– Лунголд, – прошептал он.

Это слово показалось бессмысленным в шуме северной бури. Но она явилась из мира людей, чтобы найти Моргона здесь, и он протянул руку над костром, протянул и приложил к лицу девушки. Она смотрела на него молча, подтянув колени и пригнувшись, кутаясь в свои меха, чтобы защитить себя от ветра.

– Я услышала твою арфу, – тихо сказала она. Моргон беззвучно провел пальцами по струнам.

– Я обещал тебе, что буду играть... Голос его прозвучал так, как будто заржавел от долгого бездействия, холода и сырости.

– Где ты была? Ты следовала за мной по Задворкам Мира, ты была со мной в горе Эрленстар, а затем – исчезла...

Она продолжала молчать, Моргон даже усомнился, ответит ли она ему, хочет ли она отвечать...

– Я не исчезла. Ты исчез. – Внезапно голос ее задрожал. – С лица Обитаемого Мира. Волшебники искали тебя повсюду. И оборот... Меняющие Обличья. И я. Я думала: что мне делать, если тебя уже нет в живых? Но вот ты сидишь, играя на ветру, который может прохватить, а тебе даже не зябко.

Он молчал. Арфа, которая пела вместе с ветром, внезапно стала жгуче-холодной под его пальцами. Он поставил ее наземь рядом с собой.

– Как ты меня нашла?

– Я долго искала тебя. Во всяком образе, о каком только могла подумать. Так я размышляла – не среди туров ли ты? Я пошла к Хару и попросила его научить меня оборачиваться турицей. Он было начал, но, едва коснувшись моего разума, прекратил и сказал мне, что не думает, что меня нужно учить. Мне пришлось все объяснить ему. Тогда он заставил меня рассказать обо всем, что произошло в горе Эрленстар. Он ничего не сказал, кроме того, что ты обязательно найдешься. Наконец он повел меня за Хмурую гору к турьим стадам. И, пока я странствовала с ним, я начала слышать твою арфу у кромки своего разума, у кромки ветров... Моргон, если я смогла тебя найти, смогут и другие. Ты пришел сюда, чтобы научиться играть на арфе? Или ты просто бежал?

– Просто бежал.

– Ну, и ты... Ты собираешься возвращаться назад?

– Для чего?

Она хранила молчание. Огонь неистово трещал перед ней, повинуясь изменчивому ветру. Рэдерле опять утихомирила его, не сводя глаз с лица Моргона. Внезапно она подсела к нему и стиснула его в объятиях, зарывшись лицом в косматый мех плаща.

– Наверное, я могла бы приучиться жить в здешнем краю, – прошептала она. – Здесь так холодно и ничего не растет... Но ветра и голос твоей арфы прекрасны.

Голова ее склонилась, и Моргон, откинув капюшон, обвил ее рукой, прижавшись щекой к ее щеке. Что-то тронуло его сердце – иглы холода, который он наконец стал ощущать, или болезненный всплеск тепла.

– Ты слышала голоса Меняющих Обличья в горе Эрленстар, – сказал он, запинаясь. – Ты знаешь, что они такое. Им известны все языки. Они – Властелины Земли, по-прежнему, тысячу лет спустя, воюющие с Высшим. И я – приманка для их ловушек. Вот почему они не убивают меня. Он им нужен. Высший. Если они уничтожат его, они разрушат Обитаемый Мир. Если они не смогут найти меня, возможно, не найдут и его.

Рэдерле порывалась заговорить, но он продолжал оттаявшим, но все равно еще грубым голосом:

– Ты знаешь, что я сделал в этой горе. Я был достаточно зол, чтобы убивать, и я для этого оборотился ветром. В Обитаемом Мире нет места ни для кого с подобной мощью. Что я с ней стану делать? Я Звездоносец. Я родился с могуществом, которое лишает меня имени в моем родном мире... И с поистине ужасной жаждой его применить.

– И ты явился сюда, в дикий край, где у тебя не будет повода его применять.

– Да.

Она протянула руку и провела пальцами по его лбу и шраму на щеке.

– Моргон, – мягко сказала она, – думаю, что если бы ты хотел его применить, то применил бы. Если бы нашел повод. Ты дал мне повод применить мое могущество в Лунголде и в глухомани. Я люблю тебя и буду за тебя биться. Или сидеть с тобой в здешнем диком краю, пока ты не затеряешься в снегах. Если бедствия всех землеправителей, всех тех, кто тебя любит, не могут вызвать тебя из этого края, что может? Что ранило тебя во мраке горы Эрленстар?

Моргон молчал. Ветра продолжали реветь в ночи – и точкой встречи их беспредельного хаоса был один-единственный крохотный огонек. У ветров не было лиц, не было языка, который бы он понял. Моргон прошептал, взирая на них:

– Высший не больше, чем гранитная плита, способен произнести мое имя. Мы каким-то образом связаны, но я не знаю каким. Он ценит мою жизнь, но даже не знает, что она такое. Я Звездоносец. Он даст мне жизнь. Но ничего другого – ни надежды, ни справедливости, ни сочувствия. Все это – достояние людей. Здесь, среди пустошей, я никому не угрожаю. Я обеспечиваю свою безопасность, безопасность для Высшего и для Обитаемого Мира, ибо его не тревожит мощь, слишком опасная для применения.

– Не тревожит? Землеправители с большей надеждой смотрят на тебя, чем на Высшего. К тебе они могут обратиться.

– Если бы я принял вид оружия, которым бились бы Властелины Земли, даже ты меня не узнала бы.

– Возможно. Ты однажды загадал мне загадку, когда я испугалась моего собственного могущества. О херунской женщине Арье, которая принесла в свой дом темного страшного зверя, имени для которого не нашла. Ты так и не сказал мне, чем это кончилось.

Он чуть шевельнулся.

– Она умерла от страха.

– А зверь? Что это было?

– Никому не ведомо. Он выл семь дней и семь ночей на ее могиле, выл голосом, столь полным любви и скорби, что никто из тех, кто его слышал, не мог спать и есть. А затем он тоже умер.

Рэдерле подняла голову, губы ее разомкнулись, и Моргон вспомнил миг из невозвратимого прошлого, когда он сидел в каменной каморке в Кэйтнарде, погрузившись в загадки и чувствуя, как его сердце сжимается от радости, ужаса и печали при их неожиданных поворотах.

– Это не имеет ко мне никакого отношения, – добавил он.

– Полагаю, что так. Ты бы знал.

Оба опять погрузились в молчание. Моргон слегка подвинулся, и теперь ее голова лежала удобнее на его груди. Он прижался щекой к ее волосам.

– Я устал, – признался он наконец. – Я разгадал слишком много загадок. Властелины Земли развязали войну прежде начала истории, войну, которая сгубила их собственных детей. Если бы я мог с ними биться, то бился бы ради спасения мира. Но думаю, я только погубил бы себя и Высшего. Поэтому я делаю единственное, в чем для меня есть хоть какой-то смысл. Ничего.

Долгое время она не отвечала. Моргон тихо прижимал ее к себе, наблюдая, как костер разбрызгивает золотой блеск по ее плащу.

– Моргон, – тихо сказала Рэдерле. – Есть еще одна загадка, которую тебе, наверное, следует разгадать. Ты разоблачил Гистеслухлома; ты назвал по имени Меняющих Обличья; ты пробудил из безмолвия Высшего. Но есть еще одно, чего ты не называл и что не умрет...

Ее голос, дрогнув, затих. Внезапно сквозь густые меха между ними Моргон почувствовал биение ее сердца.

– Что? – Он спросил так тихо, что она не могла его расслышать, но тем не менее ответила:

– В Лунголде я говорила с Иртом, когда еще была вороной. Поэтому я не знала тогда, что он слеп. Я попала в Исиг, когда искала тебя, и встретила его там. У него глаза цвета воды, залитой светом. Он поведал мне, что Гистеслухлом ослепил его во время разрушения Лунголда. А я и не спрашивала его об этом. Он большой и добрый, и внуки Данана ходили за ним по пятам, когда он искал тебя среди камней и деревьев. Однажды вечером Бере принес арфу, которую сам и изготовил, принес ее в зал и попросил Ирта сыграть. Тот рассмеялся и сказал, что, хотя был некогда известен как арфист Лунголда, но уже семь веков не прикасался к инструменту. Но кое-что он все же сыграл... И, Моргон, я узнала эту музыку. То была та самая неловкая и неуверенная игра, которая не давала тебе покоя на Торговой дороге и увлекла тебя во власть Гистеслухлома.

Он поднял ее лицо своими руками и внезапно ощутил, что ветер пронизывает все его кости своей песней.

– Быть того не может!

– Не знаю, но сколько, по-твоему, на свете слепых арфистов, которые еле-еле играют?

Он сделал глоток ледяного ветра; тот ожег его изнутри, как холодный огонь.

– Он мертв.

– Значит, он бросает тебе вызов из могилы. Ирт играл мне в ту ночь для того, чтобы я передала загадку его музыки тебе, где бы ты ни был.

– Ты уверена в этом?

– Нет. Но я знаю, что он хочет тебя найти. И что если он и был арфистом по имени Дет, который странствовал с тобой как Ирт по Торговой дороге, то он сплетал свои загадки настолько тайно, настолько умело, что заморочил даже Гистеслухлома. И даже тебя – Мастера Загадок с Хеда. Думаю, возможно, тебе следует назвать его по имени. Ибо он ведет собственную тихую и гибельную игру, и, возможно, он единственный в Обитаемом Мире, в точности знающий, что он делает.

– Да кто же он, во имя Хела? – Моргон внезапно задрожал, да так, что никак не мог с этим сладить. – Дет получил Черную Степень в Кэйтнарде. Он был Мастером Загадок. Он знал мое имя прежде, чем узнал его я. Я подозревал, что прежде он мог быть лунголдским волшебником. Я его спросил об этом.

– И что же он ответил?

– Он ответил, что был арфистом Высшего. Тогда я спросил его, что он делал в Исиге в то время как Ирт изготовил мою арфу, за сто лет до того, как он родился. Он попросил меня доверять ему. За пределами разума, за пределами здравого смысла, за пределами надежды. А потом он меня предал.

Моргон привлек Рэдерле к себе, но ветер пролетел между ними, словно нож.

– Холодно. Никогда раньше мне не было так холодно...

– Что ты собираешься делать?

– Чего он хочет? Он – Властелин Земли, ведущий свою отдельную игру ради могущества? Я нужен ему живой? Или мертвый? А Высший? Живой или мертвый?

– Не знаю. Ты – Мастер Загадок. Он вызывает тебя. Спроси его.

Моргон притих, вспоминая арфиста на Торговой дороге, который увлек его без единого слова, увлек лишь запинающейся нескладной музыкой арфы ночной порой – в руки Гистеслухлома.

– Он слишком хорошо меня знает, – прошептал Моргон. – Думаю, что он добьется всего, чего хочет.

Очередной порыв ветра ударил по ним, порыв, отдающий снегом, ледяными челюстями вгрызающийся в лица и ладони. Этот порыв заставил Моргона подняться на ноги – ослепленного, охваченного внезапным отчаянным стремлением к надежде. Когда он снова смог видеть, обнаружилось, что Рэдерле уже оборотилась. Золоторогая и золотокопытая турица взирала на него темно-лиловыми глазами. Он погладил ее; теплое дыхание обдало его руки. Моргон уперся лбом в ее голову.

– Уговорила, – сказал он почти без насмешки. – Я сыграю в загадки с Детом. В какой стороне находится Исиг?

Утром, в свете поднявшегося солнца, она повела его вперед. День сменился ночью, они двигались на юг через пустынный край, затем – на восток по горам, через перевал, пока на второй заре Моргон не увидел зеленый лик древнего Исига, высящегося за Осе. Они подошли к жилищу короля в сумерках бурного и серого осеннего дня. Крутые вершины гор уже покрывал снег, осенние сосны вокруг Харте пели на северном ветру.

Путники оставили турье обличье, только когда достигли Кирта и по вьющейся горной дороге поднялись к Харте. Ворота были заперты, и возле них бродили стражники. Однако горняки, вооруженные большими палашами, выкованными в кузницах Данана, узнали путников и впустили.

Данан, Верт и полдюжины детишек оторвались от ужина, чтобы встретить неожиданных, но дорогих гостей. Данан, облаченный в меха, по-медвежьи обнял их, и, повинуясь ему, слуги и ребятишки одинаково усердно забегали, устраивая вновь прибывших, но поняв, насколько они устали, король задал им всего лишь один вопрос.

– Я был на севере, – ответил Моргон. – Играл на арфе. Рэдерле нашла меня. – Ему тогда не пришло в голову, как странно это звучит. Припоминая, он добавил: – До того я был деревом на берегу Осе.

Сказав это, он заметил улыбку, озарившую глаза короля.

– А я тебе говорил, – прогудел Данан. – Я говорил, что никто не отыщет тебя в этом обличье.

Он повлек их к лестнице, ведущей в восточную башню.

– У меня тысяча вопросов, но я – терпеливое старое дерево, и вопросы мои подождут до утра. Ирт в этой башне. Близ него вы будете в безопасности.

Все то время, пока они поднимались – виток за витком, – Моргона изводил незаданный вопрос, пока он не понял, в чем дело.

– Данан, я никогда прежде не видел охраны у твоих ворот. Меняющие Обличья приходили?

Пальцы Данана сжались в кулаки.

– Приходили, – мрачно кивнул король. – Я потерял четверть своих рудокопов. И больше бы потерял, не будь здесь Ирта и не участвуй он в бою.

Моргон остановился. Король потянул его вперед.

– Нам хватило горя. Если бы мы только знали, кто они, чего хотят... – Он почувствовал, как Моргон напрягся, и его встревоженные глаза зажглись в поисках истины. – Ты знаешь?

Моргон не ответил, а Данан не настаивал, но борозды на его лице сделались глубже. Он оставил гостей в верхнем покое, где и стены, и пол, и вся обстановка были покрыты мехами. Воздух здесь был прохладным, и Рэдерле развела огонь, а вскоре явились слуги, которые принесли еды, вина, теплую одежду, добавили дров возле очага. Следом пришел Бере с котлом горячей воды. Повесив его на крюк над очагом, он улыбнулся Моргону. В глазах Бере было полно вопросов, и он не без усилия воздерживался от них.

Моргон избавился от изношенной рубахи, истершихся бараньих шкур и грязи, которую суровые ветра не соскребли с его тела. Чистый, насытившийся, одетый в теплый бархат и толстый, пушистый мех, он сидел у огня и с изумлением перебирал в памяти то, что сделал.

– Я бросил тебя, – сказал он Рэдерле. – Я могу понять все, кроме этого. Я бежал из мира людей, оставив тебя...

– Ты устал, – сонно ответила она. – Может быть, тебе просто нужно было подумать. – Она растянулась рядом с ним на шкурах, в которых ноги утопали почти по лодыжку; судя по голосу, она отогрелась возле огня и почти спала. – Или, возможно, тебе понадобилось уединение, чтобы научиться играть на арфе...

Голос ее удалялся, и она, оставив его одного, погрузилась в сон. Он укрыл ее одеялами, посидел немного, не двигаясь, следя, как свет и тени борются на ее утомленном лице. Ветра выли и разбивались о башню, словно морские волны. В них звучало то самое эхо, которое пронизывало его воспоминания. Моргон машинально потянулся за арфой, но вовремя вспомнил, что, подыгрывая ветрам, нарушит ночной покой в королевском жилище.

Он тихо заиграл какую-то балладу, потом другую, третью... Некоторое время спустя пальцы его замерли, и он долго сидел, беззвучно цепляя одну струну, в то время как в пламени то появлялось, то исчезало одно и то же лицо. Наконец он встал и прислушался. В доме все затихло, лишь где-то вдалеке едва слышно шелестели голоса. Он тихо двинулся мимо Рэдерле, мимо стражи у дверей, которой он не дал себя заметить, и поднялся по ступеням к дверному проему, занавешенному белым мехом, из-под которого снизу пробивалась полоска света. Он осторожно раздвинул занавеси, вступил в полутьму и замер.

Волшебник дремал – старик, клюющий носом в кресле у огня. Руки его, покрытые шрамами, мирно покоились на коленях. Он был выше, чем в воспоминаниях Моргона, широкоплеч и при этом худ под своим длинным темным одеянием. Пока Моргон его рассматривал, волшебник пробудился и открыл светлые невозмутимые глаза. Наклонился со вздохом, ощупью поискал полено-другое и тщательно положил их в очаг, проходя пальцами прямо сквозь невысокое пламя. Язычки пламени взлетели, озарив суровое каменное лицо, изрядно побитое годами. Казалось, он внезапно понял, что не один в комнате, и на миг замер в полной неподвижности. Моргон почувствовал почти неосязаемое мысленное прикосновение. Волшебник зашевелился, и глаза его моргнули.

– Моргон? – Голос чародея был глубоким, пробуждающим эхо и при этом приглушенным, полным сокровенного, точно звучал из глубины колодца. – Входи. Или ты уже вошел?

Миг спустя Моргон двинулся вперед.

– Я не хотел тебя беспокоить, – робко сказал он. Ирт покачал головой:

– Я недавно слышал твою арфу, но не предполагал, что поговорю с тобой до утра. Данан сообщил мне, что Рэдерле нашла тебя на северных пустошах. Тебя преследовали? И из-за этого ты там скрылся?

– Нет, я просто ушел и оставался там, потому что не мог представить себе, зачем мне возвращаться. Затем явилась Рэдерле и дала мне повод...

Волшебник молчал, смотря на Моргона невидящими глазами.

– Ты поразительный человек, – заметил он. – Может, сядешь?

– Откуда ты знаешь, что я еще не сел? – с любопытством спросил Моргон.

– Я вижу кресло перед тобой. Или ты не чувствуешь мысленно? Я вижу через твои глаза.

– Но я не замечаю этого...

– Потому что я не связан с твоими мыслями, только со зрением. Я странствовал по Торговой дороге с помощью чужих глаз. В ночь, когда на вас напали конокрады, я знал, что один из них – Меняющий Обличья, ибо видел его глазами звезды, которые ты скрываешь от людей. Я искал его, чтобы уничтожить, но он ускользнул.

– А в ночь, когда я пошел на арфу Дета? Ты тоже проник сквозь наваждение?

Волшебник молчал. Голова его отвернулась от Моргона, суровые борозды на лице сдвинулись с таким стыдом и горечью, что Моргон, ужаснувшись своему вопросу, шагнул к старику.

– Моргон, прости меня. Не мне тягаться с Гистеслухломом.

– Ты и не мог ничем помочь, – его руки ухватились за спинку кресла, – не подвергая опасности Рэдерле.

– Я сделал то немногое, что мог, подпитав твое наваждение, когда ты скрылся, но... Этого было так мало.

– Ты спас мне жизнь.

Внезапно он вспомнил лицо арфиста, глаза, добела иссушенные огнем и вперившиеся в пустоту перед тем, как Моргон испарился с места побоища. Отпустив деревянную поперечину, он закрыл лицо руками и услышал, как завозился Ирт.

– Я не вижу.

Моргон уронил руки и сел, совершенно обессиленный. Ветер выл вокруг башни, как будто в смятении. Ирт безмолвствовал и слушал тишину. Моргон не нарушал ее, и старый чародей сказал мягко:

– Рэдерле поведала мне, что могла, о событиях в горе Эрленстар. Я не проникал в ее мысли. Не позволишь ли ты мне заглянуть в твою память? Или предпочитаешь рассказать мне сам? Так или иначе, я должен знать.

– Возьми все сам.

– А не слишком ли ты утомлен?

Моргон сдержанно покачал головой.

– Не важно. Возьми все, что тебе требуется.

Огонь перед ним совсем поник, рассыпался в яркие осколки воспоминаний, и он вновь пережил неистовый одинокий полет над Задворками Мира, падение с небес в недра горы Эрленстар. В башню хлынула ночь; Моргон глотал горечь, точно озерную воду. Огонь за пределами его зрения что-то шептал на языках, которых Моргон не понимал. Ветер хлестнул по голосам и вымел их из его сознания. Камни башни вокруг него содрогнулись, поддавшись низкой и чистой мелодии ветра. Воцарилось длительное молчание, он дремал, пригретый летним солнышком. Затем опять пробудился – некто загадочный и дикий в плаще из бараньих шкур, распахнутом навстречу ветру. Потом Моргон погружался все глубже и глубже в чистые гибельные голоса зимы.

Он сидел у очага, прислушиваясь к ветрам, но они бесновались вне каменного кольца, не касаясь ни Моргона, ни огня. Он пошевелился, растерянно моргая, такой усталый, что ему хотелось раствориться в угасающем огне. Волшебник поднялся и беззвучно сделал шаг, затем еще и еще – пока не наткнулся на сундук с одеждой.

– Что ты делал на севере?

– Играл на арфе. Там я мог издавать на ней тот самый низкий звук, от которого сотрясаются камни...

Он услышал свой голос как будто издалека, изумляясь смутной разумности сказанного.

– Как же ты уцелел?

– Не знаю. Может быть, я стал на некоторое время частью ветра... Я боялся возвращения. Что я буду делать с такой мощью?

– Применять.

– Я не смею. У меня есть власть над землезаконом. Я желаю ее. Я желаю ею пользоваться. Но не имею права. Землезакон – это наследие королей, дарованное им Высшим. Я уничтожил бы всякий закон...

– Наверное. Но землезакон – это тоже величайший источник могущества в Обитаемом Мире. Кто может помочь Высшему, если не ты?

– Он не просил помощи. Разве просит помощи гора? Или река? Они просто существуют. Если я коснусь его мощи, он может обратить на меня достаточно внимания, чтобы уничтожить, но...

– Моргон, или у тебя нет никакой надежды на эти звезды, которые я создал для тебя?

– Нет. – Веки его сомкнулись; он с усилием открыл глаза, едва не расплакавшись, и прошептал: – Я не говорю на языке камня. Для него я просто не существую. Он не видит ничего, кроме трех звезд, восходящих из бессчетных столетий мрака, в течение которых бессильные создания, называемые людьми, ступают по земле едва ли достаточно шумно, чтобы его побеспокоить.

– Он дал нам землезакон.

– Я был созданием, обладающим землезаконом. Теперь я просто создание без какого бы то ни было предназначения, у меня все в прошлом. Я больше не притронусь к власти любого другого землеправителя.

Волшебник погрузился в молчание, глядя в огонь, по-прежнему расплывавшийся в глазах Моргона.

– Ты так рассержен на Высшего?

– Как я могу сердиться на камень?

– Властелины Земли научились принимать любой образ. С чего ты так уверен, что Высший стал чем угодно, кроме человека?

– Но... – Моргон замер, глядя на пламя до тех пор, пока оно не выжгло из его сознания последнюю тень сна и он опять не начал думать. – Ты хочешь, чтобы я выпустил в мир свою мощь...

Ирт не ответил. Моргон взглянул на него, возвращая ему образ его собственного лица – сурового, древнего, могущественного. Огонь снова омыл его мысли, и внезапно он впервые увидел Высшего не ветром, говорящим на языке камня, но кем-то преследуемым, уязвимым, находящимся в опасности, тем, для кого молчание – единственное доступное оружие. Эта мысль побудила его замереть в размышлениях. Мало-помалу он стал осознавать безмолвие, которое росло с каждой секундой между его вопросом и ответом на этот вопрос.

Он перестал дышать, прислушиваясь к тишине, которая таинственно преследовала его, словно воспоминание о том, что он некогда лелеял. Ладони волшебника развернулись навстречу свету, а затем сомкнулись, скрыв шрамы.

– По всему Обитаемому Миру, – сказал он, – гуляют силы, выпущенные, с тем чтобы найти Высшего. Твоя еще не самая скверная. Ты, в конце концов, связан особыми понятиями и ограничениями. Лучшее и наименее понятное из них, похоже, любовь. Ты можешь просить разрешения у землеправителей. Они доверяют тебе. И они были в великом отчаянии, когда ни ты, ни Высший не объявлялись нигде на лице земли.

Моргон склонил голову.

– Я о них и не думал...

Он не слышал, как двигается Ирт, пока темное одеяние волшебника не прошуршало о подлокотник. Рука чародея тронула Моргона за плечо, очень бережно, как тронула бы зверушку, робко и настороженно подавшуюся к нему.

Что-то покинуло Моргона при этом прикосновении – смятение, гнев, жажда спора, даже сила и настроение загородиться от проницательности старого Ирта. Остались только тишина и безысходная тоска.

– Я найду Высшего, – сказал он. И добавил, то ли предупреждая, то ли обещая: – Ничто не сокрушит его. Клянусь. Ничто.