Наконец появился дневальный с ужином и теперь гремел посудой в комнате, приспособленной под кухню. Услышав шум, сестра Лэнгтри, уже совсем было собравшаяся пойти к себе в кабинет, передумала и зашла туда.
      — Что у нас сегодня? — поинтересовалась она, выставляя тарелки из шкафа на стол.
      Дневальный тяжело вздохнул.
      — Должно быть, мясо с овощами, сестра.
      — Овощей немного больше, чем мяса, а?
      — И то и другое никудышное, я бы сказал. Но пудинг совсем неплох. Что-то вроде яблок, запеченных в тесте, а сверху такой золотистый сироп.
      — Любой пудинг лучше, чем ничего, рядовой. Просто замечательно, как улучшился рацион питания за последние шесть месяцев.
      — Ей-Богу, сестра! пылко поддакнул дневальный.
      Сестра Лэнгтри совсем уже было повернулась к примусу, на котором она имела обыкновение разогревать еду, как вдруг краешком глаза заметила какое-то движение в ее кабинете. Она поставила тарелки на стол и, бесшумно ступая, вышла из столовой в коридор.
      Около ее стола, пригнув голову, стоял Льюс. В руке он держал раскрытый конверт с бумагами Майкла.
      — Немедленно положите!
      Он повиновался, но совершенно спокойно, даже небрежно, как будто взял конверт случайно, проходя мимо. Если он и читал их, дело было уже сделано — она видела, что все бумаги благополучно пребывали на своем месте, внутри конверта. Но, как ни вглядывалась она в Льюса, ей так и не удалось ничего понять. В этом смысле с Льюсом всегда проблема: с ним никогда ни в чем невозможно быть уверенной, потому что он как бы обретался одновременно во многих плоскостях, так что и сам бы не смог с уверенностью определить, где кончается одна плоскость и начинается другая. Естественно, это означало, что он всегда мог уверить самого себя, что не сделал ничего, так сказать, не общепринятого. А ведь если подумать, то Льюс — настоящее воплощение мужчины, которому нет нужды в жизни что-то выслеживать или действовать исподтишка. Но только у него была другая история.
      — Что вам здесь нужно, Льюс?
      — Разрешение на выход.
      — Прошу прощения, сержант, — холодно заявила она, — но вы уже израсходовали свои разрешения за этот месяц. Вы читали документы?
      — Сестра Лэнгтри! Ну как же я могу?!
      — Когда-нибудь вы попадетесь, — сказала она. — А пока что можете помочь мне с обедом, раз уж вы все равно в этом конце коридора.
      Но прежде чем выйти из кабинета, она положила конверт с документами Майкла в верхний ящик и заперла его на ключ, мысленно проклиная себя за вопиющую небрежность, какой раньше с ней никогда не случалось за всю ее медицинскую практику. Она обязана была проверить, что бумаги заперты на ключ, а уж потом вести Майкла в палату. Наверное, он прав: война слишком затянулась. Вот и она начинает делать ошибки.

      — За пищу, которую даешь нам, благодарим тебя, Господи, — закончил Бенедикт почти в полной тишине и поднял голову.
      Льюс, не обращая никакого внимания на молитву, продолжал есть все время, пока Бенедикт читал, как будто был совершенно глухой.
      Остальные подождали до конца и только после тою, как прозвучали последние слова, подняли ножи и вилки и принялись ковырять сомнительного вида массу, лежащую на их тарелках. Незаметно было, чтобы религиозность Бенедикта или беспутство Льюса произвело на них хоть какое-то впечатление — вся процедура, наверно, давно уже утратила свою новизну, решил Майкл, чувствуя, как во рту начала выделяться слюна при виде еды, пусть даже испорченной армейскими поварами. К тому же здесь были деликатесы. Пудинг, например.
      Делать собственные выводы о людях каждый раз, когда он попадал в новую компанию, стало для него уже привычкой, даже своего рода способом выживания — но и игрой тоже. Он даже нередко держал пари сам с собой на воображаемые суммы денег, что не ошибся в диагнозе. Во всяком случае, уж лучше заниматься этим, чем признаться самому себе, что в действительности все последние шесть лет истинной ставкой во всевозможных пари была его жизнь.
      Компания, в которую он попал теперь, являла собой, бесспорно, весьма странное сборище, но при всем при том она не была более странной, чем многие из тех, с которыми ему приходилось сталкиваться до сих пор. В сущности, они всего-навсего люди, и им не хочется отличаться от других людей, и в этих своих попытках они преуспевают не меньше, чем все остальные. И если они похожи на него, значит, они просто сверх всякой меры уставшие от войны мужчины, давно уже никого, кроме других мужчин, не видевшие.
      — Майк, скажи, Христа ради, что ты тут забыл? — неожиданно спросил Бенедикт, сверкнув глазами.
      Майкл положил ложку на тарелку, потому что он все равно уже доел пудинг, и достал коробку с табаком.
      — Я чуть не убил одного типа, — сказал он, вытаскивая листок рисовой бумаги из пачки. — И убил бы, — добавил он, — если бы вокруг не было столько народу. Они меня остановили.
      — Полагаю, он был не из войск противника? — осведомился Нейл.
      — Нет, конечно. Так, один чин из наших.
      — И это все?!! — удивился Наггет, странно гримасничая во время еды.
      Майкл с беспокойством взглянул на него.
      — Послушай, с тобой все в порядке?
      — А… это у меня грыжа, — сообщил Наггет тоном обреченной неизбежности. — Каждый раз, когда я глотаю, сильно отдает в пищеводе.
      Это было произнесено с такой же серьезностью, даже с торжественностью, с которой Бенедикт произносил свою молитву. Майкл заметил, что все остальные, в том числе и Льюс, просто ухмыльнулись. «Ага, значит, любят этого тощего хорька», — подумал он.
      Аккуратно скатанная сигарета весело задымилась во рту, и Майкл откинулся назад, заложив руки за голову, так как у скамейки отсутствовала спинка. Мысли его блуждали, переходя от одного объекта к другому в этой маленькой группе людей, — он пытался по первым своим впечатлениям определить, что они из себя представляют. Приятно находиться в незнакомом месте среди незнакомых людей. «Когда проведешь шесть лет в одном и том же батальоне, — угрюмо думал он, — до того доходишь, что знаешь, кто как пукает».
      Вот этому слепому уже далеко за тридцать. Полная противоположность Наггету, который, видимо, у них что-то вроде символа. Ну что ж, в конце концов в каждой компании есть свой счастливый амулет, почему «Икс» должен быть исключением?
      Льюс — тот вряд ли может понравиться, и, похоже, его здесь не любят. А что до Наггета, то, судя по всему, он настоящей атаки и не видывал ни разу. Естественно, Майкл никому не желал этого, но просто те, кто видели, как-то отличались от всех остальных. И такие понятия, как смелость, решительность, сила были здесь совершенно ни при чем. Война не рождает в человеке этих качеств, если их нет, как и не может убить их, если они есть. Сам ужас происходящего проникает под кожу и пронизывает тело до костей, и понимание этого ужаса становится все глубже, все усложненней. Только глядя смерти и лицо, можно осознать до конца, как дорога жизнь. И человек начинает понимать, до какой же степени он себялюбив, потому что благодарит небо за то, что на пролетевшей пуле было написано другое имя, И уже ничто, кроме суеверия, не играет роли — ужас доводит людей до язычества. А когда атака закончится, человек мечется в муках самоистязания, потому что к этому времени он уже стал зверем сам для себя и боевой единицей для тех, кто распоряжается его судьбой в этой войне…
      Заговорил Нейл, и Майкл заставил себя прислушаться — Нейл был из тех, чье мнение нужно уважать. И он достоин уважения, ибо за его плечами тяжкий опыт войны. Пустыня сделала его тем, кто он есть, и держался он, как настоящий солдат.
      — …я так рассчитываю, у нас еще есть недель восемь, не меньше, — говорил Нейл. Майкл, слушая вполуха, сообразил, что речь идет о том, сколько времени им осталось здесь жить.
      Крайне заинтересованный, он переводил взгляд с одного на другого и постепенно до него начало доходить, что новость о неотвратимо приближающемся отъезде никого не приводит в восторг. А слепой Мэтт просто затрясся от ужаса. Да, сомневаться не приходится, они не рады. «И в самом деле странная компания», — думал он, вспоминая слова сестры Лэнгтри насчет боязни возвращения домой.
      Сестра Лэнгтри… Так много времени прошло с тех пор, как он последний раз общался с женщиной. Поэтому сейчас он никак не мог разобраться, что же, собственно, чувствует, увидев женщину так близко. Война многие вещи поставила с ног на голову, и он не мог не признаться самому себе, что с трудом способен постичь женщин, облеченных властью, женщин, обладающих уверенностью в себе, чего, казалось ему, не было до войны. Сестра Лэнгтри, несмотря на свою внешнюю доброту и участие, привыкла к власти и не испытывала неудобства оттого, что осуществляет эту власть над мужчинами. Хотя надо отдать ей справедливость, непохоже, чтобы она получала от этого удовольствие. Нет, Лэнгтри, конечно, не дракон в юбке, пусть даже молодой. Но все-таки неловко как-то иметь дело с женщиной, которая совершенно спокойно допускает, что они разговаривают одними и теми же словами и в голове у них одни и те же мысли. Он не чувствовал себя вправе утешаться тем, что в его жизни было больше войны, чем в ее, потому что она порядком провела времени на передовой. Он заметил у нее на погонах звездочки капитана санитарных частей — звание высокое.
      И мужчины из отделения «Икс» боготворили ее. Когда сестра Лэнгтри привела Майкла на веранду, он сразу же почувствовал их возмущение и ревность. Это была реакция владельцев, привыкших безраздельно обладать своей собственностью, на появление непрошеного пришельца, с которым придется делиться. «Вот почему, — решил он, они с таким свирепым ожесточением щеголяли своими странностями пациентов психиатрического отделения. Что ж, напрасно беспокоятся». Если Нейл не ошибается, они не задержатся здесь настолько, чтобы им пришлось потесниться и подпустить к кормушке чужака. Ему нужно только одно: чтобы все эти долгие шесть лет войны, жизни в армии наконец подошли к концу и он смог бы избавиться от тягостных воспоминаний раз и навсегда.
      И хотя Майкл с готовностью воспринял свой перевод на Базу номер пятнадцать, сама идея провести оставшуюся пару месяцев, лежа на койке в больничной палате, не слишком привлекала его. Он в полном порядке, в здравом уме и твердой памяти и прекрасно знает это, как знали и те типы, что направили его сюда. А вот эти бедолаги из «Икса», они страдают по-настоящему. Майкл видел их страдания по выражению лиц, по звуку голосов. Со временем он узнает, почему и до какой степени, а пока ему вполне хватает, что все они здесь — с одним и тем же диагнозом: «тропический психоз». Или во всяком случае поступили сюда именно поэтому. И самое меньшее, что он может для них сделать, это приносить практическую пользу.
      Поэтому, когда все наконец доели свой пудинг, он поднялся, собрал грязные эмалированные миски и отправился знакомиться с местностью, именуемой кухней.

      Как правило, сестре Лэнгтри приходилось ходить в корпус для медперсонала из отделения «Икс» раз шесть в день, не меньше. Причем последние два рейса она проделывала уже в темноте. Днем она с удовольствием пользовалась возможностью немного размяться, но ночью ей было всегда не по себе. В детстве она по-настоящему боялась темноты и требовала, чтобы в ее комнате всю ночь горела лампочка. И хотя, повзрослев, она выработала в себе достаточное самообладание, чтобы справляться с этими дурацкими, как ей казалось, совершенно беспочвенными страхами, тем не менее, когда ей приходилось пересекать территорию госпиталя в темноте, она старалась в это время сосредоточиваться на какой-нибудь определенной мысли и при этом освещала себе путь карманным фонариком. Если же ей не удавалось найти соответствующую мысль, тени угрожающе сгущались за ее спиной, и ей казалось, что вот-вот до нее кто-то дотронется.
      В тот день, когда Майкл поступил в отделение «Икс», она ушла из палаты только после того, как они уже сели за стол, и вернулась в свой корпус, где ее ждал собственный ужин. И теперь она возвращалась по тропинке, освещая ее узким лучом фонарика, и предвкушала наиболее приятные, с ее точки зрения, минуты. Это был отрезок времени после очередного перерыва на еду и до того момента, как гасили свет. Сегодня она с особенным нетерпением ожидала этих минут — появление нового пациента обещало нечто интересное, так что ее мозг лихорадочно работал, возбуждая в ней желание побыстрее разгадать загадку.
      Ее не оставляла мысль о том, как, в сущности, много на свете боли, как много причин, ее вызывающих. Кажется, так давно это было — когда она препиралась со старшей сестрой, с яростью возражая против назначения в отделение «Икс». Она кричала этой несокрушимой, как гранитная глыба, даме, что у нее нет абсолютно никакого опыта, она не знает, как обращаться с душевнобольными пациентами, и чувствует неприязнь и отвращение по отношению к ним. Ей казалось, что ее незаслуженно обидели, что она получила пощечину вместо благодарности со стороны армии за все эти годы, проведенные в полевых госпиталях. Там была другая жизнь — в палатках, на земляном полу, в пыли или грязи, в зависимости от погоды. Главное здесь было — не упасть, остаться на ногах, чтобы продолжать выполнять свой долг — сестры милосердия, — а климат и условия жизни безжалостно делали свое дело. Это был настоящий океан ужаса и боли, и в нем приходилось находиться неделями подряд, а все вместе растягивалось на годы. Но боль здесь была совсем иная, Странная вещь: можно было выплакать все глаза над беспомощным человеком, вернее, над липкой, распластанной по земле массой из костей и внутренностей, а сердце вдруг застывало, превращаясь в замороженный кусок мяса. Все-таки это был, так сказать, свершившийся факт. Дело сделано, и конец. Латаешь то, что можешь, оплакиваешь, если ничего не можешь, и забываешь, потому что надо идти вперед и вперед, останавливаться и думать тут некогда.
      А в отделении «Икс» боль была другого рода — здесь страдают душа и мозг. Людей, терзающихся душевной болью, не понимают, над ними нередко смеются или отвергают. Да она сама восприняла свое назначение сюда как оскорбление ее заслуг, опыта, способностей, пренебрежение годами верной и преданной службы. И она вполне отдавала себе отчет, почему она так чувствовала. Телесная боль, физическое увечье, понесенное во время выполнения долга, неизбежно требовали от людей проявления их лучших качеств. Здесь можно было увидеть тот невероятный героизм, настоящее величие души, которые так часто разрывали ей сердце все эти долгие годы. А в нервных срывах не было никакого величия. Если человек не выдержал, значит, в его личности есть изъян, ему присуща слабость характера и больше ничего.
      И вот в таком состоянии она пришла работать в отделение «Икс» — в состоянии глубокой обиды, с плотно сжатыми губами, почти желая в глубине души возненавидеть своих больных. И только полное осознание профессиональной этики и привычка к скрупулезному выполнению своего долга не позволили ей окостенеть во враждебной позиции к этим людям. В конце концов пациент есть пациент, и больной мозг точно так же нуждается в помощи и лечении, как и больное тело. И, полная решимости не допустить, чтобы кто-то имел основания обвинить ее в нарушении служебного долга, она приступила к своим обязанностям медицинской сестры психиатрического отделения.
      Но по-настоящему она изменилась по отношению к своим пациентам, когда поняла, что на Базе номер пятнадцать ни одна душа не интересовалась людьми, находившимися в отделении «Икс». Пациентов такого рода никогда не бывало много в госпитале, который начал свое существование в непосредственной близости от передовой, так что приспосабливаться к нуждам больных, страдавших психозами, здесь не было ни времени, ни возможности. Большая часть тех, кто оказывался в отделении «Икс», были переведены из других отделений. Наггет, Мэтт и Бенедикт именно так и попали сюда. Пациентов с более сложными случаями психических повреждений отправляли сразу в Австралию. У тех же, кто оставался, заболевание протекало в менее ярко выраженной форме. Симптомы их скорее относились к скрытым. А в армии врачи-психиатры были наперечет, и никого из них не прикрепили к Базе номер пятнадцать, по крайней мере, на памяти сестры Лэнгтри.
      И как раз именно эта неприкаянность больных людей, почти забытых в отделении «Икс», и заставила ее пересмотреть отношение фактически стороннего наблюдателя, пассивно выполнявшего свои функции, и полностью посвятить себя пациентам, не ограничиваясь уже никакими правилами и пунктами устава.
      А поскольку собственно работы по уходу за больными здесь было немного, она направила весь свой ум, неукротимую энергию, благодаря которой она смогла стать действительно хорошей медсестрой, на решение проблемы «Страдания „Икс»«— так она это называла. И еще она убедилась, что осознание того, насколько сильно страдают пациенты с психическими заболеваниями, как болезненны их страдания, открывают неисследованную область в медицинской практике сестры милосердия, в ее собственной работе.
      «Страдания „Икс»«— это муки больного духа, никак не связанные с мозгом, их невозможно определить, и оттого они еще коварнее, потому что лежат в области отвлеченных понятий. Но от этого они не менее реальны и губительно влияют на организм отнюдь не в меньшей степени, чем любая физическая боль или увечье. Тщетные и зловещие, тревожные и бессодержательные, они проистекают из всеобъемлющей болезни, и последствия их заходят куда дальше, чем последствия любого физического повреждения. И ничего о них не знают, по сравнению с любой другой областью медицины.
      Сестра Лэнгтри обнаружила в себе страстный, фанатичный интерес к людям, ставшим пациентами отделения «Икс», она была очарована бесконечным разнообразием проявлений их болезни, а заодно поняла, что в состоянии облегчать самые сильные душевные муки, и делала она это последовательно и неустанно. Конечно, у нее случались неудачи — в конце концов, быть хорошей сестрой означает еще и то, что их нужно уметь признавать, при условии, что ты знаешь, что сделала все от тебя зависящее. Но при том, что она ощущала себя и неопытной, и невежественной, она тем не менее знала, что ее присутствие в отделении «Икс» — само присутствие — неизмеримо важно для большинства пациентов.
      Она узнала, что растрачивание нервной энергии может в конечном счете оказаться куда более истощающим, чем самая тяжелая физическая работа, она научилась действовать по-другому, чем раньше, почувствовала необходимость сосредоточить в себе громадный запас терпения. И понимания. Но даже после того, как ей удалось преодолеть в себе некоторое предубеждение против «неустойчивых личностей», ей нелегко было совладать с тем, что могло показаться «эгоизмом в высшей степени» ее пациентов. Ей, чья сознательная жизнь до последнего времени представляла из себя последовательность поступков, направленных на полное радостно деловое самоотречение, пришлось заставить себя понять, что эта чисто внешняя углубленность в самих себя на самом деле свидетельствует лишь об отсутствии какой бы то ни было самодостаточности.
      Практически все свои знания о психиатрии сестра Лэнгтри почерпнула из общения со своими пациентами, ибо вокруг не было никого, кто мог бы чему-то научить ее или подсказать, да и книг на эту тему было очень мало. Но не зря она была прирожденной сестрой милосердия, она не опускала руки и побуждала саму себя идти все дальше и дальше, увлеченная новыми задачами, влюбленная даже трудности своего дела.
      Часто ощутимого результата не удавалось достигнуть значительно дольше, чем она надеялась или предполагала, не получалось доискаться до скрытой сути проблем больного мозга. Часто срыв, когда он случался, заставлял ее сомневаться, и она начинала думать, что все ее усилия были напрасны. И все-таки в глубине души сестра Лэнгтри знала, что помогает. Усомнись она в этом хоть на мгновение, ей бы здесь делать было нечего.
      «„Икс» — это ловушка, — думала она, — и я в нее попалась. Более того, мне в ней очень нравятся».
 
      Когда луч ее фонарика упал, наконец, на дорожку, ведущую ко входу, она выключила свет и осторожно вступила на деревянный настил, стараясь идти настолько тихо, насколько позволяли подметки ее армейских ботинок.
      Кабинет ее располагался за первой же дверью налево по коридору — закуток шесть на шесть футов — и до жути напоминал бы внутренность подводной лодки, если бы не две внешние стены, затянутые жалюзи. Здесь с трудом помещался небольшой стол, за которым она работала, кресло для посетителей, ее собственное кресло по другую сторону стола и полки, сколоченные из деревянных планок в форме буквы L и совмещенные с двумя запирающимися ящиками — они служили ей в качестве сейфа для бумаг. В верхнем ящике пребывали в покое бумажные останки тех людей, что населяли отделение «Икс» с момента его зарождения — несколько папок с копиями документов тех, кто выписался из госпиталя. Во втором ящике она держала медикаменты, которые, по мнению старшей сестры и полковника Чинстрэпа, ей необходимо иметь под рукой: паральдегид для внутреннего применения и инъекций, фенобарбитал, морфий, раствор магнезии, касторовое масло, препараты опия, хлоралгидрат, дистиллированная вода, таблетки плацебо и большая бутылка «Шато Танунда», трехзвездочного коньяка, бывшего в ходу в госпитале.
      Сестра Лэнгтри сняла шляпу, гетры и ботинки и аккуратно сложила все в углу за дверью, потом задвинула под стол маленькую плетеную корзинку, в которой она носила необходимые ей в течение дня вещи, после чего переоделась в сандалии. Поскольку территория, на которой размещалась База номер пятнадцать, была официально объявлена зоной, зараженной малярией, весь персонал в обязательном порядке после наступления темноты с ног до головы закутывался в одежду, что само по себе делало и без того невыносимое существование в условиях влажной жары еще более невыносимым. И хотя щедрые опрыскивания всей территории госпиталя раствором ДДТ фактически ликвидировали угрозу укусов малярийными комарами, тем не менее предписание осталось.