13. ДОМ КОДИ

Мотоцикл свернул на Брасос. Коди почувствовал, как внутри у него все сжимается — реакция была непроизвольной, так напрягаются мышцы, готовясь получить сильный удар. До дома было не очень далеко, он стоял на углу Брасос и Сомбра. Заднее колесо взметнуло из канавы пыль, и Кошачья Барыня (в узловатых руках — метла) крикнула со своего крыльца: «Уймись ты, зараза!»

Пришлось улыбнуться. В это время дня Кошачья Барыня (по-настоящему ее звали миссис Стелленберг, вдова) неизменно подметала и всякий раз кричала проносящемуся мимо Коди одно и то же. Семьи у Кошачьей Барыни не было — только около дюжины кошек, которые размножались так быстро, что Коди не успевал считать. Эти штуки шныряли по всей округе, а по ночам орали детскими голосами.

Сердце паренька забилось быстрее. Справа приближался его дом — серые потрепанные непогодами доски, закрытые ставнями окна. У тротуара стоял папашин драндулет — старый темно-коричневый «шеви» с проржавевшими бамперами и вмятиной на дверке со стороны пассажирского сиденья. Машину покрывал слой пыли, и Коди немедленно увидел, что стоит она в точности, как утром, забравшись правыми колесами на тротуар. Что означало одно из двух: либо отец ушел на работу в городскую пекарню пешком, либо вообще не пошел. А если старик весь день проторчал в душном доме один, за стенами, может статься, собирается жестокая гроза.

Коди заехал на тротуар, миновал дом Фрэсиеров и оказался у себя во дворике. Там рос лишь куст юкки, листья которой венчали острые колючки, но даже он начинал жухнуть. Коди остановил мотоцикл у подножия бетонных ступенек крыльца и вырубил мотор. Тот заглох с лязгом, который, насколько было известно парнишке, непременно должен был насторожить папашу.

Он слез с мотоцикла и расстегнул молнию джинсовой куртки. За пазухой обнаружилось задание по труду. Вешалка для галстуков, да не простая: она была около шестнадцати дюймов длиной, вырезана из куска палисандра, оттерта наждаком и отполирована так, что поверхность на ощупь казалась прохладным бархатом. В дерево были вмонтированы квадратики белого пластика, старательно покрытые разводами серебряной краски — «под перламутр». Квадратики складывались в красивый шахматный узор. Края Коди вырезал фестонами. К дощечке были приделаны еще два куска инкрустированного палисандра. Они удерживали перекладину, с которой должны были свисать галстуки. Все это было еще раз тщательно отполировано. Мистер Одил, учитель труда, сказал, что работа хорошая, только непонятно, почему Коди так долго с ней копался. Коди терпеть не мог, чтобы кто-то стоял над душой, надеяться мог только на «уд», но работа была сдана, и остальное его не волновало.

Ему нравилось работать руками, хотя он притворялся, будто труд — чистейшей воды занудство. От него, своего президента, Щепы ждали здорового презрения почти ко всему, особенно если оно имело отношение к школе. Но руки Коди, похоже, соображали раньше головы — работа по дереву была для него пустяком, как и ремонт машин на станции обслуживания мистера Мендосы. Коди давным-давно откладывал наладку своей «хонды», но сообразил, что выходит похоже на присловье «сапожник без сапог». Так или иначе, на днях он ею займется.

Он снял очки — «консервы» и сунул в карман. В спутанные волосы набилась пыль. Ему не хотелось подниматься по растрескавшимся бетонным ступенькам и переступать порог, но он жил в этом доме и понимал, что иначе нельзя.

Зайду — и выйду, думал он, ступая на первую ступень. Зайду — и выйду.

Дверные петли взвизгнули, как ошпаренная кошка. Коди поспешил за непрочную деревянную дверь в полумрак. Запертая в стенах дома жара буквально высосала воздух из легких, и парнишка оставил внутреннюю дверь открытой, чтобы хоть немного проветрить. Он уже унюхал кислую вонь папашиного виски «Кентакки Джент».

В первой комнате, гоняя тяжелый воздух, крутился вентилятор. На столе возле пятнистого дивана красовались беспорядочно разбросанные карты, переполненная окурками пепельница и немытый стакан. Дверь в спальню отца была закрыта. Коди задержался, чтобы открыть два окна, потом, зажав подмышкой вешалку для галстуков, двинулся к себе в комнату.

Но не успел он добраться до нее, как услышал скрип — открылась отцовская дверь. Ноги Коди налились свинцом. А потом скрежещущий, как покоробленная пила, голос невнятно (дурное предзнаменование!) выговорил:

— Ты чего тут шныряешь?

Коди промолчал, и отец заорал:

— Сын! Остановись и ответь!

У парнишки отнялись ноги. Он остановился, опустил голову и принялся пристально разглядывать одну из синих роз, вытканных на нитяном коврике.

Усталый пол заскрипел под ногами папаши. Все ближе. Запах «Кентакки Джент» стал сильнее. К нему присоединился запах немытого тела. И, разумеется, одеколона: папаша расплескивал эту дрянь по лицу, шее и подмышками и называл это «помыться». Шаги прекратились.

— Ну так что? — спросил папаша. — В молчанку играем?

— Я… я думал, ты спишь, — сказал Коди. — Я не хотел тебя будить…

— Чушь. Чушь в квадрате. Кто тебе велел открывать окна? Мне тут это окаянное солнце не нужно.

— Жарко. Я подумал…

— Тебе, дураку, только и думать. — Снова шаги. Ставни с треском захлопнулись, отсекая солнечный свет, превращая его в пыльную серую дымку. — Не люблю солнце, — сказал папаша. — От него бывает рак кожи.

В доме было никак не меньше девяноста градусов. Коди почувствовал, как по телу под одеждой медленно пополз пот. Шаги опять направились в его сторону, и Коди дернули за сережку-череп. Он поднял глаза и увидел лицо отца.

— А чего не вставишь такую же в другое ухо? — спросил Керт Локетт. С костистого лица с квадратной челюстью смотрели глубоко посаженные грязно-серые глаза, окруженные сетью морщин. — Все бы поняли, что ты сдвинулся совсем, а не наполовину.

Коди отвел голову, и отец выпустил его ухо.

— В школе сегодня был? — спросил Керт.

— Да, сэр.

— Хоть одному моченому ума вложил?

— Почти, — ответил Коди.

— Почти не считается, — Керт обтер тыльной стороной руки сухие губы, пошел к дивану и плюхнулся на него. Взвизгнули пружины. Керт был таким же жилистым, как сын, с такими же широкими плечами и тощими бедрами. Припорошенные сединой и редеющие на макушке темно-каштановые волосы он зачесывал назад, намертво закрепляя кок «Виталисом». Курчавые светлые волосы Коди унаследовал от матери, которая умерла, давая ему жизнь в Одесской больнице. Керту Локетту было всего сорок два года, но тяга к «Кентакки Джент» и долгим вечерам в клубе «Колючая проволока» состарили его по крайней мере лет на десять. Под глазами набрякли большие мешки, а по обе стороны от тонкого точеного носа лицо бороздили глубокие морщины. Сейчас на нем был любимый наряд: ни ботинок, ни носков, заплатанные на коленях джинсы и огненно-красная рубаха с вышитыми на плечах ковбоями, набрасывающими лассо на волов. Вынув из кармана пачку «Уинстона», Керт прикурил от спички. Коди смотрел, как колеблется огонек в трясущихся пальцах отца. — Скоро моченые всю землю подомнут, — объявил Керт, выдохнув полную грудь дыма. — Все захапают и еще захотят. И остановить их можно только одним: напинать по заду. Скажешь, нет?

Коди на секунду опоздал с ответом.

— Что, не так? — повторил Керт.

— Да, сэр. — Коди двинулся в сторону своей комнаты, но отцовский голос снова тормознул его.

— Фью! Я тебя не отпускал. Я с тобой разговариваю, сын. — Он снова глубоко затянулся. — На работу пойдешь?

Коди кивнул.

— Хорошо. Мне нужно курево. Как думаешь, твой моченый начальник даст пачечку?

— Мистер Мендоса нормальный мужик, — сказал Коди, — не такой, как остальные.

Керт молчал. Вынув сигарету изо рта, он уставился на горящий кончик.

— Все они одним миром мазаны, — спокойно отозвался он. — Все. Будешь думать по-другому, сын, Мендоса тебя наколет.

— Мистер Мендоса всегда был…

— Это что еще за мистер Мендоса? — Керт воззрился на сына. Проклятый мальчишка, подумал он. Деревянная башка! — А я тебе говорю, все они одним миром мазаны, и точка. Так принесешь курево или нет?

Коди, не поднимая головы, пожал плечами. Но он чувствовал на себе взгляд отца и был вынужден сказать:

— Принесу.

— Ну, ладно. Договорились. — Отец вернул сигарету в угол рта, затянулся, и пепел засветился красным. — Это что за хреновина?

— Какая хреновина?

— Вон та хреновина. Вон. — Керт ткнул в сына пальцем. — У тебя подмышкой. Что это?

— Ничего.

— Парень, я еще не ослеп! Я спрашиваю, что это такое!

Коди медленно вытащил из-под мышки вешалку для галстуков. Ладони взмокли, по шее струился пот. Нестерпимо хотелось глотнуть свежего воздуха. Глядеть на отца парнишке всегда было трудно, словно глаза не переносили вида Керта, и каждый раз, как он оказывался рядом с папашей, внутри что-то обмирало и делалось тяжелым, созревшим для похорон. Но, что бы там ни обмирало, иногда оно выкидывало поразительные коленца, так что могильщикам с ним было не разделаться.

— Просто вешалка для галстуков, — объяснил он. — Сделал в школе.

— Отцы-святители, — Керт присвистнул, поднялся и пошел к Коди, который отступил на шаг и только потом спохватился. — Подними-ка, посмотреть хочу. — Керт протянул руку, и Коди позволил ему коснуться вешалки. Пятнистые от никотина пальцы отца ласково прошлись по гладкому палисандру и квадратикам поддельного перламутра. — Ты сделал? А кто помогал?

— Никто.

— Ей-богу, отлично сработано! Края глаже, чем бита для «чижика»! Сколько ж времени ты ее делал?

Коди не привык, чтобы отец его хвалил, поэтому занервничал еще сильнее.

— Не знаю. Конечно, не за две минуты.

— Вешалка для галстуков. — Керт хмыкнул и покачал головой. — Вот это да. Никогда не думал, что ты можешь сделать такую штуку, сын. Кто тебя научил?

— Просто научился. Методом тыка.

— Красивая штука, чтоб я сдох. Серебряные квадратики больно хороши. От них весь фасон, верно?

Коди кивнул. Приободрившись от проявленного отцом интереса, он осмелился переступить границу, которую они провели между собой давным-давно, после ночных скандалов, холодного молчания, пьяных драк и ругани. Сердце Коди бешено колотилось.

— Тебе правда нравится?

— Спрашиваешь.

Коди дрожащими руками подал вешалку отцу.

— Я сделал ее для тебя.

У Керта Локетта отвалилась челюсть, и он уставился на сына, переводя диковатые глаза с вешалки для галстуков на лицо мальчика и обратно. Медленно протянув обе руки, он взялся за вешалку. Коди отдал.

— Батюшки. — Керт говорил тихо, уважительно. Он прижал вешалку к груди. — Бог ты мой. В магазине такую не купишь, верно?

— Да, сэр. — То, что обмерло внутри у Коди, вдруг встрепенулось.

Пальцы Керта играли с деревом. У него были грубые, покрытые шрамами руки человека, который с тринадцати лет рыл канавы, прокладывал трубы и клал кирпич. Осторожно, как ребенка, прижимая к себе вешалку, он вернулся к дивану и сел.

— Красотища, — прошептал Керт. — Красотища-то какая. — Мимо лица плыла паутина сигаретного дыма. — Было дело, работал я по дереву, — сказал он, глядя в никуда. — Давным-давно. Брался за ту работу, какая подворачивалась. Бывало, заворачивает мне твоя мама обед и говорит: «Керт, сделай так, чтоб сегодня я то бой гордилась», а я отвечаю: «Бу сде, сокровище мое». Это я так звал твою мамку — Сокровище мое. Ох, какая ж она была хорошенькая. Глянешь на нее — и поверишь в чудеса. Такая хорошенькая она была… такая хорошенькая. Сокровище. Вот как я звал твою мамку. — Глаза отца повлажнели, и, сжимая вешалку обеими руками, он пригнул голову. Коди услышал, как отец словно бы подавился. Сердце парнишки болезненно сжалось, как от удара. Ему уже случалось видеть папашины пьяные слезы, но сейчас дело обстояло иначе. Эти слезы пахли не виски, а болью. Мальчик не знал, сумеет справиться с этим или нет и, поколебавшись, сделал шаг к отцу. Второй шаг дался легче, а третий — совсем легко. Коди поднял руку, чтобы тронуть отца за плечо.

Тело Керта сотрясла дрожь. Он со свистом втянул воздух, словно в приступе удушья, а потом вдруг поднял голову. Коди увидел, что, хоть глаза у папаши были мокрыми, старик смеялся. Смех становился жестче, отрывистее, пока из горла Коди-старшего не пошло ухающее ворчание дикого зверя.

— Идиот проклятый! — удалось выговорить хрюкавшему от смеха Керту. — Чертов кретин! Ты же знаешь, у меня нету галстуков!

Протянутая рука Коди сжалась в кулак. Он опустил ее.

— Ни единого! — проорал Керт, запрокинув голову и сдавленно хихикая. По морщинкам возле глаз сбегали слезы. — Боже милостивый, что за дурака я вырастил!

Коди стоял тихо-тихо. На виске билась жилка. За крепко сжатыми губами прятались стиснутые зубы.

— Какого черта ты не сделал мне скамеечку для ног, парень? Скамеечку я бы нашел, куда девать! Что, черт тебя дери, я должен делать с вешалкой для галстуков, если никаких галстуков у меня нету!

Мальчик позволил отцу смеяться еще секунд тридцать, а потом отчетливо и твердо сказал:

— Ты сегодня не пошел в пекарню. Так?

Смех оборвался с таким звуком, будто в засорившуюся раковину с бульканьем хлынула вода. Керт с еще непросохшими глазами несколько раз кашлянул и раздавил сигарету о покрытый шрамами ожогов стол.

— Не-а. Какое твое собачье дело?

— Я тебе скажу, какое, — ответил Коди. Он держался очень прямо, а глаза казались выжженными дырами. — Мне надоело отдуваться за твое разгильдяйство. Надоело вкалывать на бензозаправке и смотреть, как ты просираешь денежки…

— Думай, что говоришь! — Керт встал — в одной руке вешалка, другая сжата в кулак.

Коди дрогнул, но не отступил. Ярость жгла его изнутри, ему надо было выговориться.

— Слышишь! Я тебя больше не прикрываю! Я не буду звонить в твою обтруханную пекарню и говорить, что ты приболел и не можешь выйти на работу! Черт, они же знают, что ты пьянчуга! Все знают, что ты и гроша ломаного не стоишь!

Керт взревел и кинулся на сына, но Коди оказался куда быстрее. Кулак отца пропахал пустоту.

— Давай-давай, попробуй стукни! — Коди задним ходом выбрался за пределы досягаемости. — Давай, старая сволочь! Только попробуй стукнуть!

Керт качнулся вперед, зацепился ногой за ногу, рухнул на стол и с яростным воплем свалился на пол. На него дождем посыпались игральные карты и пепел.

— Давай! Давай! — неистово подгонял Коди. Он принялся подбегать к окнам и распахивать ставни. Комнату затопил палящий белый свет, обнаживший грязный ковер, потрескавшиеся стены, обшарпанную мебель из комиссионки. Он упал на Локетта-старшего, который пытался встать посреди комнаты на нетвердые ноги, и тот закрыл глаза рукой, пронзительно крикнув: — Пошел вон! Катись из моего дома, сука! — Он швырнул в Коди вешалкой для галстуков. Она врезалась в стену и свалилась на пол.

Коди даже не взглянул на нее.

— Выкачусь, — сказал он, тяжело дыша, но уже спокойным голосом, глядя на Керта, который загораживал лицо от солнца, такими же мутными глазами. — Выкачусь, не волнуйся. Но тебя я больше не прикрываю. Потеряешь работу — сам виноват.

— Я мужик! — заорал Керт. — Не смей со мной так разговаривать! Я мужик!

Теперь настала очередь Коди смеяться — горьким смехом оскорбленного человека. То, что обмирало внутри него, становилось все тяжелее.

— Вот попомни мои слова. — Он повернулся к двери, чтобы уйти.

— Парень! — рявкнул Керт. Коди остановился. — Лучше порадуйся, что твоя мать померла, парень, — вскипел Керт. — Потому что, будь она жива, она бы ненавидела тебя не меньше моего.

Коди мигом очутился за дверью, которая захлопнулась у него за спиной, как капкан. Сбежав с крыльца к мотоциклу, парнишка набрал полную грудь воздуха пустыни, чтобы прояснилось в голове — ему на секунду показалось, что его мозг втиснули в маленькую коробочку; малейшее давление, и он взорвется.

— Ребята, вы там рехнулись? — крикнул со своего крыльца Стэн Фрэсиер. Над брючным ремнем нависало брюхо. — Что вы разорались?

— Поцелуй меня в жопу! — Сев на «хонду» и пнув стартер, Коди издал непристойный звук. Лицо Фрэсиера стало малиновым. Он, шатаясь, двинулся по ступенькам к Коди, но парнишка рванул с места так быстро, что мотоцикл встал на дыбы, а из-под заднего колеса в воздух полетел песок. Промчавшись через двор, Коди свернул на Брасос-стрит. Красная «хонда» пошла юзом, ее закрутило, развернуло, колеса оставили автограф на мостовой.

В доме Керт поднялся и прищурился. Он, спотыкаясь, прошел вперед, торопливо закрыл ставни, задраившись от света, и тогда почувствовал себя лучше. Керт не забыл, как умирал его отец. Рак кожи сплошь покрыл его лицо и руки коричневыми пятнами, а другой, более серьезный и страшный рак тем временем сжирал отца изнутри. Это воспоминание мало чем отличалось от ночных кошмаров Локетта-старшего. Он пробурчал: «Проклятый мальчишка». Выкрикнул: «Проклятый мальчишка!» Разговаривай Керт со своим стариком так, как этот сопляк — с ним, он уже лежал бы в могиле. Несколько рубцов от самых удачных папашиных ударов ремнем, на котором тот правил бритву, до сих пор украшали его ноги и спину.

Он подошел к двери-ширме и почуял висящий в воздухе запах выхлопа мотоцикла Коди.

— Локетт! — раздался голос Фрэсиера. — Эй, Локетт! Надо поговорить! — Керт закрыл внутреннюю дверь и повернул замок. Теперь свет просачивался только через трещины в ставнях, и снова стало жарко. Керт любил потеть — пот выводил из организма вредные шлаки.

Света хватило, чтобы увидеть на полу вешалку для галстуков. Керт поднял ее. Деревянная перекладинка с одной стороны расщепилась и отскочила, один идеально вырезанный край раскололся и безвозвратно погиб, но прочее уцелело. Керт понятия не имел, что мальчишка способен смастерить такое. Глядя на вешалку, он припомнил, что умели его собственные руки давным-давно, когда он был молодым, крепким, со своим Сокровищем под боком.

Это было задолго до того, как к ожидающему в больничной приемной Керту вышел врач с мексиканской фамилией и сказал: «У вас родился сын. Однако (Керт до сих пор ощущал руку врача-мексиканца на своем плече) будьте любезны пройти в кабинет». Было что-то еще — очень важное — о чем требовалось поговорить.

А все потому, что Сокровище была такой хрупкой. Потому, что ее тело все отдавало младенцу. Один шанс на десять тысяч, сказал доктор-мексиканец. Бывает, тело женщины оказывается настолько истощено и измучено, что не выдерживает такого сильнейшего потрясения, как роды. Плюс осложнения… но, сеньор, жена осчастливила вас здоровым мальчуганом. При сложившихся обстоятельствах погибнуть могли оба, так что можете благодарить Бога, что ребенок выжил.

Оказалось, нужно подписать какие-то документы. С чтением Керт был не в ладах, читала всегда Сокровище. Поэтому он просто притворился и нацарапал свое имя там, где полагалось.

Стиснув вешалку для галстуков, Керт чуть было снова не запустил ее в стену. Совершенно как Коди, понял он. На кой черт нужен ребенок без матери? И на кой черт нужна вешалка для галстуков без галстуков? Однако ломать красивую штучку он не стал и понес ее в спальню к смятой постели, грязной одежде и четырем пустым бутылкам из-под «Кентакки Джент», выстроившимся в ряд наверху гардероба.

Включив свет, Керт уселся на кровать. Он взял с пола полупустую бутылку «Кентакки Джент» с фирменным счастливым полковником на этикетке и отвернул пробку. Локоть согнулся, губы охватили горлышко и вкус жизни опалил гортань.

Но ведь, глотнув виски, он чувствовал себя гораздо лучше. Уже прибавилось сил. Уже прояснилось в голове. К Керту вернулась способность разумно рассуждать, и, приложившись к бутылке еще несколько раз, он решил, что отучит Коди нагло разговаривать с отцом. Черт побери, он это так не оставит! Мужик он или нет! Самое время окоротить проклятого мальчишку.

Керту на глаза попалась фотография в рамочке, стоявшая на маленьком столике у кровати. Выцветший на солнце снимок много раз складывали, он был в пятнах не то кофе, не то виски — Керт запамятовал. С фотографии смотрела семнадцатилетняя девушка в синем платье в полоску, рассыпавшиеся по плечам густые светлые кудри сияли на солнце. Она улыбалась и делала Керту, который щелкнул ее за четыре дня до свадьбы, знак «нормалек!» Но и тогда уже в ней рос этот пацан, подумал Керт. Ей оставалось жить меньше девяти месяцев. Сам не понимая, зачем, он забрал ребенка. Сестра выручала его, пока в третий раз не вышла замуж и не переехала в Аризону. Пацан был частью Сокровища — может быть, потому-то Керт и решил сам воспитать Коди. Это имя они заранее выбрали на тот случай, если родится мальчик.

Он провел пальцем по пронизанным солнцем волосам.

— Неправильно это, — тихо сказал он. — Несправедливо, что я состарился.

Большими глотками Керт прикончил бутылку. Жгучая жидкость клокотала в животе, словно лава в недрах вулкана, требуя дальнейших жертвоприношений. Когда Керт понял, что бутылка вся, он вспомнил про другую, на верхней полке в шкафу. Поднявшись, он неверным шагом прошел к шкафу — ку-ку, ножки! — и зашарил среди старых рубашек, носков и пары ковбойских шляп, нащупывая заначку. Сыну он не доверял: стоит отвернуться, и окаянный мальчишка спустит пойло в сортир. С него станется.

Знакомый предмет пальцы нащупали лишь в пыльных глубинах полки, у самой стенки шкафа. «Ага! Есть!» Керт вытянул бутылку наружу, вывалив из шкафа драную синюю рубаху, кожаный ремень и еще что-то, упавшее на пол к его ногам.

Кривая ухмылка Керта сломалась.

Это был галстук: белый, густо усеянный красно-синими кружочками.

— Батюшки-светы, — прошептал Керт.

Сперва он не мог понять, откуда взялся этот галстук. Потом, подумав, вспомнил, что надевал его, когда ребята из федеральной службы охраны труда инспектировали медный рудник — он тогда работал помощником бригадира на погрузке вагонов. Давным-давно, до того, как мексиканцы отняли у него работу. Керт нагнулся за галстуком, покачнулся, потерял равновесие и свалился на бок. Сообразив, что по-прежнему сжимает в другой руке вешалку, он осторожно отставил «Кентакки Джент» в сторону, выпрямился и подобрал галстук. От него слабо повеяло выдохшимся «Виталисом».

Чтобы рука не дрожала, пришлось сосредоточиться. Керт повесил галстук на перекладину вешалки. На фоне гладкого дерева и серебристых квадратиков тот выглядел по-настоящему красиво. Керта охватило глубокое волнение — вот бы Коди увидел! Парень был в соседней комнате; всего минуту назад Керт слышал, как скрипнули петли входной двери, когда сын заходил в дом. «Коди!» — крикнул он, пытаясь подняться. Наконец, ему удалось подобрать ноги под себя и встать. Спотыкаясь, Керт прошел к двери в спальню. «Коди, глянь-ка! Глянь-ка, что я..».

Он, едва не упав, ввалился в гостиную. Но Коди там не было, тишину нарушало лишь медленное поскрипывание вентилятора. «Коди?» За ним волочился свисающий с вешалки галстук. Не получив ответа, Керт потер непослушными пальцами висок и вспомнил, что они с Коди полаялись. Разве ж это было сегодня? «О Господи, — панически подумал он. — Пойду-ка я лучше в пекарню, не то мистер Нолан шкуру с меня спустит!» Но Керт так устал, что не стоял на ногах. Никак, грипп, подумал он. Ничего страшного, денек можно и пропустить — печенье, пирожки и булочки испекутся независимо от того, придет он или нет, и, вообще говоря, делать в этой пекарне особенно нечего. Коди прикроет, решил Керт. Раньше он всегда меня выгораживал. Пацан молодец.

Пить-то как охота, подумал он. Шибко сильно! И, прижимая к груди вешалку с одним-единственным уродливым галстуком, неверным шагом двинулся обратно в спальню, где время сворачивалось и разворачивалось и властвовал счастливый полковник.

14. ЧЕГО ХОТЕЛОСЬ ДИФИН

— Что значит «она изменилась»? — Том заморгал, чувствуя полный душевный разброд. Он посмотрел на жену, которая, обхватив себя за локти, прислонилась к дверному косяку. Потемневшие далекие глаза пристально смотрели в какую-то точку на полу, все внимание Джесси было обращено внутрь. — Джесси, о чем он говорит?

— Я не имею в виду физическое изменение. — Мэтт Роудс старался говорить спокойно и ободряюще, но не знал, насколько ему это удается — ведь и его собственное нутро превратилось в путаницу дергающихся узлов. Он пододвинул стул и оказался всего в нескольких футах от сидящего на диване Тома Хэммонда, лицом к лицу с ним. Рэй, потрясенный не меньше отца тем, что обнаружил дома двух офицеров ВВС, сидел на стуле слева. Солнечный свет раскрасил стены гостиной белыми полосами. — Физически она прежняя, — с нажимом сказал Роудс. — Просто… дело в том, что у девочки изменилась психика. — Изменилась психика, — повторил Том. Слова падали тяжело, как камни.

— Объект, с которым утром столкнулась ваша жена, — говорил Роудс, — мог появиться из любой точки космоса. Мы знаем о нем только, что он вошел в атмосферу, загорелся и разбился. Теперь: надо найти ту штуку, которая от него отвалилась — черную сферу. Мы с капитаном Ганнистоном чрезвычайно тщательно осмотрели дом, обыскав все с нашей точки зрения доступные для девочки места. Однако, когда мы приехали, она еле ползала, поэтому догадаться, как она распорядилась сферой, мы не можем. Около половины одиннадцатого, когда миссис Хэммонд звонила сюда, сфера еще была у вашей дочки.

Том закрыл глаза, потому что комната завертелась. Когда он опять открыл их, полковник по-прежнему был там.

— Эта черная сфера. Что она такое?

— Этого мы тоже не знаем. Как я уже сказал, ваша дочь, кажется, слышала, как сфера издает некие неслышные остальным звуки — по ее выражению, «поет». Возможно, это был аудиомаяк, каким-то образом настроенный на излучение мозга вашей девочки — я же говорю, мы не знаем. Но и я, и капитан Ганнистон оба считаем, что… — Полковник замолчал, пытаясь придумать, как сказать. Ничего не попишешь, обходного пути не было. — Мы оба считаем, что произошел обмен.