– КОНЧАЙ ЗАСИРАТЬ МОЗГИ! – Лэнгстри выхватил трубку изо рта, его трясло от ярости, и Кип ничуть не удивился бы, если бы Лэнгстри его ударил. – Нет у тебя такого права, нет и нет! Любую другую лодку еще ладно бы, хрен с тобой, но НЕ ЭТУ! – Он ткнул трубкой в сторону дока: – ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО ЭТА ДРЯНЬ СО МНОЙ СДЕЛАЛА? Знаешь? Сорок лет назад она разнесла мою верфь в клочки и угробила два десятка лучших работников! Не приведи Бог умереть так, как умерли они, – кого раздавило железом, кого разорвало, кто обгорел в головешки, а я стоял в самой гуще этого ада! Нет, брат, этого мне не забыть. А ТЕПЕРЬ ЭТА ГАДИНА ОПЯТЬ ОБЪЯВИЛАСЬ! Не знаю откуда, не знаю как, а только убирай ее с моей верфи к чертовой бабушке! – Он опять повернулся к двери и стал дергать доски. Послышался треск, один из гвоздей выскочил.

Кип схватил Лэнгстри за плечо и угрюмо, с нажимом, процедил:

– Я же сказал: отставить.

В глубине глаз Кипа светилось бешенство. Лэнгстри хотел было послать констебля куда подальше, но по здравом размышлении убрал руки от досок.

– Черт возьми, верфь-то все же моя… – начал он.

– Верфь, точно, твоя, – перебил Кип. – А остров – мой.

– Да хоть ты десять законов представляй, нечего указывать мне, что я могу, а чего не могу! И уехал-то всего на неделю, а тут на тебе, полный бардак – в доке лодка эта клятая, склад взломали и невесть чего навыносили, все трясутся как овечьи хвосты, к дверям и то никто не подходит – боятся…

– А что вынесли со склада? – спросил Кип так, словно это было очень важно.

Лэнгстри некоторое время испытующе смотрел ему в глаза.

– А вот пойдем, сам поглядишь! Высадили дверь и давай мести: канаты, доски, керосин, солярку – бочками, сукины дети, бочками! – и черт его знает что еще: наборы комплектующих, аккумуляторы, сверхпрочные тросы…

– Может, разошлось на ремонт, пока вас не было?

– Как бы не так! За неделю столько добра не перевести. Мы теперь все больше обшивки латаем да красим… И такую тяжесть увели у тебя чуть не на глазах, чтоб они лопнули!

Кип схватил Лэнгстри за грудки.

– А теперь вы послушайте, Лэнгстри, – очень спокойно сказал он. – Вы сделаете так, как я велел, – оставите док в покое. Утром мы выведем лодку в открытое море и затопим, но покамест забудьте о ней! СЛЫШИТЕ?!

Напуганный напористостью Кипа, Лэнгстри кивнул. Он вырвался от констебля и попятился.

– Ну ты, парень, того, совсем свихнулся!

Но Кип уже шел к джипу. Он сел за руль, завел мотор, вырулил из – за дока на дорогу и помчался мимо остолбенелого Лэнгстри в деревню, снедаемый тревогой за жену и дочь. Он чувствовал, что заразился странным безумием, страхом, грозившим подняться и смять его. Сегодня ему на миг приоткрылась истина, и он понял, до какой степени не в его власти предотвратить то, что должно случиться. Керосин, сказал Лэнгстри. Солярка в бочках, канаты, тросы. И аккумуляторы. О Господи, нет. Он прочел правду в безумном, остановившемся взгляде Кейла, о ней говорили обглоданный труп Джонни Мейджорса и останки матроса с немецкой подводной лодки на голом дощатом полу. И вот самое страшное – ограбленный склад.

Только один человек в целом свете мог помочь.

Бонифаций.

Мур ехал по лесной дороге к маленькому аэродрому. Рядом сидела Яна. В безветренном воздухе пахло душной сыростью – грозой. Небо стало однообразно серым, низким, солнце спряталось, над Кокиной неподвижно зависли облака. Сегодня Яна проснулась, злясь на Кипа еще сильнее, чем накануне, – Мур до сих пор видел по ее лицу, как она сердита. В течение утра они почти не разговаривали, девушка лишь настояла, что, прежде чем посылать радиограмму в Кингстон, ей нужно взглянуть на самолет. Мур выехал на поляну и увидел его: самолет стоял там, где они его оставили. Но, подъехав поближе, он понял, что ошибся.

– Иисусе! – вскрикнула девушка и выпрыгнула из машины, не дожидаясь, пока Мур затормозит. Она побежала вдоль самолета, Мур поехал за ней.

– Черт, черт, черт! – бушевала Яна. Злые слезы брызнули у нее из глаз и потекли по щекам. Она провела рукой по неровным вмятинам на фюзеляже. Стекло кабины было разбито, в передней ее части виднелись остатки приборной панели, свисали какие-то провода, сиденья были вспороты. Яна замотала головой, отказываясь верить, и ринулась мимо Мура к открытому капоту двигателя. Мур увидел путаницу оборванных проводов, вырванные свечи. Кто-то бесповоротно уничтожил самолет. Яна с треском захлопнула капот и отступила, дрожа.

– Вандализм! – проговорила она. – Чистейшей воды вандализм, а мистер Кип тем временем протирает штаны в деревне! Он думает, он такой ас, что ему позволено всем приказывать и указывать, а сам порядок навести не может!

– Не понимаю, – пробормотал Мур. – Зачем кому-то…

– Мотор за день не починишь, – не унималась молодая женщина, – даже если удастся достать здесь запчасти! Нет, я этого так не оставлю!

Мур махнул рукой в сторону домика за границей летного поля:

– Может быть, они ночью что-нибудь видели или слышали. Пошли. – Он потянулся, чтобы взять Яну за руку, и она отпрянула, а потом следом за ним прошествовала к грузовику.

Над дощатым домиком грозовой тучей висела тишина. Пустой загон, сарай, на квадратном клочке земли – зеленые стебли табака. На крыльце лежала велосипедная рама без колес, а сбоку за домом стоял старый громоздкий автомобиль. Тесно сплетенные кроны деревьев походили на крашенный зеленый потолок, а несколькими ярдами дальше начинались дикие джунгли.

Мур с Яной взошли по гаревым ступенькам на невысокое крыльцо. За дверью-ширмой темнела настежь распахнутая входная дверь.

– Добрый день! – крикнул Мур в дом. – Есть кто дома? – Он подождал ответа. Ему показалось, что он слышит странное гудение, что – то вроде жужжания насекомых, но он не был в этом уверен.

Яна постучала в дверь:

– Господи, да есть тут кто-нибудь?

Мур вдруг определил, откуда доносится жужжание. Он прошел по крыльцу к дальнему его краю, посмотрел вниз, весь помертвел и отступил на шаг.

Яна подошла к нему:

– Что это?

На земле лежала собака – лежала там, где, по-видимому, пыталась заползти под крыльцо. Ее голова была почти оторвана, зияющую рану кольцо на живое копошащееся кольцо облепили бесчисленные мухи. Из другой раны, на брюхе, вываливались кишки. Задние лапы были оторваны, а кости начисто обглоданы.

– Господи… – негромко сказала Яна.

Мур содрогнулся. Он вернулся к двери, открыл ее и вошел.

Стулья были перевернуты, столы разбиты в щепы, на полу блестело битое оконное стекло. «Осторожней, не порежьте ноги», – предостерег Мур вошедшую следом за ним Яну. Сердце у него вдруг учащенно забилось, по спине побежали мурашки, и он понял, что в доме кто-то есть.

Яна подавила острое желание вскрикнуть, потому что внезапно почувствовала во рту резкий, металлический, какой-то ржавый привкус – привкус крови. Она хотела отвернуться и не смогла и как зачарованная смотрела на скорченное тело в углу.

Это был труп негра средних лет; на лице застыло выражение потрясения и невообразимого ужаса. С темени был снят скальп, обнажена страшная масса искромсанных тканей, горло разорвано точь-в – точь как у пса под крыльцом. От правой руки осталась лишь половина: ее переломили в локте, а лучевую и локтевую кости раздробили, словно пытались добраться до мозга. Полоса засохшей крови вела за порог, по коридору, в другую открытую дверь.

Мур с колотящимся сердцем осторожно двинулся вперед; Яна несколько мгновений медлила, не трогаясь с места. Она тупо смотрела на диковинный рисунок, созданный кровью на штукатурке стены, и ждала, чтобы волна дурноты либо захлестнула ее с головой, либо схлынула. Наконец она втянула сквозь стиснутые зубы глоток воздуха, тщетно пытаясь отцедить запах смерти.

Вторая комната – кухня – тоже была разгромлена: ни двери, ни одного целого окна, кухонная утварь рассыпана по полу. Здесь тоже было очень много крови, но не было тел. Глядя на эти свидетельства насилия и убийства, Мур испытал смутный ужас – словно кто-то нашептывал ему на ухо предостережение, которое он не мог до конца понять. Его передернуло. Что здесь произошло? Но сознание, не желая скатываться за грань безумия, тотчас отринуло этот вопрос.

Яна вопросительно взглянула ему в лицо.

– Боже правый, что…

– Не знаю, – поспешно ответил Мур и крепко взял ее за руку. – Пошли отсюда. – Он отступил от окна.

И в этот миг на них упала тень, резко пахнуло гнилью и кровью: из дверей к Муру, целя ему в горло, тянула скрюченные руки какая-то тварь.

Мур толкнул Яну назад, за себя; девушка в ужасе закричала. Тварь схватила его за шею, впилась ногтями, навалилась всем телом. Она зашипела и, морща истлевшие губы, оскалила желтые клыки. Мур в бешенстве ударил, стараясь отбросить тварь назад, но та уже вцепилась в него, и в глубине кошмарных глазниц он различил красное вулканическое пламя ненависти.

Его повалили на пол. Он задохнулся от удара; зомби – на его когда – то человеческом, а теперь жутком истлевшем лице натеками проросла плесень – стукнул его головой о пол, оседлал и разинул пасть, чтобы вгрызться в горло. Мур толкнул его в провалившуюся грудь, чувствуя под руками кости и закаменевшие легкие, но он ослаб от удара по голове, и перед глазами закружилась черная мгла. Он увидел, как пасть раскрывается – шире, шире – и острые зубы приближаются к яремной вене.

И тотчас Яна на четвереньках поползла вперед, лихорадочно перебирая и отбрасывая кухонную утварь в поисках того, что непременно должно было быть здесь, и наконец схватила искомый предмет – большой, острый разделочный нож. Она увидела, что зомби вот-вот вцепится Муру в горло, и думать не осталось времени. Яна вся подобралась, подскочила к страшной твари и, одной рукой вцепившись ей в лицо, другой что было сил воткнула нож в спину.

Зомби сотрясла дрожь. В руке у Яны остались клочья истлевшей плоти, в нос ударил удушливый запах тухлятины. Она вскрикнула от страха и злости, выдернула нож и вонзила его обратно, выдернула, вонзила, выдернула, вонзила, чувствуя, как напрягается тело. Она знала, у этого ходячего трупа должно быть больное местечко, и била ножом с такой силой и яростью, что у нее заныла рука, а когда еще раз вцепилась зомби в лицо, почувствовала, как что-то оторвалось – остатки носа, щеки или губы.

Следующий мощный удар ножом вырвал у твари пронзительный крик – тонкий, сиплый звук, исторгнутый прогнившим горлом, – и зомби вскочил, отшвырнув от себя Яну. Нож выскользнул из ее пальцев и остался торчать в спине живого мертвеца, чуть ниже левой лопатки. Мур обалдело потряс головой, отполз в сторону и увидел, как кошмарная тварь рухнула на колени, тщетно пытаясь дотянуться до ножа; мотая головой, как раненый зверь, она разевала рот, но оттуда не выходило ни звука. Потом плюхнулась на живот и, часто дыша, корчась и содрогаясь, поползла к дверям. Комнату наполнило зловоние. Зомби, во весь рост вытянувшись на полу, одной рукой очень медленно тянулся к дверному косяку, чтобы выбраться в коридор. Послышалось страшное протяжное шипение, и тварь замерла, изогнувшись ломаным S, с простертой к двери рукой, царапая ногтями косяк.

Яна услышала собственный крик; она кричала и не могла остановиться, хотя эти звуки пугали ее, как будто кричала не она, а кто – то другой, далеко, все громче, громче, громче, истошнее, истеричнее. «Неужели это я? – услышала она свой голос. – Неужели это я я я кричуууууууууу…»

– ЯНА! – Мур встряхнул ее. – ЯНА! – Он резко развернул ее к себе, и она вдруг умолкла и посмотрела на Мура так, словно не знала ни кто он, ни где они, ни что произошло. Мур поднес руку к горлу, почувствовал, что там вспухают следы ногтей, и снова посмотрел на труп. Он поднялся, подошел к нему, держась за стену, и вытащил нож из мертвых пальцев. Крови на лезвии не было, не было ее и на полу возле твари. В ней, высохшей как осенний лист, не осталось ни капли жизненных соков. Он поддел ее носком ботинка, взялся за лохмотья рубашки и перевернул навзничь. Алый огонь, горевший в глазницах, погас, осталась лишь тьма и пустота. Череп скалился ему в лицо – карикатура сразу и на жизнь и на смерть.

Глядя в эти пустые глазницы, Мур понял, что за наследство принесла им подводная лодка: мучения душ, заключенных в разлагающуюся плоть, обреченных на жизнь в смерти. Какая-то нечестивая сила не давала им отойти в мир иной, схоронила живыми трупами в железном гробу… а он помог им выбраться из склепа.

Яна с трудом отыскала голос.

– Что… это?.. – прошептала она, не в силах унять дрожь. – Боже мой… Боже мой…

Мур повернулся к девушке, поднял ее с пола и повел к выходу, крепко сжимая в руке мясницкий нож, потому что знал – поблизости могут таиться другие. Они быстрым шагом пересекли крыльцо и спустились к пикапу. Мур велел Яне сесть в машину и запереть дверцу.

Садясь за руль, Мур услышал ярдах в двадцати позади треск и шум листвы; Яна вскрикнула, он обернулся и увидел, что из чащи, напролом сквозь заросли кустарника и лиан, на них надвигаются темные мрачные тени. Мур повернул ключ в зажигании, мотор заурчал, и он до отказа вдавил акселератор. В ответ грузовичок взревел, из-под колес полетели комья сырой земли, и машина помчалась по дороге. В боковое зеркало Мур увидел, как они возвращаются с опушки в джунгли, сжал руль так, что побелели костяшки пальцев, и тут пикап проскочил взлетную полосу и понесся в сторону деревни.

– Кто это был? – Яна в смятении вцепилась ему в рукав. Страх наконец настиг ее, и она утратила способность думать и рассуждать.

– Они живые, – ответил Мур, зорко поглядывая по сторонам – не притаилось ли что в зеленом полумраке по сторонам извилистой дороги; истинность собственного высказывания лишила его дара речи, а на висках выступил холодный пот. – Я видел их на лодке… и Кип видел. – Он коснулся красных отметин у себя на горле. – Не знаю, как это получается или почему, но знаю, что они живые…

Показалась деревня. Мур промчался по пустынным улицам; он заметил, что джип исчез со своей обычной стоянки перед конторой Кипа, но долго колотил в дверь в тщетной надежде, что Кип может оказаться на месте. Повернув от двери, он поднял голову и увидел клубящиеся в небе густые облака, тускло-серые, ослепительно-белые, далекие с черной каймой. Он пересек Площадь и обнаружил, что бакалея заперта, а витрины закрыты щитами; он постучался в хозяйственный магазин, но никто не ответил. Он оглядел Хай-стрит, магазин за магазином – везде замки на дверях, тишь, безлюдье: город-призрак. Ветер доносил от Кисс-Боттома крики чаек, птицы кружили над рифом, проносились над самой водой и вновь взмывали в небо. Мур смотрел, как они стаями летят в открытое море, словно решив навсегда покинуть Кокину.

Он вернулся к грузовичку. Не глядя Яне в глаза (из-за того, что непременно увидел бы там, а еще из страха перед тем, что она могла прочесть в его глазах), он завел мотор, включил передачу и поехал через площадь в гору по Хай-стрит.

И увидел, что двери гостиницы распахнуты.

Мур непроизвольно напрягся. Он помнил, что утром закрыл дверь, хоть и не запер ее. Взвинченный до предела, он сунул разделочный нож за ремень.

– Ждите здесь, – велел он Яне. – Первым пойду я. – Он оставил ее в грузовичке и крадучись поднялся на крыльцо; вытаскивая одной рукой нож, другой потянул на себя дверь-ширму и переступил порог, прислушиваясь и принюхиваясь чутко, как зверь. Вдруг Мур застыл на месте, всматриваясь в полумрак комнаты.

В кресле сидел какой-то человек, рядом на полу стоял чемодан. В руках он держал стеклянное пресс-папье и смотрел на него так, словно вновь обрел нечто утраченное давным-давно. Мур отпустил ширму, та громко захлопнулась за ним, и человек торопливо – и неуклюже – поднялся.

19

– Прошу прощения, – сказал незнакомец с заметным акцентом. – Дверь была открыта, и я зашел, чтобы подождать здесь. – Он поднял пресс-папье. – Прошу вас, скажите… где вы это взяли? – Он опустил глаза и заметил нож в руке Мура и очень спокойно добавил: – Я… не имел в виду ничего плохого.

– Кто вы? – спросил Мур.

– Меня зовут Фредерик Шиллер. Мне сказали, что здесь можно подыскать комнату, но, пока я шел по деревне, я не встретил ни одного человека…

Мур на миг замер, пытаясь определить, что у гостя за акцент. Ну как же – немецкий! Он по-прежнему осторожно отложил нож на стол.

– Так откуда это у вас? – снова поинтересовался Шиллер. Пресс – папье он держал так, точно это был бесценный самоцвет.

Мур не стал удовлетворять его любопытство и вместо этого спросил:

– Как вы сюда попали?

– Приплыл на грузовом судне с Ямайки. – Шиллер помолчал, сунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил недорогой коричневый бумажник. – Деньги у меня есть, – сказал он.

Мур отмахнулся от кошелька.

– Я не знаю, что у вас за дела на Кокине, мистер Шиллер, но вы выбрали не самое удачное время для визита.

– О? Почему?

– Надвигается буря – вон какое нынче небо. Последний ураган чуть не развалил гостиницу.

– Я ненадолго, – отозвался Шиллер. – А теперь, пожалуйста, скажите… где вы нашли этот предмет?

– На лодке…

Шиллер закрыл глаза.

– …или, вернее, на том, что от нее осталось. – Дверь-ширма за спиной у Мура открылась, вошла Яна. Она посмотрела на Мура, потом на Шиллера, потом опять на Мура. – С вами все в порядке? – встревоженно спросил он.

Она кивнула и провела рукой по лбу.

– Да… просто я очень устала. У меня… у меня еще путаются мысли.

– Молодая леди нездорова? – спросил Шиллер.

– Пожалуй, я пойду отлежусь, – сказала Яна Муру.

Он взглянул на немца.

– Если хотите кофе, кухня в глубине дома. Я провожу мисс Торнтон наверх. – Его заинтриговал этот человек, он гадал, кто это и откуда.

Мур помог Яне подняться по лестнице, проводил в конец коридора, в номер, и откинул одеяло на постели. Когда он уже уходил, Яна вдруг схватила его за руку пониже локтя. Золотистые волосы веером рассыпались по подушке.

– Я не понимаю, что здесь творится, мне страшно, я не знаю, что делать…

Мгновение Мур стоял, глядя на нее сверху вниз, а потом отвел волосы с ее лба – бережно, как когда-то с другой женщиной.

– Отдыхайте, – сказал он. – Зажечь свет?

– Нет, – ответила Яна. Секунду-другую она лежала очень неподвижно, потом закрыла лицо руками. – Я его видела… я его трогала… Боже милостивый, мне кажется, от меня все еще разит тухлятиной…

Мур прошел через комнату и закрыл дверь на террасу. Когда он опять посмотрел на Яну, то увидел только ее затылок. Светлые волосы в бледном свете казались почти серебристыми. Интересно, удастся ли ей уснуть, подумал Мур, а если да, то что ей приснится? Труп с развороченным мозгом? Ухмыляющаяся физиономия твари, в ком еще сорок лет назад должна была угаснуть последняя искра жизни? Яна пошевелилась, не отнимая рук от лица, и Мур услышал, как она протяжно, страдальчески вздохнула. Он еще немного постоял подле нее и вышел, но оставил дверь открытой.

Он пошел к себе и проверил, на месте ли пистолет. Обойма была полная, и в ящике лежали еще две запасные. Он убрал пистолет и спустился вниз.

Немец, окутанный клубами сизого табачного дыма, сидел, держа в руках пресс-папье со скорпионом. При виде Мура он положил стеклянный куб на столик у своего кресла. Мур, не обращая на него внимания, налил себе рома и единым махом проглотил. День клонился к вечеру, солнце спряталось за тучи, и спустились бледно-серые сумерки, но, хотя в комнате царил полумрак, а в углах колыхалась паутина теней, Мур не собирался зажигать лампу.

– Итак, – начал он, наконец поворачиваясь к гостю, – что привело вас сюда?

Шиллер выпустил струю дыма.

– Подводная лодка.

– Так я и думал.

Немец полез в нагрудный карман и показал Муру вырезку из газеты. Мур наскоро пробежал ее глазами.

– Эта женщина – доктор Торнтон… она занимается подводной археологией и тоже приехала посмотреть на лодку. Не знаю, в чем состоит ваш интерес, но, если оставить в стороне историческую ценность, эта лодка – никчемное корыто. Вы представить не можете, как я жалею, что нашел эту проклятую посудину… – Он умолк и снова отхлебнул из стакана.

– И вы были внутри?

– Да.

Шиллер откинулся в кресле, вздохнул, затянулся.

– Что от нее осталось? – странным далеким голосом спросил он.

Мур пристально разглядывал его: седина, острый нос, острый подбородок, высокие скулы, усталые, измученные глаза, глубокие складки на лбу. Возможно, представитель фирмы, занимающейся подъемом затонувших кораблей; прислан с Ямайки оценить старую лодку в плане металлолома? Нет. Он немец – вряд ли это простое совпадение. Мур сказал:

– Взять там нечего.

На губах гостя промелькнула тонкая улыбка.

– Взять? Нет, этот аспект меня не волнует; по моим соображениям, она давно должна была пройти эту стадию. Вообще, это невероятно – видите ли, я думал, что море давно разбило ее на куски, что не осталось ничего. – Он поднял голову и встретился глазами с Муром. – Значит, газета не врет. – Это было утверждение, не вопрос.

Мур сидел так, чтобы видеть лицо немца.

– Верно.

Немец вновь взял пресс-папье; Мур заметил, что руки у него чуть – чуть дрожат. Шиллер бережно повернул пресс-папье, провел пальцем по гладкой поверхности.

– В сорок втором, – сказал он, – я, матрос германского флота, служил на U-198 и был на борту, когда ее потопил у берегов вашего острова британский морской охотник.

Мур подался вперед, лицо его застыло.

– Да-да, – сказал Шиллер. Его глаза походили теперь на кусочки стекла, взгляд посуровел, сосредоточился в одной точке у Мура на лбу. – Спасся только я… Все прочие… кроме одного… пошли на дно вместе с лодкой, а тот, что не утонул, сгорел – попал в горящую солярку. Я звал его… я пытался его найти, но море было усеяно трупами, а в воздухе воняло дымом и горелым мясом. Наша лодка ушла; буквально ушла из – под ног… нет-нет, на месте командира я сделал бы то же самое – видите ли, у них не оставалось времени… И тогда я остался один, а вокруг гремели взрывы, выли сирены, звучали крики… – Шиллер вдруг спохватился; взгляд его едва заметно смягчился, он ткнул окурок в пепельницу. – Извините, – сказал он. – Я не хотел вдаваться в подробности.

– Да нет, – сказал еще не пришедший в себя Мур, – я понимаю. А как вас занесло на Ямайку?

Шиллер рассеянно провел по губам тыльной стороной ладони – привычка, от которой он так и не избавился. У всех, кому довелось стоять вахту на мостике подводных лодок типа «U», вырабатывался и в разной степени укоренялся в подсознании схожий жест – приходилось вытирать с губ соленую корку, а волны снова и снова, тысячу раз окропляли их брызгами, с грохотом разбиваясь о железный фальшборт. Еще одно звено в цепи, которая связывает меня с погибшими, понял он, касаясь губ.

– Теперь я живу на Ямайке, – сказал он. – В конце пятидесятых я вернулся сюда преподавать немецкий язык и историю в Вест-Индском университете, в Моне. По крайней мере, так я объяснял себе это поначалу. Но, наверное, на самом деле я вернулся на Карибы из-за лодки.

Мур ждал продолжения, но Шиллер молчал, и он спросил:

– Из-за лодки? Почему?

– Потому что, – с усилием выговорил Шиллер, – пока я жив, я остаюсь одним из команды… последним из команды этой лодки. – Он снова погладил грани пресс-папье и поставил его на стол. – Я никогда не был рьяным сторонником дела нацизма и, возможно, с самого начала понимал, что Гитлер ведет нашу страну к полному разорению. Но история подарила нам краткий – очень краткий – миг торжества и славы, яркий, как пламя, и, как пламя, канувший в забвение. Этого я никогда не забуду.

В тишине комнаты слышно было, как гудят снаружи насекомые и тихонько шелестит, поет в натянутой на дверь сетке морской ветерок.

– Кажется, вы не сказали мне, как вас зовут, – нарушил молчание Шиллер.

– Дэвид Мур, – представился тот. Он поставил стакан, поднялся, зажег лампу. При свете немец вдруг показался старше своих лет. Взгляд его был подернут дымкой воспоминаний.

– Я бы сейчас с огромным удовольствием выпил, – сказал Шиллер.

– Иногда, знаете ли, надо.

– Да. Со мной так тоже бывает. – Мур плеснул рома в другой стакан и протянул гостю.

Шиллер с благодарностью принял его, пригубил и прислушался к звону насекомых. Он встал, подошел к двери и устремил взгляд на темнеющую бухту.

– Красивый остров, – сказал он чуть погодя, не оборачиваясь к Муру. – Вы знаете, что наша лодка чуть было не уничтожила его?

– Да, знаю.

– И вам… не горько?

– Некоторым – наверняка.

Шиллер кивнул.

– Честный ответ. Видите ли, этот остров находился в зоне нашего патрулирования. Мы получили приказ обстрелять верфь – было известно, что англичане ремонтируют здесь свои суда… и потом, была война…

Мур вновь уселся, не сводя с немца глаз.

– Я помню, – спокойно проговорил Шиллер, – как во время первого обстрела стоял на мостике и считал взрывы на берегу. Мне казалось, все это происходит не со мной, с кем-то другим, где-то далеко. Да, я знал, что мы уничтожаем человеческие души, и все же… это были враги. Морские охотники в ту ночь отчего-то не появились, и обстрел продолжался много часов. Конечно, береговая артиллерия вела ответный огонь, но нас им было не достать. Пламя вырастало в ночи словно буйные алые цветы на черном бархате. Командир посмотрел в бинокль и велел прекратить огонь. И когда эхо выстрелов носового орудия стихло, мы услышали крики… – Шиллер надолго умолк; Мур неотрывно смотрел на него. – Командир остался доволен, и мы снова ушли в патруль.

– И после такого вы не испытывали угрызений совести? Ни разу?

Шиллер повернулся к нему, хмурясь, словно не вполне понял вопрос.

– Я выполнял свой долг. Но будьте покойны, я расплатился за это… и не однажды. Через несколько дней мы вернулись в этот квадрат – командир заподозрил, что на верфях начат ремонт, и хотел еще раз обстрелять их, пока работы не завершены. Неподалеку от острова вахтенный заметил впереди медленно идущий корабль. Мы ушли на глубину и некоторое время следовали за ним. Это был грузовой транспорт. Мы расстреляли его торпедами, но вспышки привлекли внимание военных кораблей, стоявших в вашей бухте. Они засекли нас и зашли сзади. В это время я и еще один матрос, тот, о ком я упоминал, были на палубе. Во время срочного погружения нас смыло…

Шиллер умолк, глядя на море.

– А что стало с лодкой?

– Не знаю, – прошептал немец. – Или, вернее, знаю, но неточно. – Он отпил из стакана. – Морские охотники оцепили район ее погружения и стали сбрасывать глубинные бомбы. Гидролокаторы англичан нащупали нашу лодку, и начался многочасовой обстрел. Все это я был вынужден наблюдать с палубы британского корабля – меня подобрала шлюпка союзников. Море бурлило, как лава в кратере вулкана, плевалось песком, обломками кораллов, растерзанной рыбой. Я подумал о своих товарищах – о тех, кто надеялся спастись от обстрела под многометровой толщей воды.

Обстрел глубинными бомбами страшная вещь, мистер Мур. Вам слышно, как сталь прогибается от взрывов, и вы молите Господа, чтобы не вылетели заклепки. На больших глубинах струйка воды, брызнувшая в крохотное отверстьице, способна снести человеку голову, а заклепки рикошетят, как пули, пробивают не только плоть и кость, но и металлические переборки. И шум… грохот подводных взрывов, пронзительный скрип железа, и лучи гидролокаторов шарят по корпусу лодки, словно в него бросают пригоршнями гравий. – Он содрогнулся и отвел взгляд. – Но вам нельзя издать ни звука, вы должны загнать вглубь страх, подавить вопль, рвущийся из горла, ведь если вы закричите, примерно в трехстах футах у вас над головой люди в наушниках услышат этот крик, и на вашу лодку, кувыркаясь, посыплются новые бомбы. Это чрезвычайно жестокая игра, война натянутых нервов, когда вода из защитницы становится врагом и один – единственный возглас может подписать вам смертный приговор.

Два дня британские морские охотники не оставляли лодку в покое; они знали, что заперли ее в своем кольце, и хотя порой надолго воцарялась тишина, обстрел неизменно возобновлялся. Они сбрасывали на нее, казалось, тысячи глубинных бомб – и ждали, не кашлянет ли кто, не выдохнет ли сквозь стиснутые зубы, не лязгнет ли ведро, не застонет ли разорванный металл. – Глаза у Шиллера были безумные, и Муру сделалось не по себе. – Но лодка так и не всплыла. Немного солярки, да, но ничего, что говорило бы о прямом попадании. Из того, что я сумел разобрать, я понял: локаторы морских охотников потеряли лодку, точно она вдруг испарилась, но англичане не сомневались: она где-то на дне.

В эту минуту Муру живо вспомнилось его погружение – гора песка и кораллов, нависающий над головой неровный край былого выступа материковой отмели. Может быть, командир немецкой лодки пытался уйти от врага, поднимаясь вдоль стены Бездны, вместо того чтобы опускаться глубже, а потом завел субмарину под каменный карниз, где ее не могли нащупать радары? И, может быть, в тот самый миг, когда кто – то из команды подвинул рычаг, открыв сжатому воздуху доступ в резервуары, карниз от сотрясения обвалился и похоронил лодку под тоннами песка. Экипаж оказался в заточении и час за часом, задыхаясь в накапливающихся вонючих испарениях, ждал – вот-вот иссякнет воздух. Когда остов лодки в досточной мере освободился от песка, чему немало способствовали ураган и последний взрыв глубинной бомбы, остатки сжатого воздуха подняли ее на поверхность.

– Наконец, – негромко говорил Шиллер, – морские охотники сдались и прекратили поиск. Меня допросили и отправили за решетку. Конец войны я встретил в тюрьме. Я вернулся в Германию, в Берлин. Я помню, как шел по улице к родительскому дому… От него остался один фасад – печная труба, стена, дверь. А поперек двери намалеванное кем-то ярко-красной краской «Семья Шиллеров погибла». – Он заморгал и отвернулся. – Они погибли во время воздушного налета.

– Мне очень жаль.

– Ничего, ничего. Ведь была война, – Шиллер допил свой ром и поставил стакан на стол. – Где лодка сейчас?

– На верфи.

Шиллер мрачно улыбнулся и кивнул.

– Странно, не правда ли, как иногда поворачивается судьба? Возможно, за столько лет моя лодка еще не исполнила своего предназначения…

– Предназначения? – ошарашенно переспросил Мур. – Как это?

Шиллер пожал плечами.

– Куда ее денут? В какой-нибудь морской музей? Может быть, даже в сам Британский музей? Полагаю, это возможно. А значит, моя лодка еще жива, а? Быть может, ее поставят в выстланном линолеумом огромном зале среди громадных орудий. Возможно, там будет даже старый, подбитый в бою танк. А дальше будет выставлен сияющий «спитфайр» или восстановленный «юнкерс». Туда будут ходить вспоминать дни своей славы медленно выживающие из ума старики. Будут приходить и молодые – но они не смогут понять, что перед ними, они будут смеяться и показывать пальцем, недоумевая, неужели этот старый хлам когда-то был хоть на что-то годен.