На экране было окровавленное мертвое лицо молодой женщины, но это больше не могло испугать Сестру Ужас. Она видела чей-то профиль: кто-то сидел в переднем ряду, лицо его было поднято к экрану.

Все остальные места пустовали. Сестра Ужас вперила взгляд в эту голову. Лица она не видела и не хотела видеть, потому что кто бы или что бы это ни было, это не мог быть человек.

Голова неожиданно повернулась к ней.

Сестра Ужас отпрянула. Ноги ее были готовы бежать, но она не тронулась с места. Сидящая в первом ряду фигура рассматривала ее, а на экране продолжали крупным планом показывать вскрытые трупы погибших. Тут фигура встала со своего места, и Сестра Ужас услышала, как под его подошвами хрустнул попкорн.

«Бежать! – мысленно закричала она. – Сматываться отсюда!»

Но не двинулась с места. Фигура остановилась там, куда не проникал свет из-за стойки билетера, который мог бы осветить лицо.

– Вы вся обгорели. – Голос был мягким и приятным и принадлежал молодому человеку.

Он был худ и высок, ростом около шести футов четырех дюймов, одет в темно-зеленые брюки и желтую рубашку с короткими рукавами. На ногах начищенные военные ботинки.

– Я полагаю, там, снаружи, все уже закончилось, не так ли?

– Все пропало, – пробормотала она. – Все уничтожено.

Она ощутила сырой холодок, такой же, как тогда, прошлой ночью перед кинотеатром, а потом он исчез. Она не смогла уловить ни малейшей тени выражения на лице этого человека. Потом ей показалось, что он улыбнулся, но это была страшная улыбка: рот у него был не на том месте, где должен был быть.

– Я думаю, все… мертвы, – сказала она ему.

– Не все, – поправил он. – Вы ведь живы, не правда ли? И думаю, что там, снаружи, есть и другие уцелевшие. Вероятно, прячутся где-нибудь. В ожидании смерти. Хотя долго им ждать не придется. Вам тоже.

– Я еще не мертвая, – сказала она.

– Все еще впереди. – Грудь незнакомца поднялась, он сделал глубокий вдох. – Понюхайте воздух. Он ведь сладковат?

Сестра Ужас начала делать шаг назад. Человек сказал почти ласково: «Нет», – и она остановилась, как будто важнее всего, единственной важной вещью в мире было подчиниться.

– Сейчас будут мои самые любимые кадры. – Он кивком указал на экран, где из здания вырывались языки пламени и на носилках лежали изувеченные тела.

– Вот я! Стою у автомобиля! Ну, я бы не сказал, что это был продолжительный кадр!

Его внимание вернулось к ней.

– О, – мягко сказал он. – Мне нравится ваше ожерелье. – Бледная рука с длинными тонкими пальцами скользнула к шее Сестры.

Она хотела съежиться, потому что не могла вынести, чтобы эта рука касалась ее, но этот голос загипнотизировал ее, он эхом звучал в ее сознании. Она содрогнулась, когда холодные пальцы коснулись распятия. Незнакомец потянул его, но и распятие и цепочка припечатались к ее коже.

– Приварилось, – сказал человек. – Мы это поправим. – Быстрым движением руки он сорвал распятие и цепочку – с кожей. Ужасная боль пронзила ее, как электрический разряд, но зато освободила ее сознание от покорности его командам, и мысли прояснились. Жгучие слезы покатились по ее щекам.

Человек держал руку ладонью вверх, распятие и цепочка подрагивали перед лицом Сестры Ужас. Он стал напевать голосом маленького мальчика:

– Мы пляшем перед кактусом, кактусом, кактусом…

Его ладонь воспламенилась, языки огня поднялись от пальцев. Когда ладонь покрылась огнем как перчаткой, распятие и цепочка стали плавиться, закапали на пол.

– Мы пляшем перед кактусом в пять часов утра!

Сестра Ужас глядела в его лицо. При свете охваченной пламенем ладони она видела, как меняются его кости, оплывают щеки и губы, на поверхности без глазниц появляются глаза различных оттенков.

Последняя капля расплавленного металла упала на пол. На подбородке человека прорезался рот, похожий на рану с кровоточащими краями. Рот ухмыльнулся. «Бежать домой», – шептал он.

Фильм прекратился, по экрану побежало пламя. Красную портьеру, за которую все еще держалась Сестра Ужас, охватило пламя. Сестра вскрикнула и отдернула руки. Волна удушающего жара заполнила кинотеатр, стены занялись.

– Тик-тик, тик-так, – говорил голос человека в веселом песенном ритме. – И время не остановить.

Потолок осветился и вспучился. Сестра Ужас закрыла голову руками и метнулась назад сквозь охваченный огнем занавес, когда человек двинулся к ней. Ручейки шоколада стекали со стойки билетера. Она подбежала к двери, а нечто за ее спиной визжало:

– Убегай! Убегай, свинья!

Сестра успела пробежать три шага, и дверь у нее за спиной превратилась в огненный щит. Тогда она побежала как сумасшедшая по руинам Сорок второй, а когда осмелилась оглянуться, то увидела, что бушующее пламя охватило весь кинотеатр, крышу его сорвало, будто чьей-то чудовищной рукой.

Когда хлынул дождь стекла и кирпичей, она бросилась на землю под защиту развалин. В несколько секунд все было кончено, но Сестра Ужас лежала, съежившись, дрожа от страха, пока не упал последний кирпич. Потом она высунулась из укрытия.

Теперь руины кинотеатра не отличались от других пепелищ. Кинотеатр сгинул. К счастью, с ним сгинула и тварь с огненной ладонью.

Сестра пощупала разодранное до мяса кольцо, охватывавшее ее шею, и пальцы ее испачкались в крови. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что распятие и цепочка действительно исчезли. Она не помнила, как они к ней попали, но она гордилась ими. Она считала, что они защищают ее, и теперь чувствовала себя обнаженной и беззащитной.

Она поняла, что там, в дешевом кинотеатре, смотрела в лицо Зла.

Черный дождь лил все сильнее. Сестра Ужас свернулась в клубок, прижала руки к кровоточащей шее, закрыла глаза и стала молить о смерти.

Она поняла, что Христос не прилетит на летающей тарелке. Судный День уничтожил невинных в том же огне, что и грешников, и Царствие Божие – это мечта психов. Из ее горла вырвалось рыдание, порожденное душевной мукой. Она молилась. Пожалуйста, Иисус, забери меня к себе, пожалуйста, прямо сейчас, в эту минуту, пожалуйста, пожалуйста…

Но когда она открыла глаза, черный дождь продолжался. Ветер крепчал, теперь он нес зимний холод. Она промокла, ее мутило, зубы стучали.

Измученная, она села. Иисус сегодня не появится. Она решила, что умрет позже. Не было смысла по-дурацки лежать здесь, на дожде.

Один шаг, подумала она. Один шаг, потом еще один, и ты попадешь туда, куда идешь.

Куда именно – она не знала, но с этого момента ей следовало быть очень осторожной, потому что зло было многолико и могло таиться повсюду. Повсюду. Правила изменились. Земля обетованная – это свалка, а сам Ад пробился на поверхность Земли.

Она понятия не имела, какова причина таких разрушений, но ей пришла на ум ужасная догадка – а что если повсюду так, как здесь? Сестра отбросила эту мысль прежде, чем она внедрилась в сознание, и с усилием встала.

Ветер мешал ей идти. Дождь хлестал так, что даже в четырех футах ничего не было видно. Она решила идти туда, где, по ее представлениям, был север, потому что в Центральном Парке могло сохраниться хотя бы одно дерево, под которым можно было бы отдохнуть.

Она пригнулась и наперекор стихиям сделала шаг.

Глава 13

Еще не трое

– Дом завалился, мама! – вопил Джош Хатчинс, пытаясь освободиться от грязи, щебня и обломков досок, навалившихся ему на спину. – Подлый смерч! – Мать не отвечала, но он слышал, как она плачет. – Все в порядке, мама! Мы сделаем…

Воспоминание об алабамском смерче, который загнал шестилетнего Джоша, его сестру и мать в подвал их дома, внезапно оборвалось, рассыпалось на части. Видение кукурузного поля, огненных копий и смерча огня возвратилось к нему с ужасающей четкостью, и он догадался, что плачет мать маленькой девочки.

Было темно. Тяжесть все еще давила на Джоша, и поскольку он старался освободиться, насыпь из мусора, состоявшая большей частью из земли и древесных обломков, сползла с него. Он сел, тело его ныло тупой болью.

Лицо показалось ему странным: такое стянутое, будто готово лопнуть. Он поднял пальцы, чтобы коснуться лба, и от этого дюжина волдырей лопнула и жидкость из них потекла по лицу. Другие волдыри стали лопаться на щеках и подбородке; он пощупал около глаз и почувствовал, что они заплыли, остались только щелки. Боль усилилась; спина, казалось, была обварена кипятком. Сожжена, подумал он. Сожжена так, как могут сжечь только в аду. Он ощутил запах жареной ветчины, от чего его едва не стошнило, но он слишком хотел узнать, каковы же его раны. Боль в правом ухе была иного рода. Он осторожно пощупал его. Пальцы нашли только обрубок и запекшуюся кровь вместо уха. Он вспомнил взрыв бензоколонки и решил, что кусок металла, пролетая, срезал большую часть уха.

«Я прекрасно выгляжу», – подумал он и едва не рассмеялся вслух. Готов сразиться со всем миром! Он подумал, что, если ему придется еще когда-либо выйти на борцовский ринг, ему уже не понадобится маска Черного Франкенштейна, чтобы выглядеть чудовищем.

И тут его стошнило, тело его обмякло и затряслось, в ноздри бил сильный запах жареной ветчины. Когда тошнота отступила, он отполз от этого места. Под руки ему попадалась хлюпающая грязь, доски, битое стекло, смятые банки и солома.

Он услышал мужской стон, вспомнил сожженные глаза Поу-Поу и решил, что тот лежит где-то справа от него, хотя уха с этой стороны у него не было. Судя по всхлипываниям, женщина находилась в нескольких футах прямо перед ним; маленькая девочка, если и была жива, не издавала ни звука. Воздух был все еще горяч, но по крайней мере им можно было дышать. Пальцы Джоша наткнулись на деревянную палку, и по ней он добрался до садовой мотыги. Раскапывая вокруг себя землю, он находил массу всяких предметов: банку за банкой – некоторые были помяты и протекали, пару расплавленных вещей, которые могли быть прежде пластмассовыми молочными канистрами, молоток, несколько обгоревших журналов и пачек сигарет. Над их головой был свален весь бакалейный магазин, все, что было на обвалившихся полках Поу-Поу. Наверняка все это хранилось там не случайно, раздумывал Джош. Подземные парни должны были знать, что когда-нибудь все это ему понадобится.

Джош попытался встать, но прежде, чем поднялся с корточек, ударился обо что-то головой. Это был крепко спрессованный потолок из земли, досок и, наверное, тысяч соломин, сдавленных в одно целое на высоте четырех с половиной футов от пола подвала. «О Господи!» – подумал Джош. Прямо над головой тонны земли. Он решил, что у них нет воздуха, кроме как в объеме их ямы, а когда он закончится…

– Перестаньте плакать, леди, – сказал он. – Старик пострадал куда больше, чем вы.

Она тяжело задышала, как будто не ожидала, что кто-нибудь еще остался в живых.

– А где девочка? Что с ней? – волдыри на губе Джоша лопнули.

– Свон? – крикнула Дарлин. Она пошарила по земле, ища Сью Вонду. – Я не вижу ее. Где мое дитя? Где ты, Свон?

Тут ее рука наткнулась на маленькую ручку. Она была теплой.

– Вот она! О Боже, ее засыпало! – Дарлин кинулась копать.

Джош подполз к ней сбоку и вытащил ребенка. Засыпало только ее руки и ноги, лицо же было свободно, и она дышала. Джош отряхнул землю с ее ног, а Дарлин обняла дочь.

– Свон? Что с тобой? Скажи что-нибудь, Свон! Ну же, давай! Поговори с мамой! – Она тормошила ее, пока Свон не подняла руку и не отстранила ее.

– Ну не надо, – Свон говорила хриплым невнятным голосом. – Я хочу поспать… пока мы не приедем…

Джош пополз на стон мужчины. Поу-Поу свернулся калачиком и наполовину был засыпан. Джош осторожно откопал его. Рука Поу-Поу ухватилась за рубашку Джоша, и старик пробормотал что-то, чего Джош не понял.

Он спросил: «Что?» – и наклонился поближе.

– Солнце, – повторил Поу-Поу. – О Боже… Я видел, как взорвалось солнце, – он снова стал бормотать что-то насчет тапочек в спальне. Джош понял, что старик долго не протянет, и вернулся к Дарлин и Свон.

Девочка плакала.

– Ш-ш-ш, – говорила Дарлин. – Ш-ш-ш, родная. Нас ищут. Не бойся. Нас вытащат. – Она еще не совсем сообразила, что произошло, все было смутным и суматошным с того момента, когда Свон показала на щит с надписью «Поу-Поу» на Межштатном шоссе и сказала, что лопнет, если не сходит в туалет.

– Я не вижу, мама, – еле слышно сказала Свон.

– У нас все будет в порядке, родная. Нас ищут, правда… – Она протянула руку, чтобы погладить дочь по голове, и отдернула ее, словно ошпарившись. Пальцы ее нащупали щетину вместо волос. – О Боже мой! О, Свон, дочка!.. – Она боялась коснуться собственных волос и лица, но чувствовала только боль как после слабого солнечного ожога. Со мной все в порядке, решила она. И со Свон тоже все в порядке. Лишь немного волос пропало, вот и все. Все будет в полном порядке.

– А где Поу-Поу? – спросила Свон. – Где великан? – У нее болела голова, и она ощущала запах готовящегося завтрака.

– Я тут, рядом, – ответил Джош. – Старик недалеко от тебя. Мы в подвале, а его заведение развалилось и засыпало нас…

– Мы выберемся! – прервала Дарлин. – Нас скоро найдут.

– Леди, может быть, это случится не так скоро. Нам нужно успокоиться и экономить воздух.

– Экономить воздух? – Паника вновь овладела ею. – Но мы дышим нормально.

– Сейчас – да. Я не знаю, сколько его у нас, но думаю, что скоро воздуха будет не хватать. Нам, возможно, придется пробыть здесь долго, – решился сказать он.

– Вы с ума сошли! Не слушай его, родная! Бьюсь об заклад, нас уже сейчас идут откапывать. – Она стала укачивать Свон, как маленькую.

– Нет, леди. – Было бессмысленно скрывать правду. – Я не думаю, что кто-нибудь собирается нас откапывать в ближайшее время. Это были ракеты – то, что вылетало из поля. Ядерные ракеты. Я не знаю, взорвалась ли одна из них или что другое, но есть только одна причина, почему они вылетали. Вполне возможно, что сейчас весь мир пускает ракеты.

Женщина захохотала, но смех ее граничил с истерикой.

– У вас ума не больше, чем у муравья. Кто-то же видел пожар! Помощь пришлют! Мы ведь едем в Блейкмен!

– Ну да, – сказал Джош. Он устал от разговора и хотел воспользоваться драгоценным воздухом. Он отполз на несколько футов, подыскал себе местечко. Сильная жажда овладела им, но в то же время ему хотелось облегчиться. Потом, подумал он, сейчас я слишком устал, чтобы двигаться. Боль опять стала усиливаться. Мысли уносили его из подвала Поу-Поу к сожженному кукурузному полю, к тому, что могло остаться от всего мира там, наверху, и, в частности, вокруг них – если, конечно, началась третья мировая война. К этому времени она уже могла закончиться. Могли вторгнуться русские или американцы заняли Россию. Он подумал о Рози и мальчиках – они живые или мертвые? Он может никогда об этом не узнать. – О, Боже! – прошептал он в темноте и, свернувшись калачиком, уставился в темноту.

– Ух, ух, ух… – задыхаясь заикал Поу-Поу. Потом громко сказал: – Суслик в норе! Эми! Где мои тапочки?

Девочка издала еще один болезненный всхлип, и Джош стиснул зубы, чтобы удержать крик ярости. Такое чудесное дитя, подумал он. А теперь умирает, как все мы умираем. Мы уже в могиле. Все подготовлено, и осталось только ждать.

У него было чувство, что его положил на лопатки соперник, с которым он не собирался бороться. Он почти слышал, как судья ведет счет, хлопая по брезенту: «Один, два…»

Плечи Джоша оторвались. Еще не три. Скоро, но еще нет. И он провалился в мучительный сон, в котором душу его преследовали болезненные звуки, издаваемые ребенком.

Глава 14

Священный топор

– Дисциплина и контроль! – произнес голос Солдата-Тени, подобно удару ремня по заду мальчишки. – Вот что делает человека мужчиной. Помни… помни…

Полковник Маклин скрючился в грязной яме. В двадцати футах над его головой, между землей и краем исковерканного люка, накрывшего яму, в щель пробивалась единственная полоска света. Через эту щель прилетали мухи, они кружились над его лицом и садились на вонючие кучи около него. Он не помнил, сколько времени пролежал тут, но вычислил, что поскольку вьетконговцы появлялись раз в день, то, значит, он провел в яме тридцать девять дней. Но, может быть, они появлялись два раза в день, тогда его расчеты были неправильны. А может, они пропустили день-другой. Может, они появлялись три раза на дню и пропускали следующий день. Все может быть.

«Дисциплина и контроль, Джимбо. – Солдат-Тень сидел со скрещенными ногами, привалившись к стенке ямы в пяти футах от края. Он был в маскировочной форме, а на его осунувшемся лице темнели зеленые и черные маскировочные пятна. – Возьми себя в руки, солдат».

– Да, – сказал Маклин. – Беру себя в руки. – Он поднял тощую руку и отогнал мух.

А потом начался стук, и Маклин захныкал и вжался в стену. Над ним Чарли стучали по металлу прутьями и палками. В яме эхо удваивало и утраивало шум, пока Маклин не зажал уши руками; стук продолжался, все громче и громче, и Маклин чувствовал, что вот-вот закричит.

– Нельзя, – сказал Солдат-Тень с глазами, как лунные кратеры. – Нельзя, чтобы они слышали твои крики.

Маклин набрал пригоршню земли и засунул ее в рот. Солдат-Тень был прав. Солдат-Тень всегда был прав.

Стук прекратился, и крышку оттащили в сторону. Пронзительный солнечный свет ослепил Маклина, он видел их, с ухмылкой перегнувшихся через край.

– Эй, полкаш! – позвал один. – Жрать хочешь, полкаш Макрин?

Рот Маклина был полон грязи и дерьма, он кивнул и сел, как собака, собирающаяся почесаться. «Осторожно, – прошептал ему на ухо Солдат-Тень. – Осторожно».

– Жрать хочешь, полкаш Макрин?

– Пожалуйста, – изо рта Маклина вываливалась грязь. Он протянул к свету ослабшие руки.

– Лови, полкаш Макрин, – что-то упало в грязь в нескольких футах от разлагающегося трупа пехотинца по имени Рэгсдейл. Маклин подполз к нему, перебрался через труп и схватил это что-то, оказавшееся жаренной на масле рисовой лепешкой. Он стал жадно запихивать ее в рот, к глазам его подступили слезы радости. Чарли над ним захохотали. Маклин переполз через останки капитана ВВС, которого прозвали «Миссисипи» за густой бас. Теперь от Миссисипи осталась кучка тряпья и костей. В дальнем углу лежало третье тело: еще один пехотинец, молодой парень из Оклахомы по фамилии Мак-Ги. Маклин присел над Мак-Ги, жуя рис и чуть не плача от радости.

– Эй, полкаш Макрин. Ты грязнуля. Пора принимать ванну.

Маклин захныкал и вздрогнул, прикрыл голову руками, потому что знал, что это означает.

Один из Чарли перевернул в яму ведро с человеческим дерьмом, и оно полилось на Маклина, растекаясь по спине, плечам и голове. Чарли зашлись от хохота, но Маклин все внимание устремил на рисовую лепешку. Немного дерьма попало и на нее, и он вытер его лохмотьями своей летной куртки.

– Ну, хватит. – Чарли, выливший ведро, крикнул вниз:

– Теперь вы – парни что надо!

Мухи замельтешили над головой Маклина. Хороший у меня сегодня обед, подумал Маклин. Это поддержит жизнь. Пока он разжевывал лепешку, Солдат-Тень сказал:

– Правильно делаешь, Джимбо. Разжуй каждый кусочек до последней крошки.

– Счастливо оставаться, – крикнул Чарли, и металлическую крышку вновь задвинули на место, отрезав солнечный свет.

– Дисциплина и контроль, – Солдат-Тень подполз к нему ближе. – Это делает человека мужчиной.

– Да, сэр, – ответил Маклин. Солдат-Тень смотрел на него глазами, горящими, как напалм в ночи.

– Полковник!

Его звал далекий голос. Этот голос трудно было уловить, потому что по телу разливалась боль. На Маклине, почти ломая его позвоночник, лежало что-то очень тяжелое. Мешок картошки, подумал он. Нет, не то. Что-то тяжелее.

– Полковник Маклин, – настаивал голос.

Пошел к черту, подумал он. Пожалуйста, уйдите. Он попытался поднять правую руку, чтобы согнать мух с лица, но, когда сделал это, сильная оглушающая боль прошла по руке и плечу, и он застонал, когда она отозвалась в позвоночнике.

– Полковник! Это Тэдд Уорнер! Вы меня слышите? Уорнер. «Медвежонок» Уорнер.

– Да, – проговорил Маклин.

Боль ножом ударила его под ребра. Он знал, что сказал недостаточно громко, поэтому попробовал еще:

– Да, я слышу.

– Слава Богу! У меня есть фонарь, полковник! – Луч света попал Маклину на веки, и он попытался открыть глаза.

Луч фонаря пробивался примерно в десяти футах над головой Маклина. Каменная пыль и дым все еще не развеялись, но Маклин смог разобрать, что он лежит на дне ямы. Медленно повернув голову, от чего боль чуть не бросила его обратно в беспамятство, он увидел: дыра над ним была недостаточно широка, чтобы в нее мог пролезть человек. Как его удалось втиснуть в такое пространство, полковник не знал. Ноги Маклина были поджаты, спина скрючилась под тяжестью не мешка с картошкой, а человеческого тела. Под тяжестью мертвеца – кого, Маклин не мог сказать. Над ним были смятые кабели и переломанные трубы. Он постарался высвободить из-под страшной тяжести ноги, но безумная боль снова пронзила его правую руку. Он вывернул голову в противоположную сторону и при слабом свете фонарика пробивавшемся сверху, увидел то, что стало отныне его главной проблемой.

Его правая рука уходила в трещину в стене. Трещина была шириной в дюйм, а на скале блестели струйки крови.

Моя рука, тупо подумал он. Ему вспомнились оторванные пальцы Беккера. Он решил, что рука могла попасть в щель, когда он падал вниз, а потом скала переместилась снова…

Он не чувствовал ничего, кроме терзающей боли в запястье, как от затянутого наручника. Кисть и пальцы омертвели. Придется научиться быть левшой, подумал он. И вдруг его словно ударило: мой палец для спускового крючка пропал.

– Наверху со мной капрал Прадо, полковник! – крикнул вниз Уорнер. – У него сломана нога, но он в порядке. У других состояние хуже, многие мертвы.

– А как ваше? – спросил Маклин.

– Спину мне чертовски крутит. – Голос Уорнера звучал так, будто ему было трудно дышать. – Чувствую себя так, будто разваливаюсь на части и суставы меня не держат. Плюю кровью.

– Кто-нибудь занимается составлением сводки потерь?

– Переговорная линия вышла из строя. Из вентиляции идет дым. Я слышу, как где-то кричат люди, значит кто-то должен быть в силах пытаться что-нибудь сделать. Боже мой, полковник! Должно быть, гора сдвинулась!

– Мне нужно выбраться отсюда, – сказал Маклин. – У меня рука зажата в скале, Тэдди. – Мысли о размолоченной кисти вернула ему боль, и ему пришлось стиснуть зубы и переждать ее. – Вы можете помочь мне?

– Как? Я не смогу пролезть к вам, а если рука у вас зажата…

– Мне раздробило руку, – спокойно сказал ему Маклин, чувствуя, что теряет сознание: все плыло и казалось нереальным. – Достаньте мне нож. Самый острый, какой удастся найти.

– Что? Нож? Зачем?

Маклин дико улыбнулся.

– Неважно; достаньте. Потом разожгите костер и дайте мне головню. – Странно, но он до конца не осознавал, что то, о чем он говорит, касается его самого, как будто речь шла другом человеке. – Головня должна быть раскаленной, Тэдди. Такой, чтобы можно было прижечь обрубок.

– Обрубок? – Уорнер запнулся. Теперь он начинал понимать. – Может, можно как-нибудь по-другому?

– По-другому нельзя. – Чтобы вырваться из этой ямы, он должен расстаться с рукой. Назовем ее фунтом мяса, подумал он. – Вы меня понимаете?

– Да, сэр, – ответил Уорнер, всегда послушный.

Маклин отвернул лицо от света.

Уорнер пополз через край дыры, проломанной в полу помещения управления. Пол вздыбился под углом градусов в тридцать, поэтому ему пришлось карабкаться вверх через изломанное оборудование, груды камней и тел. Луч света высветил капрала Прадо, сидящего напротив треснувшей и покосившейся стены, лицо его было искажено болью, из бедра, влажно поблескивая, торчала кость. Уорнер продолжал двигаться по тому, что осталось от коридора. В потолке и стенах зияли огромные дыры, на мешанину камней и труб сверху капала вода. Он все еще слышал далекие крики. Он хотел найти кого-нибудь, кто помог бы ему освободить полковника Маклина, потому что без руководства Маклина им всем придет конец. Ему с его поврежденной спиной невозможно было влезть в ту дыру, где в ловушке сидел полковник. Нет, ему нужно найти кого-нибудь еще, кого-нибудь, кто был бы поменьше его и смог бы влезть туда, но достаточно сильного духом, чтобы проделать такую работу. Когда он карабкался на первый уровень, только Богу было известно, что он мог там увидеть. Полковник полагался на него, и Уорнер не мог его подвести. Он выбирал среди обломков как пробраться наверх, медленно, с огромным трудом карабкаясь туда, где слышались крики и стоны.

Глава 15

Спаситель мира

Роланд Кронингер сидел, съежившись, на вздыбленном полу того, что было кафетерием «Земляного дома», и сквозь вопли и крики прислушивался к мрачному внутреннему голосу, говорившему: «Рыцарь Короля… Рыцарь Короля… Рыцарь Короля… никогда не плачет».

Все было погружено во тьму, только время от времени там, где была кухня, вспыхивали языки пламени, выхватывая из тьмы свалившиеся камни, разбитые столы и стулья, раздавленные тела. То тут, то там кто-нибудь шатался в полумраке, как грешник в аду, и дергались искалеченные тела, придавленные массивными валунами, пробившими потолок.

Сначала, когда погас основной свет, среди людей, сидевших за столиками, возникло легкое волнение но тут же включилось аварийное освещение. Потом Роланд оказался на полу, а завтрак – у него на рубашке. Рядом барахтались мать и отец. Вместе с ними завтракали около сорока человек, некоторые взывали о помощи, но большинство переживали молча. Мать смотрела на Роланда, с ее лица и волос капал апельсиновый сок, и она сказала: «В следующем году мы поедем на море».

Роланду стало смешно, и отец тоже засмеялся, а потом расхохоталась и мать, и на мгновение смех объединил их. Филу удалось выговорить:

– Слава Богу, не я страховал это место! Нужно было самому застраховаться… – Тот голос его потонул в чудовищном реве и грохоте разламывающейся скалы, потолок вздыбился и бешено задрожал, с такой силой, что Роланда отшвырнуло от родителей и бросило на других людей. Груда камней и плит перекрытия рухнула посреди кафетерия, и что-то ударило мальчика по голове. Сейчас он сидел, поджав колени к подбородку. Он поднял руку к волосам и нащупал запекшуюся кровь. Нижняя губа была разбита и тоже кровоточила, а внутри у него все болело, как если бы его тело было сначала растянуто, точно резиновый жгут, а потом зверски сжато. Он не знал, сколько продолжалось землетрясение и как получилось, что он теперь сидел, съежившись, а его родители пропали. Ему хотелось плакать, слезы уже выступили у него на глазах, но Рыцарь Короля никогда не плачет, сказал он себе, так было написано в записной книжке Рыцаря Короля, одно из правил поведения солдата – Рыцарь Короля никогда не плачет, он всегда сохраняет спокойствие.

Что-то хрустнуло у него в кулаке, и он разжал пальцы. Его очки! Левое стекло треснуло, а правое пропало. Он помнил, что снимал их, когда лежал под столом, чтобы вытереть с них молоко. Он надел их и попытался встать, на это ему потребовалась секунда, но когда он все-таки встал, то ударился головой о просевший потолок, который до этого был по меньшей мере на семь футов выше. Теперь ему пришлось пригибаться, чтобы не наткнуться на провисшие кабели и трубы и торчащие стержни арматуры.

– Мам! Папа! – крикнул он, но ответа среди криков раненых не услышал. Роланд споткнулся о завал, зовя родителей, и наступил на что-то, похожее на губку. Он разглядел, что эта штука напоминала морскую звезду, зажатую между каменными плитами. Тело ничем, даже отдаленно, не напоминало человеческое, за исключением окровавленных лохмотьев, оставшихся от рубашки.

Роланд переступал через другие тела, он видел трупы на картинках в отцовских журналах о наемниках, но те трупы были другими. Эти были раздавлены и не имели ни пола, ни чего-либо их характеризующего, кроме лохмотьев одежды. Но среди них не было ни отца, ни матери, решил Роланд, нет, его мать и отец живы и они где-то здесь. Он знал, что они живы, и продолжал искать. Он чуть было не провалился в щель, разорвавшую кафетерий надвое, и когда глянул туда, то не увидел дна.

– Ма! Пап! – крикнул он в другую половину кафетерия, но опять не получил ответа.

Роланд стоял на краю щели, дрожа всем телом. Одна часть его «я» сжималась от страха, другая, более глубоко запрятанная, казалось, становилась только сильнее, всплывала на поверхность, вздрагивая не от страха, а от ясного холодного возбуждения. В окружении смерти он остро ощущал биение жизни в своих жилах, и от этого чувствовал себя одновременно просветленным и опьяненным.

«Я жив, – подумал он. – Я жив».

И внезапно крушение кафетерия в «Земляном доме» представилось ему в другом свете, преобразилось: он стоял посреди поля битвы, усеянного мертвыми телами, а вдалеке из горящей неприятельской крепости вырывались языки пламени.

У него был измятый щит, в руке – окровавленный меч, и он был на грани испуга, но все еще стоял и все еще был жив после кровавого жертвоприношения битве. Он привел легион рыцарей биться на этом вздыбленном поле, а сейчас стоял один, потому что остался последним живым рыцарем в королевстве.

Один из израненных воинов приподнялся и тронул его за ногу.

– Прошу, – открылся окровавленный рот. – Пожалуйста, помогите…

Роланд заморгал, ошеломленный. Он увидел женщину средних лет, нижняя часть ее тела была зажата между каменными плитами. «Пожалуйста, помогите мне! – молила женщина. – Мои ноги… о… Мои ноги…»

«Женщинам не полагается быть на поле боя, – подумал Роланд. – О, нет!» Но поглядев вокруг и вспомнив, где он находится, он заставил себя стронуться с места и двинулся прочь от края щели.

Он продолжил поиски, но найти отца и мать не удавалось. Может, их завалило, решил он, или, может, они провалились в расщелину, в этот мрак внизу. Может быть, он видел их тела, но не узнал их. «Ма! Пап! – завопил он. – Где вы?» Ответа не было, только чьи-то всхлипы и голоса, пронизанные болью.

Сквозь дым блеснул свет и попал на его лицо.

– Эй, – сказал кто-то. – Как тебя зовут?

– Роланд, – ответил он. Какая же у него фамилия? Несколько секунд он не мог вспомнить. Потом: – Роланд Кронингер.

– Мне нужна твоя помощь, Роланд, – сказал человек с фонариком. – Ты в состоянии ходить?

Роланд кивнул.

– Полковник Маклин попал в ловушку внизу, в помещении управления.