5. Дар и проклятие

Сон караулил Эвана, и он боялся его.

Остаток дня был потрачен на обживание нового дома: распаковку чемоданов и картонных коробок, развешивание одежды в кладовых, рассортировку серебряной посуды и размещение кастрюль и сковородок в кухонных буфетах, подметание и мытье полов, загрузку холодильника и кладовой теми продуктами, которые они привезли с собой из Ла-Грейнджа. После обеда Эван снова съездил на станцию техобслуживания, где продавали шины, и почти полчаса уговаривал управляющего, стройного мужчину с шевелюрой непослушных рыжих волос по имени Джесс, вышитым на его рубашке, согласиться на его цену. Наконец он простил расхождение в пять долларов, поскольку Эван был новым человеком в городке и он хотел быть ему полезен в будущем. Джесс ввез микроавтобус в гараж, и пока мальчик-подросток с коротко подстриженной рыжей шевелюрой такого же цвета, как и у его отца ставил новую шину, Джесс и Эван уселись в конторе и тихо беседовали.

— Рад видеть вас здесь, сказал ему Джесс.

— Вифаниин Грех действительно чудесное местечко. Очень тихое и спокойное. Я с семьей живу в Спэнглере, вон там. Работаю здесь в течение последних четырех лет, а чем вы зарабатываете на жизнь?

— Я писатель, сказал Эван. — Или пытаюсь им быть.

— Книги, да?

— Пока нет. Короткие рассказы, журнальные статьи. Все, что угодно.

— Хорошая работа. Я же, как мне кажется, пробовал заниматься всем понемногу. Несколько лет водил грузовики. Затем работал конструктором. Вместе со своим шурином вступил в строительный бизнес, но он вроде как лопнул. Давно, еще мальчишкой в Южной Дакоте, пробовал себя в выступлениях на родео. Да, это был суровый способ заработать доллар. Возьмите, к примеру, этих здоровых лошадей они подлые. И чем больше, тем подлее; они не испытывают никакой любви к людям. Все что я мог сделать — это скрипнуть зубами и завязать с этим. Ну, что ж, вот вы и готовы. Кажется, Билли поставил вам тот новенький «Уайтволл». Приходите в любое время, мы просто сядем и потолкуем, потому что у меня маловато возможностей поговорить с людьми из Вифаниина Греха.

Возвращаясь домой, Эван сделал неправильный поворот и оказался в Ашевей-роуд улице, которая чуть севернее заворачивала обратно на 219 магистраль. На северной границе деревни стоял холм, усаженный вязами и дубами, покрытый травой и утыканный надгробиями. Это было кладбище Шейди-Гроув-хилл, отделенное от Ашевей-роуд низкой каменной стеной. Эван развернул машину в проезде до слияния с 219 магистралью и повернул, пока еще не уверенно, по направлению к Мак-Клейн. На углу улиц Блейр и Стивенсон он случайно слегка повернул голову направо, чтобы взглянуть на встречный транспорт, которого здесь всегда оказывалось удивительно немного, и в этот момент увидел обрамленную сияющим белым облачным фоном островерхую крышу ту, что видел утром. Сейчас она находилась всего лишь за одну улицу от него. Какую улицу? спросил он себя. Каулингтон? Под самой крышей он мог разглядеть окна, блестящие от отражений других стен и окон, домов и улиц и, возможно, самого Круга. Словно глаза, которые видят все, расположенные на лице из темного, изъеденного временем камня.

Сзади него водитель белого «Форда» засигналил; Эван заморгал, отводя взгляд от того дома, и повернул по направлению к дому.

Теперь он лежал в кровати рядом с Кэй и ощущал тяжелую усталость. Ее глаза были закрыты, а ее теплое тело прижато к нему. Он пока еще не хотел плыть по течению. Он относился с недоверием к этому времени отдыха, поскольку часто для него это был не отдых, а словно сидение в темноте в кинотеатре перед сеансом, боясь начала картины. Он припомнил, как ребенком, в Нью-Конкорде, штат Огайо, он пошел в Театр лирики на Гановер-стрит в субботу после обеда. С ним был Эрик, который постоянно держал руку в красно-белом полосатом пакете с попкорном. Вокруг щебетали дети, оторванные на пару часов от реального мира, получившие возможность затеряться в тенях, выползающих, подкрадывающихся или проскальзывающих на выцветший от времени экран. И когда появление чудовища, испускающего отвратительные жидкости или обнажающего вампирские клыки, сопровождалось градом попкорна, в ответ на это служитель в красной куртке ходил по рядам вверх и вниз со своим фонариком, угрожая исключением из школы серебряных мечтаний. Некоторые из этих монстров были поддельными и забавными: люди в резиновых костюмах, облучающие убегающих землян из странных лучевых ружей; японские сороконожки, проползающие сквозь подземные туннели; горбуны с неправдоподобно выступающими глазами, похожими на вздувшиеся на солнце яйца. Все могли смеяться над этим и верить, что все будет в порядке, стоит только повернуться к ним спиной, променяв их на горячие сосиски или шоколадных солдатиков.

Но был один фильм, который Эван до сих пор помнил и который вселял в него ужас один из тех старых мерцающих черно-белых сериалов, части которого заканчивались в момент наивысшей опасности. Он заставлял его приходить в кинотеатр снова и снова, чтобы разглядеть каждый эпизод, и ни один человек в здравом уме не мог отвернуться от твари, ползающей на экране. Каждую субботу он уверял себя, что она будет все еще там, что она не исчезла, не выползла из этого фильма, чтобы скользить, подобно ночному холоду, по Нью-Конкорду. Рука Зла, никогда полностью не различимого и всегда ощущаемого слишком поздно. Это нечто могло быть мужчиной или женщиной, или даже не быть человеком, а лишь замершим и загустевшим дыханием демона. Оно наносило удар без предупреждения, и ни один человек не знал и не хотел знать, что это. Но некоторые осмеливались предположить, что оно приближается мелкими шагами.

Словно паук.

И никогда нельзя поворачиваться к нему спиной или позволять быть сзади вас. Потому что в этом случае оно, неспособное пока еще вонзить свои клыки в вашу глотку, поглощало все, что было под рукой, и дожидалось своего часа. В конце серии Рука Зла ускользала, просачиваясь через коробку, в которую герой — Джон Хилл? Ричард Арлен? посадил ее и выбросил в реку. Таким было содержание кошмаров, которые позже всплывут в жизни и вцепятся в глотки и позвоночники. Потому что даже ребенком, сидя в этом кинотеатре, Эван Рейд знал, что такая вещь, как Рука Зла, существовала в действительности. Она могла называться по-другому, но она существовала в некой черной, ужасной, безумной форме и набрасывалась на свои жертвы в полном молчании.

Рядом с ним Кэй слегка шевельнулась на подушке. Он только смутно осознавал, что уплывает в полную темноту, где его поджидает нечто, внушающее ужас.

Место, в котором он очутился во сне, было неким аналогом Театра лирики, но там было очень холодно, так холодно, что он мог видеть дыхание, парящее перед его лицом. Там была абсолютная, ломящая уши тишина. Первая мысль, которая пришла ему в голову: где же другие дети? Ведь это субботний день, не так ли? Представление вот-вот начнется. Где они? Сначала он подумал, что он один, но очень медленно что-то принимало форму рядом с ним. Форму, имеющую много тонов и цветов, создающую иллюзию твердости. Холодно. Очень холодно. На короткий миг черты лица Эрика проскользнули по лицу этой фигуры, затем исчезли. Потом другие лица, носы, челюсти, скулы, выплывали из этого лица и уносились прочь; некоторые Эван узнавал, некоторые нет. Это можно было сравнить с наблюдением за фотографиями мертвецов, перелистывая их на высокой скорости. Некоторые из этих глаз и лиц выражали ужас.

Возможно, призрачные служители уже оторвали контроль на билетах в этот кинотеатр. Возможно, это было все целиком внутри сознания Эвана Рейда или стояло где-то на демаркационной линии между снами и действительностью, между фактами и предрассудками. Где бы оно ни существовало, сейчас он ожидал его начала.

Потому что знал: было нечто, что они хотели ему показать.

Это началось внутри него, дрожание красного в его сознании, которое начало расти, вытягивать щупальца, касаясь нервов там и тут. Оно превратилось в нечто паукообразное, оскалившееся своей пастью в виде красной чашечки, а он был неспособен вскрикнуть или отпрянуть. Тварь ползла по нему, причиняя булавочные уколы боли своими покрытыми мехом когтями. В водовороте перед ним картины вспыхивали, на мгновение ослепляя вспышками белого цвета. Он видел оголившееся, задушенное тростником поле в лесу и слышал внезапный пугающий звук треснувшей древесины. Полет ворон, взмывающих в синее небо, напоминал черную пентаграмму. Послушался короткий вскрик, затем демонический вопль, который вызвал желание закричать от ужаса. Он видел взрывающуюся землю, разбрасывающую гейзеры грязи, древесных лиан и веток деревьев. Разрывные снаряды. Лица, затененные перекладинами бамбуковых клеток, наблюдающие, как он сражается с двумя охранниками в черном. Лицо американца, глядящее вниз на него и говорящее: «Друг, принимай все легко, с тобой все в порядке, все в порядке». Быстрый взгляд на Кэй и Лори, обе моложе, Лори-малютка на руках матери. Грохот труб отопления. Сердитые голоса, кто-то плачет. Измятые груды бумаги, бросаемой в мусорное ведро, и обжигающая лужа желтого цвета.

И затем, в конце концов, наиболее тревожащее: дорожный указатель с надписью: «ВИФАНИИН ГРЕХ».

А за ним полнейшая тьма.

Он покачал головой, желая скрыться, убежать, с криком вырваться из этого места, но в следующее мгновение осознал, что они не покончили с ним. Нет, еще не вполне. Потому что, в конце концов, его доставили, чтобы он увидел следующий эпизод.

Темнота очень медленно начала таять, пока не превратилась в обычный солнечный свет. Стали различимы улицы и дома деревни, расположенные красиво и удобно. Он мог различить оттенок цветов на Круге и все магазины, окольцевавшие его, однако казалось, что улицы покинуты, а дома пусты, потому что ничто не двигалось. Он шел в одиночку, следуя за манившей его тенью, окруженный молчанием.

И вот он уже стоял перед тем огромным островерхим домом из темного камня.

Войти за кованный железный забор, увенчанный острыми наконечниками? Пройти по бетонной дорожке по направлению к внушительной двери из твердого дуба? Он ощутил вкус иссушающего страха в своем горле, но нельзя было вернуться назад, нельзя было убежать. Его рука медленно протянулась вперед, ухватилась за латунную ручку и толкнула. Дверь открылась бесшумно, и он оказался на пороге.

Внутри темнота, холод, запах прошедших веков и кости, рассыпавшиеся в прах. Солнце жгло его спину, а затененность впереди обморозила его лицо. Он смотрел, не в силах шевельнуться. Пыль клубилась столбом перед ним в коридоре длинною в вечность. Наконец пыль повисла в виде занавеса, и через этот занавес Эван увидел медленно движущуюся призрачную фигуру. Бесформенная, древняя, ужасная, она подходила ближе. Ближе и ближе. Одна рука ее взметнулась вверх, пальцами пробивая круговерть пыли, клочьями откидывая ее назад, как тончайшую материю или плотную паутину огромного и кровожадного паука. Пальцы вытянулись к нему, и Эван закрыл лицо руками, но не смог отступить назад, не смог найти в себе силы, чтобы шевельнуться, не смог захлопнуть эту массивную дверь перед тем, что приближалось к нему по коридору, какой бы злобной тварью это ни было. Рука начала пробиваться сквозь пыль к нему, а за ней показались очертания головы без лица, запеленатые в темноту.

Он простер руки перед собой, чтобы удержать ее, открыв рот в крике ужаса. Он схватил ее, ощутив запястья этой нечисти. Он почувствовал, как кто-то трясет его. Свет зажегся, ужалив ему глаза. Послышался чей-то голос.

— Эван! — Кэй. Она трясла его за плечи, а он обхватил ее запястья. — Эван! Приди в себя, проснись! Проснись! Что с тобой? — Ее глаза, затуманенные сном, выражали испуг. Она трясла его все сильнее, пытаясь разбудить.

Он выпутался из паутины сна и сел в постели. Бисеринки пота, выступившие на его щеках и на лбу, начали испарятся. Он моргнул, пытаясь понять, где находится. В том доме. Нет. В нашем доме. Кэй рядом со мной. Деревня снаружи спит. Все в этом мире хорошо. То, другое место, где он все это видел, померкло и исчезло. Он немного подождал, стараясь восстановить спокойствие, его дыхание было прерывистым.

— Я в порядке, наконец сказал Эван. — Я в порядке. — Он взглянул в глаза Кэй, и она кивнула.

— Плохой сон, да? спросила она.

Из спальни, расположенной по другую сторону от холла, донесся испуганный голос Лори:

— Мама? Папа?

— Ничего, отозвался Эван. — Просто плохой сон. Спи опять.

Молчание.

— Тебе принести стакан воды или еще чего-нибудь? спросила его Кэй.

Он отрицательно покачал головой.

— Все закончилось. Господи, ничего себе первая ночка в нашем новом доме!

— Пожалуйста. — Кэй дотронулась пальцем до его губ. — Не говори об этом. Все в порядке. Ты можешь опять заснуть?

— Нет-нет, я так не думаю. По крайней мере пока. — Он выждал долгое время, осознавая, что она следит за ним, и потом повернулся к ней. Я ничего не хочу ломать, сказал он.

— Ты и не будешь. Ты никогда этого не делаешь. Даже не думай ничего об этом.

— Эй, сказал он, заглядывая в ее глаза. — Я твой муж, помнишь? Тебя не нужно дурачить, и, конечно же, тебе не следует дурачить меня. Мы оба знаем.

— Ты слишком много клянешь себя. В этом нет необходимости. — Она чувствовала себя неловко. Говоря это, она как будто полностью осознала, что это ложь. Она видела его глаза, далекие и испуганные, как будто он увидел что-то ужасное, что не смог полностью распознать.

— Я хочу, чтобы все было хорошо, сказал Эван. — Я хочу, чтобы все сработало.

— Так и будет, сказала она. — Пожалуйста.

— Но раньше так не было, не так ли? спросил он, и ее молчание его ужалило. — Всегда эти сны. Я не могу никуда скрыться от них. Я не могу заставить их прекратиться! Господи, когда же они прекратятся? Сейчас они поймали меня, я вижу кошмары о Вифаниином Грехе.

— Вифаниином Грехе? глаза Кэй заледенели и сузились. — Что о нем?

— Я не вижу в этом никакого смысла. Я никогда не смогу. Но это казалось. хуже, чем все, что я видел раньше.

Кэй уставилась на него, ни слова не говоря, потому что она не знала, что ему сказать, поскольку что сказать было нечего. Его глаза сказали все. Мука. Боль. Вина. Она неожиданно ощутила внезапную уверенность, что в другой комнате Лори вовсе не спит, но прислушивается, может быть, со страхом. Лори слишком часто слышала, как ее отец вскрикивает по ночам, и это ее пугало.

Эван сделал попытку проконтролировать свое дыхание. Детали кошмара быстро тускнели: лишь холодный ужас, словно колючка, укоренился в его желудке.

— Я не могу сладить с этим, сказал он наконец. — Я никогда не мог. Всю свою жизнь я вскрикивал во сне: я прошел через бессонницу, снотворные таблетки и таблетки для бодрствования. Но я просто не могу стряхнуть с себя эти проклятые сны! — Он отбросил простыни и сел на край кровати.

Кэй обнаружила, что всматривается в маленький полукруглый шрам на мускулистом изгибе в нижней части его спины, где был задран верхний край его пижамы. Шрапнель из другого мира. Это было то, что вернуло его домой с войны и дало Багровое Сердце. Она слегка дотронулась до него, словно боясь, что он может вновь открыться и пролить яркие красные капли на голубые простыни. Он казался ей все еще незнакомым, как и множество других вещей, даже после всего этого времени.

— Я даже не знаю, что, к черту, они означают, сказал он. — Когда я пытаюсь рассматривать их как фрагменты и кусочки, мой мозг превращается в кашу. Детали ускользают от меня тогда, когда я пытаюсь их ухватить. И в этот раз. в этот раз это было в Вифаниином Грехе. Бог знает почему. Но было именно так.

— Это всего лишь сны, сказала Кэй, стараясь сохранить свой голос спокойным. Сколько раз говорила она ему в точности то же самое посреди ночи? Всего лишь сны. Не настоящие. Они не могут поранить. — В них ничего нет; я не могу понять, почему ты позволяешь им так сильно беспокоить себя. — Осторожно, осторожно, подумала она, это опасно, нужно выбирать слова, искать, их, словно цветы в зарослях крапивы. Она поглядела на его затылок, где непослушные волосы встали торчком. Он провел по ним одной рукой, и она увидела, что его плечи чуть-чуть ссутулились. — Они ничего не означают, Эван, тихо и спокойно сказала она. — Просто, может быть, ты положил слишком много горчицы и маринада на свой мясной сэндвич. Давай, ложись опять. Кстати который час? — Она повернулась, чтобы взглянуть на часы на ночном столике. — Боже мой! Почти пять. — Она зевнула, все еще моргая от беловатого свечения лампы.

— Они кое-что означают, сказал он скучным пустым голосом. — Тот сон о грузовике кое-что значил, не так ли? И другие до него.

— Эван, сказала Кэй. — Пожалуйста. сказала она утомленно и несколько раздраженно, может быть, также немного испуганно. Да. Признай это, сказала она себе. Холодный скептицизм все эти годы служил ей как бы защитой от вещей, которые она не могла понять. Приступ неловкости, беспричинного страха так часто преследовал ее. В этот раз она поддалась ему только на мгновение, вскоре она снова обрела контроль над своими эмоциями и сказала: нет, нет, нет, это всего лишь совпадение, здесь нет такой вещи как.

— Сожалею, что испугал тебя, сказал Эван. — Господи, я собираюсь теперь ложится спать с полоской ленты поперек рта, чтобы Лори и ты могли хоть немного хорошо отдохнуть для разнообразия.

— Как они называли это.

— Я думал, что оставил их позади, сказал он ей, не глядя на нее. — Я думал, что они все еще в Ла-Грейндже. Может быть, прячутся под кроватью, или что-то вроде этого. Последний был о Гарлине, и спустя месяц я потерял свою работу в журнале. Второе зрение?

— Я помню, сказала Кэй, на этот раз без горечи, потому что, в конце концов, дела повернулись хорошо. Совпадение, конечно же это было совпадение. — Я хочу выключить свет, сказала она. — Хорошо?

— Хорошо, ответил он. — Конечно.

Она потянулась и выключила свет. Темнота снова вернулась в комнату, только единственное пятнышко ясного лунного света просачивалось сквозь занавески. Она лежала на спине, сомкнув уставшие веки, но не смогла сразу заснуть. Вместо этого она вслушивалась в его дыхание. Оно странным образом напомнило ей дыхание испуганного животного, за которым она наблюдала в клетке зоопарка, когда была маленькой девочкой. Она подняла свою руку и дотронулась до его плеча.