- Он упал в воду, - заорал я, и отец тут же остановил молочный фургон, поставил его на ручной тормоз и спрыгнул прямо в придорожную траву. Когда я выбрался из кабины, отец уже со всех ног бежал к озеру. Ветер стонал и кружился вокруг нас, и отец остановился как раз на том уступе, с которого упала машина. В слабом розоватом свете мы смогли разглядеть плавающий на воде автомобиль, огромные пузыри лопались вокруг его багажника, который постепенно погружался в воду.
      - Эй-эй, - закричал отец, рупором сложив руки вокруг рта. - Вылезай оттуда, быстрее! - Всем было известно, что Саксон - очень глубокое озеро, по своей глубине оно было сравнимо с первородным грехом, и когда автомобиль погрузится на черное как смоль дно, он навсегда останется там, предоставленный своей собственной судьбе.
      - Эй, выбирайся оттуда! - опять закричал отец, но вновь ему никто не отозвался. - Думаю, он, скорее всего, окоченел в ледяной воде, - сказал он мне, скидывая ботинки. Автомобиль стал поворачиваться к нам своим салоном, а потом раздался ужасный ревущий звук, который, вероятно, издала вода, ворвавшаяся с силой внутрь салона машины. Отец сказал мне:
      - Стой здесь, но лучше отойди чуть назад.
      Я повиновался, и он прыгнул в озеро.
      Он всегда был отличным пловцом. В несколько мощных гребков он добрался до машины, а потом увидел, что окно кабины водителя открыто. Он чувствовал, как засасывает его вода, бешено крутившаяся вокруг его конечностей, потихоньку утаскивая машину в бездонную глубину.
      - Вылезай! - завопил отец диким голосом, однако водитель продолжал спокойно сидеть на своем месте. Отец зацепился за дверь, просунул руку внутрь и схватил водителя за плечо. Это был мужчина, рубашки на нем не было. Тело его было бледным и холодным, и отец неожиданно почувствовал, как по его собственной коже прошли мурашки. Голова мужчины откинулась назад, его рот был широко открыт. У него были светлые коротко стриженные волосы, под глазами виднелись два здоровенных кровоподтека, лицо было изуродовано зверскими ударами до неузнаваемости. Вокруг его шеи была затянута медная струна, она была затянута так туго, что впилась в кожу и разрезала ее на горле до мяса.
      - О Боже, - прошептал отец, забултыхавшись в воде.
      Автомобиль наклонился и зашипел. Голова водителя опять бессильно повалилась на грудь, как во время молитвы. Вода поднялась уже до уровня его голых колен. Потом отец сообразил, что водитель сидел совсем без одежды, в чем мать родила. Что-то блестело на рулевом колесе, и он заметил наручники, которыми запястья мужчины были прикованы прямо к внутреннему ободку руля.
      Мой отец прожил на свете уже тридцать четыре года. Он и раньше видел мертвецов. Его приятель Ходж Климсон утонул в реке Текумсе, когда им обоим было по пятнадцать лет, и его тело обнаружили лишь спустя три дня, покрытое и пропитавшееся зеленой илистой грязью, напоминая при этом древнюю мумию. Он видел то, что осталось от Уолтера и Дженни Трейнор после ужасного лобового столкновения, произошедшего шесть лет назад, когда "Бьюик" Уолтера столкнулся с огромным грузовиком, перевозившим питательные пилюли для детей. Он видел темную блестящую массу, в которую превратилось тело Малютки, Стива Колея, после того как пожарные потушили почерневший тягач, известный под названием "Полуночная Мона". Он неоднократно уже видел страшный оскал смерти, однако в этом случае все было несколько иначе.
      Лицо этого человека носило признаки насильственной смерти, убийства. Автомобиль погружался в глубину. Когда капот его ушел под воду, задняя часть оказалась задранной над водой. Прикованное к рулю тело снова дернулось, и отец увидел что-то на плече трупа. Голубоватое пятно, ставшее уже почти бледным. Нет, это был не синяк, это была татуировка. Череп с крыльями, которые уносили его прочь от сооружения из костей.
      Раздался еще более ужасающий звук выходящего воздуха, когда очередные массы воды устремились в машину. Озеру нельзя было отказать в игрушке, которую оно требовало, чтобы упрятать в потайной ящик. Когда автомобиль начал скользить в водную темень, невидимый водоворот схватил ноги отца, чтобы утащить и его на дно. Стоя на красном утесе, я увидел, как его голова исчезла под водой, и закричал:
      - Папа! - когда паника и страх проникли до самых моих кишок.
      Он боролся под водой с мощью озера. Автомобиль скользил под ним вниз, и когда он стал отчаянно бултыхать ногами внутри своей мокрой могилы, образовавшиеся многочисленные пузыри воздуха устремились вверх и освободили его из плена, и он стал взбираться вверх по серебристому проходу к спасительному воздушному пространству.
      Я увидел, как его голова пробила водную гладь:
      - Папа! - закричал я пронзительно. - Возвращайся на берег, папа!
      - Со мной все в порядке! - ответил он, но голос его предательски дрогнул. - Я плыву! - он начал по-собачьи подплывать к берегу, его тело неожиданно стало вялым и хилым, словно выжатая тряпка. Озеро продолжало бурлить в том месте, где автомобиль вспорол его поверхность, словно переваривало что-то нехорошее. Отец не смог залезть на тот выступ скалы, на котором стоял я, поэтому подплыл к тому месту, где смог зацепиться за лозы кудзу и за камни.
      - Со мной все в порядке, - снова проговорил он, когда выбрался из озера и его ноги по колено погрузились в грязь. Черепаха размером с обеденную тарелку быстро проскользнула мимо него и погрузилась в озеро с недоуменным фырканьем. Я обернулся в сторону нашего молочного фургона: не знаю, почему, но я сделал это.
      И заметил фигуру, которая стояла между деревьями в чаще леса, расположенного по другую сторону от дороги.
      Она просто стояла там, одетая в длинное темное пальто, фалды которого развевались на ветру. Возможно, я почувствовал глаза того, кто наблюдал за мной еще тогда, когда я неотрывно следил за своим отцом, плывшим к тонущему автомобилю. Я слегка задрожал, холод пробрал меня до костей. Потом несколько раз мигнул, и на том месте, где только что стояла та загадочная фигура, снова были лишь деревья, раскачивающиеся на ветру.
      - Кори? - позвал отец. - Дай мне руку, сынок!
      Я спустился вниз, к грязному берегу и оказал ему помощь, какую был способен оказать продрогший испуганный ребенок. Потом его ноги коснулись твердой земли, и он откинул мокрые волосы со своего лба. - Надо найти телефон, - сказал он поспешно. - Там в автомобиле был мужчина. Он пошел прямо ко дну...
      - Я видел... Я видел... - я указал рукой на лесную чащу, которая находилась по другую сторону от Десятой трассы. - Там кто-то был...
      - Давай, пошли! - отец уже шагал к дороге крепкими мокрыми ногами, держа ботинки в руке. Я, как можно быстрее, поспешил за ним, словно превратившись в его тень, но мой взгляд вновь возвратился к тому месту, где я видел фигуру, однако никого там не было, вообще никого.
      Отец завел наш молоковоз и включил обогреватель салона. Зубы его выстукивали дробь, лицо в сером предрассветном свете было бледным, словно свечной воск.
      - Хреново, однако, - пробурчал он, и это потрясло меня, потому что раньше он никогда не позволял себе ругаться в моем присутствии. - Наручниками прикован к рулю. Он был прикован. Наручниками. Боже мой, лицо этого парня было все изуродовано побоями!!
      - Кто это был?
      - Не знаю, - он включил обогреватель на полную мощность, а потом повел машину на юг, к ближайшему дому. - Кто-то хорошенько поработал над ним, это уж точно! Боже мой, как мне холодно!
      Грунтовая дорога свернула направо, и отец последовал по ее изгибу в том же направлении. В пятидесяти ярдах от Десятой трассы стоял маленький белый домик со стеклянной верандой на фасаде. Сад из розовых кустов возвышался с одной стороны участка. Под зеленым пластиковым навесом были запаркованы две машины: красный "Мустанг", а другой автомобиль - старый "Кадиллак", местами покрытый пятнами ржавчины. Отец остановил машину прямо возле фасада дома и сказал мне:
      - Подожди здесь, - и в промокших носках направился к двери и нажал на кнопку звонка. Он вынужден был нажать на звонок во второй раз; только тогда дверь с колокольным перезвоном распахнулась и в проходе показалась рыжеволосая женщина раза в три крупнее моей мамы, одетая в купальный халат с вышитыми на нем черными цветочками.
      Отец обратился к ней:
      - Мисс Грейс, мне необходимо воспользоваться вашим телефоном для срочного звонка...
      - Вы весь мокрый! - голос мисс Грейс напоминал скрежет ржавой пилы. Она взяла сигарету в другую руку, и на пальце у нее неожиданно блеснуло кольцо.
      - Случилось кое-что очень плохое, - сказал ей отец, и она вздохнула, словно налившаяся свинцом грозовая туча перед дождем, но потом сказала:
      - Ладно. В таком случае можете пройти... Только поосторожнее с ковром...
      Отец вошел в дом, и дверь с колокольчиками закрылась за ним, а я продолжал сидеть в нашем молоковозе. Тем временем первые оранжевые лучи солнца стали пробиваться из-за расположенных к востоку холмов. Я по-прежнему ощущал запахи озера: внутри грузовичка рядом со мной под креслом отца натекла лужа воды. Я видел кого-то, стоявшего в лесной чаще. Я знал, что я видел. Разве я не видел? Почему же он не вышел посмотреть, что произошло с тем человеком в машине? И кем вообще был тот человек в машине?
      Пока я гадал над всеми этими вопросами, дверь вновь отворилась и на пороге показалась мисс Грейс, которая теперь уже надела поверх своего халата мешковатый белый свитер. На ногах у нее оказались полукеды, ее лодыжки были толстыми словно молодые деревца. В руках у нее была пачка печенья "Лорна Дун", и она подошла к нашему молоковозу и улыбнулась мне.
      - Эй, там, в машине, - позвала она. - Ты, конечно же, Кори...
      - Да, - ответил я.
      Мисс Грейс не особо много выигрывала от улыбки. Ее губы были очень тонкими, нос - широким и плоским, а брови, подведенные черным карандашом, нависали над глубоко посаженными глазами. Она протянула мне пачку печенья:
      - Печенье хочешь?
      Я был не голоден, но родители учили меня никогда не отказываться от подарков. Я взял одно печенье.
      - Бери два, - предложила мисс Грейс, и я взял второе печенье. Она сама тоже съела печенье, потом затянулась сигаретой, и слабый дымок пошел у нее из ноздрей. - Твой отец - наш молочник, - сказала она, немного помолчав. - Я думаю, ты найдешь нас в вашем путевом листе. Шесть кварт молока, две пахты, два шоколада и три пинты сливок.
      Я сверился с листом и квитанциями заказов. Там оказалось ее имя - Грейс Стаффорд - и заказ, в точности такой, как она говорила. Я сказал ей, что сейчас достану все для нее, и стал собирать заказ.
      - Сколько тебе лет? - спросила мисс Грейс, когда я принялся за дело. Двенадцать?
      - Пока нет, мэм. Двенадцать исполнится только в июле...
      - У меня тоже есть сын, - мисс Грейс стряхнула пепел со своей сигареты и принялась жевать очередное печенье. - В декабре стукнет двадцать. Он живет в Сан-Антонио. Знаешь, где это?
      - Да, мэм. Это в Техасе. Там, где Аламо.
      - Верно. Исполнится двадцать, а это значит, что мне должно стукнуть тридцать восемь. Уже песок сыплется, а?
      Это явно вопрос с подвохом, подумал я.
      - Нет, мэм, - рискнул я ответить.
      - А-а, маленький дипломат, да? - она опять улыбнулась мне, но на этот раз улыбка прямо-таки светилась в ее глазах. - Бери еще печенье, - она оставила мне всю пачку и направилась к двери дома, а потом закричала, обращаясь к кому-то внутри дома:
      - Лэнни! Лэнни, оторви от дивана свою задницу и иди сюда!
      Первым показался мой отец. В свете наступающего утра он выглядел каким-то постаревшим, под глазами у него темнели черные круги.
      - Я позвонил в участок шерифу, - сказал он мне, когда уселся на свое мокрое водительское сиденье и втиснул ноги в ботинки. - Кто-то должен будет поговорить с нами на том месте, где упала машина...
      - Кто, черт побери, это был? - спросила мисс Грейс.
      - Я не смог определить. Его лицо было... - он быстро взглянул на меня, потом опять повернулся в сторону женщины. - В общем, его очень здорово избили и покалечили...
      - Надрался, наверное, до чертиков. Белая горячка - куда более вероятное объяснение...
      - Я так не думаю, - отец ничего не сказал по телефону о том, что мужчина был обнажен, привязан за шею струной от пианино и прикован наручниками к рулю. Эта информация предназначалась только для шерифа, а уж никак не для ушей мисс Грейс или кого-нибудь ей подобного. - Вы когда-нибудь видели здесь парня с татуировкой на левом плече? Выглядит как череп с крыльями, которые несут его куда-то?
      - Я видела просто безумно огромное количество татуировок, - заметила мисс Грейс. - Но не могу припомнить ничего подобного тому, о чем вы говорите. Собственно говоря, как вы смогли это разглядеть? Тот парень был без рубашки? Как вы узнали о его татуировке?
      - Да, он был без рубашки. И у него был вытатуирован череп с крыльями прямо вот здесь, - и отец дотронулся до своего левого плеча. Он снова задрожал и потер руки. - Они никогда не смогут поднять эту машину. Никогда. Озеро Саксон глубиной более трехсот футов.
      Раздался звон колокольчика. Я посмотрел в сторону двери, держа в руках ящик с молоком.
      Из дома вышла девочка с заспанными глазами. Она была одета в длинный купальный халат, а ноги ее были голыми. Волосы по цвету напоминали кукурузу и рассыпались по ее плечам, но как только она приблизилась к молоковозу, то часто заморгала от света и проговорила:
      - Меня уже заебало...
      Мне показалось, что я тогда чуть было не свалился на землю от неожиданности этого высказывания, потому что никогда прежде в своей жизни я не слышал, чтобы из уст женщины вырывалось такое грязное ругательство. О, я уже отлично знал, что значило это слово и все остальное, связанное с этим, но его небрежное употребление в прекрасных устах повергло меня в глубокий шок.
      - Здесь присутствует молодой человек, Лэнни, - сказала мисс Грейс таким голосом, которым, казалось, можно было согнуть стальной гвоздь. - Следи, пожалуйста, за своим языком...
      Лэнни посмотрела на меня, и ее холодный взгляд напомнил мне тот случай, когда я ткнул зубцом вилки в электрическую розетку. Глаза Лэнни были шоколадного цвета, а ее губы, казалось, наполовину улыбались мне, наполовину презрительно усмехались. Что-то в ее лице выглядело жестким и настороженным, словно она только что сбежала от наказания. В выемке под горлом можно было заметить маленькую красную метку.
      - И кто таков этот парень? - спросила она про меня.
      - Это сын мистера Мэкинсона. Веди себя, пожалуйста, прилично, слышишь?
      Я с трудом сглотнул и отвел свои глаза от Лэнни. Ее халат немного приоткрылся. Тогда до меня дошло, какого сорта девушки так употребляли нехорошие слова и что здесь было за место. Я несколько раз слышал от Джонни Вильсона и Бена Сирса, что где-то рядом с Зефиром был самый настоящий бордель. Это, по-видимому, входило в программу знаний, получаемых в начальной школе. Когда ты говоришь кому-то: "Отсоси-ка!", то сразу начинаешь балансировать на острой грани между миролюбием и насилием. Хотя я раньше всегда представлял себе особняк, который являлся публичным домом, так: плакучие ивы, растущие вокруг него; черные слуги, подносящие клиентам на веранде фасада специальные напитки из мяты и виски со льдом. Как бы то ни было, реальность состояла в том, что публичный дом был не таким уж большим прогрессом по сравнению с полусломанным прицепом. Кругом стояла тишина, а передо мной - эта девушка с кукурузными волосами и грязным ртом, которая зарабатывала себе на хлеб утехами плоти. Моя спина покрылась гусиной кожей, но я не смогу рассказать вам, какого рода сцены проносились тогда словно медленная и опасная буря в моей голове.
      - Возьми это молоко и отнеси его на кухню, - распорядилась мисс Грейс.
      Презрительная ухмылка вытеснила улыбку с лица девушки, ее карие глаза почернели:
      - Я не обязана заниматься кухонными делами. Сейчас неделя Донны Энн!
      - Это мне решать, чья сейчас очередь, барышня, и ты знаешь, что я могу сделать так, что ты проторчишь на кухне целый месяц! А теперь делай то, что тебе велят, и держи свой прелестный ротик закрытым!
      Губы Лэнни надулись от обиды и возмущения. Но ее глаза не подтверждали серьезности наказания; в их холодных глубинах затаился гнев. Она взяла у меня ящик и, повернувшись спиной к моему отцу и мисс Грейс, высунула свой розовый влажный язык прямо в направлении моего лица, изогнула его трубочкой. Потом кончиком языка она облизала рот, отвернулась от меня и оставила всех в изумлении от раскачивающейся развратной походки, что было для нас подобно скользящему удару меча. Она медленно прошла в дом, покачивая бедрами, а после ее ухода мисс Грейс громко фыркнула и проговорила:
      - Груба как лошадь...
      - А разве не все они такие? - спросил отец, и мисс Грейс ответила ему, выпустив изо рта очередное колечко дыма:
      - Да, но она даже не притворяется, что у нее есть какие-то манеры, - ее взгляд остановился на мне. - Кори, почему ты не берешь печенье? С тобой-то все в порядке?
      Я посмотрел на отца. Он пожал плечами.
      - Да, мэм, - неуверенно ответил я.
      - Отлично. Мне было действительно приятно встретиться с вами, - теперь мисс Грейс снова переключила внимание на моего отца и на сигарету, которая была зажата в уголке ее рта. - Дайте мне знать, как будут разворачиваться там события...
      - Обязательно. Кстати, спасибо, что разрешили воспользоваться вашим телефоном, - он вновь уселся за руль. - Молочный ящик я заберу в следующий раз...
      - Да-да, будьте осторожны, - ответила мисс Грейс и скрылась внутри борделя, выкрашенного белой краской, а отец завел двигатель и снял машину с ручного тормоза.
      Мы поехали обратно на место происшествия. Озеро Саксон было все покрыто дорожками голубоватого и бордового цвета, порождаемыми рассветом. Отец съехал с основной дороги на грунтовую, на ту, как мы поняли, по которой приехал потерпевший крушение автомобиль. Потом мы сидели и ждали приезда шерифа, в то время как солнечный свет набирал силу и окрасил небо в лазурный цвет.
      Сидя там, я путался в своем собственном сознании, которое неожиданно дало трещину и разделилось на части: одна часть думала о машине и той фигуре, которую я вроде бы видел на лесной опушке; другая часть моего сознания размышляла над тем, каким образом мой отец познакомился с мисс Грейс хозяйкой публичного дома. Отец лично знал всех своих покупателей; он часто рассказывал маме о них за ужином. Я никогда не слышал, чтобы он когда-нибудь рассказывал или даже упоминал в этих разговорах публичный дом и имя мисс Грейс. Но, конечно же, это не было подходящим предметом разговора за ужином, не так ли? И, кроме того, они никогда не говорили о таких вещах, когда я был поблизости, хотя все мои друзья и любой ученик в школе, все мы давно знали, что существовал такой дом с плохими девочками, где-то на окраине Зефира, около лесной чащи.
      Теперь я побывал там. Мне даже действительно удалось увидеть плохую девочку. Я видел ее изгибающийся язык и зад, ходивший из стороны в сторону под разведенными в стороны фалдами ее купального халата.
      Этот случай, я полагал, мог дать мне некоторую долю известности в школе.
      - Кори? - спокойно спросил отец. - Ты знаешь, какого рода бизнесом занимается мисс Грейс в своем особняке?
      - Я... - даже третьеклассник мог бы подробно описать это. - Да, мистер...
      - Обычно я оставляю ее заказ перед входной дверью, - он смотрел на озеро так, словно продолжал видеть тот автомобиль, который все еще медленно погружался в бездну со своим пассажиром, прикованным наручниками к рулевому колесу. - Мисс Грейс является моей заказчицей вот уже два года. Каждый понедельник и четверг, строго как часы. И если это тебя волнует, то могу сказать тебе, что твоя мама знает, что я наведываюсь сюда по работе.
      Я не спрашивал его об этом, но почувствовал, что мне на душе стало заметно легче.
      - Я не хочу, чтобы ты рассказывал кому-нибудь о мисс Грейс и об этом доме, - продолжал отец. - Я хочу, чтобы ты забыл о том, что был в этом месте, о том, что ты успел увидеть и услышать. Ты можешь сделать это?
      - Но почему? - вынужден я был спросить у него.
      - Потому что мисс Грейс несколько отличается от тебя, меня и от твоей мамы; она может казаться жесткой и неразумной и ее работа, пожалуй, не относится к разряду тех профессий, о которых можно только мечтать, но она хорошая женщина. Я просто не хочу раздувать разговоры об этом. Чем меньше говорят о мисс Грейс и об этом доме, тем лучше для всех. Ты понимаешь меня?
      - Думаю, что да...
      - Хорошо, - он напряг свои пальцы, лежащие на руле. Предмет был закрыт для дальнейшего обсуждения.
      Я был верен своему слову. Моя известность сразу куда-то улетучилась, но, значит, такова судьба.
      Я собирался было рассказать ему о человеке, которого сумел заметить между деревьями, но в этот момент черно-белый "Форд" с сиреной наверху и гербом города Зефир на двери кабины водителя завернул на повороте и остановился недалеко от нашего молоковоза. Шериф Эмори, инициалы которого читались как Джей-Ти, что означало Джуниор Талмейдж, вышел из машины, и отец направился ему навстречу.
      Шериф Эмори был худым высоким мужчиной, чье скуластое лицо напомнило мне кино, которое я когда-то видел: Ичабод Крейн, пытающийся догнать Всадника без Головы. У него были большие руки и ноги, а также пара ушей, которым мог бы позавидовать слоненок Дамбо. Если бы его нос был чуточку подлиннее, то мог бы служить превосходным флюгером. Его звезда шерифа была приколота спереди на шляпе, под куполом которой он был абсолютно лыс, если не считать единственной пряди каштановых волос. Он сдвинул шляпу с блестящего лба, когда они с моим отцом начали разговаривать, стоя на самом краю озера, и смотрел на движения рук отца, который показывал ему, вероятно, место, откуда выехал автомобиль и куда он потом въехал. Казалось, что они оба настороженно смотрели на поверхность озера, и я отлично знал, о чем они в это время думали.
      Этот автомобиль мог уже погрузиться до самого центра земли. Даже раздражительные черепахи, обитавшие на берегу озера, не смогли бы погрузиться достаточно глубоко, чтобы обнаружить утонувшую машину. Кем бы ни был водитель того автомобиля, сейчас он сидел где-то там, в темноте, с грязью на своем теле, грязью, которая наверняка набилась ему в легкие, в рот, в зубы.
      - Прикованный наручниками, - повторил шериф Эмори спокойным голосом. У него были роскошные кустистые брови над глубоко посаженными глазами цвета сажи, а бледность его лица ясно доказывала, что он имел какую-то предрасположенность к ночи, вел явно ночной образ жизни. - Ты уверен насчет всего этого, Том? И насчет этой струны?
      - Уверен. Кто бы ни разделался с этим парнем, это была дьявольская работа! Его голова была почти отрезана той струной...
      - Прикованный наручниками, - снова повторил шериф. - Я думаю, это для того, чтобы тело не всплыло, - он слегка постучал по своей верхней губе указательным пальцем. - Ладно, - наконец проговорил он. - Я думаю, что налицо все обстоятельства убийства, а?
      - Если это не так, то тогда я вообще не понимаю, что же считать убийством.
      Пока они разговаривали, я тихо вышел из молоковоза и захотел пройти к тому месту, где заметил фигуру того человека, который наблюдал за мной. На том месте, где, по-моему, он стоял, не было ничего, кроме сорной травы, камней и грязи. Если это был человек, подумал я. Если это был мужчина. Но ведь это могла быть и женщина, хотя.., разве это было похоже на женщину? Я не разглядел длинных волос, но, по правде говоря, мне ничего особенного и не удалось разглядеть, кроме плаща или пальто, которое развевалось на ветру. Я ходил взад и вперед по опушке леса между деревьями. За опушкой лес густел, деревья теснее жались друг к другу и обычную землю сменял болотистый грунт, который затруднял продвижение по лесу. Я не нашел абсолютно ничего.
      - Лучше бы тебе заехать в мою контору и все изложить в письменном виде, сказал шериф моему отцу. - Если ты хочешь сначала съездить домой и переодеться в сухое, пожалуйста, я не возражаю...
      Отец кивнул:
      - К тому же, я хочу сначала развезти все заказы и отвезти Кори в школу.
      - Ладно. В любом случае, мне кажется, что мы не сможем особо помочь парню на дне этого озера, - он хмыкнул и засунул руки в карманы. - Убийство. Последнее убийство произошло у нас в Зефире в 1961-м. Помнишь, как Боб Каллаган забил до смерти свою жену?
      Я возвратился в наш грузовичок и стал ждать отца. Солнце уже оторвалось от горизонта, освещая мир своим теплым светом. Или, конечно, тот мир, который я знал. Однако кое-что тяжелым грузом давило на мое сознание. Мне казалось, что существовало два мира: один мир - перед восходом солнца, другой - после восхода. И если это было правдой, то, возможно, так же отличались друг от друга люди, жившие в этих мирах. Кто-то предпочитал жить в ночи, другие же, наоборот, цеплялись за дневные часы. Возможно, перед восходом солнца я видел одного из ночных жителей. А потом меня посетила кошмарная мысль: возможно, он видел, что я заметил его.
      Я понял, что принес из леса в наш молоковоз с собой грязь. Она облепила все мои кеды.
      Я посмотрел на подошвы, на которые налипла земля.
      К левому кеду прилепилось маленькое зеленое перышко.
      Глава 2
      Падение в темноту
      Сначала зеленое перо оказалось у меня в кармане. Оттуда оно перекочевало в коробку из-под сигар "Вайт Оул" в моей комнате, где хранилась коллекция старых ключей и засушенные насекомые. Я закрыл крышку коробки и положил ее в один из удивительных ящиков моего стола, потом захлопнул его.
      А затем вовсе забыл о своей находке.
      Чем больше я думал о той фигуре в лесу, тем больше склонялся к мысли, что ошибся, что просто был в шоке от зрелища упавшего в воду автомобиля и моего отца, который начал погружаться в бездну вслед за машиной. Несколько раз я пытался рассказать об этом отцу, но что-то всегда мешало мне совершить это. У мамы чуть было не случился приступ, когда она узнала, что отец нырял в озеро. Она так переживала за него, что, услышав обо всем, запричитала и заревела во весь голос, и отец был вынужден сесть вместе с ней на кухне и объяснить, почему он сделал это.
      - Там за рулем был мужчина, - сказал отец. - Я точно не знал, был ли он мертв, и думал, что он потерял сознание от холода. Если бы я остался стоять там, сложа руки, что бы я подумал о себе после всего случившегося?
      - Ты же мог утонуть! - упрекала она его, и слезы катились по ее щекам. Ты мог стукнуться головой о камень и утонуть!
      - Я же не утонул. И не ударился головой о камень. Я просто сделал то, что должен был сделать, - он протянул ей хлопчатобумажный носовой платок, и она воспользовалась им, чтобы вытереть глаза. Затем все-таки произвела последний словесный выпад:
      - В этом озере полным-полно всякой хищной живности, пиявок и прочей гадости, и ты мог угодить в самое их гнездо!
      - Но я же не угодил, - ответил он, и она вздохнула и тряхнула головой, словно жила с самым большим глупцом, который когда-либо рождался на свет.
      - Тебе лучше бы избавиться от этой промокшей одежды, - заметила она наконец, и голос ее вновь был твердым. - Я только благодарю Бога, что твое тело тоже не очутилось на дне этого ужасного озера. - Она поднялась с табуретки и помогла ему расстегнуть влажную рубашку. - Ты хоть знаешь, кто это был?
      - Никогда раньше его не видел...
      - Кто мог совершить такое с человеком?
      - Эта задачка для Джей-Ти, - он стянул с себя мокрую рубашку, и мама взяла ее двумя пальцами, словно озерная вода несла в себе проказу. - Мне еще надо будет заехать к нему в участок, чтобы изложить все в письменном виде. А еще я хочу сказать тебе, Ребекка, что, когда я взглянул в лицо этому человеку, сердце у меня чуть не остановилось. Я никогда раньше не видел ничего подобного, и молю Бога, чтобы больше никогда не увидеть такого в дальнейшем...
      - Бог, - проговорила мама. - А что, если у тебя там от этого случился бы сердечный приступ? Кто тогда спас бы тебя?
      Беспокойство было образом жизни моей матери. Она беспокоилась насчет погоды, цен на бакалейные товары, поломки стиральной машины, загрязнения русла Текумсы на несколько миль вплоть до Адамс Вэлли, цен на новую одежду, насчет всего, что происходило под нашим солнцем. Для моей мамы мир представлялся огромным, почти безразмерным стеганым одеялом, стежки которого всегда имели тенденцию к развязыванию. Ее беспокойство исполняло роль иголки, которой можно было заштопать эти швы. Если она могла представить то или иное событие в его худшем развитии, то, казалось, она обретала таким образом возможность контролировать эти события. Как я уже говорил, это был ее образ жизни, образ ее мышления. Мой отец мог просто подбросить монетку, чтобы по ее показаниям принять твердое решение, тогда как маме требовалось сидеть часами за столом, чтобы справиться со всеми своими мучениями, сомнениями и страданиями. Я думаю, что они таким образом удерживали друг друга в равновесии, как любые два человека, которые любят друг друга и сохраняют семейный и духовный баланс.
      Родители моей мамы, Гранд Остин и Нана Элис, жили в двадцати милях южнее, в городе, который назывался Ваксакачи, возле которого располагалась военно-воздушная база "Роббинс". Нана Элис была даже более беспокоящимся человеком, чем моя мать; что-то в ее душе так и жаждало трагизма, в то время как Гранд Остин, который работал лесорубом и одна нога у него была деревянной из-за небрежного обращения с электропилой, предупреждал ее, что отвинтит свою деревянную ногу и разобьет об ее голову, если она не прекратит суетиться и не даст ему возможности обрести спокойствие в жизни. Он называл свою деревянную ногу "трубкой мира", но, насколько я знаю, никогда не использовал ее в каких-либо иных целях, кроме тех, для которых она была вырезана. У моей мамы были также старшие брат и сестра, однако мой отец был у своих родителей единственным ребенком.
      Как бы то ни было, в тот же день я отправился в школу и при первом удобном случае рассказал обо всем случившемся Дэви Рэю Колану, Джонни Вильсону и Бену Сирсу. К тому времени как прозвенел последний звонок и я отправился домой, новость уже распространилась по всему городу с невероятной быстротой, напоминая при этом шипящее пламя во время лесных пожаров.