16 июля, 10 часов 27 минут после полудня (восточное дневное время)
       Вашингтон, федеральный округ Колумбия
 
      “Однажды нам понравилось играть с огнем”,– думал Президент Соединенных Штатов, пока спичка, которую он зажег, чтобы разжечь трубку, горела между его пальцами.
      Он уставился на нее, завороженный игрой пламени, и пока оно разгоралось, в его мозгу рисовалась картина башни пламени высотой в тысячу футов, вихрем пересекавшей страну, которую он любил, сжигая на своем пути большие и малые города, превращая реки в пар, разметая в руины фермы, бывшие здесь искони, и взметая пепел семидесяти миллионов человеческих тел в темное небо. Завороженный этой страшной картиной, он смотрел на то, как пламя охватывает спичку, и сознавал, что здесь в миниатюре были и сила созидания, и сила разрушения: пламя могло готовить пищу, освещать в темноте, плавить железо – и могло сжигать человеческую плоть. Нечто, напоминающее маленький немигающий розовый глаз, открылось в центре пламени, и ему захотелось кричать. Он проснулся в два часа ночи от кошмара такого жертвоприношения и начал плакать, и не мог остановиться, и Первая Леди пыталась успокоить его, но он продолжал дрожать и всхлипывать, как ребенок. Он просидел в Овальном Кабинете до рассвета, снова и снова просматривая карты и сверхсекретные донесения, но все они говорили об одном: Первый Удар…
      Пламя ожгло пальцы. Он потряс спичкой и бросил ее в стоявшую перед ним пепельницу, украшенную рельефом президентской печати. Тонкая струйка дыма закрутилась по направлению к вентиляционной решетке системы очистки воздуха.
      – Сэр? – сказал кто–то. Он поднял взор, оглядел группу незнакомцев, сидевших в так называемой Ситуационной Комнате Белого Дома, увидел перед собой на экране высокого разрешения компьютерную карту земного шара, шеренгу телефонов и телеэкранов, расположенных перед ним полукругом, как на пульте управления истребителем, и ему захотелось, чтобы Бог посадил кого–нибудь другого в его кресло, чтобы он снова стал просто сенатором и не знал бы правды о мире.
      – Сэр?
      Он провел ладонью по лбу. Кожа была липкой. Прекрасное время заболеть гриппом, подумал он и чуть не засмеялся от этой абсурдной мысли. У Президента не бывает отпусков по болезни, подумалось ему, потому что считается, что Президенты не болеют. Он попытался сфокусировать взгляд на том из сидящих за овальным столом, кто обращался к нему: все наблюдали за этим человеком – Вице–президентом, нервным и стеснительным – адмирал Нэрремор, прямой, как шомпол, в форме, украшенной на груди пригоршней наград; адмирал Синклер, резкий и настороженный, с глазами, как два кусочка голубого стекла на крепко–сшитом лице; Министр Обороны Хэннен, выглядевший, как добродушный дедушка, но известный и пресс–службе, и своим помощникам как “Железный Ганс”; генерал Шивингтон, ответственный сотрудник военной разведки по вопросам военной мощи Советов; Председатель Комитета Начальников Штабов Бергольц, с прической ежиком и подтянутый в своем темно–голубом костюме в полоску; и много разных военных чиновников и советников.
      – Да? – спросил Президент Бергольца.
      Хэннен потянулся за стаканом воды, отпил из него и сказал:
      – Сэр? Я спрашивал у вас, могу ли я продолжать,– он постучал пальцем по страничке раскрытого доклада, которую он зачитывал.
      – А! – он подумал, что его трубка погасла. Разве я раскурил ее не только что? Он поглядел на сгоревшую спичку в пепельнице и не смог вспомнить, как она туда попала.
      На мгновение он мысленно увидел лицо Джона Уэйна, в сцене из старого черно–белого фильма, который он видел в детстве. Герцог говорил что–то о рубеже, после прохождения которого вернуться уже невозможно.
      – Да,– сказал Президент,– продолжайте.
      Хэннен бросил быстрый взгляд на остальных, сидевших вокруг стола. Перед каждым лежала копия доклада, а также сводки шифрованных сообщений, только что поступивших по каналам связи от НОРАД (Североамериканское объединенное командование противовоздушной обороны) и от САК (Стратегическое авиационное командование).
      – Меньше трех часов назад,– продолжал Хэннен,– последний из наших действующих спутников типа “Небесный Глаз” был лишен зрения, когда находился над территорией СССР. Мы потеряли все наши оптические датчики и телекамеры, и опять, как в случаях с шестью предыдущими “Небесными Глазами”, мы почувствовали, что этот был уничтожен расположенным на земле лазером, действовавшим вероятно из пункта около Магадана. Через двадцать минут после того, как был ослеплен “Небесный Глаз”–7, мы применили лазер “Мальмстром” чтобы лишить зрения советский спутник, находившийся в тот момент над Канадой. По нашим данным, у них все еще остаются действующими два спутника, один в данный момент над северной частью Тихого океана, а другой над ирано–иракской границей. НАСА пытается восстановить “Небесный Глаз”–2 и 3, а остальные – это просто космический утиль.
      Все это означает, сэр, что приблизительно три часа назад по восточному дневному времени,– Хэннен поглядел на цифровые часы на серой бетонной стене Ситуационной Комнаты,– мы потеряли зрение. Последние фотографии поступили в 18:30, когда спутники находились над Елгавой. – Он включил микрофон перед собой и сказал:
      – “Небесный Глаз” 7–16, пожалуйста.
      Наступила трехсекундная пауза, пока информационный компьютер нашел запрашиваемые данные. На большом настенном экране карта земного шара потемнела и уступила место видеофильму со спутника на большой высоте, показывавшему участок густой советской тайги. В центре был пучок булавочных головок, связанных тонкими линиями дорог.
      – Увеличить двенадцать раз,– сказал Хэннен, при этом картина на мгновение отразилась в его роговых очках.
      Изображение двенадцать раз увеличивалось, пока, наконец, сотни бункеров межконтинентальных баллистических ракет не стали настолько ясно видны, как будто картина на настенном экране Ситуационной Комнаты стала просто видом через оконное стекло. По дорогам шли грузовики, их колеса вздымали пыль, а около бетонных бункеров ракетных установок и тарелок радаров виднелись даже солдаты.
      – Как вы можете видеть,– продолжал Хэннен спокойным, почти беспристрастным голосом, привычным ему по предыдущей работе – преподавателя военной истории и экономики в Йельском Университете,– они к чему–то готовятся. Вероятно, устанавливают больше радаров и снаряжают боеголовки, так мне кажется. Мы насчитали только в этом подразделении 263 бункера, в которых, вероятно, находятся более шестисот боеголовок. Через две минуты после данной съемки “Небесный Глаз” был “ослеплен”. Но съемка только подтверждает то, что нам уже известно: Советы подошли к высокой степени военной готовности, и они не хотят, чтобы мы видели, как они подвозят новое оборудование. Это подводит нас к докладу генерала Шивингтона. Генерал?
      Шивингтон сломал печать на зеленой папке, лежавшей перед ним; другие сделали то же. Внутри были страницы документов, графики и карты.
      – Джентльмены,– сказал он торжественным голосом,– советская военная машина за последние девять месяцев увеличила свою мощность не менее чем на пятнадцать процентов. Мне нет нужды говорить вам про Афганистан, Южную Америку или Персидский залив, но я бы хотел привлечь ваше внимание к документу с пометкой дубль–6, дубль–3. В нем есть график, показывающий объем поступлений в русскую систему гражданской обороны, и вы можете увидеть своими глазами, как он резко вырос за последние два месяца. Наши источники в Советах сообщают нам, что больше сорока процентов городского населения сейчас либо покинули города, либо нашли пристанище в убежищах…
      Пока Шивингтон рассказывал про советскую гражданскую оборону, мысли Президента вернулись на восемь месяцев назад, к последним страшным дням Афганистана, с их нервно–паралитическими газовыми атаками и тактическими ядерными ударами. А через неделю после падения Афганистана в Бейруте, в жилом доме было взорвано ядерное устройство в 20,5 килотонн, превратившее этот измученный город в лунный пейзаж из радиоактивного мусора. Почти половина населения была убита на месте. Множество террористических групп с радостью приняли ответственность на себя, обещая еще больше ударов молний от Аллаха.
      Со взрывом этой бомбы открылся ящик Пандоры, наполненный ужасами.
      14 марта Индия атаковала Пакистан с применением химического оружия.
      Пакистан ответил ракетным ударом по городу Джодхпур.
      Три индийских ядерных ракеты достигли Карачи, и война в пустыне Тар заглохла.
      2 апреля Иран осыпал Ирак дождем ядерных ракет советской поставки, и американские силы были втянуты в водоворот, поскольку они воевали в поддержку иранцев. Советские и американские истребители сражались над Персидским заливом, и весь регион был готов взлететь на воздух.
      Пограничные стычки пробегали волнами через Северную и Южную Африку. Мелкие государства истощали свои богатства ради приобретения химического и ядерного оружия. Союзы менялись каждый день, некоторые из–за военного давления, другие из–за пуль снайперов.
      Меньше чем в двенадцати милях от Ки–Уэста 4 мая беззаботный пилот американского истребителя F–18 восторженно влепил ракету класса “воздух–земля” в борт поврежденной русской подлодки; размещенные на Кубе русские МИГи–23 прилетели, завывая, из–за горизонта, сбили этого летчика и двух других из прилетевшей на помощь эскадрильи.
      Спустя девять дней советская и американская подлодки столкнулись при игре в кошки–мышки в Арктике. Через два дня после этого радары на канадской дальней линии раннего предупреждения подцепили черточки двадцати приближающихся самолетов; все западные американские военно–воздушные базы были приведены в состояние боевой готовности номер один, но вторгнувшиеся повернули и уклонились от встречи.
      16 мая все американские военно–воздушные базы были приведены в боевую готовность номер два, и Советы провели в течение двух часов такие же действия. Усиливая напряженность, в этот же день в промышленном комплексе “Фиат” в Милане сработало ядерное устройство; ответственность за эту акцию взяла на себя коммунистическая террористическая группа с названием “Красная Звезда свободы”.
      Стычки между надводными кораблями, подлодками и самолетами продолжались весь май и июнь в северной части Атлантики и Тихого океана. Американские военно–воздушные базы перешли в боевую готовность номер один, когда по неизвестной причине взорвался и затонул крейсер в тридцати морских милях от побережья Орегона. Появление советских подлодок в территориальных водах усилило драматизм ситуации, и американские подлодки были отправлены на проверку русских оборонительных систем. Деятельность советских установок с межконтинентальными баллистическими ракетами была засечена “Небесными Глазами” прежде, чем их ослепили лазерами, и Президенту стало известно, что русские заметили активность на американских базах до того, как их собственные спутники–шпионы были ослеплены.
      30 июня “грязного лета”, как его окрестили газеты, туристическое судно с названием “Тропическая панорама”, на котором плыли семьсот пассажиров с Гавайев в Сан–Франциско, радировало, что оно остановлено неизвестной подлодкой.
      Это было последнее сообщение с “Тропической панорамы”.
      С того дня американские военные корабли патрулировали Тихий Океан, имея на борту ядерные ракеты, готовые к пуску.
      Президент вспомнил фильм “Великолепный” про аэроплан, попавший в критическую ситуацию и готовый разбиться. Летчика играл Джон Уэйн, и Герцог рассказал команде о рубеже, после прохождения которого возвращение невозможно,– точке, после которой самолет не может повернуть назад, а должен продолжать лететь вперед, чем бы это ни кончилось. Воображение Президента задержалось на этой точке “невозможного возвращения”, он представил себе, как управляет самолетом с отказавшим двигателем, летящим над черным и недружелюбным океаном, пытаясь найти огни земли. Но приборы дают неправильные показания, а самолет все продолжает снижаться и снижаться, в то время как крики пассажиров звенят в голове.
      Хотел бы я снова стать ребенком, подумал он, в то время как люди за столом смотрели на него. Боже милостивый, я больше не хочу править страной.
      Генерал Шивингтон закончил доклад. Президент сказал:
      – Спасибо,– хотя не был уверен в том, о чем точно сказал Шивингтон. Он ощущал на себе взгляды этих людей, ждущих, чтобы он заговорил, сделал движение или еще что–нибудь. Ему чуть меньше пятидесяти, он темноволос и красив суровой красотой, он и сам был летчиком, летал на шаттле “Олимпийский” и был одним из первых, вышедших в космос с реактивной установкой. Созерцание с орбиты огромного, подернутого облаками шара Земли тронуло его до слез, а его эмоциональное высказывание по радио: “Я думаю, что знаю, как должен чувствовать себя Бог”,– больше всего остального помогло ему выиграть Президентские выборы.
      Но он унаследовал ошибки поколений Президентов до него и был до смешного наивен в представлениях о мире в канун двадцать первого века.
      Экономика после всплеска середины восьмидесятых выбилась из–под контроля. Темпы преступности потрясали, тюрьмы были забиты убийцами. Сотни тысяч бездомных – “нация оборванцев”, как назвала их “Нью–Йорк Таймс”, скитались по дорогам Америки, неспособной обеспечить кров или морально справиться с напором мира бродяг. Военная программа “Звездных войн”, стоившая миллиарды долларов, обернулась несчастьем, потому что была освоена слишком поздно и машины могли работать не лучше, чем человек, а сложность орбитальных платформ пугала разум и била по бюджету. Поставщики оружия подпитывали сырой, неотработанной ядерной технологией страны третьего мира и по–собачьи безумных лидеров, страждущих власти на соблазнительной и нестабильной глобальной арене. Двадцатикилотонные бомбы, примерно той же мощности, что и бомба, разрушившая Хиросиму, теперь были столь же обыденными, как и ручные гранаты, и их было можно носить в “дипломате”. За возобновившимся выступлениями в Польше и стычками на варшавских улицах прошлой зимой, остудившими отношения между Соединенными Штатами и Советами до температуры образования льда, незамедлительно последовал упадок духа, выразившийся в национальном позоре – заговоре ЦРУ с целью уничтожения лидеров Польского Освободительного движения.
      Мы перед рубежом “невозможного возвращения”, подумал Президент и почувствовал ужасный приступ смеха, но заставил себя держать губы плотно сжатыми. Его разум боролся с туманной паутиной докладов и мнений, которые вели к страшному выводу: Советы подготавливают первый удар, который несет неслыханные разрушения Соединенным Штатам Америки.
      – Сэр? – нарушил тяжелое молчание Хэннен. – Следующий доклад адмирала Нэрремора. Адмирал?
      Распечатана еще одна папка. Адмирал Нэрремор, худой, костлявый на вид, лет пятидесяти пяти, начал продираться через засекреченные сведения:
      – В 19 часов 12 минут британские вертолеты с борта корабля противоракетной обороны “Вассал” сбросили в море шумопеленгаторы, которые подтвердили присутствие шести неопознанных подлодок в семидесяти трех милях к северу от Бермуд, державших под прицелом триста градусов по окружности. Если эти подлодки нацелены на северо–восточное побережье, то они находятся уже на расстоянии ракетного удара по Нью–Йорку, военно–воздушным базам на восточных морях, Белому Дому и Пентагону.
      Он взглянул через стол на Президента, глаза у него дымчато–серые под густыми седыми бровями. Белый Дом в пятидесяти футах над их головами.
      – Если были обнаружены шесть,– сказал он,– можно положиться, что у Ивана там по меньшей мере раза в три больше. Они могут доставить к цели несколько сотен боеголовок в течение от пяти до девяти минут после пуска.
      Он перевернул страничку:
      – По данным часовой давности, двенадцать советских подлодок класса “Дельта–2” все еще находятся на позиции в двухстах шестидесяти милях на северо–западе от Сан–Франциско.
      Президент почувствовал изумление, как будто все это был сном перед пробуждением.
       Думай!– приказал он себе. Думай, черт тебя побери!
      – А где наши подлодки, адмирал? – услышал он свой голос, словно голос незнакомого человека.
      Нэрремор вызвал другую компьютерную карту на настенный экран. На ней были показаны мерцающие точки на расстоянии около двухсот миль на северо–востоке от советского Мурманска. Следующая карта на экране принесла Балтийское море и другое скопление подлодок на северо–западе от Риги. Третья карта показала восточное русское побережье и линию подлодок в Беринговом море между Аляской и советским материком.
      – Мы взяли Ивана в железное кольцо,– сказал Нэрремор,– только скажите слово – и мы потопим все, что только попытается прорваться.
      – Думаю, картина весьма ясная,– голос Хэннена был спокоен и тверд,– мы должны опередить Советы.
      Президент молчал, пытаясь выстроить мысли в логическую цепь. Ладони покрылись потом. “Что, если они не планируют первый удар? Что, если они верят, что это мы?.. Если мы продемонстрируем силу, не подтолкнет ли это их переступить через край?”
      Хэннен взял сигарету из серебряного портсигара и закурил ее. И опять глаза Президента потянулись к пламени.
      – Сэр,– Хэннен отвечал мягко, как будто разговаривал с неразвитым ребенком,– если Советы что–нибудь уважают, так это силу. Вам это известно не хуже, чем любому из присутствующих в этом кабинете, особенно после инцидента в Персидском заливе. Им нужна территория, и они готовы уничтожить нас и понести свою долю потерь, чтобы добиться этого. Черт, ведь их экономика слабее, чем наша. Они собираются подталкивать нас, пока мы не сломаемся или не ударим, а если мы затянем, не сломаемся… Боже, помоги нам!
      – Нет,– потряс головой Президент. Они повторяли это много раз, и эта идея доводила его до тошноты. – Нет, мы не нанесем первого удара.
      – Советы,– терпеливо продолжал Хэннен,– понимают дипломатию кулака. Я не говорю, что считаю, будто мы должны уничтожить Советский Союз. Но я, правда, верю – неистово – что сейчас самое время сказать им, и решительно, что нас не подтолкнешь и мы не позволим их ядерным подлодкам осаждать наши побережья в ожидании сигнала к пуску.
      Президент уставился на свои руки. Галстук казался петлей висельника, и пот выступил под мышками и на пояснице.
      – Что вы имеете в виду? – спросил он.
      – Имею в виду то, что мы должны немедленно перехватить их чертовы подлодки. Мы уничтожим их, если они не уберутся. Мы приведем в боевую готовность “ноль” все наши военно–воздушные базы и установки МБР. – Хэннен быстро оглядел сидящих за столом, чтобы оценить, кто за его предложение. Только Вице–президент отвел взгляд, но Хэннен знал, что это слабый человек и его мнение не имеет веса. – Мы можем перехватить любое советское судно с ядерным оружием, выходящее из Риги, Мурманска или Владивостока. Мы снова возьмем моря под контроль, и если это означает ограниченный ядерный контакт, пусть будет так.
      – Блокада… – сказал Президент,– а не заставит ли это их еще более хотеть воевать?
      – Сэр? – генерал Синклер говорил с просторечным медлительным вирджинским выговором. – Я думаю, объяснение таково: Иван должен поверить, что мы рискнем нашими задницами, чтобы они взлетели до небес. Честно говоря, сэр, я не думаю, что здесь есть хоть один человек, который будет спокойно сидеть и позволит Ивану спокойно забрасывать нас ракетно–ядерным дерьмом, не отвечая ударом на удар, не думая при этом, каков уровень потерь,– Он наклонился вперед и направил свой сверлящий взгляд на Президента,– я могу привести стратегические военно–воздушные силы и Североамериканскую систему противовоздушной обороны в состояние нулевой боевой готовности через две минуты после вашего “добро”. Я могу привести эскадрилью B–1 прямо к границам Ивана в течение одного часа. Только дайте мне слабый намек, вы понимаете…
      – Но… они подумают, что мы атакуем!
      – Дело в том, что они поймут: мы не боимся,– Хэннен стряхнул столбик пепла в пепельницу,– даже если это безумие. Но, Бог свидетель, русские уважают безумие больше, чем страх. Если мы дадим им подвести ядерные ракеты, направленные на наши побережья, и при этом не пошевельнем и пальцем, мы подпишем смертный приговор Соединенным Штатам Америки!
      Президент закрыл глаза. Резко опять открыл их. Ему привиделись горящие города и обуглившиеся темные предметы, некогда бывшие человеческими существами. С усилием он произнес:
      – Я не хочу быть человеком, начавшим Третью Мировую войну. Вы это можете понять?
      – Она уже началась,– заговорил Синклер. – Черт, весь этот проклятый мир воюет, и все ждут, чтобы или Иван, или мы нанесли нокаутирующий удар. Может быть, все будущее мира зависит от того, кто возьмется стать самым безумным! Я согласен с Гансом, если мы в ближайшее время не сделаем шага, мощный стальной дождь прольется на нашу жестяную крышу.
      – Они будут отброшены,– бесцветным голосом сказал Нэрремор. – Их отбрасывали раньше. Если мы пошлем группы охотников–убийц на те подлодки и они взлетят на воздух, то русские узнают, где проходит линия. Будем сидеть и ждать или мы покажем им свои мускулы?
      – Сэр? – поддакнул Хэннен. Он глянул на часы, на которых было без двух минут одиннадцать. – Думаю, что теперь решение за вами.
      Я не хочу принимать его,– чуть не закричал он. Ему нужно время, нужно уехать в Кэмп–Дэвид или на одну из долгих рыбалок, которые он любил, будучи сенатором. Но сейчас времени на это не было. Руки его сцепились. Лицо так напряглось, что он испугался, что оно сейчас треснет и распадется на куски, как маска, и ему не придется увидеть, что лежит под нею. Когда он поднял глаза, рассматривающие его энергичные мужчины все еще были тут, и ему показалось, что чувства покинули его.
      Решение. Решение должно быть принять. Прямо сейчас.
      – Да! – это слово никогда прежде не звучало так страшно. – Хорошо. Мы приведем… – он запнулся, сделал глубокий вдох. – Мы приведем войска в боевую готовность “ноль”: адмирал, поднимите ваши спецсилы. Генерал Синклер, я хочу, чтобы ваши B–1 ни на один дюйм не влезали на русскую территорию. Вам ясно?
      – Мои экипажи могут пройти по этой линии даже во сне.
      – Запускайте кодовые команды.
      Синклер принялся за работу на клавиатуре перед собой, потом поднял телефонную трубку, давая устное подтверждение САК в Омаху и НОРАД в крепость в горе Шейен, штат Колорадо. Адмирал Нэрремор взял телефонную трубку, немедленно соединившую его со штабом военно–морских сил в Пентагоне. В несколько минут военно–воздушные и военно–морские базы страны заживут повышенной активностью. Шифрованные команды о нулевой боевой готовности прошелестят по проводам и несмотря на это будут выполнены другие подтверждающие действия на радарном оборудовании, датчиках, мониторах, компьютерах и сотнях других элементах высокотехнологичной военной машины также, как и десятках крылатых ракет и тысячах ядерных боеголовок, скрытых в бункерах по всему Среднему Западу от Монтаны до Канзаса.
      Президент замкнулся. Решение принято. Председатель КНШ Бергольц попрощался с собравшимися и подошел к Президенту, чтобы взять его за плечо и сказать, какое правильное и твердое было это решение. После того как военные советники и чиновники покинули Ситуационную Комнату и двинулись к лифтам в ближайшем вестибюле, Президент остался сидеть в одиночестве. Трубка его остыла, но он никак не мог прийти в себя и снова разжечь ее.
      – Сэр?
      Он подскочил, повернувшись на голос. Хэннен стоял около двери.
      – У вас все в порядке?
      – Все в порядке,– слабо улыбнулся Президент. Воспоминания о славных днях астронавта промелькнули у него в голове. – Нет, Господи Иисусе, я не знаю. Думаю, что в порядке.
      – Вы приняли правильное решение. Мы оба знаем это. Советы должны осознать, что мы не боимся.
      – Я боюсь, Ганс! Я чертовски боюсь!
      – И я тоже. И все другие, но нами не должен править страх.
      Он придвинулся к столу и перелистнул некоторые папки. Через минуту придет молодой человек из ЦРУ, чтобы уничтожить все эти документы.
      – Мне кажется, что вам лучше послать Джулиана и Кори сегодня вечером в подземное убежище, сразу же, как только они соберут вещи. А мы что–нибудь придумаем для прессы.
      – Разберемся, когда прибудем, мы всегда успеем.
      – Ганс? – голос Президента стал мягче, чем у ребенка,– если… если бы вы были Богом… Вы бы уничтожили этот мир?
      Мгновение Ганс молчал. Потом:
      – Полагаю… Я бы подождал и посмотрел. Если бы я был Богом, я имею в виду.
      – Подождал и посмотрел на что?
      – Кто победит. Хорошие парни или плохие.
      – А между ними есть какая–нибудь разница?
      Хэннен умолк. Попытался говорить, но понял, что не может.
      – Я вызову лифт,– сказал он и вышел из Ситуационной Комнаты.
      Президент разжал ладони. Падающий сверху свет сверкнул на запонках, украшенных печатью Президента США, которые он всегда носил.
      – У меня все в порядке,– сказал он про себя,– все системы работают.
      Что–то сломалось у него внутри, и он чуть не заплакал. Ему хотелось домой, но дом был далеко–далеко от его кресла.
      – Сэр? – позвал его Хэннен.
      Двигаясь медленно и скованно, как старик, Президент встал и вышел навстречу будущему.

       11 часов 19 минут после полудня (восточное дневное время)
       Нью–Йорк
 
       Трах!
      Она почувствовала, как кто–то ударил по ее картонной коробке, и схватила, а затем прижала к себе поплотнее свою брезентовую сумку. Она устала и хотела покоя. Девушке нужен сон красоты, подумала она и снова закрыла глаза.
      – Я сказал, пошла вон!
      Руки схватили ее за лодыжки и грубо выволокли из коробки на мостовую. Когда ее вытащили, она негодующе закричала и начала бешено лягаться.
      – Ты, сукин сын, негодяй, оставь меня в покое, негодяй!
      – Глянь на нее, какое дерьмо! – сказала одна из двух фигур, стоявших над ней, освещенных красным неоновым светом от вьетнамского ресторанчика напротив Западной Тридцать Шестой улицы.
      – Это женщина!
      Другой человек, который держал ее за лодыжки выше грязных брезентовых спортивных туфель и вытащил ее наружу, прорычал хриплым голосом:
      – Женщина или нет, а я расшибу ей задницу.
      Она села. Брезентовая сумка со всеми столь дорогими ей принадлежностями плотно прижата к ее груди. В красном потоке неона на скуластом крепком лице видны глубокие морщины и уличная грязь. Глаза, запавшие в фиолетовые провалы бледного водянисто–голубого цвета, светятся страхом и злобой. На голове голубая шапочка, которую она днем раньше нашла в опрокинувшемся мусорном ящике. Одежда состояла из грязной серой с набивным рисунком блузы с короткими рукавами и мешковатой пары мужских коричневых брюк с заплатами на коленях. Это была ширококостная плотная женщина, живот и бедра выпирали из грубой ткани брюк; одежда, как и брезентовая хозяйственная сумка, попала к ней от доброго служителя Армии Спасения. Из–под шапочки на плечи неряшливо падали коричневые волосы с проседью, часть из них была обкромсана то тут, то там, где удалось достать ножницами. В сумке лежали в неописуемом сочетании предметы: катушка рыболовной лески, проеденный молью ярко–оранжевый свитер, пара ковбойских сапог со сломанными каблуками, ржавый церковный поднос, бумажные стаканчики и пластмассовые тарелки, годичной давности журнал “Космополит”, кусок цепочки, несколько упаковок фруктовой жвачки и другие вещи, о которых она уже и позабыла, были в той сумке. Пока двое мужчин разглядывали ее, один из них угрожающе, она сжимала сумку все крепче. Ее левый глаз и скула были ободранные и вздувшиеся, а ребра болели в том месте, которым ей пришлось считать ступени лестницы по милости одной разгневанной женщины из христианского приюта три дня назад. Она приземлилась на площадке, вернулась назад по лестнице и вышибла у той женщины пару зубов точным свинцовым ударом правой.
      – Ты залезла в мою коробку,– сказал мужчина с грубым голосом.
      Он был высоким и костлявым, на нем только голубые джинсы, грудь блестит от пота. На лице – борода, глаза мутные. Второй мужчина – ниже ростом и тяжелее, в потной рубашке и зеленых армейских штанах, карманы которых набиты сигаретными окурками. У него жирные темные волосы, и он все время чешется в паху. Первый мужчина толкнул ее в бок носком ботинка, и от боли в ребрах она сморщилась.
      – Ты глухая, сука? Я сказал, что ты залезла в мою сраную коробку!
      Картонная коробка, в которой она спала, лежала на боку посреди целого острова смердящих мусорных мешков – результат забастовки мусорщиков,– на две с лишним недели забивших улицы Манхеттена и стоки. В удушающей, почти сорокаградусной днем и тридцатипятиградусной ночью, жаре мешки раздувались и лопались. Для крыс наступили праздничные дни, горы мусора лежали неубранными, перекрывая на некоторых улицах движение.
      Она невидяще глядела на двух мужчин, содержимое половины бутылки “Красного кинжала” рассасывалось в ее желудке. Последним, что она ела, были остатки куриных костей и поскребыши из консервной банки.
      – А?
      – Моя коробка,– заорал бородатый прямо ей в лицо. – Это мое место. Ты сумасшедшая или как?
      – У нее нет мозгов,– сказал другой,– она ненормальная, и все тут.
      – И угрюмая, как черт. Эй, что там у тебя в сумке? Дай–ка посмотреть.
      Он ухватился за сумку и дернул, но женщина испустила протяжный вопль и отказалась отдать, глаза у нее широко раскрылись от страха.
      – У тебя там какие–то деньги? Что–нибудь выпить? Дай сюда, сука!
      Человек почти вырвал сумку у нее из рук, но она захныкала и повисла на ней. Красным светом сверкнуло украшение на ее шее – маленькое дешевое распятие, прикрепленное к ожерелью из сцепленных полированных камешков.
      – Э! – сказал второй. – Смотри–ка! Я ее знаю. Я видел, как она побиралась на Сорок Второй улице. Она думает, что такая уж чертовски святая, всегда проповедует людям. Ее зовут Сестра Ужас.
      – А–а? А может, мы тогда заложим эту безделушку? – он потянулся, чтобы сорвать с ее шеи распятие, но она резко отвела голову в сторону. Мужчина схватил ее за затылок, зарычал и приготовился ударить ее другой рукой.
      – Пожалуйста! – стала умолять она, готовая заплакать. – Пожалуйста, не бейте меня. У меня для есть вас кое–что другое! – Она стала рыться в сумке.
      – Давай сюда, и проваливай! Мне бы расшибить твою башку за то, что спала в моей коробке,– он отпустил ее голову, но кулак держал наготове.
      Пока она искала, она все время издавала слабые всхлипывающие звуки.
      – Тут у меня кое–что есть,– бормотала она,– где–то тут.
      – Выкладывай давай,– он подтолкнул ее ладонью. – И тогда, быть может, я не отвешу тебе по заднице.
      Ее рука ухватила то, что она искала.
      – Нашла,– сказала она. – Ага, вот оно.
      – Ну, давай сюда!
      – Хорошо,– ответила женщина; всхлипывание прекратилось и голос ее стал тверд, как железо. Одним незаметным плавным движением она вытащила бритву, со щелчком раскрыла ее, взмахом руки крепко резанула ею по открытой руке бородатого.
      Из разреза струей брызнула кровь. Лицо мужчины побледнело. Он схватился за запястье, рот его округлился, а затем раздался вскрик, похожий на подавленный кошачий вой.
      Женщина тут же вскочила на свои полные ноги, держа перед собой брезентовую сумку как щит и снова замахиваясь лезвием на обоих мужчин, которые прижались друг к другу, затем выбралась на замусоренную мостовую и побежала. Бородатый, у которого кровь стекала по руке, гнался за ней, держа деревяшку с торчащими ржавыми гвоздями, глаза его сверкали яростью.
      – Я тебе покажу! – визжал он. – Я тебе сейчас покажу!
      Он кинулся на нее, но она пригнулась и опять резанула его бритвой. Он опять отпрянул и замер, тупо уставившись на полоску крови, стекающую по его груди.
      Сестра Ужас не медлила, она повернулась и побежала. Чуть поскользнулась в луже гнилья, но удержала равновесие; сзади нее раздавались крики двух мужчин.
      – Я тебя поймаю! – предупреждал бородатый. – Я найду тебя, сука! Погоди!
      Она не стала его ждать, продолжала бежать; туфли шлепали по мостовой, пока она не добежала до барьера из тысяч расползшихся от непогоды мусорных мешков. Она переползла через него, на ходу подобрав несколько интересных вещей, вроде треснутого шейкера и разбухшего журнала “Нейшенл Джиогрэфик”, и засунув их в сумку. Теперь она была за барьером. Но она продолжала идти, дыхание все еще болезненно отдавалось в легких, а тело вздрагивало. Они были близко, думала она. Демоны чуть не схватили меня. Но, слава Иисусу, все обошлось, и когда он прилетит на своей летающей тарелке с планеты Юпитер, я буду там, на золотом берегу, целовать ему руки.
      Она стояла на углу Тридцать Восьмой улицы и Седьмой Авеню, успокаивая дыхание и глядя, как поток машин проносится мимо, будто охваченное паникой стадо. Желтое марево от мусора и автомобильных выхлопов висело, как дымка над заболачивающимся прудом, и влажный пар изнуряюще действовал на Сестру Ужас. Капли пота проступали на лбу и стекали по ее лицу, одежда набухла, ей так недоставало какого–нибудь дезодоранта, но тот у нее закончился. Она оглядывала лица незнакомых ей людей, окрашенные в цвет мяса сиянием пульсирующего неона. Она не знала, куда идет, и едва ли понимала, где была. Но она знала, что не может стоять на этом углу до утра стоять снаружи, она осознала это давно, значило привлекать дьявольские рентгеновские лучи, бьющие по голове и старающиеся выскрести твой мозг. Она пошла на север, в сторону Центрального Парка; голова ее тряслась в такт шагам, плечи сгорблены.
      Нервы трепетали от стычки с теми двумя безбожниками, которые хотели ее ограбить. “Кругом грех! – думала она. – На Земле, на воде и в воздухе мерзкий, черный, злой грех!” Он был и в лицах людей. О, да! Можно было видеть, как грех наползает на лица людей, зажигая их глаза и заставляя их рты хитро кривиться. Этот мир и демоны делают простых людей безумцами, она знает это. Никогда раньше демоны не работали так усердно и не были так жадны до невинных душ.
      Она вспомнила о волшебном местечке, на пути к Пятой Авеню, и глубокие морщины озабоченности смягчились. Она часто ходила туда посмотреть на красивые вещи в витринах; изящные вещицы, выставленные в них, обладали властью успокаивать ее душу, и хотя охрана у двери не дала бы ей войти, ей достаточно было просто стоять и рассматривать их. Припомнился ей стоявший там однажды стеклянный ангел – могущественная фигура: длинные волосы ангела откинуты назад подобно блестящему огню, а крылья готовы отделиться от сильного изящного тела. А на его прекрасном лице сияли многоцветными чудесными огоньками глаза. Целый месяц Сестра Ужас ежедневно ходила любоваться на ангела, пока его не заменили стеклянным китом, выпрыгивающим из штормящего сине–зеленого стеклянного моря. Конечно, были и другие места с сокровищами на Пятой Авеню, и Сестра Ужас знала их названия – Сакс, Фортуноф, Картье, Гуччи, Тиффани, но ее тянуло к скульптурам на выставке в магазине стекла Штубена, к волшебному месту успокаивающих душу мечтаний, где шелковистое сияние полированного стекла под мягким светом заставляло ее думать, как прекрасно должно быть на Небесах.
      Что–то вернуло ее к реальности. Она сморгнула от жаркого кричащего неона. Рядом надпись объявляла: “Девушки! Живые девушки!”
      Как будто мужчинам нужны мертвые девушки,– удивленно подумала она.
      Кинокиоск рекламировал: “Рожденный стоя”. Надписи выскакивали из каждого углубления и дверного проема: Секс–книги! Сексуальная помощь! Кабина для желающих быстро разбогатеть! Оружие боевых искусств!Гром басов музыки доносился из дверей бара, и другие ударные бессвязные ритмы дополняли его, извергаясь из громкоговорителей, установленных вдоль шеренги книжных лавочек, баров, стриптиз–шоу и порнотеатров. В почти половине двенадцатого Сорок Вторая улица около края Таймс–сквера представляла парад человеческих страстей. Юный латиноамериканец, держа руки кверху, кричал:
      – Кокаин! Опиум! Крэк! Прямо здесь!
      Неподалеку конкурирующий продавец наркотиков раскрыл свое пальто, чтобы показать пластиковые мешочки, которые принес, и вопил:
      – Только вдохните – и вы полетите! Дыши глубоко – дешево, дешево!
      Другие продавцы кричали в автомашины, которые медленно двигались вдоль Сорок Второй. Девушки в блузках, оставлявших неприкрытыми руки, спины и животы, джинсах, модных штанишках или кожаных лосинах стояли у двери каждой книжной лавочки и кинотеатрика или знаком предлагали тем, кто за рулем, сбавить скорость; некоторые уступали, и Сестра Ужас наблюдала, как юные девчонки уносились в ночь с незнакомцами. Шум почти оглушал, а через улицу перед “тип–шоу” двое молодых черных парней сцепились на тротуаре, окруженные кольцом других, смеющихся и подзадоривающих их на более серьезную драку. Возбуждающий аромат гашиша плавал в воздухе – фимиам убежища от жизни.
      – Кнопочные самооткрывающиеся ножички! – вопил другой продавец. – Ножички прямо здесь!
      Сестра Ужас продолжала идти, ее взгляд устало перебегал с одного на другое. Она знала эту улицу, это пристанище демонов; много раз она приходила сюда проповедовать. Но проповеди никогда не имели действия, ее голос тонул в громе музыки и криках людей, что–то продающих. Она споткнулась о тело чернокожего, распростершееся на мостовой; глаза его были открыты, кровь из ноздрей натекла лужицей. Она продолжала идти, натыкаясь на людей, ее отталкивали и обругивали, а неоновый свет слепил ее. Рот ее был открыт, и она кричала:
      – Спасите ваши души! Конец близок! Бог милостив к вашим душам!
      Но никто не обращал на нее внимания. Сестра Ужас вклинилась в месиво тел, и вдруг лицом к лицу столкнулась со старым, сгорбленным человеком в заблеванной спереди рубахе. Он выругался на нее и схватился за ее сумку, выхватил несколько вещей и убежал прежде, чем она смогла ему хорошенько дать по морде.
      – Чтоб тебе сгореть в Аду, сукин сын! – прокричала она, но тут волна леденящего страха прошила ее, и она вздрогнула.
      Ощущение, что на нее налетает товарный поезд, сверкнуло в ее мозгу. Она не увидела, что ее сшибают, она просто почувствовала, что ее вот–вот собьют. Жесткое костлявое плечо швырнуло ее на полосу движения машин с такой легкостью, будто тело ее превратилось в соломину, и в ту же секунду неизгладимая картина опалила ее мозг: гора разбитых, обугленных кукол, нет, не кукол, она осознала это, как только ее опять понесло по улице, у кукол не бывает внутренностей, которые вылезают сквозь ребра, не бывает мозгов, которые вытекают из ушей, не было зубов, которые виднеются в застывших гримасах мертвых. Она зацепилась ногой о каменный бордюр и упала на мостовую, и машина вильнула, чтобы не ударить ее, и водитель кричал и давил на гудок. Она была в порядке, только от ветра свело судорогой больной бок, и она с трудом встала на ноги, чтобы посмотреть, кто же так сильно ударил ее, но никто не обращал на нее никакого внимания. Зубы Сестры Ужас выбивали дробь от холода, охватившего ее несмотря на окружающую духоту жаркой полночи, и она пощупала рукой там, где, она знала, будет черный синяк, там, где этот подонок вдарил по ней.
      – Ты, безбожное дерьмо! – завопила она на кого–то неизвестного, но видение горы тлеющих трупов качалось перед ее взором и страх когтями вцепился в ее кишки.
      Так кто же это был, шедший вдоль края тротуара, недоумевала она. Что за чудовище в человеческой шкуре? Она увидела перед собой кинобудку, рекламирующую боевики: “Лики смерти, часть 4” и “Мондо Бизарро”. Подойдя ближе, она увидела, что афиша фильма “Лики смерти, часть 4” обещала: Сцены со стола вскрытия! Жертвы автокатастрофы! Смерть в огне! Не урезанные и без цензуры!
      От закрытой двери кинотеатра веяло прохладой. Входите!– гласила надпись на двери. У нас есть кондиционирование!Но тут было нечто большее, чем просто кондиционирование. Прохлада была влажная и зловещая, прохлада теней, в которых росли ядовитые поганки, и их румяные краски умоляли дитя подойти, подойти и попробовать вкус этих конфет.
      Рядом же прохлада поубавилась, смешиваясь с пахучей жарой. Сестра Ужас стояла перед этой дверью, и хотя она знала, что любимый Иисус был ее призванием и что любимый Иисус защитит ее, она также знала, что и за полную бутылку “Красного Кинжала”, нет, даже за две полные бутылки она ни ногой не ступит внутрь этого кинотеатра.
      Она отступила от двери, наткнулась на кого–то, кто обругал и оттолкнул ее в сторону, а потом опять пошла, куда – она не знала, и даже не заботилась. Щеки ее горели от стыда. Она испугалась, несмотря на то, что любимый Иисус стоял на ее стороне. Она испугалась взглянуть злу в лицо, она все–таки опять согрешила своим страхом.
      Пройдя два квартала после кинотеатра, она увидела чернокожего мальчика, засовывавшего пивную бутылку в глубину переполненных мусорных контейнеров, стоявших в воротах развалившегося строения. Она притворилась, что что–то ищет в своей сумке, пока он не прошел мимо, а потом ступила в эти ворота и стала шарить в поисках бутылки. В горле у нее так пересохло, что хотя бы глоточек, хоть капельку жидкости…
      Крысы пищали и бегали по ее рукам, но она не обращала на них внимания, она видела их каждый день, гораздо больших, чем эти. Одна их них сидела на краю контейнера и со свирепым недовольством пищала на нее. Она швырнула в нее лежавшей среди мусора теннисной туфлей, и крыса пропала.
      От мусора несло гнилью, запахом давно протухшего мяса. Она выкопала бутылку из–под пива и в смутном свете с радостью увидела, что в ней еще осталось несколько капель. Она быстро поднесла ее к губам, языком пытаясь ощутить вкус пива. Не обращая внимания на пищащих крыс, села спиной к шершавой кирпичной стене. Когда она оперлась рукой на землю, чтобы усесться поудобнее, то коснулась чего–то мокрого и мягкого. Она посмотрела туда, но, когда поняла, что это такое, то прижала руку ко рту, чтобы заглушить вскрик.
      Оно было завернуто в несколько газетных листов, но крысы прогрызли их. Затем они занялись плотью. Сестра Ужас не могла сказать, какого возраста оно было, было ли оно девочкой или мальчиком, но его глаза на крошечном лице были полуоткрыты, как будто дитя было в сладкой дреме. Оно было голеньким, кто–то подбросил его в кучу мусорных баков, мешков и гниющих на жаре отбросов, словно сломанную игрушку.
      – Ох,– прошептала она и подумала о промытом дождем шоссе и небесном свете.
      Отдаленный мужской голос произнес: Дайте–ка ее мне, леди. Вы должны дать ее мне.
      Сестра Ужас подняла мертвое дитя и стала укачивать его на руках. Издалека донеслось биение бессмысленной музыки и крики продавцов с Сорок Второй Улицы, а Сестра Ужас приглушенным голосом напевала колыбельную:
      – Баю–баю, баю–бай, детка–крошка, засыпай…
      Она никак не могла вспомнить продолжение.
      Голубой небесный свет и мужской голос, наплывающий сквозь время и расстояние:
      –  Дайте мне ее, леди. Скорая помощь сейчас прибудет.
      – Нет,– прошептала Сестра Ужас. Глаза широко раскрыты и ничего не видят, слеза скатывается по щеке. – Нет, я не дам… ее…
      Она прижала дитя к плечу, и крошечная головка откинулась. Тельце было холодным. Вокруг Сестры Ужас в ярости визжали и прыгали крысы.
      – О, Боже,– услышала она себя.
      Потом подняла голову к полоске неба и почувствовала, как ее лицо исказилось, и злоба переполнила ее так, что она закричала:
      – Где же Ты?
      Голос ее отозвался эхом по всей улице и потонул в радостной суете в двух кварталах отсюда. Любимый Иисус опоздал, подумала она. Он опоздал, опоздал, опоздал на очень важное свидание, свидание, свидание! Она начала истерически хихикать и рыдать одновременно, пока из ее горла не раздалось что–то, похожее на стон раненного животного.
      Прошло много времени прежде чем она поняла, что должна идти дальше и что она не может взять дитя с собой. Она заботливо укутала его в оранжевый свитер из своей сумки, а затем опустила на дно одного из мусорных баков и завалила сверху как могла мусором. Большая серая крыса подошла к ней вплотную, ощерив зубы, и она изо всей силы ударила ее пустой бутылкой из–под пива.
      Она едва могла стоять и выползла из ворот, понурив голову, и горючие слезы позора, отвращения и ярости текли по ее лицу.
      Я не могу так больше,– сказала она себе. – Я не могу больше жить в этом мрачном мире! Дорогой, любимый Иисус, спустись на своей летающей тарелке и возьми меня с собой!
      Она опустилась лбом не тротуар, она хотела умереть и попасть на Небеса, где весь грех будет смыт начисто.
      Что–то зазвенело о тротуар, похожее на звуки колокольной музыки. Она подняла глаза, помутневшие и распухшие от слез, но увидела лишь, как кто–то уходил от нее. Фигура завернула за угол и исчезла.
      Сестра Ужас увидела несколько монет, лежащих на мостовой в нескольких футах от нее, три двадцатипятицентовика, два десятицентовика и один цент. Кто–то решил, что она побирается, поняла она. Рука ее вытянулась, и она подцепила монеты, прежде чем кто–нибудь еще их заметил.
      Она села, стараясь придумать, что ей нужно сейчас делать. Она чувствовала себя больной, слабой и уставшей, но боялась лежать просто на улице. Нужно найти куда спрятаться, решила она. Найти место, чтобы зарыться в нору и спрятаться.
      Ее взгляд остановился на подземном переходе через Сорок Вторую улицу, который был одновременно и спуском в метро.
      Она и раньше спала в метро; она знала, что полицейские выгонят ее со станции или, еще хуже, опять упекут под крышу. Но она знала еще и то, что в метро есть куча вспомогательных туннелей и незавершенных переходов, которые отходят от главных маршрутов и уходят глубоко под Манхеттен, так глубоко, что ни один из демонов в человеческой шкуре не сможет найти ее, и она может свернуться там в темноте клубочком и забыться. В руке она сжимала деньги: этого будет достаточно, чтобы дать ей пережить черный день, а потом она сможет оторваться от грешного мира, которого избегает любимый Иисус.
      Сестра Ужас встала, добралась до перехода через Сорок Вторую улицу и спустилась в подземный мир.

       10 часов 22 минуты после полудня (центральное дневное время)
       Конкордия, штат Канзас
 
      – Убей его, Джонни!
      – Разорви его на куски!
      – Вырви ему руку и забей его ею до смерти!
      Стропила жаркого прокуренного гимнастического зала Конкордской высшей школы звенели от воплей более чем четырех сотен людей, а в центре зала двое, один белый, другой черный, схватывались на борцовском кругу. В этот момент белый борец, местный парень по имени Джонни Ли Ричвайн, швырнул чудовище, известное как Черный Франкенштейн, на канаты и молотил его ударами дзюдо, а толпа криками требовала крови. Но Черный Франкенштейн, ростом шесть футов и четыре дюйма, весом больше трехсот фунтов, носивший резиновую маску, покрытую красными кожаными “шрамами” и резиновыми “шишками”, выставил свою гороподобную грудь; он издал громовой рев и перехватил в воздухе руку Джонни Ли Ричвайна, потом выкрутил попавшую в ловушку руку, и молодой парень упал на колени. Черный Франкенштейн зарычал и ударил его ботинком пятидесятого размера сбоку по голове, сбив его плашмя на брезент.
      Судья без толку крутился рядом, а когда он выставил предупреждающий палец к лицу Черного Франкенштейна, чудовище отшвырнуло его с легкостью, с какой щелчком сбивают кузнечика; Черный Франкенштейн встал над сбитым парнем и дубасил его по груди, по голове, идя по кругу, как маньяк, в то время как толпа ревела от ярости. На ринг полетели смятые стаканчики из–под “Кока–колы” и мешочки из–под кукурузных хлопьев “попкорн”.
      – Вы безмозглые ослы! – орал Черный Франкенштейн, громовой бас которого перекрывал шум толпы. – Смотрите, что я делаю с вашим местным парнем.
      Чудовище бодро молотило по ребрам Джонни Ли Ричвайна. Юноша скорчился, лицо его показывало сильнейшую боль, а судья пытался оттащить Черного Франкенштейна. Одним махом чудовище зашвырнуло судью в угол, где тот осел на колени. Теперь толпа вскочила на ноги, на ринг летели стаканчики и мороженое, а местный полицейский, согласившийся на дежурство на борцовской арене, нервно переминался около ринга.
      – Хотите увидеть кровь канзасского сельского парня? – гремел голос Черного Франкенштейна, когда он занес ботинок, чтобы сокрушить череп своего соперника.
      Но Джонни цеплялся за жизнь, он ухватился за лодыжку чудовища и лишил его равновесия, потом выбил из–под него другую ногу. Болтая толстыми руками, Черный Франкенштейн рухнул на мат с такой силой, что задрожал пол зала, и от дружного рева толпы чуть не снесло крышу.
      Черный Франкенштейн съежился на коленях, заломив руки и взывая к жалости, а молодой парень взял над ним верх. Потом Джонни повернулся помочь судье, а пока толпа орала от восторга, Черный Франкенштейн подпрыгнул и сзади кинулся на Джонни, его громадные ручищи сцепились вместе, чтобы нанести оглушающий удар.
      Испуганные крики болельщиков заставили Джонни Ли Ричвайна в последнее мгновение увернуться, и он ударил чудовище в клубок жира на животе. Воздух, вырвавшийся из легких Черного Франкенштейна, прозвучал как свисток парохода; шатаясь на нетвердых, спотыкающихся ногах возле середины ринга, он пытался избежать своей судьбы.
      Джонни Ли Ричвайн поймал его, пригнул и поднял тело Черного Франкенштейна на “мельницу”. Болельщики на мгновение замерли, пока весь этот вес отрывался от мата, потом стали закричали, когда Джонни стал крутить чудовище в воздухе. Черный Франкенштейн орал как ребенок, которого нашлепали.
      Раздался звук, похожий на ружейный выстрел. Джонни Ли Ричвайн вскрикнул и стал валиться на мат. Ноги его подкосились, и человек по имени Черный Франкенштейн уловил момент, чтобы оторваться от плеч молодого парня. Он слишком хорошо знал звук ломающейся кости; он был против того, чтобы парень крутил его, как лопасти мельницы, но Джонни хотел потрясти своих болельщиков. Черный Франкенштейн упал на бок, а когда уселся, то увидел, что молодой местный борец лежит в нескольких футах от него, со стоном сжимая колено, на этот раз от неподдельной боли.
      Судья стоял, не зная, что делать. Распростертым полагалось лежать Черному Франкенштейну, а Джонни Ли Ричвайну полагалось выиграть эту главную схватку, именно так было по сценарию, и все шло прекрасно.
      Черный Франкенштейн поднялся. Он знал, что парень испытывал сильную боль, но должен был выдержать образ. Подняв руки над головой, он прошел через ринг под градом стаканчиков и мешочков из–под попкорна и, когда приблизился к ошеломленному судье, сказал тихим голосом, совсем не похожим на его злодейское пустозвонство:
      – Дисквалифицируйте меня и отправьте этого парня к врачу.
      – А?
      – Сделайте это немедленно.
      Судья, местный житель, у которого в соседнем Бельвилле был магазинчик металлоизделий, наконец показал руками крест–накрест, что означало дисквалификацию Черного Франкенштейна.
      Громадный борец с минуту прыжками показной ярости демонстрировал свое недовольство, а публика освистывала и обругивала его, потом он быстро соскочил с ринга, чтобы пройти в раздевалку, эскортируемый фалангой полицейских. На этом длинном пути ему пришлось выдержать летящие в его лицо “попкорн”, шматки мороженого, а также плевки и непристойные жесты от детей и взрослых граждан. Особенно он боялся старых благообразных леди, потому что одна из таких год назад в Уэйкроссе, штат Джорджия, напала на него со шляпной булавкой и попыталась ткнуть ею в его половые органы.
      В своей “раздевалке”, которой служили скамейка и шкафчик в комнате футбольной команды, он постарался насколько возможно расслабить мышцы. Некоторые боли и ушибы уже стали хроническими, плечи казались стянутыми и были как куски окаменевшего дерева. Он расшнуровал кожаную маску и стал разглядывать себя в маленькое треснувшее зеркальце, висевшее в шкафчике.
      Его едва ли можно было назвать симпатичным. Волосы на голове сбриты наголо, чтобы маска лучше надевалась, лицо отмечено шрамами от многих схваток на ринге. Он точно помнил, откуда у него появился каждый шрам нерассчитанный удар в Бирмингеме, слишком убедительный бросок стула в Уинстон–Сэлеме, столкновение с углом ринга в Сьюс–Фоллс, встреча с цементным полом в Сан–Антонио. Ошибки в согласованности действий в профессиональной борьбе приводят к реальным повреждениям. Джонни Ли Ричвайн не смог сохранить равновесие, нужное, чтобы выдержать большой вес, и расплатился за это ногой. Он сожалел об этом, но ему ничего не оставалось делать. Представление должно продолжаться.
      Ему было тридцать пять лет, и последние десять лет своей жизни он провел на борцовском ринге, колеся по шоссе и сельским дорогам между городскими спорткомплексами, гимнастическими залами университетов и сельскими ярмарками. В Кентукки его знали как Молнию Джонса, в Иллинойсе как Кирпича Перкинса, и в дюжине других штатов под подобными же устрашающими вымышленными кличками. Настоящее его имя было Джошуа Хатчинс, и в этот вечер он был далеко от своего дома в Мобиле, штат Алабама.
      Его широкий нос ломали трижды, и он так и выглядел; последний раз ему даже не хотелось исправлять его. Под густыми черными бровями сидели глубоко запрятанные глаза светло–серого цвета древесного пепла. Другой маленький шрам круглился вокруг ямочки на подбородке, как перевернутый вопросительный знак, а резкие черты и морщины лица делали его похожим на африканского короля, перенесшего многие сражения. Он был настолько огромен, что казался чуть ли не чудом, люди с любопытством глазели на него, когда он проходил по улице. Бугры мышц округляли его руки, плечи и ноги, но живот его был распущен, слегка свисал – результат слишком большого количества пакетов с глазированными пончиками, съеденными в одиночных номерах мотелей. Но даже неся лишний жир, похожий на автомобильный баллон Джош Хатчинс двигался с силой и изяществом, создавалось впечатление туго скрученной пружины, готовой мгновенно распрямиться. Это все, что осталось от той взрывной энергии, которой он обладал, когда играл защитником у Нью–Орлеанских “Светлых” так много лет назад.
      Джош принял душ и смыл пот. Завтра вечером ему предстояло бороться в Гарден–Сити, штат Канзас, куда нужно будет добираться через весь штат долгой пыльной дорогой. И жаркой дорогой, потому что кондиционер в его автомобиле сломался несколько дней назад, а он не мог себе позволить отремонтировать его. Ближайший платеж ему поступит лишь в конце недели в Канзас–Сити, где он должен участвовать в борьбе против произвольных семи соперников. Он вышел из душа, обтерся и оделся. Когда он собирался уже уходить, пришел организатор матча и сказал ему, что Джонни Ли Ричвайна увезли в больницу, он будет в порядке, но Джошу нужно быть поосторожнее на выходе из гимнастического зала, потому что местные могут устроить небольшую потасовку. Джош поблагодарил его спокойным голосом, затянул молнию на своей сумке и попрощался.
      Его разбитый, купленный шесть лет назад “Понтиак” был припаркован на стоянке круглосуточного супермаркета “Продуктовый Гигант”. По опыту, который обошелся ему в множество проколотых шин, он знал, что нельзя парковаться близко к борцовским залам. Дойдя до универсама, он вошел в него и через несколько минут вышел с пакетом глазированных пончиков, несколькими пирожными и пакетом молока. Он выехал, направляясь на юг по шоссе номер 81 к мотелю “Хороший Отдых”.
      Его комната выходила окнами на шоссе, и грохот проезжающих грузовиков напоминал рычание зверей в темноте. Он включил по телевизору “Вечернее шоу” и намазал плечи спортивной растиркой “Бен Гэй”. Он давно уже не тренировался в гимнастических залах, хотя не переставал твердить себе, что собирается начать снова ежеутренний бег трусцой.
      Пресс у него был слабоват: он знал, что его могут здорово избить, если бить по животу и не затягивать удары. Но он решил, что займется этим завтра – всегда есть в запасе завтра,– надел свои ярко–красные рейтузы и лег на кровать, чтобы съесть свой ужин и поглядеть телик.
      Он уже наполовину съел свои булочки, когда праздную болтовню прервал выпуск новостей “Эн–Би–Си”. Появился мрачный диктор, сзади которого была надпись “Белый Дом”, и начал говорить что–то насчет “встречи первостепенной важности”, которую имел Президент с Министром Обороны, Председателем КНШ, Вице–президентом и всякими советниками, и о том, что из близких к правительственным кругам источников поступило подтверждение, что встреча эта касалась САК и НОРАД. Американские базы ВВС, с серьезностью в голосе сказал диктор, могут перейти в состояние повышенной боевой готовности. По мере поступления новостей будут сделаны дополнительные сообщения.
      – Не взрывайте мир хотя бы до воскресенья,– пробурчал Джош, прожевывая булочку. – Сначала дайте мне получить чек.
      Каждый вечер выпуски новостей были полны фактами или слухами про войну. Джош смотрел новости и читал газеты, где бы они ему ни попадались, и понимал, что нации стали страшно самолюбивыми, до паранойи и безумства, но не мог вникнуть, почему трезвые лидеры не поднимут телефонные трубки и не поговорят друг с другом. Что трудного в таких разговорах?
      Джош начинал верить, что все это подобно профессиональной борьбе: сверхдержавы натянули на себя маски и грузно ступают, извергая угрозы и дико замахиваясь друг на друга, но все это лишь игра мужчин, надувательство с серьезным видом. Он не мог вообразить, во что превратится мир после того как упадут ядерные бомбы, но знал достаточно хорошо, что в пепле ему не найти глазированных булочек, тогда ему уж точно не видать их.
      Он начал есть пирожные, когда взглянул на телефон возле кровати и подумал о Рози и мальчиках. Жена его развелась с ним, когда он покинул профессиональный футбол и стал борцом, и под ее опекой остались их двое сыновей. Она все еще жила в Мобиле, Джош навещал их, когда бы его бег по кругу ни приводил его туда. У Рози была хорошая работа секретаря юриста, а в последнюю встречу с ним она сказала, что помолвлена с поверенным, и свадьба их в конце августа. Джош редко видел сыновей, и иногда в толпе вокруг арены он мельком видел лица парней, напоминавших их, но лица эти всегда орали и глумились над ним. Не стоит слишком много думать о тех, кого любишь, нет смысла слишком углублять свои обиды. Он желал Рози добра и иногда испытывал желание позвонить ей, но боялся, что ответит мужчина.
      Ну, что ж, подумал он, начиная еще одно пирожное и стараясь сперва добраться до крема, мне не судьба быть семейным человеком, как ни крути. Нет, сэр! Я слишком люблю свободу и, клянусь Богом, имею то, чего хочу!
      Он устал. Тело его болело, а завтра будет долгий день. Может, стоит зайти в больницу, прежде чем уехать, и узнать насчет Джонни Ли Ричвайна? Парень показался ему симпатичнее после сегодняшнего.
      Джош оставил телевизор включенным, ему нравились звуки человеческих голосов, и медленно уснул с пакетом пирожных, мерно вздымавшемся на его животе. Завтра большой день, думал он сквозь дремоту. Нужно быть снова здоровым и сильным. Потом он уснул, слегка похрапывая, сны его были полны шума толпы, орущей против него.
      Затем наступило благочестие. Министр выступал за то, чтобы перековать мечи на орала. Потом звездно–полосатый флаг трепетал над видами величественных, покрытых снегом гор, необъятных волнующихся полей пшеницы и кукурузы, бегущих речек, зеленых лесов и огромных городов; окончилось все это изображением американского флага, развернутого и неподвижного, на штоке, погруженном в поверхность Луны.
      Картинка замерла, несколько секунд продержалась, а потом экран забил серый “снег”, местная телестанция закончила передачу.

       11 часов 48 минут (центральное дневное время)
       Близ Уичито, штат Канзас
 
      Они опять ругались.
      Маленькая девочка зажмурила глаза и закрыла голову подушкой, но голоса все–таки проникали, приглушенные и искаженные, почти нечеловеческие.
      – Меня тошнит и мне надоело это дерьмо, женщина! Отвяжись от меня!
      – А что я должна делать? Улыбаться, когда ты напиваешься и проигрываешь деньги, которые заработала я? Деньги, которые должны покрывать стоимость проката этого паршивого трейлера и на которые можно купить какой–то еды, и, клянусь Богом, ты идешь и выбрасываешь их, просто выбрасываешь…
      – Отвяжись от меня, я сказал! Посмотри на себя! Выглядишь хуже старой потаскушки! Мне до смерти надоело, что ты вечно торчишь здесь и кормишь меня все время только каким–то дерьмом!
      – А что мне делать? Может, просто сложить вещички и убрать свою задницу подальше отсюда?
      – Давай! Убирайся, и прихвати с собой свою девчонку, которая как привидение!
      – И уберусь! Думаешь, нет?!
      Ругань продолжалась, голоса становились все громче и пакостнее. Девочке нужно бы выйти на воздух, но она продолжала держать глаза плотно закрытыми и воображала свой садик снаружи, прямо перед ее крошечной спальней. Люди отовсюду приходили к стоянке трейлера, чтобы посмотреть ее садик и похвалить, как хорошо растут цветы. Миссис Игер, соседка по стоянке, говорила, что фиалки прекрасны, но она никогда не знала, что они цветут так поздно и в такую жару. Нарциссы, львиный зев, колокольчики тоже выросли крепкими, но в какой–то момент девочка решила, что они гибнут. Она поливала их и рыхлила землю пальчиком, сидела посреди своего садика на утреннем солнце и глазами, голубыми, как яички малиновки, любовалась цветами, и наконец всякие признаки их гибели исчезали из ее головы. Сейчас садик представлял собой картину веселых расцветок, и даже трава вокруг трейлера была роскошного темно–зеленого цвета. Трава у миссис Игер была побуревшей, хотя та и поливала ее из шланга ежедневно; девочка давно слышала, что трава увядает, но не хотела говорить ей об этом, чтобы не огорчать ее. Может быть, трава еще позеленеет, когда пойдет дождь.
      Горшки с растениями в изобилии заполняли спальню, размещаясь на полках и вокруг кровати. В спальне держался здоровый аромат жизни, и даже маленький кактус в красном керамическом горшочке выбросил белый цветок. Маленькой девочке нравилось думать про свой садик и растения, когда Томми и ее мать ругались; она могла видеть свой садик в уме, могла вообразить каждый цветок и лепесточек и запах земли между пальчиками, и это помогало ей уйти от голосов.
      – Не прикасайся ко мне! – кричала ее мать. – Скотина, попробуй только еще раз ударить меня!
      – Да я выдерну тебе ноги из задницы, если захочу!
      Последовали звуки борьбы, еще ругань, и, наконец, звук пощечины. Девочка вздрогнула, слезы потекли по ее сомкнутым белым ресницам.
      Перестаньте драться! – истерично думала она. – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, прекратите драться!
      – Уйди от меня!
      Что–то ударилось о стену и разбилось. Девочка закрыла уши ладонями и, сжавшись, лежала в кровати, готовая закричать.
      Показался свет. Мягкий свет, мерцающий через веки. Она открыла глаза и села.
      На оконной занавеске напротив бился пульсирующий свет, слабое желтое мерцание, похожее на тысячу маленьких свечек на именинном пироге. Свет двигался как вихрь по раскаленной пустыне, и ребенок уставился на него зачарованный, звуки ссоры затихали и совсем пропали. Свет отражался в ее широко раскрытых глазах, двигался по ее личику в форме сердца и танцевал на ее белокурых волосах до плеч. Вся комната была празднично освещена мерцанием светящихся существ, приникших к оконной занавеске.
      Светлячки, догадалась она. Сотни светлячков, осевших на оконной занавеске. Она и раньше видела их на окне, но никогда их не было так много и никогда они не светились одновременно. Они мерцали как звездочки, стараясь прожечь себе путь через занавеску, и пока она смотрела на них, она не слышала ужасных голосов своей матери и “дяди” Томми. Мерцающие светлячки захватили все ее внимание, их вспышки зачаровали ее.
      Форма света изменилась, мерцание приняло другой, ускоренный ритм. Девочка вспомнила зеркальный зал на ярмарке, как огни ослепительно отражались на стеклах, сейчас же она чувствовала себя словно бы стоящей в свете тысячи ламп, а когда ритм еще ускорился, они, казалось, закружили вокруг нее с головокружительной быстротой.
      Они разговаривают, думала она. Разговаривают на своем языке. Разговаривают о чем–то очень, очень важном…
      – Свон! Ласточка! Проснись!
       …разговаривают о чем–то, что должно случиться…
      – Ты слышишь меня?
       …что–то плохое должно случиться… очень скоро…
       – СВОН!
      Кто–то тряс ее. Несколько секунд она еще пребывала в зеркальном зале и была ослеплена вспышками огоньков. Потом вспомнила, где она, и увидела, как светлячки покидают занавеску, поднимаясь в ночь.
      – Проклятые мошки облепили все окно,– услышала она голос.
      Свон с усилием отвела от них свой взгляд, так, что заломило шею. Ее мать стояла над ней, и при свете из открытой двери Свон увидела багровый синяк, вздувшийся на правом глазу матери. Женщина была худа и всклокочена, среди ее спутанных белокурых волос проступали их темные корни, она бросала взгляды то на дочь, то на улетающих с занавески мошек.
      – Что с тобой?
      – Она балдеет,– сказал Томми, перекрывая дверной проем своим широкоплечим телом. Он был грузен и неухожен, темная неровно растущая бородка закрывала острый подбородок, лицо – щекастое и мясистое. На голове красная кепочка, одет в рубашку с короткими рукавами и штаны. – Совсем шизанутая девчонка. – Затем грубо выругался и отхлебнул из бутылки.
      – Мама? – ребенок все еще грезил, перед глазами мерцали огоньки.
      – Ласточка, я хочу, чтобы ты встала и оделась. Мы уезжаем из этого чертова хламовника прямо сейчас, ты слышишь?
      – Да, мам!
      – Никуда вы не поедете! – ухмыльнулся Томми. – Куда вам ехать–то?
      – Чем дальше, тем лучше! Дура я была, переселившись сюда, а ты еще дурнее! Ну, вставай же, ласточка. Оденься. Мы должны уехать отсюда как можно скорее.
      – Ты собираешься вернуться к Рику Доусону? Давай–давай! Это же он вышвырнул тебя тогда, когда я тебя подобрал? Давай, иди к нему, чтобы он вышвырнул тебя еще раз!
      Она обернулась к нему и холодно произнесла:
      – Уйди с моего пути или, Боже, помоги мне, я убью тебя!
      Глаза Томми опасно сузились. Он еще раз отхлебнул из бутылки, облизал губы и вдруг расхохотался.
      – Ну, как же!
      Он отступил назад и сделал рукой резкий выметающий жест.
      – Выкатывайся! Строишь из себя чертову королеву?! Выкатывайся!
      Она посмотрела на девочку взглядом, полным неприязни, и вышла из спальни мимо него.
      Свон вскочила с кровати и, неловкая в своей ночной рубашке на девятилетнего, поспешила к окну и свесилась наружу. Свет в окнах трейлера миссис Игер горел, и Свон решила, что их шум наверное разбудил ее. Свон глянула наверх и уставилась на небо с открытым от восхищения ртом.
      Небо было заполнено волнами движущихся мерцающих звезд. Круги света прокатывались сквозь тьму над трейлером, и вспышки желтого света зигзагами устремлялись кверху, к сиянию вокруг Луны. Тысячи тысяч светлячков пролетали высоко над головой, похожие на движущиеся галактики, их вспышки образовывали световые цепочки, растянувшиеся с запада на восток, насколько Свон могла увидеть. Где–то в поселке из трейлеров завыла собака, вой подхватила другая, за ней третья, а там и другие собаки, в том числе и в той части трейлерного поселка, что была от них через шоссе номер 15. В одном за другим в трейлерах зажигался свет и люди выходили наружу узнать, что случилось.
      – Боже всемогущий, что за шумиха! – Томми все еще стоял в дверях.
      Он заорал:
      – Да заткните же свои . . . – и одним злобным глотком опорожнил пивную бутылку. Затем уставился на Свон злобным взглядом помутневших глаз.
      – Я рад отделаться от тебя, дитя! Поглядите на эту чертову комнатку, на эти цветочки и все это дерьмо! Боже! Это – трейлер, а не сад!
      Он пнул горшок с геранью, и Свон вздрогнула. Но осталась стоять на месте, подбородок кверху, и ждала, чтобы он ушел.
      – Хочешь узнать про свою мамочку, дитя? – хитренько спросил он. – Хочешь узнать про бар, где она танцевала на столах и давала мужчинам трогать ее за сиськи?
      – Заткнись, ты, скотина! – закричала женщина, и Томми вовремя обернулся, успев перехватить ее руку. Он отшвырнул ее прочь.
      – Да, езжай, Дарлин! Покажи своему дитяти, из чего ты сделана! Расскажи ей про мужчин, через которых ты прошла, и – о, да – расскажи ей про ее папочку! Расскажи ей, как ты была под таким кайфом от ЛСД или Пи–Си–Пи или, Бог знает, что еще, что ты даже не помнишь имя этого!..
      Лицо Дарлин Прескотт исказилось от ярости; годами раньше она была хорошенькой, сильные скулы и темно–голубые глаза, посылавшие сексуальный вызов не одному мужчине; но сейчас лицо было поношенным и унылым, на лбу и вокруг рта были глубокие морщины. Ей всего лишь тридцать два, но выглядит она не менее чем на пять лет старше; затянута в узкие голубые джинсы и одета в желтую ковбойскую блузку с блестками на плечах. Она отвернулась от Томми и прошла в “главную спальню” трейлера, ее ковбойские сапожки из кожи ящерицы застучали по полу.
      – Эй,– сказал Томми, хихикая. – Не в самом же деле ты уедешь!
      Свон стала вынимать свои вещи из ящиков шкафа, но мать вернулась с чемоданом, уже набитом бесвкусно–пестрыми вещами и обувью, и запихнула в него столько вещей Свон, сколько влезло.
      – Мы едем сейчас же,– сказала она дочери. – Пошли.
      Свон задержалась, оглядывая свое богатство цветов и растений.
      Нет! – подумала она. – Я не могу бросить мои цветы! И мой сад! Кто польет мой сад?
      Дарлин навалилась на чемодан, прижала его крышку и защелкнула ее. Потом ухватила Свон за руку и повернулась уходить. Свон успела только уцепиться за куклу “Пирожковый Обжора”, прежде чем была вытянута из комнатки вслед за матерью.
      Томми следовал за ними с очередной бутылкой пива в руке.
      – А, все же едете! Завтра вечером ты вернешься, Дарлин! Вот увидишь!
      – Жди, как же! – ответила она и протолкнулась через дверь.
      Снаружи, в душной ночи, собачий вой наплывал со всех сторон. Полосы света пробегали по небу. Дарлин глянула на них, но это не задержала ее на долгом пути к ярко–красному “Камаро”, припаркованному на мостовой позади злополучного тягача Томми марки “Шевроле”. Дарлин швырнула чемодан на заднее сиденье и села за руль, в то время как Свон, все еще в ночной рубашке, села на пассажирское место.
      – Ублюдок! – выдохнула Дарлин, пока возилась с ключами. – Я покажу ему задницу!
      – Эй! Смотри сюда! – закричал Томми, и Свон посмотрела.
      Она с ужасом увидела, что он танцует по ее садику, острыми носками ботинок разбрасывая землю, каблуками насмерть раздавливая цветы. Она прижала руки к ушам, потому что слышала их предсмертные звуки, похожие на то, как рвутся перетянутые струны гитары. Томми ухмылялся и дурашливо подпрыгивал, сорвал свою кепочку и подбросил ее вверх. Ярость внутри Свон раскалилась добела, и она пожелала, чтобы дядя Томми умер за то, что уничтожил ее садик,– но потом вспышка ярости прошла, от нее осталось только чувство рези в животе. Она теперь ясно увидела его таким, какой он был: жирный, лысеющий дурак, все, чем он обладал, были разбитый трейлер и тягач. Здесь он состарится и помрет, и не даст себе кого–либо полюбить – потому что боится, также как и ее мать, слишком близко сходиться с людьми. Все это она увидела и поняла за одну секунду, и она знала, что все его удовольствие от уничтожения ее садика закончится, как всегда, тем, что он будет на коленках мучиться в ванной над унитазом, а когда облегчится, то уснет одиноким и проснется одиноким. А она всегда сможет вырастить еще один садик, и вырастит его, в том месте, куда они приедут в этот раз, где бы оно ни было.
      Она сказала:
      – Дядя Томми?
      Он перестал вытанцовывать, рот его кривился от злобы.
      – Я прощаю тебя,– мягко сказала Свон, и он уставился на нее, как будто она ударила его по лицу.
      Но Дарлин Прескотт закричала ему: – Да пропади ты, ублюдок! – И мотор “Камаро” загрохотал, как рев орудия. Дарлин вдавила ногой акселератор, оставляя тридцатифутовые полосы стертой с шин резины, пока те не подхватили обороты мотора, и ракетой покинула навсегда трейлерный поселок на шоссе номер 15.
      – Куда мы едем? – спросила Свон, тесно прижимая “Пирожкового Обжору” к себе, когда прекратился визг шин.
      – Ну, я думаю, что мы поищем мотель, чтобы провести ночь. Потом я проеду утром к бару и попытаюсь выжать сколько–нибудь денег из Фрэнки. – Она пожала плечами. – Может, он даст мне полсотни долларов. Может быть. – Ты собираешься вернуться к дяде Томми?
      – Нет,– твердо сказала Дарлин. – С ним покончено. Самый ничтожный человек, какого я когда–либо знала, и, клянусь Богом, не понимаю, что я нашла когда–то в нем?
      Свон вспомнила, что то же самое она говорила про “дядю” Рика и “дядю” Алекса. Она задумалась, пытаясь решить, задать вопрос или нет, а потом сделала глубокий вдох и сказала:
      – Разве это правда, мама? Что Томми сказал, будто ты не знаешь, кем на самом деле был мой отец?
      – Не говори так,– огрызнулась она. Она сосредоточенно глядела на длинную ленту дороги. – Даже и думать не думай, юная леди! Я тебе говорила раньше: твой отец известная звезда рок–н–рола. У него белокурые, курчавые волосы и голубые, как у тебя, глаза. Голубые глаза ангела, сброшенного на землю. А может ли он играть на гитаре и петь? Может ли птица летать? Бог мой, да! Я говорила тебе не один раз, что как только он разведется со своей женой, мы собираемся сойтись и жить в Голливуде. Разве это не кое–что? Ты и я – в том клубе на бульваре Сансет?
      – Да, мам,– равнодушно ответила Свон. Она уже слышала этот рассказ раньше. Все, чего хотелось Свон,– это жить на одном месте дольше, чем четыре или пять месяцев, так, чтобы она могла дружить, не боясь потерять друзей, и ходить в одну школу весь год. Поскольку у нее не было друзей, она свою энергию и внимание перенесла на цветы и растения, проводя часы над созданием садиков на грубой почве трейлерных парков, наемного жилья и дешевых мотелей.
      – Давай найдем какую–нибудь музыку,– сказала Дарлин. Она включила радио, и из динамиков понесся рок–н–ролл. Звуки были такие громкие, что Дарлин не пришлось думать про ложь, которую она говорила дочери не впервой; на самом деле она знала только, что он был высоким, блондинистым и сгорбленным, и у него резинка порвалась посреди акта. Случилось это совсем не кстати: вечеринка шла вовсю, и в соседней комнате все стояли на ушах, а Дарлин и горбун находились в трансе от смеси ЛСД, ангельской пыли и опиума. Это было, когда она жила в Лас–Вегасе девять лет назад, работая с карточными шулерами, и с тех пор она со Свон кочевала по всему западу, следуя за мужчинами, которые обещали хоть на время радость, или выполняя работу танцовщицы без верхней одежды, когда ей удавалось найти ее.
      Теперь, однако, Дарлин не знала, куда ехать. Ей надоел Томми, но она в то же время и боялась его; он был слишком дурной, слишком подлый. Вполне вероятно, что он мог найти их через день–другой, если она не уберется подальше. Фрэнки, из салуна “Жаркий Полдень”, где она танцевала, мог дать ей авансом немного денег под ее следующий чек, но что потом?
      Домой, подумала она. Домом было маленькое пятнышко на карте, называвшееся Блейкмен, на севере Роулинса в северо–западной части штата Канзас. Она сбежала оттуда, когда ей было шестнадцать, после того, как мать ее умерла от рака, а отец помешался на религии. Она знала, что старик ненавидит ее, вот почему она сбежала. Интересно, на что теперь похож дом? Она представила, как у отца отвалится челюсть, когда он узнает, что у него внучка. К черту, нет! Я не могу вернуться туда.
      Но она уже рассчитала маршрут, которым нужно ехать, реши она попасть в Блейкмен: на север по 135–му до Салины, на запад, через бескрайние кукурузные и пшеничные поля по Межштатному–70 и опять на север по прямой как стрела проселочной дороге. Деньги на бензин она может взять у Фрэнки.
      – Как бы тебе понравилось отправиться с утра в путешествие?
      – Куда? – она плотнее прижала к себе “Пирожкового Обжору”.
      – А куда–нибудь. Есть такой маленький городок под названием Блейкмен. Не так уж далеко, как мне показалось последний раз. Может, нам удастся съездить туда и отдохнуть несколько дней. Объединим наши мозги и подумаем. Так?
      Свон пожала плечами.
      – Наверное,– сказала она, но ей было все равно, той дорогой или другой.
      Дарлин приглушила радио и одной рукой обняла дочь. Поглядев наверх, она решила, что увидела на небе мерцание, но оно пропало. Она сжала плечо Свон.
      – Только ты и я против всего мира,– сказала она. – И знаешь что? Мы еще выиграем, если будем упорно работать.
      Свон смотрела на мать и хотела, очень хотела верить.
      “Камаро” продолжал двигаться в ночь вдоль прямого шоссе, а в облаках, в сотнях футов над их головами, живые цепочки света сцеплялись в небесах.

       11 часов 50 минут (горное дневное время)
       Гора Голубой Купол, штат Айдахо
 
      “Форд Роумер” шарового цвета, прогулочный автомобиль, взбирался по узкой извивающейся дороге к вершине горы Голубой Купол, в одиннадцати тысячах футов над уровнем моря в шестидесяти милях к северо–западу от водопада Айдахо. По обеим сторонам дороги к жестким краям скал липли густые чащи сосен. Фары высверливали дыры в опустившимся тумане, и огоньки с панели управления освещали зеленым светом вытянутое усталое лицо человека средних лет, сидевшего за рулем. Рядом с ним, на откинутом сиденье, с картой Айдахо, развернутой на коленях, спала его жена.
      На следующем длинном кривом участке свет фар уперся в надпись сбоку дороги, которая оранжевыми светящимися буквами гласила: “Частная собственность. Нарушитель будет застрелен”.
      Фил Кронингер замедлил ход, но у него имелась пластиковая карточка, запаянная в бумажник, поэтому он продолжал ехать после запрещающей надписи вперед по горной дороге.
      – Они правда сделают это, папа? – спросил пронзительным голосом его сын, сидевший на заднем сидении.
      – Сделают что?
      – Застрелят нарушителя границы. Правда сделают?
      – А как же! Кто не имеет отношения к этим местам, тот нежелателен.
      Он посмотрел в зеркало заднего вида и поймал освещенное зеленым светом лицо сына, качающееся над плечами подобно маске Праздника Всех Святых. Отец и сын очень походили друг на друга; оба носили очки с толстыми стеклами, у обоих были жидкие прямые волосы, оба были худые и костлявые. В волосах Фила просвечивала седина и они заметно редели, а волосы тринадцатилетнего сына были темно–каштановыми и подстрижены прямой челкой, чтобы скрыть высокий лоб. Лицо мальчика состояло из острых углов, как у его матери; его нос, подбородок и скулы, казалось, готовы были прорезать его бледную кожу, словно под его лицом было второе, готовое вот–вот показаться. Глаза, слегка увеличенные стеклами очков, были пепельного цвета. На нем была рубашка с короткими рукавами армейского защитного цвета, шорты цвета хаки и туристские ботинки.
      Элис Кронингер зашевелилась.
      – Мы уже приехали? – сонно спросила она.
      Путешествие из Флагстафа было долгим и утомительным, и Фил настаивал ехать по ночам, потому что, по его соображениям, прохлада была выгоднее для покрышек и по расходу бензина. Он был расчетливым человеком, никогда не упуская случая сэкономить.
      – Могу спорить, они наблюдают за нами с помощью радара,– мальчик внимательно посмотрел на лес. – Могу спорить, они и вправду могут нас прошить.
      – Могут,– согласился Фил. – У них есть все, что только можно придумать. Это страшное место, ты еще увидишь.
      – Надеюсь, там будет прохладно,– раздраженно сказала Элис. – Не затем я проехала весь этот путь, чтобы готовить пищу в шахте.
      – Это не шахта,– напомнил ей Фил. – Во всяком случае, там прохладно и у них есть всякие системы очистки воздуха и безопасности. Сама увидишь.
      Мальчик сказал:
      – Они наблюдают за нами. Я чувствую, что они на нас смотрят.
      Он поискал под сиденьем то, что, он знал, было там спрятано, и рука его вытащила пистолет “Магнум” калибра 9 мм.
      – Бах,– сказал он и щелкнул спусковым крючком в сторону темнеющего справа, и еще раз,– бах,– слева.
      – Положи эту штуку, Роланд! – приказала ему мать.
      – Положи ее, сынок. Нам не нужно, чтобы его видели.
      Роланд Кронингер поколебался, потянул спусковой крючок и спокойно сказал “бах”. Потом еще раз “бах”, и пистолет сухо щелкнул в череп отца.
      – Роланд,– сказал отец и теперь голос его звучал сурово. – Сейчас же перестань баловаться. Убери пистолет.
      –  Роланд,– предупредила мать.
      – Ну, да ладно,– он засунул оружие обратно под сиденье. – Я просто хотел пошутить. Вы оба все воспринимаете слишком серьезно.
      Неожиданно всех тряхнуло, потому что Фил ногой вдавил тормозную педаль. Посередине дороги стояли двое мужчин в зеленых касках и пятнистой маскировочной форме; оба держали в руках автоматические пистолеты “Ингрем”, а в кобурах на поясе пистолеты калибра 11.43, “Ингремы” были направлены прямо в лобовое стекло автомобиля.
      – Боже! – прошептал Фил.
      Один из солдат знаком показал ему, чтобы он открыл окно; когда Фил сделал это, солдат подошел сбоку к автомобилю, засветил фонарик и осветил его лицо.
      – Опознавательную карточку, пожалуйста,– сказал солдат.
      Это был юноша с жестоким лицом и ярко–голубыми глазами. Фил вынул бумажник, раскрыл его так, чтобы была видна опознавательная карточка, и передал юноше, который сверил фотографию на карточке.
      – Сколько человек въезжает, сэр? – спросил солдат.
      – Э… трое. Я, моя жена и сын. Нас ждут.
      Юноша передал карточку Фила другому солдату, который отстегнул от пояса портативную рацию. Фил услышал, как он сказал:
      – Центральная, это контрольный пункт. Мы остановили троих, едущих в сером прогулочном автомобиле. Опознавательная карточка на имя Филиппа Остина Кронингера, компьютерный номер 0–671–4724. Я задержал для проверки.
      – Ух ты,– возбужденно зашептал Роланд. – Точь–в–точь как в кино про войну.
      – Ш–ш–ш,– предупредил отец.
      Роланда восхитила форма солдат; он заметил, что ботинки у них были начищены до блеска, а на маскировочных брюках еще были складки. На груди каждого солдата была нашивка, изображавшая кулак, сжимающий молнию, и ниже под нашивкой была эмблема с надписью “Земляной Дом”, вышитой золотом.
      – Хорошо, центральная, спасибо,– сказал солдат с портативной рацией.
      Он вернул карточку другому, который передал ее Филу.
      – Вот, пожалуйста, сэр. Время вашего прибытия было назначено на 10:45.
      – Извините,– Фил взял карточку и убрал ее в бумажник. – Мы задержались из–за ужина.
      – Езжайте прямо по дороге,– объяснил юноша. – Примерно через четверть мили увидите перед собой знак “стоп”. Побеспокойтесь, чтобы ваши покрышки остановились точно у черты. Хорошо? Езжайте.
      Он сделал быстрое движение рукой, и когда второй солдат отступил в сторону, Фил отъехал от пропускного пункта. Когда он поглядел в зеркало заднего обзора, то увидел, что солдаты снова вошли в лес.
      – А что, всем дают форму, пап? – спросил Роланд.
      – Нет, думаю, что не всем. Только тем, кто здесь работает, дают такую форму.
      – Я даже не видела их,– сказала Элис, все еще нервничая. – Я только взглянула вверх, и вдруг они появились. И автоматы были направлены прямо на нас. А если бы один из них случайно выстрелил?
      – Они профессионалы, дорогая. Их бы здесь не было, если бы они не знали точно, что они делают, и я больше чем уверен, что они знают, как обращаться с оружием. Это только доказывает, насколько в безопасности мы будем ближайшие две недели. Никто не попадает сюда, если не имеет к ним отношения. Правильно?
      – Правильно! – сказал Роланд.
      Он пережил ощущение возбуждения, когда смотрел на стволы автоматических пистолетов “Ингрем”. Если бы они захотели, то точно могли бы разнесли нас на части одной очередью. Одно нажатие на крючок – и готово. Ощущение изумительно взбодрило его, как будто в лицо ему плеснули холодной водой. Это хорошо, подумал он. Очень здорово. Одним из качеств Рыцарей Короля было принимать опасность бодро.
      – Вот он знак “стоп”,– сказал им Фил, когда фары уперлись в него. – Глухой тупик.
      Большой знак был укреплен на огромной выщербленной скале, в которую упиралась горная дорога. Вокруг был только темный лес и вздымались еще более скалистые утесы, не было ничего, чтобы указывало на место, которое они искали, едучи из Флагстафа.
      – Как ты попадешь внутрь? – спросила Элис.
      – Увидишь. Это одна из самых изящных вещей, которую мне показывали.
      Фил был здесь в апреле, после того, как прочитал рекламу Земляного Дома в журнале “Солдаты удачи”. Он медленно вел “Роумер” вперед, пока его передние шины не попали в две ямки в почве и не нажали на пару пружинящих педалей. Почти в тот же момент раздался глухой вибрирующий звук – звук заработавшего тяжелого механизма, шестеренок и цепей. Из щели, появившейся в основании скальной стены, блеснул яркий свет; кусок скалы плавно пошел верх, совсем как дверь гаража в доме Кронингера.
      А для Роланда Кронингера это было похоже на открытие массивного портала древней крепости. Сердце его учащенно забилось, а щель, из которой бил яркий свет, отражавшийся в стеклах его очков, все росла, и становилось светлее.
      – Боже мой! – слабо проговорила Элис.
      Скальная стена была люком, скрывавшим железобетонную автостоянку, заполненную разными машинами. Ряд светильников свешивался с решетки из стальных балок на потолке. В воротах стоял солдат в форме и рукой показывал Филу проезжать вперед, колея направляла “Роумер” по бетонному скату к автостоянке. Как только колеса съехали с пружинящих педалей, ворота начали с урчанием закрываться. Солдат рукой показал Филу направление к месту парковки между джипами и сделал жест, проведя пальцем по горлу.
      – Что это означает? – с испугом спросила Элис.
      Фил улыбнулся.
      – Он показывает, чтобы мы заглушили двигатель.
      Он выключил мотор.
      – Ну, вот и приехали.
      Скальные ворота закрылись с глухим звуком “фан–н”, и наружный мир оказался для них запечатанным.
      – Теперь мы как в армии,– сказал Фил сыну, и выражение на лице сына подтвердило, что его восхитительная мечта сбывается.
      Как только они вышли из “Роумера”, подкатили два электромобиля; в первом был улыбчивый юноша, волосы желтого песчаного цвета и коротко подстрижены, в темно–голубой форме с эмблемой Земляного Дома на нагрудном кармане. На втором электрокаре сидели двое крепких мужчин в темно–голубых спортивных костюмах, он буксировал плоский багажный конвейер, похожий на те, которые используются в аэропортах.
      Улыбчивый молодой человек, чьи белые зубы, казалось, отражали свет дневных ламп, проверил данные на своем щитке, чтобы убедиться в правильности фамилии.
      – Привет, ребята,– ободряюще сказал он. – Миссис и мистер Филипп Кронингер?
      – Правильно,– сказал Фил. – И наш сын Роланд.
      – Привет, Роланд. Вам, ребята, пришлось проделать порядочный путь из Флагстафа.
      – Длинная дорога,– сказала ему Элис. Она неуверенно прошлась по автостоянке, прикинув, что здесь было не меньше двухсот машин.
      – Бог мой, как много здесь людей!
      – У нас около девяноста пяти процентов заполнения, миссис Кронингер. К концу выходных будут все сто процентов. Мистер Кронингер, если вы дадите этим джентльменам ваши ключи, они привезут ваш багаж. Фил отдал ключи, и двое мужчин стали разгружать чемоданы и коробки из “Роумера”.
      – У меня есть компьютер,– сказал юноше Роланд. – Он будет здесь работать?
      – Конечно, будет. Вы прыгайте ко мне, и я довезу вас в ваши апартаменты. Капрал Мейт? – сказал он, обращаясь к одному из багажных работников. Этих в сектор “В”, номер шестнадцатый. Ну что, ребята, готовы?
      Фил сел на переднее сиденье, а его жена и сын на заднее. Фил кивнул, и молодой человек повез их через автостоянку в коридор со слабым уклоном. Прохладный воздух циркулировал из вентилятора на потолке, установленного на всякий случай. Другие коридоры отходили от главного, на них были указатели к секторам А, Б и В.
      – Я сержант Шорр, занимаюсь приемом клиентов,– молодой человек протянул руку, и Фил пожал ее. – Рад видеть вас здесь. Могу ответить на все ваши вопросы, если они имеются.
      – Ну, я приезжал сюда в апреле и знаю о Земляном Доме,– пояснил Фил. – Но не думаю, что моя жена и сын получили полное представление из брошюр. Элис тревожилась насчет обеспечения воздухом там, внизу.
      Шорр засмеялся.
      – Не нужно волноваться, миссис Кронингер. У нас есть две великолепнейших системы очистки воздуха, одна действующая, а другая – резервная. Система вступает в действие в течение одной минуты с объявления военного положения, это, когда мы, м–м… ожидаем нападения и запечатываем вентиляционные всасывающие окна. Однако сейчас наши вентиляторы просто сосут воздух снаружи, и могу гарантировать, что воздух Голубой Горы, наверное, самый чистый, каким вам когда–либо доводилось дышать. У нас три жилых комплекса, сектора А, Б и В, на этом уровне, а под нами командный пункт и уровень обслуживания. Ниже, на пятьдесят футов глубже, генераторное помещение, склад оружия, аварийный запас пищи и воды, помещение радаров и жилые комнаты офицеров. Кстати, мы стараемся отбирать у прибывших оружие и хранить его на нашем складе. У вас случайно нет какого–нибудь?
      – Мм… 9–мм “Магнум”,– сказал Фил. – Под задним сиденьем. Я не знал ваши правила.
      – Хорошо, уверен, что вы не обратили внимания на этот пункт, когда подписывали контракт, но думаю, что вы согласитесь с тем, что ради безопасности проживающих все оружие должно храниться в одном месте. Правильно?
      Он улыбнулся Филу, и Фил кивнул.
      – Мы зарегистрируем его и дадим вам квитанцию, а когда вы будете через две недели уезжать от нас, получите его назад вычищенным и сияющим.
      – А какие виды оружия у вас там есть? – с горящими глазами спросил Роланд.
      – Ну, пистолеты, винтовки, автоматы, ручные пулеметы, минометы, огнеметы, гранаты, противопехотные и противотанковые мины, ракетницы – все, что только можно придумать. И, конечно, там у нас есть противогазы и антирадиационные костюмы. Полковник Маклин уверяет, что когда здесь в ход будет пущено все, это будет неприступная крепость, и это точно так и есть.
      Полковник Маклин,– подумал Роланд. Полковник Джеймс, “Джимбо”, Маклин. Роланду было знакомо это имя по статьям в журналах об оружии и “выживальщиках”, на которые подписывался его отец. У полковника Маклина был длинный послужной список от ведущего летчика истребителя F–105D над Северным Вьетнамом, сбитого в 1971 году и служившего в ПВО до окончания войны, потом вернувшегося во Вьетнам и Индокитай, вылавливать вражеских агентов, и воевавшего с наемниками в Южной Африке, Чаде и Ливане. – А мы увидим полковника Маклина?
      – Встреча назначена на восемь часов ровно в главном зале. Он будет там,
      Они увидели надпись “сектор В” и стрелку, указывающую вправо. Сержант Шорр свернул с главного коридора, и шины зашуршали по кускам бетона и камням, валявшимся но полу. Сверху натекла лужа от падающих сверху капель, и их обрызгало, пока Шорр не притормозил электромобиль. Шорр оглянулся, улыбка сбежала с его лица: он остановил электромобиль, и Кронингеры увидели, что часть потолка, размером с люк, отвалилась. Из дыры вылезали металлические прутья и сетка. Шорр вынул портативную радиостанцию из ящика электромобиля, щелкнул ею и сказал: – Это Шорр, я около стыка центрального коридора с коридором в сектор В. Тут нужно наладить откачку, нужно вызвать бригаду уборщиков. Вы меня слышите?
      – Слышу,– ответил голос, ослабленный помехами. – Опять хлопоты?
      – Угу… Капрал, со мной новоприбывшие.
      – Извините. Бригада уже едет.
      Шорр выключил радиостанцию. Улыбка снова засияла на его лице, но его светло–карие глаза посерьезнели.
      – Мелкие неприятности, ребята. В Земляном Доме первоклассная дренажная система, но иногда бывают маленькие протечки. Бригада уборщиков займется ими.
      Элис показала наверх, она заметила сетку трещин и пятен на потолке.
      – Непохоже, что здесь слишком безопасно. А что, если это все рухнет? она глядела на мужа широко раскрытыми глазами. – Бог мой! Фил! Неужели нам придется пробыть здесь две недели под этой протекающей горой?
      – Миссис Кронингер,– самым успокаивающим голосом говорил Шорр. – Земляной Дом не был бы заполнен на девяносто пять процентов, если бы не был безопасен. Тут, я согласен, нужно подработать дренажную систему, и мы приводим ее в норму, но нет абсолютно никакой опасности. У нас есть инженеры–строители, а специалисты по нагрузкам следят за Земляным Домом, и все они дают ему отличную оценку. Это место совместного выживания, миссис Кронингер, нас бы не было здесь, если бы мы не собирались выжить после надвигающегося Армагеддона, так ведь?
      Взгляд Элис перебегал с мужа на молодого человека и обратно. Ее муж заплатил пятьдесят тысяч долларов за участие в пользовании Земляным Домом: каждый год по две недели, ради жизни, там, где, как называлось в брошюре, “была роскошнейшая крепость для выживания в горах Южного Айдахо”. Конечно, она верила в то, что ядерный Армагеддон приближается, и у Фила полки ломились от книг по ядерной войне, он был уверен, что это произойдет в течение года и что Соединенные Штаты будут поставлены на колени русскими захватчиками. Он хотел найти место, как он ей сказал, можно было бы сделать “последний привал”. Но она пыталась отговорить его от этого, она говорила ему, что это как биться об заклад на пятьдесят тысяч долларов на то, что ядерная катастрофа случится именно в эти две недели пребывания в убежище, а это довольно безумная игра. А он объяснял ей, что есть предложение получить безопасную жизнь в Земляном Доме, которое означает, что за дополнительные пятьдесят тысяч долларов в год семья Кронингеров может получить убежище в Земляном Доме в любое время через двадцать четыре часа после взрыва вражеской ракеты на территории Соединенных Штатов.
      – Это страхование против Армагеддона,– сказал он ей. – Всем ясно, что бомбы полетят, это только вопрос времени.
      А Фил Кронингер был весьма осведомлен о важности страхования, потому что владел одним из крупнейших независимых страховых агентств в Аризоне.
      – Полагаю, что так,– наконец сказала она. Но ее беспокоили эти трещины и пятна и вид этой реденькой стальной сетки, высовывающейся из образовавшейся дыры.
      Сержант Шорр прибавил скорости электромобилю. Они проехали металлический дверной шлюз по обеим сторонам коридора.
      – Наверное ухлопали кучу денег на строительство этого места,– сказал Роланд, и Шорр кивнул.
      – Несколько миллионов,– сказал Шорр. – Не считая непредвиденных расходов. Двое братьев из Техаса вложили в это деньги, они тоже “выживальщики”, а богатство получили из нефтяных скважин. Раньше, в сороковых и пятидесятых годах, здесь был серебряный рудник, но жила истощилась и шахта была заброшена на годы, пока Осли не купили ее. А вот мы и приехали прямо к месту. – Он притормозил электромобиль и остановил его перед металлической дверью с номером 16. – Ваш дом, добрый дом, на ближайшие две недели, ребята. – Он открыл дверь ключом, висевшим на цепочке с эмблемой Земляного Дома, вошел внутрь и включил свет.
      Прежде чем последовать за мужем и сыном через порог, Элис услышала звуки капающей воды и увидела другую лужицу, расплывшуюся по коридору. Потолок протекал в трех местах, там была длинная зазубренная трещина шириной в два дюйма. Боже, подумала она, напуганная, но ничего не оставалось, как войти в помещение. Ее первым впечатлением было ощущение пустоты военной казармы. Стены были из окрашенных в бежевый цвет шлакоблоков, украшены несколькими масляными картинами. Ковер был достаточно толстым и неплохого цвета красной ржавчины, но потолок показался ей ужасно низким. И хотя он был выше головы Фила на шесть дюймов, а Фил был ростом пять футов и одиннадцать дюймов, явно недостаточная высота “жилых апартаментов”, как они именовались в брошюре, внушала ей чувство почти – да, подумала она, почти погребенного заживо. Единственным лишь приятным впечатлением, однако, была дальняя стена, всю площадь которой занимали фотообои с видом на заснеженные вершины гор, что слегка раздвигало комнату будто бы в результате оптического эффекта. Здесь было две спальни и соединяющая их ванная. За несколько минут Шорр показал им все, продемонстрировал сливной туалет, от которого смыв шел в специальный бак, как он сказал, “отходы из которого поступают на уровень леса и таким образом способствуют росту растительности”. Спальни были тоже из выкрашенных в бежевый цвет шлакоблоков, а потолок отделан пробковыми пластинами, под которым, подумала Элис, спрятано переплетение стальных балок и арматурных стержней.
      – Разве это не великолепно? – спросил ее Фил. – В этом что–то есть!
      – Я все же не уверена,– ответила она. – У меня по–прежнему ощущение, что мы в шахте.
      – Ну, это пройдет,– дружески сказал ей Шорр. – У некоторых из новичков появлялась клаустрофобия, но потом исчезала. Я вам вот что покажу,– сказал он, передавая Филу план Земляного Дома, на котором были показаны кафетерий, гимнастический зал, поликлиника и большой круглый зал для игр.Главный зал вот здесь,– сказал он, указывая на карте. – Это и в самом деле огромное помещение, так что там можно почувствовать себя настоящим обществом, не так ли? Я покажу вам, как отсюда добраться туда самым коротким путем.
      В своей спальне, меньшей из двух, Роланд включил прикроватную лампу и стал искать подходящую розетку для своего компьютера. Спальня была крошечной, но он счел ее вполне удобной; тут была та атмосфера, которая ему была нужна, и он предвкушал семинары на темы “Искусство применения оружия”, “Живущие не на Земле”, “Управление в условиях хаоса” и “Тактика партизанской войны”, обещанные в брошюрах.
      Он нашел хорошую розетку достаточно близко к кровати, чтобы можно было удобно устраиваться на подушках, играя на своем компьютере в “Рыцаря Короля”. Предстоящие две недели, подумал он, можно будет окунуться в фантазию с подземельями и бродящими по ним чудовищами, которые будут даже такого эксперта, как он сам, Рыцарь Короля, приводить в дрожь, хотя он и в латах.
      Роланд подошел к шкафу и открыл его, чтобы посмотреть, уместятся ли там его вещи. Внутри были дешевые крашеные стенки и несколько проволочных плечиков, свисавших с перекладины. Вдруг с задней стенки шкафа вспорхнуло что–то маленькое и желтое, похожее на осенний лист. Роланд инстинктивно бросился к нему и поймал его, сжав пальцы. Потом он прошел к свету и осторожно раскрыл ладонь.
      В ладони была замерзшая хрупкая желтая бабочка, усыпанная по крылышкам зелеными и золотыми пятнышками. Глаза у нее были как темно–зеленые булавочные головки, похожие на сверкающие изумрудики. Бабочка трепетала, слабая и оглушенная.
      Сколько же ты пробыла здесь, изумился Роланд. Ответа не было. Наверное, попала сюда в чьем–нибудь автомобиле или на одежде. Он поднес руку ближе к свету и несколько секунд глядел в крошечные глазки существа.
      А потом он раздавил бабочку в руке, ощущая, как ее тело хрустнуло под нажатием его пальцев. Готова! – подумал он. Даже более чем готова. Он точно не затем проделал всю эту дорогу из Флагстафа сюда, подумал он, чтобы жить в одной комнате с этим еб…ым желтым клопом!
      Он выбросил искалеченные остатки в корзинку, потом смахнул желтую искрящуюся пыльцу с ладони на хаки и пошел обратно в жилую комнату. Шорр пожелал спокойной ночи, а двое других мужчин только что подъехали с багажом и компьютером Роланда.
      – Встреча назначена на восемь ноль ноль, ребята,– сказал Шорр. – Там увидимся.
      – Великолепно,– возбужденно сказал Фил.
      – Великолепно,– в голосе Элис прозвучал саркастический укол.
      Сержант Шорр, все еще с улыбкой на лице, покинул номер 16. Но улыбка исчезла, как только он сел в электромобиль, и рот его превратился в угрюмую, суровую линию. Он развернул электромобиль и заспешил назад к тому месту, где на полу лежал щебень, и сказал бригаде уборщиков, чтобы они получше шевелили задницами и замазывали трещины, и пусть поскорее замазывают эту, пока весь этот чертов сектор не провалится.

       17 июля 4 часа 40 минут (восточное дневное время)
       Нью–Йорк
 
      – Он все еще там, да? – спросила шепотом чернокожая женщина с ярко–рыжыми волосами, и мальчик–латиноамериканец за кондитерским прилавком утвердительно кивнул.
      – Слышишь! – сказал мальчик, чье имя было Эмилиано Санчес, и его черные глаза широко раскрылись.
      Из–за выгоревшего красного занавеса, закрывавшего зал кинотеатра “Эмпайр Стейт” на Сорок Второй улице, послышался смех. Такой звук мог издать только кто–нибудь с рассеченным горлом. Этот звук становился все громче и громче, и Эмилиано закрыл уши руками; этот смех напоминал ему свисток локомотива и детский визг одновременно, и на несколько секунд он вернулся во времени назад, когда ему было восемь лет, он жил тогда в Мехико, и увидел, как его маленького брата смял и раздавил товарный поезд.
      Сесиль уставилась на него, и по мере того как смех рос, она слышала в нем девичий вскрик, и ей чудилось, что ей снова четырнадцать лет и она опять лежит на хирургическом столе после аборта, после того как операция окончилась. Видение через мгновение пропало, а смех стал слабеть. – Господи Иисусе! – смогла только шепотом выдавить из себя Сесиль. – Что этот подонок курит?
      – Я слышу это с полуночи,– сказал он ей. Его смена начиналась с двенадцати часов и заканчивалась в восемь. – Ничего похожего не доводилось слышать.
      – Он там один?
      – Ага. Некоторые приходили, но тоже долго не могли выдержать. Ты бы видела их лица, когда они выходили отсюда! Мурашки по телу!
      – Дерьмовое дело! – сказала Сесиль. Она продавала билеты и работала в будке снаружи. – Я бы не выдержала двух минут смотреть такое кино, всех этих мертвых и все такое! Боже, я продала билет этому парню уже третий сеанс подряд!
      – Он выходил, купил у меня кока–колу и попкорн. Дал доллар на чай. Скажу тебе, мне уже и не хотелось касаться его денег. Они похоже… какие–то сальные или что–то вроде того.
      – Подонок, похоже, развлекается там сам с собой. Похоже, разглядывает всех этих мертвых, развороченные лица и развлекает сам себя. Кому–то надо бы зайти туда и сказать ему, чтобы…
      Смех опять усилился. Эмилиано вздрогнул, теперь звуки напомнили ему крик мальчишки, которого он однажды пырнул в живот в драке на ножах. Смех оборвался, перейдя в клокот и затем в тихое умиленное бормотание, которое напомнило Сесили звуки, издаваемые наркоманами в одном из их мест, куда она зачастила. Лицо ее стало как застывшее, пока смех не исчез, а потом она сказала: – Мне кажется, у меня и своих дел достаточно. – Она повернулась и заспешила в свою кассу и заперла за собой дверь. Она решила, что в этом парне, сидевшем в кинотеатре, есть что–то таинственное. Она видела его: это был крупный, здоровый, похожий на шведа мужчина с курчавыми светлыми волосами, молочно–белой кожей и глазами, как сигаретные окурки. Покупая у нее билет, он сверлил ее взглядом, но не сказал ни слова. Колдун, решила она, и дрожащими пальцами развернула свой журнал “Пипл”.
      Скорее бы восемь часов, молил Эмилиано. Еще раз посмотрел на наручные часы. “Лики смерти, часть 4” должны скоро закончиться, и Вилли, старый киномеханик–пьяница, будет менять пленку на “Мондо Бизарро”, про рабство и все такое прочее. Может, парень уйдет раньше, и тогда картину сразу же сменят. Эмилиано сел на табуретку и стал опять читать комикс, пытаясь заглушить страшные воспоминания, пробудившиеся у него от этого смеха.
      Красный занавес зашевелился. Эмилиано сгорбил плечи, как будто его хотели побить. Потом занавес раскрылся, и киноман возник в темном вестибюльчике. Он уходит! Эмилиано чуть не засмеялся, глаза его застыли на одной точке комикса. Он выходит из дверей!
      Но киноман произнес слабым, почти детским голосом:
      – Пожалуйста, мне большую чашку кока–колы и попкорн с маслом.
      В животе у Эмилиано заболело. Не осмелясь посмотреть человеку в лицо, он встал с табуретки, налил кока–колу из крана, достал попкорн и плеснул в него масла.
      – Пожалуйста, побольше масла,– попросил киноман.
      Эмилиано добавил еще несколько капель масла и провел заказанное по прилавку.
      – Три доллара,– сказал он.
      К нему подлетела пятидолларовая бумажка.
      – Сдачи не надо,– сказал человек, и сейчас в его голосе прозвучал южный акцент. Озадаченный, Эмилиано взглянул на него. Киноман был около шести футов и четырех дюймов ростом, был одет в желтую рубашку с короткими руками и брюки цвета хаки с зеленью. Глаза его под густыми черными бровями были завораживающе зелеными, контрастирующие с янтарным оттенком кожи. Прежде Эмилиано посчитал его за южноамериканца, когда он подходил первый раз, возможно, в нем было что–то от индейской крови. Волосы черные и волнистые, прилизанные к черепу. Он уставился неподвижно на Эмилиано. – Я хочу посмотреть кино фильм раз,– спокойно произнес он, и в этом голосе прозвучало нечто от бразильского акцента.
      – Э… Через минуту должен начаться “Мондо Бизарро”. Киномеханик, наверно, уже заправил первую катушку…
      – Нет,– сказал киноман, и слегка улыбнулся. – Я хочу посмотреть еще раз этотфильм. Прямо сейчас.
      – Да. Но, послушайте. Я имею в виду… Я здесь не решаю, так ведь? Вы же знаете? Я только работаю за прилавком. Я ничего не могу сказать насчет…
      Тут человек придвинулся и коснулся лица Эмилиано холодными маслянистыми пальцами, отчего подбородок Эмилиано застыл, как примороженный.
      На секунду все вокруг как будто поплыло перед его глазами, а кости его стали ледяными. Потом он моргнул, и все его тело вздрогнуло, он стоял за прилавком, а киноман пропал. “Черт! – подумал мальчик. Подонок прикоснулся ко мне”. Он скомкал салфетку и вытер лицо, там где прикасались пальцы, но все еще чувствовал оставшийся после них холод. Пятидолларовая бумажка оставалась на прилавке. Он положил ее в карман и заглянул сквозь занавес в кинотеатр.
      На экране, расцвеченном сочными и чувственными красками, лежали почерневшие трупы, извлеченные из столкнувшихся автомобилей пожарными. Диктор говорил:
      – Лики смерти – не шутка. Все, что вы увидите, было на самом деле. Если вы хоть сколько–то слабонервны, вам лучше сейчас же уйти…
      Киноман сидел в первом ряду. Эмилиано видел его профиль напротив экрана. Опять послышался смех, и когда Эмилиано метнулся назад от занавеса и поглядел на свои часы, он понял, что еще почти двадцать минут в жизни его стали черной дырой. Он выскочил из двери и пробежал по лестнице в будку киномеханика, где Вилли валялся на диванчике, читая Кастлера.
      – Эй,– сказал Эмилиано. – Что происходит? Как это случилось, что ты опять показываешь это дерьмо?
      Вилли уставился на него через край своего журнала.
      – У тебя не все дома? – спросил он. – Ведь это ты со своим приятелем пришел ко мне и попросил меня об этом. Не прошло и пятнадцати минут. Вот я и поставил снова. Не приписывай мне это дерьмо ни в коем случае. Как бы то ни было, я не спорю со старыми извращенцами.
      – Старые извращенцы? О чем ты говоришь?
      – Твой приятель,– сказал Вилли. – Ему не меньше семидесяти. Со своей бородой он похож на Рипа Ван Винкля. Откуда только такие извращенцы берутся?
      – Ты… с ума сошел,– прошептал Эмилиано. Вилли пожал плечами и вернулся к своему журналу.
      Сесиль на улице увидела, как Эмилиано убегал по тротуару. Он обернулся к ней и прокричал:
      – Больше меня здесь не будет. Никогда! Хватит!
      И побежал дальше по Сорок Второй улице в темноту. Сесиль перекрестилась, еще раз проверила замок на двери кассовой будки и, помолясь, улеглась поспать до рассвета.
      Сидевший на своем кресле в первом ряду киноман запустил руку в попкорн с маслом и набил им рот. Перед ним были картины изувеченных тел, извлеченных из руин лондонского здания, взорванного ирландскими террористами. Он склонил голову набок, с интересом разглядывая вид переломанных костей и крови. Камера, объектив которой замутился и дрожал, сфокусировалась на обезумевшем лице молодой женщины, баюкавшей мертвого ребенка.
      Киноман хохотал так, словно смотрел комедию. В его смехе были отзвуки визга напалмовых бомб, зажигательных снарядов и ракет Томагавк, он эхом отзывался в кинотеатре, и если бы там были другие люди, каждый из них был бы измучен воспоминаниями о своих собственных ужасах.
      В отраженном от экрана свете лицо человека претерпело изменения. Больше он не напоминал ни шведа, ни бразильца, не было у него и бороды Рипа Ван Винкля, черты лица его сливались в что–то одно, как будто медленно плавилась восковая маска, кости под кожей меняли свою форму. Черты сотен лиц возникали и пропадали, как гноящиеся шрамы. Пока на экране показывали вскрытие на последней стадии, человек всплескивал руками в радостном оживлении.
      – Уже пора! – думал он. – Пора уже представлению начинаться!
      Много времени ждал он поднятия занавеса, много износил лиц и кож, и момент приблизился, подошел очень близко. Он видел крен, ведущий к разрушению, сквозь множество глаз, нюхал пламя, и дым, и кровь в воздухе как смертельно пьянящие духи. Момент приближался, и этот момент будет принадлежать ему.
      О, да! Пора уже представлению начинаться!
      Он был терпеливым созданием, но сейчас едва мог удержаться, чтобы не пуститься в пляс. Возможно, короткий “ватуси” там, в проходе, будет кстати, тогда он раздавит этого таракана за кондитерским прилавком. Это похоже на ожидание празднования дня рождения, и, когда свечи зажгутся, он откинет голову и зарычит так громко, что Бог содрогнется.
      Уже пора! Уже пора!
      Когда же оно начнется? – волновался он. Кто первым нажмет кнопку – не имеет значения, он почти слышал, как разбивается стекло, опускается предохранительная скоба и пламя разгорается в ракетоносителях. Это была музыка Голанских высот, Бейрута и Тегерана, Дублина и Варшавы, Иоханнесбурга и Вьетнама – только на этот раз музыка закончится последним оглушительным крещендо.
      Он засунул пригоршню попкорна в рот, жадно открывшийся посреди правой щеки. Партия окончена! – подумал он и захихикал, подобно скрежету стекла. Прошлой ночью он сошел с автобуса из Филадельфии, и прогуливаясь по Сорок Второй улице, увидел, что показывают этот фильм. Он воспользовался этой возможностью получить наслаждение от просмотра “Лиц смерти, часть 4”, как всегда, где ему удавалось. Позади зрелища, конечно, как всегда была небольшая толпа, но он всегда мог узнать среди нее себя. Там было много от него, стоящего над кучей трупов после взрыва на футбольном стадионе в Италии, выглядевшего прилично напуганным, в другом случае он промелькнул, уже с другим лицом, в массовой резне в аэропорте Парижа.
      Потом он путешествовал, меняя автобусы, от города к городу, разглядывая Америку. В Европе было так много террористических групп и вооруженных банд, что его влияния не требовалось, хотя ему и доставило удовольствие подготовить эту мощную бомбочку в Бейруте. Он побыл немного в Вашингтоне, но там нигде, ни в одном кинотеатре не показывали “Лики смерти, часть 4”. Но все же в Вашингтоне было так много возможностей, и если потолкаться среди пентагоновских мальчиков и членов Кабинета Министров на какой–нибудь из вечеринок, то невозможно предсказать, что может из этого выйти возбуждающего.
      Теперь все закручивалось вокруг него. Он ощущал нервные пальцы, зависшие над красными кнопками по всему миру. Летчики реактивных самолетов готовы сражаться, командиры подлодок вслушиваться в подводные шумы, старые львы готовы кусаться. И что самое изумительное, так это то, что они делали это сами по себе. Он чувствовал свою почти полную безнадобность для этого, но его звездный час быстро приближался.
      Единственное, что его беспокоило, чтобы это быстро не кончилось, даже при всем том, что молния готова сверкнуть. Нужно, чтобы оставались еще островки людей, чтобы маленькие городки боролись за выживание, как крысы у взорванного фундамента. Он очень хорошо понимал, что огненные смерчи, ураганы радиации и черные дожди уничтожат большинство их, а те, кто останутся, тысячу раз пожалеют, что не погибли.
      А в конце всего он станцует “ватуси” и на их могилах.
      Уже время! Тик–так, тик–так, думал он. Ничто не остановит время.
      Он – терпеливое создание, но ждать пришлось слишком долго. Еще несколько часов только разожгут его аппетит, а он очень, очень голоден. А пока он наслаждался, разглядывая себя в этом фильме.
      Занавес поднимается! – думал он, и рот в середине его лба ухмыльнулся, прежде чем исчезнуть в плоти, подобно червю в мокрой земле.
      Время зрелищ!

       10 часов 16 минут (восточное время).
       Нью–Йорк
 
      На крыше машины вращался голубой фонарь. Лил холодный дождь, и молодой человек в желтом дождевике протягивал руки.
      – Дайте ее мне, леди,– говорил он, и голос его звучал так глухо, как будто он говорил со дна колодца. – Пойдемте отсюда. Дайте ее мне.
      – Нет,– закричала Сестра Ужас, и лицо мужчины распалось на кусочки, как разбитое зеркало. Она простерла руки, чтобы оттолкнуть его, и затем оказалась сидящей, а кошмар таял по кусочкам, как серебряные льдинки. Звук ее крика эхом бьется между стенами из шершавых серых кирпичей, а она сидит, ничего не видя, пока постепенно успокаивающиеся нервы сотрясают ее тело.
      О, думает она, когда в голове проясняется, это плохо. Она прикасается к своему липкому лбу, и пальцы становятся влажными. Оно было рядом, думает она. Юный демон в желтом дождевике опять был тут, совсем рядом, и он чуть не забрал мое…
      Она хмурится. Забрал мое что? Мысль теперь ушла, какая она ни была, она пропала во мраке ее памяти. Она часто грезила о демоне в желтом дождевике, и он всегда хотел, чтобы она что–то дала ему. В кошмаре всегда был голубой свет, слепивший до боли ее глаза, и в лицо ей хлестал дождь. Иногда окружение казалось ужасно знакомым, и иногда она почти – почтизнала, чего он хотел, но она знала, что это демон или даже сам Дьявол, пытающийся оторвать ее от Иисуса, потому что после таких кошмаров сердце ее страшно колотилось.
      Она не знала, сколько было времени или был это день или ночь, но желудок ее крутило от голода. Она попыталась уснуть на скамейке метро, но шум от орущих где–то детей мешал ей, и она поплелась, держа сумку на руках, в поисках более спокойного места. Оно нашлось под лестницей, спускавшейся в полутемную часть туннелей метро. Через тридцать футов под главным туннелем была сточная труба, достаточно большая, если скорчиться. Грязная вода стекала мимо ее туфель, а туннель освещался синими аварийными лампочками, которые высвечивали сеть кабелей и труб над головой. Туннель сотрясался от грохота проходивших поездов метро, и Сестра Ужас поняла, что над ней пролегли рельсы, но по мере того, как она продвигалась вдоль туннеля, шум поездов снизился до слабо отдаленного рева. Скоро она увидела свидетельства того, что здесь было любимое место членов Нации Бомжей: старые матрасы, засунутые в норы, пара бутылок и высохшее человеческое дерьмо. Она не поморщилась: приходилось видеть и худшее. Тут она и спала на этих матрасах, пока кошмар с демоном в желтом дождевике не разбудил ее; она почувствовала голод и решила выбраться назад к станции метро и поискать в мусорных ведрах, и, если повезет, найти также газету, узнать, не появился ли Иисус, пока она спала.
      Сестра Ужас встала, закинула сумку на плечо за ремень и покинула нору. Она двинулась назад по туннелю, освещаемому смутным синим мерцанием аварийных ламп и надеялась, что ей повезет найти сегодня сосиску. Она обожала сосиски, обильно приправленные острой вкусной горчицей.
      Туннель внезапно затрясло.
      Она услышала треск ломающегося бетона. Синие лампы погасли, стало темно, потом они вновь вспыхнули. Послышался шум, похожий на вой ветра или уходящего поезда метро, несущегося над головой. Синие лампы продолжали разгораться, пока свет их не стал почти слепящим, и Сестра ужас прищурилась от их сияния. Она сделала еще три неверных шага вперед; аварийные лампы стали лопаться. Она подняла кверху руки, чтобы защитить свое лицо, почувствовала, как осколки стекла бьют по ее рукам, и с неожиданной ясностью подумала: Кто–то мне за это ответит!
      В следующее мгновение весь туннель резко метнулся в сторону, и Сестра Ужас свалилась в поток грязной воды. Куски бетона и каменное крошево сыпались с потолка. Туннель метнулся в противоположную сторону с такой силой, что Сестра Ужас подумала, не оторвались ли у нее внутренности, а куски бетона стучали по ее голове и плечам, в то время как ноздри оказались забиты песком.
      – Господи Иисусе! – закричала она, готовая задохнуться. – О, Господи Иисусе!
      Сверху посыпались снопы искр, стали отрываться кабели. Она ощутила, что воздух насытился влажным паром, и услышала сильные удары, словно над ее головой раздавалось топанье бегемота. Поскольку туннель швыряло и толкало, Сестра Ужас прижала к себе сумку, удерживая равновесие при выворачивающих внутренности толчках, крик рвался наружу сквозь ее стиснутые зубы. Струя жара пронеслась мимо нее, едва не лишив ее дыхания. – Боже, помоги! – мысленно кричала она, почти задыхаясь. Она услышала, как что–то хрустнуло, и почувствовала вкус крови, потекшей у нее из носа. Я не могу дышать, о любимый Иисус. Я не могу дышать! Она схватилась за горло, открыла рот и услышала, как собственный сдавленный крик улетает от нее через трясущийся туннель. Наконец ее измученные легкие втянули глоток горячего воздуха, и она легла, скорчившись на боку, в темноте, тело ее сотрясали судороги, а мозг отупел.
      Дикая тряска туннеля прекратилась. Сестра Ужас то теряла сознание, то приходила в себя, и сквозь это изнеможение пришел издалека словно бы рев уходящего подземного поезда.
      Только теперь он усилился.
      – Вставай! – приказала она себе. Вставай! Грядет Судный День и Господь приехал в своей колеснице, чтобы забрать праведников в Царство Божие.
      Но более спокойный и ясный голос раздался, возможно, из тьмы ее памяти, и сказал:
      – Вот дерьмо! Что–то паршивое здесь происходит!
      – Царство Божие! Царство! Царство! – думала она, стараясь пересилить злой голос. Она села, вытерла кровь с носа и потянула сырой, душащий воздух. Шум уходящего поезда все нарастал. Сестра Ужас почувствовала, что вода, в которой она сидела, стала горячее. Она взяла свою сумку и медленно поднялась на ноги. Вокруг было темно, и когда Сестра Ужас стала ощупывать стены туннеля, ее пальцы ощущали безумное переплетение щелей и трещин.
      Рычанье еще больше усилилось, воздух стал накаляться. Бетон под ее пальцами вызывал такое же ощущение, как горячая мостовая в августовский полдень, когда на солнце на ней можно было зажарить яичницу.
      Далеко в глубине туннеля вспыхнул оранжевый свет, это было похоже на фары несущегося поезда метро. Туннель опять начало трясти. Сестра Ужас застыла, глядя туда, лицо ее напрягалось по мере приближения света, который разгорался и из которого вырывались раскаленные добела полосы красного и багрового.
      Она поняла, что это было, и застонала, как попавшее в капкан животное.
      Стена огня неслась по направлению к ней вдоль туннеля, и она почти ощутила поток воздуха, всасываемого в нее, словно бы в пустоту. Менее чем через минуту она настигнет ее.
      Транс слетел с Сестры Ужас. Она повернулась и побежала, плотно прижимая к себе сумку, ее туфли шлепали по дымящейся воде. Она перескакивала через поломанные трубы и отбрасывала в стороны упавшие кабели с отчаянием обреченного. Оглянувшись, она увидела пламя, из которого вылетали белые щупальца, которые выстреливались в воздух как бичи. Всасывающий вакуум затягивал ее, пытаясь загнать в огонь, и когда она кричала, воздух обжигал ее ноздри и затылок.
      Она чувствовала запах горящих волос, ощущала, как ее спина и руки покрываются волдырями. Оставалось возможно не более тридцати секунд до того, как она воссоединится со своим Господином и Повелителем, и ее изумляло, что она не готова и не хочет этого.
      Издав леденящий крик ужаса, она внезапно споткнулась и упала головой на пол.
      Намереваясь встать на четвереньки, она увидела, что споткнулась о решетку, в которую вливался поток грязной воды. Под решеткой не было видно ничего, кроме тьмы. Она оглянулась на настигающее пламя, и брови ее спалились, а лицо покрылось мокрыми волдырями. Воздух нельзя было вдохнуть. Времени вскочить и бежать не было, пламя было рядом.
      Она ухватилась за прутья решетки и рванула ее на себя. Один из проржавевших винтов оторвался, но другой держал крепко. Языки пламени были не дальше сорока футов, и волосы Сестры Ужас вспыхнули.
      – Боже, помоги! – мысленно закричала она и потянула решетку с такой силой, что почувствовала, как ее плечи чуть не выходят из суставов.
      Второй винт оторвался.
      Сестра Ужас отбросила решетку в сторону, в следующую секунду схватила свою сумку и свалилась головой вперед в дыру.
      Она упала на четыре фута в яму размером в гроб, где было на восемь дюймов воды.
      Языки пламени промчались над ее головой, высосав из легких воздух и обжегши каждый дюйм не закрытой кожи. Ее одежду охватило огнем, и она отчаянно задергалась в воде. Несколько секунд ничего не было, кроме рычания и боли, и она ощутила запах сосисок, варившихся в котле продавца.
      Стена огня двигалась дальше как комета, а по ее следу возвращалось шипение “уущь” воздуха снаружи, несшего сильный запах обуглившегося мяса и горелого металла.
      Внизу, в яме, из которой грязная вода уходила в водосток, дергалось в судорогах тело Сестры Ужас. Три дюйма воды поднялось в виде тумана и испарилось, уменьшив силу огня. Ее обожженное, изодранное тело судорожно искало воздуха, наконец задышало и забрызгало слюной, покрытые волдырями руки все еще сжимали сморщившуюся брезентовую сумку.
      Потом она улеглась и затихла.

       8 часов 31 минута (горное дневное время)
       Гора Голубой Купол, штат Айдахо
 
      Настойчивый звонок телефона на столе рядом с кроватью оторвал человека на ней от сна без сновидений. Пойдите прочь, подумал он. Оставьте меня в покое. Но звонок не прекращался, и он наконец медленно повернулся, включил лампу и, щурясь на свет, поднял трубку.
      – Маклин,– сказал он голосом, хриплым спросонья.
      – Э… полковник, сэр? – Это был сержант Шорр. – У меня назначена ваша встреча с несколькими людьми, ожидающими сейчас вас, сэр.
      Полковник Джеймс “Джимбо” Маклин взглянул на маленький зеленый будильник рядом с телефоном и увидел, что он на тридцать минут опаздывает на установленную встречу и церемонию пожимания рук. Пошло все к дьяволу! – подумал он. Я поставил будильник на 6:30 ровно. – Все в порядке, сержант. Продержите их еще пятнадцать минут. – Он повесил трубку, потом проверил будильник и увидел, что рычажок все еще был нажат вниз. Либо он не включал звонок, либо выключил его, не просыпаясь. Он сел на край постели, пытаясь собраться с силами и встать, но тело было вялым и разбитым; несколько лет назад, он мрачно усмехнулся, ему не требовался будильник чтобы просыпаться. Он мог проснуться от звука шагов по мокрой траве и, как волк, вскочить в несколько секунд.
      Время идет, подумал он. Давно ушло.
      Он заставил себя встать. Заставил перейти спальню, стены ее были украшены фотографиями летящих “Фантомов” F–4 и “Громовержцев” F–105, и войти в маленькую ванную. Включил свет и пустил воду в раковину; вода пошла ржавая. Он плеснул воды в лицо, вытер его полотенцем и встал, глядя мутными глазами на незнакомца в зеркало.
      Маклин был ростом шесть футов два дюйма и до последних пяти–шести лет тело его было худым и твердым, ребра покрыты мышцами, плечи крепкие и прямые, грудь выступала вперед как броня на танке М1 “Абрамс”. Теперь характеристики его тела портила вислая плоть, пресс с трудом выдерживал пятьдесят приседаний, которые он делал каждое утро, точнее, когда находил время делать их. Он обнаружил обвисание плеч, как будто его придавливала невидимая тяжесть, а в волосах на груди пробивалась седина. Его бицепсы, когда–то твердые как камень, стали мягче. Однажды он сломал шею ливийскому солдату захватом руки; теперь ему казалось, что у него не хватит сил разбить каштан молотком.
      Он включил в розетку электробритву и стал водить ею по щетине на подбородке. Темно–каштановые волосы были острижены очень коротко, на висках виднелась седина; под квадратный плитой лба глаза были холодной голубизны, запавшие в глубокие провалы худобы подобно кусочкам льда в мутной воде. Пока Маклин брился, ему пришла в голову мысль, что лицо его стало напоминать любую из сотен боевых карт, над которыми он просиживал так давно: выступающий утес подбородка вел к извилистому оврагу рта и дальше к холмам точеных скул и через крутой перевал носа опять вниз к болотам глаз, потом вверх в темный лес густых бровей. И все земляные отметки тоже были тут, как например: оспенные воронки от сильной прыщавости в юности, маленькая канавка шрама, пролегшего по левой брови,– след срикошетировавшей пули, попавшей в него в Анголе. Через лопатку прошел более глубокий и длинный шрам от ножа в Ираке, а напоминанием о вьетконговской пуле была сморщенная кожа на правой стороне грудной клетки. Маклину было сорок четыре года, но иногда после сна он чувствовал себя семидесятилетним, когда напоминали о себе стреляющие боли в руках и ногах от костей, поломанных в битвах на далеких берегах.
      Он закончил бриться и сдвинул в сторону занавеску душа, чтобы пустить воду, но потом остановился, поскольку на полу маленькой душевой кабинки валялись куски потолочной плитки и щебень. Из отверстий, открывшихся в потолке душа, капала вода. Пока он смотрел на протекающий потолок, соображая, что он опаздывает и принять душ не придется, внезапно в нем поднялась злоба, как жидкий чугун в домне; он трахнул кулаком по стенке раз и другой, во второй раз от удара осталась сетка мелких трещин.
      Он наклонился над раковиной, пережидая пока пройдет злоба, как это часто бывало.
      – Успокойся,– сказал он себе. – Дисциплина и контроль. Дисциплина и контроль. – Он повторил это несколько раз, как мантру, сделал долгий глубокий вдох и выпрямился. Надо идти, подумал он. Меня ждут. Он помазал карандашом–дезодорантом под мышками, потом пошел к шкафу в спальне, чтобы достать форму.
      Он извлек пару выглаженных темно–голубых брюк, светло–голубую рубашку и бежевую поплиновую летную куртку с нашивками из кожи на локтях и надписью “МАКЛИН”, сделанной на нагрудном кармане. Он потянулся к верхней полке, где держал ящичек с автоматическим пистолетом “Ингрем” и обоймы к нему, и любовно вытащил из нее фуражку полковника ВВС, сдунул воображаемые пылинки с ее козырька и надел на голову. Посмотрел на себя в зеркало в полный рост на внутренней стороне дверцы шкафа: проверил, надраены ли пуговицы, наглажены ли стрелки брюк, сияют ли ботинки. Расправил воротничок и приготовился идти.
      Его личный электромобиль был припаркован поодаль от жилья, на уровне командного центра. Он закрыл дверь одним из множества висевших на цепи на его поясе ключей, потом сел в электромобиль и направил его по коридору. Позади него, за его апартаментами, была опечатанная металлическая дверь склада оружия и помещения с аварийным запасом пищи и воды. Дальше, на другом конце коридора, за апартаментами других технических специалистов и наемных рабочих Земляного Дома, была генераторная и пульт управления системой фильтрации воздуха. Он проехал мимо двери пункта наблюдения за периметром, в котором находились экраны небольших портативных полевых радарных установок для контроля зоны вокруг Земляного Дома, а также главный экран направленной в небо радарной чащи, установленной на вершине горы Голубой Купол. В пределах пункта наблюдения за периметром находилась также гидравлическая система для перекрытия воздухозаборников и обложенных свинцом ворот в случае ядерной атаки; за разными радарными экранами велось круглосуточное наблюдение.
      Маклин направил электромобиль вверх по уклону к следующему уровню, где находился главный зал. Он проехал мимо открытых дверей гимнастического зала, где занималась секция аэробики. По коридору бежали трусцой несколько любителей утренних пробежек, и Маклин кивнул им, проезжая мимо. Далее он попал в более широкий коридор, ведущий к главной площади Земляного Дома, соединяющей многие вестибюли. В центре ее на постаменте стоял обломок скалы, по кругу расположились различные “магазины”, внешним видом напоминавшие магазины городка в долине. На главной площади Земляного Дома были салун, кинотеатр, где показывали видеофильмы, библиотека, больница со штатом из доктора и двух сестер, павильон для игр и кафетерий. Маклин ощутил запах яичницы с беконом, когда проезжал мимо кафетерия, и пожалел, что не было времени позавтракать. Ему непривычно было опаздывать, дисциплина и контроль, подумал он. Это были две вещи, которые делали человека мужчиной.
      Он все еще чувствовал злость на то, что в его душевой обвалился потолок. Позднее оказалось, что во многих местах Земляного Дома потолки и стены дали трещины и подались. Он обращался к братьям Осли много раз, но они сказали ему, что в отчетах строителей указано, что осадка нормальная. Какая тут, в задницу, осадка! – сказал тогда Маклин. У нас неприятности с откачкой воды! Вода скапливается над потолком и просачивается вниз.
      – Не лезь в бутылку, полковник,– ответил ему из Сан–Антонио Донни Осли. Если ты нервничаешь, то и клиенты начинают нервничать, правильно? Нет смысла нервничать, потому что гора стоит несколько тысяч лет и никуда пока не делась.
      – Дело не в горе! – сказал Маклин, сжимая в кулаке трубку. – Дело в туннелях! Моя бригада уборщиков каждый день находит трещины!
      – Осадка, в ней все дело. Теперь послушай, Терри и я вбухали больше десяти миллионов в это место, и мы строили его надолго. Если бы у нас не было тут дел, мы были бы там, с вами. Теперь у вас, там глубоко под землей, осадка и протечки. И с этим ничего не поделаешь. Но мы платим вам сто тысяч долларов в год для того, чтобы вы поддерживали реноме Земляного Дома и жили в нем, вы – герой войны и все такое. Так что замазывайте эти щели, и пусть все будут довольны.
      – Вы послушайте, мистер Осли. Если тут не будет через две недели специалиста–строителя, я уезжаю. Плевать мне на контракт. Я не собираюсь воодушевлять людей жить здесь, если здесь небезопасно.
      – Верю,– сказал Донни Осли, его техасский акцент стал на несколько градусов холоднее,– но вам, полковник, лучше успокоиться. Вы что же, хотите выйти из дела? Это непорядочно. Вы только вспомните, как Терри и я нашли вас и приняли, до того, как вы совсем докатились, хорошо? Дисциплина и контроль! – подумал Маклин, сердце его колотилось. Дисциплина и контроль! А потом он слушал, как Донни Осли говорил ему, что пришлет специалиста–строителя в течение двух недель из Сан–Антонио, чтобы осмотреть Земляной Дом самым тщательным образом. – Однако, все же вы главный босс. У вас неприятности – решайте их. Правильно?
      Это было почти месяц назад. Строитель–специалист так и не приезжал.
      Полковник Маклин остановил электромобиль около пары двойных дверей. Над дверьми была надпись “Главный Зал”, выполненная вычурными буквами в старом стиле. Прежде чем войти, он затянул ремень еще на одну дырочку, хотя брюки успели сморщиться на животе, потом подтянул живот и, прямой и стройный, вошел в зал.
      Около дюжины людей сидели в красных виниловых креслах, обращенных к сцене, где капитан Уорнер отвечал на вопросы и показывал на карте на стене позади него особенности Земляного Дома. Сержант Шорр, стоявший наготове на случай более трудных вопросов, увидел, что вошел полковник, и быстро подошел к микрофону на кафедре.
      – Извините, капитан,– сказал он, прерывая объяснение насчет герметизации и системы очистки воздуха. – Ребята, позвольте мне представить вам того, кто на самом деле не нуждается в этом: полковник Джеймс Барнет Маклин.
      Полковник продолжал идти четким шагом вдоль центрального прохода, а аудитория аплодировала. Он занял место позади подиума, обрамленное американским флагом и флагом Земляного Дома, и оглядел аудиторию. Аплодисменты продолжались, и средних лет человек в маскировочной военной куртке встал, а за ним так же одетая его жена, потом встали все и аплодировали. Маклин дал поаплодировать еще пятнадцать секунд, прежде чем поблагодарил их и попросил сесть.
      Капитан Уорнер, “Медвежонок”, крепкий мужчина в прошлом “зеленый берет”, потерявший левый глаз от взрыва гранаты в Судане и теперь на его месте носивший черную повязку, сел позади полковника, и рядом с ним сел Шорр. Маклин стоял, собирая в мыслях то, что собирался сказать; он обычно произносил приветственную речь всем новоприбывшим в Земляной Дом, говорил им, насколько это было безопасное место и что оно будет последней американской крепостью, когда вторгнутся русские. После этого отвечал на их вопросы, пожимал им руки и подписывал несколько автографов. Это было то, за что Осли платили ему.
      Он глядел им в глаза. Они привыкли к мягкой, чистой постели, приятно пахнувшей ванне и ростбифу в воскресное утро. Трутни, подумал он. Они жили, чтобы пить, есть и срать, и думали, что знают все про свободу, закон и мужество, но им неизвестно главное в этих вещах. Он охватил взглядом их лица и ничего кроме мягкости и слабости в них не увидел, это были люди, которые думали(!), что жертвуют своими женами, мужьями, детишками, домами и всеми своими владениями ради того, чтобы держать подальше от наших берегов русское дерьмо, но они не жертвовали, потому что их души были слабенькие, а мозги разложились от некачественной умственной пищи. И вот они здесь, ждут, как и все другие, что он скажет им, какие они истинные патриоты.
      Он хотел открыть рот и сказать им, чтобы они бежали подальше от Земляного Дома, что это место спроектировано некачественно, и что они, слабовольные проигравшие, должны уезжать по домам и трястись в своих подвалах. Иисус Христос! – подумал он. Какого черта я здесь делаю?
      Затем внутренний голос, подобно щелканью бича, произнес: Дисциплина и контроль! Возьми себя в руки, мистер!
      Это был голос Солдата–Тени, всегда сопровождавшего его. Маклин на секунду закрыл глаза. Когда открыл их, то взгляд его пришелся на костлявого, хрупкого на вид мальчика, сидевшего во втором ряду между отцом и матерью. Хороший ветер сдует этого мальчишку с высот на землю, решил он, но остановился, рассматривая бледно–серые глаза мальчика. Ему подумалось, что он кое–что узнал в этих глазах – решительность, сметливость, волю – это он вспомнил из фотографий самого себя в таком возрасте, когда был жирным, неуклюжим жлобом, которому отец, капитан ВВС, поддавал под задницу при каждом удобном случае.
      Изо всех них, сидящих передо мной, подумал он, один только этот тощий мальчишка может получить шанс. Остальные – собачье дерьмо. Он взял себя в руки и начал вступительную речь с таким энтузиазмом, словно копал отхожее место.
      Пока полковник Маклин говорил, Роланд Кронингер рассматривал его с живым интересом. Полковник был несколько полнее, чем на фотографиях в “Солдатах удачи”, и выглядел сонным и уставшим. Роланд был разочарован; он ожидал увидеть подтянутого и бодрого героя войны, а не потрепанного продавца автомобилей, одетого в военные отрепья. Трудно было поверить, что это тот же человек, который сбил три МИГа над мостом Тханг Хоа, прикрывая потерявший управление самолет товарища, а потом катапультировался из развалившегося самолета.
      Облезлый, решил Роланд. Полковник Маклин был облезлым, и он начал думать, что Земляной Дом может быть тоже облезлым. Этим утром он проснулся, обнаружив на подушке темное пятно от воды: потолок протекал, в нем была трещина шириной в два дюйма. Из зонтика душа не шла горячая вода, а холодная была полна ржавчины. Мама не могла помыть голову, и отец сказал, что непременно доложит об этих неприятностях сержанту Шорру.
      Роланд боялся подключать свой компьютер, потому что воздух в спальне был слишком сырым, и его первое впечатление о Земляном Доме как о чистенькой средневековой крепости постепенно угасало. Конечно, он привез с собой книги для чтения, тома о деяниях Макиавелли и Наполеона и научные исследования о средневековых осадных средствах, но ему очень не хватало изучения новых подземных ходов в игре “Рыцарь Короля”. “Рыцарь Короля” был его собственным творением – воображаемый мир сотрясаемых воинами феодальных королевств. Теперь, похоже, ему придется все время читать!
      Он смотрел на полковника Маклина. Глаза Маклина смотрели с ленцой, а его лицо было ожиревшим. Он был похож на старого быка, которого оставили пастись на лугу, потому что он ни на что больше неспособен. Но когда взгляд Маклина встретился с его взглядом и на пару секунд удержал его прежде чем скользнуть дальше, Роланду вспомнилась фотография, на которой был изображен Джо Луис, когда чемпион мира был зазывалой в отеле в Лас–Вегасе. На той фотографии Джо Луис выглядел вялым и уставшим, но видно было его массивную руку, охватившую хрупкую белую руку туриста, а взгляд его черных глаз был тверд и какой–то отрешенный, словно мысленно он был опять на ринге, вспоминая удар, прошивший пресс соперника почти до хребта. Роланд подумал, что такой же отстраненный взгляд был в глазах полковника Маклина, и точно также ясно, как то, что Джо Луис мог бы раздавить косточки руки того туриста одним быстрым жимом, Роланд почувствовал, что боец в полковнике Маклине еще не умер.
      В то время как продолжалось выступление полковника Маклина, рядом с картой зазвонил телефон. Сержант встал и взял трубку, несколько секунд слушал, что ему говорили, повесил трубку и пошел назад через сцену к полковнику. Роланд подумал, что что–то в лице Шорра изменилось, пока он слушал телефон, сейчас он постарел, и лицо его слегка покраснело. Он сказал:
      – Извините меня, полковник! – и положил руку на микрофон.
      Голова полковника дернулась, в глазах его показался гнев на прервавшего его.
      – Сэр,– тихо сказал Шорр. – Сержант Ломбард говорит, что вы нужны в пункте наблюдения за периметром.
      – Что там?
      – Он не говорит, сэр. Я думаю… он говорил как–то весьма нервно.
      – Говно! – подумал Маклин. Ломбард становится нервный каждый раз, когда радар поймает стаю гусей или лайнер, пролетающий над головой. Однажды они запечатались в Земляном Доме потому, что Ломбард принял группу дельтапланеристов за вражеских парашютистов. И все же Маклин должен проверить. Он показал капитану Уорнеру следовать за ним и потом сказал Шорру закончить вводную беседу после их ухода. – Леди и джентльмены,– сказал Маклин в микрофон. – Мне придется уйти, чтобы разобраться с небольшой неприятностью, но я надеюсь всех увидеть позже днем на приеме для новоприбывших. Благодарю за внимание. – Затем он прошел по проходу, за ним по пятам следовал капитан Уорнер.
      Они поехали на электромобиле той же дорогой, которой прибыл Маклин. Маклин всю дорогу проклинал глупость Ломбарда. Когда они вошли в помещение наблюдения за периметром, они увидели Ломбарда, впившегося в экран, на котором были эхо–сигналы от радара на вершине Голубого Купола. Около него стояли сержант Беккер и капрал Прадо, оба также впились в экран. Помещение было набито электронным оборудованием, другими радарными экранами и небольшим компьютером, державшим в памяти даты прибытия и отбытия жильцов Земляного Дома. С полки над шеренгой радарных экранов из коротковолнового приемника раздавался громкий голос, совершенно искаженный треском атмосферных разрядов. Голос звучал панически, захлебываясь, так быстро частил слова, что Маклин не мог разобрать, что он говорил. Но Маклину голос не понравился, и его мышцы сразу напряглись, а сердце забилось.
      – Отойдите в сторону,– сказал он людям. Он стал так, чтобы можно было хорошо видеть экран.
      Во рту у него пересохло, и он услышал, как его мозговые схемы заскрежетали от работы. – Боже наш милостивый,– прошептал он.
      Искаженный голос из коротковолнового приемника говорил:
       Нью–Йорк получил… сметен… ракеты накрывают восточное побережье… разрушен Вашингтон… Бостон… Я вижу там огромное пламя…Из шторма атмосферных разрядов вырывались другие голоса, куски и обрывки информации, свистевшие по сети от обезумевших радистов по всем Соединенным Штатам и пойманные антеннами горы Голубой Купол. Ворвался еще один голос с южным акцентом, кричавший: Атланта только что перестала существовать! Думаю, что Атланте конец!Голоса перекрывали друг друга, возникали и пропадали, смешивались с рыданиями и криками, слабым, обморочным шепотом, и названия американских городов, повторялись, как причитания по мертвым: Филадельфия… Майами… Нью–Порт Ньюс… Чикаго… Ричмонд… Питсбург…
      Но внимание Маклина было приковано к тому, что было на экране радара. Никакого сомнения в том, что происходило, быть не могло. Он посмотрел на капитана Уорнера и начал было говорить, но на мгновение потерял голос. Потом произнес: – Поставьте охрану повсюду. Запечатайте ворота. Нас атакуют. Действуйте.
      Уорнер вытащил портативную радиостанцию и стал энергично раздавать команды.
      – Вызовите сюда Шорра,– сказал Маклин, и сержант Беккер, верный и надежный человек, служивший с Маклином в Чаде, немедленно сел к телефону и стал нажимать кнопки. Из коротковолнового приемника говорил дрожащий голос:
      – Это ККТИ из Сент–Луиса! Кто–нибудь, отзовитесь! Я вижу огонь в небе! Он повсюду! Боже всемогущий, я никогда не видел…
      Сверлящий вой атмосферных помех и других далеких голосов заполнили провал, оставшийся после сигнала из Сент–Луиса.
      – Вот оно,– прошептал Маклин. Глаза его блестели, на его лице была тонкая пленка пота. – Готовы мы к этому или нет, вот оно! – И глубоко внутри его, в колодце, куда долго не проникал луч света, Солдат–Тень кричал от восторга.

       10 часов 46 минут до полудня (центральное дневное время)
       На Межштатном шоссе номер 70
       Округ Элсворт, штат Канзас
 
      В двадцати четырех милях к западу от Салины потрепанный старый “Понтиак” Джоша Хатчинса издал хрип, как старик страдающий от пневмонии. Джош увидел, что стрелка термометра резко подпрыгнула к красной черте. Хотя все стекла в машине были опущены, внутри автомобиля было как в парилке, и белая хлопковая рубашка и темно–синие брюки Джоша приклеились к его телу от пота.
      – О, Господи! – подумал он, глядя на то, как ползла вверх красная стрелка. Радиатор вот–вот взорвется. Спасение приближалось с правой стороны, где виднелось выгоревшая надпись “Поу–Поу. Бензин! Прохладительные напитки! Одна миля!” и нарочито смешная картина старого чудака, сидящего на муле и курившего трубку.
      – Надеюсь, что смогу протянуть еще милю,– подумал Джош, направляя “Понтиак” по спасительному уклону. Автомобиль продолжал содрогаться, а стрелка зашла уже на красное, но радиатор пока не взорвался. Джош правил к северу, следуя надписи Поу–Поу, и перед ним, простираясь до горизонта, лежали тучные поля кукурузы, выросшие в рост человека и поникшие от июльской жары. Двухрядная проселочная дорога пролегла прямо через них, и не было ни дуновения ветра, чтобы колыхнуть колосья; они стояли по обеим сторонам дороги как неприступные стены и могли, насколько было известно Джошу, тянуться на сотню миль к востоку и западу.
      “Понтиак” захрипел, и его встряхнуло. – Давай,– просил Джош, по его лицу стекал пот. – Давай, не отыгрывайся на мне сейчас. – Ему не улыбалось шагать целую милю по сорокаградусной жаре, его тогда найдут растаявшим на асфальте, похожим на чернильную кляксу. Стрелка продолжала карабкаться, и красные аварийные лампочки замигали на щитке.
      Вдруг послышался хрустящий звук, напомнивший Джошу рисовые хлопья, которые он любил в детстве. И затем, в одно мгновение, лобовое стекло покрылось какой–то ползущей коричневой массой. Прежде, чем Джош сделал удивленный вдох, коричневое облако ворвалось через открытое окно с правой стороны “Понтиака”, и его накрыли ползущие, трепещущие, ворошащиеся существа, которые лезли за ворот рубашки, в рот, ноздри и глаза. Он выплевывал их, сбрасывал с век одной рукой, а другой при этом сжимал руль. Это был самый тошнотворный звук шуршания, какой ему приходилось слышать, оглушительный шум скребущих крыльев. Когда глаза у него освободились, он увидел, что лобовое стекло и внутренность автомобиля покрыты саранчой, лезущей через него, пролетающих сквозь его автомобиль на левую сторону. Он включил стеклоочистители, но вес огромной массы саранчи не дал им сдвинуться с места.
      Через несколько секунд они начали слетать с лобового стекла, сначала по пять–шесть штук за один раз, и вдруг вся масса поднялась винтовым коричневым торнадо. Стеклоочистители заскрипели туда–сюда, раздавливая тех неудачников, которые слишком задержались. Затем из–под крышки вырвался пар, и “Понтиак” прыгнул вперед. Джош посмотрел на шкалу термометра; на стекло налипла саранча, а стрелка переваливала за красную черту.
      Уж точно сегодня не лучший мой день, мрачно подумал он, стряхивая саранчу с рук и ног. Они тоже старались покинуть автомобиль и последовать за огромным облаком, двигавшимся над сжигаемым солнцем злаком, устремляясь в северо–западном направлении. Одно из насекомых ударило его прямо в лицо, издавая крыльями шум, похожий на презрительное вибрирующее стрекотание, после чего улетело вслед за другими. В автомобиле их осталось около двадцати штук, они лениво ползали по щитку и пассажирскому сиденью.
      Джош сосредоточился на том, куда он едет, моля, чтобы мотор протянул еще несколько ярдов. Сквозь струю пара он увидел маленькое строение из шлакоблоков с плоской крышей, приближавшееся справа. Впереди него стояли бензиновые колонки под тентом из зеленого брезента. На крыше строения стоял самый натуральный старый фургон, и на его боку красными огромными буквами было написано: “Поу–Поу”.
      Он сделал вдох облегчения и свернул на дорожку из гравия, но прежде, чем он подъехал к бензоколонке и водяному шлангу, “Понтиак” кашлянул, дрогнул и выстрелил в одно и тоже время. Мотор издал звук, похожий на тот, когда бьют по пустому ведру, и потом единственным звуком осталось шипение пара. Ну, подумал Джош, будь что будет.
      Обливаясь потом, он вылез из автомобиля и задумчиво посмотрел на вздымающуюся струю пара. Потянувшись открыть капот, он ощутил укус обжигающего металла. Он отступил назад, и так как солнце палило с неба, раскаленного почти добела, Джошу подумалось, что жизнь его тоже достигла крайней черты.
      Хлопнула сетчатая дверь.
      – Что, неприятности какие–то? – спросил сиплый голос.
      Джош глянул. От сооружения из шлакоблоков к нему подходил маленький сгорбленный пожилой человек, на котором была огромная засаленная шляпа, комбинезон и ковбойские ботинки.
      – Точно, неприятности,– ответил Джош.
      Маленький человек, ростом не больше пяти футов и одного дюйма, остановился. Огромная шляпа, которую завершала лента из зеленой кожи и торчащее орлиное перо, почти скрывала голову. Лицо сильно загоревшее, похожее на обожженную солнцем глину, глаза – как темные сверкающие точечки.
      – Ого–го! – дребезжащим голосом протянул он. – Какой вы большой! Боже, никогда не видел такого большого, как вы, с тех пор, как здесь побывал цирк! – Он осклабился, обнажив мелкие, желтые от никотина, зубы. – Как там у вас погода?
      Джош, изнуренный потом, разразился смехом. Он широко, как только мог, улыбнулся.
      – Такая же, как здесь,– ответил он. – Ужасная жара.
      Маленький человек благоговейно потряс головой и обошел вокруг “Понтиака”. Он тоже попытался поднять капот, но обжег пальцы.
      – Сорвало шланг,– решил он. – Да. Шланг. Последнее время так часто бывает.
      – Запасной имеется?
      Человек закинул голову, чтобы увидеть лицо Джоша, все еще явно пораженный его ростом.
      – Не–а,– сказал он. – Ни единого. Хотя для вас один достану. Закажу в Салине, будет здесь через… два или три часа.
      – Два или три часа? Салина всего в тридцати милях отсюда!
      Маленький человек пожал плечами.
      – Жаркий день. Городские не любят жары. Слишком привыкли к кондиционерам. Да, два или три часа, не меньше.
      – Черт возьми! А мне еще ехать в Гарден–Сити!
      – Далековато,– согласился. – Хорошо бы стало чуть прохладнее. Если хотите, у меня есть прохладительные напитки. – Он знаком показал Джошу идти за ним и направился к строению.
      Джош ожидал, что там будет завал банок автомасел, старых аккумуляторов, а на стенах полно покрышек, но когда ступил внутрь, то с удивлением увидел опрятный, ухоженный сельский магазинчик. У дверей лежал маленький коврик, а за прилавком с кассовым аппаратом была маленькая ниша, из которой, сидя в кресле–качалке, можно было смотреть телепередачи по переносному “Сони”. Однако сейчас на экране был виден только рябящий “снег” атмосферных помех.
      – У меня случились какие–то неполадки прямо перед тем, как вы подъехали,– сказал он. – Я смотрел передачу про больницу и тех больных, которые в нее попадают. Господи Боже, нужно сажать в тюрьму за такие шалости! Он хихикнул и снял шляпу. Лоб у него был бледный, на голове торчали мокрые от пота клочки седых волос. – Все другие каналы тоже вышли из строя, поэтому, думаю, нам остается только разговаривать.
      – Я тоже так думаю,– Джош встал перед вентилятором на прилавке, давая восхитительно прохладному воздуху отдуть влажную рубашку от кожи.
      Маленький человек открыл холодильник и вытащил две жестянки кока–колы. Одну подал Джошу, который вскрыл ее и жадно отпил.
      – Бесплатно,– сказал человек. – Вы выглядите так, будто провели неважное утро. Меня зовут Поу–Поу Бриггс, Поу–Поу не настоящее мое имя. Так меня зовут мои парни. Поэтому и на вывеске так написано.
      – Джош Хатчинс. – Они пожали руки, и маленький человек опять улыбнулся и притворился, что содрогается от пожатия руки Джоша. – Ваши парни работают здесь с вами?
      – О, нет,– Поу–Поу тихо засмеялся. – У них свое заведение в четырех–пяти милях по дороге.
      Джош был рад, что не стоит под палящим солнцем. Он походил по магазинчику, прикладывая прохладную жестянку к лицу и чувствуя, как оно расслабляется. Для обычного сельского магазинчика посреди кукурузных полей он заметил еще одну интересную вещь; на полках у Поу–Поу было чересчур много всякого товара: буханки белого хлеба, ржаной хлеб, изюм, лавровый лист, банки зеленого горошка, свекла, маринованные овощи, персики, ананасы и разные другие фрукты; около тридцати различных консервированных супов, банки с бифштексами, соленый мясной фарш, нарезанные ростбифы; под стеклом были выставлены такие товары, как ножи, сырорезки, консервные ножи, фонари и батарейки; целая полка была занята фруктовыми соками в банках, пуншем, виноградным напитком и минеральной водой в пластиковых бутылях. На стене висели лопаты, мотыги, кирки, пара садовых секаторов и шланг для полива. Рядом с кассовым аппаратом был журнальный стенд, на котором выставлена периодика, вроде “Летное дело”, “Американский летчик”, “Тайм”, “Ньюсуик”, “Плейбой” и “Пентхауз”. Здесь, подумал Джош, настоящий универмаг, а не сельская лавка.
      – Много людей живет в округе? – спросил Джош. – Мало. – Поу–Поу стукнул кулаком по телевизору, но помехи не исчезли.Не слишком много.
      Джош почувствовал, как кто–то ползает у него под воротником; он запустил руку и вытащил оттуда саранчу.
      – Противные твари? – спросил Поу–Поу. – Лезут, куда только могут. За последние два–три дня через поля их пролетело тысячи. Что–то странное.
      – М–да. – Джош держал насекомое пальцами и пошел к сетчатой двери. Открыл ее и щелчком отправил саранчу вверх; она на пару секунд покружилась над его головой, издала мягкий стрекочущий звук и затем полетела на северо–запад.
      Неожиданно по дороге подлетел красный “Камаро”, обогнул застрявший “Понтиак” Джоша и тормознул около бензоколонки.
      – Еще клиенты,– объявил Джош.
      – Ну–ну. Сегодня у нас хорошо идет дело, не правда ли? – человек вышел из–за прилавка и встал рядом с Джошем, едва доходя ему до ключицы. Дверцы “Камаро” открылись, и оттуда вышли женщина и маленькая беловолосая девочка.
      – Эй! – позвала в сетчатую дверь женщина, которая была втиснута в красную плетеную шляпку и обтягивающие, неприличного вида джинсы. – Могу я получить здесь хоть немного приличного бензина?
      – Конечно, можете. – Поу–Поу вышел наружу, чтобы отпустить ей бензин. Джош допил кока–колу, смял жестянку и бросил ее в мусорную корзинку; когда он опять посмотрел сквозь сетчатую дверь, он увидел ребенка, одетого в небесно–голубой спортивный костюмчик, стоявшего прямо на жгучем солнце, глядя на движущиеся облака саранчи. Женщина, у которой были неряшливо выкрашенные под блондинку волосы, мокрые от пота, взяла за руку девочку и подвела ее к Поу–Поу. Джош посторонился, когда они вошли, а женщина, у нее чернело под правым глазом, метнула на него подозрительный взгляд и подошла к вентилятору, чтобы охладиться.
      Ребенок уставился на Джоша, как будто глядя сквозь высоко раскинувшиеся ветви дерева. Она миленькая крошка, подумал Джош; глаза у нее были мягкие, лучисто–голубые. Их цвет напомнил Джошу летнее небо, когда он сам был ребенком, когда все “завтра” были его и не нужно было куда–то особо спешить. Лицо маленькой девочки по форме напоминало сердечко и выглядело нежным, кожа ее была почти прозрачная. Она сказала:
      – Вы гигант?
      – Ш–ш–ш, Свон,– сказала Дарлин Прескотт. – Не следует разговаривать с незнакомцами.
      Но маленькая девочка продолжала глядеть на него в ожидании ответа. Джош улыбнулся.
      – Пожалуй, да.
      – Сью Ванда,– Дарлин сжала плечо Свон и отвернула ее от Джоша.
      – Жаркий денек,– сказал Джош. – Куда вы обе направляетесь?
      Дарлин мгновение молчала, давая прохладному воздуху обдувать ее лицо.
      – Куда угодно, только не сюда,– ответила она, глаза ее закрылись, а голова запрокинулась вверх, так, чтобы воздух попал ей на шею.
      Вернулся Поу–Поу, стирая пот с лица заношенным платком.
      – Заправил, леди. Пожалуйста, пятнадцать долларов и семьдесят пять центов.
      Дарлин стала копаться в кармане, но Свон тронула ее за локоть.
      – Мне нужно сейчас же,– прошептала она. Дарлин выложила на прилавок двадцатидолларовую бумажку. – У вас есть дамский туалет, мистер?
      – Не–а,– ответил он, но потом глянул на Свон, которой явно было не по себе, и пожал плечами. – Ну, пожалуй, можете воспользоваться моим. Подождите минутку. – Он прошел и откинул ковровую занавеску за прилавком. За ней был люк. Поу–Поу отвернул винт и поднял его. Аромат жирного чернозема пахнул из проема, вниз уходили деревянные ступеньки в подвал. Поу–Поу спустился на несколько ступенек, ввернул в патрон свисавшую на проводе лампочку и потом поднялся наверх. – Туалет налево, где маленькая дверь, сказал он Свон. – Иди.
      Она взглянула на мать, которая пожала плечами и показала ей идти вниз, и Свон спустилась в люк. Стенки подвала были из плотно спрессованной глины, потолок из толстых деревянных балок, проложенных крест–накрест. Пол был из пористого бетона, а в помещении длиной около двадцати футов, шириной – десять и высотой – семь или восемь, стоял диванчик, проигрыватель и радио, полка с обложками журналов, на которых были Луис Ламур с собачьими ушами и Брет Холлидей, а на стене – плакат с Долли Партон. Свон нашла дверь в крошечную кабинку, где была раковина, зеркало и унитаз.
      – Вы здесь живете? – спросил старика Джош, смотревший через люк.
      – Конечно, здесь и живу. Раньше жил на ферме в паре миль отсюда к востоку, но продал ее, когда жена умерла. Мои парни помогли мне выкопать этот подвал. Не так уж это и много, но все же какой–то дом.
      – Фу! – сморщила нос Дарлин. – Пахнет как в могиле.
      – А почему вы не живете с сыновьями? – спросил Джош.
      Поу–Поу посмотрел на него с любопытством, брови у него сдвинулись.
      – С сыновьями? У меня нет сыновей.
      – А я подумал, что есть, раз они помогли вам выкопать подвал.
      – Мои парни помогли, да. Подземные парни. Они сказали, что сделают мне по–настоящему хорошее место для жилья. Видите ли, они ходят сюда все время и запасаются продуктами, потому что мой магазин ближайший.
      Джош никак не мог уразуметь, о чем говорит старик. Он спросил еще раз:
      – Ходят сюда откуда?
      – Из–под земли,– ответил Поу–Поу.
      Джош покачал головой. Старик сумасшедший.
      – Послушайте, не посмотрите ли мой радиатор сейчас?
      – Я собираюсь. Еще одну минуту, и мы пойдем посмотрим, что же там.
      Поу–Поу зашел за прилавок, отбил чек на бензин для Дарлин и дал ей сдачу с двадцатки. Свон стала подниматься по ступенькам из подвала. Джош собрался с силами выйти на палящее солнце и шагнул наружу, направляясь к своему все еще испускавшему пар “Понтиаку”.
      Он почти дошел до него, как у него под ногами земля дрогнула.
      Он перестал шагать.
      – Что это! – удивился он. – Землетрясение? Да, только этого не хватало, чтобы довершить такой день!
      Солнце палило чудовищно. Облака саранчи исчезли. Через дорогу огромное поле кукурузы было недвижно, как картина. Единственным звуком было шипение пара и равномерный стук “тик–тик” перегревшегося мотора “Понтиака”.
      Сощурившись от резкого света, Джош поглядел на небо. Оно было белым и неживым, как будто зеркало с облаками. Сердце у него заколотилось. Позади него стукнула сетчатая дверь, и он подскочил. Вышли Дарлин и Свон и направились к “Камаро”. Вдруг Свон тоже остановилась, а Дарлин прошла несколько шагов, пока не обнаружила, что ребенка рядом с ней нет.
      – Идем! Пошли на дорогу, дорогая!
      Взгляд Свон был устремлен в небо. Оно такое спокойное, подумала она. Такое спокойное…Тяжелый воздух придавливал ее к земле, ей было тяжело дышать. В течение всего этого длинного дня она замечала огромные стаи улетающих птиц, лошадей, пугливо носившихся по лугам, собак, которые выли на небо. Она чувствовала, что что–то должно случиться, что–то очень плохое, ощущение было такое же, как прошлой ночью, когда она видела светлячков. Но это чувство все утро становилось сильнее, с того самого момента, когда они покинули мотель в Уичито, а сейчас у нее на руках и ногах появилась “гусиная кожа”. Она чувствовала опасность в воздухе, на земле, везде.
      – Свон! – голос Дарлин одновременно был раздраженным и взволнованным. Ну, иди же.
      Маленькая девочка застыла, глядя на побуревшие поля кукурузы, протянувшиеся до горизонта. Да, подумала она. И здесь тоже опасность. Особенно здесь.
      Кровь забилась в ее жилах, желание плакать почти полностью овладело ею.
      – Опасность,– прошептала она. – Опасность… в поле…
      Земля опять дрогнула под ногами Джоша, и ему показалось, что он слышит глубокий скрежещущий звук, как будто оживает тяжелая железная махина.
      Дарлин закричала:
      – Свон! Идем!
      – Что за черт?.. – подумал Джош.
      И вот раздался сверлящий ноющий звук, быстро нараставший, и Джош закрыл ладонями уши, изумляясь, останется ли он в живых, чтобы получить свой чек.
      – Боже всемогущий! – закричал Поу–Поу, стоявший в проеме двери.
      Столб грязи вырвался наружу в поле в четырехстах ярдах к северо–западу, и тысячи колосьев опалило пламенем. Появилось огненное копье, шум от которого походил на шипение шашлыка на ребрышке, пока оно не взлетело на несколько сот футов, потом сделало эффектную дугу, чтобы развернуться на северо–запад, и исчезло в мареве. В полумиле или около этого из–под земли взлетело еще одно огненное копье и последовало за первым. Еще дальше еще два взлетели вверх и в две секунды исчезли из вида; потом огненные копья стали взлетать по всему полю, ближайшее в трехстах ярдах отсюда, а самые дальние в пяти–шести милях через поле. Фонтаны грязи вырывались наверх, когда они взлетали с невероятной скоростью, их огненные хвосты оставляли голубые отпечатки на сетчатке глаз Джоша. Зерно горело, и горячий ветер от огненных копий сдувал пламя по направлению к заведению Поу–Поу.
      Волны тошнотворного жара омывали Джоша, Дарлин и Свон. Дарлин все еще кричала Свон садиться в автомобиль. Ребенок с ужасом завороженно смотрел как десятки огненных копий продолжали вырываться из поля. Земля содрогалась под ногами Джоша от ударных волн. Его ощущения спутались, он сообразил, что огненными копьями были ракеты, рвавшиеся с ревом из бункеров на канзасском кукурузном поле посреди огромных пустых пространств. Подземные парни, подумал Джош, и вдруг он понял, кого имел в виду Поу–Поу.
      Заведение Поу–Поу было на краю замаскированной ракетной базы, и подземные парни это техники ВВС, которые сейчас сидели в своих бункерах и нажимали кнопки.
      – Боже всемогущий! – кричал Поу–Поу, голос его терялся в этом реве. Посмотри, как они взлетают!
      Ракеты все еще взлетали с поля, каждая из них летела вслед предыдущей в северо–западном направлении и исчезала в колеблющемся воздухе.
      – Россия! – подумал Джош. – О, Боже мой, они летят на Россию!
      На ум ему пришли все передачи новостей, которые он слышал, и статьи, которые читал за последние несколько месяцев, и в этот страшный миг он понял, что началась Третья Мировая война.
      В крутящемся, вздыбленном воздухе летели воспламенившиеся колосья, дождем выпадавшие на дорогу и на крышу дома Поу–Поу. Зеленый брезентовый навес дымился, а брезент на фургоне уже загорелся. Вихрь из горящей соломы надвигался через разоренное поле, а поскольку ударные волны вызвали мощные ветры, они превратились в сплошную катящуюся стену огня в двадцать футов высотой.
      – Поехали! – визжала Дарлин, подхватив Свон на руки.
      Голубые глаза ребенка были широко раскрыты и смотрели, загипнотизированные этим зрелищем огня. Дарлин со Свон на руках побежала к автомобилю, а когда ударная волна сбила ее с ног, первые красные языки пламени стали подбираться к бензоколонке.
      Джош понял, что огонь вот–вот перескочит дорогу. Колонки взорвутся. И тогда он снова оказался на футбольном поле перед ревущей в воскресный полдень толпой и мчался к лежавшим женщине и ребенку как человек–танк, пока часы стадиона отсчитывали последние секунды. Ударные волны сбивали его бег, а горящая солома падала на него сверху, но вот он своей толстой рукой подхватил женщину под талию. Она же плотно прижала к себе ребенка, на чьем лице застыло выражение ужаса.
      – Пустите меня,– завизжала Дарлин, но Джош согнулся и рванулся к сетчатой двери, где Поу–Поу, со ртом, раскрывшимся от изумления, смотрел на взлет огненных копий.
      Джош почти добежал, когда увидел вспышку раскаленного добела воздуха, будто в одно мгновение включили сотни миллионов многоваттных ламп. Джош отвел свой взгляд от поля и увидел свою тень на теле Поу–Поу Бриггса, и в этот самый короткий промежуток времени, длиной в тысячную долю секунды, он увидел, как в голубом свете лопнули глаза Поу–Поу. Старик вскрикнул, схватился за лицо руками и упал на сетчатую дверь, срывая ее с петель.
      – О Боже, Иисус, о Боже! – бормотала Дарлин. Ребенок молчал.
      А свет становился все ярче, и Джош чувствовал, как он омывает его спину, сначала ласково, как солнце в погожий летний день. Но тут же жар увеличился до уровня печи, и прежде чем Джош добежал до двери, он почувствовал, как кожа на его спине и плечах зашипела. Свет был настолько яркий, что он не видел, куда идет, и тут его лицо стало так быстро распухать, что он испугался, что оно лопнет, как чересчур сильно надутый пляжный мяч. Он запнулся, через что–то перелетел – это было тело Поу–Поу, корчащееся от боли в дверях. Джош чувствовал запах горящих волос и жженой кожи, и в голову ему пришла сумасбродная мысль: Я поджаренный сукин сын!
      Он еще мог видеть сквозь щели распухших глаз; мир был колдовского бело–голубого цвета, цвета призраков. Впереди него был раскрыт люк. Джош дополз до него с помощью свободной руки, затем ухватил старика за руку, подтащил его за собой, вместе с женщиной и ребенком, к открытому квадрату. От взрыва в наружную стену застучали камни. Бензоколонка, понял Джош; кусок горячего рваного металла чиркнул по правой стороне головы. Полилась кровь, но ему некогда было думать о чем–то другом, кроме как попасть в подвал, потому что за спиной он слышал какофонию завывания ветра, подобную симфонии падших ангелов, но не осмелился посмотреть назад и узнать, что надвигается с поля. Весь домик трясся, бутылки и банки сыпались с полок. Джош швырнул Поу–Поу Бриггса по ступенькам как мешок с зерном, потом прыгнул сам, содрав ляжку о доску, но продолжая держать рукой женщину и ребенка. Они скатились на пол, женщина визжала сорванным задушенным голосом. Джош вскарабкался наверх, чтобы закрыть люк.
      Тут он поглядел на дверной проем и увидел, чтонадвигалось. Смерч огня.
      Он заполнил все небо, выбрасывая из себя зазубренные красные и голубые молнии и неся в себе тонны чернеющей земли, сорванной с полей. В этот момент он понял, что огненный смерч надвигается на бакалейный магазинчик Поу–Поу и через несколько секунд сметет его.
      И тогда они просто либо будут жить, либо погибнут.
      Джош высунулся, закрыл люк и спрыгнул со ступенек. Упал он боком на бетонный пол.
      – Давай! – подумал он, зубы его ощерились, руки сжали голову. – Давай, черт тебя возьми!
      Неземное нашествие мощного рычащего и крутящего ветра, треск огня и оглушающий удар грома заполнили подвал, выметая из сознания Джоша Хатчинса все, кроме холодного, безумного страха.
      Бетонный пол внезапно содрогнулся, потом поднялся на три фута и раскололся, как разбитая фарфоровая тарелка. С дикой силой его швырнуло вниз. По барабанным перепонкам Джоша била боль. Он открыл рот, и хотя знал, что кричит, крика своего не услышал. И тут потолок подвала прогнулся, балки захрустели как кости на зубах голодного зверя. Джоша ударило по затылку; он ощутил, что его подбросило и закрутило как винт самолета, а ноздри его были забиты плотной мокрой ватой, и все, чего ему хотелось, так это выбраться с этого чертова борцовского ринга и попасть домой.
      Потом он ничего больше не чувствовал.

       10 часов 17 минут до полудня (горное дневное время)
       “Земляной Дом”
 
      – На десяти часах еще больше корпусов! – сказал Ломбард, когда радар провернулся еще раз и на зеленом экране сверкнули яркие точки. – Двенадцать идут на юго–запад на высоте четырнадцать тысяч футов. Боже, поглядите, как эти матки идут! – Через тридцать секунд вспышки ушли за радиус действия радара. – Еще пять приближаются, полковник! – Голос Ломбарда дрожал от страха и возбуждения, его лицо с тяжелым подбородком раскраснелось, глаза за стеклами очков, по типу летных, расширились. – Идут на северо–запад на семнадцати тысячах триста. Это наши. Идите, детки!
      Сержант Беккер ухнул и ударил кулаком по ладони.
      – Сотрем Ивана с карты! – заорал он.
      Позади него покуривал трубочку капитан Уорнер и невозмутимо наблюдал здоровым глазом за радарным экраном. Двое техников в форме управляли радаром на периметре. Через комнату в кресле полулежал сержант Шорр, глаза его были остекленевшие и неверящие, и его страдающий взгляд все время подбирался к экрану главного радара и сразу же отскакивал к противоположной стене.
      Полковник Маклин стоял за правым плечом Ломбарда, скрестив руки на груди, все его внимание сосредоточилось на зеленых вспышках, передвигающихся на экране в последние сорок минут. Легко было разобрать, где русские ракеты, потому что они направлялись к юго–востоку, по траекториям, которые вели их к среднезападным базам ВВС и зонам с межконтинентальными баллистическими ракетами. Американские ракеты летели на северо–запад на смертоносное рандеву с Москвой, Магаданом, Томском, Карагандой, Владивостоком, Горьким и сотнями других целей в городах и ракетных базах. У капрала Прадо на голове были наушники, ловящие слабые сигналы от коротковолновиков по всей стране.
      – Сан–Франциско только что взлетел на воздух,– сказал он. – Последнее сообщение от КХСА в Сасалито. Что насчет огненного шара и голубых молний остальное исказилось.
      – На одиннадцать часов семь корпусов,– сказал Ломбард. – На двенадцати тысячах футов. Направляются на юго–восток.
      Еще семь, подумал Маклин. Боже мой! Это довело до шестидесяти семи количество “поступившей почты”, засеченной радаром Голубого Купола, и только одному Богу известно, сколько сотен, а вероятно и тысяч, прошли вдали от радиуса действия радара. Судя по паническим сведениям коротковолновиков, американские города испепелены в полномасштабной ядерной атаке. Но Маклин насчитал сорок четыре штуки “отправленной почты”, направленной к России, а он знал, что тысячи межконтинентальных и крылатых ракет, бомбардировщиков B–1 и ядерных боеголовок подводного базирования применены против Советского Союза. Не имело значения, кто начал; все разговоры окончены. Сейчас имело значение только то, кто достаточно силен, чтобы дольше продержаться против атомных ударов.
      Когда Маклин увидел на экранах радаров первые советские ракеты, он тут же отдал распоряжение запечатать Земляной Дом. Расставлена охрана по периметру, ворота в скале опущены, задействована система заглушек люферного типа, чтобы предотвратить попадание радиоактивной пыли в вентиляционные короба. Осталось единственное, что нужно было сделать: сообщить гражданским в Земляном Доме, что Третья Мировая война началась, что их дома и родные вероятно уже испарились, что все, что они знали и любили, вполне могло уже исчезнуть во вспышке шара огня. Маклин отрепетировал это мысленно уже много раз: он соберет гражданских в главном зале и он спокойно объяснит им, что происходит. Они поймут, что должны оставаться здесь, внутри горы Голубой Купол, и им возможно уже никогда не попасть домой. Потом он обучит их дисциплине и контролю, сплавит жесткие панцири с их мягкими, жиденькими гражданскими телами, научит их думать по–солдатски. И из этой неприступной крепости они будут отражать советских захватчиков до последнего дыхания и последней капли крови, потому что он любит Соединенные Штаты Америки и ни один человек не заставит его стоять на коленях и умолять.
      – Полковник? – один из молодых техников оторвал взгляд от экрана радара на периметре. – Я вижу приближающийся автомобиль, похож на “Роумер”, идет к горе на довольно большой скорости.
      Маклин подошел ближе, чтобы рассмотреть искорку, несущуюся вверх по горной дороге. “Роумер” двигался так быстро, что его пассажирам угрожала опасность врезаться прямо в Голубой Купол.
      Все еще во власти Маклина было открыть въездные ворота и впустить “Роумер” внутрь, применив код, который опередит компьютерную систему запечатывания убежища. Он представил обезумевшую от страха семью в автомобиле, может быть семью из Айдахо Фоллс или из какой–нибудь другой деревушки у подножия горы. Человеческие жизни, думал Маклин, пытающиеся уйти от десятикратного сокращения численности. Он поглядел на телефон. Набрав свой номер карточки и сказал в трубку код, он заставит компьютер по чрезвычайной ситуации расцепить замок и открыть ворота. Сделав это, он спасет жизнь людей.
      Он потянулся к телефону.
      Но что–то внутри его шевельнулось; тяжелое, темное, невидимое, шевелящееся словно на дне доисторического болота.
      – С–с–стоп! – Шепот Солдата–Тени был похож на шипение запала на динамите. – Подумай о еде! Больше ртов – меньше еды!
      Маклин заколебался, пальцы на дюйм отползли от телефона. Больше ртов меньше еды! Дисциплина и контроль! Возьми себя в руки.
      – Я должен впустить их! – услышал Маклин собственный голос, и другие в помещении управления уставились на него. – Не уговаривайте, мистер!
      – “Не уговаривайте, мистер?” Больше ртов – меньше еды! И вам ведь известно, что бывает, когда человек голоден, не так ли?
      – Да,– прошептал Маклин.
      – Сэр? – спросил техник по радару.
      – Дисциплина и контроль,– повторил Маклин невнятно.
      – Полковник? – Уорнер сжал плечо Маклина.
      Маклин дернулся, будто бы просыпаясь от кошмара. Он оглядел остальных, потом снова поглядел на телефон и медленно убрал руку. На мгновение он опять оказался на дне, опять в грязи и дерьме, во тьме, но теперь он снова был в порядке. Теперь он знал свое место. Точно. Дисциплина и контроль делали чудеса. Маклин рывком сбросил руку капитана Уорнера и сузившимися глазами стал наблюдать искорку на экране радара по периметру.
      – Нет,– сказал он. – Нет. Они слишком опоздали. Слишком. Земляной Дом останется запечатанным.
      И почувствовал гордость за такое мужественное решение. В Земляном Доме было больше трехсот человек, не считая офицеров и техников. Больше ртов – меньше еды. Он был уверен, что поступил правильно.
      – Полковник Маклин! – позвал Ломбард, голос его осел. – Посмотрите сюда!
      Полковник Маклин тут же подскочил к нему, уставившись в экран. Он увидел группу из четырех чудовищ, шедших в пределах радиуса действия радара, одно из них, казалось, шло медленнее остальных, и пока оно колебалось, те три, что шли быстрее, исчезли за горой Голубой Купол.
      – Что происходит?
      – Этот корпус сейчас на двадцати двух тысячах четыреста,– сказал Ломбард. – А несколько секунд назад он был на двадцати пяти тысячах. Думаю, он падает.
      – Не может он падать. На сотню миль здесь нет ни одного военного объекта,– подскочил сержант Беккер.
      – Проверьте еще раз,– приказал Маклин Ломбарду самым спокойным голосом, на какой был способен.
      Стрелка радара поползла вокруг с устрашающей медлительностью.
      – Двадцать тысяч двести, сэр. Возможно, сбой в системе наведения. Подлая, идет прямо к нам!
      – Вот дерьмо! Определите мне место падения!
      Развернули заделанную в пластик карту зоны вокруг горы Голубой Купол, и Ломбард стал делать расчеты с помощью компаса и проектора, высчитывая и пересчитывая углы и скорости. Руки его дрожали, и не один раз ему пришлось повторять вычисления снова. Наконец он сказал: – Он должен пройти над Голубым Куполом, сэр, но я не знаю данных о турбулентности над нами. По моим расчетам, он упадет здесь,– и он ткнул пальцем в точку примерно в десяти милях к западу от реки Литтл–Лост. Он посмотрел еще раз на экран. – Он уже на восемнадцати тысячах, сэр. Падает, как сломанная стрела.