Нам нужно удобное определение того, что мы подразумеваем под “наркотиками”. Наркотик — это то, что вызывает непросматриваемое, одержимое и привычное поведение. При одержимости поведение не исследуют, не просматривают, его просто проявляют. И ничему не позволят стать на пути удовлетворения. Это такая жизнь, за которую нам приходится расплачиваться на всех уровнях. Быть начеку, потреблять и снова быть начеку и потреблять. Выбор психоделический стоит особняком, где-то в скромном уголке, и о нем никто никогда не упоминает, тем не менее, он представляет собой единственный противоток тенденции оставить людей в “сконструированных” состояниях сознания. Но не в их собственной конструкции, а в конструкции Мэдисон-авеню, Пентагона, пятисот корпораций Форчуна. Это не просто метафора — так с нами действительно происходит.

Глядя на Лос-Анджелес с борта самолета, я всякий раз отмечаю, что он похож на какую-то печатную схему: все эти извилистые дороги и тупики, все с теми же установленными в них маленькими модулями. С тех пор как существуют подписка на “Ридерс дайджест” и телевидение, все эти модули суть взаимозаменимые части внутри огромной машины. Это та кошмарная реальность, которую предвидели Маршалл Макклюэн, Уиндом Люис и другие: сделать из публики стадо. У публики нет ни истории, ни будущего, публика живет в золотом мгновении, творимом кредитной системой, которая неотвратимо опутывает ее паутиной иллюзий, никогда не подвергаемых критике. Это окончательное следствие разрыва симбиотической связи с матрицей планеты, матрицей Геи. Это следствие отсутствия содружества; это наследие дисгармонии между полами; это смертельная фаза долгого погружения в бессмысленность и отравленное экзистенциальное смятение.

Честь вручения нам средств сопротивления этому ужасу принадлежит невоспетым героям — ботаникам и химикам, таким людям, как Ричард Шульц, Уоссоны и Альберт Хофман. Благодаря им, мы в этот самый хаотичный из веков получили в свои слабые руки средства, позволяющие что-то делать в своем затруднительном положении. Психология же самодовольно помалкивает. Психологи вот уже пятьдесят лет довольствуются построением теорий поведения, в глубине души понимая, что потенциально оказывают фатальную медвежью услугу достоинству человека, игнорируя возможности психоделиков.

Именно сейчас настал момент услышать, учесть и попытаться прояснить мнение по этим вопросам. Какое-то время имели место общие нападки на “Билль о правах” под предлогом так называемой войны наркотикам. Почему-то проблема психоактивных веществ стала для общества еще даже более пугающей, более коварной, чем в свое время коммунизм. Качество риторики, исходящей из психоделической общины, следует радикально улучшить. Если этого не сделать, мы утратим возможность использования нашего права по рождению, и будет закрыта всякая возможность исследования психоделического измерения. Как это ни иронично, трагедия эта может произойти как некое подстрочное примечание к запрещению синтетических и способствующих пристрастию наркотиков. Никогда не будет лишним заявить, что вопрос психоделиков — это вопрос гражданских прав и гражданских свобод. Это вопрос, связанный с самой главной из человеческих свобод— свободой религиозной практики и частного выражения индивидуального разума.

Когда-то говорили, что женщинам нельзя давать право голоса, иначе общество погибнет. А до того короли не могли уступить свою абсолютную власть: иначе будет хаос. А теперь нам говорят, что нельзя легализовать психоактивные вещества, так как иначе произойдет распад общества. Это абсолютная бессмыслица. Как мы видели, человеческую историю можно описать как серию отношений с растениями, отношений установленных и порванных. Мы исследовали многие пути, на которых жестоко сталкивались растения, вещества и политика — от влияния сахара на коммерцию до действия кофе на современного служащего, от британского опийного давления на население Китая до использования ЦРУ героина в гетто, чтобы вызвать разногласия и недовольство.

Наша история является историей отношений с растениями. Ее уроки можно сделать осознанными, внести в социальную политику и использовать для созидания более благополучного, осмысленного мира, или же их можно отвергать, как это случилось с человеческой сексуальностью, обсуждение которой запрещалось до тех пор, пока работы Фрейда и других не вынесли ее на всеобщее обозрение. Эта аналогия уместна, поскольку усиление способности познавательного опыта, возможное благодаря растительным галлюциногенам, в основе своей настолько же фундаментально для сущности человека, насколько и сексуальность. Вопрос о том, как скоро мы разовьемся в зрелое сообщество, способное обратиться к этим темам, целиком и полностью зависит от нас.

Чего больше всего боятся те, кто защищает не работающее луддитское решение типа “просто скажите нет”, так это мира, в котором в столкновении с индивидами и популяциями, одержимыми психоактивными веществами, и нескончаемым поиском самоудовлетворения растворятся все традиционные общественные ценности. Нам не следует исключать этой слишком реальной возможности. Но следует отвергнуть идею о том, будто такого, тревожного, по общему мнению, будущего можно избежать охотой на ведьм, запрещением исследований и истеричным распространением дезинформации и лжи.

Психоактивные вещества с незапамятных времен были частью галактики культуры. И только с появлением технологий, способных очищать и концентрировать активные компоненты растений и растительных препаратов, вещества эти отделяются от общей ткани дел культуры и вместо этого становятся своего рода бичом.

В каком-то смысле наша проблема — это не проблема психоактивных веществ, а проблема управления нашей технологией. Ожидает ли нас в будущем появление новых синтетических веществ, в сто, а то и тысячу раз более способных вызывать пристрастие, чем героин или крэк? Ответом будет абсолютное “да”, если мы не осознаем и не исследуем присущую человеку потребность в химической зависимости, а затем не отыщем и не одобрим какие-то пути выражения этой потребности. Мы открываем, что человеческие существа — творения химической привычки, с тем же ужасным недоверием, с каким викторианцы открыли, что люди — создания сексуальной фантазии и одержимости. Этот процесс встречи с самими собой как с видом — необходимое предварительное условие создания более гуманного общественного и природного порядка. Важно помнить, что приключение такой встречи с собой не начинается с Фрейда и Юнга и ими не кончается. Аргумент, старательно развиваемый в этой книге, состоит в том, что следующая ступень в деле понимания себя может возникнуть лишь тогда, когда мы учтем нашу врожденную и законную потребность жить в атмосфере, богатой психическими состояниями, вызываемыми по своей воле. Я уверен в том, что мы можем положить начало этому процессу путем пересмотра источников своего происхождения. И действительно, я приложил большие усилия, чтобы показать, что в среде Архаичного, в которой впервые возникла саморефлексия, мы находим ключи к истокам нашей беспокойной истории.

Галлюциногенные индолы, неизученные и законом запрещенные, представлены здесь в качестве агентов эволюционного изменения. Это агенты биохимические, чье конечное воздействие осуществляется не на непосредственный опыт индивида, а на генетическую конституцию вида. В первых главах было уделено внимание тому факту, что повышение остроты зрения, улучшение возможности размножения и усиление стимуляции протолингвистических функций мозга суть логические следствия включения псилоцибина в пищу древнего человека. Если бы можно было доказать идею о возникновении человеческого сознания в связи с опосредованной индолами синергией нейроразвития, то изменились бы и наш образ себя, и наше отношение к природе, и теперешняя дилемма относительно потребления психоактивных веществ в обществе.

Мы не можем решить ни “проблему наркотиков”, ни проблему уничтожения окружающей среды, ни проблему запасов ядерного оружия, пока наш образ себя как вида не будет вновь связан с Землей. Дело это, в первую очередь, начинается с анализа уникального сочетания условий, которые необходимы для организованности животного, чтобы сделать скачок к осознанной саморефлексии. Когда понято главное значение опосредованного галлюциногенами симбиоза “человек-растение” в сценарии наших истоков, мы в состоянии понять и свое теперешнее состояние невроза. Усвоение уроков, содержащихся в тех давних и формирующих событиях, может заложить основу для принятия решений не только относительно необходимости управления в обществе потреблением и злоупотреблением веществ, но и относительно нашей глубокой и возрастающей потребности в духовном измерении жизни.

Ранее в этой главе ДМТ отмечался как особо интересное соединение. Что же можно сказать о ДМТ-переживании и о ДМТ в связи с нашей духовной опустошенностью? Предлагает ли он нам какие-то ответы? Представляют ли триптамины кратковременного действия какую-то аналогию экстазу общества партнерства до того, как Эдем стал лишь воспоминанием? И если представляют, что же можно об этом сказать?

Всякий раз одно впечатляло меня во многих моих прорывах в мир галлюциногенных индолов, что, в общем, остается не упомянутым: преображение способности изложения и самого языка. Переживание, захватывающее все существо, проскальзывающее под покров экстаза ДМТ, ощущается как проникновение через какую-то мембрану. Ум и “я” буквально разворачиваются перед глазами. Такое ощущение, будто обновился, хотя и не изменился, как будто был сделан из золота и просто перековался в новую форму в горниле своего рождения. Дыхание нормальное, сердцебиение ровное, ум ясный и наблюдательный. Но что это за мир? Что воспринимают чувства?

Под влиянием ДМТ мир становится арабским лабиринтом, дворцом, каким-то более чем возможным марсианским сокровищем, наполненный мотивами, затопляющими изумленный ум многосложным бессловесным восторгом. Цвет и ощущение раскрывающей реальность тайны буквально пронизывают все переживание. Есть ощущение иных времен, а также собственного детства, чуда, чуда и еще раз чуда. Это аудиенция у чужестранца-нунция. В гуще этого переживания, очевидно, в конце человеческой истории, сторожевые врата, которые как бы открываются под ревущим вихрем невыразимой межзвездной пустоты в Вечность.

Вечность, как заметил прозорливо Гераклит, это дитя, играющее цветными шарами” Здесь находятся много мини-сущностей — малышей, самопреобразующихся механических эльфов гиперпространства. Может, это дети, которым предназначено быть человеку отцами? Впечатление вхождения в экологию душ, скрывающихся за порталами того, что мы наивно зовем смертью? Не знаю. Может, они — синестезийное воплощение нас как Иного или Иного как нас? А может, это эльфы, утраченные для нас с угасанием магического света детства? Здесь — потрясение, которое едва ли можно выразить, богоявление за пределами наших самых диких грез. Здесь царствие того, что страннее всего того, что мы можем предположить. Здесь тайна, живая, невредимая, все еще столь же новая для нас, как и тогда, когда наши предки переживали ее пятнадцать тысяч лет назад. Триптаминовые сущности предлагают дар нового языка: они поют жемчужными голосами, которые рассыпаются цветными лепестками и разливаются в воздухе, как горячий металл, чтобы стать игрушками и такими дарами, какие, наверное, боги дарили своим детям. Ощущение эмоциональной связи потрясающее и жуткое. Раскрытые таинства реальны и, если когда-нибудь их высказать целиком, они не оставят камня на камне в том малом мире, в котором мы стали так больны.

Это не какой-то переменчивый мир НЛО, вызванных с отдаленных вершин; это не песнь сирен погибшей Атлантиды, звучащая на площадках свихнувшейся на крэке Америки. ДМТ — не какая-то из наших иррациональных иллюзий. Я уверен, что воспринимаемое нами в присутствии ДМТ, — это подлинные вести. Это какое-то соседнее измерение, пугающее, трансформативное, выходящее за пределы нашего воображения и, тем не менее, доступное обычному исследованию. Мы должны послать бесстрашных экспертов — что бы под этим ни подразумевалось — исследовать все, что они найдут, и сделать об этом отчет.

ДМТ, как уже говорилось ранее, встречается в качестве составной части обычного нейрометаболизма человека и является наиболее сильным из встречающихся в природе индольных галлюциногенов. Необычайная легкость, с какой ДМТ совершенно разрушает все границы и переносит в невообразимое и неотразимое измерение Иного, — это буквально одно из чудес самой жизни. И за этим первым чудом следует второе: необычайная легкость и простота, с какой системы ферментов человеческого мозга опознают молекулы ДМТ в синапсах. Всего за несколько сотен секунд эти ферменты полностью и безо всякого вреда дезактивируют ДМТ. То, что обычные уровни аминов в мозге восстанавливаются столь быстро после приема самого сильного из всех галлюциногенных индолов, свидетельствует о том, что, возможно, существовала давняя совместная эволюционная связь между людьми и галлюциногенными триптаминами.

Хотя псилоцибин и псилоцин, галлюциногенные индолы, активные в грибе Stropharia cubensis, имеющем отношение к крупному рогатому скоту, ныне не считаются непосредственно метаболизирующимися в ДМТ до того, как они станут активными в мозге, тем не менее их проводящий путь наиболее родственен нервному пути активности ДМТ. И действительно, они могут быть активны в тех же синапсах, что и ДМТ, хотя и при большей реактивности последнего. Источник этого различия, вероятно, фармакокинетический, то есть ДМТ может проходить гемоэнцефалический барьер легче и, следовательно, достигать места активности за более короткое время. Сродство же этих двух соединений к месту связи примерно равное.

Как упоминалось ранее, исследование ДМТ, особенно на людях, было в общем неадекватным. Когда изучали ДМТ, его вводили путем инъекции. Это предпочтительная процедура с экспериментальным веществом, поскольку можно точно знать дозировку. Тем не менее, в случаях с ДМТ подход этот маскировал тот необычайный эффект “обращения времени”, который имеет место при курении ДМТ. Переживание ДМТ при внутримышечной инъекции длится около часа. Пик же переживания, достигаемый при курении, приходит где-то через минуту. В бассейне Амазонки у некоторых племен есть традиция потребления ДМТ-содержащих растений. Они потребляют сок деревьев Virola, родственных мускатному ореху, или же молотые и поджаренные семена огромного стручкового дерева Anadenanthera peregrina. Обычно применяемый метод активирования индола — втягивание через нос порошкообразного растительного материала. Эта процедура не делается самостоятельно. У потребителя есть помощник, который вдувает порошок через полую, набитую порошком тростинку сначала в одну, потом в другую ноздрю (илл. 27). Явная обдуманность этого процесса не оставляет сомнений, что шаманы Амазонии узнали то, чего не знали современные исследователи ДМТ, а именно, что наиболее эффективный путь потребления — адсорбция через слизистую оболочку носа.

Илл. 27. Нюхачи ДМТ. Из книги Р.-Э. Шульца “Там, где царят Боги” (London: Synergetic Press, 1988). С. 195.

Быть может, вы запротестуете: “Но разве ДМТ не запрещен законом?”

Да, на сегодня ДМТ в США числится в списке No 1. Список No 1 — это перечень веществ вообще без каких-либо показаний к медицинскому применению. Даже кокаин сюда не относится. Псилоцибин и ДМТ занесли в этот список вообще без предоставления каких-либо научных доказательств, свидетельствующих о пользе или вреде их применения. В параноидальной атмосфере конца 60-х годов один лишь факт того, что эти вещества вызывают галлюцинации, был достаточным основанием для отнесения их к категории столь ограничительной, что это отбивало охоту даже для медицинского исследования.

Столкнувшись со столь истеричным “знать ничего не желаю”, нам не помешало бы припомнить, что когда-то и анатомирование трупов было запрещено церковью и объявлено колдовством. Современная анатомия создавалась студентами-медиками, навещавшими поля сражений или воровавшими трупы с виселиц. Ради усовершенствования знания человеческого тела они шли на риск ареста и тюремного заключения. Не стоит ли и нам быть столь же смелыми в попытке раздвинуть границы известного и возможного?

Умонастроению владычества всегда претили перемены, как будто они ощущали возможность такой перемены, которая раз и навсегда лишит их власти. В феномене индольных галлюциногенов этот предощущаемый страх породил обильный плод — прямо-таки плод с Древа познания. Вкусить от него — значит стать как боги, а это явно будет означать закат стиля владычества. На это будет надеяться любое возрождение Архаичного.

Размягчение западного рационализма зашло весьма далеко, в чем всякий легко может убедиться, прочитав какую-нибудь современную популярную книгу о космологии или квантовой физике. Тем не менее, мне хочется еще слегка подбросить жару через введение представления о некоторой связи между измерениями, которая достигается наиболее надежно и непосредственно путем использования индольных галлюциногенов с их давней историей потребления людьми и совместного с ними эволюционирования. Подобные соединения, очевидно, действуют как регуляторы изменения культуры и могут быть средством получения доступа к предумыслу некоторой весьма крупной саморегулирующейся системы. Быть может, это Сверхразум всего нашего вида или какой-то “разум планеты”, а может, мы были слишком ограничены в своем поиске нечеловеческого разума, и какой-то совершенно иной, коренным образом отличающийся от нас, разумный вид разделяет с нами пребывание на Земле.

Я предлагаю эти идеи в плане спекулятивном. У меня нет твердого личного знания относительно того, что тут происходит. Я лишь полагаю, что имею достаточное представление об обычаях, ожиданиях, критериях очевидности и “общем знании” человеческих существ, чтобы быть в состоянии отметить, что происходящее при опьянении ДМТ гораздо своеобразнее всего, что можно было бы обозначить термином “опьянение”. Под действием ДМТ ум оказывается в убедительно реальном, явно сосуществующем с нами чуждом мире. Не в мире, касающемся наших мыслей, надежд, страхов, а скорее в мире малышей — их радостей, грез, их поэтичности. Почему? Не имею ни малейшего понятия. Это просто факты: так это с нами происходит.

Среди основных школ мысли XX века лишь психология Юнга стремилась рассмотреть некоторые феномены, столь важные для шаманизма. Алхимия, которую Юнг изучил весьма тщательно, была наследницей давней традиции шаманских и магических методов, равно как и более практических химических процедур — как, например, обработки металлов и бальзамирования. Литература по алхимии свидетельствуете том, что вздымающееся вихрем содержимое алхимического сосуда было плодородной почвой для проецирования содержимого наивного донаучного ума. Юнг настаивал на том, что алхимические аллегории и эмблемы были продуктом бессознательного и их можно анализировать точно таким же образом, как сны. С точки зрения Юнга обнаружение одних и тех же мотивов в фантастических спекуляциях алхимиков и в снах его пациентов явилось серьезной поддержкой для его теории коллективного бессознательного и универсальных общих архетипов последнего.

В ходе своего изучения алхимии Юнг столкнулся с сообщениями о кабири — похожих на эльфов алхимических детях, чье появление или ощутимое присутствие являются составной частью последних стадий алхимического творения. / Hans Jonas. The Phenomenon of Life (New York: Dell. 1966), p. 238/ Эти алхимические дети похожи на тех малых духов-помощников, которых призывает на помощь шаман. Юнг рассматривал их как некие автономные стороны психики, которые временно вышли из-под контроля “эго”. К сожалению, такое объяснение, что эти алхимические гении суть “автономные стороны психики”, вообще не объяснение. Это все равно что описать эльфа как малую нефизическую сущность неопределенного происхождения. Подобные объяснения только откладывают необходимость соприкосновения с более глубокой природой самого переживания.

Наука не была полезной в деле неуловимых человеческих контактов с иными видами разума. Она предпочитает направлять свое внимание куда-то еще, замечая, что субъективные восприятия, хотя и необычные, это не ее область. Какая жалость, поскольку субъективный опыт — это все, что есть у любого из нас. Во всяком случае, в значительной мере субъективная природа так называемой объективной вселенной ныне подтверждается самой объективной из наук — физикой. В новой физике субъективный наблюдатель неразрывно связан с наблюдаемыми феноменами. Занятно, но это — возвращение к шаманской точке зрения. Подлинным интеллектуальным наследием квантовой физики, возможно, будут новое уважение и приоритет, которые она уделяет субъективности. Обращение нас к субъективности означает и наделение потрясающей новой силой языка, так как язык и есть тот материал, из которого сделан субъективный мир.

Благодаря психоделикам мы узнаем, что Бог не какая-то идея, Бог — это затерянный континент в уме человека. Континент этот был вновь открыт во время великой опасности для нас и нашего мира. Что это? Совпадение, синхронность или же жестоко бессмысленное соседство надежды и гибели? Несколько лет назад я обратил труд своей жизни на понимание тайны переживания, вызванного триптаминовыми галлюциногенами. В конце концов, эта тайна не из тех, которые могут быть объяснены наукой. Я, конечно, понимаю, что свои навязчивые идеи человек распространяет, стремясь заполнить все пространство. Но в критических событиях, сопутствующих возникновению скотоводства и языка у человеческих существ, я нашел древний отголосок тех моментов, которые я ощутил и засвидетельствовал лично.

Сегодня надлежит встать лицом к лицу перед искомым и найденным ответом. Перед нами мерцает измерение, столь громадное, что контуры его едва ли можно вместить в фокус человеческой системы координат. Наше животное существование, наше планетарное существование кончается. По геологическому времени конец этот всего в нескольких мгновениях. Великое умирание, великое вымирание многих видов происходило по меньшей мере со времени кульминационной вершины партнерского общества в доисторической Африке. Наше будущее — в уме; единственная надежда на выживание нашей утомленной планеты состоит в том, что мы найдем себя в уме своем и сделаем из него друга, который сможет вновь воссоединить нас с Землей, одновременно унося нас к звездам. Перемена, более радикальная по значимости, чем все бывшее прежде, непосредственно вырисовывается впереди. Шаманы хранили гнозис доступности Иного целые тысячелетия; сегодня — это планетарное знание. Следствия этой ситуации только начали проявляться.

Естественно, я не ожидаю, что слова мои будут приняты всерьез. Тем не менее, эти заключения основаны на опыте, доступном всякому, кто только найдет время исследовать ДМТ. Само переживание длится менее пятнадцати минут. Я не предвижу критики со стороны людей, не потрудившихся провести этот простой и безусловный эксперимент. В конце концов, насколько серьезно критики могут заниматься проблемой, если они не расположены уделить несколько минут своего времени, чтобы испытать этот феномен на себе?

Глубокий психоделический опыт не просто предлагает возможность жизни в мире здравомыслящих людей, в гармонии с Землей и друг с другом. Он также обещает превосходное приключение, встречу с чем-то совершенно неожиданным — с каким-то иным соседним миром, исполненным жизни и красоты. Не спрашивайте, где он; в настоящий момент мы можем лишь сказать — не здесь, не там. Мы все еще обязаны признавать собственное невежество относительно природы ума и относительно того, каким именно миру предстоит быть и что он такое. Несколько тысячелетий, а то и больше, мечтой нашей было понять эти вопросы, и мы потерпели поражение. Да, поражение, если мы не вспомним о другой возможности — возможности «совершенно Иного».

Некоторые заблудшие души сканируют небеса в поисках дружественной “летающей тарелки”, которая проникнет в земную сферу и доставит нас в Рай; другие предлагают искать спасения у ног разных риши, роши, гейш и гуру. Исследователям лучше бы заглянуть в работы ботаников, антропологов и химиков, которые определили местонахождение, идентифицировали и охарактеризовали галлюциногены шаманов. Благодаря им мы получили в свои руки инструмент для спасения душ человеческих. Это замечательный инструмент, но это инструмент, который должен быть использован. Все наши пристрастия на протяжении веков — от сахара до кокаина и телевидения — были неутомимым поиском чего-то, отнятого у нас в Раю. Ответ был найден. Искать больше нечего. Он найден.

Использование растений такого типа, как описанные выше, поможет нам понять ценный дар партнерства с растениями, утраченный на заре времен. Многие люди жаждут ознакомиться с фактами, касающимися своего подлинного тождества. К этому сущностному тождеству явно направляют растительные галлюциногены. Не знать свое настоящее тождество — значит быть какой-то безумной обездушенной вещью, големом. И, несомненно, этот образ, болезненно оруэлловский, применим к массе человеческих существ, ныне живущих в обществах высокоразвитой индустриальной демократии. Их аутентичность заключается в способности повиноваться и следовать изменениям массового стиля, которые передаются средствами информации. Занятые потреблением наркотизированной пищи, вздорными сообщениями средств связи и политикой замаскированного фашизма, они обречены на отравленную жизнь на низком уровне сознания. Усыпляемые ежедневной телепрограммой, они — живые мертвецы, потерянные для всего, кроме акта потребления.

Я полагаю, что безуспешность разрешения нашей цивилизацией вопросов, связанных с проблемой психоактивных веществ и привычного деструктивного поведения, является несчастливым наследием для всех нас. Но если бы мы в достаточной мере перестроили образ себя и образ мира, мы могли бы сделать из фармакологии средство, дающее нам самые грандиозные надежды и мечты. Вместо этого фармакология стала дьявольской прислужницей безудержного скатывания к регламентированности и разрушению гражданских свобод.

У большинства людей есть пристрастие к тем или иным веществам и, что гораздо важнее, у всех есть пристрастие к тем или иным стандартам поведения. Попытка увидеть разницу между привычками и пристрастиями угрожает нерасторжимому слиянию психических и физических энергий, которые формируют поведение каждого из нас. Люди, не вовлеченные в отношения пищевой стимуляции или стимуляции психоактивными веществами, редки, и по их приверженности к догмам и намеренному зауживанию своего горизонта можно судить, что им не удалось создать какую-то жизнеспособную альтернативу причастности к веществам.

Здесь я пытался исследовать нашу биологическую историю и нашу более современную культурную историю в поисках чего-то, что могло быть упущено. Темой моей были человеческие соглашения с растениями, создаваемые и разрываемые в ходе тысячелетий. Отношения эти формировали каждый аспект нашего тождества как саморефлексирующих существ — наш язык, наши культурные ценности, наше сексуальное поведение, то, что мы помним и что забываем в нашем прошлом. Растения — это утраченное звено в поисках понимания человеческого ума и его места в природе.

В США рвение федерального правительства, выглядящее желанием искоренить наркотики, непосредственно связано с тем, в какой степени правительство это кооптировано ценностями фундаменталистского христианства. Мы питаем иллюзию конституционного разделения церкви и государства в США. Но фактически федеральное правительство, поощряя запрещение алкоголя в период запретов, вмешиваясь в права на свободу деторождения или в потребление пейота в религиозных ритуалах аборигенов Америки, безрассудно пытаясь регулировать потребление пищи и тех или иных веществ, действует как оказывающий давление рычаг в пользу ценностей правого крыла фундаменталистов.

В конце концов, право определения для себя пищи и предпочтения тех или иных психоактивных веществ будет рассматриваться как естественное следствие человеческого достоинства до тех пор, пока это делается таким образом, что не ограничивает прав других. Подписание Великой Хартии вольностей, упразднение рабства, предоставление избирательных прав женщинам — вот случаи, в которых развивающееся определение того, что составляет справедливость, сметало закостенелые социальные структуры, которые все более и более начинали полагаться на “фундаменталистское” прочтение своих первопринципов. Война с наркотиками шизофренически проводится правительствами, которые считают торговлю ими предосудительной, а сами, тем не менее, являются главными гарантами и покровителями международного наркобизнеса. Такой подход обречен на неудачу.

Война с наркотиками вовсе не замышлялась быть победоносной. Напротив, она будет продолжаться как можно дольше, чтоб дать возможность разным разведслужбам провести свои операции и выжать оставшиеся несколько сот миллионов долларов незаконной прибыли из планетарного оборота продажи наркотических веществ, а потом будет заявлено о поражении. А “поражение” будет означать, как это было в случае Вьетнамской войны, что средства информации верно изобразят создавшуюся ситуацию и назовут ее подлинных участников и что отвращение общественности к преступности, глупости и продажности истеблишмента вынудит пересмотреть политику. В этом циничном манипулировании людьми и целыми народами в связи с наркотиками и стимуляторами современные правительства связали себя этической катастрофой, сравнимой с возрождением работорговли в XVIII веке или с недавно отвергнутыми положениями марксизма-ленинизма.