У кротов и дождевых червей, у полевых мышей и бледных корешков травы он взял нити, из которых соткал свой покой. Когда он наконец поднялся, мир вокруг него был темным, лишь там и сям кратко и беззвучно вспыхивали неведомые и непонятные огоньки. Слепое чутье дождевого червя побудило его скрыться в темноте. Мысленная маскировка защитила его по дороге к школе. Огонь разбудил древнюю мощь, все ещё запертую в камнях; ослепительное холодное пламя ползло по разрушенным стенам, поедая то, что в них таилось. Моргон, по-прежнему вслушивавшийся в безъязыкий мир под ногами, не ощутил опасного прилива огня близ себя. Стена рассыпалась, когда он проходил мимо; камни, словно угли, рассеялись по его тени. Он ощутил лишь содрогание в глубине земли, как если бы там, у её сердца, что-то сместилось. Тут неожиданно ласковое прикосновение к его уму вернуло его мысли из земли и позвало, подобно шепоту: "Следуй за мной".
Разорвав прежнюю мысленную связь, он стоял, хлопая глазами, в вихре звуков и огня. Прикосновение стало настойчивее, и он понял, что зал, в который он сейчас вступил, рушится. Бежать было некуда. Он слился мыслью с раскаленными камнями, валившимися ему на голову, стал частью их потока, прорвался с ними сквозь пол и рухнул в дымящуюся тишину. Миг спустя он вернулся к своему облику и снова собрался с мыслями. И тогда увидел Нун, неуловимую в мерцающем воздухе и наблюдающую за ним.
Ничего не сказав, она исчезла, едва он увидел ее; сияющая чашечка её трубки на миг задержалась в воздухе.
От битвы, бушевавшей в сердце школы, сотрясалась земля. Он стал осторожно пробираться к выходу. По сполохам света в разбитых окнах он понял, что главный бой идет там, где все начиналось: в огромном круглом зале, где все ещё отдавалось эхом имя Основателя. Внезапно Моргон почувствовал по тому, как легко струилась из зала грозная мощь, что бой идет односторонний. Основатель играл с волшебниками, используя их как наживку - лишь для того, чтобы приманить Моргона. В следующий миг Моргон получил этому доказательство. Он почуял, что разум Основателя, качаясь на волнах огня, кого-то ищет. Он прикоснулся мимоходом к разуму Моргона: знакомое ощущение разверзшейся рядом гибельной бездны. Но он не попытался удержать Моргона, а отступил, и Моргон услышал вопль, от которого у него похолодела кровь.
Алойл соткался из воздуха неподалеку от Моргона. Он боролся против темного хищника, закогтившего его разум, с отчаянной и яростной одержимостью, но не мог освободиться. Его облик вновь начал медленно меняться. Мощные, перекрученные ветром сучья вытягивались из его плеч; полное отчаяния лицо исчезало за дубовой корой, темное дупло обозначилось там, где только что был рот. Корни, разделяясь, побежали в мертвую почву; волосы вздыбились переплетением голых веток. Живой дуб стоял на участке, где вот уже семь веков ничего не росло. Зловещая мысленная молния ударила в него, чтобы расколоть до корней.
Моргон распахнул свой разум и обволок её прежде, чем она поразила дерево. Он метнул её обратно в Гистеслухлома и услышал, как где-то раскололась очередная стена. Затем, ворвавшись с налету в твердыню Основателя, он объединил оба знания, как они были объединены в черных недрах горы Эрленстар.
Он впитал мощь, которая билась о его мысли, и бросил её догорать на дно своего разума. Его хватка медленно крепла, пока разум Основателя не стал ему виден весь целиком, словно он лежал прямо перед его глазами. Моргон отмел впечатления, побуждения, долгую и загадочную историю жизни Основателя, сосредоточившись только на источнике его мощи, дабы иссушить его окончательно. Он уловил миг, когда противник понял, что происходит, и безумными грубыми всплесками стал встряхивать Моргона так, что едва не освободился, но Моргону удалось удержать его. Он позабыл, что обладает хоть чем-то, кроме воли и разума. Внезапно поединок прекратился. Моргон черпал все глубже, разыскивая новые источники и вбирая их мощь, пока неожиданно Основатель не поддался и Моргон не обнаружил, что снова впитывает знание землезакона острова Хед.
Хватка его дрогнула, и все смыло волной ярости и отвращения. Враг извивался под ним, хаотическая вспышка гнева отбросила его на несколько шагов. В полуобмороке стал он искать укрытие, но его разум не мог сотворить ничего, кроме огня. Мысленная мощь снова настигла его, и он оказался распростерт на пылающих камнях. Кто-то оттаскивал его; чародеи, обступившие Моргона, отвлекали внимание Гистеслухлома, открыв стремительный огонь, который сотряс все внутренние здания. Талиес, хлопая по тлеющей рубахе Моргона, жестко сказал:
- Убей его. Не медли.
- Нет...
- Ах ты, упрямый островитянин-деревенщина! Если останусь цел, непременно буду изучать Искусство Загадки. - Внезапно он повернул голову. - В городе идет бой. Я слышу предсмертные крики.
- Там войско Меняющих Обличья. Они появились через главные ворота в то время, когда мы следили за черным ходом. Я видел... Мне показалось, что я видел Ирта. Он умеет разговаривать с воронами?
Талиес кивнул.
- Славно. Значит, он бьется вместе с торговцами.
Земля под ними заколыхалась, Талиес рухнул прямо на Моргона и с усилием поднялся на колени. Моргон, через силу перекатившись на спину, вскочил и замер, глядя на раковину круглого зала.
- Он все слабеет.
- Действительно?
- Я пошел туда.
- Как?
- На своих двоих. Но нужно его отвлечь...
С мгновение он думал, зажимая ожог на запястье. Разум его, тщательно прочесывающий участок, остановился на разрушенной древней библиотеке с её сотнями чародейских книг. Полусожженные страницы все ещё были заряжены мощью: мощью связок, удерживающих запоры, мощью непроизнесенных имен, сохранивших силу разума тех, кто изложил на страницах свой волшебный опыт. Моргон пробудил эту дремлющую мощь и собрал её нити в своем сознании. На миг волна хаоса захлестнула его. Заговорив воздух, он сплел причудливую ткань из имен, слов, обрывков диковинных заклинаний - средоточие знания и мощи, которое породило в огненных зарницах самые невероятные образы: движущиеся тени и говорящие камни, безглазые птицы с крыльями оттенков колдовского камня, колеблющиеся формы, которые вырастали из обожженной земли.
И он послал их маршем на Гистеслухлома. Он разбудил призраки животных, убитых при разрушении, летучих мышей, ворон, ласок, хорьков, лис, проворных белых волков; они зароились вокруг Моргона в ночи, ища в нем опору. И тогда он послал их к источнику грозной мощи. Он начал извлекать из земли корни мертвых деревьев, когда передовые отряды его войска ударили по твердыне Основателя. Натиск обломков древней мощи, неловких, почти безобидных и все же слишком многочисленных для того, чтобы ими пренебречь, отвлек внимание Основателя. На миг возникло новое затишье, во время которого призрак волка провыл зловещую смертную песнь. Моргон бесшумно припустил к залу. И был почти у цели, когда его армия, спасаясь бегством, обтекла его по сторонам и сверху, бросилась в направлении города и рассеялась в ночи.
Моргон устремился туда мыслями, собирая своих уродцев и опять погружая их в забвение, пока они не поселили страх в Лунголде. Поиск призраков летучих мышей и тварей, созданных из комьев земли, потребовал основательно сосредоточиться. Когда работа наконец заканчивалась, в его мозгу вновь кишели имена и чудные слова, которые пришлось впитать поглубже. Наполнив мозг огнем, он расплавил остатки чужой мощи, оставив себе лишь её ясность и твердость. И тут понял - да так, что подскочило сердце, - понял, что стоит почти во тьме.
Таинственное безмолвие окутало руины школы. Груды обломков стен все ещё багрово светились, но ничто не тревожило ночной покой - сквозь рассеивающийся дым уже видны были мерцающие звезды. Моргон стоял, прислушиваясь, но шум боя доносился только с улиц. Он вновь тронулся с места и беззвучно вступил в зал, в котором было черно и безмолвно, как в пещерах Эрленстара.
Моргон предпринял отчаянную попытку пробиться сквозь тьму и сдался. Повинуясь внезапному порыву, он явил меч у себя на поясе и обнажил его. Взяв оружие за клинок, он повернул рукоять так, чтобы звезды на ней смотрели во тьму. Огонь, порожденный звездами, исторгся в непроницаемую мглу, и в красном свете перед Моргоном предстал Гистеслухлом.
Они молча мерили друг друга взглядами. Основатель в необычном освещении казался совершенно изможденным - кожа да кости. Когда он заговорил, голос его прозвучал без угрозы и без отчаяния:
- Ты все ещё не умеешь видеть в темноте...
- Научусь.
- Ты не иначе как поглощаешь эту тьму... Ты - загадка, Моргон. Ты преследуешь арфиста по всему Обитаемому Миру, чтобы убить его, потому что тебя взбесила его музыка, но ты не убьешь меня. Мог бы, пока удерживал мой разум, но ведь не убил. Тебе бы следовало попытаться ещё раз. Но ты не станешь. Почему?
- Тебе не нужна моя смерть. Почему? Чародей усмехнулся:
- Игра в загадки... Возможно, я и знаю ответ. Как это ты уцелел, когда сбежал от меня в тот день на Торговой дороге? Я сам едва спасся.
Моргон молчал. Он опустил меч, коснувшись острием земли.
- Что они такое - Меняющие Обличья? Ты Высший и обязан это знать.
- Они были преданием, поэтическими образами, грудой влажных водорослей и битых ракушек... странным обвинением, выдвинутым имрисским земленаследником до того, как ты покинул свой край, чтобы искать меня. Теперь... Теперь они становятся бичом мира. Что ты о них знаешь?
- Они очень стары. Их можно убить. Их мощь невероятна, но они редко пользуются ею. Сейчас они убивают торговцев и воинов на улицах Лунголда. Во имя Хела, я не знаю, кто они и что они.
- Что они усмотрели в тебе?
- Полагаю, то же, что и ты. Уж на этот-то мой вопрос ты можешь ответить.
- Несомненно. Мудрый знает свое имя.
- Hе насмехайся надо мной. - Свет дрогнул разок-другой меж его ладоней. Ты разрушил Лунголд, чтобы я не добрался до своего имени. Ты скрыл все знание о нем, ты следил за училищем в Кэйтнарде...
- Не рассказывай мне мою жизнь.
- Это-то мне от тебя и нужно, Мастер Ом. Высший. Как у тебя хватило смелости назваться Высшим?
- Никто другой не назывался.
- Почему?
С мгновение волшебник молчал.
- Ты можешь вынудить меня отвечать, - наконец произнес он. - А я могу дотянуться до лунголдских чародеев и снова сковать их разум, так что ты не тронешь меня. Я могу убежать. Ты - преследовать меня. Ты можешь бежать, а я преследовать.... Ты можешь меня убить, что изнурило бы тебя, ты потерял бы самого могущественного покровителя.
- Покровителя. - Он уронил эти пять слогов, как иссохшие кости.
- Ты нужен мне живым. А Меняющие Обличья? Послушай...
- Не стоит и пытаться, - устало предупредил Моргон. - Я сокрушу твою мощь раз и навсегда. Как ни странно, мне безразличны твоя жизнь и смерть. По крайней мере, ты имеешь для меня значение, чего я не могу сказать о Меняющих Обличья, или...
Он осекся. Чародей сделал шаг вперед.
- Моргон, ты смотрел на мир моими глазами, и у тебя моя мощь. Чем больше ты касаешься землезакона, тем больше людей будет это помнить.
- У меня нет намерения связываться с землезаконом. За кого ты меня принимаешь?
- Ты уже начал. Моргон уставился на него:
- Ты заблуждаешься. Я ещё даже не начал видеть твоими глазами. Что ты видишь, когда смотришь на меня?
- Моргон, я - самый могущественный волшебник Обитаемого Мира. Я мог бы за тебя биться.
- Что-то напугало тебя в тот день на Торговой дороге. Я нужен тебе, чтобы биться за тебя. Что случилось? Ты увидел пределы своего могущества в отражении глаз цвета морской волны? Я нужен им, а ты не желаешь меня уступать. Но ты уже больше не уверен, что можешь сражаться с отрядами водорослей.
Гистеслухлом безмолвствовал, алые тени играли во впадинах его лица.
- А ты можешь? - негромко спросил он. - Кто подаст руку помощи тебе? Высший?
Тут Моргон ощутил внезапное движение его разума, мысленную волну, объявшую зал, все руины, отыскивающую умы волшебников, чтобы обрушиться на них и сковать. Моргон поднял меч; полоса света от звезд ударила в глаза Гистеслухлома. Он отпрянул, сосредоточенность его улетучилась. Затем он поднял руки, и пальцы его опутали световые нити. Свет скользнул обратно к звездам, словно они сами его втянули, и тьма, как будто живое существо, пробралась в зал, изгнав оттуда даже свет луны. Меч в руке у Моргона похолодел. Холод волнами проник в его руки, в кости, в самую глубину глаз, онемение сковывало его движения, его разум. Но происходящее он осознавал все отчетливее, холод лишь пытался его обездвижить. Моргон уступил и стоял в ночи не шевелясь, зная, что это всего лишь наваждение и что приятие его, подобно приятию невозможного, - единственный выход. Он стал самой неподвижностью, самим холодом, и когда безмерная мощь, собравшаяся в мнимом, туманном мире, ударила прямо в него, Моргон своим онемевшим, темным разумом остановил её.
Он услышал яростную брань Гистеслухлома и стряхнул с себя его чары. Затем он уловил разум волшебника за миг до того, как он исчез. Последний напор мощи несколько поколебал его хватку, и он понял, до какой степени исчерпаны его силы. Но и чародей был изнурен; рассеялась даже сотворенная им мнимая тьма. Свет вновь хлынул от звезд, разрушенные стены вдруг замерцали собственной силой. Гистеслухлом поднял руку, будто собираясь что-то сотворить из раскаленных камней, но тут же устало опустил её. Моргон непрочно опутал его мыслями и произнес его имя.
Имя пустило корень в его сердце, в его мысли. Он впитал не мощь, но воспоминания за те несколько мгновений, что прошли, пока он смотрел на мир сквозь сознание Гистеслухлома.
Моргон увидел огромный зал в его первозданной красе, горящие, точно волшебные огни, окна, недавно обшитые стены, пахнущие кедром. Сто лиц взирало на него в тот день тысячу лет назад, когда он изложил девять заповедей чародейства. И, говоря, он тайно собирал урожай, в том числе и в самом могущественном из этих умов, - все их познания и память о трех звездах.
Он сидел, встревоженный и подавленный, хотя и могущественный, на горе Эрленстар. Он удерживал умы землеправителей не для того, чтобы следить, как они правят, но чтобы знать их, чтобы изучить их чутье земли, которое никогда не мог постичь до конца. Он наблюдал, как херунский землеправитель скачет один Исигским перевалом, все ближе и ближе, чтобы спросить о загадке трех звезд. Он смутил ум коня; тот, заржав, стал на дыбы, и Моргол Дайррувит, в отчаянии цепляясь за валуны, сорвался с крутой скалы, и камни, его последняя надежда, зловеще произнесли свое предостережение и полетели вниз, глухо громыхая.
Задолго до этого он стоял, изумленный, в просторном тронном зале на горе Эрленстар, где предание, столь древнее, что не имело начала, поместило Высшего. Зал был пуст. Необработанные самоцветы, врезанные в каменные стены, были тусклыми и потертыми. Поколения нетопырей свисали с потолка, пауки опутали своими хрупкими, как колдовское наваждение, сетями трон. Он пришел задать вопрос о сновидце, но спрашивать было некого. Тогда он смахнул паутину с трона и сел, ломая голову и размышляя о том, почему же здесь никого нет. А когда серый свет угас в проеме со сгнившей дверью, начал ткать наваждения...
Он стоял в другом тихом и прекрасном месте, на другой горе, его разум настроился на загадочный белый камень. Камень этот видел детские сны, и пришелец затаил дыхание, следя за хрупкими образами, протекающими сквозь него. Великий город высился на равнине, овеваемой всеми ветрами, поющими в памяти ребенка. Ребенок видел его издали. Детский разум касался листьев, света на древесной коре, зеленых былинок; он оглянулся на самого себя через сознание жабы; затуманенное личико его запечатлелось в рыбьем взгляде; его развеваемые ветром волосы дразнили душу птицы, вьющей гнездо. Вопрос бился под пеленой сна, опаляя сердце огнем, когда ребенок потянулся, чтобы впитать сущность одного-единственного листка. И наконец прозвучал. Казалось, что малыш обернулся на голос пришельца, и детский взгляд был темен, чист и раним, это был соколиный, твердый и одновременно доверчивый взгляд.
- Что погубило вас?
Небо над равниной стало серым, словно гранит. Свет угас на детском личике. Малыш напрягся, к чему-то прислушиваясь. Ветры прокатились по равнине, заволновав длинную траву. Раздался звук, слишком протяжный и невыносимый для слуха. Камень сорвался с одной из сияющих стен в городе и, упав, глубоко ушел в землю. Другой с треском ударил о мостовую. И тогда раздался новый звук глубокий, дрожащий низкий рев, в самой сути которого было нечто узнаваемое, хотя пришелец не мог больше ни видеть, ни слышать, и рыба поплыла в воде, точно белый шрам, и птица сорвалась с дерева...
- Что это? - прошептал Моргон, потянувшись через разум Гистеслухлома, через разум ребенка к окончанию сна. Но, едва он добрался до цели, сон развеялся и остались лишь бурная вода, темный ветер и детский взгляд, побелевший и окаменевший. Лицо его стало лицом Гистеслухлома, глаза запали от усталости, их омывал свет, бледный, как морская пена.
Ошеломленный увиденным, Моргон попытался не упустить нить и увидел, как нечто вспыхнуло в уголке глаза. Голова его пошла кругом, звезды засверкали в глазах, и он, пошатнувшись, на миг потерял сознание, затем с усилием вернулся в мерцающий свет и обнаружил, что лежит на битом щебне и глотает кровь из порезов во рту. Поднял голову. Его собственный клинок коснулся его груди.
У Меняющего Обличья, который стоял над ним, глаза были белые, как у того ребенка из сна. Он улыбнулся в знак приветствия, и отменно заточенное лезвие страха распороло поверхность мыслей Моргона.
Гистеслухлом смотрел в сторону. Подняв голову, Моргон увидел женщину, стоящую среди каменных обломков. Лицо её, спокойное и прекрасное, озарил ало-золотой сполох в небе. Позади женщины гремел бой - там бились мечами и копьями, волшебством и оружием из людских костей, добела отмытых в морской бездне. Женщина склонила голову.
- Звездоносец, - сказала она без насмешки, - ты стал слишком зорким.
- Я все ещё невежествен. - Он снова сглотнул набегавшую кровь. - Чего вы от меня хотите? Мне все ещё нужно об этом спрашивать. Моей жизни или моей смерти?
- И того и другого. Или - ни того ни другого. - Женщина взглянула через зал на его противника. - Мастер Ом. Что мы с тобой сделаем? Ты пробудил в Звездоносце его дар. Мудрый не кует клинок, который его сразит.
- Кто вы? - прошептал Основатель. - Я затоптал уголья мечты о трех звездах тысячу лет назад. Где вы были тогда?
- Ждали.
- Что вы такое? У вас нет истинного обличья, вам нет имени...
- Нет, у нас есть имена.
Ее голос все ещё был отчетлив и спокоен, но Моргон услышал в нем призвук нечеловеческого, словно если бы камень или огонь заговорили - тихо, рассудительно, не ведая времени. Его снова охватил страх - лютый зимний ветер, сотканный из шелка льда. Он сотворил из своего страха загадку и произнес:
- Когда... Когда Высший бежал с горы Эрленстар, от кого он спасался?
Вспышка невероятной силы обратила половину её лица в жидкое золото. Женщина не ответила Моргону. Губы Гистеслухлома разомкнулись; его долгий, протяжный вздох ясно прозвучал среди бури, словно откатывающая волна.
- Нет. - Он отступил на шаг. - Нет...
Моргон и не понял, что двигается, пока не почувствовал внезапную боль у самого сердца. Рука его потянулась к волшебнику.
- Что это? - взмолился он. - Я ничего не вижу!
Холодный металл вернул его к действительности. Отчаяние его побудило звезды брызнуть огнем, рука Меняющего Обличья дернулась и выпустила рукоятку. Меч со звоном упал на каменный пол. Звезды тлели. Враг схватил Моргона за шиворот, обожженная рука изготовилась для удара. Посмотрев в его лишенные выражения глаза, Моргон послал мысленную зарницу, словно крик, в его разум. Крик затерялся в холодном, мерно вздымающемся море, но рука оборотня опустилась. Он рывком поставил Моргона на ноги и отступил, предоставив князю Хеда изумляться равно своей мощи и умению её сдерживать. Моргон запустил последний отчаянный мысленный луч в чародейское сознание, но услышал лишь плеск моря.
Битва прорвалась через разрушенные стены. Меняющие Обличья гнали торговцев, изнуренных воинов и стражей Моргол в круглый зал. Прежде чем Моргон успел пошевелиться, рядом с ним упали на пол два стража. Он потянулся к своему мечу, но, пока он наклонялся, колено оборотня ударило его по груди. Едва не задохнувшись, Моргон рухнул на четвереньки. Вокруг стало очень тихо; Моргон видел только щебень под пальцами. Тишина, невыносимая до дурноты, плыла вокруг, кружась, точно смерч. И, как сквозь сон, он услышал из сердцевины этого смерча чистый и тонкий звон одинокой струны.
И снова на него накатил шум боя. Он услышал и свой голос, хрипло поющий в раскаленном воздухе. Поднял голову, ища меч, и увидел между двумя торговцами Лиру - она стояла в дверях, уклоняясь от удара. Горло его стиснул спазм - он хотел крикнуть, остановить бой, пока девушка не уйдет от опасности, но на это уже не было сил. Лира пробивалась в его сторону. Лицо её осунулось, круги под глазами были резкими, как синяки, на рубахе и волосах засохла кровь. Взгляд девушки метался по залу и вдруг нашел Моргона. Копье завертелось в её руке, взлетело и понеслось прямо к нему. Не двигаясь и не дыша, он следил за смертельным полетом. Просвистев совсем рядом с его головой, копье поразило Меняющего Обличья и отбросило его в сторону. Моргон схватил свой меч и нетвердо встал на ноги. Лира, нагнувшись, выхватила другое копье из-под одной из павших подруг, развернулась единым, быстрым, отработанным движением и бросила.
Взмыв над сражающимися, копье описало дугу, серебряной иглой раздирая воздух, и понеслось к сердцу Основателя. Глаза его цвета морского тумана даже перестали мигать. Мысль Моргона летела быстрее копья, и он видел, как Лиру точно оглушило, когда она поняла, что волшебник скован и беззащитен; не было ни искусства, ни чести в таком ударе. Моргон хотел расколоть копье выкриком, чтобы спасти мечту об истине, хранимой во взоре того малыша, что он увидел во взоре Гистеслухлома, но шевельнулись не губы, а руки, извлекая из воздуха за спиной арфу.
Он заиграл, едва явив её, на последней, самой низкой струне, колебания которой вызвали у его меча мучительный стон и разбили все прочее оружие в зале и вне его.
Тишина осела, точно древняя пыль. Имрисцы с недоумением таращились на обломки своих клинков, Лира глядела на Гистеслухлома, рядом с которым лежало её разбитое копье.
Она медленно обернулась, и это было единственным движением в зале. Моргон встретился с ней взглядом; внезапно обнаружилось, что она так устала, что едва не валится с ног. Горсточка уцелевших стражей смотрела на Моргона, лица у подруг Лиры были измученными и полными отчаяния. Оборотни замерли, и очертания их внезапно заколебались, словно вот-вот готовые слиться в единое Ничто. Даже та, которую он знал как Эриэл, не двигалась, наблюдала за ним и ждала.
В это мгновение он постиг, какую жуткую силу видели они в нем. Сила эта таилась в некой туманной дали, куда он сам не мог дотянуться. Степень его невежества ужаснула его. Моргон бесцельно завертел арфу в руках, удерживая врагов в ловушке и не имея ни малейшего представления о том, что с ними теперь делать. Глаза Эриэл отозвались на его растерянность откровенным изумлением. Она быстро шагнула вперед - отнять у него арфу, разрубить её его же мечом, затуманить его разум так же, как и разум Гистеслухлома, - он мог только гадать о том, что собирается делать эта женщина. Моргон схватил меч и отступил. Чья-то рука легла на его плечо и остановила.
Рядом с ним стояла Рэдерле. Лицо её под пламенеющими волосами было совершенно белым - как если бы, подобно лицам детей Властелинов Земли, было вырезано из камня. Она прикасалась к нему легко и словно не видя.
- Вы его не тронете, - тихо сказала Рэдерле, обращаясь к Эриэл.
Темные глаза посмотрели на неё с любопытством.
- Дитя Илона, ты сделала свой выбор?
Эриэл снова шагнула - и Моргон ощутил, как великая мощь, которая была скована в сознании Рэдерле, освободилась. Обличье, которое приняла Эриэл, принялось таять и явило нечто невероятно древнее и первозданное, словно темное сердце земли или огня. Моргон оцепенел, лицо его стало пепельно-серым, он знал, что не сможет шевельнуть даже пальцем, даже если перед ним появится его смерть.
Тут громкий крик, ударив по его сознанию, вырвал его из немой зачарованности. Он оглядел зал. Древний волшебник, которого он встретил у городских ворот, перехватил его взгляд и задержал своим - исполненным нездешним светом.
Безмолвный крик снова пронзил его мозг: "Беги!!!" Он не двинулся с места. Он не желал оставлять сознание Рэдерле, хотя не смог бы ей помочь, - он не чувствовал себя в состоянии даже думать. Чужая мощь захватила его изнуренный ум и буквально вытряхнула из привычного облика. Он закричал - яростно, пронзительно, по-ястребиному. Завладевшая им сила метнула его, словно неистовый темный ветер из горящих развалин школы волшебников, из опустошенного войной города в не ведающее границ бездорожье глухой ночи.
Меняющие Обличья преследовали его по Задворкам Мира. В первую ночь он летел по небу в образе ястреба, и пылающий город позади становился все меньше и меньше. Он непроизвольно бросился на север, прочь от королевства, определяя путь по запаху воды внизу. К рассвету он почувствовал себя в безопасности.
Ястреб прянул вниз к озерному берегу. Птицы, качавшиеся на утренней волне, при его приближении дружно вспорхнули, мысли их образовали вокруг ястреба хитрую сеть. Он прорвался, взлетев по дуге вверх. Птицы гнали его над озером к деревьям, а он вдруг снова прянул, тяжело ухнув вниз, словно черный кулак, и, коснувшись земли, исчез. Во многих верстах к северу он возник опять, стоя на коленях у проливчика меж двумя озерами, едва не задохнувшись от усталости. Он огляделся и тут же обмяк, упав на берег у самой воды. Отлежавшись, он приподнялся, уронил лицо в воду и стал пить.
Они разыскали его вновь только в сумерках. Моргон наловил рыбы и поел впервые за два дня. Послеполуденный свет и однообразный рокот реки убаюкали его, и вдруг он проснулся от стрекотания белки. Подняв голову на звук, он увидел высоко в темнеющем небе кружащую птичью стаю. Скатившись в воду, он оборотился. Теперь его бросило из одной водной струи в другую, завертело и понесло в тихую заводь, где его настигли водоплавающие птицы, которые принялись нырять и щелкать клювами совсем рядом.
Моргон собрал все свои силы и пошел против течения, не видя ничего, кроме неизменной темной мути, которая кидала его из стороны в сторону и ревела, когда он высовывался из воды. Наконец он плюхнулся в заводь. Он плыл вперед, дно уходило все глубже и глубже, и он ринулся в эту глубину, чтобы слегка передохнуть. Когда ему стало нечем дышать, он снова поднялся на поверхность, вдохнул и поплыл по спокойной воде, любуясь на танцующих под луной мотыльков. Через некоторое время он отыскал водоросли, среди которых можно была укрыться, - там он и затаился до утра.
Утром крохотная рыбка вынырнула близ него на солнечный свет и проглотила мелкое насекомое. Круги пошли по воде прямо над проснувшимся Моргоном. Он выбрался из водорослей; вода вокруг пламенела в лучах солнца. Он оборотился, вышел мерной походкой из озера и стал слушать тишину.
Казалось, тишина эта беззвучно рычит голосами стран за пределами Изведанного Мира. Ласковый утренний ветерок казался чужим и говорил на языке, которого он не изучал. Он вспомнил древние, первозданные голоса с Равнины Ветров, которые эхом разносили по Имрису тысячи имен и воспоминаний. Но голоса Задворков Мира казались куда старше, здесь переплетались ветры, не говорившие ни о чем, что было бы ему понятно, - они говорили лишь о пустоте. Он долго стоял, вдыхая их одиночество, пока не почувствовал, что они вот-вот сотворят из него нечто столь же безымянное, сколь и сами эти ветры.
Моргон прошептал имя Рэдерле. Вслепую обернулся, мысли его свалялись в твердый комок страха. Он подумал о том, жива ли она и остался ли хоть кто-то живой в Лунголде, о том, не следует ли ему вернуться обратно. С ветки подрагивающего в такт его мыслям дерева, пронзительно каркнув, сорвалась ворона. Моргон резко вскинул голову и стоял неподвижно, как зверь, прислушиваясь и принюхиваясь. Безмятежные озерные воды заколыхались, и из глубин, клокоча, стали всплывать какие-то твари. Кровь запульсировала в жилах князя Хеда, и он раскрыл свой разум душам мировых окраин. В нескольких верстах от того места, где он встретил ворону, Моргон примкнул к большому стаду лосей, движущемуся на север, к Тулу.
Он останавливался вместе с другими для того, чтобы попастись на лугах, и затем продолжал путь со стадом. Возле Тула он собирался оторваться от него и следовать по течению реки на восток, пока преследователи не потеряют его окончательно, а затем в обход податься обратно к Лунголду. Два дня спустя, когда медлительное стадо начало собираться у реки, он побрел прочь на восток вдоль берега. Но часть лосей последовала за ним - тогда он оборотился и с отчаянием сквозь ночь полетел на юг. Преследователи тут же, откуда ни возьмись, поднялись в воздух, вихрем вырвались из тьмы и погнали его на север через Тул и дальше, к озеру Белой Девы и - он наконец понял - к горе Эрленстар.
При этом открытии его охватили ужас и ярость. На берегах озера Белой Девы он развернулся для того, чтобы принять бой. Моргон ждал врагов в своем истинном облике, и звезды на рукояти его меча кровавым маяком светили им через окраинные земли.
Однако никто не принял его вызова. День был жарок и лишен движения. Воды громадного озера походили на чеканное серебро. Как он ни искал, как ни прислушивался, он не мог обнаружить даже признаков их разума, не мог коснуться их сознаний. Наконец, когда садящееся солнце бросило на озеро длинные тени, Моргон решил, что они уже не придут. Он убрал меч в ножны и обернулся волком. Тогда-то он и увидел их - неподвижных, как вечерний воздух, выстроившихся поперек его тропы, возникших из предзакатной игры тени и света. Он впитал пламя заходящего солнца в рукоять меча и пустил его вниз по клинку. Затем растаял до тени, наполнил свой разум мраком и бросился вперед.
Моргон налетал на врагов в жажде убийства, но, изнуренный и отчаявшийся, понимал, что скорее раззадоривает их, чем наносит реальный урон.