– Вполне, благодарю.
      Дюжина царских стражников просочились в тронную залу, опередив своего повелителя и Мария; еще дюжина вошла за ними следом. Начался скрупулезный осмотр залы, смахивавший на обыск. Затем половина стражников отправилась рыскать по дворцу, другая же половина осталась при Митридате, не сводя с него глаз. Царь проследовал прямиком к мраморному трону с пурпурной подушкой и, усевшись, щелкнул пальцами, после чего слуги подставили кресло Гаю Марию.
      – Предложили ли тебе, чем освежиться? – заботливо осведомился царь.
      – Вместо этого я принял ванну, – ответил Марий.
      – Тогда перейдем к трапезе?
      – Если угодно. Только надо ли перебираться в другое помещение? Надеюсь, тебе достаточно моего общества. Я не возражаю, если мы станем есть сидя.
      Между ними был водружен стол, на котором появилось вино и простые кушанья: овощи, огурцы с чесноком, залитые сметаной, рубленая телятина. Царь обошелся без извинений по поводу незамысловатости пищи, а просто набросился на еду. Марий, изголодавшийся за время путешествия, последовал его примеру.
      Лишь когда трапеза была завершена, и стол был освобожден от блюд, завязался разговор. За окнами сгущались мирные сумерки, в тронной зале сделалось совершенно темно. Обмирающие от страха слуги заскользили вдоль стен, зажигая светильники; язычки огня оказались слабыми, что объяснялось дурным качеством масла.
      – Где царь Ариарат Седьмой? – спросил Марий.
      – Мертв, – ответил Митридат, ковыряя в зубах золотой палочкой. – Умер два месяца назад.
      – При каких обстоятельствах?
      Теперь, находясь совсем рядом с царем, Марий увидел, что глаза у того скорее зеленые, хоть и с карими крапинками, что было, конечно, весьма необычно. Глаза эти сверкнули, потом царь отвел взгляд; когда он снова воззрился на собеседника, в них не было заметно никакой хитрости. «Сейчас я услышу ложь», – решил Марий.
      – Смертельная болезнь, – отвечал царь с тяжелым вздохом. – Он умер здесь, во дворце. Меня при этом не было.
      – Вблизи города ты принял бой, – напомнил ему Марий.
      – Пришлось, – ответил Митридат.
      – Чем была вызвана такая необходимость?
      – Сирийским претендентом на престол двоюродным братом Селевкидом. В жилах представителей каппадокийской царской династии течет много крови Селевкидов безмятежно объяснил царь.
      – Какое отношение это имело к тебе?
      – А вот какое: мой тесть – то есть один из моих тестей – каппадокиец, принц Гордий. Моя сестра была матерью покойного Ариарата Седьмого и его младшего брата, который жив и здоров. Этот ее младший сын теперь, естественно, полноправный правитель, а я наблюдаю за тем, что бы Каппадокией правил он, наследственный владыка.
      – Я не знал, царь, что у Ариарата Седьмого есть младший брат, – заметил Марий.
      – Есть, можешь не сомневаться.
      – Расскажи мне подробно, как все происходило.
      – В месяц боэдромион, когда я находился в Дастерии, до меня донесся призыв о помощи, поэтому я, мобилизовав армию, выступил в Эзебию Мазаку. Здесь никого не оказалось, царь же был мертв. Младший брат сбежал в страну троглодитов. Я занял город. И тут объявился сирийский претендент на престол со своей армией.
      – Как же звали сирийского претендента?
      – Селевк, – с готовностью ответил Митридат.
      – Что ж, недурное имя для сирийца, претендующего на престол, – заметил Марий.
      Однако иронизировать в разговоре с Митридатом было бесполезно. Он почти никогда не смеялся из-за отсутствия чувства юмора, – римского или греческого. Марий решил, что он куда более чужд ему, римлянину, чем нумидийский царь Югурта. Возможно, он не так умен, но зато куда более опасен. Югурта тоже убивал родственников, однако при этом знал, что боги могут призвать его к ответу за его злодеяния. Митридат же возомнил себя богом и не испытывает ни стыда, ни вины. Жаль, что мне так немного известно о нем и о Понте. Рассказы Никомеда здесь не подмога: он воображает, что знает этого человека, но на самом деле это не так.
      – Итак, ты принял бой и нанес поражение сирийскому претенденту на каппадокийский престол Селевку, – молвил Марий.
      – Верно, – царь фыркнул. – Бедняги! Мы перебили их всех, до последнего человека.
      – Это я заметил, – сухо произнес Марий и наклонился вперед. – Скажи мне, царь Митридат, разве в Понте не принято убирать тела убитых с поля боя?
      Царь заморгал, поняв, что в словах Мария не содержится комплимента.
      – В это время года? Зачем? К лету от них ничего не останется: их смоет вешними водами.
      – Понятно, – выпрямив спину, ибо так принято восседать в кресле в Риме, Марий, красующийся в безупречно расправленной тоге, положил ладони на ручки кресла. – Мне бы хотелось взглянуть на царя Ариарата Восьмого – так, видимо, звучит его титул. Возможно ли это, царь?
      – Конечно, конечно! – обнадежил его царь и хлопнул в ладоши. – Пошлите за царем и принцем Гордием! – приказал он явившемуся на вызов давешнему древнему старцу. – Повернувшись к Марию, он произнес: – Я всего десять лет назад нашел племянника и принца Гордия у троглодитов – к счастью, живыми и невредимыми.
      – Как удачно! – откликнулся Марий.
      Вошел принц Гордий; за руку он вел мальчика лет десяти. Самому Гордию было уже за пятьдесят. И мальчик, и он были одеты по греческой моде; оба почтительно застыли у подножия возвышения, на котором восседали Марий с Митридатом.
      – Ну, молодой человек, как поживаешь? – обратился Марий к мальчику.
      – Хорошо, благодарю, Гай Марий, – ответил ребенок, настолько похожий ликом на царя Митридата, что его можно было принять за портрет Митридата в юные годы.
      – Кажется, твой брат мертв?
      – Да, Гай Марий. Смертельная болезнь сразила его здесь, во дворце, два месяца назад, – отвечал маленький попугай.
      – Так что теперь ты – царь Каппадокии.
      – Да, Гай Марий.
      – Тебе нравится быть царем?
      – Нравится, Гай Марий.
      – Тебе достаточно лет, чтобы править?
      – Мне помогает дедушка Гордий.
      – Дедушка?
      Гордий улыбнулся; улыбка получилась не из приятных.
      – Для всех я – уже дедушка, Гай Марий, – со вздохом ответил он за мальчика.
      – Понятно. Благодарю тебя за аудиенцию, царь Ариарат.
      Мальчик и провожатый с изящным поклоном удалились.
      – Мой Ариарат – славный мальчуган, – проговорил Митридат тоном нескрываемого удовлетворения.
      – Твой Ариарат?
      – В метафорическом смысле, Гай Марий.
      – Он – вылитый ты с виду.
      – Правильно, ведь он – сын моей сестры.
      – Мне известно, что в вашем роду приняты родственные браки, – Марий шевельнул бровями, однако этот сигнал, который объяснил бы все лучше всяких слов Луцию Корнелию Сулле, не был понят Митридатом. – Что ж, – сказал тогда Марий, – представляется, что каппадокийские дела вполне утрясены. Из этого, безусловно, следует, что ты уведешь свою армию назад, в Понт.
      Царь вздрогнул.
      – Боюсь, что нет, Гай Марий. Каппадокия пока еще нетвердо стоит на ногах, к тому же этот мальчик – последний в роду. Лучше будет, если я оставлю армию здесь.
      – Нет, лучше бы тебе увести ее домой!
      – Этого я сделать не могу.
      – Можешь!
      Царь затрясся так, что зазвенел его панцирь.
      – Ты не вправе диктовать мне, что мне делать, Гай Марий!
      – Очень даже вправе, – твердо и спокойно парировал Марий. – Нельзя сказать, чтобы Рим был так уж заинтересован в этом уголке мира, однако если ты будешь держать оккупационные армии в не принадлежащих тебе странах, то могу заверить тебя, царь, что Рим проявит должный интерес и к этим краям. Римские легионеры состоят из римлян, а не из каппадокийских крестьян и сирийских наемников. Уверен, что тебе не хочется встретить здесь римские легионы! Но, если ты не уйдешь восвояси, царь Митридат, не миновать тебе встречи с римскими легионами! Это я тебе гарантирую.
      – Ты не можешь этого гарантировать: ты не у дел.
      – Я – римский консулар, поэтому могу говорить так – и говорю.
      Теперь ярость Митридата вскипела не на шутку; впрочем, Марий не без интереса замечал, что царя обуяла не только ярость, но и страх. «Мы способны держать их в кулаке! – мелькнула у него восторженная мысль. – Они – точь-в-точь робкие зверьки, притворяющиеся свирепыми. Стоит разгадать их игру – и они убегают, поджав хвост и скуля.»
      – Я нужен здесь, нужен вместе с моей армией!
      – Не нужен. Ступай домой, царь Митридат.
      Царь вскочил на ноги, схватившись за эфес меча; дюжина стражей, присутствовавших в зале, придвинулась к возвышению, ожидая приказа.
      Я мог бы прямо здесь прикончить тебя, Гай Марий! Собственно, я так, наверное, и поступлю. Я убью тебя, и никто никогда не узнает, что с тобой стало. Я отправлю твой прах домой в большом золотом сосуде, приложив к нему соболезнующее письмо, в котором объясню, что ты умер от внезапной болезни в мазакском дворце.
      – Подобно царю Ариарату Седьмому? – Марий говорил, не повышая голоса; он сидел по-прежнему прямо, не ведая страха. – Успокойся, царь! Сядь и вспомни о благоразумии. Ты отлично знаешь, что не можешь расправиться с Гаем Марием. Осмелься ты на это – и Понт с Каппадокией заполонят римские легионы. Это произойдет сразу же, дай только срок доплыть кораблям. – Откашлявшись, он продолжал в непринужденном тоне: – Знаешь ли, нам не доводилось вести толковых войн с тех пор, как мы обратили в бегство три четверти миллиона германских варваров. Вот это был противник так противник! Только не такой богатый, как твой Понт. Трофеи, которые мы наверняка добудем в войне в этой части мира, делают такую войну весьма желанной. Так зачем же толкать нас на это, царь Митридат? Ступай домой!
      Внезапно Марий остался в одиночестве: царя как ветром сдуло. Вместе с ним исчезла и его охрана. Гай Марий в задумчивости поднялся из кресла и, выйдя из залы, направился в свои покои. Желудок его был полон простой добротной пищи, именно такой, какой он отдавал предпочтение, а в голове роились интереснейшие вопросы. Он ни секунды не сомневался, что Митридат уведет войско на родину Вопрос в другом: где он видел облаченных в тогу римлян? Тем более – в тогу с пурпурной каймой? Можно было допустить, что царь знал, что его дожидается именно Гай Марий, потому что дряхлый старикан из замка ухитрился его предупредить, однако Марий в этом сомневался. Нет, царь получил оба присланных ему в Амазею письма и с тех пор старательно избегал встречи. Из этого следовало, что Баттак, archigallos из Пессинунта – шпион Митридата.
      Следующим утром Марий вскочил ни свет ни заря, торопясь как можно быстрее пуститься в обратный путь в Киликию. Однако опередить понтийского царя ему не удалось царь Понтийский, как доложил Марию дряхлый старик увел свою армию назад, к себе домой.
      – А как насчет малолетнего Ариарата Эзеба Филопатора? Он отбыл вместе с царем Митридатом или остался здесь?
      – Он здесь, Гай Марий. Отец провозгласил его царем Каппадокийским, поэтому он волей-неволей остался.
      – Отец? – резко переспросил Марий.
      – Царь Митридат, – с невинным видом ответил ему дряхлый старик.
      Вот оно что! Значит, мальчишка – никакой не сын Ариарата VI, а сын самого Митридата! Умно. Впрочем, не слишком.
      Провожал Мария Гордий, не жалевший улыбочек и поклонов; малолетнего царя нигде не было видно.
      – Значит, тебе выпала участь регента, – молвил Марий, прежде чем взгромоздиться на нового коня, сильно превосходившего ростом того, что доставил его сюда из самого Тарса; скакуны гораздо лучше прежних были теперь и у его слуг.
      – Да, до тех пор, пока царь Ариарат Эзеб Филопатор не повзрослеет и не сможет править самостоятельно.
      – Филопатор… – задумчиво протянул Марий. – Что означает «отцелюбивый.» Как ты думаешь, будет он скучать по отцу?
      Гордий широко раскрыл глаза.
      – Скучать по отцу? Но ведь его несчастный отец умер, когда он был еще младенцем!
      – Нет, Ариарат Шестой умер слишком давно, чтобы успеть дать жизнь этому мальчику, – возразил Марий. – Я не так глуп, принц Гордий. Потрудись сообщить об этом своему хозяину, царю Митридату. Шепни ему, что мне известно, кому приходится сыном новый каппадокийский царь. И что я не буду спускать с них обоих глаз. – Он занес ногу в стремя. – Насколько я понимаю, ты действительно приходишься дедом этому мальчику, а не всем на свете. Единственная причина, по которой я решил оставить пока все, как есть, заключается в том, что у мальчика хотя бы мать – каппадокийка, то есть твоя дочь.
      – Моя дочь – царица Понта, и ее старший сын унаследует трон Митридата. Мне лестно, что этот мальчик будет править у меня на родине. Он – последний в роду, вернее, последней в роду является его мать.
      – Ты – не принц крови, Гордий, – презрительно бросил Марий. – Пусть ты каппадокиец, но титул принца ты себе присвоил. Следовательно, твоя дочь – никакая не последняя представительница рода. Лучше передай мое послание царю Митридату.
      – Передам, Гай Марий, – ответствовал Гордий, не выказывая признаков обиды.
      Марий уже развернул коня, но в последний момент натянул уздечку и обернулся.
      – Да, вот еще что! Прибери на поле боя, Гордий! Если вы, сыны Востока, желаете, чтобы к вам относились с уважением, как к цивилизованным людям, то и ведите себя соответствующим образом! После битвы нельзя оставлять гнить несколько тысяч трупов, пускай даже вражеских, не заслуживших ничего, кроме презрения. Здесь нет ни капли смысла с точки зрения военной науки, а есть лишь признак варварства. Насколько я понимаю, именно варваром твой хозяин Митридат и является. Всего хорошего!
      Закончив свое напутствие, Гай Марий ускакал прочь, увлекая за собой спутников.
      Гордию не было нужды восхищаться отвагой Мария, однако не мог он восхищаться и Митридатом. Поэтому он не испытывал радостного трепета, когда приказывал привести ему коня, чтобы догнать царя, прежде чем тот покинет Мазаку. Возможно, он действительно передаст ему все, до последнего словечка! Посмотрим, как проглотит эту пилюлю Митридат! Дочь Гордия и впрямь была провозглашена царицей Понта, так что ее сын Фарнак считался теперь наследником понтийского престола. Да, для Гордия настали золотые времена, тем более что он – догадка Мария была справедлива – не был принцем из древнего царского рода Каппадокии. Когда малолетний царь, сын Митридата, возмужает и получит право царствовать самостоятельно (естественно, при поддержке папаши), Гордий потребует себе храм-царство Ма в Комане, что в каппадокийской долине в междуречье Сара и Пирама. Там, воплощая собой одновременно жреца и царя, он обретет безопасность, покой, благоденствие и безграничную власть.
      Митридата он нагнал на следующий день – тот стоял лагерем на берегу реки Галис неподалеку от Мазаки. Царь услыхал от тестя то, что велел передать Гай Марий, однако не слово в слово. Гордий ограничился рассказом о том, как ему было велено убрать трупы с поля битвы, передавать же остальное буквально счел слишком рискованным для себя. Царь страшно разгневался: он ничего не говорил, а только таращил свои и так слегка выпученные глаза, сжимая и разжимая кулаки.
      – Ты расчистил поле? – спросил царь.
      Гордий судорожно проглотил слюну, не зная, какой ответ предпочитает услыхать царь. Потом он догадался – и попал впросак.
      – Конечно, нет, мой повелитель.
      – Тогда что ты здесь делаешь? Немедленно выполняй!
      – Но, великий царь, божественный владыка, он при этом обозвал тебя варваром!
      – С его точки зрения я действительно варвар, – веско сказал царь. – Более у него не появится шанса называть меня этим именем. Если цивилизованного человека отличает стремление тратить силы на подобное занятие, когда это не диктуется погодой, то так тому и быть: будем расходовать наши силы. Отныне люди, считающие себя цивилизованными, не отыщут в моем поведении ничего, за что меня можно было бы обозвать варваром.
      «Подождем, что будет, когда ты совладаешь с гневом, – подумал Гордий, не собираясь делиться с царем своими мыслями. – Гай Марий прав: ты и впрямь варвар, о, повелитель!»
      Итак, поле битвы под Эзебией Мазакой было освобождено от трупов, которые предали огненному погребению; пепел их был похоронен под высоким курганом, который, впрочем, делался совершенно незаметным на фоне горы Аргей. Сам же царь Митридат не стал проверять, как исполнено его повеление: отослав армию назад в Понт, он отправился в Армению. Путешествие было необычным: он захватил с собой почти весь свой двор, включая десяток жен, три десятка наложниц и полдюжины старших детей. Караван вытянулся на добрую милю: здесь были и лошади, и повозки, влекомые быками, и носилки, и вьючные мулы. Двигался караван со скоростью улитки, преодолевая за день не более 10–15 миль, зато не делал привалов, сколько женщины послабее здоровьем ни умоляли повелителя отдохнуть денек-другой. Эскортом служила тысяча вооруженных всадников – именно то количество, какому надлежит охранять царское посольство.
      Это и было посольство. Новость о том, что в Армении теперь правит новый царь, застала Митридата в самом начале каппадокийской кампании. Ответ его не заставил себя ждать: он послал в Дестерию за женщинами, детьми, вельможами, дарами, одеждой и прочим скарбом – всем тем, что требуется для посольства. Каравану потребовалось без малого два месяца, чтобы выйти на берег Галиса вблизи Мазаки; произошло это как раз тогда, когда до каппадокийской столицы добрался Гай Марий. Отсутствие царя в день прибытия Мария объяснялось тем, что он наносил визит своему странствующему двору, чтобы удостовериться, все ли его повеления исполнены в точности.
      Пока что Митридат ничего не знал о новом царе Армении, помимо того, что тот молод, приходится законным сыном старому царю Артабазу, зовется Тиграном и с раннего детства был заложником парфянского царя. «Правитель одного со мной возраста! – окрыленно размышлял Митридат. – Правитель могущественного восточного царства, не имеющий никаких обязательств перед Римом и способный присоединиться к Понту, образовав с нами антиримский союз!»
      Армения лежала среди высокогорий, примыкающих к Арарату, и простиралась на восток вплоть до Каспийского, или Гирканского моря; традиционно и географически она была тесно связана с Парфянским царством, властители которого никогда не проявляли интереса к землям, лежащим к западу от реки Евфрат.
      Наименее сложный путь лежал вдоль Галиса до его истоков, затем через водораздельный хребет – в небольшое владение Митридата под названием Малая Армения и в верховья Евфрата, далее через еще один хребет к истокам Аракса и вдоль этой реки – к Артаксате, городу на Араксе, служившему Армении столицей. Зимой совершить такое путешествие было бы невозможно, настолько высоки были все здешние горы, однако в начале лета оно доставляло немало удовольствия: в долинах цвели разнообразные цветы – голубой цикорий, желтые примулы и лютики, пламенные маки. Здесь не существовало диких лесов; их заменяли тщательно ухоженные посадки деревьев, используемые на дрова, а также в качестве ветрозащитных полос. Здешнее лето было настолько коротким, что тополя и березы еще не успели одеться листвой, хотя стояло начало июня.
      На пути каравана не встречалось городов, не считая Караны, деревень также было совсем немного; даже шатры кочевников почти не попадались на глаза. Из этого следовало, что посольство поступило верно, захватив с собой все необходимое в пути зерно; фрукты и овощи собирались в дороге, мясо же покупалось у встречных пастухов. Митридат поступал мудро: он щедро платил за необходимую его спутникам снедь, в результате чего остался в памяти незамысловатого горного люда справедливым, как бог, и сказочно щедрым.
      В Квинктиле они вышли к Араксу, чтобы следовать далее вдоль его извилистого русла. Митридат следил за тем, чтобы местным жителям с лихвой компенсировались все причиняемые караваном неудобства, хотя для переговоров приходилось прибегать к языку жестов, ибо знающие азы греческого жители остались далеко позади, за Евфратом. Царь выслал вперед отряд, который должен был сообщить в Артаксате о его приближении; на подходе к городу с его лица не сходила улыбка, ибо он знал, что это длительное и изнурительное путешествие предпринято далеко не напрасно.
      Армянский царь Тигран сам выехал встречать царя Митридата Понтийского на дорогу, за городские стены, окруженный стражами в свисающих до земли кольчугах, вооруженными длинными копьями, со щитами на спинах. Царь Митридат любовался их крупными конями, тоже одетыми в кольчуги. Замечательное зрелище являл собой и повелитель армян, защищенный от солнца зонтиком, стоя правивший шестью парами белых быков, запряженных в золотую колесницу на маленьких колесиках. На царе была великолепная мантия, расшитая драгоценной нитью и сияющая, как огонь, и плащ с короткими рукавами. Голову его венчала высоченная тиара, обхваченная белой лентой диадемы.
      Митридат, закованный в золотые доспехи, в своей неизменной львиной шкуре, в греческих сапожках и с усыпанным драгоценными камнями мечом на сверкающей перевязи, соскочил со своего высокого гнедого коня и зашагал к Тиграну с вытянутой для приветствия рукой. Тигран вышел из своей четырехколесной колесницы и протянул гостю обе руки. Руки царей встретились, черные глаза заглянули в зеленые. Так началась дружба, зиждившаяся не только на взаимной приязни. Цари сразу увидели друг в друге союзников. Они вместе зашагали по пыльной дороге к городу.
      Тигран оказался светлокож, но темноволос и темноглаз; волосы и борода его отличались невиданной длиной, были тщательно завиты и переплетены золотыми нитями. Митридат готовился к встрече с эллинизированным монархом; Тигран же был совершенно не эллинизирован – скорее, в нем чувствовалось влияние Парфии, отсюда прическа, борода, длинная одежда. К счастью, при этом он блестяще владел греческим языком, в чем от него не отличались всего двое-трое его ближайших вельмож. Остальные придворные, подобно простонародью, пользовались мидийским диалектом.
      – Даже в таких сугубо парфянских городах, как Экбатана и Сузы, владение греческим является неотъемлемой частью подлинной образованности, – пояснил царь Тигран, когда он и гость уселись в два царских кресла рядом с золотым армянским троном. – Я не стану оскорблять тебя, усаживаясь выше, чем ты.
      – Я пришел заключить с Арменией договор о дружбе и союзе, – провозгласил Митридат.
      Беседа текла в обстановке деликатной обходительности, что было не слишком обычно для столь чванливых и властных монархов: это свидетельствовало о том, что оба считают согласие насущной необходимостью. При этом Митридат был, конечно, куда более могуществен, ибо над ним не было сюзерена, и он правил куда более обширными и богатыми землями.
      – Мой отец во многом напоминал парфянского царя, – говорил Тигран. – Своих сыновей он убивал одного за другим; я уцелел потому, что был в восьмилетнем возрасте отослан к царю Парфии как заложник. Поэтому когда мой отец заболел, единственным оставшимся в живых сыном оказался я. Армянский посланник вел переговоры с парфянским царем Митридатом о моем освобождении. Однако назначенная им цена была нестерпимо высока: семьдесят армянских долин, все, что лежат вдоль границы между Арменией и Мидийской Атропатеной. Иными словами, моя страна лишилась своих самых плодородных земель. К тому же там протекают золотоносные реки, в которых находят также прекрасный лазурит, бирюзу и черный оникс. Поэтому я поклялся, что Армения вернет себе эти семьдесят долин, а я найду для столицы более подходящее место, чем эта холодная дыра – Артаксата.
      – Не Ганнибал ли помог спланировать Артаксату? – спросил Митридат.
      – Таково предание, – коротко отозвался Тигран и вновь вернулся к своим грезам об империи. – Я мечтаю расширить пределы Армении до Египта к югу и до Киликии к западу. Я хочу получить доступ к Срединному морю, хочу выйти на торговые пути, хочу иметь более теплые земли, чтобы растить хлеба, хочу, чтобы все граждане моего царства заговорили по-гречески. – Он умолк и облизал губы. – Как ко всему этому относишься ты, Митридат?
      – Благосклонно, Тигран, – с легкостью откликнулся царь Понта. – Я бы гарантировал тебе содействие и военную поддержку в достижении твоих целей, если и ты поддержишь меня, когда я двинусь на запад, чтобы отобрать у римлян их провинции в Малой Азии. Забирай Сирию, Коммаген, Осроэну, Софину, Гордиону, Палестину и Набатию. Я же беру Анатолию, Киликию в том числе.
      Тигран ни минуты не колебался.
      – Когда? – порывисто спросил он. Митридат с улыбкой выпрямился в кресле.
      – Тогда, когда римлянам будет некогда, и они не станут обращать на нас внимания, – молвил он. – Мы с тобой молоды, Тигран, а значит, можем позволить себе подождать. Я знаю Рим. Рано или поздно он втянется в какую-нибудь войну на Западе или в Африке. Вот тогда мы и выступим.
      Ради скрепления союза Митридат показал Тиграну свою младшую дочь от умерщвленной царицы Лаодики, пятнадцатилетнюю девочку по имени Клеопатра, и предложил ему взять ее в жены. У Армении как раз не было царицы, поэтому сделка оказалась как нельзя более удачной: Клеопатра станет армянской царицей – какое многообещающее событие! Ведь это означало, что внук Митридата унаследует армянский престол. Но, стоило светлоголовой, золотоглазой девочке увидеть своего нареченного, как она зарыдала, испугавшись его чужеземной наружности. Тогда Тигран решился на уступку, достойную удивления, ибо он был воспитан при восточном дворе, где мужчина не мыслился без бороды (своей и искусственной) и кудряшек (своих и искусственных): он сбрил бороду и остриг свои длинные кудри. Невеста обнаружила, что царь – вполне миловидный молодой человек, вложила свою руку в его и улыбнулась. Ослепленный белокожей невестой, Тигран решил, что ему ужасно повезло; видимо, то был последний случай в его жизни, когда ему довелось почувствовать нечто, близкое к умилению.

Глава 8