Грузовичок остановился прямо напротив нашего дома. Звон и дребезжание привлекли внимание моей мамы и она тоже выглянула на крыльцо. Отца в тот момент дома не было, он должен был вернуться через час-другой. Дверца пикапа отворилась и длинный костлявый негр в пыльном комбинезоне выбрался наружу, настолько замедленно, что казалось все его движения причиняют ему боль. Голова негра была покрыта серой кепкой, а кожа припорошена пылью. Мистер Маркус Лайтфут медленно направился к нашему крыльцу и глядя на него я проникся полной уверенностью в том, что даже раздайся позади него топот копыт бешенного быка, он не ускорил бы шаг.

– Доброе утро, мистер Лайтфут, – приветствовала негра мама, так и не успевшая снять передник. Она явилась с кухни и сейчас вытирала руки бумажным полотенцем. – Как поживаете?

Мистер Лайтфут улыбнулся. Его маленькие квадратные зубы были очень белыми, а седые волосы выбивались из-под кепи. И он заговорил, голосом медленным, как струйка воды, текущая из прохудившейся трубы:

– Доброе утро, миссис Мэкинсон. Привет, Кори, как дела?

То, что мы услышали, было для Маркуса Лайтфута целой речью, красноречивым спичем или как там это называют. Вот уже тридцать лет он был монтером в Зефире и Братоне, приняв эстафету этой профессии от своего отца. Мистер Лайтфут развил унаследованные от отца способности и несмотря на то, что был не слишком скор на язык, мог исправить и починить все, за что брался, вне зависимости от того какой сложности стояла перед ним проблема.

– Ясный сегодня, – сказал он и замолк, глядя в голубое небо. Секунды медленно и мучительно утекали. Рибель гавкнул и я зажал рукой его морду.

– День, – наконец решился мистер Лайтфут.

– Да, в самом деле, – мама подождала, когда мистер Лайтфут продолжит, но тот просто стоял и молчал, теперь разглядывая наш дом. Засунув руку в один из своих многочисленных карманов, он вытащил оттуда пригоршню дюймовых гвоздей и принялся пересыпать их с ладони на ладонь, словно бы тоже дожидаясь чего-то.

– Гм, – прочистила горло мама. – Могу я вам чем-то помочь, мистер Лайтфут?

– Я просто проезжал, – отозвался он, замедленно словно самая ленивая из улиток, – мимо. Заехал вот узнать, может вам, – здесь мистер Лайтфут снова впал в ступор и, опустив глаза, в течение нескольких секунд поизучал гвозди у себя в ладони, – нужно что починить?

– Нет, мистер Лайтфут, по большому счету нам ничего не нужно. Хотя, если подумать… – мама замолчала и я понял, что она действительно вспомнила о чем-то. – Наш тостер. Позавчера он вдруг перестал работать. Я уже хотела позвонить, а тут вы и сами…

– Да, мэм, – отозвался Лайтфут. – Время летит так, что и не заметишь.

Повернувшись, мистер Лайтфут возвратился к своей машине и достал оттуда свой ящичек с инструментами, старый металлический чемоданчик, полный всяческих болтов и шурупов, какие только можно было представить под светом монтерского солнца. После этого он нацепил на себя пояс, увешанный инструментами, среди которых можно было заметить несколько видов молотков, отверток и поразительного вида гаечных ключей. Мама открыла для мистера Лайтфута дверь и придержала ее, пропуская странного визитера в дом, потом посмотрела на меня и молча пожала плечами, что, без сомнения, могло означать только одно: Я понятия не имею, с чего это он вдруг решил нагрянуть к нам. Я оставил Рибеля на улице грызть захваченную, наконец-то, в плен палку и тоже поторопился войти в дом, чтобы в прохладе кухни выпить стаканчик чая со льдом и поглазеть на то, как мистер Лайтфут будет чинить тостер.

– Мистер Лайтфут, не хотите ли сначала чего-нибудь прохладительного? – спросила мама.

– Не-а.

– У меня есть свежее овсяное печенье?

– Нет-нет, душевно вас благодарю.

С этими словами мистер Лайтфут добыл из одного из карманов квадрат белоснежной ткани и аккуратно развернул его. Покрыв белым платком сиденье одного из стульев у кухонного стола, он осторожно на него опустился. После чего он выдернул розетку тостера из розетки, поставил тостер на стол перед собой рядом со своим инструментным ящиком и приготовился к работе. Все это было проделано с медленной грацией подводного обитателя.

Мистер Лайтфут выбрал одну из отверток. У него были длинные тонкие пальцы хирурга или, может быть, художника. Следить за его работой было равносильно пытке для зрителя, испытанием на выдержку, но ни на единый миг нельзя было усомниться в том, что мистер Лайтфут знает, что следует делать. Вскрыв крышку тостера, он несколько минут просто сидел, молча разглядывая внутренности агрегата.

– А-га, – проговорил он после продолжительной паузы. – А-га.

– Что такое? – спросила мама, заглядывая мистеру Лайтфуту через плечо. – Его можно починить?

– Видите вот это? Маленький красный проводок?

Мистер Лайтфут указал на нужное место отверткой.

– Контакт ослабился.

– И только-то? Такой малюсенький проводок?

– Да, мэм, и только.

Мистер Лайтфут принялся осторожно и тщательно подкручивать соединение проводка и наблюдая за его действиями я чувствовал, что под влиянием гипнотических движений монтера впадаю в странный транс.

– Все, – наконец объявил он. После этого он мучительно медленно, но уверенно собрал тостер обратно, включил его в сеть, повернул ручку таймера и мы все вместе дождались, когда спиральки начали краснеть.

– Вот так… – сказал мистер Лайтфут.

Мы принялись ждать.

– … какая-то мелочь…

Земля повернулась под нашими ногами.

– … все портит.

Мистер Лайтфут принялся сворачивать свою белую салфетку. Мы немного подождали, но ход мыслей чернокожего монтера либо ослаб и потерялся, либо действительно исчерпался полностью. Мистер Лайтфут оглянулся по сторонам, осматривая кухню.

– Что-нибудь еще нужно починить?

– Ничего, спасибо, остальное, по-моему, в полном порядке.

Мистер Лайтфут кивнул, но я был уверен, что его глаза продолжают отыскивать тайные неполадки, как нос лягавой ищет сидящую в высокой траве дичь. Сдвинувшись с места, он проделал по кухне несколько небольших кругов, тут легонько прикасаясь рукой к холодильнику, там к четырехконфорочной плите и краны нашей раковины, словно прослушивая чуткими пальцами самочувствие техники. Мы с мамой озадаченно переглянулись – действия мистера Лайтфута становились все более и более загадочными.

– Холодильник, похоже, стучит, – заметил он. – Хотите, взгляну?

– Нет, не стоит беспокоиться, – ответила ему мама. – Мистер Лайтфут, как ваше самочувствие?

– Хорошо, миз Мэкинсон, просто хорошо.

Открыв дверцу буфета, он тщательно прислушался к тому, как легко поскрипывают петли, после чего из пояса была добыта отвертка и винтики в петлях буфета подтянуты, как в правой дверце, так и в левой. Мама снова откашлялась, на этот раз гораздо более нервно, и проговорила:

– Э-э-э… мистер Лайтфут, сколько я должна вам за тостер?

– Все уже… – начал свой ответ Лайтфут.

После этого были проверены петли другой пары буфетных дверей, потом наступил черед маминого миксера «Мистер Блэндер», стоящего на рабочем столе, но, к несчастью для мистера Лайтфута, все оказалось в полном порядке. – … уже оплачено, – закончил он.

– Оплачено? Но… я не понимаю.

Говоря это, мама уже доставала из буфета фарфоровую сахарницу, полную долларовых бумажек и мелочи.

– Да, мэм. Все уже оплачено.

– Но я вам еще не давала никаких денег.

Пальцы мистера Лайтфута погрузились в другой карман комбинезона и на сей раз оттуда появился небольшой белый конверт. Он молча передал его маме, и я заметил, что на лицевой стороне конверта голубыми чернилами написана наша фамилия: Семье Мэкинсонов. На оборотной стороне конверт был запечатан комочком белого воска.

– Что ж, – вздохнул мистер Лайтфут, – думаю, что я закончил… на сегодня.

Он поднял с пола свой инструментальный чемоданчик.

– На сегодня? – потрясенно переспросила мама.

– Да, мэм. Вы же понимаете.

Мистер Лайтфут принялся рассматривать выключатели и розетки, словно пытаясь проникнуть в глубину их электрической сущности.

– По телефону, – добавил он. – Если что-то сломается.

Он улыбнулся маме, а потом мне.

– Сразу же и звоните.

Мы проводили мистера Лайтфута до его машины и долго смотрели ей вслед, пока она не скрылась за углом. Уезжая на своем дребезжащем пикапе, мистер Лайтфут помахал нам рукой под аккомпанемент раскачивающихся в кузове на своих крючках инструментов и приспособлений, приводящих в такое неистовство собак.

– Том мне ни за что не поверит, – сказала мама, обращаясь в основном к самой себе.

Потом поднесла к глазам и открыла белый конверт, достала оттуда письмо, развернула его и прочитала.

– Вот так-так, – проговорила она. – Хочешь послушать?

– Да, мэм.

И она прочитала мне письмо:

– «Имею честь просить Вас почтить визитом мой дом в семь часов вечера в пятницу. Прошу Вас взять с собой сына». И самое интересное – ты знаешь от кого это письмо?

Мама протянула мне письмо и я прочитал подпись.

Леди.

Когда папа вернулся домой, мама поведала ему о визите мистера Лайтфута и письме Леди наверное еще прежде, чем он успел снять свою фуражку молочника. – Что ей нужно от нас, как ты думаешь? – спросил маму отец.

– Не знаю, но сдается мне, что она решила оплатить услуги мистера Лайтфута, чтобы он стал нашим персональным монтером.

Отец снова перечитал письмо Леди.

– У нее отличный почерк, – заметил он, – для такой-то пожилой женщины. Я всегда считал, что у старух почерк становится корявым.

Он прикусил нижнюю губу и я понял, что настроение у него портится.

– Знаете, я никогда не видел Леди вблизи. Я, конечно, видел ее на улице, но…

Он покачал головой.

– Нет. Не думаю, что я приму ее приглашение.

– Но, Том, – нетерпеливо проговорила мама. – Леди сама просит, чтобы мы к ней пришли. В ее дом!

– Для меня это неважно, – ответил отец. – Я не пойду к ней, и все тут.

– Но почему, Том? Можешь ты мне объяснить?

– В пятницу вечером филадельфийцы играют с «Пиратом» – матч будут транслировать по радио, – ответил он, опускаясь в свое удобное кресло. – По-моему, это достаточно веская причина.

– Мне так не кажется, – холодно отозвалась мама.

Это было одним из свидетельств того, что я во многом не до конца знал своих родителей. До сих пор я был уверен, что мои мама и папа ладят лучше девяноста девяти процентов семейных пар нашего городка, но как оказалось и они не всегда во всем находят общий язык. Как нет ни одного идеального человека, так и брак двух несовершенных персон не может пройти без сучка и задоринки в течение всей их жизни. Бывало я слышал, как мой отец раздраженно кричит на маму из-за потерянного носка, тогда как действительная причина его раздражения крылась в том в том, что днем в молочной ему отказали в прибавке к жалованию. Я с удивлением слушал, как моя всегда такая миролюбивая мама устраивает разнос из-за следов грязи на ковре, когда на самом деле вся беда была в том, что она повздорила с соседкой. И сейчас таким вот образом, в путанице крайностей благонравия и природной ярости, известной нам под названием жизнь, между моими мамой и отцом в нашем доме начало зарождаться новое противоречие.

– Это из-за того, что она цветная, да? – сделала свой первый выпад мама. – Из-за этого ты не хочешь к ней идти?

– Нет, конечно нет.

– Ты в точности похож на своего отца, Том, копия. Клянусь, Том…

– Замолчи! – внезапно сорвался отец. Даже я вздрогнул. Упоминание дедушки Джейберда, отношение которого к расизму было точно такое же, как у рыбы к воде, определенно можно было расценивать как удар ниже пояса. Отец никогда не страдал глупой ненавистью к цветным людям, в этом я мог дать голову на отсечение, но дело было в том, что он был сыном человека, который всю свою жизнь салютовал каждому без исключения утру поднятием флага Конфедерации и почитал темную кожу знаком, коим отмечает человека дьявол. Сей тяжкий крест мой отец был вынужден покорно нести, потому что он любил дедушку Джейберда, вместе с тем лелея в душе веру – которую он надеялся когда-то привить и мне – что ненавидеть любого человеку, по любой причине, значит совершать противный Богу грех. Вот почему мне было понятно, что за следующими словами отца стояла только гордость и ничего более:

– От этой женщины я милостыни не приму, ни под каким видом!

– Кори, – наконец обратила на меня внимание мама, – по-моему тебе нужно было заняться математикой, разве не так?

Я отправился в свою комнату, но это совсем не означало, что я не слышал оттуда продолжение их пререканий.

Дальнейший разговор мамы и отца происходил нельзя сказать что на повышенных тонах, но держать себя в руках ни та, ни другая сторона особенно не пытались. Как я догадывался, ссора давно уже собиралась на горизонте, подобно грозовой туче, и зрела, словно нарыв, подогреваемая многими причинами: здесь была и утонувшая в озере машина, и пасхальные осы, и то, что отец не мог позволить нам купить мне новый велосипед, и все переживания, сопряженные с наводнением. Слушая как отец объясняет маме, что тащить его на аркане в дом к Леди она не имеет права, я постепенно начал подозревать истинную причину, кроющуюся за его категорическим нежеланием знаться с королевой Братона: он просто-напросто боялся ее.

– Ни за что, даже не проси! – кричал он маме. – Я не собираюсь водить знакомство с теми, кто полагает, что все эти игры, это дуракаваляние с костями и мертвыми животными – нормальное дело и кто… – он замолчал и тут я уразумел, что в эту категорию людей вполне можно было зачислить и дедушку Джейберда и что отец тоже это понял. – Я просто не пойду к ней и все тут, – закончил он без сил.

Мама поняла, что загонять лошадей до смерти тут смысла нет. Я скорее вообразил, чем услышал ее тяжкий вздох:

– Тогда я отправлюсь к ней с визитом одна – это тебя устроит? Нельзя же просто так взять отказать ей, это будет неприлично, а она ничего плохого нам не сделала.

Отец немного помолчал, потом отозвался:

– Хорошо, можешь отправляться.

– Кори я тоже возьму с собой.

Эти мамины слова послужили поводом для новой вспышки.

– Зачем он там тебе? Ты что, хочешь, чтобы он увидел все эти скелеты, которых, я не сомневаюсь, заперто по платяным шкафам у этой женщины немало? Ребекка, я не знаю, что она от нас хочет и честно тебе скажу: мне на это наплевать! Но эта женщина занимается всякими глупостями с восковыми куклами и дохлыми черными кошками и Бог еще знает с чем, о чем и думать противно! И я уверен, что Кори не место в ее доме; ему нечего там делать!

– Но Леди в своем письме просила нас придти вместе с Кори. Вот, сам посмотри!

– Я уже видел письмо. Я не знаю, что она задумала и что ей от нас нужно, но одно я знаю твердо – Леди не та женщина, с которой стоит водить близкое знакомство. С ней вообще не стоит связываться. Ты помнишь Барка Хатчета? Помнишь, что с ним стало? Тот самый Барк Хатчет, что был помощником управляющего в молочной в пятьдесят восьмом?

– Я знаю, о ком ты говоришь.

– Этот Барк Хатчет жевал табак. А когда жуешь табак, то само собой, сплевываешь, не без этого. Дурная привычка и он уже внимания на нее не обращал и доходило до того – только не смей никому об этом говорить – доходило до того, что он забывался и сплевывал прямо в бидоны с молоком.

– Том, ну к чему ты завел об этом разговор…

– Все к тому, сейчас услышишь. Так вот, однажды шел эдак Барк Хатчет по Мерчантс-стрит – он только-только подстригся у мистера Доллара в его парикмахерской – а нужно сказать, что у Барка была роскошная шевелюра и волосы настолько густые, что их ни один гребешок не брал – так вот, он в очередной раз забылся, повернул голову и сплюнул прямо в сторону на мостовую. Только на мостовую его табак не попал, а угодил прямо на ботинок Человеку-Луне. Ботинки у того были белые, а табачная жвачка Барка вся по ним расплескалась. Не хотел он на Человека-Луну плевать, я в этом был уверен, уверен и теперь. А Человек-Луна и ухом не повел, просто прошел мимо и все. Но этого Барку показалось мало. У него было странное чувство юмора. Как на грех потянуло его рассмеяться, может от смущения, а может по какой другой причине, и он рассмеялся прямо в лицо Человеку-Луне. И знаешь что после этого вышло?

– Что? – устало спросила мама.

– Через неделю Барк стал лысеть. У него стали выпадать волосы.

– И ты веришь в это?

– Так и было, я уверен в этом!

По голосу отца было ясно, что он уверен в своих словах на все сто.

– Всего через месяц после того как Барк сплюнул свою табачную жвачку на ботинок Человеку-Луне, он был лыс как коленка! Ему даже пришлось носить парик! Именно парик! Он едва от этого не спятил!

Я точно увидел, как подался вперед в своем кресле отец с выражением лица настолько серьезным и мрачным, что маме наверное нужно было собрать все свои силы в кулак, чтобы не рассмеяться.

– И если ты считаешь, что Леди не приложила к этому руку, то ты просто не хочешь смотреть правде в глаза!

– Вот уж никогда не знала, Том, что ты так веришь в колдовство!

– Веришь-не веришь! Я видел Барка сначала волосатым как медведь, а потом лысым, как коленка! А кроме того я могу тебе еще столько всего порассказать об этой женщине, что у тебя голова кругом пойдет! Вроде лягушек, которые выпрыгивали у людей прямо изо рта, или змей в кастрюлях с супом и еще столько всего… да что там! Моей ноги в ее доме не будет!

– Но если мы не придем к Леди как она хочет, она может рассердиться на нас, – заметила мама.

Ее слова повисли в воздухе.

– Может случиться так, что она нашлет на Кори порчу, если я не приведу его с собой?

Я тонко чувствовал в чем дело: мама ловко блефовала, заманивая отца в ловушку, и это было ясно слышно по ее голосу. Отец долго обдумывал мамины слова, размышляя над опасностью, которую мы могли на себя навлечь, решись мы пойти против желания Леди.

– Думаю, что будет лучше, если я сделаю так, как она хочет, и возьму Кори с собой, – заговорила тогда моя мама. – Хотя бы для того, чтобы оказать ей уважение. Разве тебе не хочется узнать, что ей от нас нужно и зачем она зовет нас к себе?

– Нет! Совершенно!

– Совсем-совсем?

– Господи, – вздохнул отец, поразмыслив еще несколько минут. – Ты кому хочешь можешь голову закружить, не хуже самой Леди. У тебя случайно не припрятано в буфете приворотного зелья, или порошка натертого из руки мумии? Как насчет крылышек летучей мыши?

В результате всего этого спора вечером в пятницу, как только солнце качнулось к земле и вдоль улиц Зефира потянул прохладный ветерок, я и мама уселись в наш пикап и покатили к дому Леди, а папа остался сидеть у радио, слушать бейсбольный матч, которого он так давно дожидался. В душе он был с нами, я был уверен в этом. Может быть он опасался совершить ошибку и как-то оскорбить Леди, в беседе или в манере держаться, не знаю. Должен сказать, что сам я тоже не слишком был уверен в себе и под галстуком бабочкой на резинке и белой рубашкой, который мама заставила меня надеть, я вовсе не был спокоен, как прохладный гранитный утес. Мои коленки слегка дрожали.

Работа в Братоне шла во всю – негры трудились пилами и молотками, возводили себе новые дома взамен испорченных водами Текумсы. Мы проехали через центр Братона, где имелась парикмахерская, зеленная и продуктовая лавки, магазинчик одежды и обуви и другие лавочки, принадлежащие выходцам из этого района. Мама свернула пикап на Джиссамин-стрит и, добравшись до ее конца, остановила машину перед дверями дома, во всех окнах которого горел свет.

Это был совсем скромный, средних размеров щитовой домик, забавно выкрашенный в различные оттенки оранжевого, темно-красного и желтого. Сбоку от домика имелась гараж-пристройка, где, как я догадывался, стоял до срока знаменитый понтиак. Кусты и трава во дворике Леди были аккуратно пострижены, а от дороги к крыльцу вела прямая гравийная дорожка. Вид у домика был самый обычный и глядя на него нельзя было сказать, что в нем жила, к примеру, особа королевской крови или что в нем вершились темные дела; дом как дом и все тут, не хуже и не лучше остальных домов на улице, разве что выкрашен ярче, чем обычно красят свои жилища люди.

И тем не менее я немного помедлил, прежде чем выйти наружу, когда мама открыла передо мной дверцу.

– Ну, давай, выбирайся, – позвала она.

Голос мамы был чуточку напряженный, хотя лицо ее оставалось абсолютно спокойным. Для визита к Леди она выбрала одно из своих лучших выходных платьев и новые туфли.

– Нужно поторопиться, уже почти семь.

Семь часов, пронеслось у меня в голове. Может это быть одним из чисел вуду?

– Может быть папа прав? – спросил я ее. – Может нам не стоит туда идти?

– Все будет хорошо, не бойся. Видишь, там всюду горит свет.

Она хотела успокоить меня, но у нее ничего не вышло – я по-прежнему дрожал.

– Прошу тебя, Кори, не нужно бояться, – снова повторила мама.

И это говорит мне женщина, которая совсем недавно утверждала, что серая побелка, которой недавно отделали потолки нашей школы, испускает пары вредные для здоровья.

Сам не знаю как, я выбрался из машины и поднялся по ступеням крыльца дома Леди. Крыльцо было выкрашено в желтый цвет, для того чтобы отгонять жуков. По моим представлениям вместо звонка на входную дверь Леди больше бы пристало повесить череп с костями. Как ни странно, стучать полагалось изящной серебряной ручкой.

– Вот мы и на месте, – проговорила мама и дважды стукнула серебряной ручкой в дверь.

Из-за двери донеслись приглушенные шаги и голоса. Мне подумалось, что настала самая подходящая пора дать тягу, потому что потом будет поздно что-либо предпринимать. Мама положила мне на шею руку и я почувствовал, как бьется у нее в ладони пульс. Наконец дверная ручка повернулась, дверь перед нами растворилась и вход в дом Леди для нас был открыт. В дверном проеме, занимая его весь, высился рослый широкоплечий негр, облаченный в синий строгий костюм, белую сорочку и галстук. С первого взгляда негр мне показался не ниже векового черного дуба. У негра были здоровенные ручищи, которыми он вполне мог бы давить шары для боулинга. Что-то странное было с его носом, кончик которого словно был срезан бритвой. Кроме того у негра были густющие сросшиеся брови, делающие его похожим на оборотня.

В пять магических слов: негр испугал меня до смерти.

– Эээ… – попыталась начать мама, – эээ…

– Прошу вас, входите мисс Мэкинсон, – улыбнулся нам негр, отчего его лицо стало гораздо менее пугающим и намного более приветливым. Но его голос был под стать первому пугающему впечатлению – голос, напоминающий удары басового барабана, настолько глубокий и гулкий, что произносимые слова отдавались гулом в моей груди. Сделав шаг в сторону, он уступил нам дорогу, и мама, схватив меня за руку, затянула вслед за собой внутрь дома Леди, в прихожую.

Дверь за нашими спинами затворилась.

Перед нами появилась молодая красивая негритянка, цвет кожи которой напоминал оттенком кофе с молоком. Она тоже вежливо поздоровалась с нами. У девушки было личико сердечком и чудесные светло-карие глаза. Подав моей маме руку, она проговорила с улыбкой:

– Я Амелия Дамаронд – очень приятно познакомиться с вами, миссис Мэкинсон.

На запястьях Амелии звенели золотые браслеты, а в каждом ухе было по пяти золотых сережек-булавок.

– Мне тоже очень приятно, Амелия. Это мой сын, Кори.

– О, тот самый молодой человек! – все внимание Амелии Дамаронд теперь было устремлено ко мне. Воздух вокруг негритянки определенно был насыщен особым родом электричества и от ее пристального взгляда я ощутил проскочивший меж нами разряд. – Очень приятно познакомиться и с вами тоже. Это мой муж, Чарльз.

Здоровенный негр величественно кивнул нам. Головка Амелии едва дотягивала ему до подмышки.

– Мы ведем хозяйство в доме Леди, – объяснила нам Амелия.

– Я понимаю, – отозвалась мама.

Говоря это, она по-прежнему сжимала мою руку в своей, в то время как я был занят тем, что, насколько это позволяли правила приличия, озирался по сторонам. Странное дело воображение! Оно склонно развешивать на вашем пути паутину там, где никогда в жизни не водилось пауков, нагонять темноту там, где во всю сияет яркий свет. Гостиная Леди ничем не напоминала мне храм дьяволопоклонников – ни тебе черных кошек, ни котлов с кипящим адским варевом. Совсем обычная гостиная, с софой и креслами, небольшим столиком с безделушками, несколькими книжными полками и довольно живописными картинами в изящных рамках на стенах. Одна из картин особенно привлекла мое внимание: на ней было изображено лицо негра с жидкой легкой бородкой. Глаза негра были закрыты в выражении страдания или экстаза, его чело было увенчано венцом из колючих ветвей с острыми шипами.

До сей поры я ни разу не видел изображения черного Христа и это первое с ним свидание не только сильно поразило меня, но и осветило в моем сознании уголки настолько потаенные, что я и представления не имел о том, что туда способен проникать свет.

Неожиданно из прихожей в гостиную вошел Человек-Луна. Увидев перед собой Человека-Луну так близко, и я и мама разом вздрогнули. На муже Леди была голубая рубашка с закатанными рукавами и черные брюки на подтяжках. Сегодня вечером на его запястье были только одни часы и вместо обычной толстой золотой цепи с массивным распятием в вороте его рубашки виднелся только треугольный уголок тенниски. На Человеке-Луне не было и его привычного цилиндра; две пятнистые половинки его лица, желтая и эбонитово-черная, беспрепятственно встречались на его макушке в легком белом пуху, составляющем единственное убранство его головы. Темные, в сеточке морщинок глаза Человека-Луны сначала остановились на моей маме, потом скользнули ко мне, после чего он чуть улыбнулся нам и кивнул. Жестом худой, как ветка старого дерева, руки он пригласил нас проследовать вместе с ним в коридор.

Пришла пора встретиться нам с Леди.

– Госпожа не очень хорошо себя чувствует, – объяснила нам Амелия. – Доктор Пэрриш прописал ей витамины.

– Надеюсь, что ничего серьезного? – участливо спросила мама.

– От дождя у нее застудились легкие. В сырую погоду Леди всегда себя неважно чувствует, но теперь, когда солнце снова вернулось к нам, ей постепенно становится лучше.

Мы подошли к одной из закрытых дверей. Человек-Луна, чьи ссутуленные плечи показались мне очень непрочными, отворил дверь. Я почувствовал запах сухих фиалок.

Первой в дверь заглянула Амелия.

– Мэм? Ваши гости уже здесь.

Внутри комнаты зашуршали простыни.

– Пожалуйста, – донесся тихий и дрожащий старческий голос, – попросите их войти.

Мама сделала глубокий вдох и шагнула в комнату. Мне ничего не оставалось делать, как двинуться за ней следом, хотя бы потому, что она так и не отпустила мою руку. Человек-Луна остался в коридоре, а Амелия нежно проворковала нам вслед:

– Если вам что-то понадобиться, позвоните мне, – и закрыла за нами дверь.

И мы увидели Леди.

Она возлежала на широкой кровати с выкрашенной белой эмалью металлической рамой, опираясь спиной на целую горку подушек, по грудь укрытая белой простыней. Стены спальни Леди были оклеены обоями с густыми переплетениями зеленых ростков и листьев и если бы не тихое вежливое гудение вполне современного вентилятора, можно было подумать, что мы очутились в гуще экваториальных джунглей. Рядом с кроватью на столике горел ночник, там же стопкой лежали газеты и несколько книг, а также, на достаточном расстоянии для того, чтобы Леди могла дотянуться до них не поднимаясь с подушек, стояли два стакана с каким-то питьем.

В течение примерно минуты Леди просто молча рассматривала нас и мы точно так же смотрели на нее. На фоне белоснежных простыней ее лицо, на котором не было ни единого местечка, не изрезанного морщинами, казалось темным, почти иссиня-черным, пятном. Глядя на нее, я думал о самодельных куклах с головами из яблок, нарисованные лица которых быстро сморщиваются под лучами жаркого полуденного солнца. Я видел пригоршню белой измороси, которую соскребал с труб Ледяного Дома – волосы Леди были белее. На ней была голубая сорочка с бретельками через худенькие плечи и ее ключицы выпирали под черной кожей так остро, что, казалось, это не могло не причинять ей боль. То же самое можно было сказать и о ее скулах – острота их была настолько невероятной, что ими можно было разрезать персик. Сказать по правде, Леди выглядела как обыкновенная очень пожилая, изможденная от дряхлости, седая негритянка, чья голова уже чуть тряслась от старческого тика. Так можно было сказать обо всем в ней, за исключением одной вещи.

Ее глаза были пронзительно зелеными.

Тут я не говорю о старческой зелени. Я говорю и всегда буду говорить об оттенке бледного изумруда, того драгоценного камня, за которым охотился Тарзан в дебрях джунглей, в глубине одного из древних затерянных африканских городов. Глаза Леди лучились внутренним огнем, когда-то давно пойманным ею и укрощенным и теперь, глядя в эти глаза, легко было поверить в то, что у вас больше нет от них никаких секретов, что вас только что с легкостью вскрыли, словно банку сардин, и что ваше личное и сокровенное теперь украдено у вас безвозвратно.