Роберт Маккаммон

Песня Свон

Посвящается Саллу, чье внутреннее лицо так же прекрасно, как и внешнее. Мы пережили комету!

Книга первая

Часть первая

Рубеж, после прохождения которого вернуться уже невозможно

Глава 1

Однажды

16 июля, 10 часов 27 минут пополудни

(восточное дневное время)

Вашингтон, федеральный округ Колумбия

«Однажды нам понравилось играть с огнем», – думал президент Соединенных Штатов, пока спичка, которой он собирался разжечь трубку, горела между его пальцами.

Он уставился на нее, зачарованный игрой пламени, и пока оно разгоралось, в его мозгу рисовалась картина огненной башни высотой в тысячу футов; эта башня вихрем пересекала страну, которую он любил, сжигая на своем пути большие и малые города, обращая реки в пар, разметая в руины фермы, бывшие здесь искони, и взметая пепел семидесяти миллионов человеческих тел в темное небо. Завороженный этой страшной картиной, он смотрел, как пламя охватывает спичку, и сознавал, что здесь в миниатюре были и сила созидания, и сила разрушения: пламя могло готовить пищу, светить в темноте, плавить железо – и могло сжигать человеческую плоть. Нечто, напоминающее маленький немигающий розовый глаз, открылось в центре пламени, и ему захотелось кричать. Он проснулся в два часа ночи от кошмара такого жертвоприношения и начал плакать, и не мог остановиться, и первая леди пыталась успокоить его, но он продолжал дрожать и всхлипывать, как ребенок. Он просидел в Овальном кабинете до рассвета, снова и снова просматривая карты и сверхсекретные донесения, но все они говорили об одном: Первый Удар…

Пламя ожгло пальцы. Он потряс спичкой и бросил ее в пепельницу, украшенную рельефом президентской печати. Тонкая струйка дыма закрутилась по направлению к вентиляционной решетке.

– Сэр? – сказал кто-то. Он поднял взор, оглядел группу незнакомцев, сидевших в так называемой Ситуационной комнате Белого Дома, увидел перед собой на экране высокого разрешения компьютерную карту земного шара, шеренгу телефонов и телеэкранов, расположенных перед ним полукругом, как на пульте управления истребителем, и ему захотелось, чтобы Бог посадил кого-нибудь другого в его кресло, чтобы он снова стал просто сенатором и не знал бы правды о мире.

– Сэр?

Он провел ладонью по лбу. Кожа была липкой. Прекрасное время заболеть гриппом, подумал он и чуть не засмеялся от этой абсурдной мысли. У Президента не бывает отпусков по болезни, подумалось ему, ведь считается, что Президенты не болеют. Он попытался сфокусировать взгляд на том из сидящих за овальным столом, кто обращался к нему: все наблюдали за этим человеком – вице-президентом, нервным и стеснительным, – адмирал Нэрремор, прямой, как шомпол, в форме, украшенной на груди пригоршней наград; адмирал Синклер, резкий и настороженный, с глазами, как два кусочка голубого стекла на крепкосшитом лице; министр обороны Хэннен, похожий на добродушного дедушку, но известный и пресс-службе, и своим помощникам как «Железный Ганс»; генерал Шивингтон, ответственный сотрудник военной разведки по вопросам военной мощи Советов; председатель Комитета начальников штабов Бергольц, с прической ежиком, подтянутый, в темно-синем костюме в полоску; и много разных военных чиновников и советников.

– Да? – спросил Президент Бергольца.

Хэннен потянулся за стаканом воды, отпил из него и сказал:

– Сэр, я спрашивал у вас, могу ли я продолжать, – он постучал пальцем по страничке раскрытого доклада, который зачитывал.

– А! – Он подумал, что его трубка погасла. Разве я не раскурил ее только что? Он поглядел на сгоревшую спичку в пепельнице и не смог вспомнить, как она туда попала.

На мгновение он мысленно увидел лицо Джона Уэйна в сцене из старого черно-белого фильма, который он видел в детстве. Герцог говорил что-то о рубеже, после прохождения которого вернуться уже невозможно.

– Да, – сказал Президент, – продолжайте.

Хэннен бросил быстрый взгляд на остальных, сидевших вокруг стола. Перед каждым лежала копия доклада, а также сводки шифрованных сообщений, только что поступивших по каналам связи от НОРАД (Североамериканское объединенное командование противовоздушной обороны) и САК (Стратегическое авиационное командование).

– Меньше трех часов назад, – продолжал Хэннен, – последний из наших действующих спутников типа «Небесный глаз» был лишен зрения над территорией СССР. Мы потеряли все наши оптические датчики и телекамеры, и опять, как в случаях с шестью предыдущими «Небесными Глазами», мы почувствовали, что этот был уничтожен расположенным на земле лазером, действовавшим, вероятно, из пункта около Магадана. Через двадцать минут после того, как был ослеплен «Небесный Глаз»-7, мы применили лазер «Мальмстром», чтобы лишить зрения советский спутник, находившийся в тот момент над Канадой. По нашим данным, у них все еще остаются два действующих спутника, один в данный момент находится над северной частью Тихого океана, а другой – над ирано-иракской границей. НАСА пытается восстановить «Небесный Глаз»-2 и 3, а остальные – это просто космический утиль.

– Все это означает, сэр, что приблизительно три часа назад по восточному дневному времени, – Хэннен поглядел на цифровые часы на серой бетонной стене Ситуационной комнаты, – мы потеряли зрение. Последние фотографии поступили в 18:30, когда спутники находились над Елгавой. – Он включил микрофон перед собой и сказал:

– «Небесный Глаз» 7, запись 16, пожалуйста.

Наступила трехсекундная пауза – информационный компьютер искал запрашиваемые данные. На большом настенном экране карта земного шара потемнела и уступила место видеофильму передаваемому со спутника на большой высоте. В центре участка густой советской тайги было скопление булавочных головок, связанных тонкими линиями дорог.

– Увеличить двенадцать раз, – приказал Хэннен. При этом картина на мгновение отразилась в его роговых очках.

Изображение двенадцать раз увеличивалось, пока, наконец, сотни бункеров межконтинентальных баллистических ракет не стали видны так ясно, будто картина на настенном экране Ситуационной комнаты стала просто видом через оконное стекло. По дорогам шли грузовики, их колеса вздымали пыль, а около бетонных бункеров ракетных установок и тарелок радаров даже были заметны солдаты.

– Как видите, – продолжал Хэннен спокойным, почти беспристрастным голосом, привычным ему по предыдущей работе – преподавателя военной истории и экономики в Йельском университете, – они к чему-то готовятся. Вероятно, устанавливают больше радаров и снаряжают боеголовки, так мне кажется. Мы насчитали только в этом подразделении 263 бункера, в которых, вероятно, находятся более шестисот боеголовок. Через две минуты после данной съемки «Небесный Глаз» был «ослеплен». Но съемка только подтверждает то, что нам уже известно: Советы подошли к высокой степени военной готовности, и они не хотят, чтобы мы видели, как они подвозят новое оборудование. Это подводит нас к докладу генерала Шивингтона. Генерал?

Шивингтон сломал печать на зеленой папке, лежавшей перед ним; другие сделали то же. Внутри были страницы документов, графики и карты.

– Джентльмены, – сказал он торжественным голосом, – советская военная машина за последние девять месяцев увеличила свою мощность не менее чем на пятнадцать процентов. Мне нет нужды говорить вам про Афганистан, Южную Америку или Персидский залив, но я бы хотел привлечь ваше внимание к документу с пометкой дубль-6, дубль-3. В нем есть график, показывающий объем поступлений в русскую систему гражданской обороны, и вы можете увидеть своими глазами, как он резко вырос за последние два месяца. Наши источники в Советах сообщают, что больше сорока процентов городского населения сейчас либо покинули города, либо нашли пристанище в убежищах…

Пока Шивингтон рассказывал про советскую гражданскую оборону, мысли Президента вернулись на восемь месяцев назад, к последним страшным дням Афганистана с их нервно-паралитическими газовыми атаками и тактическими ядерными ударами. А через неделю после падения Афганистана в Бейруте, в жилом доме, было взорвано ядерное устройство в 20,5 килотонн, превратившее этот измученный город в лунный пейзаж из радиоактивного мусора. Почти половина населения погибла на месте. Множество террористических групп с радостью приняли ответственность на себя, обещая еще больше ударов молний от Аллаха.

Со взрывом этой бомбы открылся ящик Пандоры, наполненный ужасами.

14 марта Индия атаковала Пакистан, применив химическое оружие.

Пакистан ответил ракетным ударом по городу Джодхпур.

Три индийских ядерных ракеты достигли Карачи, и война в пустыне Тар заглохла.

2 апреля Иран осыпал Ирак дождем ядерных ракет советской поставки, и американские силы оказались втянуты в водоворот, поскольку они воевали на стороне иранцев. Советские и американские истребители сражались над Персидским заливом, и весь регион в любую минуту мог взлететь в воздух.

Пограничные стычки пробегали волнами через Северную и Южную Африку. Мелкие государства истощали свои богатства ради приобретения химического и ядерного оружия. Союзы менялись каждый день, некоторые из-за военного давления, другие из-за выстрелов снайперов.

4 мая меньше чем в двенадцати милях от Ки-Уэста беззаботный пилот американского истребителя «F-18» восторженно влепил ракету класса «воздух-земля» в борт поврежденной русской подлодки; размещенные на Кубе русские «Миг-23» прилетели, завывая, из-за горизонта, сбили этого летчика и двух других из прилетевшей на помощь эскадрильи.

Спустя девять дней советская и американская подлодки столкнулись при игре в кошки-мышки в Арктике. Через два дня после этого радары на канадской дальней линии раннего предупреждения подцепили черточки двадцати приближающихся самолетов; все западные американские военно-воздушные базы были приведены в состояние боевой готовности номер один, но вторгнувшиеся повернули и уклонились от встречи.

16 мая все американские военно-воздушные базы были приведены в боевую готовность номер два. Советы провели в течение двух часов такие же действия. Усиливая напряженность, в этот же день в промышленном комплексе «Фиат» в Милане сработало ядерное устройство; ответственность за эту акцию взяла на себя коммунистическая террористическая группа с названием «Красная звезда свободы».

Стычки между кораблями, подлодками и самолетами продолжались в северной части Атлантики и Тихого океана весь май и июнь. Американские военно-воздушные базы перешли в боевую готовность номер один, когда по неизвестной причине в тридцати морских милях от побережья Орегона взорвался и затонул крейсер. Появление советских подлодок в территориальных водах усилило драматизм ситуации, и американские подлодки были отправлены на проверку русских оборонительных систем. Деятельность советских установок с межконтинентальными баллистическими ракетами была засечена «Небесными Глазами» прежде, чем их ослепили лазерами, и Президенту стало известно, что русские заметили активность на американских базах до того, как ослепли их собственные спутники-шпионы.

30 июня «грязного лета», как его окрестили газеты, туристическое судно «Тропическая панорама», на котором с Гавайев в Сан-Франциско плыли семьсот пассажиров, радировало, что оно остановлено неизвестной подлодкой.

Это было последнее сообщение с «Тропической панорамы».

С того дня американские военные корабли патрулировали Тихий океан, имея на борту ядерные ракеты, готовые к пуску.

Президент вспомнил фильм «Великолепный» про аэроплан, попавший в критическую ситуацию и готовый разбиться. Летчика играл Джон Уэйн, и Герцог рассказал команде о рубеже, после прохождения которого возвращение невозможно, – точке, после которой самолет не может повернуть назад, а должен продолжать лететь вперед, чем бы это ни кончилось. Воображение Президента задержалось на этой точке «невозможного возвращения», он представил себе, как, пытаясь найти огни земли, управляет самолетом с отказавшим двигателем над черным и недружелюбным океаном. Но приборы дают неправильные показания, а самолет все продолжает снижаться, в то время как крики пассажиров звенят в голове.

Хотел бы я снова стать ребенком, подумал он, в то время как люди за столом смотрели на него. Боже милостивый, я больше не хочу править страной.

Генерал Шивингтон закончил доклад. Президент сказал:

– Спасибо, – хотя не был уверен в том, о чем точно сказал Шивингтон. Он ощущал на себе взгляды этих людей, ждущих, чтобы он заговорил, сделал движение или еще что-нибудь. Ему чуть меньше пятидесяти, он темноволос и красив суровой красотой, он и сам был летчиком, летал на шаттле «Олимпийский» и был одним из первых, вышедших в космос с реактивной установкой. Созерцание с орбиты огромного, подернутого облаками шара Земли тронуло его до слез, а его эмоциональное высказывание по радио: «Я думаю, что знаю, как должен чувствовать себя Бог», – больше всего остального помогло ему победить на президентских выборах.

Но он унаследовал ошибки своих предшественников – президентов и был до смешного наивен в представлениях о мире в канун двадцать первого века.

Экономика после всплеска середины восьмидесятых выбилась из-под контроля. Темпы роста преступности потрясали, тюрьмы были забиты убийцами. Сотни тысяч бездомных – «нация оборванцев», как назвала их «Нью-Йорк таймс», – скитались по дорогам Америки, неспособной обеспечить кров или морально справиться с напором мира бродяг. Военная программа «Звездных войн», стоившая миллиарды долларов, обернулась несчастьем, потому что была освоена слишком поздно и машины могли работать не лучше, чем человек, а сложность орбитальных платформ пугала разум и била по бюджету. Поставщики оружия подпитывали сырой, неотработанной ядерной технологией страны третьего мира и по-собачьи безумных лидеров, страждущих власти на соблазнительной и нестабильной глобальной арене. Двадцатикилотонные бомбы, примерно той же мощности, что и бомба, разрушившая Хиросиму, теперь стали столь же обыденными, как и ручные гранаты, и их было можно носить в «дипломате». За возобновившимся выступлениями в Польше и стычками на варшавских улицах прошлой зимой, остудившими отношения между Соединенными Штатами и Советами до температуры образования льда, незамедлительно последовал упадок духа, выразившийся в национальном позоре – заговоре ЦРУ с целью уничтожения лидеров Польского освободительного движения.

Мы перед рубежом «невозможного возвращения», подумал Президент и почувствовал ужасный приступ смеха, но заставил себя держать губы плотно сжатыми. Его разум боролся с туманной паутиной докладов и мнений, которые вели к страшному выводу: Советы подготавливают первый удар, который несет неслыханные разрушения Соединенным Штатам Америки.

– Сэр? – нарушил тяжелое молчание Хэннен. – Следующий доклад адмирала Нэрремора. Адмирал?

Распечатана еще одна папка. Адмирал Нэрремор, худой, костлявый на вид, лет пятидесяти пяти, начал продираться через засекреченные сведения:

– В 19 часов 12 минут британские вертолеты с борта корабля противоракетной обороны «Вассал» сбросили в море шумопеленгаторы, которые подтвердили присутствие в семидесяти трех милях к северу от Бермуд шести неопознанных подлодок, державших под прицелом триста градусов по окружности. Если эти подлодки нацелены на северо-восточное побережье, то они находятся уже на расстоянии ракетного удара по Нью-Йорку, военно-воздушным базам на восточных морях, Белому Дому и Пентагону.

Он взглянул через стол на Президента, глаза у него дымчато-серые под густыми седыми бровями. Белый Дом в пятидесяти футах над их головами.

– Если были обнаружены шесть, – сказал он, – можно ручаться, что у Ивана там по меньшей мере раза в три больше. Они могут доставить к цели несколько сотен боеголовок в течение пяти-девяти минут после пуска.

Он перевернул страничку:

– По данным часовой давности, двенадцать советских подлодок класса «Дельта-2» все еще находятся на позиции в двухстах шестидесяти милях к северо-западу от Сан-Франциско.

Президент почувствовал изумление, как будто все это был сон перед пробуждением.

Думай! – приказал он себе. Думай, черт тебя побери!

– А где наши подлодки, адмирал? – услышал он свой голос, словно голос незнакомого человека.

Нэрремор вызвал на настенный экран другую компьютерную карту. На ней были показаны мерцающие точки на расстоянии около двухсот миль к северо-востоку от советского Мурманска. Следующая карта на экране принесла Балтийское море и другое скопление подлодок северо-западнее от Риги. Третья карта показала восточное русское побережье и линию подлодок в Беринговом море между Аляской и советским материком.

– Мы взяли Ивана в железное кольцо, – сказал Нэрремор, – только скажите – и мы потопим все, что только попытается прорваться.

– Думаю, картина предельно ясная, – голос Хэннена был спокоен и тверд, – мы должны опередить Советы.

Президент молчал, пытаясь выстроить мысли в логическую цепь. Ладони покрылись потом. «Что, если они не планируют первый удар? Что, если они верят, что это мы?.. Если мы продемонстрируем силу, не подтолкнет ли это их переступить через край?»

Хэннен взял сигарету из серебряного портсигара и закурил. И опять глаза Президента оказались прикованы к пламени.

– Сэр, – Хэннен отвечал мягко, как будто разговаривал с неразвитым ребенком, – если Советы что-нибудь уважают, так это силу. Вам это известно не хуже, чем любому из присутствующих в этом кабинете, особенно после инцидента в Персидском заливе. Им нужна территория, и ради этого они готовы уничтожить нас и понести свою долю потерь. Черт, ведь их экономика слабее нашей. Они собираются провоцировать нас, пока мы не сломаемся или не ударим, а если мы затянем, не сломаемся… Боже, помоги нам!

– Нет, – потряс головой Президент. Они повторяли это много раз, и эта идея надоела ему до тошноты. – Нет, мы не нанесем первого удара.

– Советы, – терпеливо продолжал Хэннен, – понимают дипломатию кулака. Я не говорю, что считаю, будто мы должны уничтожить Советский Союз. Но я правда верю – истово – что сейчас самое время сказать им, и решительно, что нас не подтолкнешь и мы не позволим их ядерным подлодкам осаждать наши побережья в ожидании сигнала к пуску.

Президент уставился на свои руки. Галстук казался петлей висельника, и пот выступил под мышками и на пояснице.

– Что вы имеете в виду? – спросил он.

– То, что мы должны немедленно перехватить их чертовы подлодки. Мы уничтожим их, если они не уберутся. Мы приведем в боевую готовность «ноль» все наши военно-воздушные базы и установки МБР. – Хэннен быстро оглядел сидящих за столом, чтобы оценить, кто за его предложение. Только вице-президент отвел взгляд, но Хэннен знал, что это слабый человек и его мнение не имеет веса. – Мы можем перехватить любое советское судно с ядерным оружием, выходящее из Риги, Мурманска или Владивостока. Мы снова возьмем моря под контроль, и если это означает ограниченный ядерный контакт, пусть будет так.

– Блокада… – сказал Президент, – а не захочется ли им воевать еще сильнее?

– Сэр? – генерал Синклер говорил по-виргински неторопливо и выражался просто. – Я думаю, объяснение таково: Иван должен поверить, что мы рискнем задницами, чтобы они взлетели до небес. Честно говоря, сэр, я не думаю, что здесь есть хоть один человек, который будет сидеть сложа руки, позволяя Ивану спокойно забрасывать нас ракетно-ядерным дерьмом, не отвечая ударом на удар, не думая при этом, каков уровень потерь. – Он наклонился вперед и уставился своим сверлящим взглядом на Президента. – Я могу привести стратегические военно-воздушные силы и североамериканскую систему противовоздушной обороны в состояние нулевой боевой готовности через две минуты после вашего «добро». Я могу привести эскадрилью «B-1» прямо к границам Ивана в течение одного часа. Только дайте мне слабый намек, вы понимаете…

– Но… они подумают, что мы атакуем!

– Дело в том, что они поймут: мы не боимся, – Хэннен стряхнул столбик пепла в пепельницу, – даже если это безумие. Но, Бог свидетель, русские уважают безумие больше, чем страх. Если мы дадим им подвести ядерные ракеты, направленные на наши побережья, и при этом не пошевельнем и пальцем, мы подпишем смертный приговор Соединенным Штатам Америки!

Президент закрыл глаза. Резко опять открыл их. Ему привиделись горящие города и обуглившиеся темные предметы, некогда бывшие человеческими существами. С усилием он произнес:

– Я не хочу быть человеком, начавшим третью мировую войну. Вы это можете понять?

– Она уже началась, – заговорил Синклер. – Черт, весь этот проклятый мир воюет, и все ждут, чтобы или Иван, или мы нанесли нокаутирующий удар. Может быть, все будущее мира зависит от того, кто возьмется стать самым безумным! Я согласен с Гансом. Если мы в ближайшее время не сделаем шага, мощный стальной дождь прольется на нашу жестяную крышу.

– Они будут отброшены, – бесцветным голосом сказал Нэрремор. – Их отбрасывали раньше. Если мы пошлем группы охотников-убийц на те подлодки и они взлетят на воздух, то русские узнают, где проходит линия. Будем сидеть и ждать или покажем им свои зубы?

– Сэр? – поддакнул Хэннен. Он глянул на часы: без двух минут одиннадцать. – Думаю, теперь решение за вами.

«Я не хочу принимать его», – чуть не закричал он. Ему нужно время, нужно уехать в Кэмп-Дэвид или на одну из долгих рыбалок, которые он любил, будучи сенатором. Но сейчас времени не было. Руки его сцепились. Лицо так напряглось, что он испугался, как бы оно не треснуло и не распалось на куски, как маска, и ему не пришлось увидеть, что под нею. Когда он поднял глаза, рассматривавшие его энергичные мужчины все еще были тут, и ему показалось, что он теряет сознание.

Решение. Решение должно быть принято. Сейчас же.

– Да! – Это слово никогда прежде не звучало так страшно. – Хорошо. Мы приведем… – он запнулся, сделал глубокий вдох. – Мы приведем войска в боевую готовность «ноль»: адмирал, поднимите ваши спецсилы. Генерал Синклер, я хочу, чтобы ваши «B-1» ни на дюйм не влезали на русскую территорию. Вам ясно?

– Мои экипажи могут пройти по этой линии даже во сне.

– Запускайте кодовые команды.

Синклер принялся набирать команды на клавиатуре перед собой, потом поднял телефонную трубку, давая устное подтверждение САК в Омаху и НОРАД в крепость в горе Шейен, штат Колорадо. Адмирал Нэрремор взял трубку телефона, немедленно соединившего его со штабом военно-морских сил в Пентагоне. В несколько минут военно-воздушные и военно-морские базы страны заживут повышенной активностью. Шифрованные команды о нулевой боевой готовности прошелестят по проводам, но, несмотря на это, будут выполнены все подтверждающие действия на радарном оборудовании, системах слежения, мониторах, компьютерах и сотнях других элементов высокотехнологичной военной машины, так же, как и возле десятков крылатых ракет и тысяч ядерных боеголовок, скрытых в бункерах по всему Среднему Западу от Монтаны до Канзаса.

Президент замкнулся. Решение принято. Председатель КНШ Бергольц попрощался с собравшимися и подошел к Президенту, чтобы взять его за плечо и сказать, какое правильное и твердое решение тот принял. После того, как военные советники и чиновники покинули Ситуационную комнату и двинулись к лифтам в ближайшем вестибюле, Президент остался сидеть в одиночестве. Трубка его погасла, но он никак не мог прийти в себя и снова разжечь ее.

– Сэр?

Он вздрогнул от неожиданности и повернулся на голос. Около двери стоял Хэннен.

– У вас все в порядке?

– Все в порядке, – слабо улыбнулся Президент. Воспоминания о славных днях астронавта промелькнули у него в голове. – Нет, Господи Иисусе, я не знаю. Думаю, что в порядке.

– Вы приняли правильное решение. Мы оба знаем это. Советы должны осознать, что мы не боимся.

– Я боюсь, Ганс! Я чертовски боюсь!

– И я тоже. И все другие, но нами не должен править страх.

Он придвинулся к столу и перелистал некоторые папки. Через минуту придет молодой человек из ЦРУ, чтобы уничтожить все эти документы.

– Мне кажется, что вам лучше отправить Джулиана и Кори сегодня вечером в подземное убежище, сразу же, как только они соберут вещи. А мы что-нибудь придумаем для прессы.

– Разберемся, когда прибудем, мы всегда успеем.

– Ганс? – голос Президента стал тише, чем у ребенка. – Если… если бы вы были Богом… Вы бы уничтожили этот мир?

Мгновение Ганс молчал. Потом:

– Полагаю… Я бы подождал и посмотрел. Если бы я был Богом, я имею в виду.

– Подождал и посмотрел на что?

– Кто победит. Хорошие парни или плохие.

– А между ними есть какая-нибудь разница?

Хэннен умолк. Попытался заговорить, но понял, что не может.

– Я вызову лифт, – сказал он и вышел из Ситуационной комнаты.

Президент разжал ладони. Падающий сверху свет сверкнул на запонках, украшенных печатью президента США.

«У меня все в порядке, – сказал он про себя, – все системы работают».

Что-то сломалось у него внутри, и он чуть не заплакал. Ему хотелось домой, но дом был далеко-далеко от его кресла.

– Сэр? – позвал его Хэннен.

Двигаясь медленно и скованно, как старик, Президент встал и вышел навстречу будущему.

Глава 2

Сестра Ужас

11 часов 19 минут после полудня

(восточное дневное время)

Нью-Йорк

Трах!

Она почувствовала, как кто-то ударил по ее картонной коробке, и схватила, а затем прижала к себе поплотнее свою брезентовую сумку. Она устала и хотела покоя. Девушке нужен сон красоты, подумала она и снова закрыла глаза.

– Я сказал, пошла вон!

Руки схватили ее за лодыжки и грубо выволокли из коробки на мостовую. Когда ее вытащили, она негодующе закричала и начала бешено лягаться.

– Ты, сукин сын, мерзавец, оставь меня в покое, негодяй!

– Глянь на нее, какое дерьмо! – сказала одна из двух фигур, которые стояли над ней, освещенные красным неоновым светом вывески вьетнамского ресторанчика напротив Западной Тридцать шестой улицы.

– Да это баба!

Другой человек, который ухватил ее за лодыжки выше грязных брезентовых спортивных туфель и вытащил наружу, прорычал хриплым голосом:

– Баба или нет, а я расшибу ей задницу.

Она села. Брезентовая сумка со всеми столь дорогими ей принадлежностями плотно прижата к ее груди. В красном потоке неона на скуластом крепком лице видны глубокие морщины и уличная грязь. Запавшие в фиолетовые провалы глаза бледного водянисто-голубого цвета светятся страхом и злобой. На голове голубая шапочка, которую она днем раньше нашла в опрокинутом мусорном ящике. Одежда состояла из грязной серой с набивным рисунком блузы с короткими рукавами и мешковатой пары мужских коричневых брюк с заплатами на коленях. Это была ширококостная плотная женщина, живот и бедра выпирали из грубой ткани брюк; одежда, как и брезентовая хозяйственная сумка, попала к ней от доброго служителя Армии Спасения. Из-под шапочки на плечи неряшливо падали каштановые волосы с проседью, кое-где обкромсанные – там, где удалось достать ножницами. В сумке лежали в неописуемом сочетании самые разные вещи: катушка рыболовной лески, проеденный молью ярко-оранжевый свитер, пара ковбойских сапог со сломанными каблуками, ржавый церковный поднос, бумажные стаканчики и пластмассовые тарелки, годичной давности журнал «Космополит», кусок цепочки, несколько упаковок фруктовой жвачки и многое другое, о чем она уже и позабыла, были в той сумке. Пока мужчины разглядывали ее, один из них угрожающе, она сжимала сумку все крепче. Левый глаз женщины заплыл, скула была ободрана и вздулась, а ребра болели в том месте, которым три дня назад ей пришлось считать ступени лестницы по милости одной разгневанной женщины из христианского приюта. Она приземлилась на площадке, вернулась назад по лестнице и точным свинцовым ударом правой вышибла той женщине пару зубов.

– Ты залезла в мою коробку, – сказал мужчина с грубым голосом.

Высокий и костлявый, на нем только голубые джинсы, грудь блестит от пота. Борода, глаза мутные. Второй мужчина – ниже ростом и тяжелее, в пропотевшей рубашке и зеленых армейских штанах, карманы набиты окурками. У него сальные темные волосы, и он все время чешет в паху. Первый мужчина толкнул ее в бок носком ботинка, и от боли в ребрах она сморщилась.

– Ты глухая, сука? Я сказал, ты залезла в мою сраную коробку!

Картонная коробка, в которой она спала, лежала на боку посреди целого острова смердящих мусорных мешков, на две с лишним недели забивших улицы Манхэттена и стоки – результат забастовки мусорщиков. В удушающей, почти сорокаградусной днем и тридцатипятиградусной ночью, жаре мешки раздувались и лопались. Для крыс наступили праздничные дни, горы мусора лежали неубранными, перекрывая на некоторых улицах движение.

Она невидяще глядела на мужчин, содержимое половины бутылки «Красного кинжала» рассасывалось в ее желудке. Последним, что она ела, были остатки куриных костей и поскребыши из консервной банки.

– А?

– Моя коробка, – заорал бородатый прямо ей в лицо. – Это мое место. Ты сумасшедшая или как?

– У нее нет мозгов, – сказал другой, – она ненормальная, и все тут.

– И угрюмая, как черт. Эй, что там у тебя в сумке? Дай-ка посмотреть.

Он ухватился за сумку и дернул, но женщина испустила протяжный вопль и отказалась отдать, глаза у нее широко раскрылись от страха.

– У тебя там какие-то деньги? Выпивка? Дай сюда, сука!

Человек почти вырвал сумку у нее из рук, но она захныкала и повисла на ней. Красным светом сверкнуло украшение на ее шее – маленькое дешевое распятие, прикрепленное к ожерелью из сцепленных полированных камешков.

– Э! – сказал второй. – Смотри-ка! Я ее знаю. Я видел, как она побиралась на Сорок второй улице. Она думает, что такая уж чертовски святая, всегда проповедует людям. Ее зовут Сестра Ужас.

– А-а? А может, мы тогда заложим эту безделушку? – он потянулся, чтобы сорвать с ее шеи распятие, но она резко отвела голову в сторону. Мужчина схватил ее за затылок, зарычал и приготовился ударить ее другой рукой.

– Пожалуйста! – стала умолять она, готовая заплакать. – Пожалуйста, не бейте меня. У меня для есть вас кое-что другое! – Она стала рыться в сумке.

– Давай сюда и проваливай! Мне бы расшибить твою башку за то, что спала в моей коробке, – он отпустил ее голову, но кулак держал наготове.

Пока она искала, она все время издавала слабые всхлипывающие звуки.

– Тут у меня кое-что есть, – бормотала она, – где-то тут.

– Выкладывай давай, – он подтолкнул ее ладонью. – И тогда, быть может, я не отвешу тебе по заднице.

Ее рука ухватила то, что она искала.

– Нашла, – сказала она. – Ага, вот оно.

– Ну, давай сюда!

– Хорошо, – ответила женщина; всхлипывания прекратились, и голос ее стал тверд, как железо. Одним незаметным плавным движением она вытащила бритву, со щелчком раскрыла ее, взмахнула рукой и полоснула по голой руке бородатого.

Из разреза струей брызнула кровь. Лицо мужчины побледнело. Он схватился за запястье, рот его округлился, раздался вскрик, похожий на подавленный кошачий вой.

Женщина тут же вскочила выпрямилась и, держа перед собой брезентовую сумку как щит, снова замахнулась лезвием на обоих мужчин, которые прижались друг к другу. Затем выбралась на замусоренную мостовую и побежала. Бородатый, у которого по руке стекала кровь, погнался за ней, держа деревяшку с торчащими ржавыми гвоздями; глаза его сверкали яростью.

– Я тебе покажу! – визжал он. – Я тебе сейчас покажу!

Он кинулся на нее, но она пригнулась и опять полоснула его бритвой. Он снова отпрянул и замер, тупо уставившись на струйку крови, стекающую по его груди.

Сестра Ужас не медлила, она повернулась и побежала. Поскользнулась в луже гнилья, но удержала равновесие; сзади нее раздавались крики.

– Я тебя поймаю! – предупреждал бородатый. – Я найду тебя, сука! Погоди!

Она не стала его ждать и кинулась на утек; туфли шлепали по мостовой. Наконец она добежала до барьера из тысяч расползшихся от непогоды мусорных мешков. Она перебросилась через него, на ходу подобрав несколько интересных вещей, вроде треснутого шейкера и разбухшего журнала «Нешенл джиогрэфикс», и засунув их в сумку. Теперь она была за барьером. Но она продолжала идти, дыхание болезненно отдавалось в легких, а тело вздрагивало. Они были близко, думала она. Демоны чуть не схватили меня. Но, слава Иисусу, все обошлось, и когда он прилетит на своей летающей тарелке с планеты Юпитер, я буду там, на золотом берегу, целовать ему руки.

Она стояла на углу Тридцать восьмой улицы и Седьмой авеню, стараясь отдышаться и глядя, как поток машин проносится мимо, будто охваченное паникой стадо. Желтое марево помойных испарений и автомобильных выхлопов висело в воздухе, как дымка над заболачивающимся прудом, и влажный пар изнуряюще действовал на Сестру Ужас. Капли пота проступали на лбу и стекали по лицу, одежда пропотела, ей так недоставало дезодоранта, но тот у нее закончился. Она оглядывала лица незнакомых ей людей, окрашенные в цвет сырого мяса сиянием пульсирующего неона. Она не знала, куда идет, и едва ли понимала, где была. Но она знала, что не может стоять на этом углу до утра – стоять под открытым небом значило привлекать дьявольские рентгеновские лучи, бьющие по голове и старающиеся выскрести твой мозг. Она пошла на север, в сторону Центрального парка; голова ее тряслась в такт шагам, плечи были сгорблены.

Нервы трепетали после стычки с двумя безбожниками, которые хотели ее ограбить. «Кругом грех! – думала она. – На земле, на воде и в воздухе – мерзкий, черный, злой грех!» Он был и в лицах людей. О, да! Можно было видеть, как грех наползает на лица людей, зажигая их глаза и заставляя рты хитро кривиться. Этот мир и демоны делают простых людей безумцами, она знает это. Никогда раньше демоны не работали так усердно и не были так жадны до невинных душ.

Она вспомнила о волшебном местечке на пути к Пятой авеню, и глубокие морщины озабоченности смягчились. Она часто ходила туда посмотреть на красивые вещи в витринах; изящные вещицы, выставленные в них, обладали властью успокаивать ее душу, и хотя охрана у двери не дала бы ей войти, ей достаточно было просто стоять и рассматривать их. Припомнился ей выставленный там однажды стеклянный ангел – впечатляющая фигура: длинные волосы откинуты назад и подобны блестящему огню, а крылья готовы отделиться от сильного изящного тела. А на прекрасном лице сияли многоцветными чудесными огоньками глаза. Целый месяц Сестра Ужас ежедневно ходила любоваться на ангела, пока его не заменили стеклянным китом, выпрыгивающим из штормящего сине-зеленого стеклянного моря. Конечно, на Пятой авеню были и другие места с сокровищами, и Сестра Ужас знала их названия – «Сакс», «Фортуноф», «Картье», «Гуччи», «Тиффани», но ее тянуло к статуэткам на витрине магазина стекла Штубена, к волшебному месту успокаивающих душу мечтаний, где шелковистое сияние полированного стекла под мягким светом заставляло ее думать, как прекрасно должно быть на Небесах.

Что-то вернуло ее к реальности. Она сморгнула от жаркого кричащего неона. Рядом надпись объявляла: «Девушки! Живые девушки!»

«Как будто мужчинам нужны мертвые девушки», – удивленно подумала она.

Кинокиоск рекламировал: «Рожденный стоя». Надписи выскакивали из каждого углубления и дверного проема: Секс-книги! Сексуальная помощь! Кабина для желающих быстро разбогатеть! Оружие боевых искусств! Гром басов музыки доносился из дверей бара, и другие ударные бессвязные ритмы дополняли его, извергаясь из громкоговорителей, установленных вдоль шеренги книжных лавочек, баров, стриптиз-шоу и порнотеатров. В половине двенадцатого Сорок вторая улица около края Таймс-сквера представляла парад человеческих страстей. Юный латиноамериканец, подняв руки кверху, кричал:

– Кокаин! Опиум! Крэк! Прямо здесь!

Неподалеку конкурирующий продавец наркотиков распахнул пальто, чтобы показать пластиковые мешочки, которые принес, и вопил:

– Только вдохните – и полетите! Дышите блаженством – почти задарма!

Другие продавцы кричали в автомашины, которые медленно двигались вдоль Сорок второй. Девушки в блузках, оставлявших неприкрытыми руки, спины и животы, в джинсах, модных штанишках или кожаных лосинах стояли у двери каждой книжной лавочки и кинотеатрика или знаком предлагали тем, кто за рулем, сбавить скорость; некоторые уступали, и Сестра Ужас наблюдала, как юные девчонки уносились в ночь с незнакомцами. Шум почти оглушал, а через улицу перед «тип-шоу» на тротуаре сцепились двое молодых черных парней, окруженные кольцом других, смеющихся и подзадоривающих их на более серьезную драку. Возбуждающий аромат гашиша плавал в воздухе – фимиам убежища от жизни.

– Кнопочные выкидные ножички! – вопил другой продавец. – Кому ножички!

Сестра Ужас продолжала идти, ее взгляд устало перебегал с одного на другое. Она знала эту улицу, это пристанище демонов; много раз она приходила сюда проповедовать. Но проповеди никогда не имели действия, ее голос тонул в громе музыки и криках торговцев. Она споткнулась о тело чернокожего, распростершееся на мостовой; глаза его были открыты, кровь из ноздрей натекла лужицей. Она все шла, натыкаясь на людей, ее отталкивали с бранью, неоновый свет слепил. Рот ее был открыт, она кричала:

– Спасай свои души! Конец близок! Бог милостив к вашим душам!

Но никто не обращал на нее внимания. Сестра Ужас вклинилась в месиво тел и вдруг лицом к лицу столкнулась со старым, сгорбленным человеком в заблеванной спереди рубахе. Он обругал ее, схватился за сумку, выхватил несколько вещей и убежал прежде, чем она смогла хорошенько дать ему по морде.

– Чтоб тебе сгореть в Аду, сукин сын! – прокричала она, но тут волна леденящего страха прошила ее, и она вздрогнула.

На миг ее пронзило ощущение, что на нее налетает товарный поезд. Она не увидела, как ее сшибает, просто почувствовала, что ее вот-вот собьют. Жесткое костлявое плечо швырнуло ее на полосу движения машин с такой легкостью, будто тело ее превратилось в соломину, и в ту же секунду неизгладимая картина опалила ее мозг: гора растерзанных, обугленных кукол, нет, не кукол, она осознала это, как только ее опять понесло по улице, у кукол не бывает внутренностей, которые вылезают сквозь ребра, не бывает мозгов, которые вытекают из ушей, не бывает зубов, которые виднеются в застывших мертвых гримасах. Она зацепилась ногой за каменный бордюр и упала на мостовую; машина вильнула, чтобы не наехать на нее, водитель кричал и давил на гудок. Она была в порядке, только от ветра свело судорогой больной бок; она с трудом встала на ноги, чтобы посмотреть, кто же так сильно ударил ее, но никто не обращал на нее никакого внимания. Зубы Сестры Ужас стучали от холода, охватившего ее, несмотря на духоту жаркой полночи, и она пощупала рукой плечо, где, она знала, будет черный синяк, там, куда этот подонок толкнул ее.

– Ты, безбожное дерьмо! – завопила она на кого-то неизвестного, но видение горы тлеющих трупов качалось перед ее взором, и страх когтями вцепился в ее кишки.

Так кто же это шел вдоль края тротуара, недоумевала она. Что за чудовище в человеческом облике? Она увидела перед собой афишу, рекламирующую боевики: «Лики смерти, часть 4» и «Мондо бизарро». Подойдя ближе, она увидела, что афиша фильма «Лики смерти, часть 4» обещала: Сцены со стола вскрытия! Жертвы автокатастрофы! Смерть в огне! Не урезанные и без цензуры!

От закрытой двери кинотеатра веяло прохладой. Входите! – гласила надпись на двери. – У нас есть кондиционирование! Но это было нечто большее, чем просто кондиционирование. Прохлада была влажная и зловещая, прохлада тени, в которой росли ядовитые поганки, их румяные краски умоляли дитя подойти, подойти и попробовать вкус этих конфет.

У самой двери прохлада поубавилась, смешиваясь с пахучей жарой. Сестра Ужас стояла перед этой дверью, и хотя она знала, что возлюбленный Иисус – ее призвание, и что любимый Иисус защитит ее, она также знала, что и за полную бутылку «Красного кинжала», нет, даже за две полные бутылки не переступит порог этого кинотеатра.

Она попятилась от двери, наткнулась на кого-то, кто обругал ее и оттолкнул в сторону, а потом опять пошла, куда – ей было плевать. Щеки ее горели от стыда. Она испугалась, несмотря на то, что любимый Иисус был на ее стороне. Она побоялась взглянуть злу в лицо, она все-таки опять согрешила страхом.

Пройдя два квартала после кинотеатра, она увидела чернокожего мальчика, засовывавшего пивную бутылку в глубину переполненных мусорных контейнеров, стоявших в воротах какой-то развалюхи. Она притворялась, будто что-то ищет в сумке, пока он не прошел мимо, а потом зашла в эти ворота и стала шарить в поисках бутылки. В горле у нее так пересохло, что хотя бы глоточек, хоть капельку жидкости…

По ее рукам с писком бегали крысы, но она не обращала на них внимания, она видела их каждый день, гораздо более крупных, чем эти. Одна из них сидела на краю контейнера и со свирепым недовольством пищала на нее. Сестра швырнула в тварь лежавшей среди мусора теннисной туфлей, и крыса пропала.

От мусора несло гнилью, давно протухшим мясом. Она наконец откопала пивную бутылку и в смутном свете с радостью увидела, что там еще осталось несколько капель. Она быстро поднесла ее к губам, языком пытаясь ощутить вкус пива. Не обращая внимания на пищащих крыс, села спиной к шершавой кирпичной стене. Когда она оперлась рукой о землю, чтобы усесться поудобнее, то коснулась чего-то мокрого и мягкого. Она посмотрела туда, но когда поняла, что это такое, то прижала руку ко рту, чтобы заглушить вскрик.

Оно было завернуто в несколько газетных листов, но крысы прогрызли их. Затем они занялись плотью. Сестра Ужас не могла сказать, какого возраста оно было, было ли оно девочкой или мальчиком, но глаза на крошечном лице были полуоткрыты, как будто дитя сладко дремало. Оно было голенькое, кто-то подбросил его в скопление мусорных баков, мешков и гниющих на жаре отбросов, словно сломанную игрушку.

– Ох, – прошептала она и подумала о промытом дождем шоссе и небесном свете.

Далекий мужской голос произнес: Дайте-ка ее мне, леди. Вы должны дать ее мне.

Сестра Ужас подняла мертвого младенца и стала укачивать его на руках. Издалека донеслось биение бессмысленной музыки и крики продавцов с Сорок второй улицы, а Сестра Ужас приглушенным голосом напевала колыбельную:

– Баю-баю, баю-бай, детка-крошка, засыпай…

Она никак не могла вспомнить продолжение.

Голубой небесный свет и мужской голос, наплывающий сквозь время и расстояние:

Дайте мне ее, леди. Скорая помощь сейчас прибудет.

– Нет, – прошептала Сестра Ужас. Глаза широко раскрыты и ничего не видят, слеза скатывается по щеке. – Нет, я не дам… ее…

Она прижала младенца к плечу, и крошечная головка откинулась. Тельце было холодным. Вокруг Сестры Ужас в ярости визжали и прыгали крысы.

– О, Боже, – услышала она себя.

Потом подняла голову к полоске неба и почувствовала, как ее лицо исказилось. Злоба переполнила ее так, что она закричала:

– Где же Ты?

Голос ее отозвался эхом по всей улице и потонул в радостной суете в двух кварталах отсюда. Любимый Иисус опоздал, подумала она. Он опоздал, опоздал, опоздал на очень важное свидание, свидание, свидание! Она начала истерически хихикать и рыдать одновременно, и наконец из ее горла вырвалось что-то, похожее на стон раненного животного.

Прошло много времени прежде чем она поняла, что должна идти дальше и что не может взять дитя с собой. Она заботливо укутала его в оранжевый свитер из своей сумки, а затем опустила на дно одного из мусорных баков и как могла завалила сверху мусором. Большая серая крыса подошла к ней вплотную, ощерив зубы, и она изо всей силы ударила ее пустой бутылкой из-под пива.

Она едва держалась на ногах и выползла из ворот, понурив голову; горючие слезы позора, отвращения и ярости текли по ее лицу.

«Я не могу так больше, – сказала она себе. – Я не могу больше жить в этом мрачном мире! Дорогой, любимый Иисус, спустись на своей летающей тарелке и забери меня отсюда!»

Она опустилась лбом на тротуар, она хотела умереть и попасть на Небеса, где все грехи будут смыты начисто.

Что-то зазвенело о тротуар, похожее на перезвон колоколов. Она подняла глаза, помутневшие и распухшие от слез, но увидела лишь, как кто-то уходил от нее. Фигура завернула за угол и исчезла.

Сестра Ужас увидела несколько монет, лежащих на мостовой в нескольких футах от нее, три двадцатипятицентовика, два десятицентовика и цент. Кто-то решил, что она побирается, поняла она. Рука ее вытянулась, и она подобрала монеты, пока никто другой их не заметил.

Она села, стараясь придумать, что ей нужно сейчас делать. Она чувствовала себя больной, слабой и усталой, но боялась спать на улице. Нужно найти куда спрятаться, решила она. Найти нору, чтобы зарыться в нее и спрятаться.

Ее взгляд остановился на подземном переходе через Сорок вторую улицу, который был одновременно и спуском в метро.

Она и раньше спала в метро; она знала, что полицейские выгонят ее со станции или, еще хуже, опять упекут под крышу. Но она знала и то, что в метро есть уйма вспомогательных туннелей и незавершенных переходов, которые отходят от главных маршрутов и уходят глубоко под Манхеттен, так глубоко, что ни один из демонов в человеческом облике не сможет найти ее, там можно будет свернуться в темноте клубочком и забыться. В руке она сжимала деньги: этого будет достаточно, чтобы пережить черный день, а потом она сможет оторваться от грешного мира, которого избегает любимый Иисус.

Сестра Ужас встала, добралась до перехода через Сорок вторую улицу и спустилась в подземный мир.

Глава 3

Черный Франкенштейн

10 часов 22 минуты после полудня

(центральное дневное время)

Конкордия, штат Канзас

– Убей его, Джонни!

– Разорви его на куски!

– Вырви ему руку и забей его ею до смерти!

Стропила жаркого прокуренного гимнастического зала Конкордской средней школы звенели от криков четырех с лишним сотен человек, а в центре зала двое, один белый, другой черный, вели схватку на борцовском кругу. В этот момент белый борец, местный парень по имени Джонни Ли Ричвайн, швырнул чудовище, известное как Черный Франкенштейн, на канаты и молотил его ударами дзюдо, а толпа криками требовала крови. Но Черный Франкенштейн, ростом шесть футов четыре дюйма, весом больше трехсот фунтов, носивший резиновую маску, покрытую красными кожаными «шрамами» и резиновыми «шишками», выставил гороподобную грудь; он издал громовой рев и перехватил в воздухе руку Джонни Ли Ричвайна, потом выкрутил ее, и молодой парень упал на колени. Черный Франкенштейн зарычал и ударил его ботинком пятидесятого размера в висок, сбив плашмя на брезент.

Судья без толку крутился рядом, а когда он поднес предупреждающий палец к лицу Черного Франкенштейна, чудовище отшвырнуло его с легкостью, с какой щелчком сбивают кузнечика; Черный Франкенштейн встал над сбитым парнем и дубасил его по груди, по голове, идя по кругу, как маньяк, в то время как толпа ревела от ярости. На ринг полетели смятые стаканчики из-под кока-колы и мешочки из-под попкорна.

– Вы безмозглые ослы! – орал Черный Франкенштейн, громовой бас перекрывал шум толпы. – Смотрите, что я делаю с вашим местным парнем.

Чудовище бодро молотило по ребрам Джонни Ли Ричвайна. Юноша скорчился, лицо его выражало сильнейшую боль, а судья пытался оттащить Черного Франкенштейна. Одним махом чудовище зашвырнуло судью в угол, где тот осел на колени. Теперь толпа вскочила на ноги, на ринг летели стаканчики и мороженое, а местный полицейский, согласившийся подежурить на борцовской арене, нервно переминался около ринга.

– Хотите увидеть кровь канзасской деревенщины? – гремел Черный Франкенштейн занося ботинок, чтобы сокрушить череп своего соперника.

Но Джонни цеплялся за жизнь, он ухватился за лодыжку чудовища и лишил его равновесия, потом выбил из-под него другую ногу. Размахивая толстыми руками, Черный Франкенштейн рухнул на мат с такой силой, что пол зала задрожал и от дружного рева толпы чуть не снесло крышу.

Черный Франкенштейн съежился на коленях, заломив руки и взывая к жалости, а молодой парень взял над ним верх. Потом Джонни повернулся помочь судье, и, пока толпа орала от восторга, Черный Франкенштейн подпрыгнул и кинулся на Джонни сзади, сцепив громадные ручищи, чтобы нанести оглушающий удар.

Испуганные крики болельщиков заставили Джонни Ли Ричвайна в последнее мгновение увернуться, и он ударил чудовище в клубок жира на животе. Воздух, вырвавшийся из легких Черного Франкенштейна, прозвучал как свисток парохода; шатаясь на нетвердых, спотыкающихся ногах возле середины ринга, он пытался избежать своей судьбы.

Джонни Ли Ричвайн поймал его, пригнул и поднял тело Черного Франкенштейна на «мельницу». Болельщики на мгновение замерли, пока эта махина отрывалась от мата, потом закричали, когда Джонни стал крутить чудовище в воздухе. Черный Франкенштейн орал, как ребенок, которого нашлепали.

Раздался звук, похожий на ружейный выстрел. Джонни Ли Ричвайн вскрикнул и стал валиться на мат. Ноги его подкосились, и человек по имени Черный Франкенштейн уловил момент, чтобы оторваться от плеч молодого парня. Он слишком хорошо знал звук ломающейся кости; он был против того, чтобы парень крутил его, как лопасти мельницы, но Джонни хотелось потрясти своих болельщиков. Черный Франкенштейн упал на бок, а когда уселся, то увидел, что молодой местный борец лежит в нескольких футах от него, со стоном сжимая колено, на этот раз от неподдельной боли.

Судья стоял, не зная, что делать. Распростертым полагалось лежать Черному Франкенштейну, а Джонни Ли Ричвайну полагалось выиграть эту главную схватку, именно так было в сценарии, и до сих пор все шло прекрасно.

Черный Франкенштейн поднялся. Он знал, что парень испытывает сильную боль, но должен был выдержать образ. Подняв руки над головой, он прошел через ринг под градом стаканчиков и мешочков из-под попкорна и, когда приблизился к ошеломленному судье, сказал тихим голосом, совсем не похожим на его злодейское пустозвонство:

– Дисквалифицируйте меня и отправьте этого парня к врачу.

– А?

– Сделайте это немедленно.

Судья, местный житель, у которого в соседнем Бельвилле была скобяная лавка, наконец показал руками крест-накрест, что означало дисквалификацию Черного Франкенштейна.

Громадный борец с минуту прыжками показной ярости демонстрировал свое недовольство, а публика освистывала и поносила его. Потом он быстро соскочил с ринга, чтобы пройти в раздевалку, эскортируемый фалангой полицейских. На этом длинном пути ему пришлось выдержать летящие ему в лицо попкорн и куски мороженого, а также плевки и непристойные жесты от детей и взрослых. Особенно он боялся старых благообразных леди, потому что одна такая год назад в Уэйкроссе, штат Джорджия, напала на него со шляпной булавкой и попыталась ткнуть ею в его половые органы.

В своей «раздевалке», которой служили скамейка и шкафчик в комнате футбольной команды, он постарался насколько возможно расслабить мышцы. Некоторые боли и ушибы уже стали хроническими, плечи свело, они казались кусками окаменевшего дерева. Он расшнуровал кожаную маску и стал разглядывать себя в маленькое треснувшее зеркальце, висевшее в шкафчике.

Его едва ли можно было назвать симпатичным. Волосы на голове сбриты наголо, чтобы маска лучше надевалась, лицо в шрамах – следах множества схваток на ринге. Он точно помнил, откуда у него появился каждый шрам, – нерассчитанный удар в Бирмингеме, слишком энергичный бросок стула в Уинстон-Сэлеме, столкновение с углом ринга в Сьюст-Фоллс, встреча с цементным полом в Сан-Антонио. Ошибки в согласованности действий в профессиональной борьбе приводят к реальным повреждениям. Джонни Ли Ричвайн не смог сохранить равновесие, необходимое, чтобы выдержать большую тяжесть, и расплатился за это ногой. Черному Франкенштейну было жаль парня, но поделать он ничего не мог. Представление должно продолжаться.

Ему было тридцать пять лет. Последние десять лет он провел на борцовском ринге, колеся по шоссе и сельским дорогам между городскими спорткомплексами, гимнастическими залами университетов и сельскими ярмарками. В Кентукки его знали как Молнию Джонса, в Иллинойсе как Кирпича Перкинса, и в дюжине других штатов под подобными же устрашающими кличками. По настоящему его звали Джошуа Хатчинс, и в этот вечер он был далеко от своего дома в Мобиле, штат Алабама.

Широкий нос Хатчинсу ломали трижды, и это было заметно; последний раз Джош даже не стал пытаться исправлять его. Под густыми черными бровями сидели глубоко запрятанные глаза светло-серого цвета древесного пепла. Другой маленький шрам круглился вокруг ямочки на подбородке, как перевернутый вопросительный знак, а резкие черты лица и морщины делали Хатчинса похожим на африканского короля, перенесшего многие сражения. Он был настолько огромен, что казался чудом, уникумом, люди с любопытством глазели на него, когда он проходил по улице. Бугры мышц округляли его руки, плечи и ноги, но живот был распущен, слегка свисал – результат слишком большого количества глазированных пончиков, съеденных в одиночных номерах мотелей. Но даже нагуляв лишний жир, похожий на раздутый резиновый баллон Джош Хатчинс двигался с силой и изяществом, создавая впечатление туго скрученной пружины, готовой мгновенно распрямиться. Это все, что осталось от той взрывной энергии, которая бурлила в нем, когда давным-давно он играл защитником у нью-орлеанских «Светлых».

Джош принял душ и смыл пот. Завтра вечером ему предстояло бороться в Гарден-сити, штат Канзас, куда придется долго добираться через весь штат пыльной дорогой. И жаркой, потому что кондиционер в его автомобиле сломался несколько дней назад, а он не мог себе позволить отремонтировать его. Ближайший платеж ему поступит лишь в конце недели в Канзас-сити, где он должен участвовать в борьбе против семи произвольных соперников. Он вышел из душа, вытерся и оделся. Когда он уже собирался уходить, пришел организатор матча и сказал, что Джонни Ли Ричвайна увезли в больницу, он будет в порядке, но Джошу нужно быть поосторожнее на выходе из гимнастического зала – местные могут устроить небольшую потасовку. Джош поблагодарил его спокойным голосом, затянул молнию на сумке и попрощался.

Его побитый, купленный шесть лет назад «Понтиак» был припаркован на стоянке круглосуточного супермаркета «Продуктовый гигант». По опыту, который стоил ему множества проколотых шин, Хатчинс знал, что нельзя парковаться близко к борцовским залам. Он вошел в торговый зал универсама и через несколько минут вышел с пакетом глазированных пончиков, несколькими пирожными и пакетом молока. Джош сел в машину и взял курс на юг по шоссе номер 81 к мотелю «Хороший отдых».

Его комната выходила окнами на шоссе, и грохот проезжающих грузовиков напоминал рычание зверей в темноте. Он включил по телевизору «Вечернее шоу» и намазал плечи разогревающим кремом «Бен гэй». Он давно уже не тренировался в гимнастических залах, хотя не переставал твердить себе, что снова собирается начать ежеутренний бег трусцой.

Пресс у Джоша был слабоват: он знал, что его можно здорово отделать, если бить по животу и не затягивать удары. Но он решил, что займется этим завтра – всегда есть в запасе завтра, – надел ярко-красные рейтузы и лег на кровать, чтобы поужинать и поглядеть телик.

Он уже расправился с половиной пончиков, когда праздную болтовню прервал выпуск новостей «Эн-Би-Си». На фоне надписи позади «Белый Дом» появился мрачный диктор и начал говорить что-то насчет «встречи первостепенной важности», которую президент провел с министром обороны, председателем КНШ, вице-президентом и рядом советников, и о том, что встреча эта касалась САК и НОРАД, чему из близких к правительственным кругам источников поступило подтверждение. Американские базы ВВС, с серьезностью в голосе сказал диктор, могут перейти в состояние повышенной боевой готовности. По мере поступления новостей будут сделаны дополнительные сообщения.

– Не взрывайте мир хотя бы до воскресенья, – пробурчал Джош, прожевывая булочку. – Сначала дайте мне получить чек.

Каждый вечер выпуски новостей были полны фактами или слухами про войну. Джош регулярно смотрел новости и читал газеты, где бы они ему ни попадались, и понимал, что нации стали страшно самолюбивы, до паранойи, но не мог вникнуть, почему трезвомыслящие лидеры не поднимут телефонные трубки и не поговорят друг с другом. Что в том трудного?

Джош верил, что политика подобна профессиональной борьбе: сверхдержавы натянули маски и грузно ступают, извергая угрозы и неистово замахиваясь друг на друга, но все это лишь игра, надувательство с серьезным видом. Он не мог вообразить, во что превратится мир после того, как упадут ядерные бомбы, но знал достаточно хорошо, что в пепле ему не найти глазированных булочек; тогда ему уж точно не видать их.

Он принялся за пирожные. Взгляд его упал на телефон возле кровати, и он подумал о Рози и мальчиках. Жена развелась с ним, когда он покинул профессиональный футбол и стал борцом, под ее опекой остались их двое сыновей. Они все еще жили в Мобиле, Джош навещал их, когда бы бег по кругу ни приводил его туда. У Рози была хорошая работа секретаря юриста, а в последнюю их встречу она сказала, что помолвлена с поверенным и свадьба в конце августа. Джош редко видел сыновей; иногда в толпе вокруг арены он мельком видел похожие лица, но эти парни всегда орали и глумились над ним. Не стоит слишком много думать о тех, кого любишь, нет смысла лелеять обиды. Он желал Рози добра и иногда испытывал желание позвонить ей, но боялся, что ответит мужчина.

Ну, что ж, подумал он, надкусывая еще одно пирожное и стараясь скорее добраться до крема, мне не судьба быть семейным человеком, как ни крути. Нет, сэр! Я слишком люблю свободу и, клянусь Богом, имею то, чего хочу!

Он устал. Тело его болело, а завтра будет долгий день. Может, стоит перед отъездом зайти в больницу и узнать насчет Джонни Ли Ричвайна? Парень показался ему симпатичнее после сегодняшнего.

Джош оставил телевизор включенным – ему нравились звуки человеческих голосов – и задремал. Пакет пирожных мерно вздымался на его животе. Завтра большой день, думал Джош сквозь дремоту. Нужно быть снова здоровым и сильным. Потом он уснул, похрапывая, и во сне опять орала враждебно настроенная толпа.

Затем наступило благочестие. Министр выступал за то, чтобы перековать мечи на орала. Потом звездно-полосатый флаг трепетал над величественными, покрытыми снегом горами, необъятными просторами волнующихся полей пшеницы и кукурузы, бегущими речками, зелеными лесами и огромными городами; окончилось все это изображением американского флага, развернутого и неподвижного, на штоке, погруженном в поверхность Луны.

Картинка замерла, несколько секунд продержалась, а потом экран забил серый «снег»: местная телестанция закончила передачу.

Глава 4

Дитя-привидение

11 часов 48 минут

(центральное дневное время)

Близ Уичито, штат Канзас

Они опять ругались.

Маленькая девочка зажмурила глаза и закрыла голову подушкой, но голоса все-таки проникали к ней, приглушенные и искаженные, почти нечеловеческие.

– Меня тошнит, мне надоело это дерьмо, женщина! Отвяжись от меня!

– А что прикажешь делать? Улыбаться, когда ты напиваешься и проигрываешь деньги, которые заработала я? Деньги должны покрывать стоимость проката этого паршивого трейлера, на них можно купить еды, а – ты клянусь Богом – ты идешь и выбрасываешь их, просто выбрасываешь…

– Отвяжись от меня, я сказал! Посмотри на себя! Выглядишь хуже старой потаскушки! Мне до смерти надоело, что ты вечно торчишь здесь и кормишь меня все время только каким-то дерьмом!

– А что мне делать? Может, сложить вещички и убрать свою задницу подальше отсюда?

– Давай! Убирайся и прихвати с собой свою девчонку, это привидение!

– И уберусь! Думаешь, нет?!

Ругань продолжалась, голоса становились все громче и пакостнее. Девочке нужно бы выйти на воздух, но она, не открывая плотно зажмуренных глаз воображала свой садик – он был снаружи, прямо перед ее крошечной спальней. Люди отовсюду приходили к стоянке трейлера, чтобы посмотреть на ее садик и похвалить, как хорошо растут цветы. Миссис Игер, соседка, говорила, что фиалки прекрасны, но она никогда не думала, что они могут цвести так поздно и в такую жару. Нарциссы, львиный зев, колокольчики тоже выросли крепкими, но в какой-то момент девочке показалось, что они гибнут. Она поливала их и рыхлила землю пальчиком, сидела посреди своего садика на утреннем солнце и голубыми, как яички малиновки, глазами любовалась цветами, и наконец всякие признаки их гибели исчезали из ее головы. Сейчас садик представлял собой картину веселых расцветок, и даже трава вокруг трейлера была роскошная, темно-зеленая. У миссис Игер трава давно побурела, хотя она ежедневно поливала ее из шланга; девочка давно слышала, что трава увядает, но не хотела говорить соседке об этом, чтобы не огорчать ее. Может быть, трава еще позеленеет, когда пойдет дождь.

Горшки с растениями в изобилии заполняли спальню, размещаясь на полках и вокруг кровати. В спальне держался здоровый аромат жизни, и даже маленький кактус в красном керамическом горшочке выбросил белый цветок. Маленькой девочке нравилось думать про свой садик и растения, когда Томми и ее мать ругались; она могла мысленно видеть свой садик, могла вообразить каждый цветок и лепесточек и запах земли между пальчиками, и это помогало ей уйти от голосов.

– Не прикасайся ко мне! – кричала ее мать. – Скотина, попробуй только еще раз ударить меня!

– Да я выдерну тебе ноги из задницы, если захочу!

Последовали звуки борьбы, еще ругань и, наконец, звук пощечины. Девочка вздрогнула, слезы потекли по ее сомкнутым белым ресницам.

«Перестаньте драться! – истерично думала она. – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, прекратите драться!»

– Уйди от меня!

Что-то ударилось о стену и разбилось. Девочка закрыла уши ладонями и, сжавшись, лежала в кровати, готовая закричать.

Показался свет. Мягкий свет, мерцающий через веки. Она открыла глаза и села.

На оконной занавеске напротив бился пульсирующий свет, слабое желтое мерцание, похожее на тысячу маленьких свечек на именинном пироге. Свет двигался, как вихрь по раскаленной пустыне, и ребенок уставился на него, зачарованный; звуки ссоры стали затихать и совсем пропали. Свет отражался в широко раскрытых глазах девочки, двигался по ее личику, очертаниями напоминавшее сердечко, танцевал на белокурых волосах до плеч. Вся комната была празднично освещена мерцанием светящихся существ, приникших к оконной занавеске.

Светлячки, догадалась она. Сотни светлячков, осевших на оконной занавеске. Она и раньше видела их на окне, но никогда их не было так много и никогда они не светились одновременно. Они мерцали как звездочки, стараясь прожечь себе путь через занавеску, и пока она смотрела на них, она не слышала ужасных голосов матери и «дяди» Томми. Мерцающие светлячки завладели всем ее вниманием без остатка, их вспышки зачаровали ее.

Светящийся контур изменился, мерцание приняло другой, ускоренный ритм. Девочка вспомнила зеркальный зал на ярмарке, ослепительные отражения огней в зеркалах. Сейчас она чувствовала себя словно бы стоящей в свете тысячи ламп, а когда ритм еще ускорился, они, казалось, закружили вокруг нее с головокружительной быстротой.

Они разговаривают, думала она. Разговаривают на своем языке. Разговаривают о чем-то очень, очень важном…

– Свон! Ласточка! Проснись!

…разговаривают о чем-то, что должно случиться…

– Ты слышишь меня?

…что-то плохое должно случиться… очень скоро…

– СВОН!

Кто-то тряс ее. Несколько секунд девочка еще пребывала в зеркальном зале, в слепящих вспышках огоньков. Потом вспомнила, где она, и увидела, как светлячки покидают занавеску, поднимаясь в ночь.

– Проклятые мошки облепили все окно, – услышала она голос.

Свон с усилием отвела от них свой взгляд, так, что заломило шею. Над ней стояла мать, и при свете, падавшем из открытой двери, Свон увидела багровый синяк, вздувшийся на правом глазу матери. Женщина была худа и всклокочена, среди ее спутанных белокурых волос проступали их темные корни. Она бросала взгляды то на дочь, то на улетающих с занавески мошек.

– Что с тобой?

– Не видишь, балдеет, – сказал Томми, закрывая дверной проем широкими плечами. Он был грузен и неухожен, темная неровно растущая бородка закрывала острый подбородок, лицо – щекастое, мясистое. На голове красная кепочка, одет в рубашку с короткими рукавами и штаны. – Совсем шизанутая девчонка. – Он грубо выругался и отхлебнул из бутылки.

– Мама? – ребенок все еще грезил, перед глазами мерцали огоньки.

– Ласточка, я хочу, чтобы ты встала и оделась. Мы уезжаем из этого чертова хламовника. Сейчас же. Ты слышишь?

– Да, мам!

– Никуда вы не поедете! – ухмыльнулся Томми. – Куда вам ехать-то?

– Чем дальше, тем лучше! Дура я была, что сюда переехала, а ты еще дурнее! Ну, вставай же, ласточка. Оденься. Мы должны уехать отсюда как можно скорее.

– Обратно к Рику Доусону намылилась? Давай-давай! Это же он вышвырнул тебя тогда, когда я тебя подобрал? Ну валяй, сходи к нему, чтобы он вышвырнул тебя еще раз!

Мать обернулась к нему и холодно произнесла:

– Уйди с моего пути, не то – Боже, помоги мне! – я убью тебя!

Глаза Томми опасно сузились. Он еще раз отхлебнул из бутылки, облизал губы и вдруг расхохотался.

– Ну, как же!

Он отступил назад и сделал рукой резкий размашистый жест.

– Выкатывайся! Корчишь из себя королеву, чертовка? Катись!

Она неприязненно посмотрела на девочку и вышла из спальни мимо него.

Свон вскочила с кровати. Путаясь в чересчур длинной и просторной, на девятилетнего, ночной рубашке, – она поспешила к окну и высунулась наружу. В окнах трейлера миссис Игер горел свет, и Свон решила, что они, наверное, разбудили ее. Свон глянула наверх и уставилась на небо с открытым от восхищения ртом.

Небо было заполнено волнами движущихся мерцающих звезд. Круги света прокатывались сквозь тьму над трейлером, и желтые вспышки зигзагами устремлялись вверх, к сиянию вокруг Луны. Тысячи тысяч светлячков пролетали в вышине, похожие на движущиеся галактики, их дрожащие огоньки образовывали световые цепочки, растянувшиеся с запада на восток, насколько хватало глаз. Где-то в поселке завыла собака, за ней другая, третья, а там и все прочие, в той части трейлерного поселка, что от Свон отделяло шоссе номер 15 – в других трейлерах зажигался свет, люди выходили наружу узнать, что случилось.

– Боже всемогущий, что за шум! – Томми все еще стоял в дверях.

Он заорал:

– Да заткнитесь же… – и одним злым глотком опорожнил пивную бутылку. Затем уставился на Свон злобным взглядом помутневших глаз.

– Я рад отделаться от тебя, детка! Поглядите на эту чертову комнатку, на эти цветочки и все это дерьмо! Боже! Это – трейлер, а не сад!

Он пнул горшок с геранью, и Свон вздрогнула. Но не двинулась с места, и, вздернув подбородок, ждала, чтобы он ушел.

– Хочешь кое-что узнать про свою мамочку, детка? – хитренько спросил он. – Хочешь узнать про бар, где она танцевала на столах и давала мужчинам трогать ее за сиськи?

– Заткнись, скотина! – закричала женщина, и Томми, вовремя обернувшись, успел перехватить ее руку. Он отшвырнул ее прочь.

– Да, езжай, Дарлин! Покажи своей девчонке, из чего ты сделана! Расскажи ей про мужчин, через которых ты прошла, и – о, да – расскажи ей про ее папочку! Расскажи ей, как ты была под таким кайфом от ЛСД или фенциклидина или Бог знает чего еще, что даже не запомнила имя этого!..

Лицо Дарлин Прескотт исказилось от ярости. Когда-то она была хорошенькой, сильные скулы и темно-голубые глаза бросали сексуальный вызов не одному мужчине, но сейчас лицо ее было потасканным и унылым, на лбу и вокруг рта залегли глубокие морщины. Ей всего лишь тридцать два, но выглядит она на все сорок; узкие голубые джинсы в обтяжку и одета в желтую ковбойскую блузку с блестками на плечах. Она отвернулась от Томми и прошла в «главную спальню» трейлера, стуча по полу ковбойскими сапожками из кожи ящерицы.

– Эй, – сказал Томми, хихикая. – Не в самом же деле ты уедешь!

Свон стала вынимать свои вещи из ящиков шкафа, но мать вернулась с чемоданом, уже набиты безвкусно-пестрыми вещами и обувью, и запихнула в него столько вещей Свон, сколько влезло.

– Мы едем сейчас же, – сказала она дочери. – Пошли.

Свон задержалась, оглядывая свое зеленое богатство.

«Нет! – подумала она. – Я не могу бросить мои цветы! И мой сад! Кто польет мой сад?»

Дарлин навалилась на крышку чемодана и защелкнула его. Потом ухватила Свон за руку и повернулась, чтобы уйти. Свон успела только ухватить куклу, Пирожкового Обжору, и мать выволокла ее из комнатки.

Томми шел за ними с очередной бутылкой пива в руке.

– А, все же едете! Завтра вечером ты вернешься, Дарлин! Вот увидишь!

– Жди, как же! – ответила она и протиснулась за дверь.

Снаружи, в душной ночи, со всех сторон наплывал собачий вой. Полосы света пробегали по небу. Дарлин глянула на них, но это не задержало ее на пути к ярко-красному «Камаро», припаркованному на мостовой позади злополучного тягача Томми. Дарлин швырнула чемодан на заднее сиденье и села за руль. Свон, все еще в ночной рубашке, села на пассажирское место.

– Ублюдок! – выдохнула Дарлин, пока возилась с ключами. – Ноги моей здесь не будет!

– Эй! А ну погляди! – закричал Томми, и Свон глядела.

Она с ужасом увидела, что он танцует по ее садику, острыми носками ботинок разбрасывая землю, топча каблуками цветы. Она прижала руки к ушам, потому что слышала их предсмертные стоны, похожие на звук, с каким рвутся чересчур туго натянутые струны гитары. Томми ухмылялся и дурашливо подпрыгивал, потом сорвал с головы кепочку и подбросил ее в воздух. Ярость внутри Свон раскалилась добела, и она пожелала, чтобы дядя Томми умер в наказание за то, что уничтожил ее садик, – но потом вспышка ярости прошла, осталась только резь в животе. Девочка ясно увидела Томми таким, каким он был: жирный, лысеющий дурак; все его богатство составлял разбитый трейлер и тягач. Здесь он состарится и помрет и не позволит себе никого полюбить – потому что, так же как и ее мать, боится слишком близко сходиться с людьми. Все это она увидела и поняла за секунду, она поняла, что, с каким бы наслаждением он не уничтожал ее садик, закончится все как всегда: он будет на коленках мучиться в ванной над унитазом, а когда облегчится, то уснет одиноким и проснется одиноким. А она всегда сможет вырастить еще один садик, и вырастит его – там, куда они приедут в этот раз, где бы это ни было.

Она сказала:

– Дядя Томми?

Он перестал вытанцовывать, рот его кривился от злобы.

– Я прощаю тебя, – мягко сказала Свон, и он уставился на нее, как будто она ударила его по лицу.

Но Дарлин Прескотт закричала:

– Да пропади ты, ублюдок! – и мотор «Камаро» загрохотал, как артиллерийское орудие. Дарлин вдавила ногой акселератор, оставляя тридцатифутовые полосы стертой с шин резины, пока те не подхватили обороты мотора, и со скоростью ракеты навсегда покинула трейлерный поселок на шоссе номер 15.

– Куда мы едем? – спросила Свон, тесно прижимая Пирожкового Обжору к себе, когда прекратился визг шин.

– Наверное, найдем какой-нибудь мотель и переночуем там. А утром съезжу в бар и попытаюсь выжать сколько-нибудь денег из Фрэнки. – Она пожала плечами. – Может, он даст мне полсотни долларов. Может быть.

– Ты собираешься вернуться к дяде Томми?

– Нет, – твердо сказала Дарлин. – С ним покончено. Самый ничтожный человек, какого я когда-либо знала, и, клянусь Богом, не понимаю, что я нашла когда-то в нем?

Свон вспомнила, что то же самое мать говорила про «дядю» Рика и «дядю» Алекса. Она задумалась, пытаясь решить, задать вопрос или нет, а потом сделала глубокий вдох и сказала:

– А это правда, мама? Что Томми сказал, будто на самом деле ты не знаешь, кто мой отец?

– Не повторяй глупости, – раздраженно ответила Дарлин. Она сосредоточенно глядела на длинную ленту дороги. – Выбрось эту чушь из головы, юная леди! Я тебе сто раз говорила: твой отец – известная звезда рок-н-рола. У него белокурые курчавые волосы и голубые, как у тебя, глаза. Голубые глаза ангела, сброшенного на землю. А может ли он играть на гитаре и петь? Может ли птица летать? Бог мой, да! Я не один раз говорила тебе, что как только он разведется с женой, мы станем вместе жить в Голливуде. Разве это пустяки? Ты и я – в том клубе на бульваре Сансет?

– Да, мам, – равнодушно ответила Свон. Она уже слышала эту историю. Все, чего хотелось Свон, – это жить на одном месте дольше четырех-пяти месяцев, чтобы можно было завести друзей, не боясь их потерять, и ходить весь год в одну школу. Поскольку друзей у нее не было, энергию и внимание она перенесла на цветы и растения и часами занималась созданием садиков на грубой почве трейлерных стоянок, наемного жилья и дешевых мотелей.

– Давай найдем какую-нибудь музыку, – сказала Дарлин. Она включила радио, и из динамиков понесся рок-н-ролл. Звуки были такие громкие, что Дарлин не пришлось терзаться из-за лжи, которую она не впервой преподносила дочери; на самом деле она знала только, что отец Свон был высоким, светловолосым и сутулым, и у него резинка порвалась посреди акта. Случилось это совсем некстати: вечеринка шла вовсю и в соседней комнате все стояли на ушах, а Дарлин и горбун находились в трансе от смеси ЛСД, «ангельской пыли» и опиума. Это случилось девять лет назад, когда она жила в Лас-Вегасе, и работала с карточными шулерами. С тех пор они со Свон кочевали по всему западу. Дарлин либо сопровождала мужчин, которые обещали хоть на время радость, или работала танцовщицей ню без верхней одежды, когда ей удавалось найти место.

Теперь, однако, Дарлин не знала, куда ехать. Ей надоел Томми, но в то же время она боялась его; он был слишком дурной, слишком подлый. Вполне вероятно, он мог найти их через день-другой, если не убраться подальше. Фрэнки, из салуна «Жаркий полдень», где она танцевала, мог дать ей небольшой аванс под ее следующий чек, но что потом?

Домой, подумала она. Домом было маленькое пятнышко на карте, называвшееся Блейкмен, на севере Роулинса в северо-западной части штата Канзас. Дарлин сбежала оттуда, когда ей было шестнадцать, после того, как ее мать умерла от рака, а отец помешался на религии. Она знала, что старик ненавидит ее, вот почему она сбежала. Интересно, на что теперь похож дом? Она представила, как у отца отвалится челюсть, когда он узнает, что у него внучка. К черту, нет! Я не могу вернуться туда.

Но она уже рассчитала маршрут, которым следовало ехать, реши она попасть в Блейкмен: на север по 135-му до Салины, на запад, через бескрайние кукурузные и пшеничные поля, по Межштатному-70 и опять на север по прямой как стрела проселочной дороге. Деньги на бензин она может взять у Фрэнки.

– Ты бы хотела отправиться с утра в путешествие?

– Куда? – Свон плотнее прижала к себе Пирожкового Обжору.

– А куда-нибудь. Есть такой маленький городок под названием Блейкмен. Не так уж далеко, как мне показалось в последний раз. Может, нам удастся съездить туда и отдохнуть несколько дней. Давай подумаем вместе. Так?

Свон пожала плечами.

– Наверное, – сказала она, но ей было все равно, какой дорогой ехать.

Дарлин приглушила радио и одной рукой обняла дочь. Поглядев наверх, она решила, что увидела на небе мерцание, но оно пропало. Она сжала плечо Свон.

– Мы одни против всего мира, – сказала она. – И знаешь что? Будет и на нашей улице праздник – если не складывать лапки.

Свон смотрела на мать, и ей очень хотелось верить.

«Камаро» продолжал двигаться в ночь по прямому шоссе, а в облаках, в сотнях футов над их головами, в небесах сцеплялись живые цепочки света.

Глава 5

Рыцарь короля

11 часов 50 минут

(горное дневное время)

Гора Голубой Купол, штат Айдахо

В одиннадцати тысячах футов над уровнем моря в шестидесяти милях к северо-западу от водопада Айдахо прогулочный «Форд Роумер» шарового цвета взбирался по узкой извивающейся дороге к вершине горы Голубой Купол. По обеим сторонам дороги к суровым скалам льнули густые сосновые леса. Фары высверливали дыры в спустившемся тумане, огоньки панели управления освещали зеленым светом вытянутое усталое лицо человека средних лет, сидевшего за рулем. Рядом с ним, на откинутом сиденье, с картой Айдахо, развернутой на коленях, спала его жена.

На следующем длинном повороте свет фар уперся в придорожный щит. Оранжевые светящиеся буквы гласили: «Частная собственность. Нарушитель будет застрелен».

Фил Кронингер сбавил скорость, но будучи обладателем пластиковой карточки, запаянной в бумажник, не остановился и продолжал ехать вперед по горной дороге.

– Они правда сделают это, папа? – спросил пронзительным голосом его сын с заднего сиденья.

– Сделают что?

– Застрелят нарушителя границы. Да?

– А как же! Кто не здешний, тому тут делать нечего.

Он посмотрел в зеркало заднего вида и поймал освещенное зеленым светом лицо сына, качающееся над плечами подобно хэллоуиновской маске. Отец и сын очень походили друг на друга; оба худые и костлявые, оба носили очки с толстыми стеклами, у обоих жидкие прямые волосы. В заметно поредевших волосах Фила просвечивала седина, а темно-каштановые волосы его тринадцатилетнего сына были подстрижены прямой челкой, чтобы скрыть высокий лоб. Лицо мальчика состояло из острых углов, как у матери; его нос, подбородок и скулы, казалось, готовы были прорезать бледную кожу, словно под видимым всем лицом пряталось второе, готовое вот-вот показаться. Глаза, слегка увеличенные стеклами очков, были светло-серые. На мальчике была рубашка с короткими рукавами армейского защитного цвета, такие же шорты и туристские ботинки.

Элис Кронингер пошевелилась.

– Мы уже приехали? – сонно спросила она.

Путешествие из Флагстафа было долгим и утомительным, и Фил настаивал на том, чтобы ехать в ночное время, потому что, по его соображениям, прохлада сберегала покрышки и снижала расход бензина. Он был расчетливым человеком и никогда не упускал случая сэкономить.

– Точно, они наблюдают за нами с помощью радара, – мальчик внимательно посмотрел на лес. – Спорим, они и вправду могут нас прошить?

– Могут, – согласился Фил. – У них есть все, что только можно придумать. Это страшное место, ты еще увидишь.

– Надеюсь, там будет прохладно, – раздраженно сказала Элис. – Не затем я проделала весь этот путь, чтобы готовить пищу в шахте.

– Это не шахта, – напомнил ей Фил. – Во всяком случае, там прохладно и есть всякие системы очистки воздуха и безопасности. Сама увидишь.

Мальчик сказал:

– Они наблюдают за нами. Я чувствую, что на нас смотрят.

Он поискал под сиденьем то, что, он знал, было там спрятано, и рука его вытащила пистолет «Магнум» калибра 9 мм.

– Бах, – он щелкнул спусковым крючком в сторону темнеющего справа и еще раз – бах! – слева.

– Положи эту штуку, Роланд! – приказала ему мать.

– Положи, сынок. Не нужно, чтобы его видели.

Роланд Кронингер поколебался, нажал на курок и как ни в чем не бывало сказал «бах». Потом повторил: «бах!», и пистолет сухо щелкнул, глядя отцу в голову.

– Роланд, – сказал отец, и теперь его голос звучал сурово. – Сейчас же перестань баловаться. Убери пистолет.

– Роланд, – предупредила мать.

– Ну ладно, ладно, – мальчишка засунул оружие обратно под сиденье. – Я просто хотел пошутить. Вы оба все воспринимаете слишком серьезно.

Неожиданно машину тряхнуло: Фил резко вдавил тормозную педаль. Посередине дороги стояли двое в зеленых касках и пятнистой маскировочной форме; оба держали в руках автоматические пистолеты «Ингрем», в кобурах на поясе висели пистолеты калибра 11.43. «Ингремы» смотрели прямо в лобовое стекло автомобиля.

– Боже! – прошептал Фил.

Солдат знаком велел ему открыть окно; когда Фил сделал это, солдат подошел, включил фонарик и осветил его лицо.

– Опознавательную карточку, пожалуйста, – сказал солдат.

У молодого солдата было жестокое лицо и ярко-голубые глаза. Фил вынул бумажник, раскрыл его так, чтобы была видна опознавательная карточка, и передал юноше. Тот сверил фотографию.

– Сколько человек въезжает, сэр? – спросил солдат.

– Э… трое. Я, моя жена и сын. Нас ждут.

Юноша передал карточку Фила другому солдату, который отстегнул от пояса портативную рацию. Фил услышал, как он сказал:

– Центральная, это контрольный пункт. Мы задержали серый прогулочный автомобиль. Пассажиров троен, имя одного Филипп Остин Кронингер, компьютерный номер 0-671-4724. Я остановил его для проверки.

– Ух ты, – возбужденно зашептал Роланд. – Точь-в-точь как в кино про войну.

– Ш-ш-ш, – предупредил отец.

Роланда восхитила форма солдат; он заметил, что ботинки у них начищены до блеска, а на маскировочных брюках еще складки. На груди каждого солдата была нашивка, изображавшая кулак, сжимающий молнию; под нашивкой была эмблема с надписью «Земляной дом», вышитой золотом.

– Хорошо, центральная, спасибо, – сказал солдат с портативной рацией.

Он передал карточку напарнику. Тот вернул ее Филу.

– Пожалуйста, сэр. Ваше прибытие было назначено на 10:45.

– Извините, – Фил взял карточку и убрал ее в бумажник. – Мы задержались из-за ужина.

– Езжайте прямо по дороге, – объяснил юноша. – Примерно через четверть мили увидите знак «стоп». Побеспокойтесь, чтобы ваши покрышки остановились точно у черты. Хорошо? Езжайте.

Он сделал быстрое движение рукой, и когда второй солдат отступил в сторону, Фил отъехал от пропускного пункта. Когда он поглядел в зеркало заднего обзора, то увидел, что солдаты снова вошли в лес.

– А что, всем дают форму, пап? – спросил Роланд.

– Нет, думаю, не всем. Только тем, кто здесь работает, дают такую форму.

– Я даже не видела их, – сказала Элис, по-прежнему нервно. – Я только подняла глаза – и вдруг они появились. И автоматы были направлены прямо на нас. А если бы один из них случайно выстрелил?

– Они профессионалы, дорогая. Их бы здесь не было, если бы они не знали точно, что делают, и я более чем уверен, что они знают, как обращаться с оружием. Это только доказывает, в какой безопасности мы будем ближайшие две недели. Никто не попадает сюда, если не имеет к ним отношения. Правильно?

– Правильно! – сказал Роланд.

Он пережил минуту возбуждения, когда смотрел на стволы автоматических пистолетов «Ингрем». Если бы они захотели, то точно могли бы разнести нас на части одной очередью. Одно нажатие на крючок – и готово. Ощущение изумительно взбодрило Роланда, как будто в лицо ему плеснули холодной водой. Это хорошо, подумал он. Очень здорово. Одним из качеств рыцарей короля было храбро встречать опасность.

– Приехали, – сказал Фил, когда фары уперлись в знак «стоп». – Тупик.

Большой знак был укреплен на огромной выщербленной скале, в которую упиралась горная дорога. Вокруг был только темный лес и крутые скалистые утесы – ничего, что указывало бы на место, которое они искали.

– Как ты попадешь внутрь? – спросила Элис.

– Увидишь. Это одна из самых изящных вещей, которую мне показывали.

Фил побывал здесь в апреле, после того, как прочитал рекламу «Земляного дома» в журнале «Солдаты удачи».

Он медленно повел «Роумер» вперед. Передние шины попали в две ямки в почве и нажали на пару пружинящих педалей. Почти сразу раздался глухой вибрирующий звук – шум заработавшего тяжелого механизма, шестеренок и цепей. Из щели, появившейся в основании скальной стены, блеснул яркий свет; кусок скалы плавно пошел вверх, совсем как дверь гаража в доме Кронингера.

Роланду Кронингеру это напоминало открытие массивных ворот древней крепости. Сердце его учащенно забилось, а щель, из которой бил яркий свет, отражавшийся в стеклах его очков, все росла, становилось светлее.

– Боже мой! – слабым голосом проговорила Элис.

Скальная стена была люком, скрывавшим железобетонную автостоянку, заполненную разными машинами. Ряд светильников свешивался с потолочной решетки из стальных балок. В воротах стоял солдат в форме, он знаком велел Филу ехать вперед. Колея направляла «Роумер» по бетонному скату к автостоянке. Как только колеса съехали с пружинящих педалей, ворота с урчанием начали закрываться. Солдат рукой показал Филу место парковки между джипами и провел пальцем по горлу.

– Что это означает? – с испугом спросила Элис.

Фил улыбнулся.

– Он показывает, чтобы мы заглушили двигатель.

Он выключил мотор.

– Ну вот и приехали.

Ворота в скале закрылись с глухим «фан-н», и они оказались отрезаны от внешнего мира.

– Теперь мы как в армии, – сказал Фил сыну, и выражение на лице мальчика подтвердило, что его восхитительная мечта сбывается.

Как только они вышли из «Роумера», подкатили два электромобиля; в первом был улыбчивый юноша: волосы рыжеватые, коротко подстриженные, темно-голубая форма с эмблемой «Земляного дома» на нагрудном кармане. Второй электрокар – там сидели двое крепких мужчин в темно-голубых спортивных костюмах – буксировал плоский багажный конвейер, похожий на те, какие используются в аэропортах.

Улыбчивый молодой человек (его белые зубы, казалось, отражали свет дневных ламп) проверил данные на своем щитке, чтобы убедиться в правильности фамилии.

– Привет, ребята, – ободряюще сказал он. – Миссис и мистер Филипп Кронингер?

– Правильно, – подтвердил Фил. – И наш сын Роланд.

– Привет, Роланд. Вам, ребята, пришлось проделать порядочный путь из Флагстафа.

– Да, путь неблизкий, – сказала Элис. Она неуверенно прошлась по автостоянке и прикинула, что здесь не меньше двухсот машин.

– Бог мой, сколько здесь народу!

– У нас около девяноста пяти процентов заполнения, миссис Кронингер. К концу выходных будут все сто процентов. Мистер Кронингер, если вы дадите этим джентльменам ключи, они привезут ваш багаж.

Фил отдал ключи, и двое мужчин стали выгружать чемоданы и коробки из «Роумера».

– У меня есть компьютер, – сказал юноше Роланд. – Он будет здесь работать?

– Конечно, будет. Прыгайте ко мне, и я отвезу вас в ваши апартаменты. Капрал Мейт? – обратился он к одному из грузчиков. – Этих в сектор «В», номер шестнадцатый. Ну что, готовы?

Фил сел на переднее сиденье, а его жена и сын на заднее. Фил кивнул, и молодой человек повез их через автостоянку в коридор со слабым уклоном. Прохладный воздух циркулировал из вентилятора на потолке, установленного на всякий случай. От главного отходили другие коридоры, на них были указатели: к секторам А, Б и В.

– Я сержант Шорр, занимаюсь приемом клиентов, – молодой человек протянул руку, и Фил пожал ее. – Рад познакомиться. Могу ответить на все ваши вопросы, если они есть.

– Ну, я приезжал сюда в апреле и знаю о «Земляном доме», – пояснил Фил. – Но не думаю, что моя жена и сын получили из брошюр полное представление. Элис тревожилась насчет обеспечения воздухом там, внизу.

Шорр засмеялся.

– Не нужно волноваться, миссис Кронингер. У нас есть две великолепнейших системы очистки воздуха, одна действующая, а другая – резервная. Система вступает в действие в течение минуты с момента объявления военного положения, это, когда мы, м-м… ожидаем нападения и запечатываем вентиляционные отверстия. Однако сейчас наши вентиляторы просто гонят воздух снаружи, и могу гарантировать, что воздух Голубой Горы, наверное, самый чистый, каким вам когда-либо доводилось дышать. У нас три жилых комплекса, сектора А, Б и В, все – на этом уровне, а под нами – командный пункт и уровень обслуживания. Пятьюдесятью футами глубже генераторная, склад оружия, аварийный запас пищи и воды, пункт радарного наблюдения и жилые комнаты офицеров. Кстати, мы стараемся отбирать у прибывших оружие и хранить его на нашем складе. У вас случайно нет чего-нибудь?

– Мм… девятимиллиметровый «Магнум», – сказал Фил. – Под задним сиденьем. Я не знал ваших правил.

– Хорошо, я уверен, что вы просто не обратили внимания на этот пункт, когда подписывали контракт, но, думаю, вы согласитесь, что ради безопасности проживающих все оружие должно храниться в одном месте. Правильно?

Он улыбнулся Филу, и Фил кивнул.

– Мы зарегистрируем его и дадим вам квитанцию, а когда вы будете через две недели уезжать от нас, получите его назад вычищенным и сияющим.

– А какое еще оружие у вас там есть? – спросил Роланд с горящими глазами.

– Ну, пистолеты, винтовки, автоматы, ручные пулеметы, минометы, огнеметы, гранаты, противопехотные и противотанковые мины, ракетницы – все, что только можно придумать. И, конечно, противогазы и противорадиационные костюмы. Полковник Маклин уверяет, что когда здесь в ход будет пущено все, это будет неприступная крепость. И он совершенно прав.

«Полковник Маклин», – подумал Роланд. Полковник Джеймс «Джимбо» Маклин. Это имя было знакомо Роланду по статьям в военных журналах и журналах для «выживальщиков», которые выписывал отец. У полковника Маклина был длинный послужной список: он начинал пилотом истребителя «F-105D», воевал в Северном Вьетнаме, был сбит в 1971 году и до окончания войны служил в ПВО, потом вернулся во Вьетнам и Индокитай, вылавливать вражеских агентов, и воевал с наемниками в Южной Африке, Чаде и Ливане. – А мы увидим полковника Маклина?

– Встреча назначена на восемь часов ровно, в главном зале. Он будет там.

Они увидели надпись «сектор В» и стрелку, указывающую вправо. Сержант Шорр свернул из главного коридора, и шины зашуршали по кускам бетона и камням, валявшимся на полу. От падающих сверху капель натекла лужа, и их обрызгало. Шорр притормозил, оглянулся, улыбка сбежала с его лица: он остановил электромобиль, и Кронингеры увидели, что часть потолка, размером с люк, отвалилась. Из дыры торчали металлические прутья и сетка. Шорр вынул из ящика электромобиля портативную радиостанцию, щелкнул ею и сказал:

– Это Шорр, я около стыка центрального коридора с коридором в сектор В. Тут нужно наладить откачку, вызвать бригаду уборщиков. Вы меня слышите?

– Слышу, – ответил голос, ослабленный помехами. – Опять хлопоты?

– Угу… Капрал, со мной новоприбывшие.

– Извините. Бригада уже едет.

Шорр выключил радиостанцию. Улыбка снова засияла на его лице, но светло-карие глаза посерьезнели.

– Мелкие неприятности, ребята. В «Земляном доме» первоклассная дренажная система, но иногда случаются маленькие протечки. Бригада уборщиков займется ими.

Элис показала наверх – она заметила сетку трещин и пятен на потолке:

– Непохоже, что здесь совсем безопасно. А что, если все это рухнет? – Она глядела на мужа широко раскрытыми глазами. – Бог мой! Фил! Неужели нам придется пробыть две недели здесь, под этой протекающей горой?

– Миссис Кронингер, – самым успокаивающим тоном заговорил Шорр. – «Земляной дом» не заполнился бы на девяносто пять процентов, если бы не был безопасен. Я согласен, нужно подработать дренажную систему, и мы приводим ее в норму, но нет абсолютно никакой опасности. У нас есть инженеры-строители, а специалисты по нагрузкам следят за «Земляным домом», и все они дают ему отличную оценку. Это место совместного выживания, миссис Кронингер, нас бы не было здесь, если бы мы не собирались выжить после надвигающегося Армагеддона, так ведь?

Взгляд Элис перебегал с мужа на молодого человека и обратно. Ее муж заплатил пятьдесят тысяч долларов за участие в пользовании «Земляным домом»: каждый год по две недели жизни в, как выражалась брошюра, «роскошнейшей крепости для выживания в горах Южного Айдахо». Конечно, она верила в то, что ядерный Армагеддон приближается, у Фила полки ломились от книг о ядерной войне; он был уверен, что война начнется в течение года и что Соединенные Штаты будут поставлены на колени русскими захватчиками. Он хотел найти место, как он сказал ей, где можно было бы сделать «последний привал». Но Элис пыталась отговорить его от этого, она твердила: это – биться об заклад на пятьдесят тысяч долларов, что ядерная катастрофа случится именно в эти две недели их пребывания в убежище – безумная игра. А он объяснял ей: предложение купить безопасную жизнь в «Земляном доме» означает, что за пятьдесят тысяч долларов в год семья Кронингеров обретает возможность получить убежище в «Земляном доме» в любое время в течение двадцати четырех часов после взрыва вражеской ракеты на территории Соединенных Штатов.

– Это страхование против Армагеддона, – пояснил он жене. – Всем ясно, что бомбы полетят, это только вопрос времени.

А Фил Кронингер был очень хорошо осведомлен о важности страхования, потому что владел одним из крупнейших независимых страховых агентств в Аризоне.

– Полагаю, что так, – наконец сказала она. Но ее беспокоили трещины и пятна и реденькая стальная сетка, высовывавшаяся из образовавшейся дыры.

Сержант Шорр прибавил скорость. Они проехали металлический дверной шлюз по обеим сторонам коридора.

– Наверное, ухлопали кучу денег на строительство этого места, – сказал Роланд, и Шорр кивнул.

– Несколько миллионов, – сказал он. – Не считая непредвиденных расходов. Двое братьев из Техаса вложили в это деньги, они тоже «выживальщики», а разбогатели они на нефти. Раньше, в сороковых и пятидесятых годах, здесь был серебряный рудник, но жила истощилась и шахта была заброшена на годы, пока Осли не купили ее. А вот мы и приехали. – Он притормозил и остановил электромобиль перед металлической дверью с номером 16. – Ваш дом, добрый дом, на ближайшие две недели, ребята. – Он открыл дверь ключом, висевшим на цепочке с эмблемой «Земляного дома», вошел и включил свет.

Прежде чем последовать за мужем и сыном через порог, Элис услышала звуки капающей воды и увидела другую лужицу, расплывшуюся в коридоре. Потолок протекал в трех местах, там была длинная зазубренная трещина шириной два дюйма. Боже, испуганно подумала она, но ничего не оставалось, как войти в помещение. Ее первым впечатлением было ощущение пустоты военной казармы. Стены из окрашенных в бежевый цвет шлакоблоков были украшены несколькими картинами маслом. Ковер был достаточно толстым и неплохого цвета, красно-бурым, но потолок показался ей ужасно низким. И хотя он находился на шесть дюймов выше головы Фила, а Фил был ростом пять футов и одиннадцать дюймов, явно недостаточная высота потолков квартиры, как это именовалось в брошюре, внушала ей такое чувство, как будто – да, подумала она, – как будто ее чуть ли не заживо похоронили. Единственное приятное впечатление, оставляла дальняя стена: всю ее площадь занимали фотообои с видом на заснеженные вершины гор, что зрительно увеличивало объем помещения. Здесь было две спальни и соединяющая их ванная. За несколько минут Шорр показал им все, продемонстрировал даже сливной туалет, смыв от которого шел в специальный бак. Как пояснил Шорр, «отходы поступают на уровень леса и таким образом способствуют росту растительности». Спальни были тоже из выкрашенных в бежевый цвет шлакоблоков, а потолок отделан пробковыми пластинами, под которыми, подумала Элис, пряталось переплетение стальных балок и арматурных стержней.

– Разве это не великолепно? – спросил ее Фил. – В этом что-то есть!

– А я все-таки сомневаюсь, – ответила она. – У меня по-прежнему ощущение, что мы в шахте.

– Ну, это пройдет, – дружески сказал ей Шорр. – У некоторых новичков были приступы клаустрофобии, но потом все проходило. Я вам вот что покажу, – сказал он, передавая Филу план «Земляного дома», на котором были обозначены кафетерий, гимнастический зал, поликлиника и большой круглый зал для игр. – Главный зал вот здесь, – сказал он. – Это и в самом деле огромное помещение, так что там можно почувствовать себя настоящим обществом. Я покажу вам, как добраться туда самым коротким путем.

В своей спальне, меньшей из двух, Роланд включил лампу у кровати и стал искать подходящую розетку для компьютера. Спальня была крошечной, но он счел ее вполне удобной; тут была нужная ему атмосфера, кроме того, он предвкушал семинары на темы «Искусство применения оружия», «Живущие не на Земле», «Управление в условиях хаоса» и «Тактика партизанской войны», обещанные в брошюрах.

Он нашел хорошую розетку достаточно близко к кровати, чтобы можно было, удобно устроившись на подушках, играть на компьютере в «Рыцаря короля». На две следующие недели, подумал он, можно будет окунуться в фантазию с подземельями и бродящими по ним чудовищами, от которых бросает в дрожь даже такого эксперта, как он сам, Рыцарь Короля, хотя он и в латах.

Роланд подошел к шкафу и открыл его, чтобы посмотреть, уместятся ли там его вещи. Внутри были дешевые крашеные стенки, на перекладине несколько проволочных вешалок. Вдруг с задней стенки шкафа вспорхнуло что-то маленькое и желтое, похожее на осенний лист. Роланд инстинктивно бросился к нему и поймал. Потом прошел к свету и осторожно раскрыл ладонь.

В ладони была хрупкая желтая бабочка с крылышками, усеянными зелеными и золотыми пятнышками. Глаза у нее были как темно-зеленые булавочные головки, крошечные сверкающие изумрудики. Бабочка трепетала, слабая и оглушенная.

Сколько же ты пробыла здесь, изумился Роланд. Ответа не было. Наверное, попала сюда в чьем-нибудь автомобиле или на одежде. Он поднес руку ближе к свету и несколько секунд глядел в крошечные глазки существа.

А потом раздавил бабочку в руке, ощутив, как ее тельце хрустнуло у него под пальцами. «Готова!» – подумал он. Даже более чем готова. Не затем я тащился сюда аж из Флагстафа, подумал он, чтобы жить в одной комнате с этим сраным желтым клопом!

Он выбросил искалеченные остатки в корзинку, потом вытер испачканную желтой искрящейся пыльцой ладонь о ткань защитного цвета и вернулся в «гостиную». Шорр пожелал им спокойной ночи. Только что подъехали двое с багажом и компьютером Роланда.

– Встреча назначена на восемь ноль ноль, ребята, – сказал Шорр. – Там увидимся.

– Великолепно, – возбужденно сказал Фил.

– Великолепно, – в голосе Элис прозвучал сарказм.

Сержант Шорр, улыбаясь, покинул номер 16. Но, как только он сел в электромобиль, улыбка исчезла, и рот сержанта превратился в угрюмую, суровую полоску. Он развернул электромобиль, заспешил обратно туда, где на полу лежал щебень, и велел бригаде уборщиков поживее замазывать трещины, и пусть пошевеливаются, пока весь этот чертов сектор не завалило.

Часть вторая

Огненные копья

Глава 6

Киноман

17 июля

4 часа 40 минут

(восточное дневное время)

Нью-Йорк

– Он все еще там, да? – шепотом спросила чернокожая женщина с ярко-рыжими волосами, и мальчик-латиноамериканец за кондитерским прилавком утвердительно кивнул.

– Слышишь? – спросил мальчик, которого звали Эмилиано Санчес, и его черные глаза широко раскрылись.

Из-за выгоревшей красной портьеры, закрывавшей вход в зал кинотеатра «Эмпайр стейт» на Сорок второй улице, послышался смех. Такой звук мог издать только человек с рассеченным горлом. Звук становился все громче и громче, и Эмилиано закрыл уши руками; этот смех напоминал ему свисток локомотива и детский визг одновременно, и на несколько секунд мальчик вернулся в прошлое. Когда ему было восемь лет (он жил тогда в Мехико), он видел, как его младшего брата смял и раздавил товарный поезд.

Сесиль уставилась на него. Чем громче становился смех, тем явственнее она слышала в нем девичий вскрик; ей чудилось, что ей снова четырнадцать и она опять лежит на операционном столе после аборта. Через мгновение видение пропало, а смех стал слабеть.

– Господи Иисусе! – только и смогла шепотом выдавить Сесиль. – Что этот подонок курит?

– Я слышу это с полуночи, – сообщил ей Эмилиано. Его смена начиналась в двенадцать и заканчивалась в восемь. – Ничего похожего я в жизни не слышал.

– Он там один?

– Ага. Кто заходил, тоже долго не могли выдержать. Ты бы видела их лица, когда они выходили отсюда! Мурашки по телу!

– Вот чертовщина! – сказала Сесиль. Она продавала билеты и сидела в будке снаружи. – Я бы и двух минут не смогла смотреть такое кино, всех этих покойников и прочее! Боже, я продала билет этому парню уже на третий сеанс подряд!

– Он выходил, купил у меня кока-колу и попкорн. Дал доллар на чай. Мне уж и не хотелось притрагиваться к его деньгам. Они похоже… какие-то слишком сальные, что ли.

– Подонок, похоже, развлекается там сам с собой. Похоже, разглядывает всех этих мертвецов, развороченные лица и развлекает сам себя. Надо бы зайти туда и сказать ему, чтобы…

Смех опять зазвучал громче. Эмилиано вздрогнул: теперь звуки напомнили ему крик мальчишки, которого он однажды в драке пырнул ножом в живот. Смех оборвался, перейдя в клекот и затем в тихое умиленное бормотание, которое напомнило Сесили бормотание наркоманов в одном из их мест, куда она зачастила. Лицо ее застыло. Смех умолк, и она сказала:

– Мне кажется, у меня и своих дел достаточно. – Она торопливо ушла в кассу и заперла за собой дверь. Она решила, что в парне, который сидел в зале, есть что-то таинственное. Сесиль видела его: это был крупный, дюжий, похожий на шведа человек с курчавыми светлыми волосами, молочно-белой кожей и глазами, как сигаретные окурки. Покупая билет, он сверлил ее взглядом, но не сказал ни слова. Колдун, решила она, и дрожащими пальцами развернула журнал «Пипл».

Скорее бы восемь часов, молил Эмилиано. Он еще раз посмотрел на часы. «Лики смерти, часть 4» должны скоро закончиться, и Вилли, старый киномеханик-пьяница, будет менять пленку на «Мондо бизарро», про рабство и все такое прочее. Может, парень уйдет раньше, и тогда картину сразу же сменят. Эмилиано сел на табуретку и опять стал читать комикс, пытаясь заглушить страшные воспоминания, пробудившиеся от этого смеха.

Красные портьеры зашевелились. Эмилиано сгорбил плечи, как будто его хотели побить. Потом портьеры раскрылись, и в темном вестибюльчике возник киноман. Он уходит! От радости Эмилиано чуть не засмеялся, глаза его застыли на одной точке комикса. Выходит за дверь!

Но киноман произнес слабым, почти детским голосом:

– Пожалуйста, большую порцию кока-колы и попкорн с маслом.

У Эмилиано заныло в животе. Не смея посмотреть этому человеку в лицо, он встал с табуретки, наполнил стаканчик кока-колой, достал попкорн и плеснул в него масла.

– Пожалуйста, побольше масла, – попросил киноман.

Эмилиано добавил еще несколько капель масла и подтолкнул заказанное по прилавку к клиенту.

– Три доллара, – сказал он.

К нему подлетела пятидолларовая бумажка.

– Сдачи не надо, – сказал человек, и сейчас в его голосе прозвучал южный акцент. Озадаченный Эмилиано взглянул на него. Ростом киноман был около шести футов четырех дюймов, желтая рубашка с короткими рукавами, брюки цвета хаки с зеленью. Глаза его под густыми черными бровями были завораживающе зелеными и контрастировали с янтарным оттенком кожи. Сперва, когда он подходил в первый раз, Эмилиано посчитал его южноамериканцем, возможно, в нем было что-то от индейской крови. Волосы черные и волнистые, гладко причесанные. Он неподвижно уставился на Эмилиано. – Я хочу посмотреть фильм еще раз, – спокойно произнес он, и в голосе прозвучали нотки бразильского акцента.

– Э… Через минуту должен начаться «Мондо бизарро». Киномеханик, наверно, уже заправил первую катушку…

– Нет, – сказал киноман и едва заметно улыбнулся. – Я хочу еще раз посмотреть этот фильм. Сейчас.

– Да. Но послушайте… Я имею в виду… Я здесь не решаю, так ведь? Вы же знаете? Я только работаю за прилавком. Я ничего не могу сказать насчет…

Тут любитель кино придвинулся и коснулся лица Эмилиано холодными жирными пальцами, отчего подбородок Эмилиано застыл, как примороженный.

На секунду все поплыло перед его глазами, а кости заледенели. Потом Эмилиано моргнул и дрогнул всем телом: он стоял за прилавком, а киноман пропал. «Черт! – подумал мальчик. Подонок прикоснулся ко мне». Он скомкал салфетку и вытер лицо там, где к нему притронулись чужие пальцы, но он все еще чувствовал оставшийся после них холод. Пятидолларовая бумажка лежала на прилавке. Эмилиано положил ее в карман и заглянул в зал.

На экране, расцвеченном сочными и чувственными красками, лежали почерневшие трупы, извлеченные пожарными из столкнувшихся автомобилей. Диктор говорил:

– Лики смерти – не шутка. Все, что вы увидите, произошло на самом деле. Если нервы у вас не слишком крепкие, вам лучше сейчас же уйти…

Киноман сидел в первом ряду. Эмилиано видел его профиль на фоне экрана. Опять послышался смех, и когда Эмилиано отскочил от портьер и поглядел на свои часы, он понял, что еще почти двадцать минут в его жизни стали черной дырой. Он кинулся наверх в будку киномеханика, где Вилли валялся на диванчике, читая Кастлера.

– Эй, – сказал Эмилиано. – Что происходит? Почему ты опять крутишь это дерьмо?

Вилли уставился на него поверх страницы.

– У тебя не все дома? – спросил он. – Ты же сам пришел ко мне с приятелем и попросил меня пустить картину еще разок. Не прошло и пятнадцати минут. Вот я и поставил снова. И нечего сваливать все на меня. Я со старыми извращенцами не спорю.

– Старые извращенцы? О чем ты говоришь?

– О твоем дружке, – сказал Вилли. – Ему не меньше семидесяти. Бородища как у Рипа Ван Винкля. Откуда только такие извращенцы берутся?

– Ты… с ума сошел, – прошептал Эмилиано. Вилли пожал плечами и вернулся к своему журналу.

Сесиль увидела, как Эмилиано убегал по тротуару. Он обернулся к ней и прокричал:

– Ноги моей здесь не будет. Никогда! Хватит!

И убежал по Сорок второй улице в темноту. Сесиль перекрестилась, еще раз проверила замок на двери будки и, помолясь, улеглась поспать до рассвета.

Сидевший в своем кресле в первом ряду киноман запустил руку в пакетик попкорна с маслом и набил рот. Перед ним на экране возникали изувеченные тела, извлеченные из руин лондонского здания, взорванного ирландскими террористами. Он склонил голову набок, с интересом разглядывая кровь и переломанные кости. Камера, объектив которой затуманился и дрожал, сфокусировалась на обезумевшем лице молодой женщины, баюкавшей мертвого ребенка.

Киноман хохотал так, словно смотрел комедию. В его смехе слышались отзвуки визга напалмовых бомб, зажигательных снарядов и ракет «Томагавк», он эхом гулял в кинотеатре, и если бы там были другие зрители, всех их измучили бы воспоминания о собственных ужасах.

В отраженном свете экрана лицо сидящего в зале претерпело изменения. Теперь он не походил ни на шведа, ни на бразильца, исчезла и борода Рипа Ван Винкля. Черты лица его сливались во что-то одно, как будто медленно плавилась восковая маска, кости под кожей меняли форму. Сотни лиц возникали и пропадали, как гноящиеся шрамы. На экране показывали вскрытие на последней стадии, и странный зритель всплескивал руками в радостном оживлении.

«Уже пора! – думал он. – Пора представлению начаться!»

Он долго ждал поднятия занавеса, износил много лиц и кож, и миг торжества был не за горами. Множеством глаз он видел крен, ведущий к разрушению, нюхал пламя, и дым, и кровь как смертельно пьянящие духи. Скоро час пробьет – его час!

О, да! Пора начинать представление!

Он был терпеливым созданием, но сейчас едва мог сдерживался, чтобы не пуститься в пляс. Возможно, короткий «ватуси» там, в проходе, будет кстати, тогда он раздавит этого таракана за кондитерским прилавком. Так ждешь дня рождения… и когда свечи наконец зажгутся, он откинет голову и зарычит – так громко, что Бог содрогнется.

Уже пора! Уже пора!

Когда же? – волновался он. Кто первым нажмет кнопку, не имело значения; он так и слышал, как разбивается стекло, опускается предохранительная скоба и пламя разгорается в ракетоносителях. Это была музыка Голанских высот, Бейрута и Тегерана, Дублина и Варшавы, Йоханнесбурга и Вьетнама – только на этот раз музыка закончится последним оглушительным крещендо.

Он засунул пригоршню попкорна в рот, жадно открывшийся посреди правой щеки. «Партия окончена!» – подумал он и скрипуче захихикал. Прошлой ночью он сошел с автобуса из Филадельфии и, прогуливаясь по Сорок второй улице, увидел афишу этого фильма. Он, как всегда, не упустил возможность насладиться просмотром «Ликов смерти, часть 4». На заднем плане, конечно, как всегда стояла небольшая толпа, но он всегда узнавал себя. Там было много от него, стоящего над кучей трупов после взрыва на футбольном стадионе в Италии, выглядевшего прилично напуганным, в другом случае он промелькнул, уже с другим лицом, в массовой резне в аэропорте Парижа.

Меняя автобусы, он путешествовал по городам, присматриваясь к Америке. В Европе было так много террористических групп и вооруженных банд, что от него помощи не требовалось, хотя ему и доставило удовольствие подготовить одну мощную бомбочку в Бейруте. Он ненадолго задержался в Вашингтоне, но там нигде, ни в одном кинотеатре, не показывали «Лики смерти, часть 4». Тем не менее, Вашингтон предоставлял широкие возможности: если потолкаться среди пентагоновских мальчиков и членов кабинета министров на какой-нибудь из вечеринок, то невозможно предсказать, каких впечатляющих результатов можно достичь.

Теперь все закручивалось вокруг него. Он ощущал нервные пальцы, зависшие над красными кнопками по всему миру. Пилоты реактивных самолетов готовы сражаться, командиры подлодок вслушиваться в подводные шумы, старые львы – кусаться. И что самое изумительное, они делали это сами по себе. Он чувствовал свою почти полную ненужность, но его звездный час быстро приближался.

Его беспокоило лишь одно: хотя молния готова была сверкнуть, он боялся, что все кончится слишком быстро. Нужно, чтобы сохранились островки жизни, чтобы маленькие городки боролись за выживание, как крысы у взорванного фундамента. Он очень хорошо понимал, что огненные смерчи, ураганы радиации и черные дожди уничтожат большинство людишек, а те, кто останутся, тысячу раз пожалеют, что не погибли.

А после он станцует «ватуси» и на их могилах.

Пора! Тик-так, тик-так, думал он. Ничто не остановит время.

Он – терпеливое создание, но ждать пришлось слишком долго. Еще несколько часов лишь разожгут его аппетит, а он очень, очень голоден. А пока он наслаждался, любуясь собой на экране.

«Занавес поднимается!» – думал он, и рот посреди его лба ухмыльнулся, прежде чем исчезнуть в плоти, как червь в мокрой земле.

Представление начинается!

Глава 7

Судный День

10 часов 16 минут

(восточное время).

Нью-Йорк

На крыше машины вращался голубой фонарь. Лил холодный дождь, молодой человек в желтом дождевике протягивал к ней руки.

– Дайте ее мне, леди, – говорил он, и голос его звучал глухо, будто он говорил со дна колодца. – Пойдемте отсюда. Дайте ее мне.

– Нет, – закричала Сестра Ужас, и лицо мужчины рассыпалось на кусочки, как разбитое зеркало. Он простерла руки, чтобы оттолкнуть ее, и вдруг поняла, что сидит. Обрывки кошмара таяли, как серебряные льдинки. Ее крик эхом бился между шершавыми серыми кирпичными стенами, а она сидела, ничего не соображая, пока затихала сотрясавшая ее тело нервная дрожь.

«О, – думает она, когда в голове проясняется, – это плохо. – Она прикасается к своему липкому лбу, и пальцы становятся влажными. – Оно было рядом, – думает она. – Юный демон в желтом дождевике опять был тут, совсем рядом, и он чуть не забрал мое…»

Она хмурится. Забрал мое что? Мысль ушла; какова бы она ни была, она пропала во мраке памяти. Она часто грезила о демоне в желтом дождевике, и он всегда хотел, чтобы она что-то дала ему. В кошмаре всегда был голубой свет, больно слепивший глаза, а в лицо ей хлестал дождь. Порой обстановка казалась ужасно знакомой, и порой она почти – почти – знала, чего хотел от нее юноша в желтом дождевике, но понимала, что это демон или даже сам Дьявол, пытающийся оторвать ее от Иисуса, потому что после таких кошмаров сердце у нее страшно колотилось.

Она не знала, сколько времени, день это или ночь, но от голода у нее подвело живот. Она вспомнила, что пыталась уснуть на скамейке в метро, но пронзительные голоса орущих где-то детей мешали ей, и, держа сумку в охапке, она побрела на поиски более спокойного места. Оно нашлось под лестницей, спускавшейся в полутьму туннелей метро. Тридцатью футами дальше под главным туннелем чернела сточная труба, достаточно большая, если скорчиться. Грязная вода текла мимо туфель Сестры. В туннеле горели синие аварийные лампочки, они высвечивали сеть кабелей и труб над головой. Туннель сотрясался от грохота проходивших поездов метро, и Сестра Ужас поняла, что над ней – рельсы, но чем глубже она уходила в туннель, тем тише становился шум поездов, превращаясь в едва слышный далекий рев. Скоро Сестра увидела свидетельства того, что здесь облюбовали себе место члены племени бомжей: старые матрасы, засунутые в норы, пара бутылок, засохшие экскременты. Она не поморщилась: приходилось видеть и худшее. Тут, на этих матрасах, она и спала, пока кошмар с демоном в желтом дождевике не разбудил ее; она почувствовала голод и решила вернуться на станцию метро, пошарить в урнах и, если повезет, найти еще и какую-нибудь газету, узнать, не появился ли Иисус, пока она спала.

Сестра Ужас встала, надела сумку на плечо и покинула свое логово. Она двинулась назад по туннелю, освещенному прозрачным синим мерцанием аварийных ламп, и надеялась, что сегодня ей повезет и она найдет сосиску. Она обожала сосиски, обильно приправленные острой вкусной горчицей.

Туннель внезапно затрясло.

Она услышала треск ломающегося бетона. Синие лампы погасли, погрузив тоннель в темноту, потом вспыхнули вновь. Послышался шум, похожий на вой ветра или уходящего поезда метро, несущегося над головой. Синие лампы разгорались все ярче, свет их стал почти слепящим, и Сестра Ужас прищурилась от их сияния. Она сделала еще три неверных шага вперед; аварийные лампы начали лопаться. Она вскинула руки, чтобы защитить лицо, почувствовала, как осколки стекла вонзаются в тело, и неожиданно внятно подумала: Кто-то мне за это ответит!

В следующее мгновение весь туннель резко метнулся в сторону, и Сестра Ужас свалилась в поток грязной воды. С потолка сыпались обломки бетона и каменное крошево. Туннель метнулся в противоположную сторону с такой силой, что Сестре Ужас почудилось, будто внутри у нее все оборвалось, а куски бетона стучали по ее голове и плечам. Ноздри оказались забиты песком.

– Господи Иисусе! – закричала она, задыхаясь. – О, Господи Иисусе!

Сверху посыпались снопы искр, стали отрываться кабели. Она ощутила, что воздух насытился влажным паром, и услышала сильные удары, словно у нее под головой топал бегемот. Туннель швыряло и толкало. Сестра Ужас прижала к себе сумку, стараясь противостоять выворачивающим внутренности толчкам; наружу сквозь стиснутые зубы рвался крик. Струя жара пронеслась мимо нее, едва не лишив ее дыхания. «Боже, помоги!» – мысленно кричала она, почти задохшаяся. Она услышала, как что-то хрустнуло, и почувствовала вкус крови, потекшей у нее из носа. Я не могу дышать, о возлюбленный Иисус. Я не могу дышать! Она схватилась за горло, открыла рот и услышала, как ее сдавленный крик улетает в глубь трясущегося туннеля. Наконец ее измученные легкие втянули глоток горячего воздуха, и она легла, скорчилась на боку в темноте, тело ее сотрясали судороги, а мозг оцепенел.

Дикая тряска прекратилась. Сестра Ужас то теряла сознание, то приходила в себя; сквозь это изнеможение издалека пробился словно бы рев уходящего подземного поезда.

Только небывало громкий.

«Вставай! – приказала она себе. – Вставай! Грядет Судный День, и Господь приехал на своей колеснице, чтобы забрать праведников в Царство Божие».

Но более спокойный и ясный голос раздался, возможно, из тьмы ее памяти, сказал:

«Черт! Дело пахнет керосином!»

«Царство Божие! Царство! Царство!» – мысленно твердила Сестра, стараясь заглушить злой голос. Она села, вытерла кровь и вдохнула сырой, душный воздух. Шум поезда все нарастал. Сестра Ужас почувствовала, что вода, в которой она сидела, нагрелась. Она взяла сумку и медленно поднялась на ноги. Вокруг было темно, и когда Сестра Ужас стала ощупывать стены туннеля, ее пальцы натыкались на хаос щелей и трещин.

Рев еще больше усилился, воздух стал накаляться. Бетон обжигал пальцы, как горячая мостовая в августовский полдень, когда на солнцепеке можно зажарить яичницу.

Далеко в глубине туннеля вспыхнул оранжевый свет, как будто фары несущегося поезда метро. Туннель опять начало трясти. Сестра Ужас застыла, глядя туда, и чем ближе был свет – он разгорался, из него вырывались раскаленные добела полосы красного и багрового – тем больше напрягалось ее лицо.

Она поняла, что это было, и застонала, как попавшее в капкан животное.

Стена огня неслась к ней по туннелю, и она уже ощутила поток воздуха, засасываемого в пламя, словно в пустоту. И минуты не пройдет, как огненный вал настигнет ее.

Транс Сестры Ужас прошел. Она повернулась и побежала, крепко прижимая к себе сумку, шлепая по дымящейся воде. Она перескакивала через поломанные трубы и с отчаянием обреченного отбрасывала в стороны упавшие кабели. Оглянувшись, она увидела пламя; оно выбрасывало белые щупальца, выстреливало их в воздух, как бичи. Вакуум затягивал ее, пытаясь загнать в огонь, и когда она кричала, воздух обжигал ей ноздри и затылок.

Она чувствовала запах горящих волос, ощущала, как ее спина и руки покрываются волдырями. Возможно оставалось, не более тридцати секунд до ее воссоединения с Господином и Повелителем, и ее изумляло, что она не готова и не хочет этого.

Издав леденящий душу крик ужаса, она внезапно споткнулась и упала, ударившись головой оземь.

Намереваясь встать на четвереньки, она увидела, что споткнулась о решетку, в которую вливался поток грязной воды. Под решеткой не было видно ничего, кроме тьмы. Она оглянулась на настигавшее ее пламя, и лишилась бровей, а лицо покрылось мокрыми волдырями от ожогов. Воздух невозможно было вдохнуть. Времени вскочить и бежать не оставалось, пламя ревело совсем рядом.

Она ухватилась за прутья решетки и рванула ее на себя. Один из проржавевших винтов выскочил, но другой держал крепко. Языки пламени бились в каких-нибудь сорока футах от нее, и волосы Сестры Ужас вспыхнули.

«Боже, помоги!» – мысленно закричала она и дернула решетку с такой силой, что ее руки едва не вышли из суставов.

Второй винт выскочил.

Сестра Ужас отбросила решетку в сторону, схватила сумку и нырнула головой вперед в дыру.

Она упала на четыре фута в яму размером с гроб, где было на восемь дюймов воды.

Языки пламени промчались над ее головой, высосав из легких воздух и опалив каждый дюйм незакрытой кожи. Ее одежду охватил огонь, и она отчаянно задергалась. На несколько секунд исчезло все, кроме рева пламени и боли, и Сестра ощутила запах сосисок, варившихся в котле продавца.

Стена огня двигалась вперед, неумолимо, как комета, под шипение воздуха, несшего сильный запах обугленного мяса и горелого металла.

Внизу, в яме, откуда грязная вода уходила в водосток, корчилось в судорогах тело Сестры Ужас. Три дюйма воды поднялись туманом и испарились, уменьшив силу огня. Обожженное, истерзанное тело Сестры судорожно искало воздуха, наконец задышало и забрызгало слюной. Покрытые волдырями руки все еще сжимали сморщившуюся брезентовую сумку.

Потом она улеглась и затихла.

Глава 8

Восторженный

8 часов 31 минута

(горное дневное время)

Гора Голубой Купол, штат Айдахо

Настойчивый звонок телефона на столе у кровати вырвал спавшего на ней человека из сна без сновидений. Отстаньте, подумал он. Оставьте меня в покое. Но телефон не умолкал, и человек наконец медленно повернулся, включил лампу и, щурясь на свет, снял трубку.

– Маклин, – сказал он голосом, хриплым спросонья.

– Э… полковник, сэр? – Это был сержант Шорр. – Согласно моим данным, на этот час у вас назначена встреча с несколькими людьми. Они ждут вас, сэр.

Полковник Джеймс «Джимбо» Маклин взглянул на маленький зеленый будильник у телефона и увидел, что на тридцать минут опаздывает на назначенную встречу и церемонию пожимания рук. «Пошло все к дьяволу! – подумал он. – Я поставил будильник на 6:30 ровно». – Все в порядке, сержант. Продержите их еще пятнадцать минут. – Он повесил трубку, потом проверил будильник и увидел, что рычажок нажат. Либо он не включал звонок, либо выключил его, не просыпаясь. Он сел на край постели, пытаясь собраться с силами и встать, но тело было вялым и разбитым; несколько лет назад, мрачно усмехнулся он, ему не требовался будильник, чтобы проснуться. Он мог проснуться от звука шагов по мокрой траве и вскочить – по-волчьи в считанные секунды.

Время идет, подумал он. Давно ушло.

Он заставил себя встать. Заставил перейти спальню (стены ее были украшены фотографиями летящих «Фантомов» F-4 и «Громовержцев» F-105) и войти в маленькую ванную. Включить свет, пустить воду в раковину. Вода пошла ржавая. Он плеснул себе в лицо, вытерся полотенцем и уставился мутными глазами на незнакомца в зеркале.

Высокий, шесть футов два дюйма; пять-шесть лет назад его тело было поджарым и крепким, ребра покрыты мышцами, плечи сильные и прямые, грудь выпуклая как броня на танке М1 «Абрамс». Теперь полковник обрюзг, пресс с трудом выдерживал пятьдесят приседаний, которые он делал каждое утро, точнее, когда находил для этого время. Он обнаружил, что сутулится, как будто на плечи ему давила невидимая тяжесть, в волосах на груди пробивалась седина. Бицепсы, когда-то твердые как камень, одрябли. Однажды он захватом руки сломал шею ливийскому солдату; теперь ему казалось, что у него не хватит сил молотком разбить каштан.

Он включил в розетку электробритву и стал водить ею по щетине на подбородке. Темно-каштановые волосы были острижены очень коротко, на висках виднелась седина; под квадратной плитой лба – холодная голубизна глаз, запавших в глубокие глазницы: кусочки льда в мутной воде. Пока Маклин брился, ему пришло в голову, что лицо его стало напоминать любую из сотен боевых карт, над которыми он просиживал так давно: выступающий утес подбородка вел к извилистому оврагу рта и дальше, к холмам точеных скул, и через крутой перевал носа опять вниз, к болотам глаз, потом вверх, в темный лес густых бровей. И все мелкие особенности рельефа тоже были, например: воронки оспин – следов юношеских угрей, маленькая канавка шрама, пролегшего по левой брови, – след срикошетировавшей пули, попавшей в него в Анголе. Через лопатку прошел более глубокий и длинный шрам от ножа, полученный в Ираке, а на память о вьетконговской пуле осталась сморщенная кожа на правой стороне груди. Маклину было сорок четыре года, но иногда просыпаясь он чувствовал себя семидесятилетним; напоминали о себе кости, стреляющими болями в руках и ногах, поломанные в битвах на далеких берегах.

Он закончил бриться и сдвинул в сторону занавеску душа, чтобы пустить воду, но остановился: на полу маленькой душевой кабинки валялись куски потолочной плитки и щебень. Из отверстий, открывшихся в потолке, капала вода. Пока полковник смотрел на протекающий потолок, понимая, что опаздывает и принять душ не придется, в нем внезапно поднялась злоба, как жидкий чугун в домне; он ударил кулаком по стенке раз и другой. Во второй раз от удара осталась сетка мелких трещин.

Маклин наклонился над раковиной, пережидая, пока пройдет злоба, как это часто бывало.

– Успокойся, – сказал он себе. – Дисциплина и контроль. Дисциплина и контроль. – Он повторил это несколько раз, как мантру, сделал долгий глубокий вдох и выпрямился. «Надо идти, – подумал он. – Меня ждут». Он помазал карандашом-дезодорантом под мышками и пошел к шкафу в спальне, чтобы достать форму.

Он извлек пару выглаженных темно-голубых брюк, светло-голубую рубашку и бежевую поплиновую летную куртку с нашивками из кожи на локтях и надписью «МАКЛИН» на нагрудном кармане. Он потянулся к верхней полке, где держал ящичек с автоматическим пистолетом «Ингрем» и обоймы к нему и бережно достал фуражку полковника ВВС, сдунул воображаемые пылинки с козырька и надел. Посмотрелся в большое зеркало на внутренней стороне дверцы шкафа: проверил, надраены ли пуговицы, наглажены ли стрелки брюк, сияют ли ботинки. Расправил воротничок и приготовился идти.

Личный электромобиль полковника был припаркован в стороне от жилья, на уровне командного центра. Маклин запер дверь одним из множества ключей, подвешенных на цепочке к ремню, сел в электромобиль и поехал по коридору. Позади, за его комнатами осталась опечатанная металлическая дверь склада оружия и помещения с аварийным запасом пищи и воды. Дальше, на другом конце коридора, за квартирами других технических специалистов и наемных рабочих «Земляного дома», была генераторная и пульт управления системой фильтрации воздуха. Он проехал мимо двери пункта наблюдения за периметром, где находились экраны небольших портативных полевых радарных установок для контроля зоны вокруг «Земляного дома», а также главный экран направленной в небо радарной чащи, установленной на вершине горы Голубой Купол. В пределах пункта наблюдения за периметром находилась также гидравлическая система перекрытия воздухозаборников и освинцованных ворот в случае ядерной атаки; за экранами радаров велось круглосуточное наблюдение.

Маклин повел электромобиль вверх по наклонному полу к следующему уровню, где находился главный зал. Он проехал мимо открытых дверей гимнастического зала, где занималась секция аэробики. По коридору трусили несколько любителей утренних пробежек, и, проезжая мимо, Маклин кивнул им. Отсюда он попал в более широкий коридор, ведущий к главной площади «Земляного дома», соединявшей множество вестибюлей. В центре ее на постаменте стоял обломок скалы, по кругу расположились различные «магазины», внешне напоминавшие магазины городка в долине. На главной площади «Земляного дома» расположились салун, кинотеатр, где показывали видеофильмы, библиотека, больница, штат которой состоял из доктора и двух сестер, павильон для игр и кафетерий. Проезжая мимо кафетерия, Маклин ощутил запах яичницы с беконом и пожалел, что не успел позавтракать. Он не привык опаздывать. «Дисциплина и контроль», – подумал он. Это были две вещи, которые делали человека мужчиной.

Он все еще злился из-за того, что в его душевой обвалился потолок. Хотя уже знал, что во многих местах «Земляного дома» потолки и стены дали трещины и подались. Маклин много раз обращался к братьям Осли, но те заявили: в отчетах строителей указано, что осадка нормальная. «При чем тут, в задницу, осадка! – сказал тогда Маклин. – У нас неприятности с откачкой воды! Вода скапливается над потолком и просачивается вниз».

– Не лезь в бутылку, полковник, – ответил ему из Сан-Антонио Донни Осли. – Если ты нервничаешь, то и клиенты начинают нервничать, правильно? Нет смысла нервничать, потому что гора стоит несколько тысяч лет и никуда пока не делась.

– Дело не в горе! – сказал Маклин, стискивая в кулаке трубку. – Дело в туннелях! Моя бригада уборщиков каждый день находит трещины!

– Осадка, в ней все дело. Теперь послушай, Терри и я вбухали больше десяти миллионов в этот проект. Мы строили надолго! Если бы у нас не дела здесь, мы были бы там, с вами. Теперь у вас там, глубоко под землей, осадка и протечки. И с этим ничего не поделаешь. Но мы платим вам сто тысяч долларов в год за то, чтобы вы поддерживали реноме «Земляного дома» и жили в нем, вы – герой войны и все такое. Так что замазывайте щели, и пусть все будут довольны.

– Нет, это вы послушайте, мистер Осли. Если через две недели тут не будет специалиста-строителя, я уезжаю. Плевать мне на контракт. Я не собираюсь вдохновлять людей жить здесь, если здесь небезопасно.

– Верю, – сказал Донни Осли, и его тон стал на несколько градусов холоднее, – но вам, полковник, лучше успокоиться. Вы что же, хотите выйти из дела? Это непорядочно. Вы только вспомните, как Терри и я нашли вас и приняли, до того, как вы совсем докатились, ну?

«Дисциплина и контроль! – подумал Маклин, сердце его колотилось. – Дисциплина и контроль!» И стал слушать, как Донни Осли обещает в течение двух недель прислать специалиста-строителя из Сан-Антонио, чтобы осмотреть «Земляной дом» самым тщательным образом.

– Однако, все же вы – главный. У вас неприятности – разберитесь. Лады?

Это было почти месяц назад. Строитель-специалист так и не приехал.

Полковник Маклин остановил электромобиль у двойных дверей. Над дверьми была надпись «Главный зал», выполненная вычурными буквами в старом стиле. Прежде чем войти, он затянул ремень еще на одну дырочку, хотя брюки успели сморщиться на животе, подтянул живот и, прямой и стройный, вошел.

В красных виниловых креслах, обращенных к сцене, где капитан Уорнер отвечал на вопросы и показывал на карте на стене позади него особенности «Земляного дома», сидели около дюжины людей. Сержант Шорр, стоявший наготове на случай более трудных вопросов, увидел входящего полковника и быстро подошел к микрофону на кафедре.

– Извините, капитан, – сказал он, прерывая объяснение насчет герметизации и системы очистки воздуха. – Ребята, позвольте мне представить вам того, кто на самом деле не нуждается в этом: полковник Джеймс Барнет Маклин.

Полковник, чеканя шаг, шел по центральному проходу, а аудитория аплодировала. Он занял место позади подиума, под американским флагом и флагом «Земляного дома», и оглядел аудиторию. Аплодисменты не смолкали: человек средних лет в камуфляжной военной куртке встал, за ним его жена одетая так же, потом встали все и аплодировали. Маклин дал им поаплодировать еще пятнадцать секунд, поблагодарил их и попросил сесть.

Позади полковника сел капитан Уорнер, «Медвежонок», крепкий мужчина, в прошлом «зеленый берет», потерявший левый глаз от взрыва гранаты в Судане и теперь на его месте носивший черную повязку. Рядом с ним сел Шорр. Маклин стоял, собирался с мыслями; он произносил приветственную речь перед каждой партией новоприбывших в «Земляной дом», объяснял насколько это безопасное место и что после вторжения русских оно будет последней американской крепостью. После этого полковник отвечал на вопросы, пожимал руки и давал автографы. За это и платили ему братья Осли.

Он поглядел им в глаза. Они привыкли к мягкой, чистой постели, ароматной ванне и ростбифу воскресным утром. Трутни, подумал он. Они жили, чтобы пить, жрать и срать, и полагали, будто знают все про свободу, закон и мужество, но им было неизвестно главное в этих вещах. Маклин окинул взглядом их лица и не увидел в них ничего, кроме мягкости и слабости. Это были люди, которые думали(!), что жертвуют женами, мужьями, детишками, домами и всем, чем владели ради того, чтобы держать подальше от наших берегов русское дерьмо, но в действительности они не жертвовали ничем, потому что были слабы духом, а их мозги сгнили от некачественной умственной пищи. И вот они здесь, как и все другие ждут, что он расскажет им, какие они истинные патриоты.

Маклину хотелось сказать им, чтобы они бежали подальше от «Земляного дома», что это убежище спроектировано некачественно и что им, слабовольным неудачникам, надо отправляться по домам и трястись в своих подвалах. «Господи Иисусе! – подумал он. – Какого черта я здесь делаю?»

Затем внутренний голос ожег его, как бичом: Дисциплина и контроль! Возьми себя в руки!

Это был голос Солдата-Тени, всегда сопровождавшего его. Маклин на секунду закрыл глаза. Когда он открыл их, то взгляд его упал на худого, хрупкого на вид мальчика, сидевшего во втором ряду между отцом и матерью. Хороший ветер сдует этого мальчишку с высот на землю, решил он, но помедлил, вглядываясь в бледно-серые глаза мальчика. Ему подумалось, что он кое-что узнает в этих глазах – решительность, сметливость, волю. Это напомнило полковнику его самого на фотографиях, сделанных, когда он был ровесником этому мальчишке, жирным неуклюжим жлобом, которого отец, капитан ВВС, лупил при каждом удобном случае.

Из всех них, сидящих передо мной, подумал он, один только этот тощий мальчишка может получить шанс. Остальные – собачье дерьмо. Он взял себя в руки и начал вступительную речь с таким энтузиазмом, словно чистил отхожее место.

Пока полковник Маклин говорил, Роланд Кронингер с живым интересом рассматривал его. Полковник был несколько полнее, чем на фотографиях в «Солдатах удачи», и казался сонным и усталым. Роланд был разочарован; он ожидал увидеть подтянутого, бодрого героя войны, а не истасканного продавца автомобилей, одетого в военные отрепья. Трудно было поверить, что это тот самый человек, который сбил три МИГа над мостом Тханг Хоа, прикрывая потерявший управление самолет товарища, а потом катапультировался из развалившегося самолета.

Облезлый, решил Роланд. Полковник Маклин был облезлым, и он начал думать, что «Земляной дом» тоже может оказаться облезлым. Этим утром он проснулся и обнаружил на подушке темное пятно от воды: потолок протекал, в нем зияла трещина два дюйма шириной. В душе не шла горячая вода, а холодная была рыжей от ржавчины. Мама не могла помыть голову, и отец сказал, что непременно сообщит об этих неприятностях сержанту Шорру.

Роланд боялся подключать свой компьютер к сети, потому что воздух в спальне был слишком сырой, и его первое представление о «Земляном доме» как о чистенькой средневековой крепости постепенно угасало. Конечно, он привез с собой книги, труды о деяниях Макиавелли и Наполеона и научные исследования о средневековых осадных орудиях, но ему очень не хватало изучения новых подземных ходов в игре «Рыцарь короля». «Рыцарь короля» был его собственным творением – воображаемый мир феодальных королевств сотрясаемый воинами. Теперь, похоже, ему придется все время читать!

Он смотрел на полковника Маклина. Глаза Маклина глядели с ленцой, а лицо было толстое, одутловатое. Он был похож на старого быка, которого оставили пастись на лугу, потому что он ни на что больше не способен. Но когда взгляд Маклина встретился с его взглядом и на пару секунд задержался, прежде чем скользнуть дальше, Роланду вспомнилась фотография, на которой был изображен Джо Луис в бытность его зазывалой в лас-вегасском отеле. На той фотографии Джо Луис казался вялым, утомленным, но видна была его массивная рука, охватившая хрупкую белую руку туриста, а взгляд его черных глаз был жестким и отрешенным, словно мысленно чемпион опять был на ринге, вспоминал удар, прошивший пресс соперника почти до хребта. Роланд подумал, что такое же отстраненное выражение было в глазах полковника Маклина, и так же ясно, как он чувствовал, что Джо Луис мог бы одним быстрым жимом раздавить косточки руки того туриста, Роланд почувствовал, что боец в полковнике Маклине еще не умер.

Во время выступления полковника Маклина рядом с картой зазвонил телефон. Сержант подошел, несколько секунд слушал, что ему говорили, повесил трубку и пошел через сцену к полковнику. Роланд подумал, что пока Шорр слушал в его лице что-то изменилось: он постарел, и лицо его слегка покраснело. Он сказал:

– Прошу прощения, полковник! – и положил руку на микрофон.

Голова полковника дернулась, в глазах проступил гнев.

– Сэр, – тихо сказал Шорр, – сержант Ломбард говорит, что вы нужны в пункте наблюдения за периметром.

– Что там?

– Он не говорит, сэр. По-моему он очень нервничал.

«Говно!» – подумал Маклин. Ломбард впадал в панику всякий раз, когда радар засекал стаю гусей или лайнер, пролетающий над головой. Однажды они задраились в «Земляном доме» потому, что Ломбард принял группу дельтапланеристов за вражеских парашютистов. И все же следовало проверить. Он жестом велел капитану Уорнеру следовать за ним и велел Шорру закончить вводную беседу после их ухода.

– Леди и джентльмены, – сказал Маклин в микрофон. – Мне придется уйти, чтобы разобраться с небольшой проблемой, но я надеюсь увидеться с вами днем, на приеме для новоприбывших. Благодарю за внимание. – Он двинулся по проходу, за ним по пятам следовал капитан Уорнер.

Они поехали на электромобиле той же дорогой, которой прибыл Маклин. Маклин всю дорогу проклинал глупость Ломбарда. Когда они вошли в помещение наблюдения за периметром, они увидели Ломбарда, впившегося в экран, на котором были эхо-сигналы от радара, установленного на вершине Голубого Купола. Рядом стояли сержант Беккер и капрал Прадо, оба тоже пожирали глазами экран. Помещение было набито электронным оборудованием и другими радарными экранами, здесь же находился небольшой компьютер, в памяти которого хранились даты прибытия и отбытия жильцов «Земляного дома». С полки над шеренгой радарных экранов из коротковолнового приемника раздавался громкий голос, совершенно искаженный треском атмосферных разрядов. Голос звучал панически, он захлебывался и так быстро тараторил, что Маклин не мог разобрать ни слова. Но Маклину голос не понравился, и его мышцы сразу напряглись, а сердце забилось.

– Отойдите в сторону, – сказал он людям и стал так, чтобы можно было хорошо видеть экран.

Во рту у него пересохло, и он услышал, как его мозговые схемы заскрежетали от работы.

– Боже милостивый, – прошептал он.

Искаженный голос из коротковолнового приемника говорил:

Нью-Йорк получил… сметен… ракеты накрывают восточное побережье… разрушен Вашингтон… Бостон… Я вижу там огромное пламя… Из бури атмосферных разрядов вырывались другие голоса, обрывки информации, рассылаемой обезумевшими радистами по всем Соединенным Штатам и пойманные антеннами горы Голубой Купол. Ворвался еще один голос с южным акцентом, он кричал: Атланта только что перестала существовать! Думаю, что Атланте конец! Голоса перекрывали друг друга, возникали и пропадали, смешивались с рыданиями и криками, со слабым, обморочным шепотом, и названия американских городов повторялись, как причитания по мертвым: Филадельфия… Майами… Нью-Порт Ньюс… Чикаго… Ричмонд… Питсбург…

Но внимание Маклина было приковано к экрану радара. Никакого сомнения в том, что происходило, быть не могло. Он посмотрел на капитана Уорнера и открыл рот, но на мгновение потерял голос. Потом произнес:

– Поставьте охрану повсюду. Запечатайте ворота. Нас атакуют. Действуйте.

Уорнер вытащил портативную радиостанцию и стал энергично раздавать команды.

– Вызовите сюда Шорра, – сказал Маклин, и сержант Беккер, верный и надежный человек, служивший с Маклином в Чаде, немедленно сел к телефону и стал нажимать кнопки. Из коротковолнового приемника несся дрожащий голос:

– Это ККТИ из Сент-Луиса! Кто-нибудь, отзовитесь! Я вижу огонь в небе! Он повсюду! Боже Всемогущий, я никогда не видел…

Сверлящий вой атмосферных помех и других далеких голосов заполнил тишину воцарившуюся после сигнала из Сент-Луиса.

– Началось, – прошептал Маклин. Глаза его блестели, лицо покрылось испариной. – Готовы мы к этому или нет, началось! – И глубоко внутри его, в колодце, куда долго не проникал луч света, Солдат-Тень завопил от восторга.

Глава 9

Подземные парни

10 часов 46 минут

(центральное дневное время)

Межштатное шоссе номер 70

Округ Элсворт, штат Канзас

В двадцати четырех милях к западу от Салины потрепанный старый «Понтиак» Джоша Хатчинса захрипел, как старик, больной пневмонией. Джош увидел, что стрелка термометра резко прыгнула к красной черте. Хотя все стекла в машине были опущены, внутри автомобиля было как в парилке. Белая хлопчатобумажная рубашка и темно-синие брюки Джоша приклеились к потному телу.

«О, Господи!» – подумал он, глядя, как красная стрелка ползет вверх. Радиатор вот-вот взорвется. Спасение приближалось с правой стороны, где виднелась выгоревшая надпись «Поу-Поу. Бензин! Прохладительные напитки! Одна миля!» и нарочито смешное изображение сидящего на муле старого чудака с трубкой.

«Надеюсь, что смогу протянуть еще милю», – подумал Джош, направляя «Понтиак» под спасительный уклон. Автомобиль продолжал содрогаться, а стрелка уже зашла на красное, но радиатор пока не взорвался. Джош ехал на север, следуя указателю к Поу-Поу, и перед ним до горизонта простирались тучные поля кукурузы, вымахавшей в рост человека и поникшей от июльской жары. Двухрядная проселочная дорога пролегла прямо через них, и не было ни ветерка, чтобы колыхнуть высокие стебли; они неприступной стеной стояли по обеим сторонам дороги и, насколько было известно Джошу, тянулись на добрую сотню миль к востоку и западу.

«Понтиак» захрипел, и его встряхнуло.

– Не надо, – просил Джош, обливаясь потом. – Не надо, не отыгрывайся на мне сейчас. – Ему не улыбалось топать пешком целую милю по сорокаградусной жаре, тогда его найдут на асфальте растаявшим, похожим на чернильную кляксу. Стрелка продолжала карабкаться вверх, и на щитке замигали красные аварийные лампочки.

Вдруг послышался хруст, и Джошу вспомнились рисовые хлопья, которые он любил в детстве. Затем, в одно мгновение, лобовое стекло покрылось какой-то шевелящейся коричневой массой. Но Джош не успел удивленно ахнуть, коричневое облако ворвалось в открытое окно с правой стороны, и его накрыли ползущие, трепещущие, шевелящиеся твари, они лезли за ворот рубашки, в рот, в ноздри и в глаза. Джош выплевывал их, стряхивал с век одной рукой, другой сжимая руль. Более тошнотворного шуршания ему не приходилось слышать: это был оглушительный скрип и треск надкрылий. Когда Джош снова смог смотреть, он увидел, что лобовое стекло и салон автомобиля заполонила саранча, ползущая и летящая через «Понтиак» на другую сторону. Он включил стеклоочистители, но огромная масса саранчи не дала им сдвинуться с места.

Через несколько секунд насекомые начали слетать с лобового стекла сначала по пять-шесть штук, и вдруг вся масса поднялась коричневым смерчем. Стеклоочистители со скрипом заходили туда-сюда, давя тех неудачников, которые слишком задержались. Затем из-под крышки вырвался пар, и «Понтиак» рванулся вперед. Джош посмотрел на шкалу термометра; на стекло налипла саранча, а стрелка переваливала за красную черту.

«Сегодня уж точно не лучший мой день», – мрачно подумал он, стряхивая саранчу с рук и ног. Насекомые старались покинуть автомобиль и последовать за огромным облаком, которое двигалось над сжигаемыми солнцем полями на северо-западе. Одно насекомое ударило его прямо в лицо, издавая крыльями что-то вроде презрительного дрожащего стрекота, и улетело следом за остальными. В автомобиле их осталось около двадцати штук, они лениво ползали по приборному щитку и пассажирскому сиденью.

Джош сосредоточился на дороге, молясь, чтобы мотор протянул еще несколько ярдов. Сквозь струю пара он увидел, приближавшееся справа, маленькое строение из шлакоблоков с плоской крышей. Перед ним под тентом из зеленого брезента стояли бензиновые колонки. На крыше строения стоял самый натуральный старый фургон, на его боку красными огромными буквами было написано: «Поу-Поу».

Джош со вдохом облегчения свернул на засыпанную гравием дорожку, но до бензоколонки и водяного шланга не доехал, «Понтиак» задрожал, чихая и стреляя мотором. Мотор издал такой звук, словно где-то ударили по пустому ведру, и заглох. В наступившей тишине слышалось только шипение пара. «Ну, – подумал Джош, – будь что будет».

Обливаясь потом, он вылез из машины и задумчиво посмотрел на бьющую из-под капота струю пара. Потянувшись открыть капот, Джош ощутил укус обжигающего металла. Он отступил. С неба, раскаленного почти добела, палило солнце, Джошу подумалось, что жизнь его тоже достигла последней черты.

Хлопнула сетчатая дверь.

– Что, неприятности? – спросил сиплый голос.

Джош обернулся. От сооружения из шлакоблоков к нему шел маленький, сгорбленный старичок в огромной засаленной шляпе, комбинезоне и ковбойских ботинках.

– Точно, неприятности, – ответил Джош.

Старичок – росту в нем было не больше пяти футов одного дюйма – остановился. Огромная шляпа с лентой из зеленой кожи и лихо торчащим орлиным пером почти скрывала голову. Лицо сильно загорелое, похожее на обожженную солнцем глину, глаза – как темные сверкающие точечки.

– Ого-го! – дребезжащим голосом протянул он. – Какой вы большой! Боже, никогда не видел такого великана… с тех пор, как здесь побывал цирк! – Он осклабился, обнажив мелкие, желтые от никотина зубы. – Как там у вас погода?

Джош, изнуренный потом, разразился смехом. Он улыбнулся широко, как только мог.

– Такая же, как здесь, – ответил он. – Ужасная жара.

Старичок благоговейно потряс головой и обошел вокруг «Понтиака». Он тоже попытался поднять капот, но обжег пальцы.

– Сорвало шланг, – решил он. – Да. Шланг. Последнее время так часто бывает.

– Запасной имеется?

Старичок закинул голову, чтобы увидеть лицо собеседника. По-видимому, он еще не опомнился от потрясения, так поразил его рост Джоша.

– Не-а, – сказал он. – Ни единого. Хотя для вас один достану. Закажу в Салине, будет здесь через… два или три часа.

– Два или три часа? Салина всего в тридцати милях отсюда!

Старичок пожал плечами.

– Жарко. Городские не любят жары. Слишком привыкли к кондиционерам. Да, два или три часа, не меньше.

– Черт возьми! А мне еще ехать в Гарден-Сити!

– Далековато, – согласился старичок. – Хорошо бы стало чуть прохладнее. Если хотите, у меня есть прохладительные напитки. – Он знаком пригласил Джоша идти за ним и направился к строению.

Джош ожидал, что там будет завал банок автомасел и старых аккумуляторов, а на стенах полно покрышек, но когда ступил внутрь, то с удивлением увидел опрятный, ухоженный сельский магазинчик. У дверей лежал маленький коврик, а за прилавком с кассовым аппаратом была маленькая ниша, из которой, сидя в кресле-качалке, можно было смотреть телепередачи по переносному «Сони». Однако сейчас на экране рябил «снег» атмосферных помех.

– Что-то разладилось прямо перед тем, как вы подъехали, – сказал старичок. – Я смотрел передачу про больницу и тех больных, которые в нее попадают. Господи Боже, за такие шалости нужно сажать в тюрьму! – Он хихикнул и снял шляпу. Лоб у него был не загорелый, на голове торчали мокрые от пота клочки седых волос. – Все другие каналы тоже вышли из строя, поэтому, думаю, нам остается только разговаривать.

– Пожалуй, – Джош встал перед вентилятором на прилавке, давая восхитительно прохладному воздуху отлепить влажную рубашку от кожи.

Старичок открыл холодильник и вытащил две жестянки кока-колы. Одну он подал Джошу, который вскрыл ее и жадно отпил.

– Бесплатно, – сказал старичок. – Вы выглядите так, будто провели неважное утро. Меня зовут Поу-Поу Бриггс, Поу-Поу – не настоящее мое имя. Так меня зовут мои парни. Поэтому и на вывеске так написано.

– Джош Хатчинс. – Они обменялись рукопожатием, и старичок опять улыбнулся и притворился, что содрогается от пожатия руки Джоша. – Ваши парни работают здесь с вами?

– О нет, – Поу-Поу тихо засмеялся. – У них свое заведение, отсюда по дороге – пяток миль.

Джош был рад, что не стоит под палящим солнцем. Он походил по магазинчику, прикладывая прохладную жестянку к лицу и чувствуя, как расслабляется. Для обычного сельского магазинчика, затерянного в полях кукурузы, он заметил еще одну интересную деталь: на полках у Поу-Поу было чересчур много всякого товара – буханки белого хлеба, ржаной хлеб, изюм, лавровый лист, банки зеленого горошка, свекла, маринованные овощи, персики, ананасы и другие фрукты, около тридцати различных видов консервированных супов, банки с бифштексами, соленый мясной фарш, нарезанные ростбифы; под стеклом были выставлены ножи, сырорезки, консервные ножи, фонари и батарейки; целую полку занимали фруктовые соки в банках, пунши, виноградные напитки и минеральная вода в пластиковых бутылях. На стене висели лопаты, мотыги, кирки, пара садовых ножниц и шланг для полива. Рядом с кассовым аппаратом на стенде была выставлена периодика – «Летное дело», «Американский летчик», «Тайм», «Ньюсуик», «Плейбой» и «Пентхауз». Здесь, подумал Джош, настоящий универмаг, а не сельская лавка.

– Много людей живет в округе? – спросил Джош.

– Мало. – Поу-Поу стукнул кулаком по телевизору, но помехи не исчезли. – Не слишком много.

Джош почувствовал, как кто-то ползает у него под воротником; он запустил туда руку и вытащил саранчу.

– Противные твари? – спросил Поу-Поу. – Лезут, куда только могут. За последние два-три дня через поля их пролетело тысячи. Странно.

– М-да. – Держа насекомое двумя пальцами, Джош пошел к сетчатой двери. Открыл ее и щелчком отправил саранчу вверх; она пару секунд кружила над его головой, потом издала мягкий стрекот и полетела на северо-запад.

Неожиданно по дороге подлетел красный «Камаро»; он обогнул застрявший «Понтиак» Джоша и тормознул около бензоколонки.

– Еще клиенты, – объявил Джош.

– Ну-ну. Сегодня дело идет хорошо, не правда ли? – Старичок вышел из-за прилавка и встал рядом с Джошем. Он едва доходил Джошу до ключицы. Дверцы «Камаро» открылись, и оттуда вышли женщина и маленькая белокурая девочка.

– Эй! – крикнула в сетчатую дверь женщина в красной соломенной шляпке и до неприличия узких джинсах. – Могу я получить здесь хоть немного приличного бензина?

– Конечно! – Поу-Поу вышел наружу, чтобы отпустить ей бензин. Джош допил кока-колу, смял жестянку и бросил ее в корзину для мусора; когда он опять посмотрел сквозь сетчатую дверь, он увидел девочку в небесно-голубом спортивном костюмчике. Девочка стояла прямо на солнцепеке, глядя на движущиеся тучи саранчи. Женщина – у нее были неряшливо выкрашенные под блондинку, мокрые от пота, волосы – взяла девочку за руку и подвела ее к Поу-Поу. Джош посторонился, когда они вошли. Женщина (у нее под правым глазом чернел синяк) метнула на него подозрительный взгляд и подошла к вентилятору.

Ребенок уставился на Джоша, как на крону высокого дерева. Миленькая крошка, подумал Джош; глаза у нее были мягкие, лучисто-голубые. Их цвет напомнил Джошу летнее небо его детства, когда все «завтра» были его и никуда не нужно было спешить. Нежное личико девочки формой напоминало сердечко, кожа была почти прозрачная. Девочка сказала:

– Вы великан?

– Ш-ш-ш, Свон, – вмешалась Дарлин Прескотт. – Нельзя разговаривать с незнакомцами.

Но маленькая девочка продолжала глядеть на Джоша, ожидая ответа. Джош улыбнулся.

– Пожалуй, да.

– Сью Вонда!

Дарлин сжала плечо Свон и отвернула ее от Джоша.

– Жаркий денек, – сказал Джош. – Куда путь держите?

Дарлин мгновение молчала, подставляя лицо под струю прохладного воздуха.

– Куда угодно, только не сюда, – ответила она, закрывая глаза и запрокидывая голову, чтобы воздух попал ей на шею.

Вернулся Поу-Поу, стирая заношенным платком пот с лица.

– Заправил, леди. Пожалуйста, пятнадцать долларов семьдесят пять центов.

Дарлин стала рыться в карманах, но Свон тронула ее за локоть.

– Мне нужно сейчас же, – прошептала она.

Дарлин выложила на прилавок двадцатидолларовую бумажку.

– У вас есть дамский туалет, мистер?

– Не-а, – ответил Поу-Поу, поглядев на Свон, которой явно было не по себе, пожал плечами. – Ну, пожалуй, можете воспользоваться моим. Подождите минутку. – Он прошел за прилавок и откинул ковровую занавеску. За ней был люк. Поу-Поу отвернул винт и поднял его. Проем пахнул жирным черноземом, деревянные ступеньки уходили вниз, в подвал. Поу-Поу спустился на несколько ступенек, ввернул в свисавший на проводе патрон лампочку и поднялся наверх. – Туалет налево, где маленькая дверь, – сказал он Свон. – Иди.

Она взглянула на мать. Та пожала плечами и махнула рукой идти. Свон спустилась в люк. Стенки подвала были из плотно спрессованной глины, потолок – из толстых деревянных балок, проложенных крест-накрест. Пол был из пористого бетона. В помещении длиной около двадцати футов, шириной – десять и высотой – семь или восемь, стоял диванчик, проигрыватель и радио, полка с обложками журналов, на которых были Луис Ламур с собачьими ушами и Брет Холлидей. На стене висела афиша с Долли Партон. Свон нашла дверь в крошечную кабинку, где были раковина, зеркало и унитаз.

– Вы здесь живете? – спросил старика Джош, который смотрел в люк.

– Конечно, здесь и живу. Раньше жил на ферме в паре миль отсюда к востоку, но продал ее, когда жена умерла. Мои парни помогли мне выкопать этот подвал. Не Бог весть что, но все же крыша над головой.

– Фу! – сморщила нос Дарлин. – Пахнет, как в могиле.

– А почему вы не живете с сыновьями? – спросил Джош.

Поу-Поу посмотрел на него с любопытством и сдвинул брови.

– С сыновьями? У меня нет сыновей.

– А я подумал, есть, раз они помогли вам выкопать подвал.

– Мои парни помогли, да. Подземные парни. Они сказали, что сделают мне по-настоящему хорошее место для жилья. Видите ли, они все время ходят сюда, запасаются продуктами, потому что мой магазин ближайший.

Джош никак не мог уразуметь, о чем говорит старик. Он спросил еще раз:

– Ходят сюда откуда?

– Из-под земли, – ответил Поу-Поу.

Джош покачал головой. Старик сумасшедший.

– Послушайте, может, посмотрите мой радиатор?

– Сейчас-сейчас. Еще минуту, и мы пойдем посмотрим, что же там.

Поу-Поу зашел за прилавок, выбил чек на бензин для Дарлин и дал ей сдачу с двадцатки. По ступенькам из подвала поднималась Свон. Джош собрался с силами и вышел за порог на палящее солнце, где ждал «Понтиак». Из под его капота еще бил пар.

Джош был почти рядом, когда земля у него под ногами дрогнула.

Он остановился.

– Что это? – удивился он. – Землетрясение? Да, только этого и не хватало, чтобы достойно завершить такой день!

Солнце палило нещадно. Тучи саранчи исчезли. Огромное кукурузное поле за дорогой было недвижно, как картина. Единственным звуком было шипение пара и равномерный стук перегревшегося мотора «Понтиака».

Щурясь от резкого света, Джош поглядел на небо. Оно было белым и неживым, как зеркало с облаками. Сердце у него учащенно забилось. Позади стукнула сетчатая дверь, и Джош вздрогнул. Вышли Дарлин и Свон и направились к «Камаро». Вдруг Свон тоже остановилась. Дарлин прошла несколько шагов и только тогда обнаружила, что ребенка рядом с ней нет.

– Свон! Пошли на дорогу, дорогая!

Взгляд Свон был устремлен в небо. Оно такое спокойное, подумала она. Такое спокойное… Тяжелый воздух придавливал ее к земле, ей было тяжело дышать. В течение всего этого длинного дня девочка видела огромные стаи улетающих птиц, лошадей, пугливо носившихся по лугам, собак, которые выли на небо. Она чувствовала: что-то должно случиться, что-то очень плохое; ощущение было то же, что и прошлой ночью, когда Свон видела светлячков. Все утро оно крепло – с того самого момента, как они покинули мотель в Уичито – а сейчас ее руки и ноги покрылись гусиной кожей. Она чувствовала опасность в воздухе, на земле, всюду.

– Свон! – в голосе Дарлин звучало раздражение и одновременно – волнение. – Ну, иди же.

Маленькая девочка не двигалась с места, глядя на побуревшие поля кукурузы, протянувшиеся до горизонта. Да, подумала она. И здесь тоже опасность. Особенно здесь.

Кровь забилась в ее жилах, желание плакать почти полностью завладело ею.

– Опасность, – прошептала она. – Опасность… в поле…

Земля под ногами Джоша опять дрогнула, и ему показалось, что он слышит густой, низкий скрежет, как будто оживает тяжелая железная махина.

Дарлин закричала:

– Свон! Идем!

«Что за черт?..» – подумал Джош.

Послышался сверлящий ноющий звук, он быстро нарастал, и Джош закрыл ладонями уши, гадая, доживет ли до того, чтобы получить свой чек.

– Боже всемогущий! – вскрикнул Поу-Поу, стоявший в проеме двери.

Четырьмястами ярдами северо-западнее в поле взметнулся к небу столб земли и тысячи стеблей опалило пламенем. С шумом подобным шипению шашлыка на ребрышке появилось огненное копье, оно взлетело на несколько сот футов, развернулось, описав эффектную дугу, и, взяв курс на северо-запад, исчезло в мареве. Примерно полумилей дальше из-под земли вырвалось еще одно огненное копье и последовало за первым. Еще дальше взлетели еще два; в считанные секунды они исчезли из вида; потом огненные копья стали взлетать по всему полю, ближайшее – в трехстах ярдах от оцепеневших людей, а самые дальние – в пяти-шести милях от них. Они взлетали с невероятной скоростью, взметая фонтаны земли, их огненные хвосты оставляли голубые отпечатки на сетчатке глаз Джоша. Кукуруза горела, горячий ветер, поднятый огненными копьями сдувал пламя в сторону заведения Поу-Поу.

Волны тошнотворного жара омывали Джоша, Дарлин и Свон. Дарлин отчаянными криками звала Свон в автомобиль. Парализованный ужасом ребенок смотрел как десятки огненных копий продолжали вырываться из-под земли. Земля из ногами Джоша содрогалась от ударных волн. Его ощущения спутались, он сообразил, что огненные копья – это ракеты, с ревом рвавшиеся из бункеров на канзасском кукурузном поле посреди огромных пустых пространств. Подземные парни, подумал Джош, и вдруг он понял, кого имел в виду Поу-Поу.

Заведение Поу-Поу стояло на краю замаскированной ракетной базы; «подземными парнями» старик называл техников ВВС, которые сейчас сидели в своих бункерах и нажимали кнопки.

– Боже всемогущий! – кричал Поу-Поу, голос его тонул в реве. – Посмотри, как они взлетают!

Ракеты все еще взлетали с поля одна за другой и исчезали на северо-западе в колеблющемся воздухе.

«Россия! – подумал Джош. – О, Боже мой, они летят на Россию!»

Ему разом вспомнились все выпуски новостей, какие он слышал, и статьи, какие читал за последние несколько месяцев, и в этот страшный миг он понял: началась третья мировая война.

В вихрящемся, вздыбленном воздухе летали горящие стебли кукурузы, дождем падавшие на дорогу и на крышу дома Поу-Поу. Зеленый навес дымился, а брезент на фургоне уже пылал. Вихрь горящей соломы надвигался на них через разоренное поле, а поскольку ударные волны вызвали мощные ветры, они превратились в сплошную катящуюся стену огня в двадцать футов высотой.

– Поехали! – истошно кричала Дарлин, подхватив Свон на руки.

Голубые глаза девочки были широко раскрыты, взгляд прикован к огненной стене. Дарлин со Свон на руках побежала к автомобилю. Ударная волна сбила ее с ног, и в этот миг первые красные языки пламени стали подбираться к бензоколонке.

Джош понял, что огонь вот-вот перекинется за дорогу. Колонка взорвется. И тогда он снова оказался в воскресный полдень на футбольном поле перед ревущей толпой и как человек-танк помчался к сбитым наземь женщине и ребенку, пока часы стадиона отсчитывали последние секунды. Ударные волны мешали бежать, горящая солома падала на Джоша сверху, но вот он толстой рукой обхватил женщину за талию. Дарлин крепко прижала дочку к себе. На лице Свон застыло выражение ужаса.

– Пустите меня, – завизжала Дарлин, но Джош согнулся и рванулся к сетчатой двери, где Поу-Поу, раскрыв от изумления рот, наблюдал взлет огненных копий.

Джош был почти у цели, когда увидел вспышку раскаленного добела воздуха, будто в одно мгновение включили сотни миллионов многоваттных ламп. Он отвел взгляд от поля, увидел свою тень на теле Поу-Поу Бриггса, и в этот короткий промежуток времени, в эту тысячную долю секунды, глаза озаренные голубым светом Поу-Поу лопнули. Старик вскрикнул, схватился за лицо и упал на сетчатую дверь, срывая ее с петель.

– О Господи Иисусе! – бормотала Дарлин. Ребенок молчал.

Свет между тем становился все ярче, Джош чувствовал, как он омывает его спину – сначала ласково, как солнце в погожий летний день, и тут же – раскаленным дыханием печи. Прежде чем Джош добежал до двери, он почувствовал, как кожа на его спине и плечах зашипела. Сияние было таким ярким, что он не видел, куда идет. Вдруг его лицо стало распухать – так быстро, что он испугался, как бы оно не лопнуло, словно чересчур туго надутый мяч. Он споткнулся, через что-то перелетел – это было тело Поу-Поу, корчащегося от боли в дверях. Джош чувствовал запах горящих волос и жженой кожи, и в голову ему пришла сумасбродная мысль: «Я поджаренный сукин сын!»

Он еще мог видеть сквозь щелки распухших глаз; мир был колдовского бело-голубого цвета, цвета призраков. Впереди был раскрытый люк. Помогая себе свободной рукой Джош дополз до него, ухватил старика за руку и вместе с женщиной и ребенком потащил его за собой к квадратному проему. От взрыва в наружную стену застучали камни. Бензоколонка, понял Джош; кусок горячего рваного металла чиркнул по правой стороне головы. Полилась кровь, но Джош думал только о том, как бы попасть в подвал: за спиной он слышал вой ветра, подобный хору падших ангелов, но не смел оглянуться и узнать, что же надвигается с поля. Весь домик трясся, бутылки и банки сыпались с полок. Джош сбросил Поу-Поу Бриггса по ступенькам, как мешок с зерном, и прыгнул сам, ободрав ляжку о доску, но не выпустив женщину и ребенка. Они скатились на пол. Женщина визжала сорванным, задушенным голосом. Джош вскарабкался наверх, чтобы закрыть люк.

Он поглядел на дверной проем и увидел, что надвигалось. Огненный смерч.

Смерч заполнил все небо, он метал изломанные красные и голубые молнии, он нес в себе тонны чернозема, сорванного с полей. В этот момент Джош понял, что огненный смерч надвигается на бакалейный магазинчик Поу-Поу и через несколько секунд сметет его.

И тогда одно из двух: они выживут – или погибнут.

Джош закрыл люк и спрыгнул со ступенек. Он упал боком на бетонный пол.

«Давай! – подумал он, зубы его ощерились, руки сжали голову. – Давай, черт тебя возьми!»

Неземное нашествие, рев урагана, треск огня и оглушительный удар грома заполнили подвал, выметая из сознания Джоша Хатчинса все, кроме холодного, безумного страха.

Бетонный пол внезапно содрогнулся, потом поднялся на три фута и раскололся, как фарфоровая тарелка. Джоша швырнула вниз неведомая, неистовая сила. По барабанным перепонкам Джоша била боль. Он открыл рот, но, хотя знал, что кричит, крика своего не услышал. Потолок подвала прогнулся, балки захрустели, как кости в зубах голодного зверя. Джоша ударило по затылку; он ощутил, что его подбросило и закрутило, как пропеллер самолета, ноздри плотно забила мокрая вата. Ему хотелось одного: выбраться с этого чертова борцовского ринга и попасть домой.

Потом он потерял способность чувствовать.

Глава 10

Дисциплина и контроль делают человека мужчиной

10 часов 17 минут

(горное дневное время)

«Земляной дом»

– С направления десять часов еще больше объектов! – сказал Ломбард, когда радар провернулся еще раз и на зеленом экране сверкнули яркие точки. – Двенадцать идут на юго-запад на высоте четырнадцать тысяч футов. Боже, поглядите, как эти матки идут! – Через тридцать секунд вспышки ушли за радиус действия радара. – Еще пять приближаются, полковник! – голос Ломбарда дрожал от страха и возбуждения, лицо с тяжелым подбородком раскраснелось, глаза за стеклами очков, по типу летных, расширились. – Идут на северо-запад на семнадцати тысячах триста. Это наши. Идите, детки!

Сержант Беккер ухнул и ударил кулаком по ладони.

– Сотрем Ивана с карты! – заорал он.

Позади него капитан Уорнер, попыхивая трубкой, невозмутимо наблюдал здоровым глазом за радарным экраном. Двое техников в форме управляли радаром на периметре. В глубине комнаты в кресле полулежал сержант Шорр, глаза его были остекленелыми и неверящими, страдальческий взгляд то и дело подбирался к экрану главного радара и сразу же убегал к противоположной стене.

Полковник Маклин стоял за правым плечом Ломбарда, скрестив руки на груди. Все его внимание сосредоточилось на зеленых вспышках, передвигавшихся по экрану в последние сорок минут. Легко было разобрать, где русские ракеты, потому что они двигались на юго-восток, по траекториям, которые вели их к среднезападным базам ВВС и зонам размещения межконтинентальных баллистических ракет. Американские ракеты летели на северо-запад, на смертоносное рандеву с Москвой, Магаданом, Томском, Карагандой, Владивостоком, Горьким и сотнями других целей: городов и ракетных баз. Капрал Прадо в наушник ловил слабые сигналы коротковолновиков по всей стране.

– Сан-Франциско только что взлетел на воздух, – сказал он. – Последнее сообщение от КХСА из Сасалито. Что-то насчет огненного шара и голубых молний – остальное не разобрать.

– На одиннадцать часов семь объектов, – сказал Ломбард. – На двенадцати тысячах футов. Направляются на юго-восток.

«Еще семь, – подумал Маклин. – Боже мой!» Это довело до шестидесяти семи количество «поступившей почты», засеченной радаром Голубого Купола, и только одному Богу было известно, сколько сотен, а, вероятно, и тысяч прошли за пределами радиуса действия радара. Судя по паническим сведениям коротковолновиков, американские города испепелены в результате полномасштабной ядерной атаки. Но Маклин насчитал сорок четыре штуки «отправленной почты», направленной к России, и он знал, что против Советского Союза применены тысячи межконтинентальных и крылатых ракет, бомбардировщиков B-1 и ядерных боеголовок подводного базирования. Не имело значения, кто начал; все разговоры закончились. Сейчас имел значение только кто достаточно силен, чтобы дольше продержаться под атомными ударами.

Когда Маклин увидел на экранах радаров первые советские ракеты, он немедленно отдал распоряжение запечатать «Земляной дом». Расставлена охрана по периметру, ворота в скале опущены, задействована система заглушек люферного типа, чтобы предотвратить попадание радиоактивной пыли в вентиляционные короба. Осталось лишь сообщить гражданским в «Земляном доме», что третья мировая война началась, что их дома и родные, вероятно, уже испарились, что все, что они знали и любили, уже вполне могло исчезнуть во вспышке шара огня. Маклин мысленно репетировал это уже много раз: он соберет гражданских в главном зале и спокойно объяснит им, что происходит. Они поймут, что должны оставаться здесь, внутри горы Голубой Купол, и что им, возможно, уже никогда не попасть домой. Потом он обучит их дисциплине и контролю, сплавит с их мягкими, жиденькими гражданскими телами жесткие панцири, научит думать по-солдатски. И из этой неприступной крепости они будут отражать атаки советских захватчиков до последнего дыхания и последней капли крови, потому что он любит Соединенные Штаты Америки и никто на свете не поставит его на колени, не заставит молить о пощаде.

– Полковник? – один из молодых техников оторвал взгляд от экрана радара на периметре. – Я вижу приближающийся автомобиль, похож на «Роумер», идет к горе на довольно большой скорости.

Маклин подошел ближе, чтобы рассмотреть искорку, несущуюся вверх по горной дороге. «Роумер» двигался так быстро, что его пассажирам грозила опасность врезаться прямо в Голубой Купол.

Маклина еще мог открыть въездные ворота и впустить «Роумер», применив код, который опередит компьютерную систему запечатывания убежища. Он представил обезумевшую от страха семью в автомобиле, может быть, семью из Айдахо-Фоллс или из какой-нибудь другой деревушки у подножия горы. Человеческие жизни, думал Маклин, пытающиеся уйти от десятикратного сокращения численности. Он поглядел на телефон. Набрав свой номер карточки и назвав код, он заставит компьютер по чрезвычайной ситуации отомкнуть замок и открыть ворота. Сделав это, он спасет жизнь людей.

Он потянулся к телефону.

Но что-то внутри его шевельнулось; тяжелое, темное, невидимое, словно чудовище на дне доисторического болота.

– С-с-стоп! – Шепот Солдата-Тени напоминал шипение запала. – Подумай о еде! Больше ртов – меньше еды!

Маклин заколебался, пальцы на дюйм отползли от телефона. Больше ртов – меньше еды! Дисциплина и контроль! Возьми себя в руки.

– Я должен впустить их! – услышал Маклин собственный голос, и все в помещении управления уставились на него. – Не уговаривайте, мистер!

– «Не уговаривайте, мистер?» Больше ртов – меньше еды! Вам ведь известно, что бывает, когда человек голоден, не так ли?

– Да, – прошептал Маклин.

– Сэр? – спросил техник по радару.

– Дисциплина и контроль, – повторил Маклин невнятно.

– Полковник? – Уорнер сжал плечо Маклина.

Маклин дернулся, будто просыпаясь от кошмара. Он оглядел остальных, потом снова поглядел на телефон и медленно убрал руку. На мгновение он опять оказался на дне, опять в грязи и дерьме, во тьме, но теперь он снова был в порядке. Теперь он знал свое место. Точно. Дисциплина и контроль делали чудеса. Маклин рывком сбросил руку капитана Уорнера и сузившимися глазами стал наблюдать искорку на экране радара по периметру.

– Нет, – сказал он. – Нет. Они опоздали. Поздно. «Земляной дом» останется запечатанным.

И почувствовал гордость за такое мужественное решение. В «Земляном доме» было больше трехсот человек, не считая офицеров и техников. Больше ртов – меньше еды. Он был уверен, что поступил правильно.

– Полковник Маклин! – севшим голосом окликнул его Ломбард. – Посмотрите сюда!

Полковник Маклин тут же подскочил к нему и уставился на экран. Он увидел группу из четырех смертоносных чудовищ, шедших в пределах радиуса действия радара; одно из них шло будто бы медленнее остальных, и пока оно колебалось, остальные три исчезли за горой Голубой Купол.

– Что происходит?

– Этот объект сейчас идет на высоте двадцать две тысячи четыреста, – сказал Ломбард. – А несколько секунд назад – на двадцати пяти тысячах. Думаю, он падает.

– Не может он падать. Здесь на сотню миль нет ни одного военного объекта, – подскочил сержант Беккер.

– Проверьте еще раз, – приказал Маклин Ломбарду самым спокойным голосом, на какой был способен.

Стрелка радара поползла вокруг с устрашающей медлительностью.

– Двадцать тысяч двести, сэр. Возможно, сбой в системе наведения. Подлая, идет прямо к нам!

– Вот дерьмо! Определите мне место падения!

Развернули заделанную в пластик карту окрестностей горы Голубой Купол, и Ломбард стал делать расчеты с помощью компаса и проектора, высчитывая и пересчитывая углы и скорости. Руки его дрожали, и ему не один раз пришлось повторять вычисления. Наконец он сказал:

– Он должен пройти над Голубым Куполом, сэр, но у меня нет данных о турбулентности над нами. По моим расчетам, он упадет здесь, – Ломбард ткнул пальцем в точку примерно в десяти милях к западу от реки Литтл-Лост. Он еще раз посмотрел на экран. – Он уже на восемнадцати тысячах, сэр. Падает, как сломанная стрела.

Капитан Уорнер, «Медвежонок», ухмыльнулся.

– Вот она, технология Ивана, – сказал он. – Все у них кое-как.

– Нет, сэр, – крутанулся к нему на кресле Ломбард. – Оно не русское. Это одно из наших.

В помещении установилась гнетущая тишина. Полковник Маклин нарушил ее глубоким вдохом.

– Ломбард, что, черт возьми, вы болтаете?

– Она – наша, – повторил тот. – Она двигалась на северо-запад, пока не вышла из-под контроля. Судя по размеру и скорости, думаю, что это «Минитмен-3» с боеголовками «Марк-12» или «12А».

– О, Господи, – прошептал Рэй Беккер, его красное лицо стало пепельно-серым.

Маклин впился в экран радара. Искорка обозначившая «беглеца» казалось росла на глазах. У полковника схватило живот – он-то знал, что случится, если «Минитмен-3» с «Марк-12А» рассыплет свои боеголовки где бы то ни было в радиусе пятидесяти миль от горы Голубой Купол; «Марк-12А» содержит три ядерные боеголовки по 335 килотонн, мощность достаточная, чтобы снести семьдесят пять Хиросим. «Марк-12», несущая заряд из трех боеголовок по 170 килотонн, будет столь же разрушительным, но вдруг Маклин стал молиться, чтобы это был «Марк-12», потому что, может быть, гора выдержит его удар, не рассыпавшись на куски.

– Падает на шестнадцати тысячах, полковник.

Пять тысяч футов над Голубым Куполом. Он чувствовал, как другие смотрят на него, ожидая, чем он окажется глиной или железом. Сейчас ничего нельзя было сделать, оставалось только молиться, чтобы ракета упала как можно дальше от реки Литтл-Лост. Горькая улыбка скривила его рот. Сердце колотилось, но сознание было ясным. Дисциплина и контроль, думал он. Вот, что делает человека мужчиной.

«Земляной дом» был сооружен именно здесь потому, что поблизости не было целей для советских ракет и все официальные карты говорили, что все радиоактивные ветры будут идти на юг. Ни в каких самых диких фантазиях ему не приходило в голову, что «Земляной дом» станет мишенью для американского оружия. «Это несправедливо!» – подумал он и чуть не засмеялся. Нет, совершенно несправедливо!

– Тринадцать тысяч триста, – сказал Ломбард, напряженным голосом. Он поспешно сделал по карте еще одно вычисление, но не сказал, какой получил результат, и Маклин не спросил его. Маклин знал, что им предстояло выдержать чертовскую встряску, и подумал про трещины в потолках и стенах «Земляного дома», про те трещины и слабые, проваливающиеся места, о которых эти сукины братья Осли должны были позаботиться, прежде чем открывать убежище. Маклин пристально смотрел на экран прищуренными глазами и втайне надеялся, что братья Осли, прежде чем умереть, почувствуют, как поджаривается их собственная шкура.

– Двенадцать тысяч двести, полковник.

Шорр панически захныкал и подтянул коленки к груди; он уставился в пустоту, как будто уже видел в хрустальном шаре время, место и обстоятельства своей смерти.

– Вот дерьмо, – спокойно сказал Уорнер. Он еще раз затянулся сигарой и раздавил ее в пепельнице. – Думаю, что нам нужно удобно приготовиться, а? Бедняг наверху раскидает, как тряпичные куклы.

Он вжался в угол, уперевшись в пол руками и ногами.

Капрал Прадо снял наушники и уперся в стену, по его щекам катились бисеринки пота. Беккер стоял рядом с Маклином, который смотрел на приближающуюся искру на радарном экране Ломбарда и считал секунды до взрыва.

– Одиннадцать тысяч двести, – плечи Ломбарда сгорбились.

– Она проходит мимо Голубого Купола! Проходит на северо-запад! Думаю, ударит в реку! Пролетай, скотина, пролетай!

– Пролетай, – выдохнул Беккер.

– Пролетай, – сказал Прадо и зажмурился. – Пролетай. Пролетай.

Искра исчезла с экрана.

– Мы потеряли его, полковник! Оно ушло из поля зрения локатора!

Маклин кивнул. Но ракета все еще падала к лесу возле реки Литтл-Лост, и Маклин продолжал счет.

Все услышали шум, похожий на далекий, слитный рев тысяч труб.

Наступила тишина.

Маклин сказал:

– А вот теперь…

В следующее мгновение экран радара вспыхнул ярким светом, собравшиеся вокруг него закричали и закрыли глаза. Маклин на миг ослеп от вспышки; он понял, что радар на вершине Голубого Купола, наставленный в небо, испепелен. Другие экраны тоже засветились, как зеленые солнца, и вышли из строя сразу же вслед за вспышкой главного экрана. Трубный рев заполнил помещение, а пульты управления стали извергать снопы голубых искр: вся проводка замкнулась.

– Держитесь! – заорал Маклин.

Полы и потолки затрясло, трещины молниями разбежались по потолку. Пыль и щебень посыпались в помещение, на пульты управления обрушился град крупных камней. Пол довольно сильно тряхнуло, Маклин и Беккер упали на колени. Свет мигнул и погас, но через несколько секунд включилось аварийное освещение, и свет стал резче, ярче, он отбрасывал более глубокие тени, чем прежде.

Еще один слабый толчок, еще один дождь пыли и камней, и пол успокоился.

Волосы Маклина побелели от пыли, лицо тоже было в пыли, а кожа на лице ободрана. Но воздухоочистительная система гудела, и пыль уже всасывалась в стенные вентиляционные решетки.

– Все в порядке? – прокричал он, пытаясь очистить глаза от зеленой пелены, плавающей в глазных яблоках. Он услышал кашель; кто-то (он подумал, что это, должно быть, Шорр) всхлипывал.

– Все ли в порядке?

Ответили все, кроме Шорра и одного техника.

– Ну, пронесло! – сказал он. – Проскочили! Мы в порядке.

Он знал, что на верхних уровнях, у гражданских, наверняка есть переломы, сотрясения мозга и шоковые состояния, что сейчас эти люди, наверно, в панике, но свет горел, система очистки воздуха работала, а «Земляной дом» не рассыпался, как карточный домик в бурю. Пронесло! Теперь мы справимся! Часто моргая из-за зеленой пелены в глазах, он с усилием встал на ноги. Короткий, глухой лающий смех вырвался из его стиснутых зубов, а потом смех заполнил глотку, и он хохотал все громче и громче, потому что он был жив, а его крепость все еще стояла. Кровь его кипела и бурлила, как бывало в жарких джунглях и на пересохших равнинах иностранных полей сражений; на тех огневых рубежах у врага был лик дьявола, он не прятался за маской психиатров ВВС, налоговых инспекторов, заговорщицких бывших жен и болтливых деловых партнеров. Он был полковником Джимбо Маклином, он шел как тигр, худой и мускулистый, и рядом с ним, как всегда, был Солдат-Тень.

Он еще раз победил смерть и бесчестье. Он ощерился в улыбке, губы его были белы от пыли.

Но тут раздался такой звук, как если бы гигантские руки разрывали огромное полотно. Смех полковника Маклина оборвался.

Он протирал глаза, стараясь рассмотреть сквозь зеленую пелену, откуда шел этот звук, – и наконец увидел.

Стена перед ним распадалась на тысячи мелких, соединяющихся друг с другом трещин. Наверху, там, где она соединялась с потолком, толчками, зигзагами разрасталась громадная трещина, и потоки грязной, вонючей воды устремились вниз по стене, как кровь из чудовищной раны. Треск разрываемой ткани стал громче вдвое, втрое; он глянул под ноги и разглядел, что вторая трещина ползет через пол. Третья трещина змеилась по противоположной стене.

Он слышал, как Беккер кричал что-то, но голос искажался и доходил медленно, словно в кошмарном сне. Глыбы камня летели сверху, разбивая в куски потолочные плиты перекрытия, и новые потоки воды устремлялись вниз. Маклин ощутил вонь нечистот, а когда вода обдала его, он понял, что так и есть, где-то в системе канализации разорвало трубы, может быть, неделю или даже месяцы назад, и вонючая масса, копившаяся не только под первым, верхним, уровнем, но и между первым и вторым уровнями, продолжала размывать неустойчивую перегруженную скалу, на которой держался весь кроличий садок «Земляного дома».

Пол вздыбился под таким углом, что Маклин покатился вниз. Каменные плиты терлись друг о друга, как мельничные жернова, и когда зигзаги трещин соединялись друг с другом, потоки воды и камни каскадом падали с потолка.

Маклин споткнулся о Беккера и ударился о пол. Он услышал вскрик Беккера, а когда обернулся, то увидел, что Беккер валится в пропасть, разверзнувшуюся в полу. Пальцы Беккера уцепились за край, но вдруг щель с глухим стуком закрылась, и Маклин с ужасом увидел, как пальцы взлетели вверх, словно сосиски.

Стены помещения неудержимо перемещались, будто в фантастической ярмарочной комнате смеха. Куски пола отрывались и падали вниз, оставляя после себя черные провалы. Шорр взвизгнул и метнулся к двери, перепрыгнув через дыру. Когда он вырвался в коридор, Маклин увидел, что стены коридора также избороздили щели. Огромные каменные глыбы валились вниз. Шорр с криком исчез в клубящейся пыли. Коридор трясло и подбрасывало, пол взлетал вверх и вниз, будто стальные арматурные стержни стали резиновыми.

Повсюду сквозь стены, полы и потолки слышались удары, словно безумный кузнец бил по наковальне; удары сливались со скрежетом трущихся камней и стонами арматур, которая лопалась подобно перетянутым гитарным струнам. Над всей этой какофонией взвивался и утихал хоровой визг.

Маклин знал, что гражданские на верхних уровнях гибнут, заваленные обломками. Он скорчился в углу посреди этого шума и хаоса, сознавая, что «Земляной дом» разваливается на части под действием ударных волн от той ракеты-«беглеца».

На него лилась вонючая вода. Поток пыли и щебня сыпался в коридор, в нем могли быть искалеченные человеческие тела; этот завал перекрыл дверь в помещение управления. Кто-то (он подумал, что это Уорнер) схватил его за руку и стал поднимать на ноги. Он слышал, как воет Ломбард: точно задавленная собака. «Дисциплина и контроль! – подумал он. – Дисциплина и контроль!»

Свет погас. Воздушные вентиляторы издали предсмертный выдох. Через мгновение пол ушел у Маклина из-под ног. Он упал и услышал собственный крик. Он ударился плечом о выступ скалы, а затем о дно, так сильно, что у него захватило дух и крик оборвался.

В кромешной мгле коридоры и помещения «Земляного дома» перемешались друг с другом. Тела были зажаты и искалечены челюстями перемалывающих скал. Сверху падали каменные плиты, проламывали расколотые полы. В уцелевших секторах «Земляного дома» текла глубокая зловонная жижа, во тьме люди убивали друг друга, чтобы вырваться наружу. Вопли, визг и мольбы к Богу сливались в адский хор пандемониума, а ударные волны продолжали дробить гору Голубой Купол, создавая каверны, размалывая несокрушимую крепость, вырезанную в ее чреве.

Глава 11

Привилегия

1 час 31 минута пополудни

(восточное дневное время)

Борт воздушного командного пункта

Президент Соединенных Штатов, с глазами, запавшими в покрасневшие впадины землистого цвета, смотрел в овальное плексигласовое окно и видел под «Боингом Е-4B» взбаламученное море черных облаков. Желтые и оранжевые вспышки света мерцали тридцатью пятью тысячами футов ниже самолета, облака вскипали на остриях чудовищных молний. Самолет трясло, утягивало воздушным потоком на тысячу футов вниз, а затем, завывая всеми четырьмя реактивными двигателями, он вновь набирал высоту. Небо сделалось цвета грязи, солнце закрыли плотные клубящиеся облака. Эти облака, взметнувшиеся на тридцать тысяч футов от поверхности земли, состояли из обломков человеческого существования: горящих деревьев, целых домов, частей зданий, кусков мостов, шоссейных дорог и железнодорожных рельсов, раскаленных добела. Предметы всплывали на поверхность, как гниющая растительность со дна черного пруда, а затем снова втягивались вниз, чтобы уступить место новой волне человеческого мусора.

Он не мог выдержать этого зрелища и не мог оторвать от него взгляд. Словно загипнотизированный, он смотрел, как голубые вспышки молний прорывались сквозь облака. «Боинг» сотрясался, его валило на крыло, потом он с трудом взбирался вверх, выравнивался и поднимался, как на роликовой доске. Что-то огромное, пылающее проскочило мимо президентского иллюминатора, и ему показалось, что это часть поезда, заброшенного в высь чудовищной взрывной волной и сверхмощными ураганными ветрами, воющими над обожженной землей.

Кто-то наклонился и задвинул президентское окно дымчатым стеклом. «Думаю, вам не стоит больше смотреть на это, сэр».

Несколько секунд Президент пытался узнать человека, сидевшего в черном кожаном кресле напротив него. Ганс, сообразил он. Министр обороны Хэннен. Он огляделся, стараясь привести мысли в порядок. Он находится на борту «Боинга», где помещается воздушный командный пункт системы управления вооруженными силами США, в своих апартаментах в хвосте самолета. Перед ним сидит Хэннен, а через проход – человек в форме капитана секретной службы ВВС. Человек прям и широкоплеч, солнцезащитные очки скрывают глаза. На правом запястье наручник, соединенный цепью с маленьким черным чемоданчиком, лежащим на крытом пластиком столе.

За дверью президентских апартаментов находился настоящий нервный узел: радарные экраны, обрабатывающий данные компьютер и системы обеспечивающие связь с САК, НОРАД, командованием объединенными силами НАТО в Европе, а также со всеми военно-воздушными, военно-морскими базами и базами межконтинентальных баллистических ракет. Техники, обслуживавшие оборудование, прошли специальный отбор в разведуправлении Министерства обороны. Оно же отобрало и обучило человека с черным чемоданчиком. На борту самолета также находились офицеры разведуправления Министерства обороны и несколько армейских и летных генералов, выполнявшие особо ответственные обязанности в командном пункте. Они отвечали за составление общей картины по донесениям, поступавшим из различных точек театра военных действий.

Реактивный лайнер кружил над Виргинией с 6:00 утра, а в 9:46 поступило первое взволнованное донесение из штаба ВМС: столкновение между специальными поисковыми истребительными силами и большой флотилией советских ядерных подлодок к северу от Бермуд.

Согласно первому сообщению, советские подлодки запустили баллистические ракеты в 9:58, но более поздние сообщения показали, что командир американской подлодки запустил крылатую ракету, не имея на то надлежащих оснований, тем более в столь напряженный момент. Трудно было сказать, кто начал первым. Теперь это уже не имело никакого значения. Первый советский удар был нанесен по Вашингтону, федеральный округ Колумбия, три боеголовки поразили Пентагон, четвертая попала в Капитолий, а пятая – в базу ВВС Эндрюс. За пару минут выпущенные по Нью-Йорку ракеты разрушили Уолл-стрит и Таймс-сквер.

Очередь быстро достигающих цели советских ракет подводного базирования прошлась по восточному побережью, а в это же время бомбардировщики «B-1» летели к сердцу России, американские подлодки, окружившие Советский Союз, запускали свое оружие, а ракеты стран НАТО и Варшавского Договора расчерчивали небо Европы. Русские подлодки, находившиеся в засаде у западного побережья США, запустили ядерные боеголовки, уничтожившие Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Сан-Диего, Сиэтл, Портленд, Финикс и Денвер, а затем русские разделяющиеся ядерные боеголовки на межконтинентальных баллистических ракетах, воистину чудовищные монстры, отправились в сторону Аляски и Северного полюса и в считанные минуты уничтожили базы ВВС и среднезападные ракетные установки и испепелили города в глубине континента. Омаха оказалась первой мишенью, а с ней и Штаб стратегических ВВС. В 12:09 в наушники оператора поступил последний искаженный сигнал от северо-американских ПВО: «Последние птички улетели».

И с этим сообщением, означавшим, что несколько последних крылатых ракет или «Минитменов-3» были запущены из тайных бункеров где-то в Западной Америке, остатки НОРАД тоже взлетели на воздух.

Хэннен был в наушниках, через которые к нему поступали донесения по мере их обработки. Президент наушники снял – после того, как погибло НОРАД. Во рту у него был привкус пепла, и ему страшно было подумать о том черном чемоданчике, что располагался через проход от него.

Хэннен слушал далекие голоса командиров подлодок и пилотов бомбардировщиков, все еще охотившихся за мишенями или пытавшихся уцелеть в быстрых яростных стычках на половине планеты. Морские силы обеих сторон были уничтожены, и теперь Западная Европа оказалась меж огней наземных войск. Его внимание было приковано к далеким, призрачным голосам, плывшим по штормам атмосферных помех, потому что думать о чем-нибудь, кроме работы, в данный момент означало сойти с ума.

Его не зря звали Железный Ганс: он знал, что нельзя давать волю воспоминаниями и жалости, чтобы не раскиснуть.

Атмосферные вихри подхватили воздушный командный пункт, его резко швырнуло вверх, а потом он стал снижаться с тошнотворной скоростью. Президента вжало в кресло. Он знал, что больше не увидит ни жену, ни сына. Вашингтон стал лунным пейзажем, дымящимися руинами, в обуглившемся здании архива превратились в пепел и Декларация независимости, и Конституция, в аду Библиотеки конгресса уничтожены труды миллионов людей.

Ему хотелось плакать и кричать, но он был президентом Соединенных Штатов. На его запонках была президентская печать. Ему вспомнилось, – казалось, это было давным-давно, – как он спрашивал Джуману, подойдет ли голубая рубашка в полоску к светло-коричневому костюму. Он был не в состоянии выбрать галстук, потому что решение таких вопросов давалось ему с трудом. Он больше не мог думать, больше не мог что-нибудь выработать: мозг его был как солончаковое болото. Джумана выбрала ему подходящий галстук и вдела запонки в рубашку. Потом он поцеловал ее, обнял сына, и люди из секретной службы отвезли его вместе с другими семьями персонала в подземное убежище.

Все это уничтожено, подумал он. О, Господи… все уничтожено!

Он открыл глаза и сдвинул шторку с окошка. Черные облака, пламенеющие красными и оранжевыми шарами, окружали самолет. Из их глубины выстреливали клочья огня и пробивались молниями вверх на тысячи футов выше лайнера.

«Однажды, – подумал он, – нам понравилось играть с огнем».

– Сэр? – мягко спросил Хэннен. Он снял наушники. Лицо президента было серым, губы сильно дрожали. Хэннен подумал, что президента тошнит от виражей. – Вам плохо?

Безжизненные глаза шевельнулись на бледном лице.

– Я в порядке, – прошептал он и едва заметно улыбнулся.

Хэннен прислушался к голосам в наушниках.

– Последний «B-1» только что сбит над Балтикой. Советы восемь минут назад разрушили Франкфурт, а шесть минут назад по Лондону был нанесен удар разделяющейся боеголовкой межконтинентальной баллистической ракеты, – доложил он Президенту.

Тот сидел неподвижно, как каменный.

– Какова оценка потерь? – устало спросил он.

– Еще не поступила. Голоса настолько искажены, что даже компьютеры не в состоянии разобраться в них – из-за атмосферных помех.

– Мне всегда нравился Париж, – прошептал президент. – Вы знаете, Джумана и я провели в Париже медовый месяц. Как в Париже?

– Не знаю. Из Франции еще ничего не поступало.

– А Китай?

– Пока молчание. Думаю, что китайцы терпеливо ждут.

Лайнер подпрыгнул и опять снизился. Двигатели выли в замусоренном воздухе, борясь за высоту. Отблеск голубой молнии озарил лицо президента.

– Ну, что ж, – сказал он. – Вот мы сейчас здесь. Куда мы отсюда отправимся?

Хэннен хотел ответить, но не нашел, что сказать. У него перехватило горло. Он потянулся, чтобы опять закрыть окно, но президент твердо сказал:

– Не надо. Оставьте. Я хочу видеть.

Он медленно повернул голову к Хэннену.

– Все кончено, не так ли?

Хэннен кивнул.

– Сколько миллионов уже мертвы, Ганс?

– Не знаю, сэр. Я бы не беспокоился…

– Не опекайте меня, – неожиданно закричал президент так громко, что даже суровый капитан ВВС подскочил. – Я задал вам вопрос и жду на него ответа: точную оценку, прикидку, все что угодно! Вы слушали донесения. Скажите мне!

– В северном полушарии, – начал, дрожа, министр обороны, его железное лицо стало расплываться, как дешевая пластмасса. – Я бы оценил… между тремястами и пятьюстами пятьюдесятью. Миллионов.

Президент закрыл глаза.

– А сколько умрет за неделю, считая с сегодняшнего дня? За месяц? За шесть месяцев?

– Возможно… еще двести миллионов за следующий месяц, от ран и радиации. А потом… одному Богу известно.

– Богу, – повторил президент. Слеза скатилась у него по щеке. – Бог сейчас смотрит на меня, Ганс. Я чувствую, что он смотрит на меня. Он знает, что я погубил мир. Я… Я погубил мир.

Он закрыл лицо руками и застонал. «Америка пропала, – подумал он. – Исчезла».

– О, – всхлипнул он. – О… нет!

– Думаю, пора, сэр. – Голос Хэннена звучал почти нежно.

Президент поднял мокрые остекленевшие глаза. Его взгляд обратился на черный чемоданчик на другой стороне прохода. Он снова отвел взгляд и стал смотреть наружу. «Сколько народу могло остаться в живых после такого опустошения?» – мучил его вопрос. Нет, лучше было спросить: «Сколько народу хотело бы после этого остаться в живых?» Потому что из своих докладов и исследований на военную тему ему было ясно одно: сотни миллионов погибших в первые часы – счастливцы. Это те, кто останется в живых, будут страдать от тысяч видов проклятия.

«Я все еще президент Соединенных Штатов, – сказал он себе. – Да. И мне все еще предстоит принять еще одно бесповоротное решение.

Лайнер задрожал, как будто ехал по булыжной мостовой. На несколько секунд он зарылся в черные облака; во тьме в окна врывался свет вспышек и шаровых молний. Потом он переменил курс и продолжил кружение, уклоняясь от черных столбов.

Он подумал о жене и сыне. Пропали. Подумал о Вашингтоне и Белом Доме. Пропали. О Нью-Йорк-сити и Бостоне. Пропали. О лесах и шоссейных дорогах на земле внизу, о лугах и прериях, и пляжах. Пропало, все пропало.

– Давайте, давайте все же приступим.

Хэннен с щелчком открыл подлокотник кресла и выдвинул маленький пульт управления. Нажав кнопку, включил связь между апартаментами и пультом пилота, потом набрал свой код и повторил координаты нового курса. Лайнер сделал вираж и полетел в глубь континента, удаляясь от руин Вашингтона.

– Мы будем в зоне приема через пятнадцать минут, – сказал он.

– Не… помолитесь ли вы со мной? – прошептал президент, и оба они склонили головы.

Когда закончили молитву, Хэннен сказал:

– Капитан? Мы готовы, – и уступил свое место офицеру с чемоданчиком.

Тот сел напротив президента и положил чемоданчик на колени. Затем отомкнул наручник маленьким лазером, напоминавшим карманный фонарик. Потом из внутреннего кармана мундира достал запечатанный конверт и, разорвав его, извлек маленький золотой ключ. Он вставил ключ в один из двух замков чемоданчика и повернул вправо. Замок разомкнулся с тонким звуком включающегося экрана. Офицер повернул чемоданчик замком к президенту. Тот тоже вынул из кармана пиджака запечатанный конверт, разорвал его и вынул оттуда серебряный ключ. Он вставил его во второй замок, повернул влево, и снова послышался тонкий звук, слегка отличный от первого.

Капитан ВВС поднял крышку чемоданчика.

Внутри была маленькая компьютерная клавиатура с плоским дисплеем, который установился вертикально, когда крышка открылась. В нижней части клавиатуры были три кружка: зеленый, желтый и красный. Зеленый кружок засветился.

Рядом с президентским креслом, прикрепленная к штирборту лайнера, выступавшему из-под окна, висела маленькая черная коробка с двумя кабелями, зеленым и красным, аккуратно уложенными в нее. Президент размотал кабели, медленно и осторожно; на их концах были разъемы, которые он вставил в соответствующие разъемы сбоку компьютерной клавиатуры. Черный кабель соединил теперь клавиатуру с вытяжной антенной длиной в пять миль, тянувшейся за лайнером.

Президент колебался всего несколько секунд. Решение принято.

Он отстучал на клавишах свой опознавательный код из трех букв.

На дисплее компьютера появилась надпись: Здравствуйте, господин президент.

Он откинулся назад и ждал, в углу рта билась жилка.

Хэннен поглядел на часы:

– Мы в зоне, сэр.

Медленно, отчетливо президент отстучал: Вот Белладонна, Владычица Скал, Владычица обстоятельств.

Компьютер ответил: Вот человек с тремя опорами, вот Колесо.

Лайнер сделал горку и заметался. Что-то проскребло по борту самолета, как будто ногтем по школьной доске.

Президент отстучал: А вот одноглазый купец, эта карта…

– …Пустая – то, что купец несет за спиной, – ответил компьютер.

От меня это скрыто, – отстучал президент.

Засветился желтый круг.

Президент сделал глубокий вдох, как перед прыжком в темную, бездонную воду.

Он отстучал: Но я не вижу Повешенного.

Ваша смерть от воды, – пришел ответ.

Засветился красный круг. Дисплей сразу же стал чистым.

Затем компьютер доложил:

– Когти выпущены, сэр. Десять секунд, чтобы отменить.

– Боже, прости меня, – прошептал президент, его палец потянулся к клавише «N».

– Иисус! – неожиданно вырвалось у капитана ВВС. Он смотрел в окно, рот его широко открылся.

Президент посмотрел.

Сквозь смерч горящих домов и обломков, вверх, к воздушному командному пункту, метнулось как метеор страшное видение. Целых две драгоценных секунды понадобилось президенту, чтобы разобрать, что это было: разбитый, искалеченный автобус «Грейхаунд» с пылающими колесами, из его разбитых окон и лобового стекла свешивались обугленные трупы.

Над лобовым стеклом вместо названия пункта назначения была табличка: «Заказной».

В этот же миг, вероятно, его увидел и пилот, потому что моторы заревели на пределе своих возможностей, а нос самолета задрался так резко, что сила ускорения вдавила президента в кресло, как будто он весил полтысячи фунтов. Компьютерная клавиатура и чемоданчик сорвались с колен капитана, обе вилки выскочили из розеток, чемоданчик упал в проход, заскользил по нему и застрял под другим креслом. Президент увидел, как автобус завалился набок, из окон посыпались трупы. Они падали, как горящие листья. Автобус ударил по крылу и штирборту с такой силой, что двигатель на консоли взорвался.

Половина крыла была грубо вырвана, второй двигатель у штирборта стал выбрасывать языки пламени, как рождественская свеча. Куски развалившегося от удара «Грейхаунда» попадали в воздушную воронку и, засосанные ею, исчезли из вида.

Искалеченный воздушный командный пункт стал заваливаться на крыло, два оставшихся мотора дрожали от напряжения, готовые сорваться с креплений. Президент услышал собственный вскрик. Лайнер потерял управление и снизился на пять тысяч футов, пока пилот пытался справиться с тягами и рулями. Восходящий поток подхватил его и забросил на тысячу футов вверх. Затем лайнер с обломанным крылом с воем стал падать с высоты десять тысяч футов. Вошел в штопор и наконец под острым углом понесся к изувеченной земле.

В месте его падения взметнулось черное облако, и президента Соединенных Штатов не стало.

Часть третья

Бегство к дому

Глава 12

Мы пляшем перед кактусом

«Я в аду! – истерически думала Сестра Ужас. – Я мертвая и с грешниками горю в аду!»

Еще одна волна нестерпимой боли охватила ее.

«Иисус, помоги!» – попыталась крикнуть она, но смогла издать только хриплый звериный стон. Она всхлипывала, стиснув зубы, пока боль не отступила. Она лежала в полной тьме, и ей казалось, что она слышит вопли горящих грешников в дальних глубинах ада – слабые, страшные завывания и визг, наплывавшие на нее как серая вонь, испарения и запах горелой кожи, которые привели ее в сознание.

– Дорогой Иисус, спаси меня от ада! – молила она. – Не дай мне вечно гореть заживо!

Страшная боль вернулась, грызла ее. Она свернулась калачиком. Вонючая вода брызгала ей в лицо, била в нос. Она плевалась, визжала и вдыхала кислый парной воздух.

«Вода, – думала она. – Вода. Я лежу в воде».

И в ее лихорадочном сознании, как угольки на дне жаровни, стали разгораться воспоминания.

Она села, тело ее было избито и вздуто, а когда она поднесла руку к лицу, волдыри на щеках и на лбу полопались потекла какая-то жидкость.

– Я не в аду, – сорванным голосом проговорила она. – Я не мертвая… пока.

Тут она вспомнила, где находится, но не могла понять, что произошло или откуда пришел огонь.

– Я не мертвая, – повторила она громче. Она услышала, как ее голос эхом отозвался в туннеле, и треснувшими, в волдырях губами заорала: – Я не мертвая!

Непереносимая боль все еще терзала ее тело. Ее то ломало от жара, то трясло от холода; она измучилась, очень измучилась, ей хотелось опять лечь в воду и уснуть, но она боялась, что если ляжет, то может не проснуться. Она нагнулась, ища в темноте свою брезентовую сумку, и несколько секунд была в панике, не находя ее. Потом ее руки наткнулись на обуглившийся и пропитавшийся водой брезент, и она подтащила сумку к себе, прижала крепко, как ребенка.

Сестра Ужас попыталась встать. Почти сразу же ноги у нее подкосились, и она уселась в воду, пережидая боль и стараясь собраться с силами. Волдыри у нее на лице стали подсыхать, стягивая лицо в маску. Она подняла руку, ощупала лоб, потом волосы. Кепочка исчезла, волосы были как пересохшая трава на изнемогшей от жары лужайке, трава, все лето росшая без единой капли дождя.

«Я обгорела налысо!» – подумала она, и из ее горла вырвался полусмех, полурыдание. Еще несколько волдырей у нее на голове лопнули, и она быстро убрала руку, чтобы больше ничего не знать. Еще раз попыталась встать, и теперь это ей удалось.

Сестра коснулась рукой пола туннеля на уровне чуть выше своего живота. Она собиралась сильным рывком выскочить отсюда. Плечи у нее все еще ныли от усилий, с какими она отрывала решетку, но эта боль не шла ни в какое сравнение со страданиями, которые ей причиняли волдыри на коже. Сестра Ужас закинула сумку наверх: все равно рано или поздно ей придется выкарабкаться отсюда и забрать ее. Она уперлась ладонями в бетон и напряглась, чтобы оттолкнутся, но силы покинули ее, и она стояла, размышляя, что если бы кто-нибудь из обслуживающего персонала прошел здесь через год или два, то, пожалуй, нашел бы скелет на том месте, где была живая женщина.

Сестра Ужас оттолкнулась. Напрягшиеся мышцы плеч заныли, а локоть вот-вот готов был подломиться. Но когда она стала сползать обратно в дыру, ей удалось поставить на край колено, потом другое. Волдыри на руках и ногах лопнули с легким звуком разрывания чего-то водянистого. Сестра по-лягушачьи вскарабкалась на край и легла животом на пол туннеля. Голова у нее кружилась, она тяжело дышала, руки по-прежнему сжимали сумку.

«Вставай, – подумала она. – Шевелись, ты, кусок дерьма, или умрешь здесь».

Она встала, держа сумку перед собой словно щит, и пошла, спотыкаясь в темноте. Ноги были как деревянные чурки. Несколько раз она падала, споткнувшись об обломки и сорванные кабели. Но она останавливалась только чтобы перевести дух и переждать боль, а потом опять вставала и шла дальше.

Она натолкнулась на лестницу и стала взбираться по ней, но лестничная клетка была забита кабелями, обломками бетона и кусками труб. Сестра вернулась в туннель и отправилась искать другой выход наружу. По дороге местами воздух был накален и нечем было дышать, и она резкими выдохами экономила воздух в легких.

Она ощупью шла по тоннелю, наталкиваясь на перемолоченные завалы, ей приходилось менять направление, она находила другие лестницы, которые вели наверх к заблокированным лестничным клеткам или к люкам, крышки которых нельзя было поднять. Мысли ее метались, как звери в клетке.

«Еще шаг, потом постоим, – говорила она себе. – Один шаг, а потом еще один, и ты дойдешь туда, куда тебе нужно».

Волдыри на лице, руках и ногах лопались от ее усилий. Она останавливалась и присаживалась передохнуть, в легких у нее свистело от тяжелого воздуха. Не было ни шума поездов метро или автомобилей, ни криков горящих грешников.

Там случилось что-то страшное, – подумала она. – Не Царство Божие, не Второе Пришествие – но что-то страшное.

Сестра Ужас заставила себя пойти дальше. Шаг и постоять, шаг и еще один.

Она нашла еще одну лестницу и поглядела наверх. На высоте около двадцати футов, на лестничной клетке, был виден полусвет сумрачного месяца. Она карабкалась, пока не поднялась настолько, что коснулась крышки люка, сдвинутой на два дюйма в сторону той же ударной волной, которая сотрясла туннель. Сестра просунула пальцы между железом и бетоном и сдвинула крышку с места.

Свет был бурый, как засохшая кровь и такой мутный, словно просачивался сквозь несколько слоев тончайшей кисеи. И все же Сестре пришлось зажмуриться, прежде чем она привыкла к нему.

Она смотрела на небо – на небо, какого она раньше никогда не видела. Над Манхеттеном клубились грязно-коричневые облака, из них вырывались вспышки голубых молний. Горячий горький ветер с силой бил ей в лицо, едва не отрывая ее от лестницы. В отдалении слышались раскаты грома, но такого грома Сестра Ужас никогда не слышала: будто кувалдой молотили по железу. Ветер выл на разные голоса, врывался в люк, толкал ее вниз, но она напряглась, вместе с сумкой одолела последние две ступени и выползла наружу.

Ветер швырнул ей в лицо облака пыли, и на несколько секунд она ослепла. Когда перед глазами прояснилось, она увидела, что вылезла из туннеля на что-то вроде свалки утильсырья.

Вокруг нее были раздавленные остовы легковых автомобилей, такси и грузовиков, некоторые сплавились воедино, образовав причудливые скульптурные композиции из металла. Покрышки на некоторых машинах еще дымились, другие расплылись черными лужами. В мостовых зияли разверстые щели, некоторые в пять-шесть футов шириной, из многих вырывались клубы пара или струи воды, похожие на действующие гейзеры. Сестра огляделась, изумленная, недоумевающая, щурясь от пыльного ветра. Кое-где земля провалилась, кое-где вздымались горы из обломков, миниатюрные Эвересты из металла, камней и стекла. Между ними гудели и метались ветры, они гуляли среди руин. Многие здания были разломаны на части, обнажились металлические скелеты, в свою очередь искореженные и разорванные, точно они были соломенными.

Густой дым полз от горящих зданий и куч обломков и колыхался в порывах ветра, а из черных глубин клубящихся плотных облаков к земле устремлялись молнии. Сестра Ужас не видела солнца, даже не могла сказать, где оно может быть, за каким из вихрящихся в небе облаков. Она поискала «Эмпайр стейт билдинг», но небоскребов вообще не было; все верхние этажи, по-видимому, были снесены, хотя из-за дыма и пыли она все равно не могла бы увидеть, стоит ли «Эмпайр стейт» или нет. Теперь это был не Манхеттен, а перекопанная свалка утильсырья, холм обломков и дымящиеся расщелины.

«Суд Божий, – подумала она. – Бог поразил город зла, смел всех грешников навечно в адское пламя!»

Внутри у нее зародился безумный хохот, и когда она подняла лицо к грязным облакам, по щекам хлынула жидкость из лопающихся волдырей.

Стрела молнии ударила в искореженный каркас ближнего здания, и в воздухе в безумном танце заметались искры. Вдалеке, над вершиной огромной горы обломков, Сестра Ужас увидела столб смерча; еще один закручивался справа. А выше, в облаках, подпрыгивали огненно-красные шаровые молнии, похожие на горящие шары в руках жонглера.

«Все пропало и разрушено, – подумала она. – Конец света. Хвала Богу! Хвала благословенному Иисусу! Конец света, и все грешники горят в…»

Она хлопнула себя руками по голове и вскрикнула. Что-то в ее мозгу разбилось, как зеркало в комнате смеха, служившее только для того, чтобы отражать искаженный мир, и когда осколки зеркала комнаты смеха осыпались, обнажились иные образы: она увидела себя молодой, гораздо более симпатичной. Она толкала тележку вдоль торгового ряда. Пригородный кирпичный домик с зеленым двориком и припаркованным грузовичком; городок с главной улицей и статуей на площади; лица, некоторые смутные и неразличимые, другие едва вспоминающиеся; затем голубые вспышки молний, и дождь, и демон в желтом дождевике, наклоняющийся и говорящий: «Дайте ее мне, леди. Дайте ее мне сейчас…»

Все пропало и разрушено. Суд Божий! Хвала Иисусу!

Дайте ее мне сейчас…

Нет, подумала она. Нет!

Все пропало, все разрушено! Все грешники горят в аду!

Нет! Нет! Нет!

Сестра Ужас зарыдала, потому что все пропало, все было разрушено, все в огне и руинах, и в этот миг до нее дошло, что Создатель не может уничтожить свое творение одной спичкой, как неразумное дитя в порыве гнева. Это не был ни Судный День, ни Царствие Божие, ни Второе Пришествие; то, что произошло, не могло иметь ничего общего с Богом; это явно было злобное уничтожение без смысла, без цели, без разума.

Впервые с того момента, как она выкарабкалась из люка, Сестра Ужас посмотрела на свои покрытые волдырями ладони и руки, на порванную в клочья одежду. Кожу саднило от красных ожогов, под набухшими волдырями скопилась желтая жидкость. Сумка едва держалась на брезентовых ремнях, через прожженные дыры вываливались ее вещички. Потом вокруг себя в просеках дыма и пыли она увидела то, что в первый момент не могла видеть: лежащие на земле обугленные предметы, которые весьма смутно могли быть опознаны как человеческие останки. Почти перед ней лежала целая груда, будто кто-то смел их в одно место, как кучку угольной пыли. Они заполняли улицу, залезали в раздавленные автомобили и такси или наполовину высовывались из них; один свернулся возле велосипеда, другой лежал, жутко скаля белые зубы на обезображенном лице. Вокруг лежали сотни обгорелых трупов, их кости были вплавлены в картину сюрреалистического ужаса.

Сверкнула молния. Ветер в ушах Сестры Ужас завывал зловещим голосом смерти.

Она побежала.

Ветер хлестал ее по лицу, слепя дымом, пылью и пеплом. Она пригибала голову, и вдруг взбираясь по склону холма из обломков, поняла, что забыла сумку, но не могла решиться пойти назад, в эту долину мертвых.

Она перескакивала через завалы, из-под ее ног вниз срывались лавины обломков – смятые телевизоры и стереоприемники, спекшиеся куски компьютеров, радио, обгоревшие мужские костюмы и женские изысканные туалеты, обломки красивой мебели, обуглившиеся книги, антикварное серебро, превратившееся в слитки метала. И повсюду – множество развороченных автомобилей и тел, погребенных в катастрофе, – сотни тел и обугленных кусков плоти, рук и ног, торчащих из завалов, как будто это был склад манекенов. Она взобралась на вершину холма, где дул такой свирепый горячий ветер, что ей пришлось опуститься на колени, иначе бы ее сдуло. Глядя по сторонам, она увидела весь масштаб катастрофы: от Центрального Парка осталось несколько деревьев, на протяжении всего того, что было когда-то Восьмой Авеню, бушевали пожары, похожие на кроваво-красные рубины за занавесью дыма; на востоке не было ни признака «Рокфеллер-центра» или вокзала Грэнд-Сентрал, только обвалившиеся конструкции, торчавшие как гнилые зубы разбитой челюсти; на юге исчез небоскреб «Эмпайр стейт», а на месте Уолл-стрит танцевала воронка смерча; на западе груды сплошных завалов шли до самой реки Гудзон.

Панорама разрушения производила впечатление апофеоза ужаса и погрузила Сестру в оцепенение, потому что ее сознание достигло порога восприятия и все стало плоским. Все стало восприниматься так же, как и фанерные фигурки из представлений, виденных в детстве: Джетсоны, Гекльбери Хаунд, Майти Маус и Три Поросенка. Она съежилась на вершине холма под порывами воющего ветра и невидящим взором смотрела на руины, на губах ее застыла слабая улыбка, единственная здравая мысль билась в ее мозгу: «О Иисус, что же случилось с этим волшебным уголком?»

И ответом было: «Все пропало, все уничтожено».

– Вставай, – сказала она себе, ветер сдул эти слова с ее губ. – Вставай. Ты что, собираешься оставаться здесь? Здесь нельзя оставаться! Вставай! Иди по одному шажку. Шаг, потом еще один, и ты придешь, куда нужно.

Но прошло много времени, прежде чем она опять смогла идти, и она, спотыкаясь, побрела, как старуха, вниз по другому склону холма из обломков, бормоча что-то себе под нос.

Она не знала, куда идет, да ее это и не особенно заботило. Молнии сверкали все чаще, землю потряс удар грома; черный, противный моросящий дождь посыпался из облаков, сильный ветер иголками колол ей лицо.

Сестра Ужас, спотыкаясь, брела от холма к холму. Вдали ей почудился женский вскрик, и она отозвалась, но ответа не получила. Дождь полил сильнее, ветер бил по лицу.

И тут – она не знала, сколько времени прошло, – она подошла к краю завала и остановилась около смятых остатков желтого такси. Рядом был уличный указатель, согнутый почти в узел, на нем стояло: Сорок вторая улица. От всей улицы осталось стоять только одно здание

Касса кинотеатра «Эмпайр стейт» все еще мигала огнями, рекламируя «Лики смерти, часть 4» и «Мондо бизарро».

Все здания вокруг кинотеатра превратились в выгоревшие каркасы, но сам кинотеатр нисколько не пострадал. Она вспомнила, как накануне вечером проходила мимо этого театра и как ее зверски столкнули на мостовую. Между ней и кинотеатром плавала дымка, и ей показалось, что через секунду кинотеатр исчезнет, как мираж, но дымку сдуло, а кинотеатр остался на месте и на будке продолжала вспыхивать реклама.

Отвернись, сказала себе Сестра. Убирайся отсюда к чертям!

Но она все же сделала шаг в ту сторону, потом еще, а потом там, куда вовсе не хотела прийти. Она стояла перед дверями кинотеатра. Оттуда тянуло запахом попкорна с маслом.

«Нет! – подумала она. – Это невозможно».

Но это оказалось возможно, как возможно оказалось в считанные часы превратить Нью-Йорк в сметенную смерчем свалку на пустыре. Глядя на двери кинотеатра, Сестра Ужас осознала, что правила в этом мире неожиданно и круто изменились под действием силы, которую она еще не в состоянии была понимать.

Я схожу с ума, сказала она себе.

Но кинотеатр был реальностью, и запах попкорна с маслом тоже. Она сунулась в билетную кассу, но там было пусто; тогда она собралась с силами, подержалась за распятие, висевшее на цепочке у нее на шее, и вошла.

За стойкой контролера никого не было, но Сестра Ужас слышала, что в зале за выцветшей красной портьерой идет фильм: слышался лязг, визг и грохот автомобильной катастрофы, и выразительный голос диктора произнес:

– Вы видите результат столкновения на скорости шестьдесят миль в час.

Сестра Ужас прошла за стойку, стащила пару плиток шоколада и уже собралась съесть одну из них, как вдруг услышала звериное рычание.

Звук усиливался, переходя в человеческий хохот. Но в нем Сестре Ужас послышался визг тормозов на скользком от дождя шоссе и пронзительный, разрывающий сердце детский крик: «Мамочка!»

Она зажала ладонями уши, чтобы заглушить этот детский крик, и стояла так до тех пор, пока не ушел из памяти его отзвук.

Смех тоже затих, но тот, кто смеялся, кем бы он ни был, сидел в зале и смотрел кино посреди уничтоженного города.

Она откусила полплитки шоколада, прожевала и проглотила. За занавесом диктор рассказывал об изнасилованиях и убийствах с холодной медицинской дотошностью. Экран был ей не виден. Она съела вторую половину шоколадки и облизала пальцы.

«Если этот ужасный смех раздастся опять, – подумала она, – я сойду с ума, но мне нужно видеть того, кто так смеется».

Она подошла к портьере и медленно, очень медленно отодвинула ее.

На экране было окровавленное мертвое лицо молодой женщины, но это больше не могло испугать Сестру Ужас. Она видела чей-то профиль: кто-то сидел в переднем ряду, лицо его было поднято к экрану.

Все остальные места пустовали. Сестра Ужас вперила взгляд в эту голову. Лица она не видела и не хотела видеть, потому что кто бы или что бы это ни было, это не мог быть человек.

Голова неожиданно повернулась к ней.

Сестра Ужас отпрянула. Ноги ее были готовы бежать, но она не тронулась с места. Сидящая в первом ряду фигура рассматривала ее, а на экране продолжали крупным планом показывать вскрытые трупы погибших. Тут фигура встала со своего места, и Сестра Ужас услышала, как под его подошвами хрустнул попкорн.

«Бежать! – мысленно закричала она. – Сматываться отсюда!»

Но не двинулась с места. Фигура остановилась там, куда не проникал свет из-за стойки билетера, который мог бы осветить лицо.

– Вы вся обгорели. – Голос был мягким и приятным и принадлежал молодому человеку.

Он был худ и высок, ростом около шести футов четырех дюймов, одет в темно-зеленые брюки и желтую рубашку с короткими рукавами. На ногах начищенные военные ботинки.

– Я полагаю, там, снаружи, все уже закончилось, не так ли?

– Все пропало, – пробормотала она. – Все уничтожено.

Она ощутила сырой холодок, такой же, как тогда, прошлой ночью перед кинотеатром, а потом он исчез. Она не смогла уловить ни малейшей тени выражения на лице этого человека. Потом ей показалось, что он улыбнулся, но это была страшная улыбка: рот у него был не на том месте, где должен был быть.

– Я думаю, все… мертвы, – сказала она ему.

– Не все, – поправил он. – Вы ведь живы, не правда ли? И думаю, что там, снаружи, есть и другие уцелевшие. Вероятно, прячутся где-нибудь. В ожидании смерти. Хотя долго им ждать не придется. Вам тоже.

– Я еще не мертвая, – сказала она.

– Все еще впереди. – Грудь незнакомца поднялась, он сделал глубокий вдох. – Понюхайте воздух. Он ведь сладковат?

Сестра Ужас начала делать шаг назад. Человек сказал почти ласково: «Нет», – и она остановилась, как будто важнее всего, единственной важной вещью в мире было подчиниться.

– Сейчас будут мои самые любимые кадры. – Он кивком указал на экран, где из здания вырывались языки пламени и на носилках лежали изувеченные тела.

– Вот я! Стою у автомобиля! Ну, я бы не сказал, что это был продолжительный кадр!

Его внимание вернулось к ней.

– О, – мягко сказал он. – Мне нравится ваше ожерелье. – Бледная рука с длинными тонкими пальцами скользнула к шее Сестры.

Она хотела съежиться, потому что не могла вынести, чтобы эта рука касалась ее, но этот голос загипнотизировал ее, он эхом звучал в ее сознании. Она содрогнулась, когда холодные пальцы коснулись распятия. Незнакомец потянул его, но и распятие и цепочка припечатались к ее коже.

– Приварилось, – сказал человек. – Мы это поправим. – Быстрым движением руки он сорвал распятие и цепочку – с кожей. Ужасная боль пронзила ее, как электрический разряд, но зато освободила ее сознание от покорности его командам, и мысли прояснились. Жгучие слезы покатились по ее щекам.

Человек держал руку ладонью вверх, распятие и цепочка подрагивали перед лицом Сестры Ужас. Он стал напевать голосом маленького мальчика:

– Мы пляшем перед кактусом, кактусом, кактусом…

Его ладонь воспламенилась, языки огня поднялись от пальцев. Когда ладонь покрылась огнем как перчаткой, распятие и цепочка стали плавиться, закапали на пол.

– Мы пляшем перед кактусом в пять часов утра!

Сестра Ужас глядела в его лицо. При свете охваченной пламенем ладони она видела, как меняются его кости, оплывают щеки и губы, на поверхности без глазниц появляются глаза различных оттенков.

Последняя капля расплавленного металла упала на пол. На подбородке человека прорезался рот, похожий на рану с кровоточащими краями. Рот ухмыльнулся. «Бежать домой», – шептал он.

Фильм прекратился, по экрану побежало пламя. Красную портьеру, за которую все еще держалась Сестра Ужас, охватило пламя. Сестра вскрикнула и отдернула руки. Волна удушающего жара заполнила кинотеатр, стены занялись.

– Тик-тик, тик-так, – говорил голос человека в веселом песенном ритме. – И время не остановить.

Потолок осветился и вспучился. Сестра Ужас закрыла голову руками и метнулась назад сквозь охваченный огнем занавес, когда человек двинулся к ней. Ручейки шоколада стекали со стойки билетера. Она подбежала к двери, а нечто за ее спиной визжало:

– Убегай! Убегай, свинья!

Сестра успела пробежать три шага, и дверь у нее за спиной превратилась в огненный щит. Тогда она побежала как сумасшедшая по руинам Сорок второй, а когда осмелилась оглянуться, то увидела, что бушующее пламя охватило весь кинотеатр, крышу его сорвало, будто чьей-то чудовищной рукой.

Когда хлынул дождь стекла и кирпичей, она бросилась на землю под защиту развалин. В несколько секунд все было кончено, но Сестра Ужас лежала, съежившись, дрожа от страха, пока не упал последний кирпич. Потом она высунулась из укрытия.

Теперь руины кинотеатра не отличались от других пепелищ. Кинотеатр сгинул. К счастью, с ним сгинула и тварь с огненной ладонью.

Сестра пощупала разодранное до мяса кольцо, охватывавшее ее шею, и пальцы ее испачкались в крови. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что распятие и цепочка действительно исчезли. Она не помнила, как они к ней попали, но она гордилась ими. Она считала, что они защищают ее, и теперь чувствовала себя обнаженной и беззащитной.

Она поняла, что там, в дешевом кинотеатре, смотрела в лицо Зла.

Черный дождь лил все сильнее. Сестра Ужас свернулась в клубок, прижала руки к кровоточащей шее, закрыла глаза и стала молить о смерти.

Она поняла, что Христос не прилетит на летающей тарелке. Судный День уничтожил невинных в том же огне, что и грешников, и Царствие Божие – это мечта психов. Из ее горла вырвалось рыдание, порожденное душевной мукой. Она молилась. Пожалуйста, Иисус, забери меня к себе, пожалуйста, прямо сейчас, в эту минуту, пожалуйста, пожалуйста…

Но когда она открыла глаза, черный дождь продолжался. Ветер крепчал, теперь он нес зимний холод. Она промокла, ее мутило, зубы стучали.

Измученная, она села. Иисус сегодня не появится. Она решила, что умрет позже. Не было смысла по-дурацки лежать здесь, на дожде.

Один шаг, подумала она. Один шаг, потом еще один, и ты попадешь туда, куда идешь.

Куда именно – она не знала, но с этого момента ей следовало быть очень осторожной, потому что зло было многолико и могло таиться повсюду. Повсюду. Правила изменились. Земля обетованная – это свалка, а сам Ад пробился на поверхность Земли.

Она понятия не имела, какова причина таких разрушений, но ей пришла на ум ужасная догадка – а что если повсюду так, как здесь? Сестра отбросила эту мысль прежде, чем она внедрилась в сознание, и с усилием встала.

Ветер мешал ей идти. Дождь хлестал так, что даже в четырех футах ничего не было видно. Она решила идти туда, где, по ее представлениям, был север, потому что в Центральном Парке могло сохраниться хотя бы одно дерево, под которым можно было бы отдохнуть.

Она пригнулась и наперекор стихиям сделала шаг.

Глава 13

Еще не трое

– Дом завалился, мама! – вопил Джош Хатчинс, пытаясь освободиться от грязи, щебня и обломков досок, навалившихся ему на спину. – Подлый смерч! – Мать не отвечала, но он слышал, как она плачет. – Все в порядке, мама! Мы сделаем…

Воспоминание об алабамском смерче, который загнал шестилетнего Джоша, его сестру и мать в подвал их дома, внезапно оборвалось, рассыпалось на части. Видение кукурузного поля, огненных копий и смерча огня возвратилось к нему с ужасающей четкостью, и он догадался, что плачет мать маленькой девочки.

Было темно. Тяжесть все еще давила на Джоша, и поскольку он старался освободиться, насыпь из мусора, состоявшая большей частью из земли и древесных обломков, сползла с него. Он сел, тело его ныло тупой болью.

Лицо показалось ему странным: такое стянутое, будто готово лопнуть. Он поднял пальцы, чтобы коснуться лба, и от этого дюжина волдырей лопнула и жидкость из них потекла по лицу. Другие волдыри стали лопаться на щеках и подбородке; он пощупал около глаз и почувствовал, что они заплыли, остались только щелки. Боль усилилась; спина, казалось, была обварена кипятком. Сожжена, подумал он. Сожжена так, как могут сжечь только в аду. Он ощутил запах жареной ветчины, от чего его едва не стошнило, но он слишком хотел узнать, каковы же его раны. Боль в правом ухе была иного рода. Он осторожно пощупал его. Пальцы нашли только обрубок и запекшуюся кровь вместо уха. Он вспомнил взрыв бензоколонки и решил, что кусок металла, пролетая, срезал большую часть уха.

«Я прекрасно выгляжу», – подумал он и едва не рассмеялся вслух. Готов сразиться со всем миром! Он подумал, что, если ему придется еще когда-либо выйти на борцовский ринг, ему уже не понадобится маска Черного Франкенштейна, чтобы выглядеть чудовищем.

И тут его стошнило, тело его обмякло и затряслось, в ноздри бил сильный запах жареной ветчины. Когда тошнота отступила, он отполз от этого места. Под руки ему попадалась хлюпающая грязь, доски, битое стекло, смятые банки и солома.

Он услышал мужской стон, вспомнил сожженные глаза Поу-Поу и решил, что тот лежит где-то справа от него, хотя уха с этой стороны у него не было. Судя по всхлипываниям, женщина находилась в нескольких футах прямо перед ним; маленькая девочка, если и была жива, не издавала ни звука. Воздух был все еще горяч, но по крайней мере им можно было дышать. Пальцы Джоша наткнулись на деревянную палку, и по ней он добрался до садовой мотыги. Раскапывая вокруг себя землю, он находил массу всяких предметов: банку за банкой – некоторые были помяты и протекали, пару расплавленных вещей, которые могли быть прежде пластмассовыми молочными канистрами, молоток, несколько обгоревших журналов и пачек сигарет. Над их головой был свален весь бакалейный магазин, все, что было на обвалившихся полках Поу-Поу. Наверняка все это хранилось там не случайно, раздумывал Джош. Подземные парни должны были знать, что когда-нибудь все это ему понадобится.

Джош попытался встать, но прежде, чем поднялся с корточек, ударился обо что-то головой. Это был крепко спрессованный потолок из земли, досок и, наверное, тысяч соломин, сдавленных в одно целое на высоте четырех с половиной футов от пола подвала. «О Господи!» – подумал Джош. Прямо над головой тонны земли. Он решил, что у них нет воздуха, кроме как в объеме их ямы, а когда он закончится…

– Перестаньте плакать, леди, – сказал он. – Старик пострадал куда больше, чем вы.

Она тяжело задышала, как будто не ожидала, что кто-нибудь еще остался в живых.

– А где девочка? Что с ней? – волдыри на губе Джоша лопнули.

– Свон? – крикнула Дарлин. Она пошарила по земле, ища Сью Вонду. – Я не вижу ее. Где мое дитя? Где ты, Свон?

Тут ее рука наткнулась на маленькую ручку. Она была теплой.

– Вот она! О Боже, ее засыпало! – Дарлин кинулась копать.

Джош подполз к ней сбоку и вытащил ребенка. Засыпало только ее руки и ноги, лицо же было свободно, и она дышала. Джош отряхнул землю с ее ног, а Дарлин обняла дочь.

– Свон? Что с тобой? Скажи что-нибудь, Свон! Ну же, давай! Поговори с мамой! – Она тормошила ее, пока Свон не подняла руку и не отстранила ее.

– Ну не надо, – Свон говорила хриплым невнятным голосом. – Я хочу поспать… пока мы не приедем…

Джош пополз на стон мужчины. Поу-Поу свернулся калачиком и наполовину был засыпан. Джош осторожно откопал его. Рука Поу-Поу ухватилась за рубашку Джоша, и старик пробормотал что-то, чего Джош не понял.

Он спросил: «Что?» – и наклонился поближе.

– Солнце, – повторил Поу-Поу. – О Боже… Я видел, как взорвалось солнце, – он снова стал бормотать что-то насчет тапочек в спальне. Джош понял, что старик долго не протянет, и вернулся к Дарлин и Свон.

Девочка плакала.

– Ш-ш-ш, – говорила Дарлин. – Ш-ш-ш, родная. Нас ищут. Не бойся. Нас вытащат. – Она еще не совсем сообразила, что произошло, все было смутным и суматошным с того момента, когда Свон показала на щит с надписью «Поу-Поу» на Межштатном шоссе и сказала, что лопнет, если не сходит в туалет.

– Я не вижу, мама, – еле слышно сказала Свон.

– У нас все будет в порядке, родная. Нас ищут, правда… – Она протянула руку, чтобы погладить дочь по голове, и отдернула ее, словно ошпарившись. Пальцы ее нащупали щетину вместо волос. – О Боже мой! О, Свон, дочка!.. – Она боялась коснуться собственных волос и лица, но чувствовала только боль как после слабого солнечного ожога. Со мной все в порядке, решила она. И со Свон тоже все в порядке. Лишь немного волос пропало, вот и все. Все будет в полном порядке.

– А где Поу-Поу? – спросила Свон. – Где великан? – У нее болела голова, и она ощущала запах готовящегося завтрака.

– Я тут, рядом, – ответил Джош. – Старик недалеко от тебя. Мы в подвале, а его заведение развалилось и засыпало нас…

– Мы выберемся! – прервала Дарлин. – Нас скоро найдут.

– Леди, может быть, это случится не так скоро. Нам нужно успокоиться и экономить воздух.

– Экономить воздух? – Паника вновь овладела ею. – Но мы дышим нормально.

– Сейчас – да. Я не знаю, сколько его у нас, но думаю, что скоро воздуха будет не хватать. Нам, возможно, придется пробыть здесь долго, – решился сказать он.

– Вы с ума сошли! Не слушай его, родная! Бьюсь об заклад, нас уже сейчас идут откапывать. – Она стала укачивать Свон, как маленькую.

– Нет, леди. – Было бессмысленно скрывать правду. – Я не думаю, что кто-нибудь собирается нас откапывать в ближайшее время. Это были ракеты – то, что вылетало из поля. Ядерные ракеты. Я не знаю, взорвалась ли одна из них или что другое, но есть только одна причина, почему они вылетали. Вполне возможно, что сейчас весь мир пускает ракеты.

Женщина захохотала, но смех ее граничил с истерикой.

– У вас ума не больше, чем у муравья. Кто-то же видел пожар! Помощь пришлют! Мы ведь едем в Блейкмен!

– Ну да, – сказал Джош. Он устал от разговора и хотел воспользоваться драгоценным воздухом. Он отполз на несколько футов, подыскал себе местечко. Сильная жажда овладела им, но в то же время ему хотелось облегчиться. Потом, подумал он, сейчас я слишком устал, чтобы двигаться. Боль опять стала усиливаться. Мысли уносили его из подвала Поу-Поу к сожженному кукурузному полю, к тому, что могло остаться от всего мира там, наверху, и, в частности, вокруг них – если, конечно, началась третья мировая война. К этому времени она уже могла закончиться. Могли вторгнуться русские или американцы заняли Россию. Он подумал о Рози и мальчиках – они живые или мертвые? Он может никогда об этом не узнать. – О, Боже! – прошептал он в темноте и, свернувшись калачиком, уставился в темноту.

– Ух, ух, ух… – задыхаясь заикал Поу-Поу. Потом громко сказал: – Суслик в норе! Эми! Где мои тапочки?

Девочка издала еще один болезненный всхлип, и Джош стиснул зубы, чтобы удержать крик ярости. Такое чудесное дитя, подумал он. А теперь умирает, как все мы умираем. Мы уже в могиле. Все подготовлено, и осталось только ждать.

У него было чувство, что его положил на лопатки соперник, с которым он не собирался бороться. Он почти слышал, как судья ведет счет, хлопая по брезенту: «Один, два…»

Плечи Джоша оторвались. Еще не три. Скоро, но еще нет. И он провалился в мучительный сон, в котором душу его преследовали болезненные звуки, издаваемые ребенком.

Глава 14

Священный топор

– Дисциплина и контроль! – произнес голос Солдата-Тени, подобно удару ремня по заду мальчишки. – Вот что делает человека мужчиной. Помни… помни…

Полковник Маклин скрючился в грязной яме. В двадцати футах над его головой, между землей и краем исковерканного люка, накрывшего яму, в щель пробивалась единственная полоска света. Через эту щель прилетали мухи, они кружились над его лицом и садились на вонючие кучи около него. Он не помнил, сколько времени пролежал тут, но вычислил, что поскольку вьетконговцы появлялись раз в день, то, значит, он провел в яме тридцать девять дней. Но, может быть, они появлялись два раза в день, тогда его расчеты были неправильны. А может, они пропустили день-другой. Может, они появлялись три раза на дню и пропускали следующий день. Все может быть.

«Дисциплина и контроль, Джимбо. – Солдат-Тень сидел со скрещенными ногами, привалившись к стенке ямы в пяти футах от края. Он был в маскировочной форме, а на его осунувшемся лице темнели зеленые и черные маскировочные пятна. – Возьми себя в руки, солдат».

– Да, – сказал Маклин. – Беру себя в руки. – Он поднял тощую руку и отогнал мух.

А потом начался стук, и Маклин захныкал и вжался в стену. Над ним Чарли стучали по металлу прутьями и палками. В яме эхо удваивало и утраивало шум, пока Маклин не зажал уши руками; стук продолжался, все громче и громче, и Маклин чувствовал, что вот-вот закричит.

– Нельзя, – сказал Солдат-Тень с глазами, как лунные кратеры. – Нельзя, чтобы они слышали твои крики.

Маклин набрал пригоршню земли и засунул ее в рот. Солдат-Тень был прав. Солдат-Тень всегда был прав.

Стук прекратился, и крышку оттащили в сторону. Пронзительный солнечный свет ослепил Маклина, он видел их, с ухмылкой перегнувшихся через край.

– Эй, полкаш! – позвал один. – Жрать хочешь, полкаш Макрин?

Рот Маклина был полон грязи и дерьма, он кивнул и сел, как собака, собирающаяся почесаться. «Осторожно, – прошептал ему на ухо Солдат-Тень. – Осторожно».

– Жрать хочешь, полкаш Макрин?

– Пожалуйста, – изо рта Маклина вываливалась грязь. Он протянул к свету ослабшие руки.

– Лови, полкаш Макрин, – что-то упало в грязь в нескольких футах от разлагающегося трупа пехотинца по имени Рэгсдейл. Маклин подполз к нему, перебрался через труп и схватил это что-то, оказавшееся жаренной на масле рисовой лепешкой. Он стал жадно запихивать ее в рот, к глазам его подступили слезы радости. Чарли над ним захохотали. Маклин переполз через останки капитана ВВС, которого прозвали «Миссисипи» за густой бас. Теперь от Миссисипи осталась кучка тряпья и костей. В дальнем углу лежало третье тело: еще один пехотинец, молодой парень из Оклахомы по фамилии Мак-Ги. Маклин присел над Мак-Ги, жуя рис и чуть не плача от радости.

– Эй, полкаш Макрин. Ты грязнуля. Пора принимать ванну.

Маклин захныкал и вздрогнул, прикрыл голову руками, потому что знал, что это означает.

Один из Чарли перевернул в яму ведро с человеческим дерьмом, и оно полилось на Маклина, растекаясь по спине, плечам и голове. Чарли зашлись от хохота, но Маклин все внимание устремил на рисовую лепешку. Немного дерьма попало и на нее, и он вытер его лохмотьями своей летной куртки.

– Ну, хватит. – Чарли, выливший ведро, крикнул вниз:

– Теперь вы – парни что надо!

Мухи замельтешили над головой Маклина. Хороший у меня сегодня обед, подумал Маклин. Это поддержит жизнь. Пока он разжевывал лепешку, Солдат-Тень сказал:

– Правильно делаешь, Джимбо. Разжуй каждый кусочек до последней крошки.

– Счастливо оставаться, – крикнул Чарли, и металлическую крышку вновь задвинули на место, отрезав солнечный свет.

– Дисциплина и контроль, – Солдат-Тень подполз к нему ближе. – Это делает человека мужчиной.

– Да, сэр, – ответил Маклин. Солдат-Тень смотрел на него глазами, горящими, как напалм в ночи.

– Полковник!

Его звал далекий голос. Этот голос трудно было уловить, потому что по телу разливалась боль. На Маклине, почти ломая его позвоночник, лежало что-то очень тяжелое. Мешок картошки, подумал он. Нет, не то. Что-то тяжелее.

– Полковник Маклин, – настаивал голос.

Пошел к черту, подумал он. Пожалуйста, уйдите. Он попытался поднять правую руку, чтобы согнать мух с лица, но, когда сделал это, сильная оглушающая боль прошла по руке и плечу, и он застонал, когда она отозвалась в позвоночнике.

– Полковник! Это Тэдд Уорнер! Вы меня слышите? Уорнер. «Медвежонок» Уорнер.

– Да, – проговорил Маклин.

Боль ножом ударила его под ребра. Он знал, что сказал недостаточно громко, поэтому попробовал еще:

– Да, я слышу.

– Слава Богу! У меня есть фонарь, полковник! – Луч света попал Маклину на веки, и он попытался открыть глаза.

Луч фонаря пробивался примерно в десяти футах над головой Маклина. Каменная пыль и дым все еще не развеялись, но Маклин смог разобрать, что он лежит на дне ямы. Медленно повернув голову, от чего боль чуть не бросила его обратно в беспамятство, он увидел: дыра над ним была недостаточно широка, чтобы в нее мог пролезть человек. Как его удалось втиснуть в такое пространство, полковник не знал. Ноги Маклина были поджаты, спина скрючилась под тяжестью не мешка с картошкой, а человеческого тела. Под тяжестью мертвеца – кого, Маклин не мог сказать. Над ним были смятые кабели и переломанные трубы. Он постарался высвободить из-под страшной тяжести ноги, но безумная боль снова пронзила его правую руку. Он вывернул голову в противоположную сторону и при слабом свете фонарика пробивавшемся сверху, увидел то, что стало отныне его главной проблемой.

Его правая рука уходила в трещину в стене. Трещина была шириной в дюйм, а на скале блестели струйки крови.

Моя рука, тупо подумал он. Ему вспомнились оторванные пальцы Беккера. Он решил, что рука могла попасть в щель, когда он падал вниз, а потом скала переместилась снова…

Он не чувствовал ничего, кроме терзающей боли в запястье, как от затянутого наручника. Кисть и пальцы омертвели. Придется научиться быть левшой, подумал он. И вдруг его словно ударило: мой палец для спускового крючка пропал.

– Наверху со мной капрал Прадо, полковник! – крикнул вниз Уорнер. – У него сломана нога, но он в порядке. У других состояние хуже, многие мертвы.

– А как ваше? – спросил Маклин.

– Спину мне чертовски крутит. – Голос Уорнера звучал так, будто ему было трудно дышать. – Чувствую себя так, будто разваливаюсь на части и суставы меня не держат. Плюю кровью.

– Кто-нибудь занимается составлением сводки потерь?

– Переговорная линия вышла из строя. Из вентиляции идет дым. Я слышу, как где-то кричат люди, значит кто-то должен быть в силах пытаться что-нибудь сделать. Боже мой, полковник! Должно быть, гора сдвинулась!

– Мне нужно выбраться отсюда, – сказал Маклин. – У меня рука зажата в скале, Тэдди. – Мысли о размолоченной кисти вернула ему боль, и ему пришлось стиснуть зубы и переждать ее. – Вы можете помочь мне?

– Как? Я не смогу пролезть к вам, а если рука у вас зажата…

– Мне раздробило руку, – спокойно сказал ему Маклин, чувствуя, что теряет сознание: все плыло и казалось нереальным. – Достаньте мне нож. Самый острый, какой удастся найти.

– Что? Нож? Зачем?

Маклин дико улыбнулся.

– Неважно; достаньте. Потом разожгите костер и дайте мне головню. – Странно, но он до конца не осознавал, что то, о чем он говорит, касается его самого, как будто речь шла другом человеке. – Головня должна быть раскаленной, Тэдди. Такой, чтобы можно было прижечь обрубок.

– Обрубок? – Уорнер запнулся. Теперь он начинал понимать. – Может, можно как-нибудь по-другому?

– По-другому нельзя. – Чтобы вырваться из этой ямы, он должен расстаться с рукой. Назовем ее фунтом мяса, подумал он. – Вы меня понимаете?

– Да, сэр, – ответил Уорнер, всегда послушный.

Маклин отвернул лицо от света.

Уорнер пополз через край дыры, проломанной в полу помещения управления. Пол вздыбился под углом градусов в тридцать, поэтому ему пришлось карабкаться вверх через изломанное оборудование, груды камней и тел. Луч света высветил капрала Прадо, сидящего напротив треснувшей и покосившейся стены, лицо его было искажено болью, из бедра, влажно поблескивая, торчала кость. Уорнер продолжал двигаться по тому, что осталось от коридора. В потолке и стенах зияли огромные дыры, на мешанину камней и труб сверху капала вода. Он все еще слышал далекие крики. Он хотел найти кого-нибудь, кто помог бы ему освободить полковника Маклина, потому что без руководства Маклина им всем придет конец. Ему с его поврежденной спиной невозможно было влезть в ту дыру, где в ловушке сидел полковник. Нет, ему нужно найти кого-нибудь еще, кого-нибудь, кто был бы поменьше его и смог бы влезть туда, но достаточно сильного духом, чтобы проделать такую работу. Когда он карабкался на первый уровень, только Богу было известно, что он мог там увидеть. Полковник полагался на него, и Уорнер не мог его подвести. Он выбирал среди обломков как пробраться наверх, медленно, с огромным трудом карабкаясь туда, где слышались крики и стоны.

Глава 15

Спаситель мира

Роланд Кронингер сидел, съежившись, на вздыбленном полу того, что было кафетерием «Земляного дома», и сквозь вопли и крики прислушивался к мрачному внутреннему голосу, говорившему: «Рыцарь Короля… Рыцарь Короля… Рыцарь Короля… никогда не плачет».

Все было погружено во тьму, только время от времени там, где была кухня, вспыхивали языки пламени, выхватывая из тьмы свалившиеся камни, разбитые столы и стулья, раздавленные тела. То тут, то там кто-нибудь шатался в полумраке, как грешник в аду, и дергались искалеченные тела, придавленные массивными валунами, пробившими потолок.

Сначала, когда погас основной свет, среди людей, сидевших за столиками, возникло легкое волнение но тут же включилось аварийное освещение. Потом Роланд оказался на полу, а завтрак – у него на рубашке. Рядом барахтались мать и отец. Вместе с ними завтракали около сорока человек, некоторые взывали о помощи, но большинство переживали молча. Мать смотрела на Роланда, с ее лица и волос капал апельсиновый сок, и она сказала: «В следующем году мы поедем на море».

Роланду стало смешно, и отец тоже засмеялся, а потом расхохоталась и мать, и на мгновение смех объединил их. Филу удалось выговорить:

– Слава Богу, не я страховал это место! Нужно было самому застраховаться… – Тот голос его потонул в чудовищном реве и грохоте разламывающейся скалы, потолок вздыбился и бешено задрожал, с такой силой, что Роланда отшвырнуло от родителей и бросило на других людей. Груда камней и плит перекрытия рухнула посреди кафетерия, и что-то ударило мальчика по голове. Сейчас он сидел, поджав колени к подбородку. Он поднял руку к волосам и нащупал запекшуюся кровь. Нижняя губа была разбита и тоже кровоточила, а внутри у него все болело, как если бы его тело было сначала растянуто, точно резиновый жгут, а потом зверски сжато. Он не знал, сколько продолжалось землетрясение и как получилось, что он теперь сидел, съежившись, а его родители пропали. Ему хотелось плакать, слезы уже выступили у него на глазах, но Рыцарь Короля никогда не плачет, сказал он себе, так было написано в записной книжке Рыцаря Короля, одно из правил поведения солдата – Рыцарь Короля никогда не плачет, он всегда сохраняет спокойствие.

Что-то хрустнуло у него в кулаке, и он разжал пальцы. Его очки! Левое стекло треснуло, а правое пропало. Он помнил, что снимал их, когда лежал под столом, чтобы вытереть с них молоко. Он надел их и попытался встать, на это ему потребовалась секунда, но когда он все-таки встал, то ударился головой о просевший потолок, который до этого был по меньшей мере на семь футов выше. Теперь ему пришлось пригибаться, чтобы не наткнуться на провисшие кабели и трубы и торчащие стержни арматуры.

– Мам! Папа! – крикнул он, но ответа среди криков раненых не услышал. Роланд споткнулся о завал, зовя родителей, и наступил на что-то, похожее на губку. Он разглядел, что эта штука напоминала морскую звезду, зажатую между каменными плитами. Тело ничем, даже отдаленно, не напоминало человеческое, за исключением окровавленных лохмотьев, оставшихся от рубашки.

Роланд переступал через другие тела, он видел трупы на картинках в отцовских журналах о наемниках, но те трупы были другими. Эти были раздавлены и не имели ни пола, ни чего-либо их характеризующего, кроме лохмотьев одежды. Но среди них не было ни отца, ни матери, решил Роланд, нет, его мать и отец живы и они где-то здесь. Он знал, что они живы, и продолжал искать. Он чуть было не провалился в щель, разорвавшую кафетерий надвое, и когда глянул туда, то не увидел дна.

– Ма! Пап! – крикнул он в другую половину кафетерия, но опять не получил ответа.

Роланд стоял на краю щели, дрожа всем телом. Одна часть его «я» сжималась от страха, другая, более глубоко запрятанная, казалось, становилась только сильнее, всплывала на поверхность, вздрагивая не от страха, а от ясного холодного возбуждения. В окружении смерти он остро ощущал биение жизни в своих жилах, и от этого чувствовал себя одновременно просветленным и опьяненным.

«Я жив, – подумал он. – Я жив».

И внезапно крушение кафетерия в «Земляном доме» представилось ему в другом свете, преобразилось: он стоял посреди поля битвы, усеянного мертвыми телами, а вдалеке из горящей неприятельской крепости вырывались языки пламени.

У него был измятый щит, в руке – окровавленный меч, и он был на грани испуга, но все еще стоял и все еще был жив после кровавого жертвоприношения битве. Он привел легион рыцарей биться на этом вздыбленном поле, а сейчас стоял один, потому что остался последним живым рыцарем в королевстве.

Один из израненных воинов приподнялся и тронул его за ногу.

– Прошу, – открылся окровавленный рот. – Пожалуйста, помогите…

Роланд заморгал, ошеломленный. Он увидел женщину средних лет, нижняя часть ее тела была зажата между каменными плитами. «Пожалуйста, помогите мне! – молила женщина. – Мои ноги… о… Мои ноги…»

«Женщинам не полагается быть на поле боя, – подумал Роланд. – О, нет!» Но поглядев вокруг и вспомнив, где он находится, он заставил себя стронуться с места и двинулся прочь от края щели.

Он продолжил поиски, но найти отца и мать не удавалось. Может, их завалило, решил он, или, может, они провалились в расщелину, в этот мрак внизу. Может быть, он видел их тела, но не узнал их. «Ма! Пап! – завопил он. – Где вы?» Ответа не было, только чьи-то всхлипы и голоса, пронизанные болью.

Сквозь дым блеснул свет и попал на его лицо.

– Эй, – сказал кто-то. – Как тебя зовут?

– Роланд, – ответил он. Какая же у него фамилия? Несколько секунд он не мог вспомнить. Потом: – Роланд Кронингер.

– Мне нужна твоя помощь, Роланд, – сказал человек с фонариком. – Ты в состоянии ходить?

Роланд кивнул.

– Полковник Маклин попал в ловушку внизу, в помещении управления. В том, что осталось от помещения, – поправился «Медвежонок». Он был согнут, как горбун, и опирался на кусок стальной арматуры, который использовал как трость. Часть проходов были полностью перекрыты каменными плитами, а другие вздыбились под немыслимыми углами или были разделены зияющими расщелинами. Стоны и плач, мольбы к Богу эхом разносились по всему «Земляному дому», некоторые стены были забрызганы кровью там, где тела расплющили ходившие ходуном скалы. Он нашел в развалинах с полдюжины более-менее здоровых гражданских, и только двое из них, старик и девочка, не обезумели, но у старика было сломано запястье и оттуда торчала кость, а маленькая девочка ни за что не хотела покинуть место, где пропал ее отец. Поэтому Уорнер продолжал искать в кафетерии того, кто мог бы помочь ему, а также решил, что на кухне может быть нужный выбор ножей. Сейчас Уорнер светил в лицо Роланду. Лоб мальчика был ободран, глаза бегали от шока, но в целом он, казалось, не был покалечен. Лицо мальчика было бледно и в пыли, а темно-синяя рубашка разорвана, и через дыры виднелись ссадины на желтоватой тощей груди. Не ахти, решил Уорнер, но сгодится.

– Где твои? – спросил Уорнер, и Роланд помотал головой. – Хорошо, слушай меня. Мы разбиты. Вся страна разбита. Я не знаю, сколько тут погибло, но мы живы, и полковник Маклин тоже. Но пока мы просто остались в живых, а нам надо еще навести порядок, насколько это удастся, и помочь полковнику. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Думаю, да, – ответил Роланд. «Разбиты», – думал он. Его мысли путались. Через несколько минут, подумал он, я проснусь в своей постели в Аризоне.

– Хорошо. Теперь я хочу, чтобы ты держался около меня, Роланд. Мы пойдем назад, на кухню, нам нужно найти что-нибудь острое: нож для резки мяса, топорик – что-нибудь. Потом мы вернемся в помещение управления. «Если смогу найти дорогу», подумал Уорнер, но не решился сказать об этом.

– Мои родители, – неуверенно сказал Роланд. – Они где-то… здесь?

– Они никуда не денутся. Сейчас полковник Маклин нуждается в помощи больше, чем они. Понимаешь?

Роланд кивнул. Рыцарь Короля, подумал он. Король попал в ловушку в подземелье, и ему нужна его помощь! Родители его пропали, их смело в катастрофе, и крепость короля разбита. Но я жив, подумал Роланд. Я жив, и я Рыцарь Короля. Он сощурился в свете фонаря.

– Я буду солдатом? – спросил он мужчину.

– Конечно. Теперь не отставай. Мы будем искать кухню.

Уорнеру приходилось идти медленно, всей тяжестью опускаясь на железный стержень. Они нашли дорогу на кухню, где все еще жадно горел огонь. Уорнер догадался, что горели остатки запасов провизии, десятки банок взорвались, и горящее месиво растекалось по стенам. Пропало все – молочный порошок, яйца, ветчина – все. Но еще оставался неприкосновенный запас на складе, Уорнер знал об этом, и живот у него подвело при мысли, что там, внизу, их могло отрезать в темноте без пищи и воды.

Кругом валялись осколки посуды, разбитой при разрушении кухонной кладовой и раскиданной одним из толчков. Уорнер раскопал топорик для мяса с обломком сменной ручки. Лезвие было в зазубринах.

– Держи, – сказал он Роланду, и Роланд подхватил секач. Они покинули кафетерий и кухню, и Уорнер повел Роланда к развалинам главной площади. Каменные плиты сорвались сверху, и вся ее поверхность была разбита и иссечена глубокими трещинами. Видеопавильон был все еще в огне, в воздухе стоял густой дым. – Туда, – сказал Уорнер, лучиком фонаря указывая на больницу. Они вошли внутрь и обнаружили, что большая часть оборудования разбита и бесполезна, но Уорнер продолжал искать, пока не нашел коробку с шинами для фиксации переломов и пластиковую бутыль спирта для растирания. Он велел Роланду взять одну из шин и бутыль, а потом пролез в разрушенную аптеку. Таблетки и капсулы трещали под подошвами, как попкорн. Свет от фонарика Уорнера упал на мертвое лицо одной из медсестер, раздавленной камнем размером с наковальню. Нигде не было ни следа доктора Ланга, главного врача «Земляного дома». Уорнер тростью раскопал нераздавленные флаконы с димедролом и перкоданом и велел Роланду собрать их. Уорнер сложил лекарства в карманы – полковника.

– Ну так как, идешь со мной? – спросил Уорнер.

– Да, сэр. – Через несколько минут я проснусь, подумал Роланд. Будет субботнее утро, я встану с постели и включу компьютер.

– Нам придется долго идти, – сказал ему Уорнер. – Часть пути придется ползти. Не отставай от меня. Понял?

Роланд вышел вслед за ним из больницы. Ему хотелось вернуться и искать родителей, но он знал, что король нуждается в нем больше. Он Рыцарь Короля, и быть нужным, как сейчас, королю – высокая честь. И снова одна его часть сжималась от ужаса лицезрения разрушений, которые были вокруг, и вопила: «Проснись! Проснись!» – визгливым голосом испуганного школьника, а другая часть, которая все крепла, осматривал тела, высвеченные лучом фонаря, и знала, что слабые должны умереть, а сильные выжить.

Они двигались по коридорам, переступая через тела и игнорируя крики раненых.

Роланд не знал, сколько им пришлось идти, чтобы попасть в разрушенные помещения управления. При свете горящих обломков он посмотрел на наручные часы, но кристалл вышел из строя, и время остановилось на 10:36. Уорнер вскарабкался на край ямы и посветил вниз.

– Полковник! – позвал он. – Я привел помощь! Мы вытащим вас!

В десяти футах внизу Маклин зашевелился и повернул мокрое от пота лицо к свету.

– Поспешите, – прохрипел он и снова закрыл глаза.

Роланд подполз к краю ямы. Он увидел внизу два тела. Одно лежало на другом, скорчившись в крохотном, с гроб, пространстве. Тот, кто лежал на дне, дышал, а его рука скрывалась в щели в стене. Внезапно Роланд понял, для чего нужен секач; он поглядел на лезвие, увидел отражение своего лица, но лицо было искаженным, не похожим на то, какое он помнил. Глаза его были дикими и блестели, а кровь на лбу запеклась в форме звезды. Все лицо было испещрено ссадинами и вздулось – хуже, чем тогда, когда Майк Армбрустер отлупил Роланда, за то, что тот не дал ему шпаргалку на экзамен по химии. «Маленький урод! Маленький четырехглазый урод!» – бушевал Армбрустер, и все вокруг хохотали и глумились над тем, как Роланд пытался убежать, но его снова и снова сбивали в грязь. Роланд начал всхлипывать, упал на землю, а Армбрустер наклонился над ним и плюнул ему в лицо.

– Ты знаешь, как наложить шину? – спросил его горбатый с повязкой на глазу. Роланд помотал головой. – Я объясню тебе, когда ты спустишься вниз. – Он посветил вокруг и увидел кое-что, из чего получился бы хороший костер, – обломки досок, стульев, одежду с трупов. Можно было разжечь огонь от горящих обломков в коридоре, и еще у Уорнера была в кармане зажигалка. – Ты знаешь, что предстоит сделать?

– Думаю… да, – ответил Роланд.

– Хорошо, теперь послушай меня. Я не могу протиснуться в эту дыру. Ты сможешь. Тебе нужно плотно наложить шину ему на руку, а потом я передам тебе спирт. Плеснешь им на запястье. Он будет подготовлен, и все дело будет только за тобой. Кисть у него, вероятно, раздроблена, поэтому будет не слишком трудно перерубить кость. Теперь, Роланд слушай, внимательно! Не тяни! Сделай это четко и быстро, а как начнешь, не думай останавливаться. Слышишь меня?

– Да, сэр, – ответил Роланд и подумал: «Проснись! Я должен проснуться».

– Если ты наложишь шину, у тебя будет некоторое время на то, чтобы закрыть рану прежде, чем она начнет кровоточить. У тебя должно быть что-то, чем можно прижечь рану, и ты должен быть уверен, что сможешь приложить к ней огонь, ты слышишь? Если не сможешь, он истечет кровью. Судя по тому, как его там придавило, он не будет сильно дергаться, и, как бы то ни было, он знает, что это необходимо сделать. Посмотри на меня, Роланд.

Роланд посмотрел на свет.

– Если ты сделаешь все, что от тебя требуется, полковник Маклин будет жить. Если ты облажаешься – он умрет. Просто и ясно. Понял?

Роланд кивнул, голова у него кружилась, но сердце билось сильно. «Король в ловушке! – подумал он. – И из всех Рыцарей Короля я – единственный, кто может его освободить!» Но нет, нет – это не игра! Это настоящая жизнь, а его мать и отец лежат где-то там, и «Земляной дом» разбит, вся страна разрушена, все уничтожено.

Он прижал руку к окровавленному лбу и не отпускал, пока дурные мысли не исчезли. Рыцарь Короля! Сэр Роланд – имя мое! Теперь он был готов спуститься в самое глухое и темное подземелье ради спасения Короля, вооруженный огнем и железом.

«Медвежонок» отполз в сторону, чтобы разжечь костер, и Роланд последовал за ним, как автомат. Они сложили в углу куски досок, стульев тряпок и с помощью горящих кусков кабеля из вестибюля разожгли костер.

«Медвежонок», двигаясь медленно от боли, подложил потолочные обивочные плитки и подлил в огонь спирта. Сначала пошел густой дым, потом красное свечение начало разгораться.

Капрал Прадо все еще сидел у противоположной стены, наблюдая за ними. Лицо его было мокро от пота, и он беспрерывно что-то лихорадочно бормотал, но Уорнер не обращал на него внимания. Теперь обломки досок и стульев обуглились, горький дым просачивался через дыры и щели в потолке.

Уорнер похромал к краю костра и вынул из него ножку стула. Другой конец ее ярко горел, и цвет дерева стал от черного до пепельно-серого. Он сунул ее в обратно в костер и повернулся к Роланду.

– Хорошо, – сказал он. – Давай, приступай.

По-прежнему кривясь от боли в поврежденной спине, Уорнер ухватил Роланда за руку и помог ему спуститься в яму. Роланд встал на мертвое тело. Уорнер держал огонь так, чтобы свет падал на зажатую руку Маклина, и подсказывал Роланду, как наложить шину на запястье полковника. Чтобы добраться до поврежденной руки, Роланду пришлось скорчится на трупе. Он увидел, что запястье почернело. Маклин неожиданно дернулся и попытался поглядеть наверх, но не смог поднять голову. «Плотнее, – удалось выговорить ему. – Затягивай узел на этой чертовой руке!»

Роланду понадобилось четыре попытки, чтобы затянуть его достаточно туго. Уорнер спустил вниз бутыль со спиртом, и Роланд плеснул им на почерневшее запястье. Маклин взял бутыль свободной рукой и наконец вывернул шею так, что смог увидеть Роланда. «Как тебя зовут?»

– Роланд Кронингер, сэр.

По весу и голосу Маклин догадался, что это мальчик, но не разобрал лица. Что-то блеснуло, и он свернул голову, чтобы поглядеть на секач в руке у Роланда.

– Роланд, – сказал он, – мы с тобой в ближайшую пару минут сможем многое узнать друг о друге. Тэдди! Где огонь? – Огонь у Уорнера на минуту пригас, и Роланд остался в темноте один на один с полковником. – Плохой день, – сказал Маклин. – Видел ли ты хуже, а?

– Нет, сэр, – голос Роланда дрогнул.

Вернулся огонь. Уорнер держал горящую ножку стула, как факел.

– Есть, полковник. Роланд, я собираюсь бросить его вниз, тебе. Готов?

Роланд поймал факел и снова склонился над полковником Маклином. Полковник, глаза которого помутились от боли, увидел мальчика в неверном свете и подумал, что вроде бы узнал его.

– Где твои родители, сынок? – спросил он.

– Не знаю. Я потерял их.

Маклин смотрел на горящий конец ножки стула и молил, чтобы он был достаточно раскален для того, что нужно было сделать.

– Ты сделаешь, как надо? – сказал он. – Я буду верить в тебя. – Взгляд его ушел от факела и остановился на топорике. Мальчик неудобно скорчился над ним, сидя верхом на трупе и устремив взгляд на запястье Маклина – на то место, где оно уходило в каменную стену. – Ну, – сказал Маклин. – Пора. Давай, Роланд. Давай проделаем это прежде, чем один из нас станет куриным говном. Я буду держаться столько, сколько смогу. Ты готов?

– Он готов, – сказал на краю ямы «Медвежонок» Уорнер.

Маклин мрачно улыбнулся, и капля пота стекла по горбинке его носа.

– Первый удар делай сильно, Роланд, – подгонял он.

Роланд сжал факел левой рукой и занес правую, с зажатым в ней топором, над головой. Он точно знал, куда собирается ударить, – прямо в то место, где почерневшая кожа вздулась у щели. «Бей! – сказал он себе. – Ну, бей же! Он услышал, как Маклин сделал глубокий вдох. Рука Роланда сжала топор, и он повис в зените над головой. Бей, ну! Он почувствовал, что его рука стала, как железо. Бей!

Он втянул воздух и изо всей силы опустил топор на запястье полковника Маклина.

Кость хрустнула. Маклин дернулся, но не издал ни звука. Роланд подумал, что острие прошло насквозь, но с ужасом увидел, что оно вошло в толстую кость всего на дюйм.

– Давай же! – заорал Уорнер.

Роланд выдернул топор.

Маклин крепко зажмурил глаза с покрасневшими веками, потом вновь открыл.

– Давай, – прошептал он.

Роланд замахнулся и ударил снова. Но кость не отошла. Роланд ударил третий раз и четвертый, сильнее и сильнее. Он слышал, как одноглазый горбун кричал, веля поторапливаться, но Маклин молчал. Роланд высвободил топор и ударил в пятый раз. Теперь пошла кровь, но сухожилия все еще не отделялись. Роланд начал колотить топором без передышки, лицо Маклина стало желто-белым, губы посерели, как пыль на кладбище.

Нужно было закончить прежде, чем кровь хлынет, как из шланга. Когда это случится, знал Роланд, король умрет. Он поднял топор над головой, плечи задрожали от напряжения, и вдруг это больше не был топор для мяса, это был священный топор, а сам он был сэр Роланд Рыцарь Короля, чьим предназначением было освободить попавшего в западню короля из подземелья. Он был единственный из целого королевства, кто мог это сделать, и этот момент принадлежал ему.

Сила славных деяний билась в нем, и, опустив сверкающий священный топор, он услышал свой собственный крик, хриплый, почти нечеловеческий.

Кость затрещала. Жилы порвались под ударом священного топора. И тут Король скорчился, и страшный кровавый предмет, снаружи похожий на губку, отскочил в лицо Роланду. Кровь брызнула на его щеки и лоб, чуть не ослепив его.

– Прижигай, – орал Уорнер.

Роланд прижал факел к кровоточащему губчатому предмету. Тот дернулся прочь, но Роланд вцепился в него и прижал. Маклин дико задергался. Мальчик прижал факел к ране там, где прежде была кисть полковника Маклина. Роланд словно загипнотизированный смотрел, как обгорал в пламени обрубок, как рана чернела и сморщивалась, слышал шипенье крови Маклина. Тело Маклина сотрясала крупная дрожь, глаза полковника закатились, но Роланд повис на раненой руке. Он чувствовал запах крови и горелого мяса, втягивал его глубоко в себя, как очищающий душу фимиам, и продолжал прижигать рану. Наконец Маклин перестал дергаться, изо рта его, как из глотки раненого зверя, вырвался низкий стон.

– Довольно, – позвал Уорнер. – То, что надо.

Роланд был загипнотизирован видом плавящейся плоти. Оторванный рукав куртки Маклина загорелся, и дым стал подниматься по стенкам ямы.

– Достаточно, – закричал Уорнер. – Малый никак не остановится! Роланд, черт побери, достаточно!

На этот раз голос мужчины разом вернул его к действительности. Роланд выпустил руку полковника и увидел, что обрубок обгорел до черноты и блеска, как будто его покрыли смолой. Языки огня на рукаве куртки Маклина увядали. «Все кончено», – подумал Роланд. Все кончено. Он сбил пламя с головни ударами о стену ямы и бросил ее.

– Я сейчас найду какую-нибудь веревку, чтобы вытащить вас, – крикнул сверху Уорнер. – Как вы там?

Роланду не хотелось отвечать. Свет пропал, и Роланд остался во тьме. Под хриплое дыхание полковника он перелез через труп, зажатый между ними, и уперся спиной в камень, потом вытянул ноги и положил священный топор рядом с собой. На его забрызганном кровью лице застыла улыбка, но глаза были широко открыты – от потрясения.

Полковник застонал и пробормотал что-то, чего Роланд не понял. Потом он повторил глухим от боли голосом. – Возьми себя в руки. – Пауза и снова: – Возьми себя в руки… Возьми себя в руки, солдат… – Иступленный голос взлетел, затем упал до шепота. – Возьми себя в руки… да, сэр… каждый кусочек… да, сэр… да, сэр. – Голос полковника сделался похож на голос ребенка, забившегося в угол от порки. – Да, сэр, пожалуйста… да, сэр… да, сэр… – Фраза завершилась чем-то средним между стоном и судорожным рыданием.

Роланд внимательно вслушивался. Это не был голос триумфатора, героя войны, он звучал скорее как у робкого просителя, и Роланд изумился тому, что скрывалось в сознании Короля. Король не может умолять, подумал он. Даже в страшном кошмаре. Королю опасно выказывать слабость.

Потом (Роланд не знал, сколько прошло времени) что-то ткнуло его в колено. Он пошарил во тьме и коснулся чьей-то руки. Маклин пришел в сознание.

– Я перед тобой в долгу, – сказал полковник Маклин, и теперь его голос опять звучал как голос истинного героя войны.

Роланд не ответил, но его осенило: ему понадобится защита, чтобы пережить все, что предстоит. Его мать и отец, скорее всего, погибли, а их тела исчезли навсегда. Ему понадобится щит против будущих опасностей, не только в «Земляном доме», но и вне его (это в том случае, сказал он себе, если они когда-либо опять вообще увидят внешний мир). Но он решил, что с этого момента должен стараться держаться около Короля – это может быть единственный способ выбраться из этого подземелья живым.

И, если повезет, он хотел бы выжить, чтобы увидеть, что же осталось от мира вне «Земляного дома». Когда-нибудь я все же увижу это, подумал он. Если он пережил первый день, то переживет и второй и третий. Он всегда был живучим, это неотъемлемое качество Рыцаря Короля, и теперь он сделает все, что ни потребуется, чтобы остаться в живых.

Старая игра окончилась, подумал он. Вот-вот начнется новая игра. И она может стать величайшей из всех игр Рыцаря Короля, какую ему когда-либо приходилось проводить, потому что она будет настоящая.

Роланд нежно взял священный топор и стал ждать возвращения одноглазого горбуна, и ему все казалось, что он слышит скрип суставов бредущего куда-то скелета.

Глава 16

Стремление вернуться домой

– Леди, я бы на вашем месте этого не пил, ей-богу.

Напуганная чужим голосом, Сестра Ужас оторвалась от лужи грязной воды, над которой она стояла на четвереньках, и посмотрела наверх.

В нескольких ярдах от нее стоял низенький кругленький человек в лохмотьях сожженного норкового манто. Из-под лохмотьев торчала розовая шелковая пижама, и голые птичьи ноги в черных тапочках с крылышками. На круглом лице впадины от ожогов, все волосы опалены, кроме седых баков и бровей. Лицо сильно распухло, крупный нос и щеки как будто надуты воздухом, и на них видна фиолетовая паутина лопнувших сосудов. Темно-карие, превратившиеся в щелки, глаза переходили с лица Сестры Ужас на лужу и обратно.

– Эта дрянь отравлена, – сказал он, произнося «отравлена» как «отрублена». – Убивает сразу же.

Сестра Ужас стояла на четвереньках над лужей, как зверь, защищающий свое право напиться. Она укрылась от проливного дождя в остове такси и всю долгую отвратительную ночь пыталась уснуть, но редкие минуты ее покоя нарушались галлюцинациями: ей мерещилось лицо человека из кинотеатра – того, у которого было не одно, а тысяча лиц.

Как только черное небо посветлело и приобрело цвет речной тины, она покинула укрытие, стараясь не глядеть на труп на переднем сиденье, и пошла искать пищу и воду. Дождь стих, только время от времени моросило, но воздух заметно посвежел, холод напоминал начало ноября, и она дрожала в намокших лохмотьях. От дождевой воды пахло пеплом и серой, но во рту у Сестры Ужас так пересохло и ей так хотелось пить, что она уже собралась окунуть лицо в воду и открыть рот.

– Там, позади, бьет водяной фонтан, прямо как гейзер, – сказал человек и показал туда, где по представлениям Сестры Ужас, был север. – Похож на «Олд фэйтфул».

Она отпрянула от зараженной лужи. Вдалеке, как проходящий товарняк, громыхал гром; сквозь низкие грязные облака не было видно и намека на солнце.

– У вас нет еды? – спросила она распухшими губами.

– Парочка луковых рулетов там, где, похоже, была булочная. Я не смог к ним даже притронуться. Моя жена говорит, что я единственный в мире с таким капризным желудком. – Он приложил к животу руку, покрытую волдырями. – У меня язва и желудочные колики.

Сестра Ужас поднялась. Она была дюйма на три выше его.

– Страшно хочется пить, – сказала она. – Покажете, как попасть к воде?

В небе загремело. Человек в пижаме задрал голову, потом тупо постоял, разглядывая руины вокруг.

– Я вот хочу найти телефон или полицейского, – сказал он. – Всю ночь искал. Никого не найдешь, когда нужно, верно?

– Произошло что-то страшное, – сказала ему Сестра Ужас. – Не думаю, что здесь вообще есть телефоны или полиция.

– Я должен найти телефон, – настаивал человек. – Понимаете, жена будет волноваться, что со мной что-то случилось. Я должен позвонить ей и объяснить. Объяснить ей, что со мной все… в порядке. – Голос его упал, и он уставился на свои ноги, нелепо торчавшие из кучи перекрученного металла и бетонных обломков. – Ох, – прошептал он, и Сестра Ужас увидела, что глаза у него увлажнились, как будто роса выпала на оконном стекле. Он ненормальный, черт его возьми, подумала она и двинулась на север.

Взбираясь на высокий хребет из обломков и хлама, она услышала, как, тяжело дыша, низкорослый толстяк поравнялся с ней.

– Видите ли, – сказал он. – Я не из этих мест. Я из Детройта. У меня обувной магазин в восточном торговом центре. Я сюда приехал по делам, понимаете? Если моя жена услышит обо всем этом по радио, она с ума сойдет.

В ответ Сестра Ужас лишь хмыкнула. У нее на уме была только вода.

– Меня зовут Виско, – сказал он ей. – Артур Виско. Коротко – Арти. Мне нужно найти телефон! Видите ли, у меня исчез бумажник, одежда и вообще все исчезло. В ночь перед тем, как все это случилось, я и несколько парней загуляли. Меня все утро тошнило. Я провалялся в постели и пропустил первые два торга. Я закутался с головой в одеяло, и вдруг появилось чудовищное сияние, и страшно загремело, и моя кровать рухнула сквозь пол! Весь отель стал разваливаться на части, а я пролетел сквозь дыру в вестибюле и приземлился в подвале, все так же в кровати. Когда я выкопался и вылез наружу, отеля не было. – Он издал безумный смешок. – Господи, весь квартал исчез.

– Много кварталов исчезло.

– Ага. Вот, ноги сильно ободрал. Как вам это нравится? Я, Арти Виско, и босой. Вот и пришлось взять обувку у… – Голос его снова упал. Они были почти у вершины хребта. – Вот черт, тапки-то маловаты, – сказал он. – Да и ноги у меня распухли. Скажу вам прямо, обувь – вещь важная! Что бы люди делали без обуви? Вот возьмем ваши туфли. Они дешевые и долго не прослужат.

Сестра Ужас повернулась к нему.

– Заткнулся бы ты, – потребовала она.

Он замолчал, но всего на минуту.

– Жена говорила, что не нужно сюда ехать. Говорила, что пожалею о затраченных деньгах. Я ведь не богат. Но я сказал, такое ведь, черт возьми, раз в год бывает. Раз в год в Большом Яблоке – это не…

– Все уничтожено, – заорала на него Сестра Ужас. – Вы ненормальный! Оглянитесь вокруг!

Арти стал как вкопанный, вылупив на нее глаза, а когда опять открыл рот, его напряженное лицо, казалось, вот-вот треснет.

– Пожалуйста, – прошептал он. – Пожалуйста, не надо…

Парень, кажется, вот-вот тронется, догадалась она. Не стоит подталкивать его. Она тряхнула головой. Не надо доводить все до совсем полного развала. Все рухнуло, но у нее еще оставался выбор, она могла усесться тут, на этой куче лома, и ждать смерти, или она могла найти воду.

– Извините, – сказала она. – Я не слишком хорошо спала этой ночью.

По выражение его лица медленно стало заметно, что он замечает окружающее.

– Становится все холоднее, – заметил он. – Вот поглядите, видно дыхание. – Он выдохнул облачко пара. – Вот, это вам нужнее, чем мне. – Он стал стаскивать с себя манто. – Послушайте, если моя жена когда-нибудь узнает, что я ходил в норковом манто, она мне проходу не даст! – Сестра отмахнулась от предложенного манто, но Арти настаивал: – Э, да вы не беспокойтесь! Там, где я его взял, такого много. – Наконец, чтобы получить возможность идти дальше, Сестра Ужас позволила ему надеть на себя оборванное манто и провела рукой по взъерошенной норке.

– Моя жена говорит, что я могу походить на настоящего джентльмена, когда захочу, – говорил Арти. – Э, а что у вас с шеей?

Сестра Ужас дотронулась до горла.

– Кое-кто забрал у меня одну вещицу, – ответила она, и запахнула манто на груди, чтобы согреться, и полезла дальше. Впервые она надела норку и, добравшись до вершины хребта, не удержалась и прокричала: «Эй вы там, мертвые грешники! Перевернитесь и посмотрите на леди!»

Казненный город простирался во всех направлениях. Сестра Ужас стала спускаться по склону хребта, за ней по пятам шел Арти Виско. Он все еще тараторил про Детройт, обувь и поиски телефона, но Сестра Ужас перевела разговор на другую тему.

– Покажите, где вода, – сказал она ему, когда они спустились. Он постоял с минуту, озираясь, как будто раздумывая, где же остановка автобуса.

– Сюда, – наконец показал он, и они опять стали карабкаться по крутым завалам из битого кирпича, искореженных автомобилей и перекрученного металла. Под ногами лежало так много трупов, в разной степени изуродованных, что Сестра Ужас перестала испуганно вздрагивать, когда наступала на какой-нибудь.

Стоя на вершине завала, Арти показал:

– Вот он.

Внизу, в долине опустошения, из трещины в бетоне бил водяной фонтан. В небе на востоке через облака пробивалась сеть красных всполохов, за которыми следовали глухие сотрясения земли: где-то гремели взрывы.

Они спустились в долину и пошли через остатки того, что днем раньше было достижениями цивилизации. Обгоревшие картины, все еще в декоративных рамках, полуоплавленные телевизоры и стереоприемники, изуродованные остатки серебряных украшений и золотых бокалов, чашек, ножей, вилок, канделябров, проигрывателей, ведерок для шампанского, черепки того, что представляло собой бесценное искусство, античные вазы, статуи в стиле ар деко, африканские скульптуры и уотерфордский хрусталь.

Молния сверкнула, на этот раз ближе, багровое свечение бликами обнажило куски бижутерии и ювелирных изделий, рассыпанные по месту катастрофы – ожерелий и браслетов, колец и булавок. Она нашла указатель с названием улицы, торчавший из завала, и чуть не рассмеялась, но испугалась, что если начнет, то не закончит, пока мозги не станут набекрень. На указателе было написано: Пятая авеню.

– Видите? – у Арти в обеих руках было по норковому манто. – Я же говорил, что там есть еще. – Он стоял, по колени утопая в почерневшей роскоши: накидки из леопардовых шкур, горностаевые мантии, жакеты из котика. Он выбрал лучшее пальто, какое смог найти, и с безразличным видом надел его.

Сестра Ужас остановилась покопаться в куче кожаных сумок и чемоданов. Она нашла большую сумку с хорошей прочной ручкой и закинула ее на плечо. Теперь у нее не было чувства, что чего-то не хватает. Она взглянула на почерневший фасад здания, из которого взрывом выбросило всю эту кожгалантерею. Ей удалось разобрать остатки вывески: «Гуччи». Видимо, это было лучше, чем все, что ей дозволялось иметь.

Они были уже почти у фонтана, когда среди обломков блеснула вспышка, что-то зарделось, словно угольки костра. Сестра Ужас остановилась, нагнулась к земле и подняла кусок стекла размером с ее кулак, он спекся в одно целое, а в нем застыла россыпь мелких рубинов, горевших сейчас цветами. Она огляделась вокруг и увидела, что повсюду по завалу разбросаны слитки стекла, оплавленные жаром в различные формы, будто бы выдутые сошедшим с ума стеклодувом. От здания, стоявшего здесь, ничего не осталось, кроме стены из зеленого мрамора. Но, когда она посмотрела на развалины здания, уцелевшего слева, и прищурилась, чтобы лучше видеть при мутном освещении, то увидела на арке из разбитого мрамора буквы «ТИФ…И».

Тиффани, догадалась она. Так… если тут был магазин Тиффани… тогда она стоит прямо перед…

– Нет. Нет, – прошептала она, и слезы полились из ее глаз. – О, нет… О, нет…

Она стояла прямо перед тем, что было волшебным для нее местом – магазином стекла Штубена. А то, что было прекрасными скульптурными шедеврами, стало бесформенными слитками у нее под ногами. Место, куда она приходила помечтать над выставками бездушного стекла, исчезло, было снесено со своего основания и разметено. Вид этой свалки по контрасту с запомнившимся ей местом, будто двери в рай с грохотом захлопнулись у нее перед носом, так потряс ее воображение.

Она стояла неподвижно, только слезы медленно ползли по щекам, обезображенным волдырями.

– Поглядите-ка сюда, – позвал Арти. Он поднял изуродованный стеклянный восьмигранник, полный бриллиантов, рубинов и сапфиров. – Вы когда-нибудь видели что-нибудь подобное? Смотрите! Их полно в этом чертовом месте! – Он погрузил в кучу ладонь и вынул пригоршню оплавившегося стекла, усыпанного драгоценными камнями. – Эгей! – расхохотался он и закричал как осел: – Мы богачи, леди. Что пойдем покупать в первую очередь? – Все еще хохоча, он подбросил куски стекла в воздух. – Все, что вам угодно, леди! – орал он. – Я куплю вам все, что захотите!

Сверкнула молния, и Сестра Ужас увидела, как уцелевшая стена магазина стекла Штубена засветилась мерцающими вспышками красных рубинов всех оттенков, изумрудов глубоких цветов, сапфиров полночной голубизны, дымчатых топазов и прозрачных алмазов. Она подбежала к стене (щебенка хрустела под ногами), протянула к ней руки и коснулась ее. Стена была усыпана драгоценными камнями. Сестра Ужас поняла, что все сокровища «Тиффани», «Фортунофф» и «Картье», должно быть, выбросило из зданий, фантастическим ураганом драгоценностей пронесло по Пятой авеню и перемешало с расплавленным стеклом статуй волшебного для нее места. Сотни драгоценных камней в искореженной стене зеленого мрамора на несколько секунд задержали в себе свет молнии, а затем свечение затухло, точно выключили многоваттную лампу.

Хлам, подумала она. Страшный, страшный хлам… Она отступила назад, глаза жгли слезы, одна нога поскользнулась на стекле. Она отошла в задний угол и села, не находя в себе сил снова встать.

– Что с вами? – Арти осторожно подошел к ней. – Вы не ушиблись, леди?

Она не ответила. Она устала и выдохлась, она решила остаться здесь, в развалинах волшебного места, и, может быть, недолго отдохнуть.

– Вы собираетесь вставать? Вон, почти рядом, вода.

– Оставьте меня в покое, – бессильно сказала она. – Уходите.

– Уходить? Леди, а куда, к черту, мне идти?

– Мне все равно. Мне на все это насрать. Мелким дерьмом.

Она наскребла пригоршню оплавленных стекляшек и золы и медленно просеяла ее сквозь пальцы. Какой смысл делать еще один шаг? Низкий толстяк прав. Идти некуда. Все пропало, сожжено и разрушено.

– Надежды нет, – прошептала она и глубоко зарылась рукой в золу рядом с собой. – Надежды нет.

Пальцы ее сжали еще несколько слитков стекла, и она вынула их, чтобы посмотреть, в какое барахло превратились ее мечты.

– Что это у вас, черт возьми? – спросил Арти.

В руке Сестры Ужас лежало большое стеклянное кольцо в форме пончика. Посередине было отверстие диаметром около пяти-шести дюймов. Толщина самого кольца была около двух дюймов, а диаметр – около семи дюймов. По окружности кольца через неодинаковые интервалы рельефно выступали пять стеклянных колосьев, один – тонкий, как сосулька, второй – шириной с лезвие ножа, третий – изогнутый крючком, а остальные два – просто прямые. Внутри стекла была заключена сотня темных овалов и квадратов различного размера, странная паучья сеть линий соединяла их в глубине.

– Барахло, – пробормотала она и хотела было бросить его обратно в золу, но тут снова сверкнула молния.

Стеклянное кольцо неожиданно брызнуло ярким светом, и на мгновение Сестра Ужас подумала, что оно воспламенилась в ее руке. Она взвизгнула и бросила его, а Арти заорал: «Господи!»

Свет исчез.

Рука Сестры Ужас тряслась. Она осмотрела ладонь и пальцы, чтобы убедиться, что не обожглась, но тепла не было, была только ослепительная вспышка света. Она все еще ощущала ее, пульсирующую под веками.

Она потянулась к кольцу, потом отдернула руку назад. Арти приблизился и присел на корточки в нескольких футах от нее.

Сестра Ужас притронулась к кольцу и опять отдернула руку. Стекло было гладким, как прохладный бархат. Она задержала на нем пальцы, потом сжала его в ладони и вытащила из золы.

Стеклянное кольцо оставалось темным.

Сестра Ужас стала глядеть на него и чувствовала, как бьется сердце.

В самой глубине стеклянного кольца притаился розовый свет. Он начал разгораться в пламя, распространяться по паутине к другим вкраплениям внутри кольца, пульсируя и пульсируя, с каждой секундой становясь сильнее и ярче.

Рубин величиной с ноготь большого пальца горел ярким красным цветом, другой рубин, поменьше, как горящая во тьме спичка. Третий рубин сиял, как комета, а затем и четвертый, и пятый, заделанные глубь прохладного стекла, начали подавать признаки жизни. Красный свет пульсировал и пульсировал, и Сестра Ужас почувствовала, что его ритм совпадет с биением ее сердца.

Другие рубины мерцали, вспыхивали, горели, как угольки. Внезапно чистым бело-голубым светом засветился алмаз, а сапфир в четыре карата засиял ослепительным ярко-синим огнем. Когда биение сердца Сестры Ужас участилось, убыстрилось и мерцание сотен камней, заключенных в стеклянном кольце. Изумруд светился прохладным зеленым светом, грушевидный алмаз горел раскаленной белизной, топаз – пульсирующим темным красно-коричневым. Рубины, сапфиры, алмазы и изумруды начали десятками пробуждаться к свету, свечение трепетало, пробегая по нитям паутины, пронизывавшей толщу стекла. Нити драгоценных металлов – золота, серебра и платины – заключенные в стекле, тоже светились и служили как бы бикфордовыми шнурами, от них еще сильнее становились вспышки изумрудов, топазов и глубокий пурпур аметистов.

Стеклянное кольцо рдело как многоцветный круг, и тем не менее под пальцами Сестры Ужас не чувствовалось тепла. Свечение пульсировало с такой же частотой, с какой билось сердце Сестры Ужас, мерцающие волшебные краски горели все ярче.

Она никогда не видела ничего подобного, никогда, даже на витринах магазинов Пятой авеню. Камни невиданных цветов и чистоты были заделаны внутрь стекла, некоторые до пяти-шести карат, другие крошечные, но тем не менее ярко светившиеся. Стеклянные кольцо пульсировало… пульсировало… пульсировало…

– Леди? – прошептал Арти, в его распухших глазах отражалась свечение. – Можно… мне подержать?

Сестре не хотелось отдавать кольцо, но он смотрел с таким изумлением и желанием, что она не смогла отказать.

Его обожженные пальцы сжали кольцо, и как только оно освободилось от руки Сестры Ужас, пульсация изменилась, подхватив биение сердца Арти Виско. Изменились и цвета: сильнее засветился голубой, а рубиновый цвет чуть-чуть пригас. Арти ласкал кольцо, бархатистая поверхность напоминала ему ласковое прикосновение кожи его жены, когда она была молода и они только начинали свою совместную жизнь. Он вспомнил, как сильно любил свою жену и желал ее. Он ошибся, понял он в это мгновение. Ему было куда идти. Домой, подумал он. Я должен добраться домой.

Через несколько минут он осторожно возвратил кольцо Сестре Ужас. Оно опять изменилось. Сестра Ужас сидела, держа его в ладонях и всматриваясь в прекрасные глубины.

– Домой, – прошептал Арти, и Сестра подняла взгляд. Мысли Арти не могли расстаться с воспоминанием о мягкой коже жены. – Я должен добраться домой, – сказал он, и голос его прозвучал уверенно. Он неожиданно быстро заморгал, будто получил пощечину, и Сестра Ужас увидела в его глазах слезы.

– Здесь… нигде нет телефона, а? – спросил он. – И полицейских тоже нет?

– Нет, – сказала она. – Я думаю, нет.

– О-хо-хо, – Арти кивнул, посмотрел на нее, потом вновь на пульсирующее свечение. – Вам… тоже нужно домой! – сказал он.

Сестра печально усмехнулась:

– Мне некуда идти.

– Тогда почему бы вам не проехаться вместе со мной?

Она рассмеялась.

– Проехаться с вами? Мистер, вы не заметили, что машины и автобусы сегодня слегка выбились из графика?

– У меня на ногах есть обувь. У вас тоже. Мои ноги еще ходят, и ваши тоже. – Арти отвел взгляд от яркого свечения и оглядел окружающую разруху, как будто впервые отчетливо увидел ее. – Господи, – сказал он. – О Господи, за что?

– Не думаю, что… что Бог имел какое-то отношение к тому, что произошло, – сказала Сестра Ужас. – Я помню, как молилась о Царствии Божием, молилась о Судном Дне, но я никогда не молилась о таком. Никогда.

Арти кивнул на стеклянное кольцо:

– Вам нужно сохранить эту вещь, леди. Вы нашли ее, поэтому я считаю, что она ваша. Она может кое-чего стоить. Когда-нибудь. – Он восхищенно потряс головой. – Такие вещи не бросают, леди! – сказал он. – Я не знаю, что это такое, но такие вещи не бросают, это уж точно. – Он неожиданно встал и поднял воротник своего норкового манто. – Ну, я думаю, вы сами прекрасно поняли это, леди. – И, бросив последний взгляд на желанное стеклянное кольцо, он повернулся и зашагал прочь.

– Эй, – Сестра Ужас тоже встала. – Куда вы собрались?

– Я говорил вам, – ответил он, не оборачиваясь. – Я собираюсь домой.

– Вы ненормальный? Детройт ведь не за углом!

Арти не остановился. Чокнутый, решила она. Безумнее, чем я! Она положила стеклянное кольцо в свою новую сумку «Гуччи», и как только отняла от него руку, пульсация прекратилась и свечение сразу же погасло, словно вещь снова заснула. Она поспешила за Арти. – Эй! Подождите! А как же насчет пищи и воды?

– Думаю, что найду, когда мне будет нужно! Если не найду, обойдусь. У меня ведь нет выбора, леди, а?

– Почти никакого, – согласилась она.

Он остановился, обернувшись к ней.

– Правильно. Черт возьми, я не знаю, дойду ли? Я даже не знаю, смогу ли выбраться с этой чертовой свалки! Но мой дом не здесь. Если кто-то умирает, он должен стремиться к дому, туда, где он кого-то любит, чтобы умереть там, вы так не считаете? – Он пожал плечами. – Может, я найду других людей. Может, найду автомобиль. Если хотите – оставайтесь здесь, это ваше дело, но у Арти Виско есть обувь на ногах, и Арти Виско способен шагать. – Он помахал рукой и зашагал опять.

«Он теперь не сумасшедший», – подумала она.

Стал накрапывать холодный дождь, капли его были черны и маслянисты. Сестра Ужас снова открыла сумку одним пальцем и коснулась бесформенного стеклянного кольца, чтобы посмотреть, что произойдет.

Один из сапфиров пробудился, и это напомнило ей вращающийся голубой луч, освещавший ее лицо. Картина из прошлого была близко, совсем рядом, но прежде чем она смогла поймать ее, она ускользнула. Это было что-то такое, что, знала Сестра, она еще не готова была вспомнить.

Она убрала палец, и сапфир потемнел.

Всего шаг, подумала она. Шаг, потом другой, и так постепенно ты дойдешь туда, куда нужно.

Но что, если ты не знаешь, куда идти?

– Эй, – крикнула она Арти. – Хотя бы поищите зонтик! Я постараюсь найти вам сумку, как у меня, чтобы вам было куда положить пищу и вещи! – Господи, подумала она. Этот парень не пройдет и мили! Надо идти с ним, решила она, хотя бы ради того, чтобы он не свернул себе шею. – Подождите меня! – закричала она. Потом прошла несколько ярдов к фонтану, возникшему из разбитого водопровода, и стала под струю, дав воде смыть с ее тела пыль, пепел и кровь. Затем открыла рот и пила до тех пор, пока у нее в животе не забулькало. Но жажду сменил голод. Может, удастся найти что-нибудь поесть, а может, и нет, рассуждала она. Но по крайней мере жажда теперь ее не мучает. Один шаг, подумала она. По одному шагу.

Арти ждал. По привычке Сестра Ужас подхватила несколько кусков стекла поменьше, куда вплавились камешки, завернула их в драный голубой шарф и положила в сумку «Гуччи». Она быстро прошлась по краю развала, рая для мусорщиков, таких, как она, и нашла нефритовую шкатулку, заигравшую мелодию, когда она открыла крышку. Нежная музыка среди такого обилия смертей слишком растрогала ее.

Она оставила шкатулку посреди кучи мусора и зашагала к Арти по холодному дождю, прочь от руин ее любимого волшебного уголка.

Глава 17

Пришел косец

– Суслик в норе! – бредил Поу-Поу Бриггс. – Господи наш, пришел косец…

Джош Хатчинс не имел представления, сколько прошло времени и сколько они тут пробыли. Он долго спал и видел ужасные сны про Рози и мальчиков, бегущих перед огненным смерчем. Он поражался, что все еще может дышать. Воздух был спертый, но казался терпимым. Джош ждал, что вскоре просто закроет глаза и не проснется. Боль от ожогов можно было терпеть, если не двигаться. Джош лежал, слушая бормотание старика, и думал, что не так уж плохо умереть от удушья, вроде как закашляешься во сне, не будешь даже по-настоящему знать, что легкие страдают от нехватки кислорода. Больше всего ему было жалко девочку. Такая маленькая, думал он. Такая маленькая. Даже не успела вырасти.

Ну ладно, решил он, усну-ка снова. Может, в последний раз. Он подумал о людях, ждавших его на борцовской площадке в Конкордии, и заинтересовался, сколько из них мертвы или умирают сейчас, в эту минуту. Бедный Джонни Ли Ричвайн! Сломать ногу, а на следующий день – такое! Дерьмо! Это несправедливо. Совсем не справедливо.

Что-то потянуло его за рубашку. На мгновение слабый испуг пробежал по нервам.

– Мистер? – спросила Свон. Она услышала его дыхание и во тьме подползла к нему. – Вы меня слышите, мистер? – Она опять для верности потянула за его рубашку.

– Да, слышу. Что у тебя?

– Мама заболела. Вы не поможете?

Джош сел.

– Что с ней?

– Она странно дышит. Пожалуйста, сходите, помогите ей.

Голос у девочки был напряженный, но слез в нем не было. Крепкая малышка, подумал он.

– Хорошо. Возьми мою руку и веди к ней. – Он вытянул руку, и через несколько секунд Свон в темноте нашла и стиснула его палец своими тремя.

Свон вела его: они вдвоем продвигались через подвал к тому месту, где на земле лежала ее мать. Свон спала, свернувшись рядом с матерью, когда ее разбудил звук, похожий на скрип дверной петли. Тело матери было горячим и влажным, но Дарлин бил озноб.

– Мама, – прошептала Свон. – Я привела великана помочь тебе.

– Мне нужен только покой, родная. – Голос у нее был сонный. – У меня все хорошо. Не беспокойся обо мне.

– У вас ничего не болит? – спросил ее Джош.

– Идиотский вопрос. У меня болит все. Господи, не понимаю, что же меня так. Еще совсем недавно я чувствовал себя вполне хорошо, всего-то лишь – солнечный ожог. Но вот ведь гадство! Мой ожог сейчас усилился. – Она с трудом сглотнула. – Хорошо бы сейчас пивка.

– Может быть, здесь есть что-нибудь выпить! – Джош начал искать, вскрыл несколько смятых банок. Без света он не мог определить, что в них находится. Он был голоден и хотел пить и знал, что ребенок тоже должен хотеть есть. И Поу-Поу наверняка следовало попоить. Он нашел банку чего-то, что зашипело, когда открыли крышку, и потекло, и попробовал жидкость на вкус. Затем поднес банку ко рту женщины так, чтобы она могла пить. Дарлин отхлебнула, потом слабо оттолкнула от себя банку. – Что вы пытаетесь сделать со мной, отравить? Я сказала, что хочу пива!

– Извините. Это все, что я смог сейчас найти. – Он отдал банку Свон и сказал, чтобы она попила.

– За нами не идут, чтобы откопать нас из этого сортира?

– Не знаю. Может быть… – Он помолчал. – Может быть, скоро.

– О Боже. У меня один бок горит, будто его поджаривают, а другой мерзнет. Все это так неожиданно!

– Все будет хорошо, – сказал Джош. Смешно, но он не знал, что еще сказать. Он чувствовал, что девочка рядом с ним молчит и слушает. Она знает, подумал он. – Отдохните, и силы к вам вернутся.

– Вот видишь, Свон? Я же говорила тебе, что со мной все будет хорошо.

Больше Джошу делать тут было нечего. Он взял у Свон банку с персиковым соком и подполз к бредившему Поу-Поу. «Идет с косой, – бормотал Поу-Поу. – О Боже… Ты нашел ключ? Как же я теперь заведу грузовик без ключа?»

Джош положил руку на голову старика, приподнял ее и поднес вскрытую банку к его губам. Поу-Поу и трясся от холода и горел в жару.

– Попейте, – сказал Джош, и старик, послушный, как ребенок, припал к банке.

– Мистер? Мы собираемся выбраться отсюда?

Джош не думал, что девочка рядом. Голос у нее был все такой же спокойный, и говорила она шепотом, чтобы не услышала мать.

– Конечно, – ответил он. Ребенок замолчал, и опять у Джоша возникло ощущение, что даже в темноте она видела: он лгал.

– Я не знаю, – прибавил он. – Может быть. Может быть, нет. Это зависит…

– Зависит от чего?

«Да успокоишься ты? «– подумал он.

– Это зависит от того, что сейчас творится там, снаружи. Ты понимаешь, что произошло?

– Что-то взорвалось, – ответила она.

– Правильно. Но и во многих других местах тоже что-то взорвалось. Целые города. Там, может быть… – он поколебался. Давай, скажи все. Может, получится. – Возможно, миллионы людей погибли или завалены так же, как и мы. Поэтому, может быть, не осталось никого, чтобы вызволить нас.

Она помолчала с минуту. Потом ответила:

– Это не то, о чем я спрашивала. Я спросила: «Мы собираемся выбраться отсюда?»

Джош понял, что она спрашивает, собираются ли они сами попытаться выбраться отсюда вместо того, чтобы ждать, что кто-то придет их вызволять.

– Ну, – сказал он, – если бы у нас был под рукой бульдозер, я бы сказал «да». А так – я не думаю, что мы в ближайшее время что-нибудь сможем предпринять.

– Моя мама действительно больна, – сказала Свон, и на этот раз голос ее дрогнул. – Я боюсь.

– Я тоже, – признался Джош.

Девочка всхлипнула, но тут же перестала, словно огромным усилием воли взяла себя в руки. Джош потянулся и нашел ее руку. На ней лопнул волдырь. Джош вздрогнул и убрал руку.

– А ты как? – спросил он ее. – У тебя болит что-нибудь?

– Кожу больно. Как будто ее колет и царапает. И в животе у меня болит. Мне пришлось недавно сходить по-большому, но я сделала это там, в углу.

– Да, у меня тоже живот схватывает.

Ему и самому хотелось облегчиться, и он уже подумывал, как бы устроить какую-нибудь систему санитарии. У них была масса консервированных продуктов, фруктовых соков и трудно сказать чего еще, заваленного землей.

«Прекрати!» – приказал он себе, потому что этим оставлял себе капельку надежды.

Воздух скоро закончится! В их положении нет никакого способа выжить!

Но он понимал, что они находятся в единственном месте, где можно было бы укрыться от взрыва. Из-за огромной толщи земли, наваленной сверху, радиация не могла сюда проникнуть. Джош устал, у него ломило суставы, но он больше не чувствовал желания лежать и умирать; если он сдастся, то девочке придется остаться здесь замурованной. Если же он поборет изнурение и станет действовать, наведет порядок в банках с едой, он сможет добиться того, что они проживут еще… сколько? Ему было интересно. Еще один день? Неделю?

– Сколько тебе лет? – спросил он.

– Девять, – ответила девочка.

– Девять, – нежно повторил Джош и покачал головой.

Гнев и печаль боролись в его душе. Девятилетний ребенок должен играть на летнем солнышке. Девятилетний ребенок не должен сидеть в темном подвале, одной ногой в могиле. Это несправедливо! К чертям собачьим, как это несправедливо!

– Как тебя зовут?

– Сью Вонда. Но мама зовет меня Свон. Как это вы стали великаном?

У него на глазах были слезы, но ему удалось улыбнуться.

– Наверно, потому, что в детстве я хорошо ел кашку, когда был примерно в твоем возрасте.

– И от каши вы стали великаном?

– Ну, я всегда был большим. Раньше я играл в футбол, сначала в университете в Оберне, затем за новоорлеанских «Святых».

– А сейчас?

– Сейчас – нет. Я… я борец, – сказал он. – Профессиональная борьба. Выступаю в роли плохого парня.

– Ох, – Свон задумалась. Она вспомнила, что один из ее многочисленных дядей, дядя Чак, раньше ходил на борцовские матчи в Уичито, а также смотрел их по телевизору.

– Вам это нравилось? Я имею в виду, быть плохим парнем?

– По правде говоря, это как бы игра. Я просто изображал плохого. И я не знаю, нравилось мне это или нет. Просто я умел это делать.

– Суслик в норе! – сказал Поу-Поу. – Господи, пусть он уйдет!

– Почему он все время говорит про суслика? – спросила Свон.

– Его мучает боль. Он не понимает, что говорит.

Поу-Поу бредил о тапочках, о том, что злакам нужен дождь, потом опять умолк. От тела старика несло жаром как из открытой печки, и Джош понял, что долго тот не протянет. Одному Богу было известно, что произошло в его мозгу, когда он смотрел на взрыв.

– Мама говорила, что мы едем в Блейкмен, – сказала Свон, отвлекая его внимание от старика. Она поняла, что тот умрет. – Она говорила, что мы едем домой. А вы куда едете?

– В Гарден-сити. Я должен был там выступать.

– Там ваш дом?

– Нет. Мой дом в Алабаме, далеко-далеко отсюда.

– Мама говорила, что мы едем к дедушке. Он живет в Блейкмене. А ваша семья живет в Алабаме?

Он подумал о Рози и сыновьях. Но теперь они – часть чьей-то другой жизни, если, конечно, еще живы.

– У меня нет никакой семьи, – сказал Джош.

– Разве у вас нет никого, кто вас любит? – спросила Свон.

– Нет, – ответил он. – Думаю, нет.

Он услышал стон Дарлин и сказал:

– Лучше бы тебе посмотреть за матерью, а?

– Да, сэр. – Свон поползла было от него, но потом оглянулась на великана. – Я знала, что должно было случиться что-то ужасное, – сказала она. – Я поняла это в ту ночь, когда мы покинули трейлер дяди Томми. Я пыталась объяснить это маме, но она не поняла.

– Как же ты узнала?

– Мне сказали светлячки, – ответила она. – Я поняла это по их свечению.

– Сью Вонда, – слабым голосом позвала Дарлин. – Свон? Где ты?

Свон ответила:

– Тут, мама, – и поползла назад к матери.

Светлячки ей сказали, подумал Джош. Правильно. По меньшей мере, у девочки развито воображение. Это хорошо: иногда воображение может стать самым лучшим укрытием, когда дела идут совсем неважно. Но вдруг он вспомнил стаи саранчи, в которые попал его автомобиль. Они летели из полей тысячами в последние два-три дня, говорил Поу-Поу. Странно.

Может, саранча как-то узнала про то, что должно будет случиться в этих полях? – удивился Джош. Наверное, насекомые умели ощущать несчастье. Улавливали запах беды в воздухе? Или в самой земле?

Мысли его перешли к более важным вопросам. Сначала ему нужно найти место, чтобы помочиться, иначе его мочевой пузырь лопнет. Прежде ему не приходилось мочиться на четвереньках. Но, если с воздухом будет хорошо и они еще сколько-нибудь протянут, то с их добром что-то надо будет делать. Ему не улыбалось ползать по своему добру, как, впрочем, и по чужому. Пол был из бетона, но он весь растрескался от толчков… и тут Джош вспомнил про мотыгу, на которую наткнулся где-то в завале. Можно было бы выкопать отхожее место.

Он решил, что на четвереньках обследует подвал, собирая банки и прочее, что попадется в руки. Здесь явно много припасов, а в банках может быть достаточно воды и соков, чтобы им продержаться какое-то время. Нужнее всего был свет, но Джош не знал, сколько им придется быть без электричества.

Он отполз в дальний угол, чтобы помочиться. Долго придется ждать до следующей ванны, подумал он. Зато в ближайшее время не понадобятся солнечные очки.

Его передернуло. Моча, вытекая из него, жгла, как аккумуляторная кислота.

Однако я жив! – подбодрил он себя. Может быть, не так уж много в мире того, ради чего стоит жить, но я жив. Завтра, может, я и умру, но сегодня я жив и мочусь, стоя на коленках.

И в первый раз после взрыва он позволил себе подумать, что когда-нибудь, каким-нибудь образом он еще сумеет снова увидеть наружный мир.

Глава 18

Сделать первый шаг, чтобы начать

Темнота спустилась внезапно. В июльском воздухе стоял декабрьский холод, черный ледяной дождь продолжал поливать руины Манхеттена.

Сестра Ужас и Арти Виско стояли на гребне гряды, образованной развалившимися зданиями, и смотрели на запад. На другом берегу реки Гудзон все еще полыхали пожары на нефтеперегонных заводах Хоубокона и Джерси-Сити, бушевало оранжевое пламя. На западе же пожаров не было. Капли дождя стучали по сморщенному пестрому зонтику, который Арти нашел в руинах магазина спортивных товаров. Магазин этот снабдил их и другими сокровищами: ярко-оранжевым рюкзаком «Дей-Гло», висевшим за спиной Арти, и новой парой кроссовок на ногах Сестры Ужас. В сумке «Гуччи» у нее на плече лежали: обгоревшая буханка черного хлеба, две банки анчоусов с ключиками на крышках, пакет жареных ломтиков ветчины и чудом уцелевшая, пережившая катастрофу бутыль имбирного пива. Им потребовалась несколько часов, чтобы пересечь пространство между началом Пятой авеню и их первым пунктом назначения – Туннелем Линкольна. Однако туннель обрушился, и река затопила его до самых ворот для сбора пошлины, возле которых горой лежали раздавленные автомобили, бетонные плиты и трупы.

Они молча отвернулись. Сестра Ужас повела Арти на юг, к Голландскому туннелю и другим путям под рекой. Прежде чем они дошли, стемнело, и нужно было ждать утра, чтобы выяснить, не обрушился ли и Голландский туннель. Последний указатель, найденный Сестрой Ужас, гласил «Двадцать вторая Западная улица», но он валялся на боку в золе и мог быть заброшен взрывом далеко от самой улицы.

– Ну, – сказал спокойно Арти, глядя за реку, – не похоже на то, что кто-нибудь там живет, правда?

– Нет.

Сестра Ужас вздрогнула и поплотнее запахнула норковое манто.

– Холодает. Нужно найти какое-нибудь укрытие.

Она поглядела на смутно вырисовывавшиеся в сумерках уцелевшие дома. Любой из них мог обрушиться на их головы, но Сестре Ужас куда больше не нравилось то, как быстро падает температура.

– Пошли, – сказала она и зашагала к одному из сооружений.

Арти молча последовал за ней.

За время путешествия они встретили лишь четверых, кого не убило при обвале, и трое из них были так изувечены, что жизнь в них едва теплилась. Четвертый – страшно обгоревший человек в полосатом костюме строгого покроя – взвыл как собака, когда они подошли к нему, и нырнул в расщелину. Сестра Ужас и Арти шли буквально по трупам, и ужасный лик смерти перестал их пугать; теперь они пугались, заслышав в завалах чей-то стон, а один раз их испугали хохот и визг вдалеке. Они пошли на голоса, но так и не увидели никого живого. Безумный смех преследовал Сестру Ужас; он напомнил ей о смехе, который она слышала в кинотеатре, о смехе человека с горящей рукой.

«Думаю, что там, снаружи, есть и другие уцелевшие, – сказал он. – Вероятно, прячутся где-нибудь. В ожидании смерти. Хотя долго им ждать не придется. Вам тоже».

– Это мы еще посмотрим, гаденыш, – вслух сказала Сестра Ужас.

– Что? – спросил Арти.

– А, ничего. Я просто… думала.

Думала, дошло до нее. Думать – этим она не привыкла заниматься. Последние несколько лет прошли для нее в каком-то угаре, а до них была тьма, нарушаемая только вспышками синего света и демоном в желтом дождевике. «Мое настоящее имя не Сестра Ужас! – вдруг подумала она. – Мое настоящее имя…» Но она не знала его, не знала, кто она и откуда появилась. Как я попала сюда? – спрашивала она себя, но не могла найти ответа.

Они вошли в останки здания из серого камня. Для этого им пришлось вскарабкаться на кучу обломков и проползти через дыру в стене. Внутри было черным-черно, а воздух был пропитан запахом тины и дымом, но, по крайней мере, они укрылись от ветра. Они на ощупь шли по наклонному полу, пока не нашли угол. Когда они устроились, Сестра Ужас полезла в сумку за буханкой хлеба и бутылью с имбирным пивом. Ее пальцы коснулись стеклянного кольца, завернутого в смятую полосатую рубашку, снятую ею с манекена. Другие куски стекла, завернутые в голубой шарф, лежали на дне сумки.

– Вот.

Она отломила хлеба и дала Арти, потом отломила ломоть себе. Вкус был как у горелого, но это все же было лучше, чем ничего. Она сковырнула крышку с бутылки имбирного пива, которое сразу же запенилось и полезло наружу. Она тут же приложила горлышко ко рту, сделала несколько глотков и передала бутылку Арти.

– Терпеть не могу имбирное пиво, – сказал Арти, когда утолил жажду. – Но это лучшее из того, что я когда-либо пил в своей жизни.

– А я и вовсе не пила ничего подобного.

Она задумалась, стоит ли открывать ли анчоусы, ведь они соленые и пить захочется еще сильнее. Ломтики ветчины были слишком большой роскошью, чтобы съесть их сейчас. Она отломила ему еще один кусок хлеба, затем такой же себе, и убрала буханку.

– Знаете, что было у меня на обед вечером перед тем, как это случилось? – спросил Арти. – Бифштекс. Большое такое ребрышко в одном заведении на Пятидесятой Восточной. Потом я и еще несколько парней пошли по барам. Это был вечерок, скажу я вам! Чертовски здорово провели времечко!

– Хорошо вы живете.

– Ага. А что вы делали в ту ночь?

– Ничего особенного, – сказала она. – Просто болталась.

Арти на время затих, жуя хлеб. Потом сказал:

– Я позвонил жене перед тем, как выйти из отеля. Кажется, я наврал ей, потому что сказал, что пойду прогуляюсь, хорошо покушаю и вернусь спать. Она велела, чтобы я был осторожен, и сказала, что любит меня. Я сказал, что люблю ее и что через пару дней вернусь.

Арти умолк, и когда он вздохнул, Сестра Ужас заметила, что во вздохе его чувствовалась дрожь.

– Боже, – прошептал он. – Я рад, что позвонил ей. Рад, что услышал ее голос до того, как это случилось. Эй, леди, а что, если в Детройт тоже попали?

– Попали? Что значит – попали?

– Ядерной бомбой, – сказал он. – Что еще, вы думаете, могло сотворить такое? Ядерная бомба! Может, даже не одна. Они, возможно, сброшены по всей стране! Вероятно, попали во все города, и в Детройт тоже!

В голосе Арти зазвучали истерические нотки, и он заставил себя остановиться и успокоиться.

– Нас бомбили сволочи русские, леди. Вы что, не читали газет?

– Нет, не читала.

– А что же вы делали? Жили на Марсе? Любой, кто читает газеты и смотрит телик, мог сообразить, что это свинство не за горами! Русские разбомбили нас к чертовой матери… и я думаю, что мы тоже разбомбили их к чертовой матери.

«Ядерная бомба?» – подумала Сестра. Она едва вспомнила, что это такое. Ядерная бомба – уж о ней-то она беспокоилась меньше всего!

– Надеюсь, если попали в Детройт, то она умерла быстро. Я имею в виду, что надо бы надеяться на такое, а? Что она умерла быстро, без страданий?

– Да. Думаю, это правильно.

– Хорошо ли… правильно ли, что я солгал ей? Но это была «белая» ложь. Я не хотел, чтобы она беспокоилась обо мне. Она беспокоится, что я много выпиваю и делаю глупости. Я не умею пить. Правильно ли, что я сказал ей «белую» ложь вчера вечером?

Сестра поняла: он умолял ее подтвердить, что он поступил правильно.

– Конечно, – сказала она ему. – Многие в тот вечер поступали хуже. А она легла спать, не волнуясь о…

Что-то острое укололо Сестру Ужас в левую щеку.

– Не двигайтесь, – предупредил женский голос. – А лучше не дышите.

Голос дрожал: тот, кто говорил, сам был испуган до смерти.

– Кто здесь? – спросил Арти, у которого душа ушла в пятки. – Эй, леди! Как вы?

– В порядке, – ответила Сестра Ужас.

Она ощупала щеку и почувствовала нажим похожего на нож куска стекла.

– Я сказала, не двигаться, – стекло уперлось в нее. – Сколько еще ваших?

– Только один.

– Арти Виско. Меня зовут Арти Виско. Где вы?

Последовала длинная пауза. Затем женщина сказала:

– У вас есть еда?

– Да.

– Вода?

На этот раз спрашивал мужской голос откуда-то слева.

– У вас есть вода?

– Не вода. Имбирное пиво.

– Давай посмотрим, на что они похожи, Бет, – сказал мужчина.

Вспыхнуло пламя зажигалки, такое яркое во тьме, что Сестре Ужас пришлось на несколько секунд зажмурить глаза.

Женщина поднесла зажигалку к лицу Сестры Ужас, потом к лицу Арти.

– Думаю, с ними все в порядке, – сказала она мужчине, который вышел на свет.

Сестра Ужас смогла разглядеть женщину, согнувшуюся около нее. Лицо у нее было распухшее, а на переносице – рана, но все же она казалась молодой, может, чуть старше двадцати пяти лет. На покрытой волдырями голове осталось несколько свисающих колечек от кудрявых светло-каштановых волос. Брови выжгло, темно-голубые глаза опухли и покраснели; женщина была стройной, одета в голубое в полоску платье в пятнах крови. Длинные тонкие руки сплошь в волдырях. На ее плечи было накинуто что-то вроде куска шитого золотом занавеса.

На мужчине были лохмотья полицейской формы. Он был старше – вероятно, к сорока, и его темные, коротко стриженные волосы сохранились только на правой стороне головы, на левой стороне они были сожжены до мяса. Это был крупный грузный мужчина, а его левая рука была забинтована и висела на перевязи, сделанном из той же грубой, с золотистыми прошивками, материи.

– Боже мой! – сказал Арти. – Леди, мы нашли полицейского!

– Откуда вы? – спросила Бет.

– Не отсюда. А вам-то что?

– Что здесь? – Женщина кивнула на сумку.

– Вы меня спрашиваете или хотите ограбить?

Та заколебалась, поглядела на полицейского, потом опять на Сестру Ужас, опустила кусок стекла и заткнула его за пояс.

– Я вас спрашиваю.

– Обгорелый хлеб, пара банок анчоусов и немного ломтиков ветчины.

Сестра Ужас почти увидела, как девушка проглотила слюну. Она залезла в сумку и вынула хлеб.

– Вот. Кушайте на здоровье.

Бет оторвала кусок и передала уменьшившуюся буханку полицейскому, который тоже отломил немного и засунул в рот так, будто это была манна небесная.

– Можно? – И Бет потянулась за имбирным пивом.

Сестра Ужас настояла на этом, и, когда оба, девушка и полицейский, напились, почувствовала, что осталось не больше трех хороших глотков.

– Вся вода заражена, – сказала ей Бет. – Вчера один из нас попил из лужи. Вечером его стало рвать. Примерно через шесть часов он умер. Мои часы еще ходят. Смотрите.

Она показала Сестре Ужас свой «Таймекс»; кристалл испортился, но старые часы все еще тикали. Было восемь двадцать две.

«Один из нас», – сказала она.

– Сколько же вас? – спросила Сестра Ужас.

– Еще двое. Ну, на самом-то деле всего один. Латиноамериканка. Мы потеряли мистера Каплана прошлой ночью. Парень тоже умер вчера. А миссис Айверс умерла во сне. В живых остались только четверо.

– Трое, – сказал полицейский.

– А, да. Правильно. Осталось трое. Латиноамериканка там внизу. Мы не могли заставить ее двинуться с места, и никто из нас не знает испанского. А вы?

– Нет. Извините.

– Я Бет Фелпс, а он Джек…

Она не могла вспомнить его фамилию и покачала головой.

– Джек Томашек, – подсказал он.

Арти опять представился, но Сестра Ужас сказала:

– А почему вы сидите не здесь, наверху, а там, в подвале?

– Там теплее, – сказал ей Джек. – И безопаснее.

– Безопаснее? Это почему? Здание старое; если его снова тряхнет, все это свалится вам на головы.

– Мы только сегодня вышли наверх, – объяснила Бет. – Парень, ему было около пятнадцати, был, думаю, самым крепким из нас. Он был эфиоп или что-то вроде того и лишь слегка говорил по-английски. Он вышел поискать еды и принес несколько банок мясного фарша, кошачьей еды, и бутылку вина. Но… они выследили его. И нашли нас.

– Они? – спросил Арти. – Кто они?

– Трое. Так обожжены, что трудно разобрать, кто из них мужчина, а кто женщина. Они пришли за ним сюда – с молотками и горлышками от бутылок. У одного был топор. Они хотели забрать нашу еду. Парень подрался с ними, и тот, с топором…

Голос Бет дрогнул, глаза остекленели и уставились на оранжевый огонек зажигалки в ее руке.

– Они обезумели, – сказала она. – Они… они были бесчеловечны. Один из них порезал мне лицо. Думаю, я еще счастливо отделалась. Мы сбежали от них, и они забрали нашу еду. Не знаю, куда они ушли. Но я помню… от них пахло… словно бы горелыми сосисками с сыром. Не смешно? Но именно так я и подумала – горелыми сосисками с сыром. Потому мы стали прятаться в подвале. Теперь уже невозможно понять, что еще может случиться наверху.

Вы не знаете и половины того, что случилось, подумала Сестра Ужас.

– Я пытался отбиться от них, – сказал Джек. – Но теперь, думаю, что никогда больше не смогу.

Он повернулся к ним спиной, и Арти с Сестрой Ужас ахнули. Спина Томашека от плеч до пояса представляла собой гноящуюся массу розовой обожженной ткани. Он опять повернулся к ним лицом.

– Самый худший ожог, который когда-либо получал старый поляк, – горько улыбнулся он.

– Мы услышали вас наверху, – сказала им Бет, – и подумали, что те вернулись. Мы поднялись, чтобы подслушать, и услышали, что вы едите. Послушайте… Латиноамериканка тоже не ела. Можно, я возьму ей немного хлеба?

– Покажите нам подвал. – Сестра Ужас встала. – Я открою ветчину.

Бет и Джек повели их в вестибюль. Сверху лилась вода, образуя на полу большую черную лужу. От вестибюля пролет деревянных ступенек без перил спускался во тьму. Лестница опасно шаталась под их ногами.

Тут, в подвале, действительно было теплее, всего на пять-шесть градусов, и изо рта все равно шел пар. Каменные стены еще были целыми, а потолок почти не поврежден, если не считать нескольких трещин, через которые дождевая вода просачивалась вниз. Это старое здание, подумала Сестра Ужас, а тогда строили не так, как сейчас. Через равные промежутки потолок поддерживали каменные опоры, некоторые из них покрылись трещинами, но ни одна не обрушилась. Пока не обрушилась, сказала про себя Сестра Ужас.

– Вот она.

Бет прошла к фигуре, прижавшейся к основанию одной из колонн. Черная вода стекала рядом с ее головой, она сидела в растекающейся луже зараженного дождя и что-то держала в руках. Зажигалка Бет погасла.

– Извините, – сказала она. – Трудно держать ее, потому что она нагревается, и мне не хочется тратить бензин. Это зажигалка мистера Каплана.

– Что вы сделали с телами?

– Мы убрали их подальше. Тут много коридоров. Мы оттащили их в конец одного из них и там оставили. Я… я хотела произнести над ними молитву, но…

– Что но?

– Я забыла молитвы, – ответила она. – Молитвы… кажется, они теперь не имеют большого смысла.

Сестра Ужас что-то промычала и полезла в сумку за пакетом с ветчиной. Бет наклонилась и подала латиноамериканке бутылку с пивом. Дождевая вода попала ей на руку.

– Вот, – сказала она. – Здесь есть питье. Эль дринко.

Латиноамериканка издала хнычущий, жалобливый звук, но не ответила.

– Она так и сидит здесь, – сказала Бет. – Вода попадает на нее, но она не переходит на сухое место. – Хотите есть? – спросила она латиноамериканку. – Кушать, есть? Боже, как это можно жить в Нью-Йорке, не зная английского?

Сестра Ужас стянула почти весь пластик с ветчины. Она оторвала кусочек ломтика и стала на колени около Бет Фелпс.

– Посветите еще зажигалкой. Может, если она увидит, что у нас есть, нам удастся сдвинуть ее с ее места.

Вспыхнула зажигалка. Сестра Ужас взглянула на покрытое волдырями, но все еще приятное лицо девушки-латиноамериканки, которой, вероятно, было не больше двадцати лет. Длинные черные волосы обгорели на концах, и там, где локоны были выжжены, виднелась кожа. Женщина не отреагировала на свет. Ее большие влажные карие глаза были устремлены на то, что она держала в руках.

– О, – слабо охнула Сестра Ужас. – О… нет.

Ребенку, девочке с блестящими, как у матери, волосами было, вероятно, годика три. Сестра Ужас не видела ее личика. И не хотела видеть. Одна застывшая маленькая рука была выгнута вверх, как будто тянулась к матери, тело неуклюже лежало на материнских руках, и это сказало Сестре Ужас, что ребенок мертв.

Вода стекала в дыру в потолке, омывая волосы латиноамериканки и ее лицо словно черными слезами. Женщина стала нежно баюкать труп, любовно покачивая.

– Она не в своем уме, – сказала Бет. – Вот так и сидит с прошлой ночи, когда ребенок умер. Если она не уйдет от этой воды, она тоже умрет.

Сестра Ужас слышала Бет очень смутно, как бы издалека. Она протянула руки к латиноамериканке.

– Послушайте, – сказала она голосом, в котором прозвучало что-то необычное. – Я возьму ее. Дайте ее мне.

Дождевая вода черными ручьями стекала по ее ладоням и рукам.

Латиноамериканки запела громче.

– Дайте ее мне. Я возьму ее.

Латиноамериканка стала покачивать труп еще сильнее.

– Дайте ее мне.

Сестра Ужас услышала, что ее собственный голос становится безумнее, и вдруг мысленно увидела вспышки голубого света.

– Я… возьму… ее.

Падал дождь, и гром гремел, как глас Божий: Ты!.. Ты, грешница! Ты, пьяная грешница, ты убила ее и теперь должна заплатить…

Она опустила глаза. На ее руках лежал труп маленькой девочки. На светлых волосах девочки алела кровь, а глаза были открыты, и их заливал дождь. Вращался голубой фонарь военной машины, и солдат в желтом дождевике, нагнувшийся к ней, сидящей на дороге, ласково сказал:

– Пойдемте отсюда. Вы должны дать ее мне.

Он оглянулся через плечо на другого солдата, тушившего потерпевший аварию автомобиль.

– Она не в своем уме. Я чувствую алкоголь. Мне нужна твоя помощь.

И тогда они оба, оба демона в желтых дождевиках, пошли к ней, чтобы отобрать у нее ребенка. Она встала и отбивалась от них, выкрикивая:

– Нет! Вы ее не получите! Я не дам вам ее отнять!

Но громовой голос приказал: Отдай ее, грешница, отдай ее, а когда она закричала и зажала уши руками, чтобы не слышать голос Судии, они отобрали у нее дитя.

Из руки девочки выпал стеклянный шар, забавная безделушка, внутри которой был снежный пейзаж с игрушечной деревней в сказочной стране.

«Мам, – вспомнила она возбужденный голос ребенка, – смотри что я выиграла на дне рожденья. У меня получился самый лучший хвостик для ослика!»

Девочка протянула ей шар, и на мгновение, всего лишь на мгновение, мать отвела взгляд от дороги, чтобы присмотреться к нечеткому изображению снега, падавшего на крыши в далекой и волшебной стране.

Она видела, как падает стеклянный шар, страшно медленно, и вскрикнула, потому что знала: он вот-вот разобьется о бетон, а когда он разобьется, все пропадет и исчезнет.

Он ударился перед ней, и когда он разлетелся на тысячи блеснувших осколков, ее крик оборвался и перешел в сдавленный стон.

– О, – прошептала она. – О… нет.

Сестра Ужас смотрела на мертвое дитя на руках латиноамериканки. Моя маленькая девочка мертва, вспомнила она. Я была пьяна и взяла ее в гости на день рождения и загнала машину прямо в кювет. О, Боже… О, возлюбленный Иисус. Грешница. Пьяная, безнравственная грешница! Я убила ее. Я убила мою маленькую девочку. О, Боже, прости меня…

Слезы душили ее и стекали по щекам. В ее сознании, как сорванные листья в бурю, крутились обрывки воспоминаний: ее муж, обезумевший от гнева, проклинавший ее и кричавший, что не хочет ее больше видеть; ее мать, глядевшая на нее с отвращением и жалостью и говорившая, что ей никогда уже не родить ребенка; врач в больнице, качавший головой и проводивший осмотр в строго определенные часы; больничные коридоры, где уродливые, неуклюжие безумные женщины бегали, визжали и дрались из-за гребенки; и высокий забор, через который она перелезла в тишине ночи и через снежную вьюгу ушла прятаться в соседнем лесу.

Моя маленькая девочка мертва, подумала она. Мертва и покинула меня, давным-давно.

Слезы почти ослепили Сестру, но она видела достаточно хорошо, чтобы понять, что ее маленькая девочка не страдала так, как та, которая лежала сейчас на руках латиноамериканки. Ее маленькую девочку положили покоиться в тени дерева на вершине холма; эта должна лежать в холодном сыром подвале в городе мертвых.

Латиноамериканка подняла голову и поглядела на Сестру Ужас залитыми слезами глазами. Она моргнула и медленно потянулась сквозь льющуюся сверху воду, чтобы коснуться Сестры Ужас; слезинка на секунду задержалась на кончике ее пальца, прежде чем упасть.

– Дайте ее мне, – прошептала Сестра Ужас. – Я приму ее.

Латиноамериканка снова задержала взгляд на трупике, потом из ее глаз хлынули слезы и смешались с черным дождем, текшим по ее лицу; она поцеловала личико мертвого младенца, на миг прижала дочку к себе, а затем передала трупик Сестре Ужас.

Та приняла тельце так, будто принимала дар, и стала подниматься.

Но латиноамериканка опять потянулась рукой и коснулась раны в форме распятия на шее Сестры Ужас. Она изумленно произнесла:

– Бендито. Муй бендито.

Сестра Ужас встала, а латиноамериканка медленно отползла от воды и легла на пол, съежившись и дрожа.

Джек Томашек взял трупик у Сестры Ужас и пошел во тьму.

Бет сказала:

– Не знаю, как, но вы это сделали.

Она нагнулась, чтобы дать латиноамериканке бутылку с имбирным пивом; женщина взяла ее у Бет и допила до конца.

– Боже мой, – сказал Арти Виско, стоявший позади Сестры. – Я только что понял… Я даже не знаю вашего имени.

– Имя… Какое? – удивилась она.

Какое у меня имя? Откуда я появилась? Где то тенистое дерево, что приютило мою маленькую девочку? Ни один ответ не пришел к ней.

– Можете звать меня…

Она заколебалась. Я же старьевщица, подумала она. Я никто, я всего лишь старьевщица без имени, и я не знаю, куда иду… хотя, во всяком случае, я знаю, как попала сюда.

– Сестра, – ответила она. – Зовите меня… Сестра.

И до нее дошел внутренний крик: я больше не безумна.

– Сестра, – повторил Арти.

Он произнес это как «Систа».

– Не Бог весть какое имя, но думаю, что подходящее. Рад познакомиться с вами, Сестра.

Она кивнула, смутные воспоминания все еще крутились у нее в голове. Боль порожденная ими, не уходила, но это случилось очень давно и со слабой и беспомощной женщиной.

– Что будем делать? – спросила ее Бет. – Не можем же мы просто оставаться здесь, а?

– Нет. Не можем. Завтра мы с Арти собираемся пройти через Голландский туннель, если он не поврежден. Мы идем на запад. Если вы трое хотите идти с нами, приглашаем.

– Оставить Нью-Йорк? А что, если… там ничего нет? Что, если все пропало?

– Будет нелегко, – твердо сказала Сестра. – Будет чертовски трудно и чертовски опасно. Не знаю, как будет с погодой, но все же нам надо сделать первый шаг, ибо это единственный способ попасть куда-либо, какой я знаю. Правильно?

– Правильно, – эхом ответил Арти. – У вас хорошая обувь, Бет. Она выдержит долгую дорогу.

Идти придется далеко, рассудила Сестра. Очень далеко, и лишь Богу известно, что мы там найдем. Или что встретит нас.

– Хорошо, – решила Бет. – Ладно, я с вами.

Она опять погасила зажигалку, чтобы не тратить зря бензин.

На этот раз ей показалось, что вокруг не так уж темно.

Часть четвертая

Страна мертвых

Глава 19

Самая большая гробница в мире

Человек с замотанным окровавленными лоскутьями рубашки обрубком правой руки осторожно продвигался по иссеченному глубокими трещинами коридору. Он боялся, что упадет и обрубок начнет кровоточить; кровь капала из него много часов, пока наконец не свернулась. Он ослаб, в голове у него мутилось, но он заставлял себя идти, потому что хотел увидеть все сам. Сердце колотилось, в ушах шумело. Но больше всего человеку досаждал зуд между большим и указательным пальцами правой руки, которой уже не было. Зуд в руке, которой нет, сводил его с ума.

Рядом с ним шел одноглазый горбун, а впереди, с фонарем, разведывая дорогу, – мальчик в разбитых очках. В левой руке мальчик сжимал секач с лезвием, испачканным кровью полковника Джимбо Маклина.

Роланд Кронингер остановился. Луч фонарика прошивал смутный воздух перед ним.

– Это тут, – сказал «Медвежонок». – Вот тут, видите? Я говорил вам, правда? Я говорил!

Маклин прошел несколько шагов вперед и взял у Роланда фонарик. Он пошарил лучом по стене из валунов и плит, которые полностью перекрыли коридор впереди, отыскивая трещину, слабое место, дырку, куда можно было бы вставить какой-нибудь рычаг. Но там и крысе было не проскочить.

– Господь нам поможет, – спокойно сказал Маклин.

– Я же говорил! Видите? Разве я не говорил вам? – бормотал «Медвежонок».

Обнаруженная преграда отняла у него остатки воли, которые еще двигали им.

За этой каменной преградой находился склад с неприкосновенным запасом пищи и воды и помещение с оборудованием. Они были отрезаны от всего – фонарей и батареек, туалетной бумаги, сигнальных ракет, от всего.

– Нас наебали, – хихикнул «Медвежонок». – Как нас наебали!

Пыль оседала в луче фонарика. Маклин посветил вверх и увидел рваные щели, раздирающие потолок. Значительная часть коридора могла еще обрушиться. Кабели и провода оборвались, а стальные опорные балки, предназначением которых было сохранить «Земляной дом» при ядерном нападении, были начисто срезаны. «Медвежонок» то смеялся, то всхлипывал. Маклин осознал всю глубину катастрофы и больше не мог выносить свидетельства человеческой слабости; полковник оскалился, лицо его перекосило от злобы, и, повернувшись, он ударил «Медвежонка» по лицу зудящей правой рукой.

Но правой руки у него не было, и он отдернул культю назад. Боль была оглушающая и страшная, сквозь тряпки закапала кровь.

Маклин бережно прижал искалеченную руку на груди, плотно зажмурив глаза. Он чувствовал себя отвратительно, вот-вот его вырвет или он обосрется. Дисциплина и контроль! – думал он. Возьми себя в руки, солдат! Возьми себя в руки, мать твою!..

Когда я открою глаза, сказал он себе, каменный завал исчезнет. Мы сможем пройти прямо по коридору туда, где лежит еда. У нас будет все, что нужно. Пожалуйста, Боже… Пожалуйста, сделай, чтобы все было как надо.

Он открыл глаза.

Преграда из камней была на месте.

– Есть у кого-нибудь пластиковая взрывчатка? – спросил Маклин. Голос его эхом отдавался в коридоре.

Это был призрачный голос, голос человека, сидящего на дне грязной ямы с трупами.

– Придется умирать, – сказал «Медвежонок», смеясь и плача, единственный глаз его глядел дико. – Мы в самой большой в мире гробнице!

– Полковник?

Это сказал мальчик. Маклин осветил лицо Роланда. Это была запыленная, забрызганная кровью, бесчувственная маска.

– У нас есть руки, – сказал Роланд.

– Руки. Конечно. Одна рука у меня. Две у тебя. Две руки «Медвежонка» тоже не из говна. Конечно, у нас есть руки.

– Не наши руки, – спокойно ответил Роланд. К нему пришла идея, простая и ясная. – Их руки. Тех, кто еще остался наверху.

– Гражданских? – усомнился Маклин. – Пожалуй, не найдем и десятка годных к работе. И посмотри на потолок. Видишь эти трещины? То, что осталось от него, вот-вот упадет. Кто будет работать, когда такое висит над головой?

– От завала до пищи далеко?

– Не знаю. Может, двадцать футов. Может, тридцать.

Роланд кивнул.

– А что, если сказать им, что десять? Они не знают про потолок? Как вы думаете, будут они работать или нет?

Маклин заколебался. Это же мальчик, думал он. Что он понимает?

– Мы втроем погибнем, – сказал Роланд, – если не доберемся до еды. Но мы не доберемся до нее, если не заставим кого-нибудь работать. Потолок может упасть, а может и не упасть. Даже если он упадет, не мы там будем, а?

– Они поймут, что потолок слабый. Достаточно поглядеть вверх и увидеть эти проклятые трещины.

– Они не могут увидеть их, – сказал Роланд спокойно, – в темноте. Фонарь у вас одного, так ведь?

И улыбнулся уголками рта.

Маклин медленно сощурился. В полутьме за плечом Роланда Кронингера послышалось какое-то движение. Маклин повел лучом фонарика в сторону. Там, пригнувшись, сидел на корточках Солдат-Тень в маскировочной форме и шлеме, покрытом зеленой сеткой, весь в пятнах черной и зеленой маскировочной краски, а лицо его было цвета дыма.

– Малый прав, Джимбо, – шепнул Солдат-Тень. Он встал во весь рост. – Заставь гражданских работать. Пусть работают в темноте, и скажи, что до еды только десять футов. Будь подлецом, скажи им, что шесть. Они будут работать быстрее. Если они пробьются, прекрасно. Если нет… они всего лишь гражданские. Трутни. Жеребцы-производители. Правильно?

– Да, сэр, – ответил Маклин.

– А?

Роланд увидел, что полковник смотрит куда-то за его правое плечо; у него был тот же лебезящий голос, каким он говорил в бреду там, в яме. Роланд оглянулся, но, конечно, никого не увидел.

– Трутни, – сказал Маклин. – Производители. Правильно?

Он кивнул и переключил внимание с Солдата-Тени на мальчика.

– Хорошо. Поднимемся наверх и посмотрим, может, найдем что-нибудь такое, что будет нам полезно. Может, кто-нибудь из моих людей еще жив.

Он вспомнил, как сержант Шорр в диком ужасе убегал из помещения управления.

– Где Шорр? Что с ним? – «Медвежонок» покачал головой. – А как насчет доктора Ланга? Жив ли он еще?

– В больнице его не было, – «Медвежонок» старался не смотреть на каменный завал. – Его квартиру я не проверял.

– Ну тогда посмотрим там. Он может нам понадобиться, кроме того, можно набрать у него болеутоляющих. Мне к тому же понадобятся еще бинты. И нам нужны бутыли, если найдутся. В туалетах можно набрать воды.

– Сэр полковник?

Маклин сразу же повернулся к Роланду.

– Еще одна вещь: воздух.

– Что – воздух?

– Генератор вышел из строя. Проводка тоже. Как вентиляторы будут подавать воздух?

Маклин питал надежду, хотя и слабую, выжить. Но она тут же разбилась. Без вентиляторов воздух не поступит в «Земляной дом». Сырой воздух, который оставался в «Земляном доме», был всем, на что они могли надеяться, но как только уровень углекислого газа повысится, они умрут.

Сколько времени пройдет до тех пор, он не знал. Часы? Дни? Недели? Он не хотел далеко загадывать, а сейчас важнее всего было найти глоток воды, глоток еды и выработать план действия.

– У нас достаточно воздуха, – сказал он. – Достаточно для всех, а к тому времени, когда его станет не хватать, мы придумаем, как выйти из положения. Правильно?

Роланд хотел верить, и он кивнул. Кивнул и Солдат-Тень, он сказал Маклину:

– Молодец.

Полковник осмотрел свою квартиру, располагавшуюся почти над тем коридором. Дверь сорвана с петель, часть потолка обрушилась; в полу зияла расщелина, в которую провалились кровать и тумбочка. Ванная тоже развалилась, но в свете фонарика Маклин увидел, что в лунке унитаза осталось несколько пригоршней воды. Он напился, напился и «Медвежонок», и Роланд. Никогда прежде вода не была такой вкусной.