За дверью президентских апартаментов находился настоящий нервный узел: радарные экраны, обрабатывающий данные компьютер и системы обеспечивающие связь с САК, НОРАД, командованием объединенными силами НАТО в Европе, а также со всеми военно-воздушными, военно-морскими базами и базами межконтинентальных баллистических ракет. Техники, обслуживавшие оборудование, прошли специальный отбор в разведуправлении Министерства обороны. Оно же отобрало и обучило человека с черным чемоданчиком. На борту самолета также находились офицеры разведуправления Министерства обороны и несколько армейских и летных генералов, выполнявшие особо ответственные обязанности в командном пункте. Они отвечали за составление общей картины по донесениям, поступавшим из различных точек театра военных действий.

Реактивный лайнер кружил над Виргинией с 6:00 утра, а в 9:46 поступило первое взволнованное донесение из штаба ВМС: столкновение между специальными поисковыми истребительными силами и большой флотилией советских ядерных подлодок к северу от Бермуд.

Согласно первому сообщению, советские подлодки запустили баллистические ракеты в 9:58, но более поздние сообщения показали, что командир американской подлодки запустил крылатую ракету, не имея на то надлежащих оснований, тем более в столь напряженный момент. Трудно было сказать, кто начал первым. Теперь это уже не имело никакого значения. Первый советский удар был нанесен по Вашингтону, федеральный округ Колумбия, три боеголовки поразили Пентагон, четвертая попала в Капитолий, а пятая – в базу ВВС Эндрюс. За пару минут выпущенные по Нью-Йорку ракеты разрушили Уолл-стрит и Таймс-сквер.

Очередь быстро достигающих цели советских ракет подводного базирования прошлась по восточному побережью, а в это же время бомбардировщики «B-1» летели к сердцу России, американские подлодки, окружившие Советский Союз, запускали свое оружие, а ракеты стран НАТО и Варшавского Договора расчерчивали небо Европы. Русские подлодки, находившиеся в засаде у западного побережья США, запустили ядерные боеголовки, уничтожившие Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Сан-Диего, Сиэтл, Портленд, Финикс и Денвер, а затем русские разделяющиеся ядерные боеголовки на межконтинентальных баллистических ракетах, воистину чудовищные монстры, отправились в сторону Аляски и Северного полюса и в считанные минуты уничтожили базы ВВС и среднезападные ракетные установки и испепелили города в глубине континента. Омаха оказалась первой мишенью, а с ней и Штаб стратегических ВВС. В 12:09 в наушники оператора поступил последний искаженный сигнал от северо-американских ПВО: «Последние птички улетели».

И с этим сообщением, означавшим, что несколько последних крылатых ракет или «Минитменов-3» были запущены из тайных бункеров где-то в Западной Америке, остатки НОРАД тоже взлетели на воздух.

Хэннен был в наушниках, через которые к нему поступали донесения по мере их обработки. Президент наушники снял – после того, как погибло НОРАД. Во рту у него был привкус пепла, и ему страшно было подумать о том черном чемоданчике, что располагался через проход от него.

Хэннен слушал далекие голоса командиров подлодок и пилотов бомбардировщиков, все еще охотившихся за мишенями или пытавшихся уцелеть в быстрых яростных стычках на половине планеты. Морские силы обеих сторон были уничтожены, и теперь Западная Европа оказалась меж огней наземных войск. Его внимание было приковано к далеким, призрачным голосам, плывшим по штормам атмосферных помех, потому что думать о чем-нибудь, кроме работы, в данный момент означало сойти с ума.

Его не зря звали Железный Ганс: он знал, что нельзя давать волю воспоминаниями и жалости, чтобы не раскиснуть.

Атмосферные вихри подхватили воздушный командный пункт, его резко швырнуло вверх, а потом он стал снижаться с тошнотворной скоростью. Президента вжало в кресло. Он знал, что больше не увидит ни жену, ни сына. Вашингтон стал лунным пейзажем, дымящимися руинами, в обуглившемся здании архива превратились в пепел и Декларация независимости, и Конституция, в аду Библиотеки конгресса уничтожены труды миллионов людей.

Ему хотелось плакать и кричать, но он был президентом Соединенных Штатов. На его запонках была президентская печать. Ему вспомнилось, – казалось, это было давным-давно, – как он спрашивал Джуману, подойдет ли голубая рубашка в полоску к светло-коричневому костюму. Он был не в состоянии выбрать галстук, потому что решение таких вопросов давалось ему с трудом. Он больше не мог думать, больше не мог что-нибудь выработать: мозг его был как солончаковое болото. Джумана выбрала ему подходящий галстук и вдела запонки в рубашку. Потом он поцеловал ее, обнял сына, и люди из секретной службы отвезли его вместе с другими семьями персонала в подземное убежище.

Все это уничтожено, подумал он. О, Господи… все уничтожено!

Он открыл глаза и сдвинул шторку с окошка. Черные облака, пламенеющие красными и оранжевыми шарами, окружали самолет. Из их глубины выстреливали клочья огня и пробивались молниями вверх на тысячи футов выше лайнера.

«Однажды, – подумал он, – нам понравилось играть с огнем».

– Сэр? – мягко спросил Хэннен. Он снял наушники. Лицо президента было серым, губы сильно дрожали. Хэннен подумал, что президента тошнит от виражей. – Вам плохо?

Безжизненные глаза шевельнулись на бледном лице.

– Я в порядке, – прошептал он и едва заметно улыбнулся.

Хэннен прислушался к голосам в наушниках.

– Последний «B-1» только что сбит над Балтикой. Советы восемь минут назад разрушили Франкфурт, а шесть минут назад по Лондону был нанесен удар разделяющейся боеголовкой межконтинентальной баллистической ракеты, – доложил он Президенту.

Тот сидел неподвижно, как каменный.

– Какова оценка потерь? – устало спросил он.

– Еще не поступила. Голоса настолько искажены, что даже компьютеры не в состоянии разобраться в них – из-за атмосферных помех.

– Мне всегда нравился Париж, – прошептал президент. – Вы знаете, Джумана и я провели в Париже медовый месяц. Как в Париже?

– Не знаю. Из Франции еще ничего не поступало.

– А Китай?

– Пока молчание. Думаю, что китайцы терпеливо ждут.

Лайнер подпрыгнул и опять снизился. Двигатели выли в замусоренном воздухе, борясь за высоту. Отблеск голубой молнии озарил лицо президента.

– Ну, что ж, – сказал он. – Вот мы сейчас здесь. Куда мы отсюда отправимся?

Хэннен хотел ответить, но не нашел, что сказать. У него перехватило горло. Он потянулся, чтобы опять закрыть окно, но президент твердо сказал:

– Не надо. Оставьте. Я хочу видеть.

Он медленно повернул голову к Хэннену.

– Все кончено, не так ли?

Хэннен кивнул.

– Сколько миллионов уже мертвы, Ганс?

– Не знаю, сэр. Я бы не беспокоился…

– Не опекайте меня, – неожиданно закричал президент так громко, что даже суровый капитан ВВС подскочил. – Я задал вам вопрос и жду на него ответа: точную оценку, прикидку, все что угодно! Вы слушали донесения. Скажите мне!

– В северном полушарии, – начал, дрожа, министр обороны, его железное лицо стало расплываться, как дешевая пластмасса. – Я бы оценил… между тремястами и пятьюстами пятьюдесятью. Миллионов.

Президент закрыл глаза.

– А сколько умрет за неделю, считая с сегодняшнего дня? За месяц? За шесть месяцев?

– Возможно… еще двести миллионов за следующий месяц, от ран и радиации. А потом… одному Богу известно.

– Богу, – повторил президент. Слеза скатилась у него по щеке. – Бог сейчас смотрит на меня, Ганс. Я чувствую, что он смотрит на меня. Он знает, что я погубил мир. Я… Я погубил мир.

Он закрыл лицо руками и застонал. «Америка пропала, – подумал он. – Исчезла».

– О, – всхлипнул он. – О… нет!

– Думаю, пора, сэр. – Голос Хэннена звучал почти нежно.

Президент поднял мокрые остекленевшие глаза. Его взгляд обратился на черный чемоданчик на другой стороне прохода. Он снова отвел взгляд и стал смотреть наружу. «Сколько народу могло остаться в живых после такого опустошения?» – мучил его вопрос. Нет, лучше было спросить: «Сколько народу хотело бы после этого остаться в живых?» Потому что из своих докладов и исследований на военную тему ему было ясно одно: сотни миллионов погибших в первые часы – счастливцы. Это те, кто останется в живых, будут страдать от тысяч видов проклятия.

«Я все еще президент Соединенных Штатов, – сказал он себе. – Да. И мне все еще предстоит принять еще одно бесповоротное решение.

Лайнер задрожал, как будто ехал по булыжной мостовой. На несколько секунд он зарылся в черные облака; во тьме в окна врывался свет вспышек и шаровых молний. Потом он переменил курс и продолжил кружение, уклоняясь от черных столбов.

Он подумал о жене и сыне. Пропали. Подумал о Вашингтоне и Белом Доме. Пропали. О Нью-Йорк-сити и Бостоне. Пропали. О лесах и шоссейных дорогах на земле внизу, о лугах и прериях, и пляжах. Пропало, все пропало.

– Давайте, давайте все же приступим.

Хэннен с щелчком открыл подлокотник кресла и выдвинул маленький пульт управления. Нажав кнопку, включил связь между апартаментами и пультом пилота, потом набрал свой код и повторил координаты нового курса. Лайнер сделал вираж и полетел в глубь континента, удаляясь от руин Вашингтона.

– Мы будем в зоне приема через пятнадцать минут, – сказал он.

– Не… помолитесь ли вы со мной? – прошептал президент, и оба они склонили головы.

Когда закончили молитву, Хэннен сказал:

– Капитан? Мы готовы, – и уступил свое место офицеру с чемоданчиком.

Тот сел напротив президента и положил чемоданчик на колени. Затем отомкнул наручник маленьким лазером, напоминавшим карманный фонарик. Потом из внутреннего кармана мундира достал запечатанный конверт и, разорвав его, извлек маленький золотой ключ. Он вставил ключ в один из двух замков чемоданчика и повернул вправо. Замок разомкнулся с тонким звуком включающегося экрана. Офицер повернул чемоданчик замком к президенту. Тот тоже вынул из кармана пиджака запечатанный конверт, разорвал его и вынул оттуда серебряный ключ. Он вставил его во второй замок, повернул влево, и снова послышался тонкий звук, слегка отличный от первого.

Капитан ВВС поднял крышку чемоданчика.

Внутри была маленькая компьютерная клавиатура с плоским дисплеем, который установился вертикально, когда крышка открылась. В нижней части клавиатуры были три кружка: зеленый, желтый и красный. Зеленый кружок засветился.

Рядом с президентским креслом, прикрепленная к штирборту лайнера, выступавшему из-под окна, висела маленькая черная коробка с двумя кабелями, зеленым и красным, аккуратно уложенными в нее. Президент размотал кабели, медленно и осторожно; на их концах были разъемы, которые он вставил в соответствующие разъемы сбоку компьютерной клавиатуры. Черный кабель соединил теперь клавиатуру с вытяжной антенной длиной в пять миль, тянувшейся за лайнером.

Президент колебался всего несколько секунд. Решение принято.

Он отстучал на клавишах свой опознавательный код из трех букв.

На дисплее компьютера появилась надпись: Здравствуйте, господин президент.

Он откинулся назад и ждал, в углу рта билась жилка.

Хэннен поглядел на часы:

– Мы в зоне, сэр.

Медленно, отчетливо президент отстучал: Вот Белладонна, Владычица Скал, Владычица обстоятельств.

Компьютер ответил: Вот человек с тремя опорами, вот Колесо.

Лайнер сделал горку и заметался. Что-то проскребло по борту самолета, как будто ногтем по школьной доске.

Президент отстучал: А вот одноглазый купец, эта карта…

– …Пустая – то, что купец несет за спиной, – ответил компьютер.

От меня это скрыто, – отстучал президент.

Засветился желтый круг.

Президент сделал глубокий вдох, как перед прыжком в темную, бездонную воду.

Он отстучал: Но я не вижу Повешенного.

Ваша смерть от воды, – пришел ответ.

Засветился красный круг. Дисплей сразу же стал чистым.

Затем компьютер доложил:

– Когти выпущены, сэр. Десять секунд, чтобы отменить.

– Боже, прости меня, – прошептал президент, его палец потянулся к клавише «N».

– Иисус! – неожиданно вырвалось у капитана ВВС. Он смотрел в окно, рот его широко открылся.

Президент посмотрел.

Сквозь смерч горящих домов и обломков, вверх, к воздушному командному пункту, метнулось как метеор страшное видение. Целых две драгоценных секунды понадобилось президенту, чтобы разобрать, что это было: разбитый, искалеченный автобус «Грейхаунд» с пылающими колесами, из его разбитых окон и лобового стекла свешивались обугленные трупы.

Над лобовым стеклом вместо названия пункта назначения была табличка: «Заказной».

В этот же миг, вероятно, его увидел и пилот, потому что моторы заревели на пределе своих возможностей, а нос самолета задрался так резко, что сила ускорения вдавила президента в кресло, как будто он весил полтысячи фунтов. Компьютерная клавиатура и чемоданчик сорвались с колен капитана, обе вилки выскочили из розеток, чемоданчик упал в проход, заскользил по нему и застрял под другим креслом. Президент увидел, как автобус завалился набок, из окон посыпались трупы. Они падали, как горящие листья. Автобус ударил по крылу и штирборту с такой силой, что двигатель на консоли взорвался.

Половина крыла была грубо вырвана, второй двигатель у штирборта стал выбрасывать языки пламени, как рождественская свеча. Куски развалившегося от удара «Грейхаунда» попадали в воздушную воронку и, засосанные ею, исчезли из вида.

Искалеченный воздушный командный пункт стал заваливаться на крыло, два оставшихся мотора дрожали от напряжения, готовые сорваться с креплений. Президент услышал собственный вскрик. Лайнер потерял управление и снизился на пять тысяч футов, пока пилот пытался справиться с тягами и рулями. Восходящий поток подхватил его и забросил на тысячу футов вверх. Затем лайнер с обломанным крылом с воем стал падать с высоты десять тысяч футов. Вошел в штопор и наконец под острым углом понесся к изувеченной земле.

В месте его падения взметнулось черное облако, и президента Соединенных Штатов не стало.

Часть третья

Бегство к дому

Глава 12

Мы пляшем перед кактусом

«Я в аду! – истерически думала Сестра Ужас. – Я мертвая и с грешниками горю в аду!»

Еще одна волна нестерпимой боли охватила ее.

«Иисус, помоги!» – попыталась крикнуть она, но смогла издать только хриплый звериный стон. Она всхлипывала, стиснув зубы, пока боль не отступила. Она лежала в полной тьме, и ей казалось, что она слышит вопли горящих грешников в дальних глубинах ада – слабые, страшные завывания и визг, наплывавшие на нее как серая вонь, испарения и запах горелой кожи, которые привели ее в сознание.

– Дорогой Иисус, спаси меня от ада! – молила она. – Не дай мне вечно гореть заживо!

Страшная боль вернулась, грызла ее. Она свернулась калачиком. Вонючая вода брызгала ей в лицо, била в нос. Она плевалась, визжала и вдыхала кислый парной воздух.

«Вода, – думала она. – Вода. Я лежу в воде».

И в ее лихорадочном сознании, как угольки на дне жаровни, стали разгораться воспоминания.

Она села, тело ее было избито и вздуто, а когда она поднесла руку к лицу, волдыри на щеках и на лбу полопались потекла какая-то жидкость.

– Я не в аду, – сорванным голосом проговорила она. – Я не мертвая… пока.

Тут она вспомнила, где находится, но не могла понять, что произошло или откуда пришел огонь.

– Я не мертвая, – повторила она громче. Она услышала, как ее голос эхом отозвался в туннеле, и треснувшими, в волдырях губами заорала: – Я не мертвая!

Непереносимая боль все еще терзала ее тело. Ее то ломало от жара, то трясло от холода; она измучилась, очень измучилась, ей хотелось опять лечь в воду и уснуть, но она боялась, что если ляжет, то может не проснуться. Она нагнулась, ища в темноте свою брезентовую сумку, и несколько секунд была в панике, не находя ее. Потом ее руки наткнулись на обуглившийся и пропитавшийся водой брезент, и она подтащила сумку к себе, прижала крепко, как ребенка.

Сестра Ужас попыталась встать. Почти сразу же ноги у нее подкосились, и она уселась в воду, пережидая боль и стараясь собраться с силами. Волдыри у нее на лице стали подсыхать, стягивая лицо в маску. Она подняла руку, ощупала лоб, потом волосы. Кепочка исчезла, волосы были как пересохшая трава на изнемогшей от жары лужайке, трава, все лето росшая без единой капли дождя.

«Я обгорела налысо!» – подумала она, и из ее горла вырвался полусмех, полурыдание. Еще несколько волдырей у нее на голове лопнули, и она быстро убрала руку, чтобы больше ничего не знать. Еще раз попыталась встать, и теперь это ей удалось.

Сестра коснулась рукой пола туннеля на уровне чуть выше своего живота. Она собиралась сильным рывком выскочить отсюда. Плечи у нее все еще ныли от усилий, с какими она отрывала решетку, но эта боль не шла ни в какое сравнение со страданиями, которые ей причиняли волдыри на коже. Сестра Ужас закинула сумку наверх: все равно рано или поздно ей придется выкарабкаться отсюда и забрать ее. Она уперлась ладонями в бетон и напряглась, чтобы оттолкнутся, но силы покинули ее, и она стояла, размышляя, что если бы кто-нибудь из обслуживающего персонала прошел здесь через год или два, то, пожалуй, нашел бы скелет на том месте, где была живая женщина.

Сестра Ужас оттолкнулась. Напрягшиеся мышцы плеч заныли, а локоть вот-вот готов был подломиться. Но когда она стала сползать обратно в дыру, ей удалось поставить на край колено, потом другое. Волдыри на руках и ногах лопнули с легким звуком разрывания чего-то водянистого. Сестра по-лягушачьи вскарабкалась на край и легла животом на пол туннеля. Голова у нее кружилась, она тяжело дышала, руки по-прежнему сжимали сумку.

«Вставай, – подумала она. – Шевелись, ты, кусок дерьма, или умрешь здесь».

Она встала, держа сумку перед собой словно щит, и пошла, спотыкаясь в темноте. Ноги были как деревянные чурки. Несколько раз она падала, споткнувшись об обломки и сорванные кабели. Но она останавливалась только чтобы перевести дух и переждать боль, а потом опять вставала и шла дальше.

Она натолкнулась на лестницу и стала взбираться по ней, но лестничная клетка была забита кабелями, обломками бетона и кусками труб. Сестра вернулась в туннель и отправилась искать другой выход наружу. По дороге местами воздух был накален и нечем было дышать, и она резкими выдохами экономила воздух в легких.

Она ощупью шла по тоннелю, наталкиваясь на перемолоченные завалы, ей приходилось менять направление, она находила другие лестницы, которые вели наверх к заблокированным лестничным клеткам или к люкам, крышки которых нельзя было поднять. Мысли ее метались, как звери в клетке.

«Еще шаг, потом постоим, – говорила она себе. – Один шаг, а потом еще один, и ты дойдешь туда, куда тебе нужно».

Волдыри на лице, руках и ногах лопались от ее усилий. Она останавливалась и присаживалась передохнуть, в легких у нее свистело от тяжелого воздуха. Не было ни шума поездов метро или автомобилей, ни криков горящих грешников.

Там случилось что-то страшное, – подумала она. – Не Царство Божие, не Второе Пришествие – но что-то страшное.

Сестра Ужас заставила себя пойти дальше. Шаг и постоять, шаг и еще один.

Она нашла еще одну лестницу и поглядела наверх. На высоте около двадцати футов, на лестничной клетке, был виден полусвет сумрачного месяца. Она карабкалась, пока не поднялась настолько, что коснулась крышки люка, сдвинутой на два дюйма в сторону той же ударной волной, которая сотрясла туннель. Сестра просунула пальцы между железом и бетоном и сдвинула крышку с места.

Свет был бурый, как засохшая кровь и такой мутный, словно просачивался сквозь несколько слоев тончайшей кисеи. И все же Сестре пришлось зажмуриться, прежде чем она привыкла к нему.

Она смотрела на небо – на небо, какого она раньше никогда не видела. Над Манхеттеном клубились грязно-коричневые облака, из них вырывались вспышки голубых молний. Горячий горький ветер с силой бил ей в лицо, едва не отрывая ее от лестницы. В отдалении слышались раскаты грома, но такого грома Сестра Ужас никогда не слышала: будто кувалдой молотили по железу. Ветер выл на разные голоса, врывался в люк, толкал ее вниз, но она напряглась, вместе с сумкой одолела последние две ступени и выползла наружу.

Ветер швырнул ей в лицо облака пыли, и на несколько секунд она ослепла. Когда перед глазами прояснилось, она увидела, что вылезла из туннеля на что-то вроде свалки утильсырья.

Вокруг нее были раздавленные остовы легковых автомобилей, такси и грузовиков, некоторые сплавились воедино, образовав причудливые скульптурные композиции из металла. Покрышки на некоторых машинах еще дымились, другие расплылись черными лужами. В мостовых зияли разверстые щели, некоторые в пять-шесть футов шириной, из многих вырывались клубы пара или струи воды, похожие на действующие гейзеры. Сестра огляделась, изумленная, недоумевающая, щурясь от пыльного ветра. Кое-где земля провалилась, кое-где вздымались горы из обломков, миниатюрные Эвересты из металла, камней и стекла. Между ними гудели и метались ветры, они гуляли среди руин. Многие здания были разломаны на части, обнажились металлические скелеты, в свою очередь искореженные и разорванные, точно они были соломенными.

Густой дым полз от горящих зданий и куч обломков и колыхался в порывах ветра, а из черных глубин клубящихся плотных облаков к земле устремлялись молнии. Сестра Ужас не видела солнца, даже не могла сказать, где оно может быть, за каким из вихрящихся в небе облаков. Она поискала «Эмпайр стейт билдинг», но небоскребов вообще не было; все верхние этажи, по-видимому, были снесены, хотя из-за дыма и пыли она все равно не могла бы увидеть, стоит ли «Эмпайр стейт» или нет. Теперь это был не Манхеттен, а перекопанная свалка утильсырья, холм обломков и дымящиеся расщелины.

«Суд Божий, – подумала она. – Бог поразил город зла, смел всех грешников навечно в адское пламя!»

Внутри у нее зародился безумный хохот, и когда она подняла лицо к грязным облакам, по щекам хлынула жидкость из лопающихся волдырей.

Стрела молнии ударила в искореженный каркас ближнего здания, и в воздухе в безумном танце заметались искры. Вдалеке, над вершиной огромной горы обломков, Сестра Ужас увидела столб смерча; еще один закручивался справа. А выше, в облаках, подпрыгивали огненно-красные шаровые молнии, похожие на горящие шары в руках жонглера.

«Все пропало и разрушено, – подумала она. – Конец света. Хвала Богу! Хвала благословенному Иисусу! Конец света, и все грешники горят в…»

Она хлопнула себя руками по голове и вскрикнула. Что-то в ее мозгу разбилось, как зеркало в комнате смеха, служившее только для того, чтобы отражать искаженный мир, и когда осколки зеркала комнаты смеха осыпались, обнажились иные образы: она увидела себя молодой, гораздо более симпатичной. Она толкала тележку вдоль торгового ряда. Пригородный кирпичный домик с зеленым двориком и припаркованным грузовичком; городок с главной улицей и статуей на площади; лица, некоторые смутные и неразличимые, другие едва вспоминающиеся; затем голубые вспышки молний, и дождь, и демон в желтом дождевике, наклоняющийся и говорящий: «Дайте ее мне, леди. Дайте ее мне сейчас…»

Все пропало и разрушено. Суд Божий! Хвала Иисусу!

Дайте ее мне сейчас…

Нет, подумала она. Нет!

Все пропало, все разрушено! Все грешники горят в аду!

Нет! Нет! Нет!

Сестра Ужас зарыдала, потому что все пропало, все было разрушено, все в огне и руинах, и в этот миг до нее дошло, что Создатель не может уничтожить свое творение одной спичкой, как неразумное дитя в порыве гнева. Это не был ни Судный День, ни Царствие Божие, ни Второе Пришествие; то, что произошло, не могло иметь ничего общего с Богом; это явно было злобное уничтожение без смысла, без цели, без разума.

Впервые с того момента, как она выкарабкалась из люка, Сестра Ужас посмотрела на свои покрытые волдырями ладони и руки, на порванную в клочья одежду. Кожу саднило от красных ожогов, под набухшими волдырями скопилась желтая жидкость. Сумка едва держалась на брезентовых ремнях, через прожженные дыры вываливались ее вещички. Потом вокруг себя в просеках дыма и пыли она увидела то, что в первый момент не могла видеть: лежащие на земле обугленные предметы, которые весьма смутно могли быть опознаны как человеческие останки. Почти перед ней лежала целая груда, будто кто-то смел их в одно место, как кучку угольной пыли. Они заполняли улицу, залезали в раздавленные автомобили и такси или наполовину высовывались из них; один свернулся возле велосипеда, другой лежал, жутко скаля белые зубы на обезображенном лице. Вокруг лежали сотни обгорелых трупов, их кости были вплавлены в картину сюрреалистического ужаса.

Сверкнула молния. Ветер в ушах Сестры Ужас завывал зловещим голосом смерти.

Она побежала.

Ветер хлестал ее по лицу, слепя дымом, пылью и пеплом. Она пригибала голову, и вдруг взбираясь по склону холма из обломков, поняла, что забыла сумку, но не могла решиться пойти назад, в эту долину мертвых.

Она перескакивала через завалы, из-под ее ног вниз срывались лавины обломков – смятые телевизоры и стереоприемники, спекшиеся куски компьютеров, радио, обгоревшие мужские костюмы и женские изысканные туалеты, обломки красивой мебели, обуглившиеся книги, антикварное серебро, превратившееся в слитки метала. И повсюду – множество развороченных автомобилей и тел, погребенных в катастрофе, – сотни тел и обугленных кусков плоти, рук и ног, торчащих из завалов, как будто это был склад манекенов. Она взобралась на вершину холма, где дул такой свирепый горячий ветер, что ей пришлось опуститься на колени, иначе бы ее сдуло. Глядя по сторонам, она увидела весь масштаб катастрофы: от Центрального Парка осталось несколько деревьев, на протяжении всего того, что было когда-то Восьмой Авеню, бушевали пожары, похожие на кроваво-красные рубины за занавесью дыма; на востоке не было ни признака «Рокфеллер-центра» или вокзала Грэнд-Сентрал, только обвалившиеся конструкции, торчавшие как гнилые зубы разбитой челюсти; на юге исчез небоскреб «Эмпайр стейт», а на месте Уолл-стрит танцевала воронка смерча; на западе груды сплошных завалов шли до самой реки Гудзон.

Панорама разрушения производила впечатление апофеоза ужаса и погрузила Сестру в оцепенение, потому что ее сознание достигло порога восприятия и все стало плоским. Все стало восприниматься так же, как и фанерные фигурки из представлений, виденных в детстве: Джетсоны, Гекльбери Хаунд, Майти Маус и Три Поросенка. Она съежилась на вершине холма под порывами воющего ветра и невидящим взором смотрела на руины, на губах ее застыла слабая улыбка, единственная здравая мысль билась в ее мозгу: «О Иисус, что же случилось с этим волшебным уголком?»

И ответом было: «Все пропало, все уничтожено».

– Вставай, – сказала она себе, ветер сдул эти слова с ее губ. – Вставай. Ты что, собираешься оставаться здесь? Здесь нельзя оставаться! Вставай! Иди по одному шажку. Шаг, потом еще один, и ты придешь, куда нужно.

Но прошло много времени, прежде чем она опять смогла идти, и она, спотыкаясь, побрела, как старуха, вниз по другому склону холма из обломков, бормоча что-то себе под нос.

Она не знала, куда идет, да ее это и не особенно заботило. Молнии сверкали все чаще, землю потряс удар грома; черный, противный моросящий дождь посыпался из облаков, сильный ветер иголками колол ей лицо.

Сестра Ужас, спотыкаясь, брела от холма к холму. Вдали ей почудился женский вскрик, и она отозвалась, но ответа не получила. Дождь полил сильнее, ветер бил по лицу.

И тут – она не знала, сколько времени прошло, – она подошла к краю завала и остановилась около смятых остатков желтого такси. Рядом был уличный указатель, согнутый почти в узел, на нем стояло: Сорок вторая улица. От всей улицы осталось стоять только одно здание

Касса кинотеатра «Эмпайр стейт» все еще мигала огнями, рекламируя «Лики смерти, часть 4» и «Мондо бизарро».

Все здания вокруг кинотеатра превратились в выгоревшие каркасы, но сам кинотеатр нисколько не пострадал. Она вспомнила, как накануне вечером проходила мимо этого театра и как ее зверски столкнули на мостовую. Между ней и кинотеатром плавала дымка, и ей показалось, что через секунду кинотеатр исчезнет, как мираж, но дымку сдуло, а кинотеатр остался на месте и на будке продолжала вспыхивать реклама.

Отвернись, сказала себе Сестра. Убирайся отсюда к чертям!

Но она все же сделала шаг в ту сторону, потом еще, а потом там, куда вовсе не хотела прийти. Она стояла перед дверями кинотеатра. Оттуда тянуло запахом попкорна с маслом.

«Нет! – подумала она. – Это невозможно».

Но это оказалось возможно, как возможно оказалось в считанные часы превратить Нью-Йорк в сметенную смерчем свалку на пустыре. Глядя на двери кинотеатра, Сестра Ужас осознала, что правила в этом мире неожиданно и круто изменились под действием силы, которую она еще не в состоянии была понимать.

Я схожу с ума, сказала она себе.

Но кинотеатр был реальностью, и запах попкорна с маслом тоже. Она сунулась в билетную кассу, но там было пусто; тогда она собралась с силами, подержалась за распятие, висевшее на цепочке у нее на шее, и вошла.

За стойкой контролера никого не было, но Сестра Ужас слышала, что в зале за выцветшей красной портьерой идет фильм: слышался лязг, визг и грохот автомобильной катастрофы, и выразительный голос диктора произнес:

– Вы видите результат столкновения на скорости шестьдесят миль в час.

Сестра Ужас прошла за стойку, стащила пару плиток шоколада и уже собралась съесть одну из них, как вдруг услышала звериное рычание.

Звук усиливался, переходя в человеческий хохот. Но в нем Сестре Ужас послышался визг тормозов на скользком от дождя шоссе и пронзительный, разрывающий сердце детский крик: «Мамочка!»

Она зажала ладонями уши, чтобы заглушить этот детский крик, и стояла так до тех пор, пока не ушел из памяти его отзвук.

Смех тоже затих, но тот, кто смеялся, кем бы он ни был, сидел в зале и смотрел кино посреди уничтоженного города.

Она откусила полплитки шоколада, прожевала и проглотила. За занавесом диктор рассказывал об изнасилованиях и убийствах с холодной медицинской дотошностью. Экран был ей не виден. Она съела вторую половину шоколадки и облизала пальцы.

«Если этот ужасный смех раздастся опять, – подумала она, – я сойду с ума, но мне нужно видеть того, кто так смеется».

Она подошла к портьере и медленно, очень медленно отодвинула ее.