I

Среди великих и удивительных начинаний, свойственных республикам и монархиям древности и ныне позабытых, заслуживает быть отмеченным обычай основывать повсюду новые государства и города. Ибо ничто не может быть более достойным мудрого государя или благоустроенной республики, а также более полезного для любой области, чем основание новых городов, дающих людям возможность с успехом защищаться и безопасно возделывать свои поля. Древним делать это было нетрудно, ибо они имели обыкновение посылать в земли завоеванные или пустующие новых жителей в поселения, именовавшиеся колониями. Благодаря этому не только возникали новые города, но победителю было легче владеть завоеванной страной, места пустынные заселялись, и население государства гораздо правильнее распределялось по его землям. Приводило это также к тому, что, вкушая с большей легкостью блага жизни, люди скорее размножались, оказывались гораздо более энергичными в нападении на врага и гораздо более стойкими в обороне. Так как порядок этот ныне из-за плохого управления монархиями и республиками перестал существовать, многие государства пришли в упадок: ведь только он обеспечивал прочность государств и рост их населения. Прочность достигается благодаря тому, что, основанная государем во вновь завоеванных землях, колония является своего рода крепостью, бдительным стражем, держащим покоренный люд в повиновении. Без такого порядка ни одна страна не может быть заселенной целиком, с правильным распределением жителей. Ибо не все области в ней одинаково плодородны и одинаково благоприятны для обитания, что и приводит в одном месте к излишнему скоплению людей, в другом — к их недостатку, и если нет возможности переселять часть населения оттуда, где оно в чрезмерном изобилии, туда, где его не хватает, вся страна приходит в упадок: места, где слишком мало народу, превращаются в пустыню, места, где слишком много, нищают. Поскольку сама природа не может устранить этих неблагоприятных обстоятельств, тут необходима человеческая деятельность: нездоровые области становятся более благоприятными для обитания, когда в них сразу поселяется большое количество людей, которые, возделывая землю, делают ее более плодородной, а разводя огонь, очищают воздух. Доказательством может служить Венеция, расположенная в местности болотистой и нездоровой: переселение туда сразу значительного количества людей оздоровило ее. В Пизе из-за вредных испарений в воздухе не было достаточного количества жителей, пока Генуя и ее побережье не стали подвергаться набегам сарацин. И вот из-за этих набегов в Пизу переселилось такое количество изгнанных со своей родины людей, что она стала многолюдной и могущественной.

С тех пор как исчез обычай основывать колонии, труднее стало удерживать завоеванные земли, малолюдные местности не заселяются, а перенаселенные не могут избавиться от излишка жителей. Так и случилось, что во всем мире, а особенно в Италии, многие местности оказались по сравнению с древними временами обезлюдевшими. И все это являлось и поныне является следствием того, что у государей нет стремления к подлинной славе, а в республиках — порядков, заслуживающих одобрения. В древности же основание колоний часто приводило к появлению новых городов и постоянному росту ранее возникших. К их числу относится Флоренция, начало которой положено Фьезоле, а рост обеспечен был притоком колонистов.

II

Очевидно, как это и доказали Данте и Джованни Виллани, что горожане Фьезоле, расположенного на вершине горы, пожелали, чтобы рынки его были более многолюдны и более доступны всем, кто хотел бы доставить на них свои товары, и для этого постановили, что они будут располагаться не на горе, а на равнине, между подножьем горы и рекой Арно. Я полагаю, что рынки эти оказались причиной возведения подле них первых строений: купцам необходимы были помещения для товаров, и со временем эти помещения стали постоянными зданиями. Позже, когда римляне, победив карфагенян, оградили Италию от чужеземных нашествий, количество этих строений существенно увеличилось. Ведь люди живут в трудных условиях лишь тогда, когда принуждены к этому, и если страх перед войной заставляет их предпочитать обитание в местах, укрепленных самой природой и трудно доступных, то с избавлением от опасности они, привлеченные удобствами, еще охотнее селятся в местах, куда менее суровых и легче доступных. Безопасность, которую завоевала для Италии слава Римской республики, содействовала такому увеличению уже начавшегося, как мы говорили, строительства жилых зданий, что они образовали городок, вначале именовавшийся Вилла-Арнина. Затем в Риме начались гражданские войны, сперва между Марием и Суллой, затем между Цезарем и Помпеем, а затем между убийцами Цезаря и теми, кто хотел отомстить за его смерть.

Сначала Суллой, а после него теми тремя римскими гражданами, которые, отомстив за убиение Цезаря, разделили между собой власть, во Фьезоле были направлены колонисты, каковые почти все поселились на равнине, поблизости от начавшего уже строиться города. Рост населения настолько умножил количество строений и жителей местечка и такой гражданский порядок установился в нем, что он уже по праву мог считаться одним из городов Италии.

Что же до происхождения имени Флоренция, то на этот счет мнения расходятся. Одни производят его от Флорина, одного из предводителей колонистов, другие утверждают, что первоначально говорилось не Флоренция, а Флуенция, поскольку городок располагался у самого русла Арно, и приводят свидетельство Плиния, который пишет: «флуентийцы живут у русла Арно». Утверждение это, однако, может и не быть правильным, ибо в тексте Плиния говорится о том, где жили флорентийцы, а не как они назывались. Весьма вероятно, что само слово флуентийцы — ошибка, ибо Фрондин и Корнелий Тацит, писавшие почти тогда же, когда и Плиний, называют город и его жителей Флоренцией и флорентийцами, ибо уже во времена Тиберия они управлялись тем же обычаем, что и прочие города Италии. Сам Тацит передает, что к императору от флорентийцев посланы были ходатаи просить о том, чтобы воды Кьяны не спускались в их область. Нелепым кажется, чтобы один и тот же город имел в одно и то же время два названия. Поэтому я полагаю, что он всегда назывался Флоренцией, откуда бы ни происходило это наименование, а также, что он, каковы бы ни были причины его основания, возник во времена Римской империи и уже при первых императорах упоминался в сочинениях историков.

Когда варвары опустошали империю, Флоренция была разрушена остготским королем Тотилой и через двести пятьдесят лет вновь отстроена Карлом Великим. С того времени до 1215 года она жила, разделяя во всем участь тех, кто правил тогда Италией. Ею сперва владели потомки Карла, затем Беренгарий, и под конец германские императоры, как мы это показали в нашем общем очерке. В то время флорентийцы не имели возможности ни возвыситься, ни содеять что-либо достойное памяти потомства из-за могущества тех, кому повиновались.

Тем не менее в 1010 году, в день святого Ромула, особо чтимый фьезоланцами, флорентийцы захватили Фьезоле и разрушили этот город, сделав это либо с согласия императора, либо в такое время, когда между кончиной одного императора и воцарением другого народы чувствуют себя несколько более свободными. Но вообще по мере того, как в Италии укреплялось могущество пап и слабела власть германских императоров, все города этой страны весьма легко выходили из повиновения государю. В 1080 году, во времена Генриха III, когда вся Италия была разделена, — одни держали сторону папы, а другие императора, — флорентийцы сохраняли единство до 1215 года и подчинялись победителю, не ища ничего, кроме безопасности. Но как в теле человеческом, — чем в более пожилом возрасте завладевает им болезнь, тем она опаснее и смертельнее, — так и во Флоренции жители ее позже других разделились на враждующие партии, но зато и больше пострадали от этого разделения. Причина первых раздоров весьма широко известна, ибо о ней много рассказывали Данте и другие писатели. Однако и мне следует кратко поведать о ней.

III

Среди влиятельных семей Флоренции самыми могущественными были две — Буондельмонти и Уберти, а непосредственно вслед за ними шли Амидеи и Донати. Некая дама из рода Донати, богатая вдова, имела дочь необыкновенной красоты. Задумала она выдать ее за мессера Буондельмонти, юного кавалера и главу этого дома. То ли по небрежению, то ли в убежденности, что это всегда успеется, она никому своего намерения не открыла, а между тем стало известно, что за мессера Буондельмонти выходит одна девица из рода Амидеи. Дама была крайне раздосадована, однако она все же надеялась, что красота ее дочери может расстроить предполагаемый брак, пока он еще не заключен. Как-то она увидела, что мессер Буондельмонте один, без сопровождающих идет по направлению к ее дому, и тотчас же спустилась на улицу, ведя за собой дочь. Когда юноша проходил мимо них, она двинулась к нему навстречу со словами: «Я весьма рада, что вы женитесь, хотя предназначала вам в жены мою дочь». И тут она, открыв дверь, показала ему девушку. Кавалер, увидев, как прекрасна эта молодая особа, и сообразив, что знатностью рода и богатством приданого она ничуть не уступает той, на которой он собирался жениться, загорелся таким желанием обладать ею, что, не думая уже о данном им слове, о тяжком оскорблении, каким явилось бы его нарушение, и о бедствиях, которые затем воспоследовали бы, ответил: «Раз вы предназначали мне свою дочь, я проявил бы неблагодарность, отказавшись от нее, пока я еще свободен». И, не теряя ни минуты, он справил свадьбу.

Дело это, едва оно стало известно, привело в полное негодование семейство Амидеи, а также и Уберти, которые состояли с ними в родстве. Они собрались вместе с другими своими родичами и решили, что позорным было бы стерпеть такую обиду и что единственным достойным отмщением за нее может быть только смерть мессера Буондельмонте. Кое-кто, правда, обращал внимание собравшихся на бедствия, к которым должно было бы привести подобное возмездие, но тут Моска Ламберти заявил, что кто слишком обстоятельно обдумывает дело, никогда ничего не совершит, а закончил свою речь известным изречением: «Что сделано, то сделано». Совершить это убийство они поручили Моска, Стьятта Уберти, Ламбертуччо Амидеи и Одериго Фифанти. Утром в пасхальный день эти четверо спрятались в доме Амидеи между Старым мостом и Сан Стефано. Когда мессер Буондельмонте переезжал через реку на своем белом коне, воображая, что забыть обиду так же легко, как нарушить данное слово, они напали на него у спуска с моста под статуей Марса и умертвили. Из-за этого убийства произошел разлад во всем городе, одни приняли сторону Буондельмонти, другие — Уберти. И так как оба эти рода обладали дворцами, укрепленными башнями и вооруженными людьми, они воевали друг с другом в течение многих лет, но ни одна сторона не могла добиться изгнания другой. Миром их вражда тоже не завершилась, разве что затихала порою в перемириях. Так они в зависимости от обстоятельств то несколько успокаивались, то вновь начинали пылать яростью.

IV

В раздорах этих Флоренция пребывала вплоть до времени Фридриха II, который, будучи королем Неаполитанским, решил увеличить силы свои для борьбы с Папским государством и, чтобы укрепить свою власть в Тоскане, поддержал Уберти с их сторонниками, которые с его помощью изгнали Буондельмонти из Флоренции. И вот наш город разделился на гвельфов и гибеллинов, как это уже давно произошло со всей остальной Италией. Не кажется мне излишним указать, какие роды оказались в одной партии, а какие в другой. Итак, сторону гвельфов держали Буондельмонти, Нерли, Росси, Фрескобальди, Моцци, Барди, Пульчи, Герардини, Форабоски, Баньези, Гвидалотти, Саккетти, Маньери, Лукардези, Кьерамонтези, Компьоббези, Кавальканти, Джандонати, Джанфильяцци, Скали, Гвальтеротти, Импортуни, Бостики, Торнаквинчи, Веккьетти, Тозинги, Арригуччи, Альи, Сици, Адимари, Висдомини, Донати, Пацци, Делла Белла, Ардинги, Тедальди, Черки. На стороне гибеллинов были Уберти, Маннельи, Убриаки, Фифанти, Амидеи, Инфага-ти, Малеспини, Сколари, Гвиди, Галли, Каппьярди, Ламберти, Сольданьери, Тоски, Амьери, Брунеллески, Капонсакки, Элизеи, Абати, Тедальдини, Джьоки, Галигаи. Кроме того, к той и к другой стороне этих семейств нобилей присоединились семьи пополанов, так что почти весь город заражен был их раздорами. Изгнанные из Флоренции, гвельфы укрылись в землях Верхнего Валь д'Арно, где находилась большая часть их укрепленных замков, и там они оборонялись от своих врагов как только могли. Но с кончиной Фридриха те из флорентийских горожан, которые обладали хорошим достатком и пользовались наибольшим доверием народа решили, что лучше прекратить вражду среди граждан, чем губить отечество, продолжая раздор. Действовали они настолько успешно, что гвельфы, позабыв свои обиды, возвратились, а гибеллины приняли их без всяких подозрений. Когда это примирение совершилось, они решили, что наступило подходящее время для того, чтобы учредить такой образ правления, который позволил бы им жить свободно и подготовиться к самозащите, пока новый император не собрался с силами.

V

Они разделили город на шесть частей и избрали двенадцать граждан — по два от каждой сестьеры, — которые должны были управлять городом: назывались они старейшинами и должны были ежегодно сменяться. Дабы уничтожить всякий повод для вражды, возникающей по поводу судебных решений, назначались, не из числа граждан города, двое судей, из которых один назывался капитан, а другой подеста; им были подсудны все гражданские и уголовные дела, возникавшие между гражданами. А так как ни один порядок не может существовать без его охраны, учреждено было двадцать вооруженных отрядов в городе и семьдесят шесть в сельских округах. К этим отрядам была приписана вся молодежь, и каждому молодому флорентийцу было велено являться при оружии в свой отряд, когда граждане будут призываться к оружию приказом капитана или старейшин. Знамена в каждом отряде были не одинаковые, а соответствовали вооружению: так, у арбалетчиков были свои значки, у щитоносцев — свои. Каждый год на Троицу новым воинам с большой торжественностью выдавались знамена и назначались новые командиры отрядов. Дабы с большей пышностью оснастить свое войско и в то же время дать возможность всем, кого в сражении потеснит враг, быстро найти место сбора и с новыми силами обратиться против неприятеля, флорентийцы постановили, что войско всегда должна сопровождать колесница, запряженная быками в красных попонах, а на ней должно быть водружено красно-белое знамя. При выступлении войска в поход колесницу эту доставляли на Новый рынок и в торжественной обстановке вручали главам народа. А чтобы все начинания флорентийцев выглядели еще блистательнее, у них имелся колокол, названный Мартинелла, в который били в течение месяца перед началом военных действий с нарочитой целью дать неприятелю возможность подготовиться к защите. Столько доблести было в сердцах этих людей и столько великодушия, что внезапное нападение на врага, ныне почитаемое деянием благородным и мудрым, тогда рассматривалось как недостойное и коварное. Колокол этот тоже неизменно находился при войске, служа средством для подачи сигналов караульным и при всякой прочей воинской службе.

VI

На этом-то гражданском и военном распорядке основывали флорентийцы свою свободу. Нельзя и представить себе, какой силы и мощи достигла Флоренция в самое короткое время. Она не только стала во главе всей Тосканы, но считалась одним из первых городов-государств Италии, и кто знает, какого еще величия она могла достичь, если бы не возникали в ней так часто новые и новые раздоры. В течение десяти лет существовала Флоренция при таком порядке, и за это время принудила вступить с ней в союз Пистойю, Ареццо и Пизу. Возвращаясь из-под Сиены, флорентийцы взяли Вольтерру и разрушили, кроме того, несколько укрепленных городков, переселив их жителей во Флоренцию. Все эти дела совершены были по совету гвельфов, более могущественных, чем гибеллины, которых народ ненавидел за их заносчивое поведение в то время, когда они правили во Флоренции под эгидой Фридриха II: партию церкви флорентийцы вообще больше любили, чем партию императора, ибо с помощью папства надеялись сохранить свободу, под властью же императора опасались ее утратить.

Однако гибеллины не могли спокойно смириться с тем, что область ускользнула из их рук, и ждали только подходящего случая вновь захватить бразды правления. Им показалось, что этот случай представился, когда Манфред, сын Фридриха, захватил неаполитанский престол и нанес тем чувствительный удар могуществу папства. Они вступили с ним в тайный сговор с целью вновь овладеть властью, однако им не удалось действовать настолько секретно, чтобы все их происки не стали известны старейшинам. Совет призвал к ответу семейство Уберти, но те вместо того, чтобы повиноваться, взялись за оружие и заперлись в своих домах, словно в крепостях. Возмущенный народ вооружился и с помощью гвельфов заставил гибеллинов всем скопом покинуть Флоренцию и искать убежища в Сиене. Оттуда они стали умолять о помощи Манфреда, короля Неаполитанского, и благодаря ловкости мессера Фаринаты дельи Уберти войска этого короля нанесли флорентийцам такое жестокое поражение на берегах реки Арбии, что оставшиеся в живых после побоища искали убежища не во Флоренции, которую считали для себя потерянной, а в Лукке.

VII

Манфред послал на помощь гибеллинам во главе своих войск графа Джордано, довольно известного в те времена военачальника. После победы граф с гибеллинами занял Флоренцию, подчинил ее власти императора, снял всех должностных лиц с их постов и уничтожил все установления, в которых хоть как-то проявлялась ее свобода. Совершено все это было очень грубо и вызвало всеобщую ненависть горожан, враждебность которых к гибеллинам столь усилилась, что это привело позже к полной их гибели. Дела королевства вынудили графа Джордано возвратиться в Неаполь, и королевским наместником во Флоренции он оставил графа Гвидо Новелло, владетеля Казентино. Тот созвал в Эмполи совет гибеллинов, на котором все высказали мнение, что для сохранения в Тоскане власти гибеллинской партии необходимо разрушить Флоренцию, ибо весь народ ее держится гвельфов и одной Флоренции достаточно будет, чтобы партия церкви вновь собралась с силами. Против такого жестокого приговора, вынесенного столь благородному городу, не восстал ни один гражданин, ни один друг его, кроме мессера Фаринаты дельи Уберти, который, ни перед чем не останавливаясь, стал открыто защищать Флоренцию, говоря, что приложил много труда и подвергался многим опасностям только для того, чтобы жить на родине, что теперь отнюдь не склонен отвергнуть то, к чему так стремился и что даровано было ему судьбой, а, напротив, скорее станет для тех, у кого иные намерения, таким же врагом, каким он был для гвельфов; если же кто-либо из присутствующих страшится своей родины, пусть попробует сгубить ее, — он со своей стороны выступит на ее защиту со всем мужеством, которое воодушевляло его, когда он изгонял гвельфов. Мессер Фарината был человек великой души, отличный воин, вождь гибеллинов, и пользовался большим уважением Манфреда. Речь его положила конец этим попыткам, и гибеллины стали обдумывать другие способы удержания власти.

VIII

Гвельфы же, укрывшиеся сперва в Лукке и изгнанные затем ее жителями, устрашившимися угроз графа, ушли в Болонью. Оттуда их призвали жители Пармы на помощь против своих гибеллинов, которых гвельфы одолели своей доблестью, за что им были переданы все владения побежденных. Вернув себе таким образом богатство и почести и узнав, что папа Климент призвал Карла Анжуйского отнять у Манфреда корону, они послали к главе церкви послов с предложением своей помощи. Папа не только принял их как друзей, но и даровал им свое знамя, под которым с той поры гвельфы всегда сражались и которым поныне пользуется Флоренция. Карл отнял затем у Манфреда королевскую власть, Манфред умер. Флорентийские гвельфы укрепили свои силы, а гибеллины ослабели. Так что те гибеллины, которые вместе с Гвидо Новелло правили во Флоренции, решили, что им полезно было бы хоть каким-нибудь благодеянием завоевать сочувствие народа, который они до того всячески притесняли. Однако средство это, которое принесло бы им пользу, если бы они прибегли к нему до того, как вынуждены были это сделать, скрепя сердце, теперь не только не улучшило их положения, но ускорило гибель. Все же они решили привлечь народ на свою сторону, вернув ему часть тех прав и той власти, которые были у него отняты. Из народа избрали они тридцать шесть граждан, поручив им и двум призванным из Болоньи дворянам учредить новый образ правления. Этот совет на первом же своем заседании постановил разделить весь город на цехи и во главе каждого цеха поставить должностное лицо, которое и разбиралось бы во всех делах своих подначальных. Кроме того, каждый цех получал знамя, под которое должны были являться с оружием в руках члены цеха, как только это понадобится городу. Поначалу означенных цехов было двенадцать: семь старших и пять младших. Но затем количество младших увеличилось до четырнадцати, так что всего их стало, как и сейчас, двадцать один. Тридцать шесть реформаторов выработали еще и ряд других установлений ко всеобщему благу.

IX

Для содержания своего войска граф Гвидо обложил граждан налогом, но это натолкнулось на такое противодействие, что он не решился прибегнуть к силе. Полагая, что власть от него ускользает, он вызвал к себе главарей гибеллинов, и они порешили силою отнять у народа то, что так неосмотрительно сами ему даровали. Они вооружились, и когда им показалось, что наступил подходящий момент, и совет Тридцати Шести был в сборе, они сами вызвали беспорядки, так что тридцать шесть делегатов испугались и укрылись в своих домах. Но тотчас же появились отряды цехов, притом большей частью вооруженные. Узнав, что граф Гвидо со своими сторонниками находится в Сан Джованни, они укрепились у Санта Тринита и вручили командование мессеру Джованни Сольданьери. Граф, в свою очередь, разведав, куда кинулся вооруженный народ, выступил ему навстречу. Народ же не только не уклонился от боя, но пошел на врага. Там, где теперь находится лоджия Торнаквинчи, произошла встреча; силы графа потерпели поражение, и многие из его сторонников лишились жизни; он же сам стал опасаться, как бы ночью неприятель, воспользовавшись тем, что его люди обескуражены неудачей, не напал на них и не умертвил его. И мысль эта так сильно завладела им, что, не пытаясь обдумать никакого иного средства спасения, он решил прибегнуть не к дальнейшей борьбе, а к бегству и вопреки совету главарей гибеллинской партии отступил со всем своим войском к Прато. Не успел он оказаться в безопасности, как страх его рассеялся, он понял свою ошибку и, решив ее исправить с раннего утра, уже на рассвете двинулся снова на Флоренцию, чтобы с боем вступить в город, который он оставил по малодушию. Однако это ему не удалось: народу было бы нелегко изгнать его из города силой, но не составило особого труда не пустить его обратно. В горести и смущении удалился он в Казентино, а гибеллины укрылись в своих замках. Народ оказался победителем, и к радости всех, кто дорожил благом государства, решено было объединить город и призвать обратно всех граждан, оставшихся за его пределами, — как гвельфов, так и гибеллинов. Так возвратились во Флоренцию гвельфы после шестилетнего изгнания, а гибеллинам еще раз простили их вину перед отечеством и разрешили им вернуться туда. Тем не менее и гвельфы, и народ ненавидели их по-прежнему: гвельфы не могли им простить свое изгнание, а народ хорошо помнил их тиранию, когда гибеллины управляли Флоренцией. Так что и та сторона, и другая продолжали питать взаимную вражду. Пока во Флоренции таким образом текла жизнь, распространился слух, что Конрадин, племянник Манфреда, движется с войском в Италию, чтобы отвоевать Неаполитанское королевство. Гибеллины вновь преисполнились надежды вернуться к власти, а гвельфы, поразмыслив о том, как им обезопасить себя от врагов, обратились к Карлу с просьбой оказать им помощь при проходе Конрадина через Тоскану. Когда появились войска Карла, гвельфы настолько подняли голову, что гибеллины пришли в ужас и еще за два дня до вступления анжуйцев в город бежали из него, не будучи даже изгнанными.

X

После бегства гибеллинов флорентийцы установили новый порядок управления. Избраны были двенадцать начальников, власть им давалась на два месяца и назывались они уже не анцианами, а добрыми мужами, затем совет доверенных из восьмидесяти граждан под названием Креденца и, наконец, сто восемьдесят пополанов, по тридцати человек от сестьеры, которые вместе с Креденцой и Двенадцатью добрыми мужами составляли Общий совет. Учрежден был также еще один совет в составе ста двадцати горожан, пополанов и нобилей, который принимал окончательные решения по всем делам, рассматриваемым другими советами, и ведал назначением всех должностных лиц в республике. После того как был установлен этот порядок управления, партию гвельфов еще усилили, что дало бы им возможность лучше защищаться от гибеллинов. Имущество последних разделили на три части: первую взяли в казну коммуны, вторую отдали магистратуре гвельфской партии, членов которой именовали капитанами, третью роздали всем прочим гвельфам в вознаграждение за понесенный ими ущерб. Папа со своей стороны, дабы Тоскана оставалась гвельфской, назначил короля Карла имперским викарием Тосканы. Благодаря своему новому образу правления Флоренция блистательно поддерживала свою славу, ибо во внутренних делах государства царила законность, а вовне успешно действовали ее вооруженные силы. Вскоре, однако, папа скончался, и после споров, длившихся в течение двух лет, избран был Григорий X, который долгое время прожил в Сирии и находился там, даже когда его избрали на папский престол. Вследствие этого он плохо разбирался в борьбе итальянских партий и смотрел на них не так, как его предшественники. Остановившись во Флоренции на пути во Францию, он счел, что доброму пастырю подобает добиться единства среди граждан города, и стал действовать в этом направлении, так что флорентийцы согласились принять синдиков гибеллинов и вступить с ними в переговоры об условиях возвращения гибеллинов. Однако, хотя стороны достигли соглашения, гибеллины испытывали теперь такой страх, что возвратиться не пожелали. Папа решил, что виноват в этом город, и в гневе наложил на Флоренцию отлучение, каковое тяготело над нею, пока Григорий X был жив; после же его смерти новый папа Иннокентий V вновь дал городу пастырское благословение.