В начальных строках своего великолепного стихотворения “Воскресное утро” Уоллес Стивене передает образ лучезарной трансцендентности, а равно и знакомого и обычного достоинства Сезанна.

Довольство пеньюара, и поздний

Кофе и апельсины в золотистом от солнца кресле,

И зеленое приволье какаду

Смешалися на пледе, чтобы рассеять

Святую тишь старинной жертвы.

/ Wallace Stevens, The Collected Poems of Wallace Stevens (New York: Alfred A. Knopf, 1981)/

Строки Стивенса вызывают атмосферу светской пресыщенности, окружающей кофеиновое питье. “Солнечное утро” напоминает нам, что наше стереотипное представление о том, что такое наркотики, меняется, когда нам предлагают рассмотреть такие утонченные аксессуары буржуазного вкуса, как чай, кофе и какао, как относящиеся к той же категории, что героин и кокаин. Тем не менее все это — наркотики; наше неосознанное стремление вновь отыскать путь к сенсорным характеристикам предыстории заставило нас создать неисчислимые варианты возможностей отдавать дань психоактивности, опирающейся на растительное основание. Легкие стимуляторы с безвредным и управляемым действием входили в пищу приматов задолго до возникновения гоминидов. Кофеин — это алкалоид, который лежит в основе многого из того, что связано у человека с растительными стимуляторами. Кофеин — мощный стимулятор в дозе, намного ниже токсичной. Он встречается в чае и кофе и во многих других растениях, таких, как Ilex paraguayensis - источник парагвайского чая-мате или Paullinia yoco - подавляющая аппетит амазонская лиана, имеющая свой локальный, но древний и высокоритуальный стиль потребления.

Кофеин сам по себе горький, и открытие, чтобы его можно сделать более приятным на вкус путем добавления меда или сахара, создало основу для широко распространенного и мало отмечаемого си-нергического эффекта, который существует между сахаром и разными кофеиновыми напитками. Тенденция сахара вызывать пристрастие усиливается, если его используют для улучшения вкусовых качеств стимулирующего алкалоида, такого, например, как кофеин.

Сахар отнесен нами к числу пищевых продуктов. Это подразумевает, что он не может действовать как наркотик, вызывающий сильное пристрастие, и тем не менее доказательства вокруг нас. Многие злоупотребляющие сахаром люди пребывают в обусловленной пристрастием к сахару атмосфере, отличающейся в первую очередь колебаниями настроения.

Из чисто практических целей, мы можем сказать, что чай, кофе и какао были завезены в Англию одновременно в 1650 году. Впервые за всю свою историю христианская Европа нашла альтернативу алкоголю. Все три завезенных продукта — стимуляторы, все завариваются горячей кипяченой водой, что освобождало от серьезной тогда проблемы болезней, передающихся через воду; и все три требуют обильного количества сахара. Мода на сахар способствовала потреблению кофе, чая и шоколада, которые в свою очередь способствовали потреблению сахара. И популярность новых стимуляторов возрастала в тех же колониях, которые оказались весьма прибыльными благодаря производству в них сахара. Чай, кофе и какао предлагали возможность смены возделываемых в колониях культур, а следовательно, и большую экономическую стабильность как для колоний, так и для метрополии.

К 1820 году в Европу ежегодно импортировались тысячи тонн чая (плюс еще примерно 30 миллионов фунтов, потребляемых одним только Соединенным Королевством). Чай для европейского рынка с середины XVIII до начала XIX века поставлялся из китайского приморского города Кантона. Закупщикам чая не позволялось проникать вглубь страны, они не были посвящены ни в какие детали разведения и выращивания этого растения. Как пишет Хобхауз, “весь исторический юмор в отношении Европы состоит в том, что почти два века товар импортировался с расстояния в полмира и что выросла огромная индустрия, включающая в себя 5% всего крупного отечественного производства, но тем не менее никто ничего не знал о том, как выращивать, готовить или смешивать чай”. / Hobhouse. op. cit., pp. 96-97/

Неведение это не было барьером для коммерческой эксплуатации чая; а вот захват турками Константинополя в 1453 году таким барьером был. Когда торговые пути через Восточное Средиземноморье оказались в руках турок, искусство навигации и судостроения начало подвергаться значительному давлению, с тем чтобы облегчить путь через океан на Восток через мыс Доброй Надежды. Путь этот был открыт в 1498 году Васко да Гамой.

Когда датские и португальские мореплаватели достигли наконец Молукки в Восточной Индонезии, называвшейся тогда Островами Пряностей, пряности стали в Европе намного дешевле, а между всеми партиями завязалась борьба за создание монополий. Наиболее приспособленным для сохранения монополии видом организации была торговая компания — группа торговцев, сплотившихся ради уменьшения риска капиталовложений и конкуренции. Крупные, хорошо вооруженные суда различных ост-индских компаний положили конец эпохе торговцев-капитанов, обслуживающих собственное предприятие. Британская Ост-индская Компания, которой суждено было стать самой значительной из торговых компаний, была основана в 1600 году.

С этого момента и до 1834 года, когда свободные трейд-либералы открыли чайную торговлю для всех заинтересованных партий, компания контролировала чайную торговлю с огромными для нее преимуществами.

Британская Ост-индская Компания, как полагают, набавляла по крайней мере треть цены на чай, получая таким образом 100 фунтов стерлингов на каждой тонне из тех 375 тысяч тонн, которые она импортировала за восемнадцатое столетие. За этой внушительной цифрой скрывается повышение дохода Ост-индской Компании с 17 миллионов долларов в начале века до годового эквивалента в 800 миллионов долларов в 1800 году. Ост-индская Компания была мощной корпорацией, ненавидимой и контрабандистами, и потребителями в равной степени, символом продажной и самодовольной монополии. / Hobhouse. op. cit… p. 108/

В конце XVIII века чайная торговля переживала кризис, и правительство лорда Норта приняло серию плохо обдуманных решений, которые привели не только к развалу чайной торговли, но и к потере Англией ее колоний в Северной Америке. Стратегия Норта заключалась в продаже чая по сниженным ценам в колониях, сокращении таким образом избытков и вытеснении из бизнеса контрабандных конкурентов. Он также попытался обложить небольшим и, как он полагал, незначительным налогом чай, идущий в колонии, просто чтобы заставить непокорных колонистов покориться власти империи. Общеизвестно, что этот налог оказался последней, переполнившей чашу терпения каплей в политическом подстрекательстве американских колоний. 16 декабря 1773 года разъяренные колониальные радикалы в Бостоне повернули чайные суда Его Величества назад, уничтожив их груз. Той ночью был, так сказать, заварен чай революции. А были и другие “чаепития” — в Нью-Йорке, Чарлстоне, Саванне и Филадельфии. Дело могло бы и затихнуть через несколько недель, если бы закрытие британцами в ответ порта Бостона не сделало неизбежной Декларацию независимости.

К началу XIX века чайная торговля проявляет явные признаки нестабильности. На Европейском континенте наполеоновские войны опустошили казну. Ответом было печатание бумажных денег, не обеспеченных золотом, и эта практика в конечном счете привела к серьезной инфляции: розничные цены росли, стоимость продуктов росла гораздо медленнее, что вело к упадку экономики. Панацеей от этого экономического тупика был опий.

Торговля опием была не чем иным, как британским терроризмом, направленным против населения Китая, до тех пор пока ограничения, установленные китайским правительством на ввоз опия, не покончили с этим. В упомянутых событиях как бы заложена схема, повторившаяся и в нашем веке. Как агенты по сбыту чая обратились к опию, когда их чайный рынок испытывал депрессию, так и западные разведслужбы, такие, как ЦРУ и французская секретная служба, обратили в восьмидесятых годах свое внимание на импорт кокаина после утраты почти полной монополии на героин торгующими этим наркотиком муллами Иранской революции. Историю этакой коммерческой синергии наркотиков, когда один наркотик цинично поощряется и используется, чтобы поддержать введение других на протяжении последних 500 лет, рассматривать не очень приятно. Быть может, именно поэтому за подобное занятие берутся довольно редко.

Эти циклы начались с сахара. Как уже говорилось, сахар, производство которого напрямую зависело от торговли рабами, еще более утвердился за XVI век. Начало использования в XVIII веке чая, кофе и шоколада лишь еще больше подняло моду на сахар. Благодаря потреблению сахара в кофеиновых напитках и с очищенным алкоголем, этот продукт стал играть важную косвенную роль, способствуя подавлению низших классов и женщин всех классов культурой владычества. Наркотическое рабство — метафора достаточно забытая, но в случае с сахаром она сделалась до ужаса реальной.

Когда чайный рынок потерпел крах, распределительная система, учрежденная и используемая Британский Ост-индской Компанией, обратилась к производству и продаже опия и эксплуатации китайского населения, которое, по сути дела, не имело отношения к этой колониальной системе. Изобретение морфия (1803 г.), а затем героина (1873 г.) подводит нас к началу XX века. Встревоженные социальные реформаторы, пытавшиеся легализовать потребление наркотиков, преуспели лишь в том, что загнали их в подполье. Там оно остается и поныне, но контролируется сегодня уже не корпорациями мастеров грабежа, действующими с молчаливого согласия общественности, а международными преступными организациями, зачастую выглядящими как разведывательные службы Это, как заметил Уильям Берроуз, “картина весьма непривлекательная”. С начала эпохи исследования психоактивных веществ, снадобья и растительные продукты становились все более важными факторами в уравнениях международной дипломатии. Далеким тропикам и их коренным жителям в этом мире уже не приходилось томиться от скуки, оставаясь недоступными для хищного ока белого человека: они стали сферой производства с завербованной рабочей силой — откуда ждут поставки сырья — и потенциальным рынком для готовой продукции. Подобно менадам, обезумевшим в вихре дионисийского неистовства, отравленная сахаром экономика Европы, экономика стиля владычества, жаждала пожрать своих собственных детей.

Персидский ученый XI века Авиценна, в 1037 году скончавшийся от чрезмерной дозы опия (это был первый отмеченный в истории смертный случай), одним из первых писал о кофе, хотя кофе и употреблялся до этого в Эфиопии и Аравии — странах, где кофейное дерево встречается в диком виде. На Аравийском полуострове давно было известно, что кофе — это растение с замечательными свойствами. Есть даже апокрифическая история о том, как больного Пророка посетил Архангел Гавриил (Габриэль) и предложил ему кофе в качестве целебного средства. Великий датский натуралист Линней, начавший современную научную таксономию, из-за ассоциирования кофе с арабами, назвал это растение Coffea arabica.

Когда кофе впервые завезли в Европу, его использовали и как пищевой продукт, и как лечебное средство; богатые маслом зерна растирали в порошок и смешивали с жиром. Позднее молотый кофе подмешивали в вино и варили, чтобы получить то, что должно было стать стимулирующим и крепким освежающим напитком. Кофе в чистом виде как напиток не варили в Европе примерно до 1100 года, и только в XIII веке в Сирии возникла современная практика поджаривания зерен.

Хотя кофе — растение Старого Света — и потреблялся в некоторых кругах еще задолго до чая, тем не менее именно чай подготовил почву для популярности кофе. Стимулирующее свойство сделало кофеин и теобромин — близкий родич кофеина в чае — идеальными наркотиками для промышленной революции: они обеспечивали подъем энергии, давая людям возможность продолжать утомительную монотонную работу, требующую сосредоточенности. Перерыв на чай и кофе — единственный наркотический ритуал, который никогда не подвергался преследованию теми, кто извлекает прибыль из состояния современной индустрии. Тем не менее твердо установлено, что кофе вызывает пристрастие, язву желудка, может ухудшать состояние сердца, вызывать раздражительность и бессонницу, а в чрезмерных дозах даже тремор и судороги.

Были и хулители кофе, но они всегда оставались в меньшинстве. Многие обвиняли его в смерти французского министра Кольбера, умершего от рака желудка. Гете грешил на привычный для него кофе с молоком как на причину своей хронической меланхолии и приступы тревоги. Кофе также упрекали в том, что он вызывает, по словам Левина, “состояние крайнего мозгового возбуждения, которое начинает проявляться в заметной словоохотливости, иногда сопровождаемой ускоренной ассоциацией идей. В кафе порой можно наблюдать политиканов, льющих черный кофе чашку за чашкой и воодушевляющихся от этого злоупотребления на “глубокую мудрость” по поводу всех событий на земле”. / Lewis Lewin. Phantastica: Narcotic and Stimulating Drugs (New York: E. P. Dutton. 1931). pp. 256-257/

В склонности к крайнему буйству после питья кофе явно кроется причина некоторых указов против этого продукта, вышедших в Европе в 1511 году. Принц Вальдека был инициатором первого варианта программы доносов о наркотиках, когда предложил вознаграждение в 10 талеров всякому, кто будет сообщать властям о лицах, пьющих кофе. Вознаграждали даже слуг, если те сообщали о своих хозяевах, расхваливавших им кофе. Однако в 1777 году власти континентальной Европы признали пригодность кофе к употреблению “столпами общества владычества” — духовенством и аристократией. Наказанием за питье кофе членами менее привилегированных классов было, как правило, публичное избиение тростью с последующим штрафом.

И конечно же, многие когда-то подозревали кофе в том, что он вызывает импотенцию.

Нередко утверждалось, что питье кофе снижает половую возбудимость и вызывает бесплодие. Хотя это просто басни, в прежние времена в это верили. Олеарий заявляет в рассказе о своих путешествиях, что персы пьют “горячую, черную воду Chawae”, свойство которой “стерилизовать мужчин и истреблять плотские желания”. Один султан так увлекся кофе, что стал уставать от жены. Последняя увидела однажды, как кастрируют жеребца и заявила, что лучше было бы дать этому животному кофе, тогда оно было бы в том же состоянии, что и ее муж. Дворцовая принцесса Елизаветы Шарлотта Орлеанская, мать распутного регента Филиппа II, писала сестре: “Кофе не так нужен священникам-протестантам, как церковнослужителям католикам, которым не дозволено жениться, и они вынуждены оставаться целомудренными… Удивляюсь, что так много людей любят кофе, хотя он горек и у него дурной вкус. По-моему, вкус его в точности таков, как нечистое дыхание”. / Там же. pp. 257-258/

Врач— исследователь Раувольф из Аугсбурга, впоследствии открывший первый транквилизатор -растительный экстракт “раувольфию”, нашел, что кофе давно укоренился и широко продавался в Малой Азии и Персии, когда он посетил эту область в середине 1570-х годов. Сообщения, подобные сообщениям Раувольфа, вскоре сделали кофе своего рода “пунктиком”. Кофе завезли в Париж в 1643 году, а через 30 лет в городе было уже свыше 250 кофеен. В годы, непосредственно предшествующие Французской революции, действовало уже почти 2000 кофейных заведений. Если неуемная болтовня — мать революции, то кофе и кофейни — ее повивальная бабка.

Ввоз шоколада в Европу — это почти что самый хвост моды на кофеиновую стимуляцию, начавшуюся во время промышленной революции. Шоколад, производимый из молотых бобов растущего на Амазонке дерева Theobroma cacao, содержит/лишь малые количества кофеина, но богат родственным кофеину теобромином. Вещества, родственные и тому, и другому, встречаются эндогенно в нормальном метаболизме человека. Подобно кофеину, теобромин — стимулятор, и потенциал пристрастия у шоколада весьма значителен. / Jonathan Ott. The Cacahuati Eater: Ruminations of an Unabashed Chocolate Eater (Vashon. Washington: Natural Products Co., 1985). pp. 12-22/

Деревья какао были завезены в центральную Мексику из тропиков Южной Америки за много веков до прихода испанских конкистадоров. Там они играли важную сакраментальную роль в качестве таинства в религии индейцев майя и ацтеков. Майя пользовались также зернами какао в качестве эквивалента денег. Говорят, вождь ацтеков Монтесума был серьезно привержен к молотому какао: он пил свой шоколад неподслащенным в настое холодной воды. Смесью молотого шоколада и содержащих псилоцибин грибов обслуживали гостей на коронационных торжествах Монтесумы II в 1502 году. / О. Т. Oss and O. N. Oeric. Psilocybin: The Magic Mushroom Grower's Guide (Berkeley: Lux Nature Press, 1986), p. 73/

Кортеса о существовании какао уведомила его возлюбленная, урожденная американка донья Марина, которую ему передали как одну из девятнадцати молодых женщин, предложенных Монтесумой в дань. Убежденный доньей Мариной, что какао — сильный афродизиак, Кортес жаждал начать культивирование этого растения. Он писал императору Карлу V: “На землях одного хозяйства было выезжено 2000 деревьев; плоды их подобны миндалю и продаются измельченными в порошок”. / Lewin, op. cit., p. 283/

Вскоре после этого шоколад был завезен в Испанию, где скоро стал крайне популярен. Тем не менее распространение шоколада было медленным, быть может, оттого, что в овладении вниманием стран Европы соперничало сразу несколько стимуляторов. В Италии и странах Бенилюкса шоколад не появлялся до 1606 года, во Франции и Англии он появился только в начале второй половины семнадцатого столетия. Исключая краткий период царствования Фредерика II, когда шоколадный напиток стал излюбленным средством для профессионалов-отравителей, добавлявших в шоколад яд, популярность его устойчиво возрастала вместе с ростом объема производства.

Невероятно, но за относительно короткий период (два века) четыре стимулятор? — сахар, чай, кофе и шоколад — смогли из товаров местного Пользования превратиться в предмет торговли крупнейших торговых империй, охраняемых военными силами, наиболее значительными из когда-либо известных до того времени и поддерживаемых заново введенной практикой рабского подневольного труда. Таково действие “чашечки, что бодрит, но не опьяняет”.

12. ДЫМ ВАМ В ГЛАЗА: ОПИЙ И ТАБАК

Не многие растения могут заявить права на такие сложные и тесно переплетенные с людьми отношения, какие имеют опийный мак и табак. Оба растения играют главную роль в поведении, связанном с чрезвычайно высоким уровнем пристрастия, что сокращает жизнь и обременяет общество медицинскими и финансовыми заботами. Тем не менее общая позиция в отношении этих растений едва ли может быть иной. Опий нелегален в большей части нашего мира. Зоны, где произрастает мак, являющийся источником сырого опия, строго контролируются космическими спутниками с фотообзором, и ежегодно планы развития производства опия в мире тщательно изучаются правительствами, чтобы рассчитать, какую долю бюджета выделить на лечение пристрастия, на внешние усилия по искоренению и внутренние — по запрещению продуктов очищенного опия, таких, как морфий и героин.

Табак же, напротив, наверное, наиболее широко потребляемый на земном шаре растительный наркотик. Ни один народ не признал курение табака незаконным, и действительно, любая страна, которая попыталась бы сделать это, оказалась бы в конфликте с одним из самых могучих из когда-либо существовавших международных наркотических концернов. Однако бесспорный факт, что курение табака является причиной преждевременной смерти миллионов людей: рак легких, эмфизема и болезни сердца тесно связаны с курением. Табак к тому же вызывает пристрастие не меньше, чем героин, почитающийся самым сильным наркотиком. Когда об этом факте заявил ведущий хирург США Эверетт Куп, на него обрушилась целая буря насмешек и издевательств, поднятая ведущими американскими табачными компаниями и бессчетным числом их приверженцев-потребителей.

ПАРАДОКС ОТНОШЕНИЙ

Что же мы узнаем из сравнения этих двух растений? У обоих давняя история потребления, оба способствуют пристрастию и крайне разрушительны, и тем не менее, одно тесно вплетено в стиль нашей жизни и выдается нам за весьма мужественное, утонченное, приятное, тогда как другое находится вне закона, сурово преследуется, считается самоубийственным и воспринимается с бездумным ужасом, с каким прежние поколения взирали на большевиков, суфражисток и оральный секс.

Эта ситуация — еще один пример лицемерия культуры владычества, того, как она отбирает и выдвигает те истины и реальности, которые находит удобными. Но фактом является то, что хотя героин в сильной мере способствует пристрастию, а один из предпочтительных путей его введения — внутривенная инъекция — несет в себе возможность распространения серьезных заболеваний, тем не менее он не более опасен, чем его легальный и усиленно предлагаемый конкурент табак. “Целые тома научных исследований… приводят к заключению, что потребление героина никаких органических заболеваний не вызывает. Это физически неопасное, хотя и сильно способствующее пристрастию вещество”. / Arnold S. Trebach. The Great Drug War (New York: Macmillan. 1987). p. 291/

Разница в восприятии обществом этих двух основанных на растениях наркотиков, охвативших ныне пандемией всю планету, никак не может способствовать разумной оценке степени их вредности в социальном отношении. При правильном подходе отношение к этим двум растениям было бы сходным. Однако мы вынуждены указать на некоторые моменты, не связанные с общим для табака и героина свойством вызывать пристрастие, чтобы понять, почему общество владычества предпочло “задавить” один и возвысить другой.

ЕВРОПУ ЗНАКОМЯТ С КУРЕНИЕМ

Табак — природное для Нового Света растение, таков же и обычай курения растительных материалов для достижения наркотических эффектов от них. Курение, возможно, было известно в Старом Свете в период неолита. Здесь мнения ученых разделяются. Однако нет никаких доказательств того, что курение табака было практикой, известной какой-либо из исторических цивилизаций Старого Света до завезения ее Колумбом после своего второго путешествия в обе Америки. Спустя менее ста лет на могилах шаманов в Лапландии уже оставляли лежать пачечки табака! Это дает некоторое представление о том, как быстро табак смог распространиться как курево даже в обществе, которое было вовсе не знакомо с ним раньше. К началу XIX века потребление табака в Европе считалось прерогативой мужчин. О преуспевании мужчин судили по количеству и качеству выкуриваемых ими сигар. Табак был причислен к длинному перечню мужских привилегий стиля владычества, который включал в себя почти все виды алкоголя (дамам коньяк, пожалуйста), финансовый контроль, доступ к проституткам и контроль над властью политической (вспомните те самые “прокуренные дымом помещения”).

Даже в нынешней атмосфере достаточно ясного представления о наркотиках не видят никакого противоречия между страстными призывами к запрещению потребления наркотиков спортсменами-профессионалами и фигурой жующего табак главного нападающего команды, вышагивающего к эмблеме державы, глаза которого застыли в наркотической напряженности. Будет ли исключение наркотиков из спортивных состязаний означать исчезновение этой нелепой фигуры тупого чучела с хорошо подающей лапой? Я как-то в этом не уверен.

Пока табак пробивал себе путь к теперешним высотам, опий также пользовался популярностью, хотя и ничтожной в сравнении с табаком. Ладанум — настойка опия в алкоголе — использовался как средство от колик у детей, как “женское тонизирующее”, как средство от дизентерии и, самое знаменательное, как возбудитель творческого воображения у писателей, путешественников и других представителей богемы. Морфий, который надлежит вводить путем инъекций, был первым синтезированным алкалоидом. Это событие, произошедшее в 1805 году, бросило тень на тихий мирок энтузиастов ладанума — ибо сколько бы творческого вдохновения ни получали Колридж и Де Квинси от своего воображаемого рабства “опиомании”, их зависимость от опия, хотя и была серьезной, но если ее сопоставить с зависимостью от кокаина и от новых синтетических аналогов героина, то она покажется просто незначительной.

ДАВНЯЯ ПРЕЛЕСТЬ ОПИЯ

Маковые зерна — вкусная и непсихоактивная пища, как это могут подтвердить все любители булочек с маком. Но если недозревшую семенную коробочку надрезать лезвием или просто поскрести ногтем, то вскоре выступит молочко, вроде латекса, которое, загустевая, превращается в темно-коричневое вещество. Этот материал — сырой опий. Подобно псилоцибиновому грибу, произрастающему на помете крупного рогатого скота, спорынье, произрастающей на ржи и других злаках, опийный мак — главное психоактивное растение — развивался в непосредственной близости к источнику пищи человека. В случае опийного мака (Papaver somniferum) психоактивность и питательная ценность одного и того же растения представляют собой две стороны одной медали.

Опий — в той или иной форме — был у врачей на вооружении по меньшей мере с 1600 года до н. э. Одно из египетских медицинских руководств того времени предписывало его как успокоительное для детей — точно, как это делали викторианские няньки, давая детям ароматический напиток Годфри с добавкой опия, чтобы успокоить их. Опий — эту черную липкую смолу — в течение большей части его истории не курили, а растворяли в вине и пили или же скатывали в шарик и заглатывали. Опий как средство от боли, для эйфории и, по широко распространенным слухам, афродизиак, был известен в Евразии уже несколько тысячелетий назад.

В период упадка минойской цивилизации, насчитывающей многие тысячелетия, и ее религии Архаичного культа Великой Матери первоначальный источник связи растительной природы с Богиней был в конце концов замещен опийным опьянением. Ранние минойские тексты свидетельствуют о том, что мак широко культивировался и на Крите, и на Пилосе в позднеминойскую эпоху; согласно этим текстам, маковые головки использовались в виде идеограммы на платежных ярлыках. Указываемые количества урожая мака настолько велики, что какое-то время полагали, будто числа эти относятся к зерну, а не к маку. Это легко понять, поскольку Деметра была богиней и того и другого (см. илл. 19).

Илл. 19. Деметра с ячменем, опием и змеями. С любезного разрешения Библиотеки Фитца Хью Ладлоу.

Насколько знание о маке переносилось в греческие мистерии Деметры на материке, фактически еще только предстоит выяснить, особенно из тех соображений, что существует определенная иконографическая путаница между цветком мака и граната — растения, также связываемого с мистериями. Кереньи цитирует Теокрита (VII, 157).

Для греков Деметра была еще маковой богиней,

Держащей в руках своих снопы и мак. / Carl Kerenyi. Dionysos: Archetypal Image of Indestructible Life, Bollingen Series LXV (Princeton: Princeton University Press. 1976), p. 23/

Илл. 20. Богиня с головками мака. колосьями и ульем. Из книги Эрика Ноймана “Великая Мать” (New York: Panlheon, 1955). С. 263.

На известной иллюстрации из книги Эриха Ноймана “Великая Мать” изображена Богиня рядом с ульем, держащая маковые коробочки и колосья в левой руке, а правой опирающаяся на одну из неукрашенных колонн, которые занимали центральное место в минойской религии земли (илл. 20). Редко бывало, чтобы столько элементов Архаичной технологии экстаза так очевидно собирались вместе. Это изображение — почти чистая аллегория трансформации минойской шаманской духовности в ее поздней фазе. Ее грибные корни символизирует неиконическая колонна; они — пробный камень Богини, обращенной к обещаниям мака и эрготизированного зерна. Пчелиный улей вводит тему меда, архетипический образ экстаза, женской сексуальности и защиты, сменяющихся ботанических тождеств и священных таинств.

Маковый и латексный опий были известны древним египтянам и проявляются в их погребальном искусстве, а также в самых ранних медицинских папирусах. Разные виды мака были известны персам; в Древней Греции и других местах мак был известен как “устранитель скорби”.

Теофраст знал его как средство, вызывающее сон, в 300 году до н. э., и его наблюдения повторил Плиний в I веке н. э., присовокупив мысли об опийном отравлении. Греки посвящали мак богине ночи Нике, Морфею — сыну Гипноса и богу снов, и Танатосу — богу смерти. Они свели воедино все его свойства в божествах, которым он предлагался в виде подношения. Опий распространился по исламскому миру после VII века. Он, несомненно, использовался для лечения дизентерии, а также для того, чтобы облегчить душевные муки. / William Emboden, Narcotic Plants (New York: Macmillan. 1979), pp. 27-28/

Хотя свойство опия вызывать пристрастие было упомянуто Гераклидом Тарентским в III веке до н. э., это было нечто такое, чего даже врачи не могли понять еще почти 2000 лет. Нам, выросшим с представлением о пристрастии как о болезни, возможно, трудно поверить, что химическая зависимость от опиатов не была ни отмечена, ни описана медицинскими авторитетами до начала XVII века. В 1613 году Сэмюел Пюрчес заметил об опии, что “однажды потребив его, придется продолжать это под страхом смертным, хотя некоторые находят выход, прибегая вместо него к вину”. “Понимание, что опии вызывает пристрастие, редко можно обнаружить в тот период”, — комментирует Алетея Хейтер. / Alethea Hayter, Opium and the Romantic Imagination (Berkeley: University of California Press. 1968). p. 22/

Для древнего же мира опий был средством, приносящим сон и облегчение боли. В последние дни Римской империи опий прописывали, быть может, и чрезмерно. Потом потребление опия почти прекратилось в Европе на много веков; старые травники саксонской Англии упоминают сок, который гонят из мака как средство от головной боли и бессонницы, но опий, несомненно, играл довольно незначительную роль во врачевательном оснащении средневековой Европы.