- Я хотел бы услышать, его сейчас, Рэйни. - Он даже не сказал "отличное шоу" относительно захвата Гванды.
      - Нельзя ли подождать, сэр? Нет времени говорить, они могут опять напасть. Люди устали.
      - Мы все устали, Рэйни. Давай, докладывай.
      Доклад занял немало времени, тем более что майор углублялся в мельчайшие детали. Когда я рассказывал о смерти кубинцев, майор вставил:
      - И сомневаться нечего, это навесят на нас.
      Для меня теперь было совершенно очевидно, что майор тянет время. Я только не понимал, с какой целью.
      - Я хотел бы начать движение, - гнул я свое.
      - Подожди немного, Рэйни. - В голосе майора чувствовалась растерянность, которую он прикрывал военной бесцеремонностью. - Вы покидаете Умтали, потом разбиваете лагерь в подходящем месте и ждете дальнейших указаний. Ясно?
      - Как дым, сэр, - ответил я.
      - Ты отказываешься выполнить приказ, Рэйни? Хотел бы напомнить тебе, что вы находитесь в прямом подчинении родезийской армии. Неподчинение будет караться с максимальной строгостью.
      Он разве что не успел пригрозить мне расстрелом.
      - Ай-ай, сэр,* - ответил я.
      - - - - - - - - -
      * Уставной ответ нижних чинов.
      - - - - - - - - -
      - Хватило бы и простого утвердительного ответа, - проворчал Хелм.
      Я по-прежнему различал какую-то неловкость в его официальном тоне К тому же он сердился, но было непонятно, почему.
      - Я скоро снова выйду на связь, - сказал он и дал отбой.
      Меня как дубиной по голове огрели. Я позвал Тиббза к грузовику, потом отвел его подальше ото всех.
      - Что происходит? - спросил он. Хороший вопрос.
      - Я и сам хотел бы знать. Но майор говорит "подождите", вот мы и ждём. Мы отваливаем из Умтали, разбиваем лагерь в стороне от дороги и ждем новых приказов. Пока майор не разберется там с чем-то.
      - Люди будут задавать вопросы, - сказал Тиббз. - Ерунда какая-то.
      - Им за это платят.
      Я был согласен с Тиббзом. Это не регулярные войска - это наемники, и их трудно все время держать под контролем.
      - Я придумаю какую-нибудь неисправность в машине, - выдвинул я план, мы остановимся, разобьем лагерь, а ты тем временем будешь копаться с машиной и чинить ее до тех пор, пока не состоится разговор с майором.
      - Ты думаешь, что это как-то связано с тремя кубинцами? Может быть, из нас хотят сделать козлов отпущения, будем торчать в этих местах, пока нас не перебьют или не переловят? А Солсбери поцелуется и помирится с кубинцами.
      - Все может быть, - ответил я.
      Тиббз ушел, а я стал заводить машину. В словах Тиббза есть резон, подумал я. Возможно, убийство трех кубинцев уже переросло в международный инцидент.
      Майор говорил вежливо и уклончиво, потом сердито, но по-прежнему уклончиво. Тут вполне возможно двурушничество. Может быть и так, что нас обвинят во вторжении на территорию Мозамбика, захвате и убийстве трех кубинцев. Естественно, три "фиделистас" будут представлены как гражданские советники, приехавшие в Африку помогать бедным туземцам. Солсбери, подставляя нас под пули или плен, играет, возможно, в свою хитрую и трусливую игру. Хуже нет, когда твои же подставляют тебя, но так случается сплошь и рядом.
      И все же, как я напомнил Тиббзу, мы за это получали деньги, и если ты влез в это дерьмо, не удивляйся, что тебя в нем вымажут.
      Я вывел машину за пределы Умтали. Никогда в жизни и ни из одного города я не уезжал с такой радостью. Напуганные было шумом боя, канюки возвращались обратно. Сколько было трупов на площади - и все превратилось в объеденные кости. Наверное, каждый африканский канюк прознал про Умтали. По-прежнему от города несло смертью и разложением. Ван Рейса и других наемников мы похоронили и завалили могилы кирпичом. Я ехал и думал о Ван Рейсе - очень хорошем человеке.
      Примерно в двух милях от города находилась россыпь больших камней, поросшая кустами и мелкими деревьями. Место подходящее. Я начал играть акселератором и сцеплением так, что машина стала дергаться, и потом крикнул наверх Тиббзу:
      - Что-то забарахлил мотор! Я съеду вон туда, а ты посмотришь, в чем дело.
      Я улыбнулся, услышав, как наемники начали костерить этот чертов грузовик и все остальное вместе с ним. Они думали добраться до Гатумы, ближайшей опорной точки армии.* Они не могли знать, что это еще не самое страшное.
      - - - - - - - - -
      * Очевидно, ошибка автора: от Умтали до Гатумы дальше, чем до столицы.
      - - - - - - - - -
      Я доехал до места стоянки и велел всем слезать. Тиббз установил охрану и вернулся к грузовику. Капот был поднят, я возился с двигателем, щупая провода, перебирая свечи. Тиббз оказался неплохим актером.
      - Дай лучше я этим займусь, командир, - обратился он ко мне. - Я полжизни проработал на заправочных станциях.
      Гванда полулежал на траве, опираясь спиной о камень, а Марсден наблюдал за ним. Руки у Гванды были по-прежнему скованы за спиной.
      - Вы не снимете их? - спросил он.
      - Нет, - ответил я. - Там везде ты был не очень смел, а здесь вдруг у тебя проснется смелость. Так что наручники останутся. Если есть какая нужда, Марсден тебе поможет.
      Когда один из наемников подошел к грузовику и стал смотреть, как Тиббз изображает ремонт двигателя, то тот махнул ему, чтобы уходил.
      - Иди, не загораживай свет. Один грузовик - один механик, договорились?
      Проверив охрану, я подумал, что можно немножко поспать. Я никак не мог понять, что происходит, что там затеял одноглазый майор. И не узнаешь никак, что нас ждет. Майор, вроде, должен выйти на связь. Может, и выйдет. У меня не было уверенности, что на этот раз от него не последует приказ бросить оружие и ждать, пока нас возьмут в плен. Солдат регулярной армии, может, и выполнит такой приказ, но будь я проклят, если я так сделаю. Коли они задумали играть двойную игру, то у нас мало шансов. Если я откажусь выполнять приказы и вернусь с людьми в Солсбери, они вполне могут многих из нас расстрелять - в порядке назидания другим наемникам. Потому что наемники - это навоз, и нечего нас жалеть. Мы не имели права пересекать границы дружественных государств. Граница с Мозамбиком тянулась на сотни миль, и я знал, что нас ждало, если бы мы хоть раз переступили через нее.
      Я поспал лишь несколько минут. Меня разбудил Тиббз.
      - Майор на связи, - сообщил он. - Думаешь, на этот раз он скажет что-нибудь членораздельное?
      Я пожал плечами.
      - Думать не наше дело.
      - Черта с два, не наше!
      Этот черный парень из Дотана, Алабама, между хвастовством и болтовней демонстрировал иногда и разум.
      Я взял в руки трубку:
      - Рэйни слушает.
      - Где ты, Рэйни? Дай свои координаты.
      - Мили две к востоку от Умтали, двести ярдов от дороги, тут маленькая роща.
      Я снова задумался, что там на уме у майора. Но спрашивать больше не буду. С этого момента я буду действовать на основании принятого мной решения.
      Я знал, что теперь майор рассматривает карту района. Наконец, он подал голос:
      - Нашел вас. Будьте там. Повтори, что вы останетесь на месте до получения новых указаний.
      Понять-то я понял, но не одобрил.
      - Хорошо, - сказал майор. - С пленным есть проблемы?
      - Никаких проблем, сэр. Гванда отдыхает в полном комфорте.
      - Мне не нравится твой тон, Рэйни.
      - Я не уверен, что мне нравится ваш, сэр.
      Я думал, что он взорвется, но этого не произошло. Единственное, что он сказал, это:
      - Ладно, все мы устали, нервы на пределе. В общем, ты оставайся там, я снова выйду на тебя как можно скорее. - Он попытался придать своему голосу бодрость (сдалась мне его бодрость!) - Верь старому майору, - добавил он, который не даст тебе пропасть.
      Какого черта все это значило?! Тиббз прислушивался к разговору.
      - Тут определенно что-то не то, командир.
      - Подождем еще одного разговора с майором, - твердо сказал я, - а там я буду решать.
      - И сколько это будет тянуться? Я имею в виду - со стороны майора.
      - Он сказал, что все решится в течение ближайших часов. Скольких часов - не сказал.
      Мы ждали целый день, стемнело - а от майора ни слова. Я дал Гванде воды и кусок вяленого мяса, потом посадил его на цепь, приладив ее к грузовику. Потом снова стали ждать, а тем временем взошла луна.
      ГЛАВА VII
      У меня появилась царапина во рту, и я велел Тиббзу присмотреть за важным пленником, а сам залез в кабину, нашел там бутылку южноафриканского бренди и сполоснул рот от крови, потом выплюнул все это на прожаренную солнцем землю и почти услышал, как муравьи подбежали проверить. Вдали выл шакал, и это напомнило мне вой одинокого койота там, в западном Техасе.
      Бренди обжег царапину, но после двух больших глотков она перестала меня беспокоить. Еще один шакал завыл, теперь сразу два давали концерт под африканской луной. Я сказал Тиббзу, что он может поспать, а понадобится - я его разбужу. Потом проверил наручники на Гванде, для верности прицепил висячий замок к цепи, которой ноги Гванды были привязаны к переднему бамперу.
      "Полковник" заговорил на своем слишком хорошем английском. Он говорил в несколько приподнятом стиле и с такой интонацией, которую англичане называют невыносимой. Я был уверен, что такой акцент доставил бы черному массу неприятностей в любой части юга Африки. Для этих мест это был странный, почти потешный выговор. Правда, у меня ничто в этом человеке не вызывало смеха.
      Было ясно, что Гванда очень высокого мнения о себе, его самоуверенность переходила пределы разумного.
      Погремев цепью, которой он был прикован к бамперу, он обратился ко мне на своем необычном афро-английском:
      - Ты уверен, что эта цепь выдержит меня? Раз я для вас дикий зверь, то не надеть ли на меня намордник, чтобы я еще и замолчал?
      - Поговори еще, и я, может, помогу тебе замолчать*. Думаю, это железо удержит тебя на месте. Если нет - то вот это точно заткнет тебе глотку, - и я указал на автомат южноафриканского производства.
      - - - - - - - - -
      * В оригинале эта часть диалога построена на игре слов: "muzzle" означает и "намордник", и "дуло".
      - - - - - - - - -
      - Отсюда до Солсбери далеко, - рассуждал Гванда. - Путь дальний и опасный. Для вас, конечно. Вы же хотите доставить меня туда живым. Вся местность кишит моими людьми.
      - Я не уверен, что довезу тебя. Там видно будет, генерал.
      Я не шутил. Я знал, что пристрелю его, как собаку, - он и был хуже бешеной собаки, - но не дам его сторонникам освободить его. Я убью его хладнокровно и с удовольствием.
      Он изобразил на лице свою мерзкую улыбочку.
      - Не надо называть меня генералом. Мне вполне достаточно звания полковника. Лоуренс Аравийский выше полковника не поднимался, а какие дела делал. Полковники взяли власть в Греции и Бразилии. Полковники работают, а генералы загребают их лавры.
      - Значит, у тебя ют такой взгляд на историю, - перебил я его, не расположенный слушать эту мрачную личность. Я все больше склонялся к тому, что хорошо бы выпустить очередь в эту грязную глотку. - Ты, может, думаешь, что войдешь в историю?
      - Если ты намекаешь на то, что я много читал, то это так. По крайней мере, в прошлом. Я же четыре года сидел в военной тюрьме, ты слышал об этом?
      - За что?
      - За то, что ответил белому офицеру. Очень молодому, с пушком на лице. Тот был с утра не в себе после ночного гулянья, глаза красные. Ну, и он за что-то взъелся на меня. Не знаю, за что. Да он и сам не знал, я уверен. Он назвал меня грязным и "мантом". А ты уже должен знать, что это свое, родезийское слово для черных. Если зовут "ниггер" - в Африке все мы ниггеры. Но у слова "мант" - свое, непередаваемое значение. "Ниггер" - это все же человек, черный-человек, а "мант" - это вещь, .неодушевленный предмет. В последнее время это слово почти вышло из употребления из-за его особо оскорбительного характера. Мне тридцать пять, и я прожил здесь всю мою жизнь, но никто и никогда до того не называл меня "мант". Это слово несет в себе исключительно высокий эмоциональный заряд. И человек, который оскорбил меня, даже не был коренным родезийцем - это был молодой иммигрант из Англии. Большинство белых родезийцев поостереглось бы на его месте.
      Гванда подчеркивал то одно, то другое слово, как политический деятель, выступающий с трибуны. Говорил он много, но его болтовня совершенно меня не занимала.
      - Выпить хочешь? - спросил я его. Он видел, как я пил из бутылки, и знал, что я ему предлагаю не отраву.
      - Выпил бы, - вежливо ответил он.
      Гванда напоминал зловредного пса, которого держал мой дядя Пит в Бомонте во времена моего детства. Сам Пит был такой же противный, как его пес, поэтому, возможно, он и держал его. Пес был очень ласковый и вечно вилял хвостом как заведенный - до тех пор пока ты не подходил к нему близко, и тогда уж он хватал тебя за ногу.
      Я не собирался предоставлять Гванде такую возможность. Он сам держал бутылку, пока пил. Он или так здорово пристрастился к спиртному, или его обуяла жажда, но он принял за раз больше четверти пинты крепкого бренди, прежде чем я успел отобрать у него бутылку.
      - Этот белый офицер назвал меня "мант", да. Я знал, что он не имел на это права, и сказал, что подам на него рапорт, - продолжал Гванда. - Он снова обозвал меня, ну, я и ударил его. - Гванда улыбнулся, и я увидел в полутьме блеск его ровных белых зубоа - Раз уж ударил, думаю, стукну еще раз. И еще, и еще. Я бил его кулаками до тех пор, пока он не рухнул без сознания. Прямо на парадный плац. Я бы забил его ногами до смерти, если бы трое наших не оттащили меня.
      - И загремел, - сказал я.
      Гванда не понял.
      - Я не...
      - Пошел под трибунал.
      - А, да. Майор, который защищал меня, назвал словесное оскорбление неприкрытой провокацией, но особенно на это не нажимал, так как это не сослужило бы хорошей службы его карьере. Вместо того чтобы взывать к справедливости, он взывал к милосердию. Возможно, он как-то повлиял на трибунал, а может быть, трибунал сознавал неблагоприятные воздействия сурового приговора на лояльных режиму африканцев. Я мог быть приговорен к двадцати годам. Вместо этого я получил пять лет каторжных работ в военной тюрьме. Получил пять, но меня выпустили через четыре. Я очень любил читать и до того, как попал в армию. В тюрьме я читал очень много. Начальником тюрьмы был шотландец, настоящий друг африканцев, - на лице Гванды появилась улыбка, - и он давал мне книги из своей личной библиотеки. У него была страсть к истории и биографической литературе. Я был образцовым заключенным, его любимцем, и за четыре года прочел при свечах всю всемирную историю. Читал, думал, составлял планы. И вот теперь я здесь.
      - Да, ты здесь.
      Я сделал маленький глоток бренди, но ему не предложил, а он не попросил.
      - А как тебя зовут? - неожиданно спросил он.
      Я сказал, что Рэйни.
      - И что ты собираешься делать дальше?
      - Пока ничего, - ответил я. - А попозже повезу тебя в Солсбери.
      - Повесить?
      - Здесь ты, я бы сказал, не промахнулся.
      - Тебе действительно этого хочется, да?
      Я сказал, что не буду плакать и кататься по земле от горя.
      - И не приду помочиться на твоей могиле, - добавил я, - но буду рад, когда ты там окажешься.
      Гванда задал главный вопрос:
      - Все из-за того, что произошло в Умтали?
      - Прежде всего, из-за этого. Ты перебил там очень много народу.
      Я отпил еще немного и дал ему сделать пару глотков от души.
      - Но большинство были ниггеры. - В его сладкозвучном голосе прорезались презрительные нотки, может, от выпитого. - Тебя, как будто, не очень волнуют мертвые ниггеры, мистер Рэйни. Вы в своей стране убиваете ниггеров уже сотни лет.
      - Не я, - сказал я и отобрал бутылку.
      Сияющее лицо африканской луны время от времени укрывалось за темными облаками. Один из наемников вылез из спального мешка и отошел на разумную дистанцию по малой нужде. Это был малый, с которым мне почему-то почти не пришлось разговаривать, прежде всего, думаю, потому, что он вряд ли вообще-с кем-либо разговаривал. Он был родом из захолустья Северной Англии, где много не говорят, а если и говорят, то так, будто у них слова - по доллару за штуку. Он снова забрался в свой мешок и захрапел.
      - Лично ты не убивал, надеюсь, - продолжал Гванда, - но тебе наплевать на ниггеров. Ты хотел бы меня повесить в отместку за белых в Умтали. Сколько мы их убили, по-твоему? Не больше чем тридцать пять-сорок.
      - Тридцать шесть.
      Такое уточнение не должно было понравиться Гванде.
      - Видишь ли, мистер Рэйни, вы произвели тщательные подсчеты, потому что это были белые. А мертвых ниггеров вы считали, хотя бы приблизительно?
      Я не стал отвечать, а несколько секунд спустя сказал ему:
      - Когда я смотрю на тебя, то все время думаю о маленькой негритянской девочке с тряпичной куклой и размозженной головой.
      Потом Гванда спросил:
      - Из какого ты города в Америке?
      Он спрашивал много. Я не возражал, считая, что раз он хватил хорошую дозу бренди, то среди болтовни может обронить что-нибудь полезное для меня. В регулярной армии не разрешают говорить с важным или опасным пленным. Считается, что если ты, беседуя с человеком, узнаешь о нем больше, то рано или поздно начнешь понимать или разделять его точку зрения. Конечно, все это - самая настоящая чушь. Чем больше Гванда говорил, тем больше мне хотелось поторопиться с ним в Солсбери и познакомить его с виселицей...
      Я сказал головорезу, что из Техаса. Как же, он много знает о Техасе. Думал, что знает. Сказал бы я - из Западной Вирджинии, ему и сказать было бы нечего.
      - В Техасе любят линчевать негров. - У него был набор готовых ответов.
      - Это вопрос?
      - Нет, констатация, мистер Рэйни. Видишь, как я много читал?
      Я сказал ему, что да, было дело, линчевали негров в Техасе, но не теперь.
      - Теперь ниггеры в Техасе не потерпят такого. В наши дни все в Штатах вооружены до зубов. Особенно ниггеры.
      Гванда снова сменил тему, вернувшись к старой.
      - Ты никогда не довезешь меня до Солсбери. Ты ведь сам знаешь это. В этот самый момент мои люди наблюдают за твоим лагерем.
      Вполне возможно.
      - Может, я и не довезу тебя до Солсбери, но ты все равно никуда не денешься.
      Демонстрируя свои превосходные зубы, Гванда проговорил:
      - А ты уверен в этом?
      - Вполне. Тебе что нужно - письменная гарантия?
      - Я мог бы предложить тебе деньги,
      - Мог бы. И сколько?
      - О, заговорил как американец. Много!
      - Сколько?
      Несостоявшийся баловень судьбы начал торговаться.
      - Сколько они платят тебе?
      Я сказал, что две тысячи долларов в месяц.
      - Я командир и получаю больше их.
      - А если годовое жалованье?
      Я улыбнулся этому черному убийце. Мы так славно беседовали во тьме ночи. Я поддержал разговор:
      - А давай сойдемся на двух годовых? И давай я тебя расколю еще на пару тысяч. В общем, давай сойдемся на пятидесяти тысячах баксов?
      Три "давай" подряд. Хватит на всю оставшуюся жизнь.
      Спаситель народа ни на мгновение не задумался.
      - Значит, решено, мистер Рэйни?
      По всему видно было: он решил, что дело в шляпе. Мне подумалось, что следующим своим движением этот ублюдок достанет из кармана чековую книжку.
      - И думать нечего, дружок, - посоветовал я ему.
      Он удивился, хотя мало чему удивлялся.
      - Если ты все думаешь об Умтали, то позволь мне сказать тебе, что так нужно было. Чтобы дать урок другим. Это было сделано не из ненависти, а просто по необходимости. Из Умтали по железной дороге шло золото, другие товары за границу и обратно: в общем, это был процветающий город, где каждый ниггер имел работу. По родезийским стандартам, здесь было мало расизма из-за близости границы с Мозамбиком. Из-за относительного благополучия Умтали стал городом "дядей Томов"*. Я предупреждал время от времени так называемых черных лидеров города. Я требовал их помощи, а они ныли, чтобы их не вовлекали в борьбу за независимость. Я сделал им последнее предупреждение, а потом нанес удар. Достойно сожаления, но необходимо. Ну и что, мистер Рэйни? За долгую кровавую историю человечества столько миллионов было перебито. И кого это волнует, кто о них вспоминает?
      - - - - - - - - -
      * "Дядя Том" - нарицательное имя чернокожего, заигрывающего с белыми.
      - - - - - - - - -
      Все обдумал этот малый.
      - В твоих устах это звучит резонно.
      - Потому что так оно и есть. Кровь и железо делают нацию нацией, мистер Рэйни. Только так. Либералы - прекраснодушные, но слабенькие люди предпочитают думать по-иному. Как, по их мнению, можно разрядить то гигантское напряжение, которое сопровождает рождение нации? Сталин перебил миллионы, а теперь ваш еврей Киссинджер шутки шутит за обедами в Кремле. Сходная ситуация в Китае, а теперь миссис Форд берет уроки китайского балета в Пекине. Умтали - это всего лишь мелкий инцидент...
      - Жаль, что тебя не будет, - перебил я его, - а то ты поработал бы в городе покрупнее.
      - Ты все еще ничего не понял, совсем ничего. Так надо было. Белые родезийцы и "дяди Томы", отказывающиеся быть с нами, должны были получить урок и понять, что мы не шутим. Если этого не делать, то, наверное, мы проиграем нашу борьбу. Беспрерывный и всеобъемлющий террор является абсолютно необходимым для нашей будущей победы...
      Кажется, он пытался слепить запоминающуюся фразу, которую потом чуть подшлифовать - и в сборник его цитат. Я не мешал ему. Зачем? Все равно нечего было делать. Я взглянул на свои светящиеся часы. Еще целый час до того, как я разбужу Тиббза и передам ему надзор за фельдмаршалом.
      - В бутылке ничего не осталось? - поинтересовался Гванда.
      Пока он нес свою политическую чушь, то ни о чем меня не спрашивал. А теперь попросил выпить. Может, это признак того, что он не такой дубоголовый, каким тут изображал себя? Такие болтуны часто и были только болтунами. Помню, во Вьетнаме, когда я выписался из госпиталя, куда угодил после ранения снайперской пулей в лучевую кость левой руки, от чего рука до сих пор немного деревянная, мне не разрешили возвращаться в боевую часть, но сказали, что я могу временно перевестись в военную полицию, если я такой идиот и хочу служить дальше. Ну, а мне настолько осточертело сидеть без дела, что, когда мне предложили послужить в военной полиции, я ухватился за это предложение. В общем, я нашел приключение на свою задницу - собирать на заброшенных сайгонских улочках пьяную, колотую и тому подобную солдатню. Служба была скучная, но надежная. И вот однажды утром майор говорит мне, что надо повесить одного малого. Господи! Я и не знал, что в армии США до сих пор вешают. Это бывало во время второй мировой войны. Существовала даже специальная команда с переносной виселицей. Эта команда располагалась в литчфилдской-тюрьме, в Англии, и путешествовала по округе - Северная Ирландия, Шотландия, Англия, Франция, вешая ребят за изнасилования и убийства. Но я не предполагал, что и во Вьетнаме это происходит. Да, было дело, только в газеты не попадало. Это ни разу не проходило по "Конгрешнл рекорд"*, ни один из наших патриотов-политиков об этом не позаботился. У того идиота, которого нам надо было повесить, не хватило мозгов изнасиловать и убить какую-нибудь вьетнамскую шлюху. Нет, это дерьмо собачье возомнило о себе, будто может влезть на дочку вьетнамского генерала, а тот был близким другом генерала Кима, его еще звали "капитан Полночь". Да, тот самый, в черном шелковом спортивном костюме и с усиками Кларка Гейбла.
      - - - - - - - - -
      * Стенографические отчеты о работе палаты представителей и сената США. По желанию выступающего в текст может включаться статья из прессы.
      - - - - - - - - -
      Когда тебе предстоит повесить человека, ты должен нанести ему визит и сказать ему об этом. Это давняя традиция профессии. Я приехал на джипе в американскую военную тюрьму (это за большим табачным складом на улице Сен-Сир) и сказал этому дерьму, что его ждет утром. Я ничего не говорил о его жертве, а он сначала отрицал, что поимел и убил ее. Потом признал первое, но уверял, что убил случайно. Все это, по его словам, было так быстро, что никакого удовольствия, так как она все время кричала, и он так сильно закрыл ей рот, что удушил ее. Да, он болтал и болтал. Он занимался философией в Иэле,* пока не вылетел оттуда, не знаю почему, а там его заграбастала армия. И вот он все говорил, говорил, будто я мог что-нибудь сделать для него. Жизнь - дешевая штука, говорил он мне, как будто я сам этого не знал. Умирать он не боится, говорил он, потому что жизнь бессмысленна. Его смерть, смерть девушки, смерть тех, кто погиб "в этой долгой и ненужной борьбе во Вьетнаме"...
      - - - - - - - - -
      * Йэльский университет
      - - - - - - - - -
      По его словам, он был готов к смерти. Всё бессмысленно, повторял он, и нечего бояться. Действительно, уверял он меня, смерть будет желанным избавлением. При этом не его лице появилась бледная интеллигентская улыбочка.
      Но, когда мы повели его на виселицу, он обмочился, обделался, звал мамочку, пока симпатичный сержант военной полиции не поставил его на проваливающийся люк и не сказал ему, чтобы он был смелым мальчиком...
      Я задумчиво смотрел на погасший костер, потом обратил внимание, что Гванда разглядывает меня.
      - Ты сейчас размышлял о смерти, - сказал он. У меня не было потребности отвечать ему. - Много людей умрет, прежде чем Южная Африка будет свободной. Мы хотим стать свободными сейчас, а не в туманном будущем. Было время, когда мы были готовы принять какую-то разновидность многорасового общества. Но это было тогда, а сейчас всё иначе. Полная независимость для черныз безо всяких ограничений. Белые разбегаются, мистер Рэйни, бегут по всему свкту. Это было просто делом времени - и вот оно пришло. Вас выгнали из Индии, Бирмы, Китая, Алжира, Вьетнама... - Гванда пошел перечислять страны, где белого человека вымазали в дерьме.
      К этому времени я уже порядком устал от него.
      - Зачем ты мне всё это говоришь? - спросил я. - Плевать я хотел на политику или историю. Я смотрю на тебя, как на человека, которому нравится убивать людей. Ты обыкновенный гангстер, паршивый гангстер, вот и всё.
      - И ты тоже, мой друг, но ты ограниченный человек. Ты рискуешь жизнью за две тысячи долларов в месяц. Тебе это может показаться большими деньгами, но ты знаешь, какова здесь ставка? Это богатейшая часть Африки, а потому и мира. Здесь золото, а к югу отсюда, в Южной Африке - больше алмазов, чем где-либо. Больше, чем мир когда-нибудь видел...
      Вообще-то мне следовало бы восхищаться этим фанатиком, сукиным сыном. Бывший сержант с тюремным образованием. Я подумал о нем, а потом сразу о южноафриканских ВВС, третьих по величине и мощи во всей Африке. У них такая же материальная подпорка, как у французских или британских.
      - Ты ненормальтный, - сказал я.
      - О Гитлере тоже так говорили.
      - Здесь рано или поздно появится Гитлер. Впрочем, тебе же нравится полковник Амин, угандийский Гитлер.
      - Этот дурак? Слушай, мистер Рэйни, тебе будет очень неплохо здесь, на юге Африки.
      - А почему не во всей Африке?
      - Мне не нужна вся Африка.
      Я спросил, не много ли будет с него, но Гванду мучило нетерпение.
      - Придет время, и ты пожалеешь, что не принял моего предложения.
      - Могу спорить, что ты говоришь об этом всем подряд. А теперь, я думаю, тебе лучше немного поспать. Тебе завтра предстоит длинный день, моя радость, и я хочу, чтобы ты поберег силы.
      Гванда удивился.
      - Ты назвал меня "моя радость"? Почему? Фу, ты что - гомосексуалист? Тебе это нужно? - "Полковник" подумал, что есть способ выйти из своего трудного положения. - Что ж, я человек светский.
      - Это точно. А будешь еще более светским, когда я тебя довезу до Солсбери.
      - Если довезешь.
      Ну вот, опять сначала. Я был вовсе не расположен переигрывать всё по новой и ограничился тем, что сказал ему:
      - Что бы ты мне ни предлагал, я все равно не отпущу тебя.
      - Глупый вы человек, мистер Рэйни. Бросаться великим будущим, может, даже славным - за пару тысяч долларов в месяц! А может, и за честь.
      - Именно так, не за честь Родезии, а за мою собственную. А теперь, "полковник", ложись спать, пока я тебя не усыпил.
      И я достал свою увесистую дубинку, которая в свете луны утихомиривала одним своим видом. Он зло улыбнулся, вновь продемонстрировав мне свои красивые зубы.
      - Спокойной ночи, мистер Рэйни. Ты, разумеется, волен изменить свое мнение в любой момент.
      - Да, я в любой момент могу решить, что очень хлопотно тащить тебя до самого Солсбери. Конечно, я могу изменить свое мнение и пристрелить тебя. Солсбери, думаю, не сильно будет возражать.
      Мне показалось, Гванда начал понимать всю тяжесть своего положения. Нелегко это было для такого самонадеянного человека, но даже Гитлеру пришлось примириться с поражением, когда русская артиллерия начала сокрушать то, что осталось от Берлина. Когда он в следующий раз взглянул на меня, улыбка сошла с его лица, а голова опустилась на грудь. Потом он, кажется, стал засыпать. Меня это уже не интересовало, поскольку разговор был закончен.
      Я проснулся оттого, что в грузовике запищала радиостанция. Интересно было, что мне сейчас навешают на уши. Но по голосу майор был в прежнем добром расположении, словно к нему пришла долгожданная удача.
      - А, вот и ты, Рэйни.
      - Да, сэр, это я.
      - Как же ты здорово поработал! Не многим такое под силу! Восхитительно хорошее шоу!
      Наконец-то - "хорошее шоу". Его голос был настолько приподнятым, что я понял: сейчас последует удар. Он в конце концов и последовал, но майор дипломатично подготовил меня к нему.
      - Извини за уклончивость, старина, - начал он. - Так надо было. Видишь ли, там шли секретные переговоры. На высоком уровне. Кстати, как себя чувствует Гванда? По-прежнему, в добром здравии?
      Я не стал говорить, что тот сидит на цепи.
      - Да, сэр, с ним все в порядке.