– Живи своей собственной жизнью, а я буду жить своей.
Контакт Флетчера с Анитой оказался наименее близким, чем со всеми его предыдущими хозяевами. Она разговаривала с ним легко и непринужденно, как с приятелем, с которым можно было в любой момент поговорить по телефону – только для этого не требовался телефон. Она ничего не скрывала от Флетчера; в ее жизни не было ничего такого, что ей следовало бы скрывать.
Единственное, что она попыталась было скрыть от него – но не успела – полное отсутствие сексуального опыта. Ян Росс был прав в буквальном смысле, когда называл ее Девушкой или Девственницей, вероятно он это знал.
Флетчера, который уже перестал быть прежним пуританином, весьма позабавил тот факт, что Анита ужасно стыдилась своей девственности, объясняя ее собственной неадекватностью, в точности, как это делал сам Флетчер.
Убедившись в том, что ей не удалось скрыть от Флетчера сей грустный факт, она попыталась объяснить ему:
– Если бы причина заключалась исключительно соображениями морали, то я бы даже гордилась своей непорочностью и чистотой. К сожалению, мораль здесь совершенно не причем. Я вовсе не порицаю тех девушек, которые спят со всеми, кто окажется поблизости в подходящий момент, более того, я им даже завидую. Ведь при этом я что-то теряю.
– А ты в этом уверена?
– Ну, как минимум, я теряю знание, что я и в самом деле ничего не теряю, не так ли? Я знаю, что со мной происходит, и мне не нужен ни ты, ни кто-нибудь другой, чтобы он рассказал мне. Я просто не могу ни на что решиться. Я так долго собираюсь прыгнуть, что в результате так и не прыгаю. Взять хотя бы Яна… до того, как он встретился с тобой, с ним было совершенно невозможно иметь дело. У него в голове всегда одно и то же.
– Я знаю.
– А теперь… Я даже не хочу говорить об этом. Не будешь ли ты так добр помолчать, или спрятаться куда-нибудь в самый дальний уголок моего сознания, или, в крайнем случае, давай поговорим о музыке барокко.
Вторым камнем преткновения оставался аппетит Флетчера. В здоровом теле Аниты ему все время ужасно хотелось есть, и ей далеко не всегда удавалось устоять перед его требованиями. Когда она собиралась заказать салат, инициативу перехватывал Флетчер и просил принести бифштекс и йоркширский пудинг, а стоило ей отвлечься, как на ее тарелке оказывалось несколько лишних ложек жареного картофеля.
Однажды ночью, примерно через десять дней после того, как Флетчер присоединился к ней, Анита разделась и заставила его посмотреть на себя в длинное зеркало своего шкафа.
– Посмотри, что ты со мной делаешь, – с укором в голосе сказала она.
Он посмотрел на нее со смесью неохоты и удовольствия. Хотя Флетчер уже привык быть Анитой, он всегда старался смотреть в другую сторону, когда она одевалась или принимала душ, всякий раз понимая, что в одном теле двое это уже целая толпа, особенно, если эти двое мужчина и девушка в теле девушки.
– Ты просто очаровательна, – только и сказал он.
– Ты что, окончательно спятил? У меня была настоящая талия в 23 дюйма. А теперь у меня горшок вместо живота, и это только через десять дней. Ты только посмотри на это!
Она преувеличивала. Ее талия все еще оставалась идеально тонкой, а живота не было и в помине. Однако, Флетчер не мог не обратить внимания на ее слова. Он принес Бодейкеру много пользы, заставив бросить курить (даже после того, как Флетчер покинул его тело, Бодейкер так и не начал снова курить), но если всего за десять дней Анита успела прибавить в весе на десять фунтов, ей было на что жаловаться. Будучи Флетчером, он мог есть сколько угодно и не прибавлять ни унции. На Аниту это очевидно не распространялось.
Тут он взял над ней полный контроль – в первый раз за все время пребывания в ее теле – схватил халат, быстро надел его и завязал поясок.
Анита запротестовала:
– Я заставила тебя посмотреть на меня, чтобы ты увидел, что ты сделал с моим телом, но неужели же я произвожу такое ужасное впечатление?
– К нам сейчас придут.
– У тебя что, есть специальная система оповещения?
Она повернулась к двери.
– Нет, не отсюда.
Когда она поняла, что он имеет в виду окно, Анита сразу догадалась, что этим посетителем может быть только Росс, ей захотелось отчаянно закричать, закрыть окно на задвижку или выбежать из комнаты.
– Это будет не так, как в прошлый раз, – утешил ее Флетчер. – Он не станет тебя бить.
Росс был еще снаружи, и он увидел, что Анита смотрит на него. И еще он успел заметить, что она не сделала попытки закрыть окно и помешать ему забраться в комнату.
– Как романтично! – сухо сказала Анита.
– Мне необходимо с тобой поговорить, – попытался объясниться Росс, – а если бы я позвонил в дверь, ты бы меня не пустила.
– Поэтому, ты забрался через окно. Очень логично. Однако, ты склонен уж слишком все драматизировать…
– Анита, – заявил Росс, прислонившись спиной к окну, – я люблю тебя. И всегда любил.
Анита молчала. На это ей нечего было сказать. Она начала краснеть, а ее сердце мучительно забилось в груди.
Ничего подобного со мной никогда не происходило, – продолжал он. – Ты ведь знала, что со мной случилось, не так ли? Знаешь и веришь мне?
Она кивнула.
– Мужчины часто говорят девушкам «Я изменился», но совсем по другой причине. Я не виню тебя за то, что на тебя не произвел впечатления Ян Росс, который был…
– Но ты считаешь, что на меня должен произвести сильное впечатление новый Ян Росс?
– Да, нет. Но ты должна мне дать шанс, Анита.
– Иногда, – сказала она деланно спокойным тоном, – разъезжающий коммивояжер начинает ненавидеть клиента, который не желает его слушать. Тем не менее, каждый имеет право не хотеть быть его клиентом. Предположим, что я просто не хочу покупать?
– Вот именно. Ты сама не знаешь, хочешь ты покупать или нет, но при этом отказываешься даже попробовать.
Он был прав, и она это понимала.
Стараясь использовать то небольшое преимущество, которое он временно получил, Росс сказал:
– Я хочу тебя, Анита, и не собираюсь прикидываться дураком и делать вид, что не хочу, только потому, что ты еще сама не приняла решения. Подумай немного и дай мне прямой ответ. Неужели я попусту трачу время?
Росс поставил Аниту в трудное положение. Он делал все, чтобы заставить ее сказать да или нет.
– Да, – сказала она.
– Ты в самом деле так считаешь? – ровным голосом спросил он.
– Конечно, иначе зачем бы я стала это говорить?
– Я собираюсь еще раз задать тебе этот вопрос. Ты хочешь, чтобы я вылез через окно и больше никогда к тебе близко не подходил?
– Да.
– Ты уверена?
– Да, да, да!
Он немного поколебался, а потом кивнул.
– Прощай, Анита, – сказал он и открыл окно.
Она не пошевелилась. Когда Росс вылез в окно и закрыл его за собой, она в отчаянии мысленно попросила Флетчера о помощи.
Флетчер проигнорировал ее. Он вмешивался в жизнь всех своих хозяев, но сейчас он прекрасно понимал, что этого не следует делать.
– Пожалуйста, – попросила она, – помоги мне!
Флетчер мысленно повернулся к ней спиной.
Она знала, что Росс сказал правду. Он имел гордость. Он потребовал окончательного ответа, и Анита, как легко было предвидеть, не захотела ничего менять. Хотя она и не хотела Росса, терять его не входило в ее планы.
В иррациональности ее поведения, Флетчер вдруг увидел нелогичность своих собственных действий.
Ширли говорил, что он не может потерпеть поражения. Однако, Ширли был безумен. То, что с ним сделал Ширли, никогда нельзя будет оправдать, даже учитывая убежденность самого Ширли, что все делается на благо ребенка. Ширли непростительно превратил детство Флетчера в ад.
Однако, умирая, Ширли сообщил ему очень важные сведения, которые Флетчер упрямо отказывался рассмотреть.
Флетчер ожидал, что его ждет неудача – так и случалось.
Флетчер ожидал одиночества – и он был одиноким.
Хотя с тех пор, как Джон Флетчер умер – возможно, его смерть была важным и совсем не случайным звеном в этой последовательности событий – он сумел достичь некоторых успехов, когда вмешивался в жизнь других людей, ему было еще очень трудно свыкнуться с мыслью, что если изменить предполагаемые цели, то изменятся и результаты.
Флетчер не хотел обладать колоссальной властью. Он не хотел брать на себя такую ответственность. Было куда проще отрицать, что он такой властью обладает.
А Анита заявила человеку, которого она любит, что больше никогда не желает его видеть.
Анита подбежала к окну и распахнула его.
– Ян! – позвала она. В ярком лунном свете она отчетливо увидела его во дворе внизу. Он не стал рисковать и прыгать с крыши угольного сарая на стену.
Не отдавая отчета в том, что она делает, Анита начала вылезать в окно. Тот факт, что Росс сумел дважды забраться к ней и уйти тем же путем, убедил Аниту в том, что это вполне возможно. Хотя она и не была ярой феминисткой, Анита всегда считала, что может сделать все, что в состоянии сделать любой мужчина. Потеряв всякую осторожность, она решила спуститься вниз к Россу.
Когда Анита стояла одним коленом на подоконнике, а другой ногой пыталась достать до крыши сарая, она вдруг вспомнила, что на ней надет лишь легкий халатик. Она отчаянным движением попыталась запахнуть его, потеряла равновесие, ее руки соскользнули с подоконника, и она начала падать вниз, при этом ее лицо было обращено к звездам.
Флетчер слышал, что иногда умирающий человек видит, как вся его жизнь проходит перед его глазами за считанные доли секунды. За то время, что тело Аниты летело вниз,
Флетчер успел увидеть не только всю свою жизнь, но и те события, которые произошло после его смерти.
Падение с высоты или страх этого падения владели им всегда – даже после смерти. Несомненно в этом был глубокий символический смысл: падение соответствовало провалу во всех его делах.
Нет, в данном случае падение не было столь ужасным, как с верхней площадки монумента Скотта, или с Вестфилдского небоскреба, или с карниза здания, спрыгнув с которого нашла свою смерть Шейла. Однако, самого Флетчера убило падение с еще меньшей высоты. Оно было бесконечным и продолжалось, наверное, миллион лет.
Анита должна была умереть. Она кричала, и Флетчер понял, что она об этом знала. Странно, но сам Флетчер не испытывал страха, только удивление, что он до сих пор находится в теле Аниты. Почему он, как всегда в подобных ситуациях, еще не перескочил в другое тело? Может быть, это произойдет в момент смерти Аниты?
А может быть, он не испытывал ужаса потому, что Анита падала глядя на звезды, и не видела земли, мчавшейся навстречу.
Но сама Анита была в ужасе. Она не хотела умирать. Так же, как и Флетчер, она смотрела на свою жизнь и приходила во все большее отчаяние от того, какой бессмысленно бесплодной эта жизнь была.
Именно так, в секунды стресса, Анита оценила свою жизнь.
Падение, наконец, закончилось.
Анита не поняла, что произошло до тех пор, пока не обнаружила, что стоит на собственных ногах, оглушенная, но в остальном совершенно не пострадавшая. Долгие секунды она не могла понять, что же случилось.
Потом Анита заметила Росса, прислонившегося к стене дома. Он едва держался на ногах. Его искаженное от боли лицо посерело. Правая рука висела под таким неестественным углом, что было очевидно – она сломана. И даже в полумраке было видно, что с его левым плечом что-то совсем не так.
– Ты поймал меня, – выдохнула Анита.
Он с видимым трудом усмехнулся.
– Девушка, прежде чем я смогу перенести тебя через порог, тебе придется сбросить фунтов двести. Сейчас ты весишь по меньшей мере тонну.
– Ты спас мне жизнь.
– Не будем об этом. Я бы сделал это для любого другого человека. А теперь, прежде чем я испущу дух, как насчет того, чтобы вызвать врача?
Много лет назад хозяйка Аниты была медицинской сестрой.
Она сразу занялась Россом, пока Анита вызывала скорую помощь. Рука Росса была сломана по меньшей мере в двух местах, левое плечо было выбито и, скорее всего, в нем была трещина.
Увидев неодобрение в глазах своей хозяйки, Анита сказала:
– Я была дурой, но только не в том смысле, что вы думаете.
– А я всегда считала вас спокойной, серьезной девушкой, – сказала миссис Сэнфорд.
– Слишком спокойной и слишком серьезной. Поэтому так все и произошло.
Потом приехала скорая помощь и забрала их обоих. Анита, увидев, что стоит на своих собственных ногах, совершенно забыла о себе. Однако, оказалось, что она вся в синяках, и врач настоял на том, что нужно сделать рентген.
Несколько часов спустя ей разрешили навестить Росса.
– Ян, сказала она, – ты совершил замечательный поступок.
Он нахмурился.
– Послушай, Анита, ты должна все правильно понять. Я был внизу, когда ты стала падать. Даже если бы это был совершенно незнакомый человек, я бы попытался помочь.
Она кивнула.
– Ладно, будь по-твоему. Только знай, что перед тем, как выпасть из окна, я пыталась тебя догнать.
Она наклонилась и поцеловала Росса.
После этого отношение Аниты к постоянному присутствию Флетчера мало отличалось от аналогичной ситуации с Джерри.
– Почему бы тебе не поискать какого-нибудь одинокого пастуха, нуждающегося в компании? Которому понравится, когда у него в голове зазвучат чужие голоса?
– Я никогда сам не нахожу свое следующее место пребывания. И если ты хочешь избавиться от меня, то это твое дело.
– Да, я знаю. Слава Богу, уже были прецеденты. Ну, то, что сумели сделать Джуди и Ян, посильно и мне.
– Что ты собираешься делать?
– Скоро ты сам узнаешь. Тебе это не понравится.
Анита предупредила миссис Сэнфорд, что всю следующую неделю она не будет есть дома.
Миссис Сэнфорд, к которой вернулась ее прежняя доброжелательность, кивнула.
– Больница. Я понимаю.
Хотя Росса и не стали бы задерживать в больнице из-за сломанной руки, с плечом дело обстояло гораздо серьезнее, и ему пришлось провести в больнице несколько недель. Его поместили в палату, где правила были не слишком строгими.
Анита могла навещать его практически в любое время.
Она и в самом деле часто приходила к Россу. Однако, она не начала есть вне дома. Анита совсем перестала есть.
Флетчер заявил:
– Это чистое безумие. Ты себя убьешь. Да и от меня, таким образом, тебе избавится не удастся.
– Это мы еще посмотрим.
Пила Анита много: кофе, чай, молоко или лимонад. Иногда она съедала сухое печенье или маленькую булочку, но никогда ничего более существенного.
– Это все равно, что пытаться заморить голодом глистов у себя в желудке.
– В таком случае, почему же они так активно протестуют?
– Что ты этим хочешь сказать?
– Если на тебя никак не действует то, что я перестала есть, почему же ты так об этом беспокоишься?
Дни проходили за днями, и Флетчер был вынужден признать, хотя он и постарался это скрыть от Аниты, что ее идея уже не кажется ему такой уж безумной. Еще до того, как она сбросила свои лишние десять фунтов и решила исходную задачу, ему уже так хотелось есть, что он не мог ни о чем другом думать, в то время, как сама Анита, нисколько не беспокоилась о пропущенных обедах и ужинах.
– Деловые женщины часто ограничиваются стаканом молока и сэндвичем на ленч, – небрежно сообщила она Флетчеру.
– Но ты ограничилась только стаканом молока и обошлась без сэндвича.
– Ну, зато я сэкономила деньги.
Иногда Флетчер пытался заставить ее плотно поесть, но у него ничего не получалось. Анита была настроена самым решительным образом, а он не решался применить всю свою силу, ведь пока Анита не успела нанести себе никакого вреда.
Ему уже было совершенно очевидно, что два разума в одном теле, по разному реагируют на одни и те же стимулы. Еда никогда не занимала существенного места в жизни Аниты.
Она могла выпить чашку чаю с тостом и даже если ей все еще хотелось есть, это не имело значения по сравнению с другими более важными для нее вещами – например, предстоящей через двадцать минут встречей с Россом, или не проходящим желанием расстаться с Флетчером. Но сам Флетчер никак не мог избавиться от мыслей о еде, он постоянно мучил себя видениями огромных, сочных бифштексов, тарелок полных спагетти с сыром или карри с рисом.
Его чревоугодие, которое так жестоко вскрыла Анита, вызывало у Флетчера отвращение. Девушка определенно ела меньше, чем она должна была, и если это будет продолжаться достаточно долго, она может нанести существенный вред своему здоровью. Пока же ничего страшного не происходило: она потеряла одиннадцать фунтов и на некоторое время потеря веса прекратилась, частично из-за того, что она пила много жидкости. И даже после этого, когда она явно стала сильно худеть и ее щеки втянулись, у нее не возникло никаких неприятных ощущений, если не считать некоторой слабости.
Флетчер же, наоборот, заметно уменьшался в размерах. То, как Ширли представлял себе его грандиозные возможности, вызывало теперь у Флетчера лишь горький смех. Флетчер постепенно превращался в ничто только из-за того, что не мог набить себя (а точнее, Аниту) огромным количеством животной и растительной пищи. Он даже думать мог теперь только о еде.
Флетчер хотел умереть точно так же, как этого хотел Ширли.
Перехватив эти мысли, Анита отправилась к его безымянной могиле на самом большом городском кладбище.
– Вот тут, под землей, лежишь ты, Флетчер. Ты что, окончательно решил отправиться туда, когда я вытолкну тебя, наконец, из своего разума?
Он не мог понять, почему она с такой жестокостью с ним разговаривает – Флетчер ведь хорошо знал, что Анита совсем не такая. Он прекрасно понимал ее желание снова стать собой, но ее жестокость шокировала его. Анита так не должна была себя вести.
Потом в один из немногих моментов, когда его сознание прояснилось – теперь это происходило с ним все реже, таким измученным был его дух от постоянных мыслей о недостижимой пище – он увидел, что жестокость была просто частью его решимости избавиться от него. Анита сошлась с ним в смертельной схватке и не собиралась сдаваться. Росс, который уже давно догадался обо всем, просил ее придумать какой-нибудь другой путь. Но Анита приняла окончательное решение. Если нужно, она будет голодать до самой смерти.
Однажды она забылась, и Флетчер сумел разглядеть еще одну причину ее жестокости. Если привязанность была для него пищей – значит, он не должен ее получать. Она не будет давать ему ни духовной, ни материальной пищи.
Конец оказался для нее таким же неожиданным, как и для Флетчера. Если не считать слабости, она чувствовала себя прекрасно. Она только что навестила Росса, и теперь ей нужно было торопиться, чтобы не опоздать на лекцию, которую она не хотела пропускать.
Посреди лекции она потеряла сознание. Когда ее осматривал вызванный другими студентами врач, он сразу поставил диагноз: недоедание. Ее отвезли в больницу, но не в ту, в которой лежал Росс, там, если в этом возникнет необходимость, врачи станут кормить ее внутривенно.
Но этого не потребовалось, потому что Флетчер уже исчез из ее разума.
ГЛАВА 8
ФЛЕТЧЕР
Флетчер сразу почувствовал, что снова стал самим собой. Вместе с ним не было чужого разума. Наконец-то он остался один: Джон Флетчер и никто другой. Потом его охватил ужас – он представил себе, что находится в мертвом разлагающемся теле Джона Флетчера.
Он должен был умереть, но ему опять не удалось это сделать.
С некоторым усилием он заставил себя успокоиться. Флетчер ни видел, ни слышал. Однако, он ощущал удивительную ясность и ему было очень удобно. Если таковой была смерть, то он сможет к ней быстро привыкнуть.
Впрочем, постепенно, физические ощущения начали к нему возвращаться.
Флетчер беззвучно закричал.
Значит его мучениям не пришел конец. Они никогда не закончатся. Он не может умереть. Всякий раз все будет начинаться снова и снова.
И все же, он был самим собой. На этот раз никто не посылал ему вызов, никто не собирался сражаться с ним за обладание тела, каким бы оно не было.
Очевидно, он не был в мертвом мозге Джона Флетчера. Он явно находился в живом теле – ведь к нему возвращались все физические ощущения… может быть, он попал в тело кошки, или собаки? Сам факт его существования доказывал возможность переселения душ. Существовала возможность, что единственная необычность его опыта заключалась в том, что он осознавал, в отличие от всех остальных, что с ним происходит.
Он по-прежнему ничего не слышал и не видел. Проходило время, но он все еще не мог пошевелиться. Он был полностью парализован.
Поскольку он был не в состоянии сделать что-нибудь другое, он заснул.
Проснувшись, Флетчер сел. Оглядевшись по сторонам, он понял, что вряд ли сможет найти здесь что-нибудь интересное. Четыре серых стены, с зарешеченным окном на одной стороне и дверью на другой. Кроме кровати, на которой он лежал, в помещении больше ничего не было.
Он находился в камере.
Джону Флетчеру никто и никогда не прищемил бы нос в корзинке, когда он гулял по рынку, поскольку судьба всем известного любопытного зеваки ему не грозила. Сначала он сгорал от нетерпения, желая узнать, где же он оказался, но теперь ему было совершенно все равно. Пройдет время, и он все узнает. Для него, очевидно, время не остановится никогда.
Он бросил взгляд на себя. Он был одет в голубые джинсы и голубую же клетчатую рубашку. Он был удивительно худым… вспомнив, что Анита голодала, он на какое-то мгновение решил, что, возможно, перебрался в тело другого голодающего. Но тут он понял, что вовсе не хочет есть.
Вероятно, странный вкус во рту мог объяснить то, что он совсем не был голоден: он подозревал, что его накачали наркотиками, и поэтому он не мог пошевелиться сначала и ему пришлось так долго спать. Внимательно изучив свое тело, он сообразил, что поразившая его худоба, является принадлежностью очень молодого человека.
Ему было не больше двенадцати или тринадцати лет.
Вскочив с кровати, Флетчер подошел к двери и подергал ее.
Оказалось, что она заперта. Он постучал, но ничего не произошло. Тогда он стал колотить изо всех сил, но по-прежнему безрезультатно. Тогда он прекратил стучать, выглянул в окно и не увидел ничего, кроме глухой стены, расположенной на расстоянии нескольких футов. Становилось темно, это помогло ему определить время. Анита упала в обморок днем. (Он не слишком о ней беспокоился – освободившись от него, она мигом закончит свою голодовку и уже через пару дней будет, как новенькая.)
Предполагалось, что переход происходил мгновенно, хотя он никогда не пытался проверить это. Если все обстоит именно так, то он находится в камере вот уже несколько часов, видимо, ему дали какое-то сильное успокоительное средство. Это заставило Флетчера задуматься о том, в какое заведение он попал. Очевидно, это не была обычная тюрьма: для этого он был слишком молод. У него даже промелькнула фантастическая мысль, что он был отброшен назад во времени, в свое собственное детство. И хотя все Приюты, в которых ему довелось побывать, не были особенно приятными местами, ни один из них не был таким мрачным и безрадостным, как этот.
Наконец женщина с удивительно пустым и равнодушным лицом заглянула в камеру. Флетчеру с некоторым трудом удалось поймать ее взгляд и он ей улыбнулся. Лицо женщины осталось совершенно равнодушным.
– Привет, – сказал Флетчер.
Если бы он прямо у нее на глазах превратился в дракона и начал изрыгать пламя, она не была бы столь напугана. Не сказав ни слова, женщина бросилась бежать.
Когда Флетчер произнес эти два слога, он обнаружил, что ему трудно говорить. Казалось, его челюсти и рот сделаны из очень жесткой резины – не то чтобы он не мог ими двигать, но гибкости и подвижности им явно не хватало.
Он попробовал произнести цитату из Мильтона.
Это было равносильно двенадцати подвигам Геракла. Ему удавалось выговорить слова, но они получались отрывистыми и промежутки между ними были очень большими.
Он попробовал говорить по-немецки.
Noch ist die bluhende, goldene Zeit
O du schone Welt, wie bist du so weit!
Und so weit ist mein Herz…
Как и ожидалось, это получилось еще хуже.
Флетчер уже успел обнаружить, что хотя он и не терял полностью владение иностранными языками при переселении, но свободно говорить на них он мог только в том случае, если его хозяин обладает аналогичными знаниями, как это было с Яном Россом.
Однако, он уже лучше владел своим новым ртом и губами.
Оказалось, что у него довольно приятный глубокий, молодой голос. Когда он полностью овладеет им, у него будет прекрасный инструмент для выражения своих мыслей.
Флетчер пожалел, что в камере нет зеркала, чтобы он мог посмотреть на себя. Не вызывало сомнений, что он был высоким, сильным и молодым; период полового созревания, должно быть, закончился совсем недавно, вероятно, он все еще продолжал расти.
Теперь ему было ясно: он находился в исправительной школе для несовершеннолетних преступников, или в сумасшедшем доме. Возможно, хотя он и был совсем молодым, он умудрился совершить такое ужасное преступление, что ему никогда не разрешат выйти на свободу. Флетчер обнаружил, что боится этого гораздо больше, чем раньше боялся смерти. Мысль была такой ужасной, что он постарался поскорее выбросить ее из головы.
Однако, сам его выбор веселой немецкой лирики говорил о многом. Это выражало его внутренне состояние: может быть, впервые в жизни он был готов принять внешний мир таким, какой он есть. Кроме того, Флетчер испытывал чудесное чувство освобождения – наконец-то он оказался один, а не разделял одно тело с кем-нибудь еще.
Ни в одном разуме нет места сразу для двух личностей.
Флетчер ничего не мог поделать с тем, что уже совершал тот юноша, в теле которого он теперь находился. Ирония судьбы заключалась в том, что теперь, когда он, наконец, снова стал цельным человеческим существом, его будущие, или сама возможность будущего, зависело от того, что успел совершить прежний хозяин этого молодого тела.
Очень странно… что же все-таки произошло? Где тот разум, который когда-то обитал в этом мозгу? Может быть, Флетчер, сам того не сознавая, убил его? Может ли умереть разум, когда тело продолжает жить?
В любом случае, пока он не разберется в ситуации, следует соблюдать осторожность. Если они услышат, как он декламирует Мильтона или немецкую лирику, то могут возникнуть вопросы, на которые Флетчер не сумеет ответить.
Дверь открылась. Молодой, невысокий человек в белом халате с опаской посмотрел на него. За спиной у него стояли два здоровенных санитара.
– Родней, – осторожно проговорил молодой человек.
Значит его звали Родней.
– А вы доктор?
Доктор, который был удивлен не меньше, чем медсестра, сумел сохранить хладнокровие.
– Меня зовут доктор Брук. Ты меня не знаешь, Родней? Ты меня не помнишь?
– Я ничего не помню.
Это была ложь, но ложь простительная. Тень, которой был Флетчер, помнила очень и очень многое; Родней же, и в самом деле, не помнил ничего.
Его медленная, неуверенная речь давала Флетчеру дополнительные преимущества. У него было достаточно времени, чтобы тщательно обдумывать свои слова.
Брук подошел поближе.
– Что произошло, Родней?
– Я проснулся. Больше я ничего не знаю.
– Ты меня видел когда-нибудь раньше?
– Нет. Я вас не помню.
Было очевидно, что раньше Родней был склонен к насилию.
Санитары смотрели на него с подозрением, а молодой врач, хотя и старался говорить спокойно и доброжелательно, тоже держался настороженно.
– Ты не хочешь пройти ко мне в кабинет?
Родней огляделся по сторонам.
– Я бы с удовольствием переменил обстановку.
Его слова, Флетчер это сразу понял, были ошибкой, если он хотел сохранять осторожность до тех пор, пока не узнает побольше. Его замечание не было столь уж умным, но оно могло помочь Бруку догадаться о фантастической правде – а Родней еще не знал, хочет ли он, чтобы кто-нибудь эту фантастическую правду узнал. Сказать: я ничего не помню, это одно – на подобные слова способен последний болван, который вряд ли может сказать: я бы с удовольствием переменил обстановку.
Все вчетвером они промаршировали по длинным, тускло освещенным коридорам. Теперь у Флетчера не осталось сомнений – они находились в сумасшедшем доме. Наверное, это заведение имело другое, более приличное название. Так или иначе, но это было одно из тех заведений, в которые общество заключает тех, кого у него не хватает мужества уничтожить.
У входа в свой кабинет маленький доктор совершил храбрый поступок.
– Все в порядке, ребята, – сказал он. Вы мне не понадобитесь.
И он остался с Роднеем наедине.
Процесс был очень длительным.
Если бы Родней имел возможность задавать вопросы, то дело пошло бы в два раза быстрее. Но вопросы задавал доктор, и Роднею удавалось узнать лишь самые обрывочные сведения о своем прошлом.
Он был классифицирован по самой низкой отметке на шкале умственного развития, гораздо ниже, чем Джуди. Конечно, доктор не говорил ему этого; он сам догадался. По сравнению с Роднеем Джуди, даже в самые худшие времена, была очень способным ребенком.
Довольно часто его охватывали приступы ярости, и тогда он бросался на всех, как испуганное животное. Было большим облегчением узнать, что он никого не убил и не нанес тяжелых телесных повреждений. Родней (фамилии у него не было) в любом более примитивном обществе он уже давно был бы предан смерти. Получив при рождении здоровое тело, он оказался почти совсем лишен разума – даже есть он научился только когда ему исполнилось десять лет.