Кровь выглядит так странно в невесомости…
      Джим Кирк вскрикнул и рванулся вперед, стремясь…
      «Гари, нет…»
      Когда Гари Митчелл упал, Джим дернулся вперед, пытаясь удержать гаснущее из-за шока сознание, пытаясь двигаться, несмотря на боль в разбитом колене и сломанных ребрах, пытаясь дышать через кровь в легких. Если ему это не удастся – его ближайший друг умрет.
      Алая сеть проплыла перед глазами, и он подумал, что слепнет.
      Джим, задохнувшись, проснулся. Ему снился сон. Снова снился.
      – Кэрол?… – Он хотел обнять ее, удостовериться в том, что он рядом с ней, а не снова там, посреди Гиогской катастрофы.
      И, словно просыпаясь от еще одного сна, вспомнил, что больше не живет в доме Кэрол Маркус, и больше не спит в ее постели. Он был один.
      Среагировав на движение, компьютер включил неяркий свет. Джим отер холодный пот с лица и дотронулся до шрама на лбу. На Гиоге, пока не исчезла гравитация, кровь из раны заливала ему глаза, мешая видеть.
      Ему хотелось снова заснуть, и хотелось спать без снов. Но он знал, что не сможет. Кроме того, из-за борьбы с возвращающимся кошмаром, все простыни были перекручены и промокли от пота. Он отбросил их и поднялся.
      Джим Кирк, только что получивший ранг капитана Звездного Флота, самый молодой офицер из всех, когда-либо получавших этот ранг, герой Аксанара и, – совсем недавно – Гиоги, теперь назначенный командующим звездолетом класса «Созвездие» «Энтерпрайзом», последние две недели жил в гостиничном кубикуле, одном из сотен одинаковых кубикулов, глядящих на другой такой же блок. Эти здания были почти неотличимы от по меньшей мере сотни таких же гостиничных комплексов, насаженных возле космопорта.
      В его теперешнем странном эмоциональном состоянии возбуждения по поводу предстоящего командования, беспокойства за Гари Митчелла и боли и смущения по поводу того, как закончились его отношения с Кэрол Маркус, Джим жил здесь, не замечая обшарпанности окружения. Не то чтобы его собственная мебель, которую он на время пребывания на Земле оставил на хранение на складе, представляла собой много больше, чем пластиковая встраиваемая койка. Джим так и не собрался сменить большую часть барахла, принадлежавшего ему со студенческих времен. Но у него была пара вещей из тяжелого старого дуба, – с фермы в Айове, и персидский ковер, который он как-то купил из прихоти, еще даже не поняв, как он ему нравится, и до того, как он понял, сколько ему это «нравится» будет стоить, если ему потакать.
      В кубикуле едва можно было встать в полный рост; еще там можно было лежать на кушетке, если не потягиваться. Он огляделся. Он мог бы заявить, что это место ему хорошо знакомо, но такое утверждение было бы обманом. Если б его попросили описать его, он бы не вспомнил ни одной детали. Внезапно его равнодушие превратилось в отвращение.
      Он вытащил свой маленький чемодан с крошечной полки и бросил в него свои немногочисленные пожитки: пару книг, включая одну, принадлежавшую его отцу; тонкую связку семейных фотографий; письмо от Кэрол. Он не мог решить, начнет ли его рана исцеляться, если он выбросит его, или станет еще глубже.
      – Компьютер.
      – Готов.
      – Закрыть мой счет.
      – Выполнено.
      Джим захлопнул чемодан и выскочил из кубикула, не оглянувшись.
      Снаружи, в предрассветной темноте, Джим почувствовал, что его кошмар по-прежнему маячит где-то рядом, на границе сознания. Он вновь и вновь видел один и тот же сон – нет, не о сбое сигналов, не о недопонимании, которое привело к сражению, не о самом сражении, и даже не о действиях, которые он предпринял, чтобы спасти большую часть своей команды, – оставив при этом свой корабль, «Лидию Сазерленд», мертвым, разбитым корпусом, дрейфующим в космосе. Вместо этого, сон снова и снова повторял те нескончаемые несколько минут в спасательной шлюпке, когда Гари Митчелл почти умер.
      Джим вскарабкался по лестнице к входу в Госпиталь Звездного Флота, стараясь беречь колено. Этим утром оно еще не доставило ему неприятностей. Он направился в отделение регенерации. Никто его не остановил. Он просил, приказывал, использовал свой ранг и нажимал все пружины, чтобы добиться официального позволения бывать здесь в любое время, не только в часы посещения. Наконец он просто стал игнорировать правила, и теперь все привыкли видеть его здесь.
      Как каждый день с тех пор, как он сам покинул регенерационную, Джим вошел в палату Гари. Гари Митчелл лежал в регенерационном боксе, спящий под действием лекарств, погруженный по шею в прозрачный зеленый реген-гель.
      Гари ненавидел болеть. Было больно видеть его таким. Все специалисты не переставали поздравлять друг друга с успехами. Но для Джима он выглядел осунувшимся и слабым, как будто гель вытягивал из него его молодость вместо того, чтобы восстанавливать его тело. Гари исполнилось тридцать лет сразу после того, как его поместили в реген. Джим был на полтора года моложе, сейчас ему только что исполнилось двадцать девять, и он очень нетерпеливо реагировал на последствия своих собственных ранений, и очень беспокоился о выздоровлении своего друга.
      Он сел рядом с Гари и заговорил с ним, как будто тот мог его слышать.
      – Они мне говорят, что ты скоро придешь в себя, – сказал Джим. –
      Надеюсь, это так. Ты здесь слишком долго пробыл, и это нечестно. Ты бы там, на Гиоге, ни единой царапины не получил, если бы не вернулся за мной. – Джим вытянул правую ногу, проверяя колено. Он только начал доверять восстановленному суставу; физтерапия вернула ему силу, так что он больше не отказывал в неподходящие моменты. Хотя Джим по прежнему должен был выполнять каждый день упражнения.
      – Они еще заявляют, что ты не можешь меня слышать из-за лекарств.
      Но они не правы. И мне наплевать, если они думают, что я спятил, что разговариваю с тобой. – Джим вспомнил последние несколько дней в регене, сумерки полусна, смятения и сновидений. – Я видел, что на Гиоге все идет не так. И по-прежнему не могу поверить, что Сиерен мог совершить такую ошибку. Я видел – пусть это странно звучит, Гари, я знаю, но я видел канву того, что там происходило. Я знал,что если все просто затихнут на тридцать секунд, если все коммандеры просто остановят огонь на минуту, то кризис минует. Но этого не случилось, Боже, я восхищался Сиереном. – Джим никак не мог поверить, что Сиерен ошибся, не мог поверить, что Сиерен и столь многие погибли. Он глубоко вздохнул. – Я видел, что происходит, я знал, как это остановить, но я ничего не мог сделать, и все пошло кувырком. Так ли это выглядело для Сиерена? Так ли это было бы для меня, если бы я командовал на Гиоге? Аксанар тоже ведь мог вылиться в такое, но этого не произошло. Там мы покрыли себя славой и не нарушили мирное соглашение. Что, это была просто удача?…
      Ему показалось, что веки Гари дрогнули. Но это просто был либо рефлекс, либо воображение Джима.
      – Ладно, – сказал он, – спи, поправляйся. Мне уже скоро нужно на
      «Энтерпрайз», но если кораблю придется обойтись без первого офицера в течение нескольких месяцев, так все переживут. Я выдвинул тебя на эту должность, мой друг, и ты займешь ее, как только поправишься.
      – Доброе утро, капитан.
      Темные волосы Гари свесились, закрывая лоб. Джим откинул их.
      – Капитан?…
      Джим поднял взгляд. Рядом стояла Кристина Чэпэл, из персонала отделения интенсивной терапии. Джим слышал ее, только не осознал, что она обращается к нему. Он еще не привык к новому рангу. Он получил его, когда все еще был в регене. Он потерял сознание, будучи коммандером, космокрейсер которого развалился вокруг него на куски; а очнулся капитаном с новой медалью и звездолетом класса «Созвездие», ожидающим, когда он примет командование.
      – Простите, мисс Чэпэл. Доброе утро.
      – Биотелеметрия коммандера Митчелла очень обнадеживает. Я
      подумала, вы захотите узнать. – Эффектная молодая женщина; ее светлые волосы были уложены в прическу, обрамляющую лицо.
      – Тогда почему он не просыпается? – сказал Джим.
      – Он проснется, – сказала Чэпэл. – Проснется, когда будет готов. – Она вручила ему распечатку.
      Проведя здесь столько времени, он научился разбираться в них. Он просмотрел распечатку. Данные действительно были неплохими. Тревожное смешение невроимпульсов в регенерируемом позвоночнике Гари обрело закономерность, а позвонки затвердели по сравнению с прежними призрачными тенями самих себя, когда они были только хрящевыми образованиями. Насколько Джим мог судить, разорванные внутренние органы Гари были теперь полностью восстановлены. Джим вернул распечатку.
      – Я смотрю, у него сердце восемнадцатилетнего, – сказал он.
      Она улыбнулась. В отделении регенерации бытовали шутки с бородой;
      одна из расхожих гласила: «Да, – в банке на ближайшей полке».
      – А доктор Маккой звонил, чтобы спросить, как его дела? – спросил
      Джим.
      – Нет.
      – Странно. Мы с ним должны вместе отправиться в космодок…
      позже. Я так надеялся, что и Гари будет с нами…
      – Наверное, доктор Маккой решил продлить свой отпуск.
      – Возможно. – Джим невесело усмехнулся. – Я, похоже, лучше
      справился, чем сам ожидал, когда выпихал его немного отдохнуть. Я даже не знаю, куда он подался.
      – Можно вас спросить?
      – Конечно.
      – Почему доктор Маккой называет коммандера Митчелла «Митч», в то время как вы зовете его «Гари»?
      – Все называют Гари «Митчем», кроме меня. Он получил это
      прозвище во время нашего первого кадетского тренировочного полета. Но я уже знал его год, и как-то так и не смог перенастроиться.
      – А он как вас называет?
      Джим почувствовал, что краснеет. Он подумал, что, может, отделаться тем,
      что сказать ей, что Гари зовет его Джим, как все. Хотя, как только Гари придет в себя, эта сказка разлетится в пух.
      – Он зовет меня «малыш», – сказал Джим. – Я немного моложе его, и он
      никогда не дает мне забыть об этом. – Он не сказал ей, что был младшим в своей группе более года. Он знал, что она скажет: «Скороспелка, а?…». Достаточно неприятно, когда тебя так называют в пятнадцать или двадцать лет. В двадцать девять это просто смешно.
      – Так, значит, вы давно знаете коммандера Митчелла?
      – Десять лет. Нет, одиннадцать. – Джим потерял в регене три месяца. Он
      вылетел на Гиогу весной, когда холмы к востоку от города зеленели после зимних дождей; когда он пришел в себя, – ему казалось, что прошло недели две, – холмы бледно золотились, опаленные летом. Теперь уже близилась осень, а Гари все еще был здесь.
      – С ним будетвсе в порядке, капитан. Я обещаю.
      – Спасибо, мисс Чэпэл. Мисс Чэпэл…
      – Да, капитан?
      – Не окажете мне любезность?
      – Если смогу.
      Он замолчал, спрашивая себя, можно ли просить ее сделать то, что все специалисты считают бесполезным.
      – Я знаю, считается, что смысла в этом нет, но я все вспоминаю то
      время, – перед тем, как я пришел в себя. Я мог слышать… или думал, что могу… но я не мог открыть глаза и не знал, где я, или что со мной случилось. Пока Гари все еще спит, не могли бы вы… говорить с ним. Говорить ему, что происходит, и что с ним все будет в порядке…
      – Конечно, могу, – сказала она.
      – Спасибо. – Он заколебался. – Я скоро должен прибыть в космодок.
      Я бы хотел оставить записку…
      – Вы можете написать ее в кабинете там, за дверью.
      Написать ее было непросто, но, наконец, ему удалось сочинить
      нечто, что, он надеялся, будет воодушевляющим.
      В дверном проеме он остановился. Кэрол Маркус стояла спиной к нему
      возле койки Гари, рядом с ней – доктор Энг, один из специалистов по регенерации. Они изучали показатели жизненных параметров Гари и сравнивали распечатки с прогнозами Кэрол. Кэрол не была врачом, как специалист по регенерации. Она была генетиком и составляла условия лечения для Гари и для Джима.
      Джим вспомнил, как он увидел ее в первый раз, вспомнил первые слова, что она сказала ему. Когда он начал проходить физиотерапию, в первый раз он продержался минут пять. Дрожа от изнеможения, весь мокрый от усилий и боли, он считал, что, будучи таким слабым, выглядит просто смешно, и тут он заметил, что она смотрит на него, а он не хотел, чтобы его кто-нибудь чужой видел таким. Хватало и Маккоя, который наседкой носился вокруг.
      Но Кэрол будто бы не заметила того, что Джим вымотан, шрама у него на лбу, слипшихся от пота волос. Она сказала: «Я еще не встречала человека, который бы так держался в подобном состоянии».
      Она была серьезна и элегантна, занятна и жизнерадостна. Она принадлежала к тем редким ученым, которые способны на интеллектуальные броски, что оборачиваются научными прорывами. Она была исключительно красива, с ее гладкими светлыми волосами и глубокими голубыми глазами. Джим немедленно почувствовал, что его влечет к ней, и хотя ее работа не требовала от нее посещения отделения интенсивной терапии, не говоря уже о физтерапии, она часто заглядывала к нему.
      В первый раз, когда он смог выйти из госпиталя, они вместе пошли гулять в ближайший парк. К тому времени, как его выписали, Джим и Кэрол влюбились друг в друга. Она позвала его поселиться в ее доме.
      Через три месяца он из него выселился. И теперь уже две недели ее не видел. Он испытал нерациональное побуждение отступить назад, в кабинет, и подождать, пока она уйдет.
      Не будь смешным, подумал он. Вы оба взрослые и в состоянии вести себя цивилизованно. И двинулся к ней.
      Доктор Энг откинула короткие темные волосы за ухо, сделала пометку на распечатке и, озабоченно нахмурившись, взглянула на Кэрол.
      – Что вы собираетесь делать?
      – Делать? Все, что полагается делать в подобных обстоятельствах, – ответила Кэрол. – Вы же не думаете, что это была случайность?
      – Нет, конечно нет, это просто… О, капитан Кирк! Как приятно видеть, что вы так хорошо выглядите.
      Кэрол повернулась, непривычно нервничая.
      – Джим!…
      – Привет, Кэрол. – Он остановился. Он хотел сказать ей все, или не говорить ничего. Он хотел любить ее… или никогда больше ее не видеть.
      – Ладно, увидимся, – сказала доктор Энг и дипломатично вышла.
      – Как ты себя чувствуешь, Джим?
      Он пропустил вопрос мимо ушей. Его сердце колотилось.
      – Это чудесно, что мы встретились. Я скоро уезжаю. Мы можем… Я бы хотел поговорить с тобой. Может, пойдем что-нибудь выпьем?
      – Я не в том настроении, чтобы пить, – сказала она. – Но я прогуляюсь с тобой.
      Джим задержался возле Гари, все еще надеясь, что он может очнуться. Но нет.
      – Поправляйся, мой друг, – сказал Джим и отдал мисс Чэпэл записку, с тем, чтобы отдать ее Гари, когда тот придет в сознание.
      Им не нужно было обсуждать, куда пойти. Джим и Кэрол направились
      к их парку.
      Почти не отдавая себе в этом отчета, Джим держался совсем близко к Кэрол. Его плечо касалось ее плеча, пальцы задевали ее руку. Сначала она просто отодвинулась.
      – О, – немного раздраженно сказала Кэрол, когда Джим задел ее в третий раз. Она взяла его за руку. – Мы ведь по-прежнему друзья, я надеюсь.
      – Я тоже надеюсь, – сказал Джим. Он попытался притвориться, что
      электрическая искра физического влечения больше не проскакивала между ними, но обнаружил, что настолько обмануть себя не удастся. Быть рядом с Кэрол означало быть пойманным вместе с ней в какую-то сеть, в которой обострялись все разделяемые чувства.
      – Ты теперь лучше спишь? – спросила Кэрол.
      Джим поколебался между правдой и ложью.
      – Я отлично сплю, – сказал он.
      Кэрол посмотрела на него с явным неверием, и он понял, что колебался
      слишком долго. Она слишком много раз обнимала его, когда он внезапно просыпался от кошмара в самые темные, предрассветные часы ночи.
      – Если ты хочешь поговорить об этом… – начала она.
      – Нет, не хочу, – резковато сказал он. – Разговоры на эту тему лишь
      предоставили бы ему извинение в излиянии своей тоски и сожаления. Это было ему нужно меньше всего, и Кэрол меньше всего нужно было об этом слушать. Кроме того, если бы он теперь сказал Кэрол, что по-прежнему просыпается с криком, запутавшись во влажной от пота постели, и в путах сна, принимая окружающую темноту за слепоту… Если бы он рассказал ей, как после снова пытался уснуть в этом обшарпанном, тесном кубикуле… Если бы он рассказал ей, как лежал там без сна, вымотанный, отчаянно желая, чтобы она по-прежнему была рядом с ним… было бы похоже на то, что он просит, чтобы она вернулась из жалости, вместо любви.
      – Нет, – снова, более мягко, сказал он. – Я не хочу говорить об этом.
      По- прежнему держась за руки, они дошли до маленького парка и ступили на дорожку, ведущую вокруг озера. Утки подплыли к ним, требуя подачки.
      – Мы всегда забываем принести им что-нибудь, – сказала Кэрол. –
      Сколько раз мы здесь гуляли, – и всегда собирались захватить с собой хлеб, но ни разу не захватили.
      – Мы… о другом думали.
      – Да.
      – Кэрол, должен быть какой-то способ!…
      Он оборвал себя, почувствовав, что она напряглась.
      – Например? – спросила она.
      – Мы могли… могли бы пожениться.
      Она взглянула на него; на какой-то миг он подумал, что она собирается
      расхохотаться.
      – Что? – сказала она.
      – Давай поженимся. Мы можем отправиться в космодок… Адмирал
      Ногучи мог бы провести церемонию.
      – Но почему пожениться, во имя неба?
      – У нас в семье так принято, – скованно сказал Джим.
      – Но не в моей, – сказала Кэрол. – Да и все равно это бы не помогло.
      – Это всем помогало в течение поколений, – сказал Джим, хотя, в
      случае с его собственными родителями, эта истина становилась несколько резиновой. – Кэрол, я люблю тебя. Ты любишь меня. Ты – тот человек, которого я хотел бы видеть рядом, если бы оказался один на пустынной планете. Нам было весело вместе – помнишь, как мы отправились в док и тайком пробрались на «Энтерпрайз», чтобы устроить себе свою личную экскурсию… – Выражение ее лица заставило его остановиться. – Это правда…
      – Да, – сказала она, – Это правда. И я скучаю по тебе. Дом стал ужасно
      тихим без тебя.
      – Значит, ты согласна?
      – Нет. Мы это уже столько раз обсуждали. Неважно, что бы мы не сделали, это ничего не изменит. Я не могу быть с тобой, а ты не можешь остаться со мной.
      – Но я мог бы. Я мог бы перевестись в штаб…
      – Джим… – она повернулась и посмотрела ему прямо в лицо. Она
      держала его за руки и смотрела ему в глаза. – Я помню, как ты отреагировал, когда стало известно, что ты примешь командование «Энтерпрайзом». Ты думаешь, тот, кто любит тебя, захочет отнять это у тебя? Ты думаешь, что сможешь любить того, кто попытается?
      – Я люблю тебя, – сказал он. – Я не хочу тебя потерять.
      – И я тоже не хочу тебя потерять. Только я тебя потеряла еще до того,
      как тебя встретила. Я смогу привыкнуть к тишине. Я не смогу привыкнуть к тому, что ты будешь возвращаться ко мне иногда на несколько недель и потом я буту терять тебя снова, и снова, и снова.
      Он все еще продолжал искать другое решение, но понял, что ходит по кругу и не видит, как его разорвать.
      – Я знаю, ты права, – несчастно сказал он. – Я просто…
      На синие глаза Кэрол навернулись слезы.
      Они поцеловали друг друга, – в последний раз. Она прижала его к себе.
      Он опусти голову к ней на плечо, отвернув лицо, потому что он тоже был на грани слез.
      – Я тоже люблю тебя, Джим, – сказала она. – но мы не живем на
      пустынной планете.
      В лагуне острова, где встречались и сливались берег и соленое мелководье, в черном иле разрослись мангровые деревья. Вода отступила с отливом, оставив после себя густой вязкий запах. Опустилась ночь и взошла земная луна, посеребрив темную воду и черный ил.
      Спок, коммандер Звездного Флота, офицер по науке звездолета «Энтерпрайз», гражданин планеты Вулкан, смотрел на лагуну, прислушиваясь к звукам и запахам. На необжитом берегу острова не было следов человеческого или чьего-нибудь еще присутствия. Богатая экосистема очаровывала его. Множественный звон москитов, то поднимавшихся, то опадавших волной вокруг, служил фоном для низкого уханья сов и резких, высоких звуков, которые издавали летучие мыши. Он мог отслеживать их полет по шелесту крыльев. Совы пролетали плавно, летучие мыши – внезапно меняя направление. В воду с берега скользнула змея, – звук ее плавного движения при этом почти не изменился. На обнажившемся или танцевали крабы. Когти большого енота негромко простучали по стволу мангрового дерева; затем его лапы шлепнули по илу; на его зубах что-то хрустнуло. К утру от пойманного краба не останется ничего, кроме горки из кусочков раскрошенного панциря.
      Местные жители утверждали, что здесь все еще водятся кугуары, но Спок подозревал, что это делалось в целях развития туризма.
      Голубая цапля упала с плеском на мелководье из темного неба. Она встала в воде, держа наготове клюв и ноги. Спок мельком подумал, на кого она охотится. Он снял ботинки, закатал брюки и ступил в илистую темную воду. Он мог чувствовать подошвами шевеление живых созданий, – словно постоянный электрический ток. Задев пальцами что-то твердое, он поднял это и сполоснул в воде, чтобы смыть ил. Это был одностворчатый моллюск, около полпальца длиной, расчерченный черно-белыми узорами. Его панцирь, закручиваясь спиралью, сходился в точку, с острыми отростками возле вершины. Создание отступило внутрь панциря, скрылись даже рожки. Спок стоял не шевелясь, пока моллюск показал постепенно усики, голову, тело и не пополз по его руке.
      Спок вернул «королевскую корону» в воду и направился обратно, в сторону конференц-центра, избрав долгий путь вокруг мыса. Болото вскоре сменилось океанским берегом: белый песок, поросшие травой дюны, пальмы. Когда горизонт высветлился солнцем, он достиг укромного пляжа. Он вошел в воду и поплыл, пробуя свои силы против волн и течений.
      Ребенком Спок не умел плавать. Его родная планета, Вулкан, вращалась, горячая и сухая, вокруг древнего алого солнца. Обширные водные поверхности были редки на Вулкане, на планете едва хватало воды, чтобы поддерживать ее экосистему. Первым же утром по прибытии на конференцию, пока все еще спали, он предпринял самостоятельную осторожную попытку научиться плавать. Сначала он не знал, как удержать свое длинное, худощавое тело на плаву, но, после некоторого барахтанья, ему это удалось. Как только он вычислил способ, как двигаться вперед, его навыки плаванья стали быстро совершенствоваться.
      Отплыв на несколько километров от берега, он остановился и завис в воде. Островной мыс смотрелся тонким белым прочерком пляжа и тонкой зеленой полоской растительности. Не закрывая глаз, он опустился с головой под воду. В метре от поверхности воды висела барракуда, уставившись на него каменным взглядом, ее торпедовидное тело было совершенно неподвижно, не считая подрагивания плавников. Спок знал, что она является опасным хищником. Он поискал в своем разуме чувство страха, но не нашел. Вулканцы приучали себя поддерживать безэмоциональное состояние абсолютного хладнокровия при любых обстоятельствах; Спок постоянно примерял себя к этому идеалу. Он успешно противостоял страху и боли; с той же решимостью он противостоял гордости и отчаянию, радости и скорби, и любви.
      Еще миг барракуда смотрела на Спока; в следующий они исчезла. Ее стремительное тело метнулось прочь одним движением, Спок снова был один. Возможно, барракуду не заинтересовала основанная на меди зеленая кровь чужака; или, может быть, она просто не была голодна.
      Он доплыл до берега, вытерся, пригладил короткие черные волосы, оделся и пересек пляж. Белый песок сменился травянистыми дюнами; дюны – деревьями и тенью. Несколько людей уже лежали на песке, на солнце. Людская раса эволюционировала под желтой звездой. В отличие от вулканцев, они имели некоторую природную защиту от ультрафиолетового излучения. Тем не менее, Спок считал, что они подвергают себя ненужному риску. На некоторых были купальные костюмы, что показалось ему глупым: неадекватная защита от солнца, с одной стороны, и помеха для плавания – с другой. Он не видел смысла в использовании одежды как украшения.
      Хотя был уже день, когда он достиг конференц-центра, в холле почти никого не было. Участники либо уже разъехались после вчерашних последних докладов, либо же они участвовали в вечеринке до поздней ночи и теперь все еще спали. В частности, дельтанцы выказали способность участвовать в дискуссиях целый день, после чего кутить всю ночь. Другие расы, включая людей, по-видимому, приняли это за вызов. Результатом этого явился беспорядок, который заставил Спока принять решение избегать этой дикой части конференции, и вместо этого проводить большинство ночей, исследуя дикие части острова.
      – Простите, – коммандер Спок? Вам посылка.
      Спок подошел к конторке. Кто-то предпринял значительные усилия и затраты, чтобы выслать ее, вместо того, чтобы заказать местное синтезирование; почтовые штампы покрывали обертку. Спок взял посылку. Адрес был написан рукой его матери.
      Он поднялся к себе в номер и с любопытством оглядел пакет, прежде чем вскрыть его. Хотя он провел на Земле и в доках на ее орбите несколько месяцев, а его родители в настоящее время проживали тоже на Земле, он не навещал их и не звонил им. Сарек, его отец, посол Вулкана, не одобрял его решение вступить в Звездный Флот. Разрыв между ними продолжался теперь уже несколько лет и, поскольку Спок не видел путей, как поправить дело, он принял это как неизбежное. С матерью он общался тоже нечасто. В отличие от отца, она могла согласиться с его правом принимать решения касательно своей жизни. Она никогда не пыталась склонить его к точке зрения Сарека. Но несогласие между ее мужем и сыном поставило ее в неловкое промежуточное положение. Хотя Спок не признавал, что может чувствовать сожаление по поводу их отчуждения, он не был равнодушен к чувствам своей матери.
      Люди, смотревшие на Спока со стороны, видели высокого, худощавого мужчину, отлично владеющего своим телом; зеленоватый оттенок лица, черные брови вразлет и глубоко посаженные темные глаза, аккуратно подстриженные черные волосы с короткой челкой, остроконечные уши: вулканец. Во всяком случае, так его воспринимало большинство. Но его кровь не было полностью чужой морям и земле этой планеты, поскольку его мать, Аманда Грейсон, была землянкой. Она обладала всеми чувствами и эмоциями человеческого существа. Желая, чтобы его мать не поддавалась своим чувствам, Спок тем не менее знал, что напряжение между ним и Сареком глубоко ее ранит. Единственным решением, каким бы неудовлетворительным оно ни было, было оставаться в стороне.
      Он открыл пакет. В нем была коротенькая записка, содержащая приветствия и пожелания благополучия, без упоминания о его молчании, без намека на силу эмоций, стоявших за письмом. Холодный тон письма нарушала лишь подпись:
      «С любовью, Аманда».
      Сама посылка представляла собой тунику из коричневого шелкового бархата, с золотой вышивкой по вороту и рукавам. Спок уставился на нее, гадая, отчего его матери пришла в голову мысль послать ее ему. Такую вещь можно было надеть разве что на вечеринку или прием, а Аманда, конечно, знала, что он посещал только те приемы, от которых не мог уклониться, и на которых был обязан носить парадную форму Звездного Флота. Будучи человеком, его мать была более импульсивна и куда менее логична, чем вулканец. Но это не означало, что ее действия были менее осмыслены или лишены значения, которое можно было бы понять. Спок понял, после минутного раздумья, что она надеется, что он найдет в жизни другие интересы, помимо работы. Она желала ему счастья.
      Он примерил тунику. Конечно, она ему подходила. Он вынужден был признать, что находит текстуру ткани эстетически приятной. Он сложил подарок, снова убрал его в пакет, и уложил его вместе с остальными своими вещами – между модулями памяти и тезисами доклада, который он делал.
      Его отпуск закончился; настало время возвращаться на «Энтерпрайз».
      Кадет Хикару Сулу уклонился, сделал выпад и отступил, до того, как его противник мог нанести укол, который принес бы ему победу. Он снова сделал выпад, сделал еще один – и табло засветилось, отмечая удар, завершающий финальный бой фехтовального турнира Внутренних Планет.
      Рефери подтвердил удар и победу в сабельном турнире кадета Хикару Зулу.
      Едва замечая реакцию зрителей, хватая ртом воздух и пытаясь унять колотящееся после длительного и напряженного фехтования сердце, Хикару поднял маску и отсалютовал противнику. Он фехтовал с ней на межконтинентальном чемпионате, когда стал первой саблей Академии Звездного Флота и занял место в сборной Земли. Фехтовальщики ее школы занимали большинство мест в сборной, а она была капитаном команды. Он никогда еще не побеждал ее прежде.
      Она стояла с опущенной головой, опустив саблю. Она выиграла этот турнир два раза. Чемпионство принадлежало ей, по праву, и по традиции, и по способностям тоже. Она принадлежала к одной из самых влиятельных семей Федерации, аристократии старых денег и заслуг. Фехтование было их фамильным спортом. Как осмелился фехтовальщик из Звездной Академии, какой-то провинциал, практически из колоний, появиться тут и отобрать ее победу?
      Когда она подняла маску, она выглядела такой злой, такой ошеломленной, что он даже испугался, что она покинет дорожку, презрев правила вежливости.
      Он протянул ей руку без перчатки. Ее движения всегда были легки и красивы, но сейчас она принудила себя пожать его руку, и у нее это вышло неловко.
      Хикару попытался придумать что-нибудь, чтобы сказать ей в утешение, но тут она швырнула маску, саблю и перчатку на пол, и сбросила успокаивающую руку тренера.
      Она гневно уставилась на Сулу.
      – Ты, безграмотный крестьянин! – рявкнула она. Сопровождаемая членами команды, поклонниками и тренером, она устремилась в раздевалку.
      – «Безграмотный крестьянин»?… – у Хикару появилось искушение
      процитировать что-нибудь из поэзии. Если у родителей его противника, чья семья только тем и занимались на людской памяти, что пыталась удержать свое положение, имелись претензии на литературную образованность, то, вероятно, на полках их библиотеки завалялась какая-нибудь из тех книг, что имелись у отца Сулу. «Застывший огонь», например. Или «Девять солнц».