Мистер Кокспер занял место рассказчика вместо мистера Скотта. Спок, естественно, не усматривал развлекательной ценности в историях мистера Скотта, содержавших значительный элемент фантастики, но он был способен оценить эстетику представления. Голос мистера Кокспера не обладал модуляциями голоса Скотта. Он вообще не обладал модуляциями. Громкий монотонный звук заполнил офицерскую; Спок нашел мало интересного в истории. Все же остальные слушали с явными признаками всецелой поглощенности рассказом.
Спок не испытывал особых иллюзий насчет своей способности понимать людей. Он провел большую часть детства на Вулкане. То время, что он провел на Земле, он посвятил научным изысканиям, а не изучению людей и их замысловатой природы. Несмотря на свое происхождение, он находил, что люди в большинстве случаев малообъяснимы.
Это был один из таких случаев.
Непостижимое развлечение людей на этот раз состояло в том, что они прилежно слушали названия всех театров, в которых когда-либо выступал мистер Кокспер, и всех пьес, в которых он играл. Споку пришла на ум аналогия. Большинство современных читателей произведений древнего земного поэта Гомера находили перечень кораблей из «Илиады» мучительно нудным, тогда как древние греки, как говорилось, платили рапсодам* и чтецам огромные суммы, чтобы те произнесли список на празднестве. Гражданин греческого города-государства завоевывал положение, если мог проследить свое происхождение до какого-нибудь капитана какого-нибудь корабля высокочтимых ахейцев. Возможно, слушатели мистера Кокспера слышали о пьесах, в которых он играл, или о театрах, в которых он выступал; возможно, они испытывали какой-то трепет, когда он оглашал знакомое им название. Это казалось странным способом провести вечер, но, в конце концов, люди часто проводили время в занятиях, которые казались Споку странными.
Усилием воли Спок сконцентрировался на шахматной проблеме и обратил все свое внимание на расставленные фигуры.
– Нужен противник?
– Нет, капитан, – сказал Спок, не поднимая глаз. Он слышал приближение
и узнал шаги, несмотря на недолгое знакомство. Капитан Кирк смотрел через его плечо на не лишенную изящества конструкцию трехмерных шахмат.
– Почему вы играете один?
– Потому что, капитан, никто на корабле не играет на моем уровне.
– А вы скромны, ага? – сказал капитан.
– Я не скромен и не нескромен; и то и другое – черты характера за
пределами способностей вулканцев. Я констатирую факт. – Он пожалел о нарушенном уединении, но тут же твердо напомнил себе, что сожалению нет места в психологическом состоянии вулканца.
– Вы играете черными или белыми?
– Разумеется, и теми и другими, капитан, – сказал Спок.
– Но ходят черные? – сказал капитан. – Разумеется? – Слышалась ли в голосе капитана ирония или сарказм? Или «воинственность» была лучшим определением эмоции?
Спок издал уклончивый звук. Если капитан Кирк смог из довольно необычной расстановки определить, что ходят черные, тогда он, может быть, действительно адекватный противник… Но у капитана был шанс пятьдесят на пятьдесят, если он гадал, – и это была более вероятная их двух возможностей.
____________________
* рапсод – древнегреческий странствующий исполнитель эпических поэм (прим. перев.)
Спок снова сконцентрировался на задаче. Взять ферзем королевскую пешку, угрожая белому королю? Он переставил фигуру и в раздумье отнял руку.
– Мат черным в три хода, – сказал капитан. Спок недоверчиво поднял гла
за. Капитан Кирк повернулся, лениво оглядел комнату и направился прочь.
Джим увидел Маккоя за столом неподалеку и направился к нему. Затем –
слишком поздно – он заметил, что речь держит мистер Кокспер.
– А годом спустя, когда я вернулся, – что ж, вы можете быть уверены, что они считали меня не менее как звездой…
– Привет, Джим, – сказал Маккой, перебивая выступление мистера
Кокспера, – прежде, чем Джим смог притвориться, что он просто проходит мимо. Офицеры поднялись.
– Вольно.
Маккой подтащил к столу еще один стул.
– Почему бы тебе не присоединиться к нам? – Он быстро подавил усмешку.
Все за столом смотрели на Джима с жалобным выражением.
– Джим, – снова начал Маккой, – Садись же.
– Да, – сказал Кокспер, – Садитесь, а я продолжу.
– Благодарю вас, – Джим следил, чтоб его голос звучал правдоподобно. –
Но, слушая вашу историю с середины, я не смогу как следует оценить ее…
– Нет, конечно, полного эффекта ты не получишь, – сказал Маккой, – Но
все равно, не лишай себя удовольствия.
Маккой прилагал страшные усилия, чтобы выглядеть серьезным. Джим вспомнил, что сказала ему Винона, – неужели это было всего два дня назад? – зато подходило к ситуации, – умей проигрывать. Он обещающе посмотрел на Маккоя и сел к столу.
Кокспер возобновил свой рассказ.
– Я сейчас рассказывал вашему экипажу, как я выступил в Кэмпбелле. –
Его голос падал на вас словно стена, – похоже, он никогда не умерял его с уровня полной сценической силы. Он приступил к описанию, – в мельчайших деталях –пьесы, которую он давал на Луне. Заявив при этом, что сам и написал ее. Сюжет показался Джиму смутно знакомым, но он был уверен, что, если бы он хоть раз лицезрел мистера Кокспера на сцене, он бы его запомнил. Если бы, конечно, не заснул, что могло случиться с ним и сейчас. Почувствовав это, Джим мотнул головой.
– Моя маленькая пьеса шла в течение шести недель на темной стороне
Луны. Огромный успех. Как вы можете видеть, у меня совершенно нет опыта путешествия в ваших космолетах.
Джим спросил себя, как мог Кокспер провести больше двух недель, –
длины лунной ночи, – на дальней стороне земной Луны и по-прежнему называть ее темной; и как его офицеры отнеслись к тому, что их назвали экипажем. Еще Джим был не в восторге оттого, что «Энтерпрайз» назвали космолетом.
– «Энтерпрайз» – это звездолет, мистер Кокспер, – мягко сказал Джим.
– Именно, – сказал Кокспер.
– То есть, я хочу сказать…
Кокспер перебил его.
– И довольно-таки обширный и дорогой космолет, по правде говоря,
чтобы его использовать в качестве транспортного судна, – он прочистил горло, – для водевильной труппы – или для того, чтобы нести какое-либо иное искусство, – к пределам Вселенной.
Хотя Джим и думал то же самое, он оказался в странной позиции, когда он
предпочел бы не согласиться.
– Ну, к пределам Вселенной и вообще так далеко мы пока не собираемся, – сказал он.
– Тем не менее, ваше время и ваш корабль нашли бы лучшее применение в сражениях с врагами Федерации.
Джим постарался сдержаться перед этим никогда не видевшим дальше
Земли, с которой он и не вылазил, дурачком, который полагал, что все, чем занимались корабли Звездного Флота, – это палили направо-налево по кораблям и планетам.
– Мы ни с кем не воюем, мистер Кокспер.
– А, но впереди миры, зовущие к победе…
– Вы когда-нибудь были на войне?
– Не имел этой чести.
– Чести?!… А я-то думал, – сказал Джим, – что теперь, в наше время,
цивилизованные существа ушли в своем развитии за пределы мыслей о насильственной колонизации и введении геноцида.
– Капитан, вы принимаете это слишком близко к сердцу.
– Да, принимаю. И по причине того, что я видел собственными глазами, и
потому, что в жилах моей матери течет кровь сиу. История ее рода…
– Капитан, капитан! Вы говорите о событиях, которые имели место сотни лет назад! Какое, в самом деле, отношение они могут иметь к нам, здесь, сейчас?
– Прямое отношение. – Как это он ввязался в этот спор? Джим подумал, а
нельзя ли сослаться на должностные обязанности и сбежать, не показавшись таким грубым, каким ему хотелось бы сейчас быть? И так уже все чувствовали себя не в своей тарелке, за исключением мистера Кокспера. Мистер Кокспер начал читать Джиму лекцию о колонизации.
Поперек стола упала тень. Джим поднял глаза. Рядом, молча, сложив руки за спиной, стоял коммандер Спок.
Присутствие вулканца заметил даже Кокспер. Он замолк и уставился на него так, будто Спок был мальчишкой, из озорства сорвавшим лучшее в истории театра представление.
– Не окажет ли мне капитан любезность, – сказал Спок, – ответив на один вопрос?
– Конечно, мистер Спок. Прошу прощения, – сказал он Коксперу, скрывая облегчение. – Дела службы.
– Простите меня, капитан, – сказал Спок. – Возможно, я неясно выразился…
– Нет-нет, вовсе нет, – сказал Джим. – Я не могу ставить свои развлечения
превыше совещания с моим первым офицером.
Он чуть не ухватил коммандера Спока за локоть, чтобы оттащить его от стола и удержать от изничтожения Джимова предлога, позволявшего ему ускользнуть. Но сдержался, памятуя, что вулканца не следует касаться. Они со Споком отошли от стола с пленной аудиторией Кокспера.
– Мне нужна всего минута, – сказал Спок. – В мои намерения не входило лишить вас вашего… развлечения.
– Моего развлечения, мистер Спок? – Джим засмеялся. – Я слышал, что у вулканцев странные представления о развлечениях.
– Оценив ситуацию таким образом, что белые могут поставить мат в три
хода…
– Извините, что вмешался.
Спок поднял бровь.
– Значит… белые не могут поставить мат в три хода?
– Почему? могут. Вы подумали, я пошутил?
– Никогда нельзя быть совершенно уверенным, – сказал Спок, – шутит человек или нет.
– Обычно мы при этом смеемся, – сказал Джим.
– Не всегда.
– Да. Не всегда. Но все же я не шутил.
– Если капитан сделает мне одолжение… ваше замечание возбудило мое любопытство.
– В этом случае, конечно, я рассмотрю с вами этот случай. – Шахматы в
алькове находились все в той же расстановке. – Коммандер Спок, я думал, вулканцы не испытывают эмоций. Однако же вы сознались в любопытстве.
– Любопытство не эмоция, капитан, – сказал Спок, садясь, – но движущая
сила в поисках знания, которая отличает мыслящие существа. Ваш ход, капитан.
Джим сделал ход королевской ладьей.
Спок оглядел доску. Его черная бровь слегка приподнялась. Он осматривал расстановку так, будто производил компьютерный расчет в голове, словно рассчитывал последствия всех возможных ходов на доске. Джим увидел мат в три хода во вспышке озарения. Теперь, внезапно засомневавшись, он тоже стал шарить глазами по доске в поисках какого-то хода, который он проглядел, какой-нибудь глупой, школьной ошибки.
Спок протянул руку. В ожидании его хода, – хода, который, очевидно, интуиция Джима не приняла в расчет, – Джим изо всех сил старался держаться так же хладнокровно, как держатся вулканцы.
Спок слегка толкнул своего короля, опрокидывая его.
– Я сдаюсь, – сказал Спок.
Джим попытался заметить хотя бы намек на хмурый вид, или на легчайшее выражение смущения, на лице вулканца.
– Ваш ход, – сказал Спок, – поставил под угрозу вашего ферзя и ладей. Он был… нелогичен.
– Но эффективен, – сказал Джим.
– В самом деле, – мягко сказал Спок. – Какой способ вычисления вы используете? Метод Синхока? Или метод вашего собственного изобретения?
– Моего изобретения? Можно и так сказать. Я не вычислял это, Спок. Я это
увидел.Назовите это интуицией, если хотите. Или удачей.
– Я не верю в удачу, – сказал Спок. – И у меня нет опыта… интуиции.
– Тем не менее, это мой способ вычисления.
Спок очистил доску.
– Не хотите ли, – сказал он, – полную игру?
Глава 6
Когда Джим Кирк прибыл на следующее утро на мостик, он был в прекрасном расположении духа. Он проспал всю ночь без малейшего намека на возвращение кошмара о Гиоге. Гари Митчелл был на пути к выздоровлению, «Энтерпрайз» уверенно двигался вперед, и Джим одержал шахматную победу, в процессе даже чуть было не разговорив коммандера Спока.
Джим был доволен собой. Еще ему хотелось спать. Он подумал, – а интересно, где это Дженис раздобыла тот невероятный кофе, который принесла ему вчера. Еще интересно, – может, там, где бы это ни было, есть еще?…
На этот раз в том, что он не выспался, была виновата не Дженис Рэнд. Совет Маккоя, похоже, сработал. Джим ее и в глаза не видел этим утром.
Нет, в этом был виноват он сам, и вообще его это не заботило. Он посвятил полночи нелегкому сражению в шахматы с коммандером Споком. И выиграл, – с помощью блестящей, можно сказать, даже безрассудной, серии ходов. Мистер Спок выигрывал до того, как Джим предпринял свой финальное, вдохновенное наступление.
По мистеру Споку, который уже был за своей рабочей станцией, вовсе нельзя было сказать, что он лег поздно.
– Доброе утро, коммандер Спок.
– Доброе утро, капитан.
– Я получил большое удовольствие от нашей вчерашней игры.
– Это было… – Спок поколебался, – Весьма поучительно.
Джим предположил, что это была самая откровенная форма признания
вулканцем того, что он хорошо провел время.
Джим задумался, пытаясь припомнить такой момент, когда он был бы на мостике, а коммандер Спок – нет. Офицер по науке приходил рано и оставался допоздна. Может, он хотел продемонстрировать свою преданность должности как офицера по науке, так и старшего помощника, чтобы доказать, что адмирал Ногучи принял верное решение.
А может, подумал Джим, две работы – слишком много для одного. Может, Ногучи все же должен был позволить мне самому сделать выбор. И, хорошо бы, чтоб коммандер Спок не напоминал себе постоянно о том факте, что мне этого не позволили.
Джим выслушал рапорты с рабочих станций, которые все сводились к «рапортовать не о чем». Двигатели и все системы функционировали нормально. Без отклонений от курсов и графиков. Никаких срочных сообщений из штаба Звездного Флота. Никаких происшествий.
Если так будет дальше, можно и заскучать. Ему даже захотелось, чтобы что-нибудь произошло.
Интересно, начала ли уже Рэнд собирать его расписание встреч? И где она вообще? С утра она должна была сразу доложиться здесь, но он ей об этом как-то забыл сказать.
Он попытался найти ее в каюте старшины. Хотя он приказал ей переехать туда немедленно, компьютер отметил, что каюта в настоящий момент необитаема.
Он полез в расписание. Компьютер показал одну встречу, назначенную на сегодня, и ничего после. Он вздохнул, подумав, а не связался ли он со старшиной, который делает все суматошным нахрапом в последний момент.
Потом он заметил, с кем у него было назначена первая встреча: с Леонардом Маккоем.
Дверь турболифта открылась. Старшина Рэнд скользнула к контроли систем окружения и приступила к работе.
– Старшина Рэнд, – натянуто сказал Джим.
– Да, капитан? – прошептала она.
– Насчет моего расписания.
– Да, сэр, оно здесь, сэр.
– Но вы назначили мне встречу с Леонардом Маккоем, – сказал он. –
Доктор Маккой и я годы служили вместе. Вы что, не заметили, что мы оба перешли на «Энтерпрайз» с одного и того же корабля?
– Нет, сэр. Он не сказал… простите, сэр.
Черт, она снова начала вздрагивать и извиняться.
Он начал что-то говорить, но внезапно осознал, как она выглядит.
Ее униформа была минимум на два размера ей велика, волосы всклокочены, – как это можно было исхитриться всклокочить такие короткие волосы? – а глаза явно на мокром месте, и она сгорбилась в кресле, словно могла таким образом съежиться и совсем исчезнуть.
– Старшина Рэнд, с вами все в порядке?
– Да, капитан, – сказала она тоненьким голосом.
– Как вы объясните свой растрепанный вид?
– Никак, сэр.
– Вы получили сообщение о том, что вам следует переехать в каюту старшины?
– Да, сэр, несколько часов назад.
– Почему вы не переехали?
– Простите, сэр, я… я просто не переехала.
– Сделайте это сейчас. И никогда больше, – повторяю, – никогда, – не по
казывайтесь на моем мостике в виде, хотя бы отдаленно напоминающем ваш теперешний расхлябанный вид.
Она ошеломленно подняла на него глаза, стараясь сдержать слезы. Затем вскочила и бросилась в лифт.
Ухура посмотрела на капитана Кирка. Она едва могла поверить, что кто-нибудь, при каких бы то ни было обстоятельствах, мог таким жестким тоном говорить с таким ребенком, как Дженис Рэнд. Она перевела свою консоль в режим ожидания.
– Простите, – холодно сказала она. – Я ненадолго прервусь. – Она двину
лась к турболифту, не ожидая позволения капитана Кирка. Двери лифта закрылись. – Доставить туда же, куда отправился последний пассажир, – сказала Ухура.
Лифт выпустил ее в пустынный коридор, далеко от любых кают, в том
числе офицерского сектора. Ухура задумалась, что Дженис собирается делать. В ее теперешнем состоянии, может, она и не собиралась ничего. Может, она просто хотела побыть где-нибудь, – где угодно, только подальше от мостика.
Ухура обнаружила Дженис во второй комнате совещаний, – уткнув лицо в ладони, та плакала навзрыд.
– Дженис, не плачь. Ну, ну, все хорошо, – Ухура села рядом и обняла Дженис за плечи.
Дженис отпрянула, съежилась, пытаясь перестать плакать, но вышло только хуже.
– Все в порядке. Все будет хорошо, – Ухура похлопала ее по плечу, и откинула непокорную прядь своих волос.
– Я ничего не могла поделать! – прошептала Дженис, дрожащим и над
ломленным голосом. – Я понимаю, почему Розвинд ненавидит меня теперь, но она же и раньше ко мне цеплялась, даже когда у нее не было на это причин, а я же не виновата!…
– Конечно, нет, – сказала Ухура. Она понятия не имела, о чем говорит
Дженис, она просто пыталась подбодрить ее, заставить девочку успокоиться.
Минут через десять или около того, Дженис наконец выплакалась. Ее лицо
было красным, а глаза полны слез, и время от времени она шмыгала носом. С ее взъерошенными короткими волосами и в мешковатой униформе она выглядела ужасно. Ухура достала полотенце из шкафчика в углу и подала ей.
– Теперь лучше? – сказала Ухура. Вытри глаза. Высморкайся. Вот так. Глубоко вдохни. Хорошо. А теперь расскажи мне, что случилось.
Дженис заговорила – быстро и путано. Похоже было, что она
представления не имела об обычае разыгрывать новичков. И еще в какой-то момент своей жизни она решила, – сама ли, или же познакомившись с каким-то примером, – что постоять за себя было опаснее, чем униженно смолчать. Это обеспокоило Ухуру; она спросила себя, – неужели дух Дженис был безвозвратно сломлен.
– А потом, сегодня утром, – сказала Дженис, – я пошла в мою каюту,
чтобы забрать вещи и переехать, и я только на секунду прилегла, только я так устала, что сразу заснула, а, когда проснулась, я уже опоздала, и я надела форму, только это была не моя, – я помню, что заказала свой размер, но эта не та, которую я оставила, когда прилегла, и я не знала, заказать ли другую и подождать, или надеть эту и идти на работу, а Розвинд до того смеялась, что я и соображать уже не могла… – Она скривила губы. Она снова была на грани слез. – Она такая красивая, и я ею так сперва восхищалась, но только она только и делала, что забавлялась надо мной и смеялась.
– Почему же ты тоже не посмеялась?
Дженис непонимающе уставилась на нее.
– Мне… нужно было идти работать.
– Она тебя просто дразнила, Дженис. Может, она и зашла дальше, чем
намеревалась, – надеюсь, что так оно и было, – или, может, она из тех людей, которым интересно посмотреть, насколько далеко можно тебя подтолкнуть. Обычно все, что тебе нужно сделать – дать ей отпор.
Дженис ничего не ответила. Она просто тихо сидела, не выражая ни согласия, ни несогласия, слушая все, что говорила ей Ухура, с видимым вниманием. Но в глазах ее застыло отстраненное, безнадежное выражение.
– Откуда ты, Дженис?
– Что? Простите, то есть…
– Где твоя родная планета?
– О, – ее голос забрался на фальшиво-беззаботные ноты. – Да везде, мы все переезжали с места на место…
– Кто «мы»? Твоя семья, сообщество? И куда вы переезжали?
– Зачем вы меня все это спрашиваете? – закричала Дженис. – Какое вам дело, зачем вам это знать?
– Мне до этого такое дело, что я не могу видеть, когда кто-то так испуган,
как вы. Меня это заботит, потому что нам работать вместе, а это не получится, если вы будете вести себя как напуганная шестнадцатилетняя девочка.
Дженис ахнула и побледнела. Ухура даже испугалась, что она может
упасть в обморок. Дженис бросилась перед ней на колени.
– Как вы узнали? О, пожалуйста, пожалуйста, не говорите, только никому не говорите…
– Дженис!…
– Пожалуйста, я все сделаю! Только не говорите!
– Дженис, встань! – Ухура, сбитая с толку, слегка испуганная,
практически силой подняла Дженис на ноги. – Прекрати это сейчас же, прекрати!
Дженис рванулась из рук Ухуры.
– Как вы это узнали? – закричала она.
Ухура наконец поняла, о чем говорила Дженис. «Как напуганная шестнадцатилетняя девочка» – сказала она. Совершенно ни о чем не подозревая, Ухура раскрыла секрет Дженис.
– Это неважно, – сказала Ухура.
– Если вы скажете, я убью себя! Я вас убью! Я…
Ухура не смогла сдержать улыбку. Она крепко обняла испуганного
ребенка.
– Никто никого не убьет. Не будь глупышкой.
Через некоторое время, Дженис перестала всхлипывать. Она прижалась к
Ухуре, словно ища защиты.
– Как же ты попала в Звездный Флот в шестнадцать? У них на этот счет
строгие правила. – Звездный Флот посылал в космос и более молодых кадетов, будущих офицеров, – под серьезным присмотром на стажерских кораблях, но правила не позволяли людям младше семнадцати служить в качестве члена команды. Определенные предосторожности и тщательные проверки делали невозможным для детей любой расы побег за приключениями с планеты на звездолет.
Но, каковы бы ни были мотивы Дженис, она явно погналась не за
приключениями.
– Когда я была маленькой, моя семья переезжала, – прошептала Дженис. –
Ворп- двигатели взорвались, и нам пришлось лететь через нормальное пространство. Мы ускорились почти до световой скорости, так что прошло только несколько недель субъективного времени. Но объективного прошло три года.
– И никто так и не исправил записи?
Дженис покачала головой.
– И все равно не понимаю, как тебе это удалось. – На взгляд Ухуры, Дже
нис даже близко не выглядела как двадцатилетняя. Она выглядела точно на свои шестнадцать лет. Но никто об этом не подумал, и никто не спросил.
– Я лгала, – сказала Дженис. – Я боюсь это делать, потому что, когда это
выясняется, люди… им это не нравится. Но мне пришлось. Люди верят достаточно большой лжи. Они воображают, что ты бы никогда не осмелилась это сказать, если б это не было правдой.
Ухура засмеялась, затем посерьезнела.
– И что же нам с тобой делать?
Глаза Дженис расширились.
– Вы
скажете!
Испугавшись, что Дженис снова начнет падать на колени, Ухура попыта
лась успокоить ее. Но ей не хотелось давать обещание не посылать ее домой.
– Не пугайся так. Нам нужно поговорить. Неужели вернуться домой – это так плохо? Ты же ребенок, Дженис. Ты должна ходить в школу, быть с твоей семьей…
– Нет! Я никогда не вернусь! Вы не сможете меня заставить!
– Ты не думаешь, что они беспокоятся о тебе? Неужели им не захочется
узнать, что с тобой все в порядке, независимо от того, что случилось, что ты сделала?
– Я ничего не сделала! – сказала Дженис. – Но сделаю, – сделаю так, что вам придется посадить меня в тюрьму, но я не вернусь на Соэур!
– Я не собираюсь никого сажать в тюрьму, Дженис, и я никогда не слышала о Соэуре.
– Мы там оказались после того, как корабль лишился ворп-привода. У нас
не хватало денег, чтобы его починить. Мы должны были его продать и остаться там. Но вы не можете там просто оставаться, если у вас нет денег. Вам надо быть под чьей-нибудь протекцией. – Довольно спокойно Дженис рассказала ей остальное.
Когда она закончила, Ухура почувствовала, что и ей на глаза навернулись слезы.
– Дженис… – Он глубоко вздохнула. – То, что ты описала, это же просто
рабство! Как они позволяют, чтобы это продолжалось! Что, никто не пытался это прекратить?
Голос Дженис стал горьким.
– Откуда мне знать? Может, Федерации проще думать, что все в порядке. Может, всем нравится все как есть, так что все держится в секрете.
Ухура обрадовалась горечи и злости Дженис, – это доказывало, что она еще не сломлена.
– Как же ты оттуда выбралась?
– Я забралась с моими братьями на борт грузового шаттла. Мы и знать
не знали, что это невозможно… Когда шаттл вернулся на свой корабль, мы все скрывались. Это было несложно. Потом мы спрятались в отсеке с грузом гуманитарной помощи, а, когда мы приземлились, мы пробрались в Файенский лагерь беженцев…
– Вы пробрались в Файенс?… – Об управлении лагерем и злоупотреблениях в нем рассказывали ужасные истории, – да и вообще это место находилось в центре планетной системы, которая и сама по себе была сущим несчастьем, и многие там погибали.
Дженис пожала плечами. Ухура почувствовала некоторый страх, видя, как хладнокровно Дженис относится к своему прошлому, если не к своему настоящему.
– Там было лучше, чем где мы были прежде. – сказала Дженис. – Затем
нас перевезли оттуда на кораблях Звездного Флота, и тогда-то я и обнаружила, что по метрике я на три года старше, чем я есть. У меня нет никаких документов, кроме свидетельства о рождении.
– А твои братья?
– У них даже не было свидетельств. Эти, из управления Файенсом потре
пали нас по головке и сказали «Ах вы бедные детки», и зарегистрировали Бена и Сирри. Поскольку по возрасту я подходила, я получила опекунство над ними. Я им нашла хорошую школу, а сама пошла в Звездный Флот, чтобы платить за нее.
Ухура, в изумлении о того, что кто-то мог пройти через все, через что прошла Дженис, и пережить это, попыталась придумать какие-нибудь слова в поддержку.
Через несколько минут молчания твердость молодой старшины испарилась: она ожидала от старшей по званию и положению решения своей судьбы.
– Мне почти семнадцать, – прошептала Дженис. – То есть, мне действительно почти семнадцать, я думаю, – насколько могу высчитать. Я делаю свою работу, Ухура. – Она поколебалась. – Хотя, конечно, по сегодняшнему дню вы так не скажете…
– Думаю, тебе нужно все рассказать, – сказала Ухура.
– Нет!
– Я думаю, тебе следует дать показания перед Федеративной комиссией по правам человека. Думаю, ты должна попытаться остановить то, что там происходит.
–
Я не могу.
– Дженис…
– Ухура, вы не понимаете! Я совершила преступление, пробравшись на борт грузового корабля.
– Препятствовать свободному перемещению граждан – противозаконно.
– Но брать с них много денег за перелет из одного места в другое – не
противозаконно, а я не платила за билет. А проехать без билета – на Соэуре это почти то же, что угон. Если я дам показания, власти назовут меня преступницей, и лгуньей, и воровкой. И они смогут доказать все, в чем меня обвинят. Я все это действительно сделала. Пожалуйста, не говорите никому. Пожалуйста.
–
Тыдолжна сказать, – ты должна рассказать властям все, что рассказала
мне.
– Властям? – сердито сказала Дженис. – Это кому, например? Таким, как
капитан Кирк? Он меня и слушать не станет. Он подумает, что я сочиняю.
Ухура поколебалась. Если б это все обнаружилось, когда «Энтерпрайзом» еще командовал капитан Пайк, она бы, не колеблясь, заставила Дженис довериться ему. Но Кирка она знала недостаточно хорошо, и не могла представить, как он может отреагировать на историю Дженис. У Дженис, конечно, мало причин быть уверенной в его добром расположении. Особенно после того, что только что произошло.
– Пожалуйста, Ухура, – снова сказала Дженис. – Пожалуйста, не говорите.
– Хорошо, – с большой неохотой отозвалась Ухура. – Я обещаю. Мое
слово кое-что для меня значит. Я его не нарушу.
– Спасибо, Ухура.
– Но я по-прежнему думаю, что тебе стоит подумать о том, чтобы погово
рить с Комиссией по правам, – сказала Ухура. Прежде, чем Дженис снова смогла испугаться, Ухура сменила тему. – Ну, теперь приведи себя в порядок и возвращайся на мостик. Чем скорее ты забудешь это утро, тем лучше.
– Мне нужно… вернуться в мою каюту. Я оставила мои вещи на койке. Розвинд… наверное, сейчас там.
– Забудь о ней. Иди в каюту старшины. Умойся. Надень другую униформу. Я принесу твои вещи.
– О, Ухура, правда?
– Не беспокойся, – сказала Ухура.
Джим, сидел на мостике, скрестив руки; он чувствовал себя не в своей тарелке и злился. Черт побери эту Рэнд, она испортила ему хорошее настроение. Все притворялись, что не заметили ни замешательства Рэнд, ни того, что Ухура разозлилась. Без сомнения, они все думали, что он был с ней слишком жестким.
Они могли думать все, что им заблагорассудится. Он мог быть таким же приятным в общении, как любой другой, но, если люди начинают этим пользоваться, это меняет дело. Он терпеть не мог, когда кто-нибудь пытался сыграть на его расположении, особенно с помощью слез.
Лифт вернулся. Оттуда выскочила Линди. Отчего, подумал Джим, Дженис Рэнд не возьмет за пример ее или Ухуру; и как все-таки, интересно, Рэнд удалось убедить синтезатор выдать ей форму не ее размера? Это просто талант.
– Привет, Джим, я принесла…
Невероятный шум заглушил голос Линди. Свора мелких животных вырва-
лась мимо нее из лифта, тявкая, подвывая и лая, прыгая друг через друга, и наводнила мостик, заполонив все свободное пространство. Сначала Джим подумал, что это были инопланетные существа, затем на какой-то миг ему пришла в голову странная фантазия, что на «Энтерпрайзе» завелись крысы, и, наконец, он признал в них собак. Двадцать или тридцать миниатюрных, пастельного цвета, кудрявых, одетых в свитерочки, с ленточками вокруг шеи, собак.
