35. ОТКРЫТАЯ ДВЕРЬ

Пока Рик с Заррой ждали в кабинете Мак-Нила, Коди Локетт открыл глаза, увидел свет свечей и рывком сел, отчего в голове снова застучало.

Коди поднес часы к свече, которую прилепил на фанерный стол у кровати: 12:58. Прошел почти час с тех пор, как он пришел домой, проглотил две таблетки аспирина, запив большим глотком лимонада из отыскавшейся в холодильнике полупустой банки и улегся, чтобы дать отдых голове. Коди не был уверен, что действительно спал. Возможно, он просто уплывал в тревожные сумерки и возвращался обратно. Однако голове действительно стало чуть получше, да и мышцы отчасти расслабились.

Коди не знал, где отец. В последний раз он видел Керта стремглав несущимся по улице, когда вертолет сражался над Инферно с другой летающей хреновиной. Сам он досмотрел поединок до конца, а когда вертушка рухнула на Кобре-роуд, понял, что мертвецки устал, каким-то образом дошел до своего мотоцикла, который стоял перед залом игровых автоматов, и смотался домой.

Все еще одетый в окровавленные лохмотья рабочей рубашки Коди поднялся с кровати и схватился за железную спинку, потому что стены заколыхались и медленно завертелись. Когда они остановились, парнишка отцепил пальцы от кровати, перешел через комнату к комоду, открыл верхний ящик и вынул чистую белую футболку. Скинув отрепья, он натянул ее через голову, морщась от уколов боли в груди. В животе заурчало. Коди отлепил свечу от лужицы застывшего воска и, освещая себе дорогу, пошел в кухню.

В холодильнике лежали несколько изъеденных плесенью полуфабрикатных обедов, какое-то завернутое в фольгу бурое мясо, ломоть лимбургского сыра, которым Коди не угостил бы даже собаку, и разнообразные миски и чашки с остатками, не вызывающими доверия. Однако огонек свечи высветил покрытую жирными пятнами бумагу. Коди вытащил ее и развернул. Внутри оказались четыре черствых глазированных пончика, которые отец увел из пекарни. Они оказались твердыми, как шины газонокосилки, но Коди успел съесть три штуки раньше, чем желудок запросил пощады.

В глубине холодильника нашлась бутылка виноградного сока. Он потянулся за ней, и тут почувствовал, что пол дрожит.

Коди замер, сжимая горлышко бутылки.

Дом наполнился поскрипыванием и треском. В шкафах нежно зазвенели чашки и тарелки. Потом с громким хлопком глубоко под землей лопнула труба.

Под домом что-то есть, понял Коди. Сердце зачастило, но голова оставалась ясной и холодной. Через подметки кроссовок ему передавалась дрожь половиц — так обычно трясся пол, когда по железнодорожной ветке, принадлежавшей горнодобывающей компании, мимо их дома на малой скорости проходили тяжело нагруженные товарные поезда.

Вибрация замедлилась и прекратилась. В свете свечи проплыло облачко пыли. Коди затаил дыхание, и судорожно вдохнул только тогда, когда легкие потребовали воздуха. В кухне запахло жженой резиной: это в трещины просачивалась вонь с автодвора Кейда. Коди достал сок, отвинтил пробку и смыл застрявшие в глотке остатки глазированных пончиков.

Весь мир охерел с тех пор, как за рекой упала эта проклятая сволочь. Коди не утруждал себя размышлениями о том, что могло проползти под ним — что бы это ни было, оно находилось может быть в десяти, может в двенадцати футах под землей. Ждать, не вернется ли эта штука, он тоже не собирался. Где бы ни обретался папаша на этот раз, подумал Коди, пусть выкручивается сам. Господь и так приглядывает за дураками да пьяницами.

Он задул свечу, положил на кухонный стол и вышел из дома. Сойдя с крыльца, Коди оседлал мотоцикл и надел «консервы». Улица была фиолетовой, над самым бетоном висели пласты дыма, и от этого Инферно своим видом и запахами напоминал зону боевых действий. Сквозь дымовую завесу Коди видел сияющие огни крепости. Туда, решил парнишка — уж очень темно было повсюду. Сперва ему хотелось заскочить на Серкл-бэк-стрит, к дому Танка, выяснить, не дома ли с предками этот хмырь, а уж потом двинуть в общагу. Он пару раз пнул стартер, мотор завелся, и Коди поехал в сторону Селеста-стрит.

Во время драки Коди разбили стекло фары (возможно, полагал он, пивной бутылкой), но несмотря на это, лампа работала. Свет пронзил грязный туман, но Коди ехал медленно — Брасос-стрит была испещрена трещинами, а кое-где покрытие вздыбилось на добрых шесть дюймов. Колеса сообщили копчику Коди, что им с проползшим под домом существом было по пути.

А потом он чуть не наехал на нее.

Посреди улицы кто-то стоял.

Маленькая русоволосая девочка. В луче фары ее глаза светились красным.

— Поберегись! — крикнул Коди, но девчонка не двинулась с места. Он рванул руль влево и ударил по тормозам. Если бы он проехал чуть ближе к девочке, та могла бы лишиться мочки уха. «Хонда» пронеслась мимо, переднее колесо угодило на какую-то кочку, и мотоцикл содрогнулся. Коди боролся с рулем и тормозами, не желая врезаться в заросли кактусов. Он затормозил в каких-нибудь двух футах от этого гнездовья дикобразов и развернул «хонду», подняв песчаную метель. Мотор закашлялся и заглох.

— Вольты полетели? — рявкнул Коди на девчонку. Она стояла на прежнем месте, держа что-то в сложенных чашечкой ладонях. — Что с тобой? — Он поднял «консервы», бисеринки пота обожгли глаза.

Девочка не ответила. Кажется, она даже не понимала, что вот-вот могла поцеловаться с колесом.

— Ты чуть не убилась! — Он обрубил ножку, слез и широким шагом направился к ней, чтобы увести с мостовой. Но, когда Коди приблизился к девочке, та опустила руки, и он увидел, что она баюкает в ладонях.

— Что это? — спросила она.

Это был рыжий полосатый котенок, наверное, не старше месяца. Оглядевшись, чтобы определиться, Коди понял, что они стоят перед домом Кошачьей Барыни. В нескольких футах от них сидела рыжая в полоску мама и терпеливо поджидала возвращения своего отпрыска.

— А то ты не знаешь, — фыркнул Коди. Его еще трясло. — Котенок. Всякий знает, что такое котенок.

— Ко-тенок, — повторила девчушка, словно слышала слово впервые. — Котенок. — На этот раз вышло свободнее. Пальцы девочки погладили шерстку. — Мягкий.

Что-то в этой пацанке странное, подумал Коди. Здорово странное. И говорит не так, и стоит тоже не по-людски. Слишком уж скованно она держала спину, словно напрягалась под тяжестью собственных костей. Лицо и волосы были в пыли, а джинсы с футболкой выглядели так, будто она каталась по земле. Правда, лицо девчонки было знакомым; где-то Коди ее уже видел. Он вспомнил, где: в школе, еще в апреле. За мистером Хэммондом тогда зашли жена с дочкой. Девчонку звали то ли Сэнди, то ли Стиффи — что-то в этом роде.

— Ты пацанка мистера Хэммонда, — сказал он. — Чего бродишь одна?

Внимание девочки все еще было сосредоточено на котенке.

— Хорошенький, — сказала Дифин, которая пришла к выводу, что у нее в руках — более молодая форма поджидающего неподалеку создания, так же, как занятая ею самой форма была юной женской формой человеков. Она осторожно погладила тельце. — Хрупкая конструкция этот котенок.

— А?

— Хрупкий, — повторила она, поднимая глаза на Коди. — Разве это неправильный термин?

Несколько секунд Коди молчал. У него пропал голос. Очень, очень странно, подумал он и осторожно ответил:

— Котята крепче, чем кажутся.

— Дочки тоже, — сказала Дифин, главным образом — себе самой. Она аккуратно нагнулась и поставила котенка на то самое место, где нашла. Старшее четвероногое немедленно схватило его за шиворот и быстро убежало за угол дома.

— Э… как тебя зовут? — сердце Коди опять заколотилось, по спине поползла струйка пота. Под мышками уже проступили мокрые круги: ночь была жаркой и душной. — Сэнди, правильно?

— Дифин. — Девчонка не сводила с него глаз.

— По-моему, я скоро созрею для психушки. — Коди прочесал пятерней спутанную шевелюру. Может быть, ему вмазали сильнее, чем он думал, и резьба в голове сорвалась? — Ведь ты дочка мистера Хэммонда, разве не так?

Она взвешивала правильный ответ на его вопрос. Круто уходившие вверх черты этого человека были в странных пятнах, а злость, как заметила Дифин, уступила место недоумению. Она знала, что он посчитает ее такой же чужой, каким она считает его. А что за странная добавка свисала со звукоприемной раковины, именуемой тут «ухом»? Почему одна зрительная сфера была меньше другой? И что за молчащий теперь монстр с ревом вылетел на нее из мутной пелены? Загадки, загадки. Тем не менее ужаса, переполнявшего тех человеков, с которыми она бежала из разрушенного культового дома, Дифин в этом человеке не ощущала.

— Я избрала… — Как правильно перевести? — …своим одеянием эту дочку. — Она подняла руки, словно демонстрируя новое чудесное платье.

— Своим одеянием. Угу. — Коди кивнул, широко раскрыв один глаз и подмигнув вторым, заплывшим. — «Ну, мужик, провалиться мне, если ты не сделал мертвую петлю!» — сказал он себе. Перед ним вроде бы стояла пацанка мистера Хэммонда, однако разговаривала она совершенно не по-детски. Разве что девчонка была не в себе, в чем Коди не сомневался. Кто-то из них должен был быть не в себе. — Тебе надо домой, — сказал он. — Нельзя бродить по улицам одной — тут вон какая хреновина торчит.

— Да. Соплища, — сказала она.

— Точно. — Еще один медленный кивок. — Хочешь, отведу тебя домой?

— О! — Девочка быстро втянула воздух. — О, если бы ты мог, — прошептала она и посмотрела наверх, на зарешеченное небо. Темнота заявляла свои права на все ориентиры.

— Ты живешь на Селеста-стрит, — напомнил Коди. Он ткнул пальцем в сторону конторы ветеринара, до которой от них была всего пара кварталов. — Там.

— Мой дом. Мой дом. — Дифин, раскрыв ладони, тянулась к небу. — Мой дом очень далеко отсюда, и я не вижу дороги. — Занятое ею тело дрожало, а за горным хребтом собственного профиля она почувствовала жар. Дело было не только в стремительном токе жизнеобеспечивающей жидкости по удивительной сети артерий, не только в согласованном с мозгом работе мышечного насоса. Глубоко внутри, в самом центре ее существа, тоска раскручивала воспоминания о доме. Рожденные серебристым перезвоном родного языка, пропущенные через человеческий мозг, они лились с языка земной речью. — Я вижу приливы. Я чувствую их: подъем, спуск. Я чувствую в этих приливах жизнь. Я чувствую своих родных. — Коди увидел, как тело девочки слегка заколыхалось, словно повторяя ритм течений спектрального океана. — Великие города и мирные рощи. Приливы приходят из-за гор, катят по долинам и садам, где всякий труд — любовь. Я чувствую их. Даже здесь они касаются меня. Зовут меня домой. — Тело Дифин внезапно застыло. Она уставилась себе на руки, на пугающие отростки чужой плоти, и ужас действительности рассеял воспоминания.

— Нет, — сказала она. — Нет. Таким был мой мир. С этим кончено. Теперь приливы несут боль, а сады лежат в развалинах. Пение умолкло. Покоя больше нет, мой мир страдает в тени ненависти. В этой тени. — Она протянула руку к пирамиде, и Коди увидел, как пальцы «девочки» скрючились когтями, а рука задрожала. Дифин закрыла глаза, не в силах вынести проносящихся перед ними видений. Когда она вновь подняла веки, перед глазами все расплывалось, их жгло, а вокруг них было мокро. Дифин поднесла руку к щеке, желая исследовать новую неисправность, и отняла заблестевшие пальцы. На кончике самого длинного висела нерастекшаяся капелька какой-то жидкости.

По рельефу лица в уголок рта сбежала другая капля. В ней Дифин ощутила вкус приливов своей родины.

— Не победишь, — прошептала она, не спуская глаз с пирамиды. Коди почувствовал, как внутри у него что-то сжалось — глаза пацанки горели такой мощью, что делалось страшно: а ну как они нацелятся на него, и его охватит пламя? — Я не дам тебе победить.

Коди не шелохнулся. Сперва он был уверен, что кто-то из них нырнул головой вперед в Великую Жареную Пустоту, но теперь… теперь эта уверенность пропала. Должно быть, у черной пирамиды был пилот или какой-то экипаж. Возможно, одной из них была и эта пацанка, которая просто придала себе сходство с дочкой мистера Хэммонда. В эту знойную, душную, безумную ночь все казалось возможным. Поэтому с языка у него сорвался вопрос, который в любую другую из прожитых Коди ночей скрепил бы печатью его вечное пребывание в Великой Жареной Пустоте:

— Ты не… тутошняя, да? В смысле… вроде бы… не с нашей планеты?

Сморгнув остатки пугающей сырости, Дифин изящно, плавно повернула голову.

— Нет. Не с вашей.

— Ух ты. — В горле у Коди застрял ком размером с баскетбольный мяч. Он не знал, что еще сказать. Теперь в том, что девчонка бродила в темноте и не знала, что такое котенок, было больше смысла. Но почему существо, так нежно обращавшееся с котенком, уничтожило вертолет? И если это пришелец из пирамиды, тогда что же роет ходы под улицами? — Твое? — Парнишка показал на пирамиду.

— Нет. Это принадлежит… Кусаке.

Он повторил имя.

— Капитану… так, что ли?

Дифин не поняла, о чем речь, и сказала:

— Кусака — это… — И замялась, мысленно просматривая заложенные в память тома Британской энциклопедии и словарь. Через несколько секунд Дифин нашла фразу, которая на языке Земли точно соответствовала тому, что она хотела объяснить: — Наемный охотник.

— На что он охотится?

— На меня.

Понять столько сразу Коди было не под силу. Встретить посреди Брасос-стрит маленькую девочку из космоса само по себе было достаточно странно, но галактический наемный охотник внутри черной пирамиды — это уж было слишком. Уголком глаза Коди уловил какое-то движение, оглянулся и увидел двух кошек, которые шныряли вокруг чахлых кустов во дворе миссис Стелленберг. Еще одна кошка стояла на ступеньках крыльца и жалобно орала. Из куста примчались котята и принялись гоняться за хвостами друг дружки. Было около часу ночи, почему же кошки миссис Стелленберг разгуливали по улице?

Коди подошел к «хонде» и посветил фарой на дом Кошачьей Барыни. Входная дверь была широко открыта. Кошка на ступеньках выгнула спину и зашипела на ослепительный свет.

— Миссис Стелленберг! — позвал Коди. — Вы в порядке?

В луче света проплыли извилистые кольца дыма.

— Миссис Стелленберг! — Еще раз попробовал он и снова не получил ответа.

Коди подождал. Открытая дверь одновременно и манила, и отталкивала. Что, если Кошачья Барыня впотьмах упала и потеряла сознание? Что, если она сломала бедро или даже шею? Коди не был ангелом, но и притвориться, будто ему все равно, не мог. Он подошел к подножию ступенек.

— Миссис Стелленберг! Это Коди Локетт!

Никакого ответа. Кошка на ступеньках нервно мяукнула и прыснула мимо Коди, держа курс на кусты.

Он двинулся к двери, поднялся на две ступеньки, и тут его быстро потянули за локоть.

— Осторожнее, Коди Локетт, — предостерегла Дифин, стоявшая рядом. Там прополз Кусака — в воздухе висел его резкий запах.

— Угу. — Повторять не потребовалось. Коди одолел оставшиеся ступеньки и задержался перед темным прямоугольником двери. — Миссис Стелленберг? — крикнул он в дом. — Вы в порядке?

Ничего, только тишина. Если Кошачья Барыня и была в доме, ответить она не могла. Коди набрал полную грудь воздуха и переступил порог.

Нога парнишки не нашла пола. Он полетел вперед, в темноту. Рука Дифин на полсекунды опоздала задержать его. Рот Коди разодрал крик ужаса: ему пришло в голову, что в первой из комнат Кошачьей Барыни пола нет, и он будет падать до тех пор, пока не проломит крышу чистилища.

Под правой рукой у Коди что-то грохнуло. От удара у парнишки захватило дух, но ему хватило сообразительности уцепиться за это что-то раньше, чем оно проскользнет мимо. Он обеими руками ухватился за некий качающийся предмет, показавшийся на ощупь горизонтальным отрезком трубы. Вниз, в темноту, обрушилась лавина земли и камней, и Коди услышал, как она достигла дна. Потом труба перестала качаться, и он повис.

Легкие требовали воздуха, а голова казалась набитой пульсирующими, разогретыми от перегрузки электросхемами. Он мертвой хваткой вцепился в трубу, задрыгал ногами и ничего не обнаружил. Труба опять закачалась, и Коди прекратил борьбу.

— Коди Локетт! Ты жив? — донесся сверху голос Дифин.

— Да, — прохрипел он, понял, что услышать она не может, и предпринял еще одну попытку: — Да! Похоже… с осторожностью я дал маху, а?

— Ты можешь… — Банк памяти начал бешеный поиск терминов. Дифин нагнулась над зияющей дырой, но не увидела Коди. — …Выкарабкаться?

— Не думаю. Я ухватился за трубу. — Парнишка опять заболтал ногами и опять не обнаружил стен. Труба издала зловещий напряженный треск, и вниз опять прошелестели комья земли. — Я не знаю, что подо мной! — Первый укус паники оказался глубоким. Ладони Коди стали скользкими от пота. Он попытался подтянуться и забросить ногу на трубу, чтобы хоть как-то укрепиться, но тело прошила боль в отбитых ребрах. Поднять ногу не удавалось. После трех тщетных попыток Коди оставил свое намерение и сосредоточился на экономии сил. — Я не могу вылезти! — крикнул он.

По звуку его голоса Дифин прикинула глубину — в земных мерах длины выходило приблизительно тринадцать целых шесть десятых фута. Поправка на искажение эхом составила плюс-минус три дюйма. Став в дверном проеме, она оглядела лишенную пола комнату, отыскивая что-нибудь, чем могла бы дотянуться до Коди. В комнате не осталось ничего, кроме нескольких картин на растрескавшихся стенах.

— Послушай! — крикнул Коди. — Надо позвать на помощь! Понятно?

— Да! — Мышечный узел в груди у Дифин яростно работал. Теперь она поняла: Кусака искал ее, вторгаясь в жилища человеков и хватая всех, кого находил внутри. — Я найду помощь! — Она повернула от дверей, сбежала с крыльца и кинулась по улице к центру города, сражаясь со свинцовой гравитацией этой планеты и собственными неуклюжими отростками.

Коди прищурил глаза, чтобы в них не затекал пот. Если бы он позволил пальцам расслабиться хоть на волосок, то сорвался бы с трубы и камнем полетел вниз, Бог весть как далеко. Он не знал, сколько может продержаться.

— Скорей! — крикнул он наверх, но Дифин уже убежала. Коди висел в темноте и ждал.

36. ПЕРВАЯ БАЛАБОЛКА ЮГА

— Мама! — крикнул Ной Туилли, заходя в дом. — Мы едем в клинику! — Он взял масляную лампу, которую оставлял на столе в холле, и направился к лестнице.

— Мама? — еще раз позвал он. Когда он уезжал с Томом Хэммондом в клинику, Рут Туилли оставалась у себя, в белой спальне, до подбородка натянув одеяла. Вот и лестница. Ной двинулся наверх.

Шестая ступенька оказалась последней. Ной стоял, сжимая сломанные перила и заглядывая в мрачную темную пропасть, поглотившую остальное. Внизу, в глубинах провала, посверкивал крохотный огонек. Разбитая лампа, сообразил Ной. Лужица догорающего масла.

— Мама? — позвал он, но голос сорвался. Лампа осветила трещины в стене. Рут Туилли, Первая Балаболка Юга, молчала. Разрушенная лестница под тяжестью Ноя качалась и стонала, и он медленно отступил к подножию ступеней.

И стал там, оцепенев и дрожа.

— Мама, где ты?

Вышло похоже на плач брошенного ребенка.

В свете лампы на полу что-то блеснуло. Отпечатки ног. Слизистые следы, спускавшиеся по лестнице от этой ужасной дыры. Пятна и брызги серого, похожего на сопли, вещества спускались со ступеней и уходили по коридору вглубь дома. «Кому-то нужна бумажная салфетка, — подумал Ной. — Ну и беспорядок! Мама будет рвать и метать!» Она же была наверху, в постели, под натянутой до подбородка простыней. Разве не так?

Он пошел по слизистому следу в кухню. Вздыбленный искореженный пол, словно что-то огромное уничтожило самый фундамент дома. Ной посветил по сторонам — и нашел мать: она стояла в углу у холодильника в сыром, поблескивающем белом шелковом халате. В рыжих волосах запутались нити слизи, а лицо казалось бледно-серой маской.

— Кто хранитель? — спросила Рут. Глаза ее были бездонными.

Ной не мог отвечать. Он сделал шаг назад и ударился о кухонный стол.

— Девчушка. Объясни. — Рут Туилли поплыла вперед. Между мясистыми алыми губами блестели серебряные иголки.

— Мама, я… не… — Рука Ноя сжалась, разжалась, и масляная лампа упала на пол, к его ногам. Стекло разбилось, по линолеуму расползлись огненные ручейки.

Она была почти рядом.

— Кто хранитель? — повторила она, шагая через пламя.

Это была не его мать. Он понял, что за скользким лицом Рут Туилли скрывается чудовище, и это чудовище вот-вот должно было добраться до него. Оно подняло руку и потянулось к Ною пальцами с металлическими, зазубренными по краям ногтями. Глядя на приближавшуюся подобно голове щитомордника кисть, Ной вжимался в стол, но деваться было некуда.

Под рукой Ноя на пластиковой столешнице что-то задребезжало. Он знал, что: он сам выставил его, чтобы опрыскать углы. Никогда не знаешь, что может заползти в дом из пустыни после того, как погасишь свет.

Их разделял только шаг. Лицо чудовища надвигалось на Ноя. С подбородка тонкой струйкой сочилась густая слизь.

Пальцы Ноя сомкнулись на баночке «Рейда», которая стояла на столе. Схватив баллончик, он сорвал колпачок и ткнул соплом врагу в глаза. Большой палец вдавил распылитель.

Из баллона вылетела белая пена тараканьей отравы. Она покрыла лицо Рут Туилли нелепой косметической маской, залепив глаза, забившись в ноздри, побежав сквозь ряды зубов-иголок. Рут, пошатываясь, отступила (была она ранена или же просто ничего не видела, Ной не знал) и замахнулась, целя в голову. Он вскинул руку, загораживаясь, и удар пришелся в плечо. Впечатление было таким, будто в Ноя угодил обернутый в колючую проволоку кирпич. Болевой шок выбил баллончик с «Рейдом» у него из рук, Ноя отбросило на стену кухни, и он почувствовал, что по руке стекает теплая кровь.

Мнимая Рут закружила по кухне, как сбесившаяся заводная игрушка, с грохотом натыкаясь на стол и стулья, отлетая от холодильника, раздирая себе зазубренными ногтями лицо и глаза. Ной увидел, как полетели кусочки серой плоти, и понял, что она пытается ободрать мясо до костей. Раздался рев, перешедший в вопль, который Ной слышал всю свою жизнь, по четыре-пять раз в день — высочайший приказ, исходивший из белой спальни: «Нооооооооооооооой!»

Знало существо, вселившееся в тело его матери, как его зовут, или нет, не имело значения. В этом крике Ной Туилли услышал лязг дверей тюремной камеры, навсегда запирающий его в ненавистном ему городе, на ненавистной работе, обрекающий на жизнь в ненавистном доме с женщиной, которая в перерывах между мыльными операми и «Колесом Фортуны» визгливо требовала внимания. Он чуял запах собственной крови, чувствовал, как она ползет по руке, слышал, как она капает на пол. Рыжеволосое чудовище громило кухню. В голове у Ноя щелкнуло, и он скользнул за грань безумия.

— Я здесь, мама, — очень спокойно сказал он. Очки свисали с одного уха, стекла были забрызганы кровью. — Вот он я. — Ной сделал четыре шага к комоду. Существо тем временем продолжало расправляться со своим лицом. Он открыл ящик, вытащил из разнообразных острых столовых приборов длинный мясницкий нож, занес и, направляясь к ней, проговорил: — Вот он Ной, туточки.

И воткнул лезвие ей в горло, сбоку. Оно вошло в поддельную плоть примерно на четыре дюйма, и только тогда встретило сопротивление. Ной вытащил нож и ударил снова, но чудовище одной рукой обхватило его поперек груди, оторвало от пола и швырнуло о кухонный стол. Ной сел. Очки свалились, но нож с погнутым лезвием по-прежнему был зажат в руке. Из разрывов грудной клетки проступала кровь. В легких забулькало, Ной закашлялся и сплюнул ярко-алым. Монстр молотил руками по воздуху, отыскивая его. Ной увидел, что чудовище выцарапало себе глаза и ободрало лицо почти до кости. В кратерах подергивались и плясали металлические вены и сырая красная ткань. «Ага, химия-то жжется, — подумал Ной. — Отличная штука» Рейд «, действует на любых насекомых». Он не спеша поднялся и с поднятым ножом пошел на врага. В глазах весело сияло безумие.

Тут существо выгнуло спину. Лопаясь, затрещали кости. Спинка халата развалилась, и из вздувшегося на копчике темного волдыря размотался чешуйчатый мускулистый хвост, увенчанный шипастым шаром.

Ной остановился, изумленно вылупив глаза. Под ногами горело масло.

Хвост стегнул влево и проломил буфет. Разлетелась шрапнель глиняных черепков. Монстр пригнулся, сложившись почти вдвое. Сетка мышц и тканей у основания хвоста была влажной от слизистой смазки. Усеянный шипами шар описал неширокий круг, выбил с потолка дождь штукатурки и страшно просвистел у самого лица Ноя.

— Господи, — прошептал Ной и выронил нож.

Безглазое лицо повернулось на звук. Гибрид человека с насекомым в два счета оказался рядом и вцепился Ною в бока. Зазубренные пилы ногтей вспороли тело. Занесенный хвост изогнулся неподвижной дугой. Ной впился в него глазами, понимая, что видит свою смерть. Он вспомнил наколотых на булавки скорпионов из своей коллекции. «И аз воздам, рек Господь», — подумал он и сдавленно хихикнул.

Хвост рванулся вперед со скоростью станочного поршня, и шипастый шар разнес череп Ноя Туилли на тысячу кусков. Потом монстр принялся стегать хвостом вперед и назад, быстро, свирепо описывая дуги, и в следующий момент зажатая в руках пришельца трясущаяся масса утратила всякое сходство с человеком. Хвост рвал ее в куски до тех пор, пока не прекратилось всякое движение. Тогда то, что осталось, руки чудовища швырнули о стену, будто это был мешок с мусором.

Ослепшая тварь ощупью выбралась из кухни, следуя на запах своего следа, вернулась к сломанной лестнице и канула во тьму.

37. КЛУБ «КОЛЮЧАЯ ПРОВОЛОКА»

— Ставь еще, Джеки! — Керт Локетт треснул кулаком по шершавой стойке бара. Бармен Джек Блэр, коренастый седобородый мужичок, поглядел на него из-за стойки, где разговаривал с Харлэном Наджентом и Питом Гриффином. Круглые очки Джека отражали свет керосиновых ламп, а над стеклами нависали косматые гусеницы бровей.

— Ты усидел уже почти полбутылки, Керт, — сказал Джек голосом, напоминавшим рокот бульдозера. — Может, пора сворачиваться?

— Черт, кабы можно было! — ответил Керт. — Кабы можно было свернуться да отвалить из этой вонючей дыры… вот те крест, в жизни бы ее не вспомнил! — Он снова бухнул кулаком в стойку. — Ну, Джеки! Погоди ломать кайф старому дружку!

Джек несколько секунд пристально смотрел на него. Он знал, как себя ведет Керт, если в голову ему бьет больше половины бутылки. Поодаль за столиком разговаривали, дымя сигаретами, Хэл Мак-Катчинс и Берл Кини. Входили и выходили и другие. Всех клиентов «Колючей проволоки» роднило одно: им, в общем, было больше некуда податься, их не ждали жены и лучшего занятия, чем в четверть второго утра убивать время за бутылкой, они найти не могли. За Керта Локетта Джек особенно не переживал, однако тот был постоянным клиентом. Джек отошел на другой конец стойки, откупорил полупустую бутылку «Кентакки Джент» — самого дешевого пойла в заведении — и налил доверху еще одну стопку. Когда он хотел убрать бутылку, Керт мертвой хваткой вцепился в горлышко.

— Чертовски хочется пить, — сказал Керт. — Шибко сильно.

— Ну, тогда оставь херовину себе, — сказал Джек, сдаваясь неизбежному.

— Я сам видел, да, сэр! — продолжал говорить Пит Гриффин — жилистый ковбой. С морщинистого, загорелого лица смотрели запавшие голубые глаза. — Проклятая штуковина перегородила шоссе милях так в пяти к северу. — Он отхлебнул тепловатого пива. — Я уж собрался нажать на педали — а ну как пробьюсь на старушке Бетси прямо наскрозь? — да увидел еще кой-чего. — Он замолчал, чтобы снова отхлебнуть из бутылки. «Старушкой Бетси» у Пита назывался его старый, изъеденный ржавчиной пикап, который стоял на песчаной стоянке перед баром.

— Чего увидел-то? — поторопил Джек.

— Трупешники, — сказал Пит. — Ну, вылез, поглядел поближе. Обгорелые кролики да пара дохлых собак. А лежали они в аккурат там, где эта хренотень уходит под землю. Через нее все видать, и кажется она не крепче паутины, только… я и на другой стороне кой-чего углядел, вон как. Вроде грузовик. Он еще дымился. Ну дак я залез в старушку Бетси и рысью назад, аж досюдова.

— А я грю, не может такого быть, — невнятно возразил Харлэн — сказывались четыре «бойлмейкера». — Не может такая мутотень быть твердой!

— Твердая, вот те крест! Глаза-то у меня еще дай Бог всякому! Твердая, как каменная стена, и зверье это тоже она пожгла!

Керт загоготал.

— Дурной ты, Гриффин, как трехногая жаба. Сквозь твердое ни хрена не видно. На что я тупой, и то понимаю.

— Тогда ехай и попробуй выбраться на ту сторону! — сердито ощетинился возмущенный Пит. — А я приеду следом пепел собрать… и то сказать, пацану твоему он нужен, как рыбке зонтик.

— Ага! — Харлэн сдержанно хихикнул. — Мы этот пепел высыпем в бутылочку виски, Керт. Вот уж упокоишься с миром!

— Вернее, заспиртуешься, — поправил Джек. — Керт, чего бы тебе не пойти домой? Тебе что, наплевать на сына?

— Коди себя в обиду не даст. Раньше всегда так было. — Керт хлебнул виски прямо из горлышка и почувствовал себя хорошо. Нервозность улеглась, притом он потел слишком сильно, чтобы упиться допьяна. Тока не было, вентиляторы не работали, и в «Колючей проволоке» стояла удушающая жара. Рубашка Керта липла к телу. — Я ему не нужен, а уж он мне и подавно, факт.