Истребитель подводных лодок

      Очень скоро, когда возмущение воды, вызванное взрывом серии бомб, улеглось, мы установили с лодкой гидроакустический контакт и скова вышли в атаку. На этот раз мощность взрыва бомб и сильное возмущение воды, казалось, говорили об успехе. Но немецкая подводная лодка не была серьезно повреждена, хотя и получила сильную встряску. Оставаясь на глубине, она продолжала маневрировать. "Ванесса" атаковал также неудачно. Гидрологические условия в это время были посредственными. Оба корабля испытывали затруднения в поддержании контакта, и в конце концов произошло то, чего я очень боялся, - мы потеряли контакт с целью. Корабли расширили сектор поиска, но эхо не приходило. После беглого ознакомления с автоматическим планшетом, на который были нанесены наши курсы и расчетный путь подводной лодки, я организовал совместный поиск, чтобы исследовать все точки, которых могла достичь подводная лодка.
      Все мы находились в сильном волнении. Неужели лодке удалось ускользнуть от нас? Наши отношения с Уильямсом - офицером по противолодочной обороне и одновременно моим старшим помощником - стали натянутыми, так как каждый из нас знал, что если корабли упустят лодку, ответственность падет только на нас. Надежда на обнаружение лодки стала исчезать. Но вдруг из рубки гидроакустика вырвался радостный крик "Контакт", и долгожданное эхо снова зазвучало в наших ушах. Мы еще раз вышли в атаку, но и на этот раз успеха не имели. Короткий зимний день близился к концу, когда я приказал "Ванесса" присоединиться, чтобы предпринять еще одну атаку, пока на "Хесперус" из погреба на палубу поднимались запасные глубинные бомбы. Однако результаты этой последней атаки сказались только после наступления темноты. С "Ванесса" сообщили: "Немецкая подводная лодка в надводном положении. Иду на таран". Как стало ясно позже, с противником далеко еще не было покончено и после этого.
      Дело в том, что подводная лодка имела возможность идти полным ходом под дизелями. Форсируя хода, она пыталась в темноте удрать от "Ванесса", преследующего ее по пятам. Один раз они по существу столкнулись, но "Ванесса" удалось нанести по лодке лишь скользящий удар, после чего она продолжала отходить полным ходом. Артиллерийский огонь по непрерывно маневрирующей цели был бесполезен, и нам пришлось приказать "Ванесса" прекратить его, тем более, что в темную ночь могли получить от него повреждения и мы сами.
      Затем преследование начал "Хесперус". Между тем немецкая лодка продолжала уклоняться. Я делал все возможное, чтобы удержать лодку в носовых секторах, т. е. в положении, удобном для таранного удара или для атаки глубинными бомбами.
      Машинные телеграфы отчаянно звякали. В котельном и машинном отделениях кочегары и машинисты работали не покладая рук, чтобы запустить машины на полную мощность. "Хесперус" шел полным ходом, и когда я пытался круто развернуть его, чтобы попасть внутрь окружности, по которой циркулировала подводная лодка, имевший меньший диаметр циркуляции, он содрогался всем корпусом. В рулевой рубке рулевой с неимоверной быстротой вертел штурвал, едва поспевая выполнять следовавшие одна за другой команды.
      Развязка наступила довольно неожиданно. Два сигнальных прожектора с мостика "Хесперус" непрерывно освещали рубку лодки, и, несомненно, они ослепляли ее командира, так как, к моей радости, он вскоре сделал ошибку оказался идущим на пересечку курса "Хесперус". Последнее приказание на руль и взмокшему от напряжения рулевому стало ясно, что мы должны нанести удар в самую середину подводной лодки. В последнюю минуту машины пришлось застопорить, чтобы корабль не перескочил лодку. В тот же момент было отдано следующее приказание: "Стоять по местам, приготовиться к таранному удару". Хочется заметить, что подобные приказания отдаются в современном морском бою довольно редко. Противник скрылся под развалам полубака, и корабль со скрежетом остановился. "U-357", аккуратно разрезанная пополам, сразу же потонула, оставив на поверхности лишь растекавшееся масляное пятно да одного или двух кричащих людей.
      "Хесперус" огласился радостными криками "ура". На мостике после стольких часов напряжения реакция была особенно бурной. Поздравления сыпались со всех сторон.
      Но время не ждало. Нам надо было торопиться подобрать спасшихся, осмотреть нижние помещения "Хесперус", определить, какие он получил повреждения, и подкрепить переборки, чтобы корабль мог безопасно продолжать свой путь. Вымокших немцев вскоре подобрали и затем отправили в нижние помещения. Доклад механиков оказался тревожным. Днище корабля почти на четверть длины было распорото, а отсеки залиты водой. Дальнейшие действия без аварийного ремонта были бы неразумными. Мы остановились, но мысль, что поблизости может оказаться другая немецкая подводная лодка, не покидала нас. К тому же эта вынужденная неподвижность действовала на нервы.
      Наконец, аварийный ремонт закончился, и мы дали ход, который вскоре довели до 15 узлов. К утру "Хесперус" и "Ванесса" догнали конвой, и когда мы проходили сквозь строй с развевающимся сигналом "потоплена подводная лодка", суда приветствовали нас своими сиренами.
      От наших пленных мы узнали кое-что о тактике, примененной их командиром, который ушел на дно вместе со своей лодкой.
      По-видимому, командир "U-357" выжидал, пока мы не дадим полный ход и ляжем на боевой курс. Только после этого он удирал на предельной скорости. Одновременно он резко менял глубину. Количество атак, перенесенных им без серьезных повреждений, говорило о правильности его тактики. Но одновременно эта тактика вела к сильной разрядке аккумуляторной батареи и преждевременному израсходованию запаса сжатого воздуха, что вынудило его всплыть раньше времени. Если бы командир лодки маневрировал менее энергично, он смог бы еще некоторое время находиться в подводном положении. В конечном итоге примененная им тактика маневрирования и уклонения оказалась для него роковой. Как мы узнали позже, во время наших атак командир лодки несколько раз использовал так называемую ложную цель, которая именовалась у нас "подводной пузырчатой целью". Она представляла собой химический патрон, который при соприкосновении с водой выделял пузырьки газа. При соприкосновении с ними посылок гидролокатора создавалось эхо. Идея была удачной. Это эхо, вероятно, заглушало эхо от подводной лодки, и прежде чем малоопытный акустик обнаруживал свою ошибку, подводная лодка успевала отойти.
      Вполне возможно, что временная потеря контакта была связана именно с применением этой приманки, имитировавшей присутствие подводной лодки.
      В Ливерпуле нам оказали самую торжественную встречу. Об этом позаботился покойный капитан 2 ранга Уокер - самый известный и удачливый охотник за немецкими подводными лодками. В то время он служил на берегу, командуя военно-морской базой. Когда мы входили в Гладстон-Докс, команды других кораблей были выстроены по большому сбору и громко приветствовали нас. Позже главнокомандующий адмирал Хортон, сменивший в ноябре 1942 года Нобла, прибыл на "Хесперус", чтобы выслушать наш доклад и лично поздравить команду. Всем нам предоставили отпуск. Это несколько утешило нас. Ведь повреждение корпуса "Хесперус" требовало постановки его в сухой док, и не могло быть и речи о том, что мы сможем поспеть к выходу следующего конвоя.
      Глава 8. На море и в воздухе
      В Ливерпуле мы задержались довольно долго.
      Фактически прошло более трех месяцев, прежде чем "Хеспарус" снова смог выйти в море. Такой дорогой ценой расплачивались мы за потопление лодки "U-357". Вскоре после случая с "Хесперус" вышел приказ, не одобряющий атаки путем тарана.
      Новый приказ приобрел особо важное значение в связи с судьбой "Харвестер", которым командовал мой старый друг капитан 3 ранга Тейт. В марте 1943 года, защищая конвой, Тейт таранил и потопил подводную лодку "U-444".
      В момент столкновения "Харвестер" имел очень большую скорость, возможно, поэтому он по инерции проскочил над подводной лодкой и сильно повредил винты и гребные валы.
      Пока принимались энергичные меры по аварийному ремонту, "Харвестер" без движения беспомощно стоял в районе сосредоточения лодок, и одна из них "U-432" - воспользовалась представившейся возможностью и торпедировала его. "Харвестер" затонул. Вместе с ним "погибла почти вся команда, включая командира. Французский корвет "Акони" вскоре потопил эту немецкую подводную лодку. Однако гибель опытного и искусного командира эскортной группы и хорошо подготовленной боеспособной команды была тяжелой утратой.
      Вопрос о том, что делать с подводной лодкой, которая не может погрузиться, но сохраняет способность двигаться в надводном положении, оставался открытым, и позже мне предстояло с ним столкнуться. Держаться в стороне и вступать в артиллерийский бой с такой небольшой целью - значило способствовать восстановлению утраченных ею преимуществ, особенно когда немцы начали вооружать подводные лодки акустическими торпедами, которые реагировали на создаваемые винтами корабля шумы. Такие торпеды достаточно было выпускать лишь в приблизительном направлении на цель, чтобы они могли попасть в нее. Для нейтрализации таких торпед создали приспособление, известное под названием "Фоксер". Оно состояло из двух генераторов шумов, буксируемых на некотором расстоянии от кормы корабля. "Фоксер" привлекал к себе акустическую головку самонаведения торпеды и вызывал взрыв торпеды на значительном расстоянии от корабля. Но мы не любили пользоваться этим громоздким приспособлением. Позже появилась менее сложная модель с одним генератором, известная под названием "Сат". Но использование этих приспособлений ограничивало маневренность корабля. Кроме того, производимый ими шум затруднял работу асдика и, таким образом, значительно снижал эффективность работы гидроакустиков.
      Следует напомнить, что корабли эскортных сил имели довольно примитивные приборы управления артиллерийским огнем. Необходимо также учитывать, что в связи с увеличением запаса глубинных бомб и другого противолодочного вооружения было сокращено артиллерийское вооружение.
      Пока мы находились на берегу, битва за Атлантику разгорелась с новой силой. Немцы, убедившись в том, что воды у американского побережья перестали быть раем для подводных лодок, стали сосредоточивать свои лодки в центральной части Атлантики. Теперь их завесы располагались так тесно, что конвои нередко не имели возможности уклониться от них.
      Обычно первая же немецкая подводная лодка, обнаружившая конвой, наводила на него "волчью стаю", и бой начинался. Правда, при соответствующей обстановке высококвалифицированным операторам на коротковолновых радиопеленгаторах часто удавалось заблаговременно предупреждать командира конвоя о предстоящей атаке и тем самым обеспечивать такой маневр, в результате которого "волчьей стае" приходилось догонять конвой.
      Если конвой имел воздушное охранение, не позволявшее лодкам идти надводным ходом, у них оставалось только несколько вечерних часов, в течение которых надо было обойти конвой и занять позицию для атаки в голове у него.
      Конечно, самым надежным способом предупредить сосредоточение лодок в районе конвоя было утопить или, по крайней мере, заставить оставаться под водой лодку, которая первой обнаружила конвой.
      Навигационное определение в океане - трудное дело для лодки, и чтобы встретиться с другими подводными лодками для совместного удара по конвою, она обычна должна была наводить их по радио. Другими словами, лодка, первой обнаружившая конвой, через определенные промежутки времени работала на передачу, а в это время другие лодки пеленговали ее и соответственно корректировали свой курс. Если лодку-разведчик удавалось загнать под воду, "волчьей стае" оставалось искать нас в широких просторах океана, имея ориентиром только координаты сомнительной точности, переданные с первым сигналом об обнаружении.
      Однако применять такую тактику не всегда представлялось возможным, к тому же командиры других эскортных кораблей не имели таких замечательных операторов, как мой. Поэтому иногда они внезапно оказывались окруженными тесным кольцом лодок противника и в результате должны были пробивать себе дорогу через "волчью стаю". Потери конвоев резко возросли. В то же время увеличилось и количество потопленных немецких подводных лодок.
      "Хесперус" был готов к выходу в море только в апреле 1943 года. Пока шел ремонт, на нем установили новый в то время бомбомет типа "Хеджехог". Этот бомбомет, установленный на полубаке вместо носовой пушки, мог выстреливать серию из двадцати четырех глубинных бомб на расстояние около 250 метров вперед по курсу корабля в расчетное место обнаружения подводной лодки противника. Бомбы взрывались только при ударе о корпус подводной лодки. При этом считалось, что для потопления лодки вполне достаточно попадания в нее одной бомбы.
      Недостатком бомбомета являлось то, что близкое падение глубинной бомбы было так же безопасно для лодки, как и падение в миле от нее.
      В связи с тем, что новый бомбомет выстреливал бомбы вперед по курсу корабля, он позволял производить атаку, не теряя акустического контакта с лодкой.
      При атаке обычными глубинными бомбами, которые сбрасывались с кормы, необходимо было пройти над подводной лодкой. В этом случае контакт терялся, когда корабль подходил слишком близко к подводной цели. Таким образом, создавался "мертвый промежуток", в течение которого подводная лодка могла произвести маневр и уйти из того места, в котором ее бомбили. Все мы заинтересовались новым оружием и надеялись, что в скором времени нам представится случай применить его.
      В следующем походе нам пришлось действовать совместно с одним из новых эскортных авианосцев, поэтому хочется сделать несколько замечаний по поводу особенностей обороны конвоев авиацией и развития взаимодействия между авиацией и флотом. Среди прочих средств обороны конвоев, которые с течением войны неуклонно повышали свою боеспособность, авиации должно быть отведено особое место. К началу 1943 года конвои, пересекавшие Атлантику, обеспечивались авиацией с обоих берегов, исключая район в центральной части океана, находившийся за пределами радиуса действия самолетов берегового базирования. Позднее даже в этом районе конвои прикрывались самолетами дальней авиации. С осени 1942 года началось переоборудование некоторых коммерческих судов в небольшие авианосцы. Это позволило дать конвоям собственное воздушное охранение. Проведенные мероприятия принесли свои плоды следующей весной. Но в течение долгого времени на значительной части перехода через Атлантику противолодочное воздушное охранение конвоев не осуществлялось. Немецкие подводные лодки приняли это к сведению и по возможности старались действовать именно в этом районе. К сожалению, даже в районах, близких к нашим берегам, взаимодействие флота с авиацией не было соответствующим образом отработано. Многочисленные примеры подтверждают, как трудно тем или иным силам действовать эффективно, когда они не объединены под единым командованием. Авиация при действиях на море не составляла исключения.
      К береговому командованию королевских военно-воздушных сил долгое время относились пренебрежительно. Этим можно объяснить и его неудачи в начале войны. Перед войной береговое командование располагало лишь несколькими эскадрильями торпедоносцев-бомбардировщиков. Разведка в море и патрулирование считались скучным занятием. Для службы в береговом командовании требовалась преимущественно морская подготовка, а это устраивало очень незначительное число лиц. Наконец, неприязнь, существовавшая между отдельными видами вооруженных сил, до апреля 1941 года не допускала даже оперативного подчинения морских самолетов береговому командованию, в интересах которого, как предполагалось, они должны были действовать.
      Поэтому прибытие самолетов для участия в обороне конвоя не всегда воспринималось должным образом. Экипажи, которые летали на самолетах берегового командования, обычно были оторваны от военно-морского флота и вряд ли могли отличить торговое судно от фрегата.
      Важность быстрой и надежной связи между самолетами и кораблями не сознавалась, и подготовка в этой области, к сожалению, была заброшена. Часто для передачи важного приказания самолетам берегового командования затрачивалось очень много времени.
      Из-за этого нередко приходилось отказываться от услуг авиации. В других случаях большая часть полетного времени растрачивалась бесполезно, тогда как быстрый обмен сигналами мог бы способствовать быстрому вылету в направлении, в котором была обнаружена подводная лодка.
      Чтобы сократить время связи до минимума, составили код из очень коротких сигналов. Типичным был сигнал "IGO", который означал: "Мое время нахождения над конвоем истекло. Возвращаюсь на базу". Однажды летающая лодка "Сандерленд", находившаяся с нами некоторое время, пролетела над конвоем и передала сигнал, означавший: "Немецкая подводная лодка неотступно следует за вашим конвоем. Мое время нахождения над конвоем истекло. Возвращаюсь на базу". Это яркий пример непонимания нашей тактики и бесполезности некоторых воздушных патрулей, действовавших с конвоями. Летчики авиации берегового командования имели очень плохую подготовку. Об этом свидетельствует рассказ капитан-лейтенанта Филюль, который служил тогда старшим помощником на шлюпе "Старлинг".
      "В 3 часа дня в воскресенье командир пришел в кают-компанию и спросил, не хочет ли кто-нибудь из нас полетать. Так как большинство присутствующих в этот момент дремало, поскольку было как раз послеобеденное время, никто не ответил на вопрос командира. Я, как старший, почувствовал некоторую ответственность и, стремясь заполнить паузу, спросил, в каких направлениях будут производиться полеты. Командир сказал, что надо вылететь в Пул, а затем на следующий день совершить полет над Бискайским заливом, чтобы вступить в контакт со второй эскортной группой.
      Моя жена жила как раз в Пуле, поэтому я тотчас же заявил, что меня очень заинтересовало это предложение. В назначенное время я вылетел в Пул.
      По прибытии в Пул меня доставили в отель "Гаванские Высоты", теперь авиационный штаб, где я и представился командиру части. Он предложил собраться на совещание в 09.30 следующего утра. Меня очень удивило его предложение, поскольку я не имел ни малейшего представления о цели предстоящего совещания. Вероятно, мое лицо выражало очень сильное удивление, так как командир сказал, что 09.30, пожалуй, слишком рано для совещания и что лучше собраться в 10.00. Я молча согласился, пожелал спокойной ночи и пошел к жене.
      На следующее утро ровно в 10 утра я прибыл в штаб. В течение двадцати минут мы сидели вокруг стола совещаний, разговаривая о погоде. Затем совершенно неожиданно мне задали вопрос, какие приказания я получил.
      Дело в том, что в штабе, как я понял, меня считали официально назначенным офицером связи, полностью проинструктированным по вопросам предстоящей операции. Я же считал себя просто экскурсантом. К счастью, совершенно случайно перед вылетом из Плимута я видел телеграмму, в которой как раз говорилось об этой операции, и поэтому смог рассказать членам штаба кое-что о предстоящих действиях. Было решено немедленно достать эту телеграмму. Затем мы разошлись.
      В этот же день мы собрались на второе совещание. Какая-то телеграмма была найдена, и меня спросили, эту ли я видел в Плимуте. В телеграмме указывались запасные точки нашего рандеву со второй эскортной группой, причем сообщались три широты и ни одной долготы. Я сказал, что телеграмму необходимо уточнить. Все согласились со мной, и совещание закончилось.
      Двумя часами позже мы собрались снова. На этот раз у нас был полный текст телеграммы. Я разъяснил собравшимся те пункты, которые были неясны из-за неверных координат. Все остались довольны. Затем мне сообщили, что взлет назначен на 23.00 и что на меня возлагается обязанность проинструктировать экипаж перед вылетом.
      Ранее мне никогда не приходилось инструктировать летные экипажи, и я не знал, как это делается. Тем не менее делать было нечего - и я согласился. Незадолго до 23.00 меня проводили в комнату для инструктажа, которая, казалось, была битком набита летчиками. Я был представлен им командиром части. Еще раньше я решил, что, поскольку я не имею никакого представления о порядке инструктажа, лучшее, что я могу сделать, это говорить не останавливаясь.
      Я обрисовал возможности корабельной эскортной группы и заметил, что они должны значительно расшириться благодаря помощи авиации, которая со временем станет нашими "глазами". Затем я рассказал летчикам, что пять шлюпов могут сбросить за атаку около 750 глубинных бомб. Я также обратил внимание присутствующих на то, что они могут оставаться в районе действий несколько часов, тогда как мы можем оставаться там целых две недели.
      Мне показалось, что мои слова произвели на них впечатление.
      Сразу же после инструктажа экипаж самолета и я были переправлены на летающую лодку "Каталина", стоявшую в бухте Пул. Вскоре мы приготовились к взлету. В назначенное время мы поднялись в воздух. Сразу же после взлета я заметил, что у всех находившихся на борту самолета появилось желание собраться в одном месте. Меня заинтересовала причина этого. Я взял наушники переговорного устройства и услышал только окончание разговора: "Да, надо думать, через несколько минут в этом месте наверняка образуется довольно большая дыра".
      Вскоре я понял, что случилось. Стремясь поскорее взлететь, мы не отдали швартовых, и цепь, которой самолет крепился к буйку, теперь висела в воздухе и колотила по фюзеляжу. Пилот решил сесть и освободиться от цепи. Срочно вызвали базу и просили ее включить световую дорожку. Но поскольку мы уже находились в воздухе, база в Пуле нами больше не интересовалась.
      С базой мы связаться не смогли, и так как выбора не оставалось, пилот решил продолжать полет к Бискайскому заливу. Тем временем во избежание серьезного повреждения самолета один из членов его экипажа ухитрился просунуть шлюпочный крюк через люк для сбрасывания светящихся бомб, поймать цепь и привязать ее так, чтобы она перестала колотить по фюзеляжу.
      В течение всего темного Бремени мы летели по направлению к Бискайскому заливу. С рассветом появилась дымка, ограничившая видимость примерно до двух миль. По пути нам часто встречались группы из шести - восьми "Ю-88", патрулировавших Бискайский залив и имевших задачу сбивать любой самолет "Сандерленд" или "Каталина", оказавшийся в этом районе. Но обычно в этом районе патрулировали наши самолеты "Москито", которые старались не допустить атаки английских самолетов. Следует заметить, что на большом расстоянии "Ю-88" и "Москито" были очень похожи друг на друга.
      Неожиданно прозвучал сигнал боевой тревоги. С нами сближался неопознанный самолет. Члены экипажа заняли боевые посты. Я пытался занять такое место, чтобы никому не мешать, но мне приказали стать у пулемета. Это заинтересовало меня, и я поспешил спросить одного из членов экипажа, как вести огонь из пулемета. Встреченный самолет оказался нашим "Москито". Мне стало легче.
      После многочасовых бесплодных поисков немецких подводных лодок и кораблей второй эскортной группы мы наткнулись на "Хесперус" и его группу.
      Мы не были уверены в своем месте и решили запросить координаты у "Хесперус". Наш самолет кружил над ним около получаса, пока нам прожектором передавали ответ. В это время каждый из находившихся на самолете читал те отрывки, которые ему удавалось понять, а затем громким голосом сообщал о прочитанном штурману по бортовому телефону, Обычно штурман записывал все услышанное.
      Затем летчик приказал прочитать все вместе, но никто ничего не мог разобрать. Поэтому он решил лететь в общем направлении на Англию. Мы вышли как раз в том месте, где было необходимо, и, как и планировалось, сели в гавани Пул. Следующий самолет должен был вылететь примерно через полчаса после того, как мы сели. Мне вновь предложили проинструктировать экипаж. Я сделал все возможное. Я не считаю бесполезным этот первый полет".
      Однако, в целом это была никому не нужная трата энергии и средств! В то же время было очевидно, что самолет с хорошо подготовленным экипажем мог бы оказать бесценную помощь командиру любого эскортного корабля в его борьбе с "волчьими стаями".
      Характерно, что именно те экипажи, которые обнаруживали полную беспомощность при взаимодействии с кораблями, при атаках уже обнаруженных немецких подводных лодок проявляли отчаянную решимость. Это можно объяснить интересом к действиям на море.
      Эскортирование конвоев представлялось скучной работой, хотя при хорошо налаженном взаимодействии с кораблями оно не всегда было обыденным делом. Но так или иначе сердца летчиков, за немногими исключениями, не лежали к нему. К этому времени был организован обмен офицерами, имевший целью познакомить их с особенностями службы во флоте и в авиации, и один или два офицера королевских военно-воздушных сил, которые выходили со мной в море при эскортировании конвоев, проявили большой интерес ко всему виденному и, без сомнения, поняли всю важность взаимодействия авиации с флотом.
      Я, в свою очередь, был направлен на базу королевских военно-воздушных сил Лимавэйди в Северной Ирландии. Находясь на борту летающей лодки "Уитли", я мог принять участие в противолодочном патрулировании. К сожалению, вылет на воздушное прикрытие конвоя нельзя было организовать, но противолодочное патрулирование, в котором я принял участие, утвердило меня в моем мнении, что нашим авиаэкипажам из состава берегового командования многому надо поучиться, прежде чем они смогут принести существенную пользу в противолодочной войне.
      Я впервые сильно забеспокоился, когда штурман доложил, что бомбардировочный прицел в носовой кабине, с помощью которого определяли скорость и направление ветра, неисправен и что в этот вылет пользоваться им не придется. В результате после отрыва от берега самолетовождение основывалось главным образом на догадках. Затем я заметил, что визуальное наблюдение велось только через квадратное окошко с очень ограниченным сектором обзора. Что касается остальных направлений, то наблюдение за ними велось лишь с помощью радиолокатора, а он, как мне удалось установить, не реагировал на такие объекты, как рыбачьи суда, которые были видны простым глазом, когда мы пролетали над ними.
      Место бомбардира в носовой части самолета с почти неограниченным обзором оставалось пустым, пока я не получил разрешения занять его. Более того, я обнаружил, что единственным биноклем на борту был цейссовский бинокль, ранее принадлежавший Кречмеру, который я захватил с собой.
      Вероятно, самой неприятной частью всей этой истории было то, что произошло позже. По возвращении в Ливерпуль мне приказали представить доклад с изложением в нем замечаний и предложений в связи с полетом. Так как доклад адресовался моему непосредственному начальнику - командиру флотилии эскадренных миноносцев в Ливерпуле, - я не видел причин замалчивать обнаруженные мною недостатки. Не знаю, в какой форме мои замечания были доведены до лиц, которых они касались, но так или иначе дружественные отношения между представителями авиации и флота нарушились. Пришлось вести длительную переписку, чтобы восстановить прежние отношения и убедить летчиков в том, что мои предложения имели самые добрые намерения.
      Военно-морские силы постоянно упрекают за желание взять на себя функции авиации берегового командования. Но разве можно упрекать их за это, помня горький опыт последней войны? Послевоенный опыт ведения авиацией берегового командования разведки на море и противолодочных действий не дает оснований утверждать, что в последнее время положение улучшилось. Меня всегда ставило в тупик желание королевских военно-воздушных сил контролировать действия морской авиации. Командование этих сил по существу не обращало никакого внимания на состояние боевой подготовки и материальной части авиации берегового командования. Новейшие бомбардировщики и истребители постоянно восхваляют, сообщают о них в прессе, но кто когда-либо слышал о деятельности авиации берегового командования? Она не привлекает внимания, и ей не отводится сколько-нибудь значительной роли в атомной войне, поэтому береговое командование находится на положении пасынка.
      Однако подобное отношение к авиации берегового командования маскируется заявлениями, что именно она "изменила ход" битвы за Атлантику. В подтверждение этого аргумента обычно приводят данные, кстати сказать вполне достоверные, о количестве немецких подводных лодок, потопленных самолетами берегового командования. Но при этом обычно умалчивают о том, что эти успехи достигнуты после мая 1943 года, т. е. после того, как битва за Атлантику фактически была выиграна и Дениц отвел подводные лодки с морских сообщений, признав, что немецкий военно-морской флот больше не может восполнять те огромные потери, которые он тогда нес.
      Береговое командование или, вернее, морские самолеты из состава любого рода сил могли бы "изменить ход" битвы за Атлантику в свою пользу значительно раньше мая 1943 года, если бы авиация берегового командования своевременно заняла должное место в этой битве. Ей всегда следовало находиться вместе с конвоями. Что касается надводного эскорта, то подобная необходимость была определена еще в 1941 году. Морская же авиация, которую следовало использовать для усиления эскорта конвоев, до самого конца войны использовалась неправильно - для бесцельных ударов по базам немецких подводных лодок и для малоэффективного патрулирования районов перехода немецких подводных лодок из баз на позиции. Характерно, что деятельность берегового командования в Бискайском заливе часто расценивается как главный вклад командования в битву за Атлантику. Но факты опровергают эту иллюзию.
      До мая 1943 года в этом районе проводилась в среднем одна успешная атака немецкой лодки в месяц. В мае 1943 года число успешных атак возросло до семи, а в июле, когда побежденный немецкий подводный флот в панике отходил к своим базам, - до пятнадцати. В итоге за последний период войны в прибрежных водах и в портах Германии авиация берегового командования потопила большое число немецких подводных лодок.
      Особо важную роль самолеты берегового командования сыграли при обороне конвоев. Они были плохо подготовлены к взаимодействию с кораблями, но, несмотря на это, из огромного количества транспортов, потопленных во время войны, только девятнадцать были потеряны из состава конвоев, эскортировавшихся одновременно и кораблями и авиацией.