ГЛАВА 1

ФЛЕТЧЕР

– Ну, раз вы так настаиваете… у меня нет никаких сомнений, – тихо проговорил доктор.

– Сколько мне осталось?

– Извините, мистер Флетчер, но я не могу… ни коим образом…

– Сколько пройдет времени, прежде чем она меня прикончит?

Доктор внимательно посмотрел на своего пациента, потом, очевидно приняв решение, резко сказал:

– Восемь месяцев. Может быть, только пять. Или три.

Флетчер уже много лет так не смеялся – ему было по-настоящему весело. А доктор не сводил с него удивленного взгляда – ему не стоило большого труда распознать начинающуюся истерику, но тут была не истерика.

– Ее можно победить, доктор, – наконец сказал Флетчер.

Доктор покачал головой. Ему вовсе не хотелось выносить смертный приговор этому высокому худощавому человеку, с которым он был едва знаком и который чем-то напоминал ему большого паука с лицом, отмеченным печатью одиночества.

Но ведь от правды никуда не денешься. Он же сам хотел все знать, так что пусть и не пытается обмануть самого себя.

В подобных обстоятельствах доктор не просто допускал, он даже часто поощрял самообман. Но этот человек был не похож на большинство его пациентов.

– Она будет повержена, – пообещал Флетчер и снова рассмеялся, только на этот раз его смех больше не был веселым. – Разве вы не поняли, что я дружу со смертью, доктор? Кое-кто это прекрасно понимает. Пока еще не все, конечно. Молодым это трудно, да еще тем, кто счастлив и силен, и уверен в себе. Смерть удобно устроилась у меня на плечах, и те, чей последний час уже не за горами, видят ее и в ужасе от меня шарахаются.

Доктор, который до этого момента не сомневался в нормальности Флетчера, решил, что пришла пора сказать ему что-нибудь утешительное, чтобы тот немного успокоился. Но Флетчер не дал ему раскрыть рта и быстро продолжал:

– Она обязательно потерпит поражение, доктор. Я умру, и тем самым одержу над ней победу: только это произойдет не через восемь месяцев, или пять, или даже три, а всего через несколько дней. Нет, нет, не надо на меня так смотреть. Я не собираюсь совершить самоубийство. Впрочем, это не важно. Забудьте о моем существовании, доктор. Мир не перевернется, когда меня не станет, никто этого даже не заметит. Если по правде, меня здесь никогда и не было.

Когда Флетчер вышел на улицу, ему стало стыдно за свое поведение – он не сдержался и дал волю чувствам. Просто его позабавило то, что смертный приговор, вынесенный ему задолго до сегодняшнего дня, лишил мрачные предсказания доктора какого бы то ни было смысла. Впрочем, доктора трудно было в этом винить, он не мог и не должен был ничего понять.

Неожиданно Флетчера охватило ощущение, что ему надо спешить, и он решил, что непременно должен снова встретиться с Бодейкером. И как можно скорее. За всю свою жизнь, за все сорок три года, из которых Флетчер прекрасно помнил последние тридцать девять, он вызвал интерес всего у одного человека – только никому не известный лаборант, каких тысячи во всех университетах страны, решил, что, обнаружив Джона Флетчера, сделал открытие мирового значения. Надо сказать, что даже Джон Флетчер ничего не имел против бессмертия. И хотя он категорически отказался принимать участие в экспериментах Бодейкера полтора года назад, опасаясь, что в результате тот сможет научно доказать, что Джон Флетчер является не таким, как все, что он в некотором смысле урод, теперь он был готов даже на такую, пусть и весьма сомнительную, известность. Уж лучше быть умственным уродом, чем никем.

Бедняга Бодейкер… он не был одним из тех, кто отмечен знаком смерти, но при этом шарахался от собственной тени.

Бодейкер боялся жизни, а не смерти. Ему следовало бы быть более уверенным в себе и напористым и тогда он наверняка бы не был лабораторным мальчиком на посылках.

Флетчер позвонил в университет из телефона-автомата, расположенного неподалеку от кабинета врача, из которого он только что вышел. Мистера Бодейкера не оказалось на месте и Флетчера попросили перезвонить через час.

По дороге в свою квартирку, Флетчер зашел в супермаркет и купил большой пирог с мясом. Он совсем не проголодался, но победить многолетнюю привычку был не в силах. В довершение к ленчу, обеду и ужину он всегда довольно плотно перекусывал днем. Флетчер не пил в одиночку, он в одиночку ел. Он с наслаждением поглощал огромные количества еды, когда его никто не видел, при этом худое, словно высохшее тело, надежно хранило от окружающих тайну его страсти. Правда, это не имело никакого значения: никому все равно не было дела до Джона Флетчера.

Дома Флетчер первым делом поставил пирог в крошечную печь, чтобы он там согрелся, а сам удобно растянулся на кровати. Теперь чтобы что-нибудь сделать, ему требовалось прикладывать определенные усилия. Опухоль пока не очень его беспокоила, она давала о себе знать лишь иногда и в самой неявной форме. Вот как сейчас. Он ел, но больше не получал удовольствия от еды, мог ходить и даже бегать, но если у него появлялась такая возможность, старался не двигаться и не напрягаться. К тому же, теперь мысли о женщинах, которые в его наполненные одиночеством сорок три года доставляли ему столько страданий, больше его не беспокоили. В этом смысле ему удалось обрести мир и покой. Его больше не разрывало на части противоречивое желание отыскать какую-нибудь женщину, а потом заставить себя удержаться и не касаться ее.

Флетчер вдруг подумал, что сейчас он стал богачом.

Уволившись со своей прежней работы семь недель назад, он поставил себе срок для того, чтобы найти новую – два месяца. Для него это всегда было непросто, и вовсе не потому, что он ничего не умел, был глуп или неопытен, просто характер не позволял ему успешно работать вместе с другими людьми, особенно с женщинами.

Теперь же, то немногое, что оставалась у него на счету в банке, не надо было растягивать на полгода – он мог прожить оставшиеся ему несколько дней в самой настоящей роскоши.

Прошел уже целый час, пирог был съеден, и Флетчер подумал, что надо пойти еще раз позвонить Бодейкеру. В холле был телефон, но Флетчер никогда им не пользовался.

Он закрыл дверь в свою комнату…

– Мистер Флетчер! Вы заняты?

Джуди, дочка владелицы дома, стояла в дверях своей комнаты. На ней был надеты бесформенный джемпер, невероятно коротенькая юбочка, а на худеньких ногах висели слишком большие для нее капроновые чулки.

– А ты почему не в школе? – поинтересовался Флетчер.

– Я вчера упала. У меня сломана нога и лодыжка, я должна сидеть дома две недели – так доктор сказал. А радио не работает. Мистер Флетчер, вы не могли бы его починить?

– У тебя не может быть сломана нога, или лодыжка – тогда ты не могла бы стоять, Джуди.

– Ну, лодыжка у меня распухла, а колено ужасно болит. Идите сюда, я вам покажу. Вы почините мне радио?

Чувствуя себя ужасно неловко, Флетчер вошел в комнату.

Всего несколько месяцев назад ему было легко разговаривать с Джуди – по правде говоря, гораздо легче, чем со всеми остальными. Он часто забывал, что Джуди сильно отстает в развитии от своих сверстников.

Счастливая, симпатичная крошка. И совсем не важно, что вы ей станете говорить, потому что ум Джуди напоминал дырявое ведро. Флетчеру было хорошо с Джуди, как ни с кем другим, он ей тоже нравился, поскольку она вообще мало с кем общалась.

Но в тот самый момент, как смерть вцепилась в Джона Флетчера, жизнь начала манить Джуди Макдональд. Если судить по тому, как был развит ее ум, ей было лет пять, но она уже прожила на свете двенадцать или тринадцать лет, и природа решила, что Джуди пора становиться женщиной. Теперь Флетчеру было с ней уже не так хорошо и спокойно, как прежде.

– Я покажу вам свою больную ногу, – совсем как ребенок сказала Джуди, а потом неожиданно по-женски отвернулась.

– Не смотрите на меня! – Впрочем, ей показалось этого недостаточно и она спряталась за старым массивным шкафом, чтобы снять там чулки.

Древний радиоприемник стоял на полу, и Джуди, пытаясь пододвинуть его поближе к кровати, выдернула один из проводов. Флетчер, воспользовавшись своим складным ножом вместо отвертки, легко исправил повреждение.

Прыгая на одной ноге, вернулась Джуди, сейчас она снова была той веселой девчонкой, с которой он дружил совсем недавно, и Флетчер смог спокойно, не чувствуя никакой неловкости рассмотреть распухшую лодыжку и даже сделать подходящие к случаю замечания. Но в этот момент Джуди задрала юбку и поставила голую ногу на стул так, чтобы он смог ее как следует рассмотреть – это произошло так неожиданно, что Флетчер смущенно шарахнулся в сторону.

– Да вы не бойтесь, тут нет крови, – успокоила его Джуди. – Если честно, я не вижу, что здесь что то не так. Может быть, вы сможете понять.

Стеснительность для Джуди была таким же непривычным переживанием, как новый лифчик и мамины чулки. Флетчер не должен был видеть, как она снимает чулки, но уж раз она их сняла, все снова было на своих местах, и она вполне могла задрать свою юбчонку повыше, чтобы Флетчеру было удобно изучать ее коленку и бедро. Ему пришлось провести очень тщательное обследование, иначе Джуди от него ни за что не отстала бы, после чего он заявил, что тоже не понимает, что не так с ее ногой.

– А она все равно болит, – пожаловалась Джуди и, поставив ногу на пол, спокойно поправила юбку. – Гораздо больше, чем лодыжка.

– Может быть, ты растянула мышцу. Это ведь обычно не заметно.

– Я должна отдыхать, мне можно ходить по дому, но нельзя выходить на улицу. Так что мне нужно радио. Вы его почините?

Флетчер включил приемник и на панели тут же загорелся огонек.

– Ой, вы уже все исправили! Я знала, что вы сможете, мистер Флетчер. Вы все на свете можете, ведь правда?

– Ну, не совсем, – ответил Флетчер. – По правде говоря, я удивительно мало умею.

– Вы, наверное, хотите меня подразнить. Вы же умеете чинить приемники, приделывать головы куклам, а еще говорить по-французски и по-немецки.

– В жизни иногда требуется уметь гораздо больше, – сухо проговорил Флетчер.

– Мама ушла на работу, а я должна лежать и не выходить на улицу. Вы не могли бы посидеть немного и поговорить со мной по-французски?

– Мне надо уйти, но я, может быть, скоро вернусь. Не знаю точно. Если я вернусь, то зайду и посижу с тобой.

– Ой, пожалуйста, мистер Флетчер!

Флетчер осторожно прикрыл за собой дверь и спустился вниз по лестнице. «Вы все на свете можете, ведь правда?»

Такое могла сказать только Джуди.

На самом деле он ничего не мог. Это было сутью его жизни.

Ему никогда ничего не удавалось. Флетчер установил совершенно потрясающий рекорд – он всегда и во всем терпел поражение. Когда речь шла о Джоне Флетчере, было наперед известно, к чему приведет его деятельность – ни к чему.

Флетчеру пришлось довольно долго ждать, прежде чем Бодейкер подошел к телефону.

– Это Флетчер, – сообщил он. – Джон Флетчер. Вы меня помните? Вы говорили, что если я буду согласен на…

– Флетчер! – взвыл от восторга лаборант. – Вы готовы вернуться? Вы дадите мне возможность провести новые тесты?

– Если вы все еще этого хотите.

– Если я хочу! Когда, мистер Флетчер?

– Можно сейчас.

– Я бы с удовольствием, мистер Флетчер, – после некоторого молчания проговорил Бодейкер, – но я сейчас не очень могу… может быть, вы придете сегодня вечером?

– Прекрасно. Куда?

– Сюда, в университет. Помните ту лабораторию, где вы уже были? Мне понадобятся помощники, но я без особого труда найду энтузиастов среди студентов – мне надо всего человек шесть. Вы могли бы прийти часам к семи?

– Конечно. На сколько времени я вам нужен?

Последовало новое молчание. Флетчер понял, что робкий лаборант пытается набраться смелости – два часа, четыре – если он попросит слишком многого, Флетчер ведь может передумать и отказаться прийти.

– Не могли бы вы, – осторожно начал Бодейкер, – остаться на всю ночь?

Впервые за много месяцев Флетчер рассмеялся, энтузиазм сделал маленького человечка храбрым.

– Хорошо, – сказал Флетчер, – при условии, что вы будете регулярно поить меня кофе.

– Конечно, обязательно, мистер Флетчер! Непременно!

Флетчер вышел из телефонной будки, возле которой, нетерпеливо поглядывая на часы, топталась женщина средних лет с огромной сумкой. Она раздраженно посмотрела на Флетчера, но вместо того, чтобы отвернуться, он уставился ей прямо в глаза.

Они стояли на расстоянии нескольких шагов и в упор смотрели друг на друга. Потом женщина неожиданно сжалась, подняла руку, словно хотела защититься от удара, и быстро, не оглядываясь, пошла прочь.

Это было необходимо, с тоской подумал Флетчер, чтобы восстановить status quo. Радостное восхищение Джуди и энтузиазм Бодейкера были делом привычным. Он был почти счастлив и спокоен – нужно было совсем немного времени, чтобы появился кто-нибудь и отнял у него только что родившееся ощущение успеха, нет не само ощущение, а всего лишь жалкий, еле заметный намек на него. Так что теперь он снова был одиноким неудачником.

Флетчер некоторое время бесцельно бродил по улицам, и в конце концов обнаружил, что оказался на пляже. Ему хотелось побыть одному, а дома ему это вряд ли удалось бы – там была Джуди.

Добравшись до холмов, за которыми песчаные дюны прятались от дороги, он забрался на небольшой холмик над рекой. Прямо перед ним песчаный берег резко опускался к лениво текущей реке и уходил дальше в море.

Здесь было жарко, дюны защищали даже от легкого ветерка.

На берегу тут и там расположились любители раннего солнышка, но их было совсем немного. Флетчер опустился на песок сразу у подножия холма.

По берегу шли парень и девушка – немного старше Джуди – им было лет шестнадцать или семнадцать. На парне были плавки и свободный голубой свитер. А на девушке – ослепительно белое платье. Они шли босиком по воде, и весело смеялись.

А потом парень начал подталкивать девушку дальше в воду.

Девушка стала возмущаться. Они дошли до Флетчера и направились дальше. Он слышал их голоса, но не различал слов, только интонации и общий смысл. Парень продолжал толкать девушку в воду, и вскоре вода уже доходила ей до колен, а он упорно не обращал внимания на ее протесты, и не давал выбраться из воды. Она была его пленницей, его игрушкой и рабыней.

Легкий ветерок донес до Флетчера несколько слов:

– … мое новое платье, Джерри!

– Ну, ладно. – Парень отвернулся от нее и направился к берегу.

– Я и не сомневалась, что у тебя не хватит духу!

Парень остановился и снова пошел к девушке.

Значит, все здесь было совсем не так просто, как казалось на первый взгляд. Перед Флетчером разворачивался очередной акт бесконечной древней игры полов – игры, о которой он не имел ни малейшего представления. Девушка не была невинной жертвой юного хулигана. Когда игра ему надоела, она начала дразнить его, чтобы он возобновил свои приставания. Что-то заставляло ее снова и снова провоцировать своего дружка.

Теперь она держала свое белое платье повыше, чтобы не намочить его. Несколько раз, после того, как парень толкал ее, ей удавалось сохранять равновесие. Потом он толкнул девушку сильнее, и она вынуждена была отпустить подол платья, чтобы не упасть. Ей это удалось, но платье намокло почти до пояса.

Она заплакала, но Джерри не был удовлетворен. Трижды он сильно толкал ее плечом, но всякий раз ей удавалось удержаться на ногах. Тогда он с разгона толкнул ее двумя руками в грудь, она опрокинулась на спину и с головой ушла под воду.

Когда девушка вынырнула из воды, она рыдала, как обиженный ребенок. Парень, наконец, удовлетворился тем, что она промокла насквозь, отвернулся и зашагал к берегу.

Однако, когда она последовала за ним, он неожиданно метнулся к ней и снова сбил с ног. Вода вторично сомкнулась над головой девушки.

Флетчер встал на ноги.

Теперь Джерри всякий раз делал вид, что потерял к ней интерес, но когда она пыталась выбраться на берег, сталкивал ее обратно в воду. Он уже собирался сбить ее с ног в четвертый раз, когда заметил, что Флетчер направляется в его сторону.

Джерри заколебался. Их глаза встретились. Парень вышел на берег и стал обходить Флетчера. Однако Флетчер продолжал идти в его сторону. Джерри бросил на него еще один взгляд.

Сделав грубый жест, парень зашагал прочь.

Флетчер подождал пока девушка выберется на берег. Ее белое платье посерело, с него ручьями стекала вода.

Девушка вся дрожала и из ее глаз градом катились слезы.

Он начал расстегивать молнию своей теплой куртки с капюшоном.

– Наденьте это, – сказал он, – вы сразу….

Она взглянула на него, и инцидент у телефонной будки повторился полностью. Девушка закрыла рукой глаза и отступила назад в воду, чтобы избежать контакта с Флетчером, потом повернулась и, спотыкаясь, побежала от него по воде, выбралась на берег в другом месте и, не оборачиваясь, помчалась прочь.

Флетчера даже передернуло. Его разозлила бессмысленная жестокость Джерри, но к девушке он не испытывал ничего, кроме сочувствия. Флетчера обидело то, что она убежала от него, словно он был дьяволом во плоти.

Ему это было особенно обидно из-за того, что обычно у него не возникало проблем при общении с молодыми людьми.

Неужели он начинает превращаться в прокаженного, от которого в ужасе убегают даже дети? И Джуди тоже будет пугаться его?

Теперь он больше не испытывал удовольствия от окружающей природы, его вдруг охватила усталость и он направился домой. Вот только можно ли его жилище назвать домом? И был ли у него когда-нибудь настоящий дом?

Конечно, он много лет жил в Доме. Удивительное дело: в английском языке всякий раз, когда вещь получала явно неправильное название, вдобавок, она еще и писалась с большой буквы.

Вдруг Флетчер подумал, что было бы очень приятно поговорить сейчас с Джуди. Она всегда хорошо относилась к нему. Он даже подозревал, что Джуди его боготворит.

Миссис Макдональд, которая хотя и не боялась Флетчера, явно испытывала в его присутствии неловкость, определенно говорила Джуди, чтобы она держалась от него подальше. Но это, как и миллион других вещей, которые измученная жизнью вдова говорила своей дочери за последние тринадцать лет, падали в бездонный колодец сознания Джуди и исчезали там навсегда.

Джуди была рада, что он вернулся. Каким-то чудом она вспомнила, что Флетчер не любит популярную музыку и выключила ревущий приемник.

Она очень любила слушать, как он читает французские стихи. Ей даже каким-то непонятным образом удавалось смутно понимать, о чем говорится в некоторых из них.

Она сидела на кровати, поглаживая свою больную ногу, и слушала, как Флетчер читает стихи. Джуди не стала надевать обратно чулки, и пока она плавно раскачивалась в соответствии с размером стихотворения, он с удовольствием смотрел на нее, как если бы она оставалась прежним милым ребенком, каким была еще совсем недавно.

Когда он закончил читать одно из стихотворений Верлена, она вдруг сказала:

– Почему вы говорите по-французски гораздо лучше, чем по-английски?

– На самом деле это совсем не так, Джуди.

– Нет, так. Когда вы говорите по-французски, ваш голос становится таким теплым, глубоким и волнующим. Вы когда-нибудь жили во Франции?

– Всего несколько месяцев.

– А почему же вы не остались там жить?

Это был ключевой вопрос, но Флетчер не мог на него ответить, потому что сам не понимал, почему так произошло. Ему следовало остаться во Франции или в Германии. Возвращение в Англию было одной из многочисленных ошибок, которые он сделал в жизни, ошибок, на которые он был просто обречен – Джон Флетчер ничего не мог сделать как следует: все, за что он брался, кончалось плохо.

На Континенте он был почти счастлив, ему даже сопутствовал некоторый успех. Значит, ему было просто необходимо вернуться в Англию.

Факультет психологии находился в одном из новых университетских зданий, которое стояло чуть в стороне, среди деревьев и зеленых лужаек. Когда Флетчер подходил к зданию, из него вышел юноша и торопливо зашагал в сторону улицы. На ходу он бросил короткий взгляд назад через плечо, юноша не смотрел на Флетчера, но Флетчер успел его хорошо разглядеть.

Это был Джерри, тот самый парень, которого Флетчер видел с девушкой в белом платье на пляже.

Флетчер только вздохнул. Он совсем не удивился – совпадения никогда не производили на него особого впечатления, подобные вещи с ним случались регулярно.

Несомненно, в самом скором времени он встретит и девушку в белом платье.

Потом он вспомнил: больше ему не придется встречать многих людей. Почти все, что ему предстоит сделать в ближайшее время, он скорее всего делает в последний раз.

Ему осталось совсем мало времени.

Бодейкер, которому явно не терпелось, поджидал его в вестибюле. Увидев Флетчера, он загасил сигарету, но тут же закурил новую.

– Мистер Флетчер! – воскликнул Бодейкер, пожимая ему руку. – Я так рад, что вы пришли.

Бодейкер был действительно очень доволен – видимо до самого последнего момента он боялся, что Флетчер не придет.

– Но ведь я же обещал, – проворчал Флетчер.

– Да, но… Ну да ладно, это не имеет значения. Я сумел собрать с полдюжины волонтеров, это студенты, которые заинтересовались… ну, мне, наверное, стоит сказать вам сначала пару слов. Проходите сюда.

Флетчер последовал за ним в маленькую комнатку, все стены которой были уставлены шкафами.

– Этот парень, которого я встретил у входа в здание, – сказал Флетчер. – по имени Джерри – вы его случайно не знаете?

– Боюсь, что совсем мало, – негромко ответил Бодейкер. – Мне следовало бы знать его гораздо лучше. Это мой сын.

– Я видел его сегодня с девушкой.

– Это, наверное, была Шейла.

Бодейкер очевидно не хотел говорить о Джерри. В другое время Флетчера бы заинтересовала подобная ситуация.

Сейчас, однако, у него была одна цель – выяснить действительно ли он обладает какими-то особенными талантами, как это утверждал Бодейкер.

– Вы хотели мне что-то сказать о студентах, – напомнил Флетчер.

– Да. Я сказал им, чтобы они относились к вам, как к предмету, а вы, в свою очередь, должны воспринимать их, как… машины. Я не хочу, чтобы на вас оказали влияние какие-нибудь личностные факторы, поэтому я даже не представлю вам студентов, которые будут сидеть в тени.

– Среди них есть девушки?

– Их две. И четверо молодых людей.

– И вы не хотите, чтобы я на них смотрел?

– Да, вы должны стараться не обращать на них внимания.

Естественно, мы с вами знакомы, поэтому я не буду принимать участия в экспериментах. И еще одно – если вас будет что-нибудь раздражать, вам следует сразу же сказать об этом мне. Если свет будет слишком темным или ярким, вам станет жарко или холодно…

– Единственное, что меня раздражает, так это ваше беспрерывное курение, Бодейкер. Я не курю. И никогда не курил. Мне уже здесь нечем дышать.

– Извините. – Бодейкер потушил сигарету. – Я постараюсь не курить. А если мне станет невмоготу, я буду выходить из комнаты. Студенты…

– Я ничего не имею против обычных курильщиков, – перебил его Флетчер. – Но вы курите беспрерывно. Я забыл об этом, но теперь вспомнил. Какие эксперименты вы собираетесь производить? Самые разные, я полагаю?

– Как раз наоборот – я надеюсь получить статистическое подтверждение одной своей теории – поэтому я хочу сконцентрироваться на одном типе эксперимента. Мы проведем длинную серию опытов с карточками для проверки экстрасенсорных способностей. На них изображены пять символов, всего двадцать пять карточек в колоде. Это довольно старая идея, но именно здесь мы получили с вами наиболее удивительные результаты… – Он немного помолчал. – Вы должны меня правильно понять, мистер Флетчер. Главное, чтобы вы не знали, что мы хотим выяснить. Думаю, будет лучше всего, если я вообще больше ничего не буду вам говорить. Иначе это может сделать результаты наших экспериментов не точными.

– Я помню эти карточки. Довольно таки скучное занятие. Значит мы не будем изучать чернильные пятна, словесные ассоциации, проверять меня на ясновидение и телепатию?

– Карточки для проверки экстрасенсорных способностей предполагают проверку и ясновидения и телепатии… но, пожалуйста, Мистер Флетчер, не заставляйте меня больше ничего говорить. Мы можем начинать?

Он привел Флетчера а большую, плохо освещенную комнату, в которой шестеро студентов о чем-то горячо спорили. Как только они увидели вошедших, Бодейкера и Флетчера, они сразу замолчали. Видимо, они приготовились самым тщательным образом следовать инструкциям Бодейкера, потому что никто даже не взглянул на Флетчера, они молча заняли свои места – за столами, экранами и возле магнитофонов.

Все студенты оказались или в тени, или позади экранов, так что Флетчер понял, что ему не составит никакого труда думать о них, как о приборах – обо всех, даже о девушках.

Сначала Бодейкер показал Флетчеру одну из колод с карточками, двадцать пять карточек с изображением звезды, креста, квадрата, треугольника и волнистых линий – каждая фигура повторялась пять раз.

– Я запомнил, – сказал Флетчер.

Из-за экрана ему были видны лишь светлые волосы одной из девушек, которая смотрела поочередно на каждую из двадцати пяти карточек, а Флетчер говорил на какую из них, по его мнению, она смотрит. Затем один из студентов, не произнося ни слова, доставал из другой колоды карточку и показывал ее Флетчеру так, что он мог видеть лишь тыльную сторону, при этом никто не видел знака, изображенного на карточке.

Флетчеру было очень скучно. Ему ни разу не сказали правильно он ответил на вопрос или нет. Остальные же были очень заняты. Они много писали, пользовались калькуляторами, проверяли друг друга. Кроме того, они регулярно менялись, по очереди выступая партнерами Флетчера. Время от времени, двое или даже несколько человек смотрели на какую-нибудь карточку с изображением знака, который Флетчер должен был угадать. Один раз все шесть студентов участвовали в эксперименте одновременно, а его попросили по очереди называть карточки.

Они делали частые перерывы для того, чтобы выпить кофе.

Флетчера это очень развлекало – согласившись участвовать в эксперименте, он выдвинул одно единственное условие, и Бодейкер старательно его выполнял, а еще Бодейкер не забывал выходить, если ему очень хотелось курить, при этом он забирал свои записи с собой. Трое студентов, похоже, не курили, включая обеих девушек, а из оставшихся троих двое курили трубки.

Когда они закончили, студенты отправились в уголок лаборатории, закрытый экраном, где стали пить кофе с бутербродами. Бодейкер остался с Флетчером. Флетчер пил много кофе, но от бутербродов отказался.

– Ну, как у меня получается? – спросил он у Бодейкера.

– Я вам не могу этого сказать, – пораженный вопросом ответил Бодейкер.

– Я так и думал. Бодейкер, я устал, и меня начинает болеть голова. Может, для разнообразия проведем тест Роршака?

– Ну, пожалуйста, мистер Флетчер… – Маленький человечек был взволнован, одна мысль о том, что Флетчер откажется от дальнейшего участия в тестах и отправится домой, как уже было однажды, наводила на него ужас.

– Ну, ладно, – Флетчер едва заметно улыбнулся. – Но вы вот что мне скажите, от этого есть какая-то польза? Вы уверены в том, что мы не попусту тратим здесь время?

Бодейкер колебался, его беспокоила необходимость с одной стороны придерживаться своего плана исследования, а с другой ему должен был вести себя так, чтобы его подопечный не отказался с ним сотрудничать.

– Мистер Флетчер, полученные нами результаты просто сенсационны, – дрожащим от волнения голосом сказал он.

Флетчер был сильно удивлен. «Сенсационные результаты» были не совсем те слова, которые он бы употребил.

Сегодня ночью в этой темной лаборатории что-то происходило, что-то совершенно замечательное, нечто совершенно необыкновенное в ни чем не примечательной жизни Джона Флетчера, привыкшего к тому, что он всегда и во всем терпит поражение. Может быть, это запоздалое дыхание удачи? Флетчер никогда не отличался тщеславием, а теперь с изумлением обнаружил, что отчаянно надеется на то, что в конце жизни – до того, как наступит конец его жизни – окажется, что он не такое уж бесполезное существо и что его одинокая, несчастливая жизнь не была совершенно лишена смысла.

Час за часом продолжались эксперименты с двадцатью пятью карточками. Видимо, в лаборатории не случайно отсутствовали часы, как впрочем, и на руках у студентов. Во всяком случае, если Бодейкер, или кто-то из студентов смотрели на часы, то делали они это совершенно незаметно.

Студенты работали старательно и удивительно тихо. Один или два раза, когда у него появилось несколько свободных минут, Флетчер попытался рассмотреть студентов, подловить момент, когда они смотрят на него. Однако все они держались отстранено. Студенты вели себя так, словно были хирургами, стоящими вокруг операционного стола. Даже Бодейкер, который по ходу эксперимента был вынужден часто обращаться к Флетчеру, вел себя так, точно они не были знакомы. Флетчер чувствовал себя, как диковинное животное, за которым холодно наблюдают некие высшие существа.

Время шло, голова у Флетчера стала болеть еще сильнее, но он не жаловался. Он хотел «знать». Несколько раз он едва удержался от того, чтобы спросить, сколько сейчас времени – ведь, в конце концов, он обещал, если потребуется, провести здесь всю ночь.

Потом у него появилось странное чувство. В лаборатории находилось четверо молодых людей и две девушки не старше двадцати одного года, и университетский лаборант, и все они были готовы потратить целую ночь, чтобы поработать с ним. Часть из них, может быть, даже все должны будут работать весь следующий день, а ведь Бодейкер был всего лишь университетским лаборантом, отнюдь не профессором, который мог бы привлечь всех этих студентов своим экспериментом.

Все они были любителями. Однако они вели себя сдержанно и спокойно, тщательно исполняя свои достаточно рутинные обязанности.

Наконец Бодейкер, который вдруг перестал казаться маленьким беспомощным человечком, включил дополнительный свет и заявил:

– Уже пять часов.

Они пробыли здесь десять часов, за это время было выпито не меньше четырех галлонов кофе. Студенты успели подкрепиться бутербродами, а Флетчер и Бодейкер не ели ничего.

Флетчер начал подниматься со стула.

– Мы закончили?

– Нет, теперь мы хотим попробовать кое-что другое, – сказал Бодейкер. – Еще два или три часа и все…

Флетчер простонал:

– У меня раскалывается голова.

– Ничего удивительного в этом нет. Мы ничего не знаем о той энергии, которую вам пришлось потратить, но напряжение было очень большим. – Энтузиазм Бодейкера снова стал заметным. – Мы уже проделали замечательную работу. То, что произошло сегодня в нашей лаборатории, станет поворотным пунктом в истории парапсихологии. Мы все устали, но никто из нас не сдастся даже если придется просидеть здесь еще целую неделю.

– Значит, мы не зря просидели здесь всю ночь?

Бодейкер хотел сказать что-то, но потом передумал.

Только теперь, при более ярком свете, Флетчер сумел как следует рассмотреть студентов. Высокий, худой юноша в узких джинсах и свободной рубашке улыбнулся ему. Одна из девушек тоже улыбнулась. Наверное, теперь Бодейкер нас представит, подумал Флетчер.

Однако Бодейкер познакомил его только с одной студенткой.

– Анита хочет поставить свой собственный маленький эксперимент, – сказал Бодейкер. – А мы, тем временем, попытаемся хоть немного проанализировать полученные результаты. Она сама скажет вам, что вы должны будете делать.

Одна из девушек была хорошенькой, другая нет. Хорошенькая – маленькая, аккуратная брюнетка в белом халате – та, которая улыбнулась ему, отвела Флетчера в небольшую соседнюю комнату, отделанную в красных тонах, с удобными мягкими креслами и диваном. Больше в комнате ничего не было.

Она разложила свои бумаги и коробки на диване, еще раз улыбнулась ему и сняла халат. Девушка в коротком красном платье без рукавов – по последней моде – показалась Флетчеру весьма привлекательной.

– Меня зовут Анита Сомерсет, – протянув Флетчеру руку, сказала девушка.

Флетчер умудрился сделать вид, что не замечает ее протянутой руки, и сел в кресле. Он не хотел прикасаться к Аните.

Менее чем за двадцать четыре часа судьба столкнула его с тремя хорошенькими девушками. Обычно она не была столь щедрой – или, точнее злой. Ему нравилось, всегда нравилось, смотреть на красивых девушек, но их вид неизменно вызывал у Флетчера глубокое беспокойство. Уже много лет он всячески избегал прикасаться к женщинам.

Доверчивая и недалекая Джуди несколько раз в этот день задевала его, к тому же он обязательно должен был потрогать ее лодыжку и бедро, чтобы убедиться в том, что с ее ногой все в порядке. Только из-за собственной наивности Джуди не заметила, что Флетчер умудрился так ни разу и не коснуться ее тела.

Анита, казалось, тоже ничего не заметила. Отодвинув свои бумаги в сторону, она села на диван, небрежно скрестив ноги.

– Мне девятнадцать, – сказала она, – я изучаю психологию. Более того, я единственная из присутствующих здесь шести человек изучаю психологию – притом, чистую психологию. Мистер Бодейкер попросил меня найти помощников, что я и сделала.

Так вот значит, как они набрали людей.

– Я не хотела, чтобы один из них приходил, – нахмурившись, сказала она, – но он настоял… вас это не должно беспокоить. Что же касается меня – большинство людей считают меня уравновешенной и старательной – но я считаю себя похожей на Мата Хари.

Она заразительно рассмеялась.

– Однако, на самом деле, я совсем на нее не похожа.

Более того, я довольно скучная особа. Я не умею танцевать, плавать, не люблю легкую музыку, ненавижу алкоголь и наркотики, и у меня нет постоянного приятеля.

– Почему вы мне про это рассказываете?

– До этого момента мы ставили совершенно безличные эксперименты, могу спорить, что вы первый раз как следует меня разглядели лишь пять минут назад.

– Ну, я видел вас, но…

Она кивнула.

– Мы так все и планировали. То, что я хочу сделать сейчас – моя собственная идея. Мистер Бодейкер считает ее достаточно интересной, но не имеет к этому эксперименту ни малейшего отношения.

Она потянулась, обхватив обнаженными руками голову, пародируя женщину-вамп.

– Как вы думаете, смогла бы я уговорить вражеского генерала раскрыть мне военную тайну? – кокетливо спросила она. – Пожалуйста, скажите да.

– Я мало что знаю о вражеских генералах, – ответил Флетчер, проклиная свою привычную неловкость.

– Неужели вы не представляете себе, как я свожу мужчин с ума, пряча в своем лифчике секретные документы? Ну, ладно. Тогда хотя бы скажите мне, что я не вызываю у вас отвращения, а не то я расплачусь.

Он мог сказать лишь только, что у нее ничего не выйдет.

Его скованность и неуверенность в отношениях с женщинами будут тому порукой. Чем привлекательнее была для него женщина, тем труднее ему было с ней общаться. Однако он не хотел говорить об этом Аните. Он еще больше смутился бы. Учитывая, что она занимается психологией, она сразу начала бы задавать вопросы, вынуждая его говорить о том, чего он больше всего на свете не хотел обсуждать.

– Вы очаровательная девушка, – смущенно сказал он. – И мне очень нравится ваш голос.

– Только голос? – воскликнула Анита с деланным разочарованием. – А я думала, что у меня красивые ноги.

– Она подняла подол платья почти до бедер. – И я всегда ношу платья с поясом, потому что у меня очень узкая талия, и мне нравится, когда мужчины это замечают. – Она рассмеялась, глядя на суровое лицо Флетчера.

– Не обращайте внимания на мои слова о Мата Хари, – предупредила она. – Я вовсе не собираюсь вас соблазнить… по крайней мере, если и пытаюсь, то это лишь малая часть эксперимента. Как я уже говорила, до сих пор, все тесты были безличными. Теперь же я немного рассказала вам о себе и готова ответить на ваши вопросы.

Я хочу, чтобы и вы рассказали мне о себе. Потом, когда мы перестанем быть незнакомцами друг для друга, мы проделаем некоторые тесты, похожие на те, которые были раньше, и сравним результат.

Флетчер понял, что она имеет в виду – без сомнения в ее словах был известный резон. Однако она требовала от него искренности.

– Ничего не получится, – сказал он.

– Почему?

– Ну, все это лишь игра. Это не естественно.

– И что же в этом неестественного?

Флетчер уже пожалел, что ввязался в этот спор.

– Забудем об этом.

– Вы меня боитесь, – с удивлением проговорила Анита.

– Чепуха.

– Боитесь до смерти. Я же не слепая.

– Не боюсь…

– Тогда в чем же дело? Вы женоненавистник?

– Нет.

– Гомосексуалист?

– Нет! – с отвращением ответил Флетчер.

– Импотент?

Флетчер даже задохнулся от возмущения.

– Ладно, я снимаю последний вопрос, – заявила Анита. – Но если вы не испытываете ненависти к женщинам, и вы ничего не имеете против меня лично, в чем же тогда дело? Почему вы так уверены в том, что у нас ничего не получится?

Он заколебался, почувствовав неожиданное желание рассказать Аните о своей опухоли. Однако, Флетчер прекрасно понимал, что его болезнь не имеет никакого отношения к обсуждаемому вопросу.

И тогда он сказал правду.

– Я неудачник! – неожиданно с горечью выпалил он. – Вот чего я достиг в жизни. Не знаю, являются ли мои неудачи с женщинами самими главными… может быть.

Некоторые психологи утверждают, что это именно так. Самое худшее заключается в том, что у меня для этого нет ни одной уважительной причины. Даже сейчас я не уродлив…

– Нет, – согласилась с ним Анита, после того, как внимательно посмотрела на его лицо. – Девушкам может понравиться такое лицо. Мне, например. Мне нравятся худые лица с голодными глазами.

– А когда я был моложе, я был сильнее и привлекательнее.

Я уже сказал вам, что я не женоненавистник, не извращенец и не импотент. Я конечно робкий, ранимый человек, но не до крайней степени. Мне кажется, моя жизнь сделала меня таким. Когда я родился, во мне ничего этого не было. А что касается…

Он замолчал, потому что не был уверен, хочет ли рассказать ей о том, что на самом деле не знает, где и когда он родился и кем были его родители. Она могла ухватиться за эту информацию, посчитав, что обнаружила причину всех его проблем. Она почти наверняка это сделает. И ошибется. Потому что это тоже не имеет никакого значения.

А Анита продолжала задавать ему вопросы, не поняв, что тема их разговора чуть было не поменялась.

– Вы никогда не пользовались успехом у девушек? – с сочувствием спросила она. – Они всегда вас предавали?

– Я их не виню…

– А почему нет? Может быть, как раз в этом и заключается ваша проблема, в том, что вы их не вините. Вы были слишком серьезны, и они предавали вас. В этом смысле женщины совершенно беспринципны. Женщина начинает встречаться с каким-нибудь мужчиной, а потом ей попадается кто-то, кто ей нравится больше, и тогда она, не дрогнув, бросает первого и начинает встречаться со вторым. Она говорит: «Надеюсь, мы с тобой всегда будем друзьями», но бедняга не хочет с ней дружить, он хочет получить все или ничего, так что в конце концов не получает ничего. Если девушка назначила свидание кому-нибудь, а в этот момент сердце позвало ее в другую сторону, она забудет о свидании, как о дурном сне.

– Вот именно! – сразу согласился Флетчер. – Именно так со мной и было, каждый раз. И все же я не могу сказать, что в этом всегда были виноваты девушки. И я тоже.

Сначала я им нравился, и они давали мне это понять. А потом что-то случалось, все портилось, потому что я никогда не знал, как нужно правильно с ними разговаривать.

– Не существует правильных или неправильных слов, – мягко проговорила Аниты. – Вы просто говорите первое, что приходит вам в голову.

Флетчер многое ей рассказал, почти не касаясь своего неблагополучного детства – она поняла, что на эту тему лучше вопросов не задавать. Он поведал Аните о том, что совершал правильные поступки, но время для этих поступков оказывалось совсем неподходящим, о своих отношениях с мужчинами, да и с женщинами тоже, о том, что у него никогда не было настоящего друга.

– Возможно, я сам в этом виноват, – сказал он, и если бы она с ним не согласилась, засомневался бы в ее искренности. Анита не стала с ним спорить.

С Анитой было очень легко разговаривать. Она не критиковала его, и Флетчер видел, что он ей по-настоящему интересен. Он рассказал ей про Джуди и Шейлу, ту девушку, которую парень столкнул в воду, только не стал говорить, что парня звали Джерри Бодейкер.

– Некоторые девушки так устроены, – проговорила Анита.

– Им нравится когда их приятели ведут себя с ними грубо.

Парень виноват только наполовину, потому что, если бы он не делал того, что ей хотелось, она обязательно нашла бы кого-нибудь другого. Вы же слышали, как она его поддразнивала. На самом деле, ему гораздо хуже, чем ей… ведь его заставляют быть садистом.

Она сделала несколько подобных комментариев, легко и естественно, ни разу не прибегнув к затертым клише.

А потом совершенно по собственной инициативе он заговорил о тестах, которые Бодейкер провел с ним полтора года назад. Он попал туда случайно. Бодейкер не был руководителем эксперимента, просто одним из множества помощников. Он занимался с Флетчером по собственной инициативе, и получившиеся результаты привели его в состояние невероятного возбуждения.

Флетчер замолчал, понимая, что раз уж он зашел так далеко, то должен объяснить, почему он тогда категорически отказался от дальнейших экспериментов. Он вернулся только когда почувствовал, что за спиной у него стоит смерть, его заставило вернуться то, что он сам называл «предсмертным любопытством».

– Бодейкер тут был не при чем, – сказал он.

– Нет, конечно. – Анита улыбнулась.

– Ведь тесты могли показать, что я не такой, как все – а самый настоящий урод, я этого боялся.

Анита молча кивнула.

– Скажите, – неожиданно спросил он, – вы когда-нибудь были влюблены?

Анита совершенно спокойно отнеслась к резкой перемене темы разговора.

– Мне казалось, что была. Но я в некотором смысле похожа на вас. Мне надо очень много времени, чтобы полюбить кого-нибудь по-настоящему.

В наступившем после ее слов молчании появилось что-то новое, что-то совсем другое. Когда двое разговаривают откровенно, ответ иногда может не иметь особого значения, но это все-таки должен быть ответ. Сейчас же Анита пыталась уклониться от прямого ответа на его вопрос.

Впрочем, она сама поняла это и заговорила снова:

– Помните я говорила вам, что если у девушки назначено свидание, а в этот момент сердце позовет ее совсем в другую сторону, она без малейших колебаний нарушит все свои обещания? Ну так вот, однажды и я так поступила, совсем недавно. Тот, кто меня позвал… он там, в лаборатории, но я не стану называть вам его имени, если только вы не будете на этом настаивать. Мы встретились, и надо отдать ему должное, он вел себя совершенно честно.

Он хотел, единственное, чего он хотел – как можно скорее затащить меня в постель.

– Вы именно этого от него ждали? – сердито спросил Флетчер.

– А вот теперь вы пытаетесь меня разозлить, но у вас ничего из этого не получится. Я вовсе не ханжа, по крайней мере, мне так кажется. Если бы я его любила, я думаю… Возможно, правильным ответом на ваш вопрос будет сказать, что я никогда и никого еще не любила.

Последовало долгое молчание. Их разговор, который до сих пор тек легко и свободно, наткнулся на подводный камень.

– Ну, хорошо, – наконец сказал Флетчер, – я готов.

– К тестам?

– А к чему же еще?

Она уже собралась сказать ему что-нибудь эдакое, но потом передумала. Рядом с ней находился очень тонко чувствующий человек. Он был ей интересен, но между ними была пропасть, и нечего даже и думать, что ей удастся когда-нибудь перебраться на другую сторону этой пропасти. Он явно не верил в то, что из ее идеи выйдет что-нибудь путное, и возможно, был прав.

Все снова собрались в большой лаборатории.

Флетчер вдруг поймал себя на том, что с любопытством разглядывает четырех студентов – ему хотелось понять, к кому же из них потянулось сердце Аниты. Но в помещении снова сделался полумрак, и к Флетчеру вернулось прежнее ощущение анонимности. Анита тоже надела белый халат, и, Флетчер решил, что она сделала это нарочно, скрылась в тени.

– Ладно, а теперь скажите мне, – попросил Флетчер, – кто же я такой: телепат, предсказатель будущего, медиум, или еще что-нибудь в этом же роде?

– Кем бы вы не оказались, – с едва сдерживаемым волнением в голосе проговорил Бодейкер и помахал в воздухе листками со своими записями, – вы уникальны, мистер Флетчер. Еще никому до сих пор не удавалось сталкиваться ни с чем подобным.

– Ну, и что же я такого особенного сделал?

– То, как проводились тесты, не имеет никакого значения, – с триумфом в голосе провозгласил Бодейкер, – «вы не назвали ни одной карточки правильно».

– Что! – выкрикнул Флетчер.

– Ни единой. Знаете, что это значит?

– Что мы все зря потратили наше время.

– А вот и нет, мистер Флетчер. Как раз наоборот. Вам должно быть понятно значение этих тестов с математической точки зрения. У нас есть двадцать пять карточек – по пять каждого символа. Если бы речь шла о простой случайности, среднее число угаданных символов равнялось бы пяти. Конечно, в каждом отдельном случае данные могут быть разными, от двух до восьми, но в нашем – результат должен равняться пяти.

– Это очевидно. Но…

– Значит, полученный нами ноль так же важен, как если бы вы угадали все двадцать пять карточек. Чтобы избежать попадания в те пять карточек, которые вы могли бы угадать случайно, вы должны были знать, какой символ изображен на каждой из карточек – или если бы точным, вы должны были знать, что на карточке не изображено.

Флетчер нахмурился. Он не считал себя телепатом и не верил, что у него есть какие-то особенные способности, из-за которых он отличается от других людей. Ему не нравилась эта идея. И все же он рассчитывал на то, что эти тесты дадут какой-нибудь результат. Он решил, что вполне мог бы предсказать исход этого эксперимента – столь важный для науки – если бы только как следует обдумал происходящее. Результат должен был быть отрицательным. Разве можно было ожидать от него чего-нибудь другого?

– А теперь я должен у вас кое что спросить, – заговорил Бодейкер. – Я хотел задать вам этот вопрос раньше, но у вас могли возникнуть нежелательные мне мысли и ассоциации. Скажите пожалуйста, вы давали отрицательные ответы сознательно? Вы знали, что на карточке, например, изображен круг, и нарочно называли какой-нибудь другой символ?

– Естественно, нет, – раздраженно ответил Флетчер. – Вы велели мне называть то, что я вижу, а если не вижу ничего, то говорить наугад. Именно это я и делал.

– Вы говорили вовсе не наугад, – радостно заявил Бодейкер. – Как угодно, только не наугад. Эти тесты доказывают, что вы являетесь как телепатом, так и ясновидящим. В этом нет ни малейшего сомнения. Тесты были проведены так, что никакая случайная ошибка…

– Но я же ошибался каждый раз – какой в этом смысл?

Зачем надо было заставлять меня сделать многие тысячи догадок, чтобы убедиться в том, что я самый неудачный из неудачников в мире, мне это и так прекрасно известно.

– Нам надо было исследовать массу разнообразных возможностей. Например, вы могли давать ответы в другом порядке. В одном знаменитом эксперименте на эту тему, ответы испытуемого казались совершенно бессмысленными, пока кому-то не пришло в голову проверить их относительно следующей карточки. Полученный результат был невероятно важным и равнялся 11, 5.

– Ну и как, я давал ответы в другом порядке?

– Мне кажется, нам удалось доказать, что нет. У нас все время получались случайные числа, а вот когда мы сделали прямое сравнение ваших ответов, результат оказался очень интересным.

– А мне он совсем не интересен, – объявил Флетчер. – Я сейчас же отправляюсь домой.

– Подождите. До сих пор я говорил о тестах, которые мы проводили здесь. Я еще не коснулся эксперимента, который провела мисс Сомерсет.

– Ну, и?

– Тут все резко изменилось. Вот посмотрите записи.

Флетчер взял в руки листок с цифрами.

Дальше шли нули.

– Ну, – поинтересовался Флетчер. – И что же это все означает?

– Мы можем только догадываться. Не забывайте, это всего лишь наши наблюдения, мистер Флетчер. Они ничего не доказывают.

– Мне казалось, вы только что сказали…

– Они ничего не доказывают в том смысле, что если вы пятьдесят раз бросите камень и он упадет на землю, это вовсе не доказывает того, что он упадет в пятьдесят первый раз. Но каждый, кто увидит, что камень упал пятьдесят раз, станет считать, учтите, это не будет научным подходом к данному вопросу, что и в следующий раз камень упадет тоже.

У Флетчера снова разболелась голова, он понял, что устал и ужасно голоден. В лаборатории было полно бутербродов, но ему неожиданно захотелось поскорее выбраться отсюда.

Полученные результаты привели Бодейкера в восторг, но лично ему, Флетчеру, они были совсем неинтересны, если не считать тестов с Анитой, когда им удалось, пусть на короткое время, но все же соприкоснуться интеллектами.

Ему казалось, что он смутно почувствовал, в какой момент это произошло. Первые несколько тестов прошли как и все предыдущие, а потом он вдруг перестал себя слышать, он не слышал своих ответов. Он решил, что дело в том, что он устал, и заставил себя сконцентрироваться. Именно тогда он, по всей вероятности, и вернулся в свое прежнее состояние.

– До свидания, – быстро проговорил он.

– Мистер Флетчер…

Маленький человечек был в отчаянье, он вцепился Флетчеру в руку – ведь еще так много надо обсудить, так много проверить. Все студенты, включая Аниту, оставались в тени, как они и обещали.

– Вы еще вернетесь?

– Нет. Вы больше никогда меня не увидите.

Флетчер сказал ему чистую правду. Бодейкер больше никогда его не увидел.

Стряхнув руку Бодейкера, Флетчер выбежал из лаборатории.

Оказавшись на улице, Флетчер прищурился, ярко светило солнце, и он не заметил, что Анита последовала за ним.

Только когда она попыталась дотронуться до него, он ее увидел и отшатнулся в сторону. Они не прикоснулись друг к другу, и Флетчер считал, что очень важно, чтобы этого никогда не произошло.

– Джон, – тихо сказала Анита.

– Не говорите об этом, – пробормотал Флетчер.

– Конечно, если вы этого не хотите. Что вы собираетесь сейчас делать?

– Пойду поем чего-нибудь.

– Я с вами.

– Нет.

– Хорошо, тогда поцелуйте меня на прощание.

– Нет!

– Я не так-то легко целуюсь с людьми. Может быть, вы думаете, что для меня это все равно, что рукопожатие. Так вот это не так. Мне хочется вас поцеловать. Есть что-то такое… в вас есть что-то хорошее.

Флетчеру показал, что он неправильно ее расслышал. Это слово показались ему бессмысленными. И хотя он ни разу в жизни не совершил никакого очевидно плохого поступка, он не сделал, не сказал и даже не подумал того, что явилось бы подтверждением слов Аниты. Абсолютно лишенное смысла заявление.

– Поцелуйте меня, – тихо, без малейшей тени кокетства попросила Анита. – Пожалуйста.

– Анита, – с отчаяньем в голосе проговорил Флетчер, – держитесь от меня подальше.

Неожиданно ему показалось, что она его поняла.

– Вы этого хотите?

– Я этого хочу.

– Прощайте, Джон, – протянув ему руку, сказала Анита.

Джон Флетчер бросился бежать.

Флетчер выпил кофе с фруктовым пирогом в каком-то кафе. Он думал, что умирает от голода, но оказалось, что совсем не хочет есть. После бессонной ночи и многих часов напряженной концентрации внимания у него кружилась голова. Какими бы ни были результаты, тесты отняли у него что-то.

Он больше не был голоден, не очень хотел спать и у него уже все равно кружилась голова – Флетчер вдруг испытал непреодолимое желание напиться. Это его страшно удивило, потому что он почти не употреблял алкоголя. Он ненавидел крепкие напитки и не умел их пить. Если он и пил спиртное, так только охлажденное не крепкое пиво в очень жаркий день, или вечером перед сном, запивая бутерброд с сыром, который он регулярно съедал прежде, чем лечь спать.

Сейчас же ему ужасно захотелось пива, много пива, а бары еще не открылись.

Он на всякий случай взглянул на часы на стене, за стойкой, и к собственному удивлению обнаружил, что уже одиннадцать часов. Каким-то образом он умудрился потерять несколько часов.

Бар находился по соседству, в нем никого не было, если не считать грустного краснолицего бармена, от нечего делать протирающего стаканы.

– Пинту горького, – попросил Флетчер.

Бармен налил ему пива, и уселся напротив.

– Сегодня опять будет тепло, – заметил он.

– Да.

Флетчер залпом выпил пиво – раньше он так никогда не поступал – и заказал еще. С этой кружкой он расправился с той же скоростью.

Глаза бармена округлились.

– У тебя все в порядке, приятель?

– Да, а в чем собственно дело?

– Ты весь побелел и дрожишь. Может быть, с тобой произошел несчастный случай, или что-нибудь в таком же духе?

Флетчер бездумно ухватился за объяснение, предложенное барменом.

– Вот, вот. Мне действительно только что пришлось стать свидетелем несчастного случая.

– Где, на улице?

– Нет, за тем новым зданием, где сдаются квартиры.

Флетчер вздохнул и пустился во все тяжкие: – Там, где сносят старые дома. Огромный кусок стены упал на ребенка.

– А как там оказался ребенок?

– Ну, дети есть дети. Ему, наверное, было около четырех, даже в школу еще не ходил…

Уже много лет прошло с тех пор, как Флетчер последний раз вел себя подобным образом, но когда-то такое с ним случалось довольно часто. Не раз, попав в неловкую ситуацию, он начинал врать самым безбожным образом, но вовсе не потому, что ему это нравилось, а из-за того, что он не мог заставить себя исправить ошибку собеседника.

«Да, вы совершенно правы», говорил он, вместо того, чтобы сказать: «Нет, вы ошибаетесь».

– Ребенок погиб? – спросил бармен.

– Я не стал выяснять, чем все это кончилось, я сразу ушел.

Флетчер вдруг почувствовал сильное головокружение, хотя прекрасно понимал, что пиво не могло начать так быстро действовать. Ему хотелось заказать еще одну кружку, но он понимал, что здесь этого делать не следует. Его дурацкая, бессмысленная ложь привела к тому, что теперь ему необходимо было уйти. Сделав вид, что идет в туалет,

Флетчер вышел на улицу.

Он в жизни не напивался. Сама мысль об этом всегда вызывала у него отвращение, ни при каких условиях он не мог бы выпить много виски, джина или бренди – его просто тошнило от крепких напитков. Теперь, когда мысль о близкой смерти вызвала в нем странное любопытство, похожее на то, которое заставило его обратиться к Бодейкеру, Флетчер подумал, что ему хотелось бы хотя бы раз по-настоящему напиться. Одиннадцать часов утра – малоподходящее время для подобной затеи, но раз уж он начал, то вполне можно и продолжить. Такой законченный неудачник, как он, просто не мог не обратиться за утешением к алкоголю, но, как ни странно, с ним этого не произошло ни разу. Во-первых, ему не нравился вкус любых алкогольных напитков, даже пива. Во-вторых, он приходил в ужас, когда представлял себе, что кто-нибудь увидит его пьяным.

Теперь это не имело значения.

Нет, ему было необходимо как следует во всем разобраться: сейчас он решил напиться не потому, что ему этого хотелось, не потому что теперь это уже не имело такого значения, и не от того, что он хотел напиться хотя бы раз в жизни, чтобы понять, что же это такое. Флетчер собирался продолжать пить потому, что в каком-то смысле это было неизбежно. Две пинты, которые он уже успел проглотить, были ему так же необходимы, как инсулин для диабетика. Он должен был продолжать пить, а так как Флетчер не переносил ни виски, ни коньяк, а в вине совсем не разбирался, то ему только и оставалось – пить пиво. В супермаркете он купил упаковку из двенадцати банок крепкого эля. Выпитые ранее две пинты тяжело лежали у него в животе, как балласт; ему даже казалось, что он наглотался свинца. Легкость в голове и тяжесть в желудке, словно символизировали свободу его духа и бренность его тела.

Он вернулся к устью реки, где еще вчера видел Джерри и Шейлу. На этот раз здесь никого не было. Хотя сегодня было даже еще теплее, большая часть людей отправилась, вероятно, на ленч. В то же время было еще недостаточно тепло для длительных пикников на пляже, сезон еще не начался.

Усевшись на теплом песке, так что его не доставал ветер, Флетчер вскрыл первую банку с пивом. В супермаркете он купил себе пластмассовую кружку. Человек, который пьет пиво прямо из банки, привлекает к себе ненужное внимание, а если он станет пить из кружки, то люди подумают, что он пьет чай или кофе и не станут обращать на него внимания.

Флетчер поймал себя на мысли о том, что думает вовсе не о Джуди, а об Аните Сомерсет. У этой девушки было достаточно тепла, чтобы согреть даже его. Как могло получиться, что она до сих пор свободна? Конечно, этого просто не может быть. Даже если бы она была старше, а он моложе, если бы разница в возрасте не имела никакого значения, если бы он не доживал на земле свои последние часы, его встреча с Анитой все равно закончилась бы точно так же, как и все предыдущие встречи с другими девушками.

Если бы он был настолько глуп, что позволил бы себе увлечься ею, чего он не делал уже много лет, в самый критический для него момент выяснилось бы, что некто, о ком она даже не посчитала нужным ему рассказать, имеет на нее все права – помолвлен с ней, или является ее мужем, а может быть, отцом ее ребенка.

«Что же все-таки со мной не так?»

Этот вопрос отвратительным рефреном повторялся у него в голове. Он задавал его себе далеко не в первый раз, может быть, в тысячный.

Проще всего было бы сказать, что он обречен на провал, во всем. Но в его жизни было множество хороших начал. Даже сейчас, когда к нему подбирается смерть, он сумел заинтересовать Аниту, возбудить в ней сострадание к себе – он знал, что она была искренней, он в этом не сомневался. Даже сейчас, когда ему было сорок три, а ей девятнадцать, когда опухоль с каждым днем становилось все больше и больше, он мог бы начать встречаться с Анитой, это продолжалось бы до тех пор, пока ей не стало бы скучно с ним…

«Ну вот я опять». Ей неминуемо должно стать с ним скучно. Он был совершенно уверен, что настоящих чувств между ними не возникнет, что у них не будет ничего похожего на любовные отношения. Даже мысль об этом казалось ему смешной. Да и вообще, он не сомневался, что если бы он продолжил разговаривать с Анитой, или позволил ей пойти с ним вместе, когда ей того захотелось, ничего хорошего из этого не вышло бы.

А хуже всего было то, что ему даже и не стоило пытаться убеждать себя в обратном, он знал, что прав.

Он снова вспомнил те невероятные слова, которые Анита сказала ему и которые так сильно его озадачили. «В вас есть что-то хорошее»

Он был уверен, что в отличие от него, она никогда не опускается до бессмысленного вранья. Она не стала бы выдумывать историю, подобную той, что он рассказал в баре. Сказав, что она увидела в нем что-то хорошее, она говорила то, что думала.

Но что же она все-таки имела в виду?

Конечно, Флетчер был религиозным человеком, так он был воспитан. И хотя теперь он редко ходил в церковь, он не растерял прочных нравственных устоев даже теперь, когда за спиной у него стояла смерть. Его духовными предками были пуритане, кальвинисты, пресвитериане. Различные Дома, в которых он побывал, все до одного были мрачно-религиозными, но его страх перед Богом родился гораздо раньше, в те ранние годы детства, о которых он ничего не знал.

Впрочем, его религиозность не принесла ему ничего хорошего.

Он не мог вспомнить ни одной ситуации в своей жизни, когда он повел бы себя, как альтруист или филантроп. Он никогда не был ни храбрым, ни сильным, ни вообще чем-нибудь положительным. Он никогда никому не помогал, потому что всю свою жизнь был слишком занят самим собой.

Он не только не сделал ничего хорошего, он даже никогда и не пытался.

Он запутался в своих размышлениях и это доставило ему удовольствие.

Потеряв счет времени, Флетчер не заметил, как на пляже снова появились люди, матери ругали малышей за то, что они забредали в воду, потом собирали свои вещи и отправлялись домой, чтобы встретить старших детей из школы. Первым указанием на то, что прошло достаточно времени, кроме частых посещений туалета, расположенного на противоположной стороне дороги, было то, что все банки оказались пусты.

Он выпил две пинты и двенадцать банок пива, и при этом не съел ни крошки, а ведь он совсем не привык к алкоголю.

Неожиданно Флетчер забеспокоился. Он подумал, что уже давно не был в туалете, а когда ходил туда в последний раз, держался на ногах довольно таки неуверенно.

Интересно, сможет ли он сейчас подняться на ноги?

Выяснилось, что с некоторым трудом, смог.

Пустые банки из-под пива Флетчер оставил в дюнах. Унести их с собой ему было явно не под силу. Как никогда раньше Флетчер вдруг пожалел, что у него нет друга. У других пьянчуг всегда оказывались друзья, которые заботились о них.

Он пожалел, что не пил в своей комнате. Однако, в таком случае, Джуди обязательно об этом бы узнала.

«Слабость».

Вот ответ на единственный вопрос, который имел значение.

Он всякий раз терпел неудачу, потому что был слабым. Он всегда выбирал самый легкий путь. Он всегда старался избежать любых конфликтов, поворачивался спиной к любой сколько-нибудь серьезной проблеме и больше всего боялся унижения и насмешек.

Он правильно сделал, что так сильно напился – теперь ему все стало ясно. Джон Флетчер был соломой на ветру, и ему на все было наплевать.

Время, которое с того момента, как он пошел в университет, вело себя очень странно, продолжало свои трюки. Флетчер вдруг обнаружил, что находится на центральной улице, далеко от пляжа, и что уже начинает темнеть. Беда заключалась в том, что ему требовалось перейти на противоположную сторону улицы.

Как раненное животное, он хотел забраться в свое логово.

В такой экстремальной ситуации он мог не обращать внимания на Джуди. Его дверь будет закрыта, и она может стучаться до тех пор, пока не разобьет себе в кровь костяшки пальцев.

У него было всего одно место, куда он мог пойти, но для этого необходимо было пересечь дорогу. В своем нынешнем состоянии – скорее отчаяния, чем опьянения – он мог пойти к Аните, но Флетчер не знал, где она живет. Он должен вернуться в свою комнату. А для этого нужно перейти улицу.

Приятная легкость, сопровождавшая его весь день, исчезла, зато снова начала болеть голова. Он устал, но это не имело значения. Он мог бы пройти милю, две или даже пять, но сначала должен был перейти на другую сторону улицы.

С ним все было в порядке, он даже не шатался. Никто не обращал на него внимания. Если бы в этом возникла нужда, он мог бы нормально разговаривать. Но перейти улицу казалось невероятно трудным и опасным делом.

Выбрав подходящий момент, Флетчер ступил на проезжую часть. Тут он заметил белую машину. Сначала он отступил назад, чтобы пропустить ее. Потом, увидев, что она продолжает ехать прямо на него, он шагнул вперед, чтобы машина проехала у него за спиной. А затем, с середины дороги метнулся назад. Раздался скрежет тормозов. Он сделал еще три быстрых шага.

Белая машина остановилась в шести дюймах от него.

Водитель высунул голову из окна.

– Какого дьявола! Что это за идиотские игры? – заорал он. – Если хочешь покончить счеты с жизнью, лучше иди на железную дорогу. Поезда не могут свернуть в сторону.

Наконец, весь покрытый потом, Флетчер перебрался на противоположную сторону улицы. Уже целые недели, даже месяцы он был готов умереть. Но когда смерть оказалась совсем рядом, он пришел в ужас. Умереть через шесть месяцев, на следующей неделе, или даже завтра – такое он еще мог себе представить. Однако умереть сейчас, в следующие три секунды – это было совсем другое дело.

Флетчер знал, что произошло, знал, почему он пустился в этот танец смерти между с белой машиной. Водитель этого знать не мог. Поэтому не было ничего удивительного в том, что водитель со страхом и злостью кричал на него, предлагая отправится на железную дорогу.

Флетчер направился туда, где должна была находиться белая машина. Вместо того, чтобы пытаться ускользнуть от машины, Флетчер дожидался пока водитель изменит курс и бросался в ту же сторону. Если бы Флетчер просто пошел бы через улицу, ни на что не обращая внимания, водитель белой машины и бровью бы не повел.

Флетчер, или какая-то часть его сознания, пыталась сделать так, чтобы белая машина убила его. И ловкость водителя только разочаровала его.

У Флетчера не было никакой причины возвращаться домой мимо полуразрушенных старых домов, где началось строительство новых многоквартирных домов. И уж совсем незачем ему было идти домой через опустевшую строительную площадку, не обращая внимания на барьерчики и предупреждающие надписи.

С другой стороны, тот факт, что строительная площадка находилась непосредственно между ним и улицей, на которой он жил, давал ему подходящий повод – а больше Флетчеру ничего и не требовалось.

Бармен, которому он рассказал свою дурацкую историю, уже наверное узнал, что никакого несчастного случая на строительной площадке не было.

Что ж, возможно, что-нибудь произойдет сейчас.

И вдруг Флетчер отчетливо понял, что он больше никогда не увидит свою комнату и Джуди. Никогда больше не увидит солнца.

Не было никакой необходимости идти через строительную площадку. Однако он ничего не мог с собой поделать. Он находился в странном состоянии пост алкогольного опьянения, когда его разум был абсолютно ясным, но он не мог ничего вспомнить. И хотя Флетчер прекрасно понимал где он находится и что делает, ему требовались немалые усилия, чтобы сообразить, где он был пять минут назад.

Несомненно, где-то неподалеку должен был находиться ночной сторож. Однако Флетчер без особого труда сумел избежать встречи с ним.

Услышав громкий скрежет, Флетчер поднял голову и, увидев, что с крыши падает здоровенный кусок трубы, бросился бежать. Затем он потерял контроль над своим телом.

Недавние события показали ему, что ноги должны будут сами принести его в самое опасное место.

Видимо, он действительно обладает одним удивительным талантом. Бодейкер и его помощники сумели доказать это, как если бы Флетчер и сам об этом не знал. Его способность совершать ошибки была непревзойденной.

Флетчер с отчаянным усилием заставил себе остановиться и закрыть глаза. Если бы он остановился посреди дороги, то водитель белой машины без труда объехал бы его, но здесь…

Раздался страшный грохот, земля вздрогнула, Флетчера окутало облако пыли, но больше ничего не произошло, лишь несколько мелких камешков угодило ему в лицо. Осколок упал в нескольких ярдах впереди, как раз в том месте, где бы находился Флетчер, если бы не остановился.

Он вспомнил, что говорил бармену. Оказывается его слова не были стопроцентной ложью – просто Флетчер предвидел, что несколько часов спустя огромный осколок сорвется с крыши и упадет на землю.

Почему, подумал Флетчер, для него стало так важно умереть, причем сделать это как можно быстрее? Он не обладал чувством юмора и редко смеялся, но теперь вдруг обнаружил, что истерически хохочет, вспомнив старый, дурацкий анекдот о человеке, выпившем яд, который втыкает себе в сердце кинжал, прыгая одновременно с крыши Эмпайер Стейт Билдинг, чтобы наверняка сработало.

Но самым смешным было то, что Флетчеру совсем не хотелось умирать. Приговоренный к смерти, он пытался покончить с собой, но в то же самое время, отчаянно сопротивлялся.

Теперь Флетчер прошел через опасный участок, вокруг все было тихо и спокойно. Приняв решение, что больше никогда не вернется в свою комнату, он старался придумать каким еще способом можно попытаться покончить счеты с жизнью.

В конечном счете все произошло очень просто. На этот раз он ничего не успел сделать. Флетчер изрядно устал, поэтому, поднимаясь по лестнице дома миссис Макдональд, он оперся на перила. Вернее, ему показалось, что он опирается на перила, а на самом деле это были ворота, ведущие в подвальное помещение, и ворота эти были открыты.

Флетчер оступился и головой вниз рухнул в каменный колодец.

ГЛАВА 2

ДЖУДИ

Он лежал в постели и чувствовал себя просто великолепно. Никогда ранее Флетчер не испытывал такого состояния приятного покоя. Хотя он раньше думал, что у него ничего не болит, он вдруг понял, что в последние десять лет ему постоянно что-то мешало, что-то болело и раздражало, притупляя все остальные ощущения.

Однако ему ужасно хотелось есть, и это удивило Флетчера.

Очевидно, после смерти все-таки есть жизнь. Флетчер отчетливо помнил, как он умирал. Однако ему и в голову не приходило, несмотря даже на великолепное самочувствие, что он находится в раю, особенно после того, как он ощутил зверский голод. Рай – так он всегда полагал – был местом отдохновения духа, а в его нынешнем состоянии слишком сильны были физические ощущения.

Так что же с ним произошло? Он возродился?

Осторожность и некоторый страх заставили его держать глаза закрытыми. Возможно, когда он откроет глаза, ему придется столкнуться с совершенно непредвиденной ситуацией. Он умер, и в то же время он жив. Флетчер не стал терять время и пытаться понять, что и как с ним произошло.

К тому же, он вдруг отчетливо ощутил, что он не один.

Кто-то был рядом с ним, причем они были так близки, что это выходило за рамки его понимания. Даже не двигаясь,

Флетчер знал, что никто его не касается. В комнате царила такая тишина, что он был уверен, что кроме него в ней никого просто не может быть. И тем не менее, он был не один.

Наконец, Флетчер все же открыл глаза. Он находился в спальне, освещенной тусклым, льющимся с улицы, светом (значит, прошло по меньшей мере еще несколько часов).

Самым удивительным было то, что комната показалось ему знакомой. Рядом с кроватью стоял приемник, который он еще вчера починил… Что он делает в спальне Джуди, в ее кровати?

Флетчер вскочил с постели, включил свет и посмотрел в зеркало, стоящее на туалетном столике.

Из зеркала на него смотрела Джуди.

«Он был Джуди».

Он покачнулся и ухватился за туалетный столик, чтобы не упасть. Флетчер даже не стал думать о том, как он мог оказаться в теле Джуди – его просто охватил липкий ужас от одной только мысли, что он находится в женском теле.

Резко повернувшись, Флетчер выключил свет, чтобы не видеть своего нового обличья.

Он сказал Аните, что не испытывает ненависти к женщинам, и это было правдой. Не было в его отношении к ним и презрения. Скорее он издали восхищался ими. Их отделял от него не только пол – скорее они принадлежали к другой расе. Общаться с ними можно было лишь преодолевая разделяющую их пропасть. Так уж был устроен мир Флетчера.

Его короткое сближение с Анитой была столь же не характерным для Флетчера, как и то, что он вдруг напился.

Флетчер принял как самое обычное чудо – то, что он оказался в чужом теле, живым после смерти. Однако он никак не мог смириться с тем, что теперь ему придется быть женщиной. Его реакция была чисто эмоциональной, а подобные реакции не требуют никакого объяснения. Им овладело одно желание.

Он должен выйти из этого тела.

Флетчер снова лег на постель и закрыл глаза. Он старался не чувствовать тела Джуди, не касаться его руками. Ему почему-то казалось, что он уподобляется лесбиянке.

Однако, он не мог отрицать очевидного факта: после смерти его разум сумел спастись, переместившись в тело Джуди, у которой был слабый, неразвитый ум. Значит, будучи неким извращенцем, он обладал таким странным талантом.

Оказавшись в стрессовой ситуации, он мог перепрыгнуть в другое тело – а что может быть более экстремальным, чем момент смерти?

Бодейкер будет страшно заинтересован, более того, он просто придет в восторг.

Но Флетчер – а он продолжал думать о себе, как о Флетчере – был далек от восторгов. Избавившись от перспективы медленной, тяжелой смерти, он получил возможность жизни в теле тринадцатилетней девочки. И его это совсем не радовало.

Интересно, нашли ли уже его тело? Скорее всего нет.

Никакого света в подвале он не заметил. Если ворота после его падения захлопнулись, то его тело не найдут еще несколько дней.

Почему бы не сделать дело еще раз, но на сей раз, как следует? Он был готов снова нырнуть в каменный колодец, теперь уже совершенно сознательно, не думая о возможном спасении. В прошлый раз ему отчаянно хотелось жить – отсюда и нынешний результат. В следующий раз он умрет с мыслью, что такое существо, как он, должно умереть: ведь если для себя самого ему не найти доброго слова, то и для других его жизнь не представляет ни малейшей ценности.

Дверь в комнату без предупреждения открылась.

– У тебя все в порядке, Джуди? – прошептала миссис Макдональд, тихонько, чтобы не разбудить дочь, если та уже заснула.

– Да, мама, – ответил Флетчер, и тут же вспомнил, что Джуди всегда называла ее ма. Но миссис Макдональд вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

Флетчер почувствовал еще большее отвращение, поняв, что разговаривает голосом Джуди, словно он лишился своей принадлежности к мужскому полу и превратился в кастрата с тоненьким голоском. В этот момент он решил, что ни за что на свете не сможет смириться с выпавшей на его долю судьбой и должен непременно претворить в жизнь то, что задумал. Он снова упадет в подвал, а на следующий день полиция посчитает, поскольку никакого другого разумного объяснения они найти не смогут, что Флетчер и Джуди разговаривали, потом облокотились на ограду, и она неожиданно открылась. Флетчер не считал, что стоит придумывать какое-нибудь другое, более правдоподобное, объяснение. Если вы действительно хотите умереть вместо того, чтобы бросать в лицо людям, причинившим вам боль, разнообразные претензии, то не имеет ни малейшего значения, что вы оставляете позади.

Он встал и снова зажег свет. Лежа в кровати, Флетчер не чувствовал никакой боли, но оказавшись на ногах вынужден был вспомнить, что у Джуди болит колено.

Уже держась рукой за дверную ручку, Флетчер вдруг сообразил, что вряд ли будет правильно отправиться вниз в прозрачной ночной сорочке, которая была надета на Джуди.

Ему придется одеть тело Джуди. Именно так он думал об этом теле, хотя оно теперь принадлежало и ему тоже.

Чувствуя как его охватывают стыд и отвращение, словно он обнаружил, что Джуди лишилась сознания и он стал ее раздевать, когда она полностью находилась в его власти и не могла оказать ему никакого сопротивления, Флетчер подергал ночную сорочку тут и там и понял, что не в силах заставить себя дотронуться ни до тела Джуди, ни до проклятой сорочки, хотя одеться ему надо было только для того, чтобы умереть…

– А как же я?

Флетчер владел голосом, он уже доказал это. Он также контролировал ее действия. И все же она заговорила с ним: своим собственным голосом и при этом она обращалась к нему.

Значит, она по-прежнему оставалась в своем теле.

На самом деле, он с самого начала это знал. Он почувствовал это, прежде чем открыл глаза – не присутствие другого человека в другом теле, а присутствие другого человека в том же самом теле.

Итак, его план невыполним. По мнению Флетчера любое человеческое существо имело право убить себя. Он был в этом совершенно уверен. Самоубийствами занималась полиция, если только человек совершал его не по собственной воле. Но он не имел никакого права убивать другое человеческое существо, даже Джуди.

– Я рада, что вы наконец-то это поняли, – сухо проговорила Джуди, – хотя мне и не понравились ваши рассуждения в том месте, где вы подумали «даже Джуди». Теперь вы знаете, что не можете меня убить, но вы по-прежнему хотите выбраться из моего тела. Пока наши с вами интересы совпадают.

– Тебе это тоже не нравится, так же сильно, как и мне?

Он не воспользовался ее голосом, потому что в этом не было никакой необходимости. Она знала, о чем он думает.

– Нет, совсем не так сильно. Ведь в конце концов я кое-что выиграла от вашего присутствия.

– Выиграла?

– А вы что, ничего не замечаете? Какой я была, мистер Флетчер? Умственно отсталой, ведь так? Я никогда не понимала, почему хожу в специальную школу. Я вообще почти ничего и никогда не понимала.

Флетчер попытался скрыть от Джуди свои мысли, но у него ничего не вышло.

Снова воспользовавшись голосом, она сказал:

– Ой, это было бы ужасно! Если моя жизнь действительно должна была бы стать такой, как вы мне сейчас показали, мне кажется я ни секунды не сомневалась бы, что ей нужно немедленно положить конец, и позволила бы вам убить нас обоих. Только мне кажется, что теперь она такой не будет.

– Тебе так кажется?

Флетчер спрятал от нее свои мысли. Он обнаружил, что это возможно – не показывать Джуди того, что он думает, а разговаривать только с ее сознанием, пользуясь словами, как два человека при помощи своих голосов.

– Судя по тому, что вы спрятали свои мысли, вы сомневаетесь, что я стала другой. Благодаря вам у меня раскрылись глаза, и я не думаю, что они теперь когда-нибудь закроются снова.

– Ты определенно рассуждаешь совсем не как прежняя Джуди.

– Мистер Флетчер, прежняя Джуди вообще не могла рассуждать, она и думать-то толком не умела! Бедняжка…

Мне ее по-настоящему жаль. Только мы с вами сейчас понапрасну тратим время. Вы считаете, что вам лучше умереть, чем быть мной, и если честно, мне кажется, что это не самый худший выход из создавшегося положения.

Она вела себя, как зубной врач, который весело и без малейшего сострадания говорит: «Все это придется удалить».

– Раньше я тебе нравился, обиженно заявил Флетчер.

– А вы мне и сейчас нравитесь, но вы не можете не согласиться со мной, что должны быть мертвы, и никаких других прав у вас нет. Кроме того, не забывайте, что я смогла проникнуть в ваши мысли. Так что, если вы захотите продолжать в том же духе, у вас ничего из этого не выйдет.

– Нет, не выйдет.

– Интересно, почему вы так сильно ненавидите женщин? Что-то я никак не могу этого понять.

– Во мне нет ненависти к женщинам, – вслух, но голосом Джуди, возмутился Флетчер.

– Ну, может быть, не совсем ненавидите. Просто считаете их не чистыми.

– Ничего подобного, я…

– Вы же считаете, что должны держаться от них подальше. Ой, я только что поняла… Как это забавно!.. Я вам нравилась, когда была ребенком, но в последнее время вы старались встречаться со мной как можно реже. Ну знаете, мистер Флетчер, в некотором смысле вы были не в своем уме гораздо больше, чем я.

– Я это знаю.

– Смешно, но я считала вас замечательным.

– А теперь ты знаешь правду.

– Да перестаньте вы быть занудой. Я вас по-прежнему уважаю. Разве может быть иначе? Вы же такой хороший.

Ну вот опять, на этот раз Джуди, а не Анита. Это было так же непонятно, может быть, еще непонятнее, потому что Джуди заглянула в его разум, а Анита нет.

– Я имею в виду, – пояснила Джуди, которая была готова все объяснить, – вы никогда не делали ничего плохого. Вы всегда поступали правильно. Я не думаю, что когда-нибудь буду такой же религиозной, как вы, но если религия делает людей такими, значит это хорошая штука.

Флетчер многого не понимал, и среди всего прочего – отношения Джуди. Она сразу стала уважать его, рассматривая, как не очень сообразительного ребенка, он занимал ее, был ей интересен, при этом время от времени она думала, что чем быстрее он умрет, тем будет лучше.

– Да, вы правы, – заметила она. – На самом деле, это совсем не смешно, когда кто-то умер, и не лежит, не так ли? И тем не менее, вы настаиваете на том, что так дальше продолжаться не может.

– Именно.

– В таком случае, мне кажется, что я знаю, как мы оба можем получить то, чего нам так хочется.

– Ты знаешь?

Флетчер попытался скрыть удивление, но Джуди его уловила.

– Пожалуйста, перестаньте относиться ко мне, как к полнейшей идиотке, мистер Флетчер, да еще идиотке женского пола. Теперь я совсем неплохо соображаю.

Конечно, мне не с чем сравнивать, и хотя я знаю, что стала раз в тысячу умнее, чем была, это вовсе не означает, что я гениальна. Но я могу теперь думать, мне приходят в голову разные идеи, даже такие, из которых может что-нибудь выйти.

– А как по твоему мнению мы оба можем получить то, чего нам хочется? Что бы ты стала делать?

– Создала бы ситуацию, в которой нам пришлось бы сражаться, чтобы выжить. Я хочу жить. И стану сражаться.

И обязательно выживу. Вы же хотите умереть, поэтому не будете драться за мое тело. Вы покинете меня, чтобы спасти его.

– Ты уже придумала какой-нибудь план?

– Расскажите мне, чего вы боитесь.

– Чего я боюсь?

– Ну, чего вы совсем не переносите.

– Я боюсь задохнуться, утонуть…

– Не подойдет, я тоже этого боюсь.

– Высоты…

– Высоты?

– Это не патологический страх. По крайней мере, так мне кажется. Если я нахожусь на десятом этаже и смотрю через оконное стекло вниз, я не испытываю панического ужаса, хотя по возможности стараюсь этого не делать. Но даже на высоте двадцати футов на плоской крыше с парапетом, я…

– Прекрасно, это то, что нам нужно, – радостно перебила его Джуди. – Мистер Флетчер, приготовьтесь принять свою судьбу. Впрочем, это совсем не смешно, не так ли? Вы знаете новый небоскреб в Вестфилде?

– Я его видел. Но никогда не подходил к нему близко.

– Я была на самом верху с ма, мы ходили в гости к ее подруге. Любой, кто захочет, может подняться наверх на лифте. Там есть парапет. Любой может пойти туда.

– И что?

– Как все-таки это странно – то, что я могу держать от вас свои мысли в секрете. Я могу подумать о чем-нибудь и не сказать вам, о чем я думала. Мне кажется сейчас я как раз и не должна вам говорить о том, что у меня в голове.

Давайте пойдем к тому небоскребу, заберемся на самую его вершину – а все остальное доверьте мне.

– Если я тебя правильно понял, ты не собираешься покончить с собой.

– Разве мы с вами не пришли к соглашению, что сложившаяся ситуация для нас хуже смерти? А если говорить о судьбе и прочих вещах, особенно о том, что может быть хуже смерти, я неожиданно поняла, теоретически, конечно, очень многое из того, о чем даже и не подозревала раньше.

Джуди громко рассмеялась.

– Вчера, должно быть, это было ужасно смешно: я, несчастная глупышка, заставила вас разглядывать мою больную ногу, и вы, смущенный холостяк, охвачены почти что паникой. Жаль, что мне не пришлось увидеть этой сцены со стороны. Вам совсем не следовало смущаться несколько минут назад, когда вы собрались снять мою ночнушку. Ведь вы в конце концов стали мной, или я вами? Разве вы стесняетесь, когда раздеваетесь?

– Мне кажется, ты сама должна все прекрасно понимать, – строго проговорил Флетчер. – А теперь вернемся к тому, что ты задумала. Может быть, ты и права, что не говоришь мне всех подробностей, но я думаю, что в общих чертах я должен знать, что мы собираемся сделать.

– Я хочу сделать так, чтобы вы захотели покинуть мое тело, чтобы вы захотели этого так сильно, что у вас не осталось бы другого выхода, как это сделать.

– Мы можем оба погибнуть.

– Нет, если вы предоставите все мне.

– Ладно. Ведь это твоя жизнь.

– Спасибо за то, что вы это понимаете. В подобных обстоятельствах по этому поводу вполне могли возникнуть некоторые сомнения. Вы обещаете, что предоставите действовать мне?

– Обещаю.

Все время, пока они разговаривали, по большей части не произнося ни слова вслух, Джуди лежала на кровати, закрыв глаза – там им было легче общаться друг с другом. Теперь же она поднялась, открыла глаза и взялась за подол ночной сорочки.

– Нет! – сердито проговорила она. – Прекратите сейчас же. Вы не должны вмешиваться. Я должна полностью контролировать ситуацию. Если вас приводит в ужас тот факт, что мне надо снять ночнушку и одеться, вы можете спрятаться в том уголке моего сознания, который вы заняли. Я уверена, что вы сможете это сделать, надо только попробовать.

Флетчер быстро обнаружил, что может справиться с этой задачей.

Ему удалось отодвинуть от себя все, что его окружало, он только смутно ощущал присутствие Джуди рядом. Он ничего не видел, не слышал и не чувствовал.

Впрочем, стоило Джуди этого захотеть, она в любой момент могла призвать его.

Такого мира и покоя Флетчеру еще не доводилось испытывать ни разу в жизни – он мог позволить себе отдаться размышлениям, забыв о времени, о пространстве, да и вообще, о собственной личности. И тем не менее, он быстро обнаружил, что думает исключительно о Джоне Флетчере и Джуди Макдональд.

Правда, Джуди была гораздо более интересным предметом для размышлений. Флетчера однако огорчал тот факт, что он не мог разделить уверенности Джуди по поводу того, что когда он покинет ее сознание, она не вернется к своему прежнему состоянию умственно отсталого ребенка, каким она была до сих пор.

Сейчас она ничем не напоминала Джуди, по правде говоря, она говорила и вела себя совсем не как обычная тринадцатилетняя девчонка. Как бы там ни было, Джуди превратилась в новое существо, конечно, она сохранила что-то от той девочки, с которой он был знаком, но и получила в наследство знания и опыт Джона Флетчера.

Учитывая, что мозг Джона Флетчера погиб (ведь он свалился вниз головой на каменный пол), тем не менее его существо сохранилось в достаточной степени – не дух или душа, или то, что абстрактно называется непонятным словом личность, а его память, которую он всегда считал чем-то физическим, обитающим в каких-то определенных клетках его мозга.

Многие века психологи и философы рассуждают о том, что же такое личность. Почему человек является таким, каков он есть – благодаря генам своих родителей, или окружающая действительность настолько сильно влияет на него, что он не в состоянии противиться ее воздействию? А может быть, все зависит от того, как человек сам относится к себе?

Что такое дух? А душа? И где она обитает?

В студенческие годы в Эдинбурге они часто обсуждали проблемы жизни после смерти. В основном, все сходились на том, что необходимо сохранить личность и только тогда ты сохранишь жизнь. Иными словами, простое существование в качестве духа без истории, создавшей данную личность, без ее добродетелей и пороков, талантов, любви и ненависти будет напоминать игру без игроков. Человек, отправляющийся в самое главное путешествие своей жизни, обязательно должен взять с собой какой-то багаж – иначе зачем вообще трогаться в путь.

Церковь, приписывая огромное значение душе и человеческому духу, всегда была вынуждена обещать больше, чем просто спасение души, она обещала человеку спасение его самого. Павел обращался к жителям Коринфа так:

– Но то скажу вам, братия, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления. Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся вдруг, в мгновение ока при последней трубе: ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся… Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?

Но церкви вынуждены были идти еще дальше. После смерти вы должны были встретить всех своих друзей. В счастливой стране, расположенной очень далеко, всегда звучит сладкая музыка, зеленеют деревья и поля, благоухают цветы, текут реки с прозрачной, хрустальной водой и нет никакой боли.

Само христианство ничего не обещало, кроме спасения души, но вот священники, проповедующие его людям, подробно рассказывали о жизни и смерти, приглашая своих прихожан на пикник на берегу реки Иордан, в земле обетованной, где их ждет настоящий рай.

Рай – это вечный праздник, где рядом с вами находятся все те, кого вы любите, и никогда не бывает похмелья.

Ну, ему удалось взять с собой немного багажа, только он попал не в райские кущи, а в полупустые мраморные залы сознания Джуди. Но даже и здесь оказалось слишком тесно для двоих.

Внимательно изучив свой багаж, Флетчер обнаружил, что он, к сожалению, до некоторой степени, ограничен. Ему не было позволено взять с собой бессчетное количество чемоданов, набитых знаниями, накопленными за сорок три года жизни – у него была всего лишь ручная кладь, и не более того.

Он попытался вспомнить тот же отрывок из Библии по-французски. Он знал Библию по-французски лучше, чем по-английски, ему нравилось читать La Sainte Bible гораздо больше, чем версию Короля Джеймса. Но сейчас он понял, что может вспомнить только отдельные фразы из разных отрывков, именно те, которые он цитировал Джуди. Она их, конечно же, не понимала, и не запомнила, но все же они каким-то странным образом засели у нее в мозгу.

В остальном он знал, что был и остался Джоном Флетчером.

Он помнил про Бодейкера, Аниту, Джуди, Джерри – всех, с кем встречался в последнее время.

Однако почти 95% его знаний пропало. Ему удалось прихватить с собой только суть Джона Флетчера, и не более того.

Впрочем, разве это имеет какое-нибудь значение? Вдруг Флетчер почувствовал, что ужасно от всего этого устал.

Самый обычный животный страх перед смертью заставил его сражаться за жизнь, когда он понял, что должен умереть.

На этот раз все было в порядке. Он хотел покинуть тело Джуди.

– Вы ошибаетесь, – заявила Джуди.

Флетчер неожиданно увидел, что они уже подошли к Вестфилдскому небоскребу, первому, выстроенному в их городе. Было часов десять или одиннадцать и темная громада здания уходила далеко в небо.

– Я не хочу покинуть твое тело?

– Да нет, я не про это. Я имела в виду то, что вы растеряли все свои знания.

Флетчер забыл об осторожности и позволил Джуди проникнуть в свои мысли. Отгородившись от Джуди в начале, он перестал следить за тем, чтобы барьер все время находился на месте.

Теперь он опять почувствовал, что у Джуди довольно сильно болит нога.

– Тебе не следовало так долго идти пешком, – проворчал он.

Джуди вошла в вестибюль, где было всего несколько посетителей, покидавших здание. Они не обратили ни малейшего внимания на девочку, вошедшую в лифт.

– Через пару дней все пройдет, – пообещала Джуди, – если, конечно, из нашей затеи что-нибудь получится.

Неожиданно Флетчер понял, что между ними существует колоссальная разница – Джуди всегда была и осталась оптимисткой, в то время как он всегда был пессимистом.

– Вы правы, – заявила Джуди, она была явно довольна.

– Я всегда считаю, что все должно быть хорошо в конце концов, и так оно и происходит.

– А я всегда думаю, что все будет плохо.

– Это еще одна из причин, почему у нас все должно получиться. Я задумала нечто, могущее обернуться против одного из нас, или против обоих сразу, но мне кажется, что оно вряд ли обернется против меня. Вы со мной не согласны?

Флетчер ничего ей не ответил. Ему в голову пришла совершенно неожиданная мысль. Он, хотя и оставался по-прежнему пессимистом, тем не менее не готов был принимать поражение, как неизбежную данность своего существа.

Возможно, находясь в сознании и теле искрящейся жизнерадостностью и верой в успех Джуди, было невозможно оставаться печально безнадежным. Джуди была такой и тогда, когда была умственно отсталой. Это удивительное качество осталось с ней и сейчас.

Лифт остановился и Джуди вышла в длинный коридор.

– Вы все помните? – спросила она. – Действовать буду я.

Флетчер свернулся клубочком в дальнем уголке сознания Джуди, и подчинился ей. Он не знал, что она собирается делать, и не хотел этого знать.

– Нет! – выкрикнула Джуди, и так сильно его пихнула, что хотя удар и был нанесен всего лишь в уме, у Флетчера было такое ощущение, что ему как следует врезали куда-то в живот или еще в какое-нибудь такое же чувствительное место. – Действовать буду я, а вы не должны при этом прятаться и убегать. Вы должны наблюдать за тем, что происходит.

– Ладно. Пожалуйста, не делай так больше.

Джуди хихикнула.

– Вы почувствовали, да, мистер Флетчер? Ну, так кто из нас слабоумный, вы или я?

– Я готов согласиться с тобой, если ты не станешь прибегать к новым демонстрациям своих способностей.

Джуди подошла к каменному парапету и заглянула вниз.

Крошечные машинки ползли по улицам, словно жуки. Уличных фонарей не было видно, только отбрасываемый ими свет напоминал серебряные монетки, разбросанные на асфальте.

– Нет, нет! – сказала Джуди, когда Флетчер попытался отступить назад. «Успокойтесь. Доверьтесь мне».

– Я боюсь.

– Очень хорошо.

Джуди посмотрела на окна у них за спиной, только в некоторых горел свет, и на всех были тяжелые шторы. Она ловко забралась на парапет. Флетчер взвыл от ужаса. Если говорить о небоскребах, это было всего лишь очень высокое жилое здание, но люди внизу казались муравьями, а парапет был очень узким – не больше трех дюймов.

Джуди пошла по парапету.

– Нет, нет! – отчаянно вопил Флетчер.

– Я больше не буду смотреть вниз. Так что вам ничего не будет видно.

– Спрыгни!

– Сюда? Джуди повернулась лицом к пропасти.

– О, Господи, да нет же!

– Раньше я не слышала, чтобы вы ругались. Вы меня шокируете.

– Я не ругался, я молился.

Джуди повернулась на девяносто градусов и снова пошла по парапету.

– Я довольно уверенно держусь на ногах, и я никогда особенно не боялась высоты, как таковой. Вы должны думать об этом вот как: любой может уверенно пройти по нарисованной на асфальте линии шириной в три дюйма. Если он, естественно, не пьян. Или если не дует порывистый ветер… сейчас дует довольно сильный ветер, по правде говоря, но он совсем не порывистый.

Флетчер весь сжался от наполнившего его существо ужаса, так что от него почти ничего не осталось, но он все равно отчаянно попытался подчинить себе Джуди и заставить ее спрыгнуть на балкон.

– Вы прекрасно знаете, что мы можем оба погибнуть, – вслух сказала Джуди. – Сейчас нам ни в коем случае нельзя ссориться из-за контроля друг над другом. Вы же даже спуститься с парапета не сможете благополучно. Страх помешает вам, и вы сделаете что-нибудь не так. Поэтому не ведите себя так глупо.

Флетчер понимал, что она права. Он снова попытался убедить себя в том, что перестал существовать. Но у него ничего не вышло, теперь он не мог не смотреть на мир глазами Джуди. Он попробовал и не смог. Ей даже не пришлось подталкивать его. Страх заставил его посмотреть вниз.

Больная нога Джуди чуть скользнула по парапету, когда девочка перенесла на нее всю тяжесть своего тела, но ей удалось удержаться на парапете и не соскользнуть в пропасть.

– Чуть не свалились, – радостно сообщила Джуди, в то время, как Флетчер чуть не лишился рассудка от ужаса.

Джуди добралась до угла здания. Теперь они стояли на парапете, словно на кончике иглы высотой в целую милю, а внизу их поджидала страшная пропасть.

Джуди повернулась и теперь перед глазами у нее была только пропасть. Она стала спокойно, с любопытством рассматривать лежащую внизу улицу.

– Забавно, – заметила она, – что когда я ничего не соображала, мне хватило здравого смысла, чтобы этого не сделать. Может быть, способность соображать делает людей менее чувствительными.

Она подняла ногу, ту, что у нее болела, и вытянула ее над пропастью, прямо перед собой. Флетчер не выдержал, попытался выбраться, и не смог. Джуди все верно придумала, только Флетчер еще недостаточно боялся.

– Жаль, – проговорила Джуди. – Мне казалось, что этого будет достаточно. Ну ладно…

Она упала. Совершенно сознательно. Во время падения она легко перевернулась в воздухе. Она не смогла скрыть от Флетчера своего намерения ухватиться руками за парапет и выбраться наружу.

Впрочем, для него это не имело ни малейшего значения. Он падал с самой вершины небоскреба.

Он не мог думать ни о чем ином, кроме спасения. Спасения не было ни здесь, ни там. Он боялся не смерти, и не процесса умирания, он боялся упасть вниз с парапета.

У него в голове промелькнуло воспоминание о том, что он собирался броситься вниз, в подвал своего дома, и убить себя и Джуди…

Все его существо стремилось спастись.

И это ему удалось.

ГЛАВА 3

РОСС

Флетчер снова лежал в кровати, только на этот раз он не мог ни открыть глаз, ни даже пошевелиться.

Он беззвучно застонал. Его страдания не закончились.

В некотором смысле все было, как раньше: он невероятно хотел есть. Другие заботы заставили его забыть о голоде, когда он пребывал в юном теле Джуди Макдональд.

Флетчер всегда был голоден. Как запойный алкоголик, который пил потихоньку и в одиночку, потому что друзья отказывались составить ему компанию, Флетчер вместо обычных трех раз в день, ел шесть. Возможно, причиной этому были его голодные детские годы в разных Домах: он был мальчишкой в тридцатые годы, и у него было немало причин для того, чтобы недоедать. Благотворительность коснулась его, но она никогда не была слишком щедрой.

Он знал и о том, что существовала другая теория… психологи говорили, что сверхъестественный голод может быть вызван недостатком любви. Нежеланные, нелюбимые дети часто становятся обжорами. Может быть, это и так. До недавнего времени, пока болезнь не начала заявлять на него свои права, он ел тогда, когда мог себе это позволить, за семерых; однако точно так же, как семь тощих коров, он съел семь жирных коров, а когда и с теми, и с другими было покончено, оставался по-прежнему худым и несчастным, как и вначале.

Он молили Бога о благополучии Джуди. Он не знал, смогла ли она уцепиться за парапет, потому что он покинул ее, не дожидаясь момента, когда можно будет выяснить, что же все-таки вышло из их эксперимента.

А для него жизнь еще не кончилось. Флетчер опять находился в чужом теле, на этот раз, он каким-то образом понял это, в теле мужчины. Он был в теле спящего мужчины.

Флетчер не стал пытаться его разбудить. Его опыт общения с Джуди сделал его осторожным.

Флетчер не забыл о том, как мало от него оставалось, когда он находился в теле девочки, он внимательно изучил свое состояние и понял, что почти ничего не изменилось.

Ведь его чемоданы были уже запакованы.

И все же кое-какое отличие было. Теперь он мог легко процитировать любой кусок из Библии по-французски, он даже сразу вспомнил то слово, которое искал и не мог найти, когда был с Джуди.

Теперь Флетчер задумался о том, смог ли он по-настоящему, на самом деле, принять смерть. Умом – да. Но, по всей вероятности, все-таки не все его существо принимало смерть и подчинялось ей.

Флетчер попытался выбраться из сознания, пленником которого оказался. Он хотел умереть, оставив в живых того человека, в чьем теле он сейчас пребывал. Он не собирался просто взять и перепрыгнуть в другое тело, он отчаянно хотел покинуть Джуди и умереть.

У него ничего из этого не вышло.

Он смог перебраться в сознание Джуди только в момент смерти. Только в состоянии крайнего ужаса, более сильного, чем страх перед смертью, он смог покинуть Джуди.

Похоже, что он застрял здесь на некоторое время.

Осознание этого факта было таким полным и бесспорным, что на Флетчера вдруг снизошли мир и покой, и он уснул.

Проснувшись, Флетчер понял, что оказался пленником. Он был в состоянии видеть, чувствовать, слышать и думать, но при этом он был совершенно беспомощен.

Мужчина зевнул, почесался, вылез из кровати и сбросил на пол пижамные брюки – единственное, что на нем было надето. Холодный душ вызвал у Флетчера отвращение – он ненавидел холодную воду.

Потом мужчина начал бриться, и Флетчер смог рассмотреть его лицо.

Оно было невероятно похоже на его собственное, только лет на двадцать моложе: худое, с острыми чертами, смуглое и пышущее здоровьем. Тело тоже было похожим на его, Флетчера, тело: высокий, худой, жилистый молодой человек.

Да, и еще – Флетчер уже видел это лицо. Это был один из студентов, помогавших Бодейкеру в том ночном эксперименте.

На этот раз Флетчер не мог вступить в контакт с сознанием, в которое попал. Сначала он попробовал проделать это очень осторожно, затем энергичнее. И ничего не произошло. Он был совершенно уверен в том, что его присутствие оставалось тайной для молодого человека.

Было совсем нетрудно догадаться, почему. Доминировать над убогим умом Джуди было совсем нетрудно. Но даже и оттуда его изгнали, и там он оказался лишним. В сознании же молодого, сильного мужчины то, что оставалось от Флетчера было не более чем воспоминание, всего лишь тень.

Он даже не знал имени молодого человека.

Но молодой человек, энергично растерся полотенцем, потом очень вовремя сходил к двери, и поднял четыре письма, которые лежали на коврике. Все они были адресованы Яну Россу.

Росс, не открывая, поджег спичкой два конверта, которые, по всей вероятности, содержали счета, и бросил их в пустой камин. Два других письма были от девушек. Росс посмотрел на подписи, Сандра и Вероника и, не читая, отложил их в сторону.

Маленькая квартирка показалась Флетчеру смутно знакомой, и он сообразил, что это потому, что она была похожа на его собственную.

Росс отправился на маленькую кухоньку и зажег огонь под сковородой. Вернувшись в комнату, он надел чистую белую рубашку, трусы, брюки, носки и ботинки. Расчесывая густые черные волосы, он что-то насвистывал.

Потом он снова пошел на кухню, разбил на сковороду два яйца и добавил к ним несколько маленьких кусочков бекона, однако, проделал он все это как-то уж очень небрежно.

Потом он проглотил свой завтрак с аппетитом человека, который может съесть все что угодно, только бы оно не было гнилым.

Флетчер получил от завтрака настоящее удовольствие, в отличие от холодного душа. Оставался еще бекон и масса яиц, и Флетчер попытался заставить Росса поджарить еще одну яичницу, но и тут у него ничего не вышло.

Примерно через полтора часа после этого Росс сидел на лекции, и когда Флетчер обнаружил, что темой лекции была поэзия Гейне, он начал понимать, почему оказался в сознании Росса, а не кого-нибудь другого.

Росс был высоким и худощавым, как и Флетчер; он занимался современными европейскими языками, а Флетчер закончил университет с аналогичной специализацией. Он участвовал в длинной серии экспериментов, в процессе которых многократно пытался войти в телепатический контакт с разумом Флетчера. Он жил один в квартире, напоминающей квартиру Флетчера, наконец, их связывало, как догадывался Флетчер, еще одно общее звено – Анита.

После лекции к Россу подошла какая-то девушка. Она была слишком кричаще одета, что ей не очень шло.

– Ну, – спросила она, – так что ты мне скажешь?

– По какому поводу? – переспросил Росс.

– Ты что, не получил моего письма?

– О… да, Сандра, кажется получил.

– Ну, так что? – нетерпеливо повторила она свой вопрос.

Росс рассмеялся.

– Я его не читал.

– Ты его не читал? – Сандра окончательно рассвирепела.

– Ты…

– Вместе с ним пришло два счета. Я все бросил в огонь.

– Ян Росс, давай выясним все до конца. Я не собираюсь идти к какому-нибудь кровожадному бандиту и делать аборт.

Я собираюсь рожать ребенка. Я не хочу выходить за тебя замуж, но…

– Вот и отлично. Я тоже не собираюсь на тебе жениться. – И он прошел мимо нее, словно она вдруг перестала существовать.

Когда Росс подошел к группе, состоящей из троих студентов в мантиях, один с радостью протянул ему руку, другой поздоровался с ним без особого энтузиазма, а третий повернулся на каблуках и зашагал прочь.

– Так как насчет Вероники? – нетерпеливо спросил первый.

– А что тебе собственно интересует?

– Так она это сделает?

Росс с отчаянной гримасой хлопнул себя по лбу.

– Извини, Эрик…

– Так ты ее спрашивал?

– Нет, я ее спрашивал. Ведь я обещал, а ты же знаешь, что я всегда выполняю свои обещания – во всяком случае те, которые даю друзьям, а не девушкам.

– И что она сказала?

– Она написала мне письмо.

На лице у Эрика появилось недоуменное выражение.

– Она собиралась написать тебе письмо?

– Она и в самом деле его написала. Я получил письмо сегодня утром.

– Ну, и что там было написано?

– Я забыл прочитать его.

Второй студент рассмеялся. Эрик покраснел.

– Ян кончай строить из себя черт знает что. Расскажи мне, что было написано в письме.

– Я же тебе уже сказал: я не читал письма.

– Тогда, черт возьми, почему бы тебе не пойти, и не прочитать это несчастное письмо?

– А я вот, черт возьми, и не собираюсь его читать.

И с этими словами Росс отвернулся и направился по своим делам.

Флетчер был поражен. Что за странное существо этот Росс!

Он сам никогда бы так не поступал. Ему будет очень непросто понять Яна Росса.

Поначалу Флетчер думал, что он попал в голову Росса из-за большого сходства между ними. В любой случае это произошло совершенно бессознательно, ведь раньше Флетчер лишь косвенно знал о существовании Яна Росса.

Теперь он видел, что этот наглый грубиян имеет с ним совсем мало общего.

Как можно была сжечь два счета, даже не посмотрев, что там находится? Рано или поздно, Росса все равно призовут к ответу. И уж совсем удивительным было то, что юноша девятнадцати лет получил два письма от двух девушек и, посмотрев лишь на их имена, отбросил письма в сторону, не читая.

Один из преподавателей остановил Росса, чтобы поговорить с ним.

– Мистер Росс, если вы сейчас не заняты… – Он вел себе очень корректно, но отстранено.

– Да, мистер Бичем. Как ваши пилюли?

Скромный преподаватель ужасно покраснел и, не говоря ни слова, повернулся и ушел.

Росс, хотя рядом никого не было, громко расхохотался.

Больше никого не встретив, Росс пришел на лекцию о Бальзаке. На лекции он сидел тихо и, как показалось Флетчеру, внимательно слушал профессора.

После окончания лекции Росс решительно направился в другую аудиторию. Многие студенты, выходя из аудитории здоровались с ним, другие демонстративно не обращали на него внимания.

Росс быстро шагнул вперед.

– Привет, Анита.

Флетчер был удивлен тем, как приятно ему было вновь увидеть Аниту – именно ему, а не Россу.

– Привет, – без всякого удовольствия ответила девушка и попыталась проскользнуть мимо него.

– Почему ты так холодна, Девственница? – нахально заявил Росс. – Ведь я тебя простил.

– За то, что не прыгнула с тобой в постель? – Анита еще раз попыталась пройти мимо него.

– За это и за многое другое. Что ты делала вчера утром после наших ночных экспериментов в лаборатории?

– Я осталась чтобы поговорить с мистером Флетчером.

– С этим зомби? Ну, уж с ним можно не беспокоиться о твоей девственности.

– Может быть, хватит говорить со мной в подобном тоне? – раздраженно сказала Анита. – И прекрати называть меня Девственницей.

– Почему, Девственница? Или такая форма обращения уже устарела? И ты, как та Девственница, которую стали называть для краткости Дева, но это прошло слишком быстро?

На этот раз Анита со всей решительностью попыталась пройти мимо него, так что ему пришлось схватить ее за руку, чтобы не дать уйти.

– Ладно, я буду называть тебя Девушкой. Это тоже анахронизм, но чуть более тактичный. Так как вы пообщались с этим зомби, Девушка?

– Ну, ты же видел результаты.

– Я не это имел в виду, Девушка. Как ты с ним поговорила? Пытался ли он положить руку тебе на колени?

– Почему бы тебе для разнообразия не сменить пластинку? – устало спросила Анита. – Ты совсем не так забавен, как тебе кажется. Все твое поведение слишком предсказуемо.

– Потому что я все время говорю о сексе? А ведь это была твоя идея о женщине-вамп и зомби, Девушка. Увенчалась ли она успехом? Заманивал ли он тебя в свою паутину?

Анита, казалось, приняла какое-то решение.

– Послушай, Росс, – хмуро сказала она. – У тебя уже и так серьезные неприятности с директором. Ведь на самом деле ты не хочешь, чтобы тебя вышибли отсюда, не так ли?

Ты конечно устроил бы из этого целое представление, как в тот раз, когда тебе должны были вручать приз Макферсона, а ты сделал вид, что забыл и не явился на награждение.

Выяснилось, что у Аниты было припасено оружие против Росса.

– Я выиграл тот приз, – сердито отпарировал Росс. – Он был моим по праву.

– Однако ты не пришел его получать, а потом прислал легкомысленное письмо, что тебя задержали срочные дела – поход на виноградник директора – и комитет решил отозвать приз. А ты ужасно разозлился.

– Я выиграл приз! Он был моим!

Она искренне рассмеялась.

– Росс ты ведешь себя, как испорченный ребенок. Сначала я этого не понимала, но теперь мне все ясно.

Он сделал шаг к ней навстречу. В его глазах вспыхнул злой огонек.

– И не думай даже, – тихо, но твердо проговорила она. – Никогда не пытайся быть со мной крепким парнем, Росс. Я еще не прогнила насквозь, как ты, и уж конечно не страдаю мстительностью, но если кто-нибудь по-настоящему разозлит меня, заставит себя презирать, я его загоню в могилу.

В этот момент крошечный юноша в белом халате, которому на вид было лет шестнадцать (на самом деле этого просто не могло быть) появился у плеча Росса и, задыхаясь проговорил:

– Вас зовут Ян Росс?

Росс моментально пришел в себя.

– Да, я имею эту честь, малыш.

– Мистер Бодейкер хочет видеть вас.

– Однако я не хочу его видеть.

Юноша равнодушно пожал плечами.

– Мое дело маленькое. Я вам сказал. Вы не подскажете, где я могу найти девушку по имени Анита Сомерсет?

Росс ухмыльнулся.

– Подскажу, только вот что я с этого буду иметь?

– Ну, так где она?

– Прямо здесь, малыш. Делает нам честь своим ошеломляюще прекрасным присутствием.

– Ага… так вы Анита Сомерсет?

Девушка улыбнулась, стараясь смягчить грубость Росса.

– Да.

– С вами мистер Бодейкер тоже хочет поговорить.

Он повернулся на каблуках и убежал насвистывая.

– Пойдем, выпьем немного пивка, – уже более миролюбиво предложил Росс.

– Но Бодейкер…

– Неужели ты думаешь, что я буду плясать под дудку старого лысого лаборанта?

– Нет, не думаю, – ответила Анита и неожиданно улыбнулась. – Ты ведь не можешь сейчас пойти к Бодейкеру, не так ли, Росс? Это будет совсем на тебя не похоже. Ты принял участие в тех ночных экспериментах только потому, что никто этого не хотел. Однако ты вел себе вполне прилично, нормально работал наравне со всеми – только потому, что никто этого от тебя не ожидал. Более того, ты даже не стал смеяться над результатами, хотя все были в этом просто уверены. Неужели ты не понимаешь, Росс, что для меня ты в сто раз более предсказуем, чем кто бы то ни было?

– На самом деле, ничьи действия нельзя предсказать. Пойдем узнаем, чего хочет Бодейкер.

– Именно это я и собиралась сделать, – спокойно проговорила Анита.

– Умер? – переспросила Анита. – Уже?

– Она умница, – равнодушно сообщил Росс. – Она знала, что он должен умереть. Впрочем, мы все это знали. Смерть окутывала его своим плащом.

– Успокойся, – нетерпеливо попросила его Анита. – Как это произошло?

Бодейкер держал в руках первый выпуск вечерней газеты. В самом низу первой страницы было напечатано: РОКОВОЕ ПАДЕНИЕ, следующий абзац был отмечен карандашом.

– Джон Флетчер, сорока трех лет, проживающий в доме номер 24 по улице Бичвью Гарденс, был обнаружен мертвым на дне подвала своего дома. Полиция сообщила, что ворота, ведущие в колодец подвала, открылись, когда Флетчер к ним прислонился, и он упал вниз головой, не успев задержаться за ступени. Никаких подозрительных обстоятельств смерти Джона Флетчера не обнаружено.

– Я иду туда, чтобы все выяснить на месте, – сказала Анита.

– Что вы хотите выяснить, мисс Сомерсет? – поинтересовался Бодейкер.

– Я пойду туда, где он жил. Дайте-ка я еще раз взгляну на адрес. Это же недалеко отсюда.

– Какая трагедия, – вздохнул Бодейкер. – У него были феноменальные способности. Если бы только он согласился принять участие в достаточном количестве экспериментов…

– Да, – проговорила Анита. – А теперь извините меня, пожалуйста.

– Если ты действительно туда собираешься, – сказал Росс, – я пойду с тобой.

– Не беспокойся, пожалуйста.

– Мне это не составит никакого труда, Девушка.

По дороге Росс вел себя гораздо сдержаннее, чем обычно.

Ему было интересно, и он не хотел, чтобы все закончилось слишком быстро, как это уже не раз бывало в его жизни, когда кто-нибудь или он сам говорили что-нибудь такое, после чего продолжать общение становилось невозможно.

– Если не считать тех пяти минут, что он работал с тобой, Девушка, Он показал стопроцентно отрицательный результат. Это должно что-то означать.

– Естественно. Это означает, что он обязательно должен был ошибиться. Сознательно или нет, он отвечал на все вопросы неверно. А сделать это он мог только в том случае, если знал правильные ответы.

– Ну, я не знаю…

– Это единственно возможное объяснение. Ты знаешь математику?

– Весьма смутно.

– Ну, в таком случае, не спорь. Всякому должно быть ясно, что если человек умудряется ошибаться каждый раз, когда он дает ответ на вопрос, это не может происходить случайно.

– Это и мне понятно.

– Ну, вот и не возражай против очевидных вещей. А потом вдруг Флетчер смог показать совсем другие результаты – в тесте со мной.

– Но ведь нам приходится верить тебе на слово, других подтверждений у нас нет, – заявил Росс.

– Что ты сказал?

– По договоренности магнитофон не включался и никто специально не наблюдал за экспериментом. Вы записывали результаты…

– Если ты считаешь, что я фальсифицировала результаты… – холодно сказала Анита.

– Я так не думаю. Разве кто-то говорил что-нибудь подобное? Однако нельзя забывать, что семь человек были свидетелями многочасового эксперимента, во время которого Флетчер неизменно давал стопроцентно неверный результат.

И только во время вашего теста, когда вы остались с ним наедине, Флетчер начал давать верные ответы.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать, – со вздохом проговорила Анита.

Они нашли дом и стали рассматривать железные ворота. Они были заперты на новый висячий замок. Анита с опаской заглянула за ворота, она конечно понимала, что тело Флетчера уже давно там нет, но все же ей стало немного не по себе.

Нажав кнопку звонка, Анита сказала:

– Только говорить буду я, не мешай мне.

– Конечно, Девушка. Больше всего на свете – если не считать твоего белого тела – я люблю твой соблазнительный голос.

– Заткнись уже наконец.

Дверь открыла девушка, которой на вид можно было дать шестнадцать лет, хотя на самом деле ей было гораздо меньше.

– Мы друзья Джона Флетчера, – сказала Анита.

– Да? Я думала, что у него не было друзей, но рада, что ошибалась. Заходите, пожалуйста.

Флетчер было ужасно приятно видеть Джуди. Прежде всего, он был счастлив, что она все-таки не упала с балкона и не разбилась. Во-вторых, то, как она была одета, отсутствие дурацкого макияжа и отвратительных капроновых чулок, говорило о том, как Джуди изменилась. В-третьих, она разговаривала, как нормальная тринадцатилетняя девушка.

– Полиция ушла, – сказала Джуди. – Но они просили нас сообщить им, если кто-нибудь будет спрашивать насчет мистера Флетчера. Похоже им ничего не удалось узнать о нем… вы, случайно ему не родственники?

– Нет… меня зовут Анита Сомерсет, а это Ян Росс. Мы познакомились с мистером Флетчером в университете, во время проведения экспериментов.

– Экспериментов? – Джуди, которая вела их вверх по лестнице в комнату Флетчера, остановилась и повернулась назад.

– Да.

Она взяла себя в руки.

– Меня зовут Джуди Макдональд. Моя мать хозяйка этой квартиры. Ей придется еще раз сходить в полицейский участок.

– Да, конечно.

Росс, который до этого момента помалкивал, раскрыл рот, но Анита, заранее опасающаяся его длинного языка, стукнула его локтем под ребра.

Возможно, с удивлением подумал Флетчер, ему удалось таки сделать что-то стоящее – если не в жизни, то хотя бы в смерти. Как ему удалось это сделать за время короткого пребывания в разуме Джуди, он не имел ни малейшего представления; впрочем, как ему удается переходить из одного разума в другой Флетчер тоже не знал.

Они вошли в комнату Флетчера. В ней все оставалось таким же, как раньше. Полицейские все оставили на своих местах.

– Вот здесь он жил, – сказала Джуди. – Мебель наша, а все остальное принадлежало Флетчеру. Золотые часы, пишущая машинка, радиоприемник, одежда. Вы знаете, кому нужно отдать все это?

– Боюсь, что нет, – ответила Анита. Она не знала, как ей быть дальше. Наконец, она заговорила снова: – Я полагаю, нет никаких сомнений в смерти Флетчера?

Вопросительный взгляд, которым Джуди ее одарила, значил для Флетчера гораздо больше, чем для Аниты и Росса. Они подумали, что ее удивило только то, что люди, прочитав о смерти человека в газете, сомневаются в том, что он на самом деле умер. Флетчер понял, что Джуди, услышав вопрос Аниты, подумала, что, может быть, той тоже известно, что сам Флетчер не умер, когда умерло его тело.

– Во время падения он размозжил себе голову, свернул шею и сломал позвоночник – все сразу, – деловым тоном пояснила Джуди. – Мне кажется, что вряд ли кто-нибудь умудрился бы выжить в подобной ситуации.

Анита содрогнулась, но продолжала свои расспросы достаточно твердым голосом:

– Это не совсем то, что я имела в виду. Он ведь довольно сильно разбился. Когда его идентифицировали, у полиции не было никаких сомнений?

– Нет, – твердо ответила Джуди. – Лицо осталось неповрежденным.

– Вопрос о самоубийстве не поднимался, я думаю? – как бы между прочим спросил Росс.

Джуди снова наградила своих собеседников удивленным взглядом.

– А почему должен возникнуть такой вопрос? Мистер Флетчер явно облокотился на ворота, а они по какой-то причине оказались незапертыми – может быть, дети оставили их открытыми. Полиция сначала намекнула на то, что, возможно, моя мать должна была бы сделать с ними что-нибудь, но потом они посмотрели по сторонам и сказали, что на них нужно просто повесить замок, поскольку ими все равно никто не пользуется. В каждом здании на нашей улице есть такой же, как у нас, подвал – кто-то им пользуется, а кто-то и нет. Туда ведут каменные ступеньки, которые огорожены только с одной стороны – со стороны улицы. В некоторых домах есть такие же, как у нас ворота, а в некоторых – нет. На ступеньках иногда играют дети и падают. Мама говорила, что она ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь там серьезно пострадал. Это довольно старое здание…

– Но ведь обычно ворота закрыты, – настаивал Росс.

– Да, на засов. Но не на висячий замок. Сами по себе они открыться не могут. И еще там есть пружина, которая закрывает ворота, если они открываются. Сегодня утром ворота были закрыты, но засов не был задвинут.

– Кто нашел тело?

– Я нашла, около семи часов. Мне захотелось пить, и я спустилась вниз за молоком.

Джуди была совершенно спокойна. Прошлой ночью она должно быть почувствовала, что Флетчер ее покинул. Если бы она нашла тело сразу по возвращении домой, то возникло бы много неприятных вопросов. Поэтому Джуди весьма разумно дождалась, пока появился подходящий повод, чтобы найти тело.

– Может быть, кому-нибудь следует сообщить о мистере Флетчере? – спросила Джуди.

– Нет, – ответила Анита. – Я знала, что он был одиноким человеком… Может быть, мы найдем что-нибудь в его комнате, что поможет нам отыскать его родственников?

– А может у него и нет никаких родственников.

– Да? Конечно…

– Разве у всех должны быть родственники? Совсем не обязательно. Полиция нашла свидетельство о рождении мистера Флетчера. Я еще никогда такого не видела… Он был найденышем.

– Найденышем?

– Точная дата рождения неизвестна, предположительно – август 1926 года. Место рождения неизвестно, предположительно – Эдинбург. Родители неизвестны. В детском Доме ему дали имя Флетчер.

Анита и Росс переглянулись.

– И вот еще что. – Джуди повернулась и открыла ящик. – Полиция забрала его свидетельство о рождении, но это они оставили. – Она вытащила лист плотной бумаги из картонного цилиндра. – Диплом Эдинбургского Университета, с отличием, он специализировался на французском и немецком.

– Правда? – заинтересовался Росс. – Я изучаю точно такие же курсы.

– Здесь стоит дата – 1948 год, – сказала Джуди. – Это было уже довольно давно, но в эдинбургском университете наверное смогут о нем что-нибудь сообщить. Полиция ведет расследование.

Возникла пауза. У Аниты и Росса больше не было никакого разумного предлога, чтобы и дольше задерживаться в комнате Флетчера, они ничем не могли помочь Джуди; а Флетчеру и подавно; к тому же, она им рассказала все, что они имели право знать.

– Большое спасибо, мисс Макдональд, – автоматически пробормотала Анита. – Вы нам очень помогли.

Джуди фыркнула, совсем как раньше.

– Называйте меня Джуди, – сказала она. – Меня еще слишком рано называть мисс Макдональд.

– Ну, ладно, Джуди. В любом случае, большое тебе спасибо.

– Полицейские просили, чтобы мы записывали фамилии и адреса всех, кто будет спрашивать о мистере Флетчере.

– Конечно. Я – Анита Сомерсет, мой адрес…

– Вы не могли бы записать все это? – Джуди протянула Россу листок бумаги и карандаш, поскольку он стоял ближе.

– А почему ты не можешь все записать сама? – спросил он.

– Потому что я не умею писать.

Он недоверчиво расхохотался.

– Ну, неужели ты думаешь, что мы это проглотим?

– А почему бы и нет? Вы что не умеете глотать? На прошлой неделе у меня болело горло, и я совсем не могла глотать.

– Вы меня дразните, мисс Макдональд.

Джуди наморщила лоб. Росс ей не слишком понравился, и она не стала делать из этого секрета.

– А вы пытаетесь дразнить меня, только у вас ничего не получается, потому что я слишком невежественная. Но все равно это не очень-то красиво с вашей стороны. Интересно, понравилось бы вам, если бы кто-нибудь начал вас дразнить из-за того, что вы не умеете писать?

Анита молча взяла листок бумаги и написала на нем фамилии и адреса. Росс продолжал недоуменно смотреть на Джуди.

Росс пригласил Аниту на ленч, а когда она сказала, что собирается поесть дома, он попытался напроситься к ней в гости. Однако она сделала вид, что не понимает его намеков, и ушла.

Они расстались не слишком дружелюбно. Впрочем, почти все их встречи так начинались и заканчивались.

Росс поел в кафе Студенческого Союза. Когда он заканчивал есть суп, водянистую похлебку, в которой плавало несколько листиков петрушки, к нему подошла девушка и уселась рядом.

– Привет, Вероника, я получил твое письмо, – без особого энтузиазма сказал Росс.

Она была высоким, сильным существом, таким же привлекательным, как лошади, на которых она каталась во владениях своего отца.

– Ну и что, так и будешь молчать? – спросила она, заказав себе пирог со свининой и яблочное пирожное.

– Как так?

– Ты что, злишься, что я сказала нет?

– А ты разве сказала нет?

– Мне казалось, ты говорил, что получил мое письмо.

– Да, получил, только я его не прочитал. Я редко читаю письма.

– Тогда зачем писал мне и спрашивал?

– Эрик Стерлинг заставил меня. Я бы ни за что не стал этого делать, но я был тогда мертвецки пьян.

– Почему же Эрик Стирлинг сам не попросил меня? Ведь он же входит в благотворительный комитет.

– Потому что он посчитал, что приглашение на парад леди Годивы должно последовать от меня, а не от него.

– И почему же он так посчитал? – Спросила Вероника с подозрительным хладнокровием.

– Потому что все знают, что мы с тобой спали три месяца, прежде чем мне это надоело.

– Все знают?

– Я рекомендовал тебя моим друзьям. Ты должна признать, что я поступил очень щедро. Ты получила от кого-нибудь предложения?

– У тебя нет друзей, – сухо заметила она и пересела за другой столик.

Росс иронически рассмеялся.

Теперь, когда у него накопилось побольше информации, Флетчер решил, что он и Ян Росс действительно имеют много общего. Флетчер не был общительным человеком, Росс, хотя и совсем в иной форме, тоже не отличался особым умением общаться с людьми. Флетчер, за исключением Джуди, никому не нравился; теперь он убедился в том, что и Росса никто не любил. Флетчер был неудачником; и судя по тому, как шли дела сейчас, Росса ждет аналогичная участь, когда он достигнет среднего возраста – делая гадости всем, кто может ему помочь, обижая женщин, которые были к нему благосклонны и забывая их ради тех, которым было на него наплевать. Короче, он делал все, чтобы вызвать зависть, а то и ненависть со стороны всех людей, с которыми его сталкивала судьба.

Судя по тому, что Флетчер теперь знал о Россе, он станет разочаровавшимся во всем преподавателем немецкого или французского языка в какой-нибудь заштатной государственной школе, без малейшей надежды на то, чтобы занять положение более соответствующее его способностям.

Шутки Росса, и сейчас не отличающиеся особой доброжелательностью, с годами станут еще более злыми – да и аудитория его будет ограничена классными комнатами и пивными.

Находясь внутри разума Росса – точно так, как это было и в разуме Джуди – Флетчер мог не обращать внимания на то, что делает Росс, если его это не интересовало. Поэтому Флетчер не знал, что делал Росс дальше. Флетчер обратил внимание на внешний мир только поздним вечером, когда Росс, успевший хорошо выпить, вступил в ссору с компанией игроков в регби, причем они перебрасывались именем Аниты Сомерсет, словно регбийным мячом.

Одним из игроков был Эрик Стирлинг. Возможно он винил Росса в том, что Вероника отказалась исполнить роль леди Годивы, решил свести с ним счеты и теперь вовсю дразнил Росса по поводу Аниты. Флетчер почувствовал, что Росс начинает приходить в ярость.

– Помнится, говорил Эрик, – что ты проповедовал очень простую доктрину. Девушки были созданы более слабыми, чем мужчины исключительно для выживания вида. Не вызывает сомнения, что Анита достаточно слаба, особенно по сравнению с Вероникой – а ведь с Вероникой, судя по тому, что ты сам рассказывал, ты управился без проблем.

Несколько других игроков в регби, успевших набраться еще сильнее, чем Росс и Стирлинг, естественно, не стали воздерживаться от весьма нахальных комментариев.

– В свое время я жил на улице Старого Замка 74, – заметил Эрик, – до тех пор, пока меня не вышвырнули оттуда. Старая карга, которая командовала там парадом, была слишком узколобой, даже для бывшей медсестры. Но однажды… вечером я был у себя дома, перед этим я немного выпил – ну, не больше, чем сейчас. Одеяние мое состояло из одного носка, и я стоял возле открытого окна.

Мое внимание привлекло какое-то движение снаружи – две пожилых женщины очень строгого вида стояли на противоположной стороне улицы и смотрели на меня.

Игроки в регби аж взвыли от восторга.

– Окно было довольно большим, – задумчиво продолжал Эрик. – Конечно, я мог бы сказать, что они потеряли дар речи от восхищения, но моя неизбывная любовь к правде вынуждает меня признать, что на лицах у них было выражение полнейшего ужаса.

Последовали новые восторженные крики, но Росс к ним не присоединился.

– Должен заметить, – продолжал Эрик, – улица эта довольно-таки открытая. Окно комнаты Аниты Сомерсет находится через одно после окна той комнаты, в которой я тогда жил. А крыша угольного сарая позволяет с легкостью подобраться к этим двум комнатам. Даже те две престарелые дамочки без проблем смогли бы забраться ко мне в спальню, если бы, конечно, захотели.

Прошло некоторое время, прежде чем смолк дружный гогот.

– А уж кто-нибудь, вроде тебя, Росс, – сказал Эрик, – кто-нибудь, имеющий твою репутацию, непременно должен воспользоваться этим подарком судьбы. Милашка Сомерсет наверняка сейчас дома…

– Я никогда ничего не делаю, если меня заставляют, – сердито проворчал Росс. Уже не в первый раз Флетчер заметил, что, когда Росс сердился, он лишался своего обычного остроумия.

– Да? А можно было подумать…

– Но я это сделаю.

В баре стало неожиданно тихо. Одно дело подначивать кого-либо на не очень благовидный поступок, и совсем другое – понять что этот кто-то поддался на твои подначки.

Все присутствующие были пьяны, но недостаточно для того, чтобы не понимать, что Росс принял вызов всерьез и не ограничится тем, что заберется потихоньку в комнату Аниты, когда ее там не будет, выкрадет ее штанишки, принесет в пивнушки, и они смогут провести несколько очень веселых минут, обсуждая его подвиг.

Это уже было серьезно.

И поэтому они решили, что их это не касается, отвернулись и молча допили свое пиво. Кромке того, все равно приближалось время, когда пивная закрывалась.

Эрик Стерлинг улыбнулся и салютовал Россу своей кружкой.

Задняя часть дома номер 74 по улице Старого Замка была не совсем такой, как ее описывал Эрик.

Участок дороги, с двух сторон закрытый для движения специальными знаками, вел из одного тупика в другой.

Остальные дома, стоящие на улице Старого Замка, были отрезаны довольно длинной и высокой глухой стеной. Эрик сильно преувеличивал, когда утверждал, что у двух престарелых дамочек не возникло бы проблем, если бы они захотели забраться в его спальню. Для начала им пришлось бы перебраться через семифутовую стену. Кроме того, он тактично преуменьшил высоту, на которой были расположены окна спальни. Хотя внизу был всего лишь один этаж, дом был старой постройки, на солидном фундаменте, а сзади, где земля была ниже, чем у парадного входа, даже окна первого этажа находились на уровне десяти футов. Как и говорил Эрик, тут был сарай для угля, крыша которого подходила к стене, но забраться в комнаты верхнего этажа можно было не по этой крыше, а по дополнительной пристройке, которая, по всей вероятности, сначала предназначалась для ванной комнаты.

Анита была дома. Занавеси были опущены, но за ними было отчетливо видно, как ее соблазнительная тень перемещается по комнате.

Росс постоял в раздумье несколько минут. Эрик Стерлинг довольно сильно приврал, добраться до окна в спальню Аниты было делом, более подходящим для профессионального грабителя, чем для двух пожилых дамочек. К тому же, окно вполне могло оказаться закрытым.

Однако Росс принял вызов – он станет всеобщим посмешищем, если заявит, что забраться в окно невозможно.

Этот хитрый сукин сын, подумал Росс, мастерски меня подставил.

Анита решила все вопросы, когда подошла к окну, слегка раздвинула занавески и приоткрыла окно на несколько дюймов. С тем же успехом она могла бы приоткрыть для него дверь своей спальни.

Росс забрался на стену. Футах в восьми от него и чуть выше находилась крыша сарая, о котором говорил Эрик. Росс с сомнением посмотрел на крышу: выдержит ли она его вес?

Однако он подумал, что вся постройка выглядит достаточно солидно, и решил рискнуть.

Росс осторожно выпрямился на стене, стараясь сохранить равновесие, а потом прыгнул на крышу сарая. Он приземлился довольно удачно и почти бесшумно.

Вблизи стена пристройки казалась еще более высокой и недоступной. Но рядом он заметил массивную трубу мусоропровода, которая позволяла подняться на четыре фута, а еще выше неосвещенный подоконник окна, над которым виднелся выступ. Хотя Росс все еще был изрядно пьян, он несомненно повернул бы назад, если бы его путь преградило бы достаточно существенное препятствие.

Однако всякий раз оказывалось, что каждое следующее препятствие можно легко преодолеть. Да и Анита, сама того не ведая, устранила самую последнюю проблему.

Росс поставил ногу на трубу и подтянулся к подоконнику.

Окно в ванну было открыто, так что он смог за него ухватиться. Еще немного усилий, и он оказался на наклонной крыше пристройки. Пригнувшись, он медленно и осторожно пополз вверх.

Высота была не столь большой, чтобы Флетчер почувствовал страх, даже когда Росс посмотрел вниз. Однако, падение с этой крыши имело бы те же последствия, что и прыжок с Вестфилдского небоскреба, и Флетчера порадовало, что Росс достаточно серьезно отнесся к своему положению и старался не рисковать зря. Сарай для угля шел вдоль стены пристройки, но под углом к основному зданию, отчего образовался провал высотой в тридцать пять футов, прямо на мощеный двор внизу.

Падение с куда меньшей высоты убило Джона Флетчера.

Подобравшись к окну Аниты как можно ближе, Росс тихонько выругался. Издали ему показалось, что окно находится всего лишь в нескольких дюймах от верхнего конца крыши пристройки – на самом же деле, до окна оставалось еще некоторое расстояние. Если бы в комнате никого не было, он мог бы дотянуться до подоконника и забраться внутрь.

Пока Анита находилась в комнате, было совершенно невозможно незаметно приоткрыть окно и залезть в комнату.

Что сделала бы Анита, или любая другая девушка, если бы она услышала и увидела мужчину, который лезет в ее окно?

Скорее всего она, не долго думая, захлопнула бы окно. И он бы упал и разбился насмерть.

Росс проклял Аниту и Эрика Стерлинга, проклял себя и пиво, которое выпил.

Неожиданно он перестал ругаться. Сквозь приоткрытые занавески он увидел, что Анита включила горячую воду.

Потом взяла зеленую бутылку и поставила ее на край раковины – девушка явно собиралась мыть голову.

Однако она так долго готовилась к этому, что Росс снова начал ругаться. Наконец Анита расстегнула молнию на платье.

Пока она стягивала платье через голову, Росс потянулся вперед, распахнул окно и забрался в комнату. Сбросив платье и оставшись в зеленой сорочке, Анита с удивлением и отвращением, но без всякого страха посмотрела на Росса.

– Теперь, гордая красавица, – заявил Росс, вставая в позу, – ты в моей власти.

– Проваливай отсюда, – с презрением ответила Анита.

– После всех трудов, которые я затратил, чтобы сюда забраться? И не подумаю.

– Да ты пьян.

– Если и пьян, то совсем чуть-чуть.

Анита даже не сделала попытки чем-нибудь прикрыться.

– Я не собираюсь кричать. Я ненавижу сцены, но ты, надеюсь, понимаешь, что зря тратишь время?

– Я так не думаю. – Росс подошел поближе к девушке, но она даже не пошевелилась. – Сначала, – продолжал он, – мы должны кое-что выяснить, а это самый простой способ.

И сильно ударил ее по лицу. Одновременно Флетчер нанес свой удар.

Флетчер лишь смутно представлял себе, какой властью, обладал, эта власть иногда полностью ускользала от него, а в иные моменты позволяла осуществлять полный контроль над человеком, в чьем теле он находился. До сих пор у него не было никакой власти над Россом.

В любом случае ему было очевидно одно: в моменты стресса его власть умножалась. В обычной ситуации, когда ему и его хозяину не грозила опасность, Флетчер мог быть совершенно бессилен. Когда же происходило что-то важное, когда он или его хозяин испытывали сильные эмоции, все менялось.

Сейчас Флетчер полностью контролировал Росса.

– Извини, Анита, – сказал он. – Я напился и перестал соображать. До свидания.

Он повернулся к окну.

Приложив руку к щеке в том месте, где уже появилось ярко-красное пятно, Анита сказала бесцветным голосом:

– Подожди. Если ты пьян, ты можешь сломать себе ногу, или шею. Я выпущу тебя через дверь.

Флетчер, которому совсем не хотелось спускаться вниз тем же способом, каким они с Россом забрались сюда, чуть было не согласился, но потом сказал:

– Чтобы все узнали? Нет, спасибо, Анита. Пожалуйста, постарайся забыть то, что здесь произошло.

Он перекинул ногу через подоконник – ему хотелось, как можно скорее увести Росса отсюда, потому что он не знал, сколько еще времени сможет его контролировать.

Анита не сказала больше ни слова, она молча проследила за тем, как он перебрался через крышу, спустился на угольный сарай, а потом прыгнул на стену. Когда он оказался внизу, она задернула занавески и скрылась из виду, но только прежде, вероятно, в первый раз за все время, закрыла окно на крючок.

– Я знал о твоем присутствии, ты, гнусный ублюдок, – сказал Росс, когда они шли по затихшей, ночной улице.

– Я в этом сомневаюсь.

– А почему ты думаешь я спросил, не совершил ли Флетчер самоубийства?

– Мне этот вопрос показался разумным.

– Ты думаешь я не знал про тебя? Я тебя все время чувствовал, бледное привидение жалкого труса. Ты меня совершенно не беспокоил, Флетчер. До настоящего момента.

Я знал, что у тебя нет никакой реальной силы. И почему мне не пришло в голову, что ты можешь располагать негативной властью? Что ты можешь помешать мне сделать что-то… Больше ты ни на что не способен.

– Возможно, в этом ты прав. Я должен подумать.

– Оставь меня в покое, Флетчер! Уходи!

– Я не могу этого сделать просто так, по заказу. Мне очень жаль, но дело обстоит именно так. Я уже пытался.

– Я знаю, ты был в Джуди. Она вышвырнула тебя вон. До этого момента я ничего против тебя не имел, мне казалось, что ты не можешь причинить никакого вреда. Теперь я собираюсь с тобой расстаться.

– Давай.

Последовала короткая борьба. Росс продолжал идти, Флетчер продолжал им управлять.

Затем Флетчер мягко сказал:

– Это совсем не так просто, как ты думаешь.

– Но ведь девчонка сумела избавиться от тебя…

– Да, но я отчаянно старался ей помочь. Мне совсем не нравилось быть женщиной. А сейчас я не уверен, что хочу покинуть тебя.

Последовал очередной раунд борьба за тело Росса, из которого победителем снова вышел Флетчер.

– За это время мне кое-что удалось обнаружить, – заметил Флетчер. – Я либо полностью нахожусь в зависимости от своего хозяина, либо, наоборот, сам начинаю всем распоряжаться. Когда я был с Джуди, командовал парадом я. Но стоило мне позволить ей разговаривать со мной, как все руководство перешло к ней.

Кончилось тем, что я был всего лишь призраком. С тобой все получилось наоборот. Я и не подозревал, что тебе известно о моем существовании. Все находилось под твоим полным контролем. Однако, за последние несколько минут… Росс, впереди поворот. Я хочу свернуть налево, домой. Посмотрим, сможешь ли ты повернуть направо.

Росс не смог повернуть направо.

– Я и сам хотел свернуть налево, – только и оставалось проворчать ему.

Если бы Росс был достойным человеком, подумал Флетчер, мне было бы стыдно, и я стремился бы покинуть его разум и тело, как это было с Джуди, когда я понимал, что был для нее болезнью, отвратительной помехой ее свободному существованию. Но находясь под моей командой, этот Ян Росс никак не может быть хуже, чем он был. Более того, есть все основания считать, что может стать лучше. Да и мир только выиграет, если я буду управлять Россом.

– Я все слышал, – заявил Росс. Но Флетчер почувствовал, что Росс напуган. Он не знал, сумеет ли получить свое тело обратно. Росс потерял уверенность – теперь он находился в полной зависимости от Флетчера.

Я сделал много добра для Джуди, с удовлетворением подумал Флетчер. Это произошло по чистой случайности, но факт остается фактом. Я сам не понимал, что я делаю… может быть, мне удалось открыть некие каналы ее мозга, которые были почему-то заблокированы. И судя по всему, эти каналы так и остались открытыми…

– Да ты просто фантастичен, – прорычал Росс, – а теперь, выметайся из моего разума.

– Нет. В данный момент, даже если бы я мог, я не стал бы этого делать.

Росс подошел к своей квартире. Некоторое время, пока он и Флетчер в одном теле поднимались по лестнице, казалось, что теперь-то между ними и разгорится настоящая битва за власть над телом Росса.

Но Росс выпил слишком много пива. Глаза у него слипались от усталости. Сбросив одежду на пол, он успел надеть лишь пижамные брюки.

А потом пиво одержало, наконец, над ними полную победу, и они заснули.

Флетчер проснулся первым и стал еще более напряженно размышлять над странным механизмом слияния двух разумов.

Он мог бы стать Россом, но зачем? Была ли в этом некая цель? Он никогда особенно не хотел быть Джоном Флетчером, да и сейчас совсем не стремился стать Яном Россом.

То, что он мог делать добро будучи паразитом – а в природе существует немало паразитов, которые исполняют полезные функции – давало ему надежду. Он ничего не мог поделать со своим нынешним положением – точно так же человек ничего не может поделать с тем, что он рождается на свет. И все же, он ненавидел и презирал свою роль некоего лишенного тела Духа, который доминирует над неким несчастным существом, несомненно имеющим право жить своей собственной жизнью, какой бы безнравственной она ни была.

Только история с Джуди давала ему определенные реальные надежды. Она была его Галатеей: он создал эту девушку, или, по меньшей мере, дал ей шанс создать себя. Конечно, в данный момент она представляла из себя странную смесь тринадцатилетней девочки с минимальным опытом жизни и хорошо пожившего, прилично образованного мужчины… хотя Флетчер толком не знал, что Джуди позаимствовала у него.

Однако теперь он был уверен: после контакта их разумов Джуди Макдональд стала способна делать то, что было далеко за пределами ее возможностей еще несколько дней тому назад.

К несчастью, он не находил никаких возможностей сделать нечто подобное с Яном Россом.

Постепенно Флетчер почувствовал, что Росс начал разделять его мысли; это был новый, сдержанный и мрачный Росс.

– Ну, что, значит, нам предстоит сражаться за мое тело? – спросил Росс.

– Надеюсь, что нет. Ты ведь знаешь, я готов умереть в любое время. Беда состоит в том, что я не могу.

– Очевидно, что мы не сможем жить в мире. Между нами все равно будет война.

– Если ты сможешь придумать какой-нибудь способ избавиться от меня, как это сделала Джуди, я не стану сопротивляться.

– И перепрыгнешь в другое тело и отнимешь жизнь у другого несчастного?

– Я не знаю. Постараюсь этого не делать. Да и в любом случае, тебе-то что до этого? Ты ведь только хочешь избавиться от меня.

Возникла длительная пауза, во время которой Росс тщательно скрывал свои мысли. Они оба были на это способны. Флетчер был удивлен тем, что Росс не пытался делать очевидных вещей, стараясь избавиться от Флетчера.

– Поговори за меня с Анитой, – наконец сказал Росс.

Удивленный Флетчер ничего не ответил.

– Я должен заполучить эту девушку, – с силой продолжал Росс, – и я бы заполучил ее прошлой ночью, если бы… Нет, только не надо с отвращением от меня отворачиваться. Какое ты имеешь на это право? Флетчер, мне известна большая часть твоей грустной истории. Может быть, я и не знаю всех деталей, но общий смысл мне очевиден. Тебе бы удалось спастись, если бы, встретив подходящую девушку, ты смог не упустить ее.

– А для тебя, конечно, ответ на все вопросы заключен в сексе.

– Черт возьми, неужели все сорок три бездарно прожитых года ничему тебя не научили? Что было самым важным в характере Джона Флетчера? Тут дело не только в постоянных неудачах. Ведь нельзя было всегда и во всем терпеть неудачу – хотя мне кажется, что именно к этому ты и стремился всю свою жизнь. Нужно признать, что в этом ты достиг немалых успехов, не так ли? Однако главной твоей проблемой было одиночество.

И опять Флетчер ничего не сказал в ответ, ему хотелось, чтобы Росс сменил тему разговора.

– И страх, – добавил Росс.

Флетчер, которому стало не по себе, в то же время чувствовал себя странно удивленным. В результате, оказалось, что Росс вовсе не был таким уж бесчувственным и самовлюбленным чурбаном. Его замечания показались Флетчеру удивительно проницательными.

– Страх?

– Ну, осторожность, презрение к себе, желание, чтобы земля разверзлась и поглотила тебя, нечто в таком роде. И еще одно – полная неспособность общаться с другими людьми. Ты ведь даже и говорить-то толком не умеешь. Тебе это известно?

– Да, я знаю.

– Я был удивлен, когда узнал, что ты успешно закончил университет. Ты бормочешь и заикаешься, как старый пьянчуга. А на самом деле ты свободно говоришь по-немецки и по-французски, так что Джуди нравилось слушать твою французскую речь, хотя она и не понимала ни одного слова…

Это было невыносимо. Флетчеру было неуютно, когда его жизнь и поступки анализировала Анита, но ее рассуждения он еще мог вытерпеть. Слушать Росса было настоящей пыткой.

К счастью, на данном этапе, анализ был закончен. Росс продолжал:

– Ты нравишься Аните. Эта девчонка Джуди явно была в тебя влюблена – насколько она была на это способна.

Сейчас она не очень в этом уверена, но ее можно понять. Я не думаю, что после того, как люди побывали внутри разума друг у друга, между ними возможна любовь. Предполагается, что муж и жена должны быть единой плотью, но головы у них при этом остаются разные…

– Зачем ты хочешь, чтобы я поговорил с Анитой?

– Черт тебя побери, Флетчер, почему ты даже не пытаешься меня понять? Я знаю только один способ получить то, что хочу – пойти и взять. Но с Анитой это невозможно. Мы все это знаем – и она и я. Поговори с ней.

– От твоего имени?

– Флетчер, я хочу тебе показать себя. Может быть, после этого мы будем понимать друг друга.

Другого предупреждения Флетчер не получил. В следующее мгновение он погрузился в девятнадцать лет жизни Яна Росса.

Росс был сиротой. Его родители погибли в автокатастрофе через три недели после его рождения, в тот вечер, когда они впервые за последние шесть месяцев отправились пообедать в ресторан.

Они бы любили его. Они были очень молодыми и преданными друг другу. Им не хватало мудрости. Сама катастрофа и смерть были всецело их собственной виной; во всем был виноват Гарри Росс, которому тогда было восемнадцать – на один год меньше, чем его сыну сейчас.

Ребенок попал на попечение дяди и тети, которые не могли бы спать спокойно, если бы ребенок Гарри и Мэри Росс попал в приют.

Однако они не смогли сделать свой дом настоящим домом для него.

Маленький Ян почему-то все время оказывался грязным. Он постоянно пачкался, и им приходилось раз за разом мыть его. До появления маленького Яна, дом Мередит и Гастона Дойлов был самым аккуратным и чистым во всем цивилизованном мире. Позднее, когда Ян научился ходить, он всегда умудрялся находить лужи и падать в них, наступал в кошачьи и собачьи экскременты – и где он только их находил?

Они терпеливо пытались обучить его вести себя прилично и, конечно, добились своего. В тот день, когда Ян впервые пошел в школу, он был самым аккуратным, самым чистым и безукоризненным маленьким мальчиком из всех, кого доводилось видеть учителям. А кроме того, он был невероятным педантом, который так и напрашивался на насмешки.

В последующие десять лет над маленьким Яном постоянно насмехались. Ведь он сам напрашивался. Полностью приняв стандарты Мередит и Гастона Дойлов, он неустанно критиковал всех остальных.

Возможно, все это и не имело бы значения, но главная проблема дяди и тети Росса заключалась в том, что они не могли выразить (а может быть и ощутить) никакой любви по отношению к ребенку, которого они никогда не хотели, и взяли к себе в дом только из-за обостренного чувства долга. Они не только были всегда правы, они еще и всегда сохраняли честность. Позднее, когда они узнали немного больше о том, как надо растить детей, они поздравляли Яна с каждым успехом, а ругали только за те неудачи, которых он мог и должен был избежать. Но они никогда не гордились его успехами.

Много позднее, когда Ян Росс начал изучать психологию – как и многие другие он заинтересовался ею из-за того, что надеялся благодаря психологии лучше понять себя и окружающий мир, он обнаружил много очень интересного и важного для себя. Но больше всего Росса поразило то, как часто человеческий разум бросается от одной противоположности к другой. Сын скупердяя ведет себя, как последний расточитель; дочь нимфоманки оказывается фригидна; дети религиозных фанатиков становятся атеистами.

И все же были вещи, которые не могли перейти в свою противоположность – например, ребенок, никогда не знавший тепла, не сможет стать человеком, отдающим тепло.

Таким образом, Росс преуспевал в школе, вел себя корректно и законопослушно. А потом Мередит и Гастон, которые всегда считали, что родители Яна виноваты в собственной смерти, сами погибли в автомобильной катастрофе. Все их не слишком большое достояние осталось Россу.

В других отношениях Росс стал таким, каким бы Мередит и Гастон не хотели его видеть. Он пил, играл, ругался, прелюбодействовал – и все только потому, что они этого не делали.

И все-таки, он не мог любить, потому что они не могли. А теперь его ужасно тянуло к Аните.

– Благодарю тебя, – сказал Флетчер.

– За что?

– За честность, – ответил Флетчер.

– Тут я ничего не мог поделать, – отпарировал Росс. – Я бы с удовольствием приврал, если бы мог. Кстати, я вспомнил лимерик одного известного поэта: «Что бы ты стал делать, если бы был мной, чтобы доказать, что ты это ты?» До тошноты похоже на наш случай.

– Так или иначе, но я не вижу особого смысла в разговоре с Анитой. Тебе же хорошо известно о моих успехах с женщинами.

– А тебе известно о моих.

– Ты еще молод, ты можешь измениться. А я уже давно прошел точку возврата.

– Поэтому ты и вернулся, – усмехнулся Росс.

– Ты можешь измениться.

– Я не хочу меняться.

В этом-то все и дело. Росс не хотел меняться, и на это у него были все права.

Флетчер, у которого на время вдруг появились надежда, уверенность в себе и смысл жизни, снова потерял их.

Теперь, когда он по-настоящему узнал Росса, Флетчер уже не чувствовал, что у него есть право оставаться в его теле.

Он был человеком, который занимает место в шлюпке, в то время как другие утонули. У него не было права на спасение. Тот факт, что он утонул еще раньше, постепенно отходил в прошлое, а он продолжал цепляться за жизнь, пытался спастись, занимая чужое место. Флетчер постарался скрыть эти мысли от Росса, а Росс подумал, что он скрывает что-то другое.

– Ты не хочешь поговорить за меня с Анитой?

– Пойми – это бессмысленно.

– Тогда будь я проклят, если когда-нибудь снова заговорю с тобой, – с обычной для себя детской обидчивостью отозвался Росс.

После этого Росс постоянно оставался где-то на периферии сознания Флетчера, предоставив ему самостоятельно решать задачу на тему: «День из жизни Яна Росса». У Флетчера не было выбора, Росс отказывался отвечать. В целом Флетчер справился со всеми проблемами гораздо лучше, чем они оба ожидали, в основном потому, что ему было нечего терять.

Когда он встретил Эрика Стерлинга, тот сразу спросил:

– Ну, что произошло?

– О том, что произошло, или не произошло, я не собираюсь тебе рассказывать.

Реплика была достаточно грубой, чтобы принадлежать Россу, но ее суть была совсем не характерной для Росса. Эрик был явно удивлен.

Сандра, девушка, которая забеременела от Росса, отвела его в сторонку и начала свои пронзительные жалобы.

– Подожди, пожалуйста минуточку, – сказал Флетчер. – моей вины нет в том, что, когда мужчина и женщина решают поваляться на соломе, с мужчиной ничего не может произойти, а девушка может обзавестись ребенком.

Насколько я помню, мы в равной степени разделяли идею поваляться на соломе. Скорее даже, это была твоя инициатива. Так что теперь не надо сваливать все на меня.

– Я могла бы предвидеть, что ты отнесешься к этому именно так!

– Да, – весело согласился Флетчер. – Тебе следовало это знать. Ты что, пытаешься внушить мне, что ты не знала, как я к этому отношусь?

Девушка замолчала. Флетчеру было немного не по себе из-за того, что он так разговаривал с Сандрой, но он искренне верил, что иногда необходимо быть жестоким, и это был именно такой случай. Речи о том, что Росс женится на Сандре быть не могло. Представить себе, что он будет заботиться о ней после того, как Флетчер перестанет быть частью его существа, было довольно трудно. Чем раньше Сандра это поймет, тем быстрее она сообразит, что должна сама справиться с ситуацией, в которую иногда попадают легкомысленные девушки.

Встретив Аниту, он просто сказал:

– Извини меня.

– Мне все равно. – Она попыталась пройти мимо него.

– Я не Ян Росс. Я Джон Флетчер.

– Сделав это сообщение в такой неожиданной и резкой форме, Флетчер надеялся, что таким способом сумеет возбудить в ней интерес, но Анита осталась совершенно спокойной.

– Отлично. Кем бы ты ни стал, перемена пойдет тебе только на пользу.

– Мне надо поговорить с тобой.

– Зато мне, незачем с тобой разговаривать.

– Анита, пожалуйста…

Хотя Анита совершенно не удивилась, когда он объявил, что является Джоном Флетчером, его последние слова, казалось, сильно ее поразили. Возможно, Росс впервые в жизни сказал слово «пожалуйста».

– Мне нужно пойти на эту лекцию, – уже не так холодно сказала Анита.

– Тогда давай поговорим после этой лекции.

– Может быть…

Этого было достаточно. Флетчер отступил на шаг назад, чем еще больше удивил Аниту.

Флетчер был смущен. Он полностью контролировал Росса, тот даже не разговаривал с ним. Кроме того, Флетчер прятал от Росса свои самые сокровенные мысли.

И все же он говорил и вел себя не как Росс, и не как Флетчер.

Поскольку ему не надо было идти на лекцию, он зашел к своему преподавателю французского. Мистер Стин не преминул ему несколько раз напомнить, что он должен был сделать это еще вчера.

– Садитесь, Росс, – сказал Стин. По сравнению с ним, Анита вела себя, как нежная подружка. – Я прочитал вашу работу. Я прочитал ее несколько раз. Французский хорош. Содержание – дерьмо.

Он мрачно посмотрел на Росса, который удобно устроился на кресле в его кабинете.

– Прежде, чем вы ответите мне в своей обычной наглой манере, – продолжал Стин, – хочу предупредить вас, что как только вы это сделаете, я вынужден буду поставить вопрос о вашем поведении перед деканатом университета. Я хочу поговорить с вами, Росс, и надеюсь, что на этот раз вы меня выслушаете.

– Конечно, я выслушаю вас, сэр.

Стин помахал сочинением Росса в воздухе.

– В вашем творении содержатся тонко завуалированные намеки на извращенные отношения между Директором и Деканом, которые представлены в виде двух Бретонских крестьян. Вы совершили бессмысленно злое дело – ваше сочинение никому не сможет доставить удовольствие, но зато вызовет возмущение и отвращение у всех, кто окажется способным понять его – а вы, Росс, прекрасно знали, что уж я-то наверняка разберусь в ваших писаниях. Вы прекрасно понимаете, что использование этого документа против вас доставит множество неприятных минут тем, о ком вы в нем упоминаете, в то время как вы будете настаивать на своей полной невиновности и утверждать, что за вашими сочинениями не стоит никаких намеков.

Он встал напротив Росса и пристально посмотрел на него.

– Создается впечатление, – продолжал Стин, – что использовать свой талант в подобных целях доставляет вам какое-то извращенное удовольствие, Росс, но я вызвал вас сюда совсем не по этой причине. Как я недавно выяснил, вы учитесь в университете на государственные деньги, а раз так, то вы однозначно должны подчинятся элементарным законам.

Он сел напротив Росса.

– Несмотря на вашу осторожность, будет совсем несложно вышвырнуть вас отсюда еще до того, как вы успеете показать себя во всей красе. И тогда вы окажетесь в весьма незавидном положении, Росс. У вас нет ни богатых родителей, ни надежного, высокопоставленного покровителя.

Без диплома ваши несомненные лингвистические таланты будут иметь очень малую рыночную цену. А в других областях вы ничего не умеете.

Стин замолчал и тогда заговорил Флетчер:

– Я хорошо все это знаю, сэр. Могу вас заверить только в одном: ваше мнение о моей особе много лучше, чем мое собственное.

То, что он сказал, было истинным на многих уровнях и во многих смыслах, и не было никаких оснований сомневаться в его искренности.

Стин, во всяком случае, не смог в ней усомниться.

– Ну… ну, Росс. В таком случае, может быть вы… Мистер Росс, ответьте мне на один вопрос. Вы никогда не обращались к психиатру?

Флетчер улыбнулся.

– Нет, но я занимался психологией. У меня есть некоторое представление о том, почему я так себя веду.

– Ну… ну… – Стин находился в полной растерянности – он начал разговор в жесткой академической манере, предполагая, что ему предстоит поставить на место зарвавшегося студента, потом ему показалось, что он имеет дело с психически неуравновешенным типом, а теперь… – Я не знаю, – после некоторого молчания добавил Стин. – Всего хорошего, мистер Росс.

Во всяком случае, Флетчеру удалось заслужить – Мистера.

Встретив Аниту после лекции, Флетчер твердо сказал:

– Пойдем сюда.

Анита отпрянула назад.

– Учитывая, что ты вчера забрался в мою спальню и ударил меня…

– Это был Росс, Анита.

Она нетерпеливо передернула плечами.

– Только не надо смешить меня. Если это еще один из твоих грязных трюков…

– Я могу доказать, что я Флетчер, если ты только немного послушаешь меня.

– Но я и так прекрасно вижу, что ты Росс.

– Росс, конечно, тоже, но в данный момент его здесь нет. Он обиделся и прячется. Я хочу доказать, что часть меня – это Флетчер.

– Как?

– Помнишь ту комнату на факультете психологии? Ты сказала мне тогда, что представляешь себя в роли Мата Хари.

Его слова поразили Аниту. Она нахмурилась.

– Я сказал: «Мне нравится твой голос», а ты ответила: «Только голос? А я думала, что у меня хорошенькие ножки». И еще ты спросила, не женоненавистник ли я…

– Хорошо, я поговорю с тобой. Может быть, я смогу помочь тебе. Я знаю несколько очень хороших психиатров.

Опять то же самое. Но Флетчер продолжал стоять на своем.

– Безумие тут совершенно не причем. Я ведь не заявляю, что я Наполеон Бонапарт. Я твердо знаю, что я Джон Флетчер. И ты со мной согласишься, если разрешишь поговорить с тобой.

– Куда ты хочешь пойти?

– В какое-нибудь спокойное место.

– В Союз Студентов? Ты что, шутишь?

– Нет, это совсем недалеко. – Он отвел ее в раздевалку, в которой действительно никого не было. – Неудачник Флетчер был поразительно удачлив в подобных мелочах.

– Ты хочешь сказать, что заранее знал о том, что здесь никого нет?

– Да, хотя иногда я попадал совсем не туда, куда мне требовалось.

– Ты утверждаешь, что ты Флетчер. А потом ты говоришь о нем в прошедшем времени. Если это какая-то новая игра, то хотя бы не меняй правил в ее процессе.

Он рассказал ей еще о нескольких фактах, о которых могли знать только она Флетчер.

– Когда Флетчер успел рассказать тебе все это? – резко спросила Анита.

– Флетчер и Росс никогда не встречались ни до, ни после экспериментов в университете.

– Я не знаю, – она задумчиво наморщила лоб. На ней была красная юбка, белая блузка и туфли на высоких каблуках.

Блузка, на первый взгляд была совсем скромной, но было в ней что-то удивительно соблазнительное. Флетчера шокировали собственные мысли, и он подумал, что может быть, зря уж так сильно винил Росса за аналогичные желания.

– С тебя вполне станется, – предположила Анита, – пойти к Флетчеру, зная, что он и я оставались в лаборатории вдвоем и расспросить его.

– И неужели ты веришь, что я… что Флетчер рассказал бы ему? – резко спросил он.

Анита опять задумалась. Видно было, что его последний довод произвел на нее впечатление.

– Послушай, – начал Флетчер и рассказал ей всю историю от начала до конца.

Она не могла ему поверить. Хотя Флетчер и был разочарован в Аните, но он не мог не признать, что ей поверить его словам было намного сложнее, чем Джуди или Россу. Они ведь знали… ты не станешь спорить с тем, что ты сам знаешь, каким бы неправдоподобным это знание не оказалось. Если в один прекрасный ты просыпаешься и оказывается, что у тебя две головы, то твоя дальнейшая жизнь будет определяться тем неоспоримым фактом, что у тебя две головы – в некотором смысле именно это и произошло с Джуди и Россом.

– Я не люблю тщательно подготовленные розыгрыши, – заявила Анита. – В целом, я верю в то, что мне говорят люди. Вероятно, это делает меня уязвимой. В прошлом году мы с тобой поспорили по поводу лодочных гонок. Позднее ты сказал мне, что лодка Кембриджа затонула. Я заплатила деньги. Через несколько часов я узнала, что это была такая шутка.

– Я совсем не шучу, Анита.

– Ну, это уже слишком… – сказала она, снова теряя уверенность, – Росс никогда не называл меня Анитой.

Честно, я просто не знаю.

– Пойди и поговори с Джуди.

– Ты хочешь, чтобы я спросила сидел ли Флетчер внутри ее головы… – И эта фантастическая история о хождению по парапету небоскреба. Ну, как в это можно поверить, Росс?

– Да, – вздохнул Флетчер. – Очевидно, что тебя могут убедить только факты. Ладно, разузнай все, что сможешь о Джуди. Она учится в специальной школе. Вчера ты ее видела. Ее коэффициент умственного развития что-нибудь около 60 или 70. Ты ведь помнишь, она говорила, что не умеет писать.

– Да, – медленно начала Анита. На нее снова напали сомнения. – Я никак не могла этого понять. Она показалась мне совершенно нормальной, со способностями скорее даже выше среднего.

– Ну, так разберись в этом. Джуди не могла научиться читать и писать из-за того, что была умственно отсталой.

Она была обречена на неграмотность до конца своей жизни.

А как насчет того, чтобы протестировать ее сейчас? В действительности, это главная причина, по которой я хотел поговорить с тобой. Мне нравится Джуди, и я чувствую себя ответственным за нее. Если никто ничего для нее не сделает, она будет вынуждена вернуться в свою старую школу после того, как у нее пройдет лодыжка. Со временем они сами обнаружат, что она стала нормальной, но на это у них могут уйти долгие месяцы. В то же время, ее нельзя отправить в обычную школу, где учатся девочки и мальчики ее возраста – Джуди слишком сильно отстала от них. Не сможет она ходить и в начальную школу с семилетними детьми. Скорее всего ее так и оставят в специальной школе, потому что в этом случае у всех будет меньше всяческих забот.

– О, нет! – воскликнула Анита, вскакивая на ноги. – Это будет просто ужасно для бедной девочки. Кто-то должен… – Она замолчала, увидев, что Флетчер улыбается ей, и, не удержавшись, улыбнулась в ответ.

– Скажи мне, во что именно ты никак не можешь поверить?

– Ой, да во все. Во всю эту безумную историю.

– И все же, ты принимала участие в эксперименте по проверке телепатических талантов Флетчера. Почему же ты отказываешься верить в них, когда эти таланты обнаружились?

– Это не телепатия.

– Хорошо, скажи тогда мне, что такое парапсихология?

Каковы правила ясновидения? Что разрешается и что не разрешается в областях, находящихся за гранью человеческого знания?

Уже менее уверенно она повторила:

– В это невозможно поверить.

– Во что конкретно ты не можешь поверить?

– Ну, может быть, в отсутствие науки, машин. Я плохо разбираюсь в технике, поэтому мне кажется, что с помощью специальных приспособлений можно добиться чего угодно.

Если бы Флетчер и Росс сидели на специальных креслах, а вокруг головы у вас были бы медные провода и стеклянные трубки, мерцали разноцветные огоньки на панелях приборов, как в кино, я, наверное, бы смогла поверить во что угодно.

– Не слишком логично, не правда ли?

– А почему нет? Когда случается то, чего никогда не было раньше…

– Существуют толстенные тома с описаниями исследований подобных явлений. И даже если результаты опытов не дают однозначного ответа, вы должны признать, ты должна признать, что тысячи людей верят, что подобные вещи случались от начала времен.

Вдруг, Анита ужасно возбудилась, во всех ее движениях стало проявляться нетерпение. Она сделала два быстрых шага и остановилась перед ним, с вызовом глядя ему прямо в глаза.

– Значит, ты Флетчер? – спросила она.

– Да.

– И в то же время, ты еще и Росс?

– Да.

– Но в данный момент, ты Флетчер?

– Да.

– Поцелуй меня.

Он сразу понял, что она имеет в виду, но даже не стал об этом думать. Когда такая девушка делает подобное предложение, думать тут не о чем.

Он обнял Аниту и его губы прижались к ее губам. Сначала она была пассивна, но потом стала отвечать. Это был тот редкий поцелуй, когда кажется, что ты взмываешь в самые небеса. Ни одному из них не надо было учиться даже у самых знаменитых любовников древности.

Когда Анита снова могла говорить, она прошептала, все еще находясь в его объятиях:

– Теперь я могу поверить в невозможное. Но все совсем не так, как ты говорил мне. Ты не Флетчер – это очевидно.

Но ты и не Росс.

Особенно сильно Флетчер наслаждался определенной частью дня. Обычно Росс питался в кафе Студенческого Союза, но вечером он обычно готовил себе ужин сам. Ужином это называлось потому, что на настоящий обед у него всегда не хватало денег, которые он более охотно тратил на выпивку.

Оказавшись на свободе в кухне Росса, Флетчер с интересом исследовал весьма скромные запасы. Он нашел рис, цыпленка, креветки, бекон, оставшийся от завтрака, несколько сосисок и помидор, и сделал себе целую гору пеллы (это было его любимое испанское блюдо). Флетчер съел все до последней крошки. Никогда в жизни он не получал такого удовольствия от еды. Здоровый аппетит Росса в сочетании с извечным нездоровым интересом к пище Флетчера превратили ужин в божественную трапезу.

Когда Флетчер в изнеможении устроился на кровати, Росс напомнил ему о своем существовании.

– Ты сожрал продуктов, которых мне бы хватило на целую неделю.

– А разве ты не получил удовольствия?

– Я не понимаю, Флетчер, как можно так есть.

– А я не понимаю, Росс, как можно так пить.

– Так или иначе, но мне необходимо избавиться от тебя.

– Ну, на эту тему мы уже с тобой говорили.

– И я кое-что придумал. Возможно, это сработает. Довольно простая штука.

Они разговаривали друг с другом очень осторожно. Каждый пришел к определенным выводам, которыми он не собрался делился с другим.

– И в чем же заключается эта твоя штука? – спросил Флетчер.

– Ты должен предоставить мне свободу действий.

– Хорошо. Ты хочешь попробовать прямо сейчас?

– Да, но сначала я все-таки расскажу тебе, что я собираюсь делать. Ты помнишь, что произошло перед тем, как ты попал в разум Джуди?

– Конечно.

– Ты знал, что твое время приближается и поэтому позвонил Бодейкеру. Более двенадцати часов ты пытался вступить с нами в телепатическую связь. Это, по всей видимости, привело тебя в состояние готовности, стимулировало каким-то образом. Потом у тебя разболелась голова. Сам не зная почему, ты вдруг напился. Это еще в большей степени подготовило и настроило тебя.

– А по-моему, как раз наоборот.

– Ну, как ты не понимаешь? Ты хотел жить и, одновременно, хотел умереть. Ты хотел узнать о своих специальных талантах и, в то же время, пытался сделать вид, что они не существуют. Ты попробовал войти с нами в контакт, но достиг только негативных результатов… как чемпион по гольфу, который пытаясь показать, что он не умеет играть, делает все в десять раз хуже, чем любой человек, впервые взявший в руки клюшку.

– Ну и что?

– Я собираюсь купить две бутылки виски и выпить их.

– Нет! Почему бы тебе не выпить пива, как в прошлый раз?

– Потому что ты не любишь виски. И пьяным ты ведь тоже не любишь быть, не так ли? Я почти уверен, что нашел подходящий способ, Флетчер. Где-то поближе к концу первой бутылки ты либо найдешь покой, либо перепрыгнешь в сознание к кому-нибудь другому, а уж это меня абсолютно не волнует.

После некоторых раздумий Флетчер понял, что если он действительно хочет уйти из головы Росса, то ему нужно соглашаться.

– Ну, давай попробуем.

Флетчер постарался отключиться и дать возможность Россу вновь завладеть своим телом. Однако вкус виски заставил Флетчера прийти в себя, его чуть не вырвало, но Росс не дал ему этого сделать.

Вернувшись в свою комнату с двумя бутылками и стаканом, Росс закрыл дверь на ключ, устроился в удобном кресле и громко сказал вслух:

– Это хорошая штука, Флетчер. Настоящее пшеничное, шотландское виски. Обычно я не могу себе позволить такое, но чего не сделаешь, чтобы избавится от тебя.

– Я испытываю аналогичные чувства.

– Иногда мне кажется, что это какое-то божественное существо играет с нами. Мы все больны. Ты болен, Джуди была больна, и я болен. Говоря о Джуди, я использовал прошедшее время, потому что мне кажется, что теперь она здорова. Она меня заинтересовала. Толковый ребенок. Жаль, что ей не двадцать лет. Этого греха на мне нет, Флетчер – я никогда не краду из колыбелей. Так или иначе, но мне кажется, что теперь она здорова.

– Только это меня и утешает.

– Утешайся чем хочешь, Флетчер. Но только до следующего глотка виски, ведь ты его так не любишь…

Тут Росс оказался несомненно прав.

– Что же до меня самого, – снова заговорил Росс вслух, – то должен признать, что и мне ты сделал кое-что хорошее. Если, конечно, теперь ты уберешься от меня к чертовой матери.

Он сделал еще один большой глоток. Росс пил виски, как вино.

– Как ты и сам в конце концов заметил, мы во многих отношениях очень похожи. Несчастливое детство, недостаток любви. Просто повлияло это на нас по-разному, вот и все.

Ты решил сделать вид, что не существуешь. И если кто-то обращал на тебя внимание, ты забирался поглубже в свою раковину. А я решил взять от жизни все, что возможно. И в каком-то смысле, это сработало.

– Не в самом лучшем смысле.

– Да, тут мы с тобой легко придем к согласию. Наш путь лучше.

– Что ты этим хочешь сказать? Что значит наш?

– Ну, ты что, забыл поцелуй с Анитой? Тут она была права. Мы не были Россом, и мы не были Флетчером. Мы были кем-то достойным Аниты. Разве ты не заметил, что она думает точно так же?

– Я не понимаю.

– Тогда ты просто дурак. Ну, может быть, я к тебе несправедлив, Флетчер. Я беру свои слова обратно. Я беру их обратно, но ты все равно дурак.

Уровень жидкости в бутылке быстро уменьшался.

– Я и в самом деле ужасно благодарен тебе, Флетчер – если, конечно, ты отвалишь от меня не позднее, чем через пять минут. – Язык у Росса начал заплетаться.

Затем, после очередного глотка, он совсем опьянел – в этом не было ничего удивительного, если учесть с какой скоростью он поглощал спиртное.

Флетчер, хотя и чувствовал себя не лучшим образом, не был так сильно пьян, как Росс, что было довольно странно. Та же самая кровь циркулировала через ту часть мозга, где обитал Флетчер – а содержание алкоголя в крови быстро увеличивалось. Однако, судя по всему, здесь были задействованы не только физические процессы; видимо от Флетчера осталось нечто большее, чем маленький участок мозга Росса.

– В тебе есть одно странное свойство, Флетчер. Ты чувствуешь добро. И не то чтобы ты был настоящим христианином, несмотря на твое детство. Может ты и педик, нет, я хотел сказать педант. Ты точно срамник, тьфу, я имел в виду скромник… – Он начал хохотать.

– Ну, все равно, – продолжал Росс, немного успокоившись, – я вижу некий смысл в этой твоей одержимости. Она дает тебе некое направление, ощущение смысла. Я хочу сказать, что даже если в этом и нет никакого смысла, у тебя, в отличии от меня, есть за что держаться. Я сам никогда не был настоящим дья… дья… а черт с ним. Нельзя построить жизнь на зле ради зла. Это заблуман и облуждение. Нет, заблумение и обмуман…

Росс беспомощно расхохотался – он был почти в алкогольной коме. Одна бутылка виски уже была выпита, и он принялся за вторую.

Похоже, подумал Флетчер, его план не сработает. Пока что ничто не вынуждало его покинуть разум Росса. Его тошнило от каждого нового кубического сантиметра виски, но телом в данный момент управлял Росс и алкоголь почему-то не оказывал такого сильного воздействия на Флетчера.

Однако когда Росс попытался в очередной раз налить еще виски себе в стакан, но лишь сумел расплескать его по своим коленям, Флетчер почувствовал, что его начинают выталкивать наружу.

Он вспомнил, как Джерри толкал девушку в воду. Всякий раз она удерживалась на ногах, но в конце концов, он заставил ее окунуться с головой. Флетчер ощущал сейчас похожие толчки и сообразил, что это почти теряющий сознание Росс пытается избавиться от него.

– Выходи, Флетчер. Выходи, ВЫХОДИ!

Больше слов не было. Была лишь просьба, мольба, Росс не мог командовать. Это Флетчер, если бы захотел, мог отдавать приказы. Хозяин тела мог лишь просить или подталкивать.

И Росс, с каждой минутой пьянеющий все сильнее, хотя он больше не мог пить виски, толкал Флетчера с отчаянной решимостью.

Росс так сосредоточился на своих попытках расстаться с Флетчером, что перестал, как прежде, скрывать свои мысли.

Росс стремился избавиться от сознания Флетчера, от незнакомца, засевшего в его голове, которой наблюдал за ним, разговаривал с ним, управлял им, а в будущем мог вообще поработить его.

И в то же время, он не хотел терять некую часть Флетчера, которой не хватало ему самому. Теперь Флетчер был готов уйти из сознания Росс, если ему удалось сделать для него то, что он сделал для Джуди.

Росс собрал все свои силы, и Флетчер, как Шейла, когда она окончательно потеряла равновесие, почувствовал, как вода сомкнулась у него над головой.

ГЛАВА 4

БОДЕЙКЕР

Он сидел в своей лаборатории и заносил цифры в компьютер. Это была механическая работа, не требующая особой концентрации внимания.

Флетчер научился находиться в состоянии покоя – либо полного, либо сохраняя способность видеть и слышать, не выдавая при этом своего присутствия. Тем не менее, Росс почувствовал его, правда только после того, как Флетчер ослабил бдительность.

На этот раз он решил соблюдать осторожность, как можно дольше. Бодейкер, поглощенный работой и своими мыслями, ничего не замечал, хотя Флетчер сразу понял, что на этот раз он впервые попал в весьма изощренный разум.

Флетчер заметил два существенных отличия: одно разочаровывающее, а другое чрезвычайно приятное.

Возвращение в третьеразрядное тело огорчило его. Джуди и Росс были молодыми и сильными; Джуди была столь изумительно здоровой, что даже легкое растяжение лодыжки практически не регистрировалось сознанием; Росс, хотя и не слишком заботился о своем теле, еще не успел причинить ему существенного вреда. Бодейкер, однако, уже достиг среднего возраста, вел сидячий образ жизни и много лет почти беспрерывно курил. Флетчер сразу ощутил, что грудь его хозяина что-то постоянно сжимает, в горле першит и все время хочется кашлять. На этот раз он совсем не испытывал голода.

И в то же время несчастный маленький человечек по имени Бодейкер, в сознании которого Флетчер быстро обнаружил целые области постоянных огорчений, туда он не стал даже и пытаться проникнуть, был добрым и разумным человеком со старомодными представлениями о чести. Впервые Флетчер оказался внутри разума, близкого себе по духу. Если бы ему только удалось убедить Бодейкера бросить курить…

Как раз в этот момент Бодейкер зажег очередную сигарету.

Предыдущая еще догорала в пепельнице. Флетчер решил проявить благоразумие и попробовал насладиться первой затяжкой. Если столько людей курит, то должно же это доставлять хоть какое-то удовольствие.

Однако в чем это удовольствие заключается, Флетчеру понять не удалось. К тому же, он выяснил, что Бодейкер, на самом деле, тоже не получает удовольствия от курения.

Будучи заядлым курильщиком, он по-настоящему наслаждался только первой сигаретой утром, после которой тут же начинал кашлять, и последней, перед сном.

Закончив работу, Бодейкер стал наводить порядок в лаборатории. Как и всегда, он добровольно делал лишнюю, чужую работу. Конечно, кто-то должен был ее делать, и Бодейкер вечно оказывался той рабочей лошадкой, на которой все с удовольствием ездили.

Флетчер с удивлением почувствовал, что Бодейкеру совсем не хочется идти домой. Однако он довольно быстро понял, в чем причина этого нежелания.

Бодейкер выключил свет, запер лабораторию и вышел на улицу. Начался дождь, и он, подняв воротник пальто, побежал к машине. Хотя маленькая черная машина, которой было уже больше десяти лет, была припаркована под деревьями, совсем недалеко от входа в здание факультета психологии, он уже совсем задыхался, когда добрался до нее, и начал возиться с ключами, стараясь побыстрее открыть дверь. Капли дождя стекали ему за воротник и отвратительно холодили шею. Перед глазами Бодейкера плясали искры, а руки так дрожали, что прошло немало времени, прежде чем он сумел вставить ключ в замок и открыть дверь.

Он судорожно выжал сцепление, из коробки передач послышался возмущенный скрежет, и Флетчер подумал: эту проблему придется как-то решать. Я не хотел попадать к нему в голову, но раз уж я оказался здесь… Бодейкер имеет все права на свою собственную жизнь в своем теле, но пока я буду находиться в нем, ему придется прекратить курить, начать хоть понемногу гулять и почаще мыться. А кроме того, раз уж я все равно здесь, почему бы мне не помочь ему научиться получше водить машину?

Очень осторожно, когда Бодейкер в очередной раз хотел переключиться на вторую передачу еще до того, как скорость достаточно упала, Флетчер попытался задержать его на пару секунд. Ему это удалось, и впервые, переключение передачи прошло, как положено.

Однако Бодейкер сразу насторожился.

– Как у меня это получилось? – спросил он у самого себя.

– Да, почему для разнообразия, передача переключилась, как положено?

Последовала долгая пауза. Интересно, спокойно подумал Флетчер, как сложатся мои отношения с моим новым хозяином.

– Кто ты такой? – наконец спросил Бодейкер.

– Джон Флетчер, помнишь меня?

– Да. Да, конечно. У тебя были колоссальные возможности. Теперь остается только гадать, как их можно было использовать. Но это же просто замечательно! Жизнь после смерти! Бессмертие!

Его энтузиазм полностью поглотил Флетчера.

– Разум не знает барьеров, – продолжал Бодейкер задумчиво. – Это триумф разума над материей и над смертью. Человек покоряет смерть!

– Остановись на минутку, пока ты совсем не обделался…

Пораженный Флетчер замолчал. Это, конечно, был Росс.

Вероятно, размышляя над этим, Флетчер совершенно отвлекся от дороги, а когда он снова бросил на нее взгляд, то увидел, что Бодейкер, отчаянно вильнув, лишь в самый последний момент сумел избежать столкновения с автобусом.

– Если только ты не предоставишь мне вести машину, – снова заговорил Флетчер, – это твое изумительное новое бессмертие продлится совсем недолго. Я пять лет водил фургон. И еще, разум имеет множество барьеров, Бодейкер.

Так уж получилось, что я не сумел прекратить свое существование. Я перескакиваю из одного сознания в другое.

– Ты уже побывал в телах других людей? Конечно, как я сам не сообразил, ведь прошло уже два дня с тех пор…

– Да, с тех пор, как я умер. Я успел побывать в сознаниях Джуди Макдональд и Яна Росса. Только что я потерпел поражение в сражении с Россом. Можно сказать, что он сумел перепить меня.

Тут только Флетчер сообразил, что ему удалось слегка пошутить – еще одно доказательство того, что в результате общения с другими разумами менялись не только они, но и он сам. Теперь Флетчер уже не был таким строгим пуританином, как прежде.

– Ты выбрал меня? – скромно осведомился Бодейкер.

– Я никогда ничего не выбираю. И в первый раз я даже не пытался спастись от смерти. И уж, конечно же, я совсем не хотел попасть в разум девочки.

– Все равно, это должно быть завораживающе интересно.

– Мне приходили в голову разные слова по этому поводу, но только не эти. И Росса я тоже не выбирал, я просто не мог этого сделать – ведь мне практически не было известно о его существовании. А когда я покидал Росса, я думал, что меня ждет забвение. На этот раз я был полностью к нему готов.

Флетчер ловко завел машину в узкие воротца гаража маленького домика. Бодейкер был откровенно восхищен – обычно он оставлял машину снаружи, потому что при въезде и выезде из гаража каждый раз у него возникали большие трудности.

– Случайно или нет, но ты не дал мне курить в машине, – заметил Бодейкер.

– Не дал.

– Как у тебя это получилось? Теперь я могу делать только то, что ты мне разрешишь?

– Теперь у нас общие обязательства друг перед другом.

Бодейкера разбирало любопытство, он был возбужден, но в нем не было ни страха, ни возмущения. На этот раз Флетчер был уверен, что ему не придется сражаться за управление телом. Ему достаточно будет сказать «Давай», и Бодейкер послушно согласится, безо всякой обиды, точно так же старший помощник, исполняющий обязанности капитана, в любой момент готов переложить всю ответственность на плечи появившегося наконец нового командира.

Флетчеру даже показалось – впрочем, это могла быть всего лишь догадка – что Бодейкеру будет даже жаль его потерять. Бодейкер не делал секрета из того, что он мечтает устроить настоящую оргию психологических, телепатических, ассоциативных и множества других тестов из своего нескончаемого репертуара, чтобы запротоколировать, зафиксировать и каким-то образом научно объяснить то замечательное чудо, которое произошло с ним.

Флетчер позволил Бодейкеру снова взять контроль над телом. Тот подошел к задней двери своего домика (дождь уже прекратился), и они вошли внутрь.

Флетчер вдруг вспомнил, что Бодейкер совсем не торопился домой. Интересно, что он ожидал здесь увидеть?

На кресле в крошечной гостиной развалился Джерри, который громко храпел. В комнате сильно пахло виски. На брюках мальчишки была грязь, он забыл застегнуть ширинку, а рубашка выбилась наружу, видимо, он забыл заправить ее после того, как чесал живот. Почувствовав отвращение Флетчера, Бодейкер сразу стал оправдываться:

– Ты не куришь и не пьешь, Джерри еще очень молод…

– Слишком молод, чтобы ему продавали алкогольные напитки, но эту проблему он явно сумел решить. Я вижу, ты даже испытываешь облегчение, увидев его дома одного, всего лишь пьяным в стельку. Почему?

– Потому что я мог бы найти здесь нечто гораздо худшее.

– Если ты знаешь, что Джерри в состоянии учинить какое-нибудь безобразие, зачем же ты оставляешь его дома одного?

Бодейкер вздохнул.

– Есть я дома, или меня нет, Джерри все равно делает все, что ему захочется. Лучше уж, когда меня здесь нет.

– Вы живете с ним вдвоем?

– Есть еще домработница, миссис Уилсон. Она приходит только по утрам.

– И что ты будешь делать теперь? Уложишь его в постель, или оставишь здесь?

– Просто оставлю здесь. Если я попытаюсь отвести его в спальню, он может начать драться.

– А девушка, в каких он с ней отношениях?

– Шейла? – Бодейкер снова тяжело вздохнул, и Флетчер почувствовал знакомые эмоции, ощущение неадекватности и горечь неудач. Опять, подумал он.

Сначала он сам, потом Росс, а теперь еще и Бодейкер.

Джуди, у которой были куда большие основания для того, чтобы чувствовать себя несчастной, к счастью для себя, не могла в полной мере ощущать собственную неполноценность.

– Что из себя представляет Шейла?

– Я думал, ты ее знаешь.

– Я только один раз видел их вместе. Так что она из себя представляет?

После некоторых колебаний Бодейкер вдруг заговорил с нехарактерной для него горечью:

– Она такая, как мы все. Как я, как Джерри, как все Бодейкеры.

– Так Шейла ваша родственница?

– Сейчас я все тебе объясню. Хотя Шейла и Бодейкер, она довольно дальняя наша родственница. Дай-ка мне подумать… нет, пожалуй, я не смогу вспомнить, какая между нами родственную связь. Я всегда плохо разбирался в подобных вещах. Когда она была еще совсем ребенком, ее ненадолго оставили с нами – Джерри родился всего на несколько дней раньше, чем она – а ее родители отправились в короткую командировку в Индию. Там их убили. Нет, я думаю, мне нет смысла обманывать тебя. Они покончили с собой. Вместе. Конечно, я уже много лет никому не рассказывал об этом…

Флетчеру страшно захотелось снова закрыть свое сознание и ничего не видеть и не слышать. С него было более чем достаточно чужих несчастий. На короткое время ему показалось, что он, наконец, попал в сознание близкого, разумного и спокойного человека. Теперь же он убедился в том, что душа Бодейкера тоже полна горечи и разочарований.

Однако, хотел он того или нет, так уж получилось, что он стал частью Бодейкера, а Джерри и Шейла была частью жизни его хозяина. Значит, Флетчер должен знать о них все.

– Моя жена была замечательной женщиной, – продолжал Бодейкер, и Флетчеру показалось, что вдруг выглянуло солнце. – Я думаю, что Денис и Маргарет рассчитывали, что она присмотрит за Шейлой. Понимаешь, мы в любом случае оставили бы ее себе; когда пришло страшное известие, прошло много времени, прежде чем все дела были улажены. Все это время Шейла оставалась у нас, и все было бы в порядке – только вот моя жена умерла.

Снова опустились сумерки.

Хотя рано или поздно он все равно должен был узнать всю историю от начала до конца, Флетчер хорошо понимал, что нет никакой необходимости заставлять Бодейкера рассказывать ее сейчас. Он чувствовал, что смерть жены Бодейкера была трагической, что за этим скрывается некое глубокое горе, о котором его хозяин совсем не хочет вспоминать. Флетчер мог бы заставить его рассказать всю историю, или самостоятельно выудить необходимые детали из незащищенного разума Бодейкера… но только не сейчас.

Бодейкер пошел на кухню и поставил на огонь чайник.

– Я пью много чая, – извиняющимся голосом проговорил он. – Ты ведь не против этого?

Флетчер с трудом удержался от смеха.

– Нет, я не против. Я полагаю, что время от времени буду разрешать тебе выкурить пару сигарет.

– Я согласен. Мне всегда хотелось бросить курить.

Может быть, теперь у меня появилась такая возможность.

– Расскажи мне о Шейле и Джерри.

– Им было по четыре года, когда умерла Паула. – И снова возникли отрешенность, горечь, желание побыстрее забыть. – Они росли, как близнецы. Однако мы так и не удочерили Шейлу официально.

– Когда твоя жена умерла, ты один растил детей?

– У нас всегда была домработница. До того, как Паулы не стало, с Джерри и Шейлой все было в порядке. Они были здоровыми, счастливыми и любвеобильными детьми. Нам всем было так хорошо. Я до сих пор не понимаю, почему все пошло наперекосяк.

Флетчер почувствовал, как по щекам Бодейкера потекли слезы, и смутился, но ничего не сказал.

– Ну, возможно, я все-таки знаю, почему так получилось, – продолжал Бодейкер. – Это моя вина. Я оставлял детей на миссис Хенли, а потом на миссис Винингтон, а потом на миссис Доверли. Я думал, что женщина должна знать куда больше меня о том, как нужно растить детей. А потом начались неприятности: Джерри начал воровать в магазинах, перестал как следует учиться в школе, устраивал там всякие безобразия. Когда он и Шейла были маленькими детьми, они никогда не ссорились.

Они были одного возраста и росли скорее, как братья, чем как брат и сестра.

Флетчер увидел их в воспоминаниях Бодейкера маленькими пухлыми детишками, которым еще было рано ходить в школу – они льнули друг к другу, не обращая внимания на других детей. Да и в начальной школе их совершенно не интересовали одноклассники; он видел их здоровыми, сильными детьми, которые проводили много времени на улице, когда им было восемь, девять и десять лет. Это были хорошие времена для всех троих.

Шейла никогда не играла с куклами. Она лазала по деревьям вместе с Джерри, падала с них, как и он, и плакала только тогда, когда плакал Джерри. Они уходили в горы, ловили рыбу руками, сажали в банки головастиков и наблюдали за тем, как они превращались в лягушек. Летом целыми днями бродили по окрестностям, часто возвращаясь домой в одних шортах – они снимали носки, башмаки и футболки, и лишь через несколько миль им приходило в голову, что они оставили где-то свою одежду, но они не могли вспомнить где. Они были стройными, сильными, загорелыми, как головешки, и никогда не болели.

Но все это было до того, как начались неприятности.

– И никто никогда не пытался отнять у тебя Джерри и Шейлу? – спросил Флетчер.

– Нет, с какой стати? Джерри мой сын, и, по-моему, мало кто знал, что Шейла не его сестра. Кроме того, у нас была домработница – в общей сложности за все время их было двадцать или тридцать. Они никогда не задерживались надолго. И вообще, детей отбирают только тогда, когда ими не занимаются или с ними плохо обращаются, в этом смысле с Джерри и Шейлой было все в порядке, разве только пару раз, когда я узнал, что одна из домработниц…

Он содрогнулся и замолчал. Флетчер догадался, что произошло. Одна из множества домработниц, вероятно, как следует выдрала детей – они наверняка этого заслуживали – и робкий Бодейкер, придя в ужас, расхрабрился до такой степени, что немедленно уволил обидчицу.

Чайник закипел. Бодейкер заварил чай в старом глиняном чайнике и налил себе чашку.

– Наверное, все это звучит очень глупо, – извиняющимся голосом сказал он. – В некотором смысле я был самым настоящим дураком. Я уже говорил тебе, что они почти не ссорились. Даже, когда у них начались неприятности, как правило, они были виноваты оба. Ну, а что касается того, что, в конце концов, Шейла была девочкой…

Когда он замолчал, Флетчер ему подсказал:

– Ты про это забыл.

– Я и правда почти забыл об этом, ведь Шейла делала все почти, как Джерри. Какие-то мальчишки хотели, чтобы он играл за их футбольную команду, но он не согласился, потому что они отказывались взять и Шейлу тоже. Они не спали в одной постели, но часто купались вместе.

Естественно, это прекратилось, когда… ну, ты знаешь.

Однажды, им тогда было около тринадцати, Джерри спросил меня, кто такие Денис и Маргарет Бодейкеры. Я понял, что он рылся в моем столе и нашел свидетельство о рождении Шейлы. Я рассказал ему правду, а потом сказал все Шейле.

Флетчер продолжил за него:

– И тут же ты застал их в одной постели.

– Да.

Флетчер почувствовал, что маленький человечек снова вспомнил о том шоке, который тогда испытал.

И без слов было ясно, что Бодейкер ни разу не взглянул ни на одну женщину, кроме своей жены. Он не понимал порочности: убийство, ограбление банков и незаконная любовь – все это было в одинаковой степени выше его понимания. Он был абсолютно лишен воображения и это было главной причиной того, что он оставался лабораторным мальчиком на побегушках, которому давали самые рутинные и неинтересные задания. Даже, когда в его жизни появилась чудо сверхъестественных способностей Джона Флетчера, единственное, что он смог придумать – бесконечное и однообразное повторение одних и тех же тестов, которые, впрочем, дали потрясающие результаты.

Если бы он был способен на насилие, он мог бы, обнаружив Джерри и Шейлу вместе, убить их обоих, а потом, естественно, и себя тоже.

Флетчер без труда понял это. Тем не менее, слепота в отношениях Бодейкера с другими людьми походила на его собственную, и теперь он понимал, насколько они оба не правы. Быть современным пуританином среди пуритан – одно дело, видеть же жизнь только глазами пуританина – неразумно.

Бодейкер только теоретически мог обвинить Джерри и Шейлу в инцесте. Хотя они и не были братом и сестрой, и он вынужден был им об этом сказать, для него это все не имело особого значения. Им было по тринадцать лет, они ходили в школу. С точки зрения Бодейкера их вина была огромной. Но гораздо более серьезное значение для него имел тот факт, что между ним и детьми пролегла пропасть, через которую он никогда не сможет перекинуть мост.

Вместо того чтобы убить их и себя, он ничего не сказал, а молча ушел, несмотря на то, что они поняли: он их видел. И с этого самого момента Джерри и Шейла стали вести себя так, словно его там не было вообще. Они в открытую занимались любовью, не скрываясь сражались друг с другом, толкались, бросали друг в друга разные предметы. Они отчаянно воевали и страстно тянулись друг к другу.

Бодейкер налил себе еще чашку чая.

– Моя тетка забрала Шейлу к себе. Она живет у нее вот уже три года. Ничего особенно не изменилось, кроме того, что все происходящее между Джерри и Шейлой делается не здесь, по крайней мере, не тогда, когда я дома. Как они относятся друг к другу мне неизвестно. Джерри несколько раз до полусмерти избивал Шейлу, но она ни разу не взглянула ни на кого другого. Я не думаю, что они собираются пожениться когда-нибудь. Джерри много пьет, и он уже побывал в суде семь раз. Нарушение порядка и драки, благодарение Богу, за воровство его еще не судили ни разу. Шейла была в суде дважды.

С Флетчера было достаточно историй про Джерри и Шейлу.

Кроме того, от выпитого чая исчез отвратительный вкус табака во рту, и Флетчер почувствовал, что проголодался.

– А ты что, есть не собираешься?

Удивление Бодейкера было достаточным ответом. Он пил чай так же, как курил – он жил на чае и сигаретах. Он был толстым скорее от отсутствия физических нагрузок, чем от излишества в еде.

– Посмотри, что там есть, – сказал он.

Бодейкер поел вареных бобов с тостами, заварил и выпил еще один чайник чая, сходил в гостиную и накрыл ноги Джерри пледом. Потом он выключил свет, и тихонько прошептал, хотя и знал, что Джерри его не услышит:

– Спокойной ночи, сынок. – Его голос стал теплым и нежным, и Флетчер понял, что вне зависимости от того, что Джерри сделал в прошлом, или еще совершит в будущем, Бодейкер никогда не перестанет его любить.

Если бы Бодейкер убил его три года назад, это было бы все равно, как в истории с известным библейским персонажем, который отрубил себе правую руку.

Когда Бодейкер проснулся на следующее утро в половине восьмого, Джерри по-прежнему оставался в кресле.

Бодейкер был немного удивлен, обнаружив, что отправился принимать душ, поскольку он мылся всего два дня назад, впрочем, он был не против. После этого он приготовил чай и поджарил себе хлеба с колбасой. По опыту он знал, что Джерри все равно ничего не сможет есть.

Бодейкер с меньшим, чем Флетчер удовольствием позавтракал.

– Не давай мне курить. На этот раз я обязательно брошу.

– Пока я с тобой, ты непременно сможешь это сделать. Через пару дней ты даже кашлять перестанешь.

Джерри, который работал в обувном магазине, должен был выйти из дому не позже, чем без четверти девять. И он должен был быть чистым и аккуратным.

Бодейкер принес ему чашку чая и легонько похлопал его по руке. Джерри невнятно, но злобно выругался.

– Джерри, – мягко проговорил Бодейкер, и тот открыл глаза.

Флетчер вмешался без всякого предупреждения:

– Ну-ка вставай, – резко сказал он.

Джерри поморщился от его сердитого тона.

– Тебе уже семнадцать, – сказал Флетчер. – Пора начинать самому за собой ухаживать.

Джерри тупо посмотрел на него, и Бодейкер попытался вмешаться.

Все дети нуждаются в любви, и Джерри не был ее лишен, но, помимо этого, им необходима твердость и определенная позиция.

Флетчер не знал любви, но зато его детские года были наполнены твердостью и жесткой позицией воспитателей. В целом, несмотря на то, что он был о себе довольно невысокого мнения, он чувствовал, что из него получился лучший человек, чем из Джерри.

– Денег больше не получишь, – сказал Флетчер, – и за все свои долги будешь отвечать сам. Понял?

Джерри ответил на это грязным ругательством.

– Я не понимаю этого языка, и ты, очевидно, тоже, – заявил Флетчер. – Если хочешь мне что-нибудь сказать, пожалуйста, говори по-английски.

– Ты вонючий старый ублюдок.

– А теперь, – холодно заметил Флетчер, – ты сделал заявление, начисто лишенное всякого смысла. Я только что помылся и переоделся в свежую одежду, так что я не воняю.

Мне сорок семь, а это возраст соответствующий среднему, так что я совсем еще не стар. И у меня есть документальное подтверждение того факта, что я законнорожденный.

– Что это на тебя нашло, – недоуменно пробормотал Джерри, поднимаясь на ноги и морщась. Он был почти на целый фут выше Бодейкера. Однако, как с некоторым мрачным удовлетворением заметил Флетчер, Джерри постарался держаться подальше от Бодейкера.

– Если бы я объяснил, что на меня нашло, – продолжал Флетчер, – ты бы наверняка не понял. А теперь пойди и умойся.

Когда немного позднее Флетчер вел машину по направлению к университету, Бодейкер робко спросил:

– Значит, ты считаешь, что нужно действовать именно так?

– Хуже все рано быть не может, – жестко ответил Флетчер.

– Тут я с тобой согласен.

– Есть убийцы и жертвы. Есть хулиганы и те, над кем они издеваются. Так вот ты – типичная жертва. Ты просто сам напрашиваешься, чтобы тебя лягнули, Бодейкер. А с другой стороны есть такие люди, как Джерри, тоже слабые, но в другом смысле, которые становятся настолько агрессивными и наглыми, насколько им позволяют окружающие их люди – не больше и не меньше. Ты делаешь то, что тебе говорят, и Джерри поступает точно так же. Как я понял, у Шейлы ярко выраженные мазохистские наклонности. Ей нравится, когда ее бьют.

– Ты, наверное, прав.

– Шейла плохо влияет на Джерри. Ему нужно девушка, которая может твердо сказать: «Ну, хватит, ты уже достаточно далеко зашел», вместо того, чтобы провоцировать его, чтобы он зашел еще дальше.

Большую часть времени Флетчер предоставлял Бодейкеру возможность действовать самостоятельно. Но иногда он вмешивался.

Не только одному Джерри было хорошо известно, что Бодейкер типичный козел отпущения. Маленький человечек никогда не терял терпения, всегда был готов помочь – в результате все окружающие его люди регулярно этим пользовались. Профессора постоянно поручали ему различные задания, которые было необходимо выполнить к определенному сроку, прекрасно понимая, что он будет работать даже по ночам, чтобы сделать все вовремя.

Другие лаборанты постоянно спихивали на него свою работу.

Студенты – а таких, как Анита среди них было совсем немного – использовали Бодейкера, как дармовую рабочую силу.

Смешно, но Флетчеру не составило особого труда заставить Бодейкера занять более жесткую позицию, хотя сам лаборант никогда бы не был на это способен. Теперь же, он совершенно спокойно заявил профессору Вильямсу, что приготовить новые графики к утру, как того хотел Вильямс, совершенно невозможно.

– Невозможно? – не веря своим ушам переспросил профессор.

– Совершенно невозможно, – твердо заявил Флетчер. – Вы хотите, чтобы контрольные данные по словарю студентов коррелировали с данными, взятыми из их письменных работ – мне кажется, что это не очень важная информация, но это, вообще-то меня не касается.

– Вот именно! – сердито сказал Вильямс.

– Сначала должны быть получены две серии чисел… ну, я думаю, мне понадобится для этого не меньше шести часов, и только в том случае, если мне не надо будет заниматься никакой другой работой…

– Ну так и не занимайтесь никакой другой работой!

– Я должен пропустить через компьютер большое количество цифр по Стандартным Отклонениям для мистера Фостера.

– Это может подождать.

– Хорошо, сэр, если вы мне дадите письменное подтверждение своего приказа не заниматься экспериментами мистера Фостера, а вместо этого работать над вашими сравнительными таблицами.

Профессор колебался. Номинально он возглавлял весь факультет, но когда один профессор, даже если он был главой факультета, отменял распоряжения своих коллег без предварительного согласования с ними, возникала определенная напряженность. Были известны случаи, когда это являлось причиной ухода ряда профессоров. Помимо всего прочего, профессор не хуже Бодейкера понимал, что, схемы, предназначенные для лекций, которые лаборант должен был сделать менее чем за двадцать четыре часа до лекции не могут считаться особенно важными, особенно учитывая, что эксперименты были проведены более трех недель назад.

– Мистер Бодейкер, – проворчал он, – я всегда считал вас одним из самых легких в общении сотрудников нашей лаборатории. Я найду кого-нибудь другого, кто согласится выполнить для меня эту несложную работу. – Он повернулся и ушел.

– Не найдет, – сказал Бодейкер. Вместо того чтобы до полусмерти испугаться того, какую твердую позицию занял Флетчер, он, казалось, на этот раз наслаждается происходящим.

Некоторое время спустя Бодейкеру пришлось возглавить небольшой эксперимент, который проводила группа студентов на предмет цветного видения. До недавнего времени студенты, как правило, занимались под руководством своих продвинутых коллег таких, как Анита – они должны были собирать факты сами, но ломали или воровали оборудование, и тогда было установлено правило, что во время каждого эксперимента за ними должен присматривать лаборант.

Во время этого эксперимента было шумно и делалось все как-то беспорядочно, а девушка, возглавлявшая его, была маленькой, хрупкой, говорила шепотом и ничего не могла поделать со своими товарищами.

После нескольких предупреждений Флетчер выключил вращающееся цветное колесо и поднял шторы.

– Вполне достаточно, – заявил он. – А теперь выметайтесь отсюда, все. Вы можете подать заявку на другое время, но я сильно сомневаюсь, что вы его получите.

Трое или четверо студентов, которые шумели больше всех, были готовы устроить скандал, но другие быстро сообразили, чем им это грозит. Если они не смогут довести эксперимент до конца, и им не разрешат сделать это в другой раз, они не получат соответствующего документа, и им не поставят хорошую отметку на экзамене.

Невысокий пухлый юноша, который совсем не шумел, запротестовал:

– Это не честно.

– У меня много работы, а из-за вас я попусту трачу время. Это тоже не честно.

– Но ведь мы ничего не делали!

– Именно. Никто из вас ничего не делал. Закройте за собой дверь.

Они увидели, что он настроен самым решительным образом, и с мрачным видом один за другим вышли за дверь.

– Я не уверен, что ты правильно поступил, – обеспокоено заметил Бодейкер. – У нас могут возникнуть неприятности. Об этом быстро узнают все.

– Вот и отлично. В этом случае, в следующий раз, они будут вести себя прилично.

Флетчер хладнокровно отверг еще несколько притязаний на время Бодейкера; он вел себя так жестко, что в какой-то момент вынужден был сам себя одернуть.

Флетчер был вполне готов к тому, чтобы действовать дерзко, а Бодейкер никогда не мог противостоять такому напору. Однако все будут сильно удивлены, если Бодейкер вдруг кардинально переменится.

Впервые за большой промежуток времени Бодейкер направился домой тогда, когда и должен был – то есть сразу после пяти часов.

Машину вел Флетчер. Когда они подъехали к дому, он снова уверенно завел машину в гараж, наслаждаясь восхищением Бодейкера.

Поджаривая себе на ужин рыбу, Бодейкер неожиданно сказал:

– Ты должен разрешить мне проделать ряд тестов.

– Нет.

– Но мы должны выяснить…

– Нет. Я не подопытное животное.

– Неужели ты не понимаешь, какие невероятные возможности…

– Бодейкер, давай кое-что уточним раз и навсегда. Я отказываюсь служить объектом каких бы то ни было опытов.

Мне вообще не следовало приходить к тебе несколько дней назад, теперь я уверен, что в этаком случае ничего подобного со мной бы не произошло.

– Ты и в самом деле жалеешь о том, что произошло?

– Ну, а что же в этом хорошего?

И прекратил разговор с Бодейкером.

Что было в этом хорошего? Да, он должен был признать, что Джуди все происшедшее пошло на пользу. Но что было в этом хорошего для самого Джона Флетчера?

– Я все слышал, – неожиданно вмешался Бодейкер. Он был так воодушевлен, что на время даже потерял всю свою кротость. – Разве ты сам не видишь, что именно на этот вопрос мы и должны найти ответ? Ничего не происходит просто так…

– Ты что, считаешь, что я ангел, ниспосланный Богом?

– Может быть. А если нет, мы должны выяснить, кто ты такой.

Флетчер снова отгородился от сознания Бодейкера, и на этот раз тот не смог пробиться к Флетчеру.

Флетчер вынужден был признать, что ошибался, когда предполагал, что у него не будет конфликтов с Бодейкером.

Просто у них возникают конфликты совсем другого рода. В отличие от Джуди и Росса, Бодейкер совсем не хотел избавиться от Флетчера. Наоборот, Бодейкер мечтал сохранить его, поместить под микроскоп и как следует изучить.

Почему же, собственно, он был так против этого?

Флетчер понял, что и сам не знает.

Однако одна мысль о подобных экспериментах была для него мучительна.

Джерри вернулся домой в семь, по дороге он успел выпить парочку двойных порций виски. Он с вызовом посмотрел на Бодейкера.

– Сегодня у нас на ужин жареная рыба.

– Ты же прекрасно знаешь, что я не люблю рыбу.

Тут в разговор вступил Флетчер.

– Где ты взял деньги? – резко спросил он.

– Какие деньги?

– Ты ведь выпил.

– А ты категорически против этого!

– Я бы так не сказал, но ты должен пить на собственные деньги.

Джерри опустил глаза.

– Если тебе так хочется знать, я занял деньги у Шейлы.

– Понятно. Что ж, поздравляю.

– Я взял у нее деньги в первый раз! – закричал Джерри, уловив презрение и порицание в словах отца.

– Потому что раньше ты без особых проблем мог получить деньги у меня.

– Ну, мне же надо было их где-то взять, разве не так?

– Ты получил зарплату только вчера. Очевидно ты все пропил. Это твое право, Джерри. Но это будет означать, что тебе придется обходиться без ленча и ходить на работу пешком.

– Мне же надо было покурить. Представляю, что бы ты сказал, если бы тебя заставили не курить.

Флетчер ничего не сказал по этому поводу. Было бы несправедливо указывать на то, что за целый день Бодейкер не выкурил ни одной сигареты. И хотя это было правдой, но все-таки заслуги Бодейкера тут не было никакой.

Неожиданно Джерри перестал ругаться и взмолился:

– Послушай, отец, я взял у Шейлы всего пятнадцать монет. Мне просто необходимы деньги, без них я не смогу выйти из дома.

– Значит, похоже, сегодня тебе придется остаться дома.

Джерри выдал поток гнусных оскорблений в адрес отца, а потом, неожиданно замолчав, сделал шаг в его сторону.

– Я возьму деньги, – злобно сказал он, – кошелек лежит у тебя в нагрудном кармане.

– Джерри! – в голосе Флетчера появилось предупреждение.

И хотя ни он сам, ни Бодейкер не умели драться, да и вообще всегда были против насилия, ему было совсем не страшно. Он впервые понял, откуда берется храбрость матерей и пожилых женщин перед лицом грубой силы.

– Я собираюсь набить тебе морду, – злобно сообщил Джерри.

Флетчер почувствовал, что тот начинает сдавать свои позиции. В следующий момент последует поток гнусных ругательств и страшных угроз.

– Прими мои очередные поздравления, – проговорил Флетчер. – Ну, давай, действуй.

Джерри размахнулся, но Флетчер отбил его руку, и с силой нанес ответный удар. Он действовал совершенно спокойно и очень аккуратно.

Джерри отлетел к стене и сполз на пол.

– Ну-ну, – заметил Флетчер, не обращая ни малейшего внимания на отчаянное желание Бодейкера проверить все ли в порядке с юношей, у которого сделался слегка затуманенный взгляд, – очевидно, тут не обошлось без Росса. Ни ты, ни я не смогли бы так классно ему врезать.

И именно в тот момент, когда в этом была острая нужда.

В этом действительно была острая нужда. Джерри злился, но в остальном вел себя вполне прилично. Он не обиделся на отца: если вы говорите кому-нибудь, что собираетесь его избить и отнять у него деньги, а он, вместо того, чтобы перепугаться до полусмерти, бьет вас по морде, вопрос оказывается закрытым навсегда. Время от времени, не из страха, потому что Джерри никогда не начнет бояться Бодейкера, хотя он и понял, что надо относиться к нему с определенной долей осторожности, он стал оказывать отцу мелкие знаки внимания, на которые тот отвечал бы с готовностью и открытым сердцем, если бы Флетчер ему позволил. В отношениях с Джерри нельзя было полагаться только на любовь и доверие, любовь должна была быть сдобрена достаточным количеством отцовской авторитарности, которую Бодейкер до сих пор никогда не навязывал своему сыну.

Странным было то, что Флетчер смог помочь Бодейкеру в этом, ведь у него, в отличие от Бодейкера, вообще не было никакого опыта в воспитании детей, но, вероятно, благодаря Джуди и Россу он понял, какой вид руководства над собой молодые люди готовы принять, а против какого они изо всех сил бунтуют.

В отношениях Бодейкера с Джерри произошли серьезные перемены, но настоящая борьба должна была произойти между Бодейкером, Флетчером и Шейлой.

Когда бы Бодейкер ни садился в свою машину, Флетчер брал управление на себя – исключительно ради самосохранения.

Но как-то раз, через три или четыре дня, он слишком глубоко ушел в себя, и Бодейкеру не удалось его вызвать, так что ему пришлось вести машину самому. Как ни странно он великолепно справлялся с управлением, пока вдруг на повороте не нажал на тормоза и не потерял контроля над машиной.

В тот момент, когда они должны были слететь с дороги и оказаться на дне глубокой пропасти, Флетчер пришел в себя. Впрочем, в такой ситуации погиб бы один Бодейкер, Флетчер, вне всякого сомнения, нашел бы себе новое пристанище.

Он выровнял машину и вернул ее на дорогу.

– У тебя все прекрасно получалось, до самого последнего момента, – сказал он Бодейкеру.

– Да, я делал все, как ты. Ты меня научил. Я знал, что надо делать.

– И что же произошло?

– Я потерял уверенность в себе. Я подумал: «Это не могу быть я». Попытался остановиться, и запаниковал.

– Больше никогда не делай этого. В этом нет никакой необходимости. Ты стал хорошим водителем.

– Я? – недоверчиво переспросил Бодейкер.

– Да.

– Флетчер, мы должны изучить этот феномен, узнать, на что мы с тобой вместе способны, что я могу один, что…

– Никаких тестов, – холодно проговорил Флетчер. И чтобы переменить тему разговора, спросил – А куда это мы едем?

– Туда, где очень любила бывать Паула.

Каждую неделю Бодейкер ездил за город, туда, где он чувствовал себя рядом с Паулой, к домику, уже почти совсем разрушенному, где она родилась.

И опять, несмотря на скрытность Бодейкера, Флетчер понял, что без проблем может узнать загадку смерти Паулы, произошедшей тринадцать лет назад, но он считал, что это не имеет к нему никакого отношения, что это касается только Бодейкера.

Он отгородился от окружающего мира так, что даже не видел, куда Бодейкер его привез. А на обратном пути Бодейкер не стал вызывать его.

Флетчер и Росс были лингвистами. Бодейкер, у которого практически не было никакого образования, всегда страдал от того, что не мог читать книг по психологии, написанных на иностранных языках.

Теперь ему это стало доступно. И хотя Флетчер снова лишился почти всех своих знаний французского и немецкого языков, они возвращались к нему без проблем. Бодейкер мог взглянуть на старый учебник на немецком языке и смысл длинных, странных и чужих слов вдруг становился ему ясным и понятным. Ему казалось невероятным, что раньше он не мог понять такой простой и очевидной вещи – язык не является непреодолимым препятствием, он всего лишь вуаль, которую не стоит никакого труда отбросить в сторону.

Открытие, что Бодейкер перестал быть тряпкой, удивило некоторых его коллег и преподавателей Университета, у других вызвало раздражение, но большинство окружавших его на работе людей стало относиться к нему гораздо лучше и дружелюбнее.

Старший лаборант ушел, его заместитель занял освободившееся место, и Бодейкер продвинулся вверх по служебной лестнице. Это казалось естественным, если не совершенно неизбежным. И тем не менее, Бодейкер был смиренно благодарен Флетчеру за запоздалое признание его, Бодейкера, заслуг. Он не сомневался, и у него были на это все причины, что без вмешательства Флетчера его бы, как всегда, обошли.

Профессор Вильямс сначала вел себя с изменившимся Бодейкером очень сдержанно, но постепенно оттаял и стал консультироваться с ним, что очень тому льстило.

А младшие лаборанты, которые до сих пор относились к нему, как к старому, окончательно выжившему из ума дураку, и постоянно его оскорбляли, стали вести себя вежливо и изо всех сил старались ему угодить.

Новый старший лаборант, Сэм Коннор, был единственным, кто, казалось, стал относиться к новому Бодейкеру хуже, чем к старому, и держался с ним почти невежливо.

Бодейкера это беспокоило и обижало, но Флетчер сказал ему:

– Он же понимает, что вырвал свою должность зубами и стал старшим лаборантом вместо тебя. Он моложе тебя.

Вильямс всегда обращается с вопросами к тебе, а не к нему. Он вдруг почувствовал себя очень неуверенно. В случае твоей смерти он не очень бы горевал.

Бодейкеру стало ужасно не по себе от этих слов. Он не возражал против вмешательства Флетчера в свою жизнь, но его беспокоило две вещи: потеря расположения Сэма Коннора и безразличие, которое Флетчер вынуждал его демонстрировать Джерри.

– Джерри уже почти восемнадцать, – сказал ему Флетчер. – Хватит решать за него его проблемы. Пришла пора вытолкнуть его из гнезда.

– Мне кажется, мы слишком жестко с ним обходимся. Я знаю, может показаться, что это приносит результат. Ты не думаешь, что уже можно немного ослабить давление? Ну хотя бы чуть-чуть?

– Рим строился не один день. Тебе не следует быть с Джерри мягким. Он презирал тебя именно за это. Стоит тебе снова смягчать требования, и он снова станет таким, как прежде.

Бодейкер вынужден был неохотно согласиться.

Теперь Анита не только верила в то, что раньше считала невозможным, она сама поняла, что Флетчер стал частью сознания Бодейкера еще до того, как тот ей об этом намекнул.

И хотя они с Бодейкером мало общались, они проводили несколько часов в одном здании каждый день, и часто встречались в коридорах. Однажды вечером Анита остановилась и сказала:

– Мистер Бодейкер, если вы не очень спешите, вы не подвезете меня домой?

– Конечно, мисс Сомерсет. – В этом не было ничего странного – Он проезжал улицу, на которой Анита жила, и несколько раз подвозил ее, когда они уходили из Университета одновременно.

Еще до того, как машина выехала с территории

Университета, Анита сказала:

– Так я и думала.

– Что вы думали, мисс Сомерсет?

– Раньше вы не могли так хорошо водить машину, мистер Бодейкер. По правде говоря, вы и сейчас этого не можете, не так ли?

– Но ведь это же я сам веду машину! – обиженно заявил Бодейкер.

– Ладно, вы ответили на все мои вопросы, – рассмеявшись, проговорила Анита. – Впрочем, в этом не было особой нужды.

– Как вы догадались?

– Я знаю, что вы расстались с Россом. А когда кто-нибудь начинает вести себя по-другому, так, как он не вел себя раньше… Естественно, остальные не знают, в чем тут дело, им никогда не узнать правды, потому что правда просто фантастична. Но ведь у меня было несколько подсказок. Кстати, Джуди отправляется в школу в Нортумберленде.

– В Нортумберленде? Почему туда?

– Это не совсем обычная школа. Я прочитала о ней несколько месяцев назад, и вспомнила, когда мы пытались решить, что же делать с девочкой. Вообще-то, у нее нет никаких выдающихся способностей. Коэффициент ее умственного развития равняется всего 120.

– Всего!

– Да, это само по себе просто потрясающее, – улыбнувшись, сказала Анита, – поскольку в ее документах записано, что ее коэффициент равняется 75, и то не очень уверенным 75; как утверждают специалисты точных цифр тут быть не может, потому что на таком уровне просто невозможно получить какие-нибудь однозначные результаты.

Школа в Нортумберленде экспериментальная. Она предназначена для детей, чье умственное развитие выше уровня их навыков и умений. Кого-то забрали из неподходящих семей, кто-то слишком долго болел. Там совсем немного психиатрических больных.

– Вы считаете, что Джуди там будет хорошо?

– Мне кажется, что это наиболее возможное компромиссное решение. Ее нельзя отдать в школу, где учатся ее сверстники, по крайней мере, пока этого делать нельзя. К ней ни в коем случае нельзя относиться, как к неполноценной личности. Для нее нигде нет подходящего места. Единственное, что мне удалось для нее отыскать – эта школа в Нортумберленде, где дети, потерявшие несколько лет из-за необходимости длительного лечения, получают возможность догнать своих сверстников.

– Что известно про Джуди в школе?

– Что она имела коэффициент равняющийся 75, который теперь превратился в 120. Естественно они там станут считать, что кто-то совершил непростительную ошибку, когда тестировал девочку. Ну, а что бы вы им сказали?

– Какой она вам кажется?

Анита задумалась.

– Трудно, да и бессмысленно делать какие-то выводы по поводу Аниты сейчас. Не забывайте, что вся ее жизнь, все ее существо было вывернуто наизнанку. Она стала совсем другой девочкой. Ее прежняя жизнь не имеет для нее ни цены, ни интереса. Ее мать потрясена – она, конечно, счастлива, но больше, чем счастлива, она потрясена. У Джуди нет друзей. Вы же отказались от нее.

– Чушь, я…

– Вы хотели как можно быстрее с ней расстаться. Если бы такое произошло со мной, мне кажется, я бы поняла вас.

Мне бы не хотелось, чтобы какой-нибудь мужчина болтался в моем сознании. Но Джуди отнеслась к этому иначе.

– Она вам это сказала?

– В этом не было необходимости, – сердито ответила Анита. – А вот и мой угол.

Бодейкер остановил машину и открыл для девушки дверь.

– Подождите, Анита…

Она повернулась и задумчиво на него посмотрела.

– Очень полезный знак, – заявила она. – Вы называете меня Анита, Росс зовет меня Девушка, а Бодейкер – мисс Сомерсет. Нет, я не стану ждать. Я сказала все, что собиралась вам сказать. До свидания. Вам обоим.

Росс тоже понял, что произошло с Бодейкером. Он зашел к нему в кабинет и, после некоторого хождения вокруг да около, вдруг сказал:

– Флетчер, я хочу, чтобы ты знал, что я очень рад тому, что со мной произошло.

Флетчер кивнул – он не был удивлен.

– У меня были все основания себя жалеть, – продолжал Росс, – так мне, по крайней мере, казалось, но дело заключается в том, что ни у кого нет никаких причин для жалости к себе. Это относится и к тебе тоже.

– Я знаю.

– И к Бодейкеру, – добавил Росс.

– Да.

– Если честно, я не знаю, что ты мне дал. Ведь по правде говоря, можно считать, и ты обязательно должен со мной согласиться, что у Джона Флетчера ничего не было, чем он мог бы поделиться с другими. Но ты говорил, что для Джуди характерны жизнерадостность и спокойствие, и больше ничего у нее нет. Если хочешь, это можно назвать счастьем. Может быть, мне досталось немного того, чем богата Джуди.

Поскольку Флетчер ничего на это не сказал, Росс не стал развивать эту тему дальше.

– Мне так хочется, чтобы Анита поняла, что я больше не похож на прежнего ублюдка Яна Росса.

– Она это понимает.

– Но все равно и на пушечный выстрел не подпускает меня к себе.

– С твоей стороны вряд ли было бы правильно винить ее в этом.

– Флетчер, я должен заполучить эту девушку!

– Возможно, – заметил Флетчер, затосковав от собственной бесконечной мудрости, – когда ты перестанешь думать о ней, как о чем-то, что ты непременно должен заполучить, у тебя появятся шансы на успех.

Только после того, как Росс ушел, Бодейкер вдруг неожиданно и твердо заявил:

– Мы должны узнать про твое прошлое.

– Должны?

– Вот именно. Потому что в том, что ты существуешь на свете, есть какая-то определенная цель. Я считаю, что ты не просто так стал сначала Джуди, потом Россом, а затем мной.

– Ведь то, что я умер, тоже не было случайностью.

– Значит, ты согласен?

– Я категорически отказываюсь от того, чтобы ты проводил эксперименты над тем, что от меня осталось.

– Я не собираюсь этого делать.

– А что, в таком случае?

– Я хочу отправиться в Эдинбург.

Флетчер был по-настоящему удивлен.

– А это еще зачем?

– Чтобы понять, откуда ты. Ты же ничего о себе не знаешь, не знаешь о своем происхождении.

– Я почти все помню про свое детство. Университет, перед этим школы, а перед ними разные детские Дома…

– А до них – ничего. Тебе ничего не известно о твоих родителях. Ничего о твоей жизни примерно до четырех лет.

Это же очень странно. Я старше тебя, но я помню многое из того, что со мной происходило до того, как мне исполнилось четыре года.

– Я же уже рассказал тебе про это. Каким бы ни был механизм моего перехода в чужое сознание, мне не позволено брать с собой все воспоминания Джона Флетчера.

То, что я помню, похоже на фотографию, сделанную с другой фотографии, которая, в свою очередь, тоже была сделана с фотографии.

– Я думаю, что даже, когда ты был Джоном Флетчером, – твердо заявил Бодейкер, – ты мало или почти ничего не знал про годы своего раннего детства. Так что теперь мы постараемся хоть что-нибудь про них разузнать.

– Ты принял это решение за нас обоих? – сухо поинтересовался Флетчер.

– Ты же не станешь возражать против того, чтобы поехать в Эдинбург. Ты не хочешь, чтобы над тобой ставили эксперименты. Отказываешься от тестов. А на это ты согласишься.

Флетчер понял, что Бодейкер прав, и подивился его проницательности. Он был готов скорее согласиться заняться обычным расследованием происхождения Джона Флетчера, который вряд ли существовал на свете, но с другой стороны никак не мог умереть, чем подвергнуться бесконечным тестам.

Бодейкеру ничего не стоило получить недельный отпуск. На самом деле, отпуск был организован практически за него. Сэм Коннор довольно сердито заявил ему, что если Бодейкер в ближайшее время не возьмет полагающуюся ему весеннюю неделю, она может совпасть с летними каникулами, и тогда у него могут возникнуть проблемы. Бодейкер тут же сказал:

– Хорошо, я возьму следующую неделю.

На мгновение Бодейкеру показалось, что Коннор, который вел себя не очень-то дружелюбно последнее время, собирается возразить, заявив, что это не совсем удобно, но потом он, вероятно, вовремя сообразил, что будет выглядеть смешно.

– Какое удивительное совпадение, – позднее сказал Бодейкер.

– Ты так думаешь, разве ты не знаешь, что странные совпадения роятся вокруг меня, как мухи?

– Нет, ты никогда не говорил мне об этом.

– За день до моей смерти я случайно столкнулся с Джерри и Шейлой. Тогда это не было совпадением – ведь я не был с ними знаком. Но как раз в тот момент я позвонил тебе, а вечером, когда я подходил к зданию факультета психологии, я снова встретил Джерри. Совпадение? Это еще ерунда. На следующий день я попытался встать на то место, куда должен был упасть обломок стены. А некоторое время спустя, облокотился на ворота, которые впервые оказались открытыми. Совпадение? Когда Росс хотел поговорить с Анитой в таком месте, где бы им никто не мешал, он отвел ее в теннисную раздевалку, и в здании, где было полным полно студентов обоего пола, они оказались в полном одиночестве. Совпадение? Да так, мелочь.

– Ты хочешь сказать, что можешь в какой-то степени контролировать окружающий тебя мир?

– О, нет. Опять ты начинаешь считать, что я супермен.

Нет, просто иногда я что-то чувствую. Так или иначе, но я должен был еще раз столкнуться с тобой: и я направился туда, где находился твой сын. Потом у меня возникло желание покончить с собой: и я попытался встать там, где моя смерть произошла бы мгновенно, и с третий попытки мне это удалось. Я хотел поговорить с Анитой: и отвел ее туда, где никого не было. Совсем маленькие чудеса, их и упоминать-то не стоило.

– Но от этого они не перестают быть чудесами. Как, например тот факт, что Коннор предложил мне взять неделю отпуска как раз в тот момент, когда я этого хотел. Если бы все происходило обычным образом, то он сделал бы все, чтобы отказать мне. Значит, ты по-прежнему обладаешь своими талантами, даже когда находишься в другом разуме?

– Очевидно это так, иначе чудеса уже прекратились бы. Если бы все дело заключалось в особом строении мозга Флетчера, я бы сумел переселиться в разум Джуди, но на том все бы и закончилось.

– Верно, я как-то об этом не подумал.

Несколько неожиданно было то, что Бодейкер гораздо меньше, чем Флетчер, беспокоился, оставив Джерри одного дома.

Возможно, это произошло потому, что он более оптимистично оценивал своего сына. Как только у Бодейкера появился малейший повод поверить, что с Джерри все в порядке, он, как утопающий за соломинку, ухватился за эту надежду.

– Если бы это зависело от меня, – сказал Флетчер, – я бы не стал оставлять Джерри одного.

– Ну, что он такого может сделать? Он, как и прежде, встречается с Шейлой. Ну, так он будет видеться с ней каждый день, а что может ему помешать делать это, когда я дома?

– Сейчас Джерри, как мне кажется, переживает кризис.

Уж слишком пассивно он ведет себя в последнее время. Что-то должно произойти.

– Ты чувствуешь?

– Я знаю.

– Ты знаешь, что это должно произойти на следующей неделе?

– Нет, я не чувствую, что это случится так скоро, но я же ясновидец. Иногда я знаю, что происходит в данный момент, но будущее – это тайна.

– Ладно, значит сейчас нам не о чем беспокоиться.

Бодейкер должен был еще отработать субботнее утро. Любой другой перед отпускной неделей заканчивал работу в пятницу вечером, или даже в пятницу днем, но Коннор решил устроить себе выходной в субботу утром, чтобы Бодейкер не смог уехать еще в пятницу. Бодейкеру это было в принципе все равно: в любом случае они с Флетчером могли начать настоящее расследование в Эдинбурге только в понедельник утром.

Однако когда Дорис Барри позвонила в субботу утром из деканата, она была удивлена, что Коннора нет на месте и его заменяет Бодейкер.

Дорис уже почти достигла пенсионного возраста – она была одной из тех женщин, которые без всякого шума, спокойно и эффективно, берут все руководство в свои руки, будь то фирма, библиотека или университет, причем никаких официальных полномочий такие женщины не имеют. Те, кто думали, что они управляют университетом – за исключением, разве что самого ректора – были бы ужасно удивлены, если бы узнали, что очень многие из важных решений, на самом деле, приняла Дорис Барри, а не они.

– А мне казалось, что у вас со следующей недели начинается отпуск, мистер Бодейкер, – сказала она.

– Так оно и есть, – мисс Барри.

– Почему же вы не попросили, чтобы вас освободили от дежурства сегодня?

– Я не мог. Мистера Коннора здесь нет, а после недавних изменений, кто-то из нас должен постоянно присутствовать лаборатории.

– Еще два дня назад мистер Коннор говорил мне, что в субботу он будет на работе.

Бодейкер промолчал. Появление Флетчера привело к тому, что он стал более жестким, но не сделало обидчивым и мстительным. И хотя Бодейкер понимал, что Коннор специально заявил, что его не будет именно в эту субботу, он прекрасно знал, что любой человек, идущий в отпуск с понедельника, не имеет специального права на свободную субботу – просто обычно все шли друг другу навстречу.

Бодейкер успел, однако, сесть на дневной поезд, пребывающий в Эдинбург вечером. Он перестал курить и под влиянием Флетчера начал привыкать к длинным пешим прогулкам. Бодейкер стал гораздо больше есть – теперь он получал от еды удовольствие, при этом ему даже удалось сбросить несколько фунтов, ведь никогда раньше он столько не двигался.

После превосходного обеда в скромном отеле, Бодейкер пошел прогуляться, даже не спросив мнения Флетчера, ему показалось очевидным, что Флетчеру захочется прогуляться по местам, где проходила его юность.

– Я совсем не настаиваю на прогулке сегодня вечером, – заявил Флетчер. – Мы можем остаться в номере и посмотреть телевизор.

– Ты ведь учился здесь в университете. Неужели ты не хочешь погулять по городу?

– Да нет, особого желания не испытываю.

– Тогда мы можем начать наше расследование прямо сейчас – зайдем в полицию.

Получилось так, что дежурному сержанту было знакомо имя Джона Флетчера – совсем недавно ему пришлось отвечать на запрос о нем (еще одно небольшое совпадение). Однако, вместо того, чтобы помочь им, сержант очень холодно разговаривал с Бодейкером.

– Я послал отчет в ваше отделение полиции, – заявил он. – Вы можете навести все справки там.

– Мне все равно пришлось бы обратиться сюда, чтобы узнать обо всех подробностях, – сказал Бодейкер.

– Вполне возможно. Вполне возможно. Вы, кажется, сказали, что не являетесь его родственником?

– Да, я просто друг. Однако, я его очень близкий друг.

– Понимаю. Боюсь, мистер Бодейкер, что я ничем не смогу помочь вам. Конечно, никто не может вам запретить провести свое собственное расследование. Если вы так хорошо знали Флетчера, вам ясно с чего начинать.

Было очевидно, что он что-то знает, но не собирается об этом рассказывать. Из поведения сержанта следовало, что он и в самом деле знает что-то существенное о Флетчере, а не просто создает видимость.

И все таки, на прощание сержант сказал:

– Вам будет не так уж трудно разузнать все факты, мистер Бодейкер, а вы, как я вижу, настроены самым серьезным образом. Я могу немного облегчить ваши поиски. Не тратьте время на университет и на квартиру, где жил Флетчер, не ходите в школы, где он учился. Посетите лучше приют, где прошло его раннее детство.

– Благодарю вас, – сказал Бодейкер.

Когда они вышли на улицу, Флетчер сказал:

– Миддлтонский Приют для Мальчиков. Нам нужно именно туда.

– Ты хочешь туда пойти?

– А что еще нам остается делать? Мы же решили довести дело до конца.

– Но тебе не очень-то этого хочется?

– Мне бы хотелось узнать то, о чем не захотел рассказать нам сержант, – признался Флетчер.

– Отправимся туда прямо сейчас?

– Нет, завтра у них день посещений и директор сразу примет нас. Лучше всего прийти к трем часам.

На следующий день Бодейкер без особых проблем попал на прием к директору Миддлтонского Приюта для Мальчиков. С первого взгляда было ясно, что он не мог знать Флетчера лично – на вид директору было не более тридцати лет.

Как только было упомянуто имя Флетчера, на лице директора возникло то же холодное выражение, какое они уже видели вчера у сержанта полиции. Почти сразу стало ясно, что мистер Курран ничего рассказывать не будет.

Тогда Бодейкер решил выложить карты на стол.

– Мистер Курран, мною движет вовсе не праздное любопытство. Я работаю на факультете психологии, наши тесты показали, что Джон Флетчер обладал удивительными талантами.

И Бодейкер кое-что рассказал ему, не упомянув, естественно, о главном таланте Флетчера.

Курран явно заинтересовался.

– Полиция была здесь, – сообщил он.

– Я знаю, они и направили меня к вам. – Он сказал правду, хотя сам по себе этот факт особого значения не имел.

Курран заговорил несколько более свободно.

– Но они ничего нам об этом не сказали.

– А они ничего не знали. Полиция производила самое обычное, рутинное расследование, какое всегда предпринимают после несчастного случая с фатальным исходом.

– Но теперь, когда Флетчер мертв, какую пользу вы можете извлечь, изучая его прошлое?

– Я экспериментатор. Флетчер был замечательным человеком. Я хочу выяснить, есть ли в его прошлом какая-нибудь причина, из-за которой развились его поразительные способности.

– Может быть, – негромко проговорил Курран, – очень может быть.

Бодейкер молчал, но за его молчанием скрывалось множество вопросов.

– Ну что ж, – сказал, наконец, Курран. – Конечно, я никогда не видел Флетчера. Он ушел из нашего приюта еще до того, как я родился на свет. Но я знал старого директора, мистера Комптона. Он дал Джону Флетчеру имя.

До четырех лет у Флетчера не было имени. Да и разговаривать он толком не умел.

Это не было новостью для Флетчера: он помнил, как его учили говорить, а об этом помнят очень немногие люди. Но это его не слишком заинтересовало. В то время как Бодейкер слушал Куррана с нарастающим интересом, Флетчер становился все более равнодушным. Ему вдруг показалось, что они говорят не о нем, а ком-то мало знакомом.

– Что значит толком не умел разговаривать? – спросил Бодейкер. – Это было связано с физическими или психологическими проблемами?

– Нет, – уверенно ответил Курран. – Он знал определенные слова, но не более того.

– Какие именно слова?

– Мистер Бодейкер, вы же должны понимать, что я получил эту информацию через третьи или четвертые руки, к тому же, все это произошло много лет назад.

– Тем не менее, я буду очень вам благодарен за любую информацию, которую вы мне сможете сообщить. Это может оказаться очень важным.

– Я не очень понимаю, какое значение это может иметь сейчас. Ну да ладно… У мальчика были сильные эмоциональные реакции на слова: женщина, секс, похоть – реакции беспокойства, страха, даже шока. И в то же время у него были ярко выраженные позитивные реакции на слова типа: церковь, справедливость, правосудие, добро и тому подобное. Когда он появился здесь, вся его предыдущая история была совершенно сознательно скрыта от него, что не составило особого труда при почти полной неспособности маленького Флетчера разговаривать. А к тому моменту, когда он научился нормально говорить, ребенок успел привыкнуть к новым обстоятельствам и забыл о своем прошлом.

– Почему…

– Пожалуйста, мистер Бодейкер, не заставляйте меня делать никаких предположений. Я рассказал вам все, что мне было известно об этом странном случае. Могу лишь добавить, что Флетчер был тем самым ребенком в истории с Ширли.

– История с Ширли?

– В свое время это был весьма знаменитый судебный случай. Подробности вы сможете найти в газетных подшивках… сейчас… дайте мне подумать… да, вы найдете все, что вас интересует в газетах за 1929 или 1930 год. Я думаю, вам так и следует поступить.

– Благодарю вас, мистер Курран. Но, пожалуйста, ответьте мне еще на один вопрос. Вы никогда в жизни не видели мальчика, явно много о нем слышали, и в то же время, совершенно очевидно, что вы не хотите говорить о нем. Почему?

– Точно так же я бы не хотел говорить о том, что произошло в Бельсене и Дахау, к тому же, я был бы точно так же некомпетентен в этих вопросах – ведь там меня тоже не было. Однако мне кажется: то, что случилось с обителями Бельсена и Дахау было ничто, по сравнению с тем, что произошло с этим несчастным ребенком до того, как он попал к нам.

В этот момент присутствие директора потребовалось для разрешения какого-то мелкого внутреннего конфликта, а так как Курран явно не собирался больше ничего рассказывать, Бодейкер решил уйти.

– Говорят ли тебе что-нибудь слова «дело Ширли»? – спросил Бодейкер по пути в отель.

– Абсолютно ничего.

– Мне кажется, я об этом слышал, но никак не могу вспомнить, что именно. Уголовное дело? Судебный процесс здесь, в Эдинбурге?

– Я ничего не знаю ни о каких судебных процессах.

– А ты ничего и не должен помнить, если все это происходило, когда тебе было четыре года и ты даже не умел говорить. Это просто поразительно… ты никогда не смог бы получить диплом с отличием, если бы был умственно отсталым.

– Однако я вполне могу в это поверить. Ты ведь помнишь, что я был никудышным оратором? Я всегда гораздо легче общался на французском или немецком, а эти языки дети начинают изучать только в одиннадцать или двенадцать лет.

Бодейкер был явно взволнован, и Флетчер сделал то, чего он обычно в таких ситуациях не делал – загородился от него мысленным экраном. Теперь они в любом случае ничего больше не могли сделать до завтрашнего дня, когда они смогут попасть в архивы местных газет.

Флетчер неудачно выбрал газету, потому что «Курьер» был основан только в 1937 году.

– Мы стали выходить вместо старых «Рекламных Известий», – сказала библиотекарша, молодая, симпатичная девушка, – но у нас нет полных подшивок.

Здесь есть только вырезки.

– Может быть, для меня это будет даже лучше, – заметил

Бодейкер, разглядывая длинные металлические полки, забитые конвертами с надписями. – Насколько я понимаю, все вырезки на одну тему собраны вместе? Так, наверное, намного проще найти то, что нужно, чем копаться в толстенных томах переплетенных газет.

– Вы можете брать любые вырезки, – пожав плечами, ответила девушка, – только выносить отсюда ничего нельзя.

– Конечно, мне просто требуется кое какая информация.

– По какому вопросу?

– Меня интересует дело Ширли.

– Ах, вот оно что. – Как выяснилось, девушка хорошо знала свою библиотеку. – Если вы хотите знать историю со всеми подробностями, вам следует обратиться в «Мэйл» или «Ньюс». «Рекламные Известия», как вы, вероятно, знаете, были весьма старомодной газетой, однако, они не слишком заботились о своих архивах. Я бы с удовольствием привела их в порядок, но у меня нет времени. Так, может быть, вы отправитесь в «Мэйл» или «Ньюс»?

– Вы очень любезны, – улыбнувшись, сказал Бодейкер. – Возможно, мне окажется достаточно той информации, которую я смогу получить у вас.

Через минуту девушка вручила ему толстый конверт, пожелтевший от времени, и еще один, более тонкий – очевидно, это был конверт из более свежих архивов самого «Курьера».

Бодейкер присел за столик в углу комнаты, чтобы не мешать работе библиотекаря, редакторов и репортеров, которые часто заходили в библиотеку за какой-нибудь справкой. На более тонком конверте было написано:

СЭР ЧАРЛЬЗ ШИРЛИ;

1878 – СМОТРИ ЭДИНБУРГСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ;

ДРЕВНЯЯ ГРЕЦИЯ;

ОККУЛЬТНЫЕ НАУКИ;

УМСТВЕННЫЕ РАССТРОЙСТВА;

ДЕЛО ШИРЛИ.

На втором конверте было просто написано: ДЕЛО ШИРЛИ.

Бодейкер еще раз посмотрел на дату и пустое место вслед за тире.

– Это должно означать, что он все еще жив! – взволнованно подумал он.

– Значит, ему уже за девяносто? Гораздо более вероятно, что они забыли поставить дату смерти на конверте.

Бодейкер, держа в руках конверт, поспешно подошел к библиотекарше.

– Извините, пожалуйста, мисс. Означает ли это, что сэр Чарльз Ширли все еще жив?

– Ну, это только означает, что о его смерти не сообщалось в газетах.

– Вы уверены?

– Конечно уверена. Если бы в газетах промелькнуло сообщение о его смерти, этот конверт был бы автоматически перенесен в другую секцию.

– Еще раз благодарю вас. – Бодейкер торопливо вернулся к своему столику и открыл конверт.

Сэр Чарльз Ширли, один из ведущих специалистов по Древней Греции, работал в Эдинбургском Университете до 1923 года.

Между строк можно было легко заметить намек на скандал; правда, в газетах ничего об этом не сообщалось, хотя им явно были известны какие-то факты – видимо, репортер опасался, что он может быть привлечен к суду за клевету.

– Ну, это произошло еще до того, как я родился, так что меня это не может касаться, – прокомментировал Флетчер.

Кроме того, Ширли писал книги о спиритизме, гипнозе, оккультных науках, а также книжку под названием «История пресвитерианства в Шотландии» (1920 год). В конверте находилась вырезка с короткой рецензией на эту книгу, которая была озаглавлена «НА ЧТО СПОСОБЕН РАЗУМ», напечатанная в конце двадцатых годов. В рецензии говорилось:

«Удивительно, что в книге известного ученого (хотя он известен совсем в другой области) серьезные аргументы начинают приводиться только после того, как сделано весьма сомнительное заключение, что тренированный человеческий разум может достичь удивительных результатов в телепатии, ясновидении, телекинезе и тому подобных вещах. Таким образом, мы можем сделать вывод, что все эти рассуждения – чистый вымысел автора. Однако некоторые замечания о тренировках представляются интересными…»

Теперь Флетчер тоже заинтересовался. Рецензия была написана незадолго до дела Ширли. Сам Флетчер родился примерно за три года до этого.

Бодейкер отложил в сторону конверт с биографией Ширли и открыл конверт с делом Ширли.

Вырезки даже не были разложены в хронологическом порядке.

Сначала Бодейкер принялся было раскладывать их по порядку, но скоро его внимание привлекли заголовки и он начал читать все подряд.

СЭР ЧАРЛЬЗ ШИРЛИ АРЕСТОВАН – первый заголовок, который бросился ему в глаза. Хотя статья занимала почти целую колонку, информации в ней было совсем мало. В заметке даже не было сформулировано обвинение.

В следующей вырезке говорилось о попытках обвинения, уже после того, как процесс начался, предъявить свидетельства, касающиеся увольнения Ширли из университета семью годами раньше. Они оказались успешными лишь наполовину: до сведения присяжных было доведено, что Ширли «было разрешено подать в отставку», после чего последовала дискуссия о том, можно ли назначить Ширли опекуном молодого человека. Защита привела многочисленные свидетельства безукоризненных моральных качеств Ширли; было показано, что он ушел в отставку из принципа и что его отставка была добровольной; более того, Ширли никуда не уехал из Эдинбурга и не собирался уезжать; что все это время он оставался весьма уважаемым членом Свободной Церкви.

Флетчер, читая между строк (память пока не делала никаких прямых подсказок), без труда увидел два факта, скрытых за длинными рассуждениями.

Во-первых, Ширли выгнали из университета главным образом потому, что он отказывался, даже после многочисленных предупреждений, читать студентам только свой предмет и настаивал на том, что он непременно должен посвящать своих студентов в тайны оккультизма, психологии, гипноза и его собственных, весьма своеобразных религиозных верований.

Во-вторых – это следовало из фактов, представленных обвинением, и из рассуждений защиты, даже из коротких газетных выдержек это было очевидно – уже в 1923 году Сэр Чарльз Ширли был безумен, как болванщик.

По какой-то причине, Бодейкер, который не знал, что еще окажется в газетный вырезках, встал на защиту Ширли.

– Все первооткрыватели, способные свободно мыслить, считались сумасшедшими.

Флетчер ничего не ответил. Он взял еще одну пожелтевшую вырезку – оказалось, что это заявление самого Ширли, сделанное в самом начале процесса.

Сказать, что оно представляло интерес для Флетчера и Бодейкера значило бы просто ничего не сказать совсем.

«17 мая 1926 года я возвращался на машине в Эдинбург. Я был один. Машина была в полном порядке, мне очень хотелось есть и я с нетерпением подумывал о позднем обеде. Однако безо всякой на то причины я остановился и вышел из машины.

Раздраженный собственным поведением, я собрался было вернуться в машину и ехать дальше. Вместо этого я пошел через поле. За высоким деревом я обнаружил маленькую лачугу. С дороги этот домик было совершенно невозможно разглядеть. Внутри лачуги был ребенок. Тогда я ничего не знал о маленьких детях, но мне сразу стало очевидно, что этот мальчик появился на свет всего несколько часов назад. Его оставили в лачуге умирать. Собственно, когда я нашел его, ребенок был близок к смерти, он настолько обессилел, что уже даже не мог плакать.

Я взял ребенка в машину и поехал дальше. Только оказавшись дома, я понял, что получил потрясающую возможность доказать свои идеи. Тесты обнаружили, что мои собственные телепатические таланты, а также способность к ясновидению были весьма скромными. Однако этот ребенок, умирающий от голода, сумел коснуться моего сознания и заставить меня спасти ему жизнь. Это был удивительный ребенок, который, как кажется, случайно, а на самом деле совсем нет, попал в руки одного из немногих людей на свете, способных понять и развить его талант.

Еще до того, как забрать ребенка к себе, я принял решение. Это мой ребенок. Родители оставили его умирать.

Я спас его. Но если мне изменила бы осторожность, ребенок мог бы не остаться в руках человека, которому сам Бог велел о нем позаботиться. К этому удивительному ребенку стали бы относиться, как к любому другому найденышу. И его уникальные способности, были бы наверняка ослаблены, а может быть, навсегда утеряны из-за невежества и глупости современного мира, который бросает камни в то, чего он не понимает.

Я принес ребенка в дом так, что никто этого не заметил, вымыл его, накормил молоком и спрятал в одной из внутренних комнат за запертыми дверьми. Этим же вечером я нашел недостатки в работе кухарки и служанки и рассчитал их. Немного позже я сделал вид, что страшно рассвирепел, и выгнал всех остальных слуг, обвинив их в воровстве.

Мои новые слуги имели физические недостатки. Две служанки были глухонемыми – я не хотел, чтобы они слышали крики ребенка. Кухарка, из-за болезни щитовидной железы, была невероятно толстой и не могла подняться по лестнице.

Остальные были умственно отсталыми…»

Здесь, к общему огорчению Флетчера и Бодейкера отсутствовал кусок вырезки. Видимо, в этом месте бумага отсырела и когда вырезки перекладывали из одного места в другое кусочек потерялся. Однако им показалось, что отсутствующий отрывок был совсем небольшим и непринципиальным. Они продолжали читать дальше:

«… Четыре года я учил этого мальчика как следует использовать свой мозг. Я старался полностью исключить речь при общении с ним, потому что язык является не совершенным инструментом общения, к которому прибегают лишь те, кто лишен возможности общаться на уровне разумов. Он пытался сочинить свой собственный язык, но я всегда отказывался признавать его.

Обучение на ранней стадии не составляет особого труда.

Ребенок уже сумел доказать, что, оказавшись в тяжелейшем положении, он способен призвать к себе помощь. Эта способность была усилена мной при помощи постоянного повторения. Очень скоро он обнаружил, что ему гораздо легче войти в контакт с умственно отсталой нянькой, чем связываться со мной. И хотя поначалу ему даже пришлось в буквальном смысле поголодать, прежде чем он сумел пробить барьер, к тому времени, когда ему исполнилось два года, он легко мог разбудить няньку, чтобы она принесла ему воды.

По поводу дальнейших деталей воспитания ребенка вы можете прочитать в моей книге «НА ЧТО СПОСОБЕН РАЗУМ»".

На этом его заявление заканчивалось, вероятно, тут у него завязался спор с полицейскими. Никогда в жизни им не приходилось выслушивать ничего подобного, и они хотели уточнить множество деталей, задавали вопросы, на которые Ширли, вероятно, отказывался отвечать, считая их не относящимися к делу. Создавалось впечатление, что он был готов сделать максимально подробное заявление, но только на его условиях, а иначе он вообще отказывался говорить.

Точнее, он хотел рассказать о деталях своего эксперимента, в то время как полиция хотела получить признание того, что он сделал с безымянным мальчиком, который в течение четырех лет находился в полной власти человека, одержимого маниакальной идеей.

– Так вот почему ты ненавидишь всяческие тесты! – возбужденно воскликнул Бодейкер.

– Очень может быть, – сухо отозвался Флетчер.

– Но как же могло получиться, что ты ничего не помнишь? Четырехлетний ребенок может многое запомнить.

– Ну, Флетчер мертв. Я взял с собой только ограниченное число воспоминаний. То, что Флетчер помнил или мог бы помнить, теперь представляет не более чем академический интерес. И потом, разве память во многом не опирается на язык? Заявление Ширли начинается словами: 17 мая 1926 года я возвращался на своей машине в Эдинбург.

Без языка что могло бы содержаться в этом воспоминании?

– Я понимаю, что ты хочешь сказать.

Через несколько минут Флетчер, а не Бодейкер снова обратился к рецензии на книгу «НА ЧТО СПОСОБЕН РАЗУМ». Рецензия была длинной и злой. Рецензент не мог знать, на что он пишет рецензию – ведь книга вышла еще до дела Ширли. И уж, конечно же, он не мог знать, что Ширли считал, что телепатия существовала на самом деле потому, что он точно знал: она существует; более того, все его описания возможных телепатических экспериментов не были теоретическими выкладками, а являлись простым переложением реально происшедших событий.

Однако в рецензии содержалось совсем мало информации о самой книге, и вскоре Флетчер отложил вырезку в сторону.

Следующая вырезка о деле Ширли была обескураживающей: в ней содержались подробные описания спора о законности обвинений, выдвинутых против Ширли. Эту вырезку они тоже на время отложили в сторону, потому что им бросились в глаза огромные заголовки на следующей вырезке: КОШМАР У МОНУМЕНТА СКОТТА. НА ВЕРХНЕЙ ГАЛЕРЕЕ МОНУМЕНТА ВЫСОТОЙ В ДВЕСТИ ФУТОВ АРЕСТОВАН НЕИЗВЕСТНЫЙ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ДЕРЖАЛ МАЛЬЧИКА НА ВЫТЯНУТЫХ РУКАХ НАД ПАРАПЕТОМ. ОБВИНЕНИЯ БУДУТ ОБЪЯВЛЕНЫ…

Очевидно, это послужило началом дела Ширли.

Кроме того, Флетчер понял, что в тот день родилась его боязнь высоты, и возненавидел Ширли холодной болезненной ненавистью.

Флетчер заметил, что сообщение об аресте сэра Чарльза Ширли и статья, озаглавленная «Кошмар у монумента Скотта» были из одного и того же номера газеты.

Полиция или главный редактор газеты решили сначала не открывать читателям, что между этими двумя событиями есть связь.

Теперь становилась понятной суть спора по поводу обвинений, выдвинутых против Ширли. И хотя Ширли сам рассказывал о том, что он делал с безымянным ребенком между 17 мая 1926 года и 22 мая 1930 года, 23 мая 1930 года несколько свидетелей видели, как он держал мальчика над ужасающей пропастью между верхней галереей монумента Скотту в Эдинбурге и расположенной далеко внизу землей.

Они также сообщили, что его с трудом оттащили от парапета.

Здесь, по крайней мере, можно было усмотреть покушение на жизнь. Впрочем, тут можно было предъявить сразу несколько разных обвинений, но, даже если бы и не удалось ничего доказать, Ширли до полусмерти испугал четырехлетнего ребенка, что явилось причиной повышенного интереса общественного мнения к суду.

Ширли, однако, был абсолютно уверен в том, что не сделал ничего плохого. Про события у монумента он сказал так:

– Мальчик был способен руководить мной. Он это уже доказал. Вы просто ничего не понимаете. У меня не было ни малейшего намерения причинить ему вред. Когда он стал старше, мне было все труднее находить достаточно сильные стимулы, которые заставляли бы его полностью проявлять свои способности. Я задумал этот эксперимент для того, чтобы вынудить ребенка установить надо мной полный контроль ради его собственной безопасности…

В другой раз он сказал: «Я не понимаю. Ребенок уже доказал, что, когда он голоден, он может общаться на уровне сознания, а не при помощи голоса, Я только усилил эту способность, помогая ему делать это. Его, как правило, регулярно кормили. Только иногда ему не давали пищи до тех пор, пока он не начинал посылать мысленные сигналы… Я повторяю, одаренный ребенок подобного типа при таких условиях пострадать никак не может. Я не понимаю ваших обвинений в жестоком обращении и равнодушии. Мальчик постоянно был окружен вниманием…

– … Конечно, он был лишен детства обычного ребенка.

Но ведь он и не был обычным ребенком. Моя цель? Я думал, что это совершенно очевидно. Дети, обладающие выдающимися музыкальными способностями, часто оказываются лишенными нормального детства. Детям-актерам тоже некогда играть в игрушки. Этот ребенок – телепат, неужели мы можем допустить, чтобы такие удивительные способности пропали?

Неужели мы до сих пор живем в Средние Века и продолжаем бояться неизведанного?»

Только один раз Ширли позволил себе выразить некоторые сомнения.

– Да, я прибегал к гипнозу. Теперь я думаю, что это могло быть ошибкой. Мальчик не знал никаких слов, а когда я начал воспользовался гипнозом, мне пришлось обучить его некоторым словам. Это, само по себе, было ошибкой.

Однако я чувствовал, что это необходимо, чтобы внедрить в его сознание правильное отношение к похоти, гордости, а также к общим понятиям добра и зла. Я хотел, чтобы мальчик боялся не меня, а Бога. Необходимо, чтобы такой талант служил добру. Я не мог себе представить, что мальчик стал бы использовать свои колоссальные возможности ради зла, или растратил свой потенциал на женщин…

Приблизительно в это время атмосфера вокруг дела изменилась, и сэра Чарльза Ширли стали воспринимать, как бесчеловечного монстра. При этом он разговаривал и вел себя так спокойно и хладнокровно, что ни у кого не возникало ни малейших сомнений в его вменяемости. Можно было бы сказать, что ни один разумный человек не смог бы сделать того, что сделал Ширли, но с тем же успехом можно было сказать, что ни один разумный человек не совершает немотивированных убийств, а в 1930 году далеко не все убийцы, у которых не шла пена изо рта, были автоматически осуждены на казнь. Глядя с некоторым отстранением на эти вырезки сорокалетней давности, Флетчер и Бодейкер одновременно почувствовали, как изменился весь тон отчетов о процессе сэра Чарльза Ширли. Если бы он продолжал вести себя разумно, весь процесс мог бы превратиться в безнадежный фарс: что считать, а что не считать преступлением против безымянного найденыша четырех лет. Ширли могли приговорить к трем, или даже больше, годам тюрьмы, впрочем, он мог получить и меньше, только вот ничего доказать было нельзя. Свидетели видели только то, что он держал ребенка над страшной пропастью, без видимого намерения его туда сбросить.

Пятидесятидвухлетний бывший профессор греческого мог быть фанатиком, но он никогда не был преступником в привычном понимании этого слова.

Однако когда он перестал выражать свои мысли понятным языком, и растерял спокойную уверенность в собственной правоте, его история со всеми ужасающими подробностями стала представляться бредом сумасшедшего.

Тут-то суд над ним и прекратился, потому что доктор сообщил присяжным, что обвиняемый находится совершенно не в своем уме. В мае 1930 года в суд не стали приглашать психиатров – тогда все было гораздо проще.

Сэра Чарльза Ширли отправили в сумасшедший дом, где он должен был находиться до конца жизни. Тогда это заведение так и называлось «сумасшедший дом», а вовсе не санаторий или еще что-нибудь в этом же роде. Сэр Чарльз был безумен, и это объясняло то, что случилось. Все. Дело было закрыто.

В вырезках больше не было никакой информации про безумца, которого звали сэр Чарльз Ширли или про мальчика, названного впоследствии Джоном Флетчером.

– Нам надо еще много всего выяснить, – задумчиво заявил Бодейкер, оказавшись на улице, где ярко светило солнце.

– Больше выяснять нечего.

– Но мы же еще даже толком не начали… – Бодейкер был сильно удивлен.

– Мы уже закончили.

Сидя в парке Принсес Стрит, Флетчер посмотрел на двухсотметровый монумент и содрогнулся. О том, что он узнал, ему не хотелось даже думать, но ведь надо было что-то сделать с безумным желанием Бодейкера раскопать как можно больше фактов о том, что произошло сорок лет назад.

– Я все понял, и мне больше не интересно.

– Но ты же должен…

– Бодейкер, тебе ведь известно, как сильно я возненавидел Ширли за то, что он со мной сотворил. Если ты хочешь, чтобы я и тебя ненавидел, продолжай настаивать на своем.

Обиженный и удивленный Бодейкер промолчал в ответ.

Зная, что ему удалось добиться желаемого результата, Флетчер продолжал уже гораздо мягче.

– Вероятно, ты не получил ответов на все интересующие тебя вопросы – в отличие от меня. Я знаю, почему я стал таким, как был, и кого за это надо поблагодарить. Больше я ничего не хочу знать.

Понимая, что Бодейкер просто не в состоянии оставить расследование в том месте, где они остановились, Флетчер решил ему кое-что объяснить.

– Теперь мне понятно, почему я боюсь высоты, и почему женщины были для меня недоступны. Знаю, почему не помню ничего про свои первые годы жизни: Ширли при помощи гипноза заблокировал ранние воспоминания, которые и так были весьма смутными из-за того, что мне было отказано во владении языком. Ширли спас мне жизнь – в этом заключалось его главное преступление против меня.

Он продолжал довольно долго, иногда перескакивая с предмета на предмет, иногда надолго замолкая, чтобы получше расставить все по местам – для себя и для Бодейкера.

– Мне кажется, мы должны согласиться с тем, что Ширли был частично прав. У меня на самом деле были какие-то способности, которые развились благодаря его стараниям.

Но он пользовался своей властью надо мной как фанатик… пытался воплотить во мне свою идею образцового христианина…

Посчитав, что он уже достаточно сказал, Флетчер замолчал.

Но Бодейкер был явно не удовлетворен.

– Нам нужно, по крайней мере, просмотреть более подробные вырезки из других газет. А еще надо бы снова сходить к мистеру Куррану и…

– Бодейкер, ради всех святых, оставь меня в покое.

Молчание Флетчера, последовавшее после этих слов, довело Бодейкера до отчаянья. Именно Флетчер покинул отель и сел в поезд. Время от времени он отвечал на вопросы Бодейкера, но стоило Бодейкеру заговорить на интересующую его тему, Флетчер замолкал и отказывался разговаривать.

Когда поздно вечером в понедельник Бодейкер подходил к своему домику, Флетчер снова обратился к нему.

– Снова совпадение, – холодно заметил он.

– А? Что?

– Ты не заметил, что на противоположной стороне улицы припаркована машина? Ну-ка взгляни на нее.

Бодейкер, ничего не понимая, уставился на свой старенький автомобиль.

– Что он здесь делает? Джерри не водит машину.

– Я думаю, эта машина предназначена для побега.

– Что-то я ничего не понимаю.

– Ну, это только мои догадки. Только мне кажется, что Джерри собирается сбежать. Естественно, вместе с Шейлой.

– Убежать, – пробормотал Бодейкер. – Совсем как Паула.

Он ничего не рассказывал про это Флетчеру, впрочем, тот и не задавал никаких вопросов на эту тему.

– Паула убежала?

– Она нервничала, это продолжалось довольно долго… а потом она исчезла, оставив записку, чтобы я не заявлял в полицию о том, что она пропала. Я и не стал этого делать.

Ее не было полгода. А потом она вернулась, она выглядела ужасно. Через три дня после возвращения Паула открыла газ и засунула голову в духовку.

Флетчеру снова захотелось отвернуться. Неужели на свете нет ничего, кроме неудач, человеческой несостоятельности, безумия, самоубийств и жестокости? Даже Бодейкер и его Паула, которые были явно благополучной семейной парой, вынуждены были трагически расстаться, причем эта трагедия был их собственной, внутренней трагедией. Ладно, надо поскорее войти в дом.

– В доме есть девушка. Это, конечно же, Шейла.

– Ты это знаешь. Ты в состоянии почувствовать?

– Да, я знаю, – раздраженно отозвался Флетчер. – Какая тебе разница, как мне это удается. Говорю тебе ситуация там критическая. И я, естественно, возвращаюсь, чтобы оказать тебе помощь.

– Критическая ситуация?

– Иди в дом.

Передней дверью почти никогда не пользовались, и Бодейкер, как всегда, обошел дом сзади.

Флетчер взял контроль на себя. Он никогда не был человеком решительных действий, но он лучше, чем Бодейкер мог справиться с возникшей ситуацией.

В доме был самый настоящий развал. В гостиной Шейла и Джерри запаковывали большие новые чемоданы, бросая туда все, что им попадалось под руку ценного. Они изумленно уставились на Бодейкера, когда тот вошел в комнату.

– Привет, Шейла, – сказал Флетчер, не обращая ни малейшего внимания на Джерри. После той встречи на берегу моря он еще ни разу ее не видел. Теперь, разглядев ее вблизи, он решил, что она довольно хорошенькая, только вот в глазах у девушки плясал дикий огонек.

Джерри, не отступая от своих правил, выпустил на них поток помойных ругательств, суть которых заключалась в том, что Бодейкер должен был отсутствовать целую неделю, и Джерри интересовало, что он, в таком случае, делает дома в понедельник вечером.

Шейла просто отошла в сторону. В отличие от Джерри, ей показалось, что в Бодейкере появилось нечто, чего следует опасаться.

– Джерри, – тихо проговорил Флетчер, – мне кажется, ты собираешься сбежать.

– Ты совершенно прав, я действительно собираюсь сбежать. И ты мне не помешаешь.

– Вообще-то я бы и пытаться не стал. Естественно, ты можешь отправляться, куда захочешь. Я даже не возражаю против того, чтобы ты взял мою машину, если у тебя, конечно, есть права. Кстати, они у тебя есть?

– У Шейлы есть.

– Отлично. Но ведь тут все не так просто, не так ли?

– Что ты, черт подери, имеешь в виду?

– Ведь ты же не просто убегаешь от меня. Что ты натворил?

– Ну, если тебе так хочется знать… – беззаботно заявил Джерри.

– Джерри! – воскликнула Шейла.

– Если тебе так интересно – я взял триста фунтов из магазина.

– Очень умно. Отличный план. – Казалось, Флетчер совсем не удивлен.

Сарказм всегда легко доходил до толстокожего Джерри, пронять которого ничем другим было невозможно.

– Знаешь, это было совсем не трудно, – вспыхнув, сообщил Джерри. – Раньше-то я никогда ничего у них не брал. Так что они мне доверяют.

– Просто гениально. Конечно же, никто не сомневается в том, что это была не твоя идея. Шейла так здорово все придумала.

Шейла отошла еще на один шаг назад. А потом, удивив Флетчера, заявила:

– Ну, давай, ударь меня. Ведь ты же этого хочешь, не так ли?

Флетчер проигнорировал ее, а Джерри он спокойно сказал:

– Ты сможешь вернуть деньги завтра так, чтобы никто этого не заметил?

– Мог бы, если бы захотел, – Джерри был явно удивлен. – Только я не собираюсь этого делать.

– Именно это ты завтра и сделаешь.

– Ты думаешь, что сможешь меня заставить, ты жирный маленький…

– Давай, Джерри! – неожиданно завопила Шейла.

Она стояла прижавшись к стене, испытывая страх перед Бодейкером-Флетчером, но внутри у нее что-то лопнуло, и ее состояние передалось Джерри.

Джерри набросился на отца, и Флетчер, легко увернувшись от удара, налетел на торшер, который покачнулся и свалился на него. Он лежал на полу не шевелясь, хотя с ним все было в порядке, только в голове появился легкий туман – и в этот момент Джерри схватил его за горло.

С диким отчаяньем человека, сражающегося с предметом своих страхов, как человек в ужасе топчущий змею, Джерри изо всех сил сжимал горло Бодейкера, который был не в состоянии сопротивляться. Он пытался сделать вдох и не мог, чувствовал, как глаза вылезают из орбит, и понимал, что Джерри, ставший пленником внезапного безумия, ни за что не отпустит его, пока в его теле еще теплится жизнь.

Флетчер смутно слышал крики Шейлы, которая подбадривала Джерри. Бодейкер умирал, и он ничем не мог ему помочь.

Джерри был раза в два его сильнее.

Впрочем, он мог сделать для Бодейкера кое что.

И он сделал.

ГЛАВА 5

ДЖЕРРИ

Он отпустил Бодейкера, и тот опустился на пол – глаза у него остекленели, точно он умер.

Но Флетчер успел вовремя совершить переход.

– Прикончи его, дурак! – завопила Шейла.

– Все отменяется, – повернувшись к ней, спокойно сказал Джерри.

– О, Господи! Ты не должен останавливаться! Прикончи этого мерзкого ублюдка.

Ему ужасно захотелось ударить девушку, и он понимал, что, хотя частично это желание и исходило от Флетчера, Джерри привык грубо обращаться с Шейлой, и часто ее бил. Он отделывал ее так же спокойно, как мальчишка поддает ногой камешек по дороге, идя домой из школы. Флетчер полностью контролировал Джерри, который был тут же – возмущенный, мрачный, настороженный, но нисколько не удивленный случившимся. Для Джерри было совершенно нормальным бить Шейлу, потому что он не мог ударить никого другого.

Тем не менее, в планы Флетчера не входило драться с Шейлой.

– Иди домой, – сказал он.

Она ответила ураганом гнусных ругательств, которые, похоже, были их излюбленным языком.

– А ну-ка, прекрати, – с отвращением проговорил он.

– Ты собираешься вернуть деньги?

– Да.

Джерри наклонился над Бодейкером, ослабил галстук и расстегнул ворот его рубашки. Бодейкер был в сознании, хотя каждый вдох причинял ему ужасные страдания, а в глазах светилось понимание того, что произошло. Но даже если бы он и мог говорить, он не стал бы этого делать. Он предоставил Флетчеру действовать.

Неожиданно его окатило волной боли, гораздо более сильной, чем та, что он испытал, когда Джерри его душил.

Шейла изо всех сил пнула его ногой в бок.

В глазах Бодейкера появились слезы, и он с трудом выпрямился.

– А теперь послушай меня внимательно, – сказал Джерри.

– Все кончено, ты поняла? Я не буду тебя бить, мне это не нравится, но…

– С каких это пор? – презрительно фыркнула Шейла и задрала свитер.

Все ее тело было в синяках самого разнообразного оттенка – от черных до ярко желтых. Ее избивали систематически, регулярно, безжалостно, словно это было так же необходимо, как еда и сон. Неожиданно Шейла задышала чаше и возбужденно крикнула:

– Ударь меня, Джерри. Ну, давай, сделай мне больно. Мне так этого хочется. Мне это нравится. Бей меня до тех пор, пока я смогу терпеть. Пока я не взмолюсь о пощаде, но ты все равно не останавливайся. Ну же, возьми меня, Джерри.

Флетчеру стало вдруг так тошно, что он захотел только одного – поскорее избавиться от Шейлы.

– Шейла, – твердо сказал он и вдруг замолчал. Сказать ей правду? Смешно. И тем не менее, она должна была понять, что того Джерри, которого она знала до сих пор, больше нет.

– Мы должны исправиться, пока не стало слишком поздно. Надо начать делать все правильно, как полагается.

Он замолчал, потому что девушка недоверчиво и презрительно рассмеялась.

– Ты, Джерри? – насмешливо переспросила она.

Все бесполезно. Разговаривать с ней в ее настоящем состоянии бессмысленно, это пустая трата времени.

Впрочем, он начал опасаться, что это, вообще, пустая трата времени.

Флетчер подозревал, что сейчас, воздействуя на Шейлу снаружи, даже будучи Джерри, особенно будучи Джерри, он не сможет добиться никаких положительных результатов. Его задачей было исправить Джерри – он вовсе не стремился взять на себя ответственность за Джерри, но уж коли так получилось, он должен был сделать все, что в его силах. А Джерри и Шейлу могла разлучить только смерть – казалось, никто в этом ни на секунду не сомневался – хотя они и не были женаты, или даже помолвлены, и, возможно, никогда не будут. Отношения такого типа никогда не приводят к супружеской жизни. Их связывали похоть, мазохизм и садизм – и ни капельки нежности.

Ладно, все равно сейчас он ничего не мог сделать для Шейлы.

Свитер по-прежнему висел у нее на шее, словно большой меховой воротник. Ее хрупкое, бледное тело возбудило во Флетчере ужас и одновременно желание защитить девушку, и он почувствовал, что Джерри ощутил то же самое и ужасно удивился.

Он сделал шаг вперед и Шейла напряглась, ожидая ударов, которых она боялась и одновременно хотела.

Очень осторожно Джерри опустил свитер.

Ничего не понимая, Шейла посмотрела на Джерри, а потом на все еще лежащего на полу Бодейкера, который по-прежнему тяжело дышал.

– Ты на самом деле хочешь, чтобы я ушла? – неожиданно спокойно и холодно спросила Шейла.

– По-моему я все тебе ясно сказал, разве нет?

– Тогда я уйду, – яростно выкрикнула Шейла и с силой захлопнула за собой дверь. Через несколько минут грохнула входная дверь.

Джерри снова наклонился над Бодейкером.

– Тебе принести что-нибудь?

– Воды, пожалуйста, – прохрипел Бодейкер.

– Ты же хочешь чая, – сказал Флетчер. – Подожди минутку. Помочь тебе сесть на стул?

– Нет, я лучше останусь здесь.

– Тебе, конечно, известно, что произошло.

– Да, скажи мне, какие последствия это будет иметь для Джерри?

– Не знаю. Сейчас он словно стоит в сторонке и наблюдает, пытаясь понять, о чем ты сейчас спросил, и что будет с ним. Одно могу тебе сказать – он не такой эгоист, как я думал. Он по-прежнему любит тебя, и стесняется своей любви, и еще он по-своему, навыворот, любит Шейлу.

– Не обижай его, – попросил Бодейкер.

– Я постараюсь.

– Да, я знаю. Мне очень жаль, что так вышло. Мне не хотелось с тобой расставаться.

Флетчер недоверчиво улыбнулся и отправился на кухню, чтобы поставить чайник. Только Бодейкер мог сказать нечто подобное. Все остальные были несказанно рады освободиться от него. Джерри будет просто мечтать об этом.

Бодейкер был его другом, возможно, первым в его жизни.

Их первый разговор произошел через несколько минут после того, как Флетчер помог Бодейкеру лечь в постель, поставил рядом с кроватью чайник с горячим чаем и завел машину в гараж. Флетчер, который ни разу в жизни ничего не украл, даже почтовой марки, не мог находиться в доме, где лежали ворованные триста фунтов, и намеревался немедленно отправиться в магазин.

– Вполне можно будет вернуть их завтра, – сказал Джерри.

– Нет, сегодня.

– Мне придется забраться внутрь через окно туалета.

– Отлично. Значит, тебе известна дорога.

– Это довольно далеко. Почему бы не взять машину? Ты же опытный водитель.

– Но у тебя нет водительских прав. Ты что, хочешь, чтобы тебя арестовали и обвинили в том, что ты без разрешения взял машину, а потом, без водительских прав сел за руль, имея при этом в кармане триста фунтов ворованных денег?

Джерри не ответил на его вопрос. Он чувствовал себя как-то неуютно, и ему вовсе не хотелось ругаться и противиться Флетчеру. Кроме того, ему стало непривычно стыдно и мерзко, особенно когда он узнал, что Флетчер думает о его поведении по отношению к Бодейкеру, Шейле и хозяевам магазина.

Конечно же, если бы Флетчер во плоти сообщил ему о своем мнении по поводу его деятельности, его слова не произвели бы на Джерри никакого впечатления. Но ведь теперь Джерри стал частично Флетчером – и возможно, еще и частью Джуди, Росса и Бодейкера. Он видел себя отображенным во множестве зеркал, с нескольких, весьма нелестных, точек зрения.

– Она заставляла меня бить ее.

– Ты же сильнее ее. Намного. Как она могла тебя заставить?

– Теперь все стало каким-то не таким.

– Ну, хорошо, – с пониманием и сочувствием, каких он не испытывал и не демонстрировал в адрес Росса, проговорил Флетчер, – Тебе еще нет восемнадцати. Ты не совершил ничего такого, чего нельзя исправить. Возможно, я смогу тебе помочь.

– Ты сидел в моем старике, – неожиданно выпалил Джерри.

Флетчера поразило, что Джерри только сейчас это понял, несмотря на то, что был свидетелем его разговора с Бодейкером. Впрочем, мальчик обладал весьма средними способностями.

– Да.

– Так ты что, ангел какой-то?

Теперь пришел черед Флетчера удивляться. Верно, ему удалось сделать кое-что хорошее, во всяком случае, он очень на это надеялся. Однако в целом он рассматривал себя, как душу, не знающую покоя. То, что ему удалось разузнать в Эдинбурге, давало ему более четкое представление о фактах, но совсем не помогло почувствовать некий смысл во всем, что с ним произошло.

Флетчер всегда был неудачником, а сейчас ему было хуже, чем когда-либо в жизни.

– Ангел? Да это просто смешно.

Большой обувной магазин Гордона находился на главной улице города. Владелец, Джереми Гордон, продолжал управлять им точно так же, как и сорок лет назад, когда только начинал свое дело. Хотя он и добился некоторого успеха, но у него был всего один магазин, тогда же как те, кто начинали одновременно с ним, уже владели целой сетью подобных магазинов.

Всю жизнь Гордона обворовывали, причем в первую очередь это были конкуренты. Однако, он был счастливым человеком, и впервые в жизни Джерри почувствовал уважение к старому дураку, увидев своего хозяина глазами Флетчера. Гордон, и в самом деле, был старым дураком, напрашивавшимся на то, чтобы его облапошили – старика подводила неистребимая вера в людей.

Положить украденные деньги на место оказалось совсем простым делом, потому что магазин для любого его работника был открытой книгой. И этот факт, снова увиденный Джерри глазами Флетчера, опять заставил юношу устыдиться.

По дороге обратно Джерри все время помалкивал.

Оглушительный грохот вырвал Джерри из глубокого сна – стучали в парадную дверь, которой Бодейкер и Джерри почти никогда не пользовались. Джерри посмотрел на светящиеся стрелки своих часов. Было три часа ночи. Конечно, это Шейла.

Ни Флетчеру, ни Джерри не хотелось идти открывать дверь.

Но если они этого не сделают, то придется вставать Бодейкеру.

Джерри неохотно поднялся, ему едва удалось разлепить глаза. Флетчер же, вообще, никак не мог проснуться.

Джерри, как и Росс, спал в одних пижамных штанах, и Флетчер смутно подумал, что было бы неплохо надеть еще что-нибудь. Но он недостаточно контролировал Джерри, который, спотыкаясь, подошел к двери и, щурясь от яркого света, открыл ее.

Полицейские.

Двое в форме и один в штатском.

Флетчер сообразил, что ему следовало знать, что это не Шейла, но, попав в тело очень уставшего семнадцатилетнего мальчишки, он очень крепко спал. Потом он заметил, что уверенные в себе и мрачные полицейские стали не такими уверенными и мрачными, когда увидели, что перед ними стоит заспанный мальчишка в мятых пижамных брюках.

Некоторое время ни Флетчер, ни Джерри не могли понять, что происходит. Полицейские прошли в гостиную. Бодейкер не появился, и полицейские не стали настаивать на том, чтобы Джерри его разбудил.

У них были основания предполагать, что из магазина Гордона пропало триста фунтов. Их интересовало, что Джерри мог сказать по этому поводу.

– Вам позвонила Шейла? – окончательно проснувшись, спросил Джерри.

– Предположим, сынок, – ответил ему тот, что был в штатском.

– Мы поссорились, – сообщил ему Джерри.

– И она на тебя настучала. Даже до утра не стала ждать.

– Вы не знаете Шейлу. – Джерри-Флетчер помолчал: ему не хотелось врать или говорить полуправду. Деньги ведь и вправду были взяты, но ведь они благополучно лежали на месте. Теперь надо было только подождать немного.

– Ты хочешь сказать, что она наврала, сынок?

Флетчер обнаружил, что его раздражает это словечко «сынок». Он считал, что полиция дружит с вами, если вы не нарушаете никаких законов, а для мерзавцев полицейские являются заклятыми врагами. Довольно-таки старомодные представления, но тут уж ничего не поделаешь.

Этот полицейский продолжал считать, что мальчишка, стоящий перед ним, украл деньги у человека, на которого работал. Вполне разумное предположение, поскольку Джерри ведь и вправду взял те деньги. Только вот дружелюбная манера полицейского раздражала.

Флетчер, достаточно долго остававшийся Бодейкером, уже успел забыть ту радость, которую испытывал попав в молодые, сильные и здоровые тела Джуди и Росса, теперь был вынужден подавить в себе желание выскочить в окно и сбежать – Джерри вполне был способен на такой безрассудный поступок.

Было видно, что полиция тоже чего-то ждет. Может быть, они ждали ордера на обыск дома. Их пригласили войти внутрь, по крайней мере, Джерри им не мешал, когда они проходили в дом, но до сих пор еще ничего не было сказано про обыск.

Зазвонил телефон. Дружелюбный полицейский вежливо сказал:

– Вы позволите? – И взял трубку, только когда Джерри ему кивнул.

Это был один из таких разговоров, когда слышишь одного говорящего, но все равно понимаешь, о чем идет речь.

Мистер Гордон был в своем магазине. Ничего не пропало.

Да, он совершенно в этом уверен. Он, конечно же, не может ручаться на предмет наличия товара, но все деньги на месте и никто даже и не пытался их трогать.

Когда дружелюбный полицейский положил трубку, он почему-то перестал быть дружелюбным. Его ласковое обращение с Джерри напоминало поведение тигра, нацепившего нежную улыбку на свою кровожадную морду. Когда он думал, что Джерри забрался в магазин и украл триста фунтов, он называл его «сынок», теперь же он стал говорить ему «ты».

– Нас здесь больше ничего не задерживает, – сердито проговорил он. – А ты – постарайся держать свою девицу в узде. Понял? На самом деле, тебе будет даже лучше, если ты вообще не будешь иметь с ней никаких дел. Нам про тебя кое-что известно. И про нее тоже.

Джерри молчал.

– Кто-нибудь убьет эту девчонку, – сказал детектив. – Ее тело с девятнадцатью ножевыми ранениями найдут где-нибудь в поле, и это вполне может произойти в самое ближайшее время. Когда это случится, мы обязательно придем к тебе, чтобы задать тебе несколько вопросов. У тебя должно быть надежное алиби на этот случай.

Когда они ушли, Джерри чувствовал себя таким измученным, что сразу повалился в постель и моментально заснул. Похоже, Бодейкер так ничего и не слышал.

Ночь была теплой, и у Джерри даже не было сил накрыться хотя бы простыней.

Флетчеру было очень интересно оказаться младшим продавцом в магазине обуви. Еще ни разу до сих пор ему не приходилось иметь дело с таким большим количеством людей в такой короткий промежуток времени.

Совершенно неожиданно оказалось, что Джерри ведет себя доброжелательно и свободно, и все постоянные покупатели стремятся попасть к нему, а не к кому-нибудь из других продавцов.

Мистер Гордон, маленький худой человек с совершенно седыми волосами, подошел к Джерри и извинился за то, что произошло ночью, точно это была полностью его вина.

Джерри, чувствуя себя ужасно неловко, причем Флетчер не имел к этому никакого отношения, сказал, что нужно поскорее все забыть, и что он только этого и хочет. Но мистер Гордон настоял на том, чтобы Джерри пораньше ушел сегодня с работы, потому что его без каких бы то ни было уважительных причин разбудили посреди ночи.

А потом мистер Гордон сказал то, что Джерри уже не раз слышал от других людей. Все, кто его знали говорили ему одно и то же.

– Эта девушка, Джерри… она не принесет тебе ничего, кроме неприятностей, ты же сам это прекрасно знаешь.

– Знаю, – ответил Джерри, – но она моя девушка, мистер Гордон.

Мистер Гордон тяжело вздохнул и больше ничего не сказал.

К своему удивлению Флетчер вдруг обнаружил, что проблемы Джерри очень просты. Они, возможно, неразрешимы, но тем не менее невероятно просты.

У него не было корней, и даже самый легкий ветерок мог заставить его повернуть совершенно в противоположную сторону. Мать подвела его – не тем, что умерла (ведь умереть может любой) – а тем, что оставила их с Шейлой на целых шесть месяцев, а потом, вернувшись, засунула голову в газовую плиту. Бодейкер тоже не был для него поддержкой. Флетчер с интересом обнаружил, что Джерри начал уважать более непреклонного, но справедливого Бодейкера последних дней. Флетчер был прав, когда утверждал, что Джерри из тех детей, которые прекрасно реагируют на авторитарность, а получив свободу, не знают, что с ней делать.

Он держался за Шейлу, потому что рядом больше не было никого, кто был бы для него достаточно надежной опорой.

Флетчер наградил его уверенностью и спокойствием, как ни странно это может прозвучать. Впервые за всю свою жизнь

Джерри вдруг ясно осознал, что нельзя бессмысленно и бесцельно метаться из стороны в сторону. Он понял это сам.

Одним прикосновением сознания Флетчера к его сознанию он стал самым обычным семнадцатилетним мальчишкой, все еще не уверенным в себе, но уже имеющим определенный жизненный опыт, который не позволит ему себя потерять. С помощью Бодейкера, конечно. Джерри теперь мог сделать то, что было ему недоступно многие годы – он начал доверять некоторым людям. Бодейкеру. Мистеру Гордону. И, конечно же, больше всех Флетчеру, который знал его лучше остальных. Только вот Шейле он не мог доверять совсем.

Естественно, главная проблема заключалась в самой Шейле.

Джерри не пошел домой, чтобы перекусить во время перерыва, и у него не было никакой возможности повидаться с Шейлой, которая ела в столовой текстильной фабрики, куда не пускали посторонних. Он был голоден, как волк, но у него почти не было денег – они с Шейлой истратили все, что у него было в предвкушении украденных им трехсот фунтов. Денег бы не хватило на обычный обед в самом обычном ресторане, но здесь, несмотря на свой весьма скудный опыт в подобных вопросах, ему смог помочь Флетчер. Он показал Джерри дорогу в небольшое итальянское кафе, где, воспользовавшись несколькими итальянскими словами, Джерри сумел получить огромную тарелку спагетти с сыром и томатным соусом – он заплатил меньше, чем в любом другом месте и был приятно сыт.

– Я не могу оставить Шейлу, – сказал он Флетчеру за едой.

Самое обычное заявление, твердое, но без вызова – Флетчер вынужден был его принять.

– Я знаю.

– Что это было? Ты о чем-то подумал, но скрыл от меня свои мысли.

– Это тебя не касается. Это мои дела.

– Нет, ты подумал про Шейлу.

Смысл ответа Джерри не ускользнул от Флетчера. Он ответил: «Это тебя не касается. Это мои дела», и Джерри, моментально сообразив, что мысли Флетчера были о Шейле, немедленно заинтересовался.

– Шейла больна.

– По твоему получается, что больны все.

– А разве это не так? Зная все, что известно мне, неужели ты со мной не согласишься?

– Мне ничего не известно про подобные вещи.

– Я не знаю, можно ли помочь Шейле. Но я совершенно уверен вот в чем: я ничем не смогу ей помочь, если только не переселюсь в ее тело и сознание.

– Ну, так в чем же дело? Почему бы тебе этого не сделать?

– Все не так просто. Тебе же это известно. Ты про меня все знаешь.

Джерри некоторое время молча ел. Он никогда до сих пор не ел длинные спагетти и испытывал определенные трудности.

Он попытался наматывать их на вилку, попробовал разрезать на мелкие кусочки – в конце концов, глядя на пожилого и достаточно состоятельного на вид итальянца, сидевшего неподалеку, он стал довольно неряшливо всасывать длинные макаронины.

Джуди пришлось воспользоваться тем, что Флетчер отчаянно боялся высоты, чтобы отделаться от него. Росс утопил его в виски. С Бодейкером вмешался случай.

Джерри, который тоже в это время думал о чем-то своем, вдруг предложил:

– А что, если я начну душить Шейлу?

– Ничего не выйдет. Ни в малейшей степени. Я тебе не позволю.

– Ну, а если Шейла попытается убить меня?

Такая мысль не приходила Флетчеру в голову. Тем не менее, он сразу, интуитивно, понял, что это пустая затея. Шейла никогда и никого не сможет убить. Она была пассивной, и готовой подчиняться; она могла отчаянно визжать, подстрекая Джерри к убийству, пусть даже и собственного отца, но сама никогда не смогла бы нанести смертельного удара.

Без какого-либо участия со стороны Флетчера, Джерри решил прогуляться по берегу моря. Было тепло и солнечно, и на песчаном берегу было много людей, впрочем, детей почти не было видно, поскольку школьные летние каникулы еще не начались. Сытый и очень довольный, Джерри уселся на песке совсем рядом с тем местом, где он совсем недавно издевался над Шейлой и где Флетчер пил пиво.

Джерри был совершенно счастлив. Благодаря присутствию Флетчера он был в мире с самим собой: радовался тому, что с отцом у него снова были хорошие отношения, ему не надо было больше пить виски, чтобы набраться храбрости и еще, чтобы забыть то, о чем не хотелось помнить. Неразрешенной оставалась только проблема Шейлы, и Флетчер с удивлением и легким раздражением понял, что Джерри переложил эту проблему на его плечи.

Джерри никак не мог избавиться от мысли, что Флетчер это нечто вроде ангела. У него почти отсутствовало воображение и он радовался, когда ему удавалось найти простое объяснение загадочным явлениям. А отыскав такое объяснение, он свято в него верил. Объяснить происходящее с ним чудо можно было только, поверив в то, что Флетчер является каким-то добрым духом, снизошедшим с небес.

Мимо них прошли две девушки примерно такого же возраста, что и Джерри, посмотрели на него, зашептались, хихикнули и устроились на песке неподалеку. Потом они скинули туфли и достали из сумок полотенца. То, как они снимали чулки, было самым настоящим представлением – они через плечо поглядывали на Джерри, опять хихикали, извивались, делали все ужасно медленно, показывая всем своим видом, что они будут просто в отчаянье, если он их увидит, и следя за тем, чтобы он ничего не пропустил.

Флетчер почувствовал, что девчонки заинтересовали Джерри, и, хотя он оставался просто зрителем, он был удивлен тем, что привязанность к Шейле не мешает ему поглядывать на других. Шейла была его девушкой – он сам это совсем недавно заявил. Она была включена во все его планы на будущее. И тем не мене, когда пара девушек, которых он видел первый раз в жизни, продемонстрировала ему свой интерес, он начал подумывать о том, что неплохо было бы с ними познакомиться.

Пуританин, сидевший внутри Флетчера, начал спорить с ним, доказывая, что его собственный опыт с женщинами довольно ясно показал, что пуританизм это совсем не то, что нужно женщинам, впрочем, общество тоже относится к нему достаточно скептически.

Джерри отвернулся от девушек, делая вид, что не обращает на них никакого внимания, и снял рубашку.

Чтобы не отставать от него, девушки натянули купальники, сначала кокетливо, а потом, когда Джерри явно дал им понять, что не смотрит, с уверенной грацией – они определенно переодевались на пляже не в первый раз. Одна из девушек была худой блондинкой, слишком худой, с выступающими ребрами – у нее была такая фигура, что даже Флетчер подумал, что она совершенно зря тратила силы на купальник, он ей был не нужен. Другая же, рыжеволосая, была пухленькой, но в меру, у нее была узкая талия и стройные бедра, которые совсем не подходили к остальной фигуре. Не красавица, она была невероятно привлекательной.

Именно она поднялась на ноги и вытянулась на цыпочках, подставляя тело солнцу. Словно случайно поймав взгляд Джерри, она подмигнула ему и весело рассмеялась.

Через минуту он уже присоединился к девчонкам. Их звали Вера (блондинка) и Дафна (рыжеволосая). Еще пара минут и Вера помрачнела и заскучала, сердитая на весь мир, в особенности, на свою подружку. Она уже готова была обидеться, одеться и отправиться домой. Дафна бросила на Джерри несколько вполне определенных взглядов – они должны были сообщить ему, что его ждет несколько приятных открытий.

– Если ты любишь Шейлу, ты должен немедленно уйти, – напряженно проговорил Флетчер.

– Шейла? Она сейчас на работе.

– Там, где находится сейчас Шейла, никто не работает.

Я не знаю, что там происходит. Только то, что там сейчас возникла критическая ситуация. Возможно, причиной послужили события сегодняшней ночи.

– Я знаю, какой она становится, когда впадает в депрессию…

Джерри вдруг вскочил на ноги и быстро проговорил:

– Мне надо идти.

Вера с презрением посмотрела на Джерри, а потом на свою подружку. Джерри не видел, как отреагировала Дафна на его слова, потому что в этот момент уже натягивал рубашку.

Закончил он ее надевать, карабкаясь по песчаному склону.

– Если ты знаешь, что у Шейлы возникли проблемы, тебе должно быть известно, какие это проблемы.

– Нет, я этого не знаю. Она сейчас в центре всеобщего внимания. И находится там, где ее никто не может достать.

– Когда на Шейлу находит… – Джерри застонал.

– Она напивается?

– Нет, когда она… я хотел сказать, что когда она уже больше не может терпеть, она пытается покончить с собой.

– Да, конечно, мне следовало знать это.

На фабрике, где Шейла работала, все было спокойно, казалось, ничего необычного тут не происходит.

Руководимый Флетчером, Джерри взлетел вверх по лестнице и направился в контору, которая находилась на последнем этаже. Там царил самый настоящий хаос. Никто не сидел за столами. Зеленый шкаф для папок лежал лицом вниз на полу, при падении он на мелкие куски разломал один из не очень прочных столов, остатки которого валялись по всей комнате.

Несколько человек – мужчин и женщин – столпилось возле громадного окна, расположенного на противоположной от двери стороне. В основном, все молчали, только время от времени кто-то что-то говорил тихим шепотом. Подойдя к ним, Джерри спросил:

– Что случилось?

Они сразу поняли, кто он такой: приятель Шейлы. Ему ответило сразу несколько взволнованных голосов:

– Она там.

– На карнизе.

– У нее сломана рука.

– Она пыталась убить мистера Шерингэма.

– Толкнула на него шкаф… я не думал, что она такая сильная…

– Я только сказал, что она какая-то бледная сегодня, – сообщил худой, костлявый человек, который, очевидно, и был мистером Шерингэмом. – Я увернулся, но шкаф упал ей на руку.

– Она всегда была не в своем уме.

– Вы, наверное, Джерри Бодейкер.

– Я разговаривала с ней сегодня утром, а она даже не смотрела на меня.

– Она не ходила на ленч.

– Сюда приходил полицейский. Сказал, что ничего важного, но когда он ушел, она выглядела…

– На самом деле, я сказал что-то про то, что она водится не с теми, с кем нужно, – неохотно признал мистер Шерингэм. – Я имел в виду…

Джерри растолкал их всех, впрочем, это было совсем не трудно – они шарахнулись от него, потому что поняли, что он приятель Шейлы. Он был частью этой пугающей и волнующей драмы. Интересно, что он собирается сделать?

Закончится ли все прямо сейчас, или эта история будет иметь какое-то восхитительно-страшное продолжение?

Когда Джерри выглянул в окно, расположенное на высоте шестидесяти футов, они с Флетчером снова заняли каждый свое место. Но Флетчер не мог его еще покинуть – напряжение было недостаточно высоким.

То, что он опять попал в ситуацию, где высота имела решающее значение, вовсе не было чудесным совпадением.

Когда он был Флетчером и просто боялся высоты, он мог с легкостью избегать подобных ситуаций. Теперь же, когда его сознание было переплетено с сознанием другого человека, он был бессилен.

Шейла находилась на расстоянии десяти футов, она сидела на подоконнике фальшивого окна. Архитектор, проектировавший это здание, придумал украсить его множеством фальшивых окон и амбразур, которые чередовались с настоящими. В некотором смысле Шейла была в безопасности. Она сидела на прочном подоконнике, за спиной у нее была масса свободного места, хотя она и свесила ноги в пустоту.

По сравнению с небоскребом высота здесь была ничтожной.

Все конторы выходили окнами на неопрятные жилые дома с маленькими садиками, и даже не очень высокие здания загораживали улицу. От Шейлы до складских помещений, расположенных внизу, было не больше шестидесяти футов.

Джерри отвернулся и поспешно спросил:

– Вы вызвали полицию или пожарников? Ее же можно поймать на одеяло.

Ему хором ответили, что пожарные уже на пути сюда.

Джерри снова выглянул наружу. На этот раз Шейла его увидела и насмешливо помахала рукой. У Джерри перехватило дыхание, когда он заметил, что она машет сломанной рукой.

По руке текла кровь, и, взглянув вниз, туда, где пропадали красные капли, Флетчера испытал тот самый ужас, который позволил ему расстаться с Джуди.

Удивительно, как Шейле удалось добрать до подоконника, на котором она сидела, и не свалиться вниз. Ширина карниза составляла всего три дюйма, и по тому, что Джерри слышал, он заключил, что она, не думая, выскочила из окна и практически бегом добралась до того места, где сидела сейчас. Тут сработала парадоксальная суть самоубийства: человек, не собирающийся покончить с собой, ни за что не смог бы выбраться из этого окна, а Шейла, вместо того, чтобы сразу свалиться вниз и умереть, прошла по узкому карнизу и оказалась в определенно безопасном месте… почему так произошло?

– Я пойду к ней, – сказал Джерри.

Эти четыре слова парализовали Флетчера. Он не знал, что Джерри собирается их произнести, пока они не прозвучали.

Потом он стал отчаянно надеяться на то, что окружающие Джерри мужчины и женщины дружно скажут: «Нет, ты не должен. Мы тебе не позволим», но хотя они и заговорили все сразу, ни один не попытался помешать Джерри.

Воля Флетчера по-прежнему была парализована. Он не мог взять контроль над Джерри, как он это делал раньше в случае острой необходимости. Возможно его неспособность была результатом неуверенности – он так много всего мог попробовать сделать.

Если бы он сумел перебраться в Шейлу, он мог бы попытаться ее исправить и, может быть, ему бы даже удалось добиться успеха. Но пока она находилась в этом положении, он не мог переселиться в нее, а если бы у него это и получилось, ужас заставил бы его/ее упасть вниз. И тогда он, вне всякого сомнения, оказался бы в каком-нибудь новом разуме, а Шейла бы погибла.

Если бы ему удалось взять контроль над Джерри, это сделать совсем не трудно, надо только успокоиться, он помог бы ему уговорить Шейлу вернуться внутрь, в контору, или наоборот, разговаривать с ней до тех пор, пока не прибудут пожарники со своими лестницами.

В случае же, если ему не удастся помешать Джерри выбраться наружу, это может означать смерть для них обоих – для Джерри и Шейлы. Он, Флетчер, естественно, спасется. Либо в тот момент, когда Джерри начнет падать, либо когда ему только покажется, что тот падает, Флетчер перепрыгнет в… Бодейкера? Росса? В кого-нибудь совершенно неожиданного так, как это происходило до сих пор?

Джерри поставил колено на подоконник открытого окна. А Флетчер все еще не мог ни на что решиться. Если бы только речь шла не о высоте, утешал он сам себя. Не поддающийся никаким доводам рассудка страх упасть с высоты шестидесяти футов – ведь он твердо знал, что сумеет спастись все равно – делал Флетчера совершенно беспомощным в тот самый момент, когда двое людей, чья судьба занимала его сейчас больше всего на свете, Джерри и Шейла, оказались в критической ситуации.

– Если ты вылезешь, я спрыгну, – спокойно сказала Шейла.

Джерри продолжал оставаться двумя совершенно разными людьми. В данный момент между ними был контакт – каждый знал, что думает другой.

Джерри думал: Если я буду действовать достаточно быстро, то сумею схватить и удержать ее, потому что она начала колебаться. Но за что буду держаться я после того, как схвачу Шейлу?

Флетчер думал: Если бы я мог поменять их местами – опасность грозила бы Джерри, а Шейла находилась бы в безопасности – тогда я бы смог перейти от Джерри к Шейле. В таком положении это невозможно. Я не могу контролировать свои действия, мне необходимо потерять контроль прежде, чем что-нибудь произойдет.

Раненная рука Шейлы была с другой от него стороны, теперь он ее не видел, и, если не считать страшной высоты, на которой она сидела, она была похожа на хорошенькую девушку, каких на свете тысячи, удобно примостившуюся позагорать на подоконнике, и легкомысленно болтающую ногами в воздухе. На ней была коротенькая черная юбочка и простая белая блузка, туфли она потеряла.

Флетчер подумал: эту девушку надо спасти. Ему все еще необходимо было каким-то образом оправдывать свои действия – все, что произошло, должно было быть оценено неким верховным судом, события должны были иметь цель – достойную цель. «Исправление Шейлы», так Джерри называл это, было бы весьма достойной целью, если бы только можно было найти способ это сделать.

Мгновенно расслабившись, Флетчер обнаружил, что может взять над Джерри частичный контроль.

Он повернулся к перешептывающимся клеркам и сказал:

– Выйдите отсюда, пожалуйста, все. Она ни за что не вернется, если вы будете здесь стоять. Оставьте меня здесь одного.

– Он прав, – сказал Шерингэм и начал подталкивать всех к двери.

Джерри вернулся к окну. Он был абсолютно уверен во Флетчере. Он не испытывал страха и был готов сделать безрассудную попытку спасти Шейлу, но он понимал, что это, скорее всего, ускорит ее гибель. Если у Флетчера были какие-то идеи, Джерри был готов позволить ему воспользоваться ими.

– Шейла, – сказал Флетчер. Девушка повернула голову. – Я тебе обещаю, что все будет в порядке, – тихо сказал он. – Возвращайся и все будет в порядке.

– Как ты можешь что-нибудь обещать, – с горечью возразила Шейла. – Вчера вечером ты доказал, чего стоят твои обещание.

– Знаешь, просто я решил не убегать, вот и все. Шейла, я тебя люблю.

Удивительным было то, что Джерри до сих пор никогда этого ей не говорил. Впрочем, ничего удивительного в этом не было. На самом деле, он и сейчас этого не сказал. Вместо него это сделал Флетчер.

Настроение Шейлы изменилось.

– Я не подхожу тебе, Джерри. Я никогда не подходила и никогда не буду подходить. Я никому не подхожу, особенно самой себе.

– Я все равно люблю тебя, Шейла.

– Значит, ты дурак. Я не могу измениться. Если бы был какой-нибудь способ…

– Такой способ есть! – Флетчер замолчал, пытаясь придумать, как он объяснит совершенно необъяснимые вещи девушке, которая в любую минуту может расхотеть с ним разговаривать и спрыгнуть с головокружительной высоты навстречу смерти. Он знал, что единственно возможное объяснение заключается в том, что он должен стать Шейлой.

В его мозгу пронеслись самые невероятные возможности… сделать так, чтобы Джерри встал на карниз, может быть, тогда Флетчер сможет перескочить в сознание Шейлы?

Во всяком случае, надо сделать так, чтобы она продолжала разговаривать, сказал он себе. Полиция и пожарники должны появиться с минуты на минуту. Почему они задерживаются? В десятках подобных случаев несостоявшиеся самоубийцы спокойно возвращаются в безопасное место. Проблема заключалась в том, что Шейла не была обычным ребенком, который пытается привлечь внимание окружающих к нанесенным ей обидам. Ее не особенно интересовало внимание, и она не чувствовала себя обиженной, она даже не сердилась на Джерри. Она была рождена для того, чтобы совершить самоубийство, Шейла испытает удовольствие в момент наступления смерти, колоссальное наслаждение от непереносимой боли.

– Пожалуйста, возвращайся, – попросил он. – Я тебе помогу…

– Если ты сделаешь хоть один шаг в мою сторону, я спрыгну вниз, – предупредила Шейла. – Я и сама не понимаю, чего жду. Я не вернусь. Я только хотела тебя повидать, Джерри… как ты сюда попал?

– Я понял, что ты в опасности. Шейла, клянусь тебе, все можно исправить. Я знаю способ.

Ветра почти не было, но вдруг неожиданный порыв задрал юбку Шейлы, и она чисто автоматическим жестом попыталась ее поправить больной рукой. На мгновение боль и неожиданная прохлада удивили ее и чуть не заставили спрыгнуть вниз.

– Вот видишь! – победоносно воскликнул Джерри, который немного расслабился, когда увидел, что девушка осталась сидеть на подоконнике. – Ты не хочешь этого, ты только что сильно испугалась.

– Знаешь, мне совсем незачем было подставлять руку, – тихо ответила Шейла. – Я видела, что шкаф падает очень медленно, я легко могла отбежать в сторону. Но я совершенно сознательно подсунула под него руку. Впрочем, это, наверное, тебя не удивляет.

– Нет.

– Я очень хочу спрыгнуть. Единственное, что меня удерживает… ну, это будет конец, а я еще не вполне готова.

– Конечно, ты еще совсем не готова. Никто никогда не бывает готов лишить себя жизни.

Она нахмурилась, услышав эти слова, она чувствовала, что их не мог сказать Джерри.

Неожиданно на нее упала тень и они оба подняли головы.

С крыши по веревочной лестнице спускался человек в форме.

Он был уже в шести футах от Шейлы, прямо над ней. Он стоял на лестнице, которую опускали сверху.

– Прощай, Джерри, – тихо сказала Шейла и оттолкнулась от стены.

Казалось, ее падению не будет конца. Она падала лицом вниз, словно заснула на кровати, раскинув в стороны руки и ноги.

А потом приземлилась на асфальт.

Немного позже до Джерри донесся ужасный звук ее падения.

Шок, который Джерри пережил, не покидал и Флетчера в течение двух дней.

Джерри смутно помнил, что было потом: полицейский инспектор, который понимал, что он сам виноват в том, что девушка спрыгнула вниз, и понимал также, что и Джерри это тоже известно. Полицейский решил рискнуть – а если бы он этого не сделал, Шейла могла бы остаться в живых. Всем было хорошо известно, хотя офис по просьбе Джерри был очищен, что, поговорив с Джерри, Шейла начала успокаиваться. Инспектор посчитал, что человек, появившийся без предупреждения сверху, может успеть схватить ее и удерживать до тех пор, пока снизу не подоспеют пожарные с лестницей. Однако, теперь ему, как и всем остальным, казалось, что было бы лучше предоставить Джерри и дальше самому говорить с Шейлой.

Бодейкер проявлял свое сочувствие молча – он знал, что Флетчер теперь находится в разуме Джерри. Для самого Бодейкера случившееся тоже было серьезным ударом, ведь он любил не только Джерри, но и Шейлу.

Был момент, когда Джерри, ослепленный горем, свалил всю вину на Флетчера – он заявил, что если бы Флетчер не вмешался, то они с Шейлой сейчас прекрасно проводили бы время в Уэльсе, и что если бы Флетчер действительно этого хотел, то он мог бы не только спасти Шейлу, но и изменить ее. Однако, Флетчер, который раньше лишь сжимался под подобными наскоками, не чувствовал, что в случившемся была его вина, если не считать того, что он не сумел перебраться в Шейлу – Флетчер был уверен, что это был их единственный шанс.

Сочувствие мистера Гордона, как с радостью замечал Флетчер, только вызывало стыд у Джерри. Ничего не подозревающий мистер Гордон считал Джерри несчастной жертвой обстоятельств, и хотя он не говорил об этом вслух, было очевидно, что он полагал подобный исход далеко не худшим для Джерри. Мистер Гордон с самого начала считал, что Шейла оказывает на Джерри дурное влияние. Он даже предложил Джерри отпуск, но тот заявил, что будет работать, как обычно.

Случайная встреча с Анитой, которая знала, что Джерри сын Бодейкера показала, что она что-то подозревает. Флетчеру хотелось поговорить с ней и спросить о Джуди, но Джерри вел себя очень скованно со всеми людьми, которые знали его, как неблагодарного сына, бывшего ужасной обузой для несчастного Бодейкера.

… Джерри удивился, когда Бодейкер дал ему 5 фунтов со словами:

– Купи венок, или то, что сам посчитаешь нужным.

– Но ты ведь уже присылал венок.

– Тут дело не в том, Джерри. Флетчер, меня сделали старшим лаборантом. Сэма спросили про ту субботу, когда я работал вместо него, а он страшно рассвирепел и заявил, что если они хотят, чтобы я здесь всем распоряжался, то он увольняется.

На некоторое время это отвлекло Джерри, который был страшно рад, что его отец, который уже много лет не получал никакой прибавки к зарплате, был дважды повышен всего за несколько дней. К тому же, этот факт еще больше убедил Джерри, что хотя Флетчер и не смог помочь Шейле, он, в некотором роде, ангел. Как еще можно было объяснить метаморфозу, происшедшую с Бодейкером?

А потом Джерри случайно встретился с Дафной Смит – рыжеволосой красоткой, с которой он познакомился на пляже; только на этот раз она была без Веры.

Мир Джерри снова приобрел четкие очертания.

Девушка, не занятая бесконечными самокопаниями, знала все об окружающем мире. Работая в приемной у дантиста, она знала всех и вся. Дафне нравилось общаться с людьми, и ее интересовало все, что с ними происходит.

– Бедняжка, – сказала она про Шейлу. Она была первой, кто сумел выразить хоть какое-то сочувствие Шейле.

Джерри рассказал ей обо всем, не упомянув лишь про Флетчера. Дафна была страшно заинтересована. Циничная мысль о том, что она не стала бы проявлять ни малейшего сочувствия к Шейле, если бы та была жива, конечно же пришла в голову Флетчеру, но он решил, что не стоит делиться ею с Джерри. В отличие от Шейлы, Дафна не имела к Флетчеру никакого отношения. С ней все было в полном порядке. Это была самая типичная женщина западного мира.

И опять Флетчеру пришлось сражаться с самим собой. И он поцеловал ее маленькую сестричку и забыл о Клементине…

Нет, Джерри никогда не забудет Шейлу. Он по своему сильно любил ее, да и Шейла, хотя и извращенно, любила Джерри.

Постепенно Джерри начал выходить из тени на солнечный свет. По сути своей у Джерри был весьма простой характер.

Он больше не нуждался в помощи Флетчера и знал об этом.

Однако, как и его отцу, ему не хотелось, чтобы Флетчер покинул его.

В то же время, теперь, когда Шейла погибла, трудно было ожидать, что в жизни Джерри может возникнуть кризис, который поможет ему избавиться от Флетчера.

В лунном свете они возвращались домой. На этот раз Дафна провела его вокруг дома, где она жила вместе с родителями.

– Куда мы идем? – спросил Джерри.

– За теплицами есть небольшой сарайчик. Только не бери ничего в голову. Я девушка тодосипор.

– Что, что?

– Только до сих пор и не дальше.

– Я встречался с подобными девушками.

– Не сомневаюсь в этом. А с другими?

– С одной, или двумя.

– А я думала, что в твоей жизни была только одна девушка.

– Да, верно, но были еще просто знакомые.

Теперь они могли спокойно говорить о Шейле, хотя ее имя упоминалось редко.

Джерри легко умел говорить с девушками и покупателями.

Только с властями, чувствуя свою неадекватность, Джерри всегда говорил мрачно и неуверенно. Со временем он мог превратиться в отличного бизнесмена, и мистер Гордон это уже давно заметил.

Сарайчик оказался маленьким, пыльным, теплым и темным.

Вся мебель состояла из маленького стульчика, на котором и устроился Джерри, посадив Дафну себе на колени. Их губы встретились в нетерпеливом поцелуе.

Немного погодя она воскликнула:

– Нахал! – И хлопнула его по руке, одновременно несильно стукнув локтем по ребрам. Джерри автоматически ударил ее в ответ.

В темноте она мгновенно вскочила на ноги.

– Никогда больше не смей этого делать, – сердито сказала она. – А теперь уходи отсюда.

– Извини меня, Дафна, – попросил Джерри, стараясь усадить ее обратно себе на колени. Он среагировал не подумав. К счастью его удар, пришедшийся ей в солнечное сплетение оказался совсем не сильным. На мгновение он почувствовал прежнюю острую злость (ну, что я такого сделал?), но потом Джерри сообразил, что она просто дразнит его, а в его реакции была некая злоба, а это уже совсем другое дело. Хотя Дафна и не пыталась выскочить из сарайчика, она не давала Джерри посадить себя обратно на колени.

Тогда он схватил ее за щиколотку, дернул и поймал девушку, когда она, потеряв равновесие, начала падать. Но это уже было другое дело: в его движении не было злобы, и она рассмеялась.

– Мне уже скоро нужно уходить, – прошептала она. На самом деле Дафна никуда не собиралась уходить, и Джерри хорошо об этом знал.

Довольно быстро, к их взаимному удовлетворению, были установлены границы, которые Джерри не должен был переходить. Сам Джерри принадлежал к той категории парней, презиравших девушек, которые слишком быстро сдавались, и хотя он всеми силами давал понять, что сгорает от нетерпения, в действительности, Джерри не хотел, чтобы Дафна оказалась уж слишком сговорчивой. И она, несомненно, прекрасно это понимала.

По прошествии немалого времени, когда Джерри уже возвращался домой, он вдруг заметил:

– Это правда. Трое – уже толпа.

– Тут я с тобой совершенно согласен.

– Если бы у меня не было девушки, все было бы нормально.

– Я прекрасно понимаю твою проблему.

– Ну, и что ты собираешься по этому поводу делать?

– Ты же прекрасно знаешь все трудности.

Джерри начал смеяться.

– Это из тех вещей, из-за которых потом можно помереть со смеху. Когда-нибудь я расскажу про тебя Дафне и она мне ни за что не поверит.

– Точно, не поверит. Я уже успел убедиться в этом. Нет никакой необходимости верить в это, когда ты сам знаешь, что все правда, что это случилось с тобой. Я думаю, что даже если нечто подобное и случалось раньше, никто не мог представить никаких серьезных доказательств.

Однако, Джерри не интересовала проблема в целом. Он хотел лишь решить свой, частный вопрос.

– Я вполне смог бы пройтись по парапету небоскреба.

– Мне почему-то кажется, что второй раз это не сработает.

– Я никогда особенно не любил виски. Но если это поможет…

– Джерри, мне кажется, ты должен застать меня врасплох. Я никогда сам не выбирал путь, по которому уходил. В твоем случае это может оказаться очень трудным.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду. Ты думаешь, я недостаточно умен. Тебе кажется, что я никогда ничего не смогу придумать.

Это было правдой. Бодейкер тоже был лишен воображения, присущего Джуди и Россу, а они оба, после того, как приняли решение избавиться от Флетчера, проявили незаурядные качества, чтобы выкинуть его из своего разума.

Возможно, размышлял Флетчер, способ не так важен, как они все думали. Ни его хозяин, ни он сам, ни они оба вместе, не могли просто щелкнуть пальцами, чтобы чудо свершилось.

Однако после того, как хозяин принимал окончательное решение, все оказывалось совсем не таким сложным, как думал Джерри. Иначе Флетчер не смог бы покинуть своих предыдущих хозяев за такой короткий промежуток времени, ведь это всегда происходило после того, как они начинали понимать, что дальше так продолжаться не может и давали ему это понять – намеками или как-нибудь еще.

Намек – может быть, в этом заключен какой-то важный смысл. Джуди, за очень короткое время получила от него то, что ей было нужно, а потом выгнала его вон. Росс, после более длительного промежутка времени, сделал то же самое. Бодейкер, хотя он ничего и не делал, чтобы избавиться от Флетчера, сохранял его до тех пор, пока мог что-нибудь получить от него. Джерри, если он и мог на что-то рассчитывать, уже получил все сполна.

– Я никогда не смогу ничего придумать, – с отчаянием сказал Джерри.

Флетчер, однако, не стал особенно беспокоиться. Этой же ночью, когда Джерри мирно спал, Флетчер, впервые, сумел сделать переход в тот момент, когда не происходило никакого кризиса – во всяком случае с той стороны, на которой находился он сам.

ГЛАВА 6

ШИРЛИ

Он был стариком и к нему приближалась смерть.

Флетчер, который уже несколько раз считал, что готов к смерти – окончательному, полному исчезновению – обнаружил, что до сих пор не знал, что такое настоящее смирение перед ее лицом. Старик, который, конечно же, был сэром Чарльзом Ширли, доживал свои последние часы. Он знал об этом и радовался.

Хотя не существует ничего более жалкого, чем безумный старик, умирающий в сумасшедшем доме, ненависть к нему Флетчера – а Флетчер ненавидел только одного человека на всем свете – отнюдь не уменьшилась. Наоборот, эта ненависть была такой жгучей, что она даже вернула на короткое время интерес к жизни у самого Ширли.

Он лежал на больничной койке в пустой и безрадостной палате. На самом деле, палата была не совсем пустой – на одной из пяти соседних железных коек лежало другое умирающее существо, которое, вероятно, было женщиной.

Похоже, что старые, умирающие люди помещались в палаты без учета их принадлежности к тому или иному полу.

Больше в палате никого не было. Горел тусклый свет.

Флетчер не мог вылечить Ширли. Он ничего не мог для него сделать, да и ничего бы делать не стал, если бы и мог – ведь именно этот человек мучил его и превратил его жизнь в извращенную пытку.

Однако, сам того не желая, он помог Ширли обрести на время некоторую ясность сознания. Старик, который вот уже тридцать пять лет был безумен, вдруг сказал:

– О, привет, я часто о тебе думал. Тебе удалось изменить мир?

– Нет, – мрачно ответил Флетчер. – После общения с тобой я стал моральным уродом, и в мире не нашлось для меня места.

Ничего даже отдаленно напоминающего сожаления и стыд не появилось в мыслях старика.

– Значит, я потерпел неудачу? Ну, может быть, я пытался достичь невозможного.

Ширли сделал то, что считал своим долгом. Хирург, который изо всех старался во время проведения операции, не может позволить себе чувствовать вину, когда его пациент умирает, даже если в результате выясняется, что не будь этой операции, он смог бы прожить еще сорок лет. Если хирург не совершил ошибок, то ему не в чем себя винить.

Ширли верил, все еще продолжал верить, даже после долгих пустых лет, в течение которых он не был способен даже на одну связную мысль, что все, сделанное им с Джоном Флетчером, было совершенно правильным, даже и в том случае, если его эксперимент не удался.

– Неужели ты не понимаешь, что если тебя и можно оправдать за попытку развития моих телепатических талантов, то не может быть никакого оправдания тому, что ты заставил меня ненавидеть женщин, пытался сделать из меня религиозного фанатика, превратив в одинокого, несчастного человека?

– Я сделал то, что считал нужным, – безмятежно отозвался Ширли.

Флетчера заинтересовал фанатизм Ширли, и он обнаружил, что это несколько притупило горечь. В первый раз контакт Флетчера с больным разумом оказался бесполезным – он никак не мог на него подействовать. Да, разум Ширли, впервые за долгие годы, прояснился, но не более того.

Возможно, такой старый мозг уже не может воспринять новых мыслей.

Ширли продолжал:

– Кроме того, как ты наверное помнишь, тебя у меня отобрали. Мне не удалось завершить твое обучение. Я не в большей степени ответственен за твою судьбу, чем инженер за наполовину недостроенный механизм. Если бы тебя оставили со мной… Какую дурацкую ошибку я сделал, когда все вышло наружу. Зачем я вообще отвел тебя к монументу Скотта?

– Да, расскажи мне, что же там произошло. Почему после того, как ты прятал меня от всего мира в течение четырех лет, ты дал себя арестовать, как злодея в викторианской мелодраме?

– Мне все труднее становилось заставлять тебя упражняться. Ты был слишком силен для меня. Все было на моей стороне, кроме твоих удивительных способностей. В каком-то смысле между нами шла борьба – между взрослым мужчиной и малым ребенком – и тебе удавалось выигрывать почти каждый раунд.

Флетчер сухо заметил:

– Похоже, тогда я растратил все свои способности к успеху. С тех пор меня постоянно преследовали неудачи.

– Неудачи? Невозможно. Только не тебя. Ребенок, которого я знал не был рожден для неудач. Я мог потерпеть поражение. Только не ты. Значит, ты этого хотел.

Флетчер собрался было запротестовать, но тут он кое-что вспомнил.

Он всегда получал то, на что рассчитывал.

Только вот получалось так, что во всех серьезных вопросах он был настроен на неудачу. Неудачи на работе, с девушками, в тестах Бодейкера – все кончалось именно так, как он и предполагал.

А что произошло бы, если бы он предполагал успех?

Он говорил Бодейкеру о «мелких чудесах, о которых и упоминать не стоит». Даже мелкие чудеса не были неудачами. Когда он захотел поговорить с Анитой без свидетелей, он сразу пошел с ней в раздевалку, которая, конечно же, оказалась свободной. Мелочь, такая мелочь, о которой и упоминать не стоит – значит, она не считается.

А может быть, тут-то он как раз и ошибается?

Раздумывая обо всех этих возможностях, Флетчер вспомнил, с каким отвращением и страхом он ждал, что тесты покажут его непохожесть на других людей. Возможно, на самом деле он боялся, что владеет некоей властью?

Отбросив все эти мысли в сторону, он попытался расспросить умирающего старика о подробностях тех событий, которые, возможно, и привели Флетчера к его нынешнему состоянию:

– Ну, и причем здесь монумент Скотта?

– Наверное, дело в том, что я никогда не был практичным человеком. Мне казалось, что никаких проблем не возникнет. Предполагалось, что ты должен был заставить меня вернуть тебя в безопасное место. Я хотел, чтобы ты вынудил меня это сделать, как ты уже один раз сделал, когда новорожденным ребенком умирал от голода. Но трое молодых людей, о существовании которых я до того момента даже не подозревал, бежали ко мне вверх по лестнице. Они услышали твои крики, бросились ко мне, оттащили меня от края и отняли тебя. Конечно, раньше мне и в голову не приходило, я догадался об этом только сейчас, что это ты их позвал. Если бы ты просто взял мои действия под контроль, то это никак не изменило бы твоего положения.

Ты уже достаточно часто делал это раньше. Ты хотел изменить свою жизнь кардинально, и ты своего добился.

Флетчер решительно продолжал расспрашивать Ширли о мелких, несущественных деталях.

– Ты гипнотически внушил мне страх высоты?

– Нет, зачем бы я стал это делать? Я должен был отвратить тебя от зла, гордости, похоти и жажды власти. В этом состоял мой долг, но я любил тебя. Ты был не просто живым чудом, чей удивительный потенциал ждал развития, ты был для меня сыном, которого я никогда не имел. Я вижу, что в твоем сознании появились новые представления…

Времена изменились. Когда мне было полтора года, мой отец, священник, сознательно прижал мою левую руку к раскаленной каминной решетке. У меня до сих пор остались шрамы. Видимо, когда я был ребенком, меня очень тянуло к огню, и он решил, что таким образом, у меня возникнет разумный страх перед огнем, и мне не будет грозить опасность заживо сгореть. Подобный спартанский подход был очень распространен в те дни в Шотландии. Я не был столь же жесток. Я только хотел, чтобы ты расправил крылья.

– Большое тебе спасибо. Уж лучше бы ты оставил меня умирать.

Старик сохранял полное спокойствие:

– Как ты можешь говорить такое? Я вижу, вглядываясь в твой разум, то добро, которое ты уже сделал, и души, которые ты спас. А ведь это еще только начало.

– Я надеюсь, совершенно искренне надеюсь, что моя жизнь подошла к концу.

– Чепуха.

– Я хочу умереть. Мне стыдно, и я устал быть призраком в чужом сознании.

– Но вместе с теми людьми ты пережил немало счастливых минут, гораздо больше, чем когда ты был живым человеком.

Старик, который временно обрел силы и разум после появления Флетчера, продолжал сохранять способность мыслить, но быстро терял силы.

– Я умираю. Для меня это правильный исход. Скорее всего моя жизнь была прожита попусту – ведь я упустил тот великолепный шанс, который мне был предоставлен…

Ты, во всяком случае, утверждаешь, что я потерпел неудачу. Однако я чувствую, что твоя жизнь еще только начинается.

Медленно погружаясь в черноту, старик еще продолжал рассуждать, сохраняя до самого конца ясность мысли.

– Да, в одном смысле я ошибался, – признал он. – Женщины могли и должны были тебе помочь. Я ошибался, когда думал, что ты должен соблюдать обет безбрачия. Но кто знает, возможно, умирая, я смогу придать тебе толчок в нужном направлении…

Сэр Чарльз Ширли умер.

ГЛАВА 7

АНИТА

Он опять стал женщиной, но на этот раз он совсем не испугался.

Флетчер снова оказался бодрствующим в спящем разуме.

Личность и убеждения Аниты Сомерсет были открыты ему.

На сей раз ему было гораздо легче принять свое новое положение, но вместе с тем Флетчер понял, что полного слияния с разумом женщины для него все равно не может быть. То немногое, что осталось от Джона Флетчера, было, несомненно, мужским; для мужского разума Флетчер мог быть партнером, для женского он всегда будет оставаться незнакомцем. Находясь в разуме Джуди, Флетчер пришел к верным выводам, опираясь на ложные предпосылки.

Бодейкера обязательно заинтересует, в клиническом смысле конечно, что в мужском и в женском началах заложено нечто большее, чем просто физические различия, что лишившийся тела разум все равно остается мужским, или женским, и они никогда не смогут слиться в один.

Почти сразу же Флетчер понял, что он ничего или почти ничего не сможет сделать для Аниты. Даже на такой ранней стадии общения с ее спящим разумом, он обнаружил, что ему не нечего ей дать и это его расстроило.

Конечно, она не была идеальной – да и кто идеален?

И хотя она была цельной, хотя она была сама собой и это ее вполне устраивало, ей все-таки чего-то не хватало, и теперь, когда Флетчер находился внутри ее разума, это стало ему еще более очевидным.

Что же касалось самого Флетчера, то ему было просто необходимо покинуть тот разум, в котором он находился до этого.

Вдобавок, тот разум, в который Флетчер мог попасть, должен был быть готов к тому, чтобы принять его. Джуди, Росс, Бодейкер, Джерри, Ширли, Анита, все они имели много общего. У всех уже много лет назад умерли родители. Ни у кого из них не было ни братьев, ни сестер (хотя Джерри много лет считал, что у него есть сестра). У всех были серьезные личные проблемы. Все, сознательно или бессознательно, были ему рады и следовали его советам.

Слепой ведет слепого, мрачно подумал он. Он отказывался принимать всерьез те странные идеи, которые появились у него во время короткого визита в разум Сэра Чарльза Ширли. Старик был безумцем и пытался заразить его своими идиотскими идеями.

Неадекватность Аниты была самой простой из всех. Ее даже трудно было так назвать. Все сводилось к тому, что Анита испытывала нужду в том, чтобы рядом с ней находился сильный мужчина, на которого можно было бы опереться, да еще она имела самое естественное желание обзавестись мужем и детьми. Остальное было обычным результатом тяжелых детских воспоминаний, когда ее расставшиеся друг с другом родители постоянно из-за нее ругались.

Анита испытывала необходимость кому-нибудь верить, но Россу она не могла верить даже сейчас. Ей начали сниться эротические сны, в которых фигурировал Росс, но его лицо постоянно менялось.

Заглядевшись на сон Аниты, Флетчер и сам заснул.

Проснулся он, когда заверещал маленький будильник, стоящий у ее изголовья. Так как Флетчер не пытался скрыть своего присутствия, то Анита сразу оказалась с ним в контакте.

– О, привет. Наверное, так и должно было случиться.

Интересно, сколько времени тебе понадобится, чтобы побывать в сознании всех обитателей Британских островов?

– Мне бы этого совсем не хотелось.

– Ну, только не надо прикидываться. Ты ведь получаешь от этого немалое удовольствие. Во всяком случае, я бы получала.

– Только вот сначала нужно умереть.

– Рано или поздно это ведь все равно произойдет – так во всяком случае так принято считать, и я в это верила, до того, как познакомилась с тобой.

– Мне кажется, ты не против моего присутствия в твоем разуме.

– А если бы я и была против – что из того? Я вижу, ты уже заметил, что между мужчинами и женщинами существуют различия. Тебе нужно будет запатентовать эту идею. Заработаешь на ней миллионы.

На этот раз, когда Анита встала, помылась и оделась, их контакт не вызвал у Флетчера стыда и других неудобств.

Флетчер еще раз получил невероятное удовольствие от пребывание в молодом и здоровом теле. Странно, но это удовольствие было особенно сильным, когда Флетчер находился в теле Джуди и Аниты. Возможно женщины, а в особенности молодые девушки, обладают большей чувственностью, чем мужчины, и больше заботятся о своем теле. К тому же, и Росс, и Джерри, оба пили и курили, не соблюдали элементарного режима, что показалось бы чистым безумием для Аниты и Джуди.

Завтрак Аниты состоял из стакана молока и яйца, сваренного в мешочек, с тостом. И еще раз Флетчер удивился, как по-разному воспринимают два различных разума нужды одного тела. Когда Росс пил виски, получая от этого удовольствие, у Флетчера было такое ощущение, будто Росс поглощает собственное тело. В теле Аниты Флетчер с удовольствием съел бы на завтрак здоровенную тарелку яичницы с ветчиной, запив все это несколькими чашками кофе. Но Анита ограничилась чашкой молока и яйцом – ее это вполне устроило. И хотя они находились в одном теле, Флетчер остался голодным, а Анита – нет.

Он не стал скрывать своих мыслей.

– Я не собираюсь толстеть, чтобы удовлетворить твои аппетиты, – решительно заявила она.

– Меня это совсем не порадует. Только объясни мне, почему, чтобы не растолстеть, ты ешь совсем, как птичка?

– Это очень глупое сравнение. Птицы едят все время. Они поглощают массу, равную собственному весу за…

– Ты прекрасно понимаешь, что я имел в виду.

– Повторяю, я не хочу переедать.

Флетчер понимал, что за этими ее словами скрывается очень многое. Да, девушки очень чувственны. Она наслаждалась своим стройным, сильным телом, своей легкостью, энергией и красотой. Для нее существовали какие-то двойные, тройные и четверные стандарты, сути которых Флетчер не мог уловить, даже находясь внутри ее разума. Анита не хотела походить на роковую женщину, но выглядела она именно так. Она не стремилась к тому, чтобы каждый мужчина, которого она встречает, хотел ее, но если этого бы не происходило, она была бы разочарована.

– Ну, у мужчин существуют аналогичные странности, – отрезала Анита. – Они все помешались на фантазиях Джеймса Бонда, вечно им хочется, чтобы из каждого окна их манили к себе прелестные красотки в прозрачных ночных рубашках, однако, если с ними происходит нечто подобное, девяноста пять из ста убегает с такой скоростью, словно за ними кто-нибудь гонится.

– Ну, это просто смешно.

– Ну, уж ты-то, точно бы сбежал.

Стараясь сдержаться, Флетчер проворчал:

– Возможно, но я не типичный пример.

– Конечно, ты не типичный. Никто не является типичным. Но не обманывай себя. Ты такой же, как все. Никто ни от кого не отличается. И хватит болтать всякие глупости. Мне нужно идти на занятия.

Ему удалось уговорить Аниту немного перекусить между лекциями, чего она никогда обычно не делала, а она, в ответ, заметила, что всепоглощающий голод обычно характерен для тех, кому не хватает любви.

– Да, я это уже слышал, – проворчал Флетчер.

Но Анита на этом не успокоилась.

– Теперь, когда ты некоторым образом превратился в призрак, тебе не следует ожидать, что кто-нибудь будет любить тебя, Джон. К этому нелегко привыкнуть, но это правда.

Из-за спина Аниты послышался голос Росса:

– Привет, Девушка. Не возражаешь, если я к тебе присоединюсь?

Она покачала головой, но Росс все равно сел напротив нее.

Анита сразу встала.

– Мне так жаль, что я не могу остаться, – вежливо сказала она, – но я слышу голос своего хозяина. А профессор не любит, когда его заставляют ждать.

Когда они выходили из кафе, Флетчер спросил:

– Зачем ты это сделала? Ты ведь никуда не торопишься.

В первый раз с тех пор, как он оказался с Анитой, Флетчер уловил в ней раздражение и нетерпение.

– Живи своей собственной жизнью, а я буду жить своей.

Контакт Флетчера с Анитой оказался наименее близким, чем со всеми его предыдущими хозяевами. Она разговаривала с ним легко и непринужденно, как с приятелем, с которым можно было в любой момент поговорить по телефону – только для этого не требовался телефон. Она ничего не скрывала от Флетчера; в ее жизни не было ничего такого, что ей следовало бы скрывать.

Единственное, что она попыталась было скрыть от него – но не успела – полное отсутствие сексуального опыта. Ян Росс был прав в буквальном смысле, когда называл ее Девушкой или Девственницей, вероятно он это знал.

Флетчера, который уже перестал быть прежним пуританином, весьма позабавил тот факт, что Анита ужасно стыдилась своей девственности, объясняя ее собственной неадекватностью, в точности, как это делал сам Флетчер.

Убедившись в том, что ей не удалось скрыть от Флетчера сей грустный факт, она попыталась объяснить ему:

– Если бы причина заключалась исключительно соображениями морали, то я бы даже гордилась своей непорочностью и чистотой. К сожалению, мораль здесь совершенно не причем. Я вовсе не порицаю тех девушек, которые спят со всеми, кто окажется поблизости в подходящий момент, более того, я им даже завидую. Ведь при этом я что-то теряю.

– А ты в этом уверена?

– Ну, как минимум, я теряю знание, что я и в самом деле ничего не теряю, не так ли? Я знаю, что со мной происходит, и мне не нужен ни ты, ни кто-нибудь другой, чтобы он рассказал мне. Я просто не могу ни на что решиться. Я так долго собираюсь прыгнуть, что в результате так и не прыгаю. Взять хотя бы Яна… до того, как он встретился с тобой, с ним было совершенно невозможно иметь дело. У него в голове всегда одно и то же.

– Я знаю.

– А теперь… Я даже не хочу говорить об этом. Не будешь ли ты так добр помолчать, или спрятаться куда-нибудь в самый дальний уголок моего сознания, или, в крайнем случае, давай поговорим о музыке барокко.

Вторым камнем преткновения оставался аппетит Флетчера. В здоровом теле Аниты ему все время ужасно хотелось есть, и ей далеко не всегда удавалось устоять перед его требованиями. Когда она собиралась заказать салат, инициативу перехватывал Флетчер и просил принести бифштекс и йоркширский пудинг, а стоило ей отвлечься, как на ее тарелке оказывалось несколько лишних ложек жареного картофеля.

Однажды ночью, примерно через десять дней после того, как Флетчер присоединился к ней, Анита разделась и заставила его посмотреть на себя в длинное зеркало своего шкафа.

– Посмотри, что ты со мной делаешь, – с укором в голосе сказала она.

Он посмотрел на нее со смесью неохоты и удовольствия. Хотя Флетчер уже привык быть Анитой, он всегда старался смотреть в другую сторону, когда она одевалась или принимала душ, всякий раз понимая, что в одном теле двое это уже целая толпа, особенно, если эти двое мужчина и девушка в теле девушки.

– Ты просто очаровательна, – только и сказал он.

– Ты что, окончательно спятил? У меня была настоящая талия в 23 дюйма. А теперь у меня горшок вместо живота, и это только через десять дней. Ты только посмотри на это!

Она преувеличивала. Ее талия все еще оставалась идеально тонкой, а живота не было и в помине. Однако, Флетчер не мог не обратить внимания на ее слова. Он принес Бодейкеру много пользы, заставив бросить курить (даже после того, как Флетчер покинул его тело, Бодейкер так и не начал снова курить), но если всего за десять дней Анита успела прибавить в весе на десять фунтов, ей было на что жаловаться. Будучи Флетчером, он мог есть сколько угодно и не прибавлять ни унции. На Аниту это очевидно не распространялось.

Тут он взял над ней полный контроль – в первый раз за все время пребывания в ее теле – схватил халат, быстро надел его и завязал поясок.

Анита запротестовала:

– Я заставила тебя посмотреть на меня, чтобы ты увидел, что ты сделал с моим телом, но неужели же я произвожу такое ужасное впечатление?

– К нам сейчас придут.

– У тебя что, есть специальная система оповещения?

Она повернулась к двери.

– Нет, не отсюда.

Когда она поняла, что он имеет в виду окно, Анита сразу догадалась, что этим посетителем может быть только Росс, ей захотелось отчаянно закричать, закрыть окно на задвижку или выбежать из комнаты.

– Это будет не так, как в прошлый раз, – утешил ее Флетчер. – Он не станет тебя бить.

Росс был еще снаружи, и он увидел, что Анита смотрит на него. И еще он успел заметить, что она не сделала попытки закрыть окно и помешать ему забраться в комнату.

– Как романтично! – сухо сказала Анита.

– Мне необходимо с тобой поговорить, – попытался объясниться Росс, – а если бы я позвонил в дверь, ты бы меня не пустила.

– Поэтому, ты забрался через окно. Очень логично. Однако, ты склонен уж слишком все драматизировать…

– Анита, – заявил Росс, прислонившись спиной к окну, – я люблю тебя. И всегда любил.

Анита молчала. На это ей нечего было сказать. Она начала краснеть, а ее сердце мучительно забилось в груди.

Ничего подобного со мной никогда не происходило, – продолжал он. – Ты ведь знала, что со мной случилось, не так ли? Знаешь и веришь мне?

Она кивнула.

– Мужчины часто говорят девушкам «Я изменился», но совсем по другой причине. Я не виню тебя за то, что на тебя не произвел впечатления Ян Росс, который был…

– Но ты считаешь, что на меня должен произвести сильное впечатление новый Ян Росс?

– Да, нет. Но ты должна мне дать шанс, Анита.

– Иногда, – сказала она деланно спокойным тоном, – разъезжающий коммивояжер начинает ненавидеть клиента, который не желает его слушать. Тем не менее, каждый имеет право не хотеть быть его клиентом. Предположим, что я просто не хочу покупать?

– Вот именно. Ты сама не знаешь, хочешь ты покупать или нет, но при этом отказываешься даже попробовать.

Он был прав, и она это понимала.

Стараясь использовать то небольшое преимущество, которое он временно получил, Росс сказал:

– Я хочу тебя, Анита, и не собираюсь прикидываться дураком и делать вид, что не хочу, только потому, что ты еще сама не приняла решения. Подумай немного и дай мне прямой ответ. Неужели я попусту трачу время?

Росс поставил Аниту в трудное положение. Он делал все, чтобы заставить ее сказать да или нет.

– Да, – сказала она.

– Ты в самом деле так считаешь? – ровным голосом спросил он.

– Конечно, иначе зачем бы я стала это говорить?

– Я собираюсь еще раз задать тебе этот вопрос. Ты хочешь, чтобы я вылез через окно и больше никогда к тебе близко не подходил?

– Да.

– Ты уверена?

– Да, да, да!

Он немного поколебался, а потом кивнул.

– Прощай, Анита, – сказал он и открыл окно.

Она не пошевелилась. Когда Росс вылез в окно и закрыл его за собой, она в отчаянии мысленно попросила Флетчера о помощи.

Флетчер проигнорировал ее. Он вмешивался в жизнь всех своих хозяев, но сейчас он прекрасно понимал, что этого не следует делать.

– Пожалуйста, – попросила она, – помоги мне!

Флетчер мысленно повернулся к ней спиной.

Она знала, что Росс сказал правду. Он имел гордость. Он потребовал окончательного ответа, и Анита, как легко было предвидеть, не захотела ничего менять. Хотя она и не хотела Росса, терять его не входило в ее планы.

В иррациональности ее поведения, Флетчер вдруг увидел нелогичность своих собственных действий.

Ширли говорил, что он не может потерпеть поражения. Однако, Ширли был безумен. То, что с ним сделал Ширли, никогда нельзя будет оправдать, даже учитывая убежденность самого Ширли, что все делается на благо ребенка. Ширли непростительно превратил детство Флетчера в ад.

Однако, умирая, Ширли сообщил ему очень важные сведения, которые Флетчер упрямо отказывался рассмотреть.

Флетчер ожидал, что его ждет неудача – так и случалось.

Флетчер ожидал одиночества – и он был одиноким.

Хотя с тех пор, как Джон Флетчер умер – возможно, его смерть была важным и совсем не случайным звеном в этой последовательности событий – он сумел достичь некоторых успехов, когда вмешивался в жизнь других людей, ему было еще очень трудно свыкнуться с мыслью, что если изменить предполагаемые цели, то изменятся и результаты.

Флетчер не хотел обладать колоссальной властью. Он не хотел брать на себя такую ответственность. Было куда проще отрицать, что он такой властью обладает.

А Анита заявила человеку, которого она любит, что больше никогда не желает его видеть.

Анита подбежала к окну и распахнула его.

– Ян! – позвала она. В ярком лунном свете она отчетливо увидела его во дворе внизу. Он не стал рисковать и прыгать с крыши угольного сарая на стену.

Не отдавая отчета в том, что она делает, Анита начала вылезать в окно. Тот факт, что Росс сумел дважды забраться к ней и уйти тем же путем, убедил Аниту в том, что это вполне возможно. Хотя она и не была ярой феминисткой, Анита всегда считала, что может сделать все, что в состоянии сделать любой мужчина. Потеряв всякую осторожность, она решила спуститься вниз к Россу.

Когда Анита стояла одним коленом на подоконнике, а другой ногой пыталась достать до крыши сарая, она вдруг вспомнила, что на ней надет лишь легкий халатик. Она отчаянным движением попыталась запахнуть его, потеряла равновесие, ее руки соскользнули с подоконника, и она начала падать вниз, при этом ее лицо было обращено к звездам.

Флетчер слышал, что иногда умирающий человек видит, как вся его жизнь проходит перед его глазами за считанные доли секунды. За то время, что тело Аниты летело вниз,

Флетчер успел увидеть не только всю свою жизнь, но и те события, которые произошло после его смерти.

Падение с высоты или страх этого падения владели им всегда – даже после смерти. Несомненно в этом был глубокий символический смысл: падение соответствовало провалу во всех его делах.

Нет, в данном случае падение не было столь ужасным, как с верхней площадки монумента Скотта, или с Вестфилдского небоскреба, или с карниза здания, спрыгнув с которого нашла свою смерть Шейла. Однако, самого Флетчера убило падение с еще меньшей высоты. Оно было бесконечным и продолжалось, наверное, миллион лет.

Анита должна была умереть. Она кричала, и Флетчер понял, что она об этом знала. Странно, но сам Флетчер не испытывал страха, только удивление, что он до сих пор находится в теле Аниты. Почему он, как всегда в подобных ситуациях, еще не перескочил в другое тело? Может быть, это произойдет в момент смерти Аниты?

А может быть, он не испытывал ужаса потому, что Анита падала глядя на звезды, и не видела земли, мчавшейся навстречу.

Но сама Анита была в ужасе. Она не хотела умирать. Так же, как и Флетчер, она смотрела на свою жизнь и приходила во все большее отчаяние от того, какой бессмысленно бесплодной эта жизнь была.

Именно так, в секунды стресса, Анита оценила свою жизнь.

Падение, наконец, закончилось.

Анита не поняла, что произошло до тех пор, пока не обнаружила, что стоит на собственных ногах, оглушенная, но в остальном совершенно не пострадавшая. Долгие секунды она не могла понять, что же случилось.

Потом Анита заметила Росса, прислонившегося к стене дома. Он едва держался на ногах. Его искаженное от боли лицо посерело. Правая рука висела под таким неестественным углом, что было очевидно – она сломана. И даже в полумраке было видно, что с его левым плечом что-то совсем не так.

– Ты поймал меня, – выдохнула Анита.

Он с видимым трудом усмехнулся.

– Девушка, прежде чем я смогу перенести тебя через порог, тебе придется сбросить фунтов двести. Сейчас ты весишь по меньшей мере тонну.

– Ты спас мне жизнь.

– Не будем об этом. Я бы сделал это для любого другого человека. А теперь, прежде чем я испущу дух, как насчет того, чтобы вызвать врача?

Много лет назад хозяйка Аниты была медицинской сестрой.

Она сразу занялась Россом, пока Анита вызывала скорую помощь. Рука Росса была сломана по меньшей мере в двух местах, левое плечо было выбито и, скорее всего, в нем была трещина.

Увидев неодобрение в глазах своей хозяйки, Анита сказала:

– Я была дурой, но только не в том смысле, что вы думаете.

– А я всегда считала вас спокойной, серьезной девушкой, – сказала миссис Сэнфорд.

– Слишком спокойной и слишком серьезной. Поэтому так все и произошло.

Потом приехала скорая помощь и забрала их обоих. Анита, увидев, что стоит на своих собственных ногах, совершенно забыла о себе. Однако, оказалось, что она вся в синяках, и врач настоял на том, что нужно сделать рентген.

Несколько часов спустя ей разрешили навестить Росса.

– Ян, сказала она, – ты совершил замечательный поступок.

Он нахмурился.

– Послушай, Анита, ты должна все правильно понять. Я был внизу, когда ты стала падать. Даже если бы это был совершенно незнакомый человек, я бы попытался помочь.

Она кивнула.

– Ладно, будь по-твоему. Только знай, что перед тем, как выпасть из окна, я пыталась тебя догнать.

Она наклонилась и поцеловала Росса.

После этого отношение Аниты к постоянному присутствию Флетчера мало отличалось от аналогичной ситуации с Джерри.

– Почему бы тебе не поискать какого-нибудь одинокого пастуха, нуждающегося в компании? Которому понравится, когда у него в голове зазвучат чужие голоса?

– Я никогда сам не нахожу свое следующее место пребывания. И если ты хочешь избавиться от меня, то это твое дело.

– Да, я знаю. Слава Богу, уже были прецеденты. Ну, то, что сумели сделать Джуди и Ян, посильно и мне.

– Что ты собираешься делать?

– Скоро ты сам узнаешь. Тебе это не понравится.

Анита предупредила миссис Сэнфорд, что всю следующую неделю она не будет есть дома.

Миссис Сэнфорд, к которой вернулась ее прежняя доброжелательность, кивнула.

– Больница. Я понимаю.

Хотя Росса и не стали бы задерживать в больнице из-за сломанной руки, с плечом дело обстояло гораздо серьезнее, и ему пришлось провести в больнице несколько недель. Его поместили в палату, где правила были не слишком строгими.

Анита могла навещать его практически в любое время.

Она и в самом деле часто приходила к Россу. Однако, она не начала есть вне дома. Анита совсем перестала есть.

Флетчер заявил:

– Это чистое безумие. Ты себя убьешь. Да и от меня, таким образом, тебе избавится не удастся.

– Это мы еще посмотрим.

Пила Анита много: кофе, чай, молоко или лимонад. Иногда она съедала сухое печенье или маленькую булочку, но никогда ничего более существенного.

– Это все равно, что пытаться заморить голодом глистов у себя в желудке.

– В таком случае, почему же они так активно протестуют?

– Что ты этим хочешь сказать?

– Если на тебя никак не действует то, что я перестала есть, почему же ты так об этом беспокоишься?

Дни проходили за днями, и Флетчер был вынужден признать, хотя он и постарался это скрыть от Аниты, что ее идея уже не кажется ему такой уж безумной. Еще до того, как она сбросила свои лишние десять фунтов и решила исходную задачу, ему уже так хотелось есть, что он не мог ни о чем другом думать, в то время, как сама Анита, нисколько не беспокоилась о пропущенных обедах и ужинах.

– Деловые женщины часто ограничиваются стаканом молока и сэндвичем на ленч, – небрежно сообщила она Флетчеру.

– Но ты ограничилась только стаканом молока и обошлась без сэндвича.

– Ну, зато я сэкономила деньги.

Иногда Флетчер пытался заставить ее плотно поесть, но у него ничего не получалось. Анита была настроена самым решительным образом, а он не решался применить всю свою силу, ведь пока Анита не успела нанести себе никакого вреда.

Ему уже было совершенно очевидно, что два разума в одном теле, по разному реагируют на одни и те же стимулы. Еда никогда не занимала существенного места в жизни Аниты.

Она могла выпить чашку чаю с тостом и даже если ей все еще хотелось есть, это не имело значения по сравнению с другими более важными для нее вещами – например, предстоящей через двадцать минут встречей с Россом, или не проходящим желанием расстаться с Флетчером. Но сам Флетчер никак не мог избавиться от мыслей о еде, он постоянно мучил себя видениями огромных, сочных бифштексов, тарелок полных спагетти с сыром или карри с рисом.

Его чревоугодие, которое так жестоко вскрыла Анита, вызывало у Флетчера отвращение. Девушка определенно ела меньше, чем она должна была, и если это будет продолжаться достаточно долго, она может нанести существенный вред своему здоровью. Пока же ничего страшного не происходило: она потеряла одиннадцать фунтов и на некоторое время потеря веса прекратилась, частично из-за того, что она пила много жидкости. И даже после этого, когда она явно стала сильно худеть и ее щеки втянулись, у нее не возникло никаких неприятных ощущений, если не считать некоторой слабости.

Флетчер же, наоборот, заметно уменьшался в размерах. То, как Ширли представлял себе его грандиозные возможности, вызывало теперь у Флетчера лишь горький смех. Флетчер постепенно превращался в ничто только из-за того, что не мог набить себя (а точнее, Аниту) огромным количеством животной и растительной пищи. Он даже думать мог теперь только о еде.

Флетчер хотел умереть точно так же, как этого хотел Ширли.

Перехватив эти мысли, Анита отправилась к его безымянной могиле на самом большом городском кладбище.

– Вот тут, под землей, лежишь ты, Флетчер. Ты что, окончательно решил отправиться туда, когда я вытолкну тебя, наконец, из своего разума?

Он не мог понять, почему она с такой жестокостью с ним разговаривает – Флетчер ведь хорошо знал, что Анита совсем не такая. Он прекрасно понимал ее желание снова стать собой, но ее жестокость шокировала его. Анита так не должна была себя вести.

Потом в один из немногих моментов, когда его сознание прояснилось – теперь это происходило с ним все реже, таким измученным был его дух от постоянных мыслей о недостижимой пище – он увидел, что жестокость была просто частью его решимости избавиться от него. Анита сошлась с ним в смертельной схватке и не собиралась сдаваться. Росс, который уже давно догадался обо всем, просил ее придумать какой-нибудь другой путь. Но Анита приняла окончательное решение. Если нужно, она будет голодать до самой смерти.

Однажды она забылась, и Флетчер сумел разглядеть еще одну причину ее жестокости. Если привязанность была для него пищей – значит, он не должен ее получать. Она не будет давать ему ни духовной, ни материальной пищи.

Конец оказался для нее таким же неожиданным, как и для Флетчера. Если не считать слабости, она чувствовала себя прекрасно. Она только что навестила Росса, и теперь ей нужно было торопиться, чтобы не опоздать на лекцию, которую она не хотела пропускать.

Посреди лекции она потеряла сознание. Когда ее осматривал вызванный другими студентами врач, он сразу поставил диагноз: недоедание. Ее отвезли в больницу, но не в ту, в которой лежал Росс, там, если в этом возникнет необходимость, врачи станут кормить ее внутривенно.

Но этого не потребовалось, потому что Флетчер уже исчез из ее разума.

ГЛАВА 8

ФЛЕТЧЕР

Флетчер сразу почувствовал, что снова стал самим собой. Вместе с ним не было чужого разума. Наконец-то он остался один: Джон Флетчер и никто другой. Потом его охватил ужас – он представил себе, что находится в мертвом разлагающемся теле Джона Флетчера.

Он должен был умереть, но ему опять не удалось это сделать.

С некоторым усилием он заставил себя успокоиться. Флетчер ни видел, ни слышал. Однако, он ощущал удивительную ясность и ему было очень удобно. Если таковой была смерть, то он сможет к ней быстро привыкнуть.

Впрочем, постепенно, физические ощущения начали к нему возвращаться.

Флетчер беззвучно закричал.

Значит его мучениям не пришел конец. Они никогда не закончатся. Он не может умереть. Всякий раз все будет начинаться снова и снова.

И все же, он был самим собой. На этот раз никто не посылал ему вызов, никто не собирался сражаться с ним за обладание тела, каким бы оно не было.

Очевидно, он не был в мертвом мозге Джона Флетчера. Он явно находился в живом теле – ведь к нему возвращались все физические ощущения… может быть, он попал в тело кошки, или собаки? Сам факт его существования доказывал возможность переселения душ. Существовала возможность, что единственная необычность его опыта заключалась в том, что он осознавал, в отличие от всех остальных, что с ним происходит.

Он по-прежнему ничего не слышал и не видел. Проходило время, но он все еще не мог пошевелиться. Он был полностью парализован.

Поскольку он был не в состоянии сделать что-нибудь другое, он заснул.

Проснувшись, Флетчер сел. Оглядевшись по сторонам, он понял, что вряд ли сможет найти здесь что-нибудь интересное. Четыре серых стены, с зарешеченным окном на одной стороне и дверью на другой. Кроме кровати, на которой он лежал, в помещении больше ничего не было.

Он находился в камере.

Джону Флетчеру никто и никогда не прищемил бы нос в корзинке, когда он гулял по рынку, поскольку судьба всем известного любопытного зеваки ему не грозила. Сначала он сгорал от нетерпения, желая узнать, где же он оказался, но теперь ему было совершенно все равно. Пройдет время, и он все узнает. Для него, очевидно, время не остановится никогда.

Он бросил взгляд на себя. Он был одет в голубые джинсы и голубую же клетчатую рубашку. Он был удивительно худым… вспомнив, что Анита голодала, он на какое-то мгновение решил, что, возможно, перебрался в тело другого голодающего. Но тут он понял, что вовсе не хочет есть.

Вероятно, странный вкус во рту мог объяснить то, что он совсем не был голоден: он подозревал, что его накачали наркотиками, и поэтому он не мог пошевелиться сначала и ему пришлось так долго спать. Внимательно изучив свое тело, он сообразил, что поразившая его худоба, является принадлежностью очень молодого человека.

Ему было не больше двенадцати или тринадцати лет.

Вскочив с кровати, Флетчер подошел к двери и подергал ее.

Оказалось, что она заперта. Он постучал, но ничего не произошло. Тогда он стал колотить изо всех сил, но по-прежнему безрезультатно. Тогда он прекратил стучать, выглянул в окно и не увидел ничего, кроме глухой стены, расположенной на расстоянии нескольких футов. Становилось темно, это помогло ему определить время. Анита упала в обморок днем. (Он не слишком о ней беспокоился – освободившись от него, она мигом закончит свою голодовку и уже через пару дней будет, как новенькая.)

Предполагалось, что переход происходил мгновенно, хотя он никогда не пытался проверить это. Если все обстоит именно так, то он находится в камере вот уже несколько часов, видимо, ему дали какое-то сильное успокоительное средство. Это заставило Флетчера задуматься о том, в какое заведение он попал. Очевидно, это не была обычная тюрьма: для этого он был слишком молод. У него даже промелькнула фантастическая мысль, что он был отброшен назад во времени, в свое собственное детство. И хотя все Приюты, в которых ему довелось побывать, не были особенно приятными местами, ни один из них не был таким мрачным и безрадостным, как этот.

Наконец женщина с удивительно пустым и равнодушным лицом заглянула в камеру. Флетчеру с некоторым трудом удалось поймать ее взгляд и он ей улыбнулся. Лицо женщины осталось совершенно равнодушным.

– Привет, – сказал Флетчер.

Если бы он прямо у нее на глазах превратился в дракона и начал изрыгать пламя, она не была бы столь напугана. Не сказав ни слова, женщина бросилась бежать.

Когда Флетчер произнес эти два слога, он обнаружил, что ему трудно говорить. Казалось, его челюсти и рот сделаны из очень жесткой резины – не то чтобы он не мог ими двигать, но гибкости и подвижности им явно не хватало.

Он попробовал произнести цитату из Мильтона.

Это было равносильно двенадцати подвигам Геракла. Ему удавалось выговорить слова, но они получались отрывистыми и промежутки между ними были очень большими.

Он попробовал говорить по-немецки.

Как и ожидалось, это получилось еще хуже.

Флетчер уже успел обнаружить, что хотя он и не терял полностью владение иностранными языками при переселении, но свободно говорить на них он мог только в том случае, если его хозяин обладает аналогичными знаниями, как это было с Яном Россом.

Однако, он уже лучше владел своим новым ртом и губами.

Оказалось, что у него довольно приятный глубокий, молодой голос. Когда он полностью овладеет им, у него будет прекрасный инструмент для выражения своих мыслей.

Флетчер пожалел, что в камере нет зеркала, чтобы он мог посмотреть на себя. Не вызывало сомнений, что он был высоким, сильным и молодым; период полового созревания, должно быть, закончился совсем недавно, вероятно, он все еще продолжал расти.

Теперь ему было ясно: он находился в исправительной школе для несовершеннолетних преступников, или в сумасшедшем доме. Возможно, хотя он и был совсем молодым, он умудрился совершить такое ужасное преступление, что ему никогда не разрешат выйти на свободу. Флетчер обнаружил, что боится этого гораздо больше, чем раньше боялся смерти. Мысль была такой ужасной, что он постарался поскорее выбросить ее из головы.

Однако, сам его выбор веселой немецкой лирики говорил о многом. Это выражало его внутренне состояние: может быть, впервые в жизни он был готов принять внешний мир таким, какой он есть. Кроме того, Флетчер испытывал чудесное чувство освобождения – наконец-то он оказался один, а не разделял одно тело с кем-нибудь еще.

Ни в одном разуме нет места сразу для двух личностей.

Флетчер ничего не мог поделать с тем, что уже совершал тот юноша, в теле которого он теперь находился. Ирония судьбы заключалась в том, что теперь, когда он, наконец, снова стал цельным человеческим существом, его будущие, или сама возможность будущего, зависело от того, что успел совершить прежний хозяин этого молодого тела.

Очень странно… что же все-таки произошло? Где тот разум, который когда-то обитал в этом мозгу? Может быть, Флетчер, сам того не сознавая, убил его? Может ли умереть разум, когда тело продолжает жить?

В любом случае, пока он не разберется в ситуации, следует соблюдать осторожность. Если они услышат, как он декламирует Мильтона или немецкую лирику, то могут возникнуть вопросы, на которые Флетчер не сумеет ответить.

Дверь открылась. Молодой, невысокий человек в белом халате с опаской посмотрел на него. За спиной у него стояли два здоровенных санитара.

– Родней, – осторожно проговорил молодой человек.

Значит его звали Родней.

– А вы доктор?

Доктор, который был удивлен не меньше, чем медсестра, сумел сохранить хладнокровие.

– Меня зовут доктор Брук. Ты меня не знаешь, Родней? Ты меня не помнишь?

– Я ничего не помню.

Это была ложь, но ложь простительная. Тень, которой был Флетчер, помнила очень и очень многое; Родней же, и в самом деле, не помнил ничего.

Его медленная, неуверенная речь давала Флетчеру дополнительные преимущества. У него было достаточно времени, чтобы тщательно обдумывать свои слова.

Брук подошел поближе.

– Что произошло, Родней?

– Я проснулся. Больше я ничего не знаю.

– Ты меня видел когда-нибудь раньше?

– Нет. Я вас не помню.

Было очевидно, что раньше Родней был склонен к насилию.

Санитары смотрели на него с подозрением, а молодой врач, хотя и старался говорить спокойно и доброжелательно, тоже держался настороженно.

– Ты не хочешь пройти ко мне в кабинет?

Родней огляделся по сторонам.

– Я бы с удовольствием переменил обстановку.

Его слова, Флетчер это сразу понял, были ошибкой, если он хотел сохранять осторожность до тех пор, пока не узнает побольше. Его замечание не было столь уж умным, но оно могло помочь Бруку догадаться о фантастической правде – а Родней еще не знал, хочет ли он, чтобы кто-нибудь эту фантастическую правду узнал. Сказать: я ничего не помню, это одно – на подобные слова способен последний болван, который вряд ли может сказать: я бы с удовольствием переменил обстановку.

Все вчетвером они промаршировали по длинным, тускло освещенным коридорам. Теперь у Флетчера не осталось сомнений – они находились в сумасшедшем доме. Наверное, это заведение имело другое, более приличное название. Так или иначе, но это было одно из тех заведений, в которые общество заключает тех, кого у него не хватает мужества уничтожить.

У входа в свой кабинет маленький доктор совершил храбрый поступок.

– Все в порядке, ребята, – сказал он. Вы мне не понадобитесь.

И он остался с Роднеем наедине.

Процесс был очень длительным.

Если бы Родней имел возможность задавать вопросы, то дело пошло бы в два раза быстрее. Но вопросы задавал доктор, и Роднею удавалось узнать лишь самые обрывочные сведения о своем прошлом.

Он был классифицирован по самой низкой отметке на шкале умственного развития, гораздо ниже, чем Джуди. Конечно, доктор не говорил ему этого; он сам догадался. По сравнению с Роднеем Джуди, даже в самые худшие времена, была очень способным ребенком.

Довольно часто его охватывали приступы ярости, и тогда он бросался на всех, как испуганное животное. Было большим облегчением узнать, что он никого не убил и не нанес тяжелых телесных повреждений. Родней (фамилии у него не было) в любом более примитивном обществе он уже давно был бы предан смерти. Получив при рождении здоровое тело, он оказался почти совсем лишен разума – даже есть он научился только когда ему исполнилось десять лет.

Доктор Брук совсем не понимал, что происходит. Родней так и не научился разговаривать. То, что сейчас он оказался способен ясно излагать свои мысли, пусть и с некоторым трудом выговаривая слова, было просто потрясающе.

Брук, который был психиатром, мог сделать только то, что до него делали многие другие его коллеги – принять невозможное (вроде самопроизвольного, всего лишь за одну неделю, выздоровления от тяжелого случая белокровия) и постараться объяснить это позднее. Естественно Брук выбрал тот вариант невозможного, в который был готов поверить. Он придумал для себя несколько теорий, а потом придумает еще, скорее чем заставит себя поверить в тот совершенно очевидный факт, что в Роднея вселился чужой разум.

Поняв, что Брук никогда не поверит правде, Родней осмелел. Его речь стала более продвинутой, хотя и оставалась еще замедленной.

– Я находился здесь с самого рождения? – спросил он.

– Нет, не с рождения. Я не знаю, стоит ли говорить тебе…

– Я уверен, что стоит. И вы можете расслабиться, доктор. Я не собираюсь бросаться на вас с ножом для разделки мяса.

Веснушчатое лицо Брука преобразила улыбка.

– Во-первых, если бы я не пришел к такому же выводу, я бы не сидел здесь с тобой так спокойно. Во-вторых, ты ведь должен понимать, что в местах, подобных этому, тебе вряд ли удалось бы где-нибудь отыскать такой нож.

– Шах и мат, – сказал Родней.

– Доктор Дорн так говорит. Наверное, ты это услышал от него.

– Наверное, от него.

Они не знали, кто он такой. Родней был найденышем, и его детство прошло в других лечебницах. И только когда выяснилось, что его мозг отказывается развиваться, как положено, когда оказалось, что он совершенно не обучаем и подвержен вспышкам неконтролируемой ярости, его начали переводить из одной лечебницы в другую, пока он не оказался в этой, которую доктор Брук иронически называл Рай.

Сообразив, что теперь он разговаривает с разумным человеческим существом, Брук начал говорить немного смущенно, он как бы оправдывался перед Роднеем.

– Этому заведению исполнилось сто десять лет, – рассказывал он. – Финансирование очень скудное. На содержание подобных заведений никогда не отпускалось достаточное количество денег. Персонал… – Он пожал плечами.

– Ну, кому захочется работать здесь добровольно? Я уже подал документы, чтобы перевестись на другую работу, но они подкупили меня, сделав директором. Теоретически, в моем возрасте, это довольно неплохо.

Его объяснения были несколько преждевременными. Родней не видел ничего из того, что происходило в Раю. Он не испытывал злобы по поводу того, как с ним обращались, потому что ничего об этом не знал. Однако он не питал никаких иллюзий по поводу заведения, в котором с самого утра его обитателям засаживают здоровенную дозу наркотиков, а потом оставляют их одних на целый день в запертой камере. Именно так обращались с пациентами в Раю.

Доктор Брук послал за чаем и тарелкой с бутербродами, которые Флетчер с жадностью проглотил. Когда неприятная тошнота от наркотика улетучилась, к нему вернулось знакомое чувство голода, которое лишь немного притупили бутерброды. Возможно, теперь, в возрасте Роднея, волчий аппетит Флетчера имел хоть какое-то оправдание. В этом Раю явно не было молочных рек с кисельными берегами.

Врач не мог понять, что произошло, и у него хватило честности, чтобы признать это перед собой и Роднеем.

Человеческий мозг по-прежнему сравнительно неизведанная область. Роднею никогда не делали никаких операций, и он не подвергался настоящему психиатрическому лечению.

Предполагалось, что он все равно неизлечим. За все это время его удалось научить всего лишь нескольким невнятным звукам, которыми он выражал голод, жажду, или желание отправиться в туалет.

С нормальным мозгом может случиться что-нибудь. Теперь же оказалось, что совершенно больной мозг вдруг стал здоровым.

Только одно на этой стадии было очевидно: Родней должен покинуть Рай. Доктору даже не хотелось, чтобы он провел еще одну ночь в своей старой камере.

То, что произошло дальше, было совершенно очевидным, но Родней не успел об этом подумать, поскольку был целиком и полностью сосредоточен на том, чтобы выяснить свое прошлое, и у него не было времени подумать о будущем.

Однако его совсем не удивило, когда доктор Брук сказал:

– Есть одно место в Камберленде…

На станции Родней вышел из поезда. Он был один.

Демонстрируя больше доверия, чем он, вероятно, чувствовал, доктор Брук сказал, что Родней вполне способен путешествовать самостоятельно. Это был один из тех жестов доверия, на которые иногда идут психиатры и которые далеко не всегда дают желаемые результаты.

В маленьком чемоданчике у него была кое-какая одежда и зубная щетка.

Было жарко, и выйдя из здания вокзала, он увидел толпу радостно вопящих детей в купальных костюмах, которые промчались мимо него, девочки пытались догнать мальчишек.

Он с удовольствием на них смотрел.

То, что он снова стал найденышем без имени, не было случайным совпадением. В его жизни не было совпадений.

Неожиданно он понял, кто такой Родней. У него не было никаких доказательств, но это не имело значения. Ему были не нужны доказательства.

В скучной, лишенной событий жизни Паулы Бодейкер было одно событие, которое обернулась трагедией. Не выдержав однообразной жизни с Бодейкером, она завела роман с другим мужчиной, а он оказался никудышным да и к тому же не совсем нормальным. И она не знала, что ей делать, когда оказалось, что она беременна.

Она не могла рассказать все Бодейкеру, потому что ее поведение было совершенно бессмысленным и таким позорно бездарным. Кроме того, она знала с самого начала, что ребенок не будет нормальным.

Поэтому она уехала на шесть месяцев, родила ребенка, оставила его на попечении государства и снова вернулась к Бодейкеру. Возможно, если бы он был жесток, в конечном итоге его жестокость обернулась бы добротой. Вместо этого он был счастлив, что она вернулась.

И Паула не смогла этого вынести. Она засунула голову в духовку.

Так все было, или иначе, не имело значения. В любом случае Родней никогда не расскажет про это Бодейкеру, потому что знание этих подробностей не сделает его счастливым. Но эти события так точно укладывались в историю жизни Флетчера, что все это не могло не быть правдой.

Родней не спеша шел по пыльной, залитой солнцем улице.

Улица было широкой, а по обеим ее сторонам располагались маленькие магазинчики, были припаркованы машины, а хорошенькие молодые матери прогуливались с колясками или оставляли их у магазинов. Повсюду с радостными криками бегали дети. Ему улыбнулось несколько человек, и он улыбнулся им в ответ.

Этот маленький городишко можно было считать грязным, неопрятным, непривлекательным и недружелюбным, если вы настроены были видеть его именно таким. А можно было, как это сделал Родней, считать его идеальным местом, где человек может вырасти и найти себя, если в этом возникнет необходимость.

Заведение, в которое он направлялся, выглядело, как все подобные заведения, но было дружелюбнее многих других. По крайней мере железные ворота были широко открыты.

Ему следовало отправиться прямиком к главному входу и доложить о своем приезде, но он этого не сделал. Он побродил по старому зданию и обнаружил, что за ним находится приятный парк. Мимо него прошло несколько ребят, которые с любопытством поглядывали на новичка. К сожалению, они совсем не были похожи на веселых, загорелых детей, которых он видел в городе. Они были слишком чистыми, слишком одинокими, слишком осторожными.

Кое у кого были протезы вместо ног, а у некоторых были изуродованные руки. Но почти все из них улыбались в ответ на его улыбку.

Веселые крики, доносившиеся со спортивной площадки, расположенной за парком и огороженной высокой живой изгородью, указывали на то, что те дети, которые могли играть в спортивные игры, собрались там. В основном же, он видел тех, кому это было недоступно. Он не встретил ни учителей, ни врачей, ни другого обслуживающего персонала и его это обрадовало. В подобном месте детям необходима была свобода, иначе все было бы бесполезно. Жизнь тоже предлагает вам свободу. Вы можете взять ее или навсегда надеть на руки кандалы.

Конечно же, это место не было идеальным. Здесь он встретит глупость и жестокость, нетерпимость и скуку и отчаяние. Но это ведь те самые препятствия, с которыми человек постоянно сталкивается в жизни. Тот, кому повезло и он получил вторую жизнь, должен быть в состоянии справиться с обстоятельствами, которые будут в двадцать раз хуже тех, с которыми он столкнется здесь.

Он никуда отсюда не уедет. Он наконец-то нашел свое последнее пристанище.

Последнее? Ну, дикие предположения, высказанные сэром Чарльзом Ширли в тот момент, когда он умирал, надо будет обдумать позже. Тринадцатилетнему мальчишке можно еще долго не думать на эту тему. Его возраст, вне зависимости от всего остального, давал ему возможность, по крайней мере в течение еще двенадцати лет не принимать никакого решения на предмет того, каким должно быть его место в этом мире.

Ему некуда было спешить.

На лужайке, в самом центре розового сада, лежала девочка и читала книжку. На ней были детские голубые брючки и верхняя часть от купальника. У нее была хорошая фигура.

Она загорела и была самым красивым существом, какое Роднею когда-либо доводилось видеть.

– Привет, Джуди, – сказал он.

– Привет, – сказала девочка и подняла голову от книги.

– Ты меня знаешь?

– Я не совсем в этом уверен. – Он опустился на траву рядом с ней. – Раньше я думал, что знаю.

Она перевернулась и села на пятки.

– Вы мистер Флетчер!

– Нет, – сказал он. – Родней.

– Родней, а дальше как?

– Ну, меня спросили, как бы мне хотелось называться, поскольку у всех людей должны быть фамилии, и для удобства я сказал, что мне нравится фамилия Флетчер.

– Именно это я и сказала, Я знала, что вы мистер Флетчер.

– Нет, Джуди. Пожалуйста, не надо называть меня мистер Флетчер.

– Рада снова видеть вас, мистер Флетчер, – сказала она и рассмеялась. – Мир тесен, не так ли?

– Родней. Я, конечно, старше тебя, но всего лишь на неделю. Поэтому ты не можешь называть меня мистером Флетчером.

– Расскажите мне про все, мистер Флетчер.

Она его явно дразнила. Она была самой красивой девочкой на свете. Он ни секунды в этом не сомневался. Хотя помнил, что Джерри думал то же самое о Дафне, а Росс об Аните. Он ничего не имел против Аниты и Дафны, но тот, кто предпочитал их Джуди, был явно не в своем уме.

– Снимайте рубашку, – сказала Джуди. – Вы бледный, как привидение, мистер Флетчер.

Он снял рубашку.

– Знаешь, я, пожалуй, не буду тебе ничего рассказывать, – сказал он.

– Ну, и пожалуйста. А мне и неинтересно.

Она рассмеялась и толкнула его так, что он потерял равновесие и ухватился за нее. Ее теплая, загорелая кожа оказалась еще приятнее и мягче, чем он думал. Тринадцать, на секунду рассердившись подумал он. Почему им с Джуди не на пять лет больше?

В доме зазвонил звонок. Он был таким громким и пронзительным, что Флетчер выпустил Джуди.

– А это еще что такое? – спросил он.

– Звонок на чай. Мы можем пойти выпить чаю с булочками.

– А ты хочешь есть?

– Не очень.

– И я тоже. Давай останемся здесь.