– Хоть на что-то! – фыркнул Мур.

Шиллер посмотрел на него долгим взглядом и наконец потупился. Да, возможно, Мур был прав. Возможно, сейчас это была лишь потрепанная, ржавая развалина, тень прошлого, где плещется морская вода и живут призраки.

– В марте сорок второго, – сказал он так тихо, что Мур едва расслышал, – это был самый страшный боевой корабль из всех, что я видел. Я попал туда с другого судна, ночью; желтые фонари в Кильской гавани, где стояла U-198, горели тускло – ради экономии электричества. Туман с моря висел над лодкой густыми седыми прядями; работали дизели, их шум передавался по воде, и настил у меня под ногами подрагивал. Я смотрел, как туман скользит вдоль бортов и втягивается в воздухозаборники дизеля. С того места, где я стоял, казалось, будто труба перископа уходит в темное небо; на палубах уже работали люди, из открытого носового люка поднимался столб мутного белого света. Лодка готовилась к походу – величественное зрелище. Я не могу его забыть… и не хочу. И все же… сейчас, вероятно, эта лодка ничто.

Мур помедлил, потом встал и пошел на другой конец комнаты, чтобы заново наполнить свой стакан. Снаружи в еще светлом вечернем небе висели тяжелые тучи, кое-где в окнах загорался свет. Ветер стих, и Мур сквозь дверь-ширму вдруг увидел на горизонте далекий сполох – то ли зарницу, то ли молнию, предвестницу грозы, выползающей из-за горба планеты. Сегодня ему не хотелось, чтобы темнело. Если бы только можно было не дать свету померкнуть – тогда он знал бы, что приняты все меры предосторожности… Мур обшарил взглядом темные складки джунглей. Они прятались там; он не знал, сколько их, но они прятались там. Ждали.

– Я не хотел рассказывать о лодке, – сказал Шиллер. – Это старая история. Но, видите ли, это все, что у меня осталось.

– Команда, – вдруг сказал Мур, поворачиваясь к немцу. – С ней что – то случилось… – Он осекся. Шиллер едва заметно подался вперед:

– Что – команда?

Мур помолчал, соображая, что сказать. Было бы безумием полагать, что этот человек ему поверит.

– Вы нашли останки? – спросил Шиллер. – Я готов в меру своих сил и возможностей помочь с опознанием.

Воцарилось молчание. Мур погрузился в свои мысли. Лучше бы этот человек, что сидит сейчас напротив него, не читал ту заметку в газете, не приезжал на Кокину… Наконец он показал в сторону кухни:

– Если вы проголодались, я могу поджарить рыбу.

– Да… Danke. Это было бы неплохо.

– Тогда идите-ка на кухню, – сказал Мур, – а я схожу погляжу, как там доктор Торнтон.

Когда немец исчез в глубине коридора, Мур поднялся наверх и обнаружил, что Яна еще спит. Прежде чем отправиться на кухню, он вышел из дома, закрыл и запер все ставни и защелкнул замок на двери – ширме. По Кокине медленно растекалась тьма. Мур задвинул засов на входной двери, словно этот деревянный брусок мог сдержать наступление ночи.

20

Тонкий луч света двигался по груде пустой тары из-под аккумуляторов; вдруг послышался лихорадочный писк, какой-то шелест, и Ленни Кокран пнул один из ящиков. Из хлама тотчас выскочили две маленькие темные тени и кинулись в сторону причала. Ленни держал их в луче, пока они не скрылись под перевернутым яликом с залатанным килем. «Куда ни плюнь, везде эти чертовы крысищи, – подумал Ленни. Он слышал, как они шуршат в горе ящиков. – Один хороший пожарчик, и духу бы их тут не осталось».

Он отошел от ящиков и двинулся дальше, поводя фонариком из стороны в сторону. Свет отразился от воды, блики заплясали на обросших ракушками боках траулера, пришвартованного у причала. Ленни посветил вдоль борта, развернулся на сто восемьдесят градусов и пошел по плотно утоптанному песку, то и дело останавливаясь, чтобы осмотреть мусорную кучу, скопление бочек или разложенные на земле части двигателей. Прямо впереди темнел крытый жестью склад с наспех починенной и заколоченной досками дверью. Всего миг помедлив у склада, Ленни направился в дальний конец пристани, туда, где море размеренно плескало в убирающуюся переборку заброшенного дока.

Ленни пробовал уговорить кой-кого поработать у мистера Лэнгстри ночным сторожем, но все отказались наотрез. Мэйсон и Перси в ответ на его просьбу разнылись, Дж. Р. решительно отказался, прочие тоже. Ленни никого не смог заставить, и пришлось впрячься самому. Впрочем, он чувствовал себя виноватым в том, что небезызвестную лодку поставили на верфь мистера Лэнгстри без должного на то разрешения, и видел в этой ночной работе способ успокоить свою совесть и заодно вернуть расположение мистера Лэнгстри.

Он точно знал, что не дает покоя остальным – все те байки, которых они наслушались, и совет Бонифация держаться подальше от верфи. Он сам краем уха ловил перешептывания в пивных. Творилось что-то неладное, что-то, о чем никто не хотел говорить, и оно было связано с проклятой лодкой. С Кораблем Ночи – так ее здесь окрестили. Ленни припомнил разговор двух капитанов траулеров, и по спине у него побежали мурашки. Джамби, души мертвецов, которые летают с ветром, а потом кидаются на тебя, чтоб вырвать глаза из орбит и сердце из груди…

Ленни передернуло. «Стоп, приятель! Хорош себя накручивать! – сурово велел он себе. – Только неприятности наживешь!» Он снова нащупал старый револьвер с костяной рукояткой, который прихватил с собой – вдруг придется обороняться. Дома он раскопал всего три патрона, но рассудил, что этого довольно, чтобы спугнуть любого, кто полезет за дармовым добром. «Черт побери, ну и темнотища! – подумал он. – Ни луны, ни звезд, да вдобавок гроза собирается – еще день, самое большее, два, и будет буря».

Через несколько секунд он оказался у двери старого дока.

Кокран посветил фонариком: тот, кто заколотил ее, потрудился на славу. Сегодня ночью туда никто не влезет. Он осмотрел стену, ощупал острием луча гниющие сваи у берега и, убедившись к своему удовольствию, что там никто не прячется, быстрым шагом двинулся в другой конец верфи.

И остановился.

По спине у Ленни пробежал холодок, сердце сильно забилось, и он сглотнул, пытаясь прогнать страх. «Что, черт побери, это…» Он обернулся, выбросив вперед руку с фонариком, словно это было оружие, и стал ждать, не смея вздохнуть, стараясь расслышать что-то вроде… вроде… царапанья.

За дверью что-то скреблось.

Крысы. Запертые в доке крысы старались выбраться наружу.

И тут, на глазах у Ленни Кокрана, дверь медленно прогнулась кнаружи под давлением чудовищной силы. Дерево затрещало, жалобно заскрипело, потом вернулось в исходное состояние. Ленни парализовало, разинув рот в беззвучном крике, он не мог ни шелохнуться, ни двинуться с места, а дверь выгибалась, вспучивалась, больше, больше, со скрипом лезли из пазов гвозди, трещало дерево… Боже! Фонарик запрыгал в руке у Ленни, Ленни никак не мог унять эту дрожь, а когда вытащил револьвер, тот тоже заплясал и не хотел остановиться.

Дверь зловеще заскрипела под действием неведомой силы; послышался резкий треск, похожий на выстрел, и посреди двери появилась трещина, и вниз по старым доскам ширясь побежала расселина с рваными краями.

Изнутри высунулась корявая скрюченная рука; она пошарила под дырой и оторвала одну из досок, которыми была укреплена дверь.

Кокран попятился, не имея сил бежать. Он поднял револьвер и нажал на курок. В ушах громом отдавалось его собственное затрудненное дыхание.

Но боек стукнул по пустому цилиндру – щелк.

Дверь разлетелась щепками и гвоздями, в проем просунулось с полдюжины скрюченных рук, торивших путь на волю. Кокран снова хотел вскинуть револьвер, но тот показался чересчур тяжелым, да и прицелиться Ленни не смог бы, он это знал, надо было убираться отсюда бежать в деревню сказать им да джамби и впрямь существуют злобные твари спустились на Кокину.

Тут-то одна из тварей, подкравшись к Ленни сзади из темноты, и прыгнула на него, вонзила зубы ему в шею, захрустела позвонками. Другая ухватила его за левую руку, выкрутила ее, вырвала из сустава. Третья принялась неистово когтить грудь, обнажила ребра и вырвала сердце – кровоточащее сокровище.

Командир стоял в стороне, особняком. Дав своим подчиненным возможность насытиться, Вильгельм Коррин мановением ссохшейся руки отослал их на помощь товарищам.

В небе виднелось слабое зарево. Туда и ехал Стивен Кип.

Кип выехал из дома ранним вечером. Он оставил Майре заряженный карабин, не велел отпирать ни дверей, ни окон, заскочил в контору, взял там второй карабин и канистру бензина и отправился объезжать деревню. Он был возле бухты, когда увидел над верхушками дальних деревьев свет и понял – горит около церкви Бонифация. «Опять вуду? – спросил он себя, когда гнал машину по пустынным улицам. – Черт бы все это побрал!» Перед церковью в круглой яме, выложенной по краю красными и черными крашеными камнями, пылал большой костер. Кип разглядел в нем сваленные кучей обломки досок, обрывки одежды и что – то вроде кусков разбитых церковных скамей. В основании костра ярко светилась горка красно-оранжевых углей, когда Кип вышел из джипа, их жар опалил ему лицо. Он обошел вокруг костра и постучал в дверь. Ответа не было. Раскаленный воздух касался его, точно рука с ярко – красными ногтями. Кип постучал снова, сильно, сердито. Церковные окна, как внимательные глаза, отражали пламя, сквозь щели жалюзи пробивался свет.

– БОНИФАЦИЙ! – крикнул Кип.

И тогда, очень медленно, дверь открылась.

Перед ним стоял Бонифаций в грязной белой рубашке, потный; в каждой капельке пота на темном лице ярко блестел отраженный огонь костра. «Уходите отсюда!» – резко сказал он и хотел закрыть дверь, но Кип уперся в нее рукой и попытался войти.

Церковь заливало красное сияние, населенное стремительным скольжением теней. Многие сиденья действительно были вырваны и пошли на растопку для костров, а в углу стоял топор. На алтаре Кип заметил горшки и странные бутыли, которые помнил по церемонии в джунглях; на стенах висело три или четыре дешевых металлических распятия, а по полу вокруг алтаря были рассыпаны зола и опилки. Кип покачал головой и уставился на старика. На шее у Бонифация висел стеклянный глаз, круглый зрачок горел красным огнем.

Бонифаций задвинул засов на двери и повернулся к констеблю. По его щеке скатилась и упала на пол капля пота.

– Что вы делаете, старина? – спросил Кип. – Для чего костер?

– Уходите! – повторил Бонифаций. – Как можно скорее!

Не обратив на него внимания, Кип пошел к алтарю, разглядывая разложенные там материалы, жидкости в бутылках, что-то темное в черных горшках. Все это атрибуты вуду, припомнил он, нужные для общения с миром духов. Под перевернутым горшком растеклась неведомая маслянистая жидкость; брошенная в стену бутылка алыми мазками расплескала свое содержимое по краске.

– Возвращайтесь домой! – настаивал Бонифаций. – К жене, к ребенку!

– Для чего все это? – спросил Кип, указывая на странные предметы. Он чувствовал, что медленно и неотвратимо холодеет.

Бонифаций открыл рот и замялся. Глаза у него были испуганные и полубезумные.

– Чтобы… держать их… подальше от нас, – наконец очень тихо проговорил он.

– Перестаньте молоть чушь! – сказал Кип, стараясь подавить злость.

– Они… боятся огня. Я пытался уничтожить ее… но теперь это слишком сложно, а я стар и слаб… и очень устал…

– Уничтожить? Кого, черт побери?

Бонифаций хотел что-то сказать, но язык не повиновался ему. Кипу показалось, что старик у него на глазах съежился, стал меньше ростом, словно жизнь вдруг покинула его и осталась лишь бренная оболочка с усталыми испуганными глазами. Бонифаций оперся о сломанную скамью, чтобы не упасть, сел, зарылся лицом в ладони и сидел так добрую минуту. Когда он вновь поднял голову, лицо его было изможденным, тревожным, как будто он услышал чье-то приближение. Глаза старика, дико блеснувшие в красном свете, остановились на Кипе.

– Помоги мне, – прошептал Бонифаций. – Неужели ты не можешь мне помочь…

– Помочь? В чем?

– Поздно… – вымолвил Бонифаций, словно говорил сам с собой. – Вот уж не думал, что они…

– Послушайте, – Кип подошел и встал рядом с хунганом. – Уже погибло два человека… возможно, больше. Я хочу знать, с чем мы имеем дело, и думаю, что вы можете мне это объяснить.

– Лодка, – прошептал Бонифаций. – Исчадье ада. Корабль Ночи. Теперь никто не сможет помочь. Они вырвались на свободу, я чувствую. Они вырвались на свободу, все, и никому не дано загнать их обратно, покуда они не исполнят свое предназначение.

Кип нагнулся над скамьей, сверля старика взглядом:

– Говорите. – От внутреннего холода у него ныли кости.

Бонифаций с глубоким вздохом закрыл лицо рукой, и от его жеста на противоположной стене промелькнула огромная тень. Он кивнул, словно уступая чему-то.

– La Sect Rouge – Красное братство. Вы знаете, что это?

– Только понаслышке, – ответил Кип.

– Это самое могущественное и засекреченное тайное общество на островах. Порождения тьмы – покорные орудия в их руках. Ради власти или за плату Красное братство нашлет мор и глад, убьет – хладнокровно и умело. Я знаю. Я сам пять лет состоял в гаитянской La Sect Rouge и за это время натворил немало зла. Я обучился искусству вылепливать восковые подобия своих врагов или тех, кого подрядился убить; медленно, один за другим вгонять гвозди в десны и под язык; туго затягивать на шее удавку. Я в совершенстве постиг ванга – науку о ядах – и узнал, как ничтожным их количеством отравить подушку указанного человека или обмазать край стакана, чтобы смерть жертвы была мучительной и растянулась на много недель. Я вызывал злобных лоа и вступал с ними в сговор, чтобы погубить души своих врагов. Своими чарами я заставлял труп вопиять о мести, искажал время, рушил преграды между жизнью и смертью, впускал в наш мир злобных тварей…

Я покинул Гаити в тридцать седьмом, после убийства соперника – хунгана – он угрожал донести на меня в полицию, и приехал сюда, чтобы скрыться от тех, кто хотел отомстить за его смерть. Тогда я был молод… и силен. Сейчас я не могу сдерживать их… не могу, я очень устал…

– Что такое эти твари с лодки? – требовательно спросил Кип.

Глаза Бонифация затопил страх, грозя выплеснуться через край.

– Подумайте сами. Что самая ужасная кара? Медленная смерть, когда тело и мозг изголодались по кислороду и каждая клетка корчится в агонии, когда минуты растягиваются в часы, дни, годы, когда казнь вечна и нет ей конца. Ссыхается на костях плоть, затвердевают внутренности, сморщиваются мозг и кожа на голове, по нервам растекается нестерпимая боль… Ни воздуха, ни солнца, ни спасения – лишь страшные подруги, смертная мука и тьма. Но смерть не спешит милосердно коснуться страдальцев своей рукой, она не освободит их, покуда они сполна не расплатятся своей плотью. Их души обречены на заточение в гниющем доме, и даже когда телесная оболочка начнет распадаться на куски, им не обрести покоя. Нет, покуда тлен не пожрет их целиком, или покуда не пронзят их черные злые сердца или не обратят их в пепел. – Он поднял глаза: – Полулюди, живые мертвецы, безумные от боли и ярости, алчущие жизненных соков в тщетной надежде угасить свой пламень. Уж я-то знаю. Ведь это я сделал их такими…

Кип замер. Его зазнобило.

По стенам метались огромные чудовищные тени, они таяли, уплощались, вновь рвались вверх.

– Когда в тридцать седьмом я приехал на Кокину, – продолжал Бонифаций, – здесь не было ни констебля, ни государственных чиновников. В церкви царили разор и запустение – за несколько месяцев до моего приезда здешний католический священник подхватил лихорадку и умер. И я стал священником; лучшего способа приобрести определенную власть над людьми и спрятаться от моих гаитянских врагов не было. Священник ничего не смыслил в вуду, и мне оказалось нетрудно найти последователей. Ко мне пошли за советом и помощью, я стал их хунганом и одновременно законным защитником; я насаждал суровые, пожалуй, даже чересчур суровые законы, и карал зло единственным известным мне способом: око за око.

Потом началась война. Англичане пригнали сюда своих людей и корабли и назначили констебля приглядывать за островом. И хотя это был хороший, честный и справедливый человек, такой, как ты, настоящий закон на Кокине представлял я. Власть – а значит, и ответственность – была моей. Когда это проклятое железное чудище явилось из глубин, обрушило на остров шквал огня и перебило тех, кого я любил, я понял, что должен вмешаться.

Я видел растерзанные трупы, они преследовали меня в кошмарах, убитые тянули руки из могил и звали меня, я слышал их шепот в мертвой тишине, и я сломался. У меня была сила, я знал заклятия, которым обучил меня зобоп, верховный колдун, и с этой силой не могло сравниться ни одно мирское оружие.

Бонифаций помолчал, разглядывая свои морщинистые руки.

– Я знал, что чудовище вернется, сквозь пот и боль в наркотическом сне я увидел, как Корабль Ночи приближается к Кокине, увидел горящий грузовой корабль и смерть, плывущую по морю. Чудовище возвращалось, я знал, что должен ждать.

В ту ночь, когда пламя рвалось в красное от зарниц небо, когда над Бездной кипел бой, а корабли кружили над своей добычей, я развел на берегу костер и принялся за дело. Я просил Дамбаллу заточить эту лодку в море и Барона Субботу – лишить ее своей милости. Это было нелегко… я трудился много часов, молясь про себя, чтобы лодка не ускользнула раньше, чем я закончу.

В трансе я увидел лодку, укрывшуюся в Бездне, среди бурлящих черных потоков; я увидел, как ее засыпало песком. Они оказались в ловушке и не могли вернуться, чтобы вновь причинять страдания моему народу – никогда. Отныне им, позабытым смертью, предстояло вечно сходить с ума от недостатка воздуха, вечно гнить заживо. Сквозь песок и сталь, словно глаза у меня были повсюду, я видел их – сбившихся в кучу, тяжело дышащих остатками мало-помалу убывающего воздуха. Мысленно я увидел, как к ним протянулась узловатая черная рука; они задрожали, точно их коснулся сам Дьявол. Я услышал голос – тихий, мягкий как бархат, холодный и грозный как сталь, неведомо, мужской или женский, – он шептал: началось. Не знаю, когда я очнулся от своего транса. Я сидел перед остывшими углями, а британские корабли ушли. На колдовство я потратил два дня.

Теперь эти твари существуют на границе между жизнью и смертью, но я не могу ускорить их умирание, Кип, а кроме того, сейчас за ними сила, которую я не предугадал. Ненависть – оттого, что они страдают, оттого, что мы живые, а они… уже нет. Для них мы по – прежнему враги, а на дворе все еще сорок второй год. Теперь ты понимаешь, почему я хотел, чтобы ты утопил эту лодку…

– Нет… – прошептал Кип. Он потряс головой. – Нет!

– Я создал их, и теперь ничего нельзя сделать.

– НЕЛЬЗЯ СИДЕТЬ СЛОЖА РУКИ! – рявкнул Кип, и его голос эхом разнесся по церкви. – ТЫ ДОЛЖЕН ЗНАТЬ, ЧТО ДЕЛАТЬ!

– Я уже не раз пытался ускорить их смерть, но заклятие слишком сильно, и я не знаю, что…

Кип схватил старика за грудки и притянул к себе:

– Придется постараться! – хрипло проговорил он. – Боже правый, кроме вас нам сейчас никто не поможет!

– Я не могу… – устало ответил Бонифаций. – Но ты… ты, пожалуй, сможешь кое-что сделать. Oui, oui, ты. Твой дядя был одним из величайших хунганов на островах! – Бонифаций схватил констебля за рукав. – Он обучал тебя искусству… ты был его юным учеником… и сейчас ты можешь помочь мне!

– Нет! – Кип замотал головой. – Я выбросил это из памяти. Я забыл все, чему он пытался научить меня!

– Но, может быть, ты и сам наделен силой, – не унимался Бонифаций, – иначе он не выбрал бы тебя своим преемником! Она в тебе, только позволь ей проявиться, позволь себе распорядиться ею!

Кип отшатнулся и попятился. В его душе бушевали противоречивые чувства. Он повернулся к алтарю, воззрился на разложенные там культовые предметы и вдруг в приступе ярости ринулся на них и пинками стал расшвыривать горшки и склянки.

– Это все чушь, хлам! – отрывисто проговорил он. – Хлам, черт его побери! – Он нагнулся, схватил с пола бутылку и разбил ее о дальнюю стену, расплескав прозрачное содержимое, потом пнул какой-то горшок, и тот с лязгом покатился по полу. Кип, злой как черт, остановился, тяжело дыша, и прислушался к звуку собственного прерывистого дыхания. – Это безумие, – наконец удалось ему сказать. – Чего им… от нас… надо?

– Мы лишили их лодки, – отозвался старик. – Они хотят вернуть ее.

Кип посмотрел на него. Украденные со склада на верфи тросы, канаты, машинное масло, солярка… «Боже мой, не может быть!» Доски, сваленные на палубе подлодки, словно ими пытались укрепить переборки… Констебль содрогнулся. Он представил себе, что внутри лодки кипит работа – час за часом, без перекуров, без конца. Нет, нет, ее аккумуляторы давно сели, их проела соль – и Кип тут же вспомнил сетования Лэнгстри на то, что украли аккумуляторы. Если из них удастся выжать довольно энергии, если дизели заработают хоть в одну сотую своей мощности… Воображение у Кипа разыгралось, и он встревожился не на шутку. Если подводной лодке удастся добраться до судоходных путей между Кокиной и Ямайкой…

– Они попытались для начала утолить свою жажду жизненных соков, – сказал Бонифаций, – но не сумели, и теперь их ярость не обуздать. Они постараются убить как можно больше народу.

– Сегодня я видел одного из них – мертвого – в старом доме примерно в миле от деревни.

Бонифаций кивнул.

– Свежий воздух делает свое дело, но очень медленно. Слишком медленно, чтобы спасти нас. – Он сумрачно и отчужденно уставился на констебля.

– Мне не пережить эту ночь, – прошептал он. – Стоит мне закрыть глаза – вот так – и я вижу: близится мой смертный час, и та, что спешит за мной, обретает облик, хочет схватить меня… – Старик повернул голову, вгляделся в щели жалюзи и вновь собрался с силами. – Костер догорает. Они боятся огня, нужно снова раздуть его. – Он набрал деревянных обломков, отворил дверь и вышел. Пламя было опасно низким.

Оцепеневший Кип никак не мог собраться с мыслями. Майра, Минди… Их нужно вывезти с острова туда, где безопасно. А как же остальные, все те, кто видят в нем защитника? Как спасти жизнь им? Как заслонить их от надвигающейся беды?

Снаружи Бонифаций нагнулся и стал подкладывать деревяшки в тлеющие оранжево-красные угли. «Давай же, – сказал он себе, – давай, раздуй огонь, раздуй до неба, пусть он ревет в ночи, жаркий, живой!» Снова показалось пламя, лизнуло огненными языками новую растопку.

Бонифаций отступил от круга; глаз, висевший у него на шее, налился кровавой киноварью, остыл, полиловел, потемнел, еще, и стал угольно-черным.

Старик почувствовал на себе древнюю неласковую руку Смерти; она коснулась его шеи, очень легко, но по спине Бонифация пробежала холодная дрожь: предостережение. Он обернулся, всмотрелся в джунгли и, когда на него упала тень, понял – вот оно. И хотя он ясно увидел свою судьбу, он не захотел им сдаться.

– КИП! – крикнул он, срывая голос, и повернулся к открытым дверям церкви, но не успел сделать и шага, как споткнулся о корень и растянулся на земле, раздавив при падении стеклянный глаз. – КИП! – завопил он, чувствуя, что призраки настигают его.

Очки с Бонифация свалились; почти ослепший, он пополз прочь от страшных тварей, тщетно пытаясь закричать, впиваясь пальцами в песок и землю. И тогда один из них поставил на шею старику ногу в тяжелом башмаке и надавил. Бонифаций попытался отбиться, но силы быстро таяли; он захлебывался собственной кровью. Живые мертвецы, освещенные огнем костра, с шипением столпились вокруг старика и, как стая коршунов, набросились на него.

Кип выскочил на порог и остановился как вкопанный от того, что увидел. Твари повернули к нему головы, огненные провалы глаз искали свежей крови.

Кип увидел сатанинское воинство, тварей, которые водили свой корабль по темным водам Преисподней. Их было пять, и из джунглей подходили все новые. У того, что сломал шею его преподобию, пол-лица покрывала желтая плесень, на голове развевались клочья седых волос, провалившиеся истлевшие глаза смотрели на Кипа со жгучей ненавистью. На правой руке блеснул перстень со свастикой.

И тогда они, ощерясь, вытянув вперед когтистые лапы, пошли на Кипа.

Кип напружинился, подпустил тварей совсем близко, и тогда взмахнул топором, который взял в церкви, обрушив его на отвратительную костяную голову.

Тварь завизжала высоким, тонким, дребезжащим из-за высохших, как тростник, связок голосом и попятилась. Остальные продолжали наступление, они двигались так быстро, что у Кипа не осталось времени ни думать, ни ретироваться в здание и захлопнуть и запереть на засов дверь, чтобы выиграть еще несколько минут. В нос ему ударил едкий смрад смерти, и он стиснул зубы и энергично замахал топором, врубаясь в самую гущу зомби, которые хватали его за руки, за ноги, за плечи, раздирая сперва одежду, потом кожу. Те, что валились под ударами на землю, упрямо приподнимались и вцеплялись Кипу в ноги; он лягался и брыкался, шатаясь и едва не падая. Перед ним возникла страшная заплесневелая физиономия, Кип услышал злобное шипение, рубанул топором, и физиономия рассыпалась. Кто-то обхватил его колени, и он чуть не упал ничком в самый центр толпы зомби. И понял: если упадет – ему крышка.

Он отчаянно закачался, стараясь удержать равновесие, слыша злобные дребезжащие хрипы и тонкие пугающие стоны. Из скопления тел выметнулась скрюченная кисть и потянулась к глазам Кипа; он пригнул голову и заработал кулаками, ногами, локтями и коленями, пинками отшвыривая тварей от себя, осыпая их ударами, круша черепа блестящим лезвием. Один из зомби прыгнул вперед и схватил Кипа за горло, другой вцепился констеблю в спину и, хищно ворча, стал рвать обнажившееся в драке плечо. Сильные пальцы перехватили топор, пытаясь вырвать его у Кипа. Зомби наступали со всех сторон, стремясь вонзить ему в горло зубы или когти. Блеснул разводной ключ, он летел прямо на Кипа, но тот сумел погасить удар, приняв его на топорище, а потом вонзил топор в чье-то плечо.

Кипа душила паника – их было слишком много. «СЛИШКОМ МНОГО!» – закричал он. Разбитые лица и сломанные кости не останавливали их, они еще не утратили надежду сожрать его. Он отбился от твари, наседавшей со спины, но ее место заняла другая, присосалась к кровавой рваной ране у Кипа на плече. «ДЖИП! – услышал Кип собственный крик. – Джип! Давай в джип!» Он тяжело оперся спиной о крыло автомобиля, руками загораживая лицо от когтей, а потом взмахнул топором – влево, вправо – и с боем прорвался на заднее сиденье. Зомби хватали его за ноги, пытаясь утянуть в гущу своей обезумевшей стаи, но Кип стал брыкаться и вырвался. Зомби взяли джип в кольцо, чтобы не дать добыче сбежать, и Кип увидел их безумные, горящие жуткой яростью глаза.

Тварь с остатками рыжей бороды полезла за ним в машину, но Кип с силой опустил на него топор и почти отделил голову зомби от тела. Мумия опрокинулась на спину, в зияющей ране поблескивала желтая кость. К констеблю снова потянулись когтистые лапы, мертвые глаза смотрели хитро, с отчаянной решимостью.

Кип отполз в глубь машины. Все мышцы у него дергало, он обливался потом, с кончиков пальцев капала кровь.

Вдруг он задел ногой канистру с бензином, которую прихватил с собой.

Он вскрыл ее топором, поднял над головой, расплескивая бензин на тварей, и выбросил остатки в костер позади них.

Взрыв швырнул его через переднее сиденье на ветровое стекло. В небо с ревом поднялось пламя, закрутился смерч раскаленных углей. Несколько зомби вспыхнули, прочих вид огня поверг в панику. Толкаясь и пихаясь, они кинулись к зеленой стене джунглей, с каждым шагом рассыпаясь в прах, они ползали по земле, испуская страшные вопли и стоны от каждого обжигающего прикосновения пламени. Немногие добрались до леса и с треском стали ломиться через листву; прочие лежали там, где упали, и таяли, точно восковые фигуры.

Кип кинулся за руль и с ревом помчался прочь от церкви, чувствуя, что еще миг – и он окончательно сойдет с ума; его трясло, сердце тяжело бухало в груди, из всех пор сочился холодный пот.

Впереди лежала в ночи деревня – темная, тихая, ничего не подозревающая.

А до утра было еще далеко.

21

Дэвид Мур откинул волглую от пота простыню и выпрыгнул из постели; едва его ноги коснулись пола, он проснулся. Он стоял в душной темноте и пытался определить, что же наполнило его невыносимой тревогой, а в голове роились кошмарные картины.

Мур открыл дверь на балкон, вышел, взялся за перила. На горизонте сверкнула молния, послышалось пока далекое, глухое ворчание грома. В океане ходили высокие волны с белыми гребнями – где-то собиралась гроза. Мур еще мгновение стоял, прислушиваясь и гадая, не гром ли его разбудил, потом вернулся в комнату, включил свет и торопливо натянул джинсы и легкую рубашку.

В дверь настойчиво постучали.

– Кто там? – спросил он.

– Яна. Откройте, пожалуйста.

Он открыл дверь. Вошла Яна. Она не переоделась, вокруг покрасневших глаз легли темные круги.

– Я что-то слышала, – сказала она. – Я знаю, я что-то слышала. – Спала она урывками, ей снились кошмары – какие-то твари следили за ней из густой тени, облизываясь распухшими языками.

– Гром, – поспешно сказал Мур. – Меня он тоже разбудил…

– Нет! – Яна помотала головой, прошла мимо него на балкон и вгляделась в темноту. – Мне показалось, я слышала женский крик.

Блеснула молния. Яна поморщилась. Мур встал рядом с ней:

– Все в порядке?

– Да вроде бы. Не знаю. Говорю вам, я слышала женский крик! – Она растирала руки, словно они затекли. – А этот человек, который был здесь… когда мы пришли – кто он?

– Некто Шиллер. Был на нашей лодке, когда она затонула.

– Но тогда… он знает? Про то, что случилось?

Мур покачал головой.

– Нет. Я не стал ему рассказывать.

В темноте послышался далекий резкий звон бьющегося стекла. Мур ухватился за перила, напрягая глаза. Следующая вспышка молнии отбросила на деревенские улицы странные длинные тени. Нигде не горел свет, не было никакого движения.

– Что это? – Яна рядом с ним вся напряглась и говорила тревожным шепотом.