– Боже мой! – сказал Арти. – Леди, мы нашли полицейского!

– Откуда вы? – спросила Бет.

– Не отсюда. А вам-то что?

– Что здесь? – Женщина кивнула на сумку.

– Вы меня спрашиваете или хотите ограбить?

Та заколебалась, поглядела на полицейского, потом опять на Сестру Ужас, опустила кусок стекла и заткнула его за пояс.

– Я вас спрашиваю.

– Обгорелый хлеб, пара банок анчоусов и немного ломтиков ветчины.

Сестра Ужас почти увидела, как девушка проглотила слюну. Она залезла в сумку и вынула хлеб.

– Вот. Кушайте на здоровье.

Бет оторвала кусок и передала уменьшившуюся буханку полицейскому, который тоже отломил немного и засунул в рот так, будто это была манна небесная.

– Можно? – И Бет потянулась за имбирным пивом.

Сестра Ужас настояла на этом, и, когда оба, девушка и полицейский, напились, почувствовала, что осталось не больше трех хороших глотков.

– Вся вода заражена, – сказала ей Бет. – Вчера один из нас попил из лужи. Вечером его стало рвать. Примерно через шесть часов он умер. Мои часы еще ходят. Смотрите.

Она показала Сестре Ужас свой «Таймекс»; кристалл испортился, но старые часы все еще тикали. Было восемь двадцать две.

«Один из нас», – сказала она.

– Сколько же вас? – спросила Сестра Ужас.

– Еще двое. Ну, на самом-то деле всего один. Латиноамериканка. Мы потеряли мистера Каплана прошлой ночью. Парень тоже умер вчера. А миссис Айверс умерла во сне. В живых остались только четверо.

– Трое, – сказал полицейский.

– А, да. Правильно. Осталось трое. Латиноамериканка там внизу. Мы не могли заставить ее двинуться с места, и никто из нас не знает испанского. А вы?

– Нет. Извините.

– Я Бет Фелпс, а он Джек…

Она не могла вспомнить его фамилию и покачала головой.

– Джек Томашек, – подсказал он.

Арти опять представился, но Сестра Ужас сказала:

– А почему вы сидите не здесь, наверху, а там, в подвале?

– Там теплее, – сказал ей Джек. – И безопаснее.

– Безопаснее? Это почему? Здание старое; если его снова тряхнет, все это свалится вам на головы.

– Мы только сегодня вышли наверх, – объяснила Бет. – Парень, ему было около пятнадцати, был, думаю, самым крепким из нас. Он был эфиоп или что-то вроде того и лишь слегка говорил по-английски. Он вышел поискать еды и принес несколько банок мясного фарша, кошачьей еды, и бутылку вина. Но… они выследили его. И нашли нас.

– Они? – спросил Арти. – Кто они?

– Трое. Так обожжены, что трудно разобрать, кто из них мужчина, а кто женщина. Они пришли за ним сюда – с молотками и горлышками от бутылок. У одного был топор. Они хотели забрать нашу еду. Парень подрался с ними, и тот, с топором…

Голос Бет дрогнул, глаза остекленели и уставились на оранжевый огонек зажигалки в ее руке.

– Они обезумели, – сказала она. – Они… они были бесчеловечны. Один из них порезал мне лицо. Думаю, я еще счастливо отделалась. Мы сбежали от них, и они забрали нашу еду. Не знаю, куда они ушли. Но я помню… от них пахло… словно бы горелыми сосисками с сыром. Не смешно? Но именно так я и подумала – горелыми сосисками с сыром. Потому мы стали прятаться в подвале. Теперь уже невозможно понять, что еще может случиться наверху.

Вы не знаете и половины того, что случилось, подумала Сестра Ужас.

– Я пытался отбиться от них, – сказал Джек. – Но теперь, думаю, что никогда больше не смогу.

Он повернулся к ним спиной, и Арти с Сестрой Ужас ахнули. Спина Томашека от плеч до пояса представляла собой гноящуюся массу розовой обожженной ткани. Он опять повернулся к ним лицом.

– Самый худший ожог, который когда-либо получал старый поляк, – горько улыбнулся он.

– Мы услышали вас наверху, – сказала им Бет, – и подумали, что те вернулись. Мы поднялись, чтобы подслушать, и услышали, что вы едите. Послушайте… Латиноамериканка тоже не ела. Можно, я возьму ей немного хлеба?

– Покажите нам подвал. – Сестра Ужас встала. – Я открою ветчину.

Бет и Джек повели их в вестибюль. Сверху лилась вода, образуя на полу большую черную лужу. От вестибюля пролет деревянных ступенек без перил спускался во тьму. Лестница опасно шаталась под их ногами.

Тут, в подвале, действительно было теплее, всего на пять-шесть градусов, и изо рта все равно шел пар. Каменные стены еще были целыми, а потолок почти не поврежден, если не считать нескольких трещин, через которые дождевая вода просачивалась вниз. Это старое здание, подумала Сестра Ужас, а тогда строили не так, как сейчас. Через равные промежутки потолок поддерживали каменные опоры, некоторые из них покрылись трещинами, но ни одна не обрушилась. Пока не обрушилась, сказала про себя Сестра Ужас.

– Вот она.

Бет прошла к фигуре, прижавшейся к основанию одной из колонн. Черная вода стекала рядом с ее головой, она сидела в растекающейся луже зараженного дождя и что-то держала в руках. Зажигалка Бет погасла.

– Извините, – сказала она. – Трудно держать ее, потому что она нагревается, и мне не хочется тратить бензин. Это зажигалка мистера Каплана.

– Что вы сделали с телами?

– Мы убрали их подальше. Тут много коридоров. Мы оттащили их в конец одного из них и там оставили. Я… я хотела произнести над ними молитву, но…

– Что но?

– Я забыла молитвы, – ответила она. – Молитвы… кажется, они теперь не имеют большого смысла.

Сестра Ужас что-то промычала и полезла в сумку за пакетом с ветчиной. Бет наклонилась и подала латиноамериканке бутылку с пивом. Дождевая вода попала ей на руку.

– Вот, – сказала она. – Здесь есть питье. Эль дринко.

Латиноамериканка издала хнычущий, жалобливый звук, но не ответила.

– Она так и сидит здесь, – сказала Бет. – Вода попадает на нее, но она не переходит на сухое место. – Хотите есть? – спросила она латиноамериканку. – Кушать, есть? Боже, как это можно жить в Нью-Йорке, не зная английского?

Сестра Ужас стянула почти весь пластик с ветчины. Она оторвала кусочек ломтика и стала на колени около Бет Фелпс.

– Посветите еще зажигалкой. Может, если она увидит, что у нас есть, нам удастся сдвинуть ее с ее места.

Вспыхнула зажигалка. Сестра Ужас взглянула на покрытое волдырями, но все еще приятное лицо девушки-латиноамериканки, которой, вероятно, было не больше двадцати лет. Длинные черные волосы обгорели на концах, и там, где локоны были выжжены, виднелась кожа. Женщина не отреагировала на свет. Ее большие влажные карие глаза были устремлены на то, что она держала в руках.

– О, – слабо охнула Сестра Ужас. – О… нет.

Ребенку, девочке с блестящими, как у матери, волосами было, вероятно, годика три. Сестра Ужас не видела ее личика. И не хотела видеть. Одна застывшая маленькая рука была выгнута вверх, как будто тянулась к матери, тело неуклюже лежало на материнских руках, и это сказало Сестре Ужас, что ребенок мертв.

Вода стекала в дыру в потолке, омывая волосы латиноамериканки и ее лицо словно черными слезами. Женщина стала нежно баюкать труп, любовно покачивая.

– Она не в своем уме, – сказала Бет. – Вот так и сидит с прошлой ночи, когда ребенок умер. Если она не уйдет от этой воды, она тоже умрет.

Сестра Ужас слышала Бет очень смутно, как бы издалека. Она протянула руки к латиноамериканке.

– Послушайте, – сказала она голосом, в котором прозвучало что-то необычное. – Я возьму ее. Дайте ее мне.

Дождевая вода черными ручьями стекала по ее ладоням и рукам.

Латиноамериканки запела громче.

– Дайте ее мне. Я возьму ее.

Латиноамериканка стала покачивать труп еще сильнее.

– Дайте ее мне.

Сестра Ужас услышала, что ее собственный голос становится безумнее, и вдруг мысленно увидела вспышки голубого света.

– Я… возьму… ее.

Падал дождь, и гром гремел, как глас Божий: Ты!.. Ты, грешница! Ты, пьяная грешница, ты убила ее и теперь должна заплатить…

Она опустила глаза. На ее руках лежал труп маленькой девочки. На светлых волосах девочки алела кровь, а глаза были открыты, и их заливал дождь. Вращался голубой фонарь военной машины, и солдат в желтом дождевике, нагнувшийся к ней, сидящей на дороге, ласково сказал:

– Пойдемте отсюда. Вы должны дать ее мне.

Он оглянулся через плечо на другого солдата, тушившего потерпевший аварию автомобиль.

– Она не в своем уме. Я чувствую алкоголь. Мне нужна твоя помощь.

И тогда они оба, оба демона в желтых дождевиках, пошли к ней, чтобы отобрать у нее ребенка. Она встала и отбивалась от них, выкрикивая:

– Нет! Вы ее не получите! Я не дам вам ее отнять!

Но громовой голос приказал: Отдай ее, грешница, отдай ее, а когда она закричала и зажала уши руками, чтобы не слышать голос Судии, они отобрали у нее дитя.

Из руки девочки выпал стеклянный шар, забавная безделушка, внутри которой был снежный пейзаж с игрушечной деревней в сказочной стране.

«Мам, – вспомнила она возбужденный голос ребенка, – смотри что я выиграла на дне рожденья. У меня получился самый лучший хвостик для ослика!»

Девочка протянула ей шар, и на мгновение, всего лишь на мгновение, мать отвела взгляд от дороги, чтобы присмотреться к нечеткому изображению снега, падавшего на крыши в далекой и волшебной стране.

Она видела, как падает стеклянный шар, страшно медленно, и вскрикнула, потому что знала: он вот-вот разобьется о бетон, а когда он разобьется, все пропадет и исчезнет.

Он ударился перед ней, и когда он разлетелся на тысячи блеснувших осколков, ее крик оборвался и перешел в сдавленный стон.

– О, – прошептала она. – О… нет.

Сестра Ужас смотрела на мертвое дитя на руках латиноамериканки. Моя маленькая девочка мертва, вспомнила она. Я была пьяна и взяла ее в гости на день рождения и загнала машину прямо в кювет. О, Боже… О, возлюбленный Иисус. Грешница. Пьяная, безнравственная грешница! Я убила ее. Я убила мою маленькую девочку. О, Боже, прости меня…

Слезы душили ее и стекали по щекам. В ее сознании, как сорванные листья в бурю, крутились обрывки воспоминаний: ее муж, обезумевший от гнева, проклинавший ее и кричавший, что не хочет ее больше видеть; ее мать, глядевшая на нее с отвращением и жалостью и говорившая, что ей никогда уже не родить ребенка; врач в больнице, качавший головой и проводивший осмотр в строго определенные часы; больничные коридоры, где уродливые, неуклюжие безумные женщины бегали, визжали и дрались из-за гребенки; и высокий забор, через который она перелезла в тишине ночи и через снежную вьюгу ушла прятаться в соседнем лесу.

Моя маленькая девочка мертва, подумала она. Мертва и покинула меня, давным-давно.

Слезы почти ослепили Сестру, но она видела достаточно хорошо, чтобы понять, что ее маленькая девочка не страдала так, как та, которая лежала сейчас на руках латиноамериканки. Ее маленькую девочку положили покоиться в тени дерева на вершине холма; эта должна лежать в холодном сыром подвале в городе мертвых.

Латиноамериканка подняла голову и поглядела на Сестру Ужас залитыми слезами глазами. Она моргнула и медленно потянулась сквозь льющуюся сверху воду, чтобы коснуться Сестры Ужас; слезинка на секунду задержалась на кончике ее пальца, прежде чем упасть.

– Дайте ее мне, – прошептала Сестра Ужас. – Я приму ее.

Латиноамериканка снова задержала взгляд на трупике, потом из ее глаз хлынули слезы и смешались с черным дождем, текшим по ее лицу; она поцеловала личико мертвого младенца, на миг прижала дочку к себе, а затем передала трупик Сестре Ужас.

Та приняла тельце так, будто принимала дар, и стала подниматься.

Но латиноамериканка опять потянулась рукой и коснулась раны в форме распятия на шее Сестры Ужас. Она изумленно произнесла:

– Бендито. Муй бендито.

Сестра Ужас встала, а латиноамериканка медленно отползла от воды и легла на пол, съежившись и дрожа.

Джек Томашек взял трупик у Сестры Ужас и пошел во тьму.

Бет сказала:

– Не знаю, как, но вы это сделали.

Она нагнулась, чтобы дать латиноамериканке бутылку с имбирным пивом; женщина взяла ее у Бет и допила до конца.

– Боже мой, – сказал Арти Виско, стоявший позади Сестры. – Я только что понял… Я даже не знаю вашего имени.

– Имя… Какое? – удивилась она.

Какое у меня имя? Откуда я появилась? Где то тенистое дерево, что приютило мою маленькую девочку? Ни один ответ не пришел к ней.

– Можете звать меня…

Она заколебалась. Я же старьевщица, подумала она. Я никто, я всего лишь старьевщица без имени, и я не знаю, куда иду… хотя, во всяком случае, я знаю, как попала сюда.

– Сестра, – ответила она. – Зовите меня… Сестра.

И до нее дошел внутренний крик: я больше не безумна.

– Сестра, – повторил Арти.

Он произнес это как «Систа».

– Не Бог весть какое имя, но думаю, что подходящее. Рад познакомиться с вами, Сестра.

Она кивнула, смутные воспоминания все еще крутились у нее в голове. Боль порожденная ими, не уходила, но это случилось очень давно и со слабой и беспомощной женщиной.

– Что будем делать? – спросила ее Бет. – Не можем же мы просто оставаться здесь, а?

– Нет. Не можем. Завтра мы с Арти собираемся пройти через Голландский туннель, если он не поврежден. Мы идем на запад. Если вы трое хотите идти с нами, приглашаем.

– Оставить Нью-Йорк? А что, если… там ничего нет? Что, если все пропало?

– Будет нелегко, – твердо сказала Сестра. – Будет чертовски трудно и чертовски опасно. Не знаю, как будет с погодой, но все же нам надо сделать первый шаг, ибо это единственный способ попасть куда-либо, какой я знаю. Правильно?

– Правильно, – эхом ответил Арти. – У вас хорошая обувь, Бет. Она выдержит долгую дорогу.

Идти придется далеко, рассудила Сестра. Очень далеко, и лишь Богу известно, что мы там найдем. Или что встретит нас.

– Хорошо, – решила Бет. – Ладно, я с вами.

Она опять погасила зажигалку, чтобы не тратить зря бензин.

На этот раз ей показалось, что вокруг не так уж темно.

Часть четвертая

Страна мертвых

Глава 19

Самая большая гробница в мире

Человек с замотанным окровавленными лоскутьями рубашки обрубком правой руки осторожно продвигался по иссеченному глубокими трещинами коридору. Он боялся, что упадет и обрубок начнет кровоточить; кровь капала из него много часов, пока наконец не свернулась. Он ослаб, в голове у него мутилось, но он заставлял себя идти, потому что хотел увидеть все сам. Сердце колотилось, в ушах шумело. Но больше всего человеку досаждал зуд между большим и указательным пальцами правой руки, которой уже не было. Зуд в руке, которой нет, сводил его с ума.

Рядом с ним шел одноглазый горбун, а впереди, с фонарем, разведывая дорогу, – мальчик в разбитых очках. В левой руке мальчик сжимал секач с лезвием, испачканным кровью полковника Джимбо Маклина.

Роланд Кронингер остановился. Луч фонарика прошивал смутный воздух перед ним.

– Это тут, – сказал «Медвежонок». – Вот тут, видите? Я говорил вам, правда? Я говорил!

Маклин прошел несколько шагов вперед и взял у Роланда фонарик. Он пошарил лучом по стене из валунов и плит, которые полностью перекрыли коридор впереди, отыскивая трещину, слабое место, дырку, куда можно было бы вставить какой-нибудь рычаг. Но там и крысе было не проскочить.

– Господь нам поможет, – спокойно сказал Маклин.

– Я же говорил! Видите? Разве я не говорил вам? – бормотал «Медвежонок».

Обнаруженная преграда отняла у него остатки воли, которые еще двигали им.

За этой каменной преградой находился склад с неприкосновенным запасом пищи и воды и помещение с оборудованием. Они были отрезаны от всего – фонарей и батареек, туалетной бумаги, сигнальных ракет, от всего.

– Нас наебали, – хихикнул «Медвежонок». – Как нас наебали!

Пыль оседала в луче фонарика. Маклин посветил вверх и увидел рваные щели, раздирающие потолок. Значительная часть коридора могла еще обрушиться. Кабели и провода оборвались, а стальные опорные балки, предназначением которых было сохранить «Земляной дом» при ядерном нападении, были начисто срезаны. «Медвежонок» то смеялся, то всхлипывал. Маклин осознал всю глубину катастрофы и больше не мог выносить свидетельства человеческой слабости; полковник оскалился, лицо его перекосило от злобы, и, повернувшись, он ударил «Медвежонка» по лицу зудящей правой рукой.

Но правой руки у него не было, и он отдернул культю назад. Боль была оглушающая и страшная, сквозь тряпки закапала кровь.

Маклин бережно прижал искалеченную руку на груди, плотно зажмурив глаза. Он чувствовал себя отвратительно, вот-вот его вырвет или он обосрется. Дисциплина и контроль! – думал он. Возьми себя в руки, солдат! Возьми себя в руки, мать твою!..

Когда я открою глаза, сказал он себе, каменный завал исчезнет. Мы сможем пройти прямо по коридору туда, где лежит еда. У нас будет все, что нужно. Пожалуйста, Боже… Пожалуйста, сделай, чтобы все было как надо.

Он открыл глаза.

Преграда из камней была на месте.

– Есть у кого-нибудь пластиковая взрывчатка? – спросил Маклин. Голос его эхом отдавался в коридоре.

Это был призрачный голос, голос человека, сидящего на дне грязной ямы с трупами.

– Придется умирать, – сказал «Медвежонок», смеясь и плача, единственный глаз его глядел дико. – Мы в самой большой в мире гробнице!

– Полковник?

Это сказал мальчик. Маклин осветил лицо Роланда. Это была запыленная, забрызганная кровью, бесчувственная маска.

– У нас есть руки, – сказал Роланд.

– Руки. Конечно. Одна рука у меня. Две у тебя. Две руки «Медвежонка» тоже не из говна. Конечно, у нас есть руки.

– Не наши руки, – спокойно ответил Роланд. К нему пришла идея, простая и ясная. – Их руки. Тех, кто еще остался наверху.

– Гражданских? – усомнился Маклин. – Пожалуй, не найдем и десятка годных к работе. И посмотри на потолок. Видишь эти трещины? То, что осталось от него, вот-вот упадет. Кто будет работать, когда такое висит над головой?

– От завала до пищи далеко?

– Не знаю. Может, двадцать футов. Может, тридцать.

Роланд кивнул.

– А что, если сказать им, что десять? Они не знают про потолок? Как вы думаете, будут они работать или нет?

Маклин заколебался. Это же мальчик, думал он. Что он понимает?

– Мы втроем погибнем, – сказал Роланд, – если не доберемся до еды. Но мы не доберемся до нее, если не заставим кого-нибудь работать. Потолок может упасть, а может и не упасть. Даже если он упадет, не мы там будем, а?

– Они поймут, что потолок слабый. Достаточно поглядеть вверх и увидеть эти проклятые трещины.

– Они не могут увидеть их, – сказал Роланд спокойно, – в темноте. Фонарь у вас одного, так ведь?

И улыбнулся уголками рта.

Маклин медленно сощурился. В полутьме за плечом Роланда Кронингера послышалось какое-то движение. Маклин повел лучом фонарика в сторону. Там, пригнувшись, сидел на корточках Солдат-Тень в маскировочной форме и шлеме, покрытом зеленой сеткой, весь в пятнах черной и зеленой маскировочной краски, а лицо его было цвета дыма.

– Малый прав, Джимбо, – шепнул Солдат-Тень. Он встал во весь рост. – Заставь гражданских работать. Пусть работают в темноте, и скажи, что до еды только десять футов. Будь подлецом, скажи им, что шесть. Они будут работать быстрее. Если они пробьются, прекрасно. Если нет… они всего лишь гражданские. Трутни. Жеребцы-производители. Правильно?

– Да, сэр, – ответил Маклин.

– А?

Роланд увидел, что полковник смотрит куда-то за его правое плечо; у него был тот же лебезящий голос, каким он говорил в бреду там, в яме. Роланд оглянулся, но, конечно, никого не увидел.

– Трутни, – сказал Маклин. – Производители. Правильно?

Он кивнул и переключил внимание с Солдата-Тени на мальчика.

– Хорошо. Поднимемся наверх и посмотрим, может, найдем что-нибудь такое, что будет нам полезно. Может, кто-нибудь из моих людей еще жив.

Он вспомнил, как сержант Шорр в диком ужасе убегал из помещения управления.

– Где Шорр? Что с ним? – «Медвежонок» покачал головой. – А как насчет доктора Ланга? Жив ли он еще?

– В больнице его не было, – «Медвежонок» старался не смотреть на каменный завал. – Его квартиру я не проверял.

– Ну тогда посмотрим там. Он может нам понадобиться, кроме того, можно набрать у него болеутоляющих. Мне к тому же понадобятся еще бинты. И нам нужны бутыли, если найдутся. В туалетах можно набрать воды.

– Сэр полковник?

Маклин сразу же повернулся к Роланду.

– Еще одна вещь: воздух.

– Что – воздух?

– Генератор вышел из строя. Проводка тоже. Как вентиляторы будут подавать воздух?

Маклин питал надежду, хотя и слабую, выжить. Но она тут же разбилась. Без вентиляторов воздух не поступит в «Земляной дом». Сырой воздух, который оставался в «Земляном доме», был всем, на что они могли надеяться, но как только уровень углекислого газа повысится, они умрут.

Сколько времени пройдет до тех пор, он не знал. Часы? Дни? Недели? Он не хотел далеко загадывать, а сейчас важнее всего было найти глоток воды, глоток еды и выработать план действия.

– У нас достаточно воздуха, – сказал он. – Достаточно для всех, а к тому времени, когда его станет не хватать, мы придумаем, как выйти из положения. Правильно?

Роланд хотел верить, и он кивнул. Кивнул и Солдат-Тень, он сказал Маклину:

– Молодец.

Полковник осмотрел свою квартиру, располагавшуюся почти над тем коридором. Дверь сорвана с петель, часть потолка обрушилась; в полу зияла расщелина, в которую провалились кровать и тумбочка. Ванная тоже развалилась, но в свете фонарика Маклин увидел, что в лунке унитаза осталось несколько пригоршней воды. Он напился, напился и «Медвежонок», и Роланд. Никогда прежде вода не была такой вкусной.