А провести ночь на улице под лестницей — это вам далеко не четырехзвездочный отель. Более того, хотя у него есть собственный дом из красного дерева с покрытой кровельной дранкой крышей, с выложенными одеялом стенами и полом — он в него даже не заглядывает.
Я мог бы это предвидеть заранее. Ведь все время, пока я строил эту чертову конуру, мой пес сидел у подножия лестницы и терпеливо ждал, когда наконец я закончу и отнесу его в человеческий дом.
Естественно, закончив постройку, я, как всегда, пустил Рипа спать к себе на кровать. Он от счастья просто из себя выпрыгивал, облизал мне все лицо и чуть не открутил себе хвост. Теперь-то я понимаю: это он за меня радовался, что я наконец выстроил себе собственный домик, чтобы большой дом перешел в его полное распоряжение.
Я, наверное, тогда уже понял, что не отвоюю себе большой дом. Но сегодня пришлось выдворить его на улицу. Кто знает, когда мне теперь суждено завтра попасть домой, а бедняге придется терпеть бог знает сколько.
Когда я был на полпути к шоссе, стоны перешли в дущераздирающий вой.
— Эй, ты не посмеешь бросить меня здесь, в пустыне! — орал мне вслед Рип. — Эй! Здесь же чертовски холодно!
Если бы я сам не был на улице, Рипу ничего не стоило бы меня убедить. Но если сравнивать весну в Кентукки с американскими горками, то мы находились как раз на очередном пике тепла. Так что никакого мороза ночью не предвиделось.
Однако, по его причитаниям можно было подумать, что на штат Кентукки сходит ледник. Мне было очень жалко Рипа, но я быстро нашел выход. Я включил радио. На полную громкость. Знаю. Я жестокий человек. Музыка играла, пока я не свернул на подъездную дорожку к дому Мейдин. Кстати, без оглушительных звуков «золотой дискотеки» я бы непременно начал клевать носом.
Зато я с чистым сердцем вздремнул, едва загнал машину в кусты напротив дома Пакеттов. Хочу заметить, что вообще-то спать на посту не входит в мои привычки. Однако, мысль, что поднадзорный знает о слежке, притупила во мне чувство ответственности. Но тем не менее, я был крайне удивлен, обнаружив утром, что проспал всю ночь. Знаете, что меня разбудило? Дуайт, заводящий свой БМВ.
Я, наверное, с минуту соображал, где, черт побери, нахожусь. Сразу после того, как я смог ответить на этот простейший вопрос, я ещё кое-что понял. А именно: что полугрузовой автомобиль совершенно не приспособлен для сна. Все тело болело, я не мог пошевельнуться. Видимо, во время сна я крутился, пытаясь принять наиболее удобную позу. Моя левая нога была втиснута по диагонали под приборный щиток, а правую заклинило между холодильным сундучком и соседним со мной сиденьем.
Трудно было представить, как меня угораздило так раскорячиться, но чтобы вернуться в нормальную позицию, мне пришлось изрядно попотеть. Пока я собирал себя, как конструктор, прилаживая ноги к тому месту, где им и положено находиться, а именно — под рулевым колесом, в непосредственной близости к педалям управления, — Дуайт развернул машину и поехал по подъездной дорожке.
Я взглянул на часы, все ещё не соображая, на каком я свете. Восемь-тридцать. Большинство магазинов ещё закрыты, слишком рано. Если Дуайт опять намылился за покупками, то, по-видимому, в очень и очень далекий отсюда магазин. И там, наверное, дешевая распродажа. Гравий взлетел из-под колес его взревевшей машины, поднялась туча пыли.
Он припустил с места в карьер и набрал максимальную скорость. Это наводило на мысль, что он с трудом дождался возможности вырваться из дому. А ещё на мысль, что даже слежка стоимостью в полторы тысячи долларов отнюдь не способствовала его хорошему настроению. Может, Мейдин зря старается оживить этот брак?
Но времени на размышления у меня не было. Вслед за мрачным Дуайтом появилась Мейдин с Пупсиком в руке, в расстегнутом кашемировом пальто. Полагаю, она его не застегнула, чтобы все могли лицезреть её яркий желтый свитер и голубые джинсы в обтяжку. Носки её ковбойских сапожков, обитые серебристым металлом, посверкивали под первыми лучами солнца. Она направлялась прямиком к своему «корвету».
Если Дуайт пребывал не в самом веселом расположении духа, то о Мейдин этого нельзя было сказать. Она улыбалась и на ходу чмокала Пупсика в макушку.
А мне «сделала ручкой». Я не ответил. С удовольствием сказал бы, что пытался сохранить некое подобие достоинства. Но вы же понимаете, я знал, что за кустами она все равно не увидит, помахал я в ответ или нет.
Я завел пикап и пристроился в хвост её машины.
Следующие восемь часов моей жизни были — как бы это выразиться бесконечно захватывающими. Сначала мне выпало счастье наблюдать невероятно волнующее зрелище: как Мейдин делают укладку. Щелкая камерой с прикрепленным телеобъективом, делая пометки в своем блокноте и поглощая съестные припасы из холодильного сундучка, я подробно задокументировал, как Мейдин даже в парикмахерском кресле сидит с Пупсиком на коленях.
Также я задокументировал, как Пупсик рычит на Руту Липптон, владелицу Салона Красоты «Веселые Кудряшки». Собачонка скалилась, стоило девушке оказаться в пределах досягаемости её зубов. Я хорошо знал Руту: она была жертвой одного из тех странных ограблений, о которых я упоминал. Рута никогда не производила впечатления особы терпимой и всепрощающей, и теперь вновь это продемонстрировала.
Пока Мейдин намывали голову шампунем, и глаза её были закрыты, Рута старательно показывала Пупсику язычок. Но я не стал этого фотографировать. Ни к чему выдавать Мейдин такую ценную информацию. Пудель от этого не пострадал, зато Рута, очевидно, получила массу удовольствия. Улыбка не сходила с её губ даже спустя два часа, когда Мейдин покинула Салон с укладкой, полностью, я полагаю, переуложенной. Хотя я лично не видел ни малейшей разницы между Мейдин До Веселых Кудряшек и Мейдин После Веселых Кудряшек.
После этого зрелища меня ждало другое, не менее волнующее — наблюдать, как делают прическу Пупсику! Пес превзошел себя, стараясь оживить этот скучный процесс: кусался направо и налево. Фотографии, сделанные через окно собачьей парикмахерской, оказались куда более интересными, чем в «Веселых Кудряшках». Женщина, которая намыливала вреднючего клиента, пару раз вскрикивала, когда мелкие и острые зубки достигали цели. Эти мгновения мне и удалось запечатлеть с помощью телеобъектива «Минолты».
После всех его рыков и взбрыков, Пупсик вышел на волю, задрав нос. Он, конечно, все так же напоминал коричневую веревочную швабру, которую высушили под сильным феном, но в том, как он держал голову, проскальзывало небывалое презрение к неухоженным собратьям по разуму.
Этот внезапный приступ высокомерия случился, видно, оттого что Мейдин ворковала над ним, зарываясь лицом в пушистый мех: «О-о, Пупсеныш, сладенький мой, ну какой же ты у меня красотулечка!»
Бррр!
После этого я имел честь созерцать волнующую процедуру поглощения обеда в ресторане Лассистера, единственном приличном заведении в пригороде Пиджин-Форка. Я, разумеется, не принимал участия в пиршестве Мейдин и её лохматого дружка, заглушив свой разыгравшийся аппетит очередной порцией припасов из «холодильного сундучка». После этого Мейдин сдала несколько платьев в сухую химчистку напротив Высшей Школы Пиджин-Форка. И затем, борясь с одолевающей зевотой с помощью радио, я завороженно созерцал, как Мейдин посещает дешевые выставки-продажи, которые мой папа называл «Искусство и Хлам».
Эти выставки состоят в основном из того, что местные художники сделали своими руками — вещи типа хваталки для сковороды в форме утенка, магнитной держалки на холодильник в форме поросенка, салфетки на тостер в форме цыпленка. Домашние животные — преобладающая тема в местной индустрии «Искусства и Хлама». Я бы, честно говоря, и гнутой монетки не дал ни за один экземпляр этого «Искусства». Однако, судя по распухшим пакетам, которые Мейдин каждый раз волокла к машине, она отдавала за них гораздо больше, чем гнутую монетку.
В блокноте я отмечал точное время каждой остановки и расположение лавочки — скорее, ради того, чтобы скоротать минуты, чем для пользы дела.
Загрузившись «Искусством и Хламом», Мейдин направилась к центру города. «Корвет» проехал Главную Улицу, и миновав Ресторан Лассистера, начал набирать скорость.
Я бы наверняка потерял Мейдин из виду, если бы после шоссе № 11 дорога не пошла прямо, как стрела. Я видел её машину на расстоянии пяти миль впереди.
Через десять миль Мейдин резко свернула вправо, на длинную подъездную аллею, петляющую между деревьями и обрывающуюся перед огромным двухэтажным бревенчатым коттеджем.
В округе Крейтон бревенчатые дома встречаются ещё довольно часто. Наверное, их хозяева решили внять призыву «Назад, к природе!». Меня лично такая перспективка не вдохновляет.
Мне показалось, что изображение этого дома я видел на рекламе на задней обложке журнала «Идея Дома» в овощном магазинчике с симпатичным названием «Заскочи и купи». С низкой верандой во всю длину и массивным каменным камином, занимающим добрую половину дома, он казался одновременно по-крестьянски грубоватым и ультрасовременным.
Я испугался, как бы кто не заметил, что я еду по пятам за Мейдин, но выяснилось, что внутри уже было полно народу. Мой пикап с легкостью затерялся среди двух дюжин машин, столпившихся перед домом. Я припарковался между красным пикапом и елкой, и выключив мотор, попытался сообразить, что же сюда привело всех этих людей.
Молитвенные собрания бывают в основном по средам, вечером. Дни рожденья и вечеринки устраивают обычно на выходные. Можно спросить Мейдин, но ей никак не удавалось втиснуть свой «корвет» между «тойотой» и «фордом». Лучше не беспокоить водителя посреди такого нервного процесса.
Я нацелил мощный объектив камеры на окно дома и обнаружил, что собравшиеся — одни женщины. Они сидели группами по четыре человека вокруг столиков, покрытых зеленым сукном. Некоторые бросали игральные кости, и у всех в руках были карты — и бокалы.
Вот высокая женщина с темными волосами, собранными в пучок на затылке, вошла в комнату с подносом. На подносе лежало печенье, на каждом сверху была приклеена розовая или зеленая пимпочка. Моя секретарша Мельба называет их «Ка на Пэ». Почему в случае с печеньями в её представлении эта самая буква «К» начинается на «П», я не могу взять в толк. Но объяснить ей значение слова «канапе» у меня так и не хватило духу.
Леди с «Ка на Пэ» протянула поднос четырем женщинам, сидящим за столиком близко от окна, и я отчетливо разглядел надпись на её фартуке: БАНКОМЕТ.
Тут-то я понял, зачем собрались здесь все эти люди. Играть в банко. Звучит так, будто за это в тюрьму можно угодить, но на самом деле, банко это игра, завоевавшая в наших краях бешеную популярность у женской части населения. Играть в банко — примерно то же самое, что в бридж, только банко не требует такого пристального внимания. Говорят, для этого не обязательно даже знать правила.
Мне же никогда не приходилось баловаться банко, поскольку мужчин на такие сборища не приглашают. И знаете, почему? Да потому что мужчины главная тема разговоров в процессе этой увлекательной игры.
Все это мне рассказывала Мельба, знаток и любитель подобных развлечений. По её словам, правила банко намеренно упрощаются до примитива для того, чтобы игра не мешала истинным целям собраний. А именно: побольше выпить, всласть поругать мужиков, и поделиться свежайшими сплетнями.
К тому времени, как Мейдин наконец справилась со своим «корветом», была половина седьмого. Насколько я мог судить, вечеринка была уже в полном разгаре. Наверное, Мейдин опаздывала, потому что сграбастала своего Пупсика подмышку и ринулась в дом, даже не помахав мне на прощание. И слава Богу, хотелось бы добавить. Меня от этого жеста уже воротило.
В течение следующих шести — да-да, я не оговорился, шести — долгих часов я сидел и пялился в объектив на одно из окон бревенчатого дома. Непрерывно. Нет, вру, пару раз я отложил тяжелую камеру, чтобы дать рукам отдых. И сделать очередную пометку в блокноте. Пометку типа: «9-30 вечера. Объект с собачкой все ещё играет в банко».
Хотя, зачем было все время следить за Мейдин с помощью телеобъектива? И без него не составляло труда заметить среди гостей блондинку в желтом свитере с маленькой коричневой собачкой подмышкой.
Но, согласитесь, чем-то мне нужно было заняться, не сидеть же сиднем. Нет, сидеть.
И сидеть.
И снова сидеть.
После восьми я так одурел от скуки, что принялся фотографировать. За несколько часов сделал десяток снимков. В основном, чтобы не заснуть. Ну и заодно, чтобы Мейдин и Дуайт были уверены, что их денежки не пропадают зря.
Вечеринка продолжалась до полуночи. Когда пять-шесть человек разошлись по домам, на крыльце наконец появилась и Мейдин с Пупсиком. Она распрощалась со всеми и поплыла к машине. Я вырулил со стоянки и пристроился у неё в хвосте. На сей раз я ни разу не потерял её из виду. Наверное, потому что знал, куда она путь держит. Минут через двадцать мы прибыли на ферму Пакеттов, я взял блокнот и стал сонно записывать: «1:15 ночи. Объект прибыл домой». Мейдин ступила на дорожку, прижимая к груди Пупсика.
Стало довольно прохладно, но она не торопилась в тепло. БМВ Дуайта стоял на прежнем месте, где и вчера, значит, он уже дома. Тем не менее, любящая жена, похоже, не сгорала от желания с ним увидеться, как накануне вечером.
К тому моменту, как она нехотя добрела до двери, я закончил писать отчет. Когда она начала медленно поворачивать ключ в замке, я, помнится, подумал: а как там поживает старина Рип? Надеюсь, пересилил свое отвращение и обживает новую конуру.
Я опустил взгляд и ещё раз пробежал глазами отчет, с трудом подавляя зевоту, такое это было захватывающее чтение. Для пущей убедительности, чтобы не оставалось сомнения в моей скрупулезности, я решил добавить: «С объектом никого не было, кроме Пупсика». Но не успел. На словах «С объектом никого…» раздался дикий крик Мейдин.
Глава 5
От этого крика я подпрыгнул чуть не на полметра, выронив ручку и блокнот. Рванул дверцу и помчался что было сил к дому. Мейдин до сих пор кричала, не успев пройти и двух шагов за порог. Она стояла ко мне спиной и смотрела влево от себя.
Налево от холла, насколько я помню из предыдущего визита, располагалась гостиная. Очевидно, там-то и находилась причина её испуга.
Сердце мое колотилось, как колокол. Я срезал путь через лужайку. Ноги налились свинцом, и я еле-еле переставлял их.
Прошла вечность, прежде чем я ступил наконец на посыпанную ракушками дорожку. Теперь Мейдин находилась всего в полуметре от меня, но мне казалось — нас разделяют мили. Даже крик её доносился до меня из дальнего далека.
Может быть, подумалось мне, Мейдин так реагирует на маленькую кучку, случайно оставленную Пупсиком посреди шикарного ковра в гостиной? А что, очень даже может быть. Скромная такая кучка, не замеченная перед уходом. Я надеялся, что так и есть, но, должен признаться, шансы на это были невелики. И вот почему: пес тоже глядел на источник ужаса его хозяйки, и тихо рычал. Не станет старина Пупс рычать на результат собственного творчества. Он очень с большой нежностью отнесся к тому кошмару, который недавно оставил на журналах в моей конторе. Более того, он, по-моему, даже гордился своим поступком.
У Мейдин как будто кончился воздух для крика, теперь она стояла молча, взгляд её примерз к месту. Тело тоже казалось вмерзшим в пол. Она не подвинулась, чтобы дать мне войти, пришлось протискиваться мимо нее.
Когда я увидел, от чего она не в силах была оторвать взгляд, у меня перехватило дыхание. Боже правый, это был Дуайт.
Он лежал навзничь на деревянном полу, руки раскинуты, одна нога вывернута в таком положении, которое неминуемо причиняло бы боль Дуайту, будь он в состоянии хоть что-нибудь чувствовать. Но он был явно не в таком состоянии. Незрячий взгляд широко распахнутых глаз, рот слегка приоткрыт, лицо подернуто желтоватой восковой бледностью. На груди по рубашке расплылось страшное влажное пятно.
Я остолбенел. В горле пересохло. Это тот самый парень, которому я завидовал в школе. И который вчера был так рад возвращению домой.
Избавившись наконец от столбняка, я бросился на колени рядом с ним и стал лихорадочно щупать пульс на шее.
Нет. Никакого намека на сердцебиение. Едва дотронувшись, я сразу понял, что помочь мы ему уже ничем не сможем. Бедняга Дуайт как будто побывал на том леднике, о котором выл безутешный Рип.
— Он…? Он…? — Мейдин не могла выговорить нужного слава вслух.
Я тоже не мог. Только посмотрел на неё и кивнул. Честно говоря, мне показалось, что Дуайт мертв уже несколько часов. Горло у меня саднило и першило, но я умудрился все же выговорить:
— Мне очень жаль, Мейдин.
Не уверен, что она меня услышала. В тот миг, когда я кивнул, она с удвоенной энергией начала снова кричать.
Я-то думал, что она уже все выкричала, так что к новой порции оказался не готов. И подпрыгнул чуть не на метр.
Тесно прижатый к груди Мейдин, Пупсик тоже от неожиданности чуть не вывалился у неё из рук, если бы она не сжала его мертвой хваткой, как будто эта собачонка — единственная соломинка, за которую она могла ещё ухватиться.
Я отвернулся от несчастной и подошел к Дуайту. В середине жуткого пятна виднелась маленькая черная дырочка. Мне случалось видеть раны вроде этой. Сомнений быть не могло.
Дуайта застрелили.
У убийцы явно было время как следует прицелиться. Это был выстрел точно в сердце. Я тупо смотрел на страшную дырочку.
Потом я вдруг обнаружил, что смотрю на кое-что другое. Дуайт держал в правой руке носовой платок. То есть не держал, конечно, его мертвые пальцы были разжаты. Платок просто лежал на раскрытой ладони. Но, похоже, Дуайт сжимал его до последнего вздоха.
Мне также показалось, что Дуайту потребовалось много усилий, чтобы добраться до этого платка после выстрела: по полу пролегла кровавая полоса.
Господи! Неужели Дуайт, истекая кровью, полз через всю комнату за этим куском ткани? Но зачем? Ведь если у тебя дыра в груди, стоит ли волноваться о том, чтобы чихнуть в платок? Или он хотел приложить его к ране?
Но, между тем, Дуайт скончался прямо рядом со столиком с телефоном. Причем это был телефон с большим разноцветным пластмассовым Микки Маусом, который держит вам трубку, пока вы говорите.
Радостная улыбка Микки Мауса казалась кощунственной, в то время, как чудовищные картины преступления теснились в моей голове. Может, бедняга потратил последние силы на тщетные попытки призвать помощь по телефону? Судя по занимаемой телом позе, так оно и было. Дуайт облокотился о столик, потянулся к трубке, и тут упал замертво. Вот как он очутился на полу лежа на спине. Но если его целью был телефон, то причем тут платок? Или он был у Дуайта в руке, когда прогремел выстрел? Боже правый! Неужто убийца спустил курок, когда жертва сморкалась? Это ещё более жестокий поступок, чем просто убийство.
Я находился сейчас рядом с телефоном. Мне только и оставалось, что позволить старине Микки подержать для меня трубку, пока я наберу 911. Но прежде мне захотелось поближе рассмотреть этот несчастный платок. Я сделал пару шагов и нагнулся.
Платок был льняной, с узкой полоской кружев по краю. Нет, бывший футболист не станет носить такую вещицу.
Я склонился ещё ниже. Итак, здесь возможен ещё один сценарий. Понимая, что ему осталось жить считанные секунды, Дуайт дополз до стола не для того, чтобы звать на помощь, а потому что знал, где лежит этот самый платок.
Не пытался ли Дуайт оставить намек на личность убийцы?
Я встал на колени и пристально вгляделся в платок, не трогая его. И знаете, что я обнаружил? Инициалы в углу! Вышитые белой шелковой нитью по белому льняному полотну, они были едва заметны: М. П. Но спутать их с другими буквами было невозможно.
Я облизал сухим языком пересохшие губы. Не нужно быть детективом, чтобы понять, кого эти буквы обозначают. Я медленно повернулся к Мейдин.
Она в эту минуту перестала кричать, и возведя очи к небесам, вопрошала: «Почему, Господи? За что? Что такого сотворил мой милый, милый, милый Дуайт, чтобы такое заслужить?» Этот душераздирающий вопль чуть не разбил мне сердце, и на мгновение показалось нелепым считать её замешанной в смерти мужа.
Хватаюсь за первое, что под руку подвернулось, — укорил я себя. — В конце концов, ведь в мире тонны людей с такими инициалами.
Вот что значит — слепой оптимизм.
Но я упрямо продолжал развивать эту мысль: Если Мейдин Пакетт выпало несчастье иметь имя с такими инициалами, то это вовсе не обязательно её платок, правда?
Я бы долго продолжал в том же роде, если бы Мейдин сама не прояснила ситуацию. Сразу после серии «За что? За что? За что?» она впервые уронила взгляд на руки Дуайта.
— Боже мой! — воскликнула она, отшатнувшись. По тому, как вздрогнул Пупсик, стало ясно, что вопль попал ему точнехонько в правое ухо. — Да ведь это мой платочек! Вон, глядите!
Только я собрался спросить, уверена ли она в этом, как Мейдин отмела все мои сомнения.
— Вон мои инициалы в углу! Боже ж ты мой! — она смотрела дикими глазами, расстроенная ещё больше, чем прежде.
Тут Пупсику надоело, что на него орут. Он скулил и опускал голову все ниже и ниже, как будто с удовольствием прикрыл бы лапами уши, если бы умел.
Мейдин указывала дрожащим пальцем на платок и говорила:
— Хаскелл, если он там останется лежать, могут подумать, что это я натворила.
Ну да, непременно подумают, мысленно согласился я.
Хотя, есть здесь маленькая неувязочка. Ведь я следил за ней весь день напролет. Если нажать на курок — дело доли секунды, то чтобы доехать сюда из любого места, где побывала сегодня Мейдин, нужно как минимум пятнадцать-двадцать минут. Я же мог поклясться, что не упускал её из виду ни на миг. Я бы заметил, исчезни она на несколько минут из моего поля зрения.
— Мейдин, не забывайте, ведь я за вами следил все это время…
Она не слушала. Принялась ходить из угла в угол, каблучки зацокали по паркету.
— Но как, как это могло произойти? Как?
Почему-то я решил, что она говорит о невероятном событии, которое у неё в голове не укладывалось — убийстве мужа.
— Мейдин, передать не могу, как я вам сочувствую… — начал я, но вдова прервала меня, так сильно прижав Пупсика к пальто, что его черные глазки-бусинки чуть не вылезли из орбит.
— Как, скажите на милость, мой платочек мог оказаться в руке Дуайта?
Я глядел на нее, открыв рот.
Остановившись, она достала портсигар из кармана пальто. Выудила сигарету и умудрилась зажечь её, не выпуская Пупсика. Руки у неё жутко дрожали. Не очень-то приятно, что моя клиентка больше беспокоится по поводу несчастного носового платка, чем по поводу возлюбленного мужа.
Возможно, я придираюсь.
— А где вы оставили свой платок? — спросил я участливо.
Но Мейдин поглядела на меня так, будто я спросил, где живет Мэри Поппинс.
— Да откуда мне знать? — она капризно сморщилась, глубоко затянулась и выпустила над головой собаки облако дыма. Со стороны казалось, что у Пупсика медленно тлеют уши. — Ну, может, на столике. Точно не скажу. Может, на тумбочке наверху, или в кармане куртки, или на диване. Знаете, я не помню.
Ну что тут скажешь? Из Мейдин вышел бы идеальный свидетель на слушаниях в Сенате.
— Так вы совершенно не представляете, где…
Мейдин прервала меня на полуслове.
— Знаете, как это все выглядит? Дуайт все равно что пальцем на меня указал!
Я смотрел во все глаза. Ну надо же! Как быстро она осушила вдовьи слезы! И эта самая женщина секунду назад сходила с ума от горя по утраченному мужу! Очень и очень странно.
От невыносимого горя не осталось и следа. Только злость. Глаза сверкают, губы сжаты.
— Вот гнусный мужик! — прошипела она сквозь дым.
Оп-па, милое дело.
— Какой мужик? — оторопело переспросил я.
Мейдин бросила на меня раздраженный взгляд, — примерно так смотрит учитель на уснувшего во время урока ученика.
— Дуайт, разумеется! Ведь это дураку понятно, что тут произошло. Он пошел и взял мой платочек, специально чтобы мне напакостить.
И это она произнесла в шаге от распростертого на полу мертвого тела! В моем представлении, Дуайту сейчас было значительно хуже, чем его жене. Но говорить я ей этого не стал.
Еще я ей не стал говорить, что после такого ранения у Дуайта вряд ли хватило бы сил пойти и взять что бы то ни было. Вообще невероятно, как он столько прополз. Он мог только рухнуть на пол, как подкошенный.
— Как гадко, гадко, гадко с его стороны! — злобно простонала Мейдин.
Неужели речь идет о том самом человеке, ради которого она готова была потратить солидную горсть мелочишки в доказательство своей любви?
— Мейдин, — сказал я. — Ваш носовой платок могли вложить ему в руку, между прочим. Тот, кто убил…
Она не дала мне закончить мысль.
— Ой, да нет, Дуайт нарочно это сделал. Это в его стиле — подстроить мне подобную пакость. Он вообще порой бывал таким жестоким! — и она снова забегала по комнате.
Она, кажется, не понимала, что все это теперь совершенно неважно, ведь он мертв, — окончательно и бесповоротно мертв! А значит, ему гораздо, гораздо хуже, чем ей. Вообще-то говоря, у Дуайта было сейчас больше поводов злиться. Ведь Мейдин оказалась абсолютно эгоистичной особой.
Она, вероятно, заметила, как я на неё смотрю, и упрямо вздернула подбородок.
— Ой, только не надо вот этих укоризненных взглядов! Вы-то с ним не жили. Поверьте, Дуайт мог быть таким засранцем!
Я понадеялся, что горюющей вдове не предложат сказать несколько прощальных слов над разверстой могилой или сделать гравировку на могильной плите.
— Боже Всемогущий, я так и знала, что он выкинет что-нибудь в этом роде, но предположить…
Ну все, с меня довольно. Я повернулся к ней спиной и решительно взял трубку из лапки Микки Мауса.
— Да, не знала я, не ведала, насколько далеко зайдет его недовольство! — продолжала бушевать Мейдин.
Вот тут я насторожился. Положив трубку, я резко обернулся.
— Недовольство? И чем это Дуайт был не доволен?
Мейдин ответила не сразу. Она скрыла свое замешательство в густом облаке сигаретного дыма. Ей явно требовалось время подумать над ответом.
— Ну, э-э, не то чтобы что-то серьезное… Так, ерунда всякая, типа… э-э… мол, то не так, это не эдак. Что-то я, видите ли, плохо постирала… Ну и тому подобное.
Я кивнул, как будто меня это объяснение удовлетворило, но, честно говоря, у меня промелькнула мысль: Она так усердно думала, и это — лучшее, что родилось у неё в голове? Видимо, Пупсик и впрямь умнее своей хозяйки.
Мейдин пожала плечами и ткнула сигаретой в моем направлении.
— Ну-с, Хаскелл, теперь, когда мы выяснили, что Дуайт пытался меня подставить, вы знаете, что делать, не так ли?
Я моргнул. Она что, предлагает мне прочитать покойному нотацию или отшлепать?
Мейдин энергично кивнула.
— Вы должны остановить его!
Может, я не прав, но мне почудилось, что Дуайта и без моей помощи уже остановили.
— Ну? — Мейдин в нетерпении даже ножкой притопнула.
— Что — ну? — я ни черта не понимал.
Мейдин взвизгнула:
— Да заберите же у него мой платок! Ведь все подумают черт знает что!
— Мейдин, вы забываете, что я целый день следил за вами… — Я уже напоминал, но могу и повториться.
Мейдин отмахнулась.
— Слушайте, Хаскелл, не забывайте, вы до сих пор на меня работаете! И я вам велю взять мой платок!
Я не двинулся с места. В круг моих обязанностей не входит подтасовка фактов на месте преступления.
— Мейдин, — сказал я, демонстрируя чудеса терпения, — мы должны оставить все как есть, нетронутым. Понимаете? Шериф нас не погладит по головке, если обнаружит пропажу вещественных доказательств.
Мейдин вытаращилась на меня.
— Вещественных доказательств? Никакое это не доказательство! Вы прекрасно знаете, что я не могла этого сделать. Вы же сами говорили, что следили за мной весь день!
Ах, так она все-таки слышала.
Мейдин наставила на меня пуделиный нос.
— К тому же, Хаскелл, мы же не скажем об этом шерифу, — тон её говорил: неужели, тупоголовый, ты сам не догадался? — Так что давайте сюда мой платок. Сию же секунду!
Как будто она к Пупсику обращалась. «Хаскелл, апорт!» — вот как это звучало.
Но меня дурно выдрессировали. Я не двинулся с места.
— Мейдин, то, о чем вы меня просите, называется препятствовать правосудию. За это в тюрьму сажают.
Мейдин прекратила вышагивать и посмотрела на меня.
— Мне, что, самой этим заняться? — голос у неё стал таким тихим, что даже Пупсик разволновался и заерзал на руках хозяйки. — Вы предлагаете мне дотронуться до Дуайта и подобрать свой платок — самой?!
Перспектива какого бы то ни было контакта с мужем в его нынешнем состоянии явно внушала ей непреодолимое отвращение.
Я покачал головой.
— Нет, вы этого не сделаете.
Не успела Мейдин вздохнуть с облегчением, как я продолжал:
— Никто ни до чего не дотронется до приезда полиции, — и стал набирать 911.
Облегчение Мейдин сменилось холодной яростью. Она кашлянула, закрыла на мгновение глаза, как будто собираясь с духом, и с мрачной решимостью направилась к телу.
— Если у вас духу не хватает, то придется мне.
Наверное, в моих жилах все-таки течет кровь полицейского, ибо я не мог позволить ей похитить улику. Когда Мейдин проходила мимо, я схватил её за рукав.
И тут же понял, что совершил грубейшую ошибку.
Пупсик испустил звериный рык и набросился на мою руку быстрее, чем белая акула-людоедка бросается на купающихся в этом жутком фильме «Челюсти».
Хотя маленькие зубки пуделька оказались острее, чем акульи. К счастью, он промахнулся мимо оголенной части руки, впился в куртку и, злобно урча, принялся рвать и жевать манжет. От неожиданности я выпустил Мейдин. А Пупсик меня не выпустил. Я поднимал руку, пока он не повис у меня на запястье, как меховой браслет для часов.
