Свернувшаяся кровь у круглого отверстия, зиявшего в крышке люка, отмечала место гибели молодого человека. Кип поводил фонарем: бурые кляксы – словно кто-то яростно отряхивал здесь малярную кисть. Под ногами тихонько поскрипывал деревянный настил палубы, крысиная возня наполняла док смутным эхом.

Потом приятели не сговариваясь направили лучи фонарей в отверстие.

Внутрь лодки вел трап, но внизу на первый взгляд было не развернуться. Мур нагнулся пониже и стал под разными углами высвечивать внутренность корабля. Луч фонарика на мгновение выхватывал из мрака трубы, голые переборки, толстые пучки проводов, и тут же возвращал их во тьму. Прямо под отверстием Мур разглядел пол – над ржавыми листами обшивки стояло на три дюйма воды – и увидел свое отражение: бесформенную тень без лица.

Кип, зажав в зубах спичку, прерывисто дыша и нащупывая ногой стальные перекладины, стал осторожно спускаться в отверстие. Он ступил на пол, расплескав воду, и стал ждать Мура.

Они стояли в узком, тесном отсеке, забитом трубами, маховиками и сложными механизмами. Кип посветил по сторонам и показал Муру в носовой части отсека четыре задраенных трубы торпедного аппарата. Их крышки величиной и формой напоминали перевернутые литавры. Над полом на стальных направляющих-рельсах приподнимались две торпеды; направляющие были в черных комьях засохшей смазки с зелеными прожилками плесени, но сами торпеды казались почти чистыми. Мур погладил одну из них.

– Осторожно, – предостерег Кип; звук его голоса жутковатым эхом прокатился между переборками. Он снова повел вокруг лучом фонаря и осветил тонкие заплесневелые тюфяки, подвешенные на цепях так, чтобы их легко можно было свернуть. Узкий проход между ними вел в недра лодки. Под нижними койками в специальных креплениях размещались торпеды. Кип посветил на переборки; между тюфяками виднелись фотографии – сильно выцветшие, почти неразличимые: молодая темноволосая женщина улыбалась фотографу в луна-парке, пара средних лет сидела в обнимку на скамейке у фонтана, рядом висел похожий на открытку снимок огромного дома в лесу, а по соседству молодая блондинка на лыжах на фоне заснеженных гор махала рукой утраченному возлюбленному.

Все возможные закутки и щели были забиты штабелями деревянных ящиков. Из перевернутого ведра выплеснулось и застыло что-то белое, густое, комковатое. Везде присутствовал отвратительный налет тлена; беспризорный ботинок, подхваченный крохотными волнами, созданными движением незваных гостей, стукнулся о торпеду. Мур опустил фонарик и увидел в полутемном углу похожие на осьминога лохмотья рубашки и подумал: а что случилось с хозяином?

Кип прошлепал по воде, нагнулся и поднял рубашку. Она тотчас расползлась желтоватыми клочьями, сразу налипшими на пальцы констебля. Он завороженно поднес к свету один такой клочок и вдруг резким движением стряхнул его в воду. Обрывки рубашки уплыли под подвесную койку. Кип вытер руку о штаны.

Впереди открывался длинный коридор. Воздух здесь был спертый, зловонный – Кипу стало трудно дышать. Возможно, пока не вскрыли люк, здесь вовсе не было воздуха, но и после этого лодка проветрилась недостаточно. Запах погоста перебивал другой, не менее неприятный запах: раздражающий, приторно-сладкий, разъедающий легкие. Какой – то отравляющий газ? Нечто, копившееся внутри лодки сорок с лишним лет? Кип подождал, пока луч фонарика Мура догонит его, и, пригибаясь, осторожно двинулся вперед, то и дело ныряя под какие-то трубы. Темнота встревоженно шарахнулась от света, заметались в поисках укрытия маленькие тени. Кип с Муром не могли идти рядом – коридор был недостаточно широк. Они словно вползали через глотку громадного зверя в дебри органов, тканей и костей, напитанные влагой как губка.

– Боже! – Тихий голос Мура эхом вернулся к нему, отразившись от переборок. – Здесь же нечем дышать, это какой-то клаустрофобический кошмар!..

По центру подволока змеилась толстая труба, этакий ржавый хребет лодки. Кип направил фонарь на один из боковых просветов – там оказалась артелка, тесно заставленная ящиками. Две подвесных койки, привинченный к железному полу стол, с потолка свисают в ряд белые рубашки и такие же рубашки лежат в воде… Констебль пошел дальше; с пола из-под его башмаков поднимались облачка хлопьев грязи и ржавчины.

Когда-то здесь нес службу экипаж – часть исправно работающей системы, винтики в страшном оружейном механизме. Как им удавалось день за днем, неделю за неделей сохранять здесь здравый рассудок, оставалось только догадываться. Запахи человеческого тела, пота, сигаретного дыма и мочи, перемешанные с вонью солярки и машинного масла должны были быть поистине невыносимы. Даже сейчас Муру казалось, что он заперт в ловушке, словно подволок и переборки медленно смыкались вокруг него, а сам он шел не вперед, а куда-то вниз. Горло, в котором поначалу просто першило, теперь жгло огнем, а когда он сделал осторожный, медленный вдох, легкие как ошпарило. Он услышал, как Кип надсадно кашлянул – раз, другой.

Очередная выгородка; Кип не остановился, но Мур заглянул в нее. На металлическом столе стоял радиоприемник, с проводов свисали наушники, рядом лежал опрокинутый стул. В углах чернели густые тени, похожие на плотную паутину, они сопротивлялись тонкому копью света. От хлама, плававшего в воде на полу, шел омерзительный запах склепа – сухой, сладковатый. Мур задохнулся, попятился и хотел уже догонять Кипа, как вдруг ему почудилось какое-то движение.

Он замер, прислушиваясь.

Тишину нарушал только плеск воды впереди – это шел по коридору Кип. Эхо множилось, удваивалось, утраивалось, дробилось о переборки. Мур снова осветил радиорубку. В спинку стула ткнулось что – то разбухшее, бесформенное, и он не сразу понял, что и это – растерзанные крысиные трупы. Следом плыли кишки. Крысы? Здесь? Откуда? Забрались через вскрытый люк, привлеченные запахом гнили? Но, как и на палубе, здесь не было ни одной целой крысы. Мура передернуло. Что это? Кто мог это сделать?

Мур задом выбрался из отсека, ощущая липкую грязную воду под ногами, и посветил туда, откуда они пришли. Послышавшийся ему звук доносился из глубины коридора: там что-то двигалось. Мур знал, что это не плод его воображения. Не убирая фонарик, он подождал еще несколько секунд, потом пошел догонять друга.

Кип изучал плававший вокруг хлам: истлевшее обмундирование – сорочки, майки, башмаки; пустые ящики; журнальная картинка – девушка жеманно приподнимает юбку чуть выше бедра. На листке стояла дата: ноябрь 1941 года. Достаточно смело для того времени, подумал Кип. Он хотел пройти дальше, но у него вдруг закружилась голова, и он схватился за железную переборку, чтобы не упасть. Перед глазами поплыли черные круги, в груди горело.

Мур взял его за плечо:

– С тобой все в порядке?

– Сейчас, – хрипло проговорил Кип, пытаясь отдышаться. – Тут очень душно, Дэвид. – Он замотал головой, разгоняя круги перед глазами. – Все, уже лучше.

– Ты можешь идти дальше?

Кип кивнул, глядя вперед. Там, куда не доставали узкие лучи света, тьма была липкой, зловещей, живой. Плесень и ржавчина расписали стены коридора диковинными многоцветными узорами. Лодка прогнила насквозь. Муру чудилось, будто он весь пропитался кишащей микробами грязью; горло саднило, но он постарался подавить кашель. Странно, но ему казалось, что он производит гораздо больше шума, чем следует. Сказывались недостаток кислорода и отвратительные запахи.

Кип весь взмок, пот катился у него из-под мышек и бисеринками выступал на лице. Он вытер лоб тылом ладони, недоумевая, отчего ему так страшно здесь. Это была всего-навсего машина… пусть боевая… но давно ставшая забытым эхом минувшей войны. Дело было не в замкнутом пространстве, не в темноте, не в ощущении, что они похоронены заживо. Нет. Нечто иное, некое шестое чувство, данное ему от рождения, что-то нашептывало сейчас Кипу, стараясь проникнуть в его душу и взбаламутить ее.

Свет фонаря Кипа выхватил из тьмы еще несколько отсеков по обеим сторонам коридора и замер: впереди виднелся задраенный металлический люк.

Ноги медленно, как во сне, понесли Кипа к нему. Оказалось, что люк задраен не так уж плотно: между тяжелой металлической крышкой и переборкой оставалась дюймовая щель. На дороге у Кипа лежал пустой ящик; Кип пинком отшвырнул его в сторону и увидел нечто отвратительное: раздавленную большую крысу. Уцелели только голова и грудь грызуна, задней половины туловища как не бывало; осталась лишь голая кость, словно какая-то тварь жадно обгладывала крысиную тушку.

Уходи, услышал он шепот, и по спине у него пошли мурашки, уходи, пока не поздно.

Мур отошел в сторону и отодвинул остатки зеленой занавеси. Ткань рассыпалась у него в руке. За ней открылись койка, небольшой письменный стол, застеленный заплесневелой промокательной бумагой, и металлические шкафы. На столе в беспорядке лежали книги и бумаги, посреди этого беспорядка громоздилось пресс-папье. Мур поднес его к свету.

Это был тяжелый стеклянный куб с застывшим в центре скорпионом. На стекле золотом была выгравирована надпись; часть букв стерлась, но кое-что еще можно было прочесть: «ВИЛ Е М КО РИН. СЕНТЯБ Ь 1941». А прямо под надписью виднелся фрагмент свастики.

– Кип, – негромко окликнул Мур, – взгляни-ка.

Кип отвернулся от люка, подошел и обшарил лучом фонаря маленький отсек. Он бегло осмотрел пресс-папье и вернул его Муру.

– По-моему, это была каюта командира, – глухо сказал он. – На твоем месте я оставил бы это себе. Наверное, других трофеев ты с этого чертова корыта не унесешь.

Мур сунул пресс-папье за пазуху. Ему показалось, что он прикоснулся к куску льда.

Кип вернулся к люку, просунул пальцы в щель между металлической крышкой и переборкой и потянул. Заскрежетало железо, но, вопреки ожиданиям Кипа, люк открылся относительно легко. Утирая пот со лба, констебль направил свет в открывшийся проем.

– Дэвид, – севшим вдруг голосом сказал Кип, не трогаясь с места. Он подумал, что Мур его не слышит, и позвал громче.

– Что тут? – Мур стоял рядом с ним, следил за ползущим по настилу лучом.

Они заглядывали в самое сердце лодки – в штурманскую рубку. Под потолком густо переплетались какие-то трубы, шланги, маховики. Множество рычагов и ручек неизвестного назначения, датчиков, циферблатов. В луче фонаря блеснуло стекло. Посреди рубки, окруженный механизмами и приборами с замершими стрелками, стоял штурманский стол. Оборудованием было забито все до последнего дюйма. Оно гроздьями свисало с потолка, теснилось в углах – бесчисленные ряды переключателей, рычагов, маховиков, мертвых циферблатов.

Но, кроме оборудования, здесь было кое-что еще.

Трупы.

По-прежнему на своих постах, послушные давно мертвому командиру, – только форма истрепалась в лохмотья: мертвый экипаж мертвой лодки.

Мумии.

Один, с лицом, полуприкрытым белой вуалью плесени, скрестил перед собой на столе коричневые иссохшие руки; сзади из мрака на свет уставилась ухмыляющаяся безглазая маска – изуродованный череп, костяные проплешины. Здесь – коричневые пустые глазницы, там – дыра вместо сгнившего носа. С пола, на дюйм залитого водой, прямо на них глазел мертвец с широко распяленным ртом и выбитыми зубами. В глубине рубки их было еще больше: они лежали там поодиночке и по несколько сразу, черты одних еще можно было различить, по лицам других расползлась толстая короста серой и желтой плесени. Нехватка кислорода помогла телам сохраниться, мумифицировала их, придала их коже коричневый оттенок и сделала ее похожей на хрупкую корочку. Кожа тесно обтянула кости, темные, бездонные провалы глазниц вели к затвердевшему мозгу. Труп в углу вскидывал мертвые руки к мертвому лицу, словно пытаясь спрятаться от света.

Кип выдохнул сквозь стиснутые зубы. Мур от напряжения распрямился. От запаха разложения Кипа мутило. Он закашлялся; кашлять было больно. Что это? Пары бензина, просочившиеся сюда из недр корабля, с кормы, из машинного отделения? Это был безвоздушный склеп, железный гроб, сгубивший всех этих людей. На дальнем конце мертвецкой был выход, но сколько Мур с Кипом ни светили туда, они видели лишь плотную стену черноты.

– Там должны быть другие, – услышал Кип свой голос и вдруг понял, что это – первые слова, произнесенные здесь за полвека. Может быть, когда эта сволочь пошла ко дну, они застряли в кормовой части и никто не сумел выбраться…

Мур невольно вздрогнул и посветил в один угол, потом в другой. Страшные иссохшие лица, неподвижные, как будто следящие за пришельцами взгляды. Единственным оружием защиты был конус света, который Мур держал в руке. На переборке блеснула бронзовая табличка: «КИЛЬ – 1941». Пока он разбирал надпись, буквы вдруг расплылись у него перед глазами, и ему почудилось, что с каждым вдохом гнилостная вонь все глубже проникает в него. Он вытер лицо, холодное, липкое и противно скользкое на ощупь, и с трудом отнял руку от лица, словно скованный параличом.

– Пошли отсюда к чертовой матери, – проговорил Кип, но собственный голос доходил до него словно сквозь толстый слой ваты. Кип страшно закашлялся, прикрывая рот рукой, и вынужден был схватиться за край люка, чтобы не упасть.

Позади них, там, куда не доставали лучи фонарей, что-то лязгнуло, и Кипа с Муром вдруг пригвоздил к месту пронзительный железный скрежет. Волосы у них на головах зашевелились от ужаса, а сердца отчаянно заколотились в страхе перед неизвестным.

– Господи, – прошептал Мур. – Боже, что это было?..

– Уходим, – еле ворочая языком, произнес Кип. – Пошли отсю…

Но они не успели уйти.

Сквозь дверь в глубине рубки ворвался и обрушился на них неистовый, дьявольский лязг и грохот; по проходу, множась, заметалось эхо – сто тысяче миллионоголосое от которого было не спастись не уйти уйти уйти уйти…

– УХОДИМ! – срывая голос, проорал Кип. Он ничего не видел; перед глазами мельтешили черные точки, и он не различал даже свет своего фонаря. Мур потянулся к нему, медленно – чересчур медленно – схватил за локоть и попытался оттащить от люка. Вся лодка вибрировала, и Мур расслышал над самой своей головой оглушительные вопли – словно стенали грешные души, обреченные на вечные муки. Он резко обернулся, заглянул в рубку и, скрипнув зубами от невыразимого ужаса, замер.

В рубке что-то шевелилось, разворачивалось, будто рептилии поднимались из воды. В людей ударила волна чистейшей ледяной ненависти. Мур различил нечеловеческие силуэты, тянувшие к ним лапы с черными кривыми когтями, изуродованные лица, черные провалы глазниц, теперь полные красным хищным блеском. Мур с отчаянным криком (впрочем, он не был уверен, что кричит, поскольку не слышал своего голоса) рванул Кипа назад, всей тяжестью навалился на люк, толкая его на место, и в этот миг увидел, как раскрылись прожорливые пасти и блеснули зубы. Кип повернулся и, пошатываясь, побрел по проходу, беспорядочно размахивая фонарем, точно отгонял что-то невидимое. Мур кинулся следом, споткнулся о ящик, упал на колени в воду и выронил фонарик. С трудом поднявшись на ноги, весь мокрый, стараясь не поддаваться подступающей панике, он упрямо двинулся вперед. Ему казалось, что все это происходит в кошмарном сне, вода под ногами вдруг сделалась вязкой и цепкой, как цемент. Боже что это было Боже что это было Боже что это было БОЖЕ МОЙ ЧТО ЖЕ ЭТО БЫЛО?! Он открыл рот, чтобы крикнуть, но из горла вырвался дребезжащий хрип – сиплый голос давнего обитателя могилы. ПРОЧЬ ОТСЮДА ПРОЧЬ ОТСЮДА ПРОЧЬ ОТСЮДА ПРОЧЬ ОТСЮДА ПРОЧЬ ОТСЮДА…

Ослепленный страхом Кип обо что-то запнулся и ударился головой о трубу. Он злобно взмахнул рукой – и от удара о металл стекло фонаря треснуло. Свет замигал и стал тускло-желтым.

А во мраке впереди, между ними и выходом, что-то поднималось – иссохшая как скелет тварь с недоеденной крысой в руке-лапе. Кип хотел предупредить Мура, но онемел и оцепенел от страха. Тварь проворно вскинула другую руку, и из черноты что-то вылетело прямо Кипу в лицо. Переворачиваясь в воздухе, предмет – это был молоток – со свистом пролетел мимо головы констебля, врезался в переборку и отскочил от нее в тот самый миг, когда Кип взял себя в руки и запустил фонарем в живой труп. Зазвенело бьющееся стекло, и все погрузилось в темноту.

Мур догнал Кипа, и они, еще не очнувшиеся от потрясения, спотыкаясь двинулись в нос лодки, стараясь идти как можно быстрее. Тьма редела, полные ненависти, безумные голоса затихали позади. Показались вскрытый палубный люк и трап. Мур ухватился за него и мигом взлетел по стальным перекладинам к чистому свежему воздуху. Силы вдруг оставили его, он упал на палубу и судорожно пополз к леерам. Позади него из люка пулей вылетел Кип с застывшим от ужаса лицом и бросился задвигать на место тяжелую крышку. Он упал на нее, прерывисто дыша. Его трясло. Ему казалось, он сходит с ума.

– Нет, – хрипло, обиженно запротестовал он. – Нет! Мур добрался до металлического поручня на левом борту, перегнулся через него, и его вырвало в воду.

– Что это было? – спросил он, вытираясь, и сдавленным шепотом повторил: – ЧТО ЭТО БЫЛО?

Кип прислушался. Ни звуков, ни движения. Он никак не мог унять дрожь, тело не повиновалось ему.

– Они же мертвые… – наконец выдавил он. – Мертвые! И вдруг весь док наполнился эхом, разносящим всего одно слово, странное и грозное.

И лживое.

10

Плечистый чернокожий рыбак сдал карты еще четверым игрокам, расположившимся за центральным столом в «Лэндфолле». Быстро темнело. Рыбаки давно вернулись с моря, и в «Лэндфолле» в этот час было чрезвычайно шумно и оживленно; в глубине зала с дощатым полом надрывался музыкальный автомат, исторгая бесконечный реггей, и кое – кто безуспешно пытался уговорить подавальщиц потанцевать. Был вечер пятницы, канун базарного дня, время пить-гулять, плести небылицы, а то и подраться, чтобы выпустить пар, и до понедельника все были вольные птицы. Вентиляторы лениво разгоняли табачный дым, клубившийся под потолком, звенели о край стаканов бутылки, звучал громкий смех и громкие голоса. Гам стоял такой, что жестяные рекламы пива «Ред страйп» и «Ягуар» и рома «Бакарди» на грубых досках стен мелко подрагивали.

Тот, кто сдавал, поудобнее устроился на стуле, заглянул в свои карты и бесстрастно оглядел остальных игроков, пытаясь по выражению лиц угадать, что у кого на руках. Игра шла уже больше часа, он успел оставить своих партнеров почти без гроша и теперь чувствовал себя вольготно, внутри ощущалось приятное тепло. Он напился нарочно, нарочно то и дело прикладывался к бутылке – ему хотелось забыть то, чего он наслушался об отчаянном смельчаке Турке. В одну из пятниц он играл с Турком в этом самом баре, и мысль о том, как погиб парень, выбивала его из колеи. Беспричинная, бессмысленная смерть. Сейчас Турок, холодный и мертвый, лежал на мраморном столе в морге кокинской больницы. Он вновь потянулся к бутылке и жадно отхлебнул из нее. Черт подери, там мог бы лежать кто угодно, подумал он. Хреново получилось, черт подери! Он поднес бутылку к губам и сделал еще один большой глоток; ему вдруг показалось, что ему не так уж тепло.

– Охренеть можно, – Джеймс Дэвис, сидевший напротив него, шлепнул на стол карту. – Я слыхал, когда парнишку нашли, голова у него чуть не напрочь была оторвана. Господи Иисусе, не хотел бы я быть на ихнем месте. Нипочем не хотел бы.

Смитсон помотал головой:

– Не, приятель. Голова-то была на месте, а вот спину парню переломило ровнехонько пополам. Видать, кто-то его от души обнимал.

– Ему башку пробили, – сообщил Янгблад, поднимая глаза от своих карт. – Одна медсестричка мне сказала. Парень ошивался возле этой клятой лодки, ну и нарвался. Я б ни за какие коврижки близко бы к ней не подошел.

– Ты что, что-то разнюхал? – быстро спросил тот, кто сдавал, здоровяк по имени Кертис. – Выкладывай денежки.

– Дело пахнет керосином, вот что я разнюхал, – Янгблад ссыпал в банк мелочь. – С тех самых пор, как тот белый выволок эту сволочь наверх. А я вот что скажу: убрать ее отсюда и утопить, гадину!

Перси подался вперед, переводя взгляд с одного лица на другое.

– Говорят, он так выкатил глаза, словно увидел, как Смерть идет за ним, – прошептал он. – На верфи болтают, он видел, как Смерть протянула к нему руки, и взяла за глотку, и…

– Хватит болтать ерунду! – перебил Кертис.

– Ну уж и ерунду, – обиделся Перси. – Чеканутый ты, коли не веришь, что человек может увидеть, как Смерть идет за ним. Турок вот увидел и помер на месте. Надеюсь, со мной такого не случится, Господь не допустит. Надеюсь, ко мне смерть подберется тишком, с тыла, чтоб я не мучился.

– Сам ты псих, приятель! – заявил Дэвис.

– Сколько карт? – спросил Кертис, пытаясь направить разговор в иное русло.

Янгблад сказал:

– Несколько лет назад я плавал на большом промышленном судне. Шли мы с Ямайки. Через час заштормило. Мы сбавляем ход и берем чуть к западу, чтоб не напороться на камни у Джейкоб-Тис. Дело было ночью, тьма кромешная, не видно ни зги, ветрище – мачты гнутся… До костей пробирал, да. Тут рулевой сбивается с курса – это он-то, тридцать лет в море, черт бы его драл, и шторм нас того гляди нагонит! – рация дохнет, трещит, и все, а потом уж даже и не трещит, и прем мы зигзагом куда-то вперед, ищем буи, ни хрена не видим, ни огней, ни земли – и вдруг полный штиль. Ветра нет, море как зеркало. И тут – ей-богу не вру – что-то как застонет! Сперва почти неслышно, а потом громче, ближе, и тебе разговор на разных языках, и вопли дикие, и хохот, и без конца, без конца…

– Чтоб тебя! – с чувством сказал Кертис.

– …и видим мы, у нас гости. Со всех сторон суда, будь они прокляты. Грузовые, пассажирские, пароходы, шлюпы под всеми парусами – а ветра-то нет в помине… Зеленые такие и светятся, словно ихние ванты да набор огнями Святого Эльма пыхают. Ну, братва, доложу я вам, отродясь я ничего такого не видал – ни до того, ни после. Вот они сперва давай перед нами плавать, потом вдоль бортов пошли. И что мы видим? На палубах, будь они трижды прокляты, на вантах матросики при деле! Ну не то чтоб лица у них были, так, обводы одни, но поглядишь и сразу ясно – люди… или были когда-то. А штука в том, что мы из шторма там выскочили, где этот мир с загробным встречается. Я дак отворотился и стою трясусь. А они, покойники эти, все помощь просят, потому как застряли там, на границе этой меж двух миров, навсегда. Может, еще не готовы на ту сторону отбыть, а может, хотят в родную гавань возвернуться, но только посудины их на дне лежат, а наверху призраки шуруют. Черт его знает, может, то место и есть Ад, больно там вопят да стонут жалостно. Рулевой разворачивает наше корыто, и мы влетаем прямиком в шторм. Долго ли, коротко ли, видим мы бакены у отмели и ложимся на обратный курс, и вот вам крест, никто никогда так радостно не целовал землю, как мы в Кингстоне.

Некоторое время все сидели молча, старательно делая вид, что полностью поглощены игрой. Кертис потянулся к своей бутылке, отхлебнул и уставился на Янгблада. Тот глядел затравленно.

– Не верю я ни единому твоему слову. Враки все это. Я ничего такого никогда не видел.

– Ну и молись, чтоб и дальше не видеть – спокойно сказал Дэвис. – Три карты.

Рослая негритянка в красном платье прошла мимо их стола, мельком взглянув, не надо ли чего. Она окинула взглядом бар – от столиков, залитых резким светом ламп на потолке, до самых дальних, тонувших в полумраке. Проклятый Фрэнки Кинг нализался, и хмелел все больше, и разорялся все громче – скоро придется велеть Мо вышвырнуть ублюдка вон. Двое затерли в угол Ренни, официантку, и пытались договориться с ней на после работы, но девушка смотрела скучающе, без интереса. «Так вам и надо, кобели», – мрачно усмехнувшись, подумала негритянка. Да, и еще столик в глубине зала, где вполголоса толкуют двое…

Она многое повидала в жизни – но таких физиономий, какие были у Стивена Кипа и его белого приятеля, когда они явились сюда и сели за столик у дальней стены, не видела никогда. Она подала пиво констеблю, темный ром белому и хотела поболтать с ними, но почувствовала, что им не до нее. В глазах Кипа было что-то такое, что заставило ее вернуться к работе – протирать стаканы за стойкой, высматривать признаки неизбежного скандала. Сейчас она пронесла свое крупное, сильное тело мимо расступившейся перед ней пьяной компании и подошла к столику констебля:

– Еще что-нибудь принести?

– Нет, – ответил Кип, даже не взглянув на нее, а белый покачал головой.

Подождав еще несколько секунд, негритянка пожала плечами и пошла прочь. Фрэнки Кингу хмель ударил в голову, и смотрел Фрэнки воинственно.

Кип проводил ее взглядом, надсадно заперхал в сложенные ковшиком ладони, посмотрел на выкашлянную слюну и вытер руки носовым платком.

– Галлюцинации, – негромко предположил он. – Там внутри каких только газов не было.

– Нет. Я так просто не успокоюсь. – Мур пристально посмотрел прямо в глаза констеблю. – Как нам могло померещиться одно и то же? Даже если мы находились под действием каких-то паров, почему, черт возьми, нам привиделось одно и то же?

Кип молча тянул пиво из горлышка бутылки, потом поставил бутылку на стол и спросил:

– Дэвид, а что мы видели? Тени, рухлядь, хлам…

– Хватит, черт побери! – Глаза у Мура горели. – Клянусь Богом, я знаю, что я видел! И я еще не сошел с ума!

– А я ничего такого не говорил.

– Я не про то, – Мур помотал головой и провел рукой по лицу. – Я никогда не был суеверным; я никогда не верил ни в джамби, ни во что другое, но сегодня меня перевернуло. Кип, на лодке что-то было, шевелилось, я чувствовал… чувствовал…

– Что?

– Ненависть, – договорил Мур. – На лодке я везде чувствовал зло и ненависть. Может быть, у меня были забиты всякой дрянью легкие, может быть, меня подвели глаза, может быть, я еле соображал от страха, но те твари ненавидели нас, Кип. Им хотелось разорвать нас на куски.

– Я не видел на лодке ничего, кроме старых трупов, – резко возразил Кип. – Если ты полагаешь, что там было что-то еще, ты ошибаешься. Ты обознался в темноте. И принял эхо за стук по железу. Видимо, виновата дрянь, которой мы надышались. Она добавила громкости звукам и превратила тени в… э-э… то, что ты, по-твоему, видел.

– Где же тогда, черт подери, твой фонарь?

– Я не видел, куда иду; чертовы стены надвинулись на меня, и я, наверное, выронил его.

– Ты полагаешь? – недоверчиво переспросил Мур, и в нем всколыхнулись злость и раздражение. – ТЫ ТАК ПОЛАГАЕШЬ?

– Не кричи! – предостерег Кип.

– Черт подери, не держи меня за дурака! Я стоял рядом с тобой! Точно не скажу, что это было, но…

Кип внезапно схватил приятеля за рукав. Его взгляд посуровел.

– Ладно, – сказал он тихим ровным голосом. – Теперь ты послушай меня. Здешние люди очень суеверны и боязливы, Дэвид. Стоит только подобной истории просочиться в народ и слухам – разнестись по острову, как все начнут разгуливать по улицам с оружием и запираться дома на десять замков…

– А может, и надо бы, – упорствовал Мур, не желая сдавать позиции. – В том, что находится внутри этой лодки, есть что-то ужасное, Кип. Ты это знаешь не хуже меня.

Кип тяжело взглянул на него, выложил рядом со своей опустевшей бутылкой мелочь и поднялся.

– Я иду домой спать. Надеюсь, ты сделаешь то же самое. – Он помедлил и легонько хлопнул приятеля по плечу. – От этой лодки одни неприятности. В понедельник утром я велю отбуксировать ее на глубокое место и вскрыть корпус. У тебя уже есть нацистская безделушка, у меня – убийство для расследования. По-моему, хватит.

– Дай Бог, чтобы от нее удалось так легко избавиться, – глухо проговорил Мур.

Кип отошел и по дороге к выходу затерялся в толпе. Мур остался один.

Пробираясь между тесно стоящими столиками, констебль оказался рядом с компанией, играющей в покер. Один из игроков, подавшись к приятелям, с жаром о чем-то толковал, понизив голос до шепота и округлив глаза. Заметив напряженное выражение их лиц, Кип прислушался.

– …это та чертова лодка виновата, из-за нее все, – говорил человек за столиком. – Я пойти поглядеть на нее и то боюсь. Не надо мне… – Он вдруг заметил, что на него не смотрят, и взглянул Кипу в лицо. Кип медлил, оглядывая сидевших за столом.

Тот, кто говорил, посмотрел на сдающего:

– Две, мать твою.

Кип выбрался из шумного прокуренного бара на прохладный ночной воздух. Шагая через улицу к джипу, он вдруг уловил в дуновении вечернего бриза гнилостный душок. Он знал, откуда этот смрад: из дока, где стояла полуистлевшая лодка, сквозь щели и дыры просачивалась гниль, чтобы отравить всю Кокину.

Он сел за руль, но включил зажигание не сразу. Он мог врать Дэвиду Муру – наверное, он мог врать всему острову, постольку поскольку это подразумевала его должность стража порядка. Но обмануть себя он не мог. В чреве немецкой подлодки таилось что-то ужасное, грозное, невыразимо злобное.

Струя гнилого запаха кольцами обвилась вокруг него, сдавила горло. Он завел мотор, включил передачу и поехал по темным улицам домой.

11

Однажды, в дни бурной юности, прошедшей на припортовых улицах Сан-Томаса, Кокрелл Гудлоу видел, как зарезали женщину.

Все произошло очень быстро: по улице шла стройная, гибкая молодая негритянка в платье в коричневую полоску; вдруг мелькнуло яркое пятно – из переулка выскочил мужчина в красной рубахе. Он схватил негритянку сзади за горло, она уронила на землю сумку с продуктами, и Гудлоу увидел, как коротко, остро блеснул нож, вонзаясь ей под ложечку – раз, потом другой. «Мразь! – не помня себя орал мужчина. – Грязная тварь!» Молодая женщина открыла рот, чтобы закричать. Сперва послышался страшный булькающий хрип, а потом – пронзительный визг, от которого по всему телу у Гудлоу пошли мурашки, перехватило горло, а руки сами зажали уши. Мужчина оттолкнул свою жертву, бросил нож и кинулся бежать. Несколько человек постарше с криками погнались за ним; на залитой кровью земле в ужасе и отчаянии безостановочно кричала женщина. Потом она замолчала, тогда наконец кто-то склонился над ней.

Сегодня, сорок лет спустя, Кокрелл, спавший сном праведника, вновь услышал этот крик.

Он мигом вскочил с постели. Как и в тот день много лет назад, каждый нерв в его теле трепетал, а сердце тяжело бухало в груди. Еще плохо соображая со сна, чувствуя босыми ногами шероховатые половицы, Кокрелл принялся нашаривать на ночном столике фонарь.