью и сделали для детей столько, сколько смогли. Когда отец умер, мать вскоре последовала за ним. Казалось, у нее не было желания жить без него. Мальчики уже выросли, и она могла наконец отдохнуть…
      Братья развернулись и молча покинули кладбище. Брету пора было двигаться домой. Горы здесь давили на него, жара раздражала. Он скучал по открытым просторам Чуринги, по пыли, поднимаемой огромным стадом, по круглым вилгам с густой листвой и серебристой траве под копытами лошадей.
      Он соскучился по Чуринге и по Дженни!
      Вернувшись в отель, Брет быстро собрал вещи и вызвал такси. Джон с Дэйви в тот же день уезжали на фабрику и не могли проводить его.
      Брет знал, что отговаривать Джона бесполезно, и все же, обняв его в последний раз, не выдержал:
      – Не будь упрямым ослом, Джон! Купи на свои проклятые деньги хороших лекарств! Хоть не будешь так мучиться. А лучше – ложись в больницу, подлечись…
      – Я не инвалид, – отмахнулся Джон. – Из-за какого-то кашля превращаться в калеку? Иди ты к черту, малыш!
      Дэйви заключил Брета в свои медвежьи объятия.
      – Не волнуйся, малыш, я присмотрю за этой развалиной. Решай лучше свои проблемы поскорее.
      Все трое братьев подошли к такси. Им больше нечего было сказать друг другу, тонкая родственная связь все меньше связывала их. Брету стало грустно, и все-таки он был рад, что уезжает отсюда навсегда.
 
      Вернувшись в Чарлвилл, Брет влез в свой грузовик и двинул на юг. День был ослепительный, он с удовольствием набрал в легкие сухой горячий воздух. Перед глазами поплыли привычные пейзажи. Серебристая трава, белесые стволы и голубовато-зеленые эвкалипты – спокойные тона, на которых отдыхал глаз после тропической буйной яркости.
      Он не планировал заезжать к Джилу, но встреча со старшими братьями оставила слишком тяжелый осадок в душе. Ему было необходимо немного прийти в себя, отдышаться и сориентироваться, что делать дальше. Ведь если Чуринга будет продана, ему придется снова искать работу, а с Джилом легко советоваться. Он всегда в курсе всех новостей и цен в округе, а главное, они хорошо друг друга понимают. У них одни ценности в жизни, слава богу.
      Место, где обосновался Джил с семьей, находилось примерно в ста милях к юго-западу от Чарлвилла, в пустынном округе Мульга. В этой сухой глуши овец и коров было в тысячи раз больше, чем людей. Старый изящный квинслендский дом с глубокой затененной верандой и ажурными железными перилами был гордостью брата. Группа высоких перечных деревьев с шелестящей листвой давала густую тень, а сад радовал взгляд яркими цветами. При виде всего этого настроение у Брета поднялось. Он подъехал к дому.
      – Откуда тебя принесло, Брет? Вот это да! Как же я рад тебя видеть, дружище! – кричал Джил, обнимая его.
      Разница между братьями была ровно год, и многие принимали их за близнецов.
      – Я тоже соскучился по тебе, – ответил Брет. – Был на севере у братьев и решил заскочить к тебе по дороге. Но если я не вовремя, могу завести грузовик и махнуть домой.
      – Ни за что на свете, балда! Я бы еще подумал, но Грейс сдерет с меня шкуру живьем, если я дам тебе улизнуть.
      Они как раз поднялись на веранду, когда дверь дома открылась и Грейс, жена Джила, бросилась на шею Брету. Она была высокой, смуглой и гибкой, несмотря на троих детей. Брет любил ее как сестру.
      Немного отстранившись и внимательно осмотрев его, она насмешливо улыбнулась.
      – Ну что ж, как всегда, лакомый кусочек. И как это девушки еще не съели тебя?
      Брет с Джилом обменялись понимающими взглядами.
      – Так, я вижу, здесь ничего не меняется, – с притворным отчаянием протянул Брет.
      Грейс шутливо шлепнула его ниже спины.
      – Пора тебе осесть, дядюшка! И народить моим сыновьям по кузине. К нам даже в гости некому приехать, а им пора учиться ухаживать за дамами. Надеюсь, ты явился, чтобы приглядеть себе невесту? Я тебе помогу! Вот наша соседка…
      – Нет, только не это! – выпалил Брет, поднимая руки. – Лучше угости пивом: в горле пересохло, одна пыль во рту.
      Она бросила на него выразительный взгляд и пошла на кухню. Брет понял: Грейс не успокоится, пока не выполнит свою миссию, которую вбила себе в голову сразу после его развода.
      – А где дети? – спросил он, удивляясь. Обычно первые часы здесь он сидел, увешанный ими, как виноградная лоза.
      – Уехали вместе с Уиллом Старки. Стадо погнали на зимнее пастбище, а они уже достаточно подросли, чтобы учиться делу. Должны завтра вернуться.
      Брет улыбнулся, вспомнив двух братцев-разбойников и сестричку им под стать.
      – Неужели эти сорванцы уже умеют управлять стадом?
      – Ты поразишься! Они все трое держатся на лошади не хуже меня, – с гордостью сказал Джил. – Думаю, что все захотят остаться здесь, на земле, когда кончат школу. – И бросив застенчивый взгляд на брата, добавил: – Они полюбили это все… как ты и я.
      Грейс вернулась с пивом и полными тарелками бутербродов. Все трое уселись на кресла на веранде и с удовольствием поговорили о Джоне и Дэйви, о сахарном тростнике, о жизни рубщиков, о визите Брета на кладбище. Джил поспорил с Бретом о ценах на шерсть, обсудил вероятность дождя, а также рассказал о новых жеребцах в своей конюшне – в последнюю пару лет он увлекся разведением скаковых лошадей. Грейс попыталась уговорить Брета познакомиться с парочкой знакомых ей незамужних девушек, но отстала, когда он пригрозил, что немедленно уедет.
      – Мне кажется, что-то тебя тревожит, Брет, – задумчиво заметила она, обхватив руками колени. – И это не связано с Джоном и Дэйви. Давай, солнышко, признавайся, что случилось. Неприятности в Чуринге?
      «Ведьма! – чертыхнулся про себя Брет. – От этих колдовских глаз ничего не скроешь». Он спокойно сделал глоток пива, решив, что лучше промолчать, но она выжидающе смотрела на него.
      – Чуринга продана, – не выдержал он наконец.
      – Господи, вот это новость! – ахнула Грейс. – Но тебя ведь не уволят, Брет? Ты будешь там работать еще?
      Брет прикончил бутылку, прежде чем ответить.
      – Не знаю, Грейс. Новая хозяйка из Сиднея, и все зависит от того, останется она или уедет.
      – Хозяйка? – Глаза Грейс вспыхнули, она откинулась в кресле и захлопала в ладоши. – Так и знала, так и знала! Я сразу поняла, как только увидела тебя!
      – Остынь, Грейс, – возмутился Джил. – Дай человеку объяснить все толком.
      Настроение у Брета упало. Он встал и принялся ходить кругами по веранде, засунув руки в карманы. В конце концов, сам не заметив как, он словно на исповеди выложил им все о Дженни с самого первого дня их встречи.
      – Ну, ясно теперь, почему я могу вылететь из Чуринги и почему мне пора подумать о будущем? Я приехал к вам еще и поэтому.
      И вдруг Грейс засмеялась. Она смеялась и смеялась, согнувшись в кресле, пока слезы не брызнули из глаз. Братья переглянулись и пожали плечами. Ни один мужчина никогда не поймет, как устроены женские мозги. Даже пытаться не стоит.
      Наконец Грейс успокоилась, вытерла платочком глаза и посмотрела на обоих с жалостью.
      – Мужчины! – презрительно фыркнула она. – Вы что, действительно ничего не понимаете? – и удивленно посмотрела на Брета. – Насколько я догадалась по твоим словам и поведению, ты влюбился в эту молодую вдову. Так в чем трагедия? Признайся ей в этом, балда! И посмотри, что она скажет тебе, прежде чем складывать вещички и в панике сматываться с поля боя. – Она игриво взбила челку, сверкнув глазами. – Думаю, дружок, ты очень удивишься ее ответу!
      У Брета почему-то поднялось настроение, но он тут же снова сник.
      – Она очень богата, Грейс. Зачем я ей нужен?
      Грейс резко вскочила на ноги и начала собирать тарелки. Щеки ее пылали.
      – Не прибедняйся, Брет! Если она не разглядела, какой ты отличный парень, значит, она тебя не стоит, вот и все, – бросила она, останавливаясь и глядя ему прямо в глаза. – Но нужно хотя бы попробовать! Ты так долго ждал, когда встретишь ту, единственную, с которой захочешь жить до самой смерти. Не упусти ее! Может, это твой последний шанс в жизни!
      – Все не так просто, Грейс, – ворчал Брет. – Она красива, богата, умна и до сих пор в трауре.
      Грейс, держа в руках тарелки и бутылки, ногой пнула дверь в кухню.
      – Я же не призываю тебя сразу кидаться на нее. Дай ей время узнать тебя и разобраться в себе. Стань ее другом и посмотри, как будут развиваться события.
      Дверь захлопнулась с оглушительным треском. Стало очень тихо.
      – Думаю, Грейс права, как обычно, – буркнул Джил.
      Брет закурил сигарету и уставился вдаль.
      – Возможно, – ответил он, вздыхая. – Но вдруг ничего не получится? В любом случае мне надо обдумать дальнейшие планы.
      Джил растянулся в кресле, положив ноги на перила.
      – А не пора ли тебе обзавестись собственным хозяйством, братец? Здесь есть чудесная небольшая ферма, выставленная на продажу пару месяцев назад. Ее хозяин – Фред Долиш. Они с женой собираются уехать отсюда в Дарвин, чтобы жить рядом с внуками. Им стало тяжело управляться одним, а никто из сыновей не хочет сюда ехать, поэтому они продают ее. Там почти сто тысяч акров. Хорошая земля для овец, и все постройки крепкие. Устроит тебя столько земли? Если, конечно, у тебя есть деньги.
      Брет некоторое время молчал. После развода на его счете в банке осталось не так много, как он рассчитывал, но на такой участок, конечно, хватит. Если он решится покинуть Дженни и оставить Чурингу…
      – Звучит заманчиво, Джил. И деньги у меня есть, – ответил он. – Но я должен еще подумать, брат.
      – Разумеется, подумай, – улыбнулся Джил. – А я приструню немного Грейс, а то, когда на нее нападает романтическое настроение, с ней нет сладу.
 
      Брет остался у брата еще на неделю, которая, к сожалению, очень быстро пролетела.
      Складывая вещи в грузовик, Брет немного завидовал Джилу. У него все устроилось в жизни так, как он хотел. Он нашел чудесное место, нашел Грейс, свою единственную женщину на земле, которая будет жить здесь с ним до конца дней. Дети наполнили их дом смехом и радостью, заботами и тревогами. Потому что именно это и есть настоящая жизнь – трудиться на благо семьи и будущего потомства.
      Мысль о пустующем доме в Чуринге, где его никто не ждет, вдруг полоснула по сердцу. Что, если одиночество оказалось не по силам Дженни и она уехала в Сидней?
      Брет сел за руль и выжал газ. Он уже и так потерял много времени. И, может быть, опоздал. Но так или иначе после разговора с Грейс и собственных раздумий он ясно представлял свое будущее. И знал, что не позволит себе упустить последнего шанса на счастье.
      После двух дней пути Брет въехал в Уэллаби-Флатс и покатил по его единственной улице к отелю. Его не было тут меньше трех недель, но казалось, что он отсутствовал гораздо дольше. Он предпочел бы ехать прямо в Чурингу, но было одно дело, которое ему необходимо было здесь уладить. Иначе он не сможет двигаться дальше.
      Лорейн вытирала за стойкой чистые кружки. Ее светлые волосы были туго стянуты на затылке, тени на глазах и тушь на ресницах смазались от жары.
      – Ты должен был дать мне знать, когда возвращаешься! – воскликнула она, увидев Брета, и схватила его за руку. – Ох, Брет, как я рада тебя видеть!
      За ним следила дюжина пар глаз. Брет почувствовал, что краснеет, и вырвал руку.
      – Я спешу, Лорейн. Сделай нам лучше пива.
      Она наполнила высокую кружку ледяным пенящимся пивом и оперлась на стойку, наклонившись при этом так, что низкий вырез блузки почти ничего не скрывал.
      – Налить вторую? – спросила она томно, когда он допил. – Или хочешь еще чего-нибудь?
      Брет уловил обещание в ее глазах и покачал головой:
      – Только пива, Лорейн.
      Казалось, у нее изменилось настроение. Улыбка стала несколько натянутой.
      – Понятно… – протянула она. – Ну, и как там дела, в Чуринге? Новая хозяйка не очень пристает к тебе, а?
      Брет глотнул пива, чувствуя, как ледяная жидкость скользит по горлу и охлаждает грудь.
      – Не знаю, что там происходит. Я был на Севере. – Он не собирался обсуждать здесь Дженни.
      Лорейн легла грудью на стойку.
      – Я слышала, там много хороших парней. Тех, что рубят тростник, – сказала она томно, с удовольствием проводя пальцами по его загорелой руке. – Думаю, мне бы там понравилось. Я могла бы освободиться здесь и поехать с тобой, попутешествовать.
      Брет отстранился от нее и достал кисет. Ситуация была сложнее, чем он думал.
      – Тебе лучше оставаться здесь, Лорейн. Сахарные плантации – не лучшее место на земле, уверяю.
      – А что здесь хорошего? Что меня здесь держит? Склады шерсти и парень, которого я вижу четыре раза в год? – разозлилась она.
      Брет сделал длинный глоток и осушил кружку.
      – Мы с тобой, Лорейн, не привязаны друг к другу веревками. Если хочешь путешествовать, пожалуйста, езжай. Австралия – огромная страна, и в ней достаточно хороших парней.
      Лорейн схватила тряпку и начала вытирать стойку, но резкость движений выдавала ее гнев.
      – Ты что же, указываешь мне мое место? – наконец воскликнула она, не выдержав.
      – Ты сказала, что хочешь попутешествовать, – невозмутимо ответил Брет, как будто в их разговоре не было скрытого подтекста.
      Лорейн застыла. Глаза ее сверкали, а голос выдал накопившуюся обиду.
      – Я думала, что что-то значу для тебя, Брет Уилсон! А ты такой же, как все остальные мужики!
      – Полегче, Лорейн. Не расходись. Мы никогда не говорили о чувствах, и я никогда ничего тебе не обещал.
      Лорейн наклонилась к нему поближе.
      – Не обещал? – прошипела она. – Тогда какого черта ты водил меня на вечеринки и танцы? Зачем приезжал сюда и часами заговаривал мне зубы, если не интересовался мной?
      Брет отступил на шаг, потрясенный ее злобой.
      – Мы просто хорошо проводили вместе время, вот и все, – пробормотал он. – В хорошей компании веселее. И я ведь тебя сразу предупредил, что после развода с Марлин не собираюсь заводить серьезных отношений ни с кем.
      Лорейн швырнула кружку на пол.
      – Вы, проклятые мужики, все одинаковые! – заорала она ему в лицо. – Приезжаете сюда, нагружаетесь пивом до отупения и только и бубните про свою проклятую шерсть, проклятых овец, проклятую траву и проклятую засуху! Я для вас значу не больше этой проклятой стойки!
      В баре стало очень тихо, все посетители с интересом ловили каждое слово. Это было получше всякого кино.
      – Прости, но если ты так все это воспринимаешь, может, тебе лучше действительно уехать отсюда?
      По лицу Лорейн покатились слезы, оставляя черные дорожки туши.
      – Не хочу я никуда уезжать! Не нужны мне эти проклятые путешествия. Все, что я хочу, Брет, это находиться рядом с тобой! Неужели ты не видишь, что я чувствую к тебе? – всхлипывая, с трудом выговорила она.
      Брет пришел в ужас. Такого он не ожидал и теперь чувствовал себя последним грязным ублюдком.
      – Я не знал… Лорейн, прости, ради бога…Ты неправильно меня поняла, девочка. Я думал, ты все понимаешь! – бормотал он, не в силах посмотреть ей в лицо и сгорая от стыда.
      – Негодяй! – Лорейн разошлась не на шутку, она зашипела, как змея. – Ты теперь перекинулся на эту миссис Сандерс? Уложишь ее в постель и получишь Чурингу, да? Ну, ты еще наешься дерьма, парень! Увидишь! Она проглотит тебя, выплюнет и укатит в свой Сидней, только ее и видели. А тебя вышвырнет со своей земли, вот увидишь! Но не рассчитывай, что я буду тебя тут ждать!
      – Какого дьявола? Что тут за бесплатное кино? Что здесь происходит? – заорал отец Лорейн, появляясь в дверях бара. Русский акцент звучал странно в его австралийском выговоре.
      Брет с облегчением взглянул на Николая Каминского, радуясь, что безобразная сцена наконец окончится.
      – Ничего страшного, Ник. Лорейн просто немного вышла из себя. Это сейчас пройдет.
      В ответ Лорейн выплеснула ему в лицо полную кружку пива.
      – Нечего защищать меня, подонок!
      Ник перегнулся через стойку и крепко схватил дочь за руку. Он был немного ниже Лорейн, но руки у него были тяжелые, как кувалды.
      – Сколько раз, черт побери, я тебе говорил, а? Этот парень тебе не нужен! Ты выйдешь замуж только за русского! – заорал он не лучше дочери. – Я найду тебе нормального русского парня. Ты угомонишься и нарожаешь мне нормальных, русских внуков.
      Лорейн вырвалась и отступила.
      – Не нужны мне твои проклятые эмигранты! Здесь тебе не проклятая Москва! – крикнула она и выбежала из бара, громко стуча каблуками.
      Брет молча вытирался платком. Ник пожал плечами, прошел за стойку и налил себе водки – ничего другого он не признавал.
      – Женщины… – вздохнул он. – Эта девчонка доставляет мне одни неприятности с тех пор, как умерла жена.
      Несмотря на неловкость, Брет не мог не заступиться за Лорейн.
      – Она была немножко резка, но имела на это право. Я, наверное, действительно сильно расстроил ее и виноват перед ней. Но я никогда…
      Николай отмахнулся и налил ему водки.
      – Знаю, знаю. Ты хороший мужик, Брет, но не для моей Лорейн. Я найду ей хорошего русского мужа, и она успокоится, не переживай. Лучше русских мужиков никого нет! – Он засмеялся и стукнул кулаком по стойке. – Женщины никогда не знают, что для них лучше, пока мужчина не вобьет им это в голову. Я присмотрю за Лорейн, не волнуйся. Выпей!
      Брет выпил залпом стопку, запил обжигающий глоток холодным пивом и взялся за шляпу. Он не хотел начинать сейчас очередную попойку с Ником, так как хорошо помнил, какой головной болью это заканчивается утром. И как потом отходишь несколько дней. Его организм уже достаточно проспиртовался во время отдыха, за две недели, проведенные с Джоном и Дэйви.
      – Увидимся на скачках, Ник, – попрощался он и вышел из отеля.
      Выезжая на дорогу, Брет еще переживал из-за неприятной сцены в баре. Он и не подозревал, что для Лорейн все это так серьезно. Хотя внутренний голос давно нашептывал ему, что он играет с огнем, а он, как глухая тетеря, старался ничего не слышать…

      У Дженни почти не осталось обязанностей, когда все разъехались, дел по хозяйству было немного. Полное одиночество, в котором она казалась, гармонировало с покоем, охватившим осеннюю Чурингу. Видимо, Дженни это было необходимо, так как к ней стало возвращаться внутреннее спокойствие, которого она так долго была лишена. Дженни чувствовала, что душа ее наконец исцеляется от нанесенной травмы и оживает, расправляя крылья. Мир стал наполняться красками, и трагедия ее жизни больше не искажала реальность, гнев на судьбу рассеивался. Иногда она даже могла отстраненно думать о том, что с ней произошло. Дженни сознавала, что память о Питере и Бене навсегда останется с ней, но, как это ни больно, она должна отпустить их на волю и жить дальше одна…
      Дни сменяли друг друга с успокаивающей монотонностью. По утрам Дженни объезжала окрестности или посещала зимние пастбища, где делала зарисовки и наслаждалась общением с людьми. Дикие, прекрасные лошади, которых объезжали сильные, суровые мужчины, часто заставляли ее часами не выпускать карандаш из рук. Она пыталась как можно точнее передать движения и силу противников в этой схватке характеров.
      Риппер теперь предпочитал бежать рядом, и, лишь когда уставал, Дженни устраивала его в седельной сумке. Днем, во время жары, они спасались на веранде, где Дженни переносила на холст утренние наброски. Она работала с такой скоростью и мастерством, о которых раньше и не мечтала. Какая-то властная внутренняя сила двигала ею, не давая терять ни секунды драгоценного времени.
      Осень медленно перешла в зиму, утренняя роса засверкала льдинками на траве, а вечерами стало холодно. Дженни теперь после ужина зажигала кухонную плиту, придвигала к ней кресло и вечер за вечером погружалась в мир Матильды, отыскивая ответы на свои вопросы.
      Она дошла до самого толстого дневника, охватывающего несколько лет. Почерк Матильды заметно оформился, а фразы стали короткими и отрывистыми, как будто у нее не хватало времени писать подробно из-за вечной занятости.
 
      В 1930 году Великая депрессия докатилась и до их глуши. Вокруг начали появляться запуганные, неумелые горожане, тащившие на своих спинах жалкие пожитки и кочующие от одной фермы к другой в поисках еды и работы. Это была потрепанная армия странников, ищущих чего-то, что существовало только в их воображении. В них сидело какое-то внутреннее беспокойство, которое не давало им долго задерживаться на одном месте, – как будто голые, бескрайние просторы этой земли пугали их своей необъятностью.
      Матильда закопала все деньги глубоко под половицы и держала заряженное ружье рядом с дверью. Хотя большинство из странников были безобидны, рисковать не стоило. После того, как прошел слух, что в выработанных рудниках опять найдены опалы, в Уэллаби-Флатс стекалось много всякого сброда, любителей быстрой наживы из больших городов. Мужчин, которые смотрели на нее взглядом Мервина и которые мечтали не только о горячей еде, Матильда распознавала сразу. Она не сомневалась, что без сожаления спустит курок и рука у нее не дрогнет.
      Но женщин, которые приезжали со своими мужчинами, Матильда встречала приветливо и помогала им чем могла. Она знала, что такое борьба за выживание. Это было новое поколение вынужденных сезонников, которые выполняли разную работу в обмен на муку, сахар и пару шиллингов, и Матильда никогда не отпускала никого из Чуринги с пустыми желудками. Стоило уехать одним, как приезжали другие. Еще один фургон, еще одна семья…
      Благодаря тому, что Том помог ей со стрижкой, Матильда смогла прикупить хороших баранов-производителей и новых ярок. Денег хватило и на двух постоянных овчаров. Этих людей нелегко было найти: почти никто из мужчин не соглашался работать на женщину-хозяйку. Правда, те, кто задерживался на ферме дольше, со временем проникались к Матильде уважением, видя, как она не щадит себя и не требует от них больше, чем делает сама. В конце концов с ней остались Майк Престон и Уолли Пиблз, которые приехали из Мульги, потому что их хозяин обанкротился.
      Этан Сквайрз превратился в коварного противника. Он ни разу больше не появился в Чуринге, но Матильда ощущала его вторжения на свою территорию. То ограда была свалена, и их овцы перемешивались, а ее метки были при этом сведены настоем из хвои, то у овец пропадали ягнята, и одного своего нового барана-производителя Матильда нашла с так искусно перерезанным горлом, что это можно было принять за клыки диких динго. И никаких доказательств его вины у них не было.
      Матильда с Майком и Уолли установили ночные дежурства, но не могли уследить за каждым акром громадной территории.
      Была зима, дыхание вырывалось паром в морозном воздухе. Матильда, затаившись, лежала рядом с Леди в сухом овраге в самом дальнем углу южного пастбища, а Майк и Уолли патрулировали ближайшие поля. Она нарочно выбрала самый изолированный уголок Чуринги. Здесь было тихо и темно.
      Звук, разбудивший ее от легкого сна, был мягким, крадущимся и очень близким.
      Слишком тихо для дикого кабана или динго. Матильда осторожно взвела курок. Она прекрасно видела в темноте и вскоре различила смутные фигуры недалеко от своей ограды. Эти хищники оказались двуногими, и их цель была очевидной!
      Матильда тихо кралась по дну оврага, пригибаясь пониже и держась в тени, пока не оказалась позади них. Блю двигался рядом, обнажив клыки и приготовившись к прыжку. Ему было трудно сдерживаться, но, казалось, он понимает, что без ее команды нельзя сейчас даже рычать.
      Трое мужчин резали проволоку, освобождая опорный столб ограды. Овцы забеспокоились, зарычали собаки. Матильда выжидала.
      – Успокой этих проклятых псов! – послышался знакомый голос. Матильду заколотило. Этот ублюдок послал Билли, своего младшего сына, делать за него грязную работу! Дождавшись, когда ее стадо почти собрали, она встала и подняла ружье, поймав на мушку пятнадцатилетнего Билли Сквайрза.
      – Ну, хватит! Еще одно движение, и я стреляю!
      Рычание Блю аккомпанировало ее словам, но он не прыгал, ждал ее команды.
      Мужчины застыли, но их собаки подгоняли стадо все ближе и ближе к дыре в ограде. Матильда знала, что, если овцы разбегутся по всему полю, их потом не собрать.
      – Отзовите собак и убирайтесь с моей земли! – крикнула она.
      – Ты бы лучше убрала это проклятое ружье, Матильда! Все равно ты не сможешь пролить кровь, – сказал Билли не очень уверенно.
      – Давай посмотрим! – презрительно бросила она.
      Ее выстрел взметнул фонтаном землю у ног Билли, заставив его подпрыгнуть. В следующее мгновение раздался резкий свист, сразу утонувший в приближавшемся грохоте копыт. Но Матильда не спускала глаз с Билли, зная, что это Майк с Уолли мчатся на ее выстрел, как она и планировала.
      – Окружите их, ребята! Они сломали ограду и хотели увести овец.
      Мужчины из Курайонга попытались кинуться к своим лошадям, но ничего не смогли сделать против пастушьих кнутов и лассо. Матильда вскочила на спину Леди и присоединилась к своим овчарам, которые держали на мушках двоих мужчин. Когда те исправили ограду, она обернулась к Майку.
      – Свяжите их. Пора маленькому Билли вернуться к своему папочке.
      Майк усмехался, когда с помощью Уолли перекидывал связанных, изрыгающих проклятья, взбешенных мужчин на седла лошадей и привязывал их, чтобы не упали.
      В Курайонг они приехали только вечером следующего дня. В доме уже зажгли свет и все окна элегантного каменного особняка празднично сияли, освещая прекрасный ухоженный сад, спускавшийся к реке. Все трое не сговариваясь остановились, уставившись на волшебное зрелище. Это был один из самых богатых домов в Новом Южном Уэльсе, и он всегда вызывал шок у тех, кто видел его первый раз. Матильда обвела глазами двухэтажный особняк с чудесными балконами, украшенными ажурным чугунным литьем, густую лужайку, заросли розовых кустов и восхищенно вздохнула. Как все здесь было красиво!
      Затем ее взгляд упал на Билли, и восхищение сразу улетучилось. Сквайрз на этот раз перешел все границы. Как он мог послать младшего сына воровать? Она взмахнула поводьями и пустила Леди вперед. Пришло время старому негодяю выслушать наконец, что она о нем думает!
      Они представляли собой странную процессию, когда подъезжали к дому. Но гнев Матильды был слишком велик, чтобы ее это волновало. Сделав знак остальным остановиться, она спрыгнула с лошади и направилась к крыльцу.
      Сквайрз появился в дверном проеме, почти полностью заслонив за собой свет из холла. Он был явно ошарашен ее появлением.
      Матильда бросила взгляд на люстру из венецианского стекла, на толстые ковры – и даже не поразилась, настолько была взбешена.
      – Я поймала Билли на краже моих овец, – холодно сказала она.
      Брови Этана удивленно поднялись, когда он посмотрел на беспомощные фигуры, перекинутые через седла. Затем взгляд его потяжелел, когда он увидел ружья Майка и Уолли, направленные на Билли.
      – Должно быть, они по ошибке забрели на твою землю, – сказал он невозмутимо.
      – Дерьмо коровье! – сплюнула Матильда. – Я видела, как они резали мою ограду!
      Сквайрз держался на удивление спокойно.
      – У тебя есть доказательства, Матильда? Может, ты покажешь мне эту ограду? И я с радостью помогу тебе найти твоих заблудившихся овечек.
      Матильда вспомнила о починенной ограде и о том, что овцы не успели разбежаться.
      Как легко Этан предугадывает ее поступки! Какой проницательный и умный негодяй! Неудивительно, что он такой богатый и влиятельный.
      – У меня есть два свидетеля, этого мне хватит! – упрямо сказала она.
      – Но не мне, – он смотрел куда-то мимо нее, как будто она была пустым местом. – Предлагаю тебе и твоим людям убраться из Курайонга, пока я не арестовал вас за незаконное вторжение на мою территорию и нанесенный моральный ущерб моим людям.
      Его наглость поразила ее.
      – Если я еще раз поймаю кого-нибудь из Курайонга на моей земле, я отвезу их прямо в Брокен-Хилл. Пришло время властям узнать о твоих делишках, Сквайрз!
      Этан не спеша достал трубку и раскурил ее.
      – Не думаю, что тамошняя полиция тебе чем-то поможет, девочка. То, что делаю я, их не касается – и я достаточно плачу им за это, – ответил он, нагло улыбаясь. – Это только наше с тобой личное дело, Матильда. Ты иногда царапаешь спинку мне, а я – тебе!
      – Я выцарапаю заодно твои глаза, подонок! – прошипела Матильда и, сбежав по ступенькам веранды, вскочила на Леди. – В следующий раз я буду сразу стрелять. Даже полиция не сможет проигнорировать труп твоего человека на моей земле!
      – Поезжай домой, малютка, и займись вышиванием, – саркастически усмехнулся Сквайрз. – Или еще лучше – продай ферму. Здесь не место для женщин!
      Он спустился с веранды и направился к конюшне, где развязывали Билли и его сообщников. И хотя он был уже в тени, Матильда знала, что глаза его горят бешенством.
      – Я рада, что заставила тебя высказаться прямо, Этан. Это только доказывает, что ты понял наконец, что никогда не сможешь одолеть меня!
      Онa развернула лошадь и поехала к воротам, сознавая, что это только начало. Война была объявлена. Пришло время нанять побольше мужчин в Чурингу.
 
      Эприл родила после той стрижки еще одного сына. Теперь этому умному, очень подвижному ребенку было уже три года. Матильда любила его как своего. Наблюдая, как дети Тома и Эприл растут, она оплакивала в душе собственного сына.
      – Ты избалуешь этого парня поцелуями, – однажды бросил Том, наблюдая вечером на веранде, как она переодевает Джозефа на ночь.
      – Нельзя испортить ребенка любовью, – пробормотала Матильда, вдыхая нежный запах только что выкупанного и припудренного маленького, загорелого тела.
      – Тебе самое время завести собственных детей, Молли. Куча парней вокруг ждут только знака с твоей стороны.
      Матильда подняла малыша и усадила к себе на колени.
      – Я слишком занята, Том, чтобы думать о таких вещах, – ответила она мрачно. – И ты это прекрасно знаешь.
      – Мне просто жалко, что никто, кроме нас с Эприл, не увидит тебя в новом платье, – пробурчал он. – Вот и все.
      Матильда посмотрела на свое платье, купленное недавно в Брокен-Хилле. Оно свободно спускалось с открытых плеч на бедра, где было перехвачено пояском. Подол мягкими складками спадал чуть ниже колен. Матильда сомневалась, прилично ли так оголяться, но, посмотрев на женщин в городе, решилась. Ей нравилась свобода, с которой в нем можно было двигаться.
      – Нет смысла наряжаться в платья, когда пасешь овец, – ответила она. – И если я в таком виде приеду на аукцион, никто не воспримет меня всерьез.
      Она понесла Джозефа в дом и помогла Эприл побыстрее уложить детей. Подходило время включать радио.
      Это было последнее чудо цивилизации, дошедшее до их глуши, и почти в каждом доме теперь были радиоприемники. Матильду испугала цена, и она решила, что ей нужнее лошадь в хозяйстве, но, когда бывала в Вилге, не пропускала ни одной передачи. Радиоприемник был громоздкой уродливой коробкой, занявшей почти весь угол у камина. Но это была связь с внешним миром, и Матильда не уставала поражаться, что может сразу узнать о том, какая погода сейчас в разных частях Австралии или что на Севере началась рубка тростника.
      Эприл уютно устроилась с бесконечным вязанием в кресле, Том раскурил трубку. Все ждали, когда заработает радио.
      – Том прав: а ведь ты могла бы завести собственных детей, Молли, – спокойно сказала Эприл. – И ты будешь прекрасной матерью, уж я-то знаю.
      – Ох, как вы мне надоели! – возмутилась Матильда, переводя взгляд с мужа на жену. – Мне хватает ваших детей. И вообще я привыкла жить одна. Зачем мне какой-то мужчина?
      – Чтобы быть с тобой рядом, – мягко ответила Эприл. – Заботиться о тебе. Я знаю: тебе очень одиноко, Молли. Нам с Томом было бы куда спокойнее, если бы мы знали, что кто-то может защитить тебя.
      На какое-то мгновение Матильде захотелось рассказать им о Мервине и умершем сыне, но она уже так долго хранила этот секрет, что просто не могла облечь его в слова.
      – Я счастлива сама с собой, Эприл, и мне никто не нужен. Я уже попыталась однажды съездить на вечеринку, но не вписалась туда. Лучше уж мне оставаться одной и заниматься делами в Чуринге.
      – Ты никогда нам не рассказывала. Когда это было? – пристально глядя на Матильду, спросила Эприл.
      – Как-то в конце сезона на празднике в Нулла-Нулла, – пожала плечами Матильда. – Ты как раз рожала Джозефа.
      Светлые голубые глаза Эприл округлились.
      – Ты поехала туда одна? Ох, Молли! Том бы поехал с тобой, если бы ты нам сказала.
      – Он был занят, мне не хотелось его беспокоить.
      – И что же там произошло? – одновременно спросили супруги.
      Матильда вспомнила о том вечере, и ее передернуло.
      – Когда пришло приглашение, я подумала, что это хороший шанс познакомиться с кем-нибудь. Даже решилась купить себе дорогое платье. Хотя большинство мужчин я знаю, мы встречаемся каждый год на распродажах и аукционах, но все-таки… Лонгхорн встретил меня приветливо и отвел в бунгало управляющего, где остановились другие незамужние девушки.
      Матильда замолчала. Кровь бросилась ей в лицо, когда она вспомнила, в какое чистилище попала, оказавшись в компании пяти незнакомых девушек.
      – Они к тебе плохо отнеслись? Да, Молли?
      Матильда кивнула.
      – Они смотрели на меня, как на облезлого, грязного динго, а потом стали задавать такие неприличные вопросы, что я просто не стала отвечать. После этого меня просто игнорировали. – Матильда тяжело вздохнула и стала скручивать папиросу. – На самом деле мне так было даже легче. Я все равно не могла ничего сказать о новых песенках или последних фильмах, которые привозили в город. А они только об этом и болтали. Поэтому я просто молча переодевалась, слушая их разговоры о парнях, косметике и прочей чепухе. А потом мы пошли на танцы…
      Она вспомнила, как сидела одна на узкой кровати, слушая их сплетни и наблюдая, как они красятся. Ей так хотелось подружиться с этими веселыми, уверенными в себе девушками! Но они не приняли ее, а она не такая дура, чтобы навязываться. Хуже всего было то, что платье, в котором она себя чувствовала такой красивой в магазине, на фоне модных нарядов остальных казалось блеклым, старомодным и почти детским.
      – Чарли Сквайрз встретил меня в дверях и принес мне выпить. Вот он отнесся ко мне прекрасно: разговаривал со мной, приглашал танцевать и всякое такое…
      Матильда улыбнулась. Ей нравился Чарли, и она удивилась, как он поумнел за годы учебы в Мельбурне. Ей даже не верилось, что ему интересно с ней разговаривать, когда вокруг так много хорошеньких, образованных девушек. Но он был так же увлечен землей, как и она. И когда они танцевали, разговаривая об этом, ей показалось, что она наконец встретила человека, который понимает ее чувства к Чуринге…
      – Ты и Чарли Сквайрз?! – Брови Эприл поползли на лоб. – Господи, интересно, что сказал по этому погоду этот старый негодяй, его отец?
      – Никого из их семейки там не было, поэтому, думаю, Чарли так свободно танцевал со мной. – Она посмотрела на почти докуренную папиросу между пальцами. – Тем более что это был всего один вечер, и я не собираюсь больше ездить на вечеринки.
      – Почему, Молли? Если Чарли так увлекся тобой, разве он не приглашал тебя куда-нибудь еще?
      Матильда посмотрела на подругу и медленно покачала головой.
      – Это не из-за Чарли… Если честно, мы с ним почти месяц каждый день связывались по передатчику, и он даже пару раз приезжал ко мне. – Она нервно затушила папиросу. – У нас с ним все было так хорошо… А потом он внезапно перестал связываться со мной.
      – Ну, разве ты не темная лошадка, Мол? Ты никогда не рассказывала этого! – Том удивленно смотрел на нее. – И что же его так резко охладило? Во всяком случае, я не понимаю, почему ты не хочешь больше ездить на праздники. Ты ведь уже сделала такой трудный шаг – в следующий раз тебе будет гораздо легче, увидишь!
      – Я не знаю, что случилось с Чарли, – задумчиво ответила Матильда. – Думаю, старый Этан взбесился, когда узнал, что Чарли ухаживает за мной, после того, как я отказала Эндрю. Но Чарли ничего мне не объяснил. Теперь при встрече он улыбается мне, здоровается и отходит в сторону. Такое впечатление, что ему тяжело меня видеть.
      – Странно, – нахмурился Том. – Что-то должно было случиться, чтобы он так переменился, Молли. А может, он просто еще слишком молод и испугался? В двадцать лет рановато думать о серьезных отношениях.
      – Возможно. – Матильда улыбнулась, глубоко пряча боль. Чарли ей очень нравился. Он был единственный мужчина, который умел ее рассмешить; рядом с ним она чувствовала себя юной и привлекательной. – Но я решила больше не ходить на вечеринки не из-за него, а из-за женщин. Я могу застрелить кабана или динго, попав им пулей точно между глаз, но я не могу ничего сделать с этими сплетницами, когда они обливают меня грязью, распускают обо мне дикие слухи, настраивая против меня жен и дочерей скваттеров по всей округе.
      Натруженная рука Эприл легла на Матильдину ладонь.
      – Что случилось тогда, Молли? Чем они тебя так обидели?
      Матильда тяжело вздохнула.
      – На следующее утро, когда я причесывалась в ванной, я услышала, как они издеваются над моим платьем, над моей походкой, манерой говорить, над моими грубыми руками и моим нижним бельем… Впрочем, на все это мне было наплевать. Но они начали говорить обо мне и Чарли – и вот это было по-настоящему гнусно.
      Она замолчала, вспоминая их нарочито громкие голоса под дверью ванной. Эти дуры специально орали, чтобы она все слышала!
      – Они сказали, что Чарли вчера специально обхаживал меня по приказу отца, потому что Этан хочет заполучить мою землю. Они говорили, что ни один мужчина в здравом уме добровольно не захочет на мне жениться и в конце концов я начну рожать детей от аборигенов, потому что только они могут позариться на меня. А потом они начали строить грязные предположения насчет моей связи с Габриэлем! Это было последней каплей. Я взбесилась, выскочила из ванной и отвела душу, не стесняясь в выражениях по поводу того, что о них думаю. После этого я собрала вещи, оседлала Леди и умчалась оттуда. Но их голоса и сейчас иногда звучат во мне, напоминая, что мне лучше быть одной и знать свое место.
      – Это отвратительно! – возмутился Том. – Лонгхор наверняка был бы в ужасе, и его жена тоже. Почему ты не сказала им об этом, Молли?
      – Это ничего бы не дало, Том. Все бы так и остались при своем мнении. Сейчас я, по крайней мере, счастлива, что могу поступать так, как хочу. А насчет Чарли… Приятно, когда за тобой ухаживают, конечно, но я и тогда знала, что это ничем хорошим не кончится. Я бы все равно всегда сомневалась, не приложил ли к этому руку Этан, и не из-за Чуринги ли Чарли хочет на мне женится?
      – Это все так печально, Молли… – чуть не плача, прошептала Эприл.
      Матильда ослепительно улыбнулась.
      – У меня достаточно проблем, чтобы еще переживать из-за такой ерунды. Зачем мне навешивать на себя лишний хомут? Лучше уж я останусь на земле с овцами, чем буду таскаться на вечеринки. С ними я, по крайней мере, знаю, как себя вести.
      Они замолчали, прислушиваясь к вечерним новостям, за которыми должен был транслироваться концерт из Мельбурна. Воспоминания Матильды о том ужасном вечере и странном поведении Чарли давно ушли в прошлое. Ее жизнь наладилась, и она была достаточно счастлива одна. Зачем же желать большего?
      Она мурлыкала припев необычайно красивого вальса, выйдя на веранду выкурить последнюю папиросу перед сном. Том тоже вышел выкурить последнюю трубку. Они сели в поскрипывающие кресла. Блю лежал между ними, его храп создавал басовый аккомпанемент тарахтенью сверчков.
      – Надеюсь, мы не сильно расстроили тебя своими вопросами о том, что произошло тогда в Нулла-Нулла? – озабоченно спросил Том. – Тебе там пришлось нелегко, девочка…
      Матильда вздохнула. Она понимала, что Том переживает, но лучше бы он оставил эту вечеринку в покое.
      – Со мной все в порядке, Том. У меня есть друзья, земля и пара монет в банке. О чем еще юная девушка может мечтать?
      – О дожде, – ответил он в тон ей.
      Матильда посмотрела на звездное небо и кивнула. Дождя не было почти четыре года, и хотя пока ей удалось сберечь почти все поголовье, трава в Чуринге становилась все суше…
 
      Когда засуха перевалила на пятый год, в счетах Матильды появились первые исправления. Но она знала: если засуха еще продлится, это может привести к катастрофе. По мере того, как пастбища покрывались пылью, она переводила стадо в другое место и в конце концов собрала его на ближнем выгоне, где трава оставалась всегда свежей из-за подземных источников. Матильда продала часть животных и положила деньги в банк: овец было трудно приучить к другой пище, гораздо разумней свести стадо к минимуму, чем тратить деньги на дорогой корм, от которого они могли отказаться.
      Все окрестные фермы пострадали от засухи. Вилга, Билла-Билла, даже Курайонг.
      Шерсть получилась невысокого качества и была продана по самой низкой цене, так что Матильда гадала, не конец ли это всему, чего она с таким трудом добилась. Трава была тонкая, серебристая, ломкая и шуршала под копытами Леди. Овцы на выгоне не шевелились, обессиленные жарой.
      Затем начались грозы. Сухие и частые, они наполняли воздух электричеством, изнуряя скваттеров духотой и лишая последних надежд. По небу целыми днями носились тяжелые, черные тучи, скрывая солнце и превращая день в сумерки, но если что-то и капало, то буквально несколько секунд, ветер тут же уносил тучи в сторону, и дождь не успевал долететь до земли.
      Как-то ночью Матильда лежала, мучаясь от бессонницы после очередного утомительного дня. Раскаты грома сотрясали дом, обрушивались на крышу и отдавались в фундаменте. От бесконечных молний казалось, что весь мир охвачен огнем в ожидании конца света.
      В конце концов она провалилась в беспокойный сон, очнувшись от которого поняла: что-то изменилось. Температура воздуха явно понизилась на несколько градусов, и свежий ветер, пахнувший дождем, врывался через щели ставен в окно.
      – Дождь! – завопила Матильда, вскакивая с постели. – Дождь начинается!
      Вместе с Блю она выбежала на веранду. Первые тяжелые капли дождя упали на железную крышу, и в свете молнии стало видно, как постепенно темнеет земля. Капли падали одна за другой, как бы разбегаясь, и вот уже забарабанили изо всех сил, поддержанные оглушительным раскатом грома.
      Матильда забыла, что она в ночной сорочке и босиком. Слезы текли по ее лицу, смешиваясь с чудесным, сладким дождем, когда она слетела со ступенек и протянула руки к небу.
      – Наконец-то, наконец-то! – кричала она, задыхаясь от радости. Габриэль и его сородичи уже выскочили из хижин и пританцовывали, смеясь, как дети, под холодным проливным дождем. Из бунгало овчаров выбежали во двор полуодетые Уолли и Майк. Даже на расстоянии Матильда видела их счастливые лица.
      – Дождь идет! – кричала она без остановки, не в силах удержаться.
      – Чертовски верно подмечено! – смеясь, крикнул в ответ Уолли, младший из них.
      Ликование переполняло Матильду. Заметив, как отплясывает Габриэль со своей толстушкой-женой, она схватила Уолли за руки и закружилась с ним по всему двору в диком языческом танце. Майк схватил младшую дочь Габриэля на руки и последовал их примеру. Через несколько секунд все были в грязи и задыхались от счастливого смеха.
      Вконец обессиленные и промокшие, они упали в кресла на веранде и молча наблюдали за тем, как живительная вода все выше и выше поднимается во дворе. Это было чудо! И на этот раз его пришлось ждать слишком долго.
      Майк первым высказал вслух то, о чем они все уже успели подумать.
      – Думаю, пока не поздно, лучше перевести овец на высокие пастбища. Они сейчас находятся слишком близко к реке, и, если вода выйдет из берегов, мы многих потеряем.
      Он бросил на Матильду чуть смущенный взгляд, и она вдруг сообразила, что ее тонкая ночная сорочка насквозь промокла и прилипла к телу, оставляя мало места для воображения. Покраснев, она резко оттянула подол вперед.
      – Дайте мне время одеться, – пробормотала она. – Майк, займись пока завтраком.
      Вбежав в дом, Матильда бросилась в ванную, быстро разделась и наскоро помылась. Она с наслаждением вытерлась насухо новым пушистым полотенцем, купленным у Чалки в один из его последних визитов.
      Чалки Уайт приезжал в их округ уже много лет. Никто не знал его настоящего имени и возраста, но женщины всегда с нетерпением поджидали его, урывая от хозяйства и откладывая по пенни на будущие покупки. Потому что он всегда привозил именно то, что им было нужно: модные платья, косметику и обувь, а также пластинки, книги и все те вещи, которые делают дом уютным. Раньше он путешествовал в фургоне с лошадью, но сейчас пересел на современный, довольно вместительный и мощный грузовик и приезжал регулярно дважды в год.
      Матильда с сомнением посмотрела на новые молескиновые брюки и ботинки и не решилась их надеть: еще испортятся в такой грязи. Но длинный водоотталкивающий плащ с капюшоном был в такую погоду настоящим подарком небес. Завтрак состоял из наскоро нарезанной холодной баранины с хлебом и обжигающего крепкого сладкого чая. Они поели молча, так как из-за барабанной дроби дождя по крыше разговаривать было трудно, и выскочили из дома, лошади были уже оседланы.
      Дождь бил с такой силой, что было больно. Матильда низко надвинула капюшон и опустила шляпу пониже на глаза, наблюдая, как Блю со своими тремя щенками управляется с овцами. Леди была возбуждена, пританцовывала и трясла гривой, бешено вращая глазами. Матильде приходилось все время понукать ее двигаться вперед. Это был долгий, утомительный день, но слава богу, что дождь продолжался. Матильда с наслаждением вдыхала свежий запах мокрой земли и кустарника.
      В конце концов они добрались до высокого безопасного пастбища к востоку от Тджуринги. Здесь трава подпитывалась ручьями, текущими с гор. Загнав овец в ограду и заперев ворота, промокшие всадники повернули домой.
      Было около трех часов дня, но дождь все не переставал. Низкие, тяжелые тучи неслись по небу. Лошади с трудом двигались, преодолевая бесчисленные реки и ручьи. Вода в некоторых местах доходила им до крупов. Мокрая земля вязла и скользила под копытами. Дождевик Матильды промок, холодная вода стекала по телу. Но ей было все равно. Промокнуть и замерзнуть – не очень большая плата за то, что позволит ей выжить.
      Ручей, который несколько часов назад они спокойно одолели, вышел из берегов и превратился в бушующий поток, сметавший все на своем пути. Матильда натянула мокрые поводья и осторожно направила Леди по скользкому спуску.
      Старая лошадь упиралась, с трудом нащупывая под ногами твердую опору. Копыта скользили, в глазах появился ужас, когда ее ноги погрузились в воду. Матильда пыталась успокоить ее и направить вперед, но Леди в панике пятилась назад. Черный мерин Майка оказался слишком близко. Он в испуге отпрянул назад и заржал.
      Матильда почувствовала, как в ответ задрожала Леди. Прошло несколько минут, прежде чем животных удалось успокоить.
      – Молли, мы должны перебраться! – крикнул Майк. – Сзади дороги нет. Если мы не сможем, то будем отрезаны.
      – Знаю! – крикнула Матильда. – Но Леди напугана, и не думаю, что у нее получится.
      – Не будешь же ты ждать здесь, пока кончится дождь! Он зарядил дня на три, – раздался голос Уолли. Его гнедая спокойно стояла у края потока. – Я переберусь первым по веревке.
      Он достал моток, сделал петлю и закинул ее на дерево, стоящее на той стороне. Обмотав веревку два раза вокруг талии, он кинул ее Майку. Гнедая вошла в воду и вскоре уверенно поплыла вперед.
      Матильда и Майк крепко держали веревку, готовые вытащить Уолли, если его смоет с лошади. Дождь лупил, как одержимый, заливая глаза; руки коченели. Но жизнь Уолли сейчас зависела от них.
      Наконец Уолли достиг берега, но гнедую с трудом удалось вытащить на твердую землю. Покрепче затянув веревку на дереве, Уолли махнул им рукой.
      – Молли, ты следующая! – крикнул Майк. – Если почувствуешь, что лошадь ускользает, не держи ее, добирайся до берега по веревке.
      Матильда кивнула, но не собиралась отпускать Леди на верную смерть. Они слишком много пережили вместе, чтобы позволить ей так погибнуть. Она обняла лошадь за шею, шепча успокаивающие слова прямо в ухо и направляя к воде. Одной рукой она удерживала поводья, другой веревку, а ногами и бедрами старалась удержать лошадь под контролем, когда вода поднялась до крупа.
      Наконец Леди поплыла. Течение было довольно сильным; впереди что-то кричал Уолли, но из-за шума дождя, который хлестал и заливал глаза, Матильда ничего не видела и не слышала. Она только чувствовала, что лошадь стала уставать.
      – Давай, Леди, давай! – кричала она. – Еще немного, и мы дома!
      Самым трудным оказалось вытащить лошадь на берег. Копыта Леди скользили, она металась в панике из стороны в сторону, пытаясь найти точку опоры. Матильда соскочила с ее спины и старалась облегчить дело, подталкивая лошадь наверх. С берега в воду зашел Уолли. Теперь они вдвоем тянули Леди за поводья.
      Лошадь устало перебирала ногами, но все равно откатывалась назад, и течение сразу начинало сносить ее в сторону. Она фыркала от усилий, глаза дико вращались, зубы обнажились.
      Матильда с Уолли тянули поводья изо всех сил, скользя по жидкой грязи. Усталая Леди наконец нащупала опору, рванулась вперед и выбралась на берег. Она постояла немного, тяжело дыша, – худые бока резко раздувались и опадали. Затем ноги ее подогнулись, и она опустилась на землю. Желтые огромные зубы клацнули, глаза закатись, и она затихла.
      Девушка опустилась перед ней на колени, гладила по голове, и слезы текли по ее лицу, смешиваясь с дождем. Леди была ей настоящим другом, единственным в тот первый, трудный год, да и все остальное время. Даже смерть она приняла мужественно, стараясь бороться до конца.
      – Майк перебирается! – крикнул ей в ухо Уолли. – Помоги мне!
      Матильда быстро смахнула слезы и схватилась за веревку. Майк был уже в середине потока. Его сильный вороной мерин без особого труда боролся с течением. Блю плыл рядом. Наконец все выбрались на берег. Блю бросился в объятия Матильды, вылизывая языком мокрое лицо. Матильда и двое мужчин растянулись на земле, не заботясь больше о том, что промокнут совсем и замерзнут еще сильнее. Они сделали это, сумели спастись!
      Немного отдышавшись, группа двинулась домой. Матильда села позади Майка. Она не могла спокойно думать о том, что им пришлось оставить Леди у ручья. Недостойная кончина для такой благородной лошади.
 
      Трава после дождя поднялась по пояс. Впервые за пять лет скваттеры Нового Южного Уэльса перевели дух. Овцы, уцелевшие во время засухи, покрывались длинным, густым руном. Они расплодятся, и жизнь снова вернется в обычное русло – выпас, окот, стрижка и продажа.
      У Матильды вошло в привычку пару раз в месяц навещать друзей в Вилге. Новости из Европы были тревожными; премьер-министр Мензис предсказывал мировую войну.
      – Том, а как может отразиться на нас вторжение Гитлера в Польшу? – спросила Матильда. Все они сидели на кухне сентябрьским вечером 1939 года, слушая последние новости. – Неужели война в Европе может затронуть Австралию?
      – Думаю, нас втянут в войну, – задумчиво ответил Том. – Мы же часть Британии. Чемберлен должен немедленно отреагировать и что-то предпринять по этому поводу.
      Руки Эприл застыли со спицами в руках. Лицо побелело.
      – Но тебя же не должны призвать, Том? Ты работаешь на ферме! Государству для войны потребуется шерсть, сало и мясо… – испуганно сказала она, ловя взгляд мужа. Но он отвернулся, настраивая радио.
      – Все зависит от того, как пойдут дела, милая, – ответил наконец Том. – Мужчина не может отсиживаться в тепле, когда его соотечественники умирают. Если меня призовут, я пойду воевать.
      Женщины в ужасе уставились на него.
      – А что будет с Вилгой? Ты не можешь вот так все бросить и уйти! – воскликнула Матильда. – Что будет с Эприл и детьми? Как они тут управятся без тебя?
      Том улыбнулся.
      – Я же не сказал, что уже ухожу, Молли, – ответил он. – Может быть, войны вообще еще не будет.
      Но Матильда заметила взволнованный блеск в его глазах и поняла, что эти слова ничего не значат. Он был возбужден и горел нетерпением. Если его призовут, он пойдет на войну, даже не попытавшись уклониться.
      Матильда задумчиво прикусила губу. Видимо, пришло время отдавать ее долг Тому.
      – Если ты уйдешь на войну, Том, я присмотрю за Вилгой, не волнуйся. Стада можно пасти вместе, стрижку проводить у тебя. Кто-нибудь из мужчин, думаю, останется и поможет нам. Если нет, как-нибудь продержимся сами, пока ты не вернешься.
      Эприл расплакалась, спрятав лицо в ладонях. Том обнял жену, успокаивая, и Матильда выскользнула на веранду, чтобы не мешать. Им нужно было побыть наедине, а ей хотелось подумать в тишине.
      Усыпанное звездами небо казалось бесконечно глубоким и замкнутым на этом отдаленном уголке земли. Трудно было поверить, что это же небо смотрит сейчас на далекую Европу, что где-то под ним воюют и умирают люди. На земле там теперь, очевидно, работают женщины и подростки или старики, не способные уже держать оружие в ослабевших руках. Впервые за последние несколько лет Матильда порадовалась, что она не мужчина. Что ей не надо покидать Чурингу и идти убивать иностранцев на чужой земле.

      День догорал. Дженни поставила законченную работу рядом с другими холстами у стены и стала мыть кисть в банке с растворителем. Внезапно залаял Риппер, и она услышала знакомые торопливые шаги по веранде и обернулась. Сердце как бешеное подпрыгивало в груди.
      – Привет, – сказала Дженни каким-то незнакомым высоким голосом, почти не дыша. – Вы рано вернулись, Брет.
      Он улыбнулся, снимая шляпу.
      – Вижу, вы тут не теряли времени даром, – сказал он, указывая рукой на холсты, и протяжно свистнул. – Черт, ну и быстро же вы работаете!
      Дженни повернулась к картинам. Ей нужно было немного прийти в себя после его неожиданного появления. Спастись от внимательных серых глаз и собраться с мыслями. «Что это со мной происходит? – думала она. – Трепещу, как школьница».
      – Ну и как вам мои усилия? – спросила она наконец.
      Брет, засунув руки в карманы, внимательно изучал ее пейзажи.
      – Знаете, я не очень разбираюсь в таких вещах, но мне кажется, вы ухватили самую суть этого места, – произнес он и показал на одну работу. – Мне особенно нравится вон та!
      Дженни сразу же расслабилась и мягко улыбнулась. Это была картина с овчарами и овцами на зимнем пастбище.
      – Я как-то приехала к ним туда с Риппером. Освещение было таким удивительным, что мне захотелось передать это, как характерную особенность Чуринги.
      Он еще раз посмотрел на картину и кивнул:
      – Думаю, вам удалось это сделать. Мне даже чудится запах травы и овец.
      Дженни подумала, что он насмехается над ней, но взгляд Брета был серьезным. Она стала нервно домывать кисть, не зная, о чем говорить с этим высоким красивым мужчиной, который стоял так близко, что она чувствовала жар сильного тела. Его не было три недели, но за это время Дженни поняла, что он является той частью Чуринги, которая волнует ее больше всего остального. И она боролась с собой, не желая поддаваться нахлынувшим чувствам.
      – Хорошо отдохнули? – выдавила она, когда тишина стала совсем невыносимой.
      – Мой брат Джон тяжело болен и нуждается в госпитализации. Но это такой упрямый идиот, что, скорее всего, умрет прямо на плантации, – грустно сказал Брет. – Мне не удалось убедить его позаботиться о себе. Так что визит к ним оказался бесполезным. Но я хорошо провел время у Джила в Квинсленде.
      – Будете пиво с бутербродами? – спросила Дженни неестественным голосом, гадая, почему в его присутствии у нее всегда что-то происходит с горлом.
      Она вынесла импровизированный ужин на веранду. Брет вышел за ней и прислонился к перилам напротив стола.
      – Завтра начнется праздник вооруженных сил со скачками с пикником. Может быть, вы захотите поехать проветриться?
      Эта тема была безопасной, а его тон – почти безразличным. Что она себе напридумывала, интересно? Дженни вежливо улыбнулась.
      – Да, я слышала, что его обычно проводят в Курайонге. В местном эфире только об этом и говорят в последние несколько дней.
      – Правильно, – кивнул Брет. – В последние годы это стало традицией. А Курайонг – это самое большое хозяйство в округе. Праздник длится три дня, поэтому надо взять с собой вещи.
      Дженни попыталась скрыть возбуждение. Встретиться с семьей Сквайрз было бы очень интересно, и она не собиралась упускать такую возможность. Забавно будет сравнить собственные впечатления с записями в дневниках Матильды. И узнать бы, почему Чарльз так резко прервал свои ухаживания тогда.
      – А где мы остановимся там? В одном из бунгало? – спросила она.
      – Думаю, вас, как нового владельца Чуринги, поселят в большом доме, – ответил Брет, глядя на нее поверх бокала с пивом. – Вы сейчас здесь самый интересный гость. Вы, наверное, уже наслушались о себе по местному радио?
      – Да, – кивнула Дженни, поморщившись. – Слышала кое-что. Надеюсь, оправдаю ожидания. Вообще-то, я не слишком люблю быть предметом сплетен. Расскажите лучше, как все это будет происходить?
      – Сначала пройдет поминальная служба в Уэллаби-Флатс – по тем, кто не вернулся из Галлиполи. Затем мы все поедем в Курайонг на скачки. В первые два дня будут проводиться отборочные туры, а на третий день финальный заезд. Конечно, будут пикники на берегу реки и другие развлечения: фейерверки и шутливые состязания… Ну а в конце третьего дня состоится большой бал.
      – Звучит заманчиво, – заметила Дженни.
      – Разумеется. – Брет тепло улыбнулся. – Женщины обожают такие праздники. У них потом на весь год хватает тем для сплетен и разговоров.
      – Когда мы отправимся?
      – Завтра на рассвете, – ответил Брет. – Мне надо будет сопровождать лошадей на скачки, а вам лучше поехать на грузовике. – И, посмотрев на Риппера, добавил: – Этого хулигана лучше оставить здесь. В Курайонге его могут разорвать собаки, они довольно свирепые.
      Риппер, как будто почувствовав, о чем речь, направился к нему, виляя хвостом и задрав голову с умоляющими глазами.
      – Не просись на руки, негодник. Я уже помылся, – засмеялся Брет, наклоняясь к щенку.
      Его бархатистый, мягкий тембр голоса завораживал Дженни, а когда он поднял глаза, у нее вдруг забилось сердце. Что-то было в его обжигающем взгляде неуловимое, заставляющее ее трепетать. «Глупости! – оборвала она себя. – Просто от одиночества мне мерещится всякая ерунда. Он смотрит на меня по-дружески, и ничего больше».
      Солнце садилось за гору, удлиняя тени во дворе и набрасывая на все окружающее золотисто-розовую вуаль. Они молча заканчивали ужин. Дженни посмотрела на часы и притворно ужаснулась.
      – Нам лучше лечь пораньше, если мы должны выехать рано, – деловито сказала она, хотя совсем не хотела спать и могла бы, кажется, сидеть так с Бретом бесконечно, наблюдая, как загорается и гаснет Южный Крест.
      Он снова смотрел на нее своим загадочным взглядом, потом послушно поднялся.
      – Я зайду за вами. Спокойной ночи, Джен.
      Дженни наблюдала, как Брет удаляется по пыльному двору легкой, упругой походкой опытного наездника. Она вдруг подумала, умеет ли он танцевать, и покраснела, представив его сильные руки на своей талии. «О чем я мечтаю, дурочка? В конце концов, у него есть Лорейн, которую он, кстати, обещал взять на этот пикник. К тому же он, может, вообще не умеет танцевать…»
      Как бы то ни было, возбуждение охватывало ее все сильнее. Она так давно не бывала в обществе! После смерти Питера у нее не было настроения, да и никто из их общих друзей не решался звать ее одну на обеды и вечеринки. Дженни вспомнила шумные танцы в юности, когда они с Дианой были подростками. Как они волновались, наряжаясь, и танцевали до упаду!
      И вдруг до нее дошло, что ей нечего надеть на бал. Кроме джинсов, рубашек и шорт, она ничего не взяла с собой в Чурингу.
      – Я не смогу поехать, – разочарованно объявила она Рипперу. – Представляю себе, какими нарядными будут все местные женщины на единственном празднике в году!
      Риппер широко зевнул, потом стал энергично вычесывать блох.
      Дженни смотрела на него, задумавшись. Смутная идея пришла ей в голову, но казалась такой необычной, что сначала она отмахнулась от нее. И все же… Может быть, у нее хватит смелости?
      Она отправилась в спальню и открыла шкаф. Тонкий запах лаванды распространился по комнате. Это был аромат, который всегда погружал ее в прошлое. Мотив старинного вальса опять зазвучал в голове, когда Дженни достала зеленое бальное платье Матильды.
      Казалось, Матильда сама подталкивает Дженни надеть его опять, как будто ее нетерпеливо ожидает призрачный партнер, чтобы закружиться в вальсе…
      Дженни торопливо скинула одежду и надела шифоновое платье. Когда она заглянула в зеркало, ей почудился рядом блеск медно-красных волос и нежный смех другой женщины.
      Дженни зажмурилась и, открыв глаза, была почти разочарована, увидев, что рядом никого нет.
      Критически осмотрев себя в зеркале, она покружилась по комнате, любуясь, как свет лампы отражается в складках шелковой юбки. На фоне пышного моря зеленого шелка ее фиолетовые глаза и золотисто-каштановые волосы засияли ярче. Верх платья сидел идеально, подчеркивая тонкую талию и красиво открывая длинную шею, грудь и плечи, и все-таки Дженни понимала, что платье безнадежно устарело. А переделывать что-то у нее просто не поднялась бы рука: ведь это платье, очевидно, так много значило для Матильды.
      Вдруг как будто нежный вздох пронесся ветерком по комнате, и она почувствовала почти неуловимое прикосновение к своим рукам. Дженни не испугалась: Матильда больше не была для нее незнакомкой. Она восприняла это как знак, что не надо бояться переделывать платье, если ей кажется, что так будет лучше.
      – Спасибо, – чуть слышно прошептала Дженни. – Обещаю, что буду очень аккуратна.
      Она осторожно отпорола нежные розочки с лифа и плеч платья, затем, после долгих колебаний, взялась за ножницы и немного укоротила подол. Два часа ей пришлось работать иглой, чтобы подшить все пышные складки. Зато у нее получилось модное платье, в котором не стыдно было бы появиться даже в Сиднее.
      Приложив платье к себе и глядя в зеркало, Дженни поняла, что ей надо добавить. Быстро пришив отпоротые крохотные розочки к узкой ленточке, она повязала ее на шею, как бархатку. Розочки прекрасно смотрелись на фоне золотистого загара и подчеркивали линии стройной шеи и плеч.
      Дженни с удовольствием примерила свой волшебный наряд, поражаясь преображению.
      – Ну, Золушка, теперь ты действительно готова ехать на бал, да еще как! – пробормотала она.
 
      Дженни проснулась еще до рассвета, приняла душ и помыла голову. Потом натянула чистые джинсы и английскую тонкую нарядную рубашку. Подпилила и покрыла лаком ногти. Из украшений она надела только простые серебряные серьги и медальон, подаренный Питером, который практически не снимала. Наскоро поев и пристально рассмотрев свое отражение, Дженни поняла, что волнуется. Она так давно не бывала на деревенских праздниках, что не знала, достаточно ли хорошо одета. Но что-то менять было уже поздно. Как есть, так и будет.
      Риппер неотступно следовал за ней, пока она складывала вещи в рюкзак и прибиралась в спальне. Он побежал за ней к грузовику, когда она отнесла и разложила на сиденье упакованное в чехол из марли бальное платье. Дженни последний раз прижала щенка к груди, прежде чем отнести на псарню, и не смогла вынести тоскливого взгляда выразительных темных глаз.
      – Ладно, полезай скорее, негодник, пока никто не видит, – сказала она, запуская его на сиденье в грузовик. – Но чтобы ни звука, иначе вылетишь отсюда без всяких разговоров!
      Кавалькада из лошадей и грузовиков отъехала от Чуринги. Когда они проехали первые ворота, Дженни поняла, что напрасно оделась во все чистое: пыль, поднятая копытами и колесами, ослепляла и залетала в окно.
      Пять долгих часов она глотала пыль, смутно видя перед собой переднюю машину. Но то, что она увидела, въехав в аркообразные чугунные ворота Курайонга, сразу заставило ее забыть об усталости.
      Белоснежный особняк с колониальными верандами и балконами утопал в зелени вьющейся бугенвиллеи и плюща. В его линиях чувствовался прекрасный архитектурный стиль. Густые сады и тщательно ухоженные клумбы вокруг свидетельствовали о богатстве и процветании.
      Все было точно так же, как описывала Матильда, и Дженни на какой-то момент почувствовала внутреннее напряжение. Но тут же вспомнила, с каким мужеством отвоевывала Матильда свое место под этим палящим солнцем, и встряхнулась. У нее нет никаких причин напрягаться. Прошлое давно ушло в небытие, и ничто не мешает обитателям Чуринги и Курайонга поддерживать нормальные светские отношения.
      – Ну как, впечатляет? – спросил Брет, осаживая лошадь рядом с грузовиком.
      – Может быть, не так, как я ожидала, – улыбнулась Дженни. – Но все равно, это грандиозно!
      – Двигайтесь прямо к дому. Я буду занят с лошадьми.
      – А вы разве не пойдете со мной? – разочарованно спросила Дженни с надеждой. Перспектива встретиться один на один с незнакомыми людьми пугала ее.
      Брет покачал головой и усмехнулся:
      – Я здесь только наемная сила. Для меня приготовлено бунгало. Увидимся позже, – бросил он, но тут заметил ухо Риппера, торчащее из-под сиденья. – Кажется, я предупреждал вас, что ему здесь не место.
      – С ним все будет в порядке. Он будет ночевать в грузовике, – оправдывалась Дженни, вытаскивая щенка и устраивая его на коленях. – Я не смогла оставить его одного.
      – О, женщины! – усмехнулся Брет и повел лошадей к выгону.
      У Дженни не хватило времени ему ответить: по широким ступеням веранды спустился Эндрю Сквайрз и направился к грузовику. Он прекрасно выглядел, и Дженни пришлось напомнить себе, что это лжец.
      – Доброе утро, миссис Сандерс! – сказал он с искренней улыбкой, пожимая ей руку. – Так приятно увидеться с вами вновь.
      Дженни улыбнулась в ответ. Ей было жарко, она была вся в пыли и хотела пить. Его безукоризненность вызывала раздражение. Как можно быть таким чистым в этой пыли?
      – У вас здесь просто чудесно, – вежливо сказала она.
      – Рад, что вам нравится, – ответил он, открывая дверцу. – Вы должны как-нибудь позволить мне показать вам окрестности.
      Эндрю Сквайрз надолго задержал взгляд на Дженни, затем увидел на ее коленях Риппера и улыбнулся.
      – Привет! У нас тут и животные в гостях!
      Напряжение спало, и Дженни облегченно улыбнулась.
      – Он не смог побороть любопытства. Не волнуйтесь, щенок может спать здесь. Я обещаю, что он никого не побеспокоит.
      Эндрю ласково потрепал щенка, усиленно махавшего хвостом.
      – Ради бога. Если он приучен к дому, берите его с собой.
      Дженни почувствовала, что ее отношение об Эндрю Сквайрзу меняется к лучшему. Если он любит животных, то не может быть жестоким человеком. Может быть, ее первоначальное мнение о нем было слишком поспешным?
      Дженни последовала за ним к красивой парадной двери, и, когда переступила порог, у нее возникло ощущение, что она попала в другой мир. Пол огромного холла был покрыт персидскими коврами, стены увешаны картинами в дорогих рамах. На высоких полированных подставках вперемежку с серебряными кубками стояли хрустальные вазы с изысканными букетами. Дженни застыла под огромной великолепной хрустальной люстрой, которая отбрасывала на пол и стены разноцветные блики.
      – Мой прадедушка привез это великолепие из путешествия в Венецию много лет назад. Это часть нашего наследства, – гордо сказал Эндрю.
      – Представляю, каково ее чистить, – заметила потрясенная Дженни.
      – У нас хватает для этого слуг, – небрежно бросил он. – Пойдемте, я отведу вас в вашу комнату.
      – Может, это сделает кто-то из слуг? – едко спросила она, смягчая слова улыбкой.
      – Обычно так и делается. – Он тоже улыбнулся. – Но так как это ваш первый визит в Курайонг, думаю, мне стоит заняться этим самому.
      Дженни стало стыдно за свою неуместную иронию.
      Они поднялись на второй этаж.
      – Горничная поможет вам с вещами, – сказал Эндрю, открывая перед ней дверь в комнату. Он занес рюкзак и аккуратно разложил на кровати платье в чехле. – Ванная там. Когда будете готовы, спускайтесь в гостиную. Я познакомлю вас с семьей и другими гостями. Думаю, нет смысла говорить, как все интересуются новой хозяйкой Чуринги.
      Он тепло улыбнулся, и если бы она ничего не знала о нем, то сочла бы его очень приятным человеком. Дженни поблагодарила и, дождавшись его ухода, выпустила Риппера на пол.
      – Все чужое, дружок, привыкай, – сказала она и осмотрелась.
      Кремовые занавески гармонировали с кофейного цвета толстым ковром и покрывалом на необъятной кровати. Вся мебель была выдержана в викторианском стиле. Дженни подошла к трюмо, на котором стояли в ряд хрустальные флаконы и изящные шкатулки из веджвудского фарфора. «Балмейн», «Шанель», «Диор» – лучшие в мире духи были к ее услугам и казались здесь абсолютно на месте. И все же она не могла отделаться от мысли, что ей специально пускают пыль в глаза. Она вспомнила о доме в Чуринге с грубыми полами, с простой, незамысловатой обстановкой и впервые заскучала о нем, как о собственном доме.
      Робкий стук в дверь прервал ее мысли. Дженни обернулась – и сразу утонула в огромных черных глазах. Смуглая босая девушка приветливо улыбалась.
      – Меня приставили к вам. Распаковать вещи, да?
      – Спасибо, я сама, – улыбнулась Дженни.
      – Но хозяин сказал мне… – неуверенно произнесла горничная.
      Дженни покорилась, понимая, что нет смысла пытаться изменить сложившийся уклад.
      – Как тебя зовут?
      – Жасмин, мисс, – улыбнулась девушка.
      Она сложила ее нижнее белье в ящики громоздкого шкафа и повесила платье на плечики, а Дженни отправилась в ванную.
      Открыв дверь, она ахнула и замерла на пороге. Сама ванна была золотая, плитки кафеля расписаны вручную, в углу стояла небольшая копия Венеры Милосской. Махровые полотенца ярких расцветок висели на горячем змеевике. Все это освещалось хрустальным бра, висевшим в углу над будуарным креслом времен Людовика XIV.
      Задернув занавеску и пустив воду, Дженни расслабилась. Давно она так себя не баловала. Она не знала, как долго пролежала в ванне, но, когда очнулась, вода уже остыла. Быстро вытеревшись одним из теплых полотенец, Дженни поспешила в комнату. Жасмин уже не было. Бросив взгляд на часы, она обнаружила, что прошло больше часа.
      Пока Дженни торопливо одевалась и подкрашивалась, звуки подъезжающих машин и приветствия не утихали. Она занервничала, понимая, что все внимание гостей будет приковано к ней, и вдруг вспомнила свои ощущения перед первой выставкой. Тогда она тоже боялась, но смогла спрятаться за спины знакомых художников, пока не пришла в себя. Теперь она была одна и впервые выступала в роли скваттера. Конечно, всем будет интересно посмотреть на богатую вдову, приехавшую из города и собиравшуюся влиться в местное общество.
      – Если я смогу это вынести, мне будет уже все нипочем, – пробормотала она.
      Остановившись наверху огромной мраморной лестницы, Дженни почувствовала, как бешено колотится сердце. Ей очень хотелось, чтобы Брет был рядом. Глубоко вдохнув и расправив плечи, она начала долгий спуск. Занавес поднят. Первый акт начинается.
      Высокий улыбающийся мужчина лет шестидесяти появился на пороге гостиной и подошел к лестнице. Он улыбался, протягивая к ней руку, и Дженни поняла, что это один из сыновей Сквайрза.
      – Рад наконец встретиться с вами, миссис Сандерс. Меня зовут Чарли Сквайрз. Могу я называть вас просто Дженни?
      Дженни тут же почувствовала к нему расположение и поняла, почему Матильда увлеклась этим человеком. Он даже сейчас был очень обаятельным и красивым.
      – Разумеется. Рада познакомиться, Чарли, – сказала она, подавая ему руку.
      Не выпуская ее руки, Чарли двинулся к двери.
      – Ну, на съедение львам? – улыбнулся он. – Лучше пережить это побыстрее, а потом спрятаться где-нибудь и выпить холодного шампанского. Ну как, вы готовы встретиться с моей семьей?
      – Только если вы обещаете не бросать меня одну на арене! – улыбнулась в ответ Дженни.
      Он серьезно оглядел ее с ног до головы.
      – Вы слишком хороши, чтобы быть брошенной где-то, – пошутил он. – Думаю, мы с вами сойдемся, Дженни Сандерс!
      Чарли повел ее сквозь нарядную толпу. Дженни услышала шепотки вокруг, замечала любопытные взгляды, но все ее внимание было приковано к старику, сидевшему в кресле на колесах, к которому вел ее Чарли.
      Кожа Этана напоминала старую замазку, крючковатый нос обвис, глаза казались бесцветными под кустистыми бровями. Узловатые тяжелые руки неподвижно лежали на коленях поверх клетчатого пледа. Взгляд, который он бросил на нее, был острым и проницательным.
      – Ты напомнила мне Матильду! – громко возвестил он. – Ты всегда такая боевая?
      – С тех пор, как появилась на свет, мистер Сквайрз, – таким же тоном ответила Дженни, глядя прямо на него. Она сумела скрыть шок от этого необычного приветствия.
      Этан хмыкнул и посмотрел на сына.
      – Приглядывай за этой рыжей повнимательней! Если ее кто-нибудь разозлит, она может заманить человека в свою Чурингу и пустить ему пулю в спину. – Он громко захохотал, сразу же сильно закашлявшись.
      Маленькая элегантная женщина лет пятидесяти приблизилась к старику со стаканом воды. Она укоризненно посмотрела на Чарли.
      – Просила же тебя не волновать его! Сам знаешь, что это его провоцирует.
      – Отца не надо провоцировать. Он просто развлекается, как обычно, – ответил Чарли, беря Дженни под локоть.
      Маленькая женщина закатила глаза и вздохнула:
      – Простите, миссис Сандерс. Вы, должно быть, решили, что мы все грубияны. – Она протянула Дженни ухоженную руку, на которой сверкнули бриллианты. – Хелен Сквайрз. Я жена Джеймса, брата Чарли.
      – Дженни. – Девушка приветливо улыбнулась, пожимая руку.
      – Ему не терпелось вас увидеть с тех пор, как вы приехали, – шепнула Хелен, отводя ее в сторону. – Чарли должен был предупредить вас о его грубости и скверном характере. Простите, если отец обидел вас, но с ним невозможно сладить с тех пор, как он не встает.
      – Не переживайте, – улыбнулась Дженни. – Будем надеяться, что он успокоится. Мне бы очень хотелось, чтобы Этан рассказал мне об истории Чуринги.
      Она заметила, как ее спутники быстро переглянулись.
      – У вас еще будет масса времени поболтать с отцом, – пробормотал Чарли. – Но сейчас ему лучше побыть одному. Давайте я лучше познакомлю вас с соседями.
      Дженни усиленно улыбалась, жала протянутые руки, пытаясь запомнить имена, и обменивалась банальными любезностями. Она чувствовала себя голой под любопытными взглядами и была благодарна Чарльзу, когда он отвел ее на веранду и усадил на кушетку.
      – Утомляет, правда? – сочувственно улыбнулся он. – Но вы держались молодцом. Особенно после выходки отца.
      – Все это очень странно, Чарли, – заметила Дженни. – Что он имел в виду?
      – Стариковские причуды. Не обращайте внимания, – пожал плечами Чарли.
      – Что-то не верится… – сказала она задумчиво.
      Чарли долго молчал.
      – Думаю, вы действительно чем-то напомнили ему Матильду, – сказал он наконец. – Очевидно, своей независимостью. Знаете, в вас есть такая задиристость, что, кажется, только тронь – и вы вспыхнете. – Чарли грустно улыбнулся. – Матильда тоже была такой. Я знал ее когда-то. Ее трудно забыть. Вы должны воспринимать это как комплимент, Дженни.
      – Я так и делаю, – кивнула девушка.
      Ей очень хотелось спросить его, почему он когда-то так резко порвал отношения с Матильдой. Но она решила, что это будет слишком для первого знакомства. Скорее всего, он не знает о существовании дневников, и будет умнее пока держать это в секрете.
      Чарли немного расслабился, поудобнее устраиваясь в кресле напротив нее.
      – Уф, такое впечатление, что сегодня к нам съехался весь Новый Южный Уэльс. Конечно, мне не стоит напоминать вам, кто их привлек сюда. Два месяца сплетен и разговоров только подогрели всеобщий интерес.
      – Думаю, завтра обо мне опять расскажут в новостях, – вздохнула Дженни.
      – Не обращайте внимания. Вы приехали сюда отдыхать и развлекаться. Примерно через два часа в Уэллаби-Флатс начнется парад. Нам лучше добираться на машине. Надеюсь, вы окажете мне честь и позволите отвезти вас туда?
      Дженни предпочла бы поехать с Бретом и другими работниками Чуринги, но, похоже, у них были свои планы.
      – Спасибо, Чарли, – ответила она. – Сочту за честь.
      Мемориал в честь погибших на войне был расположен в конце длинной пыльной улицы на окраине Уэллаби-Флатс. На этот раз Дженни не глотала пыль и не страдала от жары: в снабженной кондиционером машине Чарли окна были закрыты. Она разглядывала толпы людей, заполнявших улицу, и гадала, откуда они все здесь взялись. Скваттеры, богатые и победнее, прибывали на машинах или верхом. Сезонные работники умело лавировали в своих пропыленных фургонах, в которых звякала посуда. По улицам шли женщины в нарядных платьях и соломенных шляпках и мужчины в отглаженных военных мундирах с начищенными медалями и лихо сдвинутых на лоб панамах. Все это было похоже на яркий колышущийся калейдоскоп, и Дженни пожалела, что не догадалась захватить свой альбом.
      Чарли припарковал машину рядом с другими машинами из Курайонга, и они смешались с толпой. Дженни поискала в толчее глазами Брета, но не нашла. Ее внимание привлекли звуки волынок – начинался парад. Лошади беспокойно дергались от звука проходившего мимо духового оркестра, за которым к мемориалу двигалось три поколения воинов из Уэллаби-Флатс. Дженни вглядывалась в гордые, торжественные лица и многих из ветеранов узнавала: здесь были овчары и стригали из Чуринги.
      Местная администрация встречала парад у монумента. Затем священник в развевающейся на ветру черной сутане начал службу. Старый гимн был всем хорошо известен и пелся с большим воодушевлением. Дженни была захвачена патриотическим пылом вместе с остальными, и, когда пронзительно чистая последняя высокая нота взмыла в бездонное небо, она вдруг почувствовала, как рыдания подступили к горлу.
      – Ну, теперь начнется веселье, – улыбаясь, кивнул Чарли в сторону пивной, двери которой уже осаждала толпа мужчин. – Сегодня ночью тут не обойдется без разбитых голов.
      – И что теперь? – с трудом сглотнув, спросила она.
      – Назад в Курайонг, – ответил он, сияя. – Пока не заняли лучшие места для пикника.
 
      На берегу реки, покрытой рябью от легкого ветерка, в тени деревьев уже были расстелены многочисленные одеяла и стояли корзины с провизией. К тому времени, когда Дженни и Чарли вернулись, пикник уже начался. Вовсю веселились дети, бегая по воде и играя в футбол на траве. Крутилась большая карусель, повсюду стояли яркие цветные шатры, вокруг которых толпился народ. Здесь были жонглеры, фокусники и клоуны.
      – Простите, Дженни, но у меня, как у хозяина, есть обязанности, – сказал Чарли, виновато улыбаясь. – Давайте я найду кого-нибудь вам для компании.
      Дженни покачала головой:
      – Я прекрасно смогу себя развлечь, не волнуйтесь.
      Чарли, поколебавшись немного, ушел, а Дженни отправилась разыскивать Брета, недоумевая, куда он мог деться. В конце концов она заметила его в толпе вокруг боксерского ринга и начала пробираться к нему, но тут же резко остановилась. Он был с Лорейн. Держась за руки, они стояли рядом – очень хорошо смотрелись вместе. Видно было, что им вполне хватает общества друг друга, как и другим счастливым парам в этот праздничный день…
      Дженни быстро развернулась и скрылась в толпе, пока они ее не заметили. День как-то сразу потускнел и потерял всю свою привлекательность.

      Брет поднял глаза и успел увидеть расстроенное лицо Дженни в толпе. Настроение у него резко упало, когда он сообразил, как это могло выглядеть со стороны. Он поспешно освободился от цепкой руки Лорейн, которая подошла к нему всего пару минут назад.
      – Пожалуй, мне пора, – пробормотал он. – Нужно присмотреть за лошадьми.
      – Но я думала, мы вместе поедим! – возмутилась Лорейн. – Заняла нам место поближе к воде…
      – Я не могу есть до скачек, Лорейн, – сказал Брет и, увидев недоверчивый взгляд, добавил: – К тому же я обещал Сквайрзу выпить с ним.
      – Больше похоже, что ты спешишь к миссис Сандерс, – фыркнула она. – Ты выставляешь себя дураком, Брет Уилсон! Такие, как она, признают только деньги. Думаю, ей сейчас очень весело с Чарли Сквайрзом.
      – Не суди о других по себе… – угрюмо бросил он.
      – Негодяй! – прошипела Лорейн. – Не знаю, что я только нашла в тебе. Но если ты думаешь, что у тебя с этой женщиной что-нибудь получится, то ты сильно ошибаешься, милок! Она – такая же богачка, как эти чертовы Сквайрзы, а ты просто вкалываешь на нее, как дурак!
      Лорейн развернулась на своих шпильках и пошла к реке, увязая каблуками в высокой траве. Брет наблюдал, как она удаляется, вызывающе покачивая бедрами, и знал, что она может оказаться права. Но, вспомнив глаза Дженни, он немного успокоился. Нет, она совсем не такая, как Сквайрзы. Дженни не стремится к власти и богатству, и у нее собственные представления о том, что следует ценить в жизни.
      Брет стал пробираться сквозь толпу к месту, где устроились хозяева Курайонга и их почетные гости, но, подойдя ближе, заколебался. Слова Лорейн зазвучали с новой силой у него в голове, когда он увидел Дженни и Чарльза, сидевших рядом за роскошным столом. У Дженни было оживленное, улыбающееся лицо, она казалась счастливой от того внимания, которое уделяли ей Чарли и остальные гости.
      В тени густых вилг был установлен помост, покрытый ковром. На нем были расставлены многочисленные столы – белоснежные скатерти, вазы с цветами, серебро и хрусталь. Элегантно одетые женщины в огромных шляпах потягивали шампанское из высоких хрустальных бокалов, оживленно беседуя и смеясь. В центре помоста под огромным зонтом, как на троне, восседал старый Сквайрз в своем кресле на колесах. Он курил сигару, выпуская белые облачка дыма над головой и время от времени что-то выкрикивая гостям. Хелен, как обычно, крутилась рядом с ним, пока ее муж Джеймс налегал на выпивку.
      Но кроме Чарли и Дженни, Брет никого не замечал. Они составляли интересную пару. Хотя Чарли был на добрых сорок лет старше Дженни, он выглядел просто неотразимым и был известным в округе ловеласом.
      «И богачом к тому же, – мысленно добавил Брет, горько усмехнувшись. – Способным дать Дженни все, что она захочет, но только в обмен на заветный кусок земли…»
      Брет торопливо развернулся, пока его не заметили, и поспешил уйти. Для него не было лучшей роли в этой пьесе, чем роль аутсайдера. Что сможет предложить Дженни он, когда у нее и так все уже есть?
 
      Дженни никогда в жизни не видела такого изобилия. Все три дня на столах не переводились закуски из холодного мяса, салаты, целые запеченные окорока и жареные куры, на ледяных горках глянцевито поблескивала черная икра. Пирамиды из всевозможных фруктов украшали столы с белоснежными скатертями, хрусталь сверкал, серебро блестело. Хозяева Курайонга умели с размахом принимать гостей. Но при всем их галантном обхождении Дженни постоянно чувствовала, что ей чего-то не хватает. И внимательно наблюдая за общением Сквайрзов между собой в эти дни, она поняла, чего именно.
      Это были люди с абсолютно противоположными характерами, не очень связанные между собой. Этан Сквайрз, как абсолютный монарх, с помощью страха умело держал в подчинении всю многочисленную семью из детей и внуков. Они боялись, что их выгонят из Курайонга, вычеркнут из завещания, что сытая жизнь закончится, если они перестанут постоянно поддакивать этому старику со скверным характером. Как многие старые люди, он требовал за обеспеченное будущее большую дань. И наслаждался своей властью. Любовью здесь уже не пахло, если она когда-нибудь и была.
      Эндрю казался единственным, кого жизнь в Курайонге устраивала. Но даже успешная карьера в городе, благодаря которой он был как бы в недосягаемости, была иллюзией. При всей отрешенности от жизни здесь он был просто еще одним служащим в этом процветающем хозяйстве, и Дженни подозревала, что Этан не спускает с него глаз и строго все контролирует.
      Разомлевшая от обильной еды, вина и усилившейся жары, Дженни откинулась на спинку стула и прикрыла глаза. Разговоры вокруг шли о вещах, в которых она мало понимала, а женские сплетни касались тех, кого она не знала.
      – Черт возьми! Вот это да! Что это за райская птица, чудом залетевшая к нам в сад?
      Дженни открыла глаза и попыталась понять, чем вызван громкий возглас сидевшего рядом Чарли. И вдруг у нее глаза полезли на лоб, а рот приоткрылся от удивления.
      – Диана… – выдохнула она, не в силах поверить глазам.
      Чарли отвел потрясенный взгляд от видения в алом кафтане и с интересом посмотрел на нее.
      – Вы знаете эту экзотичную особу?
      – Слишком хорошо! – бросила она, вскакивая на ноги. – И разве она не ослепляет с первого взгляда?
      У нее не было времени ждать ответа остолбеневшего Чарли. Все мужчины за столом сидели с такими же лицами – Диана всегда действовала на мужчин подобным образом.
      Дженни поспешила навстречу подруге, и они крепко обнялись.
      – Какого черта ты здесь делаешь?
      – Любезная встреча, ничего не скажешь! Так-то ты приветствуешь подругу, проехавшую полстраны, чтобы повидаться с тобой? – засмеялась Диана, отодвигая ее, чтобы лучше рассмотреть. – Ты замечательно выглядишь, детка! Эта жизнь в глуши пошла тебе на пользу.
      Дженни любовалась очередным кафтаном ярко-красного цвета, который каким-то фантастическим образом сочетался с оранжевым шарфом, лихо завязанным вокруг головы. Золотые кольца серег, как обычно, покачивались в ушах, многочисленные браслеты весело звякали на запястьях. Макияж на лице был наложен густо, несмотря на жару, а пряный аромат, исходивший от подруги, напомнил Дженни рынок в Марокко.
      – Вижу, ты сразу решила поставить на уши и ослепить местное население, – улыбнулась она.
      – Надеюсь дать этим захолустным шерстяным магнатам пищу для разговоров на полгода, – задорно ответила Диана, оглядывая сидевшую за столами публику.
      Дженни заметила уже спешившего к ним Чарли и схватила подругу за руку.
      – Пойдем скорее отсюда! Я хочу хоть немного поговорить с тобой наедине, – шепнула она.
      Диана тоже увидела Сквайрза и вырвалась.
      – Никаких шансов, детка, пока ты не познакомишь меня со всеми, о ком писала, – сказала она упрямо. – Но это же не Брет, надеюсь? Неотразим, но староват, к сожалению.
      – Уймись, Ди! – зашипела на нее Дженни. – Это Чарли Сквайрз.
      – Тот ублюдок из дневников? – Диана округлила глаза.
      – Его сын, – пробормотала еле слышно Дженни, так как Чарли уже был рядом.
      После того, как она представила их друг другу, Чарли повел Диану знакомиться с остальными. Со стороны казалось, что яркий длиннохвостый попугай проводит смотр серых воробьев. Браслеты Дианы задорно звенели, когда она пожимала руки, улыбка не сходила с красивого, четко вылепленного лица. Дженни наблюдала за подругой со стороны, прекрасно зная, что та с восторгом купается во всеобщем внимании. Это появилось у нее давно, и у Дженни были свои соображения на этот счет. Яркая, вызывающая одежда и экстравертная натура подруги стали следствием того, что в детстве она была подкидышем. Она предпочитала выделиться из толпы, чем быть незамеченной или отставленной в сторону. Это был своеобразный способ защититься от того, что в детстве она оказалась никому не нужной и брошенной на ступенях приюта.
      Диана в конце концов освободилась от окружившей ее толпы мужчин, и они с Дженни пошли к берегу. Солнце уже клонилось к закату, ветерок посвежел.
      – Как ты меня нашла? – смогла спросить наконец Дженни.
      – Купила подержанный трейлер у одного художника – и приехала. Выставка прошла грандиозно, но я абсолютно выдохлась. Поэтому решила немного проветриться и поискать покоя на этой грешной земле. И надо сказать, детка, покоя было предостаточно. Миля за милей! Думала, никогда не доеду до Уэллаби-Флатс и не найду твою Чурингу.
      Дженни уставилась на нее в ужасе.
      – Ты сама вела трейлер всю дорогу?! Ты же в магазин за продуктами ездишь в такси! Ох, Ди, ты просто с ума сошла. Ездить одной в такой глуши страшно опасно!
      – Мы же делали так раньше, так почему не повторить подвиг? – ответила та, беспечно пожав плечами, и улыбнулась.
      – Нам тогда было по восемнадцать, Ди! И у обеих начисто отсутствовали мозги. Когда я вспоминаю, какому риску мы подвергались, путешествуя одни по всей Европе и Северной Африке, у меня кровь стынет в жилах.
      Диана приложила палец к ее губам и лукаво улыбнулась. Зачинщицей самых опасных приключений, конечно, бывала она, а выпутываться из неприятностей в основном приходилось Дженни.
      – Зато мы здорово повеселились, детка, разве нет?
      Дженни покачала головой и вздохнула. Возразить было нечего.
      – Я просто не могу поверить, что ты здесь, – объявила она. – Господи, я так рада тебя видеть, Ди!
      Диана пристально посмотрела на нее.
      – Признаться, я беспокоилась за тебя и именно поэтому приехала. Твои письма были такими редкими и короткими. В них было слишком много недомолвок. Я не могла разобраться, в чем дело, но почувствовала, что что-то не так.
      Дженни обняла подругу.
      – Все замечательно. Просто я с головой влезла в дневники, и у меня слишком разыгралось воображение. Но зато я обрела покой. И как это ни дико звучит, именно дневники помогли мне примириться с пережитым в Сиднее. Пример Матильды научил меня, что надо смотреть вперед и оставить прошлое в покое. Так что я съездила сюда не напрасно.
      – Значит, ты собираешься вернуться домой?
      – Необязательно, – неуверенно ответила Дженни.
      – А твои колебания случайно не связаны с мужчиной по имени Брет Уилсон, детка? – спросила, хитро улыбаясь, Диана.
      Дженни мгновенно покраснела.
      – Не выдумывай! Он здесь со своей подружкой.
      Диана задумчиво посмотрела на нее, но промолчала.
      – Смотри! Похоже, начинаются какие-то скачки. – Она указала на толпу, спешившую к беговому кругу. – Здесь есть кто-нибудь из знаменитых наездников?
      – Не имею понятия, – пожала плечами Дженни. – Это скачки местного масштаба. Сегодня финальные заезды в честь праздника ветеранов.
      Они поспешили вместе со всеми к перилам и вскоре были захвачены зрелищем скакунов и всадников, готовившихся к состязанию. Почти все жокеи были из местных – скваттеры, овчары, стригали и управляющие фермами. Каждый из них был отмечен яркой цветной эмблемой своей фермы, прикрепленной к спине.
      Внезапно над толпой повисла тишина. Лошади и всадники напряженно застыли. Стартовый флажок был поднят и трепыхался на ветру. Наконец он опустился, и лошади рванулись вперед, взметнув тучи пыли, под приветственные крики болельщиков.
      Беговая дорожка шла по прямой мимо зрителей, затем сворачивала и поднималась на холм, заросший деревьями и кустарниками. На другой стороне холма всадники должны были преодолеть несколько препятствий и снова вернуться. Когда лидеры скрылись из виду, толпа замерла в напряженном ожидании. Потянулись томительные минуты, пока из-за деревьев не показался первый всадник. Лошади стремительно приближались и наконец под оглушительные крики толпы вырвались на финишную прямую. Всадники изо всех сил подстегивали лошадей, приподнявшись в стременах и припадая к их взмыленным шеям.
      Дженни с Дианой, хлопая в ладоши и подпрыгивая от возбуждения, громко подбадривали вместе с остальными лидера – овчара из Курайонга.
      – Черт возьми! Это не менее захватывающе, чем Кубок Мельбурна! – возбужденно крикнула Диана. – А почему не было никого от Чуринги?
      – Они скачут в следующем заезде, – ответила Дженни.
      – Тогда почему бы нам не сделать ставки?
      – Какая прекрасная идея, леди! Хотите, схожу и поставлю за вас? – раздался голос Чарли Сквайрза. – Думаю, что вы в любом случае поставите на своего управляющего, Дженни? Его ставки пока не самые большие, но вы можете увеличить их.
      Дженни, избегая изучающего взгляда Дианы, протянула ему пять долларов.
      – Почему бы и нет? Но пусть это принесет ему удачу. Все же он носит цвета Чуринги…
      – А почему у него не самые большие ставки? – спросила Диана, доставая деньги. – Я слышала, что он уже выигрывал три года подряд.
      – Потому, что в этом году Курайонг запасся секретным оружием. Думаю, удержать титул Короля Горы Брету на этот раз не удастся. – Он взглянул в сторону худого паренька с пронырливым лицом, который сидел на резвой гнедой кобылке. – Динго Фаулей в этом году уже выиграл скачки в Квинсленде и Виктории. На него абсолютно не влияет жара. Думаю, это лучший наездник, которого я встречал за последние годы.
      Дженни проводила его взглядом к кассам и, обернувшись, наткнулась на вопрошающие глаза Дианы.
      – Ну, который из этих твой? – решительно спросила она. – Я хочу знать, на кого я потратила свои пять долларов?
      Дженни посмотрела на стартовую линию. Брет как раз садился на рыжего мерина.
      На спине его ярко выделялась эмблема из рисунков аборигенов – знак Чуринги. Он выглядел очень привлекательным в седле, его сильные руки успокаивали взволнованное животное, заставляя стоять смирно.
      Глаза их встретились и задержались друг на друге. Он подмигнул ей и улыбнулся.
      Диана громко фыркнула:
      – Вот что я бы назвала настоящим секретным оружием! Неудивительно, что у тебя не было времени часто писать мне.
      Дженни снова почувствовала, что краснеет, и отвернулась от Брета.
      – У тебя грязное воображение, Ди, – строго сказала она. – Ничего похожего на правду. Я его первый раз сейчас увидела за весь уик-энд.
      – Серьезно? – спросила Диана, задумавшись.
 
      Рука со стартовым флажком поднялась, и Брет покрепче натянул поводья. Строллер нервничал, пританцовывая на месте от возбуждения. Динго Фаулер на своей пегой кобыле был рядом, но Брет сконцентрировал все внимание на руке судьи. Он был наслышан о Динго и о тех трюках, которые он устраивает в заездах, так что хотел во что бы то ни стало побить его сегодня. И дело было даже не в репутации. Выиграть кубок на глазах у Дженни и с эмблемой Чуринги – это значило для него гораздо больше, чем титул Короля Горы.
      Флажок опустился, и Строллер рванулся вперед голова к голове с гнедой. Истоптанная, жесткая дорожка опасно сузилась между ними, когда они сделали первый поворот в сторону холма и начался буш. Внезапно Динго Фаулер отработанным движением выбил стремя из-под ботинка Брета, пытаясь лишить его равновесия. Строллер дернулся в сторону, и Брету с трудом удалось удержать его, направив вперед на вершину холма.
      Вскоре деревья обступили их со всех сторон, а копыта застучали по сухой земле среди кустарника. Термитники возвышались почти в человеческий рост, и только опытные наездники могли на полном скаку одолеть их, правильно рассчитав прыжки. Такая слаженность человека с животным давалась многолетним опытом тренировок или постоянной жизнью в седле во время выпаса овец.
      Мужчины и лошади были покрыты потом, смешанным с пылью. Когда наконец показался просвет между зарослями, Динго почти лежал на шее гнедой, руками и ногами подстегивая лошадь, чтобы приблизиться к Строллеру и достать до стремени Брета.
      Солнце ослепило их, когда они вырвались на простор после тени. Мир превратился в мелькающий калейдоскоп света и пыли, грохота копыт и запаха лошадиного пота. Брет повернул Строллера к финишной прямой и заметил, что Динго Фаулер по-прежнему идет совсем рядом с ним.
      Копыта скользили в пыли, Брет изо всех сил старался удержать равновесие и не снизить скорость. Руки вцепились в поводья, колени сжимали мокрые бока Строллера. Пот и въевшаяся грязь облепили их, как панцирь, когда они выскочили на финишную прямую. Зрители кричали, но за грохотом копыт их почти не было слышно. Гнедая Фаулера летела ноздря в ноздрю с рыжим мерином.
      Брет последним усилием бросил Строллера вперед к линии старта – и когда флажок опустился, нос его мерина оказался чуть впереди. Крики усилились, в воздух полетели шляпы.
      – Прекрасно шел, приятель! – крикнул, задыхаясь, Динго Фаулер. – Но на следующий год тебе это не удастся.
      Брет развернул Строллера лицом к нему. Его гнев наконец мог выйти наружу. Крепкой рукой он схватил худенького паренька за ворот рубашки.
      – Попытайся сделать так еще раз, сосунок, и я заткну тебе зубы подальше в глотку! Будешь всю жизнь греметь вставными челюстями, – процедил он.
      – Попытаюсь что? – выкатив глаза, невинно спросил Динго.
      Брет собрался уже исполнить свою угрозу немедленно, но краем глаза заметил, что Сквайрзы двигаются к ним навстречу с кубком в руках. Здесь явно было не место и не время для драки.
      – Старый трюк со стременами, – прошипел он, отпуская рубашку. – Только попробуй еще, и будешь есть жидкие кашки, как младенец!
      Динго Фаулер цинично рассмеялся и спрыгнул на землю.
      – Увидимся в следующем году, – бросил он. – Если, конечно, у тебя хватит смелости.
      Он быстро нырнул в толпу почитателей и скрылся из виду.
      Брет соскочил с лошади, и в ту же секунду ему на шею бросилась Лорейн. Она целовала его ярко накрашенными губами, оставляя следы на щеках и на шее.
      – Потрясающе! – выдохнула она. – Ты был великолепен! Я так и знала, что ты победишь!
      Он попытался освободиться, но она крепко вцепилась в него, а ему не хотелось делать ей больно.
      – Лорейн, прекрати немедленно! – грубо сказал он. – Ты выставляешь себя на посмешище.
      Брет заметил, как у нее хитро сверкнули глаза, смотрящие куда-то поверх его плеча. Она тут же впилась поцелуем ему в губы.
      – Мой герой! – пылко воскликнула она.
      Взгляд у нее при этом был откровенно победным, и, когда она отпустила его, он понял почему.
      Дженни стояла в нескольких шагах от них и была явно шокирована этой сценой. В следующий момент она исчезла в толпе, а Брет крепко схватил Лорейн за руку.
      – Зачем ты это делаешь? Между нами все кончено, зачем делать гадости?
      – Ничего не кончено, пока я сама не скажу тебе об этом, – заявила она в ответ. – Тебе не избавиться от меня так просто, Брет Уилсон!
 
      – Кто эта ужасная особа? – напрямик, как всегда, спросила Диана.
      – Лорейн, – спокойно ответила Дженни. – Это женщина Брета.
      – Ну и вкус у него! – фыркнула Диана и дотронулась до ее руки. – Я бы на твоем месте не расстраивалась. Это долго не продлится.
      – А кто расстраивается? – попыталась возмутиться Дженни, но голос выдал ее состояние. Ей вдруг захотелось немедленно уехать в Чурингу.
      – Дженни, отец хочет, чтобы вы вручили кубок победителю, – сказал Чарли, подходя к ней.
      – Почему я? – в ужасе воскликнула она, оборачиваясь.
      – Потому что вы хозяйка победившей фермы, – улыбнулся он и схватил ее за руку. – Пойдемте!
      Беспомощно оглядываясь на Диану, Дженни была вынуждена подойти к возбужденной толпе, окружившей Брета. Она слышала шепотки и чувствовала взгляды, которыми ее провожали, но видела только торжествующее лицо Лорейн, стоявшей рядом с Бретом.
      Этан наблюдал за ее приближением, сидя в кресле.
      – Мои поздравления, – буркнул он. – Новичкам всегда везет. Но мы вырвем у вас кубок в следующем году!
      Она взяла из его рук серебряный кубок с выгравированной летящей лошадью и повернулась к Брету.
      – Поздравляю, – холодно произнесла она, отдавая кубок.
      Брет наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, и ей не удалось увернуться.
      – Дженни, – тихо выдохнул он в ее волосы, – все не так, как выглядит со стороны.
      Она посмотрела в серые глаза, и что-то в них заставило ее пульс участиться. Но в следующий момент она заметила руку Лорейн, вцепившуюся в его локоть, и решила, что ошиблась.
      – Увидимся в Чуринге, мистер Уилсон.
      Когда она возвращалась к Диане и Чарли, за ее спиной слышался издевательский смех Лорейн. Дженни стоило больших усилий вести вежливую беседу и спокойно пить шампанское как ни в чем не бывало. Что за игру затеял Брет? И почему в его глазах она читает нечто такое, что противоречит его поведению?..
      Пикник закончился, пора было возвращаться в Курайонг.
      Дженни извинилась перед Чарли и остальными, и девушки направились к трейлеру Дианы.
      Они ехали, как когда-то в юности, миля за милей в уютном молчании, вспоминая про себя прежние поездки. Когда трейлер проехал первые ворота Курайонга и свернул к особняку, Дженни улыбнулась, увидев реакцию Дианы.
      – Как красиво! – выдохнула та. – Просто дворец джинна из волшебной лампы!
      – Подожди, увидишь, что внутри! – пообещала она.
      Хелен встретила их в холле.
      – Надеюсь, вы не обидитесь, если переночуете вместе? Дом эти три дня полон гостей…
      – Не беспокойтесь, мы привыкли, – дружно ответили девушки.
      Дженни повела подругу наверх в комнату и, пропустив ее вперед, встала на пороге. Она ждала реакции Дианы.
      – Черт возьми! Джен, да ты стала вращаться в высшем обществе! Я никогда еще не видела ничего подобного! – поразилась та.
      Риппер носился среди этого великолепия как безумный, сбрасывая на толстый ковер флаконы с трюмо и пытаясь допрыгнуть до висевших картин. Между тем Диана открыла дверь в ванную и вскрикнула от неожиданности.
      – Господи, кто так поиздевался над этой малюткой? – засмеялась она. – Ты когда-нибудь видела более ужасную копию? Бедная старушка Венера!
      – Да, она выглядит жутко вульгарной, – улыбнулась Дженни. – Но ты бы тоже сделала такую, если бы была вынуждена сидеть здесь всю жизнь, никуда не выезжая и ничего не видя.
      Диана бросилась на кровать и свернулась клубочком, напоминая сытую кошку.
      – Чертовски отличается от того, как мы с тобой ночевали вместе в детстве, да? Я до сих пор боюсь, что сейчас ворвется сестра Мишель…
      Дженни вздрогнула.
      – Не напоминай мне. Если я когда-нибудь увижу еще эту женщину, я буду готова на все, вплоть до убийства.
      Диана оперлась на локоть. Лицо ее вдруг стало печальным.
      – Но там было все же лучше, чем в тех домах, где нас вначале усыновили.
      Дженни не хотела вспоминать даже в страшном сне тот дом, где она очутилась одна, без Дианы. Как ее приемный отец вошел в ее комнату ночью. Как она тогда дралась, кусалась, а потом вырвалась и помчалась в спальню к хозяйке, не понимая, чего он от нее хочет. Скандал был оглушительный! Приемная мать избила ее и кричала, что она сама приставала к ее мужу, что она дьявольское отродье и хочет разрушить хорошую семью. Утром ее отправили назад, в Даджарру.
      Мать-настоятельница внимательно выслушала Дженни и была к ней добра, но сестра Мишель вдоволь поиздевалась тогда, нашептывая ей всякие гадости. А Диана сбежала от приемных родителей сама, и ее привез в приют священник. Он подобрал ее на улице – худую, как щепка, со следами зверских побоев на всем теле. Ей было тогда только четыре. Она попала к настоящим садистам, которые не кормили и избивали девочку за малейшую провинность. Только через год их забрали в Валуну…
      Дженни отбросила страшные воспоминания и ослепительно улыбнулась.
      – Хочешь принять ванну первая? У нас с тобой еще целых три часа до бала.
      – Нет, иди ты, я немного подремлю.
 
      У Дженни хватило времени одеться и подкраситься, пока Диана одевалась в ванной. Подруга была великолепна в маленьком платье глубокого темно-пурпурного цвета с глубоким вырезом и коротким подолом, открывавшим длинные загорелые ноги. Длинные черные волосы были подняты наверх с помощью серебряных гребней. Прекрасные аметисты в серебре сияли в ее ушах и на шее.
      – Прощальный подарок Руфуса, – улыбнулась она. – Правда, чудесные?
      Дженни кивнула и уныло посмотрела в зеркало на свои простенькие украшения.
      – Ты меня затмеваешь, и я выгляжу как простушка, – вздохнула она.
      – Глупости! Твое платье само по себе великолепно. – Все, что тебе нужно, – это мои нефритовые сережки! – уверенно заявила Диана, начиная рыться в своем мешочке с украшениями. Она нашла наконец то, что искала, и протянула подруге. Дженни надела серьги и с удовольствием отметила, как они подходят к платью. В это время раздался стук в дверь, и вошла Хелен.
      – Мы опаздываем? – удивленно спросила Дженни.
      – Совсем нет, – улыбнулась Хелен. – Я просто пришла поболтать и убедиться, что у вас есть все необходимое.
      Подруги молча смотрели на элегантную пожилую женщину с короткими платиновыми волосами, уложенными в безукоризненную прическу. На ней было великолепное черное платье с открытыми плечами и бусы из жемчуга, которые явно стоили целое состояние. А Хелен, в свою очередь, с нескрываемым удовольствием смотрела на них.
      – Вы так молоды и красивы, дорогие! – вздохнула она. – У вас сегодня не будет отбоя от кавалеров на балу.
      Дженни вдруг почувствовала странную робость перед этой элегантной, умудренной светским опытом женщиной и с беспокойством посмотрела на Диану.
      – Мы не очень вырядились?
      – Конечно, нет! – засмеялась Хелен. – Когда еще можно нарядиться и повеселиться как следует в этой глуши? – Она дотронулась пальцами до зеленого шифона на платье Дженни. – Какой красивый цвет! И он делает что-то волшебное с вашими глазами. – Она опять вздохнула: – Мне никогда не шел такой. Он делает меня совсем блеклой. Скучно быть такой бесцветной!
      – Зато мы никогда не будем такими элегантными и безукоризненными, – возразила Дженни. – Всегда завидовала блондинкам.
      Хелен мягко пожала ей руку повыше локтя и улыбнулась:
      – Мы с вами очень напоминаем поговорку: «Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку». Вы не находите? – хихикнула она, как девчонка. – Но вы не обидитесь, если я дам вам один совет?
      Дженни, нахмурившись, осмотрела себя и Диану. Что у них не так? Какое табу они нарушили?
      – Это касается обуви, дорогая. Слишком обыкновенные босоножки для такого платья. Подождите здесь, я принесу вам мои туфли.
      Не дав Дженни возразить, Хелен вышла из комнаты и вернулась через минуту с фирменной обувной коробкой в руках.
      – Мне кажется, у нас один размер, – сказала она, немного задыхаясь, и открыла коробку. – Примерьте скорее!
      Туфли были сделаны из тончайшей, мягкой кожи и оказались в самый раз. Они были на шпильках, но с широким носком, удобные и легкие. Бледно-кремовый цвет прекрасно подходил к платью.
      – Они очень красивые, – выдохнула Дженни. – Но как же я смогу их надеть? Вдруг поцарапаю…
      – Глупости! – решительно ответила Хелен. – Вы заберете их себе. Платье, к которому я их покупала, давно вышло из моды, и я от него избавилась. К тому же у меня не тот возраст, чтобы щеголять на таких каблуках, детка. Все, идемте! Как хозяйка, я должна быть на месте немного раньше. Если вы готовы, лучше пойдемте со мной. До амбара почти две мили, и нас всех вместе отвезет туда Джеймс.
      В большом амбаре, где устраивался ежегодный бал, еще пахло сеном, но он был чисто вымыт и красиво украшен для праздника. Бар был устроен недалеко от двери, а вдоль стен были расставлены легкие пластмассовые кресла. Группа музыкантов в ковбойских костюмах уже настраивала инструменты на небольшой сцене в дальнем углу.
      – Знакомая картина, – сказала Диана, кивнув в сторону стайки юных девушек, взволнованно шепчущихся в углу на сдвинутых креслах. – Помнишь, как противно было ждать, когда кто-нибудь пригласит тебя на танец?
      Дженни кивнула. Все это было до сих пор живо в памяти, только она что-то не могла припомнить, чтобы Диана когда-нибудь подпирала стены на деревенских балах в Валуне или на студенческих праздниках в Сиднее.
      Они взяли по бокалу шампанского, любезно предложенных Эндрю, и смотрели на входивших в зал.
      – Его еще нет, – шепнула ей Диана. – Но и ее тоже нет.
      Дженни не успела ответить, что никого не ждет, как уже кружилась в польке с Чарли. Вскоре танцы были в разгаре. Чарли сменил молодой человек, который крепко прижимал Дженни к себе сильными руками и дышал на нее пивом. Он кружил ее по всему залу, пока она окончательно не выдохлась. Ее спас Чарли, который галантно протанцевал с ней медленный танец. Затем Дженни пригласил молодой овчар, который все время наступал ей на ноги и заглядывал в вырез платья. Ей было жарко, она запыхалась и наконец села передохнуть.
      Диана продолжала кружиться по залу в бережных объятиях симпатичного овчара, первым пригласившего ее танцевать. Со стороны казалось, что она наслаждается и танцем, и своим партнером. Дженни позавидовала ее энергии и уже собралась пойти взять бокал с освежающим напитком, когда кто-то подхватил ее под руку и поднял с кресла.
      – Нет, Чарли, я не могу больше, – запротестовала она, поднимая глаза, и смолкла, увидев перед собой Брета.
      – Это медленный танец, – улыбнулся он, увлекая ее за собой. – Правда, не гарантирую, что не отдавлю вам ноги.
      Дженни двигалась в его объятиях как в трансе. Она чувствовала жар его тела сквозь рубашку, ощущала его крепкие, теплые ладони на спине и сознавала, что именно этого ждала весь вечер. Танцы с Чарли, обходительным и галантным партнером, мгновенно стерлись из памяти. Дженни расслабилась в объятиях Брета и закрыла глаза.
      – Вы потрясающе выглядите, Дженни, – прошептал он ей в волосы.
      Она заглянула в его серые глаза и не сразу сообразила, что он сделал ей комплимент.
      – Спасибо. А вы здорово выиграли кубок.
      – Четвертый раз подряд! – не удержался он. – Но этот – особенный для меня.
      – Правда?
      Он кивнул.
      – Я вам уже говорил, но хочу повторить: то, что вам почудилось, на самом деле не так. Между мной и Лорейн все кончено.
      Дженни задумчиво посмотрела ему в глаза и решила не портить сомнениями чудесный вечер. Они станцевали еще польку, затем закружились в вальсе.
      – Все, больше не могу, – взмолилась она наконец. – Мне слишком жарко, и болят ноги. Может, мы немного посидим где-нибудь?
      Брет отвел ее к креслам.
      – Думаю, нам не помешает что-нибудь выпить, – громко сказал он, перекрикивая шум. – Обещаете, что никуда не исчезнете?
      Дженни, как девочка, обрадовалась, что он хочет быть с нею, и кивнула. Наблюдая, как он маневрирует между танцующими парами, направляясь к бару, она вдруг почувствовала себя страшно одинокой.
      – Думаю, вы должны стать Королевой Бала, миссис Сандерс.
      Дженни вздрогнула, так как резиновые шины инвалидного кресла на деревянном полу двигались бесшумно. Этан Сквайрз и Дженни молча смотрели друг на друга – оазис явной неприязни, смешанной с любопытством, в море красок и шума.
      – Матильда была слишком заносчива для таких развлечений, – наконец нарушил молчание Этан. – Укрывалась среди своих черных бездельников и отклоняла все приглашения.
      – Может, она просто была слишком умна, чтобы тратить время на деревенские танцы? – холодно заметила Дженни.
      Она так явно представила все унижения, которые пережила Матильда на своем единственном балу, что вздрогнула. Люди могут быть такими жестокими!
      Этан откинулся на спинку кресла и забарабанил узловатыми пальцами по подлокотнику.
      – Знаете, ведь Чарли когда-то хотел жениться на ней. Но я решил, что она недостойна его. Что вы об этом думаете?
      – Возможно, вы оказали ей услугу. Чарли, наверное, не любил ее по-настоящему, если послушался вас.
      – Любовь! – презрительно фыркнул Этан. – Это все ваши женские выдумки. В этом месте земля – главное, о чем нужно думать, миссис Сандерс. Она правит всеми нами.
      – Извините, но мне кажется, вас это до сих пор выводит из себя. С чего бы это?
      Он отвернулся, предпочитая сделать вид, что не расслышал вопроса. Затем повернулся к ней с потемневшим от гнева лицом.
      – Вы думаете остаться в Чуринге? – прямо спросил он.
      Дженни изо всех сил старалась сохранять невозмутимость.
      – Я пока не знаю. А что?
      – Я бы заплатил вам за нее хорошую цену. Курайонг собирается разводить племенных лошадей, а земля Чуринги прекрасно подойдет для большого конного завода.
      Появился Брет с двумя бокалами, и Дженни встала, радуясь освобождению от неприятной компании.
      – Эндрю уже делал мне предложение от вашего имени. Я отказала ему. Возможно, если вы мне расскажете о настоящей причине, почему Чуринга так не дает вам покоя, я смогу передумать.
      Этан Сквайрз ничего не ответил, впившись в нее долгим взглядом, затем развернулся и отъехал от них.
      – Вы что же, действительно можете передумать? – спросил Брет, нахмурившись.
      – Нет, – улыбнулась Дженни, беря у него из рук бокал с холодным шампанским. – Но он же этого не знает!
      Было почти четыре часа утра, но бал продолжался вовсю. Диана исчезла в ночи вместе со своим поклонником. Упиравшегося Брета друзья затащили танцевать бесконечный и весьма энергичный рил, и он отплясывал в кругу, не имея возможности вырваться. Дженни чувствовала полное изнеможение. Ноги гудели, в голове шумело, она выпила слишком много шампанского. Неизменная галантность Чарли начинала действовать на нервы, но похоже, Брет собирается отвезти ее к особняку.
      Вздохнув и посмотрев последний раз на танцующих мужчин, Дженни вышла из амбара.
      Ночь была прохладной, небо перед рассветом казалось лиловым. Звуки музыки из амбара постепенно затухали. Дженни сняла туфли и пошла босиком по сухой холодной земле в сторону особняка. Она надеялась, что длинная прогулка прекрасно прояснит голову и даст возможность вспомнить все приятные подробности этого чудесного вечера с Бретом.
      Особняк выглядел опустевшим. Дженни взбежала по ступенькам, напевая. Это была потрясающая ночь – теперь она могла с надеждой ждать следующего дня!
 
      Дженни проснулась часов через пять. Диана, видимо, пришла недавно. Она спала рядом с ней прямо в платье. Риппер с надеждой махал хвостом.
      – Дай мне сначала умыться и одеться, а потом я тебя выведу. Скоро мы поедем домой! – тихо прошептала Дженни, почесав его за ушами.
      Мысли о Чуринге и Брете радовали ее. Это место и этот человек вдруг показались ей самыми важными в жизни. С ними она, впервые за много месяцев, могла уверенно смотреть в будущее.
      Оставив Диану еще немного поспать, она поспешила вниз с щенком на руках и вышла на веранду. Жизнь уже кипела во дворе – люди, лошади и машины готовились к отъезду. Аромат бекона разносился ветерком из открытого окна кухни. Дженни выпустила Риппера погулять и вдохнула воздух, в котором смешались запахи сухой земли и цветов бугенвиллеи. День будет опять жарким, без всякой надежды на дождь, который им всем здесь был так нужен.
      Взгляд девушки скользнул по двору и остановился на бунгало, которое последние два дня занимали Брет и еще два участника скачек. «Интересно, он уже уехал с лошадьми или еще в Курайонге?» – размышляла Дженни. Внезапно она заметила какое-то движение в густой тени, окружавшей бунгало, – и все ее надежды на будущее сразу умерли. Потому что это была Лорейн. С босоножками в руках, с торчащими волосами и размазанным макияжем, она выскользнула из двери.
      Дженни не осознавала, что сошла с веранды, пока не обнаружила себя на середине двора. «Я не должна впадать в истерику, – уговаривала она себя. – Это может быть простым совпадением. Лорейн могла ночевать у другого наездника или в вагончике за бунгало… Это просто случайность. Нельзя подозревать худшее».
      – Привет! Классный бал, да? – улыбнулась довольная Лорейн, балансируя на одной ноге. Справившись с босоножками, она небрежно пригладила волосы и томно потянулась. – Не рассчитывайте, что Брет рано вернется в Чурингу. У него была тяжелая ночка… Если вы понимаете, что я имею в виду, – усмехнулась она.
      У Дженни перехватило дыхание. Она судорожно засунула руки в карманы, чтобы не вцепиться в эти крашеные волосы и не вырвать их с корнем. Она не должна показать этой девке, какую боль та причинила ей своими словами!
      – Не имею представления, о чем вы говорите, – сказала она, ослепительно улыбаясь. – А кстати, что вы делали в бунгало, где живут наездники? Это же запрещено, да и просто неприлично, – если вы понимаете, что я имею в виду.
      Лорейн расхохоталась.
      – Черт возьми, вы выражаетесь, как моя училка в школе! – Потом ее настроение изменилось, и она погрозила Дженни пальцем с ярко-красным ногтем. – Слушайте, вы, миссис Честь и Достоинство! Это место вам не принадлежит, и я буду ходить здесь, где хочу, и спать, с кем хочу! – Она фыркнула, задрав подбородок, и выпустила последнюю ядовитую стрелу: – Если Брет сам попросил меня остаться, то кому какое до этого дело?
      Дженни, застыв, смотрела, как Лорейн, покачивая бедрами, идет к видавшему виды грузовичку, садится, заводит его и, развернувшись, выезжает со двора. Затем, очнувшись, она подхватила Риппера, вбежала в особняк и стремительно поднялась по лестнице.
      – Вставай, Диана! Мы уезжаем домой!
      Вокруг сонных глаз Дианы чернела размазанная тушь, локоны падали на лицо.
      – Что случилось? – сонно пробормотала она.
      Дженни судорожно схватила со стула свой рюкзак.
      – Ты ни за что не догадаешься, что на сей раз вытворил этот идиот! – крикнула она, давая себе слово, что не расплачется.
      – Я даже пытаться не буду, – зевая, сказала Диана и потянулась. – Слушай, может, мы выпьем кофе сначала? У меня во рту просто Сахара.
      – Нет, не выпьем! – решительно отрубила Дженни. – Чем скорее я вернусь в Чурингу, тем лучше. Я и так выставила себя полной дурой, теряя тут время. Давно пора закончить дневники и возвращаться в Сидней.
      Она раздраженно запихивала в рюкзак нижнее белье вперемежку с шортами и футболками.
      – Лорейн получит Брета, Сквайрзы получат Чурингу, – хрипло сказала она. – А тебе, – добавила она строго, обращаясь к щенку, – придется пользоваться фонарными столбами в Сиднее!

      Диана благоразумно хранила молчание, ведя трейлер в Чурингу. Дженни явно не испытывала желания говорить, и она знала, что лучше дать ей немного остыть. Со временем она сама все объяснит – так всегда бывало. Но ждать этого было утомительно, а то, что она осталась без крепкого кофе, отнюдь не облегчало ожидания.
      Раздраженно меняя спустившее колесо, Диана мечтала поскорее оказаться в городе. Нельзя сказать, что ее оставила равнодушной дикая красота этих мест, но она привыкла к удобным дорогам, магазинам и соседям, живущим не за сто миль друг от друга.
      Закурив сигарету, Диана взглянула на Дженни, отвернувшуюся к окну. Если бы она только объяснила, какого черта они совершают этот безумный марш-бросок, даже не позавтракав! Что могло произойти такого ужасного между ней и Бретом, что превратило ее сначала в фурию, а потом в сфинкса?
      Молчание становилось невыносимым.
      – Я не представляю, как ты могла даже задумываться о том, чтобы жить здесь всегда, Джен, – наконец не выдержала Диана. – Здесь же ничего не увидишь, кроме сухой земли и неба!
      Дженни наконец повернулась к ней лицом. Глаза ее расширились от удивления.
      – Ничего не увидишь?! Ты с ума сошла! Посмотри на эти краски, на это дрожащее марево у горизонта, на эту зыбь травы, похожую на расплавленное серебро…
      Диана про себя перекрестилась. Она так и знала, что Дженни не выдержит, бросившись на защиту этой первозданной красоты.
      – Согласна, в этом есть некоторое грубоватое очарование, – безразлично заметила она. – Но весь этот простор вызывает у меня клаустрофобию.
      – Ты что-то путаешь, Ди.
      – Ничуть, – улыбнулась она. – Представь, здесь на тысячи миль нет ничего, и посреди этой пустыни живет горстка людей, запертая в малюсеньких коробочках с крышами. Вот от этого и может начаться клаустрофобия. Здешние жители живут и работают в замкнутом обществе. Всегда одни и те же лица, одни и те же темы для разговоров, одни и те же соперники…
      – Но это везде так, даже в городах, – перебила ее Дженни.
      – Не совсем. Сидней – огромный город. Там легко поменять место жительства и начать все сначала – найти другую работу, новых друзей и круг общения. Там можно заниматься разнообразной деятельностью и есть чем занять свой ум. Там некогда скучать! А в этой глуши, кроме земли и овец, ничего нет. Одиночество толкает людей друг к другу, потому что люди нуждаются в общении, но это только провоцирует сплетни и порождает соперничество, которое потом отравляет жизнь еще долгие годы. От этого, наверное, нет спасения вообще.
      – По-моему, Ди, ты преувеличиваешь, – сказала Дженни, отворачиваясь к окну. – Здесь хватает места для всех. И если кто-то захочет, он может вообще не выезжать из дома.
      – Хорошо. Но на фермах тоже работают люди, которые с кем-то в ссоре, а кого-то любят или соперничают друг с другом. Что, если ты с кем-нибудь не поладишь? В любом случае хоть раз в неделю ты обязательно будешь с ним сталкиваться. Если он на тебя работает и живет на твоей земле, то является частью маленького общества, которое и есть фермерское хозяйство.
      Дженни долго молчала, а потом повернулась к подруге:
      – Я знаю, зачем ты начала весь этот разговор, и понимаю, что ты только пытаешься мне помочь. Но здесь есть что-то, с чем я еще должна разобраться, Диана. Поэтому давай оставим эту тему.
      Трейлер подбросило на ухабе, и Диана с трудом выровняла машину.
      – Что произошло между тобой и Бретом? – напрямик спросила она.
      – Ничего.
      – Не дури мне голову! – возмутилась Диана. – Я видела, как вы друг на друга смотрите. Коню понятно, что вы влюблены по уши!
      – Значит, ты такая же слепая, как и я, – заявила Дженни. – Брет может быть очаровательным ухажером, но он, как и Чарли, просто добивается своего.
      – А при чем здесь Чарли?
      – Ни при чем. С ним тоже приятно провести время, но за всем его очарованием скрывается одно: ему нужна Чуринга. Как и Брету.
      – Брету? Откуда ты знаешь? – нахмурилась Диана.
      – Он сам мне дал невзначай понять, – ответила Дженни без всякого выражения. – Допытывался о моих планах, сопровождал меня в поездках по Чуринге, пытаясь убедить не продавать ее.
      – Думаю, ты слишком придираешься к нему, Джен. Мне он показался вполне порядочным парнем. И он, по-моему, питает к тебе очень сильное чувство.
      – Ха! Настолько сильное, что после того, как весь вечер шептал мне всякие нежности, провел ночь с Лорейн!
      Диана изумленно уставилась на подругу, колесо тут же врезалось в жесткий уступ, и машину занесло.
      – Ты знаешь это точно?
      Дженни горько усмехнулась:
      – Я встретила ее, когда она выходила из его бунгало сегодня утром. Она была страшно счастлива, сообщая о том, что они с Бретом провели весьма бурную ночь. И, судя по ее виду, так оно и было.
      Диана была озадачена. Ее впервые в жизни подвела интуиция. Она была так уверена, что Брет любит Дженни по-настоящему… Наверняка эта гадина сама влезла к нему в постель, и все это было чистой физиологией. Неудивительно, что Дженни была так убита сегодня утром.
      – Прости, но это все ерунда, – мягко сказала она. – Я думаю…
      – Сразу говорю, ты ошибаешься! – Дженни выпрямилась на сиденье, крепко обхватив себя руками, как будто защищаясь от дальнейших уговоров. – У меня должно хватить уважения к себе, чтобы избавиться от чувства к первому попавшемуся симпатичному встречному! Не знаю, с чего меня к нему потянуло…
      – От одиночества, дорогая. Нам всем кто-то нужен рядом, Дженни. Прошел уже год. Пора начинать жить полноценной жизнью.
      – Все это глупости, и ты прекрасно это знаешь, – твердо сказала Дженни. – Я вполне счастлива одна и меньше всего нуждаюсь в мужчине, который будет путаться у меня под ногами.
      – Я тоже так всегда думала, Джен, – криво улыбаясь, сказала Диана. – Но с тех пор, как Руфус вернулся в свою проклятую Англию, я обнаружила, что скучаю по нему все больше и больше. Ерунда какая-то! – Она отвела глаза от внимательного взгляда Дженни и уставилась на дорогу. – Но это не значит, что я не могу с собой справиться. Со временем все встанет на свои места, – сказала она убежденно, хотя на сей раз была в этом не уверена.
      Дженни долго молчала.
      – В моем случае больше задета гордость, – сказала она наконец. – Подумай только, что мне специально льстили, а я в своих расстроенных чувствах, как дура, растаяла! Вот что сводит меня с ума.
      Диана удовлетворенно кивнула:
      – Лучше сходить с ума от злости, чем улизнуть тихонько и лелеять свои раны. Но если ты хочешь восстановить свою задетую гордость, тебе нужно встретиться с Бретом лицом к лицу и поговорить с ним прежде, чем ты уедешь.
      – Знаю, – равнодушно ответила Дженни. – И чем скорее, тем лучше.
      Диану не обмануло это показное равнодушие. Она знала Дженни слишком хорошо.
 
      Брет был удивлен, узнав, что Дженни уже покинула Курайонг. Он хотел извиниться перед ней за то, что не проводил ее вчера ночью, но опоздал. Теперь ему хотелось как можно скорее попасть в Чурингу, и он злился на своих парней, которые были не в состоянии подняться с постели после вчерашних возлияний. В конце концов все расселись по грузовикам и двинулись в обратный путь. Но когда они достигли первых ворот фермы, солнце уже стало садиться за Тджурингу.
      У Брета вырвался вздох облегчения, когда он наконец увидел впереди дом. Хипповый трейлер был припаркован перед входом. Значит, Дженни дома. Однако к тому времени, когда он управился с лошадьми и дал указания на завтрашний день, наступила ночь. В спальне Дженни зажегся свет, и Брет понял, что опоздал с визитом. Что ж, придется потерпеть до утра.
      Он спал как убитый после тяжелого дня. Ему снились фиолетовые глаза и зеленое платье, которое превратилось в океан. Когда первые лучи солнца коснулись лица, Брет быстро вскочил и уже через полчаса, чистый и свежевыбритый, шагал по двору к дому. Сердце его забилось быстрее, когда взгляд упал на веранду. Дженни стояла там.
      Она его еще не заметила, и он воспользовался этим, чтобы полюбоваться ею. Она замечательно выглядела даже в этих старых джинсах и рубашке. Волосы ее золотились в утренних лучах, напоминая цветом масть его любимого Строллера. Воспоминания о танцах вызвали у него улыбку, в походке появился кураж, которого так давно уже не было.
      – Доброе утро, Дженни! Отличный был бал, правда? – весело произнес Брет, улыбаясь до ушей.
      Дженни по-прежнему стояла к нему спиной, и он решил, что она не услышала. Он уже собрался повторить слова, но в этот момент она обернулась, и Брет похолодел. Взгляд ее был устремлен куда-то поверх его плеча, а лицо казалось высеченным из мрамора, настолько оно было бесчувственное.
      – Полагаю, что да, если вы любите подобные развлечения. Но я, как оказалось, приняла участие далеко не во всех местных забавах, чему очень рада, – произнесла она холодным, высокомерным тоном, таким непохожим на ее обычный тон.
      Брет нахмурился. Это была совсем не та женщина, которая с такой радостью танцевала с ним на балу и с которой было так легко общаться еще сутки назад. Настроение у него резко упало. Эта отстраненное существо ничем не напоминало ту Дженни, которую он знал и любил.
      – Что случилось? – спокойно спросил он.
      – Я поняла, что у меня нет ничего общего с местными жителями, – сказала она холодно, оставаясь такой же далекой и неподвижной, как гора на горизонте. – Диана возвращается в Сидней через неделю. Я собираюсь уехать вместе с ней.
      Брет был потрясен ее решимостью.
      – Но ты не можешь! – возмутился он. – А что будет с нами?..
      Дженни посмотрела наконец прямо на него, но глаза ее потемнели, как неотшлифованные аметисты.
      – «С нами», мистер Уилсон? Здесь нет никаких «нас» в том смысле, какой вы, очевидно, вкладываете в это слово. Я хозяйка Чуринги, а вы – всего лишь мой управляющий, которому я щедро плачу деньги. Вы можете тратить их на местные развлечения. Меня это не интересует. Но вы не имеете права задавать мне такие вопросы! – заносчиво обрезала она и усмехнулась с вызовом.
      – Сучка! – выдохнул Брет, взбешенный тем, что так легко обманулся. Она была ничем не лучше Марлин. Даже хуже.
      Дженни продолжала, как будто ничего не слышала:
      – Я дам указание своему адвокату, и он известит вас о моем решении. До тех пор вы можете продолжать свою работу в этой должности. – С этими словами она развернулась, вошла в дом, громко хлопнув дверью, – все было кончено.
      Брет не успел ничего ответить. Он долго стоял, потрясенный, с дурацкой надеждой в душе, что все это просто неудачный розыгрыш и она сейчас вернется – прежняя, любимая и такая родная. Что случилось? Почему? За что? Что могло произойти за эти двадцать четыре часа? Что он ей сделал?
      Он отступил назад, глядя на дверь, затем быстро развернулся и пошел прочь. Логика подсказывала ему, что так будет лучше, но сердце говорило другое. Она не захотела с ним объясняться, но что-то должно было произойти, что так повлияло на нее! Брет вспомнил их последний чудесный медленный танец. Она была счастлива тогда – теплая и тающая в его объятиях, а ее запах сводил его с ума, превращая в счастливого подростка. Он почти решился признаться ей в любви, но тут Чарли Сквайрз схватил его железной рукой и затащил в круг танцующих прощальный рил. Вместо признания он был вынужден трястись в дикой пляске вместе с друзьями, а когда вырвался из круга, ее уже нигде не было.
      Глаза Брета сузились. Нужно припомнить, что было потом. Он тогда обегал все вокруг в надежде найти Дженни и объясниться, но не нашел. Машины Чарли Сквайрза возле амбара тоже уже не было – он ускользнул из круга гораздо раньше… Костяшки его пальцев побелели, с такой силой он вцепился в ограду. Чарли и Дженни. Дженни и Чарли. Конечно! Каким же он был придурком, если надеялся на взаимность этой женщины, когда рядом есть Чарли Сквайрз, который может дать ей все? Лорейн была чертовски права, раскусив ее с первого взгляда. Дженни вкусила от райской жизни богатых скваттеров, была очарована этим дамским угодником.
      Брет вспомнил, как заметил их рядом за столом. Красивая, счастливая пара. Они подходили друг другу по всем статьям – богатые, образованные… Разумеется, они будут больше жить в городе, чем на ферме в глуши. Только дурак мог надеяться, что Дженни сможет от всего этого отказаться и променять на человека, который ничего не может ей предложить, кроме трудового пота.
      Чувствуя себя больным от разочарования, Брет направился к конюшням. Его больше не заботило, что Чуринга может стать частью Курайонга. Какое ему до этого дело, если его уже здесь не будет? Оставаться в Чуринге без Дженни нет никакого смысла…
      Брет оседлал мерина и тронулся в сторону зимних пастбищ. У него пока еще есть работа, которую надо выполнять. И чем она будет тяжелее, тем лучше. Он целиком сосредоточится на ней, и тогда, может, боль сама собой пройдет.
 
      Дженни прислонилась к двери, слезы градом катились по лицу. Все было сделано как надо, но она знала, что ей никогда не забыть презрительного взгляда Брета, слушающего ее слова. И все-таки только так она могла отомстить ему за вероломство и лицемерие. Если бы она не выдержала, то просто сломалась бы.
      – Свинство, Джен! Это было жестоко.
      – Я должна была это сделать, Ди, – ответила она, вытирая слезы и всхлипывая.
      – Возможно, но ты вела себя как последняя сучка, а это так не похоже на тебя. Ты уверена, что поступила правильно?
      – Слишком поздно сомневаться…
      – Да уж, – медленно проговорила Диана. – Думаю, ты сейчас сожгла за собой все мосты.
      Дженни оттолкнулась от двери.
      – Тут нечего обсуждать, Ди. Что сделано, то сделано. Я не особенно горжусь тем, что унизила его, но он должен был получить урок. – Она отвернулась от прямого взгляда Дианы и бросила вызывающе: – Я уже взрослая, Ди! И умею справляться с неприятностями.
      – И что же, ты даже сможешь спокойно видеться с ним в оставшуюся неделю?
      Дженни кивнула, хотя стыд и боль в сердце были плохими советчиками, но анализировать, что она будет испытывать при встречах с Бретом, было сейчас невыносимо.
      Диана обхватила себя руками, как будто ей было холодно.
      – Ты сильнее меня. Я бы укатила прямо сейчас. Эта жуткая клаустрофобия начинает действовать на меня со страшной силой.
      Дженни прекрасно поняла, что имеет в виду подруга, но позволить Брету даже косвенно влиять на ее решения ей не давала гордость.
      – Я не собираюсь покидать свой дом, пока не буду готова! – запальчиво объявила она. – Кроме того, мне нужно дочитать дневники.
      – Почему бы тебе не взять их с собой? С таким же успехом ты можешь прочесть их в Сиднее.
      – Нет, не могу. Матильда хотела, чтобы они оставались здесь, в Чуринге.
      – Думаю, ты придаешь слишком большое значение этим старым грязным тетрадкам. Кому какое дело, где они лежат?
      – Мне и Матильде, – спокойно ответила Дженни.
      Диана была потрясена.
      – Ты что, действительно в это веришь? – спросила она и ужаснулась, видя, что подруга упрямо молчит. – Ты думаешь, что здесь бродит ее призрак?
      – Я уверена, что дух Матильды остался в Чуринге, – ответила Дженни вызывающе. – Иногда я так ясно чувствую ее присутствие, как будто она здесь, в комнате, рядом со мной.
      – Детка, тебе надо срочно отсюда уезжать, – расстроенно покачала головой Диана. – От этих бескрайних просторов и одиночества у тебя немного поехала крыша.
      Дженни молча посмотрела на нее и пошла в спальню. Когда она вернулась, подруга рассматривала холсты в грубых рамах.
      – Это потрясающе! Когда мы вернемся, сразу устроим выставку. Уверена, они пойдут нарасхват, как горячие пирожки, Джен! – с энтузиазмом воскликнула Диана.
      – Оставь их, Ди, – Дженни было слишком больно обсуждать эти картины. Они были написаны, когда она собиралась остаться здесь, а сейчас только напоминали о том, что она потеряла. – Я хочу, чтобы ты почитала дневники Матильды. Тогда, возможно, ты поймешь, почему они должны остаться в Чуринге.
 
      Матильда гостила у Тома с Эприл в Вилге. Было воскресенье, 3 сентября 1939 года, новости из Европы становились все хуже. Они молча сидели на кухне и слушали последние известия. Транслировалось обращение к народу премьер-министра Австралии.
      – Братья австралийцы, – начал он успокаивающим тоном, в голосе явно слышался английский акцент. – На меня возложена печальная обязанность проинформировать вас о том, что в связи с нападением фашистской Германии на Польшу Великобритания объявила ей войну. В результате Австралия тоже отныне находится в состоянии войны.
      Тут Эприл с Матильдой испуганно ахнули, а ребята взволнованно зашушукались.
      – Наша реальная помощь матери-родине заключается в том, чтобы продолжать эффективно развивать основные отрасли экономики, включая сельское хозяйство, и бесперебойно наращивать потенциал страны. Нисколько не сомневаюсь, Австралия сумеет справиться с этой задачей.
      – Так, значит, тебя не должны призвать, Том, да? – Эприл схватила мужа за руку, глядя на него испуганными глазами. – Ведь премьер-министр сказал, что очень важно продолжать работать на земле!
      – Судя по всему, они пока не хотят призывать нас всех, – успокоил жену Том, обнимая ее за плечи. – Трудно управиться на земле без мужчин.
      Матильда внимательно посмотрела на него и заметила огонек возбуждения в его глазах. Она знала, что подобные обсуждения и споры идут сейчас во всех хозяйствах Нового Южного Уэльса, и не могла избавиться от мысли, что мужчинам просто нравится воевать. А женщины, кроме разбитого сердца и непосильного труда, ничего от войны не получают. И даже самых любящих мужей невозможно удержать дома…
      – Мои овчары уже записались добровольцами, – сказала Матильда спокойно. – Они пришли ко мне в пятницу, сразу после новостей по радио, и попросили расчет. – Она грустно улыбнулась. – Сказали, что это шанс доказать всему миру, какие отличные парни рождаются на этой земле! – Тон ее стал язвительным. – А по-моему, это просто очередной предлог подраться и заслужить славу крепкого парня. Это куда грандиозней, чем обычная драка в пивной по пятницам, и куда увлекательней, чем состязания стригалей.
      Она почувствовала в наступившем молчании ужас Эприл, но знала, что сказала правду. Австралийские парни никогда не упускали возможность доказать свою мужскую доблесть, и они обе знали, что Том – не исключение.
      Эприл посмотрела на притихших сыновей, сидевших за столом.
      – Какое счастье, что они еще дети, – прошептала она.
      – Я уже не ребенок, Ма! Мне уже почти семнадцать, – возразил Син, откидываясь на спинку стула. Глаза его горели от возбуждения. – Надеюсь, война продлится достаточно долго, и я успею на нее попасть.
      Эприл закатила ему увесистую оплеуху.
      – Не смей больше говорить такие страшные вещи! – закричала она. Син встал на ноги. Его высокая фигура возвышалась над притихшими братьями, рубашка была расстегнута на широкой груди. На лице остался след от пальцев матери, но блеск в глазах разгорелся еще ярче.
      – Я почти мужчина – и австралиец! – гордо заявил он. – Я считаю своим долгом сражаться с фашизмом!
      – Я не позволю тебе этого! – вскрикнула Эприл.
      – Думаешь, останусь здесь прятаться за твоей юбкой, пока мои друзья будут воевать? – Он машинально дотронулся до щеки. – Я пойду на войну, как только меня призовут!
      Син окинул всех серьезным взглядом и спокойно вышел из кухни.
      Эприл опустила голову на стол и зарыдала.
      – Господи, Том, что с нами будет? – причитала она сквозь слезы. – Разве могла я подумать, что мой муж и сын безропотно пойдут на войну?..
      Не услышав ответа, она испуганно подняла заплаканное лицо к мужу, но Том только беспомощно развел руками.
      – Что я могу сказать тебе, Эприл? Парень уже достаточно взрослый, чтобы решать такие вещи самому. Но я приложу все силы, чтобы он не удрал раньше призывного возраста.
      Матильда вдруг заметила взволнованное лицо пятнадцатилетнего Дэйви и похолодела. Он рос под сильным влиянием старшего брата и был не меньшим задирой. Тяжело будет убедить его, что он нужен здесь, на ферме, если брат уйдет на войну… Матильда знала мальчиков с пеленок, наблюдала, как они росли и как всегда беспрекословно подчинялись Эприл, которую обожали. И вот сегодня она убедилась, что начинаются проблемы. Син и Дэйви выросли и превращаются в настоящих мужчин. Жизнь в глуши воспитала их крепкими и выносливыми, они не хуже Тома сидели в седле и стреляли. Бушменов любили в армейском строю за их силу и выносливость – как это было в Галлиполи…
      Больше года Матильда и Эприл жили надеждой, что им удастся удержать Тома и Сина дома, но новости с фронта все ухудшались.
      Дюнкеркская операция провалилась, открыв морские пути, и началось формирование Второй Австралийской национальной армии. Волна призывов докатилась и до их глуши. И без того редко заселенная пустынная земля еще больше опустела, и Матильда гадала, как долго она еще сможет удерживать Чурингу. За последние годы тяжелого труда ее стадо выросло в десять раз, но это означало, что работы стало в десять раз больше, как и потребности в кормах. Матильда отлично понимала, что без помощи мужчин ей будет очень трудно выжить.
      Была середина июня, но ни одно облачко не тревожило голубизны неба. Матильда ехала в Уэллаби-Флатс прощаться с Томом и Сином. Маленький городок бурлил. Духовой оркестр играл за отелем, машины, грузовики и повозки с лошадьми выстроились в линию за армейскими грузовиками. Вокруг носилась возбужденная детвора.
      Матильда привязала лошадь к коновязи и всмотрелась в лица призывников. Она узнавала овчаров, скотников, стригалей, скваттеров и даже двух бродяг, которые работали у нее пару сезонов. Война глубоко прошлась плугом по сердцу Австралии, и Матильда содрогнулась от ужасного предчувствия, что здесь никогда уже не будет так, как прежде.
      Этан Сквайрз стоял у своего сверкающего автомобиля рядом с сыновьями. Билли, Эндрю и Чарли прекрасно смотрелись в новеньких офицерских мундирах с бокалами шампанского в руках. Но смех их был слишком громким, а голоса – возбужденно высокими. Она могла бы поклясться, что, несмотря на свое юношеское бахвальство, они были так же напуганы, как все остальные.
      Сын трактирщика был явно моложе призывного возраста, и Матильда подозревала, что он слегка подправил свою метрику. Два сына владельца магазина тихо стояли в тени веранды отеля, похожие на двух блох на спине овцы со своими рыжими головами, сближенными над газетой.
      Но больше всего ее поразили женские лица. Она не могла от них оторваться. Они были слишком горды, чтобы позволить себе слабость расплакаться при всех, но их выдавали глаза. Блестящие от удержанных слез, они неотрывно следили за каждым движением своих любимых, чтобы потом, преждевременно постарев, собираться за столом и читать друг другу их редкие письма. И надеяться, каждую минуту надеяться, просыпаться и засыпать с надеждой, что мужья и сыновья вернутся живыми.
      Матильда наблюдала за всем этим с возрастающим гневом. Военные машины стояли в ряд. Некоторые водители уже прогревали моторы на этой страшной жаре, обдавая черным дымом женские нарядные шляпки. Они увезут сейчас отсюда всех здоровых мужчин, которые скоро превратятся в пушечное мясо. И если кому-нибудь из них повезет – очень повезет – он вернется сюда живым. Но война все равно изменит их, сломит их дух, как она сделала это с Мервином…
      Все водители сели в грузовики, взревели моторы. Матильда сошла с крыльца и медленно направилась сквозь толпу к Тому и Эприл. Син стоял рядом с отцом – высокий, плечистый и такой взрослый в коричневой новой форме и панаме. Зеркальное отражение молодого Тома… Эприл всхлипывала, крупные слезы катились по ее доброму лицу. Она судорожно сжимала их руки и с обожанием всматривалась в дорогие лица, стараясь передать мужу и сыну всю силу своей любви. Младшие мальчики стояли странно притихшие, как будто не совсем понимая, что происходит.
      Том посмотрел на Матильду поверх головы жены и улыбнулся. Лицо его было пепельно-бледным, и она заметила, что он с трудом держит себя в руках.
      Он обнял ее, и она застыла, прижавшись к нему щекой. Он стал ее настоящим братом, и она знала, как ей будет одиноко и пусто без него.
      – Береги себя, Том, – прошептала она. – И не переживай за Эприл с детьми. Я присмотрю за ними.
      – Спасибо, Молли, – сказал он хрипло и откашлялся. – Эприл может понадобиться твоя помощь, и я спокоен, зная, что ты никогда не оставишь ее в беде.
      Одного за другим он потрепал по голове младших сыновей и остановился перед Дэйви.
      – Присматривай за женщинами, сын. Я рассчитываю на тебя.
      Шестнадцатилетний подросток кивнул, сжимая шляпу в руках, но Матильда увидела тоску в его глазах, когда Том и Син наконец залезли в грузовик. Она чувствовала, что скоро и он последует за ними…
      Грузовик тронулся. Матильда обхватила рукой Эприл за талию и держала ее, пока мальчики бежали за машиной, крича прощальные слова и махая шляпами. Все женщины вокруг подались вперед, но грузовик слишком быстро исчез в облаке пыли и выхлопных газов.
      – Вы сейчас поедете ко мне, Эприл, – твердо объявила Матильда. – Нет смысла тебе и детям возвращаться в пустой дом одним на ночь глядя.
      – А как же стадо? – Глаза Эприл расширились от ужаса. – Кролики съели почти всю траву, мне нужно подкормить коров и овец.
      – У тебя для этого есть два овчара. Они сами все сделают, милая. Они, может быть, слишком старые для войны, но еще достаточно сильные, чтобы работать на ферме.
      Матильда благодарила бога за этих двух стариков. Засуха и кролики причинили достаточно много вреда хозяйствам, и присматривать постоянно за двумя стадами без них будет просто невозможно.
      – Кролики могут сегодня ночью наесться напоследок до отвала, – уверенно сказала Матильда. – Завтра мальчики с Дэйви вернутся в Вилгу, а я научу тебя, как собирать стадо и отстреливать кроликов. Бог знает, сколько эта война будет продолжаться, но мы с тобой должны суметь сделать все, чтобы Чуринга и Вилга продержались до возвращения мужчин.
      Эприл жалобно посмотрела на нее, слезы опять выступили у нее на глазах.
      – Но они же вернутся, правда?
      – Конечно, вернутся, – сказала Матильда с большей уверенностью, чем чувствовала на самом деле.
      – Откуда в тебе столько силы, Молли? Почему ты всегда уверена, что все будет хорошо?
      – Потому что это необходимо, – ответила Матильда. – Иначе мы просто погибнем.
      Дни складывались в недели, недели – в месяцы. Ограды между двумя фермами убрали: было гораздо легче пасти оба стада вместе, а кроме того, тогда оставалось в резерве хоть немного травы.
      Вместе с Габриэлем и двумя стариками-овчарами Матильда и Эприл объезжали пастбища, вооруженные не только ружьями, но и острыми ножами. Худые овцы от засухи настолько ослабели, что некоторые не могли больше встать с земли и их надо было быстро прирезать, чтобы избавить от мучений. Самая быстрая смерть наступала, если горло быстро перерезали ножом. Но Эприл была не в силах поднять нож на еще живое животное, и самое страшное часто оставалось Матильде.
      Земля была настолько сухой и твердой, что трескалась на глазах. Засуха прогнала кроликов, которые больше не могли находить пищу среди высохших кустарников и шелестящих серебристых стеблей травы. Зато дикие динго и ястребы осмелели. Единственным питьем для животных стала вода из артезианских скважин, которой обычно не пользовались. В цистернах Чуринги еще была питьевая вода, но каждая капля расходовалась экономно, потому что следующий год мог тоже оказаться без дождей.
      Единственной связью с внешним миром было радио, и у них вошло в привычку посылать кого-то одного домой послушать новости, чтобы пересказать другим. Японцы разбомбили Перл-Харбор, пал Гонконг. Внезапно война оказалась совсем рядом, и Матильда с Эприл ждали, затаив дыхание. Великие пустынные равнины Австралии были в опасной близости к Азии, и все знали: если японцы нападут, их ничто не сможет остановить. Все мужчины, способные держать оружие, давно в Европе, и желтые дьяволы оказались вдруг весьма реальной угрозой.
      Матильда пыталась удержать барана, которого надо было охолостить, как вдруг услышала топот копыт. Прикрыв глаза рукой, она присмотрелась и узнала Эприл. Волосы ее развевались, рубашка хлопала на ветру, колени плотно обхватывали круп лошади. Она неслась через пастбище, не выбирая дороги. Пульс Матильды участился, она с ужасом ждала подругу: только плохие новости могли заставить ее так бешено мчаться к ней.
      Эприл резко остановила лошадь и скользнула на землю.
      – Это Дэйви, Матильда! Ох, боже мой, это Дэйви…
      Матильда охватила подругу за плечи и тихонько встряхнула.
      – Что с ним случилось? Черт побери, приди в себя, Эприл, и расскажи, что произошло? – заорала она.
      Эприл дрожащими руками достала из кармана штанов сложенную бумажку и протянула ей. А сама, разрыдавшись, бросилась на колени и согнулась до земли.
      Матильда сразу догадалась, что там написано, и сердце ее оборвалось. Дэйви сбежал на войну. Матильда посмотрела на Эприл, зная, что никакими словами невозможно унять эту боль. Но нельзя было допустить, чтобы Эприл окончательно сломалась.
      Завязав собственный страх в тугой узел, она подняла Эприл с земли, крепко обняла и прижимала к себе, пока та не выплакалась. Когда рыдания постепенно превратились в тихие всхлипывания, Матильда заботливо вытерла ей лицо подолом своего фартука.
      – Ты бы не смогла его остановить, Эприл. Мальчик задумал это еще тогда, когда уезжали Том с Сином, – сказала она мягко.
      – Но он еще совсем ребенок! Я не хочу, чтобы он уезжал туда! Том не очень много рассказывает в письмах, да и цензура вырезает самое главное. Но я сердцем читаю между строк, Молли. Это резня, понимаешь? – всхлипнула Эприл. – Я не хочу больше, чтобы кто-нибудь из моей семьи туда попадал. Хватит воевать! Пусть пасут овец, выращивают хлеб, стригут шерсть дома, как это было всегда…
      – Все трое, милая, уже взрослые люди, и у них свое мнение на этот счет, к сожалению, – мягко сказала Матильда. – Дэйви через два месяца исполнится восемнадцать, и он так же крепок, силен, вынослив и чертовски горяч, как и все австралийцы. – Она прижала подругу к себе, гладя по голове и убирая волосы с лица. – Он хотел воевать, и ты это знаешь, родная. Никто не в силах был удержать его.
      Пока война продолжалась, обе женщины отчаянно боролись за выживание, стараясь победить собственную боль и страх. Том и мальчики регулярно писали домой. И Матильда радовалась этим письмам не меньше Эприл и мальчишек. Они утешали друг друга, и, если не могли многого понять из-за вырезанных цензурой строк, все равно были счастливы: по крайней мере, все живы. Шаг за шагом две женщины по старому географическому атласу следовали за мужчинами.
      Том и Син оба попали в Северную Африку, а Дэйви был наскоро обучен и отправлен военным транспортом в Новую Гвинею. Матильда внимательно читала его письма и, так как всегда увлекалась книжками про путешествия из передвижной библиотеки, знала страшную правду, но держала ее при себе. Какой смысл было рассказывать бедной матери о том, что? такое война в джунглях, когда неделями солдаты воюют под тропическими ливнями, не имея возможности просушиться? О ядовитых змеях и пауках, которые подстерегают в непроходимых зарослях и бывают опасней противника? О том, как ослабляет влажность, а москиты разносят малярию и другие болезни? Для австралийцев, привыкших к иссушающей жаре, такой климат кажется диким и плохо переносится. Пусть лучше Эприл тешит себя мыслями, что ее мальчик спит в комфортабельной казарме и получает три раза в день горячую еду в чистой столовой.
      Лето тянулось, японцы оккупировали Малайю и Филиппины. Каждый вечер женщины добирались до того из домов, что был поближе, и слушали страшные новости. Когда по радио сообщили, что японцы заняли Сингапур, в кухне повисло гробовое молчание. Два старика, мальчики и измученные работой женщины застыли в ужасе. Война окружила Австралию с двух сторон – только узкий Торресов пролив отделял ее от Новой Гвинеи. Теперь, если японцы двинутся на юго-восток, Австралия с ее пустыми равнинами будет совершенно беззащитна.
      Премьер-министр Кэртен, сменивший Мензиса, требовал от Черчилля дать Австралии право защитить свою страну и в конце концов добился обещания, что две австралийские дивизии перебросят из Северной Африки домой.
      – Они вернутся домой! – радостно закричала Эприл. – Том и Син наверняка будут на одном из этих военных кораблей, и скоро мы их увидим!
      – Они не приедут домой, родная, – возразила Матильда. – Их пошлют на полуостров защищать нас от японцев.
      – Но им могут дать отпуск, – радовалась Эприл. – Только представь, они приедут в Вилгу! – Внезапно она сникла: – А как же Дэйви? Почему его не отправят на родину тоже?
      Матильда переглянулась со стариками. Они тоже понимали, что Дэйви в гиблом месте, где положение сейчас было самым трудным. Поэтому дай бог, чтобы он вернулся хотя бы после войны. Последнее его письмо шло больше недели.
      Тяжело вздохнув, Матильда взяла подругу за руку.
      – Это не может продолжаться бесконечно, – успокаивала она несчастную мать. – Война когда-нибудь кончится, и они вернутся домой.
      Вскоре оказалось, что Эприл радовалась напрасно. Черчилль и Кэртен заключили другое соглашение, и вместо того, чтобы вернуть в Австралию две ее армии, в нее послали одну американскую дивизию. Вместе с остальными австралийцами Матильда и Эприл почувствовали, что родина-мать предала их. Как может маленькая дивизия защитить такой огромный континент, и почему австралийским солдатам отказано в праве защищать собственный дом вместо того, чтобы доблестно воевать и погибать за англичан в Европе?..
      Прошло еще несколько тяжелых месяцев. Женщины заботились друг о друге, о детях, о своих домочадцах, изнуряя себя непосильным трудом на ферме. Все жили новостями по радио – единственной связи с воюющим миром.
      Однажды Матильда вернулась в Чурингу, чтобы приготовить корма для овец на завтрашний день. Они с Габриэлем закидывали мешки с кормом в новый грузовик, который Матильда недавно приобрела по случаю. Внезапно она услышала знакомое цоканье копыт мула – похолодела. Она знала, что старый священник предпочитает сам развозить похоронки.
      Отцу Райану трудно было приспособиться к современной жизни и менять старые привычки. Он по-прежнему путешествовал на своем муле в старом скрипящем седле. За годы войны он резко постарел, его волосы стали седыми, а слишком печальные новости, которые он развозил по семьям, где многих погибших знал с рождения, согнули своей тяжестью некогда широкие плечи.
      – Плохие новости, да? – не вытерпела Матильда, когда святой отец спешился и напоил мула.
      Отец Райан кивнул, и она, взяв его под руку, повела по ступенькам веранды в дом. Ее сердце сжималось от боли, когда она думала о неотвратимости того, что сейчас услышит. «Но ничего, – молча уговаривала она себя. – Я сильная. Я выдержу».
      – Давайте выпьем чаю сначала. Я давно обнаружила, что плохие новости лучше слушать сидя.
      Матильда быстро поставила чай, избегая смотреть на него и стараясь не думать о том, что один из мужчин Финли не вернется домой. Скоро она узнает кто, и ничего уже нельзя будет изменить.
      Отец Райан выпил чай и, как птичка, поклевал бисквит, который она сделала этим утром.
      – Мы переживаем трагические времена, Матильда, – сказал он убито. – Как ты справляешься здесь совсем одна?
      – У меня есть Габ в Чуринге, а у Эприл – дети и два овчара. Мы пасем наших овец вместе. Так легче.
      – Ей понадобятся теперь нечеловеческие силы, чтобы она могла пасти овец. Но ты уже пережила сама все это, правда? И знаешь, как это бывает.
      Матильда кивнула и наконец собралась с духом.
      – Кто из них, святой отец? – хрипло спросила она, хотя ей хотелось заткнуть уши навсегда, чтобы не пускать смертоносную весть на эту прекрасную землю, которую она так любила!
      Жуткое молчание повисло в кухне, как будто на них вдруг дохнуло вечностью. Руки священника, которыми он сжимал ледяные руки Матильды, были теплыми и спасительными, как якорь, брошенный в океане чувств, захлестнувших ее.
      – Все они, Матильда.
      Она тупо уставилась в помертвевшее лицо и пустые глаза.
      – Все?.. О боже мой! – вскрикнула она, осознав весь ужас услышанного. – За что, святой отец? Ради господа бога, скажите, за что? Это несправедливо!
      – Война никогда не бывает справедливой, Матильда, – грустно сказал он. – И ты не можешь обвинить в этом бога. Не он начинает войны – это делают люди. Люди убили их всех. Тома и Сина в окопах на окраине Эль-Аламейна, а Дэйви – снайперской пулей в Новой Гвинее.
      Матильда ослепла от слез, когда вспомнила двух мальчишек, которых любила как родных, и мужчину, который был ей дорог, как брат. Она поняла, что никогда никого из них не увидит, и почувствовала страшную пустоту в необъятном мире, окружавшем ее. Она положила голову на плечо священника, вдохнула знакомый с детства запах его сутаны, и слезы побежали у нее из глаз. Отец Райан нежно похлопывал ее по спине, как маленького ребенка, прижимая к себе.
      – Здесь есть и другие, девочка, кто разделит сегодня ваше горе. – Его голос был полон страдания. – Курайонг потерял Билли. Ужасная штука эта война…
      Матильда вырвалась из его объятий и гневно посмотрела на него.
      – Ладно, мужчины идут на войну, чтобы тешить свое самолюбие! – в ярости закричала она. – А как насчет матерей, жен, невест? Что будет делать Эприл без мужа и двух старших сыновей? Даст ли ей ваш распрекрасный бог ответ на этот вопрос, святой отец? И где, скажите, он был, когда их всех убивали? Как он мог допустить такое?
      Бросив взгляд на бледное, осунувшееся лицо священника, она пожалела о своей вспышке, но было поздно.
      – Я понимаю твои чувства, Матильда. Неудивительно, что это так тебя убивает. За последние годы я отвез здесь столько таких телеграмм и все равно каждый раз страдаю. К этому невозможно привыкнуть, – печально сказал он и помолчал, подбирая слова. – Но именно гнев убил всех этих людей. Неспособность найти мирное решение лежит в корне всех войн. Но гнев, хоть и помогает облегчить душу, не может вернуть нам убитых.
      – Простите, отец Райан, – всхлипнула Матильда. – Но все это кажется таким безнадежным… Люди убивают друг друга ради мира на земле. А женщины пытаются выжить на этой земле, борясь с засухой, голодом и бомбежками. Ради чего все это?
      – Я не знаю ответа, – покачал седой головой священник. – Хотел бы я знать…
      Долгой дорогой в Вилгу они молчали, погруженные в свои безрадостные мысли. Матильда цепенела, представляя доброе лицо подруги, которую за эти годы полюбила как родную. Она вцепилась в поводья мертвой хваткой, когда они подъезжали к дому.
      Эприл вышла на веранду и, судя по тому, как внезапно побелело ее лицо, сразу поняла, с какой вестью они приехали. Единственное, о чем она не догадывалась, – насколько сокрушительной она будет для нее. Матильда испугалась, что эта маленькая мужественная женщина, с такой стойкостью державшаяся все это жуткое время, может не пережить такой безжалостной потери.
      Эприл отказалась провести их в дом. Не позволила приблизиться к ней. Она стояла, бледная, как привидение, на крыльце и по мере того, что сообщал ей священник, черты ее мягкого лица превращались в резкие каменные очертания надгробного памятника.
      В конце концов, после непереносимо долгого молчания, она глубоко судорожно вздохнула.
      – Спасибо, отец Райан, и тебе, Молли, что приехали. Но мне лучше сейчас побыть одной, – сказала Эприл пустым, бесцветным голосом, в котором не проскальзывало даже намека на чувство.
      Она повернулась и вошла в дом, плотно закрыв за собой дверь. Матильда направилась было за ней, но отец Райан удержал ее за руку.
      – Не надо. Оставь ее одну. Каждый переживает горе по-своему. Ей надо побыть сейчас наедине с детьми.
      Матильда застыла, беспомощно глядя на дверь. Реакция Эприл удивила и испугала ее больше, чем если бы она билась в истерике. Эприл сейчас умирала у них на глазах вместе с мужем и двумя сыновьями. Но отец Райан был прав: ей никто не мог помочь, кроме собственных детей. А когда ей понадобится помощь, она приедет к ней сама.
      – У меня есть работа, – помолчав, сказала Матильда, поворачиваясь к священнику. – По крайней мере, мне есть в чем утопить свое горе, вместо виски.
      Отец Райан похлопал ее по руке:
      – Ты справишься с этим, Матильда. И запомни: это бог даст тебе силы выстоять.
      Он дотронулся кнутом до головы мула и затрусил на север. У него было еще несколько телеграмм, которые надо было отвезти.
      Матильда некоторое время смотрела ему вслед, а потом развернула лошадь и поехала по пастбищам Вилги. Приближался сезон стрижки, и у нее была уйма работы. И даже всевидящий, всезнающий бог отца Райана не сможет подстричь за нее тридцать тысяч овец.
      Только через три дня Матильда увидела Эприл. Она подъехала ближе к вечеру на старом грузовичке Тома. Дети сидели рядом с ней, а кузов был доверху загружен мебелью, узлами и кухонной утварью.
      – Я возвращаюсь в Аделаиду, – объявила она, спрыгивая с грузовика. – Мои родители предложили переехать к нам. Они помогут мне с детьми.
      Голос ее звучал ровно и невыразительно. Матильда могла только догадываться, каких усилий стоило ей не умереть от горя на глазах у детей.
      – А что будет с Вилгой? Ты не можешь просто так бросить ее и уехать! После всего, что вы с Томом там сделали за много лет, вложили столько сил…
      – Какой смысл в земле, если у меня нет мужчин, чтобы на ней работать? – пожала плечами Эприл. Глаза ее подернулись льдом.
      – Мы с тобой прекрасно со всем справимся! Мальчики скоро вырастут и смогут помогать нам с овцами… – Матильда попыталась дотронуться до ее руки, но Эприл отпрянула. – Вилга принадлежала семье Тома три поколения, Эприл. Ты не можешь вот так просто бросить ее и уехать отсюда.
      – Тогда выкупи ее у меня, – ответила та безучастно.
      Матильда в ужасе посмотрела на нее.
      – Тебе нужно как следует подумать! Я не знаю, сколько стоит Вилга, но вряд ли у меня хватит денег на нее. Может, ты немного задержишься и выставишь ее на открытые торги? Ты можешь получить за нее хорошие деньги, которые надолго обеспечат тебя и твоих детей.
      – Нет, – oтвeтилa Эприл с нeoжидaннoй силой. – Мы с Томом обсуждали, что мне делать, если их всех убьют, и решили, что только ты должна владеть ею. – Она расстегнула свою сумку, вытащила большой пакет и положила на стол. – Здесь все документы, бухгалтерские книги и ключ от дома. Заплати мне столько, сколько сочтешь нужным, а деньги можешь выслать, когда сможешь. Вот адрес в Аделаиде.
      – Но, Эприл…
      Она отмахнулась от протестов Матильды.
      – Со мной все будет в порядке, Молли. У моих родителей есть небольшое предприятие в городе, и я не буду сидеть на бобах. Нe волнуйся – и не торопись.
      – Но ты не можешь…
      – Хватит, Молли. Ты была потрясающим другом. Не представляю, что бы я делала без тебя все эти годы. Знаю, что ты убита не меньше меня, но… – Глаза ее стали влажными, и она кашлянула, прижав мальчиков к себе. – Я выполняю то, что мы решили вместе с Томом, и не делай это еще тяжелее, чем есть, прошу. До свидания, Молли. И удачи тебе!
      Матильда крепко обняла худенькую женщину, которая стала ее самой близкой подругой, понимая, что в городе, где она выросла, Эприл жить будет легче. Если она попытается удержать ее здесь, то только из эгоизма.
      – Я буду скучать по тебе, – нежно сказала Матильда. – И по каждому из вас, – добавила она, обнимая и целуя своих любимцев.
      Проводив глазами грузовик, Матильда застыла посреди двора, чувствуя такую опустошенность в душе, что ей хотелось раствориться в знойном воздухе навсегда. Она опять осталась совсем одна, как когда-то в четырнадцать лет. Только теперь у нее было две фермы на руках. Засуха длилась уже девять лет, и никто не хотел покупать землю. Хотя такая ферма, как Вилга, в хорошие годы была бы подарком небес, но сейчас она ляжет на ее плечи тяжелым грузом.
      Матильда оседлала лошадь и двинулась на пастбища. Том и Эприл доверили свое наследство ей, и Эприл нужны деньги. «Как-нибудь, – решила Матильда, – я сумeю оправдать такое доверие».

      Дженни закрыла дневник и долго лежала, уставившись в потолок. Она слышала истории о войне, которыми старики, подвыпив, делились в пивных с теми, кто хотел слушать. Но только сейчас по-настоящему осознала, как это было тяжело пережить женщинам, оставшимся здесь. Как права была Матильда! Их не убивали в траншеях, они не попадали под пули и бомбы. Они в одиночку пасли целыми месяцами овец, стригли шерсть, добывали еду себе и своим детям, изнемогая от непосильного труда и тревоги за мужей и сыновей. Их мужество не награждалось медалями и крестами, хотя они были этого достойны не меньше, чем герои войны…
      У Дженни слипались глаза, но на кухне уже двигалась Диана, и ей стало интересно, какое впечатление произвели на подругу дневники.
      – Доброе утро, Джен! Садись, подкрепись со мной. Не знаю, как ты, но я читала всю ночь. – Она пододвинула к Дженни тосты и налила чашку крепкого чая.
      Дженни присела и взяла чашку с чаем.
      – Ну как? Что ты думаешь о них? Сильное впечатление, правда?
      Диана заложила за уши тяжелые волосы. Вид у нее был измученный.
      – Могу теперь понять, почему ты так близко к сердцу принимаешь ее судьбу. Вся эта история с изнасилованием и побоями очень близка таким, как мы с тобой. И я не меньше тебя хочу узнать, что было с ней дальше. – Она помолчала, уставившись на свою чашку. – Но все же я не понимаю, почему ты не хочешь взять их с собой в Сидней. Любой издатель оторвет их у тебя вместе с руками!
      – Конечно. Именно поэтому они и останутся здесь, – твердо сказала Дженни. – Как бы ты себя чувствовала, если бы твой самый сокровенный и страшный секрет стал достоянием всех? Здесь, в округе, ходили только слухи, и ничего больше. Не думаю, что я способна предать Матильду, обнародовав страшную правду.
      – Но, Джен, она оставила эти дневники, чтобы их кто-нибудь прочитал. Почему ты воспринимаешь их как свою собственность? Ведь Матильда никто для тебя, и ты ей тоже ничем не обязана.
      – Не знаю, Ди… И все же я чувствую, что между ней и мной существует какая-то незримая связь. Может, потому, что я тоже много пережила. У меня такое впечатление, что она снова и снова мне что-то настойчиво внушает. Как будто именно я должна была найти здесь эти дневники и решить, что с ними делать.
      – И все-таки, по-моему, они на тебя плохо влияют, – сказала Диана, закуривая сигарету. – Зачем тебе погружаться в эти страшные переживания, когда ты сама только выбралась из не менее тяжелых? Тебе лучше смотреть в будущее, Джен!
      – Ох, Ди, неужели ты не понимаешь, что именно Матильда исцелила меня? Она научила меня тому, что ничто не может сломить дух человека, если у него хватает смелости оставить прошлое за спиной.
      – У тебя и так всегда был достаточно сильный дух, Джен, – улыбнулась Диана. – Но если эти дневники помогают тебе в этом, тогда я рада, что ты их нашла.
      Дженни удивленно посмотрела на нее: она никогда не считала себя сильной.
      – Пойдем-ка лучше на веранду, здесь становится душно, – сказала она.
      Они вышли с Дианой на воздух. Во дворе было пусто, странная тишина окутывала все вокруг. Было такое впечатление, что огромное красное сердце Австралии перестало биться.
      – В такие дни мне хочется очутиться в Сиднее, – пробормотала Диана. – Я бы все сейчас отдала за то, чтобы вдохнуть соленый запах океана и услышать, как огромные волны разбиваются о скалы в Кууги.
      Дженни промолчала. В Сиднее ее никто не ждал, и ей вдруг стало безразлично, где жить, – там или в Чуринге.
      – Похоже, к тебе гость, – заметила Диана.
      Дженни проследила за взглядом подруги и застонала. Чарли Сквайрз как раз проскакал на лошади последние ворота.
      – Какого черта ему здесь нужно?
      – Наверное, приехал поухаживать. Знаешь ведь, как такая жара действует на жеребцов! – усмехнулась Диана, ввинчивая сигарету в пепельницу. – Все, я смываюсь, будь вежлива, детка, с этим старым козлом!
      – Не уходи! – прошипела Дженни, но было поздно. Диана исчезла, а Чарли уже привязывал лошадь к коновязи.
      – Добрый день, Дженни. Надеюсь, я не слишком рано с визитом? Я просто хотел убедиться, что у вас все в порядке.
      Он снял шляпу и улыбнулся. Серебро на висках облагораживало его красивое лицо, а безукоризненные молескиновые брюки и тонкая рубашка сильно отличались от пропахших потом комбинезонов работников Чуринги.
      Дженни пожала ему руку и улыбнулась. В конце концов он был очень любезен с ней весь уик-энд.
      – Рада видеть вас, Чарли. Но почему вы решили, что у нас может быть что-то не в порядке? – вежливо улыбаясь, ответила она.
      – Вы так стремительно покинули Курайонг в то утро. Надеюсь, на балу не случилось ничего такого, что могло бы вас обидеть?
      – О нет, это был потрясающий праздник, – покачав головой, ответила Дженни. – Приношу извинения, что не смогла попрощаться и поблагодарить вас за все, но я очень торопилась в Чурингу.
      – Это обычные проблемы всех скваттеров здесь. Работа никогда не кончается. – Чарли улыбнулся, зажигая трубку. – А я так надеялся показать вам весь Курайонг! Ну ничего, в следующий раз.
      – Это было бы чудесно, – вежливо ответила Дженни. Она не собиралась говорить ему, что через шесть дней уезжает отсюда. – Пойдемте выпьем чаю, Чарли. Диана расположилась где-то там с книгой, но не сомневаюсь, что она будет рада вас видеть.
      – То-то она выскочила с веранды, увидев меня, как будто я привидение! – подколол ее Чарли, проходя на кухню. – Надеюсь, я ничем не обидел вашу подругу.
      Дженни расхохоталась.
      – Не представляю, как вы можете кого-то обидеть с такими галантными манерами?
      – Тем более не хочется разрушать свою репутацию, – ответил он, тоже смеясь.
      Дженни еще продолжала улыбаться, когда увидела в дверях Брета. Ее пульс участился, и она мгновенно перешла в наступление:
      – Разве вас не учили стучаться, мистер Уилсон? Вы что, не видите, что у меня гость?
      Брет кивнул Чарли и зашел в кухню. На Риппера, радостно бросившегося к нему, он не обратил внимания.
      – Я пришел забрать оставшиеся вещи. Они в чулане у задней двери.
      Дженни пожала плечами, злясь на себя, что совсем забыла о ящиках и сумках, которые он оставил, когда переезжал. Она всей кожей ощущала его присутствие в доме, и это раздражало ее еще больше.
      – Не думал, что дело так далеко зашло! – усмехнулся Чарли, выразительно приподняв одну бровь.
      Дженни нахмурилась.
      – Брет жил здесь до моего приезда, – объяснила она. – В этом нет ничего такого, о чем нельзя было бы рассказать на чаепитии у викария.
      – Мне кажется, леди что-то слишком оправдывается, – промурлыкал он, улыбаясь. – Но, в конце концов, кто я такой, чтобы первым бросить камень?
      – Чарли, вы невозможны! – сокрушенно вздохнула она и засмеялась.
      Брет появился на кухне с ящиками и сумками в руках. Он бросил на них хмурый взгляд, кивнул и вышел из дома.
      – О, дорогая, – вздохнул Чарли. – Ваш мистер Уилсон сегодня сам на себя не похож. Явно после свидания со своей официанткой, – добавил он, впиваясь глазами в Дженни. – Из них получится прекрасная пара, правда?
      Дженни притворно зевнула, прикрыв рот ладошкой и прищурясь.
      – Извините, Чарли, – безмятежно улыбаясь, ответила она. – Меня не особенно интересует личная жизнь моего управляющего, как и других работников фермы.
      Чарли выразительно хмыкнул.
      – Ну что ж, не буду вас задерживать, Дженни. Знаю, вы очень заняты. Передайте мои наилучшие пожелания Диане и не забывайте, вы обещали навестить нас. Хелен будет очень рада снова увидеться с вами и вашей очаровательной подругой. – Он взял ее руку и надолго задержал в своей. – Вы украсили и оживили Чурингу. Теперь, если вы уедете отсюда, мне будет страшно одиноко.
      – Всегда приятно, когда из-за тебя кто-то начинает сходить с ума, – съязвила Дженни.
      – Вижу, на вас не так-то просто произвести впечатление. Но я обожаю таких женщин. Они подстегивают мое самолюбие и заставляют удваивать усилия. Не люблю ощущать себя вышедшим в тираж, – улыбнулся он, целуя ей руку.
      Дженни проводила его до веранды и закрыла дверь. «Ну и плут! – подумала она. – И, судя по поведению на балу, большой любитель поволочиться за женщинами». Впрочем, в Чарли был особый шарм и прекрасное чувство юмора – недаром же с ним так легко и приятно общаться. Хорошо, что она знает, чего он добивается.
      – Думаю, Джен, ты замечательно провела время, – насмешливо сказала Диана, появляясь на кухне. – Может, нам стоит немного задержаться здесь?
      Дженни резко обернулась к подруге.
      – И что, черт возьми, ты имеешь в виду? – возмутилась она.
      – Спокойствие, только спокойствие! – усмехнулась Диана, грозя ей пальцем. – Просто, если ты действительно не любишь больше Брета, можно переключиться на Чарли. Мне кажется, он не перебивается с хлеба на воду, правда?
      Возмущение Дженни достигло точки кипения.
      – Ты вульгарный, грубый свинтус, Ди! Почему ты улизнула в самый неподходящий момент? Прекрасно знала, что я не хочу оставаться с ним наедине! Да еще этот негодяй Брет свалился на мою голову в самый неподходящий момент!
      – Вай-вай-вай! Так много мужчин за такой короткий срок! У тебя было очень напряженное утро, детка.
      Дженни расхохоталась – невозможно было долго злиться на Диану.
      – Видела бы ты лицо Брета! – нервно усмехнулась она. – Если бы взглядом можно было убить, тебе пришлось бы делать скульптурное надгробие на нашу с Чарли братскую могилу.
      – Знаешь, ты можешь одурачить его, но меня не проведешь, – серьезно сказала вдруг Диана. – Ты до сих пор еще любишь Брета и, думаю, совершаешь огромную ошибку, продолжая так вести себя с ним, унижая его, ты не даешь ему ни малейшего шанса оправдаться. А то, что он видит тебя с Чарли, только делает все хуже в тысячу раз.
      – Я не хочу об этом говорить, Ди! – упрямо сказала Дженни.
      – Ты всегда так, – пожала плечами Диана. – Но рано или поздно тебе придется расхлебывать последствия своей ошибки. И никакое чтение дневников тебя от этого не спасет, учти.
      Дженни пошла к себе и долго грустно смотрела в окно. Диана права, конечно, она никак не может забыть Брета. Но никакой ошибки она не совершает, это уж точно. Нельзя переступать через свою гордость! Дженни тяжело вздохнула, открыла дневник и нашла то место, где остановилась в прошлый раз.
 
      Матильда провела целый месяц в одиночестве, объезжая пастбища. Габриэль в очередной раз исчез через несколько дней после отъезда Эприл в Аделаиду, а овчары были заняты окотом, начавшимся в Вилге. Она была вымотана до предела после двухнедельного мотания по просторам Чуринги и Вилги. Усталая, грязная, соскучившаяся по горячей пище и душу, Матильда возвращалась домой, чтобы немного отдохнуть и пополнить запас питьевой воды.
      По дороге мысли ее то и дело возвращались к сильно постаревшему Габриэлю. «Старый негодяй всегда вовремя смывается, – думала она с горечью. – Как только у меня неприятности и я сильно в нем нуждаюсь, так он тут же исчезает, как будто носом чует, что произойдет впереди. Сразу понял, что с отъездом Эприл ему придется работать за двоих!»
      Что-то непривычное в теплом ветерке заставило ее забыть все проблемы с Габриэлем и застыть в седле. Матильда подняла голову и принюхалась, натягивая поводья.
      Дым! Это был дым!
      У нее перехватило дыхание от страха, пока она всматривалась в горизонт в поисках пожара. Серые ростки дыма, которые она заметила в той стороне, где была Чуринга, выглядели пока безобидными. Но Матильда знала, в какую неуправляемую дикую стихию они могут превратиться за считаные секунды и к каким последствиям это приведет. Сердце бешено застучало, она понеслась во весь опор. Чуринга в огне! Это было хуже самого страшного кошмара, хуже Мервина и всего остального, что она перенесла!
      Матильда на полном скаку перепрыгнула через последнюю ограду и влетела во двор. Дым был тонким и шел из одного места – есть шанс спасти все остальное. Пришпоривая лошадь, она направила ее за угол стригальни и, увидев причину огня, вздохнула с облегчением. Но пережитый страх был слишком силен.
      – Габриэль! – заорала она, соскакивая с лошади. – Какого черта ты устроил во дворе костер?!
      Старик не спеша направился к ней, широко улыбаясь.
      – Готовлю еду, миссюс.
      Она в ужасе смотрела на него. Его не было месяц, но за это время он превратился в обтянутый кожей скелет с абсолютно седой головой.
      – Где тебя черти носили целый месяц? – спросила она, вдруг почувствовав острую жалость. – И что это за люди расселись тут?
      Габриэль с гордостью посмотрел на сидевших вокруг большого костра мужчин и женщин.
      – Привел черных парней на подмогу, миссюс. Они будут хорошо работать за муку, сахар и табак.
      Матильда долго смотрела ему в глаза, потом повернула голову к построенным из веток и прутьев хижинам в высохшем русле реки. «Здесь примерно тридцать человек, – в ужасе прикинула она. – И они считают, что их всех тут будут кормить!»
      Она в гневе обернулась к Габриэлю:
      – Никакого табаку, никакого сахара и никакой муки! Знаю я, как вы работаете! Я не могу содержать вас всех даром!
      Старик посмотрел на нее проникновенным взглядом.
      – Женщины и дети голодают, миссюс. Будут работать для вас. – Он сжал свою худую руку, показывая старческие дряблые мускулы. – Хороший мускул. Хорошая работа.
      Матильда не раз это слышала, и ее это нисколько не впечатлило. Но, посмотрев на худых, похожих на скелеты людей и детей, она заколебалась. Если сейчас даже ей тяжело, то им тяжелее в сто раз. Даже в хорошие времена аборигены жили, попрошайничая в городах, а сейчас им никто не подает: самим есть нечего. Она очень сомневалась, что эта толпа, которую, видимо, собрал по городам Габриэль, будет много работать. Но она не могла не помочь им, пока идет эта проклятая война.
      – Ладно, Габ, – устало сказала она. – Но ни один из них не зайдет в дом и амбары, пока я не разрешу. Если поймаю хоть одного из них возле кур или свиней, буду сначала стрелять, а потом спрашивать! Ты понял меня?
      Он кивнул.
      – Прекрасно. Вы можете сразу начинать рубить дрова для плиты. Ты знаешь, где топоры и пилы. Один из твоих мальчиков может ухаживать за лошадьми – и начать прямо с моей, которую надо расседлать, обтереть и накормить. Пошли нескольких мужчин вырубить высохшие деревья и расширить противопожарную полосу. Не стоит рисковать в такую жару. И пришли одну из женщин помогать мне в доме. Там все запущено: меня не было дома почти месяц.
      Черные глаза Габриэля хитро сверкнули, но улыбка была невинной, как у младенца.
      – Вы будете довольны, миссюс. Габ привел новую жену.
      Матильда уставилась на него в изумлении. Пять лет назад умерла жена Габриэля, и, казалось, он вполне доволен жизнью, раздав своих детей другим женщинам, чтобы за ними ухаживали.
      – Прекрасно, – выдавила она, пряча свое удивление. – Где же она и как ее зовут?
      – Эдна, миссюс. Она будет хорошо работать.
      Матильда внимательно посмотрела на женщину, вышедшую вперед. Она не была красавицей, да и пора цветения осталась у нее позади, но в ней было некое врожденное благородство, которое всегда поражало и подкупало Матильду в аборигенах. Вздохнув, она согласилась:
      – Ладно, пошли. Но мне нужна от тебя работа, а не женская болтовня целый день!
      Через некоторое время Матильде пришлось признать, что жизнь вернулась в Чурингу, чего не было уже многие годы. То, что Габриэль притащил сюда остатки своего племени, стало настоящим подарком судьбы. Он оказался самым хитрым управляющим, какого она только видела в жизни, и заставлял своих людей трудиться так, как трудно было ожидать.
      Разумеется, как вождь племени, Габриэль особо себя не утруждал. Чаще он просто сидел у своей хижины и дремал, но при этом весьма с толком командовал остальными, наслаждаясь своей властью.
      Матильда никак не могла привыкнуть к его отношению к женам – и к нынешней, и к предыдущей. Он бил их нещадно, до синяков, но они потом ходили и хвастались ими, как военными медалями. Она давно поняла, что чего-то не в состоянии понять в этих отношениях, и больше не пыталась. Понятия аборигенов о гигиене, о том, как готовить пищу и из чего она должна состоять, манера ухаживать и другие обычаи вызывали презрение у так называемого цивилизованного общества. Но Матильда считала, что они имеют право жить так, как они живут. Это была их земля, и она не собиралась менять тысячелетние традиции.
      Она обучала юношей стрижке, женщин – ведению домашнего хозяйства и при любой возможности старалась подкормить детей. Правда, иногда во дворе пропадали цыплята, а кое-какие овощи не доходили до кухонного стола, но Матильда особенно не злилась и закрывала на это глаза. Все это не выходило за определенные рамки и особого урона не наносило. Зато Габриэль со своим племенем избавили ее от оцепенения. Будущее вдруг стало казаться не таким мрачным, а новости по радио впервые за шесть лет давали реальную надежду, что война подходит к концу.
      Теперь в Чуринге все было организовано так, как надо. Двух стариков, которые были вынуждены смотреть за овцами и коровами, разгрузили: Матильда научила ухаживать за коровами двух парней-аборигенов. В стаде было всего около сотни голов, но они давали молоко и сыр, которые она продавала, а иногда и мясо. Матильда надеялась, что, когда война кончится, она сможет обновить и улучшить свои стада, выполнив задуманную программу. Для этого лучшие быки и бараны содержались отдельно.
      В том, что война идет к концу, никто уже не сомневался. Австралийская и американская армии выбили японцев из Индонезии, но потери были ужасные. Матильда представляла себе, как мучаются солдаты в джунглях под бесконечными холодными ливнями, страдая от малярии и незаживающих язв, и радовалась, что живет на высохшей земле, изнемогая от иссушающей жары.
      Габриэль вначале боялся слушать радио, считая его чем-то вроде злого духа, но Матильда убедила его, что им можно управлять, показав несколько раз, как оно включается и выключается. Теперь он приходил в дом, окруженный на всякий случай соплеменниками, которых оставлял на веранде. Сам он садился на пороге, подогнув одну ногу, чтобы легче было вскочить в случае чего, и внимательно слушал передачи. Матильда сильно сомневалась, понимают ли они что, но им нравилось слушать концерты, которые обычно шли за новостями.
      За годы, проведенные вместе, Матильда и Габриэль стали друзьями. Она понимала язык аборигенов настолько, что могла слушать его бесконечные истории о сотворении мира, что составляло важную часть жизни племени. Габриэль был хитрым, часто выводил ее из себя своей ленью, но она теперь вечерами искала его компании, когда садилась отдохнуть на веранде.
      – Расскажи мне, Габриэль, почему вы все время куда-то исчезаете? – спросила его Матильда однажды вечером. – Что вы ищете, когда здесь у вас есть еда и кров?
      Старик с сомнением посмотрел на нее.
      – Старшие должны учить детей охотиться на земле, находить стоянки, священные тропы и пещеры, совершать обряды и ритуальные танцы. Разговаривать с предками. Наши люди все время учатся.
      Матильда закурила папиросу и молчала. Она знала, что большего он ей не скажет. Он был представителем древнего народа этой земли, который продолжал жить так же, как, наверное, жил в каменном веке. Этот народ всегда оставался кочевым, охотничьим и чувствовал землю так, как не мог ее почувствовать ни один белый человек.
      Это было заложено в крови, скрыто в ритуалах и мифах, рисунках и песнях аборигенов.
      Габриэль и ее многому научил. Особенно поражало Матильду искусство находить мед. Сначала Габриэль находил паутину, потом осторожно накидывал ее на брюшко пчелы, пока она высасывала нектар из цветка. Затем они следили за этой пчелой с развевающимся белым флагом из паутины, пока она не долетала до своего дупла. Габриэль залезал на дерево и засовывал голую руку в дупло, вытаскивая соты. Ни одна пчела на него даже не реагировала. А она чувствовала себя такой дурочкой, прячась в страхе за деревом…
      Она знала, что другие скваттеры считают ее странной, и слышала сплетни об их отношениях с Габриэлем, но ей было наплевать на грязную болтовню и общее презрение. Габриэль и его племя могли научить ее куда более важным и интересным вещам, чем эти сплетницы с куриными мозгами – жены и дочери скваттеров…
      – Почему вы не берете мужчину, миссюс? – спросил вдруг Габриэль, отвлекая ее от раздумий.
      – Он мне не нужен, Габи. У меня есть ты и твое племя.
      Он покачал своей лохматой седой головой:
      – Габриэль скоро уйдет в свое последнее путешествие.
      У Матильды что-то оборвалось в душе, когда она посмотрела на него. Он казался ей старым, еще когда она была маленькой девочкой. Но она всегда воспринимала его как часть Чуринги и никогда не задумывалась о настоящем возрасте Габриэля. Только сейчас она заметила, что его темная кожа потеряла здоровую упругость и стала больше похожа на пепельную. Что и говорить, время ко всем беспощадно. Матильда испуганно подсчитала и с ужасом поняла, что ей уже тридцать шесть. Как быстро пролетели годы! Она теперь старше своей умершей матери…
      – Не говори глупостей, Габи, – твердо сказала она, дотронувшись до худого плеча Габриэля. – Земля еще потерпит без твоего мешка с костями несколько лет. Ты мне нужен больше, чем Царству Духа.
      – Скоро придет сон, – пробормотал он, качая головой. – Габриэль должен вернуться в землю, встретиться с прародителями, чтобы его забросили звездой на небо. – Он усмехнулся беззубым ртом. – Вы сами увидите. Однажды посмотрите на небо и увидите новую звезду.
      – Заткнись, Габриэль! – грубо оборвала Матильда, испуганная его словами. Она не могла представить себе Чурингу без этого старика. – Ты говоришь ерунду. У тебя еще много лет впереди. Тебе просто надо захотеть жить, вот и все.
      – Чуринга – счастливое место, миссюс, – сказал он, как будто не слыша ее. – Скоро придет дождь. Мужчины вернутся домой. Вам нужен мужчина, миссюс. Мужчина и женщина нужны друг другу.
      Матильда улыбнулась. Габ был великий мастер переводить разговор на другое, но она больше не хотела, чтобы он менялся. Пусть будет таким всегда.
      Всмотревшись в глубину его мудрых старческих глаз, Матильда вдруг поняла, о чем он думает. Габриэль любил ее и беспокоился, что она останется одна.
      – Борись, Габ! – воскликнула она. – Не оставляй меня! Ты мне нужен, ты нужен Чуринге…
      – Духи поют мне, миссюс. Нельзя бороться с пением духов.
      Он долго молча смотрел на нее, затем поднялся и заковылял к своей хижине.
      Делегация императора Хирохито подписала капитуляцию Японии в воскресенье, 2 сентября 1945 года. На земле наконец воцарился мир. А на следующее утро небо вдруг потемнело, покрылось черными тяжелыми тучами, которые нависли над землей. Небеса наконец пролились тяжелым, благодатным дождем.
      Матильда восприняла это так же, как все ее соседи. Бог отца Райана гневался на землю, пока шла война, и не давал ей своей благодати, наказывая людей за их преступления и ненависть. Но сегодняшний дождь был знаком его прощения и обещания того, что наступают лучшие времена.
      Аборигены стояли под дождем вместе с ней и наслаждались его освежающей прохладой. Всюду бурлили потоки, сливаясь в ручьи и лужи; земля мгновенно превратилась в жидкую грязь, которую несли за собой потоки воды. Ноги у животных разъезжались, но они с наслаждением подставляли спины, позволяя долгожданным струям смывать насекомых. Деревья никли под тяжестью влаги, попугаи гала, вцепившись в их ветки снизу, раскрывали крылья, подставляя пропылившиеся перья дождю.
      Матильда стояла на веранде вся промокшая, но ей было все равно. Она дышала полной грудью, наслаждаясь сладким, холодным воздухом, пахнувшим водой и влажной землей. О чем еще можно мечтать? Война закончилась, мужчины вернутся, и земля оживет, рождая чудесную, зеленую траву. Цистерны Чуринги доверху наполнятся водой. Они выжили. Габриэль был прав: это счастливое место!
      Дождь шел три дня и три ночи. Реки вышли из берегов, и земля превратилась в жидкую грязь, но овцы и коровы в безопасности на самых высоких пастбищах. На четвертый день дождь прекратился, сквозь затянутое серыми тучами небо тускло пробилось слабое солнце, на выгоне появилась зеленая поросль.
      – Где Габ, Эдна? – спросила Матильда, вернувшись с объезда дальних пастбищ. – Нужно направить людей на северное пастбище починить ограду. Река вышла из берегов, и столбы смыло водой.
      Эдна посмотрела на нее с верхней ступеньки веранды. Глаза ее были расширены и лишены выражения, как у младенца.
      – Он пустился в последний путь. Пение увело его, миссюс.
      Матильда в ужасе застыла. И хотя ей отчаянно хотелось заорать и немедленно узнать, куда отправился Габриэль, она знала, что Эдна только испугается и замолчит совсем. Поэтому она взяла себя в руки и постаралась успокоиться.
      – Куда он пошел, Эдна? – спокойно спросила она, хотя внутри у нее все клокотало от страха и нетерпения. – Мы должны попытаться его найти.
      – Далеко отсюда, миссюс. – Она неопределенно взмахнула рукой, обводя окрестности, и пошла к хижинам.
      Матильда грязно выругалась. Она редко материлась, но, вращаясь всю жизнь среди мужчин, знала их цветистый словарь досконально.
      – К черту всех вас! – заорала она толпе стоявших неподвижно аборигенов, которым, судя по их отрешенным лицам, было безразлично, что их вождь умирает где-то в центре этой пустыни. – Ладно, если вы не хотите ничего сделать для Габриэля, я сделаю это сама!
      Снова вскочив в седло, Матильда галопом пронеслась по домашнему выгону и выскочила на просторы Чуринги. Она помчалась к озеру с водопадом у подножия Тджуринги, где на скалах сохранились рисунки аборигенов. Она знала, что это священное ритуальное место племени битджарра, и надеялась, что Габриэль для себя выберет именно это место. Если его там нет, она вернется домой, возьмет всех людей и организует более продуманные поиски Габриэля по всем направлениям.
      Двенадцать часов она искала Габриэля по всем священным местам, которые знала, облазив каждую пещеру и расщелину. Каменный бассейн высох. Нигде не было никаких следов Габа. Других мест, без кого-нибудь из аборигенов, она больше не могла найти.
      Матильда вернулась домой к вечеру, измученная и убитая горем, не найдя никаких следов. Впрочем, в глубине души она, наверное, знала с самого начала, что бессмысленно его искать. Если Габ не хотел, чтобы его нашли, а это, очевидно, так, то ни один белый человек никогда его не найдет.
      Битджарра держались стойко, словно не произошло ничего из ряда вон выходящего. И это не было безразличием или ленью с их стороны. Они любили и почитали своего вождя, но таков закон, продиктованный древними традициями. Смерть человека – его самое личное дело в жизни. Если пение кого-то позвало, это не касается остальных.
      И, как говорил Габриэль, – нельзя бороться с пением духов…
      Три дня спустя один из аборигенов лет пятнадцати вернулся с охоты, и Матильда заметила, что вокруг него сразу собрались остальные. Она не слышала, о чем они говорили, но внезапно какая-то женщина вскрикнула, когда он показал шкурку кенгуру, обвязанную вокруг талии.
      – Иди сюда, мальчик, – позвала она с веранды. – Я хочу поговорить с тобой.
      Тот нерешительно подошел к веранде.
      – Ты нашел Габриэля, правда? Где он?
      – За тропой Йантабулла, миссюс. Ушел к духам.
      Матильда посмотрела на него в изумлении.
      – Тропа Йантабулла находится почти в ста пятидесяти милях от Чуринги! Как мог Габриэль туда попасть?
      – Добежал за три или четыре дня, миссюс, – усмехнулся он. – Габриэль – хороший бегун.
      Матильда сомневалась, что Габриэль мог вообще куда-то добежать в таком состоянии, но факт, что его тело оказалось в ста пятидесяти милях от дома, говорил сам за себя.
      В следующий момент она застыла от ужасного воя, раздавшегося со стороны хижин, и увидела Эдну, которая ползла на коленях в сторону племенного костра. Она била себя по голове какой-то палкой и резала руки ножом.
      – Почему ты меня покинул, муж мой? – выла она и, хватая рукой пепел, размазывала его по голове и телу.
      – Что с ней будет дальше? – поинтересовалась Матильда.
      – Через один полный оборот луны она должна сделать глиняную шапку. Четыре сезона она будет носить ее, а затем снимет и отнесет на могилу мужа. Потом она должна найти братьев мужа и попросить, чтобы они защитили ее.
      Весть об уходе Габриэля распространилась среди племени битджарра очень быстро. В Чурингу стали стекаться мужчины и женщины. Мужчины рисовали себе белые круги и линии на лице и теле, женщины мастерили из перьев и костей ожерелья и вешали их на шею мужчинам. На растянутых кенгуровых шкурах были нарисованы яркие тотемы племени, а головы всех, кроме вдовы, раскрашены красной краской.
      Мужчины выступили ритуальной процессией из лагеря, за ними на расстоянии шли женщины и Матильда. После нескольких часов пути они пришли на священное место, где вокруг древних камней, разрисованных тотемами племени, росла густая трава.
      Женщины сели поодаль, чтобы не видеть погребальных ритуалов: им было запрещено в них участвовать. Матильда вместе с другими прислушивалась к траурной дроби барабанов диджеридоо. Рев и крики, имитирующие животных, неслись в высокое небо, и вскоре показались тучи пыли, когда мужчины начали свои ритуальные танцы.
      – Хотела бы я посмотреть, что там происходит, – прошептала Матильда своей соседке. – Почему бы нам не подойти поближе?
      – Женщинам туда нельзя, миссюс, – покачала головой та. – Но я могу все вам рассказать.
      – Откуда ты можешь знать, если это запрещено? – удивилась Матильда.
      – Я однажды спряталась, когда была маленькой, миссюс. Ничего интересного. Мужчины одеваются в шкуры и разрисовывают себя, держат копья и ревут, как быки. Они играют на диджеридоо и танцуют, танцуют, танцуют… У каждого мужчины внутри находится дух животного. Он танцует за своего духа, как кенгуру или птица, динго или змея. Во время танца ничего нельзя говорить, чтобы духи могли выйти и унести Габа далеко-далеко во Время Сновидений.
      Матильда оставалась с женщинами до самой ночи, затем ушла домой. Траурные ритуалы обычно длились несколько дней, а ей надо было работать. Но она должна была похоронить Габа, не жалела о потраченном времени.
      Матильда взбежала по ступенькам на веранду – и обомлела. Там, на полу, лежал каменный амулет-чуринга. Откуда он взялся и кто его положил, она не знала. Но для нее он навсегда останется памятью о Габриэле и их многолетней дружбе…
 
      Мужчины постепенно возвращались с войны, и вид городка Уэллаби-Флатс стал меняться. Появились новые жители, сменились владельцы пивной и магазина. Старую церковь отреставрировали, улицы замостили и разбили общественный парк. Жизнь в городке забурлила после долгой военной спячки. А самое главное – после десяти лет засухи стала оживать и возрождаться земля.
      Партия Труда во главе с Кэртеном обратила внимание на малозаселенные районы как на возможность нового старта для тысяч вернувшихся с войны безработных мужчин, желающих стать фермерами. Это был старый способ разрешения проблемы, который уже применялся после Первой мировой войны и потерпел неудачу. Что могли знать бывшие солдаты о тяжелой жизни скваттеров и их бесконечной борьбе за выживание? Многие молодые семьи в тот раз не выдержали и возвращались в города. Австралийская глушь отсеивала слабых, оставляя на своей земле только самых сильных людей, способных бороться и выжить в таких условиях.
      Споры и протесты взбудоражили всю страну, но правительство все равно пошло на эту меру, издав указ о принудительной продаже участков.
      Крупные землевладельцы пострадали в первую очередь – Этан Сквайрз, например, потерял шестьдесят тысяч акров из своих ста двадцати.
      Матильда быстро сообразила, чем ей это грозит, поняла, что правительство все равно заставит ее продать Вилгу, но за гораздо меньшую цену, чем она получит на свободных торгах. А ей нужно было успеть продать ферму как можно дороже: несмотря на то, что она уже отослала часть денег Эприл, у той были трудности в Аделаиде. Кроме того, было просто обидно дарить правительству эту землю, на которой они с Эприл мучились несколько лет. Война и так забрала у них самое дорогое.
      Новый владелец объявился очень скоро и написал ей из Мельбурна, что вместо коров и овец собирается заниматься разведением породистых лошадей. Он согласился на то, что она может забрать половину поголовья Вилги. Матильда знала, что у нее хватит земли прокормить столько овец, но коровы могли стать для нее проблемой. Матильда никогда серьезно не занималась их разведением, а старые скотники уволились, и она вдруг обнаружила, что уход за коровами и овцами сильно отличается друг от друга. Теперь все вечера она проводила, изучая по книгам особенности пород, осеменения, дойки, болезней и тому подобных вещей. «Неудивительно, что новый владелец не захотел с ними связываться», – подумала она, усмехнувшись. Коровы не переносили засухи и вытаптывали копытами хорошие пастбища.
      Ограды между Вилгой и Чурингой были восстановлены, но Матильда еще ни разу не встречалась с новым владельцем фермы. Хотя местный эфир уже вовсю описывал его как молодого, красивого мужчину, мечту всех незамужних девушек, Матильда, усмехаясь про себя, гадала, что он на самом деле представляет и надолго ли его хватит здесь.
      Впрочем, у нее не было времени интересоваться горожанином, который считал, что здесь легко выжить. Она наняла трех новых овчаров и пастуха; кроме того, трое из ее старых работников вернулись к ней, и она с удовольствием их приняла. У нее были теперь новые амбар, хлев и конюшня, и она оставила тысячу акров пастбищ специально для коров. Трава была густая и высокая, цены на шерсть, баранину, говядину и молоко росли. Европа голодала, и огромные пастбища Австралии должны были обеспечить мир мясом. Наконец-то у нее завелись деньги в банке и появились надежды на обеспеченное будущее.
      Неожиданной проблемой оказалось, что ей трудно было решаться на новые покупки: слишком долго она экономила каждый пенни. Но Матильда понимала, что должна двигаться в ногу со временем, чтобы выжить, и на следующий год начала модернизацию хозяйства. Она купила новые кухонные плиты, холодильник на керосине и еще один грузовик. Новые шторы и удобные кресла, постельное белье, столовая посуда превратили Чурингу в очень уютный дом. Бунгало для овчаров было расширено, в него купили новые кровати, а также была построена просторная общая столовая с примыкавшей к ней кухней.
      Несмотря на достигнутое благосостояние, Матильда по-прежнему объезжала пастбища и принимала участие во всех важных работах на ферме. Она так и ходила в поношенных брюках, рубашках и старой фетровой шляпе, натянутой на тугой узел скрученных на затылке волос.
 
      Ночью шел дождь, поэтому жара днем была влажной. Умытые деревья и травы в оазисе у подножия горы сочно зеленели. Матильда стянула с головы шляпу и вытерла рукавом пот со лба. Напившись из бурдюка, она заметила на горизонте дрожащий в мареве контур всадника и теперь внимательно всматривалась в одинокую фигуру, пытаясь узнать, кто это.
      Сначала Матильда решила, что это один из ее овчаров, но, когда он подъехал ближе, стало понятно, что это какой-то незнакомец. Закинув бурдюк за спину, Матильда взялась за ружье. Прошло много лет с Великой дeпpeccии, когда по земле скитались бродяги, но береженого бог бережет: овчары были за тысячи акров отсюда, она была абсолютно одна на многие мили вокруг.
      – Добрый день! – крикнул всадник, когда подъехал достаточно близко.
      Матильда в ответ подняла руку, а другой покрепче сжала ружье. Ей стали хорошо видны широкие плечи и узкие бедра незнакомца. Рубашка на груди была расстегнута, а молескиновые штаны и ботинки покрыты пылью. Правда, пока не было видно лица из-под полей шляпы, но когда он подъехал еще ближе, стало ясно, что оно вполне дружелюбное.
      Незнакомец остановил разгоряченную лошадь рядом с ней и снял шляпу.
      – Вы, наверное, Матильда Томас, – спокойно сказал он. – Рад наконец встретиться с вами. Меня зовут Фин Макколи.
      У него были черные вьющиеся волосы, теплая улыбка и необыкновенно яркие голубые глаза. Трудно было определить его возраст: от беспощадного солнца глубокие складки вокруг рта появлялись у здешних мужчин раньше, чем у горожан. Но местные сплетницы на этот раз не обманули – он был чрезвычайно красив. Таких мужчин она еще ни разу не встречала.
      – Рада познакомиться, – пробормотала Матильда, робко протягивая руку: она по-прежнему не доверяла мужчинам. – Как вы устроились в Вилге?
      Его рука была теплой, а рукопожатие крепким.
      – Спасибо, хорошо, – улыбаясь, ответил он. – Это грандиозное место, мисс Томас! Как раз подходит для разведения лошадей.
      Матильда уложила ружье назад в седельную сумку и поймала его укоризненный взгляд.
      – Здесь приходится всегда быть начеку, – быстро объяснила она. – Откуда я могла знать, кто вы?
      – Все правильно, – задумчиво сказал он. – Наверное, трудно женщине жить здесь одной… Впрочем, к вам, судя по всему, это не относится. Я много слышал о том, как вы здесь продержались во время войны.
      – Представляю, – язвительно заметила она.
      Его смех был грудным и мелодичным.
      – Плюньте на них, мисс Томас. Людям нравится чесать языками, а у меня хватает ума пропускать мимо ушей две трети из того, что я слышу по местному эфиру, чтобы догадаться об истине.
      Матильда внимательно посмотрела на него, проверяя, не смеется ли он над ней. «Ему бы только черную повязку на один глаз, и он бы стал вылитым пиратом», – вдруг подумала она и улыбнулась.
      – Правильно делаете, – весело сказала она, – если хотя бы половина из того, о чем болтают в местном эфире, было правдой, здесь бы давно все разорились. Ни у кого не осталось бы времени работать.
      – Думаю, вы правы, – мягко ответил он, надолго задержав взгляд ярко-голубых глаз на ее лице.
      Это напомнило ей об опасности и совсем не понравилось. Было что-то в его взгляде и манере разговаривать такое, что пробуждало в ней странные чувства, которые она никогда раньше не испытывала. И это пугало ее.
      – Я как раз остановилась немного передохнуть и перекусить, – неуверенно начала она. – Не хотите присоединиться ко мне, мистер Макколи?
      – Только если вы будете называть меня Фином, – улыбаясь, ответил он. Одна бровь у него при этом забавно взлетела наверх. – Надоели эти формальности в армии. Человек становится каким-то безликим, если его не называют христианским именем.
      – Тогда вы должны звать меня Молли, – вырвалось у нее прежде, чем она успела подумать.
      Матильда не стала дожидаться ответа и пустила лошадь по еле видной тропинке сквозь заросли в сторону высоких деревьев. Там прятались небольшой водопад и маленькое озеро. Фин Макколи смутил ее, и это ей не понравилось. Нужно было немного прийти в себя.
      Матильда спрыгнула с лошади, бросила поводья и, не дожидаясь Фина, поспешила вперед.
      – Это какое-то чудо! – воскликнул потрясенный Фин. – Никогда не думал, что здесь есть такая красота.
      Он набрал шляпой воду из чистого озера с каменным дном, напился и вылил остатки себе на голову, чтобы освежиться. Словно загипнотизированная, смотрела Матильда, как по черным завиткам стекают сверкающие струйки воды, разбиваясь на капельки, но тут же опомнилась и вернулась к лошади за седельной сумкой с едой.
      – Я стараюсь приезжать сюда раз в неделю, – сказала она, опуская сумку на траву возле плоского валуна и доставая еду. – Вода тут чистая и холодная по сравнению с той, которой мы пользуемся дома… И здесь, под деревьями, всегда прохладно, – она вдруг поняла, что тараторит как попугай, и смутилась.
      Фин наполнил свой бурдюк свежей водой и хорошенько напился.
      – Замечательно вкусная, особенно после воды из цистерн. Неудивительно, что вы приезжаете сюда так часто. – Фин положил бурдюк на камень и прикинул глубину озера.
      – Надеюсь, я не помешал вашим планам? Если хотите поплавать, я могу уехать.
      Матильда покраснела, вспомнив, как обычно купается здесь голышом.
      – Нет-нет! – быстро ответила она. – Слишком холодная вода сегодня. В таких случаях я обычно просто мочу ноги, – соврала она.
      Он внимательно посмотрел на нее и, даже если не поверил, ничего не сказал.
      Матильда разложила сандвичи на камне между ними.
      – Поухаживайте за собой сами. Они, может быть, нагрелись и примялись, но свежие – я делала их сегодня утром.
      «Ну и ну, опять разболталась, как попугай! Что происходит? Что в этом мужчине такого, что я глупею и веду себя, как смущенный подросток?» – думала Матильда.
      Фин взял сандвич с ветчиной и с аппетитом откусил большой кусок крепкими белыми зубами и, пока молча жевал, рассматривал скалы и небольшой водопад. «Мне с ним хорошо и спокойно, потому что мы ничего друг о друге не знаем, – догадалась Матильда. – Может, поэтому он кажется таким симпатичным?»
      – Вы давно живете в Чуринге, Молли? – спросил он, и грудной голос показался особенно низким на фоне птичьего щебетания и свиста.
      – Всю жизнь, – ответила она и с гордостью добавила: – Мой дед был пионером.
      – Завидую. Наверное, это здорово – жить там, где родился. Представляю, как вы любите все, что окружало вас с детства, – грустно сказал Фин, посмотрев по сторонам. – А мои родители всю жизнь мотались по свету, и, когда я был маленьким, я нигде не чувствовал себя дома. Затем мы наконец осели, но началась война, меня призвали, и я еще шесть лет скитался по свету.
      – Где вы служили?
      – Сначала в Африке, потом в Новой Гвинее.
      Он говорил спокойно, но Матильда заметила, как потемнели его глаза, и решила перевести разговор подальше от тяжелых воспоминаний.
      – Я никогда не слышала имя Фин раньше. Чье оно?
      Он прилег, опираясь на локоть, и улыбнулся:
      – Уменьшительное от Финбара. Мои родители ирландцы.
      – Как и мои дед с бабушкой, – улыбнулась она в ответ.
      – Ну вот… – задумчиво протянул он. – Значит, у нас есть еще что-то общее, кроме Вилги.
      – Ну и как, вы думаете остаться здесь? – спросила она, глядя на свои руки. Глупо, но ее пульс участился в ожидании ответа.
      – Вы решили, что я изнеженный горожанин? – тихо рассмеялся он. – Дело в том, что я из Тасмании, Молли. И хотя не особенно долго занимался овцами, жарой и засухой меня не испугаешь. Я не собираюсь никуда отсюда уезжать в ближайшую сотню лет.
      – Я думала, Тасмания похожа на Англию, – удивленно сказала она. – Что это лесистая страна с обильными дождями и холодными зимами.
      – Типичное заблуждение, Молли, – рассмеялся он. – Вдоль побережья холоднее, чем здесь, но на центральных равнинах такая же вулканическая почва и пыль. Мы страдали от засухи так же долго, как и вы.
      – Тогда почему вы приехали сюда, а не вернулись в Тасманию?
      С лица Фина исчезла улыбка.
      – Мне захотелось начать жизнь с чистого листа. Моя настоящая страсть – лошади, а Вилга подходит как нельзя лучше. Кроме того, здесь я могу наконец дышать полной грудью, Молли. Мне надо было вырваться из занятого сплетнями маленького городка, где каждый сует нос в твои дела.
      Тут пришла ее очередь рассмеяться.
      – Тогда вы неправильно выбрали место, Фин! Сплетни здесь составляют смысл жизни почти всех семей скваттеров. Я нисколько не сомневаюсь, что вам уже все уши прожужжали о странной Матильде Томас, которая вот уже двадцать пять лет живет одна среди племени битджарра.
      Он виновато улыбнулся:
      – Я лично услышал, что Матильда Томас четырнадцать лет одна занимается огромной фермой. Что она с помощью кучки аборигенов сумела своими руками превратить ее в процветающее хозяйство, одно из лучших в штате. А во время войны вместе с подругой и ее детьми сумела сохранить две фермы. При этом она не признает мужчин и счастлива без них. Лично я считаю, что в последнем нет ничего странного.
      Матильда посмотрела на него и смущенно улыбнулась:
      – Добро пожаловать в Новый Южный Уэльс, Фин! Надеюсь, ваша новая жизнь оправдает ожидания и даст вам то, к чему вы стремитесь.
      Глаза Фина потемнели.
      – Думаю, здесь есть все шансы для этого, – мягко сказал он.
 
      Дженни вытерла слезы и вздохнула. Наконец-то в жизни Матильды наступил перелом! И хотя гадать было рано, но у нее возникло чувство, что последний дневник должен закончиться хорошо.
      Она откинулась на подушку и посмотрела в окно. День был в самом разгаре: пока она читала, время пробежало незаметно. Она вспомнила про Диану и почувствовала угрызения совести. Бедная Ди! Она просто пыталась прояснить ситуацию с Бретом и Чарли. И совсем необязательно было грубить ей.
      Дженни поспешно вскочила и отправилась на кухню. Подруги здесь не было, но лежала записка о том, что она уехала покататься верхом. Внизу были изображены два поцелуя, Дженни облегченно улыбнулась. Слава богу, Диана не сердится.
      Настроение Дженни поднялось. Она вывела Риппера побегать на ближайшем выгоне и пока ждала, любовалась через ограду лошадьми. Было жарко, чистое голубое небо над головой ошеломляло глубиной и необъятностью. Она вдыхала полной грудью запах прогретой земли и слышала, как в кронах деревьев шелестит сухая листва наверху.
      «Трава на выгоне тоже почти высохла, – машинально отметила она и озабоченно нахмурилась. – Лошадей надо будет скоро переводить отсюда».
      И вдруг до нее дошло, о чем она думает… Ее совершенно не касается, куда переводить лошадей и пойдет дождь или нет! У Чуринги через пару недель будет новый хозяин.
      Дженни решительно свистнула Рипперу и зашагала к дому.

      Неожиданно небо заволокло тяжелыми грозовыми тучами, и в следующие два дня жара превратилась в иссушающий зной. Когда прогремели первые оглушительные раскаты грома, наэлектризованный воздух стал потрескивать. Испуганный Риппер забился под кухонный стол и вздрагивал всем телом.
      Диана с тоской уставилась в потемневшее небо.
      – Похоже на шабаш ведьм, – мрачно сказала она, вытирая волосы после душа. – Ненавижу эти сухие грозы!
      – Я тоже, – ответила Дженни, нервно раскачиваясь в кресле-качалке. – Ни малейшего ветерка, и мне кажется, я вся высохла от этой жары.
      – Хорошо, что в Сиднее у нас есть кондиционеры, и я жду не дождусь, когда до них доберусь, – скривилась Диана.
      Дженни постукивала пальцами по гладкой обложке дневника, лежавшего у нее на коленях.
      – Это последняя тетрадь? – спросила Диана.
      Дженни кивнула.
      – Заключительная глава, – упавшим голосом сказала она. – И знаешь, мне почему-то не хочется ее читать…
      – Почему? – удивилась Диана, откидывая влажные темные кудри на спину и усаживаясь в кресло напротив. – Ты же сама говорила, что там должен быть счастливый конец. Разве нет?
      Дженни задумалась.
      – Он такой короткий… Мне, наверное, просто не хочется расставаться с Матильдой. Прочтешь последнюю страничку – и как будто скажешь «прощай» близкому другу, с которым больше не увидишься.
      – Но ты же не можешь не дочитать его, Джен! – возразила Диана. – Для тебя это все так много значило… К тому же, – добавила она, – ты потом всю жизнь будешь гадать, чем здесь все закончилось.
      – Знаю. Я сумасшедшая, да?
      – Вовсе нет. Я тоже всегда расстраиваюсь, когда хорошая книга или фильм подходят к концу. Это скоро пройдет, не волнуйся.
      Дженни открыла обложку и пролистала страницы. Тетрадь была исписана только до половины. Не так уж много осталось прочесть. Она вернулась к первой странице и поудобнее устроилась в кресле. Скорее всего, ее нежелание читать дальше связано с той странной надписью на надгробии. Дженни не сомневалась: тайна загадочной эпитафии наверняка откроется на этих страницах. И ей почему-то очень страшно об этом читать…
      Она успела прочесть всего несколько строк, как зазвонил телефон.
      – Кто это может быть, черт возьми?
      – Не обладая телепатическими способностями, ничем не могу помочь, – усмехнулась Диана, вставая с места. Она вернулась через минуту. – Тебя просит Хелен.
      Дженни пожала плечами и отправилась на кухню, где был установлен телефон.
      – Алло, Дженнифер? – послышался вежливый голос сквозь треск и сильные помехи. – Я так рада, что застала вас!
      – В такую погоду страшновато куда-то выезжать из дома, – улыбнулась Дженни.
      После секундного замешательства Хелен заговорила снова:
      – Я хотела узнать, можно мне вас сейчас навестить?
      Вот тут заколебалась Дженни. Неужели теперь Хелен подсылают к ней уговорить продать Чурингу? Ей нравилась Хелен, и не хотелось бы портить с ней отношения.
      Хелен, казалось, угадала ее мысли.
      – Думаю, я вас озадачила, Дженнифер, – осторожно сказала она. – У меня есть кое-какая причина для встречи с вами, но она совсем не связана с тем делом, ради которого к вам приезжал Эндрю.
      Дженни вздохнула с облегчением.
      – Буду очень рада вас видеть, дорогая. Я приготовлю ленч.
      – Буду у вас через три часа, – твердо сказала Хелен. – До встречи.
      Дженни положила трубку на место, раздумывая, с чем может быть связан визит Хелен, но после бесплодных попыток что-то понять решила, что лучше просто ее дождаться.
      Она вышла на веранду и ужаснулась. Небо стало просто зловещим. Может, это какое-нибудь предзнаменование?..
      Диана удивилась, услышав новость, но потом обрадовалась. Лучше повеселиться, чем сидеть и ждать бури.
      – Нет ничего лучше девичника, чтобы разогнать тоску! – радостно пропела она.
      Дженни улыбнулась, но беспокойство не покидало ее. Хелен явно была чем-то расстроена, а так как она член семьи, которая всю жизнь мстила Матильде за отказ продать Чурингу, не связан ли ее визит именно с этим?..
      – Мы сделаем салат! – объявила Диана. – Слишком жарко для горячих гарниров.
      Дженни достала бифштексы из морозилки и спрятала их подальше от мух и Риппера, который уже высунул длинный нос из-под стола и принюхивался, махая хвостом и забыв о громе. Пока Диана выжимала сок для лимонада, Дженни почистила яблоки и занялась салатом из овощей, которые она сегодня утром нарвала в огороде. Ленч практически был готов. Осталось только заправить салат маслом и чесноком и поставить бифштексы в духовку.
      Диана со вкусом подобрала цветы и расставила их в вазах на кухне, что придало ей праздничный вид, несмотря на мрачное небо. Дженни достала лучшую посуду и накрыла стол на веранде, вспоминая, как принимала у себя Ма и Стэна в гостях. «Как давно это было! – с грустью думала она. – Какие надежды и мечты расцветали тогда в душе…» Дженни заставила себя встряхнуться, увидев встревоженный взгляд Дианы, и улыбнулась подруге. Они отошли к двери полюбоваться общим видом. Все было прекрасно, но мысль о том, что, возможно, это последний раз, когда она в качестве хозяйки принимает здесь гостей, почему-то расстроила Дженни.
      – Я выведу Риппера, пока ты переоденешься, – сказала она Диане и выскользнула из дома.
      Изнуряющий зной висел над землей. Дженни пошла вдоль поникших деревьев к пересохшему руслу реки. Птицы смолкли, мохнатые черные пауки деловито плели гигантские паутины, стадо кенгуру лежало, отдыхая в тени чайных деревьев.
      Чуть слышный шорох у ног вдруг привлек внимание, и она застыла, похолодев. В дюйме от носка ее ботинка остановилась самая ядовитая в этих местах тигровая змея. Один укус – и все будет кончено. Дженни слышала, как сердце громко заколотилось в груди. Мгновение, пока змея замерла, не двигаясь, растянулось до бесконечности. Наконец она скользнула мимо, и Дженни тихо перевела дух, боясь пошевелиться.
      «Не слишком ли много предзнаменований?» – подумала она.
      Через несколько минут во двор въехала машина Хелен, взметая колесами пыль. Женщина лихо подъехала к дому и заглушила мотор. Несмотря на жару, она была, как всегда, элегантна в модном льняном платье. Короткие платиновые волосы красиво уложены крупными завитками.
      – Спасибо, что согласились встретиться со мной, – сказала она, когда они поздоровались и сели на веранде. – Я совсем не была уверена, что вы меня примете!
      – Ну почему же нет? Кроме всего прочего, я в долгу перед вами за ваше удивительное гостеприимство. И здесь так мало женщин! Просто глупо игнорировать друг друга из-за того, что случилось много лет назад и не с нами, – просто ответила Дженни, разливая всем лимонад со льдом.
      Хелен подняла бокал.
      – Замечательно сказано! Целиком и полностью разделяю ваше мнение. Все-таки мужчины на самом деле глупы по своей природе. Они ведут себя, как петухи на птичьем дворе, пытаясь доказать свою мужественность охотой, скачками и пьянками. А в это же самое время именно женщины устраивают жизнь как надо.
      Хелен усмехнулась, видя их озадаченные лица.
      – Не волнуйтесь, я здесь не в качестве Троянского коня Курайонга. Я приехала как подруга, потому что уверена: пришло время положить конец этой бессмысленной вражде между Чурингой и Курайонгом.
      Сделав большой глоток охлажденного лимонада, она поставила бокал на стол.
      – Давайте не забудем, что у нас на самом деле ленч. Столько лет прошло с тех пор, как у меня была возможность так расслабиться с подругами!
      Разговор не прерывался ни на минуту. Они обсудили все новинки – книги, спектакли, фильмы, выставки, моду, поп-музыку и даже политику. Дженни поражала эта пожилая женщина, которая по возрасту годилась им в матери, но была необыкновенно молода душой. Она много путешествовала и видела то, что они еще только мечтали посмотреть, была в курсе всех культурных событий в Сиднее и даже читала рецензии на их последнюю выставку.
      – Мы же выписываем здесь все газеты! – засмеялась Хелен, видя их удивление. – И уж будьте уверены, я при первой же возможности мчусь отсюда в Сидней. Без этих маленьких набегов на цивилизацию я бы стала такой, как большинство здешних женщин.
      – Но вы родом не отсюда? – спросила Дженни, когда убрала тарелки и они сидели, потягивая легкое вино, которое привезла с собой Хелен.
      – Слава богу, нет, – ответила она, грустно улыбнувшись. – Мы с Джеймсом встретились много лет назад на деловом приеме у моего отца в Сиднее. Он был таким красивым и обаятельным, что, когда сделал мне предложение, я моментально согласилась. Думала, жизнь здесь будет похожа на веселое приключение. И в какой-то степени я оказалась права… Но иногда мне просто необходимо вернуться домой и почистить запылившиеся перышки.
      – Могу вас понять, – сказала Диана, с тоской глядя на горизонт. – Приехать сюда ненадолго в гости еще можно, но жить здесь я бы никогда не согласилась.
      – Не поймите меня превратно, девочки. Я очень счастлива, мы с Джеймсом ведем интересную, полнокровную жизнь, но, думаю, здесь надо родиться, чтобы жить постоянно. В нашей семье только Эндрю предпочитает жить в городе. Он адвокат, и очень известный. Остальные не любят покидать Курайонг и выезжают куда-нибудь только в случае крайней необходимости.
      – Не сомневаюсь, что Эндрю очень эффектно смотрится в суде, – хмыкнула Дженни. – Он всегда такой безукоризненно элегантный – даже в этой пыли среди коровьих лепешек. Не понимаю, как ему это удается?
      Она страшно смутилась, сообразив, как язвительно и грубо это прозвучало.
      Но Хелен рассмеялась и допила вино.
      – Понимаю, что вы имеете в виду. Иногда у меня возникает дикое желание толкнуть его и вывалять в грязи. Или растрепать волосы. Но Джеймс говорит, что Эндрю был таким с детства, а сейчас уже слишком стар, чтобы отказаться от своих привычек.
      Они посидели молча, глядя в сторону Курайонга.
      – Вы были очень любезны, Дженнифер, спасибо, – сказала наконец Хелен. – Но у меня действительно есть важное дело, которое я бы хотела с вами обсудить.
      – Это связано с упорными слухами о проклятии над Чурингой?
      Хелен долго молча смотрела на нее, затем кивнула:
      – В какой-то степени. Хотя я предполагаю, что это только результат отказа одного старого и очень упрямого человека признать, что прошлое давно умерло и нет никаких причин цепляться за него теперь.
      Дженни пыталась справиться с охватившим ее волнением, поставив локти на стол и спрятав лицо в ладонях. Наконец-то она прояснит все неясные места, оставшиеся в дневнике! Секреты, о которых не знала даже Матильда…
      – Вся эта история началась в середине прошлого века, когда сюда добрались две семьи и поселились в этой части Нового Южного Уэльса. Они были пионерами.
      Сквайрзы приехали из Англии, О'Конноры из Ирландии. Но О'Конноры прибыли первыми и заняли земли, которые сейчас принадлежат Чуринге. Это были лучшие земли здесь – богатые артезианскими водами и горными реками.
      Хелен помолчала немного, обводя задумчивым взглядом горизонт.
      – Несмотря на соперничество в те времена, здесь все семьи уживались мирно, потому что понимали – без помощи друг другу в трудные моменты не выстоять. У О'Конноров из всех детей выжила только дочь Мэри. Жизнь тогда была очень суровая, и детская смертность была страшно высокой. У Джеремии Сквайрза выжило три сына – Этан, Джакоб и Илайджа.
      Диана достала сигареты и предложила Хелен. Та нашла в сумке дорогую зажигалку, и они обе закурили. Мысли Дженни витали в прошлом. Она пыталась представить жизнь этих людей без всех тех удобств, что появились позднее.
      – Этану было семнадцать лет, когда он влюбился в пятнадцатилетнюю Мэри и стал ухаживать за ней. Она превратилась к тому времени в необыкновенную красавицу, к тому же у нее был острый ум и очень сильный характер. – Хелен улыбнулась. – Но несмотря на всю свою независимость, Мэри тоже влюбилась, да так, что сама мечтала выйти замуж за Этана.
      – Но не вышла, – тихо сказала Дженни. – Почему? Что случилось?
      Хелен помолчала, глядя, как дым от сигареты тонкими колечками поднимается вверх и тает в горячем воздухе.
      – Это осталось тайной. Наверное, только я одна из нашей семьи знаю все, кроме самого Этана.
      Воцарилось долгое молчание, которое становилось напряженным.
      – Но откуда вы… – начала Дженни.
      – Я вам расскажу, – перебила ее Хелен. – Но вы должны понять, насколько конфиденциально все это. – Она пытливо всмотрелась в лица подруг. – Несколько лет назад у Этана был удар, и все думали, что он умирает. И он думал так же, поэтому и доверился мне, когда пришел в себя однажды ночью. Мы были одни – только я дежурила у его постели по ночам. – Она вздохнула и затянулась сигаретой. – Он рассказал мне все, не думая, что выживет, но, конечно, выкарабкался и еще переживет всех нас! Зато теперь у него есть повод ненавидеть меня и держать при себе, не отпуская далеко.
      Хелен грустно улыбнулась.
      – С другой стороны, это тоже дает мне возможность как-то влиять на него. При мне он становится просто идеальным пациентом, а если третирует кого-то, я не спускаю ему этого и могу говорить всю правду в лицо.
      – Не представляю, как вы терпите его, – скривилась Диана, вспомнив хамство старика за столом. – Я бы немедленно подсыпала ему яд в чашку с чаем!
      Хелен усмехнулась:
      – Признаюсь, я тоже иногда об этом думала. Но он все же отец Джеймса, и у меня не хватит ненависти к нему, чтобы пойти на такое.
      Дженни наполнила опустевшие бокалы. Женщины сидели тихо, откинувшись на спинки кресел.
      – Дело в том, что они были помолвлены почти два года, когда Этану стало невтерпеж ждать брачной ночи. Он уговорил ее, и так как Мэри любила его, то безропотно подчинилась. А через два месяца, проходя мимо окон кабинета в Курайонге, она случайно услышала то, что не предназначалось для ее ушей. Оказалось, что Этан ухаживал за ней по приказу отца, чтобы получить земли Чуринги. И с этого начались все дальнейшие неприятности.
      Хелен тяжело вздохнула и повертела обручальное кольцо на пальце.
      – Она рассказала все отцу. И Джеремия Сквайрз и Патрик О'Коннор страшно разругались. Джеремия пригрозил расторгнуть помолвку, если Патрик не внесет в приданое несколько тысяч акров самой лучшей земли Чуринги. Патрик обвинил его в грязном шантаже: когда два года назад Мэри просватали, ни о какой земле речи не было. Назначенная свадьба должна была состояться через неделю, и бедный Патрик оказался перед страшной дилеммой. Если он откажется подписать бумаги, дочь останется несчастной и может больше не выйти замуж. Если подпишет, то будет практически разорен. Он отказался подписывать брачный контракт.
      Глаза Хелен блеснули, когда она посмотрела на девушек.
      – Тогда Джеремия вызвал Этана и объявил ему, что если он хороший сын, то должен повлиять на Мэри и попытаться уговорить ее отца. В противном случае помолвка будет расторгнута.
      Этан признался в содеянном и умолял отца, но тот был непреклонен. Тогда Этан отправился к Мэри. Они долго разговаривали и в конце концов разругались. Мэри швырнула ему кольцо и вернулась в Чурингу к отцу. Всего через две недели она вышла замуж за Мервина Томаса, который работал на железной дороге и иногда подрабатывал у Патрика. Молодые уехали в свадебное путешествие и остались жить в другом месте.
      Дженни почувствовала, что вся дрожит, несмотря на жару.
      – Она видела не так уж много счастья с этим подонком! – не удержавшись, воскликнула она.
      Хелен удивленно посмотрела на нее.
      – Я объясню вам позже, откуда я это знаю, – спохватилась Дженни. – Продолжайте, пожалуйста.
      – Этан был убит. Он обнаружил, что по-настоящему любит Мэри, хотя вначале действительно ухаживал за ней по приказу отца. И мысль, что она вышла замуж за другого и для него все потеряно, страшно мучила его и заставляла страдать, как никогда в жизни.
      – Типичная реакция мужчины! – фыркнула Диана.
      – Вы правы, – кивнула Хелен, улыбнувшись. – Но дело не только в этом. Года через полтора умер Патрик, и молодые вернулись в Чурингу – но вернулись не одни, а с маленькой дочкой, которую Мэри назвала Матильдой. Хотя девочка могла быть дочерью Мервина, Этан подозревал, что она от него. Он решил вернуть их любой ценой вместе с землей, которую Мэри унаследовала после смерти отца.
      – Так что, Матильда действительно была дочерью Этана? – ужаснулась Дженни.
      Хелен кивнула.
      – Но Мэри была несгибаемой, гордой женщиной. Она не подпускала Этана к себе, изображая счастливую семейную жизнь, Этан бесился, умирая от любви к ней. Мэри призналась ему, что Матильда его дочь, только перед самой смертью, когда приехала к нему за советом, как обезопасить Чурингу. Этан был в бешенстве! Он не из тех мужчин, которые молча смиряются с поражением. До сих пор не смирился, старый калека, – грустно усмехнулась Хелен.
      Дженни откупорила еще одну бутылку вина и долила бокалы. «И что же Этан сделал? Начал травлю собственной дочери, чтобы получить вожделенный кусок земли? Оставил девочку на растерзание Мервину?» – с ужасом подумала она.
      – Вернемся к прошлому, – продолжила Хелен. – Итак, Этан оказался не только без желанной земли, но и без любимой женщины с дочерью. Он мог их видеть, слышать о них – но не больше. Со временем он женился на Эбигейл, усыновил Эндрю, и у них появились еще трое сыновей.
      Когда умер старый Джеремия, два брата Этана были только рады получить свою долю деньгами и уехали в Мельбурн, где основали компанию по перепродаже шерсти. Курайонг стал самой крупной фермой в этой части Нового Южного Уэльса. А сам Этан с годами превратился в самого богатого и влиятельного человека здесь. Но он никогда не забывал то, в чем ему было отказано, – Чурингу…
      Хелен тяжело вздохнула.
      Когда Мэри умерла, у него было разбито сердце. Этан сам мне об этом сказал, и я верю, что он по-настоящему любил Мэри. Но после ее смерти у него возникла сумасшедшая идея завладеть тем, что, по его мнению, должно было по праву принадлежать ему. Когда умер Мервин, он поехал в Чурингу с желанием забрать девочку к себе и купить у нее ферму. Но Матильда была очень горда – совсем как ее мать. Она отвергла его предложение и не захотела иметь с ним никаких дел.
      – Но почему же он ни разу не сказал ей, что она его дочь?
      – Этан был слишком гордым – или слишком упрямым, чтобы сказать ей правду. Может быть, решись он тогда на это, все было бы по-другому…
      Молчание повисло на веранде. Все были погружены в собственные мысли.
      – Печально, правда, когда мужчины слишком горды, чтобы показать свои истинные чувства? Очень часто из-за этого их чувства превращаются в ненависть и жажду мести, – задумчиво сказала Диана.
      – Вы правы. – Хелен снова вздохнула. – Постепенно Этан возненавидел все, что было связано с Чурингой, и совершенно обезумел, пытаясь отобрать у собственной дочери ферму. Он подсылал к ней Эндрю, пытаясь поженить их и завладеть контролем над фермой. Посылал Билли со своими людьми красть у нее овец и переставлять ограды в надежде разорить ее и вынудить к продаже.
      Пожилая женщина печально улыбнулась девушкам.
      – Но по-настоящему страшный оборот дела приняли, когда Чарли безумно влюбился в собственную сестру, не подозревая об этом. Этан воспринял это как возмездие судьбы, за то, что он послушался когда-то своего отца. Он был в шоке и поспешил прекратить их начинавшийся роман, поступив точно так же, как когда-то его отец. Он заявил Чарли без всяких объяснений, что вычеркнет его из завещания и выгонит из дома, если тот не прекратит встречаться с Матильдой. Чарли было всего девятнадцать лет, и он подчинился отцу, но так с тех пор и не любил никого по-настоящему.
      – Да, это многое объясняет, – пробормотала Дженни. – А я все гадала, почему, если Этан так мечтал о Чуринге, он не дал им спокойно пожениться…
      Хелен нахмурилась.
      – Дженни, мне кажется, вы знаете слишком много тайн для человека, который только недавно приехал сюда впервые. Откуда?
      Дженни отвела глаза, еще раз подумав, что секреты семьи должны остаться в шкафу. Кроме того, она считала, что дневник Матильды принадлежит ей, и не желала ни с кем им делиться.
      – Люди рассказали, – спокойно сказала она. – Вы же знаете, Хелен, сколько слухов ходит об этом проклятом месте. Меня это проклятие испугало, вот я и пыталась разобраться в слухах.
      Хелен надолго замолчала, что-то обдумывая, потом все-таки продолжила:
      – Матильда яростно отражала все удары Этана и выигрывала сражения. Иногда мне кажется, что им обоим нравилась эта борьба: она подстегивала их и не давала закиснуть. В глубине души, по-моему, Этан стал со временем страшно гордиться дочерью и уважать ее. Но затем умерла Эбигейл, Билли погиб на войне, десять лет длилась засуха. Этан старел, стал ворчливым брюзгой и начал обвинять во всех своих несчастьях Мэри, Матильду и Чурингу. Не представляю, что творится сейчас у него в голове, но ненависть его до сих пор не знает предела. И единственное, о чем он мечтает теперь, – это получить Чурингу в качестве компенсации за все свои потери.
      – И тут на сцене появляюсь я, – язвительно заметила Дженни. – Но я не имею никакого отношения ко всем этим старым вендеттам и не собираюсь в этом участвовать! Люди, которые здесь жили, давно умерли. Или, может, кто-нибудь остался? Вы не знаете?
      Хелен долго смотрела ей прямо в глаза, потом взяла бокал вина и жадно отпила из него.
      – Нет, – тихо пробормотала она. – Насколько мне известно, все умерли.
      Дженни показалось, что Хелен что-то скрывает, но спросить она не решилась. Женщина приехала сюда по собственной инициативе и рассказала ей больше, чем можно было ожидать. Было бы слишком требовать от нее чего-то еще.
      – Знаете, мне даже жаль Этана, – негромко сказала Дженни. – Бедный старик! Он, должно быть, с ума сходил по Мэри. Так провести жизнь! И все из-за жадности Джеремии…
      Хелен дотронулась до ее руки.
      – На вашем месте я бы не стала жалеть этого старого негодяя. Если бы он любил Мэри по-настоящему, то не послушался бы отца и женился на ней. Он дальновидный, хитрый и опасный человек, Дженни. Если у него появится хоть малейшая возможность заполучить Чурингу, он, наверное, сровняет ее с землей.
      – Спасибо, что приехали и рассказали мне все это. Теперь я яснее представляю себе, что здесь происходило. И знаю, что если продам когда-нибудь Чурингу, то только не Этану Сквайрзу. Спасибо за предупреждение.
      – Старик бы удивился, если бы узнал, что никто из его семьи не хочет участвовать в его мести. Даже Эндрю долго отговаривался, прежде чем отправился сюда под страхом лишиться трех тысяч долларов, которые ему высылает отец. Что касается Чарльза… – Хелен пожала плечами и улыбнулась. – Чарльз никогда не изменится. Он обожает Курайонг и женщин и не способен от этого отказаться. Дважды он по глупости женился, но сейчас предпочитает быть свободным художником. Вы можете, Дженни, пофлиртовать с ним, но учтите: его нельзя воспринимать серьезно.
      Дженни рассмеялась:
      – Я не собиралась, Хелен. Чарли виден насквозь, как стекло.
      – Думаю, в конце концов Курайонг достанется нашей дочери и ее мужу. И если вы решитесь жить здесь, Дженни, гарантирую: никаких неприятностей между нами не будет. Нам с Джеймсом вы очень нравитесь. То, что здесь когда-то произошло, осталось в прошлом и никого из нас больше не волнует. Так считает большинство нашей семьи. Самое лучшее для нас – ценить то, что мы имеем, и двигаться вперед.
      – Кое-кто недавно мне уже говорил примерно то же самое, – улыбнулась Дженни, но при воспоминании о Брете улыбка ее быстро погасла. Она встала. – Как насчет того, чтобы выпить чего-нибудь покрепче? У меня тут где-то есть бутылка джина.
      – Этот «кое-кто» был случайно не потрясающим Бретом Уилсоном? – спросила Хелен, заходя за ней на кухню.
      – А почему вы так решили? – нахмурилась Дженни, вдруг почувствовав, что у нее задрожали руки.
      – Я просто заметила, как вы друг на друга смотрели на балу, и подумала… Ох, простите, Дженнифер. Надеюсь, я не сказала что-нибудь не к месту? Дело в том, что в этой глуши абсолютно нечем заниматься, поэтому все привыкли наблюдать за окружающими. В сплетнях по телефону можно многое узнать, и вы бы удивились, как хорошо все понимают те люди, которые просто стоят и наблюдают за вами со стороны во время общественных сборищ. У людей здесь вырабатывается особая проницательность.
      – Значит, на этот раз она вас подвела, Хелен, – рассмеялась Дженни, но в ее смехе чувствовались фальшивые нотки. – Давайте выпьем за будущее, каким бы оно ни было!
      Три женщины чокнулись и дружно выпили. В это время небо особенно потемнело, и в усадьбе вокруг началась суета.
      Хелен встала.
      – Мне пора. Я и так засиделась у вас.
      – А вы сможете доехать? – забеспокоилась Диана. – Мы все-таки столько выпили… Может, вам лучше остаться переночевать?
      – Не волнуйтесь, девочки, – засмеялась Хелен. – Кого я могу здесь задавить? – Она тронула Дженни за руку. – Я очень рада, что смогла выговориться. Сняла камень с души и чувствую теперь себя гораздо спокойней, – улыбнулась она. – Держитесь – и звоните! Если надумаете уехать, найдите меня в Сиднее, девочки. Вот мой адрес в Парраматте.
      Дженни взяла визитную карточку. Они долго махали Хелен, стоя во дворе, пока машина была еще в поле видимости. Затем вернулись в дом и зажгли свет. Во дворе совсем потемнело, где-то вдали опять гремел гром и сверкали молнии, прорезая краткими вспышками темные тучи на горизонте.
      – Ну и история, – буркнула Диана.
      – Это многое объясняет, – кивнула Дженни. – Помнишь, Мервин все же подозревал, что Матильда не его дочь? Именно поэтому он, наверное, решился на такую гнусность и безжалостно избивал ее. Бесился от злости…
      Диану передернуло.
      – Ох, Джен, не знаю, как у тебя, но у меня жутко разболелась голова. Пора спать.
      Дженни согласилась. Гроза и джин на нее тоже подействовали, и она решила, что последний дневник Матильды может подождать до утра.
      Брет совсем не удивился, увидев Хелен Сквайрз во дворе Чуринги. Если речь идет о свадьбе, то, конечно, женщинам нужно обо всем договориться. Странно только, что она приехала одна. «Этану Сквайрзу в инвалидной коляске, конечно, далековато сюда добираться, – язвительно хмыкнул про себя Брет. – Но, честно говоря, этот старый черт на радостях вполне мог отмочить такое. Столько лет жаждать заполучить эту землю – и вдруг мечта сбылась! А может, он умер от радости? Надо бы справиться», – продолжал мучить себя Брет.
      День выдался хлопотным, и работать все время приходилось недалеко от дома. Он мрачно поглядывал на женщин, когда они обедали на веранде. До него доносились смех и обрывки слов, но понять, о чем они так взволнованно беседуют, он не мог. Да о свадьбе Дженнифер и Чарли, о чем же еще?! Когда Хелен уезжала, он видел оживленное лицо Дженни, и они так тепло, по-родственному попрощались… Сомнений не было. У Чуринги будет новый хозяин. Один из Сквайрзов, наконец-то! Ему стало невыносимо находиться рядом с домом, и он с радостью направился на выгон за лошадьми, но мысли упрямо возвращались к тому, что с ним случилось. Дженнифер Сандерс так отличалась от всех женщин, которых он когда-либо знал, что даже после трех месяцев знакомства она осталась для него загадкой. Сначала они общались только с помощью слов и жестов, но потом – он готов был поклясться в этом – между ними установился другой язык общения. Он хотел эту женщину, он чувствовал ее тело и был уверен, что она чувствует и хочет его тоже. Кульминацией всему этому были танцы на балу. Он не мог ошибиться тогда! Все было настолько ясно между ними, что он, невзирая на свои планы подождать, решился признаться ей в любви. Потому что больше не мог терпеть и вести себя с ней, сдерживаясь, как робкий подросток.
      И все же неизвестно, осмелился бы он признаться, если бы нашел ее тогда. Он так боялся отказа, боялся потерять ее навсегда…
      «Ха! – едко усмехнулся про себя Брет. – И ты получил отказ, приятель, да еще какой! Болезненный, бьющий по гордости и самолюбию. Дженни так четко указала тебе твое место!» Лорейн оказалась права, но ему теперь противно было даже думать о Лорейн. Ночь после бала она провела у него за стенкой, с одним из овчаров, участником скачек. Брет подозревал, что Лорейн специально это подстроила, чтобы досадить ему. Бедный парень явно не ожидал, что его ждет такая бурная ночь и что его дама будет так громко стонать и кричать под ним. Он потом сгорал от стыда, когда их третий сосед за завтраком рассказывал всем о том, что слышал ночью. Брет тогда сразу ушел из бунгало и спал в конюшне на скатке. Но Лорейн нашла его там утром и, грязно ухмыляясь, сказала, что провела великолепную ночь, а потом начала сыпать проклятьями и угрозами…
      Брет тяжело вздохнул. Пришло время уезжать из Чуринги. Дженни скоро станет женой Чарльза Сквайрза, а тот наверняка поставит здесь своего управляющего. Маленькая ферма в Квинсленде рядом с Джилом становилась все более привлекательным вариантом.
      Он посмотрел в потемневшее небо, понимая, что сейчас грянет жуткая гроза. Надо быстро проверить, надежно ли заперты ворота в загонах на пастбищах, где осталось стадо. Один удар грома – и эти шерстяные придурки разбегутся во все стороны. Брет быстро побежал к конюшне.
      Совсем стемнело, когда он проверил все загоны и вернулся к дому. Света нигде не было. Почему-то ему стало очень обидно, что за целый день Дженни ни разу не удостоила его даже взглядом и легла спать, как будто так и надо. Она его просто вычеркнула из жизни, как бывшего управляющего, которого вот-вот уволят…
      – Господи, Брет! – пробормотал он. – Ты совсем сошел с ума. Ты стал слезливым, старым, никому не нужным нытиком. Ради бога, возьми себя в руки! Зачем тебе нужно, чтобы она еще раз презрительно посмотрела на тебя? Ты превращаешься в мазохиста.
      Он взял лошадь за поводья и повел ее к конюшне.
      Добравшись до своего бунгало, Брет сильно хлопнул дверью, скинул ботинки и бросился в одежде на кровать. Он всматривался в темный потолок, видя перед собой лицо Дженни. Если ночью начнется гроза, вряд ли здесь кто-нибудь сможет не проснуться, но он очень сомневался, что ему вообще удастся уснуть. Брет вертелся, утыкался в подушку, поворачивался с боку на бок, но все было бесполезно. Он по-прежнему видел перед собой лицо Дженни – вот она улыбается, вот смеется, вот хмурится и сердито сжимает губы, вот лукаво улыбается одними глазами…

      Низкий, оглушительный раскат грома разбудил Дженни окончательно. Она и так уже лежала в полусне, не в силах прогнать обступившие ее образы прошлого – размытые лица с незнакомыми голосами проносились мимо нее, как на карусели.
      Дженни немного полежала, надеясь, что образы пропадут, потом она спустила ноги с кровати и прошлепала на кухню. Ночная рубашка была влажной от пота.
      Остатки лимонада почти не утолили жажду и не освежили, так как жара, казалось, проникла настолько глубоко в тело, что ничто не могло остудить его. Совершенно обессиленная, Дженни поплелась в ванную.
      Матильда скользила за ней, но ее присутствие больше не пугало и не мешало Дженни. Прошлое было настолько живым для нее теперь, что она могла даже полностью спеть мотив призрачного вальса.
      Судя по звукам, гроза приблизилась вплотную, духота сгустилась до предела. Дженни ополоснулась противной, тепловатой водой, вернулась в спальню и легла поверх простыни. Окна были открыты, только сетка от насекомых отделяла ее от бушующей стихии.
      В конце концов сдавшись, она взяла в руки последний дневник Матильды. Рассказ Хелен и дневник должны были полностью воссоздать прошлое, сложив наконец оставшиеся куски головоломки. И все же что-то еще пробивалось в ее сознание, пугая настолько, что она боялась даже оформлять это в мысли…
 
      Чуринга наконец стала приносить хорошую прибыль. Посоветовавшись с Фином, Матильда решила вкладывать ее в выгодные инвестиции, чтобы иметь устойчивые, независимые доходы в будущем. Жизнь в глуши была непредсказуемой – то сытой, то голодной, – и после вечного страха перед разорением в военные годы она не хотела больше подвергать себя риску.
      После долгой переписки с деловым агентом Австралийского банка в Брокен-Хилле Матильда решилась на личную встречу с ним. Она должна была убедиться, что этот человек действительно отстаивает интересы фермеров, а не только банка и горожан.
      Мысль о том, что она делает такой значительный вклад в будущее процветание Чуринги, доверяя незнакомому человеку, пугала ее.
      Для Матильды это была первая настолько далекая поездка. Фин предлагал поехать с ней, но она отказалась. Она должна была справиться с этим сама. Ей пора привыкать к таким масштабам, если она серьезно хочет заняться процветанием Чуринги. Все здешние крупные скваттеры давно занимаются такими делами.
      Поездка на машине по новому шоссе до Брокен-Хилла заняла несколько дней. Ночью, лежа на скатке в кузове грузовика, Матильда обдумывала предстоящий разговор с Джеффри Бэнксом.
      Контора размещалась на втором этаже викторианского особняка, который Матильда приняла за частный дом. С белыми колоннами у входа, он был окружен ухоженным садом, в котором на скамейке в тени деревьев сидела с книжкой в руке молодая женщина.
      Чувствуя себя не очень уютно в новом платье и туфельках на каблуках, Матильда сняла шляпу с непокорных волос и поднялась по ступенькам.
      Джеффри Бэнкс оказался приятным молодым мужчиной с твердым рукопожатием. Его уверения в том, что он прекрасно разбирается в тонкостях ведения дел в Чуринге, показались ей несколько преувеличенными. Но потом оказалось, что он родной брат владельца Нулла-Нуллы, и Матильда успокоилась.
      Деловой разговор об инвестициях занял довольно много времени, но в конце концов они обо всем договорились, и Джеффри Бэнкс предложил ей на прощанье бокал шерри.
      – Вы не хотите написать завещание, мисс Томас? – неожиданно спросил он, глядя на нее поверх своего бокала.
      – Не особенно, – ответила ошарашенная Матильда: она никогда не задумывалась о таких вещах. – Мне некому оставить землю, если я умру.
      Джеффри Бэнкс положил локти на стол. Глаза его сверкнули, на лице появилась обаятельная улыбка. Знай его Матильда получше, она бы поняла, что с ней флиртуют, но он был настолько молод, что Матильде и в голову не могло прийти такое.
      – Вы молодая и, позвольте заметить, красивая женщина, мисс Томас. – Он одарил ее восторженной улыбкой. – Кто знает, что может случиться с вами в будущем? Не думаю, что вам понравится, если ваша земля достанется государству. Вам лучше завещать ее своим наследникам – вспомните, ведь именно так поступили ваши дед и мать, и это было очень мудро.
      Матильда строго посмотрела на него. «Кто он такой, чтобы делать комплименты женщине, которая годится ему в матери?» – возмущенно подумала она.
      – У меня нет наследников, – твердо сказала она. – И не думаю, что моя жизнь когда-нибудь изменится.
      – Понимаю, мисс Томас, – мягко сказал он. – Но я все-таки советую вам подумать над этим. Судьба иногда преподносит нам удивительные сюрпризы. Вы можете вдруг выйти замуж, и у вас могут появиться дети. Если вы умрете без завещания, вашим наследникам придется таскаться по судам для того, чтобы получить то, что будет принадлежать им по праву. Вы же не хотите этого, правда?
      Матильда подумала об Этане и Эндрю Сквайрзах и их давней мечте получить Чурингу. Если то, что сказал этот сопляк, правда, то, когда она умрет, они в ту же минуту набросятся на Чурингу, как коршуны. Она внимательно посмотрела на Джеффри Бэнкса. Хоть она в его глазах и глупая провинциальная старая дева, но его-то дурацкие уловки способна раскусить. «Тоже жених выискался! – хмыкнула она про себя. – Но в его словах есть здравый смысл».
      – Не думаю, что судьба настолько сойдет с ума, но, пожалуй, оставить завещание действительно стоит, – в конце концов признала Матильда. – Что я должна для этого сделать?
      – Прежде всего, – улыбнулся Джеффри, – вы должны выбрать наследника. У вас есть кто-нибудь на примете?
      Матильда надолго задумалась. С тем образом жизни, который она вела, у нее было очень мало друзей. Родственников не осталось. С Эприл она до сих пор переписывалась, но уже реже – слишком разная была у них теперь жизнь. Жена Тома стала настоящей горожанкой, работала в крупной фирме, у нее появились новые друзья и интересы. Мальчики после смерти ее родителей унаследуют приличное дело, которое после войны процветало. Сюда никто из них не вернется, это очевидно.
      Если она не хочет, чтобы Чурингу прибрали к рукам Сквайрзы, она должна завещать ее тому, кому полностью доверяет.
      Матильда подумала немного и пришла к решению, которое немного удивило ее саму. Но когда она обдумала его со всех сторон, идея показалась ей вполне разумной. Сначала она довольно скептически отнеслась к появлению Фина Макколи на земле Тома, но за несколько месяцев после знакомства у озера они успели подружиться, и он все больше нравился ей. Несмотря на молодость и необычайно красивую внешность, Фин был очень спокойным, почти робким человеком. Он обожал землю и был сдержан с незнакомыми людьми, но Матильде с ним было удивительно легко. Раз в неделю он добирался три часа из Вилги в Чурингу для того, чтобы увидеться с ней. И каждую субботу она выискивала в поваренных книгах интересные рецепты, чтобы побаловать его вкусным обедом. После ужина они слушали радио или просто болтали о том, что было сделано за неделю. Затем он спокойно уезжал домой.
      Матильда была рада, что вместо Тома с Эприл в Вилге живет человек, дружба с которым становится все крепче, и между ними растет взаимное доверие. Со временем, конечно, он женится, но Матильде было приятно сознавать, что Чуринга попадет в руки человеку, который сможет о ней по-настоящему хорошо позаботиться.
      «Но Фин никогда не должен узнать о том, что я сделала», – сказала она себе, улыбнувшись. Она не хотела, чтобы дружба между ними омрачалась меркантильными интересами.
      – Я хочу завещать Чурингу Финбару Макколи из Вилги, – твердо сказала она наконец. – С тем, чтобы она перешла к его наследникам.
      Джеффри Бэнкс не стал обсуждать ее решение, и они уже пожали друг другу руки.
      – Бумаги будут отпечатаны и готовы к подписи примерно через два часа, мисс Томас. Мне будет приятно увидеться с вами еще раз.
      Матильда улыбнулась ему и вышла из конторы. Она была довольна таким поворотом дела: за два часа ей как раз удастся осмотреть Брокен-Хилл.
      Она прошлась по центральной улице, где выстроились в ряд витрины магазинов. По сравнению с Уэллаби-Флатс здесь было на что посмотреть и истратить деньги. Ее скромное платье на фоне того, что висело в витринах, выглядело старомодным. После недолгих колебаний Матильда решилась и купила три новых платья, хотя не знала, куда в них будет ходить. А также разорилась на пару новых брюк, жакет и новые занавески для спальни.
      Но больше всего ее поразило нижнее белье. Она никогда не думала, что женщины могут носить такие прелестные, ласкающие кожу вещицы у себя под платьями. Мягкий шелк струился между пальцами, как масло. А цвета… Такой богатый выбор после простых белых вещей, которые она выписывала по каталогу, ее просто сразил.
      Настроение Матильды было приподнятым, когда, обвешанная покупками, она направилась к грузовику. Проходя мимо картинной галереи, она увидела яркие пейзажи, выставленные в витрине, и заколебалась.
      Единственными картинами, которые она видела с детства, были иллюстрации в книгах и фотографии в журналах. У нее появился шанс, который нельзя было упускать.
      Заплатив за вход и оставив покупки в кассе, Матильда очутилась в мире знакомых пейзажей, и у нее перехватило дыхание. Богатство красок и достоверность, с которой художники изображали мир, знакомый ей с детства, затронули какие-то струны в ее душе. Ей вдруг показалось, что она тоже способна на такое, если попробует.
      Было время, когда маленькая Молли часами сидела, завороженно наблюдая, как рисует мать. Виды буша и пастбищ, животные и птицы, которые их населяли, как по волшебству появлялись на бумаге под кистью Мэри. Это было прикосновение к чуду! Вместе со всем остальным мать подарила ей рождение Прекрасного прямо на глазах. Но после ее смерти жизнь так изменилась, что Матильде было не до этого, и ее потребность в красоте вполне удовлетворялась созерцанием упитанных, покрытых густым руном овец на сочных пастбищах.
      Стоя сейчас перед картиной, где была изображена такая же ферма, как Чуринга, Матильда чувствовала, как что-то оживает в ее душе. Она вдруг осознала, что ее жизнь после войны сильно изменилась, а с деньгами в банке и наемными работниками на ферме у нее появилось время на то, от чего приходилось отказываться раньше.
      Немного волнуясь, Матильда направилась к кассе. Там продавались предметы, которыми пользовались художники. После долгих колебаний она купила коробку акварельных красок, похожую на ту, что была когда-то у матери, несколько хороших кисточек, карандаши, бумагу и легкий мольберт. Пока Матильда расплачивалась и ждала, когда все это упакуют, ее глодало чувство вины за свою расточительность. Дай бог, чтобы намеченные сегодня сделки оправдали себя, иначе эта поездка ей выйдет боком.
      Подписание завещания и помещение его в сейф банка заняло несколько минут. Выйдя на улицу, Матильда почувствовала, что Брокен-Хилла с нее достаточно. Отель был дорогим, люди вокруг незнакомые, и она соскучилась по Чуринге. Забросив покупки на соседнее сиденье, Матильда забралась в грузовик и завела мотор. Наконец-то она едет домой!
      Зимой в Чуринге дел было немного, и Матильда позволила себе заняться тем, что всегда откладывала. Прочла несколько давно намеченных книг, достала старую швейную машинку из сарая. Смазанная машинным маслом и с новыми иглами, она прекрасно заработала. Но больше всего Матильду радовала возможность рисовать. Так приятно было ощущать под кистью белую, мягкую поверхность бумаги, не торопясь наносить мазки, отрешаясь от повседневных проблем и вечной занятости.
      Матильда самокритично осмотрела свое последнее творение. Получилось гораздо лучше, чем она ожидала. И дом выглядел почти таким, о каком она мечтала когда-то в детстве. Кто бы мог подумать, что ее натруженные, корявые руки смогут создавать такую тонкую красоту?! Она улыбнулась от удовольствия, но знала, что до картин, виденных в галерее, ей никогда не дорасти.
      Шум мотора привлек ее внимание, она в панике посмотрела на часы и ужаснулась. Фин уже приехал, а она даже не начинала готовить обед! Быстро бросив кисти в банку с водой и скинув фартук, Матильда помчалась в спальню и заглянула в зеркало. Слава богу, новое платье не испачкалось, но волосы, как всегда, торчали в разные стороны. Она подцепила их заколками и угрюмо посмотрела на себя.
      «Ну и вид! – с досадой подумала она. – С загорелым лицом, усыпанным веснушками, и с этими непокорными торчащими волосами ты начинаешь выглядеть на свой возраст, старушка!»
      Почему-то, не зная толком, чем это вызвано, перед визитами Фина она начинала заботиться о своей внешности. Стирала и гладила платья, чистила туфли, отказавшись от грубых ботинок и молескиновых брюк. «Наверное, это потому, что я стала хозяйкой преуспевающей фермы, – думала она. – И должна выглядеть как леди».
      Фин постучал в дверь, и Матильда крикнула, чтобы он входил, сокрушаясь, что вместо намеченного экзотического блюда, рецепт которого она вычитала в журнале, им придется довольствоваться вчерашним вареным мясом.
      – Добрый день, Фин, – сказала она, заходя на кухню. – Ты застал меня врасплох. Время так быстро летит, когда я рисую…
      – Вполне понятно, – ответил Фин, разглядывая пейзаж. – Тебе здорово удалось передать настроение этого места. Не думал, что ты такая талантливая художница.
      Он повернулся к ней, и Матильда вдруг заметила кое-какие изменения в его облике. Рубашка на нем была новая, брюки тщательно отутюжены. Фин был чисто выбрит и подстрижен. Видно было, что он пытался водою пригладить непокорные ирландские вихры, но ему это плохо удалось. Впрочем, эти торчащие кудри придавали ему еще большее очарование.
      Матильда покраснела и отвернулась.
      – Обед еще не готов, – сказала она, решив сделать хотя бы салат к вчерашнему мясу. – Надеюсь, ты не очень голоден?
      – Не волнуйся, – улыбнулся он. – Угости меня пивом, и я продержусь. Давай я тебе помогу.
      Они дружно трудились в молчании, а когда салат из картошки и маринованных овощей был готов, уселись с тарелками на веранде. Керосиновая лампа над столом отгораживала их от остального мира. Матильда с удовольствием наблюдала за Фином, пока он с восторгом рассказывал о своих лошадях. Да, этот мужчина точно знал, чего хочет добиться в жизни! Она вдруг подумала, что ей надо наслаждаться этими мгновениями. Скоро он встретит какую-нибудь девушку, влюбится и женится. Тогда они уже не смогут так часто видеться с ним. Их дружба отойдет на задний план…
      Матильда отогнала эти грустные мысли и глотнула пива. Может быть, пора рассказать ему, какие грязные слухи породила их невинная дружба, и дать ему шанс разорвать их отношения, пока не поздно?
      – Знаешь, сегодня в здешнем эфире целый день сплетничали о нас, – спокойно сказала она.
      – Вот как? И что же говорят? – спросил он. Глаза его сверкнули в свете керосиновой лампы.
      – Что ты слишком часто приезжаешь ко мне. Не притворяйся, что ты ничего не слышал, Фин!
      Он улыбнулся и покачал головой.
      – Никогда не слушаю сплетен, Молли. У меня и без них хватает дел. – Он помолчал, допивая пиво. – И потом, кому какое дело, если я решил проводить свободное время в Чуринге?
      – Никому, – рассмеялась она. – Но их это не остановит. Мамаши в нашей глуши точат на тебя когти, Фин. Им надо дочерей замуж выдавать, а ты повадился ездить к старой деве. Ты не понимаешь, до какой степени ты лакомый кусочек для здешних невест!
      Фин рассмеялся и вернулся к салату.
      – Пусть злятся и тратят бездарно свое время, Молли. Надо же им о чем-то говорить. К тому же, – добавил он, поднимая к ней лицо, – я достаточно взрослый, чтобы самому выбирать, с кем мне проводить свое время, тебе не кажется?
      Матильда посмотрела на него. Так приятно было сидеть с ним рядом, вместе обедать, разговаривать и слушать музыку по радио… Его компания была прекрасной наградой за все годы ее одиночества. Но она понимала, почему люди так злобно сплетничают. Она слишком стара для него. Ему нужно общаться с девушками своего возраста, чтобы выбрать жену.
      От этих мыслей у нее пропал аппетит и до почти осязаемой боли сжалось сердце. Как же глупо было позволить себе привыкнуть к его визитам! Скоро он приведет в Вилгу жену, и она опять останется одна. Они будут вежливо здороваться и кивать друг другу при встречах, спрашивать о здоровье и делах… И вдруг Матильда с ужасом обнаружила, что безумно ревнует Фина к его будущей жене. Не может вынести даже мысли о том, что он будет с кем-то еще разговаривать, танцевать на вечеринках, обедать, пока она будет проводить здесь вечера в одиночестве.
      Матильда сидела молча, забыв про обед, погруженная в свои невеселые мысли. Она вдруг посмотрела на них обоих со стороны и осознала комизм ситуации. Зачем этому молодому красавцу нужна пожилая некрасивая женщина с причудами?..
      – Молли? Тебе плохо?
      Она вздрогнула от неожиданности, услышав озабоченный голос Фина, и усилием воли выдавила улыбку на помертвевшем лице.
      – Просто немного болит голова, – пробормотала она в панике и покраснела. – Я в порядке, не волнуйся.
      Фин долго рассматривал ее, пока она нервно теребила салфетку.
      – Знаешь, тебе тоже не стоит обращать внимания на сплетни, – твердо сказал он. – Прожила бы в Тасмании с мое, и ты бы плевала на все это с высокой колокольни!
      – Я и забыла, что ты из Тасмании, – сказала Матильда с улыбкой, хотя ей больше хотелось плакать сейчас. – Я привыкла к тебе так, как будто ты всегда здесь жил. Ты кажешься уроженцем этих мест.
      Фин отодвинул кресло и скрестил ноги, закуривая трубку.
      – Я никогда по-настоящему не рассказывал тебе о себе, правда? – тихо сказал он. – Мы всегда говорили о делах, о фермах, но не о том, что привело нас в эти места.
      – Ты знаешь обо мне почти все, Фин, – спокойно ответила она. – Но мне бы хотелось услышать твою историю.
      Фин вытряхнул трубку в пепельницу, убрал ее в карман и помолчал, глядя на выгон, где паслись лошади.
      – Мать с отцом в конце концов купили участок земли в центре Тасмании. Ферма называлась Мианда. Она расположена на широкой равнине, окруженной горами. Зимой там очень холодно, а летом очень жарко. Мы разводили лошадей. Сколько я себя помню там, у нас всегда были лошади. Именно поэтому, когда война закончилась, а правительство дало такой шанс, я купил Вилгу.
      – А почему ты не вернулся в Тасманию, на старое место? – спросила Матильда, заметив какую-то тень в его глазах.
      – После смерти отца мы несколько лет хозяйничали вдвоем с матерью. Но она тоже умерла. Затем началась война, меня призвали на фронт, поэтому я продал Мианду и положил деньги в банк до своего возвращения. Без матери в том месте мне делать нечего. Там все стало другим.
      – Знаю, как это бывает, – тяжело вздохнула Матильда. – Прости, если натолкнула тебя на тяжелые воспоминания.
      – Не волнуйся, Молли, – пожал он плечами. – Отец был тем еще негодяем, нам с матерью стало намного легче жить без него. Но мать… С ней было все по-другому.
      Матильда наблюдала за противоречивыми эмоциями, которые сменялись на его лице. Фин редко заговаривал о своем прошлом, но сегодня явно хотел чем-то с ней поделиться. Чем-то таким, что мучило и расстраивало его.
      – Ты, наверное, подумала, что стыдно так говорить о своем отце, но, видишь ли… Мне с самого раннего детства казалось, что он ненавидел меня. Я был его единственным сыном и всегда старался угодить ему, чтобы заслужить похвалу. Но он, сколько я себя помню, никогда не обращал на меня ни малейшего внимания, как будто меня вообще не было рядом. Только мать всегда поддерживала меня и вырастила человеком, которого ты теперь видишь перед собой!..
      Они долго сидели, погруженные в молчание. Матильде вдруг вспомнился Мервин. Их отцам, видимо, есть за что ответить перед богом. Чудо, что они с Фином вообще смогли выжить.
      – Только спустя много лет после смерти отца я узнал, почему он так ненавидел и презирал меня, – продолжил Фин. – Понимаешь, я не был его сыном вообще. Умирая на моих руках, мать призналась, что они усыновили меня сразу после моего рождения. Но это никогда не влияло на наши отношения с ней. Она очень меня любила и была мне родной матерью всю жизнь.
      – А что тебе известно о твоих настоящих родителях? Ты никогда не интересовался этим?
      – Зачем? Моя мать была прекрасной женщиной, и мне, кроме нее, никто не нужен. После ее смерти я даже хотел стать священником. Мать была ревностной католичкой, и это было то, о чем она всегда мечтала для меня. Но я слишком люблю свободу, землю и лошадей. Думаю, эта моя работа богу больше по душе, чем если бы я был сейчас никудышным священником, – усмехнулся он. – Мне бы не хотелось обманывать бога.
      Лицо Фина озарила такая ясная улыбка, что Матильда поняла: эту его сторону она совсем не знает. Ей стало не по себе.
      – Религия не для меня, – осторожно сказала она. – Слишком много страшных вещей происходило со мной в этом мире, чтобы я могла поверить в милосердного, любящего, справедливого бога.
      Фин долго молчал, потом тяжело вздохнул.
      – Могу тебя понять. Война тоже на многое мне раскрыла глаза. Моя вера время от времени подвергалась жестоким испытаниям. Трудно верить в бога, когда рядом все горит от бомбежек и умирают твои близкие друзья. – Он опять взялся за трубку. – Но моя вера выстояла и стала частью меня. Очень глубокой частью. Я не собираюсь защищать религию и обращать тебя в свою веру, Молли. Я просто пытаюсь жить так, как считаю лучшим для себя. – Он смущенно улыбнулся. – Не понимаю, зачем я тебе все это рассказал. Ты можешь решить, что я какой-то религиозный зануда и ханжа. Прости.
      Матильда перегнулась через стол и дотронулась до его руки.
      – Спасибо за доверие, Фин, и за то, что поделился со мной своими чувствами, – мягко сказала она.
      Он нежно взял ее за руку и стал перебирать ее пальцы.
      – С тобой легко разговаривать, Молли. Мне почему-то кажется, что ты все способна понять.
      Она с трудом сглотнула и удержалась, чтобы не поправить черные завитки, упавшие ему на лоб. Ей хотелось обнять его покрепче и не отпускать до тех пор, пока последние тени не исчезнут из его глаз. Война причинила ему много страданий, но он выстоял, и она жалела, что не может поверить в бога, как он.
      Затем Матильда очнулась и страшно разозлилась на себя. «Что я делаю?! – в панике подумала она. – Держи себя в руках, наверное, совсем из ума выжила!»
      Матильда поспешно собрала тарелки, швырнула их в раковину и включила радио.
      – Тебе не стоит хоронить себя заживо в Вилге, Фин, – громко сказала она. – Здесь идет весьма интенсивная общественная жизнь, и тебе давно пора немного развеяться.
      Красивая мелодия вальса Штрауса послышалась сквозь треск. Матильда настроила приемник и прибавила громкость. Музыка сразу заполнила пространство между ними, и молчание стало не таким напряженным.
      – А почему ты сама никогда не ездишь на танцы и вечеринки? И вообще, – спросил Фин, – как получилось, что ты не вышла замуж?
      – Я была слишком занята, – коротко ответила Матильда. – К тому же мне совсем не нужен мужчина, чтобы чувствовать себя счастливой.
      Фин стоял совсем близко за ее спиной. Крепко обхватив ее за плечи сильными, теплыми руками, он развернул ее к себе, вглядываясь в лицо.
      – Откуда в тебе столько боли, Молли? Кто так сильно обидел тебя, что ты заперлась тут от всех в одиночестве?
      Матильда попыталась вырваться, но он только крепче прижал ее к себе. Ее лицо почти уткнулось в голую грудь Фина у расстегнутого края рубашки. Они никогда еще не были так близко друг к другу, и это странно действовало на нее.
      – Во мне нет никакой боли, – выдохнула она. – Просто я живу, как мне нравится. Ты, наверное, забыл, Фин, что я уже старая женщина и мне уже поздно что-то менять в своей жизни.
      – Ты не ответила на мой вопрос, Молли, – мягко сказал он, приподняв пальцем ее подбородок и заглядывая прямо в глаза. – Что-то случилось с тобой, отчего ты ушла в себя. Почему ты не доверяешь и не расскажешь мне правду?
      Матильда не собиралась рассказывать ему всего. Но стоило ей начать говорить, как поток слов захлестнул ее бесконечной волной, и в конце концов Фин узнал обо всем, что случилось с ней после смерти матери. У Матильды было чувство, что она сбросила тяжелый груз, долгие годы давивший на ее плечи. Она смотрела в глаза Фина, взглядом умоляя понять ее и не надеясь, что он сможет это сделать.
      Фин тяжело вздохнул и прижал ее к себе еще крепче.
      – Ты чудесная, прекрасная женщина, Молли! – прошептал он. – И очень мужественная. Ты не должна прятаться здесь от всех, стыдясь того, что давно уже в прошлом. Любой порядочный мужчина будет счастлив стать твоим мужем.
      – Ерунда! – пробормотала Матильда еле слышно.
      Она с трудом могла дышать, сердце колотилось как сумасшедшее от такой опасной близости к нему. Как ей хотелось положить голову ему на грудь, забыв обо всем, и вдохнуть этот терпкий, незнакомый запах, почувствовать биение его сердца еще ближе…
      Она сделала над собой отчаянное усилие и подняла глаза.
      – Я старая, у меня веснушки на лице, волосы цвета морковки и руки овчара! Я вполне счастлива одна…
      Матильда попыталась освободиться, но Фин не выпустил ее из объятий. Не глядя на нее, он просто увлек ее за собой под чудесную медленную музыку волшебного вальса. Они плавно закружились по комнате. Матильда вдруг показалась себе мотыльком, летящим на огонь его загоревшихся глаз, и, когда он наклонил голову и поцеловал ее, она вздрогнула. Потому что в ту же секунду, как этот легкий, словно крылья бабочки, поцелуй коснулся ее губ, между ними пролетела искра, и Матильду охватило пламя. Оно сожгло всю ее сдержанность и развеяло, как ненужный пепел, узы, связывающие ее с прошлым. И все-таки она отчаянно пыталась сопротивляться. Говорила себе, что это неправильно, он слишком молод, а она стара для него, что такие вещи не должны происходить, она должна вырваться и остановить это сумасшествие…
      Но это было свыше ее сил. Матильда окончательно утратила контроль над собой. Фин вел ее в вальсе, и ей хотелось, чтобы этот вальс никогда не кончался. Они медленно кружились под музыку, растворившись в ее красоте, пока последние звуки не растаяли в тишине, окружавшей Чурингу. Фин нежно взял в ладони лицо Матильды. Он был так близко, что она чувствовала его дыхание на своих ресницах и видела фиолетовые вспышки в голубых глазах. Это было неправильно, и все равно ей безумно хотелось, чтобы он еще раз поцеловал ее.
      Наконец их губы соединились, и Матильда утонула в таком откровенном желании, которого никогда раньше не ощущала и даже не думала, что такое возможно испытывать. Она потянулась к Фину, пробежала пальцами по его волосам и наконец прижалась к нему всем телом. Она таяла от нежности его прикосновений, от легких поцелуев в пульсирующую жилку на шее, а потом снова в губы. Язык Фина исследовал глубины ее рта, затягивая в немыслимо приятный водоворот чувств. Ей хотелось раствориться в нем, слиться в единое целое, и даже этих поцелуев ей не хватало.
      – Я люблю тебя, Молли, – простонал он. – Люблю так сильно – до боли! Стань моей женой, – взмолился он, прижимаясь губами к ямочке между ее ключицами. – Выходи за меня замуж, Матильда. Выходи, пока я не сошел с ума!
      Матильда с трудом вернулась к действительности и вырвалась из его рук.
      – Не могу… – задохнулась она. – Это сумасшествие, Фин! Такого не должно быть…
      Она отпрянула, когда он попытался снова обнять ее. Если он еще раз дотронется до нее, она не выдержит. И тогда они оба потеряют головы.
      В глазах Фина отразилось удивление.
      – Но почему, Молли? Я люблю тебя и после того, что случилось сейчас, знаю, что ты меня тоже любишь. Почему ты упрямишься и не хочешь сделать нас обоих счастливыми?
      Фин шагнул к ней, но не попытался дотронуться.
      – Не все мужчины такие, как Мервин, – нежно сказал он. – Обещаю, я никогда не ударю тебя. Ты слишком прекрасна для этого, и я так тебя люблю…
      Матильда залилась слезами. Она не плакала много лет, но все ее чувства были так перемешаны, что ее уже ничто не могло удивить. Она любила его – в этом у нее давно не было никаких сомнений. Но чудо было в том, что и он любил ее!
      И все же, глядя на Фина сквозь слезы и видя боль и растерянность на его лице, она не могла не подумать о будущем. Что, если только одиночество толкнуло их друг к другу? Что, если в один прекрасный день он проснется и разглядит, какая она старая? Что, если он поймет, что никогда не любил ее, и встретит молодую женщину, которая сможет нарожать ему много детей и дожить с ним вместе до глубокой старости? Ведь она тогда окажется брошенной, как старая, ненужная вещь…
      Матильда вдруг почувствовала такую сильную боль, как будто кто-то вонзил ей в сердце острый нож и повернул его там. Она знала, что после этого вечера они уже не смогут остаться друзьями, стать просто его любовницей она тоже не сможет. И все же Матильда решила, что должна ему отказать и объяснить все обстоятельства, пусть даже тогда она его потеряет.
      – Я не могу выйти за тебя замуж, Фин, потому что мне почти тридцать семь лет – я очень старая, замотанная работой женщина. Найди себе кого-нибудь помоложе, кто сможет состариться вместе с тобой, любимый. Кого-нибудь, кто нарожает тебе кучу детей… и будет с тобой их растить и воспитывать.
      Фин не дал ей договорить. Его сильные руки схватили ее, он крепко прижал ее к себе, как ребенка.
      – Я собираюсь жениться на тебе, Матильда Томас, – сказал он с нажимом. – Мы любим друг друга, и я хочу только одну жену – тебя! И я не позволю тебе отказать мне. У нас в жизни бывает только один шанс стать счастливыми, и я не собираюсь его упускать из-за того, что ты считаешь себя старой. Я не хочу из-за твоей глупости терять самое лучшее, что случилось со мной в жизни, Молли!
      Слезы Матильды замочили его рубашку. Она прижалась к нему, всхлипывая, и вдруг вспомнила историю Габриэля о том, как встретились впервые черный мужчина и черная женщина и как они решили идти дальше вместе. Фин любит ее, а она любит Фина. Почему бы им не попытаться смело смотреть в будущее, не ожидая никаких гарантий, которые никто никогда никому не может дать? Если у них будет даже совсем немного времени на счастье, это все же лучше, чем ужасная долгая пустота друг без друга. Матильда посмотрела в глаза Фину, увидела там безграничную любовь и расслабилась. Наклонив его голову к себе, она ощутила чудо его губ на своих губах и поняла, что она права. Она будет беречь каждый день, каждый миг времени, которое им будет отпущено, чтобы потом хранить их в памяти, как бесценные сокровища.
      – Да, Фин, я выйду за тебя замуж. Я люблю тебя слишком сильно, чтобы позволить уйти из моей жизни.
      – Тогда иди сюда! Я приглашаю тебя на вальс, Матильда. На вальс до конца нашей жизни! – воскликнул он радостно и подхватил ее на руки.
      Она крепко обняла его. Счастливые слезы градом катились по ее лицу. «Так долго, как это будет длиться, – тихо поклялась она себе. – До тех пор, пока будет жива их любовь…»
 
      Дженни смахнула слезы и отложила дневник. Все же Матильда была потрясающей женщиной! Она выжила в таких условиях, где выживает не каждый мужчина, и чуть не пожертвовала своим счастьем, не веря, что молодой и красивый Фин может любить ее.
      И все-таки у нее хватило мужества посмотреть неизвестному будущему прямо в лицо, невзирая на боль, которая может ждать впереди. Потому что поняла – жизнь никогда не дает гарантий, и счастье с Фином стоит риска.
      Она вздохнула и подумала о Питере и Бене. Ее собственная жизнь казалась такой надежной и безопасной, но вмешалась судьба – и всего за один миг все круто изменилось. У нее остались только воспоминания, и все же это было лучше, чем ничего…
      Первые лучи солнца упрямо пробивались сквозь грозовые тучи, и Дженни наблюдала, как они скользят по комнате. Интересно, останутся ли в ее памяти воспоминания о Брете и Чуринге, когда она вернется в Сидней? Разумеется, она никогда не забудет Матильду, потому что дневники этой женщины просто потрясли ее. Но Брет?.. Он не похож на Фина Макколи, это уж точно!
      – Еще один день, Риппер, и потом мы с тобой уедем, – шепнула она, доставая щенка, спящего под кроватью, и прижимая к себе. Риппер радостно лизал ей лицо, но вздрагивал от каждого порыва ветра. – Пойдем, малыш, быстро сделаешь свои дела и будешь завтракать.
      Дженни отнесла его на заднее крыльцо. Щенок поспешно юркнул в траву, но почти сразу же примчался обратно. Дженни посмотрела на небо. Несмотря на жару, ее бил озноб: воздух был так наэлектризован, будто земля и небо, собравшие силы перед решающей схваткой, застыли в хрупком равновесии, готовом в любой момент нарушиться.
      Дженни посмотрела на выгон и ближнее пастбище. Лошади сбились в беспокойную кучу под деревьями, которые качались и прогибались почти до земли под порывами горячего ветра. Овцы сбились шерстяными комочками вдоль ограды и жалобно блеяли.
      Такие сцены повторялись здесь уже сотни лет и будут еще повторяться. Австралийская глушь не меняется, как не меняются люди, живущие здесь. Они всегда были сильными и независимыми от рождения, такими же выносливыми, как земля, на которой они работали.
      Вернувшись в дом, Дженни подошла к акварели, на которую уже обратила внимание, как только приехала сюда.
      Эта была Чуринга, которую знала и любила Матильда. Каждая деталь была написана с любовью и душевной тонкостью, краски подобраны с изумительным чувством цвета и поражали гармонией. Дженни был рада, что у них с Матильдой оказалась общая любовь к живописи. Это сближало ее с женщиной, с которой она никогда уже не встретится, но без которой не смогла бы пережить свое горе.
      Дженни бережно сняла акварель со стены, упаковала в коричневую плотную бумагу и положила в ящик вместе с собственными холстами, красками, кистями и прочими принадлежностями. Это будет напоминанием о том, чего смогла достичь одинокая мужественная женщина в маленьком уголке огромного Нового Южного Уэльса, влюбленная в жизнь и свою землю.
      «Еще один день, – грустно подумала она, глядя на опустелый дом. – Только один день – и все это превратится в воспоминание…»
      Подруга спала, лежа на кровати поверх простыни. Вокруг валялись дневники Матильды. Диана во сне беззвучно шевелила губами. Лоб ее был нахмурен.
      Дженни тихо прошла в свою спальню. Надо дочитать дневник: завтра она поедет в последний раз объезжать свои владения, которые успела полюбить, и времени не будет. Она должна попрощаться с этой землей, в которую Матильда вложила столько сил.
 
      Матильда пыталась сдержать чрезмерный энтузиазм влюбленного Фина.
      – Думаю, нам стоит немного подождать, Фин, – говорила она. – У тебя должен быть шанс передумать.
      – Не нужен мне этот шанс! – возражал Фин. – Нет никаких причин ждать, Молли. Бог знает, как долго мы с тобой искали друг друга.
      – Тогда поедем и просто зарегистрируемся в Брокен-Хилле. Мне абсолютно не хочется венчаться в церкви: не хочу оказаться в центре внимания всех злостных сплетников округи.
      Фин обнял непокорную невесту и поцеловал в затылок.
      – Я не стыжусь того, что собираюсь сделать, Молли. И не вижу причин, почему мы не можем получить благословение бога. И пусть на это глазеет хоть весь мир, мне все равно. Есть только ты, я и наша любовь – остальное не имеет значения.
      Матильда посмотрела на него, не слишком уверенная в его правоте. После долгих лет одиночества ей было трудно разрушить защитную стену, за которой она скрывалась столько лет.
      Отец Райан сильно постарел. Его длинное худое лицо выглядело изможденным, голова окончательно поседела. Правда, теперь старого мула заменила машина, но долгие годы поездок по округе в любую погоду не прошли даром.
      Он улыбнулся Матильде и Фину, когда услышал о причине их появления.
      – Я так рад за вас обоих! – произнес он своим напевным ирландским выговором, который не смогли истребить долгие годы жизни в Австралии. – Знаю, что жизнь не щадила тебя, Матильда, все эти годы, и с радостью совершу для тебя свадебный обряд.
      Матильда беспомощно посмотрела на Фина, и тот, увидев испуганные глаза невесты, взял ее за руку. Он убедил ее венчаться в церкви, но чувствовал, что ей не по себе в этом месте.
      Отец Райан пролистал свой еженедельник.
      – Так много свадеб после войны, – удовлетворенно заметил он. – Я буду объявлять помолвки в эту субботу, а венчания расписаны на три недели вперед. – Священник взглянул на них. – Вас это устроит?
      Матильда с Фином обменялись взглядами.
      – А нельзя ли побыстрее, святой отец? – спросил Фин.
      Отец Райан строго взглянул на них поверх очков, и Матильда покраснела.
      – Это не то, о чем вы подумали, святой отец, – быстро сказала она. – Просто мы не видим смысла ждать так долго.
      – Твоя мать воспитывала тебя хорошей католичкой, Матильда, – строго сказал отец Райан. – Мне не нравится, что-ты собираешься вступить в брак, не покаявшись в своих грехах.
      У Матильды вспотели руки, и стены комнаты неожиданно надвинулись на нее. Не нужно было приходить сюда! Все равно она не сможет рассказать священнику о том, что сделал с ней отец.
      – Мы с Матильдой не совершали ничего дурного, святой отец, – сказал Фин, взяв ее за руку. – Мы подождем, когда подойдет наша очередь венчаться, если нельзя иначе.
      Священник закрыл еженедельник, достал карманные часы и посмотрел на стрелки.
      – Если вы хотите сейчас исповедаться, у меня есть немного свободного времени.
      Матильда мечтала поскорее выйти отсюда на свежий воздух. Зачем она позволила Фину притащить ее сюда, когда у нее на совести столько грехов, что ей даже стыдно просто разговаривать с отцом Райаном? Священник ни за что не даст ей отпущение грехов, узнав, что у нее было с отцом и чем все это закончилось!
      – Простите, святой отец, но это займет слишком много времени, и я сомневаюсь, что стоит пытаться сейчас это сделать, – угрюмо произнесла она.
      Отец Райан снял очки и помассировал переносицу.
      – Я не хочу заставлять тебя, Матильда, и не буду настаивать. Но исповедь является частью обряда. Если передумаешь, ты знаешь, где меня найти. Это касается и вас, молодой человек.
      Он встал, пожал им руки и вышел проводить их.
      – Надеюсь, вы оба появитесь на публичном объявлении вашей помолвки во вторую субботу. Да благословит вас бог!
      Матильда почти бегом поспешила на улицу. Слишком много лет прошло с тех пор, как она доверяла богу. И слишком много дурного случилось с ней, чтобы она могла сохранить детскую веру.
      Фин догнал ее и схватил за руку.
      – Подожди, Матильда! Что за спешка? Чего ты так испугалась?
      Она в отчаянии посмотрела на него выразительным взглядом.
      – Мне надо что-то сказать тебе, Фин. Но не здесь. Пожалуйста, отвези меня назад в Чурингу.
      Фин всю дорогу молчал, озадаченно поглядывая на нее, и она была благодарна ему, что он не пристает к ней с расспросами. Матильда смотрела в окно, собираясь с мыслями перед разговором с Фином. Ей было страшно, но она не имела права умолчать о ребенке и его смерти. Она много лет хранила в себе эту тайну и сейчас чувствовала себя грязной и недостойной Фина, виновной в том, что делал с ней Мервин, и в смерти ребенка. А хуже всего было то, что она ему солгала, не рассказав об этом сразу. Как он отреагирует теперь на ее признание? Поймет ли, почему она не смогла пойти на исповедь?.. Так или иначе, Матильда знала, что не сможет жить, обманывая его.
      Фин молча остановил грузовик во дворе Чуринги. Она спрыгнула и взяла его за руку. Они молча пошли к дому. Ее судьба зависела от него.
      Рассказывая Фину обо всем, Матильда ни разу не заплакала, только вглядывалась в потемневшие, полные ужаса глаза.
      – Теперь ты знаешь все, Фин, – спокойно сказала она наконец. – Если хочешь разорвать помолвку, не волнуйся, я пойму.
      Фин вскочил со стула, встал перед ней на колени и обнял ее, глядя снизу вверх повлажневшими глазами.
      – Моя бедная, любимая девочка! – простонал он. – Неужели ты думаешь, что моя любовь к тебе так слаба? В этом не было твоей вины – или греха. Тебе абсолютно нечего стыдиться!
      У Матильды вырвался вздох облегчения. Она нежно перебирала пальцами черные завитки на его голове, уткнувшейся в колени. И когда Фин снова поднял на нее глаза, то понял, что больше никакие слова не нужны. На лице Матильды была разлита такая умиротворенность, что у него гулко забилось сердце. Они оба наконец обрели настоящий дом, который способен выдержать любые испытания.
      Через три недели их обвенчали в деревянной церкви в Уэллаби-Флатс. Свидетелями были два овчара, а единственными гостями стали работники Чуринги и Вилги.
      Матильда решила не надевать белое – ей не хотелось притворяться, и для нее это не было важно. Она съездила в Брокен-Хилл и после долгих колебаний выбрала шифоновое зеленое платье. Оттенка морской волны. Оно было украшено по вырезу очаровательными розочками, а пышный подол вызывал желание кружиться в бесконечном вальсе. Еще она купила подходящие бальные туфельки и срезала в саду букет свежих роз.
      Платье удивительно шло ей и подчеркивало цвет роскошных медных волос, густым водопадом падающих на спину. Маленькие бутоны кремовых роз украшали фату. Матильда впервые в жизни чувствовала себя красивой.
      Когда она стояла у входа в церковь, то видела только узкий проход к алтарю, где ждал ее отец Райан. Рядом с ним стоял взволнованный Фин. Заиграл орган, и она несмело, с сильно бьющимся сердцем, двинулась вперед.
      Увидев Фина ближе, она почувствовала благоговение. Он был невыразимо красив в новом черном костюме. Темные густые волосы и загорелое лицо делали его голубые глаза еще ярче. Сейчас от волнения они были почти фиолетового цвета. И все же тоненький тихий голосок напомнил Матильде: «До тех пор, пока это будет длиться…»
      Служба шла как во сне. Ей запомнился только запах роз, чарующий баритон Фина и его завораживающие глаза. В конце концов они обменялись кольцами, и ее новоиспеченный муж посмотрел на нее с такой гордостью, что она рассмеялась от счастья.
      Фин заранее заказал свадебный завтрак в отеле. Когда они вышли из церкви, Матильда сжалась под взглядами огромной толпы горожан, собравшихся поглазеть на ее свадьбу.
      – Не обращай внимания, – нежно сказал Фин, сжимая ей руку. – Они просто никогда не видели такой красоты.
      Матильда с сомнением посмотрела на любопытные, ухмыляющиеся лица, на прикрытые ладошками скривившиеся рты, но ради Фина промолчала.
      Отель был украшен специально для свадебного торжества. На столах, ломившихся от еды, стояли вазы с цветами, а над ними развевались разноцветные воздушные шарики. Для них играл даже маленький оркестр – скрипка, пианино и контрабас.
      – Я приглашаю тебя на вальс, Молли! – улыбаясь, сказал Фин и, взяв ее за руку, повел в центр зала.
      Матильда засмеялась и положила руки ему на плечи.
      – Вальс до конца нашей жизни… – прошептала она.
      Спустя два часа они разрезали торт, переоделись в одном из номеров в дорожные костюмы и выскользнули из отеля через заднюю дверь.
      – Никто не заметил, – объявил Фин. – Я заплатил хозяину кучу денег за пиво для наших ребят. Его хватит еще на часок или два, а к тому времени нас уже здесь не будет.
      – И все же, куда мы едем? – рассмеялась Матильда, усаживаясь в грузовик. – Ты так тщательно это скрываешь…
      – Это сюрприз! – хмыкнул он, ничего больше не добавив.
      Честно говоря, Матильду это не очень волновало. Главное, что они были вместе. «Хоть на Южный полюс», – улыбнулась она про себя, уютно пристроив голову на его плече.
      Было уже темно, когда они подъехали к летному полю аэродрома в Даббо. По-прежнему не говоря ни слова, Фин подвел ее к небольшому самолету и заботливо подсадил.
      – Что происходит, Фин? – с трудом улыбнулась Матильда. Она никогда так близко не видела самолетов, а тем более не сидела ни в одном из них. – Ты что, похищаешь меня?
      – Совершенно верно, миссис Макколи, – сказал Фин, наклоняясь и целуя ее. – Просто жди – и смотри.
      Заработал мотор, завертелись пропеллеры, и самолет начал разгоняться по взлетной полосе.
      Матильда вцепилась в подлокотники кресла, и вдруг они оторвались от земли. Это было потрясающее ощущение. Она перевела дыхание и уставилась в окно.
      – Я всегда подозревала, что это красиво, но никогда не думала, что это так потрясающе, Фин! – воскликнула она в восхищении. – Посмотри на эту гору и деревья у озера!
      – С этого момента, миссис Макколи, – сказал он, улыбаясь и беря ее руку в свои ладони, – вы будете путешествовать и посещать те места, о которых мечтали. Я хочу, чтобы ты теперь только радовалась жизни и имела все, что пожелаешь!
      Матильда изумленно смотрела на своего мужа, прислушиваясь к собственным ощущениям.
      Куда девалась грубая, резкая женщина, которая могла орать и ругаться не хуже любого мужика, способная в одиночку перегнать стадо и удержать от разорения две фермы во время засухи и войны? Матильда поразилась. Она чувствовала себя мягкой и женственной. И все благодаря этому молодому мужчине, который показал ей, какой силой может обладать настоящая любовь.
      Она задохнулась от счастья. Жизнь изменилась в лучшую сторону. И она не собиралась упускать ни одного чудесного мгновения неожиданного счастья, отпущенного ей судьбой.
      Самолет приземлился в Мельбурне. Они поужинали в ресторане, а потом Фин взял вещи и направился к такси.
      – Мы не задержимся здесь, Молли. Но обещаю: с завтрашнего утра у нас начнется настоящий медовый месяц.
      – Достаточно, мистер Макколи! – сказала она, изо всех сил стараясь не улыбнуться. – Я не сделаю больше ни шага, пока ты не объяснишь мне, куда мы направляемся.
      Фин открыл дверцу такси и помахал перед ее носом билетами.
      – Мы плывем в Тасманию! – сказал он, улыбнувшись. У нее от удивления не нашлось слов. Фин обнял ее и поцеловал. – Ты впустила меня в свое прошлое, Молли. Теперь моя очередь. Я хочу показать тебе, насколько красива Тасмания, и познакомить с теми местами, где вырос я.
      В Мельбурнском порту кипела жизнь. Такси пробиралось среди толп пассажиров с вещами. «Тасманская принцесса» мягко покачивалась на приколе. Фин, поддерживая за локоть, провел ее через пассажирский терминал, и Матильда в изумлении осмотрелась. Покрашенные в голубое и белое палубы корабля были полны беспорядочно снующих пассажиров. Над ними возвышалась широкая труба с австралийским флагом на вершине.
      – Я заказал самую большую каюту, – гордо объявил Фин. – Надеюсь, тебе понравится.
      Они дождались, пока матрос в форме открыл каюту, понимающе улыбнулся и, взяв под козырек, скрылся в коридоре. Затем Фин подхватил Матильду на руки и перенес через порог.
      – Эта каюта, конечно, не дом в Чуринге или Вилге, но на ближайшие двенадцать часов станет нашим домом.
      Матильда обняла его за шею, прижавшись к нему изо всех сил. Наконец-то они были одни, и ее больше не смущали понимающие улыбки пассажиров и команды. И все-таки она никак не могла привыкнуть к тому, в какой безопасности ощущает себя в его объятиях, какой молодой и красивой чувствует себя рядом с ним. А самое удивительное дело – насколько все это кажется ей правильным!
      Фин захлопнул дверь каюты и запер ее на ключ, потом крепко прижал Матильду к себе. Сердца их бились в унисон. Глаза его потемнели, когда он наклонился и мягко, но требовательно поцеловал ее в губы.
      Матильда обнимала его, немного испуганная тем, что будет дальше, но ее тело как будто знало, что делать. Неожиданно Фин выпустил ее, и острое разочарование кольнуло Матильду в сердце.
      – Я только освежусь, родная. Это не займет много времени, – нежно сказал он. Матильда хотела задержать его и сказать, что не хочет никакой брачной ночи. На нее вдруг накатила волна дикого страха. Воспоминания о Мервине и его грубых руках были так ярки, что она даже ощутила смрадный запах немытого тела и услышала его вонючее дыхание.
      Ее передернуло, а руки сами собой сжались в кулаки. Что, если интимная жизнь с Фином вернет весь ужас ее прошлого? Что, если она не сможет пересилить себя и дать мужу то, чего он так жаждет?
      – О, Фин! – заплакала она, закрыв лицо ладонями. – Что же мне делать?
      – Молли, что случилось? – нежный голос Фина прорвался к ней сквозь отчаяние. – Я больше никогда тебя не покину. Прости меня!
      Матильда попыталась что-то сказать, но он приложил ей палец к губам.
      – Ш-ш-ш, родная. Я все знаю. И все понимаю, любимая.
      Он стал осыпать ее лицо поцелуями, затем завладел губами, и Матильда почувствовала, как тень Мервина растворяется под натиском этих ласковых губ и рук. Фин нежно гладил ее лицо и шею, и она уже не понимала, как могла сравнивать этот праздник чувств со своим ужасным прошлым опытом.
      Фин целовал ее шею и ямку между ключицами, затем спустился к груди, прокладывая огненную дорожку к животу. Его руки ласкали ее грудь, рождая бесконечную волну желания, сметающую все сомнения и страхи. Она плавилась под его руками, и, когда ее платье воздушным облаком упало к ногам, Матильда выгнулась навстречу Фину, мечтая потушить пожар внутри.
      Его тело было крепким и удивительно нежным на ощупь. Она гладила широкую грудь, погружая пальцы в темные завитки, вдыхала его запах, пробовала на вкус солоноватую кожу. Весь окружающий мир исчез. Осталось только мощное желание соединиться с ним, слиться в одно целое. И когда он медленно вошел в нее, Матильда обхватила его бедра ногами, впуская еще глубже. Их тела наконец соединились и задвигались в едином ритме, дыхание смешалось. Они поднимались к вершине в безудержном порыве, пока мир не взорвался и не разлетелся на ослепительные осколки.
      Матильда лежала в уютном кольце сильных рук, чувствуя себя бездыханной, но довольной, как кошка, пригревшаяся на солнышке. Руки Фина нежно ласкали ее грудь, а потом опустились к бедрам, зарождая новую волну желания.
      – Я люблю вас, миссис Макколи, – тихо прошептал он.
      Тасмания поразила Матильду с первого взгляда. Она не особенно много знала об этом седьмом австралийском штате, но когда они познакомились с Фином, заглянула в свой старенький атлас. И сейчас с восторгом поняла, что никакой атлас не мог рассказать ей об этой величественной панораме гор на горизонте.
      Давенпорт оказался сонным портовым городком, расположенным между рекой Мерси и Бассовым проливом. Черные скалы и желтая песчаная полоса отделяли море от зеленого берега, где среди густой травы и лиственных деревьев прятались деревянные домики в небольшой долине у подножия холмов.
      Веселые соломенные крыши утопали в зелени деревьев среди лужаек и ярких цветников. Матильда с удовольствием осталась бы здесь, но Фин нанял машину, торопясь показать ей родные места, и они поехали на юг.
      Мианда лежала в середине огромной равнины и немного напомнила ей Чурингу. Однако расстояния между фермами здесь были меньше, трава зеленее, а краски мягче. Она заскучала по стаям разноцветных птиц, по крикам попугаев и хохоту кукабурров.
      Фин показал ей небольшой деревянный дом у подножия холма, окруженный зелеными пастбищами. Он был явно маловат для большой семьи, проживающей теперь в нем, и Матильда удивилась, почему они его не достроят.
      – Наверное, нет денег, – объяснил Фин. – У большинства тасманцев мало денег и много земли. Они обычно не успевают накопить богатства для своих наследников: все деньги уходят на ведение хозяйства, – улыбнулся он. – Почти как у соседей в Новом Южном Уэльсе.
      – Не у всех, – хитро улыбнулась она. – У меня есть деньги, и я не собираюсь больше быть бедной!
      Фин рассмеялся и обнял ее, целуя в макушку.
      – Пойдем, покажу тебе мою старую школу.
      Они посетили маленькую школу, где был всего один класс, и Фин все поражался, какой огромной она казалась ему в детстве. Потом съездили в небольшой городок в двадцати милях от фермы, куда Фин в детстве приезжал посмотреть кино и поесть мороженое.
      В конце концов Матильда поняла, что Тасмания сильно отличается от австралийской глуши, и теперь ей даже не верилось, что она считается той же страной. Трава здесь была гуще и сочнее, долины между холмами украшали огромные озера. На деревьях краснели яблоки и другие фрукты, а поля лаванды и маков колыхались под теплым ветерком.
      Юго-восточное побережье надежно охранялось скальными хребтами, отбрасывавшими причудливые тени на такой ослепительно белый песок, что смотреть было больно. Водопады падали с головокружительной высоты в непроходимые джунгли. Тихие укромные пляжи, застывшие под палящим небом, были идеальным местом для молодоженов, где они могли вволю поплавать и любить друг друга, зная, что, кроме редких птиц, никто не потревожит их уединение.
      Матильда с Фином провели на острове две недели, путешествуя по разным местам. Они загорели до черноты, валяясь на пляжах и остужаясь время от времени в прохладной воде. По вечерам они объедались нежными дарами моря и форелью, запивая их чудесным вином местных виноградников.
      Ночами Матильда нежилась в его руках после долгих занятий любовью, которой они не могли насытиться, открывая и покоряя все новые вершины. Никогда, даже в самых смелых мечтах, она не могла вообразить себе такого упоительного медового месяца.
      – Хотела бы я сюда еще вернуться! – мечтательно сказала Матильда, глядя, как зеленый остров исчезает за облаками.
      – Обещаю привезти тебя сюда до того, как мы состаримся и станем седыми, – сказал Фин, сжимая ее руку. Потом улыбнулся. – Это будет нашим заветным местом на земле!
      Вернувшись в Чурингу, Матильда и Фин обнаружили, что аборигены ушли. Хижины стояли пустыми, а костер, на котором они готовили еду, давно погас.
      Матильда расстроилась: закончилась еще одна эра ее жизни. Видимо, аборигены, как обычно, почувствовали, что больше не нужны ей.
      Впрочем, огорчалась она недолго. Настала спокойная, размеренная жизнь, полная семейных радостей. Фин переехал в Чурингу, поселив в Вилге управляющего, и занялся разведением лошадей. За овцами теперь присматривали надежные работники. Через полгода Матильда и Фин съездили в Брокен-Хилл, где официально соединили две фермы в одну собственность. Матильда внесла это изменение в свое завещание, смущенно улыбнувшись Джеффри Бэнксу. Как вовремя он дал ей дельный совет! Жизнь действительно оказалась полной сюрпризов…
      Вернувшись в Чурингу, они поужинали и вышли на веранду. Фин посадил Матильду к себе на колени.
      – Мне надо кое-что тебе сообщить, – сказала она, пытаясь увернуться от его губ. – Видишь ли, пока ты покупал себе новые ботинки, я совершила один визит…
      – М-м-мм, – пробурчал Фин, дотрагиваясь губами до ее уха.
      – Прекрати сейчас же, я не могу сосредоточиться! – засмеялась Матильда, чувствуя, как ее обдает волна жара. – Выслушай меня, это очень важно.
      – Что случилось, Молли? – спросил Фин, сразу став серьезным.
      – У нас с тобой будет ребенок, – спокойно сказала она, наблюдая за его реакцией.
      Фин долго непонимающе смотрел на нее, потом недоумение на его лице сменилось широкой ухмылкой. Он вскочил и, подхватив ее на руки, закружил по веранде.
      – Ты моя умница, умница-жена! Почему ты сразу не сказала мне, глупышка?
      – Потому, что хотела убедиться окончательно, – ответила, смеясь, Матильда, пытаясь вырваться. – В моем возрасте это кажется таким странным…
      – Ты будешь самой молодой и прелестной матерью в мире! – воскликнул Фин, сжимая ее в объятиях. – Обещаю, наш ребенок будет иметь самую богатую ферму в Новом Южном Уэльсе и самых любящих родителей. Ох, Молли, Молли! Это самый лучший подарок, который ты могла мне сделать!
      Для Матильды потекли дни, заполненные любовью и тихой радостью. Порой она не могла поверить своему счастью и мечтательно прижимала руки к животу, грезя наяву. То ей хотелось, чтобы это состояние никогда не кончалось, то она торопила ребенка поскорее выйти на свет. Она светилась от счастья и бесконечно удивлялась тому, что с ней случилось. После стольких лет одиночества и невзгод на нее свалилось столько любви и счастья! У этого долгожданного ребенка, о котором она даже не смела мечтать, будет все – любящие родители, две процветающие фермы, где он будет расти здоровым и сильным на живительном воздухе Чуринги и Вилги.
      Ребенок должен был родиться зимой. Сезон стрижки закончился, и потекли последние шесть недель ее беременности. Шел бесконечный дождь, и речки вышли из берегов. Фин с работниками погнал стада на верхние пастбища, после чего он должен был заехать в Вилгу – убедиться, что там все готово к зиме.
      Матильда медленно двигалась по дому. Она сильно поправилась, и ей было тяжело переносить влажную духоту. Ей хотелось закончить отделку детской, которую Фин пристроил к дому. Правда, он категорически запретил ей делать это без него, но Матильде хотелось приятно удивить его.
      – К тому же тебе полезно немного подвигаться, – сказала она себе строго. – А то сидишь месяцами и ничего не делаешь, совсем обленилась.
      Переваливаясь, как утка, Матильда направилась в детскую. Комната была маленькая и уютная, с большим окном, выходившим на лужайку перед домом. В ней приятно пахло свежестругаными полами. Она уже выбелила стены и хотела нарисовать красивый вид Чуринги над колыбелькой, которую несколько недель назад с такой любовью сделал Фин. «У меня как раз хватит времени до его приезда, – улыбнулась она про себя. – А то он будет охать и прыгать вокруг, мешаясь под ногами».
      Но сначала надо было заняться старым комодом, который Фин привез из Тасмании в Вилгу, а теперь перевез в Чурингу. Он, конечно, знавал лучшие времена, но на первое время пригодится. Смахнув тряпкой пыль, Матильда потянула верхний ящик, но там что-то застряло и мешало выдвинуть ящик до конца. Тогда она с трудом присела на корточки и стала выдвигать нижние ящики, складывая их на полу. Потом она потянулась рукой в пыльную глубину, нащупала что-то гладкое и прохладное и, сдерживая дыхание, достала жестяную коробочку из-под печенья. На крышке были нарисованы мальчик, девочка и собачка.
      Заинтригованная находкой, Матильда подковырнула скребком крышку и достала несколько старых писем, газетных вырезок и фотокарточек. Отложив письма на пол, она вгляделась в пожелтевшие фотокарточки. На одной из них возле дома в Мианде в школьной форме стоял улыбающийся маленький Фин.
      Матильда засмеялась и поцеловала фотокарточку. Ну и посмеется же она сегодня над ним! Эти торчащие из-под широких шорт выпирающие коленки…
      Матильда перешла к следующей фотографии – и у нее замерла рука, а ребенок в животе яростно дернулся. На ней Фин стоял между двумя людьми, которых она бы узнала где угодно и в каком угодно возрасте.
      – Это невозможно, – выдохнула она.
      Матильда внимательно вглядывалась в снимок и не понимала, что может делать маленький Фин рядом с Пег и Альбертом Райли – стригалем-сезонником и его женой-поварихой из Квинсленда. Они же вернулись на родину! Разве нет?..
      Матильда вдруг вспомнила голос Пег и последние слова, которые она слышала от нее. Эти слова стучали в голове, заполняя комнату, дом, выгон и все мили и годы, прошедшие с тех пор: «Твой ребенок умер, дорогая… Твой ребенок умер, дорогая… Твой ребенок умер…»
      Матильда уставилась на обратную сторону снимка, но не смогла прочесть ни слова. И все-таки она должна была прочитать, хотя ей хотелось повернуть время на час назад и никогда не знать о существовании этой карточки. В конце концов она закрыла глаза, словно надеясь, что карточка исчезнет, а когда открыла, ей ничего не оставалось, как прочитать надпись на обороте: «На добрую память сыну. Мама и отец».
      Матильда сжалась от страха и попыталась сосредоточиться. У Пег с Альбертом мог родиться собственный ребенок, они поменяли имена и фамилию и уехали в Тасманию. Да, конечно, так все и было! Это единственное логическое объяснение…
      «Мать призналась, что они усыновили меня сразу после рождения. Именно поэтому отец никогда не обращал на меня внимания и презирал меня», – вспомнила она слова Фина.
      – Это ничего не значит! – громко сказала она в оглушительной тишине. – Они могли усыновить его в Тасмании. Это просто случайный поворот судьбы, что он оказался здесь…
      Матильда сидела на полу, прижав фотокарточку к груди, и пыталась успокоиться. Она просто позволила воображению взять верх над разумом. Женщины в ее состоянии часто бывают немного не в себе, пока не родится ребенок…
      Взгляд Матильды упал на старые письма, лежавшие на полу. Быстро просмотрев их, она с облегчением поняла, что это в основном письма друзей, с которыми Фин воевал, и деловая переписка с конезаводчиками и фермерами. Ей стало легче, она почти успокоилась решив, что ошиблась… а потом нашла письмо от Пег.
      Затертое на сгибах до дыр, с расплывчатыми строчками, оно явно было написано перед смертью. Буквы плясали перед Матильдой, вбивая смысл в ее сознание, как гвозди в гроб.
 
       «Дорогой сын!
       Это, наверное, самое трудное письмо в моей жизни, но ты должен знать правду, и теперь, когда меня уже нет в живых, надеюсь, ты простишь меня за то, что я сделала. Во всем содеянном виновата только я. Отец не хотел этого делать, но судьба дала мне шанс, и я им воспользовалась.
       Твоя мать сама была ребенком, когда дала тебе жизнь, и у вас с ней не было будущего. Она тяжело заболела после родов, и когда я взяла тебя на руки, то поняла, что никому тебя не отдам.
       Я украла тебя, Фин. Увезла от этой несчастной бедняжки и дала все самое лучшее, что смогла. Мы переехали в Тасманию и взяли фамилию Макколи. Тебе не стоит искать никаких документов, сынок: бедная девочка считает, что ты умер при рождении. Бог да простит мне мою вину, но у нас с Бертом не могло быть детей, и когда я увидела тебя, то не смогла удержаться».
 
      Матильда оцепенела от шока, а потом дикая ярость охватила ее. Она со всей силы хлопнула коробкой об пол. Та раскрылась, и из нее что-то выкатилось. Матильда увидела медальон на золотой цепочке и подняла его.
      Пальцы нащупали застежку сбоку маленького золотого сердечка, и Матильда похолодела, увидев инициалы на задней стенке. Она щелкнула застежкой и всмотрелась в два крошечных лица в половинках сердечка. Ошибки быть не могло.
      Пропажа медальона матери всегда казалась ей таинственной. Теперь он вернулся в Чурингу, чтобы наказать ее…
      Матильда с трудом поднялась на ноги. Ребенок тянул тяжким грузом к земле.
      – Это невозможно, – бормотала она в ужасе. – Это невозможно…
      Тишина окружала ее. День померк в глазах. Ей казалось, что она снова слышит голос Пег Райли:
      «Твой ребенок умер, дорогая… Твой ребенок умер, дорогая… Твой ребенок умер».
      Матильда заткнула уши и выскочила из комнаты. Ноги несли ее туда, куда ей не хотелось идти, но она знала, что должна. Как в ночном кошмаре, брела она через двор к белой калитке на кладбище, мечтая проснуться от этого страшного сна и забыть его навсегда.
      Бросившись на колени в сырую траву, Матильда уставилась на маленький мраморный крест, который заказала на первую прибыль от проданной шерсти. Дождь струями стекал по ее лицу, платье намокло и облепило, как ледяная кожа, но Матильда не воспринимала ничего. Только давно забытая детская молитва слетала с помертвевших губ:
      «Святая Матерь Божья, блаженнейшая из женщин. Молись за мои грехи…»
      Руки Матильды двигались быстро. Влажная земля тяжелыми комьями летела по сторонам. Вот наконец показался маленький, грубо сколоченный гроб.
      «Фину двадцать четыре года. Фину двадцать четыре года«, – стучало у нее в голове.
      Она ослепла от дождя и слез, стряхивая землю с крышки гроба, пытаясь подкопаться под деревянный ящик, который, казалось, не хочет отдавать хлюпающая грязь.
      Матильда не обращала внимания на резкую боль в животе и сломанные, ободранные ногти. Она должна была увидеть то, что Пег и Альберт Райли похоронили на ее кладбище двадцать четыре года назад.
      Скребок выскальзывал из окровавленных пальцев. Наконец с яростным криком Матильда откинула расколовшуюся крышку и посмотрела внутрь.
      В гробу лежал завернутый в тряпки большой кирпич.
      Матильда сидела в грязи с открытым гробом на коленях. Она оцепенела. Все умерло для нее. Если бы дождь смог смыть с нее страшный грех, который она совершила! Если бы она могла сейчас смешаться с грязью и исчезнуть навеки. Если бы она могла больше ничего в жизни не чувствовать и не помнить…
      Но и этого ей было не дано. Страшная резкая боль пронзила Матильду и прошла по телу волной, вернув ее из транса. Опираясь на маленький гроб, она поднялась на ноги и с трудом двинулась к дому. Ее невинное дитя просилось на свет, и она ничего не могла сделать, чтобы помешать этому.
      Согнувшись пополам, Матильда дошла до крыльца, поднялась по ступенькам и добралась до спальни. Боль с новой силой скрутила ее, перехватила дыхание. Она не могла пошевелиться, не могла думать. Матильда чувствовала, что умирает, и только судьба решит, выживет ее нерожденный ребенок или нет. Все ее детские страхи перед адским пламенем вдруг вернулись, и она знала, что ее ждет наказание за такой дикий грех.
      – Фин? – позвала она. – Фин, где ты? Я должна рассказать тебе… Должна объяснить тебе все…
      Корчась от боли, она легла на кровать и провалилась в темноту.
      Когда Матильда пришла в себя, то почувствовала что-то мокрое у себя между ног. Из последних сил она дотянулась до дневника на столе, схватила карандаш и начала писать. Фин должен узнать. Но если ребенок выживет, он должен вырасти подальше от этого проклятого места, от этой страшной тайны. В этом доме совершилось слишком много грехов…
      Карандаш выскользнул из ослабевших пальцев Матильды и покатился по полу. Она написала все, что смогла. Ребенок не может больше ждать. Он хочет жить. А ее конец уже близок…

      Дневник выпал из рук Дженни, она уткнулась в подушку и безудержно разрыдалась. Самые страшные слухи оказались правдой.
      Она села в кровати, оплакивая Матильду и Фина, и сорвала медальон со своей груди. Матильда умерла, но что случилось с Фином? И что стало с ребенком – настоящим наследником Чуринги?
      Дженни вытерла слезы; вопросы, вспыхивавшие в голове, требовали ответов. Фин оставил здесь дневники Матильды с умыслом. Он хотел, чтобы их прочли.
      – Но кому он их оставил? – прошептала она. – Хотел ли он, чтобы их ребенок когда-нибудь узнал эту страшную тайну?
      – Говоришь сама с собой? – послышался голос Дианы. – Черт, дело принимает дурной оборот!
      Дженни всхлипнула, пытаясь взять себя в руки. Но она знала, что лицо и заплаканные глаза говорят сами за себя.
      – Что случилось, Джен? – спросила Диана, опускаясь на кровать и обнимая ее за плечи.
      – Матильда вышла замуж за Фина!.. – всхлипнула она, расплакавшись вновь.
      – И что? – пожала плечами подруга. Она внимательно посмотрела на Дженни и усмехнулась: – Не говори мне только, что рыдаешь, потрясенная такой романтической любовью. Джен, ты поражаешь меня.
      Дженни вырвалась из ее рук.
      – Ты не понимаешь! – кричала она, вытирая слезы. – Фин был сыном Матильды!
      Карие глаза Дианы расширились.
      – Ничего себе! – выдохнула она.
      Дженни подняла дневник и протянула его подруге.
      – И это еще не все, Ди. У них родился ребенок. Питер не имел право покупать это место, и я тоже не имею права здесь жить! – Она достала из кармана медальон. – И даже это не мое. Он принадлежал Матильде, а до нее – Мэри. Неудивительно, что на меня так действовали эти дневники.
      Диана не дотронулась до дневника и строго посмотрела на нее.
      – Ерунда, Джен! Питер имел полное право купить эту ферму, если она была выставлена на продажу. Может быть, ребенок отказался от нее. И кто бы на его месте не отказался, учитывая, что? здесь произошло? – пожала Диана плечами. – Хватит, подруга. Ты просто распустилась и позволила всему этому слишком влиять на тебя. Тебе надо бросить читать эти проклятые дневники и усмирить свое богатое воображение.
      Дженни медленно покачала головой. Что-то во всем этом было не то – слишком много вопросов оставалось без ответа. А она должна была докопаться до правды.
      – Все-таки прочти, пожалуйста, и скажи, что ты об этом думаешь.
      Диана поняла, что ей не отвертеться. С тяжелым вздохом она взяла дневник и начала читать, примостившись на кровати, а закончив, долго молчала, нахмурившись.
      – Думаю, что все это слишком трагично и должно быть похоронено навсегда, – сказала она наконец. – Ребенок или умер, или решил избавиться от этого места. И в этом нет никакой загадки. Просто факт. Что касается медальона… – Она взяла его у Дженни и рассмотрела поближе. – Питер, возможно, нашел его здесь, когда решил купить Чурингу, и подумал, что это прекрасный подарок для тебя.
      Дженни почувствовала растущее раздражение.
      – Ну как ты не понимаешь?! – с досадой воскликнула она. – Дневники здесь оставлены по какой-то причине. Она должна быть… – Дженни перевела дыхание. – Если ребенок выжил и продал ферму, зачем он их здесь оставил? Чтобы кто-нибудь узнал тайну его рождения? Он же не идиот! Почему он их не уничтожил?
      – Джен! – взмолилась Диана. – Не начинай все сначала!
      Дженни вдруг схватила ее за руку.
      – А что, если ребенок не знает правды? Что, если Фин специально оставил здесь дневники в расчете на то, что он когда-нибудь вернется? Что тогда?
      – Пустые предположения, – отрезала Диана.
      Дженни схватила медальон и направилась к выходу.
      – Сейчас увидим, – бросила она.
      – Куда ты? – донесся до нее встревоженный голос подруги.
      – Звонить Джону Уэйнрайту! – крикнула она через плечо.
      Диана догнала ее и схватила за руку.
      – Оставь это, Джен! Пусть все останется как есть. Радуйся Чуринге – живи своей жизнью. У всех старых драгоценностей своя страшная история. Поэтому они так интересны. Но дневники должны вернуться в прошлое. Ты уже ничего не можешь исправить или изменить, Джен. Что было, то было.
      – Но я хочу узнать, Ди, что с ними со всеми случилось! Почему Питер купил Чурингу? А кроме того, я многим обязана Матильде.
      Она отвернулась и, пока набирала номер, услышала, как Диана упрямо ворчит:
      – Если я не могу тебя вразумить, это сделает твой Уэйнрайт, вот увидишь.
      Дженни услышала гудки, затем голос с английским акцентом.
      – Алло, Джон? Здравствуйте! Это Дженнифер.
      – Алло, дорогая. Добрый день! Чем могу быть вам полезен?
      – Я хочу знать, как и почему Питер купил Чурингу?
      – Я уже объяснял вам это, – уклончиво ответил адвокат.
      – Джон, – сказала она твердо, – я знаю все про Матильду и Фина. И я ношу медальон Матильды. Медальон подарил мне Питер на прошлое Рождество, сказав, что он связан с тем сюрпризом, который ждет меня на день рождения. А теперь я хочу узнать, как он нашел Чурингу и этот медальон. И что случилось с тем человеком, который является настоящим наследником фермы.
      Джон Уэйнрайт надолго замолчал.
      Дженни бросила взгляд на подругу, и они обе наклонили голову к трубке. Дженни вдруг стало холодно, несмотря на жару в кухне, и, хотя ей хотелось узнать правду, что-то внутри противилось этому.
      – Что случилось, Джон? Что вы скрываете от меня?
      В ответ послышался вздох и шуршание бумаг.
      – Это долгая и очень запутанная история, Дженнифер. Возможно, вам лучше вернуться в Сидней, и мы поговорим обо всем?
      Дженни чуть не улыбнулась, услышав нотку надежды в его голосе.
      – Я бы предпочла, Джон, чтобы вы рассказали мне ее сейчас. Кроме того, она не может быть такой уж сложной.
      Уэйнрайт снова тяжело вздохнул:
      – Питер пришел ко мне несколько лет назад и попросил, чтобы я подготовил все документы на покупку фермы. Оказалось, что с ней связана интригующая история, он много времени провел, распутывая ее, и лишь потом пришел ко мне. Когда все документы были оформлены, он попросил меня держать все в секрете, пока он не расскажет про нее вам.
      – Зачем же надо было держать эту историю в секрете, если она была такой интригующей? – нахмурилась Дженни. – Я не понимаю.
      Последовала долгая пауза.
      – Он боялся, что вы расстроитесь, – вздыхая, выдавил Джон.
      – Тогда зачем он купил эту проклятую ферму, если знал, что это расстроит меня?! – воскликнула Дженни.
      Снова повисла долгая пауза.
      – Как вы узнали о Макколи? – спросил Уэйнрайт.
      «Я тоже умею играть в эту игру», – усмехнулась она про себя и задала ему свой вопрос:
      – Питер был когда-нибудь в Чуринге?
      – Насколько я знаю, нет. Он собирался поехать туда с вами на годовщину вашей свадьбы. И там вам все рассказать. Он хотел, чтобы вы посетили Чурингу, посмотрели на нее, и только после этого предложить свою идею поселиться там. Если бы вам там понравилось.
      – Да-а-а, понимаю, почему он хотел, чтобы я сначала влюбилась в это место, – едко сказала Дженни, крутя в руках медальон. – Джон, скажите, а как у него оказался медальон Матильды, если он не был здесь?
      – Он обнаружил его, когда выяснял историю этого места. Но где именно, не сказал, – быстро ответил адвокат. – Я знаю одно: Питер был очень аккуратным в отношении законности всех своих сделок, а тем более того, что касалось его завещания. Он трижды проверял все бумаги и всегда страховался на случай непредвиденных обстоятельств. Именно поэтому вам не стоит волноваться. И все же откуда вы узнали про Макколи?
      – Питер допустил ошибку. Упустил из виду самое главное. Ему надо было сначала приехать сюда самому. – Дженни тяжело тяжело вздохнула, подумав о дневниках. – А вы, Джон, как много знаете о Макколи?
      – Почти ничего, – раздраженно бросил адвокат, и Дженни поняла, что он что-то скрывает. – Они были скваттерами. Потом в семье произошла какая-то трагедия, и собственность по завещанию отошла к ребенку. Этим делом занимался мой старший партнер, который уже вышел на пенсию. Но мне известно, что фирма много лет поддерживала связь с приютом, как было оговорено в завещании.
      – Тогда как же Питеру удалось ее купить? И что случилось с ребенком?
      Уэйнрайт молчал так долго, что Дженни испугалась. Может быть, их разъединили?
      – Джон! Джон, вы слышите меня?
      – Питер долго выяснял это, прежде чем пришел ко мне, – послышался очень недовольный голос адвоката. – Я рассказал ему все, что знал сам. А это не очень много. Ребенок исчез, и в монастыре никто ничего не знает о нем. Поиски были упорными, поверьте мне. Питер сам следил за этим. Но я подчеркиваю, все было сделано на законных основаниях. Ферма ваша – и только ваша.
      – Значит, завещание было аннулировано?
      – Что-то вроде этого. Простите, но я больше ничем не могу вам помочь, – решительно сказал Уэйнрайт. – Питер не посвящал меня в детали этой истории.
      Дженни немного подумала.
      – Знаете, Питер все так тщательно планировал, удивительно, что он не оставил мне на всякий случай письма…
      – Письмо на самом деле было, – медленно произнес адвокат. – Но он уничтожил его, сказав, что будет лучше, если историю Чуринги вы услышите от него лично. Простите, Дженнифер, но больше я ничего не могу вам сказать об этом деле.
      – Что ж, придется мне выяснять остальное самой, – твердо ответила Дженни. – Спасибо, Джон. Я с вами свяжусь.
      Она бросила трубку, не выслушав ответа, и повернулась к Диане.
      – Поехали, нам надо повидать Хелен, – бросила она, направляясь в спальню. Диана округлила глаза.
      – Но зачем? При чем здесь может быть она?
      – Она подскажет, где мне найти священника, – возбужденно ответила Дженни, надевая рубашку и джинсы. – Фин должен был связаться с ним и обо всем рассказать. Вспомни, он был религиозным человеком. Я уверена в этом. – Она обулась и встала. – Я хочу знать, что случилось после смерти Матильды. Куда пропал Фин? И почему никто не смог найти ребенка? Пойми же, я не могу владеть этой фермой, если жив настоящий наследник! Неужели тебе не интересно узнать окончание этой истории? Где твое извечное любопытство, Ди?
      Диана некоторое время молча смотрела на нее, потом побежала одеваться.
      Через несколько минут они уже мчались по направлению к Курайонгу.
      В окно грузовика задувал горячий ветер, который наметал на дорогу пыль, делая невидимыми рытвины. Грузовик подбрасывало и заносило, но мысли Дженни все равно крутились вокруг Матильды и истории ее жизни. Ребенок Матильды был отдан в приют, так и не узнав, кто его родители. Дженни как никто другой понимала, что это значило для ребенка. Сколько боли, обиды и унижений вынесло это дитя в приюте! Она должна разыскать этого ребенка и вернуть ему Чурингу.
      Только тогда она сможет спокойно жить дальше.
      Въехав в усадьбу Курайонга, девушки увидели овчаров, загонявших большое стадо в домашний загон. Но нигде не было видно ни Чарли, ни Эндрю. На веранде не стояло инвалидное кресло, и это обрадовало Дженни: Этан был последним человеком, которого она хотела сейчас увидеть. Хотя, скорее всего, он знал большинство ответов на мучившие ее вопросы…
      Хлопнув дверцами грузовика, девушки поднялись по лестнице к входной двери, и Дженни решительно нажала звонок. Ожидание показалось ей вечностью.
      – Дженнифер? Диана? Как я рада вас видеть! – воскликнула Хелен, улыбаясь. Она была, как всегд, элегантна в отглаженных слаксах и батистовой кофточке.
      У Дженни не было времени на обмен любезностями. Она быстро прошла в холл и схватила Хелен за руку.
      – Мне нужно найти отца Райана! – сказала она вместо приветствия. – Вы единственный человек, который может выяснить, где он находится.
      – Подождите, Дженни. Сядьте, расскажите, что случилось.
      Девушке стало стыдно за свое бесцеремонное вторжение и настойчивость. Таким напором можно только все испортить. В конце концов, Хелен ничего не знала о дневниках Матильды и об ужасной тайне, скрытой в них. Она тяжело вздохнула и откинула со лба волосы.
      – Я очень прошу вас помочь мне найти отца Райана, – повторила она спокойно.
      – Но для чего? – спросила озадаченная Хелен. – Что случилось?
      Дженни посмотрела на Диану и прикусила губу. Не было времени рассказывать всю историю – не терпелось докопаться до правды.
      – Долго объяснять, – пробормотала она. – Но это очень важно. Я должна его найти!
      Хелен долго изучающе смотрела на нее, и, судя по всему, сдержанное выражение лица Дженни не обмануло ее.
      – Пройдемте в мой кабинет, – сказала она, бросив взгляд на Диану. – Нам надо поговорить.
      Дженни быстро повернулась на звук тяжелых шагов и облегченно перевела дух: это был всего лишь управляющий фермой.
      – Старик спит, а все остальные перегоняют стада, – мягко сказала Хелен, догадавшись о ее мыслях. – Нам никто не помешает.
      Девушки прошли за хозяйкой в кабинет с книжными полками от пола до потолка и большим письменным столом. Усадив гостей, Хелен протянула им по маленькому стаканчику виски, и Дженни сделала большой глоток. Горло сразу обожгло, на глазах выступили слезы. Она ненавидела виски, но сейчас это могло помочь привести мысли в порядок.
      – Вам лучше начать с самого начала, – сказала Хелен, удобно устроившись в глубоком кожаном кресле напротив них. – Это не связано с тем, что я вам рассказала несколько дней тому назад?
      Дженни сложила пальцы замком на коленях. Все ее волнение внезапно улетучилось, и ее охватило ледяное спокойствие.
      – Возможно, это завершающая глава вашего рассказа, – начала она.
      Все так же спокойно она рассказала Хелен о том, что прочла в дневниках Матильды, и после финальных слов замолчала, ожидая реакции.
      Было видно, что Хелен потрясена.
      – Никогда не подозревала, что Матильда вела дневники и что здесь замешан ребенок, – сказала она тихо.
      Дженни достала медальон из кармашка джинсов. Пальцы ее вздрогнули, когда она коснулась застежки.
      – Мне подарил эту вещь муж. И я всегда гадала, кому принадлежал этот медальон. Взгляните, вы узнаете этих людей?
      Хелен наклонилась пониже, разглядывая два крошечных лица на выцветших фотографиях.
      – Не знаю, кто эта женщина, но, судя по прическе и старомодному фасону платья, это Мэри. Мать Матильды. А юноша – Этан. Я видела такую же фотографию в нашем семейном альбоме. Здесь ему лет восемнадцать-девятнадцать.
      Дженни и Диана уставились друг на друга.
      – Я должна найти отца Райана, – твердо сказала Дженни. – Фин был очень религиозным человеком, поэтому логично, что после смерти Матильды он отправился к нему. Священник – единственная связь с прошлым, Хелен. Единственный человек, кто может знать, куда делся ребенок.
      – Есть еще Этан, как всегда, – скривилась Хелен.
      Дженни вспомнила лицо дьявольски злого старика в инвалидном кресле и покачала головой:
      – Только в самом крайнем случае.
      – Я позвоню в пресвитерию, – сказала Хелен. – Мы много давали церкви, пришло время что-нибудь и получить, – улыбнулась она девушкам. – Как примерные католики, мы всегда стремились облегчить себе вход в сияющие врата, а церковь с удовольствием подставляла руки!
      – Почему ты не хочешь потрясти старика, Джен? – прошептала Диана. – Он же был в центре всего этого. Он должен знать, что было дальше.
      – Знаете, я бы не поверила ему, если бы он сообщил мне, какой сегодня день, – бросила Хелен. – Давайте сначала попробуем первый вариант.
      Хелен в конце концов дозвонилась до какого-то отца Дункана, который сообщил, что отец Райан до сих пор жив и обитает в доме для престарелых священников в Брокен-Хилле. Он добавил, что регулярно пишет ему, сообщая местные новости и сплетни. И хотя зрение у него испортилось, в остальном он вроде пока в норме.
      Хелен оторвала бумажку из блокнота.
      – Вот его адрес.
      Дженни взяла адрес, почувствовав сильное возбуждение.
      – Будем надеяться, что это нас к чему-то приведет!
      – Как далеко до Брокен-Хилла? – спросила Диана.
      – Обычно мы пользуемся самолетом, – ответила Хелен. – Но сейчас сильный ветер и гроза собирается, так что лучше не стоит.
      – У вас есть самолет?! – воскликнула потрясенная Диана.
      – Впечатляет, да? – хмыкнула Хелен. – Но зато я могу быстро исчезать отсюда, когда становится невмоготу. – Она посмотрела на них, подумала и, видимо, приняла какое-то решение. – До Брокен-Хилла достаточно далеко. Не зная дороги, вы легко заблудитесь, если начнется пыльная буря. Мне лучше отвезти вас туда самой, так будет безопасней.
      Девушки переглянулись и кивнули.
      – Тогда не будем терять времени. Я сейчас закину пару вещей в сумку, оставлю записку Джеймсу, и мы тронемся в путь.
      Хелен разлила по термосам кофе и попросила кухарку приготовить им побольше сандвичей в дорогу.
      – Мы поедем на вашем грузовике, – сказала она. – Джеймс на нашем объезжает стадо. Заведи его, Диана, и подгони к задней стороне дома.
      Дженни пошла за хозяйкой туда, где были расположены гаражи. Когда Диана подогнала к ним машину, Хелен вынесла большую запасную канистру бензина и с помощью девушек поставила ее в кузов. Затем туда последовали две канистры с водой, пара запасных шин, домкрат, лопата, ружье и аптечка первой помощи. Увесистая сумка с инструментами и запасными деталями завершила погрузку.
      – Зачем нам все это нужно? – спросила пораженная Диана. – Неужели Брокен-Хилл настолько далеко?
      – Любое путешествие здесь может оказаться опасным. Любая незначительная авария или прокол шины – и придется ждать несколько дней, прежде чем нас найдут. А сейчас, когда собирается гроза, тем более надо быть готовым к любым неожиданностям, – сказала Хелен и заняла место Дианы за рулем. – Прошу, пора трогаться.
      Девушки уселись рядом с ней.
      – Знаете, вы выглядите как дама, ухаживающая только за цветником, но на самом деле вы крепкий орешек! – воскликнула восхищенная Диана.
      – Здесь не то место, где можно собирать фиалки на лугу, – хмыкнула Хелен. – Я это чертовски быстро поняла, когда сюда приехала. И знаете, это даже забавно – оттачивать свой ум в поединках с природой и с этими проклятыми овцами, – усмехнулась она, бросив задорный взгляд на подруг. – Кстати, женщины на коктейльных вечеринках мало чем отличаются от последних. Так же ходят друг за другом, болтая чушь.
      – А все-таки как далеко отсюда до Брокен-Хилла? – повторила Диана свой вопрос.
      – Приблизительно четыреста миль. Сначала мы доедем до Берка, а от него почти прямое шоссе вдоль реки Дарлинг до самого Брокен-Хилла.
      Дженни уставилась в окно. Все небо заволокло низкими грозовыми тучами, где-то в отдалении громыхал гром и вспыхивали молнии, высвечивая верхушки хребта Мориарти. Странно, жизнь вокруг продолжается, а для нее мир сузился до тайны Матильды Томас. Только это сейчас ее волновало.
      – Хотела бы я, чтобы пошел дождь, – сказала Хелен, когда они выехали на заасфальтированное шоссе. – Трава слишком сухая – если начнется гроза, того и гляди все вспыхнет.
      – Может быть, тогда стоит отложить поездку? – забеспокоилась Дженни.
      Ей было неудобно перед пожилой женщиной, что они вытащили ее так далеко, но в глубине души она надеялась, что поездка все-таки состоится.
      – Не волнуйтесь, – ответила, усмехаясь, Хелен. – Мы переживали здесь и не такое. А в Курайонге достаточно мужчин, чтобы обо всем позаботиться.
      И все-таки Дженни почувствовала легкое беспокойство в голосе подруги.
      Ей-то было сейчас на все наплевать, но бедная Хелен наверняка должна беспокоиться за свой чудесный Курайонг.
      Они управляли машиной по очереди и уже вечером въехали в Брокен-Хилл.
      Сквозь тучи как раз показалась луна. Понимая, что слишком поздно для визитов, они сняли номер в мотеле, поужинали и сразу легли спать: все трое выдохлись за день.
      На следующее утро сквозь посветлевшие и поредевшие тучи выглянуло бледное солнце. Ветер утих, но влажность была такая, что сразу после завтрака они были вынуждены принять душ еще раз.
      Дом престарелых священников Святого Джозефа располагался в длинном белом здании в большом тенистом саду на окраине города. Хелен поставила грузовик на ручной тормоз и заглушила мотор.
      – Мы еще можем повернуть и забыть всю это историю, а? – спросила она у Дженни.
      – После такой дальней дороги? Ни за что! – в тон ей ответила Дженни.
      – Хорошо, – безмятежно улыбнулась Хелен. – Только не расстраивайтесь. Идемте. Может, этот старик расскажет нам что-нибудь интересное…
 
      Брет проснулся от знакомой тишины, которая не обещала ничего хорошего. Он встал с постели и выглянул в окно. Только рассветало и было сумрачно – как раз под стать его настроению. Духота усилилась, несмотря на раннее утро, и темные тучи низко нависли над Чурингой. Не было ни малейшего ветерка, деревья стояли поникшие, а сухая, тонкая трава не шевелилась. Гроза должна была вот-вот начаться.
      Он кинул взгляд на письмо, которое писал весь вечер, и сунул его в карман. Это подождет – сейчас у него слишком много дел. Надо присмотреть за овцами, проверить и укрепить все ограды и ворота. Они успели согнать поголовье на два ближайших выгона, но, как только громыхнет, может начаться паника.
      Прикуривая сигарету, Брет посмотрел на дом и нахмурился. Что-то было не так.
      Трейлер стоял на месте, а грузовик исчез.
      – Кто-нибудь из вас отгонял грузовик? – крикнул он проходившим мимо овчарам.
      Они покачали головами, и Брет еще раз оглянулся на дом. Свет был включен, шторы задернуты, все было на месте, но его не покидало смутное чувство тревоги. Отдав необходимые распоряжения, он повернулся и зашагал к дому. Письмо к Дженни будет хорошим предлогом зайти и убедиться, что все в порядке. Он постучал в дверь и подождал. Внутри залаял Риппер, и Брет слышал, как он скребется когтями с той стороны двери. Он постучал еще раз. Пора бы уже ей дойти до двери. Даже если они с подругой спали, лай Риппера должен был их разбудить.
      – Миссис Сандерс! Дженни! Это Брет! – громко крикнул он.
      Было по-прежнему тихо, и он решил, что этого достаточно. Тревога его усиливалась. Он не выдержал, толкнул дверь, и был сразу атакован Риппером.
      – Что случилось, парень? – Брет присел на корточки и потрепал пса по голове, оглядывая пустую кухню. Потом поднялся, быстро прошел по дому. В спальне Дженни на незастеленной кровати были разбросаны дневники Матильды, одежда валялась на полу и кресле.
      – Дженни! – заорал он. – Где ты, черт возьми? Ответь мне!
      Расстроенный Брет стоял посреди кухни и задумчиво скреб подбородок. Он забыл побриться, но это никого не волновало теперь. Женщин не было в доме, лошади все на выгоне, значит, они уехали на грузовике.
      – Ничего не поделаешь, придется устроить переговоры по передатчику и попытаться выяснить, где они, – пробурчал он. – Глупые коровы! Вздумалось прогуляться по окрестностям, когда вот-вот грянет гроза! Господи, ну и идиотки!
      Брет включил передатчик. «Возможно, она уехала миловаться с Чарли, – усмехнулся он. – Чем скорее я отсюда уберусь, тем лучше. Я слишком стар, чтобы нянчиться с чертовой горожанкой!»
      – Курайонг. Говорит Джеймс, – послышалось в наушниках.
      – Брет Уилсон, – отрубил он: не было времени расшаркиваться. – Миссис Сандерс у вас?
      – Прости, приятель. Они с моей женой уехали в Брокен-Хилл по какому-то делу. Обнаружил вчера вечером записку, когда приехал с пастбищ.
      Брет скривился. Что за идиотизм – делать такие вещи?! Он попытался успокоиться.
      – Есть какие-нибудь сведения, когда они собираются вернуться?
      – Ты же знаешь женщин, парень. Если они решили пройтись по магазинам, то могут проторчать там неделю. Как у вас там дела, кстати? Гроза вот-вот будет над нами.
      – Здесь то же самое. Скорее бы грянула! Слишком долго собирается.
      – Только чтобы с дождем – иначе задаст тут всем нам жару. Хорошо, что женщин нет дома. Я скажу, чтобы Дженни вам позвонила, когда вернется.
      – Да, хорошо. Удачи, приятель. Пока.
      Брет снял наушники, выключил передатчик и настроил радио на станцию погоды. Ничего утешительного. Гроза была сухой и уже разразилась на юго-востоке. Сейчас она стремительно движется к ним, и они бессильны против нее. Остается только задраиться в домах и ждать, когда она закончится.
      Он потушил свет и плотно закрыл все окна и двери, затем, свистнув Рипперу, спустился с веранды. «Джеймс прав в одном, – подумал он. – Хорошо, что женщин нет дома. Не хватало еще утешать двух обезумевших от страха женщин, когда и так будет дел по горло!» И все-таки мысль о том, как Дженни могла бы искать спасения в его объятиях, оказалась довольно приятной.
      – Приведи мозги в порядок, Брет Уилсон! – пробормотал он хмуро. – Хватит грезить, пора работать.
      Три следующих часа Риппер бегал за ним неотступно, пока он собирал из мужчин группы и распределял работы. Щенок казался потерянным без Дженни, и Брет его очень хорошо понимал.
      Брет часто возвращался в дом, чтобы послушать новости о погоде и о том, какие убытки нанесла гроза другим скваттерам. Он старался проследить путь грозы и вдруг услышал слова, от которых похолодел:
      – На нас идет пожар! Приблизительно в пятидесяти милях южнее Нулла-Нуллы. Он быстро приближается, требуется помощь всех, кто сможет подъехать! Скорее, ради бога!
 
      Дженни спрыгнула с грузовика вслед за Дианой и посмотрела на сидящих в тени веранды стариков.
      – А вдруг среди них отец Райан?
      – Может быть, – пожала плечами Диана. – Могу только сказать, что они выглядят чертовски одинокими и заброшенными в этих креслах-качалках. Думаю, мы тут первые гости за несколько лет.
      Когда они вошли в просторный приемный покой, на Дженни вдруг накатилась волна тошнотворного страха, удивившая ее. И только потом до нее дошло. Смешанный запах полировки и антисептика напомнил ей приют. Вид большого распятия на стене и маленькой статуэтки Мадонны с младенцем сразу вернул ее в детство. Она взглянула на побледневшее лицо Дианы и поняла, что ее подруга испытывает то же самое.
      Хруст и шелест накрахмаленных одежд заставил их оцепенеть. К ним навстречу шла монахиня, появившаяся из высоких полированных дверей, за которыми был виден длинный коридор. Мужество окончательно покинуло Дженни, она вцепилась в руку Дианы, ища поддержки.
      Но быстро поняла, что эта монахиня – не сестра Мишель, хотя вполне могла быть ее сестрой. Высокая и величественная, с твердым белым воротничком, подпиравшим тонкое суровое лицо. Руки ее были крепко сжаты под широкими черными рукавами, на лице застыла маска бесстрастной вежливости.
      Только Хелен казалась невозмутимой.
      – Мы приехали навестить отца Райана, – вежливо сказала она. – Отец Дункан должен был звонить вам по поводу нашего визита.
      Монахиня проигнорировала ее слова. Ее пронзительные глаза уставились на Дженни и Диану.
      – Я не могу позволить вам долго беспокоить отца Райана. Он нуждается в отдыхе, – строго сказала она. – Помните: у вас только пять минут.
      Повернувшись к ним спиной, она пошла по длинному коридору, а Дженни с Дианой в ужасе посмотрели друг на друга. Они вдруг снова превратились в двух запуганных маленьких девочек, живших в вечном страхе перед жестокими наказаниями.
      Дженни шла за хрустящими одеждами и вспоминала, что, когда ей было пять лет, она все гадала, есть ли у монахинь ноги вообще, или вместо них колеса, на которых они так плавно разъезжают по полированному полу. Но когда она спросила об этом, то получила от сестры Мишель увесистую оплеуху и должна была прочесть много молитв вместо обеда и ужина.
      «Злобная, грязная тварь!» – подумала она. Сестра Мишель сумела выбить из нее любовь к религии. Сейчас она не могла даже заходить в церковь без содрогания.
      – К вам посетители, святой отец. Не позволяйте им утомлять вас, – строго сказала монахиня, поправляя подушки. – Я вернусь через пять минут.
      Диана и Хелен отступили назад, а Дженни нерешительно приблизилась к неподвижному старику. Он выглядел таким изможденным на фоне белоснежных простыней, что она засомневалась в правильности своего решения. Что может рассказать ей этот больной старик, которому действительно нужен только покой?
      Дженни осторожно взяла его руку с набухшими голубыми венами и пожала ее. Всю дорогу она раздумывала, как начать этот деликатный разговор, и заготовила длинное вступление, но сейчас решила сразу перейти прямо к делу.
      – Я Дженнифер Сандерс, святой отец. Мне очень нужно поговорить с вами… о том, что случилось с Фином Макколи. Вы помните его?
      Священник долго лежал неподвижно, затем с трудом поднял на нее подслеповатые глаза.
      – Как, вы сказали, вас зовут?
      – Дженнифер Сандерс, – ответила она, простив ему забывчивость.
      – Это ваше девичье имя, дитя мое? – мягко спросил он. Дженни озадаченно посмотрела на Хелен и Диану.
      – Нет, святой отец. Меня крестили, как Дженнифер Уайт. Во всяком случае, в приют я попала под этим именем.
      Старик кивнул, и тяжело вздохнул.
      – Благодарю господа, что вы пришли вовремя, дорогая. Вы ведь были на моем попечении много лет назад…
      Дженни отпрянула. Это было совсем не то, что она ожидала услышать. Неужели отец Райан все-таки выжил из ума?
      – Как я могла быть на вашем попечении, святой отец? – испуганно спросила она.
      Старик закрыл глаза и опять вздохнул:
      – Все это было так давно! Так много лет прошло с тех пор, как ваша мать отмучилась, бедняжка. Но все началось еще раньше… намного раньше..
      Дженни похолодела. Его слова, подобно льдинкам, упали ей в сердце и заморозили его.
      – Моя мать? – прошептала она побелевшими губами. – Что вы знаете о моей матери?
      Священник долго молчал.
      Дженни уже решила, что он заснул или забыл об их присутствии, и хотела было встать, но его слабый голос остановил ее:
      – Впервые я понял, что в Чуринге не очень хорошо, услышав предсмертную исповедь Мэри Томас. Она вышла замуж, любя другого мужчину. И ее ребенок был не от мужа.
      – Вы уверены, что Матильда была дочерью Этана Сквайрза? – быстро спросила Хелен.
      Священник повернул голову на звук голоса.
      – Никаких сомнений. Но она хранила свою тайну до самого конца. Мэри была очень сильной женщиной. Как и ее дочь.
      Дженни немного расслабилась. Он действительно заговаривается иногда, но секрет Матильды и ее семьи она все-таки узнает. Какое имеет значение, что он принял ее за другую.
      – Помню, как Матильда с Фином пришли ко мне договариваться о свадьбе, – продолжал старый священник. – Они были такими счастливыми! Радость переполняла их, и они строили столько планов на будущее… Это было жестоко – то, что с ними случилось. Жестоко и несправедливо после всего, что уже пережила Матильда.
      – Я знаю, что с ними случилось, святой отец. Я нашла ее дневники. Расскажите, что делал Фин после ее смерти! – попросила Дженни, хватая его за руку.
      Рукопожатие старика оказалось на удивление крепким.
      – Ваш отец позвал меня совершить похоронный обряд над Матильдой. Просто чудо, что она успела дать вам жизнь, Дженнифер!
      – Мой… кто? – Дыхание Дженни сбилось, в голове потемнело, а пол стал уплывать из-под ног. Это сумасшествие! Его надо немедленно остановить! – Отец Райан, вы ошиблись, – выдохнула она, стараясь унять дрожать. – Меня зовут Дженнифер Сандерс, у меня нет родственников здесь.
      Старик опять вздохнул и крепче сжал ей руку.
      – Дженнифер Уайт было имя, которое вам дали в приюте. А по рождению вы Дженнифер Макколи.
      Он не заметил, как в комнате воцарилась жуткая тишина. Не заметил и ужаса на лице Дженни, у которой все застыло внутри, а сердце бешено забилось, как будто хотело вырваться на волю.
      – Когда я приехал в Чурингу, вы были маленьким несчастным комочком. Плакали, лежа на холодной материнской груди, оглашая криками весь дом. А у вашего отца было разбито сердце и помрачен разум.
      Дженни держалась только благодаря тому, что Диана крепко держала ее за плечи. Образы из дневника ожили, проплывая перед ней. Слезы катились из глаз. Но священник продолжал, не замечая этого:
      – Мы похоронили вашу мать на маленьком кладбище в Чуринге. И правильно, что она была похоронена с молитвами и святой водой. Она была безвинной грешницей. Я остался там на несколько дней, чтобы помочь Фину: он нуждался в поддержке в то страшное время.
      Отец Райан замолчал, погрузившись в воспоминания. Единственным звуком в комнате было его хриплое дыхание. Горячие слезы текли по застывшему лицу Дженни, но решение узнать все до конца было сильнее страха.
      – Продолжайте, святой отец, – прошептала она. – Расскажите мне все.
      – Фин прочел дневники. – Старик обвел слезящимися глазами комнату и попытался сесть. – Он был богобоязненным человеком. Хорошим человеком. Но чтение дневников сразу после смерти Матильды повлияло на его разум. Это было затмение, самый темный час в его жизни. Страшнее, чем война. Он рассказал мне все. Было так ужасно видеть, как человек погибает, а его дух уже сломлен! Я ничем не смог ему помочь, кроме как молиться за него.
      Это было невыносимо тяжело слушать, и Дженни из последних сил держала себя в руках. А священник снова откинулся на подушки и заговорил голосом, лишенным эмоций:
      – Я никогда в жизни не чувствовал себя таким беспомощным. Понимаете, Фин никак не мог поверить, что бог может простить его грех. И это окончательно сломило его.
      Дверь отворилась, и в комнату вплыла монахиня с колючими глазами, сложенными на груди руками и с брезгливой гримасой на лице.
      – Ваше время вышло. Я не могу позволить вам расстраивать святого отца.
      У отца Райана внезапно проснулась внутренняя сила. Он привстал на подушках и закричал:
      – Закройте дверь и оставьте меня наедине с моими гостями!
      Сестра явно смутилась:
      – Но, святой отец…
      – Никаких «но»! Мне надо обсудить с ними важные вещи. А теперь идите.
      Монахиня в бешенстве обвела их глазами и вышла, громко хлопнув дверью.
      – Кое-кто никогда не научится себя вести, – пробормотал старик, беря Дженни за руку. – Ну, на чем я остановился?
      Он тяжело дышал, собираясь с мыслями, но Дженни не смогла ему ответить: она была потрясена.
      – Финбар часами сидел с вами на руках и смотрел на вас. Я надеялся, что это даст его душе хоть немного покоя… Но Матильда оставила ему письмо, в котором просила отвезти ребенка подальше от Чуринги. А он так хотел поступить правильно и не знал, что делать.
      Священник похлопал ее по руке и улыбнулся.
      – Он очень любил вас, Дженнифер. Надеюсь, это будет утешением для вас.
      Дженни благодарно сжала его руку. Его слова действительно немного облегчили страдания последних страшных минут.
      – Да, святой отец, – наконец смогла она сказать. – Думаю, так и будет. – Она вытерла слезы и распрямила плечи. – Но мне необходимо узнать, что было дальше.
      Старик тяжело вздохнул, и слеза медленно скатилась по его морщинистой щеке на подушку.
      – Ваш отец написал завещание и отвез его управляющему Австралийским банком в Сиднее. Чуринга должна была перейти в ваше пользование в день двадцатипятилетия.
      Отец Райан крепко сжал ее руку, и она наклонилась к нему, замирая от ужаса, что сейчас услышит, но зная, что это необходимо. Ей надо было знать, как поступил с ней отец и чего хотел для нее.
      – Я не знал, что творилось у него в душе, Дженнифер. Не представлял совсем. Он никого не слушал, и, как видите, даже священник не смог вразумить его. Я мог только бессильно наблюдать, как он разрушает все, что они с вашей матерью построили в жизни.
      – Разрушает? Вы имеете в виду, что он хотел разрушить Чурингу? – спросила Дженни, вытирая слезы.
      – Нет! – повысил голос священник. – Чурингу он для вас сохранил. Но разрушал себя и их с Матильдой совместные мечты. Он разрушал вашу жизнь и не оставлял ни малейшей надежды для вас жить вместе одной семьей.
      – Как он это сделал, святой отец? – прошептала Дженни, уже предчувствуя ответ.
      – Он решил отвезти вас в приют Сестер милосердия, где ваше происхождение будет скрыто под новым именем. Единственной связью с домом должен был стать медальон вашей матери, который он поручил сестрам отдать вам в день рождения вместе с завещанием. Я пытался остановить его, но в то время слова не действовали на него. Он ничего не слышал и не воспринимал. Мне пришлось молча стоять и молиться, глядя, как он уезжает из Чуринги. Вы лежали в корзинке рядом с ним на сиденье… – Отец Райан судорожно всхлипнул. – Если бы я только мог знать, что он задумал, возможно, я сумел бы его остановить! Но все мы крепки задним умом… «Так вот откуда Питер взял медальон! – поняла Дженни. – Поиски привели его в приют в Даджарру».
      Она попыталась представить, как ехала с отцом в приют. О чем он думал, глядя на нее в корзинке? Какие муки пережил он в этом последнем путешествии? Как он мог везти ее в приют, зная, что расстается с ней навсегда?..
      Голос священника заставил ее отвлечься от печальных размышлений.
      – Я вернулся в Уэллаби-Флатс, и мои обязанности впервые в жизни стали для меня невыносимым бременем. Мне казалось, что вера покинула меня. Как я мог оставаться хорошим священником, если не сумел найти верных слов, чтобы помочь человеку в его страданиях? И как я вообще мог помогать людям, если никогда в жизни не любил женщину и не знал, как поступать с детьми? Я оказался слабым и в том, и в другом. Я столько часов провел на коленях в молитвах, но тот мир, который всегда снисходил на меня, покинул меня навсегда…
      Дженни, замирая от страха, ждала, что расскажет священник дальше. Впрочем, что может быть страшнее того, о чем она уже узнала?
      – Я написал в приют и получил ответ, что вы приняты и что отец оставил деньги, которые будут ежегодно поступать туда на ваше содержание и воспитание. Он хотел точно знать, что вы не будете ни в чем нуждаться. Я спрашивал о вас, но они всегда отвечали, что вы хорошо развиваетесь. Я регулярно переписывался с ними, но они никогда не сообщали мне никаких подробностей о вашей жизни. Понимаете, дитя мое, я чувствовал ответственность за вашу жизнь. Ведь я не смог остановить вашего отца от самого большого греха в жизни, который он задумал тогда.
      «Вот оно! – подумала Дженни. – Я не хочу это слышать. Я не хочу во все это верить. Это слишком нереально…»
      – Фин пропал вскоре после того, как отвез вас в приют. Я думал, что он уехал куда-нибудь в глушь, чтобы в одиночестве попытаться найти в себе силы пережить это. Я очень хотел в это верить, но в глубине души очень боялся за него…
      Маленькая искра надежды, промелькнувшая в сердце Дженни, умерла от его следующих слов:
      – Два овчара нашли его в буше и позвонили в полицию. К счастью, я пользовался некоторым влиянием. После того как они провели идентификацию, я убедил полицию замять дело. Это было нетрудно: овчары были приезжими и уезжали в Квинсленд навсегда, а полиция умеет хранить секреты.
      Священник похлопал Дженни по руке.
      – Я знал, что вы когда-нибудь вернетесь сюда, и очень не хотел, чтобы прошлое мешало вашему будущему. Но, кажется, вы успели сами обо всем догадаться, да?
      – Да, – мягко сказала она. – Но мне хотелось услышать от вас подтверждение своим догадкам, чтобы не оставалось никаких сомнений.
      Отец Райан поднял голову с подушки.
      – Фин совершил страшную вещь, Дженнифер. Смертельный грех в глазах церкви! Но по-человечески я понимаю, почему он это сделал. Он заехал в буш и выстрелил в себя. Коронер сказал, что он умер приблизительно за полгода до того, как его тело нашли овчары. Но я знал точно: он сделал это в тот день, когда вернулся из приюта. Он спланировал это все заранее.
      Дженни подумала о страшном одиночестве отца перед смертью. О страданиях и боли этого доброго, сильного, религиозного человека, когда он ехал один куда-то в буш, чтобы покончить счеты с жизнью. Она закрыла лицо ладонями и разрыдалась от невыносимой боли. Какая ужасная судьба!
      Но она была не одинока в своих страданиях. С ней были ее несчастные родители, заплатившие такую страшную цену за свою прекрасную любовь, давшую ей жизнь.
      В конце концов Дженни взяла себя в руки, вытерла слезы и взглянула на лежащего перед ней больного старика. Лицо его стало серым на фоне белизны подушек, и как будто все его силы ушли на то, чтобы избавиться от груза на душе.
      – Отец Райан, я хочу, чтобы вы знали, что не в ваших силах было это предотвратить. Я вернулась в Чурингу сильная и здоровая и знаю теперь, как родители любили друг друга и мечтали обо мне. Как они хотели, чтобы я была счастливой! Я рада, что узнала и полюбила их, вы не должны винить себя в смерти моего отца, и я уверена, что ваш бог ждет вас с распростертыми объятиями. Вы прекрасный, добрый человек. Хотела бы я, чтобы таких было больше на земле. Благослови вас бог, и спасибо вам за все.
      Она наклонилась к нему, обняла и крепко поцеловала. Он был таким слабым, что ей хотелось утешить его, но она знала – только возвращение веры даст ему покой.
      – Я могу что-нибудь сделать для вас, святой отец? Вам что-нибудь нужно? – нежно спросила она, вытирая ему слезы.
      – Нет, дитя мое, – горько прошептал он. – Теперь я могу умереть спокойно, зная, что нечто хорошее все же получилось из этой страшной трагедии. Когда вы будете выходить, попросите, пожалуйста, сестру и отца Патрика зайти ко мне. Думаю, пришло время для моей последней исповеди.
      Дженни схватила его за руку.
      – Нет, святой отец, не уходите от нас сейчас! Я останусь в Брокен-Хилле и буду навещать вас каждый день. Буду приносить вам фрукты и сладости, буду сама ухаживать за вами… Пожалуйста, не покидайте меня!
      Священник нежно улыбнулся.
      – Время пришло, дитя мое. Жизнь – это круг, и вы вернулись туда, где родились. Как все мы со временем возвращаемся. А теперь идите и наслаждайтесь жизнью, а мне дайте подготовиться к исповеди.
      Дженни поцеловала ему руку.
      – Тогда до свидания, отец Райан. Храни вас бог!
      – Храни вас бог, дитя, – прошептал он, откидываясь на подушки. Глаза его закрылись, лицо стало безмятежным.
      – Он не?..
      – Нет, Диана, просто заснул от усталости, – тихо ответила Дженни, с нежностью глядя на умиротворенное лицо.
      – Девочки, давайте уходить отсюда, – прошептала Хелен. – Я найду этого дракона в рясе, а вы подождите меня в грузовике.
      Дженни взяла протянутый ключ, и они с Дианой молча вышли на улицу. Дженни посмотрела на нависшее над ними грозовое небо. Как бы она хотела повернуть время вспять и вернуться в счастливое неведение. Что хорошего в ее наследстве, когда оно хранит память об обмане и преступлении? Как ей жить теперь, зная, что из-за этого отец покончил с собой, а мать умерла с разбитым сердцем?..
      Сестра Мишель оказалась права: она чудовище. Выродок, рожденный в преступном, противоестественном союзе с меткой дьявола на виске, подтверждающей это. И все по вине бессовестной женщины, укравшей ребенка и обманувшей ее несчастную мать!..
      Дженни залезла в грузовик, почти ничего не видя от слез.
      – Это все так чудовищно! – всхлипнула она. – За что, Диана? Почему это случилось с ними – и со мной?..
      – Не знаю, родная. Впервые в жизни я не могу найти нужных слов, чтобы утешить тебя. Прости, детка, – хрипло ответила Диана, пряча мокрые глаза.
      – Мне нужно побыть одной, Ди. Пожалуйста, не обижайся и пойми меня. – Дженни отвернулась к окну, а Диана, молча обняв ее и обливаясь слезами, спрыгнула с подножки и вернулась на веранду дома для престарелых священников.
      Джон Уэйнрайт все знал и лгал ей! Он знал все насчет ее наследства и настоящего имени, но просто побоялся открыть ей правду. Питер тоже должен был все знать. Поэтому держал в такой тайне свои дела с приобретением Чуринги. Почему он не мог рассказать ей всего до дня рождения? Сплошная ложь и секреты. Она жила с незнакомым человеком, который скрывал от нее самые главные дела в своей жизни. И умудрился скрыть даже то, что было самым главным для нее! Какая же это семейная жизнь, когда все построено на обмане? Какую жуткую паутину лжи они сплели вокруг нее…
      Наверное, Питер хотел уберечь ее от боли, а вместо этого она чувствует себя обманутой и преданной самым близким человеком на земле…
      Боль превратилась в гнев, потом в ужас. Дженни потеряла счет времени и забыла, где находится. Она рыдала, упав головой на руль. И вдруг зазвучали далекие звуки вальса Штрауса, и ей показалось, что она видит женщину в зеленом платье, танцующую с молодым красивым мужем. Они улыбались друг другу, купаясь в светящемся потоке вечной любви.
      И прежде чем видение начало бледнеть и растворяться, они повернулись к ней и Матильда прошептала: «Это мой последний вальс, дорогая. Специально для тебя».
      Дженни вцепилась в руль, приходя в себя. Она чувствовала себя любимой и исцеленной от страданий. Сила матери и доброта отца, казалось, вливаются в нее живительным потоком. Раны прошлого затягивались, все прояснялось. Невинные жертвы обмана искупили свою вину, подарив жизнь ей. Она обязана быть счастливой за них и за себя!
      Она окончательно пришла в себя и все поняла. Матильда и Фин умирали с надеждой, что прошлое будет сожжено для того, чтобы она вернулась в Чурингу и смогла вдохнуть в нее новую жизнь. Построить счастливое будущее на той земле, на которой они жили и трудились с такой любовью. И у нее есть выбор – воплотить в жизнь эту мечту или вернуться в Сидней к своей прошлой жизни.
      Слова старого аборигена из дневника Матильды застучали в голове.
      Первый мужчина спросил первую женщину:
      – Ты путешествуешь одна?
      И первая женщина ответила:
      – Да.
      Первый мужчина взял ее за руку.
      – Будь моей женой, и мы будем путешествовать вместе!
      Дженни сидела очень тихо. Она наконец поняла, каким будет ее решение. Она любит Брета и не может представить Чурингу без него. Несмотря на все, что произошло между ними, она скажет ему о своей любви. Если он не любит ее – что ж, она продолжит путешествие одна. Но если он любит ее, тогда…
      – Что случилось, Джен? У тебя глаза такого странного цвета…
      Голос Дианы вернул ее на землю.
      – Залезай, Ди. Мы едем домой, в Чурингу!

      Брет надел наушники. Нулла-Нулла была всего в паре сотен миль к югу от Вилги.
      – Говорит Чуринга. Я еду к вам со своими людьми. Будем у вас около пяти часов, Смоки. Сможете продержаться до тех пор?
      Слабый голос Смоки Джо Лонгхорна с трудом пробивался сквозь треск в наушниках.
      – Не знаю, Брет. Я потерял уже почти половину поголовья. Это чудовище! Движется быстрее, чем скорый поезд. Думаю, очень быстро пройдет дальше. Вы будете следующие, если мы не сможем его остановить. Отбой.
      Брет выключил передатчик и выбежал за дверь. Риппер мешался под ногами с опущенными ушами и дикими глазами. Духота стала непереносимой, а на самом юге Чуринги появились первые вспышки молний. Гроза катилась вперед, небо потемнело еще больше. Брет ударил в пожарный колокол.
      Мужчины выскакивали из общежития и бунгало, бежали со стороны выгонов. В конце концов все собрались во дворе. Брет обвел их внимательным взглядом, заметив на лицах смесь возбуждения и ужаса. Нет ничего более страшного, чем бороться с разбушевавшейся стихией огня. И больше всего человек ощущает собственное бессилие перед стремительными пожарами в буше, когда за один час может выгореть несколько сотен миль, а земля потом долго восстанавливается.
      – Пожар уже в Нулла-Нулле. Мне нужны добровольцы.
      Поднялось множество рук, но Брет выбрал только самых молодых и толковых. Остальных он послал увеличить противопожарную полосу с южной стороны ближних выгонов. Нужно было свалить деревья, сжечь их и расчистить землю от кустарника, а стада перегнать насколько возможно подальше на север. Чуринга должна быть спасена любой ценой!
      Мужчины расхватали топоры и мотыги, лопаты и ломы. Брет запер Риппера в доме, затем вывел из гаража джип. Это была самая удобная машина для дороги через пастбища по прямой на Вилгу, а затем на юг к Нулла-Нулле. Но им не хватало грузовика. Брет мысленно чертыхнулся. Он еще отвесит пару ласковых слов Ее Величеству Дженни Сандерс, когда она вернется!
      Десять мужчин с трудом втиснулись в джип с лопатами, рюкзаками, канистрами с водой и ружьями. Голоса их звучали возбужденно, они шутили и смеялись громче обычного, подкалывая друг друга. Но Брет знал, что за внешней бравадой у каждого из них скрывается ужас. Он завел машину и выехал со двора, взметая кучу пыли.
      Молнии прорезали потемневшее небо, высвечивая грозные тучи. Пока они ехали по выгонам, Брет видел, как далеко впереди вспышки огня скачут по верхушкам деревьев, постепенно спускаясь с холма на равнину. А ведь это лишь самый краешек пожара! Можно представить, что творится на юге…
      В джипе был передатчик, и Брет включил его в надежде узнать последние новости.
      – Дело дрянь, парень! – кричал Смоки, кашляя. – Пожар разделился на два крыла, которые идут на вас с юга и востока. Нулла-Нулла окружена.
      – Ты в порядке, Смоки? – заорал Брет, пытаясь перекричать рев мотора.
      – Семья в порядке, но все овцы погибли. Потерял двух хороших парней, черт его бери! Еду к вам в Вилгу. Увидимся там.
      Брет угрюмо посмотрел в окно. Впереди сквозь огромные клубы дыма был виден яркий оранжевый венец огня на верхушках деревьев с южной стороны Вилги. Мимо них неслись большие и маленькие кенгуру, вомбаты, бандикуты, гоанны, в панике спасаясь от огня. Птицы летели над землей, оглашая воздух криками и хлопаньем крыльев. Коалы метались в ломкой траве с детенышами на спине. Казалось, все живое на земле находится в бесконечном движении.
      Наконец Брет на полной скорости въехал во двор перед домом Вилги. К нему подбежал управляющий Кэрли Мэттьюз. Он был небрит, по закопченному лицу стекал пот, глаза воспалились.
      – Я послал людей расширить полосу на дальних выгонах, – задыхаясь, сказал он, снимая шляпу и вытирая лоб платком. – Не знаю, сможем ли мы выдержать это, Брет. Все выходит из-под контроля.
      – Вы прорыли траншеи? – спросил Брет, наблюдая, как движущаяся стена дыма с каждой секундой становится ближе.
      Кэрли кивнул:
      – Мы сделали траншеи, но огонь перепрыгивает по верхушкам деревьев быстрее, чем мы успеваем их рубить. Пошли своих людей копать траншею прямо отсюда… нам навстречу. Если мы сможем его здесь остановить, станет полегче. Это наш последний шанс спасти усадьбу.
      Брет пошел к указанному месту. «Свалить несколько деревьев ничего не даст, – понял он. – Огонь, как змея, проползет по сухой траве быстрее, чем мы сможем что-то сделать.
      – Собирай всех людей, – заорал он парню, стоящему рядом с джипом. – Живо!
      Парень запрыгнул в джип, а Брет повернулся к управляющему и обнял его за плечи.
      – Молодец, дружище. Но нам лучше всем приготовиться, чтобы удрать отсюда вовремя.
      Затем, схватив топор, он вскочил на лошадь и поскакал в сторону пожара.
      Это была огромная кипящая стоячая волна из красного, оранжевого, серого и голубого. Высокая, до неба, она завывала, как тысячи зверей в смертельной агонии. Дым был густой, и Брет натянул на рот шейный платок, чтобы не наглотаться. Если они успеют свалить деревья на ту сторону и выкопать еще одну траншею, тогда, может быть, у них хватит времени спасти Вилгу.
      Брет слез с лошади и стреножил ее: ему совсем не хотелось, чтобы бедняга в панике поскакала по знакомой тропке прямо в огонь. Она может понадобиться ему для спасения.
      К Брету присоединилась длинная цепочка людей с топорами, остальных он послал копать траншею. Брет испытывал удовлетворение, слыша дружные, быстрые, звонкие удары топора по дереву.
      Они работали молча, как заведенный, слаженный механизм, пока стена деревьев не была свалена. Но сжигать их было слишком рискованно, и Брет решил перебросить всех людей на рытье траншеи. Он крикнул Смоки Джо, что нужно отходить, но в следующую секунду молния ударила в верхушку карликового дерева в нескольких десятках метров от них. Пламя голубой змейкой побежало по седой коре, еще через пару секунд дерево вспыхнуло. Искры разлетались по сторонам, поджигая сухую траву, и вскоре огонь вырос в человеческий рост. Набирая скорость, он рос все выше и несся навстречу людям. Дым застилал глаза и лез в глотки, жар огня высушивал пот, опалял брови и ресницы и сжигал волосы на руках и груди.
      – Убираемся отсюда! – крикнул Брет. – Огонь окружает!
      Он бросился к лошади и вдруг увидел, что Смоки Джо, бежавший рядом с ним, споткнулся и упал. Он лежал неподвижно, тяжело дыша, волосы шевелились от огненного ветра. Брет подхватил его и взвалил себе на плечи. Добежав до лошади, он без церемоний перекинул старика через седло, вскочил позади него на круп и направил лошадь к просвету в огненном кольце.
      Лошадь упиралась, танцуя на месте. Брет натянул поводья, вонзил каблуки в ее бока, и наконец она, с двойной тяжестью на спине, поскакала вперед. К сожалению, огонь обгонял их, сужая просвет, – он становился все меньше и меньше и вскоре совсем закрылся. Теперь пламя бушевало со всех сторон. Огонь обжигал. Дым слепил и забивался в легкие. Если на земле существовал ад, то это было здесь.
      Затем вдруг они вынырнули из круга огня, и к ним потянулись руки, которые сняли Смоки Джо с седла. Брет слез с обезумевшей лошади и повел ее к баку с водой. Он мочил ей бока и шею, пока она не успокоилась настолько, что смогла пить.
      Спина болела, а руки, казалось, перетаскали тонны груза. Он выдохся. Взяв бурдюк с водой, Брет напился и облил себе голову. Битва еще не закончилась, но пожар разрастался и окончательно вышел из-под контроля.
      Брет посмотрел на остальных. Все сидели на земле с опущенными головами. Ни у кого не было сил шевелиться. Вой огня оглушал. Осталась одна надежда, что ветер переменится. Или пойдет дождь. Но на это было очень не похоже…
 
      Дженни вела грузовик назад, мечтая скорее попасть домой, в Чурингу. Она устала от дороги, которой, казалось, не будет конца.
      Признания отца Райана до сих пор подавляли ее, но она больше не осуждала Питера. В конце концов, если бы он не провел свое расследование, Дженни никогда бы не узнала правды. Она почувствовала на руке прикосновение Дианы и посмотрела на нее.
      – Представляю, как тебе тяжело, Джен. Я чувствую то же самое.
      – Тяжело? – горько спросила она. – С какой стати? Все это в прошлом, Ди. Я выжила, как и ты. Теперь я знаю, кто я, и у меня есть отчий дом! И я собираюсь в нем жить долго и счастливо, как мечтали мои родители.
      – У тебя теперь также есть семья, Джен, – мягко сказала Хелен. – Я знаю, что говорю за всех: ты всем нашим очень понравилась.
      – Даже старику? – усмехнулась Дженни. – Очень сомневаюсь.
      Хелен свистнула, как мальчишка.
      – Разве это не то, о чем он всегда мечтал, Джен? Наконец-то Чурингой владеет член его семьи! Ведь ты как-никак его внучка, Джен.
      – Иронизируешь, да? Но он никогда не запустит туда лапу, пока я жива. Это я тебе обещаю.
      Хелен погладила ее руку.
      – Успокойся, милая. Все будет так, как ты захочешь. Но я рада, что могу называть тебя сестрой!
      Дженни рассмеялась. Она еще не могла полностью осознать, что значит быть Дженнифер Макколи, но иметь такую сестру и таких импозантных старших братьев довольно приятно. Вообще совершенно особое ощущение – принадлежность к большой семье.
      – А как насчет дома в Сиднее и галереи? – спросила Диана, дрожащими пальцами доставая сигарету.
      Дженни внезапно поняла, что последние часы были тяжелыми и для Ди.
      – Возможно, я буду сдавать дом или продам. Рисовать я могу везде, где угодно. Ты будешь присылать мне холсты, а сюжетов, пейзажей и моделей, думаю, мне хватит здесь на всю жизнь. Но я буду приезжать в Сидней на выставки, Ди, и сохраню долю в галерее.
      – Спасибо, – вздохнула с облегчением Диана. – Я бы ни за что не смогла сохранить галерею одна, а Руфуса мне и близко не хочется к ней подпускать.
      – Что-то мне не нравится вид неба вон там, – вдруг встревоженно сказала Хелен и включила радио. – Мне кажется, нас ждут крупные неприятности.
      Дженни притормозила на обочине и заглушила мотор, чтобы он не мешал слышать радио.
      – Пожар в буше прошел сегодня по северо-восточному углу Нового Южного Уэльса. По последним данным, шестеро человек погибло, причиненный ущерб составляет уже несколько миллионов долларов. Стада фермеров гибнут в огне. То, что началось как четыре небольших пожара местного значения, за несколько дней превратилось в неуправляемый гигантский пожар, усиленный сухой грозой. Площадь пожара катастрофически расширяется. Если в ближайшие часы не пойдет дождь, он может превратиться в самый крупный пожар за всю историю Австралии. На помощь штату брошены все пожарные команды и спасательные службы страны.
      Дженни завела грузовик и прибавила скорость.
      – Вперед, девочки! Сейчас у нас будут настоящие гонки!
 
      Молнии пронзали темное небо. Их треск почти сливался с басовым рыком грома. Все новые и новые деревья возгорались, пуская гулять по траве змеевидные нити огня, которые вскоре сливались в одну сплошную стену. Деревья сгорали и, казалось, тянули к небу в мольбе обгорелые черные пальцы. Но спасения не было.
      Люди все прибывали – их было уже несколько сотен. Они съезжались из Курайонга и Билла-Биллы, из Лайтнинг– Риджа и Уэллаби-Флатс. Все пытались бороться с пламенем, расширяя траншеи, вырубая деревья, но пожар неумолимо надвигался на Чурингу. Ветер усиливался. Пламя быстро съедало сухую траву и неслось дальше. Дым черными клубами поднимался к небу и, казалось, соединялся с черными тучами. Он разъедал глаза и вызывал мучительный кашель.
      Усадьбу Вилги спасти не удалось: вода испарялась, не успевая промочить как следует деревянную поверхность. Брет знал, что то же может случиться и в Чуринге, если не удастся остановить огонь. Он стоял рядом с Кэрли и его семьей, наблюдая, как одно за другим загораются строения Вилги. Наконец загорелся сам дом. Метр за метром пламя съедало здание, и вскоре только кирпичная труба, ставшая черной, лежала на дымящемся пепелище.
      – Садитесь в джип и уезжайте в Уэллаби-Флатс. Мне хватает волнений и без вас, – сказал Кэрли, обнимая жену и детей. Потом постоял и посмотрел, как джип исчезает в дыму. – Господи, надеюсь, что они успеют, – пробормотал он и, громко шмыгнув носом, побежал к остальным.
      Брет подумал о Дженни, надеясь, что она все еще в Брокен-Хилле. Но у него было сильное подозрение, что она помчится домой, как только услышит новости по радио.
      Он проглотил последний кусок сандвича, завязал свой мешок, подхватил лопату и устало пошел к линии огня. На фоне дьявольского оранжевого пламени фигурки людей казались крошечными тенями.
 
      Дженни въехала во двор Курайонга, все больше нервничая. Хелен выскочила первая и побежала в дом.
      – Джеймс, где ты? Где все? – послышался ее испуганный голос – она пробегала по пустым комнатам и громко хлопала дверьми.
      Дженни нетерпеливо переступала с ноги на ногу. Взволнованный голос Хелен заставлял все больше беспокоиться. Ей хотелось в Чурингу. Но нельзя же было бросить Хелен одну.
      – Они все отправились в Вилгу! Я приказал им оставаться на месте и следить за своей собственностью, но они не послушались. Какие идиоты! – Гневные слова прогремели в холле, заставив трех женщин вздрогнуть и резко оглянуться.
      Перед ними сидел в инвалидном кресле Этан Сквайрз. На щеках его алели два пятна, в глазах пылала дикая ярость, а руки с опухшими суставами крепко вцепились в ручки кресла.
      – Вам лучше поспешить в свою распрекрасную Чурингу! От нее вскоре останутся одни головешки! – хрипло прокричал он. Глаза его засияли торжеством, а рот искривился в дьявольской усмешке.
      – Хватит, Этан, – холодно сказала Хелен. – В каком состоянии дела? Есть жертвы? Как близко пожар?
      – Затронуло Нулла-Нуллу и Вилгу. Пожар идет на Чурингу. Хотел бы я посмотреть, как она горит. Все бы отдал, только бы поехать туда и понаблюдать за этим!
      – Я должна ехать, Хелен. Может быть, им нужна моя помощь.
      Дженни отвернулась, стараясь не встречаться взглядом со злобными выцветшими глазами старика. Диана направилась к двери вслед за ней.
      – Подождите, я поеду с вами! – крикнула Хелен. – Меня здесь ничто не держит, а Джеймс наверняка уже там вместе со всеми.
      – Ты!
      Выкрик, подобный выстрелу, заставил их остановиться и оглянуться.
      – Дитя сатаны! – орал Этан, тыча распухший палец в Дженни. – Дьявольское отродье! Я знаю, кто ты на самом деле, – все знаю про тебя! Тебя надо сжечь как ведьму вместе с твоей проклятой Чурингой!
      Дженни услышала, как Диана охнула, вцепившись в ее руку, и застыла в ужасе, видя, как отвратительный старик встает с инвалидного кресла.
      – Я знаю, кто ты на самом деле, Дженнифер Макколи. В Чуринге нет секретов, неизвестных мне. Я долго ждал, когда ты тут появишься!
      В глазах его стояла боль, но безумие придавало ему яростную силу. Он шагнул к ней, злобно тыча в ее сторону рукой.
      – Пусть теперь дьявол составит тебе компанию! Сгори вместе с твоей матерью в аду!
      Дженни вздрогнула, когда он схватил ее за руку. Она отступила на шаг, потом сделала еще один, загипнотизированная безумным взглядом и беспомощная перед таким напором ненависти, направленной на нее.
      Внезапно у Этана подогнулись ноги, и он упал перед ней, ударившись головой о паркетный пол. Губы растянулись, обнажив длинные желтые зубы.
      – Ты предала меня, Мэри! Украла то, что было моим! – простонал он и затих.
      Они долго молчали, не в силах пошевелиться, с ужасом глядя на лежавшее на полу неподвижное тело. Дженни поражалась про себя, как Мэри могла любить такого человека. Но потом вспомнила все обстоятельства, которые повлияли на его жизнь и привели к безумию. Если бы старый Джеремия не был так строг и упрям, Этан с Мэри жили бы вместе и ничего ужасного вообще бы не произошло. Не было бы Мервина, Матильда выросла бы в любви и достатке. Но ее, Дженни, вообще не было бы на свете…
      – Прости, Дженни. Мне так стыдно… – потрясенная Хелен стояла над телом своего свекра. – Судя по его крикам, он должен был знать все с самого начала. Но откуда? Кто мог рассказать ему это? – Она помолчала, задумавшись, и вдруг вспомнила: – Джеймс говорил, что однажды Этан притащил откуда-то какой-то старый чемодан, который потом много лет был заперт в его кабинете. А года два назад приказал, чтобы его отвезли обратно.
      – Дневники были в чемодане, Хелен! Вот откуда он все узнал. И ставлю доллар, что вернул он их тогда, когда Питер стал разыскивать концы, собираясь купить Чурингу.
      Хелен смотрела на нее в ужасе.
      – Он хотел, чтобы ты их прочла, да?
      Дженни кивнула.
      – Он понял, что никогда не сможет купить Чурингу, если найдут меня. Это была его прощальная месть.
      – Господи боже мой! Как можно быть таким злым дьяволом? – простонала Хелен.
      Дженни посмотрела в окно. Небо потемнело, тучи висели низко, но она знала, что на дождь надеяться нечего.
      – Единственное, что я сейчас хочу, это вернуться к Брету в Чурингу. Ты едешь?
      Хелен кивнула. Даже не взглянув на мертвое тело, они покинули дом.
 
      Дневной свет исчез. Люди были измучены, но пожар по-прежнему бушевал. Из-за адского оранжевого пламени и дыма не было видно ни неба, ни земли. Пожар шел на Чурингу. Овчары уже согнали весь скот к водопаду у подножия Тджуринги.
      Там зеленели деревья и трава, а земля была влажной от стекающих с гор ручьев, оставалась надежда, что хоть какая-то часть поголовья выживет.
      Пожарные машины съехались сюда со всей округи, но вода быстро кончилась, и помпы бездействовали. Пожарники стали вместе с остальными сбивать пламя лопатами и всем, что попадалось под руку. И все равно огонь прошел по пастбищам и направлялся к усадьбе.
      Маленькое кладбище и огород были вытоптаны. Кусты и деревья вырублены. Воду носили ведрами, наполняя их в реке, и выливали на деревянные стены. Но огонь неумолимо надвигался.
      Брет забежал в дом, схватил Риппера, забившегося под кровать в спальне, и запер его в трейлере Дианы. Затем вернулся в дом, чтобы спасти хоть что-то.
      Холсты Дженни были упакованы, очевидно, для поездки в Сидней. Разложив на полу одеяло, Брет сгреб туда одежду из шкафа, потом заметил зеленое платье, в котором танцевала с ним Дженни. Он не мог позволить огню уничтожить его. Раскиданные дневники после некоторого раздумья он оставил на полу. Пусть решает судьба, сгорят они или останутся. Серебро и скатерти служили Чуринге много лет; будет жалко, если они пропадут в огне.
      Сунув все это в трейлер, Брет побежал искать Клема.
      – Отвезешь трейлер с вещами в Уэллаби-Флатс и оставишь на улице перед полицией. Убедись, что он хорошо заперт, прежде чем уйдешь, – сказал он, протягивая ему ключи. – Щенка оставь в отеле.
      – Я не могу сбежать и бросить парней, разъезжая с чертовым трейлером, Брет!
      – Ты, упрямый козел, будешь делать то, что я тебе говорю! Оттуда скоро поедет подмога, приедешь с ней, дурак. Ты сейчас слишком устал, от тебя все равно не много пользы. Отдохнешь по дороге и приедешь к самому пеклу.
      Брет сунул ему ключи и поспешно отошел, чтобы больше не спорить.
      «В конце концов, Дженни увезет с собой хоть что-то на память о Чуринге, – думал он, провожая трейлер глазами. – Судя по тому, что здесь творится, вряд ли останется что-то еще…»
      Большинство мужчин были на ногах больше трех дней и ночей, отсыпаясь урывками где придется. Но они продолжали бороться. Ветер немного стих, и появилась слабая надежда на то, что им удастся остановить огонь прежде, чем он ворвется в усадьбу. Но в какой-то момент искра упала с перечного дерева на веранду дома и в считаные секунды превратилась в пламя.
      – Выстраиваем цепочку! – крикнул Брет и, схватив ведро, бросился к реке.
      Он слышал, как лопаются стекла. Единственным шансом спасти дом было залить огонь водой, но жар был таким сильным, что стало почти невозможно добегать до огня.
      Ведра передавались по цепочке от реки, однако дело шло медленно, и это едва ли могло помочь. Брет обреченно посмотрел на заднюю половину дома, над которой высились цистерны с водой, и внезапно его осенило. Быстро покинув цепочку, он собрал несколько человек и объяснил им, что надо делать. Затем, с канатами и блоками, они направились к цистернам.
      За это мог взяться только смельчак или полный идиот. Брет не сомневался, кем из этих двоих он является. Зачем переживать, если все это скоро отойдет к Курайонгу? Но будь он проклят, если будет стоять и смотреть, как дом сгорит дотла!
      Взяв канаты, Брет побежал к ближайшей цистерне, но жар опалил его лицо, заставив отступить назад. Тогда он снял рубашку, намочив ее в воде, обмотал голову, набрал побольше воздуха в легкие и побежал. Взбежав по ступенькам, Брет быстро обвязал цистерны в двух местах и, спрыгнув, помчался назад.
      – Тяните! Ради бога, скорее тяните!!! – кричал он.
      Брет схватился вместе с остальными за натянутые канаты и тянул, пока цистерна не зашаталась и не рухнула на железную крышу. Сотни литров воды хлынули на деревянные стены. Стекла разбились, дерево зашипело, но все-таки пламя сбить не удалось. Брет понял, что нужно уронить вторую цистерну. Снова смочив рубашку и обвязав голову, Брет бросился к дому. Он слышал шум подъезжающего грузовика, но у него не возникло даже мысли обернуться.
      Канаты нагрелись и обжигали руки, дым раздирал горло, пепел залеплял глаза. Наконец он спрыгнул, отбежал в сторону и с трудом отдышался, хватая воздух открытым ртом.
      Между тем основная стена пожара стала еще ближе. Ноги разъезжались в грязи, руки болели, глаза слепило, тело обжигало. Мир состоял из рева обезумевших от страха животных, воя надвигающейся стены огня и крика людей.
 
      Дженни заметила трейлер издалека – он появился на дороге на фоне огромных клубов дыма и яркого оранжевого пламени, которое превращало день в ночь. Она затормозила, махнув рукой, остановила трейлер и подбежала к нему. Риппер увидел ее в окно и бросился к ней в руки.
      Дженни прижала к себе его дрожащее тельце.
      – Что там, Клем? Есть пострадавшие? Как Брет? Он в порядке?
      – Ничего хорошего, миссис Сандерс, – ответил он, его закопченное лицо было почти неузнаваемо. – Брет с остальными. Жертв пока нет. Хотел бы вернуться туда, да должен отвезти эту махину в Уэллаби-Флатс.
      – К черту трейлер, Клем, – твердо сказала Дженни. – Возвращайтесь с нами, если хотите.
      Ему не надо было повторять дважды, и, пока Дженни возвращалась к грузовику, он уже развернулся и погнал трейлер назад.
      – Привяжи Риппера к сиденью, Ди, – хмуро сказала она. – У Брета и без того хватает проблем, не хочу расстраивать его еще больше.
      – Итак, ты все же решила, что хочешь быть с ним? – Диана покачала головой. – Самое подходящее время! А как же насчет детей, Джен? Ведь ты… Не думаешь, что надо посоветоваться со специалистом, прежде чем что-то решать?
      Дженни вцепилась в руль. Она уже думала об этом, но отбросила эту мысль.
      – У меня был Бен, разве ты не помнишь? Он был абсолютно нормальным ребенком! Почему я не смогу родить еще таких же?
      – Ты абсолютно права, Джен, – неожиданно вмешалась Хелен. – Конечно, в таких случаях всегда есть вероятность генетического нарушения. Но это бы непременно отразилось на вашем первом ребенке.
      – Откуда вы все это знаете? – поразилась Диана.
      – Закончила аспирантуру по генетике, – усмехнулась Хелен. – Училась заочно, когда дети выросли и разъехались по школам.
      Дженни нажала на тормоза и повернула к дому. Она очень надеялась, что не опоздала. Но ей сразу стало ясно, что ехать надо к реке: вокруг завывал огонь и стоял жуткий треск.
      – Я останусь здесь! – крикнула Диана, прислоняясь к сиденью. – Должен же кто-то в нужный момент подогнать вам машину, если придется удирать.
      – Я пойду искать Джеймса. Удачи, Джен! – крикнула Хелен. Но Дженни никого не слышала. Ее внимание было приковано к мужчине, который пытался набросить канат на цистерну с водой под самым носом у огня. Она узнала бы эту фигуру из тысячи – даже с обвязанной тряпкой головой.
      И какого дьявола он делает? Чем он только думает, дурак несчастный?!
      Дженни зажала рот рукой, чтобы не закричать, и в ужасе наблюдала, как Брет то исчезает в дыму и пламени, то появляется вновь. Она вдруг начала молиться, хотя считала, что давно забыла все молитвы. Никогда в жизни Дженни так истово ни о чем не просила бога, потому что знала: если она потеряет сейчас Брета, значит, Чуринга действительно проклята и никогда не будет ее домом…
 
      Чьи-то руки помогали тянуть канат, кто-то накинул мокрые полотенца на голову и плечи, чтобы не загорелись волосы и одежда. Его легкие, казалось, сейчас лопнут, а кожа загорится, но Брет знал, что должен сделать последнее усилие и свалить эту чертову цистерну.
      Глаза его почти ничего не видели, когда он набрал в легкие смешанный с дымом воздух – и побежал. Он попал в расплавленный, бурлящий мир огня и наконец захлестнул канат вокруг огромной цистерны.
      Внезапно что-то холодное коснулось его руки. Брет посмотрел наверх, испугавшись, не наклонилась ли уже цистерна до опасного угла. На всякий случай он быстро отступил назад, задрал голову, и еще несколько холодных капель упало ему на руки и лицо.
      Канат выпал из его натертых пальцев, и он засмеялся, отступая от цистерны. Это был дождь! Чудесный, благословенный дождь. И именно в этот момент!
      Вокруг все прыгали от восторга, обнимались, задирали головы и открывали рты, подставляя руки под холодную, чудесную воду, которая охлаждала обожженную кожу и смывала сажу и пот.
      Пламя с шипением прибило вниз, и через несколько мгновений пожар, как гигантское раненое чудовище, заполз в землю и умер.
      Брет закрыл глаза и заплакал.
      И вдруг он попал в кольцо чьих-то рук и утонул в поцелуях. Он открыл глаза и посмотрел на прекрасное, запачканное сажей лицо, которое уже никогда не надеялся увидеть.
      – Ох, Джен… – прошептал он. – Джен, Джен, Джен! – И прижал ее к себе крепче, чтобы больше никогда не отпускать.
      – Я уж думала, ты собрался покончить с собой. Брет, я люблю тебя! Я всегда буду любить тебя. Не покидай меня. Не уезжай никогда из Чуринги!
      Он приподнял ее подбородок и улыбнулся. Слезы вместе с дождем катились по его лицу.
      – Я думал, ты выходишь замуж за Чарли, – сказал он. Ему надо было убедиться, что это не сон.
      – За Чарли?! – Она засмеялась, откидывая голову назад. – Я люблю только тебя, глупый, глупый мой Брет! И старый ловелас Чарли здесь абсолютно ни при чем.
      Дождь заливал их лица, но они ничего не замечали. Брет прижал ее к себе еще крепче и поцеловал.
      – Я люблю тебя, Джен, – прошептал он. – Я так сильно тебя люблю…
      Одобрительные возгласы заставили их оторваться друг от друга, и они, как внезапно прозревшие, вернулись в реальный мир и оказались в кругу радостных, смеющихся мокрых лиц. Вокруг аплодировали, слышались пожелания счастья. Дженни, смущенно улыбаясь, взяла Брета за руку и повела куда-то мимо тлеющего дома.
      Кладбище было затоплено жидкой грязью. Сбитый забор и кресты валялись в грязи.
      Озадаченный Брет шел за Дженни, пробираясь среди обгоревших головешек, пока она не привела его к самому большому каменному надгробию на кладбище. Они встали перед ним, взявшись за руки.
      – Прежняя жизнь Чуринги завершилась, Брет. Дневники, воспоминания, прошлое… Я знаю теперь, почему Фин написал эти слова на могиле Матильды. Однако огонь очистил Чурингу и вернул призраков в могилы. Я, наверное, больше не буду слышать ту музыку, но последний вальс Матильды дал нам шанс начать все сначала на этой земле. Когда-нибудь я объясню тебе все остальное. Но сейчас мне надо знать, хочешь ли ты жить со мной в новой Чуринге?
      – Ты же знаешь, что да, – прошептал он, обнимая ее.
      Они, не сговариваясь, нагнулись к камню и прочитали слова, которые когда-то вырезал Фин:
 
Здесь лежит Матильда Макколи,
Мать, Любимая, Сестра и Жена.
Да простит нас Бог.