Судя по положению солнца, арройо шло на восток и вскоре начало сужаться, а дно сделалось слишком неровным и усыпанным большими камнями, отчего бежавшие впереди кони сбавили ход, то и дело озираясь на берега-склоны. Джон Грейди, однако, решил не рисковать и двигаться в том же направлении, и кони вовсе перешли на шаг, осторожно пробираясь среди каменных завалов. Потом они все же забрались по северному склону и двинулись по голому, лишенному признаков растительности косогору. Джон Грейди снова крепко обхватил капитана и обернулся. Преследователи отставали примерно на милю, и теперь Джон Грейди насчитал уже не четверых, но шестерых конников. Когда они в очередной раз скрылись из вида, спустившись в лощинку, Джон Грейди чуть отпустил веревку, на которой вел за собой гнедого.

Ты, видать, задолжал им денежки, приятель, с усмешкой сказал он капитану.

Он пришпорил своего коня и вскоре поравнялся с двумя другими, которые остановились на косогоре и нерешительно озирались. Вверх карабкаться было слишком трудно, а внизу, на открытой местности, было невозможно спрятаться. Джону Грейди требовались лишние пятнадцать минут, но их как раз у него не было. Тогда он неловко сполз с седла на землю и запрыгал кое-как на одной ноге к мышастому жеребцу, который подозрительно на него косился и нервно переминался. Джон Грейди взял поводья, закрепленные на луке седла, поставил здоровую ногу в стремя, потом, охнув от боли, забрался в седло и посмотрел на капитана.

Поедешь следом за мной. Я догадываюсь, что у тебя на уме. Но если ты думаешь, что я тебя не догоню, то сильно ошибаешься. И учти, если мне придется играть с тобой в догонялки, я выпорю тебя хлыстом, как на шкодившего пса. Понял?

Капитан промолчал. На его губах появилась ироническая улыбка. Джон Грейди кивнул.

Правильно, улыбайся. Но заруби на носу: если я умру, то и ты меня не переживешь.

Он развернул коня и снова съехал в арройо. Капитан не отставал. Возле оползня Джон Грейди спешился, привязал коня, закурил сигарету, взял винтовку и запрыгал на одной ноге, обходя камни и обломки скал. Он отыскал укромное местечко среди камней, остановился, вытащил из-за ремня капитанов пистолет и положил на землю. Потом вынул нож, отрезал полосу от рубашки и свернул ее в жгут, который разрезал пополам. Одним он обмотал спусковой крючок, оттянув его назад. Потом он отломал часть сухой ветки и привязал к ней один конец второго жгута, а другой – к курку. Он придавил ветку большим камнем, потянул пистолет, чтобы жгут взвел курок, и положил пистолет на землю, а сверху придавил еще одним камнем. Он убрал руку, чтобы проверить, как все держится, и остался вполне доволен. Джон Грейди как следует затянулся сигаретой, чтобы она получше горела, и положил ее на жгут. Потом сделал шаг назад, поднял винтовку и, опираясь на нее, запрыгал к коням.

Снял с мышастого фляги с водой, потом уздечку. Погладил ему подбородок.

Извини, что бросаю тебя, старина. Ничего не поделаешь… Но ты был молодчиной…

Он передал фляги капитану, повесил уздечку себе на плечо и протянул капитану руку. Тот мрачно посмотрел на Джона Грейди, но после секундного замешательства ухватил его своей здоровой рукой и помог взобраться на коня. Снова расположившись у капитана за спиной, Джон Грейди взял поводья, развернул коня и выехал на косогор. Когда они поравнялись с двумя остальными лошадьми. Джон Грейди повел свой отряд вниз, на равнину. Земля была обильно усеяна обломками вулканической породы, и разглядеть на ней следы конских копыт было очень трудно, хотя при желании все-таки возможно. Джон Грейди прибавил ходу. Впереди, милях в двух, виднелась столовая гора, поросшая лесом, и там было где спрятаться. Они не проехали и мили, как сзади, из арройо, раздался хлопок – это выстрелил пистолет, чего, собственно, Джон Грейди и ждал.

Ну вот, капитан, вы только что выстрелили во имя простого человека, провозгласил он.

Деревья, которые Джон Грейди приметил еще издалека, окаймляли берега высохшей ныне речушки. Продравшись сквозь кустарник, Джон Грейди оказался у тополиной рощицы. Развернув коня, он стал смотреть назад, откуда они приехали. Конников на равнине видно не было. Тогда он глянул на солнце и решил, что до захода еще часа четыре. Редбо был разгорячен и в мыле. Посмотрев по сторонам, Джон Грейди направился туда, где выше по руслу, у зарослей ивняка, две другие лошади утоляли жажду из какого-то бочага. Подъехав к ним, Джон Грейди, морщась от боли, соскользнул с Редбо, поймал Малыша, снял с плеча уздечку и медленно стал его нуздать. Потом он махнул винтовкой капитану, чтобы и тот спешился, а сам расстегнул подпругу, стащил с Редбо седло и потник, накинул потник на Малыша и оперся на него, чтобы перевести дыхание. Нога болела адски. Затем, прислонив винтовку к Малышу, он поднял седло, начал его прилаживать, потом привел в порядок ремни подпруги. Какое-то время и человек, и конь неподвижно стояли и тяжело дышали, после чего Джон Грейди собрался с силами и застегнул подпругу, взял винтовку и обернулся к капитану:

Если хочешь пить, давай пей, пока есть время.

Поддерживая здоровой рукой поврежденную, капитан прошел мимо лошадей, опустился на колени у воды и начал пить, а потом, зачерпывая воду здоровой рукой, стал окатывать себе лицо и шею. Поднявшись на ноги, он угрюмо посмотрел на Джона Грейди.

Оставь меня здесь.

Еще чего не хватало! Ты теперь заложник.

Кто?

Ладно, поехали.

Капитан нерешительно топтался на месте.

Зачем ты вернулся?

За своим конем. Поехали.

Капитан кивнул на раненую ногу Джона Грейди. Теперь вся штанина потемнела от крови, и кровотечение, судя по всему, продолжалось.

Ты умрешь, сказал капитан.

Это решать Господу. Поехали.

Ты не боишься Всевышнего?

У меня нет причин бояться Всевышнего. У нас вообще с ним свои счеты.

Надо бояться Всевышнего. Ты не представитель закона. Ты не обладаешь властью.

Джон Грейди стоял, опершись на винтовку. Он коротко сплюнул, посмотрел на капитана и сказал, кивнув на Малыша:

Залезай вон на этого коня. Поедешь спереди. Попробуешь вильнуть в сторону, и я тебя застрелю без разговоров, понял?

Ночь застала их в предгорьях Сьерра-де-Энкантада. Они двигались по высохшему руслу реки, в узком ущелье, преодолевая завалы из камней, нанесенных потоками в сезон дождей, потом оказались в тинахе, в центре которой находился совершенно круглый водоем. В его черноте отражались звезды. Две незаседланные лошади осторожно спустились к воде, пофыркали и стали пить.

Джон Грейди и капитан спешились, прошли к дальнему концу тинахе[184], легли на камни, еще сохранившие дневное тепло, и тоже стали пить холодную и черную воду, а потом принялись обливать лицо и шею. Они посмотрели, как пьют лошади, а потом снова стали пить сами.

Джон Грейди оставил капитана у воды, а сам, не расставаясь с винтовкой, похромал дальше по арройо и вскоре вернулся с сухими ветками и сучьями, занесенными сюда паводками. Он развел костер у водоема, раздувая огонь шляпой и подкладывая новые и новые ветки. В свете костра, отраженного в черной воде, лошади казались блеклыми расплывчатыми призраками. Переминаясь с ноги на ногу, они моргали красными глазами. Джон Грейди посмотрел на капитана. Он лежал на боку в ложбинке, словно пытался добраться до воды, но не сумел, только выбился из сил.

Джон Грейди прохромал к лошадям, взял веревку, разрезал ее, чтобы сделать путы, и стреножил всех четырех. Он вынул из винтовки все патроны и положил в карман, потом взял флягу и пошел к костру.

Он снова помахал шляпой, чтобы посильнее раздуть пламя, потом взял револьвер и вытащил из барабана все патроны, которые тоже положил в карман, к патронам винтовочным. Туда же отправился и сам барабан. Потом он вынул из кармана нож и отвинтил винт, который держал пластины рукоятки, и убрал их в другой карман. Снова помахал шляпой, чтобы угли в костре накалились докрасна, сгреб их в кучку и сунул туда ствол револьвера.

Капитан приподнялся. Он с удивлением следил за его действиями.

Тебя здесь найдут. Обязательно найдут.

Мы здесь не задержимся.

Я больше не могу ехать верхом.

Ты ахнешь, когда узнаешь, на что способен.

Джон Грейди снял рубашку, намочил в воде, вернулся к костру, снова помахал шляпой над углями, а затем стащил сапога, расстегнул ремень и стал снимать штаны.

Пуля вошла в мякоть бедра довольно высоко с внешней стороны, а затем, чуть сместившись, вышла с внутренней стороны. Джон Грейди повернул ногу так, чтобы видеть оба отверстия. Он взял мокрую рубашку и стал протирать бедро, пока обе дырочки не сделались четкими, словно прорези на маске. Вокруг ран кожа приобрела странно желтоватый оттенок, переходивший у самых отверстий в мертвенную синеву. Джон Грейди наклонился к костру, пошевелил палочкой угли, подцепил каркас револьвера, извлек его из костра, потом посмотрел и положил обратно. Капитан сидел молча и, положив больную руку на колени, следил за его манипуляциями.

Сейчас здесь станет шумно. Смотри, как бы на тебя не наступила лошадка, сказал Джон Грейди.

Капитан промолчал. Он продолжал следить за Джоном Грейди, который опять стал раздувать шляпой костер. Когда он снова вытащил револьвер из костра, конец ствола раскалился докрасна. Джон Грейди положил его на камни, потом, обмотав руку влажной рубашкой, взял револьвер и прижал конец ствола к отверстию в бедре.

То ли капитан не понял, что задумал Джон Грейди, то ли он не поверил в его намерения, но, так или иначе, он попытался подняться на ноги, потерял равновесие, упал навзничь и чуть было не съехал в воду. Джон Грейди завопил еще до того, как раскаленный металл зашипел, впиваясь в плоть. Этот вопль мгновенно заглушил все те звуки и шумы, которые исходили от прочих живых существ вокруг, и кони в ужасе стали подниматься на дыбы, словно пытаясь передними ногами сбить с неба звездочку-другую. Джон Грейди перевел дух, а потом прижег раскаленным железом вторую рану. Истошно вопя, он упрямо продолжал прижимать ствол к ране. На этот раз он делал это гораздо дольше, поскольку револьвер успел немного остыть. Затем он бессильно повалился на бок, и револьвер, а вернее, то, что от него осталось, выпал у него из руки и, звякая о камни, покатился к воде и затем с шипением исчез в черноте.

Джон Грейди сунул в рот большой палец, прикусил его и сидел, раскачиваясь от жуткой боли. Другой рукой он нашарил на камне незакупоренную флягу с водой и стал поливать ногу, отчего снова раздалось шипение, словно вода лилась на раскаленную плиту. Судорожно выдохнув, Джон Грейди отбросил флягу, затем приподнялся и тихо окликнул своего коня по имени, повернув голову туда, где тот страдал в темноте вместе с остальными своими собратьями. Джон Грейди позвал Редбо в надежде хоть как-то помочь преодолеть тот ужас, который наполнил его конское сердце.

Когда Джон Грейди снова потянулся за флягой, лежавшей на боку и истекавшей водой, словно живое существо кровью, капитан ударил по ней сапогом, и она отлетела в сторону. Джон Грейди поднял голову. Капитан стоял над ним с винтовкой. Он держал приклад под мышкой.

Встань, скомандовал он, махнув винтовкой.

Джон Грейди чуть приподнялся и посмотрел через водоем туда, где были лошади. Теперь он мог разглядеть только двух, а третья, похоже, ушла вниз по арройо, и, хотя отсюда нельзя было понять, какая именно, Джон Грейди все же решил, что удрал гнедой Блевинса. Он взялся за ремень и с трудом натянул штаны.

Где ключи, спросил капитан.

Джон Грейди встал, потом ухватился за ствол винтовки и потянул к себе. Глухо щелкнул курок.

Садись, велел он капитану.

Капитан замешкался. Он уставился своими темными глазами в костер, и Джону Грейди стало ясно, что капитан предается мучительным размышлениям. Джон Грейди испытывал сейчас такую дикую боль, что, будь винтовка заряжена, он наверняка застрелил бы мексиканца. Он ухватился за цепь между наручниками и резко дернул. Капитан тихо вскрикнул и, согнувшись и шатаясь из стороны в сторону, проковылял несколько шагов и сел.

Джон Грейди тоже сел и, вынимая из кармана патроны, стал снова заряжать винтовку. Это потребовало немало времени – его то и дело бросало в пот, и было трудно сосредоточиться. Он и не подозревал, до чего глупеет человек от боли, хотя, как ему казалось, все вообще-то должно быть наоборот, иначе какой смысл в боли? Когда винтовка наконец была полностью заряжена, Джон Грейди подобрал влажную рубашку, обернул ею руку, достал из костра головню и, подойдя к краю водоема, поднял ее над головой, вглядываясь в воду. Вода была прозрачной, и в конце концов он увидел на дне револьвер. Тогда он вошел в воду, наклонился, вытащил его и заткнул за ремень. Он сделал еще несколько шагов и, когда оказался на самом глубоком месте, застыл, позволив холодной воде медленно высасывать кровь из штанины и огонь из раны. Он стоял и говорил с Редбо. Тот подошел к воде, остановился у края, а Джон Грейди стоял, держа в одной руке винтовку, а в другой, над головой, горящую головню, и все говорил, говорил, пока факел в его руке не превратился в черный кривой сук с рдеющим оранжевым концом.

Они оставили костер догорать, а сами съехали в лощину и, отыскав гнедого, снова двинулись в путь. На юге, откуда они приехали, собиралась гроза, в воздухе пахло дождем. Джон Грейди на Редбо возглавлял отряд. Время от времени он останавливался и прислушивался, но вокруг стояла мертвая тишина. Костер быстро скрылся из вида, и о нем напоминали лишь отблески пламени, игравшие на стенах ущелья. Эти отблески делались все слабее и слабее и вскоре вообще исчезли.

Затем они поднялись из ущелья и поехали по южному склону горного хребта. Вокруг, насколько мог видеть глаз, простиралась кромешная тьма, и лишь совсем рядом время от времени проплывали высокие силуэты алоэ. Джон Грейди решил, что сейчас уже сильно за полночь. Изредка он оглядывался на капитана, но тот ехал молча, ссутулившись в седле, явно переживая свою недавнюю неудачу. Джон Грейди ехал голый по пояс, привязав мокрую рубашку за ремень. Вскоре он сильно замерз. Он сказал Редбо, что ночка выдастся долгая и трудная, и, разумеется, не ошибся. Порой он начинал клевать носом и однажды задремал, но грохот выпавшей винтовки заставил его проснуться. Тогда он развернул коня и поехал назад. Капитан остановил Малыша и молча следил за Джоном Грейди, который вовсе не был уверен, что сумеет снова залезть в седло, если сейчас спешится. Поначалу у него мелькнула мысль плюнуть на винтовку и оставить ее валяться на камнях, но потом он все же кое-как сполз с Редбо, забрал оружие, подвел коня к Малышу, велел капитану убрать ногу из стремени, сам вставил в него здоровую ногу и сел в седло. Они снова поехали через черную ночь.

На рассвете Джон Грейди спешился, выбрал большой камень, с которого хорошо просматривались окрестности, и сел. У его плеча стояла винтовка, у ног – фляжка. Джон Грейди сидел и смотрел вдаль, туда, где из предрассветной мглы мало-помалу вырисовывались очертания пустыни. Столовая гора, равнина, а на востоке черная масса горных хребтов, из-за которых должно было появиться солнце.

Джон Грейди взял флягу, отвинтил крышку, сделал глоток-другой. Немного посидел и отпил еще. Вскоре в прогалах между горами появились и упали на равнину первые лучи солнца. Стояла тишина. На склоне примерно в миле от себя Джон Грейди увидел семерых оленей, повернувших головы в его сторону.

Он долго сидел и смотрел вдаль. Потом встал и заковылял к кедровнику, где оставил лошадей. Капитан сидел на земле, и вид у него был изможденный.

Поехали, сказал Джон Грейди.

Капитан поднял голову.

Я больше не могу.

Поехали. Подемос дескансар ун поко, мас аделанте. Вамонос.[185]

Они спустились с горы и двинулись по узкой лощине в надежде найти воду, но воды нигде не было. Тогда они выбрались из этой лощины и оказались в новой, что вела на восток. Солнце поднялось уже довольно высоко и сильно припекало. Джон Грейди обвязал рубашку вокруг пояса, чтобы она поскорее высохла. Лошади явно выбились из сил, и Джон Грейди вдруг подумал, что капитан может помереть.

Наконец они отыскали воду в каменном резервуаре, спешились, напились из трубы и, напоив лошадей, устроились в тени от мертвых дубов со скрюченными сучьями и стали осматриваться по сторонам. Капитан совсем посерел и как-то съежился. У одного его сапога оторвался каблук. Лицо его было в грязных потеках, и брюки почернели от костра. Через шею, в виде перевязи для руки, был перекинут ремень.

Я не собираюсь убивать тебя. Я не такой, как ты, сказал Джон Грейди.

Капитан промолчал.

Джон Грейди с трудом поднялся на ноги, вынул из кармана ключи и, пользуясь винтовкой как костылем, наклонился к капитану, поднял его руки и снял с него наручники. Капитан посмотрел на свои запястья. Кожа сделалась бледной, и на ней четко проступали красные следы. Капитан стал осторожно растирать пострадавшие места. Джон Грейди наклонился над ним.

Сними рубашку. Попробую вправить тебе плечо.

Чего?

Китесе су камиса, повторил по-испански Джон Грейди.

Капитан угрюмо покачал головой и, словно ребенок, протестующе выставил перед собой руку.

Не валяй дурака. Я не предлагаю. Я приказываю.

Чего?

Но тьене отра салида.[186]

Он взял в руки капитанову рубашку, разложил на земле, велел капитану лечь. Плечо было мертвенно-белого цвета, и все предплечье посинело и распухло. Капитан поднял голову. На лбу выступили капельки пота. Джон Грейди сел на землю, уперся сапогом в капитанову подмышку, ухватил поврежденную руку за запястье и локоть и медленно стал вращать. Капитан смотрел на него с видом человека, только что упавшего с обрыва.

Не бойся. В моей семье уже сто лет лечат мексиканцев.

Если капитан и принял решение сносить боль молча, то из этой затеи у него ничего не вышло. От его вопля кони загарцевали, закружились, стараясь спрятаться друг за друга. Капитан уцепился здоровой рукой за больную так, словно это была его собственность, которой его собирались лишить. Но Джон Грейди успел почувствовать, что сустав вправлен. Одной рукой он придерживал капитаново плечо, а другая вращала исцеленной конечностью. Капитан мотал головой и стонал. Затем Джон Грейди отпустил его, взял винтовку и встал.

Все в порядке, отдуваясь, спросил капитан.

В полном.

Капитан держался за руку и моргал.

Надевай рубашку, и поехали. Нечего рассиживаться у всех на виду. А то скоро появятся твои дружки-приятели.

Уже оказавшись среди невысоких гор, они увидели небольшую эстансию и спешились. Пройдя через кукурузное жнивье, они приметили маленькую бахчу и, усевшись на окаменевшей борозде, стали угощаться дынями. Потом Джон Грейди встал и, опираясь на костыль-винтовку, побрел по борозде дальше, собирая дыни для лошадей. Вернувшись к ним, он разломил каждую из дынь пополам и, выложив на землю, пригласил коней приступить к трапезе. Затем, по-прежнему опираясь на винтовку, он стал наблюдать за жизнью усадьбы. По двору разгуливали индейки, за домом находился корраль, а в нем несколько лошадей. Джон Грейди забрал капитана, и они двинулись дальше. Когда Джон Грейди еще раз взглянул на эстансию с холма, то понял, что она гораздо больше, чем ему показалось снизу. За домом находились многочисленные сараи и амбары и хорошо просматривались квадраты полей, окаймленные оросительными канавами. На лугу меж кустов паслись довольно тощие коровы. Прокукарекал петух. Откуда-то – возможно, из кузницы – доносилось мерное позвякивание железа о железо.

Они медленно ехали по холмам. Джону Грейди надоело держать в руке винтовку, и он разрядил ее, положил патроны в карман, а оружие привязал к седлу капитана. Он снова собрал почерневший от сажи револьвер и заткнул себе за ремень. Он пересел на гнедого Блевинса, у которого был легкий ход. Правда нога продолжала болеть, но Джон Грейди решил, что нет худа без добра – эта самая боль не давала ему уснуть в пути.

Под вечер они сделали привал, и, пока кони отдыхали, Джон Грейди изучал восточный склон столовой горы. Внизу медленно парили ястреб и его тень, похожая на птицу, вырезанную из черной бумаги. Джон Грейди долго пристально вглядывался в даль и наконец увидел конников. Они то исчезали в лощинах, то снова возникали. До них было около пяти миль.

Снова двинулись в путь. Капитан по-прежнему держал пострадавшую руку на перевязи из ремня. Он задремал и ехал, мерно покачиваясь в седле. Они забрались довольно высоко, где и днем было совсем нежарко, а после захода солнца и вовсе должно было похолодать. Джон Грейди не останавливался, пока, не задолго до наступления темноты, не обнаружил ущелье у северного склона горы, по которому они теперь ехали. Спустившись в ущелье, они поехали, огибая каменные завалы, и вскоре увидели воду. Кони, торопясь и спотыкаясь, устремились к ней и начали жадно пить.

Джон Грейди расседлал Малыша, затем прицепил капитановы наручники к луке снятого седла и сообщил своему пленнику, что тот волен проваливать на все четыре стороны, если пожелает тащить седло. Сделав это заявление, он развел костер и, выкопав углубление для бедра, прилег. Вытянув больную ногу и проверив, на месте ли револьвер за ремнем, он прикрыл глаза.

Во сне он слышал, как бродят вокруг кони и, чмокая, пьют воду, скопившуюся между камней, которые своими гладкими поверхностями и правильной формой напоминали руины чего-то старинного. Джон Грейди слышал, как с конских морд срывались капли и звонко ударялись о воду, словно о дно колодца. Потом ему стало сниться, как кони гуляют среди этих камней, словно среди развалин древнего поселения, где процветала, а потом и сгинула целая цивилизация, и надписи на плитах оказались смыты ветрами и дождями столетий. Кони двигались осторожно, в какой-то странной задумчивости, словно пытаясь извлечь из закоулков памяти, унаследованные от далеких предков воспоминания об этом безвозвратно ушедшем мире, а также и о других мирах, где были, есть и всегда будут лошади. Джону Грейди грезился этот лошадиный мир, который был прочнее и долговечнее человеческого, ибо его законы и правила записаны не на каменных скрижалях, а в лошадиных сердцах, где ветры и дожди уже не могли ничего стереть.

Джон Грейди проснулся и открыл глаза. Над ним стояли трое в серапе. Все они были вооружены пистолетами, а один держал пустую винтовку Джона Грейди. Костер горел вовсю, и языки пламени выбивались из-под веток, которые они туда положили. Как долго он проспал, Джон Грейди сказать не мог. Он молча посмотрел на человека с винтовкой, который щелкнул пальцами и потребовал ключи от наручников капитана.

Джон Грейди вытащил из кармана ключи и передал человеку. Тот и еще один его спутник подошли к капитану сидевшему у седла. Третий остался возле Джона Грейди. Когда капитана освободили от седла, человек с винтовкой снова подошел к Джону Грейди и спросил которая из лошадей принадлежит капитану. Джон Грейди ответил, что капитановых лошадей тут нет. Мексиканец пристально посмотрел ему в глаза, потом отошел к своим товарищам, и они начали тихо переговариваться. Когда они провели капитана мимо Джона Грейди, руки у него были скованы за спиной. Главный щелкнул затвором винтовки, убедился, что она разряжена, и поставил ее у камня. Потом он посмотрел еще раз на Джона Грейди.

Донде эста ту серапе?[187]

Но тенго.[188]

Мексиканец снял с себя накидку и, описав ею в воздухе полукруг, протянул Джону Грейди. Затем он повернулся и двинулся вслед за своими товарищами в темноту, туда, где вперемежку с лошадьми Джона Грейди стояли их кони.

Кьенес сон устедес,[189] крикнул им вдогонку Джон Грейди.

Тот, кто подарил ему серапе, обернулся, оказавшись уже на самой границе света, что исходил от костра и ночной тьмы, коснулся рукой широкополой шляпы и произнес три слова:

Омбрес дель паис.

После чего растворился в темноте.

Люди этой страны, повторил про себя по-английски Джон Грейди.

Он прислушивался к стуку копыт лошадей по ущелью, затем наступила тишина. Больше он этих людей не видел. Наутро он заседлал Редбо и, подгоняя перед собой Малыша и гнедого, поехал по столовой горе на север.

Он ехал весь день. Погода хмурилась, дул холодный ветер. Снова зарядив винтовку, Джон Грейди положил ее перед собой на луку седла и время от времени понукал передних лошадей. К вечеру северная часть неба почернела от туч, ветер сделался ледяным. Джон Грейди осторожно пробирался по сильно пересеченной местности, болотистые низины перемежались каменистыми участками, заваленными обломками вулканической породы. Наконец он сделал привал и устроился на пригорке с винтовкой на коленях, вглядываясь в синеву, в которой растворялись луга, деревья, кусты, а стреноженные лошади тихо щипали траву за его спиной. Когда совсем уже стемнело и он с трудом различал мушку ружья, на лугу под ним появились пятеро оленей. Животные навострили уши, а потом, не чуя беды, принялись щипать траву.

Джон Грейди выбрал самку, самую маленькую из всей пятерки, и с одного выстрела уложил ее. Гнедой Блевинса закатил истерику, завыл и задергался, олени мгновенно растворились в сумерках, а маленькая олениха повалилась в траву, судорожно дергая ногами.

Когда Джон Грейди подошел к ней, то она уже тихо лежала в луже крови. Опершись на винтовку, он присел возле нее и положил ей руку на шею, а она смотрела на него большими влажными глазами, в которых не было страха. Вскоре она скончалась, а Джон Грейди еще долго сидел, смотрел на нее и думал о своем. Он попытался представить себе, что случилось с капитаном, затем переключился на Блевинса. Он вспоминал Алехандру, как впервые увидел ее на черном арабском коне, еще мокром от купания в озере. Он вспоминал птиц, коров, вспоминал диких лошадей на столовой горе. Его опять обдало ледяным порывом ветра, и в упавшей на луг темноте глаза оленихи превратились еще в два неодушевленных предмета в дополнение к тем, что в избытке окружали его. Кровь и трава… Кровь и камни… Камни, на которых первые капли дождя выбивали темные медальончики. Джону Грейди опять вспомнилась Алехандра, ее печаль в глазах, повороте головы, наклоне спины, – печаль, истоки которой, как ему тогда представлялось, он понимал, но жизнь показала, что это – еще одно грустное заблуждение… Внезапно он почувствовал себя страшно несчастным – как в далеком детстве, – и весь мир сделался невероятно чужим, хотя он, Джон Грейди, по-прежнему любил и жаждал его. Джон Грейди вдруг подумал, что в красоте окружающего мира кроется какая-то страшная тайна, и кто знает, вдруг сердце этой жизни бьется лишь за счет наших жертвоприношений, а красота и боль находятся в причудливом, но неразрывном взаимодействии, и, чтобы вырос один-единственный цветок, многим суждено пролить свою жаркую кровь.

Утром небо очистилось, но теплей не стало, а на горах, что высились на севере, выпал снег. Джон Грейди проснулся, и вдруг до него дошло, что его отец умер. Он стал шевелить угли в костре, снова раздул огонь, поджарил себе мяса и, завернувшись в одеяло, начал свой завтрак, разглядывая места, по которым вчера ехал.

Потом он опять двинулся в путь. К полудню они попали в настоящую зиму. Конские копыта с хрустом ломали тонкую корку льда, покрывшую темную, как чернила, землю, преодолевали сугробы, весело искрившиеся на солнце, потом углубились в сумрачный коридор из больших елей и начали спуск по северному склону, где солнечные участки сменялись густой тенью, где пахло древесной смолой и мокрым камнем и где не было слышно пения птиц.

Вечером, все еще спускаясь к равнине, Джон Грейди увидел вдалеке огоньки. Он направился на них и, не давая коням передохнуть, ехал и ехал, пока глубокой ночью не оказался в городке под названием Лос-Пикос.

Он увидел немощеную улицу, где в сырой от недавних дождей глине колеса телег проложили глубокие колеи. Потом он выехал на чахлую аламеду, где стояли железные скамейки и покосившаяся деревянная башенка. Правда, деревья на аламеде были только что побелены. Их кроны терялись в густой тьме, которую не могли рассеять немногие горевшие фонари. В их свете эти деревья казались бутафорскими, частью театрального реквизита. Кони устало шагали по подсохшей глине, и из-за деревянных заборов и дверей домишек на них лаяли собаки.

Он проснулся рано утром от жуткого холода. Снова зарядил дождь. Промокший, грязный и небритый, Джон Грейди кое-как заседлал коня и отправился к центру городка. Он ехал, завернувшись в серапе и подгоняя двух других лошадей.

На аламеде уже были расставлены складные металлические столики, и девушки развешивали на деревьях разноцветные бумажные ленты. Девушки успели вымокнуть под дождем, но это не портило их настроения, и они весело смеялись. Они забрасывали рулончики на проволоку между деревьев, потом с хохотом ловили их. На пальцах оставалась краска, и руки девушек были в зеленых, красных и голубых разводах. Остановившись у магазинчика, который попался ему на глаза еще ночью, Джон Грейди зашел внутрь, купил овса для лошадей, а также одолжил эмалированное ведро, чтобы напоить их. Опершись на винтовку, он смотрел, как пьют лошади. Он думал, что его появление вызовет у местных жителей большое любопытство, но мексиканцы, проходя мимо, только поворачивали в его сторону головы и молча кивали. Джон Грейди вернул ведро и двинулся дальше по улице. Увидев маленькое кафе, он сел за один из трех столиков. Пол в кафе был глиняный, но чисто подметенный. Джон Грейди был единственным посетителем. Он заказал яичницу-болтунью и чашку шоколада. Прислонив винтовку к стене, он откинулся на спинку стула и сидел, ожидая, когда принесут заказанное. Ел он медленно, и яичница показалась ему очень вкусной. Шоколад был с корицей, что также ему понравилось, и он попросил вторую чашку. Свернув тортилью в трубочку, он откусывал от нее и поглядывал на лошадей на площади и еще на девушек, которые теперь обвешивали бумажными гирляндами покосившуюся деревянную башенку. Хозяин кафе в знак особого расположения угостил Джона Грейди только что испеченными тортильями и сообщил, что сегодня в городе свадьба, и добавил, что будет жаль, если дождь испортит праздник. Он спросил Джона Грейди, откуда тот, и, получив ответ, удивился, как далеко забрался юный американец. Он подошел к окну и, глядя на праздничные приготовления, заметил, что Создатель правильно делает, скрывая от молодых горькую правду жизни, иначе у них не хватило бы духу отправляться в совместный путь.