Я держался близко к своей госпоже, готовый выслушать указание или замечание, так как воздух в саду был насыщен ожиданием и ощущением ритуала. Вдоль стен выстроились домашние рабы, молчаливые и почтительные. Ляо остановилась рядом с Гар, и мы с Сезарром обменялись мгновенными взглядами. Он едва заметно наклонил голову, и я увидел Каеску на другой стороне сада. За ней, чуть покачиваясь, стоял Ирит – рот безвольно приоткрыт, глаза безжизненные. Эльетимм стоял возле Каески – волосы поразительно белые в ночи, зубы сжаты. Он уставился на меня с ненавистью, ощутимой даже через разделяющее нас расстояние. Я коснулся плеча Ляо и слегка наклонился вперед.

– Знаю, – прошептала она, – жди.

Дальняя дверь распахнулась, и Шек Кул вышел в сад. Гривал рядом с ним нес серебряную чашу, накрытую шелковой салфеткой.

Чуть отведя назад голову, Ляо прошептала мне:

– Это… – она силилась найти нужное тормалинское слово, – это выходит с ребенком, кормит его в лоне.

– Послед.

Какое счастье, что я не Гривал. Моя решимость убраться отсюда подальше, прежде чем Ляо соберется рожать, мгновенно удвоилась.

Шек Кул был в простой зеленой тунике; он без всяких церемонии выкопал глубокую яму в центре группы из пяти деревьев разной высоты. Гривал вывалил в яму свою ношу, а затем кто-то из садовников принес новое молодое деревце, которое Шек Кул посадил с удивительной сноровкой и ногой утрамбовал тучную черную почву. Низко поклонившись, садовник заговорил с воеводой, и тот бросил пораженный и неприветливый взгляд на Каеску. Женщина упорно смотрела в землю, а Ляо насторожилась.

Гар повернула голову, чтобы поймать мой взгляд.

– Рост этого дерева расскажет нам о здоровье и нраве ребенка. А его листья будут использованы для предсказаний.

Я кивнул, не собираясь признаваться, что редко слышал нечто, столь же неправдоподобное.

Ляо снова пошевелилась и, когда Шек Кул вытер руки о полотенце, поданное управляющим, шагнула вперед. Шепот удивления пробежал среди собравшихся, и Ляо вскинула подбородок – истинная жена воеводы.

– О муж мой, так же как ты исполняешь свой долг, чтобы защитить нашего нового сына, надежду владения, так и я должна противостоять серьезной опасности, что гнездится здесь, у нас, как ядовитая змея.

Ее ясный голос отразился от высоких каменных стен, и Каеска тотчас подняла голову. Ее расширенные глаза застыли в безжалостном свете луны – она в ужасе уставилась на Ляо.

– Я обвиняю Каеску Данак в подкупе колдовства для продвижения ее планов убить нашего сына и вернуть ей статус Первой жены с ребенком, рожденным колдовством.

В голосе Ляо не было торжества, не было ничего из ее утреннего ликования, только одно неумолимое звучание правды. Все вокруг нас разом ахнули и испуганно зашептались.

Шек Кул поднял руку. Воцарилась мертвая тишина.

– Преступление, в котором ты обвиняешь, карается смертью. – Он обращался непосредственно к Ляо, словно она была тут одна. – Каково твое доказательство?

Ляо указала за свое плечо.

– Слово моего личного раба.

Все взоры устремились на меня, и я стоял, неподвижный, бесстрастный, а сам лихорадочно ждал, что будет дальше.

Воевода посмотрел на Каеску, потом изучающе – на меня. Все кругом затаили дыхание.

– Я выслушаю это дело завтра на закате солнца, – объявил он, бросив наконец полотенце Гривалу.

Едва Шек Кул вернулся во дворец, как толпа загалдела. Ляо пошла впереди меня обратно к лестнице, а я изо всех сил старался держать Каеску в поле зрения. Это было совсем не то, чего я ожидал.

– А что с Каеской? – Я огляделся, тщетно выискивая стражников или домашних рабов. – Где ее будут держать? Где темница воеводы?

Остановясь на ступеньке, Ляо повернулась и посмотрела на меня сверху вниз.

– Каеску никуда не заточат. – В ее тоне слышалось недоумение. – Домашняя Стража будет начеку, этого хватит, чтобы удержать ее от любых глупостей.

– Почему же нет? – горячился я. – О чем Шек Кул думает? Теперь она знает, что ее раскусили, и у нее впереди вся ночь и весь день, чтобы сотворить любое зло, какое она пожелает!

– Но не в то время, когда все глаза следят за ней, зная, что она обвинена, – к моему удивлению, заметил Сезарр. – И Шек Кул выслушает это дело как можно скорее, в самом начале дня, следующего за обвинением.

Ну конечно, одной из многих особенностей алдабрешской жизни является то, что они измеряют день от заката до заката.

– Даже самый презренный раб имеет право знать, в чем его обвиняют, и подготовиться к защите, – сурово сказала Ляо. – По крайней мере на островах.

– Может, она решится сбежать? – задумчиво предположила Гар. – Так было бы лучше.

С моей точки зрения – нет. Поднимаясь за Ляо по лестнице, я шепотом выругался. Слишком многого я не знал об этом кошмарном месте, о странных обычаях людей, их своеобразных взглядах. Придется полагаться на Ляо, и мне это совсем не нравилось.

– Как проходит суд? У вас есть адвокаты, говорящие за вас? Кто-нибудь станет доказывать невиновность Каески? И что ты хочешь, чтобы я сказал?

– Алдабрешское правосудие быстрое и верное, – не раздумывая ответила Ляо. – Шек Кул вызовет тебя, ты встанешь перед ним и расскажешь то, что знаешь. Каеска будет отвечать, и ты можешь оспаривать детали, если нужно. Шек Кул будет слушать, сколько пожелает, а затем вынесет свой приговор. Мы не прячемся за заступниками и состязанием, как жители материка. Истина – это не какая-то падаль, чтобы стервятники выклевывали из нее лучшие куски.

Надо бы это запомнить и использовать как-нибудь против Мисталя. Итак, насколько я понял, этот суд будет иметь всю законность тюремных разборок. Остается уповать на то, что легендарная кровожадность алдабрешцев одержит верх и Каеску все же казнят.

– А как насчет рыб и птиц? Когда ты расскажешь о них Шек Кулу?

– Никогда, и ты тоже будешь молчать. – Ляо мстительным толчком распахнула дверь спальни. – Каеска станет все отрицать, а когда мы признаем факт смертей, может остаться подозрение, что это было истинное предзнаменование.

И если никто не упоминает ящерицу, сидящую посреди обеденного стола, ее, видимо, тоже не существует.

– Я также не хочу, чтобы ты упоминал об их нападении, ибо свидетелей не было, – продолжала Ляо. – Иначе они воспользуются этим и будут доказывать, что между тобою и чужеземцем существует личный конфликт, а твои обвинения – просто злобная клевета.

Взмахом руки Ляо закончила обсуждение, приготовилась, как обычно, ко сну и вскоре уже храпела с завидной безмятежностью. Я лежал на своем тюфяке, держа под рукой обнаженный меч, но спать не мог, мои уши ловили каждый шорох, пока долгая ночь сгущалась, темнела, а после светлела, переходя в день.

Я стоял на балконе, глядя, как солнце разливает золотое обещание нового восхода по темно-зеленым склонам горы, когда услышал сзади шорох. Я подавил зевок и обернулся. Ляо выбиралась из шелкового кокона одеял – глаза сонные, лицо по-девичьи мягкое. Как только ее взгляд остановился на мне, лицо ее стало суровым.

– Ты выглядишь ужасно! – Ляо отбросила одеяла. – Всю ночь не спал?

– Я знаю, что задумала Каеска. Я уже имел дело с этими погаными эльетиммами. – Изнурение ударило меня с хлесткостью пощечины, когда пришлось снова говорить и думать. – Я не собирался позволить ей тихо подкрасться и перерезать нам горло среди ночи!

– Что за нелепость, – с презрением молвила Ляо, натягивая старую малиновую тунику.

Не будь я таким утомленным, я бы нашел какой-нибудь колкий ответ, но сил хватило лишь на то, чтобы нахмурить брови.

– Ты нужен мне бодрый и бдительный, дабы свидетельствовать против Каески сегодня вечером, – продолжала она напряженным от досады голосом. – Залезай. – Ляо отдернула одеяло.

– Что? – заморгал я, слишком усталый, чтобы думать о приличиях.

– Поспи, глупец. – Ее тон предупреждал, что у нее кончается терпение, нога зловеще постукивала.

Я пошел к кровати, утешая себя тем, что Сезарр и Гривал, должно быть, уже встали и дворцовая Стража сменилась на рассвете. В открытом бою они явятся более чем достойными противниками для Каески и ее колдуна. Теперь, когда заговор раскрыт, эльетимм не посмеет использовать магию, иначе приговорит их обоих еще до суда. Мои вялые размышления как раз добрались до этого вывода – и шелковая подушка с соблазнительной лаской коснулась моей щеки. Я заснул еще прежде, чем запах Ляо и тепло ее тела, сохранившиеся в постели, успели расшевелить мои притомившиеся чувства.

Из глубин сна меня вынес нарастающий шум в саду. Разлепив глаза, я пытался различить его отдельные элементы, и в эту минуту дверь отворилась. Я тотчас сел, сердце бешено застучало, но это была только Ляо. Она стояла, глядя на меня с раздражением и беспокойством.

– Ты в состоянии говорить связно, не засыпая посреди рассказа? – Она снова постукивала ногой, и я запоздало понял, как много собственного престижа Ляо вложила в мое слово.

– Да, – просто ответил я, – ты была права, мне нужно было поспать.

Если я думал, что мое признание смягчит ее, то ошибся.

– Конечно, я была права, – огрызнулась Ляо. – Вставай, умойся и принеси нам что-нибудь поесть.

Я послушно вскочил. Вид женщины, стоящей посреди комнаты со скрещенными руками и досадой в глазах, нисколько не располагал к тому, чтобы валяться в постели. Подавив мимолетное желание хотя бы на этот раз как следует побриться, я направился вниз, к кухням, но по пути остановился на лестнице, чтобы открыть ставни и по солнцу определить время. Оказывается, уже вечерело, и я увидел всплеск активности в садах. Вчера, после того как разошлась весть о рождении ребенка, я подумал, что это место битком набито, но вчерашнее столпотворение меркло в сравнении с нынешним. Казалось, сюда съехалась половина владения; я просто не мог поверить, что все эти люди живут на одном острове. Нервная дрожь пробежала по мне, и я злобно прихлопнул попавшееся на глаза насекомое.

– Держи себя в руках, – пробормотал я. – Единственный, кого тебе нужно убедить, – Шек Кул. Представь, что это сьер в дурном настроении.

Но вся беда в том, что я знал сьера и его нрав, тогда как Шек Кул по-прежнему оставался тайной за семью печатями, а кроме того, я мог полагаться на защиту клятв, принесенных сьером, когда он предлагал мне свое покровительство. Я вдруг подумал: что может сделать со мной Шек Кул, если по какой-то таинственной причине решит, будто мои слова – злонамеренная выдумка? Я быстро принес ужин и нетерпеливо ждал, когда Ляо наестся.

– А что случится, если Каеску не признают виновной? – раздраженно спросил я и без разрешения набросился на еду в надежде успокоить сосущее чувство голода под ложечкой.

Ляо встряхнулась и вышла на балкон.

– Об этом не беспокойся, – ответила она надменным тоном, который тем не менее не внушал мне уверенности. – Расскажи все так, как рассказал мне, и Каеска не сможет оправдаться.

В ее голосе отчетливо слышалась нервозность, и она высекла эхо из моих сомнений. Аппетит куда-то пропал – я с отвращением уставился на недоеденную лепешку.

– Поторопись! – внезапно рявкнула Ляо. – Мне нужно одеться и приготовиться.

Оттолкнув в сторону поднос, я запихнул ворох подозрений и опасений в дальний угол разума. Если я выкажу свою нервозность, самообладание покинет Ляо, и мы оба попадем в беду. Возможно, у меня есть показания, которые осудят Каеску, но только Ляо знает, как работает эта так называемая система правосудия, какие доводы скорее всего повлияют на Шек Кула, как будет действовать рассудок Каески в попытках избежать своей судьбы. Мне нужна Ляо спокойная и уверенная, со всем ее острым умом, отточенным до совершенства распутыванием сложностей жизни в доме воеводы. Ну, это по крайней мере было в моей власти.

Поэтому я одел Ляо в пышное золотое платье; его шелк отливал ярко-синим, гармонируя с огнем, горящим в сапфирах и алмазах на шее, запястьях и лодыжках. Драгоценными заколками и шпильками я убрал ее волосы вверх, чтобы создать иллюзию более высокого роста и заставить ее высоко нести голову. Ляо сидела неподвижно как статуя, пока я раскрашивал ее лицо в замысловатую маску алдабрешской дворянки, подвел черным глаза и брови, взмахом от ресниц к вискам нанес лазурь и золото на веки, подчеркнул румянами скулы для эффекта, а губам придал густой красный тон, сулящий несказанные наслаждения. Когда ее рот уступил мягкому поцелую кисточки, моя рука остановилась, и наши глаза встретились.

– Это больше, чем соперничество между женами или избавление Шек Кула от неудобства, – угрюмо промолвила Ляо. – Практика магии – это мерзкое преступление, и оно должно быть наказано. Я бы сделала это, даже если б на месте Каески оказалась Мали, понимаешь?

Я понял, что она говорит серьезно, как бы сам я ни расценивал это так называемое преступление.

– Ты выполняешь свой долг перед Шек Кулом и владением, – ответил я с такой же серьезностью. – Я сделаю все, чтобы поддержать тебя.

Ляо глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Потом вышла на балкон, не обращая внимания на толпы, кружащие внизу, и молча смотрела через пролив на далекие холмы. Она готовилась, и не стоило ей мешать, поэтому я занялся собой. Сначала до серебряного блеска отполировал кольчугу, потом отскреб с рук въевшуюся грязь. Ополоснувшись, надел шелковую куртку зеленого и черного цветов, символизирующих владение; я, как правило, облачался в нее, когда Ляо принимала знатных гостей. Сверху надел кольчугу и уже собирался застегнуть пояс, как вдруг Ляо шевельнулась.

– Посмотри в сундуке у двери, – отрешенно произнесла она, по-прежнему не сводя глаз с далеких высот.

Я обернулся и увидел окованный бронзой ларец из красновато-коричневого дерева. Внутри сверху лежал широкий пояс, весь усыпанный камнями – надменно-огромными гагатами и малахитами, оправленными в серебро. Застегнув на запястьях так же украшенные наручи, я вытащил алдабрешский военный шлем, чего до сей минуты мне надевать не приходилось. Шлем был округлый, с тонкой сеткой из металлических колечек для защиты шеи и плеч и подвижной носовой стрелкой. Серебряные полосы, бегущие через макушку и вокруг нее, были инкрустированы эмалевыми строками алдабрешской вязи, и я надел шлем со странным опасением и интересом: что там написано над моими глазами?

– Теперь ты островитянин, – одобрительно кивнула Ляо.

Я через силу улыбнулся. Выглядел я подходяще для подобной роли, но мне придется убедить всех присутствующих, что я поистине слуга Ляо на этом маскараде суда, верный ей, Шек Кулу и владению – именно в таком порядке. Вот только как я это сделаю, если сам в это не верю? Я дал клятву задолго до того, как меня привезли сюда, и только я мог взять ее обратно и дать кому-то еще. Моя верность Ляо или Шек Кулу не стоила ломаного лескарского гроша, каждую свободную минуту я думал, как бы от них сбежать. Становлюсь ли я клятвопреступником из-за этого притворства? И где достоинство в точном соблюдении чести, если это способно убить меня?

Каково непосредственно мое положение? Я враждую с этим эльетиммом и всей его породой, как-то добившимися моего рабства здесь. Я буду свидетельствовать не ради Ляо или владения, я хочу отомстить за мои собственные беды, даже если эту гадину Каеску ждут Дастеннин знает какие мучения в случае моей победы. Мне вдруг вспомнились образы, показанные Вилтредом, и у меня перехватило дыхание. Эльетиммы угрожают всему, что я клялся защищать, не так ли? Уже одно это должно оправдать мое поведение здесь.

Стану я хоть сколько-нибудь ближе к побегу и возвращению к обязанностям, которые избрал по собственной воле? Если да, то будет ли смерть Каески ценой, которую я готов принять, следствием, которое я смогу защитить перед Сэдрином, когда придет время? Слишком поздно для таких вопросов, теперь я связан словом. Пора действовать и пожинать плоды по мере того, как падают руны, – этому учит солдатская жизнь.

Я встал за плечом Ляо, глядя вдаль, на невидимые моря, и вспомнил о Ливак. Что делает она в эту минуту? Солнце неумолимо катилось к горизонту, тени удлинялись. Наконец над нами затрубил глубокий рог. В сгущающихся сумерках я увидел яркие цветы пламени, расцветающие вдоль цепочки маяков, и ответные искорки света с островов вдалеке. Что бы ни происходило здесь сегодня вечером, оно явно вовлекало все владение.

– Идем.

Ляо повернулась и пошла к двери – голова высоко поднята, осанка безупречна. Я выпрямился так, словно был удостоен личной аудиенции у императора, и последовал за ней. Когда мы достигли лестницы, появились Гар и Сезарр, в равной мере великолепные, с одинаково серьезными лицами. Шагая в ногу, мы бок о бок спустились в сад, и толпа расступалась перед нами молчаливыми волнами почтительных поклонов, затем собиралась бурным морем за нашими спинами. Мы пересекли территорию дворца и вошли в огромный зал, где я никогда прежде не бывал. Потребовалась вся моя выдержка, чтобы остаться бесстрастным, когда я посмотрел вокруг.

Я впервые увидел палату для аудиенций Шек Кула, сердце владения, средоточие его власти. Стены этого высокого, с колоннами, зала были из блестящего черного мрамора, инкрустированного декоративными арками из зеленого с прожилками камня. Зажатые в скобах факелы рассыпали золотистый свет из граненых зеркальных ниш. Высоко над нашими головами были распахнуты ставни, и ветер шевелил коллекцию вымпелов, висевших под центральным сводом крыши. Хлопанье и трепет шелка ясно слышались сквозь перешептывания в толпе. Курильницы наполняли воздух ароматом, и тихий шелест опахал доносился со всех сторон.

Эхо наших шагов прокатилось по залу, исчезая в массах, уже собравшихся вдоль стен, еще больше народу толпилось в широком дверном проеме. Миновав центральный проход, мы остановились посреди огромного абстрактного рисунка, выложенного зеленым мрамором у подножия лестницы из трех широких ступеней. Шек Кул смотрел с возвышения, сидя прямо на черном деревянном троне, инкрустированном серебром и драгоценными камнями. В разительном контрасте с нами, он был одет в простой белый шелк, волосы и борода без всяких украшений, единственный драгоценный камень – огромный изумруд на тяжелой золотой цепи. Скупым жестом воевода указал Ляо и Гар на кресла по левую руку от себя, сохраняя серьезное выражение лица.

Я занял свое место у плеча Ляо. Меня беспокоила простота наряда Шек Кула, и хотелось переглянуться с Сезарром, но для этого я бы должен был повернуть голову. Тем временем тихий шепот пронесся по толпе, и стражники у дверей шагнули в стороны, чтобы пропустить Каеску. Я услышал нотку сочувствия, которая дала мне новый повод для тревоги. Каеска выглядела жалкой, крошечной в необозримости зала, когда шла по центральному проходу к судилищу, бесшумно ступая босыми ногами по холодному мрамору. Ее волосы были заплетены в простую косу, лицо без косметики казалось голым и уязвимым; вместо дорогих нарядов на ней было скромное платье из небеленого хлопка. Я не позволил себе выказать презрение, но не удержался, чтобы не взглянуть на Шек Кула: как он реагирует на этот покаянный вид? К моему облегчению, я увидел проблеск цинизма в его темных глазах и надеялся, что мне это не почудилось. Эльетиммский жрец следовал за Каеской на хорошо выверенном расстоянии, чтобы не отвлекать зрителей от создаваемого ею образа смиренного долга.

Двери тяжело захлопнулись, прервав мои мысли. Доска упала поперек них с глухим стуком, от которого я почувствовал себя пойманным в ту же ловушку, что и Каеска. Лихорадочный запах ожидания вытеснял душистый аромат ночных садов. Я глубоко вдохнул, когда Шек Кул поднялся, глядя на Каеску твердым взглядом.

– Ты обвиняешься в подкупе колдовства в моем владении, женщина. Что ты ответишь?

– Я отрицаю это.

Тихий ответ Каески прервался на полузадушенном рыдании, породившем шепот сочувствия у ближайших зрителей. Но воеводу это как будто не тронуло.

– Я выслушаю обвинение.

Он посмотрел на меня, чуть смягчив лицо, и я увидел в этом намек ободрения.

– Встань рядом с Каеской, – едва разомкнув губы, прошептала Ляо.

Я быстро сошел по ступеням, довольный при виде слабого огорчения в глазах Каески, когда я встал рядом, возвышаясь над ней во всех регалиях этого владения. Должен признаться, в таком облачении, обвитый кольцами инкрустации, я чувствовал на себе бремя открытости от испытующих взглядов со всех сторон.

– Говори только правду или понесешь наказание.

Отсюда, снизу, Шек Кул казался еще более неприступным. Я принял солдатскую позу и начал свой рассказ, черпая все мои знания алдабрешского языка. Я старался говорить медленно, внятно и подавлять любой намек на эмоции, полагаясь на то, что одни факты осудят эту женщину. Толпа то затихала, то громко ахала, пока я продолжал свое повествование, но я смотрел только на Шек Кула, обращался только к нему, словно мы были одни среди продуваемых ветрами далазорских равнин. Когда я умолк, напряжение в воздухе притупило бы сталь.

– Что скажешь ты? – потребовал Шек Кул у Каески.

– Я признаюсь… – Спрятав лицо в ладонях, женщина рухнула на колени, ее рыдания взломали потрясенную тишину огромного зала.

– Ты… – Воевода вскочил, но тут же взял себя в руки и снова сел.

Я посмотрел на Ляо. Она сильно побледнела под косметикой, и я испугался, что она упадет в обморок.

– Не в колдовстве! – Каеска вскинула голову, и, несмотря на слезы, глаза ее были ясными и расчетливыми. – Только не в магии, но, о мой господин, я… – Она поперхнулась на вздохе. – Я признаюсь в роковой слабости, ужасной глупости, в том, что поддалась соблазну дыма жителей материка. Я так давно искала средства от боли в сердце, боли от того, что я не способна рожать детей, что кровь моя падает бесплодной, не принося жизнь во владение…

Ее глаза закрылись от невыносимой муки. Каеска прижала руки к груди, губы ее шевелились, но слова не выходили. Для страдающей женщины она неплохо изъясняется, кисло подумал я.

– В своих путешествиях и торговле, когда я старалась служить владению единственным доступным мне способом, я услышала об этих дымах, о том, как они могут облегчить самую тяжкую ношу. Меня охватило искушение, но я сопротивлялась, ты должен верить мне, я сопротивлялась, пока не услышала, что Мали должна принести благословение на владение, где я потерпела неудачу. Страдание, зависть, низкая и мелочная ревность терзали меня, о мой господин, в то время как я должна была радоваться, и я ненавидела себя за свои мерзкие мысли. Я могла жить с болью моего пустого лона, но я не смогла посмотреть в лицо отвратительного существа, коим я стала. Я прибегла к дыму, чтобы спастись от себя, от мук моей совести, от порочности, что грызет меня изнутри!

Ее голос, возвышавшийся в течение всей этой лихорадочной речи, сорвался в истерический плач. Каеска распростерлась на блестящем полу, цепляясь руками за неподатливый камень.

Я стоял не шевелясь, бесстрастный и невозмутимый, но по лицам, находившимся в поле моего зрения, я прекрасно мог оценить воздействие той живой картины, которую мы с ней представляли: Каеска, крошечная, незащищенная, раскрывающая постыдные тайны своей души, и я – показной в моем пышном наряде – возвышаюсь над ней, глаза спрятаны под шлемом, меч нависает над ее голой шеей.

Островитяне зашептались. Их голоса становились все громче и громче, пока разом не смолкли, когда Шек Кул встал и размеренной поступью спустился с возвышения.

– Успокойся.

Его мягкий голос достиг самых дальних уголков зала. Воевода присел возле плачущей женщины, и она замолчала. Взяв Каеску за руку, он поднял ее на колени и шелковым платком ласково вытер слезы с ее лица.

– Но почему этот раб обвиняет тебя в колдовстве?

Я с облегчением выдохнул, услышав жесткость в вопросе Шек Кула.

Каеска беспомощно развела руками.

– Не знаю. Я не могу сказать, мой господин, прости мне мою глупость, мое бессилие! Долгие дни я страдала, раскаиваясь в своей слабости. Я буду тебе хорошей женой – возвысь Ляо и Гар надо мной, и я займу свое место, как самая последняя из твоих женщин. Мои прегрешения ужасны, но я увидела свою ошибку – так позволь мне начать сызнова в тот момент, когда рождение нашего сына открыло новую книгу жизни для владения. Увенчай это радостное время драгоценным даром милосердия.

– Если этот раб не видел колдовства, то что он видел?

Шек Кул встал и, скрестив руки, сурово посмотрел на Каеску. Да, он тонко управлял настроением в зале.

– Можно ли мне сказать?

Запинающиеся слова Ледяного островитянина вызвали шипение у собравшихся, но в глазах Шек Кула я не заметил удивления.

– Я выслушаю тебя.

Эльетимм вышел из тени колонны и шагнул в свет на краю огромного мраморного символа.

– Я должен покорнейше извиниться за свое участие в этом деле. – Он немного помолчал, глядя на коленопреклоненную Каеску. – Это я снабжал твою жену дымом. Я приобрел листья, чтобы отвезти домой. С их помощью наши святые люди открывают свой разум более высокой сфере бытия. Я понятия не имел о тех веских причинах, по которым алдабрешцы не допускают подобные вещи на свои острова, и стремился только облегчить ужасные страдания этой госпожи, поднимая ее дух над ее печалями. Я не знал, что грешу против ваших обычаев, и искренне о том сожалею.

Итак, это его слова я слышал в пламенных стенаниях Каески.

– Раб слушал у двери, не так ли? – Этот змей даже не смотрел на меня. – Ставни были открыты, чтобы впускать воздух, и дверь, как мне помнится, не была занавешена. Думаю, ветер принес дым к рабу, и наркотик повлиял на его разум, вызвал галлюцинации. Такое нередко случается при воздействии дыма на неподготовленный ум. Я виню себя за эту беспечность, я должен был позаботиться, чтобы дым не отнесло ветром.

Шек Кул посмотрел на меня.

– Что скажешь ты?

Я сдержал рвущееся их моих уст опровержение и, прежде чем ответить, медленно сосчитал до трех.

– Нет, это не была галлюцинация.

Мой обдуманный ответ вызвал одобрение в глазах Шек Кула, и я приободрился.

– Прости меня, но откуда у тебя такая уверенность? – Слова Ледяного островитянина звучали вежливо, но я надеялся, что Шек Кул увидит враждебность в устремленном на меня взгляде этого человека. – Ведь галлюцинация во всем подражает реальности, такова ее суть.

– В юности мне случалось вдыхать дым, – ровно и бесстрастно сообщил я. – И те ощущения были совершенно иными.

– Конечно, – кивнул эльетимм, – ведь ты с материка, не так ли?

Это напоминание достигло своей цели. Островитяне зашептались, и лицо у воеводы стало задумчивым.

– Я личный раб жены воеводы, Ляо Шек.

Это был просто факт – никакого нарушения клятвы с моей стороны.

– Если отложить в сторону вопрос о воздействии наркотика, – вкрадчиво продолжал Ледяной островитянин, – то на чем именно основано твое обвинение в колдовстве и магии? На ритуалах, которые, по твоему признанию, ты видел и слышал? На словах, которые я произносил на языке, как ты сам сказал, неизвестном тебе?

Я молча кивнул, не желая запутаться в его хитроумных доводах. Колдун с удовлетворенным видом наклонил голову и повернулся к Шек Кулу.

– Как я уже объяснял, наши святые люди применяют дым, чтобы открыть свой разум более высоким состояниям осознания. Я прошел некоторую подготовку в этой сложной и рискованной процедуре. Мы используем песнопения, чтобы сконцентрироваться. Это то, что раб слышал и не понял; это не магия ни в каком смысле.

– То, что я видел, было колдовством. – Я возвысил голос над его тоном спокойной рассудительности, и меня обрадовал шепот, побежавший вокруг зала.

– И снова я спрашиваю, откуда у этого человека такая уверенность? – Эльетимм не сводил глаз с Шек Кула.

– Я уже видел такую магию…

– … шарлатанов с материка и тех, у кого сама кровь испорчена колдовством? Ты говоришь, что знаком с такими людьми? – Нетерпеливое желание жреца опорочить меня выдало его.

– Я видел эту магию, творимую людьми твоего племени, на островах в далеком океане, где вы обитаете, – открыто заявил я.

Негодяй понял, что я обыграл его этим ходом, и хотел взять реванш.

– Ты говоришь, что посещал мою родину? Как ты оказался там? Что ты делал в далеком океане?

– Я был на рыбацком судне, которое сбилось с курса и его занесло далеко ветрами и течением.

На что рассчитывает этот придурок? Что я начну рассказывать о шпионской поездке в компании с магом Хадрумала, который отчитывается непосредственно перед Верховным магом?

– Так ты не знаешь точно, где вы были?

Мне пришлось признать это, учитывая обстоятельства.

– Много ли ты видел на острове, куда вы прибыли? Как долго вы были там?

– Достаточно, чтобы знать, что на твоих островах нет ничего из тех ресурсов, которыми ты предлагаешь торговать: ни дерева, ни металлов, ни кожи, – решительно отрезал я. – Достаточно долго, чтобы нас встретили враждебностью и атаковали магией.

– Но ты ведь не рыбак? Что ты делал на рыбацком судне?

Эта смена курса на мгновение выбила меня из колеи. Сознавая, что я заколебался, пусть только на одно дыхание, я выбрал правду.

– Как присягнувший Дому Д'Олбриотов, я искал мести за трусливые магические нападения на членов семьи моего господина.

Это прозвучало сильнее, чем мне хотелось. Я мысленно пнул себя, почувствовав неодобрение в атмосфере зала.

– Кажется, твоей госпоже еще предстоит выбить из тебя ту верность, тормалинец. – Эльетимм устремил на меня вызывающий взгляд, но тут же с нарочитой кроткостью пожал плечами. – Думаю, я знаю острова, о которых ты говоришь, но уверяю тебя, я не из их племени.

– Ты выглядишь, как те колдуны, ты говоришь на их языке, – настаивал я, сознавая, что это слово – главное свидетельство против него. – Я также видел, что творила ваша магия на материке, как ее использовали в гнусных нападениях на слабых и беспомощных, чтобы калечить и грабить их.