Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Жизнь мальчишки (Том 2)

ModernLib.Net / Маккаммон Роберт / Жизнь мальчишки (Том 2) - Чтение (Ознакомительный отрывок) (Весь текст)
Автор: Маккаммон Роберт
Жанр:

 

 


Мак-Каммон Роберт
Жизнь мальчишки (Том 2)

      Роберт МАК-КАММОН
      ЖИЗНЬ МАЛЬЧИШКИ
      ТОМ 2
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      ОГОНЬ ОСЕНИ
      Глава 1
      Шляпа с зеленым пером
      - Кори?
      Делаю вид, что не слышу зловещий шепот.
      - Кори?
      Нет уж, дудки. Я не собираюсь оборачиваться. У доски миссис Юдит Харпер известная как "Гарпия" или "Старуха Луженая Глотка" - объясняет нам правила деления столбиком. Для меня арифметика всегда была путешествием в Сумеречную Зону; что же касается деления столбиком, то его лучше всего сравнить с падением за пределы Реальности.
      - Кори? - снова раздался у меня за спиной шепот. - У меня на пальце здоровенная зеленая козявка, слышишь?
      Господи, кричу про себя я. Только не это! Боже, пожалуйста, не дай этому повториться!
      - Если ты сейчас же не повернешься и не улыбнешься мне, я вытру ее о твою шею.
      Шел всего-навсего четвертый день школы. В первый же день занятий я понял, что учебный год впереди предстоит долгий и тяжелый, а все потому, что какой-то идиот в педсовете объявил Демона "одаренным ребенком" и выступил с предложением перевести ее сразу же в следующий класс, где перст безжалостной судьбы в лице миссис Гарпии, обожающей во всем строгий порядок - "мальчик, девочка, мальчик, девочка", - указал Демону место за партой прямо за моей спиной.
      Но самое плохое заключалось в другом. Самое плохое (говоря мне об этом, Дэви Рэй покатывался со смеху) заключалось в том, что Демон втрескалась в меня по уши, спятив, словно мартовская кошка (я ничего не напутал?).
      - Корн? - Зловещий шепот у меня за спиной не прекращался.
      Я вынужден был обернуться, иначе мне пришлось бы плохо. Ничего не поделаешь. Последний раз, когда я попытался ослушаться Демона, она нарисовала мне слюнями на шее сердечко.
      Резиновый рот Бренды Сатли был растянут до ушей, ее огненно-рыжие сальные волосы торчали лохмами, а чуть косившие лукавые и сумасшедшие глаза блестели торжеством. Она продемонстрировала мне свой указательный палец с черной каемкой грязи под ногтем, но совершенно чистый, без всякой козявки.
      - Попался, - прошептала Демон.
      - Кори Джей Мэкинсон! - разнесся под сводами класса рев Луженой Глотки. Повернись сию же секунду!
      Я моментально исполнил приказ, в душе кляня себя за проявленную слабость. Вокруг слышалось предательское хихиканье - все знали, что Гарпия не ограничится одним лишь окриком, и без того опозорившим меня.
      - Итак, Мэкинсон, я вижу, ты уже усвоил деление, так? - вопросила Гарпия, уперев руки в бока с несокрушимым видом паттоновского танка. - Если это так, тогда почему бы тебе не выйти к доске и не продемонстрировать нам свое мастерство?
      С этими словами, она приглашающе протянула мне желтоватый кусочек мела.
      Окажись я преступником, приговоренным к смерти, прогулка от камеры к комнатке с электрическим стулом посередине была бы для меня меньшим испытанием, чем к мелку миссис Гарпии и, само собой, - к неотвратимой классной доске.
      - Отлично, - проговорила Луженая Глотка, глядя на то, как я застыл у доски с понурыми плечами и склоненной головой. - Пиши задание, - сказала она и продиктовала мне мою судьбу, которую я аккуратно записал на доску, причем на последней цифре мел треснул. Нэльсон Биттнер от этого фыркнул - и еще через несколько секунд я встретил у доски товарища по несчастью.
      Всем нам было ясно: миссис Гарпию лобовой атакой не одолеть. Нам не удалось овладеть ее бастионом в один молодецкий наскок, испустив победный клич над развалинами учебников математики. Предстояла долгая и мучительная кампания, протекающая на основе предательских вылазок, мин-ловушек и обманных ходов, болезненных и кровопролитных для обеих сторон проб и ошибок, призванных изучить все слабые и сильные стороны неприятеля. И я, и все мои одноклассники были уже достаточно умудренными бойцами и точно знали, что у всех без исключения учителей есть уязвимое место: некоторые сходят с ума от вида челюстей, перемалывающих жвачку, некоторые не выносят хихиканья за спиной, другие бесятся от повторяющегося скрипа или шарканья по линолеуму под партой. "Пулеметный" кашель, лошадиное фырканье, рулады прочищаемых глоток, стрельба жеваной бумагой из трубочек в классную доску - в борьбе со зверствующими учителями шел в ход весь арсенал. Любые средства были хороши. Может быть, нам даже придется прибегнуть к помощи Демона и склонить ее принести в класс какую-нибудь вонючую дохлятину в коробке из-под ботинок или изощриться и как следует чихнуть, как она. Демон, это умеет: фирменно, с зелеными соплями, вылетающими из ее зияющих талантливых ноздрей... В общем, к чему-то такому, от чего у Гарпии наконец-то зашевелятся на голове ее кудряшки.
      - Не правильно, не правильно, опять не правильно! - криками прокомментировала Луженая Глотка мои жалкие попытки выполнить ее задание и справиться с делением в столбик. - Иди на место, дубина, и впредь внимательно меня слушай!
      Угодивший меж двух огней, между Луженой Глоткой и Демоном, я понял, что небо у меня над головой стало с овчинку.
      В три часа наконец раздался благословенный звонок с последнего урока. Обсудив с Дэви Рэем, Беном и Джонни события дня, я поколесил к дому, поглядывая на тяжелевшее с каждым днем небо, наливавшееся осенним свинцом. Я зашел в кухню за печеньем и увидел там маму - она чистила плиту.
      - Кори, - сказала мама, - пару минут назад звонила леди из мэрии. Мэр Своуп просил, чтобы ты зашел к нему. Он хочет о чем-то с тобой поговорить.
      - Мэр Своуп? - Моя рука с печеньем "Лорна Дун" замерла на полпути ко рту. - Что ему от меня нужно?
      - Его секретарша не сказала, в чем дело, но, очевидно, что-то важное.
      Мама с тревогой взглянула в окно.
      - Собирается гроза. Подожди часок, вернется папа, он подбросит тебя к мэрии на машине.
      Ну уж нет, я же места себе не находил от любопытства. Что мэру Своупу нужно от меня? Пройдя к окну мимо мамы, продолжавшей чистить плиту, я оценивающе взглянул на небо, где действительно собирались облака.
      - Думаю, что успею туда и обратно до того, как начнется дождь, - сказал я.
      Оторвавшись от плиты, мама еще раз взглянула на небо и нахмурилась.
      - Ну, не знаю. Если начнется дождь, ты весь промокнешь.
      Я пожал плечами.
      - Я успею.
      Мама помолчала. Ее заботливый и боязливый характер не давал ей покоя. Такой она не была со времен моего похода в лес с ночевкой. Я знал, что она борется с собой, изо всех сил старается перестать надо мной трястись. Потерявшись в диком лесу, я доказал, что умею выживать на лоне природы, находить выход из положения, преодолевать трудности. Наконец мама, вздохнув, проговорила:
      - Ладно, иди.
      Взяв еще парочку "Лорна Дун", я поспешил на крыльцо.
      - Если ливень будет сильный, лучше пережди в мэрии! - крикнула мне в спину мама. - Слышишь меня?
      - Слышу! - отозвался я и, оседлав Ракету, покатил по тротуару. Одно печенье я жевал, а другое держал в руке. Едва я немного отъехал от дома, как Ракета вздрогнул и руль ощутимо дернулся влево. Подняв голову, я увидел впереди себя Брэнлинов, неторопливо ехавших метрах в десяти передо мной на своих черных велосипедах и еще не знавших о моем существовании сзади. Повинуясь совету Ракеты, на ближайшем же перекрестке я свернул налево, решив добраться до мэрии окольным, но безопасным путем.
      Когда я приехал к мэрии, находившейся на Мерчантс-стрит в здании готического вида, над головой у меня уже ворчал гром и начинало накрапывать. Первые капли дождя пронзили меня холодом; лето с теплыми ласковыми дождями осталось позади. Приковав Ракету к пожарному гидранту, я вошел под своды мэрии. Там пахло, будто в плесневелом сыром подвале. Табличка на стене извещала, что офис мэра Своупа находился на втором этаже. Я пошел вверх по широкой лестнице, мимо высоких окон, сквозь которые лился мрачный свет с улицы, затемненный сиреневыми грозовыми облаками, перекрывшими небо. На верху лестницы перила из черного орехового дерева упирались в горгулий, скрестивших свои чешуйчатые ноги и переплетших на груди когтистые лапы. На втором этаже возле стены висел старый рваный флаг Конфедерации и стояли стеклянные шкафы с рваной же и грязной старинной солдатской формой, порядком изъеденной молью. Над моей головой, там, куда можно было добраться только по лестнице, раскинулся широкий стеклянный купол, темневший по мере того, как небеса скрывались под облаками; гром разносился по второму этажу словно по внутренностям огромного колокола.
      Я двинулся по длинному коридору, пол которого был выстелен квадратами из черного и белого линолеума. По обе стороны коридора находились различные офисы: бюро лицензий, налоговый департамент округа, отдел завещаний, дорожная служба и тому подобное. Стеклянные двери кабинетов были закрыты, и свет был погашен. Только однажды я встретил темноволосого мужчину в голубом галстуке-бабочке: мужчина запирал на ключ дверь из пупырчатого мутного стекла с табличкой "Отдел санитарии". Заперев дверь ключом, висевшим на большом кольце-связке, он взглянул на меня.
      - Могу я чем-то помочь вам, молодой человек? - обратился ко мне он.
      - Мне нужно к мэру Своупу, - ответил я. - Он попросил меня зайти.
      - Его кабинет в конце коридора. Мужчина взглянул на большие серебряные часы на цепочке, которые достал из жилетного кармана.
      - Его может уже не быть на месте. Уже три тридцать, все разошлись.
      - Благодарю вас, - сказал я и пошел по коридору дальше. Я услышал, как за спиной у меня звякнули ключи и каблуки мужчины застучали вниз по лестнице. На ходу он насвистывал мотивчик, который был мне совершенно незнаком.
      Я прошел мимо зала совещаний и отдела "Записи гражданского состояния" - и там, и там было темно - и наконец предстал перед высокой дубовой дверью с крупными медными буквами "ОФИС МЭРА". Я не знал, что мне делать, постучать или нет, потому что звонка рядом с дверью не было. Решая вопрос этикета, я с минуту простоял перед дверью, а снаружи уже вовсю бушевала гроза. Потом я поднял руку и постучал.
      Через секунду дверь открылась. Передо мной стояла женщина в очках с роговой оправой и волосами серо-стального цвета, уложенными в высокую прическу. Ее лицо было непроницаемым, будто высеченное из гранита, все состоявшее из прямых граней и острых углов. Ее брови вопросительно поднялись.
      - Я пришел.., мэр Своуп просил меня зайти, - пролепетал я.
      - Ах вот как. Ты, должно быть, Кори Мэкинсон?
      - Да, мэм.
      - Тогда входи.
      Женщина открыла дверь шире, и я проскользнул внутрь мимо нее. На мгновение я погрузился в облако фиалкового запаха, духов или лака для волос. Я оказался в комнате, где на полу лежал красный ковер, стоял огромный письменный стол, а вдоль стены были расставлены стулья и стойка с газетами. На одной из стен висела карта Зефира, старая, с пожелтевшими краями. На письменном столе стоял один ящик с наклейкой "Входящие" и другой ящик с наклейкой "Исходящие", несколько аккуратных папок с документами, фотография в рамке: женщина, мужчина и ребенок, зажатый между ними, а также металлическая табличка с надписью большими буквами "МИССИС И НЕС ЭКСФОРД" и внизу, буквами поменьше, "секретарь мэра".
      - Присядь, пожалуйста, на минутку.
      Миссис Эксфорд прошла через комнату к другой двери. После ее тихого стука из-за двери донесся ответный голос мэра, как всегда говорившего, словно набрав каши в рот:
      - Да?
      Миссис Эксфорд отворила дверь.
      - Мальчик пришел, - сказала она.
      - Благодарю вас, Инее.
      Я услышал, как в соседней комнате скрипнуло кресло.
      - На сегодня у нас все. Если у вас больше нет дел, Инее, вы свободны.
      - Ему можно пройти к вам?
      - Через пару минут я сам приглашу его.
      - Хорошо, сэр. Э-э-э.., вы уже подписали заявку на новые светофоры?
      - Я хочу еще разок просмотреть бумагу, Инее. Завтра с утра займусь этим, первым же делом.
      - Хорошо, сэр. Тогда я пойду, пожалуй. Вернувшись из обиталища мэра, миссис Эксфорд затворила за собой дверь и, повернувшись ко мне, сказала:
      - Мэр сам позовет тебя через пару минут.
      Я принялся ждать, глядя на то, как миссис Эксфорд запирает свой стол, как она перебирает мелочи в глубине своей сумочки из коричневой кожи, как приводит в порядок вещи на своем столе - выровняла фотографию, поправила ящик с "Входящими" и "Исходящими". Потом она в последний раз окинула взглядом кабинет, убедилась, что все находится строго на своих местах, и, зажав сумочку под мышкой, вышла из кабинета в коридор, не сказав ни слова и даже не взглянув в мою сторону на прощание.
      Я ждал. За стенами и над крышей грохотала гроза, эхо грома раскатывалось по коридорам мэрии. Я услышал, как хлынул ливень - поначалу падали редкие капли, но потом словно кто-то принялся колотить в стены тысячами маленьких молоточков.
      Дверь кабинета отворилась, и передо мной появился сам мэр Своуп. Рукава его голубой рубашки, перечеркнутой подтяжками в красную полоску, были закатаны. На нагрудном кармане белыми нитками были вышиты его инициалы.
      - Кори! - обратился он ко мне с широкой улыбкой. - Входи, нам нужно поговорить.
      Я понятия не имел, о чем пойдет разговор и что мэру понадобилось от меня. Я знал, кто такой мэр Своуп, и все такое, но ни разу в жизни не перемолвился с ним словечком. Но вот он сам стоит передо мной и приглашает войти к нему в кабинет. Парни не поверят мне, так же как они не поверили в то, что я заткнул глотку Старому Мозесу метлой из кукурузных стеблей.
      - Входи, не робей! - снова позвал меня мэр Своуп. Я послушно вошел в дверь. Внутри кабинета все было выдержано в темных тонах, всюду блестело полированное дерево. Пахло сладким табаком. Половину кабинета занимал огромный письменный стол, размерами не уступавший взлетной палубе авианосца. На полках было множество толстых, переплетенных в кожу книг. Казалось, к книгам никто никогда не притрагивался, поскольку ни на одном корешке не было надписи. На большом персидском ковре стояла пара удобных кожаных кресел, а между ними находился низкий курительный столик с полированной крышкой. Широкое окно выходило на Мерчантс-стрит, но в тот момент разглядеть что-либо в окне было невозможно, поскольку по нему стекали потоки воды.
      Мэр Своуп закрыл за мной дверь. Седые волосы мэра были гладко зачесаны со лба назад, а голубые глаза дружелюбно смотрели на меня.
      - Присаживайся, Кори, - сказал он мне. Я в нерешительности помялся.
      - Выбирай любое, - улыбнулся мэр, указывая на кресла. Я выбрал левое. Кожа кресла мягко приняла меня в свои объятия. Мэр Своуп уселся в свое кресло с изогнутыми подлокотниками за письменным столом. На бескрайней столешнице имелись телефон, кожаный стаканчик с карандашами, коробка табака "Поля и реки" и маленькая стойка с набором из четырех курительных трубок. Одна из трубок была белая, в виде мужской головы с остроконечной бородкой.
      - Какой дождь на улице, настоящий ливень, верно? - спросил меня мэр, переплетя пальцы на столе перед собой. Он снова улыбнулся мне, и я ясно увидел, до чего белые у него зубы.
      - Да, сэр.
      - Ну что ж, фермеры рады дождю. Остается надеяться на то, что ливень не грозит нам новым наводнением, правда?
      - Да, сэр.
      Мэр Своуп откашлялся. Потом побарабанил пальцами по столу.
      - Наверное, твои родители волнуются. Ведь они ждут тебя на улице? внезапно спросил он.
      - Нет, сэр. Я приехал один, на велосипеде.
      - Вот как? Как же ты поедешь обратно, ты же весь промокнешь?
      - Ничего, пережду дождь и как-нибудь доберусь.
      - Это не дело, - сказал мэр. - В такой ливень не стоит разъезжать на велосипедах. Машинам заливает лобовое стекло, и водитель может не заметить тебя и сбить...
      Улыбка мэра исчезла, потом снова вернулась на место, мэр словно спохватился.
      - Нет, это не дело. Нужно будет что-нибудь придумать.
      - Ничего, сэр, не волнуйтесь, я доберусь.
      - Наверное, тебе интересно, зачем я пригласил тебя к себе? Я утвердительно кивнул.
      - Вероятно, ты знаешь, что я являюсь председателем жюри литературного конкурса? Мне очень понравился твой рассказ. Да, сэр, ты заслуживаешь награды, это точно, Кори.
      Мэр пошевелил пальцами над стойкой с трубками, наконец выбрал трубку в виде головы бородача и открыл свою табакерку.
      - Ты здорово пишешь, Кори, у тебя хороший слог и живое воображение - ты заслужил приз. Кстати сказать, ты будешь самым молодым из всех когда-либо получивших премию на нашем конкурсе.
      Я во все глаза смотрел на то, как мистер Своуп набивает трубку мелко резанным табаком.
      - Я лично просмотрел все записи за прошлые годы. Ты самый молодой из всех участников конкурса, занявших призовое место. Твои родители могут гордиться тобой.
      - Вероятно, да.
      - Ну, не стоит скромничать, Кори! Я в твоем возрасте и мечтать не мог о том, чтобы так писать. Нет уж, сэр! Я хорошо успевал по математике, но родной язык никогда не был моим коньком!
      Мэр Своуп достал из кармана книжечку спичек, чиркнул одной и поднес ее к табаку в своей трубке. Из углов его рта заструился голубой дымок. Глаза мэра не отпускали мое лицо.
      - У тебя очень живое воображение, - повторил мэр. - Эта часть твоего рассказа, где ты пишешь, как увидел кого-то, стоящего в лесу у дороги... Мне эта часть особенно понравилась. Как тебе это пришло в голову?
      - Это случилось... - На самом деле, уже готов был выпалить я. Но умолк на полуслове, потому что кто-то постучал в дверь. Дверь приоткрылась, и в кабинет мэра Своупа заглянула миссис Эксфорд.
      - Мэр Своуп! - сказала она. - На улице льет как из ведра, просто ужас что творится! Я даже не решилась высунуть нос из-под крыльца, чтобы добежать до машины, ведь я только вчера сделала укладку! Я только хотела спросить, нельзя ли у вас одолжить зонтик?
      - Не знаю. Инее, - посмотрите в шкафу, вон там. Миссис Эксфорд решительно открыла дверцы шкафа и стала копаться внутри.
      - Зонтик должен быть где-то в углу, - нетерпеливо сказал секретарше мэр Своуп.
      - Ну и запах тут! - донесся до нас голос миссис Эксфорд. - У вас тут что-то отсырело и гниет.
      - Да, все никак не соберусь тут разобраться, займусь завтра или послезавтра, - отозвался мэр.
      Наконец появившись на свет, миссис Эксфорд показала нам зонтик. В другой руке она держала какие-то вещи, покрытые белой плесенью.
      - Вы только посмотрите на это! - сморщив нос, воскликнула она. - Уверена, еще немного, и у вас тут грибы заведутся!
      Мое сердце упало.
      Миссис Эксфорд держала в руках темный плащ в пятнах плесени и шляпу, у которой был такой вид, словно она побывала в стиральной машине, после чего ее долго и тщательно выжимали, а потом продержали в шкафу не меньше месяца, любовно выращивая на ней плесень.
      Ленточка шляпы была скреплена серебряной пряжкой, под которой отчетливо виднелось сломанное зеленое перышко.
      - Господи! Какой ужасный запах! - Миссис Эксфорд так скривилась, что от ее вида могло скиснуть молоко. - Для чего вы храните здесь все это старье?
      - Это моя любимая шляпа. Была любимой, во всяком случае. Я испортил ее в ту ночь, когда случилось наводнение. А этот плащ, кстати, я ношу уже пятнадцать лет. Я к нему привык.
      - Теперь я понимаю, почему вы так долго не позволяли мне прибрать у вас в гардеробе! Что еще вы там прячете?
      - Это вас не касается! Вам пора идти, Инее! Наверное, Лерой уже заждался вас дома.
      - Вы позволите мне выбросить этот хлам по дороге?
      - Нет, Господи, конечно, нет! - воскликнул мэр Своуп. - Положите вещи обратно и закройте шкаф!
      - Ей-богу, - проговорила миссис Эксфорд, выполняя просьбу мэра и убирая вещи обратно в шкаф, - мужчины крепче цепляются за свои старые вещи, чем детишки за свое одеяльце.
      С этими словами миссис Эксфорд крепко захлопнула дверцы шкафа с отчетливым щелчком замка.
      - Из шкафа здорово воняет, мистер Своуп, имейте в виду.
      - Все в порядке, Инее. Отправляйтесь домой да ведите поосторожней.
      - Хорошо, мэр.
      Миссис Эксфорд быстро взглянул на меня и вышла из офиса с зонтиком под мышкой.
      Во время этого разговора я не только не проронил ни слова. Он даже не вздохнул. Наконец вспомнив о том, что нужно иногда дышать, я выдохнул, чувствуя, что мои легкие готовы разорваться.
      - Ну вот, Кори, мы с тобой снова одни, - проговорил мэр Своуп. - На чем же мы остановились? Ax да: мужчина на опушке леса. Как ты догадался вставить его в свой рассказ?
      - Я.., я...
      Шляпа с зеленым пером лежала в шкафу всего в каком-то десятке футов от меня. И мэр Своуп был тем самым человеком в шляпе, которого я видел в ночь наводнения, когда вода заливала улицы Братона.
      - Я.., я нигде не написал о том, что это был именно мужчина, - пролепетал я в ответ. - Я просто написал, что там стоял кто-то, я даже не разглядел, кто именно.
      - Что ж, отличный штрих. Уверен, что то утро на берегу озера ты никогда не забудешь, так оно глубоко отпечаталось у тебя в памяти, верно?
      Мэр засунул руку в карман и вытащил оттуда.., небольшой блестящий предмет, ужасно похожий на серебряный ножик.
      Это был тот самый нож, который я увидел в его руке в ночь наводнения, когда решил, что он собирается незаметно подкрасться к отцу и ударить его ножом в спину, потому что мой отец оказался свидетелем всего, что случилось у озера Саксон.
      - Иногда я ужасно сожалею о том, что лишен дара слова, - сказал мне мэр Своуп. Говоря это, он вертел в руках свой маленький серебристый ножик. Противоположный конец ножа оказался выполненным в виде тупого крючка, которым мэр принялся уминать горящий табак в своей трубке. - Мне всегда нравились тайны, детективы, расследования, поиск истины и все прочее.
      - Мне тоже, - едва слышно ответил я.
      Мэр стоял передо мной, а позади него по стеклу окна плотной завесой струился дождь. Над Зефиром зигзагами разрезали небо молнии, после каждой новой небесной вспышки в кабинете мэра мигал свет. На улице грохотала буря, раз за разом раздираемая ударами грома.
      - Вот это да, - охнул мэр Своуп, - эта последняя молния, она ударила совсем рядом, да?
      - Да, сэр.
      Мои руки стискивали подлокотники кресла так крепко, что было удивительно, как под пальцами не лопалась кожа.
      - Я сейчас выйду, - сказал мне мэр, - а ты, пожалуйста, посиди тут минутку, хорошо? Я хочу кое-что тебе показать, так будет яснее.
      Сжав в зубах трубку, он пересек комнату, волоча за собой клубы голубого табачного дыма. Отворив дверь, мэр вышел в приемную, где недавно хозяйничала миссис Эксфорд. Сквозь приоткрытую дверь я услышал, как мэр Своуп один за другим выдвигает ящики шкафов.
      Мой взгляд обратился к гардеробу мэра.
      Зеленое перо лежало там. Что, если, пока мэра нет, я потихоньку выдерну его и дома сравню с тем зеленым пером, которое нашел на подошве своего кеда в утро убийства? Если перья окажутся близнецами-братьями, что тогда?
      Если я хочу это выяснить, то должен действовать без промедления.
      Один из ящиков в приемной задвинулся, на смену ему выдвинулся другой.
      - Одну минутку, Кори! - донесся до меня голос мэра. - Она должна быть где-то здесь, я сам с утра клал?
      Пора было решаться. Медлить было нельзя.
      Поднявшись, я на подгибающихся ногах подошел к гардеробу, открыл дверцы и едва не задохнулся от сырости и затхлости, окутавших мое лицо словно мокрая тряпка. Плащ и шляпа лежали в шкафу, засунутые в самый дальний угол. Я услышал, как в приемной задвинулся новый ящик. Ухватившись за перышко, я принялся его тащить. Перо не собиралось сдаваться так легко.
      Мэр Своуп возвращался в кабинет. Мое сердце превратилось в кусок льда и подпрыгнуло к самому горлу. За окном по-прежнему грохотала буря и хлестал дождь, и я, ухватившись как следует за зеленое перо, что есть силы дернул его и на этот раз победил - перо осталось в моей руке. Оно было в моей власти.
      - Кори? Что ты делаешь в...
      За окном блеснула молния, такая близкая, что было слышно, как трещит от разрядов воздух. Кабинет мэра озарил призрачный голубой свет, а еще через миг нас накрыл ужасный удар грома, сотрясший стены мэрии.
      Свет погас. Я стоял в кромешной тьме с пером в руке, а мэр Своуп стоял в дверях и молча смотрел на меня. Скорее всего.
      - Спокойно, Кори, - обратился ко мне мэр. - Скажи мне что-нибудь.
      Я молчал. Сделав шаг назад, я прижался спиной к стене и стал медленно отходить подальше от мэра.
      - Кори? Пожалуйста, успокойся. Ты испугался, но бояться нечего. Прекрати эти глупые игры.
      Я услышал, как дверь за спиной мэра закрылась. Половицы очень тихо скрипнули. Мэр медленно крался ко мне.
      - Давай сядем в кресла и поговорим, Кори. Я хотел объяснить тебе одну очень важную вещь.
      За окном небо полностью закрылось за темными, полными воды и небесного электричества тучами, отчего кабинет мэра превратился в склеп. Мне почудилось, что я вижу, как высокий тощий силуэт бесшумно скользит ко мне по персидскому ковру.
      - Тебе нечего бояться, - вкрадчивым голосом повторил мэр Своуп, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно и убедительно. Но я отчетливо слышал в нем те же лживые нотки, что и в голосе мистера Гаррисона. - Кори? - Я услышал, как мэр долго и облегченно вздохнул. - Ты все знаешь, верно? Кто тебе сказал?
      Чертовски верно, я все знаю.
      - Где ты, сынок? Подай голос, прошу тебя. Вот уж дудки.
      - Как же ты догадался? - продолжал расспрашивать мэр. - Или кто-то все-таки сказал тебе?
      За окном с шипением сверкнула еще одна молния. На долю мгновения я увидел прямо перед собой посредине комнаты мэра Своупа, мертвенно-бледного будто зомби, окутанного саваном табачного дыма, вившимся из его трубки. Вот теперь мое сердце забилось по-настоящему; на уже известном металлическом предмете, который мэр сжимал в правой руке, блеснула молния.
      - Мне очень жаль, Кори, что ты все сам узнал, - сказал мэр Своуп. - Не обижайся, иногда такое случается.
      Я больше не мог выносить это; охваченный паникой, я пробормотал, сам того не желая:
      - Я хочу домой!
      - Я не могу позволить тебе сейчас уйти, - раздался голос в насыщенной электричеством темноте, и я увидел, как неясная тень двинулась в мою сторону. - Надеюсь, ты меня понимаешь?
      Я все понял. Мои ноги отреагировали раньше всего остального; ноги в пару прыжков отнесли меня на другую сторону персидского ковра к выходу из кабинета, легкие с присвистом втянули воздух, рука сжимала зеленое перышко. Я понятия не имел, насколько близко от мэра мне пришлось проскользнуть. К моему ужасу, дверь оказалась закрытой; схватив ручку, я принялся ее крутить, поначалу безрезультатно, потому что моя ладонь была покрыта холодным потом. Должно быть, я пыхтел как паровоз, потому что голос мэра разнесся под сводами комнаты наравне с раскатом грома:
      - Стой! - И я услышал его шаги, приближавшиеся ко мне. Но потом дверная ручка наконец поддалась, я стремглав вылетел в дверь, как пуля из винтовки, и с ходу налетел на стол миссис Эксфорд, с которого градом посыпалась какая-то мелочь. Вероятно, это были семейные фотографии.
      - Кори! - услышал я позади себя громовой голос. - Нет! Словно человек-ядро я отрикошетил от стола к двери. Влетев в бесконечный ряд стульев, я пребольно ударился коленом о какой-то острый угол. С моих губ сорвался крик боли. Шаря в темноте руками, я тщетно пытался найти дверь в коридор, но стулья все время путались у меня под ногами, как будто по собственной зловредной воле решили мне помешать. Рука мэра ледяной паучьей лапой легла на мое плечо; я содрогнулся от смертельного ужаса, пронесшегося у меня вдоль позвоночника.
      - Нет! - приказал он, и его пальцы начали смыкаться на моем плече.
      Отчаянно рванувшись, я освободился. Впереди меня стоял стул: мгновенно обогнув его, я оттолкнул стул назад, мэру под ноги.
      Споткнувшись о стул, мэр чертыхнулся, его ноги запутались, и он с размаху грохнулся на пол. Отвернувшись, я лихорадочно шарил по стене в поисках двери. Каждый миг я ожидал, что руки мэра вот-вот сомкнутся на моей лодыжке, чтобы утянуть меня в преисподнюю, сравниться с которой могло разве что обиталище чудовища в стеклянной банке из "Пришельцев с Марса". Я сходил с ума от страха; я чувствовал, как по моему лицу катятся бессильные слезы. Сморгнув, я продолжил поиски. Внезапно моя рука наткнулась на дверную ручку, холодную как лед, но ведшую к избавлению. Я повернул ручку двери, вывалился наружу и бросился бежать по длинному коридору, озаряемому вспышками молний, слыша, как мой дробный топот по линолеуму эхом отдается в пустынном государственном учреждении, органично смешиваясь с громыханием грома.
      - Кори! Немедленно вернись! - закричал из двери своего кабинета мэр, как будто верил в то, что его крик мог возыметь действие. Мэр Своуп гнался за мной, он тоже бежал, и я слышал топот его ног. Воображение рисовало мне ужасную картину: мое бездыханное тело превращено бейсбольной битой в кровавую кашу, мои руки пристегнуты к раме Ракеты, который тонет, уходит вниз во тьму, в кошмарное небытие озера Саксон.
      Мои ноги заплелись, я споткнулся и с размаху прокатился на животе по линолеуму, больно стукнувшись об пол подбородком, но, не обращая внимания на боль, я моментально вскочил на ноги и снова припустил, потому что шаги мэра Своупа уже громыхали над моей головой.
      - Кори! - снова заорал он; в его голосе клокотала ярость. Так, по моему убеждению, должен был кричать настоящий маньяк-убийца. - Остановись, я приказываю тебе!
      "Черта с два", - отозвался про себя я.
      Через несколько шагов в свете, лившемся сверху сквозь потолочный купол, я различил ступеньки лестницы и бросился вниз, не держась за перила; от такой картины мама наверняка сошла бы с ума от ужаса. Мэр Своуп пыхтел позади меня, и, судя по его голосу, терпение его давным-давно кончилось:
      - Нет! Кори! Нет!
      Докатившись до подножия лестницы, я опрометью пересек холл и через широкую тяжеленную дверь вывалился под ледяной ливень. Ливень кончался; сиреневая с темным подбрюшьем туча, похожая на растолстевшую жабу, ушла к лесистым холмам, оставив Зефир в покое. Ловко отомкнув Ракету, я вскочил в седло, бросив цепь с замком болтаться на гидранте. Когда мэр наконец появился на пороге, я уже вовсю катил по залитой водой улице, изо всех сил налегая на педали. Мэр до конца не сдавался и с порога закричал мне в спину, приказывая немедленно остановиться.
      Последнее, что я услышал от него - нужно сказать, что эти слова показались мне несколько странными, в особенности если учесть, что они исходили из уст обезумевшего убийцы:
      "Ради Бога, поезжай осторожней!"
      Ракета молнией летел через наполненные дождем выбоины на дороге, его золотой глаз сам выбирал во тьме дорогу. Над моей головой уже расступались облака, а в разрывы проникали золотые лучи солнца. Отец всегда говорил, что когда во время дождя показывается солнце, это значит, дьявол колотит свою жену. Едва вывернув из-под колес нескольких мокрых машин на Мерчантс-стрит, я свернул в сторону и что было силы покатил к дому.
      Добравшись наконец до крыльца, я затормозил Ракету и с глазами, расширенными от страха, волосами, прилипшими ко лбу, влетел в дом. В руке я сжимал добытое дорогой ценой зеленое перо.
      - Кори! - закричала мне с кухни мама. - Кори, немедленно иди сюда!
      - Сейчас, минутку!
      Я ворвался в свою комнату и бросился к своим семи волшебным ящичкам, которые перерывал до тех пор, пока не нашел коробку из-под сигар "Белая сова". Откинув крышку, я увидел на дне сигарной коробки перо, то самое, которое нашел на опушке леса у озера Саксон.
      - Иди сюда сию же секунду! - крикнула мне мама.
      - Подожди!
      Вытащив первое перышко из коробки, я положил его на письменный стол, а рядом положил другое перышко, только что вырванное из шляпы мэра Своупа.
      - Кори! Спустись вниз к телефону! Тебя мэр Своуп!
      Вот это да!
      Моя уверенность в победе рассыпалась на куски, испарялась, превращалась в ничто, в дым. Я готов был провалиться сквозь землю.
      Первое перышко, найденное мной в лесу, было темного изумрудного оттенка. То, что я добыл из шляпы мэра, было значительно светлее. Но и это еще не все: перо из шляпы мэра было - гораздо, раза в два, больше, чем моя находка с озера Саксон. Перышки отличались одно от другого, как небо от земли.
      - Кори! Пойди и ответь мэру, пока я не пришла за тобой с метлой!
      Когда я, набравшись духу, наконец спустился в кухню, мамино лицо было красным как помидор. Она разговаривала по телефону.
      - Нет, сэр, с Кори все в порядке, я уверена, что у него нет никакого нервного срыва, он хорошо себя чувствует. Нет, сэр, обычно он не ведет себя буйно. Вот он спустился, передаю ему трубку.
      Обжигая меня горящим яростью взглядом, она протянула мне телефонную трубку.
      - Ты что, спятил? Возьми трубку и немедленно ответь мэру!
      Я так и сделал. Все, на что я оказался способен, это выдавить из себя жалкое:
      - Алло?
      - Кори? - взволнованно крикнул мэр Своуп. - Я просто хотел убедиться, что ты благополучно добрался до дома. Господи, ну и страху я натерпелся, особенно когда ты сбегал в темноте по лестнице и в любой момент мог сломать себе шею! Когда ты внезапно сорвался с места и бросился бежать, мне показалось, что у тебя.., что с тобой.., в общем...
      - Нет, сэр, - тихо и покорно отозвался я. - Я хорошо себя чувствую. Со мной все в порядке.
      - Хорошо. Когда свет погас, я решил, что ты, наверно, испугался темноты. Ты мог упасть и ушибиться, и я хотел успокоить тебя. И потом, твои родители наверняка бы не одобрили, если бы я отправил тебя домой одного на велосипеде в такой ливень. Тебя могла сбить машина, да мало ли что могло случиться.., слава Богу, что все обошлось...
      - Мне показалось... - У меня перехватило горло. Я спиной чувствовал горящий взгляд мамы. - Мне показалось.., что вы хотите меня убить, - наконец пролепетал я.
      На несколько секунд на другом конце линии воцарилось молчание; я прекрасно понимал, о чем думал мэр. Я был кандидат в дурдом номер один, это было ясно как день.
      - Я хотел убить тебя? Но почему?
      - Кори? - охнула мама. - Ты что, спятил?
      - Простите меня, - сказал я мэру. - Мне просто.., полезла в голову всякая чушь, вот в чем дело. Но вы сказали, что я что-то такое узнал о вас, и все спрашивали, каким образом мне удалось это узнать и...
      - Речь шла не обо мне, - ответил мэр. - А о твоем призе.
      - О моем призе?
      - Да, о твоей грамоте. Ты заработал третье место в конкурсе в номинации короткого рассказа. По этой самой причине я и попросил тебя заглянуть ко мне. Я не хотел, чтобы кто-нибудь из жюри рассказал тебе это раньше меня.
      - Рассказал мне о чем?
      - Дело в том, что я сам хотел показать это тебе. Я специально принес твою грамоту к себе в кабинет. Я как раз нес грамоту в кабинет, чтобы показать ее тебе, когда свет погас и ты словно с цепи сорвался. Видишь ли, дело в том, что гравировщик, который делал надпись, ошибся и написал твою фамилию через "е" не "Мэкинсон", а "Мекинсон". Я хотел поставить тебя в известность перед началом церемонии, чтобы ты не расстроился там, на сцене. Гравировщик обещал исправить твою грамоту, но сначала он должен сделать одну очень срочную работу, призы для победителей в соревновании по софтболу, и заняться твоей грамотой он сможет только через две недели. Ты меня понимаешь?
      Вот так, еще одна горькая пилюля. Самая горькая из всех, что мне довелось отведать за прошлые годы.
      - Да, сэр, - ответил я. Мне было не по себе, мое правое колено чертовски болело и, кажется, начинало распухать. - Я вас понимаю. - Ты.., принимаешь таблетки от нервов? - наконец спросил мэр.
      - Нет, сэр.
      Мэр тихо хмыкнул. Тебе не помешала бы валерьянка, вот что он хотел сказать мне.
      - Извините, я вел себя как дурак, - сказал я. - Я не знаю, что на меня нашло.
      Если он уже считает меня сумасшедшим, то что мэр скажет, когда увидит, что я сотворил с его шляпой. Я решил не признаваться, пускай мэр все увидит сам.
      - Ну что ж, - проговорил мэр с тихим смешком, который, вероятно, должен был означать, что он находит и веселую сторону в случившемся. - За последнее время у меня это был самый интересный день, Кори.
      - Да, сэр. Мэр, э-э-э... Своуп?
      - Да?
      - Я хочу сказать: не страшно, что в грамоте ошибка. Ничего, что мое имя написано не правильно, так даже интереснее. Не нужно отдавать грамоту исправлять гравировщику.
      По-моему, не правильно подписанная грамота послужит мне отличным наказанием - каждый раз, когда я буду смотреть на нее, я буду вспоминать о том, как я бросил в мэра стулом и свалил его с ног.
      - Нет, Кори, даже не думай об этом. Грамоту я обязательно исправлю.
      - Знаете, мэр Своуп, сэр, мне почему-то хочется, чтобы грамота осталась такая, как сейчас, без исправлений, - сказал я мэру, постаравшись придать голосу всю уверенность, на которую только был способен. Вероятно, у меня это получилось, потому что мэр ответил:
      - Ну хорошо. Кори, если ты настаиваешь, пусть так и будет.
      Потом он сказал мне, что должен идти, потому что его ждет горячая ванна с эпсомовской солью, и что мы с ним увидимся на церемонии награждения победителей литературного конкурса. Повесив трубку, я оказался лицом к лицу с мамой, которая потребовала немедленных объяснений, почему это вдруг я вздумал, что мэр Своуп собирается меня убить. Я пустился в долгие пространные объяснения, во время которых в кухне появился пришедший с работы отец, - и в конце концов было решено, что я заслужил наказание за свою глупую выходку. Я был отправлен на час в мою комнату, куда я, собственно, и так собирался удалиться.
      Оказавшись в своей комнате, я занялся изучением двух перышек на письменном столе. Оба зеленые, но совершенно разные. Одно ярче, другое потемнее. Одно большое, другое поменьше. Взяв со стола перышко, найденное на берегу озера Саксон, я положил его на ладонь и как следует рассмотрел через увеличительное стекло, все волоконца и края. Возможно, Шерлок Холмс мог бы составить по перу устный портрет преступника, но я в своих дедуктивных способностях стоял гораздо ниже даже его друга доктора Ватсона.
      Мэр Своуп был тем самым человеком в зеленой шляпе, которого я видел во время наводнения. Его "нож" оказался специальным приспособлением для чистки курительной трубки. Что у него могло быть общего с неизвестным, которого я видел на опушке, или с утопленником со дна озера? Одно я знал точно: в лесу у озера Саксон не водятся птицы с изумрудно-зеленым оперением. Тогда откуда там могло взяться перо?
      Я отложил перо из шляпы мэра, намереваясь вернуться к нему позже, хотя в глубине души знал, что этого никогда не случится, а перо с озера Саксон аккуратно убрал обратно в коробку с Белой совой, которую снова спрятал в один из семи волшебных ящиков.
      В ту ночь мне вновь снились четыре молодые девушки-негритянки, одетые во все выходное, словно собрались в церковь. На мой взгляд, самой старшей из них было не больше тринадцати-четырнадцати, трем другим было около одиннадцати. На этот раз девочки стояли под зеленым, в густой листве, деревом, оживленно переговариваясь. Две держали под мышками Библии. О чем они говорили, я не разобрал. Внезапно одна из девочек рассмеялась, а за ней засмеялись ее подруги. Их смех журчал в моих ушах будто вода в ручье. Потом вдруг мир затмила вспышка такой невиданной силы, что мне пришлось бы зажмурить глаза, если бы они и так не были крепко закрыты. Оказалось, что я стою в эпицентре страшного смерча или урагана; раскаленный ветер кружит по сторонам от меня, срывая с меня одежду и выдирая волосы. Когда я снова смог видеть мир, я оглянулся и обнаружил, что девочки куда-то исчезли, а дерево лишилось всех своих листьев.
      После этого я наконец проснулся. Мое лицо было покрыто потом, словно я и вправду получил огнедышащий поцелуй смертоносного урагана. На заднем дворе беспокойно лаял Рибель. Взглянув на светящийся циферблат своего будильника, я выяснил, что всего половина третьего ночи. Рибель все гавкал как заводной, его лай разбудил и переполошил других собак, сначала соседских, а потом и всех остальных в округе, и я решил, что раз уж все равно не сплю, то выйду и успокою Рибеля. Поднявшись с кровати, я случайно выглянул в окно и сразу же увидел, что в сарае горит свет.
      Откуда-то доносилось едва слышное поскрипывание. Определив, что звук доносится из сарая, и пробравшись туда, я увидел своего отца: он сидел за верстаком в одной пижаме и что-то медленно писал на старом счете в свете рабочей лампы. Крепко держа ручку рукой, он то ли рисовал, то ли что-то писал на лежавшем перед ним клочке бумаги. Его ввалившиеся глаза лихорадочно горели; приглядевшись, я заметил, что на его лбу, так же как и на моем, блестит пот. Рибель перестал лаять. Теперь он жутко завыл.
      Отец забормотал.
      - Черт его побери, - ругнулся он, потом быстро, но осторожно, стараясь не скрипнуть стулом по полу, поднялся. Я спрятался в тень; не знаю, зачем я так поступил, но у отца был такой вид, словно он не хотел, чтобы его застали за полуночным, занятием. Он вышел через заднюю дверь, и я услышал, как он шикнул на Рибеля.
      Рибель перестал выть. Отец мог вернуться обратно в любую минуту.
      Я не мог больше выносить неизвестность. Мне просто необходимо было узнать, какое важное дело заставило отца подняться в половине третьего ночи.
      На цыпочках вбежав в сарай, я уставился на то, что было написано на листке счета.
      На жалкой мятой бумажке мой отец - который никогда не был художником и не имел способностей к рисованию - изобразил около полудюжины грубых, но достаточно узнаваемых черепов с крылышками, развевающимися на височных костях. Тут же была целая колонка вопросительных знаков и слова "озеро Саксон", повторявшиеся пять раз. Ниже было написано "Леди", вслед за чем шла еще одна череда вопросительных знаков. После этого было написано "внизу в темноте", причем на последнем слове шарик ручки едва не прорвал бумагу. Затем шли два вопроса, оба написанные заглавными буквами: КТО?" ПОЧЕМУ?
      В заключение я прочитал такое, отчего мне сразу же стало не по себе.
      Я не выдержу.
      Я больше не выдержу.
      Я больше этого не выдержу.
      Задняя дверь начала открываться.
      Я снова выскочил во двор и встал в тени, откуда мне было отлично видно, как отец вошел в сарай. Снова усевшись за верстак, он стал смотреть на то, что было написано на клочке бумаги.
      Никогда раньше я не видел его таким. В эти тихие предрассветные часы его лицо было неузнаваемо. Это был лик насмерть перепуганного человека, скорее мальчика, чем мужчины, с которым случилось несчастье, выходящее за границы его понимания.
      Открыв шкафчик, отец достал большую эмалированную кружку с надписью "Молочная "Зеленые луга"" на боку. Потом придвинул к себе коробку спичек. Он взял бумажку и аккуратно порвал ее на мелкие клочки. Все без исключения обрывки отправились в кружку из "Зеленых лугов". После того как с бумажкой было покончено, отец чиркнул спичкой и поджег содержимое кружки.
      Бумага сгорела дотла. Дыма было совсем немного, и отец открыл окно, чтобы проветрить сарай.
      Я бесшумно проскользнул в свою комнату и долго лежал там без сна, размышляя об увиденном.
      Что за сон видел мой отец, пока мне снился сон о четырех одетых по-воскресному негритянках? Может быть, ему грезилось облепленное илом мертвое тело, которое сотни черепах поднимают из непроглядного мрака озера Сак-сон? Разбитое и лишенное всего человеческого лицо, и губы шепчут ему: Идем со мной, идем со мной вниз, в темноту? Наручники на руке с татуировкой в виде черепа? Или простое и верное понимание того, что утопленником мог быть любой человек, жизнь которого подошла к концу и который, всеми забытый, в одиночестве погрузился в свою пусть необычную, но все же окруженную мрачным уважением могилу?
      Я не знал, что думать, и трепетал, строя всяческие предположения. В одном я был уверен: тот, кто убил человека из Саксона, не остановится ни перед чем; он убьет моего отца, если это ему понадобится.
      В конце концов меня одолел благодатный сон, избавив от всех беспокойств и хлопот. Я спал, и чудовища на стенах стерегли мой сон.
      Глава 2
      Волшебная шкатулка
      Наступила суббота, а с ней - церемония награждения победителей в конкурсе, устроенном Советом по искусству Зефира. Приодевшись, мы набились в наш пикап и поехали в библиотеку. Уровень моего ужаса, колебавшийся до тех пор по десятибалльной шкале где-то около восьми, преодолел отметку "девять". Каждый день в течение прошедшей недели мои так называемые приятели живописали мне то, что может случиться, когда я начну читать рассказ с библиотечной сцены. Если их предсказания сбудутся, то, поднимаясь на сцену, я обязательно споткнусь о ступеньку и упаду, после чего намочу штаны и в едином мучительном порыве извергну свой обед с обеих сторон. Для надежности Дэви Рэй совершенно серьезно посоветовал заткнуть зад пробкой. Бен предупредил, что мне следует уделить особое внимание восхождению на сцену по ступенькам, так как несчастный случай, вероятнее всего, случится именно в этот момент. Джонни вспомнил историю, как какой-то парнишка, поднявшись на сцену, чтобы прочитать перед публикой свой рассказ, внезапно забыл родной язык и начал бормотать что-то то ли на зулусском, то ли по-гречески.
      Обдумав предложение насчет пробки, я решил от него отказаться. Но как только я увидел перед собой огни библиотечных окон и ряды машин, припаркованных перед зданием, я пожалел, что пренебрег советом Дэви. Видно, что-то почувствовав, мама обняла меня за плечи:
      - Все будет хорошо, сынок.
      - Точно, - подтвердил отец.
      Его лицо снова стало обычным "лицом моего отца", за исключением недавно появившихся темных кругов под глазами, заметив которые мама опять завела разговор о том, что отцу хорошо бы принимать геритол. Само собой, она тоже видела, что с отцом творится неладное, но как далеко зашло дело и в какой душевный кризис впал отец, она, по-моему, понятия не имела.
      - Все пройдет отлично, - сказал мне отец. В библиотечном зале были расставлены стулья, может, пятьдесят, а может, и все сто, на вселявшей ужас сцене стояли стол и стулья для жюри. Но самое ужасное - на сцене стоял микрофон, приготовленный для выступающих! На стульях уже сидели человек сорок, среди них был и мэр Своуп, миссис Пасмо, мистер Гровер Дин и другие члены жюри Литературного совета, многие из которых, прогуливались в проходах, тихо переговариваясь друг с другом. Когда мэр Своуп заметил нас, махнул нам рукой и двинулся нам навстречу, мне захотелось превратиться в карлика и забиться под стул или же провалиться под землю - в общем, исчезнуть с лица земли:, но, почувствовав руку отца на своем плече, я остался стоять на месте, решив выдержать все до конца.
      - Привет, Кори! - улыбнулся мне мэр Своуп, но в глазах его ясно читалась настороженность. Внимательно посмотрев на него, я понял, что он уверен, что я могу сорваться с катушек в любую секунду. - Ты готов прочитать нам свой замечательный рассказ? Нет, сэр, вот что побуждала ответить меня совесть, но наружу вырвалось совершенно другое:
      - Конечно, сэр.
      - Что ж, чувствую, сегодня вечером у нас будет чудесная программа.
      Мэр повернулся к моим маме и отцу.
      - Уверен, вы гордитесь своим мальчиком.
      - Конечно, - ответила мама. - В нашей семье до сих пор не было писателей.
      - У него очень живое воображение, - мэр Своуп растянул губы в улыбку, - а это залог успеха в писательской карьере. - Кстати, Кори, ту шляпу, из гардероба в моем кабинете, мне пришлось отнести портному, чтобы он привел ее в порядок. Ты не знаешь, что случилось с...
      - Лютер! - пророкотал голос, заглушивший конец вопроса мэра. - Ты-то мне и нужен!
      К мэру протолкнулся мистер Доллар, затянутый в голубой костюм, источавший аромат одеколона "Аква Вэлва". Никогда за всю свою жизнь я не был так рад увидеть кого-то.
      - Что такое, Пэрри? - спросил мэр, наконец отвернувшись от меня.
      - Лютер, ты должен в конце концов что-то сделать с этой чертовой обезьяной, что скачет по крышам наших домов! - объявил мистер Доллар. - Эта проклятая тварь пробралась на мой чердак и устроила там такой тарарам, что ни я, ни Элен всю ночь глаз не сомкнули! Я выгнал обезьяну с чердака, так она измазала своим дерьмом всю машину! Дьявол ее раздери, должен же быть какой-то способ изловить это исчадие ада!
      Ах, Люцифер! Обезьяна все еще была на свободе; она обитала на деревьях Зефира, и горе было жителям тех домов, чьи крыши или чердаки Люцифер выбирал для ночлега. Ввиду причиненного городу и жителям морального и материального ущерба, который постоянно увеличивался в объеме, преподобный Блессет, ставший объектом десятка судебных преследований, вынужден был тайком сбежать из Зефира, не оставив нового адреса.
      - Если у тебя, Пэрри, есть конкретное предложение, пожалуйста, передай мне его в письменном виде, - отозвался мэр Своуп, в голосе которого тихо звякнул металл раздражения. - Недавно мне предложили связаться с командованием соседней авиабазы и попросить летчиков сбросить на город бомбу, чтобы разом покончить со всеми нашими мучениями.
      - Может быть, доктор Ки-Пайпен сумеет изловить этого демона или нам придется вызывать сюда бригаду специалистов из зоопарка, чтобы они...
      Мистер Доллар все еще говорил, но мэр Своуп отвернулся от нас и пошел по проходу. Мистеру Доллару, который продолжал жаловаться на обезьяну, пришлось бежать за ним следом. Мы с родителями выбрали себе места и уселись. Через несколько минут в зал вошел док Пэрриш со своей женой, после чего произошло явление Демона в окружении своей пожарного цвета мамочки и пиротехнического вида папочки. Я постарался втиснуться в стул, но Демон немедленно меня нашла и жизнерадостно замахала мне рукой. По счастью, рядом с нами не нашлось свободных стульев. Я облегченно вздохнул, поскольку иначе мне пришлось бы подняться на сцену, скажем, с козявкой на шее. Через пару минут мне пришлось перенести новое нервное потрясение: сначала в дверях появился Джонни со своими родителями, потом Дэви Рэй со своими и сразу вслед за ними - семейство Бена. Я понял, что мне придется собрать все свое мужество, чтобы во время своего выступления вынести вид улыбающихся физиономий моих приятелей, но, по правде говоря, я был рад их видеть, потому что они пришли, чтобы поддержать меня. Потому что мои друзья на самом деле были отличными ребятами.
      Нужно сказать, что количество собравшихся в этот вечер явно свидетельствовало о том, что жители Зефира проявляют большой интерес к событиям в своем городе. Либо это действительно было так, либо сегодня по телевизору не было ничего интересного. Народу явилось столько, что из кладовых принесли еще несколько стульев, чтобы все могли сесть. Под конец в зале появился лучезарно улыбавшийся Верной Такстер, на теле которого не было ничего, кроме остатков летнего загара. Среди собравшихся пронесся легкий гомон. Начиналась осень, люди уже привыкли к периодическими явлениям Вернона, научившись видеть его так, чтобы определенные места как бы выпадали из поля зрения.
      - Мамочка, этот дядя опять ходит голышом! - громогласно объявила Демон, но, за исключением нескольких сдавленных смешков да покрасневших щек, ее возглас не имел успеха. Взяв стул, Верной поставил его в самый дальний угол и уселся там, закинув ногу на ногу, спокойный как корова. Бык, я хотел сказать.
      К тому времени, когда мэр Своуп и миссис Пасмо наконец поднялись на сцену и поставили на стол коробку, полную почетных грамот, в зале собралось, наверное, не менее семидесяти любителей литературы. Мистер Гровер Дин, худощавый человек средних лет, носивший аккуратно уложенный парик "а-ля шатен" и очки в тонкой серебряной оправе, уселся за стол вместе с мэром Своупом и миссис Пасмо, положив перед собой кожаный портфель. Расстегнув портфель, мистер Дин достал из него пачку бумаг с золотым обрезом, которые, как я понял, были дипломами для победителей в трех номинациях: "короткий рассказ", "эссе" и "поэзия", и собственно их работы.
      Мэр Своуп подошел к микрофону и для проверки тихонько постучал по нему пальцем. Начало речи мэра сопровождалось пронзительным свистом и громоподобными раскатами, словно в зале пускали ветры слоны, после чего мэр замолчал и раздраженно сделал знак человеку, сидевшему за звуковым пультом. Собравшиеся зашумели. Наконец толпа затихла, микрофон был настроен. Мэр снова прочистил горло, готовясь заговорить, и тут двери зала открылись и появились те, кто снова заставил присутствующих возбужденно зашептаться. Оглянувшись на дверь, я почувствовал, как мое сердце нырнуло к животу и забилось, как пойманный кролик. В зал вошла Леди.
      Она была облачена во все фиолетовое, на голове красовалась аккуратная шляпка, а на руках были перчатки. Ее темное лицо было скрыто за тончайшей вуалью. Леди казалась очень хрупкой, ее сливово-голубые руки и ноги были тонкими как палочки. Поддерживая Леди под локоть, рядом с ней стоял Чарльз Дамаронд, тот самый плечистый человек с бровями оборотня, что открыл дверь дома Леди мне и маме.
      На шаг позади Леди следовал ее муж, Человек-Луна, с обычной своей тросточкой в руках, облаченный в черный костюм с отливом и красный галстук. Человек-Луна не надел шляпы, были отлично видны его четко разделенное на две половины лицо и лоб.
      Наступила такая тишина, что можно было услышать, как упадет иголка. Или, что более уместно, козявка из носа Демона.
      - Господи, - прошептала мама. Отец нервно поежился на своем стуле. Мне показалось, что он готов был подняться и выбежать вон, если бы у него не было определенных обязательств передо мной.
      Леди медленно осмотрела присутствовавших из-под своей вуали. Свободных стульев не было, все места были заняты. Я ощутил на себе быстрый взгляд ее зеленых глаз - он длился не дольше краткого мига, - но этого оказалось достаточно для того, чтобы я услышал дух поднимающегося над землей тумана и болотных цветов. Неожиданно для всех Верной Такстер поднялся и предложил Леди свой стул.
      - Благодарю вас, сэр, - негромко поблагодарила Вернона Леди и степенно опустилась на стул. Человек-Луна и громадина Чарльз Дамаронд встали по сторонам от нее, а Верной Такстер подпер стенку в дальней стороне зала. Несколько человек - совсем немного, всего пятеро или шестеро - поднялись со своих стульев и вышли из зала. В отличие от отца Леди не пугала их; так они выражали свой протест против того, что чернокожие без позволения вошли в зал, полный белых людей. Мы все это понимали, и Леди, конечно, тоже понимала это. Ничего не поделаешь, в такие времена мы тогда жили.
      - Что ж, теперь, я думаю, можно начинать, - заговорил мэр Своуп.
      Обведя глазами толпу, мэр Своуп внимательно взглянул на Леди, потом опять осмотрел зал.
      - Хочу поприветствовать всех собравшихся на церемонию награждения победителей литературного конкурса, проведенного Художественным советом Зефира в 1964 году. В первую очередь я хочу поблагодарить всех принявших участие в конкурсе, без них это мероприятие было бы невозможно. В таком духе продолжалось еще некоторое время. Я бы, может быть, даже задремал - если бы по моей спине не бегало столько мурашек в ожидании очереди взойти на сцену. Мэр Своуп представил всех по очереди членов жюри и членов Художественного совета, после чего отдельно представил мистера Квентина Фаррадея из "Журнала" Адамс-Вэлли, который собирался сфотографировать победителей конкурса и взять у них интервью.
      Закончив представления, мэр Своуп сел, а миссис Пасмо вызвала на сцену победителя конкурса, занявшего третье место в номинации "эссе". Им оказалась престарелая леди по имени Делорес Хайтауэр, которая, шаркая ногами, с трудом поднялась на сцену и, приняв у мистера Дина свое творение, минут пятнадцать развлекала аудиторию повествованием о радостях садоводства, после чего получила свою памятную грамоту, спустилась в зал и уселась на место.
      Получивший второе место промелькнул для меня незамеченным. Занявший первое место в конкурсе эссе, мясистый джентльмен с дырами вместо зубов по имени мистер Джордж Игерс, с умилением вспоминал день, когда проколол шину около Тускалосы, но только Медведь Брайант остановился, чтобы поинтересоваться, не нуждается ли мистер Игерс в помощи, что, несомненно, свидетельствовало о доброй душе Медведя.
      Следующим шел конкурс поэтических произведений. Вообразите мое удивление, когда оказалось, что второе место завоевала мама Демона, громогласно и с чувством зачитавшая свое творение со сцены. Вот несколько строк из стихотворения матери Демона: "Дождь, дождь, дождь, уходи! Да будет солнце и светлый день! Впереди в жизни моей будет еще много светлых дней! А тьма и мрачные облака в небесах заставляют меня плакать". В таком духе. Мама Демона прочитала все это с таким воодушевлением, что под конец я испугался, как бы слезы и дождь не пролились на наши головы прямо со сцены. Демон и ее отец хлопали в ладоши так громко и восторженно, что можно было подумать, будто бы только что они стали свидетелями Второго Пришествия.
      Первое место по стихам заняла маленькая сморщенная леди по имени Хелен Троттер. Ее творение представляло собой рифмованное на первый взгляд любовное письмо, первые строки которого были:
      Я не безразличен ему,
      И он мне дает понять почему.
      А последние:
      О, как принято видеть мне улыбку его лица,
      Нашего губернатора штата, Джорджа Си Колица
      - Кошмар, - прошептал отец. Леди, Чарльз Дамаронд и Человек-Луна сидели неподвижно, слишком приученные к сдержанности для того, чтобы как-то проявлять свои чувства на публике.
      - Теперь, - объявила миссис Пасмо, - мы переходим к номинации "короткий рассказ".
      Мне нужна была пробка. Я хорошо это чувствовал.
      - В этом году среди победителей есть самый юный за все время проведения конкурса начиная с 1955 года. Мы столкнулись с некоторыми затруднениями, определяя, к какому разделу конкурса отнести произведение этого автора - к эссе или короткому рассказу, поскольку его творение базируется на реальных событиях; но в конце концов решили, что, создавая свое произведение, автор проявил достаточно живого воображения и фантазии, и отнесли его к коротким рассказам. Поприветствуйте нашего победителя в номинации "короткий рассказ", занявшего третье место. Его произведение называется "Перед восходом солнца". Кори Мэкинсон!
      Миссис Пасмо первая захлопала в ладоши.
      - Иди и покажи им, сынок, - сказал отец, и я, сам не знаю как, поднялся на ноги и побрел к сцене.
      Подходя к сцене, объятый смертельным ужасом, я услышал позади хихиканье Дэви Рэя и короткий шлепок подзатыльника, которым наградил Дэви его отец. Мистер Дин передал мне мой рассказ, а миссис Пасмо опустила пониже микрофон, чтобы я мог говорить в него, не задирая голову слишком высоко. Встав перед микрофоном, я взглянул вниз на море лиц: казалось, все лица сливаются, расплываются и перемешиваются, превращаясь в одну общую массу глаз, носов и ртов. Внезапно ледяной ужас окатил мне спину: перед выходом на сцену я не проверил ширинку! Что, если мои брюки зияют сейчас прорехой? Можно ли проверить это прямо сейчас? Как это будет выглядеть со сцены? Краем глаза я заметил фотографа из "Журнала" с массивным фотоаппаратом в руках; стеклянный выпуклый глаз-объектив был направлен прямо на меня. Мое сердце билось как пойманная в силки птица. В животе что-то отчаянно урчало и перекатывалось, и, прислушиваясь к своим внутренностям, я ясно и отчетливо осознавал, что, случись со мной это сейчас, перед лицом почтенной публики, я уже никогда не смогу выйти на белый свет. В зале кто-то кашлянул и прочистил горло. Все глаза как один были устремлены на меня. Листки с рассказом задрожали в моих руках.
      - Ну, Кори, можно начинать, - подала за моей спиной голос миссис Пасмо.
      Опустив глаза, я отыскал заголовок и начал зачитывать его, но мешало мне говорить что-то, напоминавшее крохотных морских ежей, что образовалось к тому времени в моем горле, примерно там, откуда выходят слова. По краям поля моего зрения стала сгущаться тьма: что, если я потеряю сознание и грохнусь на сцену перед всеми этими людьми? Появится ли тогда моя фотография на первой странице "Журнала" и что это будет за фотография? Я лежу на полу с закатившимися под лоб глазами, а в распахнутой ширинке красуются мои белые трусы?
      - Поторопись, Кори, у тебя не так много времени, - снова раздался за моей спиной тихий голос миссис Пасмо, после чего во мне испарились последние остатки мужества. Мои нервы сдавали.
      Мои глаза, которые, как мне казалось, вот-вот выскочат из орбит, оторвались от листка с рассказом и снова рывком перескочили к аудитории. Я отчетливо разглядел Дэви Рэя, Бена и Джонни. Они больше не улыбались: это был дурной знак. Я увидел, как мистер Джордж Игерс смотрит на свои наручные часы: еще один дурной знак. Я услышал, как какие-то злобные чудовища шепчутся друг с другом:
      "Он до смерти напуган, бедный мальчик".
      После этого я увидел, как в самом конце зала со своего места поднялась Леди. Взгляд ее глаз за тонкой пеленой вуали был спокоен и холоден, словно море в штиль. Ее упрямый подбородок поднялся, и губы прошептали короткое обращение ко мне, всего одно слово: "Смелее".
      Я глубоко вздохнул. Мои легкие скрипели и грохотали, подобно тому как скрипит и грохочет товарняк, переправляющийся через старый шаткий железнодорожный мост. Я добился своего, мое время настало; я стоял на сцене и должен был довести начатое до конца. Я обязан был взять себя в руки и двигаться дальше, а там будь что будет.
      - Перед восходом... - начал я.
      Мой голос, во сто крат усиленный динамиками, прогрохотал под сводами библиотечного зала, и я в ужасе снова замолчал. Позади меня уже стояла миссис Пасмо, ее рука лежала у меня на плече - миссис Пасмо пыталась меня успокоить.
      - ..солнца, - закончил я. - К-к-кори Мэкинсон. Я начал читать свой рассказ. Я мог бы не смотреть на листы: я знал рассказ наизусть, помнил в нем каждое слово и каждый знак препинания. Мне казалось, что голос мой принадлежит кому-то другому, но рассказ, который читал этот голос, был моим и только моим. Переходя от одного предложения к другому, я слышал, как в зале стихает кашель и замолкают шепотки. Кто-то поднес кулак к губам, чтобы прочистить горло, да так и остался сидеть с поднятой рукой. Я читал и читал, будто шел тропинкой через знакомый с детства лес; я знал, что наступит через миг и чего ждать в начале следующей страницы, и это несло успокоение. Через минуту я уже настолько освоился, что решился поднять глаза и взглянуть на слушателей. Я увидел лица зрителей и ясно почувствовал это.
      Я впервые испытал это ощущение, такое отчетливое и ясное, и подобно любому первому, самому острому переживанию воспоминания о нем остались со мной на всю жизнь. Не знаю, что это было, я не мог описать этого словами, но чувство и сопряженное с ним знание закралось в мою душу и осталось там на веки вечные, поселилось там навсегда. Все, кто находился в зале, смотрели на меня и, что самое главное, слушали внимательнейшим образом. Слова, срывавшиеся с моих губ - слова, которые я зачал, которым дал жизнь, - обращали время в ничто; мои слова объединяли зрителей и уносили их в путешествие общих грез и видений, звуков и мыслей; мои слова достигали сознания и памяти людей, никогда раньше даже не задумывавшихся о том, что же на самом деле случилось в то холодное мартовское утро на берегу озера Саксон. Глядя на этих людей, я мог поспорить на что угодно, что они едут вместе со мной и моим отцом по темным улицам нашего города в пикапе - я заставил их выбраться из теплой постели и отправиться вместе с нами в эту раннюю поездку. Но самое главное: все они именно этого и хотели, они хотели, чтобы я вел их дальше и дальше, к развязке рассказа, к тому, чем все кончится.
      Само собой, я понял это гораздо позже. В тот же миг меня больше всего поразило, до чего тихо и неподвижно все сидели и как внимательно меня слушали. Казалось, я отыскал ключ к машине времени. Я открыл в себе источник силы, о которой раньше даже не подозревал. Я нашел волшебную шкатулку, имя которой было "пишущая машинка".
      Сразу голос, звучавший рядом со мной, стал громче и уверенней. Постепенно мой голос поднялся от неразборчивого и едва слышного шепота до чистоты и выразительной силы лучших ораторов. Я потрясение наслаждался происходящим. Я действительно - и это чистая правда - получал удовольствие от того, что читал свое произведение вслух со сцены другим людям.
      Добравшись до последнего предложения, я прочитал слово "конец".
      Конец этому рассказу. Но не всей истории.
      Первой захлопала в ладоши моя мама. Вслед за ней принялся аплодировать отец, а за ними - и весь зал. Я видел, как Леди стоя хлопает ладонями, затянутыми в фиолетовые перчатки. От аплодисментов теплело на душе; но еще до того, как мне захлопали, я получил свою самую дорогую награду: я почувствовал, что веду слушателей в путь, и знал, что они доверяют мне свои судьбы. Возможно, завтра я захочу стать молочником, как отец, летчиком на реактивном истребителе или детективом, но в тот момент больше всего на свете я хотел быть писателем и только писателем.
      Я принял из рук мэра Своупа свою почетную грамоту на блестящей табличке. Когда я, спустившись со сцены, шел между рядами, а потом садился на свое место, меня со всех сторон хлопали по плечу и жали мне руки; по тому, как светились улыбками мои родители, я понял, что они ужасно гордятся мной. Не важно, что имя на грамоте было написано неверно. Я понял, на что способен, и этого мне было достаточно.
      Мистер Терренс Хосмер, завоевавший второе место, писал о фермере, вознамерившемся перехитрить стаю ворон, которые покушались на его пшеничное поле; победитель, миссис Ада Ярбай, описала животрепещущую картину полуночного преклонения зверей новорожденному Иисусу Христу. После того как все грамоты были розданы, мэр Своуп поблагодарил за внимание и сказал, что можно расходиться.
      По пути Дэви Рэй, Бен и Джонни так и вились вокруг меня; и вообще, по-моему, мне уделяли гораздо больше внимания, чем завоевавшей первое место миссис Ярбай. Мамаша Демона тоже подошла поздравить меня и, обратив к моей маме свое широкое рыжеусое лицо, проговорила:
      - Я хочу сказать, что в следующее воскресенье мы устраиваем праздник по случаю дня рождения Бренды и хотели бы пригласить вашего замечательного сына. Знаете, я посвятила свои стихи Бренде, потому что, по-моему, она очень чувствительный ребенок и способна понять поэзию. Вы позволите вашему мальчику прийти к Бренде на вечеринку? Можно прийти просто так, никакого подарка не нужно.
      Мама быстро взглянула на меня, пытаясь угадать, каким должен быть ответ. Лично я смотрел на Демона, которая в ожидании стояла на другом конце зала. Заметив, что я гляжу на нее, Демон помахала рукой и шмыгнула носом. Дэви Рэй толкнул меня в бок локтем; мы даже понятия не имели, как близко к смерти мы находились. - Это просто здорово, миссис Сатли, что вы пригласили меня, большое спасибо, но, к сожалению, в воскресенье у меня очень много работы по дому и я вряд ли смогу прийти. Верно, мама?
      Слава Богу, мама отличалась сообразительностью.
      - Ах да, конечно, я совсем забыла! Конечно, я же велела тебе скосить на лужайке траву, и потом ты должен помочь отцу красить крыльцо!
      - Правда? - хмыкнул отец.
      - Крыльцо давно нуждается в покраске, - твердо сказала ему мама. - А воскресенье - единственный день, когда мы сможем заняться домашними делами все вместе.
      - Я позову ребят на помощь, - подал я голос, но, обернувшись, не нашел никого из своих друзей. Видно, на ногах у них выросли крылья.
      - Ну что ж, если вдруг тебе все-таки удастся выбраться к Бренде на день рождения, мы будем очень рады, Кори. Там будут только родственники, больше никого.
      Миссис Сатли разочарованно улыбнулась. Она все поняла. Она вернулась к Демону, что-то сказала ей, и Демон тоже мне улыбнулась, той же улыбкой своей матери. Я почувствовал себя вывалянным в грязи с головы до пят. Но я не мог подавать Демону надежду. Я просто не имел на это права! Было бы просто бесчеловечно так себя вести. И кроме того, Боже мой, когда я представил себе, каким может оказаться это сборище родственников Демона, я просто содрогнулся от ужаса. По сравнению с этой бандой огненноволосых мои настенные чудовища кому угодно, наверное, покажутся милашками!
      Мы уже почти добрались до дверей, когда тихий голос произнес у меня над ухом:
      - Том. Том Мэкинсон.
      Мой отец вздрогнул и обернулся.
      Перед ним стояла Леди.
      Оказалось, что росту в ней было всего ничего, гораздо меньше, чем мне показалось при первой встрече. Она едва доставала моему отцу до плеча. Но в ней чувствовалась такая сила, что с ней было бесполезно тягаться десятку мужчин;
      Леди была сильна, как старое дерево, бесчисленные годы сгибавшееся под напором нескончаемых бурь, но так и не сломленное. За спиной Леди стояли мистер Дамаронд и Человек-Луна и тоже внимательно смотрели на нас.
      - Добрый день, - поздоровалась с Леди мама. Леди кивнула ей в ответ. У отца был вид человека, запертого в темном чулане вместе с тарантулом. Он шарил взглядом по сторонам, отыскивая путь к бегству; но мой отец был джентльмен и не мог позволить себе так просто броситься наутек от дамы.
      - Том Мэкинсон, - повторила Леди, - вы и ваша жена вырастили очень талантливого мальчика.
      - Я.., мы.., мы старались воспитать его как можно лучше. Благодарю вас.
      - Он такой великолепный оратор, - продолжила Леди и улыбнулась мне. - Ты отлично смотрелся.
      - Благодарю вас, мэм.
      - Как твой велосипед?
      - Отлично, мэм. Я назвал его Ракета.
      - Прекрасное имя.
      - Конечно, мэм. И знаете... - Я немного подумал и решил, что сказать все-таки нужно. - У него в фаре золотой глаз.
      Брови Леди чуть-чуть поднялись. Совсем немножко.
      - В самом деле?
      - Кори. - закричала мама. - Прекрати выдумывать!
      - Мне кажется, - сказала Леди, - что велосипеду всегда стоит видеть, куда он едет. Для блага своего хозяина. Чтобы вовремя обогнуть препятствие или свернуть, если впереди беда. По мне, так в велосипеде, принадлежащем мальчику, должно быть немного от коня, от лесной косули и даже, знаете ли, от черепахи. Это для ума, понимаете?
      - Да, мэм, - отозвался я за всех. Леди знала толк в велосипедах, это уж точно.
      - Вы очень добры, мэм, - обратился к Леди отец. - Велосипед - это такой щедрый подарок. Обычно я не принимаю милостыню, но...
      - Это не милостыня, мистер Мэкинсон. Это была награда за доброе дело, заслуженная награда. Миссис Мэкинсон, мистер Лайтфут по-прежнему в любой момент в вашем распоряжении. В вашем доме ничего не нет для починки?
      - Нет, благодарю вас. Кажется, все работает исправно.
      - Ну что ж, - вздохнула Леди и взглянула на моего отца. - Ваши дела идут не слишком хорошо, верно, мистер Мэкинсон? По-моему, вы близки к нервному срыву.
      - Я очень благодарен вам за внимание, миссис.., гм... Леди. - Отец взял маму под локоть. - Извините, но нам пора домой.
      - Мистер Мэкинсон, нам с вами есть о чем поговорить, - тихо сказала Леди отцу вслед. - Нам стоит встретиться. Дело касается жизни и смерти, надеюсь, вы понимаете меня? Вы понимаете, что я имею в виду?
      Отец остановился. Я заметил, как перекатываются на его щеках желваки. Он не хотел оборачиваться, но Леди заставила его это сделать. Может быть, он тоже почувствовал ее жизненную силу - чистую, исконную силу жизни, - которая может прожечь человека насквозь, как когда-то это показалось мне. Было видно, что он хочет идти дальше, но не может сделать ни шага.
      - Вы верите в Иисуса Христа, мистер Мэкинсон? - спросила отца Леди.
      Вопрос разрушил последнюю линию обороны отца. Он повернулся и снова взглянул на Леди.
      - Да, я верю в Христа, - мрачно ответил он.
      - Я тоже, мистер Мэкинсон, тоже верю в Христа. Иисус Христос был самым совершенным из людей, насколько это вообще возможно, и тем не менее он тоже из последних сил боролся и страдал. В иной день ему казалось, что больше он не сможет сделать и шага. Как тогда, когда прокаженные и калеки хватали Христа за ноги и почти свалили его на землю, умоляя о чуде, и не отступались от него до тех пор, пока он все-таки не явил им чудо. Я хочу сказать, мистер Мэкинсон, что даже Иисусу Христу иногда нужна была помощь; и он не был слишком горд и просил о помощи, когда другого выхода не было.
      - Но мне не нужна... - Отец замолчал.
      - Вы сами все понимаете, - продолжила Леди. - Я знаю, что видения бывают у всех: время от времени, чаще или реже. По-моему, это свойство осталась в человеке от животного. К нам приходят видения - небольшие кусочки огромного лоскутного одеяла; часто мы не в силах понять, что означает вся картина. Чаще всего видения навещают нас в снах, это обычное дело. Но иногда нам доводится грезить и наяву. Это тоже случается почти со всеми, вот только мало кому удается разобраться в смысле того, что он видит. Вы понимаете меня?
      - Нет, - ответил отец.
      - Не правда, мистер Мэкинсон, вы понимаете меня. Леди подняла свой палец-указку.
      - Мир и жизнь, протекающая в нем, похожи на липкую пленку, которая залепляет наши глаза и уши, притупляет чувства, не давая различить того, что происходит на другой стороне.
      - На другой стороне?
      - На другой стороне реки, на другом ее берегу, - объяснила Леди. - Откуда взывает к вам человек, утонувший в озере Саксон.
      - Я не хочу больше этого слышать, - сказал отец. Но он не сдвинулся с места.
      - С другой стороны реки, с другого ее берега, - еще раз повторила Леди. Я тоже слышу его крик, он не дает мне спать, Боже мои, а я ведь уже немолода и нуждаюсь в регулярном отдыхе.
      Леди шагнула к отцу и взглянула ему прямо в глаза.
      - Этот человек желает сказать нам о том, кто убил его, прежде чем безвозвратно кануть в вечность на том берегу реки. Он силится докричаться до нас с вами, мистер Мэкинсон, старается изо всех сил, но не может сообщить нам имя или показать лицо. Все, на что способен утопленник, это показать нам несколько фрагментов огромного лоскутного одеяла жизни. Вот почему если вы заглянете ко мне и мы вместе поразмыслим, то общих фрагментов станет больше и, может быть, что-то проглянет. И вы снова сможете спать, я обещаю вам это, не говоря уже о том, что и я смогу вернуть себе сон, а человек со дна озера Саксон сможет уйти туда, где ему надлежит быть. Более того: мы сможем изловить убийцу, если, конечно, это еще в силах живых людей.
      - Я не.., верю.., в такую чу...
      - Можете верить или не верить, это ваше дело, - перебила отца Леди. - Но когда к вам ночью снова явится мертвец и будет звать вас, у вас не останется выбора: вам придется снова слушать его. Мой вам совет, мистер Мэкинсон, слушайте внимательно то, что мертвец хочет вам сообщить.
      Отец хотел что-то сказать. Его рот приоткрылся, губы зашевелились, но отец не смог произнести ни звука.
      - Прошу прощения, - обратился тогда я к Леди. - Я просто хотел спросить вас.., как это сказать.., в общем, вам снятся другие сны?
      - Да, как правило, по ночам мне снятся сны, - ответила мне Леди. - Однако в моем возрасте главная беда в том, что сны зачастую повторяются.
      - Я хотел спросить.., конечно, скорее всего это просто ерунда, но все-таки.., может, вы когда-нибудь видели сон о четырех девочках-негритянках?
      - О четырех девочках-негритянках? - удивленно переспросила Леди.
      - Да, мэм. О четырех девочках. Именно о четырех. И все они негритянки. Они одеты очень красиво и чисто, как будто это воскресенье и они собрались в церковь.
      - Нет, - ответила Леди. - Кажется, ничего такого я никогда не видела. Ни разу.
      - А вот мне они снятся. Не то чтобы каждую ночь, но уже несколько раз. Что бы это значило, вы не можете сказать?
      - Это тоже лоскутки одеяла, - сказала Леди. - Скорее всего суть кроется в том, что ты хорошо знаешь или знал, но теперь забыл или не можешь точно вспомнить.
      - Простите?
      - Возможно, причина не в духах умерших, - объяснила Леди. - Возможно, дело в тебе самом, в чем-то, о чем ты постоянно думаешь. Подсознательно - есть такое умное слово.
      - А-а, - проговорил я.
      Вот почему Леди видит сны моего отца, а не мои сны; мои сны связаны не с духами прошлого, а с тенями будущего.
      - Скоро у нас в Братоне откроется музей местной истории - приходите на открытие, - сказала Леди маме. - Мы собрали по подписке деньги на восстановление Центра досуга и отдыха. Строительство закончится через пару месяцев. Там и будет наш музей, в нескольких залах Центра.
      - Я слышала об этом, - ответила мама. - Желаю вам всяческих успехов.
      - Спасибо. Я особо сообщу вам о дне открытия. А вам, мистер Мэкинсон, советую хорошенько подумать о том, что я сказала.
      Леди протянула отцу свою руку в фиолетовой перчатке, и тот осторожно ее пожал. Может быть, он и боялся Леди, но в первую очередь он был джентльменом.
      - И заходите, если почувствуете необходимость, вы ведь знаете, где я живу?
      Леди вернулась к своему мужу и мистеру Дамаронду, и они втроем вышли в душный вечер. Мы вышли следом за ними, и я увидел, как уехали Леди и ее спутники - и не на роскошном "понтиаке", а на простом, довольно-таки уже подержанном "шевроле". Несколько человек, присутствовавших на церемонии, все еще стояли на тротуаре и разговаривали. Все они воспользовались возможностью, чтобы сказать мне, как им понравился мой рассказ и как отлично я его прочитал.
      - Продолжай, парень, в том же духе, у тебя отлично получается! - весело бросил мне мистер Доллар. Через минуту я услышал, как он говорит кому-то:
      - Я стригу этого парня и его отца. Да, сэр, я стриг этого парня столько лет и понятия не имел, что из него выйдет такой талант!
      Мы отправились домой. Свою грамоту я держал на коленях, стискивая ее обеими руками.
      - Мама, - спросил я, - что за музей должен открыться в Братоне? Там будут показывать кости динозавров и все такое, как обычно?
      - Нет, - ответил мой отец. - Это будет музей гражданских прав. И главное место в нем, если я правильно понял, займут старинные бумаги и разные фотографии.
      - А также всякие предметы времен рабовладения, - вставила мама. - Кандалы и цепи, как я понимаю. Элизабет Сирс рассказывала, что Леди специально для этого продала свой "понтиак" и вложила огромную сумму в восстановление Центра досуга и строительство и организацию музея.
      - Уверен, что парни, которые жгли во дворе Леди крест, без передыху насвистывают "Дикси", - подал голос отец. - Клан еще обязательно скажет тут свое слово, я уверен.
      - Я думаю, музей в Братоне нужен, это хорошее дело, люди должны знать свою историю, - сказала мама. - Для того чтобы четко представлять, что ждет тебя впереди, нужно знать, откуда ты пришел.
      - Да, я могу себе представить, какое будущее готовит Клан обитателям Братона, - заметил отец, притормаживая перед поворотом на Хиллтоп-стрит.
      Сквозь ветви деревьев я увидел огни в окнах Такстеров.
      - А у нее сильные руки, - сказал отец, преимущественно обращаясь к самому себе. - У этой Леди. Мы знали, о чем он говорит.
      - Сильная рука. И крепкая хватка. Мне показалось, что она смотрит прямо в душу, заглядывает в самую глубь и я ничего не могу от нее скрыть...
      Внезапно отец замолчал; видимо, он осознал, что говорит вслух, выдавая себя.
      - Я могу сходить вместе с тобой, - предложила мама. - Если ты вдруг соберешься поговорить с Леди, только скажи. Я буду рядом с тобой все время. Она просто хочет тебе помочь. Думаю, тебе стоит согласиться.
      Отец молчал. Мы уже почти добрались до дома.
      - Хорошо, я подумаю, - сказал он; в переводе это означало, что он больше ни слова не желает слышать о Леди.
      Отец знал, где живет Леди, и, возможно, собирался попросить негритянку о помощи в изгнании духа, взывавшего к нему со дня озера Саксон, но был пока не готов к этому. Будет ли он когда-нибудь готов, согласится ли пойти к Леди, я не знал. Первый шаг должен был сделать он сам: никто не мог ни просить, ни принуждать его. Меня же с недавних пор заботило другое: изводящий сон о четырех девушках-негритянках, втрескавшаяся в меня Демон и предстоящая борьба с Луженой Глоткой. И потом: я собирался писать, но в голову ничего не шло.
      И, конечно, зеленое перо. Везде и всюду: зеленое перышко с опушки леса, лежавшее в одном из моих волшебных ящичков, к которому меня невыносимо тянуло.
      Тем же вечером отец повесил грамоту на стену в моей комнате, прямо над волшебными ящичками. Грамота отлично смотрелась между фоткой здоровенного детины с болтами в шее и портретом непонятного существа с выступающими зубами и скрытым под черным капюшоном лицом.
      Я чувствовал, что во мне бурлят творческие силы, а жизнь впереди светла и удивительна. Я сделал первый шаг по дороге, по которой собирался идти, ничего, что этот шаг вышел немного неуклюжим. Под неустанным течением дней и напором времени восторг и возбуждение стираются и воспоминания вянут, но память об этом вечере, второго такого не будет никогда, я пронесу через всю жизнь.
      Глава 3
      Oбeд у Вернона
      Сказать, что в дни, остававшиеся до дня рождения Демона, она охаживала меня, было все равно что сказать, что кот подружился с мышью. Меж двух огней между страстными шепотками Демона и ревом Луженой Глотки, от которого дребезжали стекла, - я превратился в комок нервов, но по-прежнему не понимал, как делить числа столбиком.
      Вечером в среду после ужина я мыл тарелки. Неожиданно отец поднял голову от газеты и спросил:
      - Перед домом остановилась машина: мы кого-нибудь ждем?
      - Нет, насколько я знаю, - отозвалась мама. Скрипнув креслом, отец поднялся. Он собрался выйти на крыльцо, открыл дверь, но остановился и удивленно присвистнул.
      - Вам стоит взглянуть на это, - сказал отец и вышел за дверь.
      Само собой, после таких слов мы просто не могли не выбежать на крыльцо вслед за отцом. У тротуара перед нашим домом стоял роскошный лимузин, черный лак которого блестел будто темная ртуть. У лимузина были колеса на спицах, блестящая хромированная решетка радиатора, а лобовое стекло его было не меньше мили в ширину. То был самый длинный и прекрасный автомобиль из всех, которые я видел в своей жизни. Стоящий рядом с ним наш старый пикапчик казался ржавой жестянкой. Дверца водителя открылась, и наружу выбрался мужчина в темном форменном костюме.
      Войдя в нашу калитку, он остановился на лужайке прямо перед крыльцом и поздоровался:
      - Добрый вечер.
      Судя по акценту, он был явно нездешний. Мы тоже поздоровались. Поднявшись по ступенькам на крыльцо, человек в темном форменном костюме встал в круг света под фонарем; я увидел, что он сед и седобород и что его ботинки под темными брючинами начищены до невероятного блеска и сверкают так же сильно, как и лак лимузина.
      - Чем могу помочь? - спросил незнакомца отец.
      - Вы мистер Томас Мэкинсон? - спросил мужчина.
      - Да, я Том. Так меня зовут.
      - Очень хорошо, сэр.
      Мужчина взглянул на занавески на наших окнах.
      - Миссис Мэкинсон, - вежливо кивнул он моей маме, потом обратился ко мне:
      - А вы, стало быть, Кори?
      - Э-э-э.., да, я Кори.., сэр, - ответил я.
      - Превосходно. - Человек улыбнулся, потом аккуратно засунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил оттуда длинный конверт.
      - Прошу, это для вас.
      Он протянул мне конверт.
      Я оглянулся на отца. Кивком головы он позволил мне взять конверт. Я так и сделал; пока я распечатывал конверт, седовласый мужчина в темном костюме следил за мной, заложив руки за спину. Конверт был запечатан красным воском с выдавленной на нем буквой "Т". Я достал из конверта маленькую белоснежную карточку, на которой было напечатано на машинке несколько строк.
      - Что там такое? - спросила мама, заглядывая мне через плечо.
      Я прочитал вслух:
      - "Мистер Верной Такстер имеет честь пригласить вас на обед, который будет подан в доме Такстеров в воскресенье, 19 сентября 1964 года, в семь часов вечера. Вид одежды - повседневный".
      - К одежде никаких особых требований, - посчитал необходимым пояснить седобородый.
      - О Господи, - прошептала мама, что означало, что она очень волнуется. Ее брови нахмурились.
      - Могу я узнать, кто вы такой? - спросил незнакомца отец, принимая из моих рук белую карточку и разглядывая ее.
      - Меня зовут Сирил Притчард, мистер Мэкинсон. Я работаю у мистера Такстера, веду в его доме хозяйство, если можно так выразиться. Моя жена и я служим у мистера Мурвуда и молодого мистера Вернона вот уже восемь лет.
      - Вы мажордом.., или что-то такое?
      - Моя жена и я служим у мистера Такстера, этим все сказано.
      Отец хмыкнул и нахмурился, потому что тоже разволновался.
      - Это приглашение пришло от Вернона, а не от его отца?
      - Совершенно верно, сэр; именно мистер Верной хочет отобедать с вашим сыном, а отнюдь не старший мистер Такстер.
      - Откуда мистер Верной Такстер знает моего сына? Не помню, чтобы они были знакомы.
      - Молодой мистер Верной имел честь присутствовать на последней церемонии награждения победителей литературного конкурса в зале библиотеки Зефира. Талант вашего сына произвел на него очень большое впечатление. Видите ли, в свое время мистер Верной несколько лет также подвизался на писательской ниве.
      - Он написал книгу, верно? - спросила мама.
      - Совершенно верно. Эта книга называется "Луна - моя госпожа". Книга издана Соннельтон Пресс в Нью-Йорке.
      - Я читала эту книгу, брала в библиотеке, - сказала мама. - Сказать по правде, покупать эту книгу я бы не стала, в особенности из-за огромного окровавленного мясницкого ножа на обложке.
      Знаете что, мне эта обложка показалась очень странной, потому что на поверку книга-то по большей части о жизни в маленьком городке, а о мяснике, который.., ну, в общем, вы, наверное, сами знаете.
      - Да, я, конечно, знаю, - кивнул мистер Притчард. Я тогда понятия не имел, о чем шла речь. Как удалось мне выяснить позднее, мясник из романа Вернона Такстера имел привычку каждый раз во время полнолуния убивать какую-нибудь молодую леди и аккуратно ее расчленять. Все население вымышленного городка обожало деликатесы, которые мастерски готовил мясник: пироги с почками, острые и кровяные колбаски, рулеты и прочее.
      - По-моему, для первого романа написано очень хорошо, - высказала свое мнение мама. - А почему он перестал писать дальше?
      - К сожалению, получилось так, что по некоторым причинам книга не нашла широкого спроса у читателей. В результате, не чувствуя ответной реакции, мистер Верной, как бы это.., в общем, вдохновение и желание писать покинули его.
      Взгляд мистера Притчарда снова обратился ко мне.
      - Так что мне передать молодому мистеру Такстеру в ответ на приглашение на обед?
      - Подождите, не гоните лошадей, - подал голос отец. - Не люблю говорить в глаза о том, что и без того очевидно, но ведь мистер Вернон Такстер не совсем.., в себе и, как бы это сказать, вряд ли в состоянии принимать гостей? Или, может быть, я ошибаюсь?
      Взгляд мистера Притчарда сделался ледяным.
      - Молодой мистер Такстер находится в достаточно хорошей форме для того, чтобы принять у себя в доме любого гостя, мистер Мэкинсон. Отвечая на ваш невысказанный вопрос, смею заверить, что в обществе мистера Вернона Такстера ваш сын Кори будет в полной безопасности.
      - Я не хотел оскорбить вашего хозяина, мистер Притчард.
      Но согласитесь, что если кого-то постоянно видят разгуливающим по улицам в голом виде, то само собой закрадывается подозрение, что у него с головой не совсем в порядке. Не понимаю, почему Мурвуд позволяет сыну появляться в городе в таком виде?
      - Молодой мистер Такстер живет своей собственной, самостоятельной и независимой жизнью. Мистер Такстер предоставляет своему сыну возможность вести себя так, как тот считает необходимым.
      - Что ж, это можно понять, - кивнул отец. - Но знаете что, мистер Притчард, вот уже много лет я не видел даже уголка шляпы мистера Мурвуда. Он и раньше был затворником, но последнее время он что же, вообще не выходит на воздух?
      - Дела мистера Такстера-старшего находятся в полном порядке. Он получает свою ренту с завидной регулярностью, его недвижимость всегда устойчива и только поднимается в цене. Всегда и во все времена главным его желанием было предаваться досугу, чем он, собственно, сейчас и занимается. Так какой же ответ передать молодому мистеру Вернону?
      Верной Такстер написал книгу, она даже была опубликована. Судя по тому, что сказала мама, сюжет у книжки Вернона был что надо, наверняка детектив про убийство. Настоящая книжка, в настоящем нью-йоркском издательстве. Может быть, никогда в жизни у меня больше не будет возможности поговорить с настоящим писателем, подумал я. И какое, в конце концов, мне дело до того, что он спятил и разгуливает по улицам в чем мать родила? Он знает мир далеко за пределами Зефира; несмотря на то что, возможно, именно эти знания нанесли его душе такой непоправимый вред, я бы многое отдал за то, чтобы услышать собственное мнение Вернона о его знакомстве с волшебной шкатулкой.
      - Я благодарен мистеру Вернону за приглашение и обязательно приду, сказал я.
      - С вашей стороны также нет возражений? - обратился мистер Притчард к моим родителям.
      - Даже не знаю, что сказать, - замялась мама. - По-моему, Том, один из нас обязательно должен будет идти на этот обед вместе с Кори. На всякий случай.
      - Мне понятны ваши опасения, миссис Мэкинсон. Хочу заверить, что мне и моей жене мистер Вернон Такстер за все время нашей службы в его доме был известен как воспитанный, вежливый и образованнейший человек. К несчастью, у него совершенно нет друзей, настоящих друзей. Мистер Верной всегда был и сейчас очень далек от своего отца. И снова в глазах мистера Притчарда появился лед.
      - Дело в том, что мистер Такстер-старший очень несговорчивый человек. Сколько я помню, он всегда был против того, чтобы молодой мистер Верной занимался писательским трудом. Доходило даже до того, что он категорически возражал, чтобы в библиотеке Зефира появлялись экземпляры книги его сына "Луна - моя госпожа", и лишь относительно недавно этот запрет был снят.
      - И что же заставило его пойти на такую уступку? - поинтересовалась мама.
      - Время и обстоятельства, - ответил мистер Притчард. - Стало совершенно ясно, что молодой мистер Верной не имеет ни желания, ни предрасположенных способностей продолжать дело своего отца - заниматься бизнесом. Как я уже сказал, у мистера Вернона очень тонкая и чувствительная натура.
      Лед в глазах мистера Притчарда мало-помалу растаял; мигнув, он даже попытался изобразить некое подобие улыбки.
      - Прошу прощения, ко думаю, вам доставит мало удовольствия рассказ о тяготах и беспокойствах семейства, которому я служу. Мне по-прежнему хотелось бы получить от вас однозначный ответ. Могу ли я передать молодому хозяину, что юный Кори Мэкинсон пожалует к нему на обед в назначенное время?
      - Только если кто-нибудь из нас поедет вместе с ним, - ответил Притчарду отец. - Мне всегда хотелось повидать дом Такстеров изнутри.
      Отец вопросительно оглянулся на маму:
      - Ты не будешь возражать, если я буду сопровождать Кори? Мама задумалась и думала примерно минуту. Я видел, как по ее лицу проносились тени сомнений: вот она закусила нижнюю губу, что обычно обозначало решительное "нет", вот подергивается левый уголок рта, что обычно свидетельствовало, что она склоняется к снисходительному "да". Уголок рта пересилил.
      - Да, - сказала мама.
      - Что ж, прекрасно. - На этот раз улыбка на лице мистера Притчарда была искренней. Казалось, наш положительный ответ по-настоящему его обрадовал. - В субботу в шесть тридцать, по личному указанию мистера Вернона, я заеду за вами на машине. Вы не возражаете, сэр?
      Вопрос был адресован мне. Я искренне заверил мистера Притчарда, что это будет просто-таки здорово.
      - В таком случае до встречи. Позвольте откланяться. Отвесив нам виртуозный поклон, при котором спина оставалась абсолютно прямой, мистер Притчард повернулся и прошествовал к своему облитому черным лаком лимузину. Звук пробудившегося к жизни мотора напоминал тихую музыку. Лимузин тихо отчалил от нашего тротуара и, свернув на следующем перекрестке, исчез, укатив в сторону Тэмпл-стрит.
      - От души надеюсь, что этот ваш обед пройдет спокойно, - подала голос мама. - От книжки Вернона у меня потом неделю мурашки по спине бегали.
      Снова усевшись в кресло-качалку, отец взял в руки отложенную газету, в которой изучал новости спорта. Заголовки были посвящены грядущей встрече футбольных команд Алабамы и Оберна, хиту осеннего сезона.
      - Всегда хотел взглянуть на хижину старого Мурвуда, - повторил отец. Думаю, другая возможность мне вряд ли представится. Для Кори это тоже будет полезно, ведь он сможет поговорить с Верноном о ремесле писателя, верно. Кори?
      - Кори, надеюсь, ты не собираешься писать такие же жуткие и кровавые романы, как книжка Вернона? - с тревогой спросила мама. - Эту книжку было читать тем более странно, что кажется, будто все ужасы и кровь специально туда были вставлены, для пущего шика, что ли. Будто сначала ничего такого там не было. Если бы не этот мясник, то получилась бы милая такая книжка о тихом провинциальном городке вроде нашего.
      - Убийства случаются везде и всегда, - подал голос отец. - Кому, как не нам, это знать.
      - Я не спорю, но неужели книги о жизни читаются с меньшим интересом? И этот мясницкий тесак на обложке.., я бы и не притронулась к этой книге, если бы не имя Вернона Такстера на обложке.
      - Жизнь это не только розы, но и шипы. - Отец снова отложил свою газету. Хотелось бы познать жизнь только с лучшей ее стороны, но, к сожалению, это наивная мечта. Выходит, что в жизни ровным счетом столько же радости и порядка, сколько хаоса и боли. Что касается хаоса, то тот явно берет верх над порядком. И как только человек начинает это понимать, это означает, - отец печально улыбнулся, не сводя с меня усталых глаз, - что он повзрослел.
      Замолчав, он снова развернул газету и углубился в статью о футбольной команде Оберна. Однако не прошло и пяти минут, как отца посетила новая мысль; он опять свернул газету.
      - Знаешь, Ребекка, что мне кажется особенно странным? За последние два или даже три года ни один человек из тех, кого я знаю, не видел Мурвуда Такстера. Вот ты, ты хотя бы раз его видела? В банке, в парикмахерской, да где угодно?
      - Нет, не видела. По правде сказать, я даже не знаю, как он выглядит.
      - Такой тощий высокий старикан. Всегда ходит только в черном костюме и темном галстуке-бабочке. Я точно помню, что однажды видел Мурвуда, но тогда я был еще мальчишкой. И уже тогда Мурвуд казался мне старым и высохшим как вобла. После того как у Мурвуда умерла жена, он вообще почти перестал выходить из дому. Но хотя бы раз или два за эти годы мы должны же были его видеть, как ты считаешь, Ребекка?
      - Например, я в первый раз увидела мистера Притчарда. Может, они все там, в особняке Такстеров, - затворники? Сидят и носа на улицу не кажут?
      - Все, кроме Вернона, - вставил словечко и я. - Пока на улице тепло, его можно встретить чуть ли не каждый день.
      - Верно, как дождь, - согласился отец. - Завтра я поспрашиваю еще народ в городе. Может, кто-нибудь и видел Мурвуда в последний год.
      - Для чего тебе это нужно? - нахмурилась мама. - Даже если никто его не видел, что это меняет? В субботу вечером ты сам с ним увидишься.
      - Может, и увижусь. Если только он не умер, - ответил отец. Представляешь, какая это окажется новость? Что, если Мурвуд уже пару лет, как отдал Богу душу, а в городе при одном его имени люди продолжают подпрыгивать на месте?
      - Но кому это нужно? Я имею в виду держать в тайне то, что Мурвуд Такстер умер? Какой тут смысл?
      Отец пожал плечами, но я был уверен, что в уме он напряженно ищет ответ.
      - Может быть, все дело в налогах на наследство. Или в жадных родственниках. Или с законами вышла какая-то путаница. Да что угодно может быть.
      Его губы растянулись в улыбку, а глаза сверкнули.
      - Точный ответ наверняка известен только одному человеку - самому Вернону Такстеру. Половина города принадлежит сумасшедшему, который разгуливает по улицам в голом виде и которого все слушаются, потому что считают, что его устами говорит его отец, Мурвуд Такстер, - это же ни в какие ворота не лезет! Помнишь ночь, когда весь город бросился спасать Зефир от наводнения? Мне уже тогда показалось, что дело нечисто. Мурвуд всегда славился тем, что умел крепко держать свои деньги в кулаке, не в его правилах раздавать свою наличность добрым самаритянам, даже если им приходится пригрозить, чтобы они проявили свою доброту.
      - Возможно, за последние годы у него смягчилось сердце? - предположила мама.
      - Если он действительно умер, то я вполне могу это допустить.
      - Вот в субботу вечером ты и выяснишь все сам, - подвела итог мама.
      Наверняка мы с отцом хоть что-нибудь да узнаем. Но до тех пор мне приходилось скрипя зубами выслушивать сладкоголосые рассказы Демона о том, каким прелестным и веселым будет ее день рождения, где, по ее словам, должен был собраться чуть ли не весь наш класс. И так же, как отец расспрашивал знакомых, давно ли им доводилось видеть Мурвуда Такстера, так и я под разными предлогами интересовался у своих одноклассников, не собираются ли они, случайно, на день рождения к Демону.
      Оказалось, никто к Демону не идет. Большинство предпочитало отведать один из фирменных сандвичей Демона с собачьими какашками, только не оказаться во власти ее огненноволосой, козявчатой и ведьмовской родни. В ответ я божился, что лучше буду ходить по раскаленным углям и целовать в лысину того русского мужика, что стучал башмаком по столу, чем соглашусь пойти к Демону на вечеринку нюхать ее вонючую родню.
      Я так говорил, само собой, предварительно удостоверившись в том, что Демона нет поблизости. По завершении этого краткого расследования мне даже стало ее чуточку жаль: я так и не нашел ни одного мальчика или девочку, которые бы собирались к Бренде на ее званую вечеринку.
      Не знаю, почему я сделал это. Быть может, потому, что представил себе, что ты чувствуешь, когда приглашаешь на свой день рождения целый класс, сулишь всем мороженое, газировку и всякие пирожные, говоришь, что никаких подарков не нужно, только, ради Бога, приходите, а они все как один отвечают только "нет и нет". На свете нет ничего обидней и больнее слова "нет", но я был уверен, что Демону доведется услышать это слово еще десятки и сотни раз. Я все равно не мог пойти к ней; дать слабину означало положить начало еще большим бедам. В четверг после школы я отправился на Ракете к магазину Вулворта на Мерчантс-стрит и специально для Демона купил за пятьдесят центов поздравительную открытку "С днем рождения" с щенком в смешном колпачке. На развороте открытки, под полагающимися по такому случаю стихами, напечатанными красивым шрифтом с завитушками, я подписал: "Поздравляем с днем рождения. Твои одноклассники" и сунул открытку в красивый розовый конверт. В пятницу до начала занятий я проскользнул в класс раньше всех и положил конверт Демону на парту. Слава Богу, никто меня не заметил; я бы этого не пережил.
      После звонка мы оказались во власти Луженой Глотки. Я услышал, как за моей спиной Демон удивленно хмыкнула и вынула из конверта открытку. Луженая Глотка стала орать на парнишку по имени Рэгги Даффи, отчитывая его за то, ч(tm) тот позволил себе на уроке жевать виноградную жвачку. Это входило в наш обширный план борьбы с Луженой Глоткой: путем проб и ошибок нам удалось выяснить, что нашей училке ненавистен запах виноградной жвачки, и потому каждый день кто-нибудь обязательно приходил в класс с полным ртом тягучей розовой массы, из которой надувались отличные пузыри.
      Позади меня раздался всхлип.
      И наступила тишина. Один-единственный звук, от которого могло разорваться сердце. Подумать только, всего за пятьдесят центов можно купить счастливую слезу!
      Во время большой перемены Демон бегала по школьному двору, демонстрируя всем и вся свою поздравительную открытку. У всех оказалось достаточно сообразительности, чтобы сделать вид, что они, само собой разумеется, заранее знали о сюрпризе. Ладд Дивайн, крепкий высокий парень с рыжими волосами ежиком, уже в ту пору демонстрировавший все признаки звезды большого футбола быстрые ноги, сильные и далекие пассы и любовь к нанесению телесных повреждений противнику, - услышав краем уха, что девочки считают весьма милым то, что кто-то поздравил Демона с днем рождения, объявил, что это именно он и никто другой купил у Вулворта открытку. Я не стал ему возражать. Не прошло и пяти минут, как Демон уже взирала на Ладда с любовью в глазах и пальцем в ноздре.
      В субботу вечером точно в назначенное время мистер Притчард подкатил к нашему дому на своем черном лакированном авто.
      - Следи, пожалуйста, за своими манерами! - напутствовала меня мама; это наверняка относилось и к отцу. Как и было велено, мы не стали наряжаться в костюмы и галстуки; "повседневной одеждой" в нашем случае служили рубашки с короткими рукавами и чистые голубые джинсы. Вслед за отцом я забрался на заднее сиденье лимузина, обнаружив, что попал в пещеру со стенами, обитыми кожей и норковым мехом. Водитель, мистер Притчард, сидел впереди, его и нас разделял экран из чистого прозрачного пластика. Тронувшись с места, мистер Притчард повернул на Тэмпл-стрит, и наша поездка началась. Мотор работал настолько бесшумно, а рессоры были такими мягкими, что казалось, что мы не едем, а плывем над поверхностью улицы.
      На Тэмпл-стрит, среди раскидистых дубов и тополей, стояли дома самых богатых и уважаемых жителей Зефира. В частности, тут был расположен красный кирпичный особняк мэра Своупа с кольцевой подъездной дорожкой. По пути отец показал мне беломраморный дом президента городского банка Зефира. Чуть дальше, за поворотом извилистой Тэмпл-стрит, находился дом мистера Стампера Вомака, хозяина "чертова колеса", а прямо напротив него в доме с белыми колоннами жил не кто иной, как доктор Пэрриш. В конце Тэмпл-стрит был тупик, перегороженный чугунными витыми воротами. За воротами асфальт сменял булыжник. Булыжником был вымощен прямой как солнечный луч проезд к дому, по сторонам которого двумя рядами стояли, словно солдаты на параде, вечнозеленые лиственницы. Во всех окнах особняка Такстеров горел яркий свет, на покатой крыше виднелось несколько труб и красивых башенок. Мистер Притчард остановился, чтобы открыть ворота, и еще раз, чтобы запереть их. Лимузину все было нипочем, что асфальт, что булыжник. Докатив до особняка, мы свернули к куще пахучих сосен, а затем лимузин остановился под широким тентом в голубую и золотую полоску. Начинавшаяся под тентом широкая лестница из белого мрамора уходила вверх к массивной парадной двери. Прежде чем отец справился с ручками двери и выбрался наружу, мистер Притчард уже отворил для нас дверцу машины. Мы выбрались из лимузина и поднялись по парадной лестнице. Мистер Притчард, двигавшийся с грацией и скоростью ртути, открыл двери особняка и с поклоном пропустил нас вперед. Оказавшись внутри, отец потрясенно замер. - Боже мой! - только и смог прошептать он. Я разделял его благоговейный восторг. Описать интерьер особняка Такстеров во всех подробностях, которых он заслуживал, невозможно. Отмечу, что я сразу был поражен громадными размерами помещения, высотой потолков с фигурными стропилами, с которых на тяжелых цепях свешивались прекрасные люстры. Казалось, внутри особняка лучится отраженным светом, блестит и сверкает все, что только возможно; наши ноги утопали в небывало мягком и густом ворсе чудесных восточных ковров. Пахло кедром и дорогой кожей. На стенах в ореоле теплой лучистой подсветки висели картины в золоченых рамах. Одну стену помещения - по правую руку от нас - занимал громадный гобелен со сценами из средневековой жизни; слева широкая лестница с полированными деревянными перилами, плавно, словно сладчайший изгиб плеча Чили Уиллоу, восходя вверх, приглашала подняться на второй этаж. Всюду было дорогое полированное дерево, выделанная кожа, шелковистый бархат и витражи из цветного стекла. Все, вплоть до хрустальных подвесок люстр, в которых, это было видно с первого же взгляда, не было ни малейшего изъяна, блестело чистым и ясным светом настоящего, подлинного богатства.
      Из холла вышла женщина примерно одних с мистером Притчардом лет. Она была облачена в идеально белую форму, на голове у нее красовалась маленькая белая шапочка пирожком, удерживаемая на волосах серебряной булавкой. У женщины было круглое и приветливое лицо и прозрачные голубые глаза. Она поздоровалась с нами, и я заметил, что акцент у нее точно такой же, как у мистера Притчарда, который наверняка был ее мужем. Как объяснил мне отец, это был британский акцент.
      - Молодой мистер Верной занимается своими поездами, - сказала нам миссис Притчард. - Он просит вас пройти к нему.
      - Благодарю, Гвендолин, - отозвался мистер Притчард. - Не соблаговолите ли проследовать за мной, джентльмены?
      Повернувшись, мистер Притчард быстро двинулся по коридору, по обеим сторонам которого шли ряды одинаковых дверей, и нам пришлось поторопиться, чтобы от него не отстать. Я уже ничуть не сомневался, что в особняке Такстеров можно было разместить несколько домов вроде нашего и при этом еще останется место для амбара. В конце коридора мистер Притчард остановился, быстро обернулся к нам и отворил высокие резные двери, приглашая войти в зал. До нас донесся высокий сигнал паровозного свистка.
      Верной был пред нами, нагой, в чем мать родила. Он стоял, повернувшись к нам спиной, чуть наклонившись вперед, и изучал что-то, что держал в руках, что-то очень маленькое.
      Мистер Притчард откашлялся. Заслышав шум, Верной обернулся, держа локомотивчик в руках, и так широко улыбнулся, что мне показалось, что лицо его сейчас треснет.
      - А вот и вы! - воскликнул он. - Входите, входите, пожалуйста!
      Мы с отцом так и сделали. В зале, в котором мы оказались, не было совершенно никакой мебели: только огромный стол на резных дубовых ножках, на котором среди миниатюрного ландшафта с холмами, лесами и крохотными городскими домишками в разных направлениях шмыгало несколько игрушечных электрических поездов. В одной руке Верном держал маленькую щеточку, а в другой - игрушечный паровозик, которому, очевидно, только что чистил колеса.
      - На рельсы садится пыль, - объяснил он нам. - Если пыли собирается слишком много, то целый поезд может сойти с рельсов. Произойдет крушение.
      Я поражение уставился на игрушечную железную дорогу. В движении находилось одновременно семь разнообразных составов. Крохотные стрелки автоматически посылали поезда с одних путей на другие, перемигивались крохотные огоньки маленьких семафоров, перед железнодорожным переездом послушно ожидали открытия шлагбаума маленькие автомобильчики. Среди массы зелени леса яркими пятнами проступали смоковницы с красной листвой. Городские домишки величиной не более спичечных коробков были искусно раскрашены так, чтобы их стены казались сложенными из кирпича и камня. У истока главной улицы высилось строение в готическом стиле с куполом: мэрия, откуда я совсем недавно насилу унес ноги. Между каменистыми холмами извивались змейки шоссе. Через реку из крашенного зеленью стекла был перекинут мостик, а вдалеке, за пределами городка, лежало овальное, повернутое вверх черным исподом зеркало, означавшее, как я догадался, озеро Саксон. В своем стремлении к точному воспроизведению деталей Верной даже прорисовал красным берег Саксона, что должно было обозначать его гранитные утесы. Я нашел даже бейсбольное поле, плавательный бассейн, а также домишки и улочки Братона. В конце улочки, которая наверняка должна была именоваться Джессамин-стрит, я нашел даже отдельно стоявший чудной домик, раскрашенный всеми цветами радуги. Я нашел Десятое шоссе, которое бежало вдоль леса и выходило на открытое место на самом берегу озера Саксон. Я пошарил глазами, отыскивая домик, который, как я с некоторых пор знал, должен был там находиться. Да, он там и был, хотя размером не превышал мой ноготь: дом с дурными девушками, где заправляла мисс Грейс. А в лесистых холмах на западе, между Зефиром и отсутствовавшим на столе Юнион-Тауном, имелась округлая выжженная плешь, которая оставалась после того, как там сгорели все крохотные деревца. "Должно быть, там был лесной пожар", - решил я.
      - Это место, где упал метеорит, - объяснил нам Вернон, едва взглянув в сторону выгоревшего пятна. Внимательно осмотрев колесики локомотива, он любовно подул на них - обнаженный Любопытный Великан. Я отыскал Хиллтоп-стрит и наш домик на опушке. Проследовав взглядом за плавным державным изгибом Тэмпл-стрит, я уперся в картонный особняк, внутри которого стояли мы - я и мой отец.
      - А вы все вот здесь, - сказал Вернон, плавным движением руки указав на картонную коробку справа от себя, где хранились несколько не участвовавших в действии автомобильчиков, дюжина рельсов, стрелки и мотки проводков. На крышке картонной коробки черным карандашом было написано "ЛЮДИ". Подняв крышку, я заглянул внутрь и увидел там сотни крохотных человеческих фигурок, чья одежда и волосы были аккуратно выкрашены в естественные цвета. Все фигурки были голые.
      Один из поездов, катившихся по рельсам, испустил высокий, почти птичий свисток. Другой состав катил вперед, увлекаемый крохотным паровозиком, который на ходу выпускал смешные клубочки пара. Едва не открыв рот от удивления, отец обошел кругом стол с невероятно сложным ландшафтом, содержавшим тысячи крохотных деталей.
      - У вас здесь все во всех подробностях? - переспросил он. - Вы только посмотрите, на Поултер-хиллесть даже надгробия на могилах! Мистер Такстер, как же вам удалось все это сделать?
      Верной поднял голову от своего паровозика.
      - Не нужно "мистера Такстера". Зовите меня просто "Верной".
      - Хорошо, Верной. Вы сами все это сделали?
      - Не за один день, конечно, - ответил Верной и опять улыбнулся. С расстояния нескольких шагов его лицо казалось мальчишеским; вблизи становились заметными морщины в уголках глаз и две глубокие складки, залегшие скобками вокруг рта.
      - Я сделал это потому, что люблю Зефир. Всегда любил. И всегда буду любить.
      Вернон оглянулся на мистера Притчарда, стоявшего в ожидании у двери.
      - Благодарю вас, Сирил. Вы можете быть свободны. Хотя.., одну минуту. Надеюсь, мистер Мэкинсон все понял?
      - Понял что? - переспросил отец.
      - Дело в том, - сказал мажордом, - что мистер Вернон хочет отобедать с вашим сыном наедине. Обед вам будет подан в кухне.
      - Я не могу с этим согласиться. Зачем такие условия? Верной продолжал молча смотреть на мистера Притчарда. Седовласый мажордом пожал плечами и ответил:
      - Потому что на обед был приглашен только ваш сын, мистер Мэкинсон. Вы решили сопровождать его по.., гм.., собственной инициативе. Если у вас сохранились какие-либо сомнения, хочу успокоить вас и сообщить, что кухня находится по соседству со столовой мистера Вернона, где он собирается отобедать с вашим сыном, мистер Мэкинсон. Таково было пожелание мистера Вернона, мистер Мэкинсон.
      Последняя фраза была произнесена особенно непоколебимо; в голосе мистера Притчарда звякнул уже знакомый нам лед.
      Отец оглянулся на меня, и я пожал плечами в ответ. Я видел, что ему совершенно не нравятся причуды хозяина; он был близок к тому, чтобы покончить с обедом, так и не дав ему начаться. Отец был готов закусить удила.
      - Но вы тоже пришли, - сказал Вернон. Он поставил вычищенный локомотив на рельсы, и тот, тихонько застрекотав, ожил и, вырвавшись из пальцев, укатил вперед. - И вы можете остаться на обед.
      - Ты ведь тоже можешь остаться, - эхом подхватил и я, обращаясь к отцу.
      - Обед вам будет подан на кухне, - повторил мистер Притчард. - Уверен, что вам понравится наша еда, мистер Мэкинсон, Гвендолин - отличная кухарка.
      Сложив руки на груди, отец некоторое время в задумчивости рассматривал бегавшие по рельсам поезда.
      - Хорошо, - наконец проговорил он. - Пусть будет так.
      - Вот и отлично! - просиял Вернон. - Это все, Сирил, можете заняться приготовлениями к обеду.
      - Слушаю, сэр, - отозвался мистер Притчард и затворил за собой двери.
      - Вы ведь молочник, не так ли? - спросил отца Вернон.
      - Да, именно. Я работаю в "Зеленых лугах".
      - Мой отец - совладелец "Зеленых лугов". - Вернон прошествовал мимо меня к дальней стороне стола, чтобы проверить там работу миниатюрной стрелки.
      - Это вон там. - Вытянув худую руку, Вернон указал туда, где находилась молочная. - Уверен, вы слышали о том, какой отличный зеленной магазин открылся месяц назад в Юнион-Тауне, мистер Мэкинсон. А кроме того, там заканчивается строительство нового большого торгового центра. С недавних пор такие магазины называются "супермаркетами". Там будет большой отдел молочных продуктов, в том числе, конечно, и молока. В пластиковых бутылках, представляете?
      - В пластиковых бутылках? - хмыкнул отец. - Черт-те что.
      - Скоро пластик войдет в нашу жизнь повсеместно, - продолжил Вернон, подправляя домик. - Это наше будущее. Пластик, один только пластик, везде и всюду.
      - Ваш отец... Вернон, в городе его давно не видели. Вчера я разговаривал об этом с мистером Долларом. Сегодня я говорил с мэром Своупом и доктором Пэрришем. Потом я зашел в банк и спросил там. Никто не видел вашего отца года два или даже больше. Клерки в банке сказали, что важные бумаги, требующие подписи, забирает из банка мистер Притчард, потом привозит их обратно, уже подписанные Мурвудом.
      - Да, именно так все и происходит. Ну что, Кори, как тебе нравится вид на Зефир с высоты птичьего полета? Чуточку напрячь воображение - и можно представить, словно ты летишь над крышами домов, верно?
      - Совершенно верно, сэр. - Как ни странно, но в ту минуту я именно об этом и думал.
      - Нет, Кори, не нужно никакого "сэр". Просто "Верной", договорились?
      - Мы учили Кори уважительно обращаться к взрослым, - заметил отец.
      Оглянувшись на отца, Верной посмотрел на него с удивлением и легким раздражением.
      - К взрослым? Но ведь мы с ним сверстники. На несколько секунд отец, видимо, лишился дара речи. Наконец он нашел в себе силы произнести:
      - Ага. - И это было все, что он смог ответить.
      - Кори, хочешь сам управлять поездами? Иди сюда! Верной стоял над небольшим пультом управления с рычажками, регулировочными ручками и кнопками.
      - Приближается большой товарный состав, преследующий без остановки! Ту-ту!
      Я подошел к пульту управления и увидел, что его устройство по сложности не уступает делению столбиком.
      - Что мне можно делать?
      - Все что угодно, - ответил Верной. - Это и есть самое интересное.
      Осторожно, на пробу, я повернул пару ручек и перекинул рычажок. В ответ один из поездов побежал быстрее, другой медленней. Из-под колес паровоза вовсю повалил пар. Мигнули сигнальные огоньки и раздался свисток.
      - Мурвуд по-прежнему живет в особняке, Вернон? - спросил у нас за спиной отец.
      - Он отдыхает. Отдыхает у себя наверху.
      Все внимание Вернона было сосредоточено на игрушечной железной дороге.
      - Я могу с ним повидаться?
      - Когда мой отец отдыхает, к нему никто не допускается, - объяснил Вернон.
      - Но не всегда же он отдыхает? - спросил отец.
      - Само собой. Но я ничем не могу вам помочь, потому что мой отец всегда слишком утомлен, чтобы держать меня в курсе дела.
      - Верном? Не могли бы вы повернуться ко мне? Вернон послушно исполнил просьбу отца, хотя глазами то и дело следил за железной дорогой.
      - Мистер Мурвуд еще жив?
      - Живо, живо, - торопливо отозвался Вернон. - Маслины и мидии мне живо, живо! - негромко пропел Верном, потом нахмурился, словно бы вопрос в конце концов проник в его сознание. - Конечно, он! Кто, если не он, по-вашему, ведет семейные дела?
      - Может быть, мистер Притчард?
      - Мой отец сейчас находится наверху, у себя, он отдыхает, - повторил Вернон с легким нажимом на слове "отдыхает". - Кто вы такой, мистер Мэкинсон, молочник или инквизитор?
      - Молочник, - ответил отец. - Любопытный молочник.
      - Не просто любопытный, а очень и очень любопытный, мистер Мэкинсон. Давай, Кори, наподдай ходу! Шестой скорый идет с опозданием!
      Я продолжал с упоением крутить ручки и перекидывать рычажки. По мановению моей руки поезда проносились мимо, лавируя между холмами и плавно вписываясь в повороты.
      - Знаешь, Кори, мне очень понравился твой рассказ про озеро, - сказал вдруг Вернон. - Озеро мне всегда представлялось зловещим, поэтому я сделал его черным. Ведь в нем хранится тайна, темная и страшная, правда?
      - Да, сэ... Вернон, - вовремя исправился я. Я не мог с ходу приучить себя обращаться к старшему по имени, мне приходилось следить за собой.
      - Я прочитал в "Журнале" о том, что случилось, - сказал Верной и, наклонившись над миниатюрным Зефиром, принялся поправлять покосившееся деревце на склоне холма, при этом его гигантская тень упала на землю. Придав дереву необходимую вертикальность, он на шаг отступил и критически оценил результат.
      - Убийца наверняка знал, что озеро Саксон в наших краях считают бездонным. Что означает, что он сам из местных. Возможно, он живет в одном из этих домов, в нашем Зефире. Что же касается убитого, то раз с марта никто не заявил о его исчезновении и никто не опознал в нем по описанию своего родственника или знакомого, он, стало быть, человек приезжий, нездешний. Таким образом, необходимо установить, какая связь может быть между двумя людьми, один из которых местный убийца, а другой - жертва, приехавшая откуда-то издалека.
      - Шериф тоже хотел бы это выяснить.
      - Шериф Эмори хороший человек, - ответил Верной. - Но не слишком хороший шериф. Он первый с этим согласится. У него нет инстинкта собаки-ищейки, который необходим каждому настоящему сыщику; он вполне может отпустить птичку, когда она находится в его когтях.
      Задумчиво склонив голову к одному плечу, Верной почесал живот под пупком. Потом он подошел к медной пластине с выключателями, привинченной к стене, и погасил в зале свет. Как только над игрушечным Зефиром сгустилась тьма, в нескольких домишках зажегся свет. Локомотивы освещали пути лучами своих прожекторов.
      - Итак, было раннее утро, - медленно проговорил Вер-нон. - Если вы собрались кого-то убить, то я советую делать это ранним утром, так, чтобы, когда вы будете топить тело в озере Саксон, на Десятом шоссе никто не появился. Почему убийца дожидался утра, чтобы завершить свой план?
      - Хотелось бы мне узнать, - отозвался отец. Я продолжал эксперименты с рычажками и ручками, на которых для удобства зажглась подсветка.
      - Объяснение может быть только одно: убийца - человек, к которому поутру никогда не приезжает грузовик из "Зеленых лугов", - продолжил Верной. - Вот почему он не принял во внимание графи к доставки молочника, верно? Знаете, в чем я почти уверен?
      Отец молча ждал ответа.
      - Мне кажется, что убийца "сова". По-моему, он собирался сбросить тело своей жертвы в озеро и после этого вернуться домой и лечь в постель. Таким образом, если вам удастся найти "сову", которая не пьет молоко, то вы с большой вероятностью сможете считать, что нашли убийцу.
      - Не пьет молоко? А эти сведения у вас откуда?
      - Стакан молока, выпитый на ночь, способствует крепкому и спокойному сну, - объяснил Верном. - Убийца не любит спать; по той же самой причине днем, во время работы, он пьет только черный кофе.
      В ответ отец смог только потрясенно хмыкнуть, что могло означать и согласие, и несогласие.
      Двери в темный зал растворились, и мистер Притчард объявил во тьму, что обед подан. Включив в зале свет и прекратив бег железной дороги, Верной позвал меня с собой:
      - Пойдем, Кори.
      Я отправился вслед за ним в столовую, а отец вместе с мистером Притчардом удалился на кухню. В столовой Такстеров, где по углам стояли старинные рыцарские доспехи, на длинном столе, покрытом белоснежной скатертью, стояли два прибора, один напротив другого. Верной предложил мне самому выбрать место, и я выбрал то, откуда мог лучше видеть рыцарей. Через полминуты в столовой появилась Гвендолин с серебряным подносом в руках - и начался обед, самый странный в моей жизни.
      На первое был земляничный суп с ванильными вафлями, которые следовало накрошить в суп. Затем подали равиоли и шоколадные пирожные в одной тарелке. Еду мы запивали лимонной шипучкой "Физзи"; Верной ужасно насмешил меня, положив таблетку "Физзи" себе в рот, отчего изо рта у него пошли отличные зеленые пузыри. Потом были великолепные лепешки от гамбургеров с прекрасно зажаренным попкорном, а на десерт нам подали сливочную начинку для эклеров, которую можно было есть прямо ложками. Уминая угощение за обе щеки, я испытывал легкий стыд; когда мама узнает, что за ребяческое пиршество устроил мне Верной, она начнет стонать от расстройства - ведь все без исключения блюда "было вредно" есть по отдельности. Не было видно ни намека на овощи - ни моркови, ни шпината, ни брюссельской капусты. С кухни доносился отдаленный запах того, что я принял за тушеную говядину; это означало, что отца все-таки потчуют настоящей едой для взрослых. Скорее всего он даже не догадывается, какой массированной атаке я подвергаю свой желудок. Верной разделял мое счастье; мы наперебой смеялись, слизывая остатки сливочного крема с наших тарелок с алчностью прирожденных сластен.
      По ходу обеда Верной расспрашивал меня о разных разностях. Он хотел знать обо мне все. Он спрашивал, чем я люблю заниматься, кто мои друзья, какие книги я предпочитаю читать, какие фильмы мне особенно нравятся. Оказывается, Вер-нон тоже смотрел "Пришельцев с Марса"; это еще больше укрепило взаимопонимание. Он рассказал, что когда-то давно у него был целый сундук, полный комиксов о разных супергероях, но отец заставил его выбросить все эти сокровища. Вер-нон сказал, что когда-то у него было несколько полок, заставленных исключительно книжками приключений "Крутые парни", но однажды его отец страшно разозлился на него и сжег все книги до единой. Он рассказал, что у него были и все выпуски "Дока Сэвиджа", и весь Тарзан, и Джон Картер с Марса, и Тень, и "Загадочные истории", и целый ящик "Эрго-си", и журналы "Жизнь мальчишки", но его отец сказал, что Вернон давно уже вырос из этой чепухи, и собственноручно все сжег, а пепел развеял по саду позади особняка. Наконец Верной сказал, что для того чтобы вернуть все это, он не пожалел бы и миллиона долларов, и если я когда-нибудь попаду в такую же ситуацию, то он советует мне стоять насмерть, потому что в этих книжках заключена настоящая магия.
      Стоит только сжечь свое волшебство или выбросить его в мусор, ты не сможешь думать ни о чем другом, только о том, как вернуть это волшебство. Ты становишься нищим, попрошайкой.
      - Мне нужно было продолжать носить короткие штаны, - в конце концов сказал Верной.
      - Что? - не понял я. Я никогда не видел, чтобы Верной носил штаны. Хоть какие-нибудь.
      - Однажды я написал книгу, - сказал он.
      - Да, я знаю. Моя мама читала ее.
      - А ты не собираешься стать писателем, когда вырастешь?
      - Не знаю, - замялся я. - Может быть.., если удастся - Мне очень понравился рассказ, который ты написал. Было время, я тоже писал рассказы. Отец говорил, что он не имеет ничего против такого хобби, но при этом мне ни на минуту нельзя было забывать, что когда-нибудь ответственность за все это ляжет на мои плечи. Он все время это повторял.
      - За что "все это"?
      - Я не знаю. А он так и не сказал мне больше ничего.
      В этом был какой-то смысл.
      - А почему вы не написали больше ни одной книги? Верной хотел что-то ответить; его рот открылся, потом закрылся снова. Примерно с минуту он просто сидел, глядя на свои руки, на пальцы, измазанные сливочным кремом. Внезапно его глаза заблестели.
      - Во мне была только одна книга, - наконец ответил Верной. - Я написал первую книгу, принялся искать внутри себя следующую и искал довольно долго. До сих пор ищу. Но во мне больше ничего нет. Ничего не было позавчера, и ничего нет сегодня.., не думаю, что что-нибудь появится завтра.
      - Но как же так вышло? - удивился я. - Разве вы не можете просто придумать сюжет?
      - Придумать? Послушай, я тебе кое-что расскажу.
      Я принялся терпеливо ждать.
      Верной глубоко вздохнул, потом так же неторопливо выдохнул. Его взгляд расфокусировался, словно бы он всеми силами старался не уснуть, но сон неудержимо тянул его в свой тихий омут.
      - Жил-был мальчик, - внезапно заговорил Вернон. - Однажды он решил написать книгу про город. Про маленький город, такой же, как наш Зефир. Принявшись за дело, мальчик упорно писал свою книгу, медленно продвигаясь к намеченной цели. Для того чтобы написать книгу так, как нужно, ему потребовалось почти четыре года. И покамальчик писал свою книгу, его отец... Голос Вернона снова стих.
      Я ждал продолжения.
      - Его.., отец... - Верной нахмурился, очевидно, стараясь собраться с мыслями и ухватить нить повествования. - Да, - воскликнул он. - Его отец постоянно говорил, что его занятие - просто глупость, и ничего больше. Отец твердил это с утра до вечера. "Ты глупец, - говорил он, - сумасшедший глупец. Все свое время ты тратишь на свою книгу, тогда как ты должен изучать дело, семейный бизнес. Потому что для того я тебя растил. Чтобы ты продолжал семейное дело. Не для того я тратил на тебя деньги, чтобы разочароваться в тебе, видя, как ты упускаешь свой шанс. Я вырастил тебя, чтобы передать тебе бразды правления, и твоя мать смотрит из могилы, потому что ей тоже стыдно за тебя. Ты разбил ей сердце, когда бросил колледж, из-за тебя она приняла таблетки и рассталась с жизнью, только из-за тебя и ни из-за кого больше, Ты бросил колледж, и деньги, потраченные на тебя, пошли на ветер. С таким же успехом я мог просто выбросить эти деньги в окно - ниггерам или белой рвани".
      Верной мигнул, что-то в его лице изменилось, будто эти слова потрясли его с новой силой.
      - "Неграм, - поправил отца мальчик. - Нужно быть культурным, папа". Ты понимаешь меня, Кори?
      - Я.., не совсем...
      - Тогда глава вторая, - продолжил Верной. - Прошло еще четыре года. Все эти четыре года мальчик терпеливо переносил издевательства, насмешки и ругань отца. И продолжал писать свою книгу о городе и о людях, которые в нем живут, благодаря которым город таков, каков есть. Быть может, в книге не было никакого сюжета, скорее всего так, там не было ничего такого, что с первых же страниц берет вас за глотку и до последних страниц трясет так, что все ваши кости стучат, - но эта книга была о жизни. Там были течения и голоса, все те незаметные повседневные мелочи, из которых складывается память живущего. Повествование в книге текло плавно, но непредсказуемо, как река; нельзя было сказать, куда вас вынесет следующий поворот или излучина, пока не увидишь это собственными глазами, но само путешествие было завораживающим и сладким и хотелось, чтобы оно не кончалось никогда. В книге была та настоящая жизнь, которой не было в существовании мальчика.
      Верной опять замолчал и уставился в никуда. Я заметил, как его скользкие от крема пальцы крепко вцепились в край стола.
      - Потом мальчик нашел издателя, который согласился выпустить его книгу, продолжил рассказ Верной. - Настоящего издателя в настоящем издательстве в самом Нью-Йорке. Ты, наверное, знаешь, что именно там находится сердце нашего мира. Там выходят в свет книги, тысячами и сотнями, и каждая из них - это дитя, не похожее на других; некоторые из них ходят ровно и прямо, а другие рождены калеками, но все они появляются в большой мир оттуда и только оттуда. Так вот, мальчику позвонили из нью-йоркского издательства и сказали, что готовы выпустить книгу при условии, что он слегка ее изменит, и готовы объяснить суть этих изменений, от которых книга только выиграет. Мальчик очень обрадовался, он был горд и сказал, что согласен, что сделает все от него зависящее.
      Остекленевшие глаза Вернона скользили по комнате, рассматривая трепетавшие в воздухе картины.
      - Вот так, - снова продолжил он тихим голосом. - Мальчик сложил свои вещи в чемодан. Отец продолжал твердить ему, что он дурак и идиот, что он приползет обратно на коленях и что время покажет, кто из них был прав, потому что время всегда все ставит на свои места. Но в ту пору мальчик был очень упрям и несговорчив. Он ответил отцу, что уверен, что прав окажется он, его сын, и посмеется последним. И он поехал из Зефира в Бирмингем на автобусе, а из Бирмингема в Нью-Йорк на поезде, а там разыскал в огромном здании офис издательства, чтобы узнать, что же случилось с его ребенком, его книгой.
      Верной вздохнул и снова замолчал. Он взял со стола тарелку из-под сливочного крема и посмотрел, не осталось ли в ней еще что-нибудь слизнуть. И что же случилось дальше? - решился подать я голос.
      - Люди из издательства все объяснили ему. Вернон улыбнулся, но его улыбка была полна муки.
      - Первым делом они объяснили ему, что книги - это тоже бизнес, как и все остальное. Они показали ему графики и диаграммы, которые во множестве были развешены на стенах. Они сказали, что, по их сведениям, в этом году читатели предпочитают триллеры и книги о зловещих и таинственных убийствах, а город, описанный в книге мальчика, является идеальным местом для изображения такого убийства. Зловещее и таинственное убийство, так они и сказали. Триллер, способный вселить в человека ужас. Сегодня книгоиздательствам приходится выдерживать серьезную конкурентную борьбу с телевидением. Раньше было легче, раньше у людей было время для чтения. А сегодня люди хотят читать триллеры, и графики и схемы это подтверждают. Мальчику сказали, что если он сумеет вплести в канву книги таинственное убийство - на самом деле, прибавили издатели, это совсем несложно, нужно только хорошенько подумать и все получится, - то книгу обязательно напечатают, а на ее обложке будет оттиснуто имя мальчика. И еще они сказали, что название книги нужно изменить, что название "Лунный город" не подходит для триллера. "Ты можешь писать круто? - спросили мальчика. - В этом году нам нужны крутые писатели".
      - Он сделал так, как они его просили? - спросил я.
      - О да, - ответил Верной. - Он сделал все, как они его просили. Все, что они хотели. Потому что цель была так близка, так близка, что он уже ощущал вкус победы. И еще он знал, что отец неотступно следит за ним. Да, он сделал все, что от него требовалось.
      Улыбка Вернона напоминала свежий шрам на беззащитной плоти.
      - Но люди из издательства ошиблись. То, что они потребовали от мальчика, оказалось не так просто сделать. Это оказалось невероятно сложным. Мальчик поселился в номере отеля и принялся За работу. Отель.., это было все, что он мог себе позволить. Он печатал на взятой на прокат машинке, сидя дни напролет в комнате, которая тоже была не его. Мало-помалу, час за часом, и отель, в котором он жил, и город, в котором находился отель, - все это просачивалось сквозь пальцы мальчика и оседало на страницах книги. И вот наступил день, когда мальчик уже не понимал, где находится. Он заблудился, но не было ни единого знака, который указал бы ему дорогу. Он слышал, как люди вокруг него плачут и взывают о помощи, видел, как люди причиняют друг другу боль, и от этого что-то внутри него закрылось и сжалось, как стиснутая в кулак ладонь, и с этих пор ему хотелось только одного: как можно скорее добраться до последней страницы книги и на этом закончить - раз и навсегда. Ночами ему слышался смех отца. Мальчик слышал, как отец твердит, что он все такой же дурачок, маленький идиот, но он все равно должен продолжать идти до конца. Мальчик получил в наследство от своего отца очень многое, и в результате оказалось, что отец приехал из Зефира в Нью-Йорк вместе с ним и все это время стоял за его спиной.
      На несколько мучительных секунд Вернон крепко зажмурился, переживая агонию воспоминаний. Когда глаза Вернона открылись снова, я увидел, что они обведены красной каймой.
      - Этот мальчик, этот глупый мальчик все-таки взял деньги у издателей и бежал из большого города. Он вернулся в Зефир, назад к девственным холмам, туда, где он мог свободно думать. А потом книга появилась на свет, с именем мальчика на обложке. Он увидел, какой стала обложка, и понял, что он один во всем виноват, потому что он сам, своими руками вырядил своего ребенка в одежды проститутки, так что теперь только люди с больной и уродливой душой и похотливым воображением захотят взять книгу в руки. Возьмут, получат от нее то, что хотят, попользуются и выбросят за порог, потому что теперь она просто одна из сотни тысяч других таких же калек. И мальчик сам сделал ее такой, своими собственными руками. Потому что был жадным и злым.
      Голос Вернона сорвался на хрип, и я вздрогнул от испуга.
      Вернон прижал ладонь к губам. Когда он наконец отнял руку от лица, от его нижней губы протянулась тонкая серебристая нить слюны. - Довольно скоро, - не заговорил, а зашептал он, - мальчик узнал, что его книга провалилась. Этого не пришлось долго ждать. Он позвонил тем людям. Все что угодно, сказал он им. Я сделаю все что угодно, чтобы спасти книгу. Они ответили, что понимают только свои графики и схемы, а еще таблицы и цифры. Они ответили, что людям надоели триллеры. Они сказали, что теперь читатель желает чего-то другого. И им очень хочется поскорее получить следующую книгу мальчика. Он ведь обещал им писать дальше, так они сказали. Вот только пусть эта книга станет другой. Вы ведь молоды, сказали они ему. У вас впереди будет еще очень много книг.
      Верной утер рот тыльной стороной руки: медленным движением, с большим трудом.
      - Отец мальчика ждал. Отец насмешливо смотрел на попытки мальчика добиться своего, и с его губ не сходила улыбка. Лицо его отца сделалось большим, словно солнце, и каждый раз, когда мальчик поднимал на него глаза, свет этого солнца обжигал его. Отец сказал мальчику, что ему не по плечу ноша, которую он, отец, нес все эти годы. Потому что у мальчика нет ничего своего. Даже за рубашку и брюки заплачено из денег отца. А он не имеет права носить на себе то, за что заплачено деньгами, заработанными трудом отца, к которому он отнесся с таким неуважением. Все, за что мальчик ни брался, кончалось провалом; и в будущем его ждут только неудачи, одни только неудачи, отец был уверен в этом, и если сегодня ночью он, отец, внезапно умрет во сне, то в этом будет виноват только его сын-неудачник. Мальчик стоял у подножия лестницы и плакал, а потом крикнул отцу: ну что ж, иди и умирай, скорей бы ты умер, ты.., жалкий.., сукин сын...
      Как только прозвучали эти ужасные, вырвавшиеся из самой глубины души слова, я увидел, как из глаз Вернона брызнули слезы, словно его насквозь пронзили копьем. Верной тихо застонал, и на его лице отразилась такая небывалая мука, какую я видел всего один раз, в "Нэшнл джиогрэфик", на картине испанского художника, - это было изображение обнаженного святого-мученика. Слезы одна за другой скользнули по лицу Вернона, одна слеза застряла в пятнышке шоколадного соуса в уголке его рта.
      - Ох... - еле слышно стонал он. - Ox... ox.., нет.
      - Мистер Верной?
      Голос говорившего был тих, но тверд. В дверях, ведших в кухню, появился мистер Притчард. Я решил было встать, но мистер Притчард остановил меня:
      - Мистер Кори, прошу вас, оставайтесь на месте. На некоторое время.
      Я повиновался. Мистер Притчард пересек комнату и, остановившись позади Вернона, дружески положил руку на его худое плечо.
      - Обед закончен, мистер Вернон.
      Сидевший напротив меня совершенно голый человек ничего не сказал и не двинулся с места. Взгляд его глаз был тусклым и безжизненным, в лице не осталось ничего живого, кроме медленно катившихся слез.
      - Вам пора отдохнуть, сэр, - сказал тогда мистер Притчард.
      - Я проснусь снова? - спросил Притчарда Верной глухим и тихим далеким голосом.
      - Уверен, что проснетесь, сэр.
      Рука мистера Притчарда тихонько и успокоительно похлопала плечо Вернона; в этом прикосновении было столько отцовского...
      - Попрощайтесь со своим гостем.
      Верной поднял на меня глаза. Казалось, он видит меня впервые, как будто я случайно оказался в его доме. Но уже через мгновение его глаза снова ожили, он шмыгнул носом и улыбнулся мне своей мальчишеской улыбкой.
      - Пыль садится на рельсы - вот незадача-то, - сказал он. - Если пыли соберется слишком много, то состав может сойти с рельсов и выйдет крушение.
      По его лицу пронеслась тень, но это была только тень промчавшегося по небосклону его разума маленького облака и ничего более.
      - Кори, - еще раз улыбнулся он. - Спасибо, что нашел время заглянуть ко мне. Мы очень хорошо провели время.
      - Да, сэр...
      Он поднял палец.
      - Верной. - Верной, - поправился я.
      Голый Верной поднялся из-за стола; вслед за ним поднялся и я.
      - Ваш отец ожидает у парадной двери, - сказал мистер Притчард. - За этой дверью поверните направо, пройдите через холл и окажетесь у парадной двери. Через несколько минут я тоже буду там и отвезу вас домой.
      Взяв Вернона под локоть, мистер Притчард повел его к одной из дверей. Верной шел ссутулившись, едва переставляя ноги, словно глубокий старик.
      - Спасибо за прекрасный обед! - крикнул я. Остановившись, Верной взглянул на меня. Улыбка то появлялась на его лице, то исчезала, словно свет мигающей неоновой трубки, которая вот-вот перегорит.
      - Надеюсь, ты и дальше будешь писать такие же замечательные рассказы, Кори. Желаю тебе всего хорошего.
      - Спасибо, Верной.
      Верной кивнул, очевидно, довольный тем, что мы поняли друг друга. В дверях столовой он еще раз остановился.
      - Знаешь, Кори, иногда по ночам я вижу удивительный сон. Вокруг ясный день, повсюду люди, а я иду по улице совсем голый.
      Верной рассмеялся.
      - Совершенно голый! Можешь себе представить?
      Нужно было улыбнуться, но в тот момент я не смог вспомнить, как это делается.
      Потом Верной позволил мистеру Притчарду вывести себя из столовой. Я взглянул на скопище грязных тарелок, оставшихся после нашего пиршества на столе, и почувствовал, как к горлу моему подступает тошнота.
      Парадную дверь я разыскал без труда. Отец ждал меня; из его улыбки я понял, что он понятия не имеет о событии, свидетелем которого я только что стал в столовой.
      - Как вы поболтали?
      Я пробормотал что-то невразумительное, но отца ответ устроил.
      - Как Верной с тобой обходился, нормально?
      Я молча кивнул. Теперь, когда все кончилось и Вернон со мной ничего не сделал, а обед, поданный Гвендолин, оказался чудесным, отец был очень оживлен и весел.
      - Отличный у них дом, верно? - спросил он, когда мы спускались по лестнице к длинной черной машине Такстеров. - Такой дом.., даже страшно подумать, сколько он стоит!
      Я не знал, что ответить отцу. Дом стоил дорого, но определенно не дороже, чем человек мог заплатить своей жизнью.
      Вскоре из парадных дверей появился мистер Притчард, мы уселись в лимузин и вернулись домой.
      Глава 4
      Гнев Пяти Раскатов Грома
      В понедельник я обнаружил, что Демон ко мне охладела; ее грязные пальцы наконец оставили в покое мою шею. Теперь взгляд ее сумасшедших глаз не отпускал Ладда Дивайна. И все это сделала одна-единственная поздравительная открытка, легкомысленно приписанная себе Ладдом. В колледже из Ладда вышла настоящая звезда футбола; наверное, потому, что с некоторых пор в школе ему только и приходилось, что без устали практиковаться в умении быстро бегать и уворачиваться.
      История с днем рождения Бренды Демона имела и еще одно последствие. Во время большой перемены я, будто невзначай, поинтересовался у Демона, как прошел праздник. Она коротко взглянула на меня, словно в ее новом мире я лишь на ноту отстоял от состояния полной невидимости.
      - О, было очень весело, - ответила она, и ее взгляд вернулся к будущему футбольному чемпиону. - Собрались все мои родственники. Был пирог и мороженое.
      - А подарки? Подарки были?
      - Угу. - Демон принялась грызть свой грязный ноготь, при этом сальные волосы упали ей на глаза. - Мамочка и папуля подарили мне аптечку первой помощи, тетя Грета - перчатки, которые сама связала, а моя кузина Чили засушенный венок из лесных цветов, который нужно повесить над кроватью на счастье. - Здорово, - проговорил я. - Это настоящее... Я едва это не пропустил. Теперь нужно было быстро отмотать пленку обратно.
      - Кузина Чили? - переспросил я. - А как ее фамилия?
      - Парселл. Вернее, раньше она была Парселл. До тех пор, пока не вышла замуж за фермерского парня и аист не принес им ребеночка.
      Демон вздохнула.
      - Правда, Ладд самый красивый в школе? Иногда мне кажется, что Бог просто обожает над нами насмехаться.
      Прошел сентябрь; наступившее утро было уже октябрьским. За одну ночь холмы оказались расписаны золотом и пурпуром, будто над ними поработал какой-то трудолюбивый художник. Днем по-прежнему было тепло и даже жарко, но утром хотелось надеть свитер. Стояло бабье лето, когда в витринах зеленной лавки выставляют корзины, полные спелых плодов и овощей, а на тротуаре под ногами нет-нет да и попадется шуршащий палый лист.
      ***
      У нас в классе прошел урок "Покажи и расскажи", на который каждый должен был принести что-нибудь важное и интересное, а потом рассказать остальным, что это такое и почему оно представляет ценность. Я принес несколько выпусков "Знаменитых чудовищ", зная наперед, что при виде такого сокровища Луженая Глотка взорвется, как шутиха, отчего я надолго укреплю свою репутацию героя Сопротивления. Дэви Рэй принес сорокапятку "Я тусуюсь" и фотографию электрогитары, на которой он мечтал научиться играть, как только его родители смогут оплачивать уроки. Джонни принес свои наконечники для стрел, аккуратно завернутые в вату и рассортированные по отдельным ящичкам металлической коробки для рыболовной наживки.
      Без всякого сомнения, коллекция Джонни казалась нам настоящим чудом, над которым нужно было трястись. Наконечники были маленькие и большие, светлые и потемнее: глядя на них, хотелось думать о временах, когда леса еще были нетронутыми, единственным источником света в них были индейские костры, а Зефир существовал лишь в воспаленном мозгу какого-нибудь бесноватого шамана, бившегося в конвульсиях. Джонни собирал эти наконечники, сколько я его знал, то есть со второго класса. В то время когда мы, остальные, только бегали, прыгали и предавались легкомысленным играм, совершенно не обращая внимания на пыльные осколки прошлых эпох, попадавшиеся нам под ноги, Джонни не терял времени зря: он обшаривал лесные тропинки и русла ручьев в поисках изящных остроконечных предметов для пополнения своей чудесной коллекции. К описываемому моменту у него собралось около сотни экземпляров. Он часто и любовно чистил и полировал свои наконечники - никакого щелока или мыла, это было равносильно оскорблению, - перебирал их, любовался ими и снова тщательно прятал в коробку для рыболовной наживки и снастей. Иногда я представлял себе, как Джонни в своей комнате в одиночестве перебирает свое богатство, наверняка раздумывая при этом, какой была жизнь в Адамс-Вэлли двести лет назад. Может, Джонни представляет четырех приятелей-индейцев, у которых есть четыре собаки и четыре быстрых коня. Индейцы жили в вигвамах, в одной деревне, и любили посидеть кружком и поболтать о жизни, о школе и прочих вещах. Я никогда не спрашивал Джонни, о чем он думает, глядя на свои наконечники, но ведь могло быть так, что он думал об этом, верно?
      В день, когда должен был состояться урок "Покажи и расскажи" - которого я вот уже неделю дожидался с тайным содроганием, пытаясь угадать, что же принесет нам похвастаться Демон, - я встретился со своими друзьями перед началом занятий на обычном месте, у школьного забора. Мы оставили наши велосипеды вместе с десятками других, приковав их за рамы персональными цепочками с замками. Некоторое время мы стояли на солнышке, которое в это прохладное утро только-только начинало пригревать.
      - Давай покажи, - попросил Джонни Бен. - Не томи, покажи скорее, очень хочется посмотреть.
      Как ни странно, трясшийся над своими сокровищами, словно над редкостными драгоценностями, Джонни всегда с удовольствием демонстрировал их желающим. Вот и на этот раз его не пришлось дважды просить.
      - Вот, нашел в прошлую субботу, - сказал он, разворачивая комочек ваты и демонстрируя на свету его содержимое. - Если присмотреться, можно увидеть, что этот наконечник делали в спешке. Видите, какие неровные и грубые сколы? У человека не было времени, чтобы думать о красоте и симметрии. Ему просто был нужен наконечник для новой стрелы, чтобы пойти и добыть себе еду.
      - Судя по его размеру, этот парень вряд ли сумел раздобыть что-то больше суслика, - заметил Дэви Рэй.
      - Наверное, это был неудачный наконечник, - предположил Бен. - И охотник выпустил эту стрелу просто так, наудачу, даже не проследив, куда она улетела.
      - Может, и так, - согласился Джонни. - А может быть, этот наконечник сделал мальчик, который только учился делать стрелы.
      - Если бы каждый раз, чтобы добыть еду, мне нужно было делать наконечники и стрелы, - заявил я, - то я бы очень скоро ноги протянул от голода.
      - Сколько у тебя здесь наконечников, Джонни? - У Бена явно чесались руки покопаться в коробке Джонни, и его удерживало только уважение перед древностью. - А какой у тебя из них самый любимый?
      - Сейчас покажу. - Достав из заветного отсека комок ваты, Джонни принялся осторожно разворачивать его. Когда с ватой было покончено, Джонни показал нам свой лучший наконечник, свою гордость.
      Черный, гладкий, почти идеально правильной формы.
      Я помнил, откуда он взялся.
      Этот наконечник Дэви Рэй нашел в лесной чаще во время нашего печально знаменитого похода с ночевкой.
      - Здорово красивый, - восхищенно протянул Бен. - Блестит, будто его маслом смазали, да?
      - Я только помыл его под струей воды, не полировал, ничего такого. Он сам так блестит.
      Легко потерев наконечник смуглыми пальцами, Джонни положил его на ладонь Бена.
      - Пощупай, - сказал Джонни. - На нем не чувствуется ни одного скола, такой он гладкий.
      Подержав наконечник в руке, Бен передал его Дэви Рэю, а тот мне. На идеально гладкой поверхности наконечника имелся всего один скол, казалось, что лежавший на ладони овальный предмет тает, сливаясь с кожей. Стоило слегка сжать руку - трудно было сказать, где кончается наконечник, а где начинается плоть.
      - Интересно, какой охотник его сделал? - проговорил я.
      - Да, хотелось бы мне знать. Тот, кто его делал, никуда не торопился. Тот, кто его делал, хотел, чтобы его наконечник вышел лучше всех, что только бывают, чтобы снаряженная им стрела летела точно в цель, пусть ему и не удастся найти ее. Потому что для индейцев наконечники были больше чем просто наконечники; часто они заменяли деньги, а кроме того, служили показателем того, сколько усердия и терпения ты готов вложить в свою работу. По наконечникам можно было судить о том, что ты за охотник, насколько ты хорош, какой у тебя стиль: много дешевых наконечников или всего полудюжина, но самого высшего сорта, на которые можно положиться. Хотелось бы мне узнать, кто сделал этот наконечник.
      В голосе Джонни звучало искреннее желание.
      - Думаю, это был вождь, - сказал я. - Уверен в этом.
      - Вождь? - Глаза Бена стали круглыми как блюдца. - Откуда ты знаешь?
      - Кори приготовил для нас новую сказку, - объяснил ему Дэви Рэй. - В которой нет и единого слова правды, все враки с начала до конца.
      - Нет, конечно же, это был вождь! - упрямо продолжал я. - Самый молодой вождь из всех, что когда-то были у племени! Ему было всего двадцать, а до него вождем был его отец!
      - Ой, мама! - Сидевший под деревом Дэви подтянул к груди колени и обхватил их руками. - Если бы у нас в городе проводился конкурс на лучшего трепача, то ты, Кори, наверняка бы отхватил там первый приз!
      Джонни тоже улыбнулся, но в его глазах горел неподдельный интерес.
      - Рассказывай дальше, Кори. Давайте послушаем историю этого вождя. Как его звали?
      - Я не знаю. Может, его звали... Бегущий Олень, я еще...
      - Нет, это неподходящее имя, какое-то девчоночье! У вождя должно быть имя воина. Вроде "Большое Грозовое Облако"!
      - Большое Грозовое Хныканье! - хихикнул Дэви Рэй. - Эх, Бен, тебя опять понесло.
      - Вождя звали Раскат Грома, - сказал Джонни; он глядел мне прямо в глаза и не обращал внимания на пререкавшуюся парочку. - То есть не совсем так. Его звали Пять Раскатов Грома. Потому что он был высок, силен, мрачен и...
      - Косоват, - подал голос Дэви Рэй.
      - У него была дубинка, которой он разил как молнией, - закончил Джонни, и Дэви Рэй прикусил язык.
      Я помолчал, глядя на наконечник, который поблескивал на моей ладони.
      - Давай, Кори, - тихо, но настойчиво повторил Джонни. - Расскажи нам историю вождя по имени Пять Раскатов Грома.
      - Вождь Пять Раскатов Грома, - задумчиво проговорил я, чувствуя, как в мозгу у меня соединяются воедино различные фрагменты истории, и тихо, то сжимая, то разжимая ладонь с наконечником стрелы, я объявил:
      - Он был ирокез.
      - Кри, - поправил меня Джонни.
      - Кри, - согласился я. - Он был из племени кри, и до него вождем у кри был его отец, который погиб на охоте. Отец ушел охотиться на оленей и пропал, а потом его нашли умирающим на камнях - он сорвался с утеса и разбился. Старый вождь умер, но он успел рассказать своему сыну о том, что видел Первоснега. Да, именно это и сказал Пяти Раскатам Грома старый вождь перед смертью. Он видел Первоснега так близко, что отчетливо разглядел его белоснежную шкуру и рога, огромные и раскидистые, словно ветви дуба. Старый вождь сказал, что до тех пор, пока в этих лесах будет жить Первоснег, в них всегда будет много зверей и удачная охота. Если Первоснега кто-нибудь убьет, то придет конец и всему лесу, а вместе с ним, может быть, - и всему миру. После этого старый вождь умер, а Пять Раскатов Грома стал новым вождем, преемником своего отца.
      - Мне всегда казалось, нужно быть воином, чтобы стать вождем, нужно сражаться, - сказал мне Дэви Рэй.
      - А кто сказал, что Пять Раскатов Грома был мирным индейцем? - ответил я. - Всем была известна его воинственность. Ему пришлось сразиться с целым отрядом храбрецов, которые тоже хотели стать вождем. Просто дело было в том, что мир он предпочитал драке. Он отлично знал, когда лучше решать споры мирно, а когда дракой. У него был характер. Именно поэтому его звали не "Один Раскат Грома" и даже не "Два Раската Грома". Пять Раскатов Грома не часто удавалось вывести из себя, но уж если это случилось, тогда берегись! Его гнев напоминал Пять Одновременных Раскатов Грома.
      - Скоро звонок, - сказал Джонни. - А что было дальше?
      - Он был вождем.., гм.., довольно долго. Пока ему не исполнилось шестьдесят лет. Тогда он умер, а его место занял его сын Мудрый Лис.
      Я оглянулся на школу: дети уже потянулись на уроки.
      - Все потому запомнили Пять Раскатов Грома, что при нем все племена жили в мире. Перед смертью он взял в руки лук и выпустил в сторону леса свою лучшую стрелу, - чтобы люди нашли ее через сто лет. После того как Пять Раскатов Грома умер, люди из племени кри вырезали его имя на скале и похоронили его на тайном индейском кладбище.
      - Вот как? - хихикнул Дэви Рэй. - А где это кладбище?
      - Не знаю, - признался я. - Это тайна.
      Друзья улыбнулись. Зазвенел звонок, возвещавший начало занятий. Я вернул наконечник Пяти Раскатов Грома Джонни, и Джонни снова завернул его в вату и спрятал в коробку для наживки. Поднявшись с мест, мы пошли к дверям школы, вздымая башмаками облака пыли.
      - Как ты думаешь, может быть, вождь Пять Раскатов Грома действительно был? - спросил меня Джонни перед самой дверью.
      - Само собой, был такой индеец! - подал голос Бен. - Раз Кори говорит был, значит, точно был.
      Дэви Рэй издал звук, словно пустил ветры, хотя я был уверен, что строить насмешки у него сейчас и в мыслях не было. У него была особая роль в нашей компании - роль вечно сомневающегося и задиры, - роль, которую он играл очень хорошо. Я отлично знал, кем был Дэви Рэй на самом деле; ведь в конце концов, именно он дал жизнь Пяти Раскатам Грома.
      И тут я услышал крик Ладда Дивайна:
      - Убери от меня эту воробьиную голову! Несколько девчонок завизжали, потом закричал кто-то другой:
      - О Господи!
      Так Демон представила на общее обозрение свое сокровище.
      Как я и предсказывал, демонстрация киночудовищ всему классу привела Луженую Глотку в колоссальное возбуждение. Мой альбом она запустила через весь класс с такой яростью, в сравнении с которой гнев Пяти Раскатов Грома мог показаться детской забавой. Луженая Глотка вопросила, известно ли моим родителям, чем я забиваю себе голову, каким мусором? После чего она пустилась в пространные разглагольствования: как жаль, что все чистое и прекрасное в этом мире так быстро приходит в упадок, уже пришло в упадок, и почему мне в голову не приходит почитать какую-нибудь книжку поприличней этого безобразия с чудовищами? Я тихо сидел за партой и молча внимал поучениям Луженой Глотки, как и подобало в моем положении. Но стоило классной приблизиться ко мне на шаг, как Демон открыла свою коробку - и зрелище четырех отрезанных воробьиных голов с выковырянными глазами, по которым ползали муравьи, заставило Глотку поспешно вернуться на свою кафедру.
      Наконец закончился и этот день. В три часа прозвенел звонок, и мы радостно покинули школу до следующих занятий. В классе осталась Луженая Глотка, крики которой уменьшились до эха скрипучего шепота в наших ушах. По школьному двору стелились клубы пыли, школьники спешили воспользоваться дарами свободы. Как обычно, Дэви Рэй подначивал Вена;
      Джонни поставил свою рыболовную коробку, чтобы отомкнуть свой велик, я тоже был занят сложной системой цепочек, с помощью которых Ракета крепился в забору.
      Дальнейшее произошло очень быстро. Обычно такие вещи так и происходят.
      Они появились из клубов пыли. Я почувствовал их прежде, чем увидел, и покрылся мурашками.
      - Все четыре сосунка тут, все как один! - раздался первый зловещий шепоток.
      Моя голова повернулась назад со скоростью кнута, потому что я узнал этот шепот. Дэви Рэй и Бен прекратили возню. Джонни тоже поднял голову, и его глаза потемнели от страха.
      - Вот мы их и накрыли, - проговорил Гоча Брэнлин, из-за спины которого выглядывал Гордо. Их улыбки напоминали бритвенные разрезы; черные велики были при них. - Ты только посмотри на этих щенков. Гордо!
      - Точно, щенки и есть.
      - А что это такое?
      Молниеносным движением Гордо выхватил у меня из рук журнал, который я принес показать. Обложка, на которой Граф Дракула Кристофера Ли шипел от бессильной ярости, разорвалась на две половинки.
      - Гляди, что за дерьмо! - толкнул локтем в бок своего братца Гоча; Гордо мерзко захохотал, кивая на изображение стройной женщины-робота из "Метрополиса". - Настоящая порнуха!
      - Все видать до ее долбаных титек! - заявил Гордо. - Дай-ка мне взглянуть! - Он вырвал у Гочи страницу, но тот не захотел расставаться с добычей - и моя собственность исчезла в их злобных ладонях, словно разъеденная кислотой. У Гочи осталась большая половина, остальное - часть груди в блестящей одежде, варварски скомканное и скрученное, отправилось в карман грязных джинсов его братана. Гордо заверещал от притворной обиды.
      - Ты, извращенец, ну-ка верни обратно! - Он решительно вступил в сражение за остатки журнала, однако Гоча твердо был намерен отстоять свое приобретение. В следующее же мгновение изуродованные остатки журнала сдались. Измятые страницы с изображениями мрачных и сияющих видений, героев и злодеев и фантастических пейзажей - все шлепнулось в пыль подобно летучей мыши, случайно попавшей на свет.
      - Ты порвал его! - пронзительно завопил Гоча и так сильно пихнул братца в грудь, что у того изо рта вылетел фонтан слюны. Гордо с маху грохнулся в пыль на спину. Сам не свой от гнева, с перекошенным лицом, Гордо поднялся и сел. Его взгляд был понятен всем и каждому, но только не Гоче, который стоял над братом с занесенным кулаком, словно Годзилла над Гидрой.
      - Ну что, мало тебе? - вопросил Гоча. - Вставай и полудишь еще!
      Гордо и не думал двигаться с места. Его локоть опирался на фотографию Кинг-Конга, разрывающего скользкие кольца гигантского змея. Эти монстры так и не узнали покоя. Лицо Гордо было пугающе неподвижным и злым. Любой другой мальчишка, с которым обошлись так неожиданно безжалостно, от такого сильного удара в одно мгновение пришел бы в себя. Глядя на эту картину, я понял, что у Брэнлинов так же редки слезы, как на нашем школьном дворе зубы дракона, что все непролитые слезы и затаенные обиды превращали Гордо и Гочу именно в то, чем они были: в животных, неспособных покинуть свои клетки, как бы сильно они ни били свои жертвы и как бы далеко ни заезжали в их поисках на своих черных велосипедах.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6