Глава 1

Целый год ожидал Поль Бухер собственной смерти. Он начал уже терять терпение. В то злополучное утро, названное Армагеддоном, у Бухера случился удар, в результате чего у него чуть-чуть нарушилась дикция, а левую руку разбил паралич. Бухер предпочел бы смерть, ибо вся его предыдущая, проклятая жизнь оказалась напрасной, и семьдесят один год выброшены псу под хвост. Ведь только в самом конце пути Бухер сподобился-таки отвернуться от Зла и вновь обрести Бога.

А теперь его силы на исходе, он смертельно устал. Роскошь ему была уже ни к чему, и Бухер перебрался в какую-то переполненную богадельню на окраине Лондона. Здесь он надеялся перезимовать. Однако морозам, сковавшим землю, не было видно конца. Спустя четыре дня после Армагеддона, в середине июля 2000 года выпал первый снег, и с тех самых пор земля лежала, укутанная его толстым слоем.

Не было больше ни весны, ни лета – лишь сплошная зима царствовала на планете. Не распускались одуванчики, не цвели крокусы, да и стволы деревьев вот уже почти год словно омертвели. Съежившиеся от ледяной стужи люди одиноко бродили по улицам. Да и какой толк был от того, что они теперь знали причину морозов: нарушение климатического баланса. Это ровным счетом ничего не меняло в их жизни.

Бухер сидел на краю постели и потягивал виски. Он уже наполовину опорожнил бутылку. Но, похоже, надраться не удавалось. Все впустую.

С трудом поднявшись, Бухер включил телевизор и поморщился. На экране то и дело мелькали все новые и новые люди, бесконечно дискутировавшие о причинах войны и ее внезапного окончания.

А вот он – Поль Бухер – знал истинные причины, но поделиться этим знанием ему было не с кем. Да и кто, кроме религиозных фанатиков, может поверить, что все свершившееся было предсказано в «Откровении Иоанна Богослова»?

Бухер в очередной раз отхлебнул из бутылки, прислушиваясь к новостям. Итак, китайская армия в полной боевой готовности сосредоточена на русской границе. Совет Безопасности ООН созывает срочное совещание. Все как обычно. Похоже, происходящее начинает смахивать на паранойю. О неизбежных войнах шушукаются уже на каждом углу. Ну уж дудки, кажется, они перебрали на этот раз. Бухер раздраженно щелкнул выключателем, и экран погас. Он скользнул взглядом по стене, сплошь исписанной цитатами из Библии. И в который раз прочел одну из них вслух:

«И увидел я Ангела исходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей. Он взял дракона, змея древняго, который есть диавол и сатана. И сковал его на тысячу лет, и низверг его в бездну. И заключил его, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится тысяча лет; после же сего ему должно быть освобожденным на малое время».

Тысяча лет. Тысяча лет после Армагеддона. И это называлось пророчеством? Обещание-то оказалось на деле липовым. Самым что ни на есть предательским.

Ибо человечество пребывало ныне в состоянии чудовищной апатии и пессимизма. Даже рождение детей не приносило радости, и никто не поздравлял друг друга по этому случаю. На планете не оставалось ни единого уголка, где можно было бы укрыться от всепроникающей радиации.

Безропотно и равнодушно человечество ожидало своего смертного часа. И оно, похоже, заслужило его.

Бухер взглянул на циферблат и потянулся к телефону. В это время он обычно звонит Маргарет, чтобы узнать, как у нее дела.

Телефон не отвечал. Может, неправильно соединили. Бухер вновь набрал номер. Опять молчание на том конце провода. Бухер нахмурился. Маргарет должна находиться на месте. А если она куда-нибудь отлучилась, то в доме все равно кто-то обязан был остаться. Домработница, на худой конец.

Бухер наспех облачился в пальто и торопливо зашагал к выходу. Спускаясь по лестнице, он прикрыл рукавом нос, так как за дверью стоял нестерпимый смрад. Несло мочой или чем-то в этом роде. Да, не завидное местечко для обитания. Однако подобное самоистязание по-своему привлекало Бухера. Оно походило на своеобразное добровольное наказание, на некую прелюдию перед неизбежной расплатой после смерти, которую он с таким нетерпением ждал. Бухер надеялся, что смерть принесет ему освобождение.

Добравшись до Южного Кенсингтона, Бухер сошел у дома Маргарет. С той самой ужасной ночи они встречались чуть ли не каждый день. Они нуждались друг в друге, ибо слишком многое связывало их. Однако для Маргарет Бухер был вообще необходим, как воздух, потому что вина ее оказывалась неизмеримо тяжелее.

Возле крыльца Бухер заметил полицейского, и тревога его сменилась паникой. Побелев, как полотно, он назвал свою фамилию, и его пропустили. Произошел несчастный случай – бросили ему вдогонку.

Накануне в квартире царил полный хаос. А сейчас все здесь сверкало чистотой, оконные стекла сияли, а на мебели, похоже, не осталось ни единой пылинки. Все как обычно. Если бы не присутствующие полицейские.

– Где она? – хриплым голосом спросил Бухер.

Ему назвали госпиталь, и старик снова нахмурился…

– Но ведь это…

– Совершенно верно, сэр, психиатрическая клиника, – подхватил сержант, провожая Бухера в ванную.

Все здесь было залито кровью. «Неужели в такой миниатюрной женщине может поместиться столько крови?» – внезапно промелькнула у Бухера нелепая мысль.

Он почувствовал, как ноги у него подкашиваются, и оперся на руку полицейского. В глазах у Бухера застыл вопрос.

– Попытка аборта, – осторожно ввернул сержант. – Хотя знаете, сэр, врач «скорой помощи» говорил, будто женщина одержима… Она то и дело повторяла, что зачала от… дьявола. Или от кого-то в этом роде, понимаете?

Бухер прикрыл глаза, пытаясь подавить внезапный приступ тошноты.

Полицейский протянул ему блестящий металлический предмет:

– Она эту штуковину предварительно сунула в стиральный порошок. Видать, для верности.

– Несчастная, – еле слышно обронил Бухер, и взгляд его затуманился.

Полицейский переминался с ноги на ногу в надежде выудить у Бухера хоть какие-нибудь сведения. Лишь он мог пролить свет на случившееся несчастье. Но тот лишь покачал головой.

– Можно ее видеть? – обратился Бухер к сержанту.

– Нет, сэр. Мы бы хотели задать ей пару вопросиков, пока она еще в состоянии отвечать.

Кивнув, Бухер повернулся к выходу. Он окончательно понял, что своей вины ему не искупить во веки веков.

Глава 2

Заявление, поступившее из штаб-квартиры Торнов в Чикаго, мгновенно облетело весь мир. На планете тут же начали трезвонить телефоны. Заявление было коротким, но очень емким: семнадцатилетний сын Дэмьена Торна, согласно завещанию отца, вступает в права наследования компанией «Торн Корпорейшн» и становится ее главой. Вице-президентом назначен Вильям Джеффрис. Он будет представлять интересы компании по всему миру.

Деловой мир всполошился: всюду начали спешно созывать разного рода симпозиумы. Вопросы там затрагивались одни и те же. Откуда только взялся этот юнец? Кем была его мать? И где его скрывали все эти семнадцать лет? Состоится ли пресс-конференция? И как, черт подери, раздобыть его фотографию?

Бухеру потребовалась уйма времени, чтобы переварить эту новость. С тех самых пор, как он последний раз посетил дом Маргарет Бреннан, он беспробудно пил, накачивал себя алкоголем, притупляя сознание и пытаясь хоть на время выкинуть из головы случившееся.

Сообщение, переданное по телевизору, моментально отрезвило Бухера. Немигающим взглядом он недоверчиво уставился на экран. Стремясь хоть чуточку унять охватившую его дрожь, Бухер вцепился в подлокотники кресла.

Вперившись взглядом в экран, он вдруг заметил на нем и свое отражение: заросшее щетиной опухшее лицо опустившегося старика. Бухер с отвращением отшатнулся от экрана. Тем временем там показывали ворота семейной резиденции Торнов в Чикаго, а затем и Пирфордское поместье в Беркшире. Оба здания буквально осаждали репортеры.

Но уж кто-кто, а Бухер прекрасно знал, что ровным счетом ни единого слова не удастся выудить всей этой братии. «Торн корпорейшн» не подотчетна никому. Ведь она – не обычная компания, ибо держателей ее акций просто не существовало на белом свете. Непосвященным оставалось только догадываться о размерах ее оборота и общего капитала. И каждый раз это оказывался лишь весьма приблизительный подсчет.

Смежив веки, Бухер тяжело вздохнул. Он проиграл. В ночь Армагеддона он сделал слишком мало. Этого оказалось недостаточно. Он только думал, что победил. Но зверь не умер. Кошмар продолжается, и его – Бухера – мужество и храбрость оказались напрасными.

И вдруг Бухер расплакался. Такого с ним не происходило со времен детства. Он заходился в рыданиях, всхлипывал, подвывал и никак не мог остановиться. У него защемило сердце, но теперь это уже не играло роли. Теперь вообще ничего не имело значения, кроме того, что Бухеру предстояло встретиться с Дэмьеном-младшим. Вполне возможно, что эта встреча явится последней в его жизни. Но отныне Бухер не отойдет в мир иной, покуда это свидание не состоится.

Добираясь на такси из Лондона в Беркшир, Бухер мысленно вернулся в старые добрые времена, когда его собственное будущее, осененное вечным проклятьем, казалось ему таким радужным и безмятежным.

Дэмьен Торн собирался держать мир в ежовых рукавицах. А уж энергии-то у них двоих – и у Дэмьена, и у Бухера – было хоть отбавляй. И неограниченные возможности. «Торн Корпорейшн» превратилась в колоссальную могущественную компанию, чье влияние распространялось на все регионы планеты. Никто и ничто не могло встать на пути триумфального шествия Торна, пока… Пока не появилась на горизонте женщина. Кейт Рейнолдс всадила кинжал в спину Дэмьена. Потому что тот имел неосторожность по уши влюбиться в эту особу.

Но и после гибели Дэмьена оставалась надежда. Женщина родила сына. Сама она при родах скончалась. Мальчик оказался точной копией своего отца. Но только внешне. Торн-старший отличался поразительным обаянием, а отпрыск был замкнут и угрюм. Бухер никак не мог припомнить, чтобы тот хоть раз улыбнулся. И если Дэмьен-старший стремился к полновластию, то сына его привлекали лишь месть да разрушение: в ночь Армагеддона он почти осуществил свою мечту.

Съехав с шоссе, такси запетляло по проселочной дороге, ведущей в Пирфорд. Бухер вдруг задрожал, как осиновый лист. Разумеется, ни душой, ни телом он больше не принадлежал этому юнцу. Но ему необходимо увидеть юношу. Ему во что бы то ни стало надо убедиться, что его – Бухера – план провалился в ту злополучную ночь. Здоровой рукой Бухер дотянулся до парализованной левой и сложил ладони в молитве. Он вспоминал слова, которым его учили еще в детстве. Бухер обращался к Богу, заклиная Господа придать ему сил, чтобы выдержать предстоящую встречу.

Сторож у ворот усадьбы с утра до вечера отбивался от целой оравы журналистов. Те напоминали ему свору ищеек, учуявших добычу и теперь яростно рвущихся к цели.

Они то умоляли, то грозили ему расправой, пытаясь заполучить хоть малую толику информации о новом председателе «Торн Корпорейшн».

И в который раз объяснял им привратник, что никаких комментариев к сделанному заявлению не будет, что ждать возле усадьбы не иметь смысла, а лучше им всем подобру-поздорову возвращаться поскорее в Лондон. Однако спокойные увещевания сторожа лишь подливали масла в огонь. В толпе то и дело раздавались возмущенные возгласы.

Заметив черный лимузин, репортеры тут же направили на него свои камеры. А сторож, разглядев и узнав пассажира, выбравшегося из машины, растерянно заморгал.

Ибо пассажиром этим оказался не кто иной, как Поль Бухер. Выглядел он постаревшим лет на десять с тех пор, как сторож в последний раз видел его. Охранник заколебался было, но затем отбросил в сторону сомнения. Конечно, это был Поль Бухер. Вернее, то, что от него осталось. Потому что появившийся так внезапно старик был сед и немощен.

А ведь в былые времена в империи Торнов Бухер считался вторым человеком после хозяина. Правда, в последние месяцы сторож получил иные инструкции от Дэмьена, и с тех пор Бухера здесь не особенно-то жаловали, и тем не менее привратник растолкал толпу и встал перед Бухером навытяжку.

– Он у себя?

– Да, сэр, – последовал ответ.

– Доложите, пожалуйста. Скажите, что я у ворот.

Сторож облегченно вздохнул. По крайней мере Бухер снимает с него ответственность. Привратник поспешил в будку и что-то передал по селектору. Вернувшись к машине, он предложил Бухеру руку и сообщил, что тому придется пройти пешком, ибо, если открыть ворота, в них немедленно вломится оголтелая толпа.

– Вы знаете, куда идти, сэр, – напутствовал сторож, прикрывая за Бухером металлическую калитку.

Тот еле заметно кивнул и медленно побрел по дорожке. Сторож печально взглянул вслед старику, сомневаясь, дойдет ли вообще Бухер до особняка. Не каждый день приходилось охраннику видеть таких дряхлых людей.

А Бухер впервые за многие годы тащился пешком по дорожке, по которой обычно подкатывал на автомобиле прямо к самому дому. Казалось, ей не будет конца, и, когда за поворотом внезапно показался особняк, старика вдруг охватил безотчетный ужас. Теперь он находился в самом логове, перед лицом близкой смерти. Но – странное дело – умирать ему расхотелось. Когда он в своей конкурентке молил Господа даровать ему смерть, все было ясно. А теперь? Ждать ее, как подачки, от этого юнца?

Бухер огляделся по сторонам. Когда-то цветущий розарий был сейчас пуст и навевал лишь грусть. Голые деревья не шелестели листвой. Может быть, потому и сам особняк казался обветшалым и каким-то выцветшим! А ведь Пирфордское поместье слыло в былые времена одним из самых очаровательных уголков Англии.

Что, ж, этот ублюдок успел загадить и само здание, и все вокруг негр.

Входная дверь была открыта, и Бухер, на секунду замешкавшись, шагнул в холл. На пороге он принюхался, словно собака. Ничего в доме не напоминало о присутствии человека, отсутствовали даже запахи еды. Здесь все словно вымерло. Да и дворецкий Джордж, верой и правдой служивший Дэмьену-старшему и всегда с должным уважением относящийся к Бухеру, тоже куда-то запропастился.

Бухер окликнул дворецкого, и его тоненький старческий фальцет эхом заметался в гулких просторных залах. Тяжело ступая, Бухер с трудом поднимался по широкой мраморной лестнице. Он вспоминал, как в тот роковой день волочил по этим ступенькам забальзамированный труп Торна.

Стряхнув с себя воспоминания, Бухер поежился и, одолев последнюю ступеньку, очутился перед спальней юноши. Толкнув дверь, заглянул внутрь. Похоже, ничего тут не изменилось: сумрак да промозглость. Та же узкая койка, а над нею портрет отца и фотография могилы матери.

Со стены исчез коллаж с надписью «Репетиция». Вместо него висел портрет Бухера, сплошь испещренный самыми гнусными ругательствами.

Бухер осторожно притворил дверь и пошел дальше по коридору. Он был абсолютно уверен, где ему искать юношу. Он брел туда, куда не проникал ни единый солнечный луч, он направлялся в часовенку, надеясь только, что ему достанет мужества переступить ее порог. Сначала Бухер решил было, что и собака осталась прежней, однако тут же понял свою ошибку. Этот рычащий, ощерившийся в злобном рычании пес был явно и моложе, и крупнее прежнего – размером с молодого оленя.

Услышав из-за двери знакомое, монотонное бормотанье, Бухер едва успел отпрянуть. Молясь, юноша восстанавливал силы. И тут Бухер со всей очевидностью понял: он никогда не сможет войти внутрь часовни. Старик повернулся и торопливо заковылял прочь, проклиная себя за дурацкое тщеславие. И он еще надеялся, что способен одолеть Зло! Да, его оптимизм оказался преждевременным.

Оставалось одно. Он попробует найти кинжалы. Нет, конечно, он уже не в состоянии пустить их в ход, однако необходимо сохранить стилеты и передать тому, кто помоложе. Чтобы тот довершил начатое.

Бухер с трудом передвигал ноги. Он вышел на лужайку перед домом и направился вверх по склону. Обратно к церквушке. Замерзшая трава хрустела у него под подошвами. Старик внезапно почувствовал себя пилигримом, отправившимся в свое последнее странствие.

Издалека он заметил распятие. Оно по-прежнему стояло, прислоненное к церковной стене, однако что-то в нем изменилось. Старик сначала никак не мог разобрать, что именно. Подойдя поближе, он, наконец, понял, в чем дело Ноги деревянной статуи Христа обгорели.

Бухер с трудом опустился на колени. Глянув на лик Спасителя, он начал еле слышно бормотать слова молитвы. И тут старик разглядел кинжалы, по рукоятку вонзенные в спину Христа. Кинжалы располагались в виде креста. Так позабавиться могло только одно существо на всей планете. Ибо только оно ведало, в какой последовательности надо наносить удары. Иначе от стилетов не было никакого толку.

Бухер коснулся каждого из них. Как и венок на голове Христа, рукоятки проржавели, но это не имело значения. Главное, он нашел их. Старик потянул на себя один из кинжалов. Тот не поддавался. Бухер потянул сильнее. Похоже, металл застрял намертво. Старик попытался прижать рукоятку к бесчувственной ладони и выдернуть стилет обеими руками, но затея не удалась. От усилий пот градом струился с его лба.

Он слишком слаб. Ему не справиться в одиночку.

Дыхание со свистом вырывалось из старческой груди. Бухер ступил на порог церкви. Может быть, Он подскажет выход. Приблизившись к алтарю, старик заметил Библию. Книга была раскрыта, страницы измазаны кровью. Бухер прочел отмеченный кровью отрывок из Второго послания апостола Петра:

Ничего не понимая, Бухер в замешательстве заморгал. Он постоял несколько минут, раздумывая, что могут означать эти слова. И вдруг вспомнил пророчество о дьяволе, низвергнутом в бездну на тысячу лет. Тысяча лет. Как один день.

Внезапно старик почувствовал пронзительную боль в сердце. Она мгновенно прострелила и неподвижную левую руку. Из горла вырвался отчаянный и хриплый вопль. Все тщетно! Это оказалось фальшивое пророчество. Время не имело значения. И мир на земле не наступит никогда.

Поникнув головой, Бухер побрел прочь из церкви. Он не сумел вытащить кинжалы. Надо хотя бы попытаться спрятать их вместе с распятием.

Обхватив деревянную фигуру, старик волоком затащил ее в церковь. Он прекрасно отдавал себе отчет, что Дэмьен ни при каких обстоятельствах не посмеет ступить на священную землю. Конечно, он может прислать своих приспешников, этих грязных шакалов, но сам не посмеет.

Какое-то время Бухер внимательно разглядывал единственную, чудом сохранившуюся балку купола, перекинутую с одной полуразрушенной стены на другую. Балка протянулась на высоте футов двадцати.

Бухер знал, где спрятана и лестница, и крепкая веревка. Он молил Бога лишь об одном: чтобы ему хватило сил осуществить задуманное…

Часом позже все было кончено. Спаситель взирал теперь на Бухера сверху, где тот привязал распятие к балке. Бухер вдруг улыбнулся.

– Воскресение, – еле слышно обронил он и поплелся к выходу.

Проходя мимо особняка, Бухер застыл на месте. Из окна, не мигая, уставился на него Дэмьен-младший. Мгновение они буравили друг друга взглядами, затем старик отвернулся и побрел к воротам, не оглядываясь больше. Ибо он понимал: сейчас Дэмьен не причинит ему никакого вреда, потому что в этом не было смысла. Ведь Дэмьен наперед знал все, о чем помышлял Бухер.

Возвратившись в свою убогую обитель, Бухер упал на колени и долго молился. Поднявшись, он сморщился от острой боли, пронзившей его слабые, немощные ноги, и достал с полки крошечный диктофон. Плеснул в бокал виски и, присев на кровать, заговорил в микрофон.

«Простите, святой отец, – запинаясь, начал Бухер, – что мою речь трудно разобрать. Это последствия удара, случившегося со мной. Я умоляю дослушать меня и понять».

Бухер смотал пленку назад и удовлетворенно кивнул. Слова звучали достаточно отчетливо. Значит, послание дойдет до священника.

«Моя фамилия Бухер. Поль Бухер, – продолжал старик. – Мы никогда с Вами не встречались, но я хорошо осведомлен о силе вашей веры и молю Бога, чтобы вы еще оставались на нашей стороне. Но если это не так, тогда я передам эту исповедь вашему преемнику в надежде, что он примет ее. Я знаю, все это звучит слишком странно, но на свете нет никого, кому я бы мог довериться…»

Замолчав, Бухер протянул руку за Библией. Положив книгу на колени, он возобновил свою исповедь.

«Простите, святой отец, мой великий грех, всю мою чудовищную жизнь…»

Старик безостановочно говорил два часа. Потом достал кассету и сунул ее в плотный бумажный пакет, набросав на нем адрес: «Отцу де Карло, монастырь Св. Бенедикта, Субиако, Италия». Накинув пальто, он отправился на почту. Бухер знал, что священник получит пакет слишком поздно, но ведь у него еще оставалась надежда и на посмертное отпущение грехов. Отправив пленку, Бухер почувствовал вдруг облегчение. Он исповедался, и это главное. Все остальное в руках Бога.

Внезапно налетел сильнейший порыв ветра. Бухер находился всего в нескольких ярдах от дома, однако преодолеть это смехотворное расстояние оказалось делом нелегким: шквал сбивал с ног. «Антихрист имеет власть над умами и душами людей», – как заклинание повторял старик, а ветер, подхватывая эти слова, уносил их прочь.

Дверь в каморку не подавалась. Бухер дергал и дергал за ручку, но ураган плотно прижимал дверь к косяку. Старик знал, что стоит ему сейчас обернуться, как перед его взором мгновенно возникнет какое-нибудь дьявольское видение. Со всех сторон Бухера атаковали силы Ада, уничтожившие уже стольких людей. Юнец забавлялся, играя с Бухером в кошки-мышки и наслаждаясь своей чудовищной затеей.

Наконец, старик ворвался в комнатенку, и дверь с грохотом захлопнулась за ним. Бухер поплелся к кровати. Он сгреб лежавшие на столе таблетки и пододвинул к себе бутылку коньяку. Пора. Слишком уж он задержался на этом свете. Удивительно и то, что плоть его оказалась куда крепче, чем дух.

Здесь же, на столе, лежала ручка с бумагой, а также стояла старенькая чернильница. Бухер обмакнул перо в чернильницу и начал писать. Подводя черту под своей жизнью, он набросал одно-единственное предложение:

«И что человеку с того, что, овладев всем миром, он потерял собственную душу».

Выронив самописку, Бухер дотронулся до крошечного бугорка на пальце правой руки. Знак не исчез. Глубоко вздохнув, старик потянулся за коньяком.

«Аминь», – только и вымолвил он, пригубив бокал.

Глава 3

Сообщение о смерти Поля Бухера заняло первую полосу «Нью-Йорк Таймс», а на развороте газета поместила подробнейший некролог. Его автор оголтело и беспощадно клеймил Бухера, называя того безжалостным дельцом, который без зазрения совести шел буквально по головам, лишь бы достичь вершины социальной лестницы.

Автор, однако, признавал – хоть и со скрипом, – что именно проницательность Бухера превратила «Торн Корпорейшн» в крупнейший промышленный гигант. Благодаря настойчивости Бухера компания занялась производством сои и сельскохозяйственных удобрений. Ибо тот сумел вовремя сориентироваться, предвидя, что лидерство в пищевой промышленности обеспечит не только огромные финансовые прибыли, но и определенный политический капитал.

Все знали, что Бухер частенько повторял: «Мы ставим на голод».

В некрологе язвительно прошлись и по тому факту, что Бухер, как и все Торны, никогда не давал интервью. Так что о его личной жизни известно не слишком-то много.

С особым удовольствием муссировались слухи о самой кончине Бухера, почившего в полной нищете, в грязной богадельне. И это всего год спустя после ухода из богатейшей компании западного мира. Автор не преминул подчеркнуть, что смерть Бухера странным образом совпала с недавним сообщением о вступлении семнадцатилетнего Дэмьена Торна-младшего в должность президента «Торн Корпорейшн».

Именно эта последняя фраза запечатлелась в голове у Джека Мейсона. Пробежав глазами некролог, он отложил газету в сторону. Мейсон жил на тридцатом этаже одного из небоскребов, построенного в самом сердце Манхэттена. Подобная роскошь обходилась ему ежемесячно в десять тысяч долларов. За эту кругленькую сумму Мейсон приобрел редчайшую возможность лицезреть из окна своих умопомрачительных апартаментов никогда не рассеивающийся туман. Вообще-то при продаже сей грандиозной квартиры к ее несомненным достоинствам относили в первую очередь вид на реку вплоть до самого Лонг-Айленда, Война спутала все карты, и Мейсон то и дело поминал недобрым словом тех военных воротил, по вине которых планета день за днем превращалась в пустыню.

Мейсон снова развернул газету и уткнулся в некролог, отмечая про себя, что публикация задела его за живое. Кроме того, некролог словно подстегивал его – Мейсона – к работе над очередной книгой.

Засунув газету под мышку, Мейсон прошел в кабинет, одна стена которого была сплошь увешана обложками его пятнадцати книг. На противоположной стене не было ничего, кроме большого пробкового щита. Мейсон вырезал некролог, прицепил его к щиту и отступил на шаг, размышляя о том, что вскоре вся стена покроется газетными вырезками. Он собирался нацеплять их сюда по мере того, как будет вызревать идея книги о семействе Торнов. Хлопнув в ладоши, Мейсон набрал номер телефона.

Тремя часами позже он сидел со своим литературным агентом в маленьком баре на Лоу-Истсайд. Здесь его не узнала бы ни одна живая душа. Мейсон хотел с глазу на глаз переговорить с Гарри. Без лишних свидетелей. Однако Гарри почему-то не прельстила идея написания подобной книги.

– По-моему, ты рехнулся, – без обиняков заявил он.

– Что-то в этом роде я и ожидал от тебя услышать.

– Что я еще могу сказать? Никто, никто, понимаешь, не приближался к Торнам и на пушечный выстрел. – Голос Гарри прямо-таки звенел от возбуждения. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что затея эта крайне нелепа и не осуществима ни при каких обстоятельствах. Гарри до глубины души поражался Мейсону.

– Послушай, Джек, – с трудом взяв в себя в руки, обратился он к Мейсону. – Ты же можешь не знать, что в прессу просачивается иногда тот или иной затейливый слушок о мафии, об английской королевской семье, о Ватикане в конце концов. Но только не о Торнах! Ведь из этой семейки никогда не удавалось ничего выудить. Никогда! – с жаром воскликнул он.

– Поэтому я и намерен заняться Торнами, – как можно спокойнее констатировал Мейсон.

Гарри пристально воззрился на своего клиента. Пожалуй, на Мейсона можно поставить. Это был очень неординарный человек, хорошо известный в Штатах. Ростом Мейсон был шести футов и трех дюймов, да и весил пару сотен фунтов. Достигнув зенита славы, он в свои пятьдесят лет вполне преуспевал. Склонные к клише журналисты сравнили однажды Мейсона с Хемингуэем, но даже заядлые критики не могли отрицать, что Мейсон действительно самый замечательный из современных писателей Америки.

Гарри налил себе минеральной воды. Пока еще он надеялся разубедить Мейсона.

– Джек, у тебя две Пулитцеровские премии, – умоляющим голосом прогундел Гарри.

– Точно… И вдобавок две бывшие жены с кучей неоплаченных счетов. – Ну, так накатай еще один толстенный роман. Мейсон протестующе взметнул свои огромные ручищи – Ты только послушай, Гарри, – не повышая голоса, возразил он. – Я тебе в сотый раз повторяю: сегодня утром я стал обладателем целой кипы газетных вырезок о Торнах. У меня не было времени, чтобы просмотреть их внимательно, но одна штука сразу бросается в глаза. Каждый, кто пытался приблизиться к этой династии…

– Знаю, знаю, – нетерпеливо перебил его Гарри. – Ты мне уже все уши прожужжал. Все эти люди плохо кончили.

– Вот именно, – выразительно подчеркнул Мейсон, подняв указательный палец и тыча им в лоб своему литературному агенту. – Вот именно, Гарри. Взять, к примеру, предпоследнего посла в Великобритании Филипа Бреннана. Куда он промчался в ту страшную, роковую ночь?

– Откуда мне знать?

– В Пирфорд. Загородное поместье Торнов в Англии А зачем он туда поехал? Какое он имел отношение k Торнам?

– А кто его знает?

– Правильно, никто. Так вот, десять дней спустя его находят заколотым. В горле кинжал, а на теле – многочисленные следы собачьих зубов. Во время кремации жена покойного бросается на гроб, уже почти целиком исчезнувший в печи, и получает ожоги второй степени.

– И что с того?

– Что?! – изумился Мейсон. – Да это уже сам по себе потрясающий сюжетец.

– Ну так и отдай его журналистам! – фыркнул Гарри.

– К черту журналистов! Я сам намерен разобраться с этими Торнами.

– Ты не опубликуешь ни строчки…

Гарри запнулся, не договорив. Похоже, на этот раз он хватил лишку. Однако предательские слова уже сорвались с губ, и Гарри вполне обоснованно заключил, что Мейсон его сейчас пристукнет. Но, к счастью, именитый писатель уже достаточно поднабрался и пребывал в том состоянии, когда на подобные мелочи уже не обращают внимания. Пробираясь между столиками к выходу, Мейсон от избытка переполнявшего его энтузиазма опрокинул по дороге пару стульев. Но иначе он не был бы Джеком Мейсоном.

Гарри наблюдал за этим здоровяком, внутренне подтрунивая над ним. Ибо ни на йоту не сомневался, что через месяц-другой Мейсон одумается.

В эту ночь Джек Мейсон не сомкнул глаз. Чем глубже вникал он в пожелтевшие газетные вырезки, тем сильнее убеждался, что наткнулся на сюжет века. Трагедия семейства Кеннеди, похоже, и в подметки не годилась той веренице ужасных смертей, что сопровождали людей, волей случая оказавшихся втянутыми в дела могущественной династии.

Да, кажется, в этой таинственно-трагической цепи не очень-то сходились концы с концами вплоть до появления невесть откуда взявшегося Дэмьена Торна-младшего. Как пить дать, подставная фигура или просто наглый самозванец. Но как это доказать?

Известие о смерти Бухера не достигло монастыря в Субиако. Газет в этой древней обители не читали, да и телевизор не смотрели. Монастырь находился в шестидесяти милях от Рима, и жизнь в его стенах протекала точно так же, как и восемьсот лет назад, со времени его основания в 12-м веке.

В то утро молодой монах по имени Фрэнсис стоял над могилой священника. Надпись на скромном каменном надгробии гласила:

Облаченный в коричневую сутану и сандалии, молодой человек, склонив голову, застыл возле могилы. Он бормотал молитву и благодарил Всевышнего за то, что де Карло почил с миром. Святой отец так и не узнал, что битва проиграна.

Де Карло скончался на следующий день после начала Армагеддона. В тот раз в монастыре разрешили даже включить радио. Фрэнсис вспомнил, как облегченная улыбка внезапно тронула губы старого монаха. И он сказал тогда, что после Армагеддона на земле наступит долгий, благословенный мир.

Всю свою жизнь священник боролся с силами Зла, и вот однажды вдруг решил, будто одолел их. А когда выяснилось, что он проиграл, священник едва не умер от отчаяния. Второй раз де Карло не пережил бы подобного известия, и Господь в милости своей пожалел его. Старик отошел с улыбкой, без боли. Он принял смерть, как освобождение. И Фрэнсис каждый день возносил Богу благодарственную молитву.

Вернувшись в келью, Фрэнсис захлопнул чемодан со своим нехитрым скарбом, который он намеревался прихватить в Лондон. Рядом с чемоданом лежали кассеты. Казалось, они напоминали о времени, в котором Фрэнсис жил, но которому не принадлежал душой.

Монаху потребовалось два дня, чтобы добраться до города и взять напрокат магнитофон. Выслушав до конца печальную исповедь Поля Бухера, Фрэнсис разрыдался, Значит, кошмар не кончился. Надо снова пройти через все испытания, и Бухер подсказывал, что необходимо сделать.

Фрэнсис уже однажды наведывался в Лондон. Тогда он выполнял миссию отца де Карло. Фрэнсис считал, что справился с ней. А оказалось, что не больно-то он в этом деле преуспел.

Сейчас, в ожидании автобуса до Рима, Фрэнсис то и дело спрашивал себя, хватит ли ему мужества и смелости на вторую попытку. Теперь на поддержку не приходилось рассчитывать, потому что отец де Карло умер. И Фрэнсис, надеялся только на силу своей веры в Иисуса. Однако этого должно было хватить. Но почему же тогда он так боится?

В римском аэропорту Фрэнсис терпеливо поджидал своей очереди возле регистрационной стойки. Рядом стоял газетный киоск, и передовицы многих газет пестрели фотографиями Поля Бухера. Но Фрэнсиса газеты не интересовали. Спустя полчаса он усаживался в кресло самолета. Фрэнсис спешил в Лондон. На могилу к человеку, похороненному три дня назад…

Глава 4

Ослепительные вспышки фотокамер то и дело выхватывали из сумрака ворота, к которым один за другим подкатывали лимузины. Репортеры тут же устремлялись к автомобилям и, облепив их, пытались заглянуть за тонированные стекла. Град вопросов сыпался на пассажиров, однако журналистская ретивость ни к чему не привела, ибо выудить из этих «забронированных» господ хоть словечко так и не удалось.

Вереница машин исчезла за воротами. И те вскоре захлопнулись.

Зачем члены правления «Торн Корпорейшн» слетаются в гнездышко? – ломали головы журналисты. Репортерам оставалось только строить догадки.

Провожая собравшихся в гостиную, старый дворецкий пыхтел как паровоз. В очаге круглый год трещали поленья, отбрасывая кровавые отблески на портрет Дэмьена Торна, висевший прямо над камином.

Вильям Джеффрис застыл перед портретом, уперевшись в лицо человека, которого в былые времена считал своим идолом. Однако, поклоняясь кумиру, Джеффрис испытывал необъяснимый ужас, смешанный со странной ревностью и завистью: Дэмьен Торн был на редкость привлекательным мужчиной: высокий, красивый и обаятельный. А он – Джеффрис – чем мог взять он? Да, с такой внешностью далеко не уедешь: основательно поредевшая, седеющая шевелюра да бесцветные, водянистые глаза! И почему только на Торна свалилось все это изобилие?

Раздавшийся за спиной голос оборвал невеселые мысли. Обернувшись, Джеффрис увидел старика-дворецкого. Тот протянул ему бокал шерри и шепотом сообщил, что его ожидают наверху.

Быстрым взглядом скользнув по собравшимся гостям, толпившимся возле столика с кофе, Джеффрис молча последовал за дворецким. Тому потребовалась целая вечность, чтобы подняться по лестнице.

Задыхаясь, кряхтя и буквально на каждом шагу переводя дух, он провожал наверх Джеффриса. Однако тот, предвидя, что подобное путешествие займет уйму времени, набрался терпения.

Наверху Джордж наконец, жестом указал на длинный коридор.

– Он хочет, чтобы вы стали свидетелем, сэр, – запыхавшись, обратился старик к Джеффрису. И с этими словами Джордж, как раненое животное, заковылял вдоль по коридору. Джеффрис внезапно ощутил волну страха. Напряжение сковало его. Он никогда не видел сына Дэмьена Торна. С юношей встречался только Бухер. Он-то и предал сына Дэмьена. Но почему? Это оставалось загадкой. Ведь даже предательство Иуды можно было объяснить. А чего добился Бухер, околевший в какой-то зловонной и гнусной ночлежке?

Сумрак в коридоре сгущался по мере того, как они приближались к повороту в галерею. И вдруг в нос Джеффрису ударил резкий запах. Он исходил от огромного зверя. Джеффрис еще не видел его, но по глухому и низкому рычанию он мгновенно сделал вывод о размерах чудовища.

В тот же момент желтые, пылающие ненавистью глаза уставились на Джеффриса. Тот застыл как вкопанный. Джеффрис с детства боялся собак.

А за Дэмьеном вечно увязывался этот жуткий монстр. Теперь, похоже, он не отстает и от сыночка. Умом-то Джеффрис понимал, что представшее перед ним чудовище – всего-навсего хорошо выдрессированная сторожевая собака, однако инстинкт самосохранения оказывался сильнее И страх побеждал.

Пробежав мимо Джорджа, пес в мгновение ока оказался у ног Джеффриса. Сверкающие злобой глаза, оскаленная пасть. Давным-давно Джеффрис вычитал где-то, что если такую собаку, прыгнувшую на тебя, остановить на лету, у нее может разорваться сердце. Да, но только там, похоже, забыли сообщить, как это сделать. Особенно в тот момент, когда пасть любвеобильного монстра сомкнется у тебя на горле.

Джеффрис отдавал себе отчет в том, что от него буквально несет страхом, но совладать с собой уже не мог. Шерсть на зверином загривке вздыбилась, но стоило Джорджу погладить чудовище по голове, как оно сразу же успокоилось.

– Я вырастил его, – усмехнувшись, прошепелявил дворецкий.

Джеффрис раскрыл было рот, чтобы ответить, но дверь перед ним внезапно распахнулась, и он очутился внутри часовенки. Когда-то Бухер достаточно четко описывал ее: выкрашенная в черный цвет, круглая комната с каменным алтарем в центре. Потолок поддерживался шестью колоннами. Однако неожиданным показался Джеффрису смрад, стоявший в часовне. Как на скотобойне. Застоявшееся и гнусное зловоние, от которого к горлу тут же подкатывала тошнота.

Когда глаза свыклись с окружающим мраком, Джеффрис заметил, что и пол, и стены сплошь вымазаны запекшейся кровью.

– Я не прикасался здесь ни к чему, – раздался слева от Джеффриса глухой голос.

Резко обернувшись, Вильям разглядел пристально уставившегося на него молодого человека, облаченного в черную сутану и босого. Как завороженный, Джеффрис кивнул, не смея отвести глаза. Во взгляде юноши было что-то странное, гипнотизирующее. Как кобра, подманивающая кролика, – подумалось Джеффрису.

– После той ночи, – добавил молодой человек. – Я оставил кровь там, где она пролилась. И не хочу, чтобы ее смывали.

Взяв Джеффриса под руку, Дэмьен подвел его к алтарю. Здесь стоял гроб, поверх которого было накинуто черное сатиновое покрывало.

– Тут покоятся земные останки моего отца, – холодно проронил юноша, а Джеффрис от неожиданности с трудом подавил нелепый смешок. И тут же почувствовал, что локоть его зажали словно в тисках. Он невольно преклонил колени.

– Я хочу, чтобы ты видел вот это, – выпалил вдруг юноша, отбрасывая капюшон сутаны и обнажая хрупкую шею. Кровь струилась по ней из семи точечных ран.

– Стигматы Назаретянина, – скривился сын Торна, дотрагиваясь пальцами до кровоточащих ран. Джеффрис невольно отшатнулся.

– Вкуси моей крови, – приказал юноша, протягивая руку к губам Джеффриса.

Тот затряс головой, плохо соображая, что происходит. Он хотел было сломя голову бежать из этой проклятой часовни, но ноги уже не повиновались ему.

– Вкуси моей крови, – снова услышал он. – Этого хотел Назаретянин от своих учеников. Он требовал от них вкусить и плоти его, а я ограничусь кровью. Только кровью.

Пальцы юноши коснулись губ Джеффриса. Кровь его была горячей и соленой на вкус. Джеффрис сглотнул: другого выбора у него все равно не оставалось. Он поднял глаза и посмотрел на Дэмьена. Тот снова дотронулся до своих ран и коснулся затем лба Джеффриса.

– Ты мой помазанник, – объявил Дэмьен, и кровь, обжигая, заструилась по лицу Джеффриса.

Вильям приподнял было руку, намереваясь стереть ее, и тут взгляд его упал на пальцы. Он заметил на одном из них странный знак, состоящий из трех крошечных шестерок, похожих на завитки.

Когда Вильям выходил из часовни, собака больше не рычала, а старик-дворецкий таинственно улыбался ему, и Джеффрис внезапно почувствовал себя замечательно. Вечное проклятие лежало отныне на нем, и с этих пор будущее рисовалось ему в самых радужных красках.

Шестеро мужчин допивали кофе, и Джеффрис уловил их нервозное состояние. Он попросил Джорджа подать всем шерри, и вскоре завязался оживленный разговор. Однако скрыть напряжение за этой нарочитой оживленностью так и не удалось.

Внезапно дверь распахнулась, на пороге появился молодой Дэмьен Торн. Он был одет в джинсы и рубашку. Раны на его шее исчезли. Это не укрылось от внимательного взгляда Джеффриса.

Он представил Дэмьену всех присутствующих. Те поочередно подходили и пожимали юноше руку. Люди невольно поеживались под пристальным взглядом Дэмьена. Накануне двое из них громко заявили, что, наверное, их пригласили к какому-то самозванцу. Но сейчас все мгновенно осознали, как сильно «ни ошибались, высказывая подобные еретические мысли. Теперь они надеялись только на прощение, потому что Дэмьен без труда читал все их мысли. К тому же он был копией своего отца. «Дэмьен ни капельки не похож на мать, – в который раз подумалось старому Джорджу. – Юноша напрочь лишен ее мягкости и очарования. Она умудрилась взрастить семя Дэмьена-старшего, не внеся в него ничегошеньки своего. – Джордж вздрогнул, почувствовав вдруг на себе цепкий взгляд юноши. – От этого пострела ни хрена не скроешь!» Да, Дэмьен видел и знал все.

Битый час длилась встреча. Похоже, вечеринка затягивалась. Каждый из присутствующих подробно отчитывался, и его не перебивали. Затем наступила очередь вопросов. Теперь Джеффрис воочию убедился в уникальных способностях Дэмьена. Он открыл рот от изумления, поражаясь его уму. Вильям внезапно вспомнил слова Бухера. Тот как-то заявил, что мозг мальчика работает подобно машине, занося в память мельчайшие детали. Дэмьен и вопросы-то задавал без тени улыбки, точь-в-точь, как компьютер. Ни ироничного замечания, ни неожиданного отступления, ни смешка. Только поиск информации. И вопросы: быстрые и точные.

Когда встреча наконец, подошла к концу, Дэмьен поднялся и взглянул на портрет своего отца.

– Джентльмены, благодарю вас, – сухо произнес он. Собравшиеся закивали. Кто улыбался, а кто без всякого выражения на лице ожидал, когда же можно будет покинуть эту весьма странную обитель.

– Должен заявить, что в дальнейшем я не намерен встречаться с вами. Красоваться перед общественностью я также не собираюсь. Обо всем мне будет докладывать Билл Джеффрис. Он же будет получать и разного рода указания.

Дэмьен помолчал секунду.

– Это все, – добавил он после паузы, давая понять, что аудиенция закончена и присутствующие могут разъезжаться по домам.

Джеффрис рванулся к выходу и в тот же момент услышал, как его окликнули. Обернувшись, он заметил, что Дэмьен сделал ему знак задержаться. Внезапно сильный прилив раздражения захлестнул Вильяма. С какой стати он должен выслушивать приказы юнца? Но мысль эта исчезла так же быстро, как и возникла. Джеффрис вдруг снова ощутил на губах привкус крови. Он мысленно взмолился о пощаде. Юноша неожиданно скривился в усмешке.

Они шагали вдоль розария. Срывая высохшие, съежившиеся бутоны, Дэмьен сминал их и отбрасывал в сторону.

– Подводя итог, можно сделать вывод, что мы положили конец всей этой заварухе вокруг Китая, – начал он. Джеффрис кивнул.

– Именно! Годовой прирост населения составляет там двадцать миллионов. Чтобы выжить, китаезам придется расширять свои границы, – фыркнул он и расплылся в улыбке. Однако ни один мускул не дрогнул на лице Дэмьена. Вильям крякнул.

– Как когда-то гитлеровской Германии, – закончил Дэмьен.

– Совершенно верно.

– А дату захвата Тайваня уже назначили? Джеффрис снова кивнул:

– Да. Войска приведены в боевую готовность.

– Какова численность армии?

– Если учитывать последний призыв, то свыше пяти миллионов. – День саранчи. – Дэмьен снова усмехнулся. Взглянув на восток, он спохватился. – А как с Токио?

– Нет проблем, – заверил его Джеффрис. – Йена день от дня крепнет, а доллар вот-вот отдаст концы.

– И что же из этого следует?

– Баталии на экономическом рынке перерастают в самую настоящую войну.

– Значит, новые Хиросимы, – обронил Дэмьен.

– И новые Нагасаки, – подхватил Джеффрис. Дэмьен вдруг, радостно похлопал себя по плечам:

– Китай угрожает нам с Востока. Япония подрывает экономику Запада. Ближний Восток бурлит, как паровой котел, а Иран с Ираком готовы вцепиться друг другу в глотки. Глобальный хаос и анархия.

Джеффрис внезапно почувствовал, как все внутри у него холодеет.

– Тысяча лет мира, – глухо произнес Дэмьен. – Что за насмешка!

Оставалась еще одна мелочь. Джеффрис раздумывал, как подступиться с ней к Дэмьену:

– Сэр… Вы не слышали о книге… Мейсона? – промямлил наконец он. Дэмьен кивнул.

– Вы хотите, чтобы я этим занялся?

– Занялись? Зачем?

– Я подумал, что это может представлять для вас некую… – Джеффрис замялся, подыскивая подходящее слово. Угрозу? Опасность? Он так и не успел договорить, потому что Дэмьен резко повернулся и зашагал прочь, явно не интересуясь подобной чушью.

Джеффрис пожал плечами, проклиная себя за глупость. Попутала же его нелегкая задать столь идиотский вопрос! Да разве может навредить какой-то шелкопер такому титану? Даже если у этого писаки два Пулитцера и куча денег. Придет же такой маразм в голову!

Глава 5

Начало всегда давалось ему с трудом. Мозг пузырился, словно швейцарский сыр, от постоянных сомнений, что сама идея книги никуда не годится, что он вообще не сможет написать ее. Он давно исчерпал свой талант и т, д, и т, п.

Но по крайней мере сюжет здесь не являлся вымыслом. А иначе кого могут заинтересовать досужие фантазии пятидесятилетнего писателя?

Нет, сюжетец, похоже, что надо. Вот только как бы позаковыристей «раскрутить» его?

Часа три рылся он в кипе газетных вырезок, пробегая глазами статью за статьей. Материалы первых лет пожелтели и буквально рассыпались в руках, а последние заметки еще пахли типографской краской. Однако все они, в сущности, повествовали об одном. О том, что на семействе Торнов лежит проклятье. Начиная с матери Дэмьена, Кейти Торн, выпавшей из окна госпиталя, до самого Дэмьена, скончавшегося от сердечной недостаточности в возрасте тридцати двух лет. Ни один из Торнов не почил с миром в своей постели, дожив до старости.

Мейсон встал, зевнул и, потягиваясь, расправил затекшие плечи. Покосившись на письменный стол, он остановил взгляд на заметке о Филипе Бреннане. Эта газетная вырезка лежала сверху.

Мейсон прочел ее три раза подряд. Загадочное убийство. В зарослях обнаружено тело со следами ножевых ранений. Отверстия были треугольной формы. Стало быть, и лезвия стилетов тоже. Такие раны практически не заживают. Да и как вообще может затянуться рана на горле? Хорошо, если смерть наступила мгновенно. А если нет? Мейсон не был в этом уверен. Что если агония несчастного Бреннана длилась целую вечность? Что тогда?

А кошмарные следы собачьих зубов? Медицинский эксперт установил, что это были укусы гигантского ротвейлера. Мейсон растерянно заморгал. Он ни хрена не смыслил в породах собак. Но почему этот растреклятый ротвейлер набросился на американского посла где-то у черта на куличках, в одном из Беркширских поместий?

А жуткая история с женой Бреннана, кинувшейся на объятый пламенем гроб?

Короче говоря, вся эта вереница происшествий вызывала кучу вопросов. А ответов на них не находилось. Но один факт пробудил в Мейсоне просто жгучее любопытство. Секретарша в посольстве сообщила ему, что Бреннан присутствовал на ужине у Поля Бухера в тот роковой вечер накануне войны, которую теперь окрестили Армагеддоном.

Мейсон нутром почуял здесь что-то неладное. На первый взгляд подобный визит не вызывал удивления. Почему бы послу не отужинать у Бухера? Но если принять во внимание, что вся история «Торн Корпорейшн» – это поистине целая сага, где на каждом шагу переплетаются тайны и преступления, не исключающие и коррупцию, то сей факт вырисовывался совсем в другом свете. А ведь компания простирала свои щупальца во все уголки земного шара.

Так уж случилось, что по роду своей деятельности Мейсону приходилось быть циником. Ведь если хочешь узнать истинные намерения политиков, не верь тому, о чем они талдычат на каждом углу.

«Торн Корпорейшн» являлась крупнейшей в мире компанией, и уж если ее директор приглашает на ужин политика высшего ранга, то явно не для того, чтобы поиграть с ним на лужайке в гольф.

Филип Бреннан был обязан находиться в Лондоне в тот час, когда на Иерусалим падали бомбы, а не отбиваться от сторожевого пса в сельской дыре. Ведь накануне посла вызывали на Даунинг. – Стрит. И он не мог не знать о надвигающейся катастрофе.

Да, чтобы состряпать приличную книжонку, придется покопаться в грязи. И ему не обойтись без помощника. Слава Богу, такой человек имелся.

После звонка из Нью-Йорка Анна Бромптон отложила все свои дела. Она уже почти завершила работу над тремя небольшими проектами. Однако это занятие может и потерпеть. Когда тебе звонит сам Джек Мейсон, нужно бросать все и мчаться сломя голову, куда он укажет.

На первый взгляд – да, пожалуй, и по трезвому размышлению – задумка Мейсона смахивала на довольно бредовую затею, однако что-что, а свои сомнения Анна уж как-нибудь отбросит. Если Мейсон полагает, что книга должна быть написана, то кто такая Анна Бромптон, чтобы спорить с ним? Анна почитала за великое счастье работать с Мейсоном и время от времени оказывать ему кое-какие услуги.

Оглядываясь назад, она вдруг припомнила их первую встречу года три назад. Как же ее тогда взволновал хрипловатый голос Мейсона! А сам он совсем не походил на тех зануд, какие окружали Анну в полусонном издательстве.

На следующее утро ей доставили пакет с газетными вырезками и длиннющее письмо, но Анна, решив не размениваться по мелочам, остановилась на истории Филипа Бреннана. Для начала этого достаточно. Все равно отправным пунктом велено считать трагедию посла. Что ж, пора действовать. Может быть, ей и повезет.

Донна Элрод жила теперь в Кенте, подвизавшись там где-то на полставки. Она сообщила, что будет рада поговорить. Анна заполучила номер ее телефона от одной приятельницы, работавшей в американском посольстве. Набирая номер, Анна не питала на сей счет особенных иллюзий. Она прекрасно отдавала себе отчет в том, что личные секретарши, как правило, преданны своим шефам и привыкли держать язык за зубами. Но, к удивлению Анны, Донна Элрод легко согласилась на встречу.

Анна выехала рано утром, а в обед обе женщины уже приканчивали вторую бутылку вина в прелестном коттедже Донны. Между ними мгновенно возникла взаимная симпатия. Бывшая секретарша Бреннана с первого взгляда пришлась по душе Анне. На вид ей было лет пятьдесят. Брюнетка с подкрашенными хной волосами. Произношение выдавало в ней жительницу Манхэттена. Видимо, секретаршу уже давненько подмывало поговорить с кем-нибудь о Филипе Бреннане: она, похоже, искренне переживала его гибель и надеялась обрести покой после такой беседы, – Последнее время он вел себя очень странно, – тихо произнесла Донна. – Например, Бог знает зачем летал в Рим. – Он не объяснил, зачем? Донна кивнула:

– Сказал, что ему надо в какой-то монастырь. Чтобы увидеться со священником. Кажется, неким де Карло, если мне не изменяет память. Или что-то вроде этого.

Анна сделала пометку у себя в блокноте. Между тем Донна Элрод продолжала:

– Знаете, Бреннан вообще отличался странностями. Как раз незадолго до того ужасного дня мы с ним болтали о том, куда бы ему с женой двинуть на отдых. И Бреннан заявил вдруг, что нормальному человеку на этой планете поехать уже просто некуда. Потому что везде и всюду воюют и убивают друг друга. – Донна улыбнулась. – Помню, например, что об арабском мире он говорил, будто тот раскололся на фундаменталистов и их противников. То есть, попав туда, угодишь либо в лапы средневековья, либо наткнешься на суперсовременное дуло. Анна хохотнула.

– В общем-то, – спохватилась Донна Элрод, – это замечание касалось любой страны. Когда я предложила отправиться в Испанию, Филип забраковал мою идею, потому что, с его точки зрения, в Испании снова победил фашизм. В Индийском регионе царили коммунистические настроения, а стоило мне заикнуться о поездке в Швецию, Филип махнул рукой, заявив, что там ему придется прятаться в бронированном автомобиле.

Улыбка на лице Донны исчезла, и женщина покачала головой:

– Но ведь действительно, в мире творится полная неразбериха, разве нет?

Возражать Анна не стала. Она лишь кивнула и попыталась направить разговор в другое русло. Анна закинула удочку, стараясь выведать, что Донна думает о мотивах преступления.

– А что я могу знать, если даже у полиции нет на этот счет никакой мало-мальски состоятельной версии, – усмехнулась та, пожав плечами.

– Но вы ведь неплохо знали Вреннана…

– Что с того? – Донна задумалась. – Это ужасно, умереть вот так… от удара кинжала…

Голос Донны задрожал, и она еле слышно пробормотала:

– Конечно, ум человеческий – штука чудовищная. Вы согласны? – Она бросила на Анну какой-то жалобный взгляд. – Давно пора отдать эту планету насекомым. Пусть бы себе преспокойненько размножались.

Анна в который раз попыталась отвлечь Донну от печальных мыслей.

– Знаете, – бодро вступила она в разговор, – помню, когда-то в детстве я прочла в одной книжонке, что однажды наш мир действительно достанется насекомым. Но там же один шутник возразил: если насекомые такие умные, то почему мухи вечно бьются о стекла, не замечая их.

Донна Элрод и бровью не повела. Она лишь уныло заметила:

– Но ведь на них радиация не действует. Представляете, как они разжиреют, питаясь нашими мертвыми Телами. «Да, похоже, настало самое время откланяться».

На обратном пути в Лондон Анна прокрутила пленку с записанной беседой. Никакой ценной информации она не получила. Донна Элрод представляла собой классический пример вышколенной секретарши, тайно влюбленной в своего шефа. А теперь горько расплачивающейся за свое безнадежное увлечение.

Ее пригласили на празднование десятилетнего юбилея издательства. Отметить это событие решили в одном из шикарных ресторанов Сохо. Анна приняла приглашение, надеясь как-то отвлечься от неудач, сопровождавших ее последнее время. В поисках информации по делу Анне ровным счетом ничего не удалось выяснить. В голову невольно закрадывалась мысль: уж не ошибся ли Джек Мейсон, выбирая себе помощника?

Нельзя сказать, чтобы Анна получала удовольствие от подобных вечеринок. Бестолковое переминание с ноги на ногу «возле стойки бара; никчемная и глупая болтовня со знаменитостями, без зазрения совести позволявшими себе хорошо надираться за чужой счет, не церемонясь и позабыв о приличиях; дешевый флирт напропалую и оплошные претензии на собственную неповторимость уже порядком поднадоели Анне.

При всем при этом сама она тоже умудрялась затеять пустую полупьяную беседу, а к концу вечера вдруг с удивлением обнаруживала, что какой-нибудь подвыпивший идиот уже рьяно ухлестывает за ней, твердо намереваясь сопровождать Анну домой. На следующее утро голова ее раскалывалась, и Анна довольствовалась лишь обрывками воспоминаний о восхитительно проведенной вечеринке.

Она бросила взгляд в зеркало, поправляя прическу. У Анны была сногсшибательная короткая стрижка, за которую женщина выложила чуть ли не состояние. Стрижка ей очень шла, открывая лебединую шею и красивые плечи. Платье подчеркивало высокую грудь, столь притягательную для мужских взоров. Правда, и женщины бросали на Анну весьма красноречивые, завистливые взгляды, но это значения не имело – она давно махнула рукой на недоброжелательниц.

Пожалуй, к недостаткам Анны можно было отнести ее острый язычок, причинявший Анне немало хлопот, однако любая такая шпилька сопровождалась восхитительной, широкой улыбкой, которой Анна в совершенстве овладела еще в детстве. А посему на Анну не обижались, прощая ей колкости.

Собираясь сегодня на вечеринку, Анна здорово припозднилась. Однако сделала она это намеренно, прекрасно понимая, что чем позже явишься, тем вероятней встретишь кого-то, с кем захочется поболтать.

Прихватив бокал с вином, она вплыла в разношерстную толпу, подставляя одним щеку для поцелуя, а с другими просто перебрасываясь приветствиями. Знакомых лиц было сегодня хоть отбавляй: что ни говори, но во всей этой суматохе имелись и свои плюсы. Так что Анна, не скупясь, раздавала щедрые улыбки.

– Мисс Бромптон? – раздался за спиной глубокий, приятный голос с очень сильным акцентом. «Итальянец», – промелькнуло в ее голове. Обернувшись, Анна увидела симпатичного молодого человека с загорелым лицом южанина. Да. Смазливый мальчик, но не сногсшибательный. К тому же чересчур молод. Молоко на губах не обсохло. Зовут Фрэнсисом.

– Фрэнсис? – улыбнулась Анна и, заметив, что у него в отличие от других нет в руке бокала, с любопытством взглянула на юношу.

– Вы ведь мисс Бромптон? – переспросил молодой человек.

Заинтригованная, она кивнула. Что-то в этом парне явно отличало его от всей пишущей братии, что-то старомодное и – Анна никак не могла найти подходящее слово – несветское. Почему он выбрал именно ее? В зале пруд пруди красоток и помоложе.

– Вы работаете над книгой о Торнах, не так ли? Анна растерялась. Какого черта! Ему-то об этом откуда известно? Она сердито плеснула себе вина в бокал и удивленно подняла брови, – Я прочел об этом в газете, – смутившись, торопливо объяснил Фрэнсис. – В «Стэндард».

– Ну да…

Естественно, Можно было бы догадаться. Стоит обронить где-нибудь словечко, как газеты тут же подхватят его.

– Я звонил вам домой, и автоответчик сообщил, что вы здесь.

Анне вдруг стало интересно, кто такой этот юноша и откуда он.

– Есть такое слово, – напрягаясь, наморщил лоб итальянец. – Когда все ломаешь на своем пути или что-то в этом роде..

– Идешь напролом, – улыбаясь, подсказала Анна. Интересно, какая нелегкая заставила этого сосунка идти напролом, чтобы добраться до нее? Юноша просиял и, видимо, осмелев, тут же поинтересовался, не сможет ли Анна уделить ему чуточку времени.

– Это вопрос жизни или смерти, – посерьезнев, добавил он.

У Анны мгновенно разыгралось воображение. Да, с подобной прелюдией к ней давно никто не подкатывался. Да еще такая лапочка. Однако волнение ее тут же сменилось разочарованием. Как только они отошли к окну, Фрэнсис протянул Анне конверт.

– Не уверен, что вы поверите моему рассказу. Однажды мне уже не повезло, – грустно вымолвил юноша, поникнув головой.

Анна открыла было рот, но Фрэнсис поднял руку, и она невольно подчинилась. Любопытство ее разгоралось.

– Всю свою жизнь я имел дело с Торнами. Разумеется, я не из их окружения. Наверное, вы и сами об этом догадываетесь. Я пытался предупредить людей, но всякий раз наталкивался на их равнодушие. В конце концов люди начали верить, но к тому времени они уже были обречены.

Анна расхохоталась. Какое-то ветхозаветное словечко. Обречены. Они, конечно, все обречены. Однако Фрэнсиса ее смех не смутил.

– Если я открою вам то, что известно мне, – продолжал он, – вы мне не поверите. Вы скажете, что я… – Он замялся на полуслове. И вдруг тоже широко улыбнулся. – Вы скажете, что я мелю чушь, не достойную вашего интеллекта.

– Ничего, – хмыкнула Анна. – Я потерплю.

– Все, о чем я вас прошу, – взволнованно произнес юноша, – это прочесть то, что хранится в этом конверте. Там список людей, которые так или иначе были связаны с Торнами. Я отметил тех, с кем встречался лично. Их всех объединяет одно…

Анна в нетерпении выхватила из его рук конверт, надорвала конец и извлекла содержимое. Список был очень длинным. Некоторые фамилии показались Анне знакомыми, однако большинство не говорило ей ни о чем. Едва Анна начала читать, Фрэнсис тихим голосом добавил:

– Этих несчастных объединяет то, что умерли все они ужасной смертью или бесследно пропали. Анна как будто не слышала.

– Потрясающе, – срывающимся голосом обронила она. Фрэнсис растерянно заморгал. Такой реакции он не ожидал.

Анна пробежала глазами первую страницу и взялась было за следующую, скользнув взглядом по последней фамилии в списке. Некая Чесса, работавшая у Поля Бухера.

– Можно мне все это оставить у себя? – спросила Анна с разгоревшимися от любопытства глазами.

– Ну, конечно. Именно за этим я здесь. Анна привстала на цыпочки и чмокнула юношу в щеку, заметив, как тот сразу же зарделся.

– Уж не знаю, откуда только вы свалились мне на голову, милый синьор Фрэнсис, но я вам чрезвычайно признательна. Предлагаю сей же час ретироваться отсюда и завалиться куда-нибудь, где вы сможете поподробнее рассказать мне обо всех этих людях.

Фрэнсис вдруг возбужденно схватил ее за руку и отчаянно замотал головой:

– Послушайте, все эти люди пали жертвами Торнов. Список – предупреждение. Говорю вам. Свалить Торнов невозможно!

Анна попыталась выдернуть свою руку, но это не возымело никакого действия. Юноша продолжал трясти ее, расплескивая вино из бокала. На них стали оглядываться.

– Умоляю вас, – с жаром воскликнул Фрэнсис, – я не преувеличиваю. Если вы вмешаетесь, ваше имя только пополнит список. Если вы считаете, что я свихнулся, прикиньте в уме эти совпадения на досуге. Почему все они погибли так ужасно? И спросите себя: «Чем я отличаюсь от этих людей?» Повернувшись, Фрэнсис зашагал к выходу, пробираясь сквозь толпу и не замечая ничего вокруг. Анна еще какое-то время наблюдала за ним, потом снова уткнулась в список.

– Господи, – прошептала она, – надо же, чтобы так повезло.

При первом же удобном случае Анна улизнула с вечеринки, проигнорировав массу соблазнительнейших предложений восхитительно завершить вечер.

Те, кто внимательно следил за оживленной беседой Анны с итальянцем, не преминули отпустить по ее поводу пару шуточек, и вот уже захмелевшие коллеги Анны шушукались на каждом шагу о ее новом увлечении. Анне было решительно наплевать на эти сплетни. Пожалуй, даже льстило, что ей приписывают интрижку с юным красавцем. А вот обмолвись она сейчас кому-нибудь о том, что отправляется в отдел микрофильмов библиотеки Би-Би-Си, ей, конечно же, не поверят.

Всю ночь напролет корпела Анна над документами, позабыв о времени. Чесса, молоденькая няня трехлетнего Дэмьена Торна. Повесилась в оконном проеме особняка. Предполагаемое самоубийство. Мотив не известен.

Семейство Торнов: Кейти и Роберт; затем фотограф, священник, тут же несколько итальянских монахов; друзья, родственники, совсем незнакомые люди – вереница трагедий, окутанных тайной.

От Лондона до Чикаго – смерть и разрушение. И никакого мало-мальски толкового объяснения. Как болезнь, как чума, от которой нет спасения.

Уже забрезжило утро, когда Анна покинула здание библиотеки. Взглянув на часы, она прикинула в уме, что в Нью-Йорке сейчас середина ночи. Неважно. Такая информация не терпит отлагательств. Анна передаст ее по факсу.

Дома она вдруг вспомнила слова Фрэнсиса: «А чем я отличаюсь от остальных?» Сердце у Анны внезапно сжалось при мысли, что она никогда больше не увидит этого человека. Она взглянула на конверт и облегченно вздохнула. На обратной стороне были записаны и адрес, и телефон. Они были выведены каллиграфическим почерком. «Своего рода искусство», – улыбнулась Анна. Надо же, чтобы в 2001 году нашелся человек, которого по-настоящему заботит, чтобы его координаты были красиво записаны.

Глава 6

Мейсон решил ознакомиться с факсом за завтраком. По мере того как писатель углублялся в чтение, удивление и любопытство сменялись восхищением относительно способностей помощницы. В самом конце факса сообщалось о самоубийстве Поля Бухера, а также стояла небольшая приписка, в которой значилось:

«На этом заканчиваю и ложусь спать. Пожалуйста, отложи свои поздравления на восемь часов».

Мейсон с нежностью провел ладонью по бумаге, словно та была из тончайшего шелка. Однако стоила эта бумажонка куда дороже самого драгоценного шелка. Мейсону и в голову не приходило, насколько глубоко проникла смерть в семейство Торнов. Насчитав тридцать две фамилии, писатель затаил дыхание. Что бы ни стояло за всем этим кошмаром, оно, видимо, было пострашнее чумы.

Похоже, над композицией книги не имело смысла ломать голову. Ибо сам по себе список уже диктовал разделение будущего романа на главы. Оставалось решить, как оживить сюжет и докопаться до подробностей. Мейсон поднял трубку, собираясь набрать номер телефона в Лондоне, но тут же передумал, вспомнив просьбу Анны не беспокоить ее несколько часов. Тогда он звякнул в авиакомпанию и заказал себе билет до Чикаго. Затем связался со своим приятелем из «Таймс», попросив того помочь собрать кое-какие факты из биографий живших в Чикаго людей, которые значились в списке.

Спустя два часа Мейсон уже летел на северо-запад. Он снова погрузился в чтение факса. Кто такой этот чертов Дженнингс? Или отец Дулан? Или, например, священник по фамилии Тассоне? Каких таких дел они наворотили, что навлекли на себя гнев подручных семейки Торнов? Дженнингсу отсекло голову листом стекла, Дулан был заживо похоронен. Тассоне – чуть ли не распят. Чертовщина какая-то.

Мейсон принадлежал к той категории людей, которые Стараются предусмотреть все до мельчайших деталей. Получив от Анны сообщение о загадочном молодом итальянце и сопоставив эту информацию с другими фактами, Мейсон решил, что подобная задачка по зубам разве что компьютеру. А ему самому неплохо было бы подготовиться к встрече с Чикаго.

Как художник слова, Мейсон имел обыкновение посещать те места, которые описывал в своих книгах, чтобы как можно глубже проникнуть в атмосферу происходящего. Он намеревался побродить вдоль тех улочек, по которым ходили Торны, и подышать тем воздухом, которым дышали они. К слухам о привидениях Мейсон относился весьма скептически, но вот в творческое вдохновение верил безоговорочно.

Конечно, однажды он сядет за пишущую машинку. Вот тогда он будет молиться, чтобы нашлись нужные слова, чтобы он сумел выразить то, что бередило его ум и душу, чтобы люди с волнением, а не ради праздного любопытства читали сей труд. Торны проживут новую жизнь на страницах его романа, и вирус, поразивший их, наконец обнаружит себя.

Спустя несколько часов Мейсон прошелся по тому самому месту, где возвышался Музей Торнов. Затем писатель посетил кладбище. Он без труда отыскал семейный склеп Торнов. Усыпальница представляла собой массивное, круглое сооружение из гранита, с тяжелыми дубовыми дверьми, за которыми покоились останки четырех поколений, в том числе и Дэмьена Торна, скончавшегося в зените славы.

Коснувшись холодного камня, Мейсон невольно вздрогнул. Он почувствовал, как запылала кожа на ладони. Мейсон тут же отдернул руку, опасаясь, что она примерзнет к граниту, а затем с силой толкнул дверь. Но дверь не поддавалась. Возможно, в былые времена посторонние и заглядывали сюда, однако скоро двери заперли, охраняя от любопытных взоров покоившиеся за массивными стенами останки.

Мейсон чертыхнулся. Ему не терпелось увидеть склеп собственными глазами. Интересно, у кого можно попросить разрешения на вход?

Повернувшись, он неторопливо зашагал прочь, чувствуя, как сырой туман, поднимающийся над озером, пробирает его до мозга костей сквозь тонкое пальтецо. Не обращая внимания на сей малозначительный факт, Мейсон медленно побрел по кладбищу, время от времени останавливаясь, чтобы прочесть ту или иную надгробную надпись.

Одна из могил привлекла его внимание. Надпись на камне гласила, что под ним покоятся супруги Картрайт. Мейсон усмехнулся про себя, вспомнив вдруг о своих двух бывших женах. Вот интересно, а можно снять могилку на всех? Так сказать, вечная «любовь-на-троих». «Придет же такое в голову», – невесело хмыкнул он.

И тут Мейсон внезапно подумал о бедняге Дулане, которого непостижимым образом заживо закопали. Тайной оставалось и то, как святой отец умудрился угодить в свежевырытую могилу, а заодно и сломать себе шею.

Еще одна загадка. Виновного так и не нашли. И сколько бы трагедий ни разыгрывалось вокруг Торнов, ни одного преступника так и не удалось выявить. Все они словно в воду канули. Какой-то любитель мистики утверждал, будто возле могилы, в которую свалился Дулан, оказалось множество следов, наверное, гигантская собака рыла здесь землю. Его высмеяли и… только. А Дулана перезахоронили. И успокоились на этом.

Противный, липкий пот прошиб Мейсона, и он поспешил прочь с кладбища, решив по дороге заглянуть в бар, о котором упоминалось в газетной вырезке. Там сообщалось, что в тот злополучный вечер Дулан забрел в этот бар и даже хватил лишку. Действительно, через минуту Мейсон разглядел на тропинке указатель. Бар и гриль.

Мейсону вдруг страшно захотелось выпить. После второй порции виски Мейсон извлек из кейса газету и принялся заново читать. Лысый и кругленький бармен, хитро прищурившись, вдруг громко воскликнул:

– А вы ведь Мейсон, а, сэр?

Мейсон в сердцах стукнул кулаком по столу и застонал, проклиная все телевизионные передачи, где он принимал участие.

– Чита-ал, чита-ал ваши книжки. Неду-урно, – протянул бармен.

– Спасибо. Скажите, вы могли бы рассказать что-нибудь о священнике? Ну, о том, который оказался заживо погребенным?

Бармен почесал затылок:

– Он тогда здо-орово поднабрался. Еле на ногах держался. А еще тащил с собой эту железяку, детектор, все чьи-то кости искал. Их вроде кто-то свистнул из могилы. Ну, кости Торна, что ли, – неприятно гоготнул толстяк, заставив Мейсона вздрогнуть.

– А полицейским вы об этом рассказывали?

– Чтоб потом от них бегать? Я что, дурак? – И он снова заржал.

Спустя час Мейсон выбрался наконец из забегаловки. Любопытство его разгоралось все сильнее. Похоже, ни на один вопрос в этой истории не существовало ответа. По крайней мере до сих пор.

Следующей в списке была Жаннет Финн, обитающая в пригороде, куда и направился Мейсон. Жаннет Финн оказалась хрупкой, седой старушкой. На лице ее так и застыла печаль.

Ни о чем не спрашивая, она проводила Мейсона в кабинет мужа. Стены здесь до потолка были заставлены книгами. Старинные фолианты с пожелтевшими от времени страницами, повествующие о древней истории и культуре, соседствовали с новейшими справочниками.

– Вот здесь Майкл и работал, – тихо сообщила вдова. – Он ведь был настоящим книжным червем, редко покидавшим стены своего кабинета, – улыбнулась она. – Я каждый час приносила ему чашечку свежего кофе…

Помолчав немного, Жаннет Финн поведала о том, что однажды ее муж приобрел на аукционе какие-то кинжалы и, страшно взволнованный, упросил священника по фамилии Дулан отвезти их в Италию.

– А потом, – продолжала она, – он забыл о кинжалах, пока в прошлом году не прочел о них в какой-то газете. И тут же решил лететь в Англию.

Лицо старушки просветлело, но в следующий миг улыбка исчезла с него так же внезапно, как и появилась.

– Он никогда не выезжал за границу. И мне не следовало отпускать его.

Голос миссис Финн задрожал.

– Я просила его быть поосторожнее. Но потом он позвонил и сказал, что все это страшно важно и что он встречался с послом…

– Филипом Бреннаном? – быстро ввернул Мейсон. Старушка кивнула:

– Для Майкла этот груз оказался не по плечам. Ходить вот так, кругами. Он ведь знал книги, а жизнь…

Миссис Финн всхлипнула и смахнула слезы, покатившиеся по дряблым щекам.

– Я поехала в аэропорт встретить его. Думала, что Майклу будет приятно. Я видела, как садился самолет… И это самое страшное. Потом я поняла, что именно в ту секунду…

Мейсон знал конец этой трагедии. В момент приземления Майкла Финна раздавило шасси самолета. Непостижимо, каким образом несчастный вообще вывалился из самолета и оказался на шасси. Просто мистика какая-то. А сами похороны! Что они там вообще могли предавать земле, что могло остаться от человека, расплющенного таким кошмарным образом?

Наступила пора возвращаться. Надо было еще позвонить Анне в Лондон. Попрощавшись с Жаннет Финн, Мейсон бодро зашагал по дороге. На углу он на мгновение задержался, заметив, как старушка помахала ему из окна рукой – наверное, точно так же напутствовала она и мужа, провожая его в Англию год назад.

Глава 7

Пожалуй, тяжелее всего Фрэнсис переносил одиночество. Оно угнетало сильнее, чем страх. С последним-то Фрэнсис легко справлялся, особенно днем, когда в голове теснились разные мысли о будничном. Юноша прекрасно понимал, что стоит ему только забыть о тех могучих силах, против которых Фрэнсис снова решился выступить, как его собственные силы мгновенно покинут его. И тогда на долю Фрэнсиса останется лишь бегство. Он будет искать убежища у себя дома, в Италии.

Фрэнсис, как никто другой, ощущал себя песчинкой в этой безграничной пустыне. Когда отец де Карло двадцать лет тому назад отправлялся в Лондон, рядом с ним находились шесть помощников. Внезапно вспомнив о священнике, Фрэнсис грустно вздохнул. Уже лежа на смертном одре, старик только и повторял, что жертва их была принесена не зря, что им удалось завершить свою миссию. Де Карло отошел в мир иной в счастливом неведении. Кроме того, старик был не один. В его последний час рядом находился брат Фрэнсис.

Молодой монах перекрестился. Богохульно так рассуждать. До тех пор, пока с ним Господь, Фрэнсис не одинок. Однако мысль о Боге не утешила юношу. Эх, если бы рядом оказался кто-нибудь, с кем можно было бы разделить это тяжкое бремя…

Фрэнсис упал на колени и начал исступленно молиться. Он потерял счет времени. И только покалывание в ногах возвратило его к действительности. Юноша поднялся и, умывшись, переоделся в чистое белье. Внезапно он почувствовал себя агнцем, ведомым на заклание. Его вновь охватил дикий страх, и юноша вдруг истерично рассмеялся.

Перед уходом Фрэнсис снова запустил пленку Поля Бухера. Монах так часто слушал эту запись, что буквально наизусть знал весь текст исповеди. Он мог вспомнить каждый вздох и каждую паузу в признании Бухера. И знал теперь, что нужно делать. Ибо Бухер рассказал, где спрятаны кинжалы. Фрэнсис продолжал вслушиваться в хриплый, старческий голос, будто набираясь сил. Бухер словно обращался к нему… с того света. А это уже была поддержка.

Пленка кончилась. Фрэнсис щелкнул тумблером магнитолы, включая приемник. Узнав точное время, юноша прислушался к новостям, пытаясь вникнуть в ход происходящий событий. В информационной сводке сообщалось о сосредоточении войск на русско-китайской границе, о взаимном обмене нотами протеста. Напряжение в этом регионе неуклонно возрастало, и все миротворческие акции Белого дома, ООН и Совета Безопасности оказывались напрасными.

И вот так изо дня в день. По кругу. С утра до вечера одна и та же тягомотина.

Фрэнсис вздохнул, невольно коснувшись крошечного распятия, висевшего на груди. Он уже спускался по лестнице, когда хозяйка крикнула ему вслед, что его спрашивают по телефону. Женский голос. Поблагодарив, юноша взял трубку. Он испытывал неловкость. Ведь ему никто никогда не звонил. В Субиако телефонов вообще не было. Потому что отсутствовала сама необходимость в них.

Звонила Анна. Фрэнсис почувствовал, как краска мгновенно заливает лицо. Ее губы находятся в каком-то дюйме от трубки, женское дыхание почти касалось его уха. Анна хотела встретиться, заявив, что это очень важно, и продиктовала свой адрес. Можно заодно и пообедать, – добавила она.

Опустив трубку, Фрэнсис почувствовал дрожь в коленях. Прежде никто с ним так не разговаривал. В интонациях Анны он уловил нечто, заставившее его густо покраснеть. До этого момента окружающие воспринимали его только как брата Фрэнсиса. Зато для Анны он стал просто Фрэнсисом. И скорее всего женщина усмотрела совершенно иной смысл в обратном адресе, оставленном на конверте. Юноша принялся истово молиться, прося Господа только об одном – ниспослать ему силу, дабы устоять перед соблазном.

Дрожа от холода и нервного возбуждения, Фрэнсис к полудню добрался до Пирфорда. У ворот поместья он заметил человека в униформе. Тот внимательным взглядом окинул проходившего мимо Фрэнсиса. Юноша выдержал этот взгляд и заспешил дальше, вспоминая слова Бухера: система электронного слежения, охрана – все в точности соответствовало описанию. И Фрэнсиса снова обуял безотчетный ужас. Тот груз, что обрушился на его неокрепшие юношеские плечи, был неимоверно тяжел.

Фрэнсис ровным счетом ничего не смыслил в интригах. А уж по части выуживания той или иной информации он вообще был профаном. Вот если бы дело касалось, к примеру, латыни или столярного ремесла, тут уж он бы блеснул мастерством…

Конечно, это не трудно – взять да и сообщить, где спрятаны кинжалы или что поместье под охраной! А вот как проникнуть в церквушку? Для этого, похоже, нужна целая армия профессионалов, а не какой-то одинокий монах.

Взглянув на небо, Фрэнсис перекрестился. Он словно ожидал озарения свыше. Если божественное провидение не поможет Фрэнсису, шансы его сводятся к нулю. Юноша медленно двинулся вдоль восточной стены. Бормоча по-латыни молитву, он не заметил, как охранник опустил руку на зажужжавший селектор.

Вилл Джеффрис считался человеком наблюдательным. Однако в этот раз он не услышал ни шороха. Джеффрис как раз докладывал Дэмьену о встрече министров иностранных дел в Пекине, когда, подняв глаза, увидел вдруг невесть откуда появившегося зверя. Обнажив клыки, со вздыбленной на загривке шерстью, пес уставился на Дэмьена, который также не сводил глаз с собаки. Раны на его шее внезапно начали кровоточить, и Джеффрис вдруг почувствовал на губах привкус крови. Его мгновенно замутило. Может, просто воображение разыгралось, или их троих действительно что-то связывало?

– Дэмьен? – Вильям легко коснулся руки юноши. И тут же невольно отпрянул, когда Дэмьен повернул голову. Глаза юноши сузились до ослепительных желтых точек, изо рта пахнуло смрадом, и Джеффрис мог лишь догадываться, какое именно слово сорвалось с губ Дэмьена:

– Назаретянин…

Джеффрис растерялся. Не зная, как реагировать на происходящее, он задал один-единственный идиотский вопрос:

– В чем дело, Дэмьен?

Резко повернувшись, Дэмьен стремительно зашагал прочь из зала, собака последовала за ним, а Джеффрис, почувствовав внезапный озноб, приник к камину. Раскрытая кожаная папка с докладом осталась на столе. Еще минуту назад отчет казался ему чрезвычайно важным делом, теперь же он и яйца выеденного не стоил. Джеффриса до смерти перепугал взгляд Дэмьена. Черт с ним, с Пекином, да и со всеми остальными мелочами. Джеффрис судорожным движением плеснул коньяку в свой бокал.

Дэмьен стоял на коленях в часовне и молился. Тут его и застал Джордж. Старый дворецкий нутром чуял, когда в нем нуждались, и сейчас выдался именно такой момент. Собака отступила, пропуская Джорджа внутрь, но старик, сделав шаг вперед, остановился на пороге. Он замер как вкопанный, заметив издалека, как слезы струятся по щекам Дэмьена. Джорджа охватила глубокая жалость, ведь только он один знал о безмерном одиночестве юноши. Но чего-чего, а сочувствия Дэмьену не требовалось, ибо, обратив одиночество в одержимость, он уже не обращал на нее внимания. Он сотрет в порошок этот затхлый мир, избавит человека от вечного выбора между добром и злом. Разрушение как освобождение! Пора положить конец человеческим несчастьям и мучениям. Вот тогда наступит мир – вечное царство мертвых.

Дэмьен медленно повернул голову и поднялся с колен.

– Я чувствую Его божественную силу, – вымолвил он. – Назаретянин снова нанес мне удар.

– Так было предначертано, – едва слышно подтвердил Джордж.

Дэмьен поник головой и, велев следовать за ним, вышел из часовни.

Странная процессия двинулась по коридору: впереди шагал юноша в черной сутане, за ним семенил шаркающий старик, а следом плелась собака. Натужное дыхание с хрипом вырывалось из могучей груди животного.

Миновав лужайку, они медленно направились вверх по холму, к церквушке.

У самых церковных ворот Дэмьен застыл на месте, вцепившись в руку старика.

– Вот здесь ты и наткнулся на знамение, – пробормотал он.

– Нет, не я, сэр, я ведь не знал, что в чреве зверя вынашивается другой зверь.

– Не важно. Все равно, ты поступил правильно. – В голосе юноши послышались теплые нотки. – Тебе недолго осталось прозябать на этой земле.

Джордж кивнул.

– Тебе воздается за твою преданность. Дэмьен не заметил тени страха, промелькнувшей на лице слуги. Последнее время Джорджа неотвязно преследовало сомнение. И, что еще хуже, дворецкий знал его причину: благостью и любовью, казалось, был напоен воздух вокруг. И весь этот елей что-то уж очень стремительно распространялся на людей, включая и Бухера. Ох уж эта отвратительная жажда покаяния! Но ведь и вездесущий Дэмьен пронюхал сей неотвратимый факт. Так какого же черта он мучает сейчас своего слугу, обещая тому вечное проклятье? Неудачная шутка?

Покосившись на Дэмьена, Джордж увидел, что его хозяин прислонился к воротам и не сводит пристального взгляда с церкви. Как и отец, Дэмьен никогда не осмеливался ступать на священную церковную землю, и Джордж отлично знал, что он при этом испытывал.

Вот и теперь, стоя напротив церкви, Дэмьен с пеной у рта выкрикивал проклятия, он буквально исходил яростной ненавистью. Отраженные громоподобным эхом, страшные слова его метались среди каменных развалин.

– Назаретянин! Ты все еще веруешь, что сможешь поразить меня, – воскликнул Дэмьен. – Но ведь твой тысячелетний мир – жалкая насмешка. Нынешнее человечество куда более жестоко, чем прежнее. Раковая опухоль поразила весь его организм, и планета принадлежит силам зла, Назаретянин.

Оцепенев, вслушивался Джордж в яростную эскападу своего хозяина. Внезапно старик ощутил в груди ноющую боль, голова его закружилась, а тело вдруг словно обмякло. Джордж почувствовал, что вот-вот упадет в обморок. Только не сейчас! Дэмьен неистовствовал, обрушивая гневные тирады на своего извечного противника.

– Сейчас никак нельзя, – еле слышно прошептал Джордж, вперив взгляд в худую спину юноши.

Ему нельзя умереть сейчас, прервав на полуслове своего повелителя, он не хочет раздражать его. Джордж с трудом удерживал равновесие, чувствуя усиливавшуюся дрожь В слабых коленях. А Дэмьен бушевал до тех пор, пока не выплеснул наконец всю свою ненависть. Казалось, он обессилел.

– Еще один тщедушный лакейчик, – хищно прищурившись, ухмыльнулся Дэмьен. – И на какой помойке ты их только находишь, Назаретянин? Что ж, новый попик достойно пополнит список твоих сгинувших прихвостней. Ты щедрой пригоршней швыряешь их мне одного за другим, так же, как когда-то бросал моему отцу, твердо зная при игом, что все они обречены. Что ж ты за ханжа такой, а? Какая тебе радость от их гибели? Уж больно ты охоч до их бессмертных душ, а, Назаретянин! Неужели тебе так необходимо, чтобы они побыстрее забрались под твое крылышко?

Дэмьен умолк, устремив взгляд куда-то вдаль, за поле.

– Чушь собачья, – уже спокойно обронил он. – Эта твоя пешка ровным счетом не представляет никакой опасности. Бедняга.

В полумиле от церквушки стоял Фрэнсис. Прижавшись к восточной стене, юноша тревожно вглядывался сквозь ограду в заросли кустов и деревьев. Внезапно он вздрогнул: в глубине окутанного сумраком сада вспыхнули два желтых огонька. Молитва застряла в горле юноши.

Глава 8

Три ночи подряд Фрэнсис почти не смыкал глаз. Снова повторялось то, что с ним уже однажды случилось в ранней юности, когда он совершил грех, соблазнившись картинками «блуда» из Священного писания, а само слово «блудница» вызывало перед мысленным взором все новые и новые сладострастные видения. Даже образ девы Марии пробуждал в юноше совершенно определенные желания. Об этом наваждении Фрэнсис не смог бы рассказать ни на одной исповеди, даже отцу де Карло.

Теперь искушение вернулось в облике Анны. Ее лицо и соблазнительная, высокая грудь терзали юношу во сне, который смахивал скорее на тревожное забытье, на парализующую, болезненную полудрему. Утром же, открывая глаза, Фрэнсис чувствовал, как вина невыносимым грузом обрушивается на его душу, а он до сих пор не знает, как спастись от наваждения.

Но и дни превратились в пытку. На заре Фрэнсис садился в электричку и ехал за город. Подходил к огромному особняку и, прислонясь к железной решетке, долго глядел сквозь нее в сад. Он пытался заставить мозг придумать что-нибудь. Но спасительного решения не находилось, и Фрэнсис, как побитая собака, понуро возвращался в Лондон.

Недалеко от гостиницы юноша набрел на церковь и с тех пор наведывался туда каждый день, умоляя Господа указать ему путь. Фрэнсис вспоминал библейские сюжеты и то, как Христос восстал из мертвых, пообещав людям, что силы тьмы отступят в конце концов и придет Его царствие. Четко и ясно, но вот как все-таки незаметно проскользнуть в церквушку мимо чудовищной собаки? Фрэнсис поднял глаза, устремляя взгляд к распятию за алтарем, и ему вдруг почудилось, будто Иисус взирает на него с жалостью и сожалением.

Никто не укажет ему путь. Он одинок и предоставлен самому себе.

На четвертую ночь все опять повторилось. Обливаясь холодным потом, Фрэнсис внезапно проснулся, пытаясь стряхнуть с себя остатки кошмара.

Губы Анны ласкали его тело, нежно приникая к нему. Фрэнсис вскочил и бросился в ванную, срывая на ходу пижаму. Он долго стоял под прохладными струями, пытаясь смыть с себя и вину, и грех. Закрыв глаза под освежающим потоком воды, Фрэнсис вспоминал слова священника о том, что Сатана имеет власть над человеческими умами и что зверь находит самое уязвимое место, чтобы проложить путь искушению. А уж предсказать его, оказывается, пара пустяков. Так и не открывая глаз, пошатываясь, Фрэнсис вернулся в постель, скользнул под простыню и потянулся. Вдруг почувствовал запах – густой, сладковатый запах плоти. В следующее мгновение юноша ощутил легкое прикосновение, и вот уже у самого его уха раздался хрипловатый от страсти, срывающийся голос Анны. Он нашептывал чудовищные мерзости.

Фрэнсис закусил губу и зажмурил глаза. Он попытался вытащить распятие, висевшее на груди, но не смог: мешало что-то мягкое и влажное. Юноша взревел, вырываясь из-под душившей его простыни, и кинулся в коридор. Там он упал, обхватив руками колени и уткнув в стену лицо. Рано утром в таком положении его нашла хозяйка.

Фрэнсис начал было бормотать какие-то жалкие оправдания в свой адрес, пытаясь убедить женщину, что иногда колобродит во сне, однако это ему не удалось. Хозяйка лишь скептически бросала красноречивые взгляды на синяки и кровоподтеки, покрывавшие его шею. Уж больно смахивали они на отметины чрезвычайно разгулявшейся страсти.

Анна разозлилась не на шутку. Этот итальяшка имел наглость продинамить ее. Он так и не явился. Анна, поджидая юношу, вылизала всю квартиру. Она даже купила цветы и, расставив их в вазы, прикинула, что так он будет чувствовать себя поуютнее. А он даже не соизволил позвонить и извиниться. Зато теперь вдруг объявился средь бела дня, когда она его вообще не ждала. Анна только-только выпорхнула из-под душа: волосы мокрые, никакой косметики и в помине, халатик полураспахнут. Анна холодно улыбнулась и проводила юношу в гостиную.

Фрэнсис очень изменился. Похоже, что он не спал целую неделю: бледность и «усталость проступали даже сквозь загар.

Ладно, главное, что он все-таки сподобился явиться. То-то Джек Мейсон порадуется, что она отыскала итальянца.

Коснувшись в разговоре какой-то чепухи, Анна выразила надежду, что ему нравится ее квартира.

– Мои джунгли, – продолжала она распинаться, но вдруг рассмеялась и извинилась, что цветы не очень-то свежие. Потом предложила выпить, но Фрэнсис не дал ей договорить.

– Послушайте, я завтра уезжаю, – робко пробормотал он.

– Да?

– И я снова хочу повторить то, что рассказывал однажды очень смелому человеку, когда впервые попал в Лондон. Хотя я предупреждал его, что он, возможно, сочтет меня за сумасшедшего.

Анна нетерпеливо хмыкнула. Опять старая песенка, как и в прошлый раз. Приступал бы уж сразу к делу, а не пялился ей в вырез, как какой-нибудь прыщавый школяр.

– Если я вам скажу, что выполняю миссию и что я единственный, кто может это сделать, пожалуйста, поверьте мне.

– Хорошо, но…

– Я могу в любой момент погибнуть, и это не пустые слова и не мелодрама.

– Ради Бога, Фрэнсис. – Анне порядком поднадоела затянувшаяся прелюдия, и она, кипя от негодования, заметалась из угла в угол. Уперев руки в бедра, Анна так завелась, что не заметила, как халат на ней распахнулся.

Зажмурив глаза, Фрэнсис на мгновенье отвернулся. Потом протянул Анне перевязанный пакет, запечатанный красной сургучной печатью.

– Пожалуйста, сохраните его, – попросил юноша, отводя глаза. – Если я вдруг не вернусь, вскройте пакет. И, может быть, тогда вы наконец забудете о Торнах. Я уверен в этом.

Анна едва заметно покачала головой и собралась было высмеять Фрэнсиса, но тот внезапно положил руки ей на плечи.

– Просто имейте в виду, – с жаром воскликнул юноша, – что все, кто вступал на путь, на который вступил теперь и я, погибли. Если и меня постигнет та же участь, обещайте, что передадите бумаги властям.

– Да, но это зависит…

– Обещайте, – вошел в раж итальянец, вцепившись Анне в плечо. – Обещайте, что вы забудете о Торнах.

Его настойчивость и бесцеремонность вывели из себя Анну. Кроме того, юноша, похоже, собирался оторвать ей руку. Выдернув ее, Анна бросила на монаха сердитый взгляд.

– Обещайте же мне! – оглушительно взвыл Фрэнсис.

– Да отвяжись ты! – взорвалась Анна.

Грубость как будто отрезвила его. Итальянец отступил на шаг. Тряхнув головой, он, как во сне, умоляюще протянул к ней руку.

Нет, Анне не показалось. Красноречивый жест не вызывал никаких сомнений. Разозлившись на этого смазливого красавчика, женщина лишь усмехнулась.

– Ну, ну, дружок, на шуры-муры у нас с тобой нет времени.

Фрэнсис подскочил к Анне настолько внезапно, что она не успела даже отпрянуть, почувствовав его губы у себя на шее. Выставив колено, Анна с силой оттолкнула юношу.

– Вон отсюда! И поскорее, – презрительно бросила она.

Поднявшись на ноги, Фрэнсис забормотал слова извинений. В голосе его слышались слезы и неподдельная мука.

– Анна, пожалуйста, простите. О, Матерь Божья, что я натворил, – в промежутках между рыданиями всхлипывал юноша, однако Анну его раскаяние ничуть не тронуло.

– Уходите, – холодно повторила она. – Что вы тут нюни распустили?

И Фрэнсис ушел, не проронив больше ни слова.

Теперь он понял, как нужно действовать. Надо просто перелезть через забор, добежать до церкви, опередив собаку, и забрать кинжалы. Ну, а уж если не получится, то все равно конец один.

Его больше не волновало, что с ним случилось. Его вообще больше ничего не волновало. Он повел себя, как животное, и нет ему прощенья. Фрэнсис плелся по улице, шепча скороговоркой молитвы и надеясь, что Господь все-таки не отвернется от него за содеянный грех.

Он и сам не помнил, как забрел в район Сохо. Сплошь и рядом его окружала расцвеченная неоновыми огнями реклама, предлагавшая на выбор все грехи, какие только есть на белом свете. Мужчины призывно подмигивали Фрэнсису из-за столиков, а размалеванные девицы преграждали ему путь. Фрэнсис окончательно потерял голову, не переставая удивляться про себя, как это полиция допускает подобное безобразие.

Проститутки не отличались особой привлекательностью. Наоборот, в большинстве своем такие особы казались ему вызывающе отвратительными. И – что было выше понимания Фрэнсиса – эти уличные шлюхи неудержимо влекли его. Он не знал мирской жизни. Не знал ее совершенно. Фрэнсис продолжал отчаянно молиться. Скрестив на груди руки, он уповал только на то, что ему удастся выбраться из этой мерзкой клоаки.

Похоже, он еще долго бродил по кругу, пока наконец не выбрался на крошечную площадь. И тут же тень огромного зверя метнулась перед ним, два злобных желтых глаза уставились на юношу. И опять словно неведомая волна подхватила и понесла Фрэнсиса. Он наткнулся на рекламный столб. На плакате красовалась броская фемина с лицом и грудью Анны. От столба исходил пряный, сладковатый аромат, и Фрэнсис вдруг почувствовал, как женские зубки вновь впиваются ему в шею. Однако Фрэнсис был глух ко всему окружающему и не слышал, о чем шушукаются и хихикают за его спиной проститутки и напомаженные мальчики.

На город уже опустилась ночь, когда Фрэнсис приблизился к дому. Тот казался пустым, ни звука не доносилось изнутри. «И хорошей, – подумалось юноше, ибо Фрэнсис никого не мог сейчас видеть. Он хотел только одного: собрать свой нехитрый скарб и убраться из города куда подальше, туда, где жуткое искушение перестало бы мучить его.

Запыхавшись, Фрэнсис вбежал в комнату. Он смежил веки и рухнул в постель, пытаясь урвать хоть часок для отдыха. И тут же кровь застыла в его жилах. Ибо Фрэнсис внезапно понял, что не один в комнате. Кто-то дышал в едином ритме с ним. Мужчина и женщина.

Юноша снова забормотал молитву и судорожно потянулся за распятием, но, коснувшись его, испугался, потому что на ощупь распятие оказалось как живая плоть. Фрэнсиса передернуло, и он открыл глаза.

На кровати распласталась Анна, а на ней лежал юноша. Их обнаженные тела были сплетены. Из уст Фрэнсиса вырвался стон, а эти двое как будто следили за юношей, не спуская с него глаз. И Фрэнсис вдруг узнал лицо молодого человека. Это был двойник Дэмьена Торна, осклабившийся в похотливой ухмылке. Желтые звериные глаза его не мигая уставились на Фрэнсиса.

Внезапно Анна перевернулась на бок и поманила Фрэнсиса рукой, как будто приглашала присоединиться к ним Она молча призывала юношу овладеть ею. Затем Анна обронила какие-то слова, но Фрэнсис так и не понял их..

Он замотал головой, чтобы избавиться от этого кошмарного наваждения, но видение не исчезало. Фрэнсис через силу отвернулся и, вскочив с кровати, бросился к противоположной стене, на которой висело большое распятие. Монах привез его из Субиако. Распятие исчезло. Фрэнсис опустил глаза и тут же в нескольких шагах от себя заметил на полу крест с отколотой перекладиной.

Монах кинулся к распятию, схватил его и, прижав к груди, повернулся к постели. Юноша по-прежнему буравил Фрэнсиса взглядом. Из уголков его губ стекала слюна. От двойника за милю несло зловонием. Этот смрад почему-то напомнил Фрэнсису загаженный зоопарк. И тут монаха внезапно осенило, что нужно делать. Кинжалы-то пока могу и подождать.

– Отец Всемилостивейший, придай мне сил, – прошептал он, с размаху опуская распятие в широко раскрытый рот Дэмьена и заталкивая его вглубь, в самую глотку Анна завизжала, взметнув свое роскошное нагое тело, а Фрэнсис крушил зубы, рвал язык и десны, засовывая распятие все дальше и дальше, пока… сам не начал задыхаться. Он вдруг почувствовал боль этого юноши и привкус его крови у себя на губах, У Фрэнсиса перехватило дыхание. А желтые глаза торжествующе уставились на него.

Фрэнсиса стошнило, он попытался глотнуть воздуха, но, упав на колени, успел лишь заметить, что Анна, нашептывая мерзости и царапая простыню черными ногтями, похотливо тянет к нему руку.

Утром его нашла хозяйка. В глубочайшем шоке женщина трясущимися пальцами набрала номер полицейского участка. Спустя некоторое время явился блюститель порядка. Сей страж законности немало повидал на своем веку и не избегал возможности прихвастнуть при случае репутацией тертого калача. Однако он до глубины души был потрясен увиденным и едва не потерял сознания. Первый раз полицейского стошнило тут же на месте и вторично уже в участке, когда он пересказывал случившееся дежурному сержанту. Два часа спустя он сел наконец печатать отчет. Полицейский ломал себе голову, пытаясь осмыслить, каким патологически изощренным воображением должен был обладать несчастный, который исхитрился свести счеты с жизнью таким вот варварским способом.

Глава 9

Анна целый день провела в библиотеке Би-Би-Си, и мысли ее до такой степени были погружены в работу, что, уже находясь в метро, она не обратила внимания на, двух женщин, оживленно обсуждавших кошмарное убийство, Да, Лондон теперь похлеще Нью-Йорка. И кому только в голову пришло такое – казнить распятием?

Краем уха прислушиваясь к разговору, Анна отметила про себя, что судачившие рядом женщины обвиняют в случившемся всех и вся, начиная от плохой погоды и непредсказуемых китайцев и кончая телевидением, буквально затопленным сценами насилия. Анна едва заметно улыбнулась, сосредоточенно размышляя о том, что на некоторых семьях действительно лежит что-то вроде печати проклятья. Словно неведомая злая сила наваливается на этих бедолаг и держит их в тисках.

В какой-то мере Анна испытала странную закономерность и на себе. С ней то и дело приключалась какая-нибудь беда. Вполне возможно, что все эти неприятности – явления одного порядка. Еще в детстве на Анну время от времени падали разнообразные предметы, она вечно ранилась отвертками и молотками. А уж если Анне вздумывалось покататься на лошади… Однажды та понесла, и Анна чуть было не врезалась в забор. Когда Анна влюблялась, ее лучшая подруга прямо у нее из-под носа «уводила» воздыхателя. А что если и Торны всего-навсего продолжали этот ряд невезучих? Почему, собственно, нет?

Анна фыркнула, представив себе ожидавшую ее перспективу. И тут до нее начал доходить наконец смысл последних новостей.

«Полиция считает, что это самое жестокое убийство, с которым ей когда-либо приходилось сталкиваться» Анна невольно взглянула на экран телевизора. И мгновенно вскочила от неожиданности. Весь экран занимало лицо Фрэнсиса. Закадровый текст сопровождал показ снимков: «Скотланд-Ярд располагает фотографией монаха и обращается к телезрителям с просьбой помочь. Если вам что-нибудь известно об этом человеке…» Резкий телефонный звонок вывел Анну из оцепенения. Звонил ее приятель, видевший Анну с итальянцем на вечеринке. Его интересовало, не того ли бедолагу только что показали по «ящику». Пробурчав что-то невразумительное, Анна бросила трубку. Монах. Ну, конечно! Теперь странное поведение Фрэнсиса хоть как-то можно было объяснить.

Видеомагнитофон в этот раз оказался включен, и Анна, перемотав пленку назад, вновь застыла, вглядываясь в грустное лицо на фотографии. Она смотрела в карие глаза погибшего, вспоминая его предупреждение держаться подальше от Торнов. И вдруг Анна по-настоящему испугалась. Значит, список пополнился еще одним именем. И уж это никак нельзя было отнести к обычному совпадению.

Слезы закапали у нее из глаз, и Анну охватило горькое чувство раскаяния при воспоминании о том, как грубо она обошлась с Фрэнсисом. Анна прорыдала целый час, прежде чем набрала номер полицейского участка.

В участке Анну терзали целую вечность, задавая кучу вопросов. Однако женщина смогла сообщить лишь при каких обстоятельствах они с Фрэнсисом встретились. Здесь же она упомянула и про более чем странное предупреждение юноши относительно семейства Торнов. Об имевшемся у нее списке Анна решила пока умолчать. Но и сказанного оказалось достаточно, чтобы привести полицейских в замешательство. Поблагодарив, ее отпустили.

Только дома Анна поняла, несколько случившееся выбило ее из колеи. Ведь она забыла сообщить полиции о пакете, что оставил ей Фрэнсис. Сверток лежал на письменном столе, и казалось, красная сургучная печать зловеще подмигивает Анне.

Пальцы у нее задрожали, когда она разрезала веревочку на пакете.

Анна вспомнила слова полицейского: «Убийца скорее всего просто псих, поскольку ни один нормальный человек не станет вгонять распятие в чью-либо глотку. Никаких видимых мотивов для убийства не было, дверь в комнату не взломана, так что…» Анна поморщилась, порезав палец об острый край оберточной бумаги, и, разозлившись, надорвала пакет, перепачканный кровью. На стол скользнули четыре кассеты и связка пожелтевших писем. К ней была приложена записка от Фрэнсиса. «Можете воспринимать это, как бред сумасшедшего. Тогда в него легче вникнуть. Здесь копии, сделанные мною с оригиналов».

Письма были переписаны удивительным каллиграфическим почерком, каждая отдельная буква – настоящее произведение искусства. Анна расправила первое письмо. Оно оказалось от Кейт Рейнолдс и было адресовано отцу де Карло. Фамилия этой женщины стояла где-то в середине списка. Фрэнсис точно охарактеризовал письмо Кейт. «Безумное послание». Однако само изложение поражало удивительной точностью и ясностью мысли. Здесь же Анна обнаружила и письмо некой Ламонт. Эта особа также числилась в списке.

Анна неторопливо читала, не пытаясь вникать в смысл прочитанного. Просто какой-то бред сивой кобылы! Да, вряд ли у Мейсона выгорит это дельце. Ежели он возьмется за подобный бред, его просто поднимут на смех.

Анна взялась наконец за пачку заметок и цитат, выписанных монахом из Библии. Все они повествовали либо о Втором пришествии Христа, либо о евреях, вернувшихся в Сион, а то и о встрече Христа с Антихристом и об Армагеддоне.

Тут Анна не выдержала. Вся эта белиберда по-настоящему разозлила ее. Подобную чушь мололи и фундаменталисты. В большей или меньшей степени. Уж сколько лет подряд американское правительство пыталось справиться с этими людьми, но пока сия затея не принесла видимого успеха. Анна в сердцах выругалась. Если только Мейсон сподобится сопоставить историю семьи Торнов с библейскими текстами, ему никогда не найти издателя! Все решат, что он просто малость «перетрудился».

Анна сунула в магнитофон кассету и устало откинулась на спинку кресла. «Святой Отец, простите мне мою неразборчивую речь», – услышала она надтреснутый, старческий голос. О Господи, опять очередной бред! Но, услышав имя Поля Бухера, Анна чуть не подпрыгнула в кресле. Раздражение ее как рукой сняло. Если на пленке записан действительно Бухер, то Анне есть что показать Мейсону.

Женщина начала внимательно вслушиваться в исповедь старика. Однако через некоторое время ее вновь охватило отчаяние. Опять кинжалы, опять Армагеддон. Новое безумие! Есть ли конец у этого массового помешательства?!

Часа два потратила Анна на прослушивание пленок Потом сложила письма и кассеты в пакет, на котором значилось «Торны», и стала набирать номер телефона.

Мейсона дома не оказалось. Анна надиктовала сообщение на автоответчик и, задумавшись, принялась расхаживать по комнате. Что дальше? А ничего, буду продолжать начатое, – ответила она себе. В конце концов ей за это платили, стало быть, она должна выполнять свою работу Даже если она граничит с безумием.

Из рассказа Бухера Анна узнала, что Маргарет Бреннан еще жива. Старик сообщал ее адрес – госпиталь в Хайгейте.

Ну, что же, надо звякнуть и в госпиталь. Если повезет, то ее туда… не пустят.

До госпиталя Анна доехала минут за тридцать, но эти полчаса показались ей вечностью. Вот пусть сам Мейсон и шляется по подобным заведениям, а Анна с детства панически боялась психушек. Ее собственная мать умерла в лечебнице для умалишенных. Травма эта так глубоко врезалась в душу Анны, что безумные крики матери до сих пор стояли у нее в ушах.

И сейчас Анне вдруг нестерпимо захотелось хлебнуть виски для храбрости. Может быть, сестры не унюхают запаха? Или, пожалуй, можно принять львиную дозу валерьянки, однако вся ее натура мгновенно восстала против такого издевательства Кроме того, для подобных встреч требовалась ясная голова и определенная осторожность.

Местечко оказалось на редкость славным. И за это спасибо. Можно себе представить, что почувствовала бы Анна, окажись она у черта на куличках, в какой-нибудь мрачной и заброшенной юдоли. Хотя пациентам было, пожалуй, глубоко наплевать на местоположение подобного заведения. Кто знает…

Кэб остановился, и водитель указал на здание. Поеживаясь от внезапно охватившего ее озноба, Анна вышла.

Это был монастырь. И как это раньше не пришло ей в голову? Ведь она слышала название – «Святой Игнатий».

Несколько минут разглядывала Анна высокую, выцветшую от времени кирпичную стену, окружавшую здание, тяжелую дубовую дверь, увенчанную пиками. А вот вделанные в кирпичную кладку электрический звонок и «глазок» были, казалось, здесь совсем не к месту.

Анна позвонила, услышав где-то вдали необычное заливистое треньканье. Массивная дверь приоткрылась, и в щелку просунулась голова в капюшоне. Монах окинул женщину изучающим взглядом.

Представившись, Анна сообщила, что ей назначена здесь встреча. Послышался звук отпираемого запора, и дверь со скрипом подалась, пропуская Анну. Внутренний дворик был вымощен каменными плитами; сплошная голая пустошь: ни деревца, ни скамейки, ничего и никого, кроме нескольких монахинь, молчаливо прошествовавших из одной двери в другую. Сей живописный уголок внезапно напомнил Анне тюремный двор. Только в нос здесь шибал еще и запах морфия.

Монахиня жестом пригласила Анну следовать за ней. Анна невольно оглянулась, впившись глазами в синее, глубокое небо над головой. Казалось, внешний мир вдруг бесконечно далеко отодвинулся от монастырских стен, и теперь до Анны доносилось лишь негромкое пение монахинь. «Монотонное и проникнутое тоской», – промелькнуло у нее в голове.

Но она тут же отругала себя за самонадеянность. Кто она такая, чтобы судить этих одиноких женщин и думать свысока, будто в их голосах звучат тоска и отчаяние? Они ушли от «мира» к Христу, и выбор их добровольный.

Внутри здания было не жарко. Прохладой веяло от выложенных зелеными плитами стен, от каменного пола. С Анной никто не заговаривал, никто не оглядывался на нее, пока она шагала вслед за монахиней по узкому коридору.

Анна случайно коснулась каменных плит и тут же отдернула руку: ей показалось, что стена сырая, но пальцы были сухими.

Монахиня остановилась возле двери и, повернув ключ в замке, толкнула дверь ногой. Анна не двигалась. Никто так ни о чем ее и не расспросил, ей не задали ни единого вопроса о том, кто она такая и зачем ей понадобилось навестить Маргарет Бреннан. Надо же, она-то решила, что проникнуть в госпиталь будет непросто, а здесь, похоже, до нее вообще никому нет дела.

Анна нерешительно переступила порог и невольно вздрогнула, услышав, как за ней громко захлопнулась дверь. Комната, куда она вошла, оказалась крошечной каморкой, похожей на тюремную камеру. Узкая железная койка, стул, стол – и больше ничего. Высоко над полом крошечное оконце. Под ним, спиной к двери, восседала прямо на полу Маргарет Бреннан.

Анна кашлянула, но женщина даже не шевельнулась. Анна подошла поближе и, остановившись в двух шагах от Маргарет, окликнула ее по имени. Ноль внимания. Анна позвала громче, и женщина наконец оглянулась.

Анна едва сумела подавить крик. На нее уставилась старуха с испещренным морщинами, желтым лицом и совершенно седыми волосами. Ее вытаращенные воспаленные глаза были багровыми. А ведь с фотографий в газетах смотрело совсем иное лицо. Подобная встреча застала Анну врасплох. Ибо она ожидала увидеть благородное, красивое лицо женщины средних лет, а это… Ее встретила старая карга. Анна с трудом взяла себя в руки, выдавив на лице какое-то жалкое подобие улыбки.

– Миссис Бреннан, меня зовут Анна. Анна Бромптон, – представилась она.

Старуха улыбнулась. Лицо ее сморщилось как сушеное яблоко.

– Очень мило с вашей стороны заглянуть в эту обитель, – глухо отозвалась она.

Она говорила с бостонским акцентом, на блестящем английском, напомнившем Анне почему-то чету Кеннеди. Анна пожала протянутую руку и снова с трудом подавила отвращение, прикоснувшись к сухой, шершавой коже.

– Сейчас чудесное время года, – задумчиво промолвила Маргарет. – Волшебный аромат цветов..

Анна чувствовала себя не в своей тарелке. Растерявшись, она никак не могла придумать, как подступиться к разговору о Торнах. Господи, и зачем только она вообще заявилась сюда, какие сведения можно выудить из этой старой развалины?

Обычно Анна просто давала людям возможность высказаться и выложить все, что придет им в голову, незаметно подталкивая их к интересующему ее предмету. Сейчас все складывалось иначе.

– Должно быть, вы удивлены моим визитом, – пошла напролом Анна.

Маргарет вежливо улыбнулась.

– Нет, нисколько. Я понимаю вас. – И она снова отвернулась к стене.

– Я помогаю Джеку Мейсону.

Никакой реакции.

– Вы, наверное, слышали о Нем. – Писатель, – кивнула Маргарет. – Слышала, конечно. По-моему, даже встречала его на каком-то званом ужине в Нью-Йорке.

Теплее, теплее, это уже кое-что. Да, все-таки сегодня Анне везло. Она очаровательно улыбнулась:

– Понимаете, он взялся за книгу. О Торнах… Выражение лица Маргарет мгновенно изменилось. Нахмурившись, она тряхнула головой и тут же отвернулась к стене.

– Это своего рода биографическое исследование, – быстро пояснила Анна. – Мейсона заинтриговали некоторые эпизоды из жизни…

– Дэмьена Торна, – внезапно перебила ее Маргарет, задрожав всем телом.

– Д.!. Но и других тоже, – скороговоркой добавила Анна. – Понимаете, Мейсона интересует странная зависимость между той огромной властью, которой обладает семейство Торнов, и страшным… роком, преследующим эту династию.

– Не напоминайте мне о Дэмьене Торне, – равнодушно проговорила Маргарет.

Анну вдруг пробрала дрожь, но она продолжала:

– Но если это вас расстраивает и волнует… Маргарет резко повернулась к ней и неожиданно вскипела:

– Вы же ничего, ровным счетом ничего не знаете! – И она вскочила, вытянув руки с длиннющими ногтями, до смерти перепугав Анну. Та от неожиданности отшатнулась к двери, а Маргарет упала на стул, тяжело дыша и прикрыв лицо безобразными руками. Она разрыдалась, и плечи ее начали вздрагивать от этих рыданий.

Анна заметалась по каморке, не зная, что делать. Она хотела успокоить несчастную женщину, но одновременно страшилась ее ужасных ногтей. Несколько минут стояла Анна в нерешительности, растерянно глядя на плачущую Маргарет. Та, всхлипывая, как ребенок, утирала нос рукавом.

– Сядьте и выслушайте меня, – наконец произнесла она ровным голосом.

Молча кивнув, Анна присела на краешек койки, готовая в любой момент ринуться к двери, если возникнет необходимость. Тут она вспомнила о диктофоне и спросила:

– Вы не возражаете?

Маргарет никак не прореагировала на вопрос. Казалось, она разговаривает сама с собой.

– Это случилось в ночь Армагеддона… – безучастным голосом начала больная.

Сидя в душной комнатенке, вслушиваясь в безумное повествование, Анна думала сейчас лишь об одном: как бы поскорее удрать из этого «веселенького» заведения. Снова Антихристы, снова Армагеддоны – опять все та же старая песенка. Но, с другой стороны, рассказ Маргарет странным образом завораживал, и хотелось дослушать его до конца.

Анна не пыталась прервать женщину, прикинув в уме, что, возможно, такое интервью окажет на больную благотворное воздействие.

– Мой муж был мужественным человеком, самым храбрым на свете. Именно он попытался уничтожить Антихриста в ту ночь, а я его убила.

Маргарет съежилась на стуле, глаза ее лихорадочно блуждали.

– Я вижу его во сне, вижу его отчаянное лицо, обращенное ко мне в поисках спасения. На него ведь тогда еще и собака набросилась. До сих пор помню его удивленные глаза, когда я вонзила кинжал ему в горло. Это меня только и утешает. В последний миг своей жизни он не успел испытать страх. Одно изумление.

– Но почему? Почему вы это сделали?! – воскликнула Анна, забыв, что разговаривает с умалишенной.

– Потому что тогда я была одержима дьяволом. – Маргарет слабо улыбнулась. – Вы думаете, что я сейчас безумна. Но это не так. Вот год назад я действительно душой и телом принадлежала Сатане.

У Анны запершило в горле, и она закашлялась, что помогло ей скрыть изумление, невольно отразившееся на лице.

Между тем Маргарет наклонилась вперед и протянула руку, показывая Анне указательный палец.

– Огонь так и не сумел выжечь клеймо, – грустно проронила она. – Посмотрите.

Прищурившись, Анна разглядела на пальце крошечный шрам. Какие-то завитушки, смахивающие то ли на три девятки, то ли на три шестерки.

– Кто имеет ум, тот сочти число зверя: ибо это число человеческое…

Внезапно в мозгу шевельнулись детские воспоминания, и Анна вслух договорила:

– Число его шестьсот шестьдесят шесть… Маргарет торжествующе рассмеялась.

– Ну, вот, – выпрямившись, бросила она. – Число зверя и его знак. – Она яростно и с отвращением принялась тереть палец. – Моя награда, – чеканя каждое слово, произнесла она. – После того, как я переспала с учеником зверя.

Терпение Анны лопнуло. Она встала, потянувшись за диктофоном, но Маргарет опередила ее, вскочив и как-то уж больно театрально обвив себя руками:

– Неужели вам неинтересно, кто это был? Анна покачала головой:

– Мне кажется, что я…

– Поль Бухер, – перебила Маргарет. – Это был Бухер. Вы наверняка знаете, кто это. Я переспала с ним. – Маргарет вдруг наклонилась к лицу Анны, и та почувствовала зловонное дыхание сумасшедшей. Анна судорожно шарила за спиной в поисках дверной ручки. – Меня искушал дьявол, – зловеще шептала Маргарет. – И я понесла от него.

Анна изо всех сил дергала ручку.

– Миссис Бреннан, пожалуйста… Перестаньте, пожалуйста, – бормотала она.

Маргарет с улыбкой сфинкса резко отпрянула от Анны.

– И я бы родила ублюдка, как та бедняжка, что переспала с Дэмьеном, я бы тоже произвела на свет мерзость, вроде той, что обитает сегодня в Пирфорде.

Дверь никак не открывалась, а Маргарет все сильнее входила в раж.

– Но я одолела его, я его одолела. Я выскребла из своего чрева семя Сатаны.

Внезапно отпрыгнув в сторону, Маргарет Бреннан задрала юбку и обнажила жуткие шрамы на бедрах.

Анна рванула дверь. Та наконец подалась, и женщина вылетела в коридор, больно ударившись о стену. Она бросилась бежать, на ходу запихивая в сумку магнитофон.

– Я была тогда безумна… – эхом разнеслось по коридору.

Пальцы ее судорожно опустились на все клавиши сразу, как только Анна почувствовала вдруг на плече чью-то руку. Резко обернувшись, она увидела перед собой молоденькую, кареглазую монахиню.

– Пожалуйста, пойдемте со мной, – услышала Анна спокойный голос.

Она кивнула, метнувшись в сторону монахини. Из-за двери доносились душераздирающие крики Маргарет Бреннан. Мозг Анны словно переплавлял охватившие ее противоречивые эмоции. Но в одном женщина была абсолютно уверена: ей надо вырваться на свежий воздух и увидеть нормальных людей, с которыми можно болтать о погоде и о всякой другой чепухе.

Они свернули в другой коридор, и Анна растерянно заморгала, не понимая, куда они идут.

Монахиня остановилась, будто прочитав ее мысли.

– Если вы не возражаете… мать-настоятельница хотела бы поговорить с вами, – промолвила девушка, открывая перед Анной дверь.

– Мать-настоятельница? – Анна колебалась. Меньше всего ей хотелось задерживаться в этом здании. Однако, хочешь – не хочешь, она здесь гостья.

– Хорошо, только времени у меня в обрез, – спохватилась она, повернувшись к монахине.

Та с улыбкой пропустила Анну вперед и указала на стул, стоявший возле небольшого столика. Затем вышла и прикрыла за собой дверь.

Несколько минут Анна приходила в себя. Возбужденный голос Маргарет стоял у нее в ушах. Сердце готово было выскочить из груди.

Успокоившись, Анна огляделась вокруг. Мать-настоятельница задерживалась. Анна в одиночестве сидела в комнатке, почти такой же крошечной, как и каморка Маргарет. Стены покрывал звуконепроницаемый толстый пластик. Анна поднялась со стула. Но почему же в комнате всего один стул, если с ней собираются побеседовать? Почему один?

Анна подошла к двери. Та оказалась обитой тем же пластиком и… без ручки. Сердце Анны бешено заколотилось, в горле внезапно пересохло. Она забарабанила в дверь и не услышала стука. Ничего. Ни звука.

– Эй, – закричала Анна, но слова застревали в горле. – Эй, пожалуйста-а…

Внезапно крошечное дверное оконце в двери распахнулось, и в него заглянула монахиня.

– Мать-настоятельница желала меня видеть, – промямлила Анна, стараясь скрыть дрожь в голосе. Ничего не ответив, монахиня захлопнула оконце. Приникнув к двери, Анна сползла на пол. Она еще пыталась убедить себя, будто все это – дурацкое недоразумение, что монахиня, наверное, просто приняла обет молчания и потому ей ничего не ответила, что мать-настоятельница вот-вот явится сюда, и Анну наконец выпустят.

Анна приподняла задвижку на оконце и выглянула в коридор. По нему шли две монахини. Она шагали, обнявшись и чему-то улыбаясь. Анна заметила у них на груди распятия, но выглядели те очень странно. И только когда девушки миновали дверь комнаты, Анна в нескольких футах от себя сумела как следует разглядеть фигурки на золотых цепочках. Оскалившиеся звериные пасти: туловища быков и копыта вместо ног. А также отвратительно торчащие чудовищные фаллосы.

У Анны перехватило дыхание, и она сдавленно взвизгнула от ужаса. Тогда одна из монахинь протянула руку и снова захлопнула оконце.

Анна кричала до тех пор, пока, окончательно охрипнув, не выбилась из сил, молотя в дверь. Все звуки поглощались массивными стенами, а кулаки мягко утопали в пластике.

Анна заплакала. Она всхлипывала и захлебывалась рыданиями, которых здесь все равно никто не слышал.

Глава 10

Джек Мейсон с детства любил летать на самолете, не испытывая при этом ни малейшего страха. Вплоть до сегодняшнего дня.

И пока самолет, совершавший рейс из Америки, кружил над лондонским аэропортом Хитроу, Мейсон сидел, вцепившись в подлокотники кресла. Он пытался унять дрожь, внезапно охватившую его с головы до ног. Дама, устроившаяся рядом с Мейсоном, поглядывала на него с любопытством, невольно его тревога передалась и ей.

Мейсону никак не удавалось отделаться от навязчивых мыслей об ученом, которого буквально размазало по посадочной полосе. Точно так же писатель не мог выкинуть из головы и несчастную жену Финна.

Кроме того, Мейсону не терпелось заглянуть в туалет. Однако Джек продолжал стоически переносить лишения, опасаясь, что если он встанет сейчас с кресла, его непременно занесет куда-нибудь не туда. Пытаясь хоть как-то отвлечься, Мейсон в который раз извлек из портфеля документы, полученные от Анны, и углубился в их изучение, хотя, похоже, уже наизусть знал содержание этих бумаг. Скользнув пальцем по списку, Мейсон остановился против фамилии Кэрол Уаетт. Молодую женщину обнаружили в незарытой могиле. На шее и щиколотках явственно проступали следы зубов. На тело наткнулись спустя две недели после того, как Кэрол исчезла. В ее последних публикациях повествовалось о серии необъяснимых ритуальных преступлений под названием «Смерть от Распятия», где журналистка сообщала также, что орудием убийства в этих случаях являлись кинжалы с рукоятками в виде фигурки Христа.

В записке Анна черкнула, что собирается проверить все данные, связанные с Кэрол Уаетт, через одного из своих приятелей, политолога Джеймса Ричарда.

Мейсон хмыкнул. Кинжалы, незарытые могилы, следы зубов. Какая-то фантасмагория, в которой невозможно отыскать смысл.

Голос бортпроводника прервал его размышления. Самолет заходил на посадку, надо было пристегнуть ремни.

На несколько минут Мейсон позабыл и о Бухере, и о Бреннане, и о самом Дэмьене Торне. Смежив веки, впервые за долгие годы он вспомнил о Боге. Джек молился о благополучной посадке, и только когда авиалайнер подрулил к зданию аэропорта, Мейсон с чувством облегчения открыл глаза и отругал себя за невообразимое ханжество.

За считанные минуты Мейсон прошел паспортный и таможенный контроль. После жутких климатических изменений люди сейчас летали редко, опасаясь внезапно налетавших циклонов и ураганов. Джек окинул взглядом зал ожидания, но Анны там не обнаружил. Это его здорово огорчило. Правда, она и не обещала встречать Мейсона, но в глубине души тот надеялся, что Анна преподнесет ему приятный сюрприз. Джека всегда удивляло в ней сочетание жесткой профессиональной хватки с неожиданной сентиментальностью. Не задумываясь, Анна могла бросить все и ринуться, к примеру, в аэропорт. Но сегодня ее нигде не было видно.

– Приветствуем вас в Лондоне, – иронично пробормотал Мейсон, направляясь к стоянке такси.

Он снял номер в небольшом, но дорогом отеле Южного Кенсингтона, где обычно останавливались популярные киношники, пытавшиеся укрыться подальше от глаз восторженной публики и прессы. Отель был вызывающе роскошным, и постояльцы платили обслуживающему персоналу бешеные чаевые. Таких денег прислуга не зарабатывала нигде. Зато от нее и требовалось немало: держать язык за зубами и не распространять по округе сногсшибательных сплетен о жильцах.

Распаковывая чемодан, Мейсон вдруг ощутил сильнейший приступ одиночества. Он набрал номер телефона Анны, но попал на автоответчик. Джек надиктовал на него свой номер и, попросив Анну перезвонить, пошел в душ Он растирался полотенцем, когда зазвонил телефон. Это оказался администратор снизу, сообщивший, что привезли процессор, заказанный для него Анной Бромптон. Когда аппаратуру вкатили в номер, Мейсон не смог скрыть изумления: это был целый комплекс, состоящий из платы с клавиатурой, компьютера, монитора и еще Бог знает каких приспособлений. С такой штуковиной можно отправляться хоть на Луну, – промелькнула у Мейсона глупая мысль.

Человек, доставивший аппаратуру, принялся ее устанавливать, на ходу объясняя Мейсону, что к чему.

– Это самая последняя модель, сэр. Очень удобно. Ваша ассистентка сказала, что вам необходима самая лучшая машина.

Мейсон кивнул, ошарашенный всей этой «инопланетной» техникой. Вообще-то он всецело принадлежал к категории старомодных писателей, которые предпочитали стучать на обычных пишущих машинках, справедливо опасаясь, что совершенная умопомрачительная автоматика может убить их драгоценное вдохновение.

– И еще вот это, сэр, – спохватился посыльный.

Он протянул маленький конверт с кассетой и запиской от Анны, где сообщалось, что с помощью кассеты Мейсон сможет опробовать сию технику. «Это маленькая шутка», – добавляла Анна.

Покосившись на посыльного, Мейсон растерянно заморгал. Тот сунул в отверстие кассету и отошел, а на экране вдруг засветились слова и появился текст: зеленые буквы на синем фоне.

– Это еще что за чертовщина? – Мейсон изумленно уставился на экран.

– Если я не ошибаюсь… мы это проходили в воскресной школе, – пришел на помощь служащий. – Это первые строки «Откровения Святого Иоанна Богослова». Последняя книга Нового Завета.

– Господи Иисусе, – опешив, воскликнул Мейсон. Молодой человек тоже с удивлением смотрел на экран. Затем ткнул пальцем в пакет, который принес:

– Да, сэр, здесь помечено, что это именно так. – Он вдруг широко улыбнулся. – Знаете, вы можете купить в нашем магазине все книги Библии. Оба Завета. А еще полное собрание сочинений Шекспира.

– А мои книги у вас продаются?

– Простите, сэр, я как-то не обратил внимания, но полагаю, что да. Думаю, продается все, что вы когда-либо издавали.

– О Господи! – застонал Мейсон, глядя на экран, где высветились новые строки:

Джек замотал головой, будто стряхивая наваждение. Потом сел за компьютер, решив поиграть в какую-нибудь игру. Подспудно он вдруг подумал, что с Анной происходит какая-то чертовщина. И можно только надеяться, что голубушка не перетрудилась.

Два дня он обманывал сам себя, убеждая, что совмещает работу с отдыхом. Сначала он пообедал с одним из своих издателей, потом с лондонским литературным агентом. Затем звякнул своему закадычному приятелю, и они вдвоем наведались в несколько злачных мест. На другой день Мейсон проснулся, чувствуя себя страшно виноватым.

Какая там работа! Дело и выпивка в данном случае несовместимы. Просто он решил малость расслабиться. И нечего тут сочинять, что все это время он занимался делом.

Уже в шестой раз звонил Мейсон Анне, однако все время отвечал автомат. Но вот одного автоответчик не мог сообщить: когда она вернется.

Придется работать в одиночку, пока Анна не возвратится. Досадно, однако деваться некуда. Мейсон купил рулон обоев и, расстелив его на полу обратной стороной, намалевал разноцветными фломастерами фамилии из списка, соблюдая хронологию. Потом переписал всех членов семьи Торнов, вырезал и прилепил кусочки обоев с фамилиями к стене.

Итак, все эти люди мертвы. Однако в бозе почил один только Дэмьен Торн, все остальные так или иначе погибали. И это исключение настораживало.

Дэмьен Торн, обладавший отменным здоровьем, умирает от сердечного приступа в возрасте тридцати двух лет, Анна, кажется, упоминала о том, что Дэмьен даже в детстве не болел. Никаких свинок, кори…

Мейсон в раздумье отошел к окну. Кэрол Уаетт. Вот здесь можно покопаться. Пожалуй, стоит попробовать. Может быть, Анна уже связывалась с кем-нибудь на Флит-Стрит. Надо попробовать. И Мейсон набрал телефонный номер газеты. Женский голос ответил, что мистера Ричарда нет на месте. Кто спрашивает? Мейсон назвался, и голос в трубке мгновенно изменился, в нем появились завораживающие нотки.

– Да уж, – усмехнулся про себя Мейсон, – два Пулитцера явно благотворно влияют на интонации секретарш. Мистера Ричарда отыскали в мгновение ока. Тот немедленно согласился отобедать с Мейсоном в отеле.

Через час он уже сидел у Джека в номере. Высокий, элегантно одетый мужчина, чувствующий себя как рыба в воде в верхних эшелонах власти и привыкший к общению с сильными мира сего. Ричард действительно был весьма искушенным и опытным дипломатом, к его советам прислушивались.

Министры приходили и уходили, а Джеймс Ричард оставался. Его уже начали воспринимать как неотъемлемую часть Уайтхолла.

За обедом мужчины немного поговорили о внутренней и внешней политике, припоминая трагические события годичной давности, которые привели к Армагеддону.

– Вам не звонила Анна Бромптон? – решил навести справки Мейсон, воспользовавшись удобным моментом.

– Да, но потом она исчезла. Мейсон кивнул:

– Она ненадолго уехала из города. А потому я признателен вам за эту встречу.

Ричард принял комплимент с должным пониманием и поинтересовался, чем он может быть полезен Мейсону. И тот рассказал. Стоило Джеку упомянуть фамилию Уаетт, как Ричард мгновенно нахмурился.

– Это трагический случай, – обронил он. – Жуткая история.

– Попахивает мистикой, вам не кажется? – закинул удочку Мейсон. – Ведь нет ни причин для убийства, ни самого преступника.

Ричард развел руками.

– Знаете, Кэрол заглядывала ко мне буквально за несколько дней до гибели. Ей понадобилась моя помощь в какой-то несусветной истории с кинжалами, Кэрол приспичило немедленно встретиться с американским послом. – Ричард грустно покачал головой. – Бедняжка.

Насторожившись, Мейсон попросил Ричарда рассказать ему о кинжалах.

– Простите, – возразил было Ричард. – Боюсь, что это пустая трата времени. В общем, Кэрол вроде бы слышала, будто в Риме к Бреннану приходил какой-то сумасшедший монах и передал ему кинжалы для борьбы с дьяволом… Кэрол почему-то отнеслась к этому серьезно. Странная девушка. Хотя, если принять во внимание, что она была совсем молоденькой…

Мейсон вдруг щелкнул пальцами.

– Дважды два – будет… восемь! – пробормотал он.

– Простите… – оторопел Ричард.

– Так, ничего, упражняюсь в логике. Извините, – пробормотал Мейсон без всякой, казалось бы, связи.

Разговор опять вернулся в политическое русло, но Мейсон уже никак не мог сосредоточиться. Он постоянно думал о Бреннане и о том, что тело Кэрол обнаружили в Беркшире. А ведь в Беркшире располагалась и Пирфордская усадьба Торнов. Странным образом все в этой запутанной истории крутилось вокруг Пирфорда.

Пирфорд начинал преследовать Джека, и он уже едва слышал, о чем говорит Ричард, «…занят на следующей неделе, – долетело до его слуха. – Мне надо быть на Римской встрече в верхах и в этом чертовом Билдерберг-клубе».

Билдерберг тоже интересовал Мейсона. Финансисты и политики ежегодно собирались в обстановке полнейшей секретности и обсуждали судьбы мира. Встречи всегда носили неофициальный характер. Просто милые и безобидные посиделки: ни тебе акционеров, ни коммюнике и, конечно же, никаких репортеров. Следующая фраза заставила Мейсона вздрогнуть. Ричард заявил, что в Билдерберге будет присутствовать Билл Джеффрис из «Торн Корпорейшн».

– Вы хотите сказать, что и Дэмьен Торн явится на эту встречу?

Ричард с сомнением покачал головой.

– Я не уверен. Сей юный отпрыск – настоящая загадка. Таинственная фигура, вроде Говарда Хьюза.

– Скажите, Ричард, вы не могли бы оказать мне услугу? – спросил вдруг Мейсон. – Вы не могли бы как-нибудь свести меня с Джеффрисом? Ну, передайте ему, к примеру, что я горю желанием перемолвиться с ним парой слов. Ричард с сожалением развел руками:

– Простите, но сие выходит за рамки моих возможностей. Они и на дух не выносят никого из посторонних. Даже особ такого разлива, как я.

– Но ведь вы-то могли бы и попытаться, а? Ричард с любопытством взглянул на Мейсона. А что он будет с этого иметь? За услуги ведь надо платить.

– Пожалуй, я попробую, мистер Мейсон.

– Джек.

– Джек, да, конечно. Но, может быть, и вы дадите интервью для нашей газеты?

Лицо Мейсона исказилось гримасой отвращения. Джек терпеть не мог никаких интервью, считая, что лучше всего за него говорят его книги. Он и близко не подпускал к себе журналистов, – добавил Ричард и встрепенулся – Мой начальник будет польщен, – улыбкой.

– А кто будет брать интервью? Вы? Мейсон.

– Я был бы счастлив, Джек, но, боюсь, что у нас всяк сверчок знает свой шесток. Я ведь занимаюсь чистой политикой, к сожалению.

Вздохнув, Мейсон согласился. Тут уж ничего не попишешь, придется идти на издержки.

– Человек-то будет хоть приличный? Терпеть не могу, когда журналисты переворачивают все с ног на голову.

– Ну, только не в моей газете. – В голосе Ричарда прозвучала откровенная обида.

Когда они распрощались, Мейсон вдруг засомневался, правильно ли он сделал, напросившись на встречу с Джеффрисом.

Глава 11

Развернув газету, Мейсон застонал. Интервью с ним излагалось во всех мыслимых и немыслимых подробностях, занимая целиком первую страницу газеты. Сюда же была влеплена и фотография, где Мейсон стоит возле компьютера с фужером в руке.

Вчитываясь в публикацию, Мейсон ругался на чем свет стоит. Он припомнил все соответствующие подобному событию словосочетания. Нет, эта чертова баба ни слова не переврала, когда цитировала Мейсона, но то, как она расставила акценты, привело его в бешенство. В интервью Мейсон обронил фразу, будто семейство Торнов заражено вирусом зла. Журналистка, прицепившись к этой фразе, вставляла ее где надо и не надо. Но хуже всего было то, что эта оторва сообщила номер отеля, в котором остановился Мейсон. Тот еще и газету не успел дочитать, а телефон уже надрывался без умолку.

К вечеру Джек уже не на шутку опасался, что запустит аппаратом в стену. Разумеется, среди этих звонков мог оказаться и невероятно важный. Но мысль о том, что отныне вся страна знает, где он – Мейсон – обитает, что ему может названивать первый попавшийся шарлатан, страждущий поживиться за чужой счет, выводила писателя из себя. И тем не менее Мейсон, как заведенный, отвечал на все эти звонки, ведь они могли помочь ему в работе над рукописью.

К концу третьего дня Мейсон почувствовал, что находится на грани срыва. Его уже начала колотить нервная дрожь, когда он в очередной раз выслушивал психов, объявлявших себя либо «Вавилонскими блудницами, возлюбившими зверя», либо «цыганами, видевшими Второе пришествие», либо другими «очевидцами». Служащие отеля начали мало-помалу заводиться, потому что теперь к Мейсону валом валили бесконечные визитеры.

Писатель уже укладывал свои пожитки, собираясь в другой отель, когда телефон зазвонил снова. На сей раз это оказался администратор снизу.

– Сэр, к вам джентльмен.

– И кто же на этот раз?

– Говорит, что он дворецкий в Пирфордском поместье.

Мейсон насторожился: Пирфорд в интервью не упоминался. Может статься, что этот «дворецкий» и не шарлатан. Глядишь, попалась крупная рыбешка.

Джек велел пропустить его.

Через пару минут в дверь постучали. Перед Мейсоном возник старик, тут же напомнивший писателю манекен, каковые обыкновенно демонстрируют образцы швейного искусства времен давно минувших. Этот возвращал Мейсона в эпоху королевы Виктории. Однако, похоже, сей ходячий реквизит хоть и извлекли с какого-то чердака, да так и не успели как следует вытрясти.

Мейсон посторонился, пропуская старикашку. Тот скрипучим голосом представился. Его зовут Джордж. Просто Джордж.

– Спасибо, что побеспокоились, Джордж, – поблагодарил Мейсон. – Однако, простите за бестактность, я вынужден просить вас предъявить хоть какой-нибудь документ. Понимаете, сюда шляется столько шарлатанов…

Порывшись в кармане, старик вытащил из него фотографию. На снимке был сам Джордж – двадцатью годами моложе. Он стоял позади Дэмьена Торна. А то, что это был Торн, Мейсон ни капельки не сомневался.

– Сфотографировано восемнадцать лет назад, сэр, – пробормотал старик. – Операторы снимали тогда фильм о Пирфорде. А это Кейт Рейнолдс, знаете?

– Кейт Рейнолдс? – встрепенулся Мейсон.

– Ну да, она самая.

Мейсон боялся поверить собственным ушам. Похоже, клюнуло! Он жестом пригласил Джорджа сесть, но тот лишь подошел к окну, напряженно вглядываясь в даль.

– С вами все в порядке? – забеспокоился Мейсон.

Джордж кивнул, повернувшись лицом к Мейсону.

– Сэр, я приехал к вам по двум причинам, – глухим голосом произнес он. – Во-первых, чтобы предупредить, и, во-вторых, чтобы исповедаться.

Мейсон прищурился, заметив, что старик не сводит жадного взгляда с приоткрытого бара. Наверное, он с удовольствием пропустит стаканчик-другой шотландского виски, – решил писатель и, плеснув в бокал спиртное, с интересом наблюдал, как Джордж торопливо отхлебывает крепкий напиток.

– Я не алкоголик, сэр, – смущенно начал оправдываться Джордж. – Просто спиртное меня подкрепляет. Сердцу требуется какой-то стимулятор, иначе оно не выдержало бы.

На его лице появилось некое подобие улыбки, превратившееся в жалкую гримасу, когда Джордж опустился на стул, сцепив дрожащие пальцы.

– Вы человек верующий, мистер Мейсон? – внезапно осведомился он.

«О Господи, опять…» – внутренне сжался Мейсон. Он не вынесет больше подобной чуши, хватит, баста.

– Послушайте, давайте трезво смотреть на вещи, Джордж… – начал было Мейсон. Но старик лишь махнул рукой.

– Вы просто выслушайте меня, и все. Может, оно и лучше, что вы человек не религиозный. Так, наверное, легче все воспринимать. – И он вытащил из кармана записную книжку. – Здесь есть все. Я записал это специально для вас.

Мейсон с трудом подавил зевок. Ладно, придется ему выслушать эту мумию, а потом он сразу же двинет в другой отель. Он по горло сыт этим маразмом.

– Я вовсе не надеюсь, что вы поверите, – заволновался Джордж, будто читая его мысли. – Но вы, конечно, помните, о чем говорится в Библии: после Армагеддона – Тысячелетие мира.

– Да, да, – устало обронил Мейсон.

– Но никаким миром пока и не пахнет, не так ли? Мейсон кивнул.

– Здесь, в записной книжке, я объясняю, почему до мира еще далековато. Следует прочесть кое-какие странички в «Откровении Иоанна Богослова», 20-я, стих 3. А потом пробегите и мои заметки, вы почувствуете связь.

Приподняв руку, старик еле слышно прошелестел губами:

«Когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей и выйдет обольщать народы, находящиеся на четырех углах земли, Гога и Магога, и собирать их на брань. Число их, как песок морской».

Мейсон сидел, склонив голову, – Джордж, вы говорили, будто хотите предупредить меня о чем-то…

– Ну да, мистер Мейсон. Забудьте о Торнах. Сами знаете, как там у Шекспира.

– Понятно. Есть многое на свете, друг Горацио… Вы это хотели сказать?

– Именно. Шекспир понимал, что к чему. И я прошу вас, оставьте Торнов в покое, не то сгинете.

– Ну, хорошо. Это предупреждение. А где же ваша исповедь? – едва сдерживаясь от негодования, проговорил Мейсон.

– Благодарю вас, сэр. – Старик поднялся на ноги, с признательностью глядя на Мейсона. – Я ведь в каком-то смысле хочу вас использовать. Понимаете, я уже пытался помолиться Иисусу. Он, знаете ли, являлся мне во сне. Но я не смог. Как только начинаю произносить слова молитвы, меня охватывает дрожь. Я заикаюсь. И слова буквально застревают у меня в горле. Я и в церковь пытался войти, но уже на пороге потерял сознание. Не могу ступать на священную землю вот из-за этого клейма.

Старик протянул палец, и Мейсон различил на нем три крошечных завитка.

– Знак зверя, мистер Мейсон. Я обо всем вам написал. У Мейсона вдруг свело от напряжения шею.

– Вы закончили? – ледяным голосом спросил он.

– Да, Я сказал даже больше, чем надеялся. Когда-то мне пообещали, что душа моя будет во веки веков проклята, и боюсь, что так оно и есть. Однако, предупредив вас и исповедавшись, я все-таки надеюсь, что хоть отчасти искупил свой страшный грех.

Старик направился к двери.

– А вот теперь я уже покойник, – еле слышно произнес он. – От него нет секретов. Надеюсь только, что покаялся вовремя.

Мейсон пошел провожать дворецкого. Распахнув перед Джорджем дверь, он протянул старику руку для пожатия. И тут же вздрогнул, почувствовав, каким могильным холодом повеяло от ладони Джорджа. Это действительно была рука покойника, холодная, странно липкая и, казалось, совершенно бескровная. Взглянув в лицо старику, Мейсон невольно отшатнулся: на обтянутом пергаментной кожей черепе застыли невидящие глаза мертвеца.

– Вот вы сказали, что не больно-то верите в Бога, – с неожиданным жаром вдруг затараторил Джордж. – Но я все-таки буду вам признателен, если вы помолитесь о моей душе. Вреда ведь вам это не причинит, а мне, возможно, облегчит участь. Вы помолитесь?

– Да, – к своему удивлению, с ходу согласился Мейсон.

Джордж сжал его руку и пошел прочь.

– Да, вот что, – спохватился вдруг Мейсон. – Вам не приходилось слышать про Анну Бромптон? Старик отрицательно покачал головой.

– Она работает у меня. Куда она только запропастилась?..

Старик криво усмехнулся:

– Ну, естественно, и вы исчезнете. Никто не выживает. – Нетвердыми шагами он двинулся вдоль коридора. – Спасибо за виски. Возможно, оно поможет мне добраться до дома.

Мейсон видел, как старик добрел до лестницы. Писатель подошел к окну и выглянул на улицу. Через какое-то мгновенье старик появился на пороге. Он кутался в пальто и горбился, как будто его сбивал с ног ураган. Но деревья стояли неподвидано. И тем не менее старик действительно словно угодил в эпицентр урагана, фалды пальто яростно били его по ногам, когда Джордж ковылял по улице. Вот он добрался до угла и, свернув за него, скрылся из виду. «Навсегда», – почему-то подумал Мейсон.

Почти час ушел у Джорджа на то, чтобы поймать такси до Пирфорда.

Возвращаясь обратно, он думал о Мейсоне. За вежливостью писателя скрывались сомнение и недоверие. Мейсон ему не поверил, это ясно, как день, но по крайней мере Джордж сделал попытку исповедаться, а большего ему не дано. Да и отель такой чудесный! Чистый, уютный. Ему бы хотелось умереть в таком месте, а не в Пирфорде, где его непогребенное тело сожрут черви. Старик вздрогнул, съежившись и теснее запахивая пальто.

Чем ближе старый дворецкий подъезжал к поместью, тем большую слабость он ощущал во всем теле. Здесь, в этом зверинце, его душу держали взаперти. И если тело Джорджа покидало сию землю обетованную, душа оставалась заложницей до его возвращения. Подумать только, всю жизнь эта мысль утешала его. А теперь…

Было уже темно, когда машина подъехала к поместью. Выбираясь из такси, Джордж протянул водителю кошелек с деньгами.

– Возьмите, мне он больше не понадобится, – тихо промолвил старик.

Удивленный водитель забормотал слова благодарности и, неторопливо развернувшись, помчался обратно в город.

В зеркальце заднего вида таксист успел заметить, как старик бредет по дорожке к дому. «Рак», – подумал водитель Старик словно распространял вокруг себя какой-то гибельный смрад. Взглянув на деньги, таксист сделал то, чего не позволил бы себе при других обстоятельствах: размахнувшись, он зашвырнул кошелек подальше в темноту. А потом до отказа выжал педаль газа.

Каждый шаг давался ему с трудом. Джордж чувствовал, как его сердце бешено колотится, готовое вот-вот выскочить из груди. Впереди за поворотом он увидел выступающий в темноте силуэт особняка. Ни одно окно не светилось. Дэмьен, наверное, в часовне. Это его время, его час, когда он молился, восстанавливая силы. Джордж медленно повернулся в сторону холма, вглядываясь сквозь деревья в белые стены церковки, отчетливо выделявшиеся на фоне черного неба.

– Пожалуйста, Боже, – попытался было произнести старик, но к горлу подкатила желчь, и на слове «Боже» Джорджа стошнило кровью.

Тут же при мысли о вечности его охватил панический, парализующий ужас. Вот оно, приближение смерти. В памяти внезапно всплыли услышанные еще в детстве жуткие, леденящие душу рассказы о преисподней и вечном адском пламени, о кошмарных чудовищах, поджаривающих на сковородках корчащиеся тела мучеников. Да, в свое время Джордж с усмешкой отмахивался от всей этой чепухи, теперь же она неизбежно превращалась в его собственное будущее, которое уже не за горами… А подтверждением тому служили сгустки выплюнутой крови, темневшие на траве.

Старик внезапно перестал чувствовать левую руку Никакой боли, ничего – просто омертвевшая конечность. Он попробовал согнуть пальцы, но не смог даже пошевелить ими Боль была бы желанней, чем эта пугающая бесчувственность.

Перед глазами стоял какой-то туман. Джордж двигался почти на ощупь, спотыкаясь и наталкиваясь на кусты и деревья, ветки которых больно хлестали старика по лицу. Он поранил ногу о камень и, всхлипнув, остановился, не замечая Дэмьена, чей силуэт нечетко вырисовывался на фоне деревьев чуть поодаль. Но в тот же миг Джордж услышал злобное рычание. Он понял, что не один здесь.

Старик силился разглядеть что-то в кустах. Он двигался на звук и наконец очутился лицом к лицу с Дэмьеном. Тот улыбался в темноте. Собака, застывшая у ног юноши, напряглась, готовая к прыжку.

Джордж поднес руку к глазам, словно это могло помочь ему разглядеть хозяина. При этом резком движении животное угрожающе оскалило зубы, приподняв морду. Джордж прекрасно знал, что зверю ничего не стоит в один прыжок преодолеть расстояние, разделявшее их, и вцепиться ему в глотку.

– Видишь, животяге не терпится разделаться с тобой сейчас же, на этом самом месте, где ты подсобил ему родиться. Неплохая благодарность, старик, – ухмыльнулся Дэмьен.

Джордж открыл было рот, чтобы ответить, но что он мог сказать в свое оправдание?

– Итак, – вкрадчиво продолжал юноша, – ты еще надеешься, что Назаретянин спасет твою душу?

– Прости меня, – едва слышно пролепетал старый слуга. – Пожалуйста, прости.

– Простить тебя?! – Улыбка исчезла с лица Дэмьена. Юношу охватил гнев, необузданный и страшный. – Простить? Мой отец никогда не прощал. Не прощаю и я. Ты обратился не по адресу.

Саркастическая усмешка снова тронула губы Дэмьена.

– Странно получается. Ты принес мне от отца весть, будто тысяча лет – всего лишь день, ты же теперь отворачиваешься от меня, от моего отца и отца моего отца. И ты еще смеешь молить о прощении?

Юноша отступил, указывая на церковь.

– Вот твоя дорога. Пройти каких-нибудь ярдов десять. Дерзай, старик Давай шагай навстречу своему Господу – если сумеешь.

Рыдание сотрясало тело старика, изо рта снова потекла струйка крови, когда Джордж, опустив заплаканные глаза, двинулся мимо Дэмьена в сторону церквушки.

Собака зарычала, и Джордж подумал было, что она все-таки кинется на него, но животное просто кралось за ним по пятам, и старик чувствовал зловоние, исходившее от пса.

– А тебе не кажется, что ты немного опоздал? – неслись вслед насмешливые выкрики Дэмьена. – Уж не надеешься ли ты получить отпущение грехов в свой последний час, а? Ведь ты же прекрасно знаешь, что Назаретянина так просто не надуешь. В конце концов Он знает тебя лучше кого бы то ни было. Уж Его-то на мякине не проведешь! Он-то быстренько разберется, что к чему. И это тобой движет страх, а вовсе не любовь к Нему. С Ним эти штучки не пройдут, Джордж. Нет, не пройдут. Этого Ему мало.

Медленно, едва переставляя ноги, старик дотащился до церковных ворот и, поколебавшись, направился ко входу в церковь. Распахнув дверь, он замер на пороге и внезапно обернулся. Дэмьен с собакой не решались войти в ворота. Так они и стояли, не пытаясь следовать за стариком дальше. И юноша, и животное хранили гробовое молчание. Пес от кончика носа и до хвоста дрожал, прижав уши. Лишь изредка слабое, еле слышное рычание доносилось из его глотки. Дэмьен же застыл, как изваяние, приковав взгляд к старику, и тому на какое-то мгновенье вдруг показалось, что в глазах юноши мелькнуло сочувствие и, может быть, даже сожаление. Джордж внезапно вспомнил, как однажды Дэмьен заявил ему, что не сам выбирал свою судьбу, И тут в измученной душе старика шевельнулось сострадание к этому молодому человеку, чувство истинно христианское. И тогда произошло нечто такое, от чего по впалым, морщинистым щекам ручьями покатились слезы: в левой руке Джордж ощутил покалывание, затем ее свела судорога. Значит, кровь опять побежала по руке.

Казалось, минула целая вечность, пока старик достиг алтаря. Зрение его прояснилось, и он уже больше не спотыкался. Сердце выпрыгивало у него из груди, и поначалу это испугало Джорджа, но зато кровь перестала течь изо рта, да и тошнота отступила.

Старик застыл перед алтарем. Запрокинув голову, он уставился на распятие и не переставал удивляться, как это Бухеру хватило сил поднять крест. Фигура Христа была крепко привязана к балке, и, казалось, будто Иисус пристально смотрит на Джорджа, успокаивая и сострадая ему, готовый принять его душу.

Лестница почти упиралась в балку, и последняя ее ступенька была на одном уровне с головой Христа. Джордж ухватился за перекладину и, взглянув наверх, пробормотал:

– Прости мне, Господи, мой великий грех…

Визг и хохот за спиной заставили старика резко обернуться. Дэмьен по-прежнему стоял возле церковных ворот, и от его взгляда Джордж задрожал, как осиновый лист. Молнией промелькнула мысль о стервятниках, терзающих его плоть, шакалах и гиенах, ожидающих его смерти. Дэмьен неистово выкрикивал жуткие мерзости, издеваясь над попытками Джорджа вернуться к Создателю.

Из последних сил переставлял старик ноги с одной ступеньки на другую.

Он задыхался, каждое движение учащало пульс так, что сердце заходилось в бешеном ритме. Надо было останавливаться на каждой перекладине, чтобы глотнуть побольше воздуха. Ладони Джорджа покрылись потом и соскальзывали при каждом неловком движении. Старик вдруг почувствовал, как в меченный зверем палец вонзилась заноза, но он с радостью принял эту боль. Джордж боялся только одного: чтобы сердце его не разорвалось прежде, чем он доберется до верха.

А Дэмьен продолжал осыпать старика проклятьями. И тогда тот запретил себе глядеть вниз и оборачиваться, потому что твердо знал: один взгляд – и он неминуемо рухнет с лестницы.

Силы покидали Джорджа. Он прижал лицо к перекладине и представил внезапно, какие муки испытывал Христос, когда в его плоть входили гвозди. Как вообще люди могли придумать такую пытку? Хотя, конечно же, не они это придумали, их умами владело зло, темная сила, с которой старик имел дело всю свою жизнь.

– Прости меня, – снова повторил он, услышав позади себя визг. – Прости его, Назаретянин, – улюлюкая, кричал Дэмьен. – Прижми его к своей жалкой груди и тогда поймешь, что эта змея достойна Твоего Царствия.

Джордж дотянулся до следующей перекладины, потом еще до одной. Теперь лицо его почти касалось обугленных бедер Иисуса. Силы покинули его, и он не мог больше ни подниматься, ни спускаться. Он замер, прислушиваясь к жутким проклятьям Дэмьена внизу и к его леденящему кровь яростному хохоту.

– Господи, дай мне силы, – пробормотал старик, почувствовав вдруг на шее в том месте, где было клеймо зверя, зуд. Оно появилось много-много лет назад, и сейчас, когда старик не мог и рукой пошевелить, шея в этом месте нестерпимо чесалась – как будто в насмешку.

Сделав последнее усилие, Джордж поднялся еще на две перекладины и теперь смотрел прямо в лик Христа. Старик вдруг вспомнил о безумном художнике по имени Игаэль, который в незапамятные времена, идя на поводу у Сатаны, вырезал фигурку Христа перед тем, как свести счеты с жизнью.

Старик увидел кинжалы, торчавшие из спины Иисуса, и шесть огромных гвоздей в терновом венце. Он вспомнил ту страшную ночь, когда Дэмьен волочил распятие из часовни, и в какой-то момент от неловкого движения гвозди вонзились ему в шею, оставив на ней кровоточащие раны – Господи, я перед Тобой, чтобы просить у Тебя прощения Вся моя жизнь прошла в сплошном грехе и растрачена попусту. В последние дни Ты стал являться мне во сне, предлагая покаяться, и теперь я вручаю Тебе мою душу, если Ты ее примешь Возьми меня в Царство Твоего Отца, как обещал.

Громкий окрик заставил старика обернуться. Желтые глаза Дэмьена прожигали Джорджа насквозь, они испепеляли старика и словно пригвождали к лестнице, властно требуя повиновения, как когда-то это делал отец юноши.

Сейчас он упадет. Старик знал это наверняка. Он снова повернулся, чтобы взглянуть на лик Христа. И тут нога Джорджа соскользнула с перекладины, терновый венец вонзился старику в глаза, и на долю секунды тот буквально повис на шипах, испытав на мгновение мучительную агонию распятого Христа.

Пальцы Джорджа разжались, он полетел вниз, и предсмертный крик оборвался, как только тело рухнуло на алтарь, а затем соскользнуло на церковный пол. Но прежде, чем пыль в проходе осела, душа несчастного покинула измученную плоть.

Глава 12

Джек Мейсон был не на шутку встревожен. Он, наконец, перебрался в отель Хилтон, где его больше никто не подстерегал, и теперь в его распоряжении оказалась уйма времени, чтобы все спокойно обдумать на досуге. Происходящее здорово взбудоражило его воображение. И вообще в этой истории не сходились концы с концами. А чего, собственно говоря, он достиг в своих поисках? Какими фактами располагал? Да никакими. Кроме разве что россказней кучки обезумевших фундаменталистов, свихнувшихся на «Откровении Иоанна Богослова». Джек смертельно устал от этой книжонки. Однако, изучая горы литературы и документов, он ни на дюйм не продвинулся в своих исканиях. И уж тем более вся эта белиберда никоим образом не проливала свет на семейку Торнов Джек уселся перед экраном компьютера и стал набирать заметки этого шарахнутого Джорджа.

– Очередная абракадабра, – пробурчал под нос Мейсон, нажимая на клавиатуру и наблюдая, как на экране вспыхивают слова:

– Самкой шакала… – пробормотал Мейсон. – Господи Боже!

«Можете обследовать его тело, – писал старик. – У него нет пупка, потому что не было пуповины».

– Господи Иисусе! – воскликнул Мейсон.

Он словно остолбенел и так, не шелохнувшись, просидел, наверное, целую минуту. Затем набрал имя Кэрол Уаетт.

На экране появилась информация. Девушка совершила фатальную ошибку, невольно став свидетельницей слабости молодого человека по отношению к ней. Юноша чуть не угодил в сети соблазна и собственной влюбленности, и потому она должна была умереть. Только таким образом Дэмьен мог очиститься от предательской слабости.

Да, вот уж безумие так безумие! Но Мейсона поразило, что здесь присутствовала логика.

– Если отбросить прочь весь этот сатанизм, – хмыкнул Мейсон, – получается, что имеется некое зло, которое притягивает людей, а затем отделывается от них.

Потом в заметках появились сноски из Библии, а в последнем сообщении значилось, будто земные останки Дэмьена Торна покоились не в фамильном склепе в Чикаго, а в Пирфорде, и сын Дэмьена черпал в них свои силы.

В мозгу внезапно всплыло воспоминание: кругленький толстячок-бармен, рассказывающий Джеку о тщедушном священнике, свалившемся в могилу. Мейсон задумчиво покачал головой Опять все та же логика. Ну что, интересно, с ней делать? А может Анна Бромптон все-таки права?

Зазвонил телефон Сначала Джек не хотел брать трубку, но затем передумал.

– Привет! – услышал он женский бодрый голос.

– Кто это?

– Твоя рабыня. Звоню из бара.

В зеркале напротив Мейсон разглядел отражение своего сияющего лица и, с большим трудом насупившись, холодно осведомился:

– Какая рабыня? Из какого еще бара?

– Интересно, сколько ты вылакал? – фыркнув, весело рассмеялась Анна и тут же сообщила, где находится.

Мейсон растаял и велел Анне подождать его.

Сегодня Анна была какой-то странной: пожалуй, так с ходу Мейсон бы и не сказал, почему. То ли в ней вдруг всколыхнулась сексуальность, которая прежде в их отношениях никогда не проявлялась. Они всегда отличались теплотой, однако никогда не выходили из рамок чисто профессиональных.

А сейчас… Она и поцеловала-то его, – как какая-нибудь шлюха.

– А ну-ка давай выкладывай, что там у тебя стряслось, – начал было Мейсон как ни в чем не бывало.

– Если бы я знала, – по-прежнему весело защебетала Анна. – Что-то вроде амнезии. Представь себе: вот я, преисполненная радости, вкалываю на тебя, а уже в следующий момент оказываюсь вдруг в полицейском участке Хайгейта и ничегошеньки не помню. Целая неделя моей драгоценной жизни просто выпадает у меня из башки.

Внезапно побледнев, Анна провела рукой перед глазами, словно отмахиваясь от назойливой мухи.

Мейсон нежно обнял ее за плечи и, погладив по волосам, почувствовал, что Анна пришла в себя. На губах ее вновь заиграла улыбка.

– Я бы хотела продолжить работу, – заявила она.

– Даже и не знаю, – опешил Мейсон. – Когда ты звонила мне в последний раз, ты, похоже, оказалась права, назвав все это сущей белибердой. Просто в точку попала. Жуткий маразм. Трупы, шакалы. Сатана…

– Хочешь все это бросить? Мейсон пожал плечами.

– Вообще-то не мешало бы прочесать дебри фактов, что называется. Даю себе еще месяц, и если к тому времени ничего не прояснится, ни секунды не потрачу больше на эту ахинею.

– Хорошо. Я готова.

Анна принялась расспрашивать Джека, что тот сделал за неделю, и Мейсон сообщил ей о Джордже и обо всех телефонных звонках. Затем он поинтересовался, прихватила ли Анна пакет.

– Пакет? Какой пакет? – оторопела та.

– Ты же говорила. Из Италии. Анна напряглась, сдвинув брови.

– Я не помню.

– Опять провал?

– Наверное.

– А что тебе сказал врач? Память восстановится или как?

– Он надеется. И я тоже, – пробормотала Анна, поднимаясь из-за стола.

Мейсон хотел было спросить еще о чем-то, но решил, Что лучше повременить. Пусть теперь медики думают, как ей вправлять мозги, а его дело – загрузить Анну работой. – Знаешь, – обратился он к ней. – Тебе придется выбирать: отправляться к астроному в Сассекс или двинуть в Рим со своим приятелем Джеймсом Ричардом. Анна подняла руку, словно собиралась бросить монетку.

– Рим. – Я так и думал.

Они поцеловались на прощание, и снова Мейсон спросил себя, уж не разыгралось ли у него воображение? Или эта самая «амнезия» страннейшим образом повлияла на его помощницу? Поцелуй был явно не символический. Ну вот, только этого ему и не хватало для полного счастья!

На этот раз Джек мысленно подбросил монетку. Конечно, воображение! Золотое правило, которого он придерживался всю жизнь, гласило: ни при каких обстоятельствах не заводить интрижек с коллегами по работе.

В тот же вечер, направляясь в Сассекс, Мейсон попробовал хоть на время забыть о том, что работа над книгой застопорилась. От этой поездки Джек ожидал очень многого. Письмо астронома явилось прямо-таки оазисом здравого смысла в пустыне религиозного безумия.

«Я прочел о Вас статью в газете, – сообщал астроном, – и хотел бы пригласить Вас к себе в обсерваторию. Возможно, Вас заинтересует информация о так называемой Вспышке Трех Звезд, о сближении светил в одной из Галактик около восемнадцати лет назад. Рациональной связи с Вашей книгой здесь нет, но кое-какой материал о Торнах у меня для Вас имеется. Единственное, что от Вас требуется, это на какое-то время выбросить из головы весь этот абсурд».

И адрес: Фернбанковская обсерватория, Сассекс. Автор послания рассуждал вроде бы как человек здравомыслящий. В любом случае Джека ожидает хоть какое-то разнообразие, даже если поездка и не принесет особых результатов. Обсерватория занимала небольшое строение с куполом и просторным холлом. Выйдя из машины, Мейсон бросил взгляд на небо, по которому плыли легкие облака. Что ж, у него есть все шансы понаблюдать сегодня в телескоп звезды.

Барри Кинг ожидал его у входа. Небольшого роста, подвижный и юркий человечек. Смахивающий на воробья, подумалось Мейсону. Астроном поблагодарил писателя за приезд и тут же ввернул, что прочел парочку его книг и что они неизмеримо талантливее фильмов, поставленных по этим романам. Мейсону на миг показалось, что Кинг попросит у него сейчас автограф, но астроном добродушно улыбнулся, пропуская Джека вперед на винтовую лестницу.

Минут десять Кинг водил Мейсона по обсерватории, с гордостью демонстрируя писателю современнейшее оборудование: компьютеры, мониторы, и, надо сказать, осмотр действительно произвел впечатление на Мейсона. Теперь он нисколько не жалел, что приехал сюда.

Это почувствовал и Кинг. В глубине души астроном сомневался, не зря ли он побеспокоил известного писателя. Но Мейсон, слава Богу, проявил искренний интерес к подобной экскурсии и не задавал никаких идиотских вопросов, как это обыкновенно делали другие посетители. Он обрадовался, как ребенок, когда Кинг предложил ему взглянуть на слайды звезд.

– Созвездие Ориона, – объявил Кинг, нажимая одну из кнопок на панели диаскопа. И тут же из щели в подставке выскользнул слайд. Кинг поправил его на стекле, освещенном снизу, и перед глазами Мейсона замигали звезды.

– Мы можем увеличивать изображение, фокусировать его, как угодно, проникая таким образом в глубины Вселенной, – с гордостью произнес Кинг, вытаскивая слайд, на котором значилось «Троица».

– А вот и слайд, из-за которого я вас пригласил, – посерьезнел он. – С тех пор ведь минуло восемнадцать лет, а я и по сей день не могу понять многого.

Мейсон заметил на слайде три светящиеся точки, как будто сближавшиеся. Он изумленно взглянул на астронома.

– Вспышка, – пояснил Кинг. – Я был тогда всего лишь помощником, и все же… Астронома авали Джон Фавелл. Бедняга умер три года тому назад. Он-то и обнаружил странное движение светил в районе Кассиопеи. Три звезды сближались, потом была вспышка. Явление само по себе абсолютно невероятное. Вот почему я попросил вас приехать.

Мейсон по-прежнему ничего не понимал, и астроному потребовалась уйма времени, чтобы рассказать, как к Джону Фавеллу приезжал некий священник, моловший какую-то чепуху насчет Второго Пришествия, о котором можно якобы прочесть на небесах. Оно – это Второе Пришествие – предсказывалось еще в древние времена.

– Вроде Вифлеемской звезды? – быстро вставил Мейсон.

– Ну да. Белиберда, конечно, но Джон Фавелл был человеком вежливым и не стал смеяться над священником. Напротив, он пригласил его и еще двух монахов наблюдать за сближением. Он беззлобно подтрунивал над ними, подчеркивая, что сам-то наблюдает в телескоп не небеса, а небо. Но если бы вы только видели, как плакали от счастья священник и монахи, когда три звезды наконец слились воедино! Я никогда не забуду их лиц, исполненных религиозного восторга! Знаете, удивительная это штука – вера. Эх, если бы и у меня была такая же…

«Снова все та же религиозная песенка, – раздраженно подумал Мейсон. – Опять я, похоже, у разбитого корыта».

– Мистер Фавелл написал об этом статью, – продолжал Кинг. – Он назвал ее «Вспышка трех звезд». А священник переименовал ее в «Святую Троицу».

Вытащив слайд, Кинг добавил:

– Мы обнаружили также точку максимальной интенсивности и спроецировали ее на поверхность земли. Местечко расположено неподалеку отсюда.

Астроном спрятал слайды и достал папку с письмами.

– После того события священник написал нам несколько писем, где рассказал о том, как они посещали этот уголок и оказались свидетелями Второго Пришествия Христа. Безумие, конечно.

– Когда все это случилось? – оживился Мейсон.

– 24 марта 1982 года. Как только я прочел интервью, то сразу же вспомнил эту историю. И письма.

Опешив, Мейсон уставился на астронома, ожидая пояснений.

Тот пошелестел листками и прочел:

«Помните, мистер Фавелл, что Дэмьен Торн – Антихрист и что…» Мейсон громко чертыхнулся, но Кинг, вздрогнув, казалось, с пониманием взглянул на писателя и поспешно добавил:

– Тут есть еще кое-что, мистер Мейсон. Дело в том, что после публикации статьи Фавелла мы получили известие из обсерватории в Кейп-Хэтти. Они сообщали, что за несколько лет до вспышки также наблюдали непонятное движение светил. Тогда родилась черная звезда.

Но не сам снимок привлек внимание Мейсона, а дата, начертанная на нем: 6–6–6.

Кинг перехватил его взгляд, заметив, как плечи Мейсона вздрогнули, словно от холода.

– Шесть утра шестого июня, – затараторил астроном. – Вы не представляете, как взволновался священник, когда мы рассказали ему об этом. И он сразу же интерпретировал все по-своему. В тот день родился Дэмьен Торн. А три шестерки…

– Я знаю, – перебил его Мейсон. – Число зверя. На какую-то долю секунды недоверие вдруг покинуло Джека, и он почувствовал страх. Но тут же Мейсона охватил гнев. Джек выругался и пристально посмотрел в лицо Кингу.

– Но ведь это чушь, а? – умоляющим голосом пробормотал он.

– Конечно, мистер Мейсон, – опешил Кинг. – Должно быть, просто совпадение. В противном случае наука просто теряет всякий смысл. Разве нет?

И двое мужчин, обменявшись взглядами, почувствовали вдруг, что разговор этот навсегда заронил в их души сомнение.

В Пирфорде на каменном полу часовни лежал Дэмьен Торн. Опустошенный и подавленный, он оплакивал потерянные души Джорджа, Бухера и самого себя.

Теперь он остался в одиночестве, и оно было мучительным. Он заходился в рыданиях, раскачиваясь из стороны в сторону и утирая кулаком слезы. Он знал, что времени у него оставалось в обрез. Немного погодя он поднялся с пола, задержав взгляд на останках отца. И тогда постепенно жалость к самому себе вытеснилась. Отступила и слабость, сменившись растущей внутри него силой.

Юноша закрыл глаза, концентрируя сознание на своем предназначении и вызывая в памяти образ Христа. Ярость бушевала в нем, изливаясь потоком омерзительных оскорблений. Сжав кулаки, Дэмьен поносил своего вечного врага на чем свет стоит; он жаждал отомстить за падшего ангела, за отца и за себя, черпая силы в лютой ненависти и готовый обрушить свой гнев на любого, кто только посмеет восстать против него.

А в машине, что мчалась сейчас в Лондон, Джек Мейсон неожиданно почувствовал озноб, и его охватил приступ дикого, животного страха. Взглянув в зеркальце, Джек увидел в нем перекошенное от ужаса лицо старика.

Глава 13

Собираясь в очередную командировку, Джеймс Ричард терпеливо втолковывал жене, насколько важна эта поездка. Однако супруга и слышать ничего не желала.

– Что еще за тайный клуб? – ворчала она. – Какие еще фримасоны?

– Ну что-то вроде просто масонов, только в тысячу раз секретней, – объявил Ричард.

Он повернулся к жене, и лицо его расплылось в умилительной улыбке: с некоторых пор он частенько облачался в личину эдакого добродетельного и счастливого супруга. Ибо уже давным-давно Ричард понял, что выбор подруги оказался неудачным, жена совершенно его не понимала. Особенно теперь, когда Ричард начал крутиться в высших Эшелонах власти, бок о бок работая с сильными мира сего А его дражайшая пассия по-прежнему довольствовалась лишь «ящиком», менторским тоном комментируя прически хорошеньких дикторш и ведущих.

– Пятьдесят лет назад, – спокойно начал Ричард, – Бильдербергский клуб был организован как клуб для политиков и бизнесменов, представляющих прежде всего интересы НАТО. Теперь он перерос в нечто большее. Членами его являются самые значительные люди как с Востока, так и с Запада. И в обстановке абсолютной, понимаешь, абсолютной секретности они, грубо говоря, делят мир на зоны влияния. Ну, скажем, кому финансировать войну в определенном регионе, какой режим ввести в том или ином государстве и прочее. Все это, понятно, осуществляется при соблюдении статус-кво и сохранении власти в одних руках. Понимаешь?

– А-а-а… – протянула она.

– Это самая таинственная «кухня» во всем мире. О ней стараются помалкивать. Ведь здесь принимаются безоговорочные решения, не подлежащие никакому суду. Если, скажем, в Клубе решат, что, например, Аргентина должна потерпеть полный экономический крах, то, значит, так оно и будет, и никто в самой Аргентине – будь то демократы или вояки – не сможет ничего сделать.

– И ты считаешь, что это хорошо? – укоризненно спросила жена.

– Это создает прочную базу стабильности на планете.

– А как же те, кто проигрывает?

– Дорогая моя, проигравшие всегда были и всегда будут.

– Наверное, ты прав, – согласилась Ева. – Ну, да ладно.

Ричард вздохнул и, чмокнув жену в щеку, сообщил, что они расстаются всего на неделю. Неделя в Риме – очень даже неплохо! Все-таки приятно, черт подери, встречаться с людьми, которые знают, каким образом надо держать планету в ежовых рукавицах.

Самолет шел на снижение, и пассажиры приникли к иллюминаторам, разглядывая островок аэропорта, куда им через некоторое время суждено будет ступить. Внизу происходило какое-то необычное движение. Аэропорт Леонардо да Винчи смахивал сейчас на военный лагерь: со своего кресла в салоне первого класса Джеймс Ричард заметил на примыкающих к аэропорту дорогах танки, а в воздухе кружили десятки военных вертолетов. Да, с подобными мерами предосторожности Ричард еще пока не сталкивался. Но ведь и никогда раньше, насколько ему было известно, в Бильдербергском клубе не собиралось сразу столько политических лидеров мирового масштаба.

Уж кому сейчас не позавидуешь, так это службе безопасности и ребятишкам из личной охраны прибывших политических и денежных вортил. Да, неделька, похоже, предстоит не из легких. У Ричарда, конечно, есть и помощники, три человека. Один из них будет прослеживать всю просачивающуюся из Бильдерберга информацию. Так что поступающие от него сводки придется проглядывать по несколько раз в день. Но, слава Богу, связь здесь работает безотказно – если, конечно, будет, что передавать.

По пути в город автомобиль застрял в дорожной пробке. Ричард от нечего делать лениво разглядывал сквозь стекло соседние машины и вдруг увидел группу инвалидов – одного на костылях, другого в инвалидной коляске. У мужчины чуть поодаль лицо было чудовищно обожжено, тут же находилась слепая женщина с ребенком на руках.

Неподалеку Ричард заметил такую же кучку несчастных. И еще одну. Все они двигались в определенном направлении. Ричард обернулся к водителю, поинтересовавшись, что происходит. Тот неуверенно пожал плечами.

– Никто не знает, – откликнулся он. – Они прибывают последние три дня на автобусах и поездом из всех уголков планеты. Площадь Святого Петра уже полна ими. Из-за этих чертовых инвалидов ни проехать, ни пройти.

Пробка немного рассосалась, и машина медленно двинулась мимо убогих калек. Ричарду стало не по себе, он не мог спокойно лицезреть этих обиженных судьбой людей. К горлу подкатил комок, и Ричард поспешно отвел взгляд, Главный вход отеля был увешан флагами стран, представители которых участвовали во встрече на высшем уровне. Большинство делегатов останавливались именно в этом отеле, и повсюду слышалась их разноязыкая речь. Ричард улыбнулся, предвкушая встречу с каким-нибудь старым приятелем. Попозже они, разумеется, двинут в бар.

Оказавшись в номере, он разобрал вещи и около шести вечера спустился в бар. Первая же встреча оказалась на редкость удачной и приятной.

– Тебя-то как сюда занесло? – Ричард с улыбкой подошел к Анне, еще издали заметившей его.

– Джек Мейсон отправил меня по твоему следу. – анна пожала протянутую руку. – Чтобы проследить, что ты честно выполняешь условия вашей сделки, – обронила она шутливым тоном.

– А он не подумал, что я могу и разозлиться?

– Так уж и разозлиться? – Анна кокетливо стрельнула в него глазами.

Ричард рассмеялся и подозвал бармена. Эта женщина ему нравилась. Они познакомились года два назад. И он рад был видеть ее сейчас. Вот уж ей-то не надо объяснять, что такое Бильдерберг.

Никто не мог с точностью сказать, кто именно организовал такой странный марш инвалидов. Ведь для этих горемык не подавались специальные автобусы, среди них не оказалось ни одного лидера, несчастные не размахивали ни плакатами, ни транспарантами, никто из них ни к чему не призывал.

Когда впервые инвалиды появились на площади Святого Петра, полиция попросту не обратила на них внимания, а туристы да праздные зеваки расступались перед ними – одни из вежливости и сочувствия, другие же, наоборот, из отвращения.

Но толпа с каждым часом росла и на четвертый день запрудила уже всю площадь и примыкающие к ней улицы и переулки. Игнорировать такое скопление народа становилось невозможно. Поразительное это было зрелище – среди всей разношерстной и разновозрастной людской массы ни одного здорового человека!

На четвертый день, вечером, на площади появились репортеры. Установив телекамеры, они пытались заговорить с кем-нибудь из толпы, но такие попытки ни к чему не привели. Калеки отказывались отвечать на вопросы, чем окончательно сбили с толку журналистов. Все это походило на какой-то молчаливый протест. Возможно, таким образом убогие и обездоленные граждане пытались привлечь внимание участников встречи в верхах? Или, может быть, представителей Ватикана? Толпа не двигалась и безмолвствовала.

В глаза бросалось также и то, что на площади собрались одни евреи и арабы. Это было понятно даже самому неискушенному наблюдателю. Сюда съехались жертвы последнего Холокаста – те, кто выжил после Армагеддона.

Лимузин мчался в Пирфорд. Вилл Джеффрис взглянул на часы. Пятнадцать минут на доклад, а затем прямиком в Хитроу. Он был точен до минуты и все равно нервничал – как всегда при встрече с этим юнцом.

Бухер однажды обмолвился, что чувствовал себя как кролик, ползущий в пасть удаву, когда ему предстояло ехать на отчет к Дэмьену. Ни один человек, будь то сам президент Соединенных Штатов, не производил на окружающих такого впечатления. А Дэмьен Торн, как и его отец, был вроде прорицателя: он видел людей насквозь и мгновенно оценивал происходящее. И отец, и сын отличались феноменальной памятью. Лишь небеса могли помочь тем, кто пытался обвести их вокруг пальца.

Джеффрис хмыкнул, отбросив такую богохульную мысль. Машина затормозила, и он вышел из нее. Гравиевая дорожка захрустела под ногами.

Охваченный дрожью, Дэмьен сидел возле камина и наблюдал по телевизору за самолетами, один за другим идущими на посадку в римском аэропорту, от здания которого-то и дело отъезжали целые вереницы автомобилей и мотоциклов. Все эти транспортные колонны устремлялись в город.

Дэмьен взглянул на Джеффриса и ухмыльнулся. Однако тому показалось, что выглядит юноша усталым и изможденным. Лицо Дэмьена – и без того всегда исключительно бледное – прорезали преждевременные морщины. «Да лад-то, вот уж это точно не мое дело», – подумал Джеффрис, не сказав ни слова.

– Вы принесли доклад? – спросил Дэмьен. Джеффрис кивнул, протягивая папку с документами.

– Саймон из Пекина, – задумался Дэмьен. – Брэддок Вашингтона. – Он щелкнул пальцами. – Так. Ну, что же, все решено.

– Вам нужны копии повестки дня, сэр? – услужливо Поклонился Джеффрис, но Дэмьен лишь махнул рукой, призывая замолчать. Он не сводил глаз с экрана телевизора, где показывали площадь Святого Петра. Комментатор объяснял, что журналисты так и не выявили ни одного лира этой загадочной демонстрации.

– Дэмьен, повестка дня…

И снова лишь обрывающий взмах руки.

– Я хочу полюбоваться этой пантомимой, – пробормотал юноша.

Собравшиеся на площади смотрели теперь в одном направлении, на юго-восток. И вдруг все, как по команде, Преклонили колени. Над площадью, словно шелест, разнесся стон от боли в искалеченных спинах и суставах.

– Что там происходит? – вытаращился на экран Джеффрис.

– Возносят молитвы да хнычут по разоренным землям, – откликнулся Дэмьен, криво усмехаясь. – Эти дураки молятся своим идолам. Надо же, арабы и евреи запели в один голос!

Они уставились на экран и заметили, как в толпе появились священники. Они благословляли коленопреклоненных людей.

Джеффрис утратил интерес к происходящему на экране и, отвернувшись от телевизора, покосился на Дэмьена, который по-прежнему ухмылялся и как будто выискивал взглядом кого-то в толпе. Он напряженно всматривался то в лицо молодой женщины с ребенком на руках, то в спящего старика, то в сосредоточенного на молитве юношу.

– Однажды Полю Бухеру хватило смелости покритиковать меня и сравнить с отцом. Разумеется, подобное сравнение оказалось не в мою пользу, – ядовито обронил вдруг Дэмьен.

Джеффрис не знал, что и ответить.

– Знаете, в какой-то момент и я поддался искушению. Но с этим давно покончено.

Джеффрис ждал каких-то объяснений, но Дэмьен умолк и снова повернулся к телеэкрану.

Над толпой неслась монотонная молитва. Камера остановилась на лице старика-раввина с белоснежной бородой. Он бормотал молитву и ласково поглаживал младенца в коляске.

Внезапно Дэмьен напрягся, склонившись к экрану, а старик-раввин вдруг запрокинул голову, устремляя взор куда-то в небо, словно увидел там что-то. Губы его зашевелились, глаза сощурились – казалось, он уставился прямо на Дэмьена.

А тот лишь усмехнулся…

…Лишь Бог владел сейчас мыслями и душой старика. Он молился Господу и просил только об одном: чтобы отчаянье оставило наконец этих обездоленных людей. Он не спрашивал Творца, зачем Тот допустил весь этот ужас; ибо неисповедимы пути Господни. Он лишь умолял Бога направить его на верный путь и обратить слабости людские в их силу, отведя праведный гнев от несчастных. И каждому ребенку, каждой женщине, каждому мужчине указать истинную дорогу.

Он молился, чтобы страдания наконец покинули этот мир, а люди возрадовались бы, как и было предсказано. Вера его поминутно крепла, он просил у Господа прощения за все зло, что творили земные правители, за их гибельные бомбы, за их душевную слепоту, ставшую причиной целого океана бедствий.

Внезапно, оборвав молитву на полуслове, старик замолчал и уставился в одну точку. Он не мог больше произнести ни звука. Словно кто-то вдруг вырвал шнур из розетки и оборвал таким образом линию связи.

Старик начал испуганно озираться по сторонам, но никого не увидел вокруг. Он был один. И тут в нос ему ударил отвратительный смрад. Зловоние исходило от стервятников, шакалов и гиен, невесть откуда взявшихся здесь, на площади. Смрад разлагающейся плоти.

Старик-раввин замотал головой и, опустив глаза, вздрогнул, увидев чудовищное существо, которое держал на своих руках. Гнусное отродье, вперив в раввина взгляд желтых неподвижных зрачков, протягивало к нему свои когтистые лапы.

Старик закричал не своим голосом; размахнувшись, он что было сил швырнул звереныша на землю и опрометью бросился бежать отсюда. Но стервятники нагоняли раввина, они рвали его на части, не давая сделать и шагу, они заживо сдирали с него кожу… От их смрада старик начал задыхаться. Он рухнул на пыльный булыжник и тут же почувствовал, как обезумевшие птицы раздирают ему горло. Кровь заливала глаза, старик пытался позвать своего Бога, но не мог вымолвить ни слова. Он забыл имя своего Бога. Да и своего имени он не мог теперь вспомнить…

Холод и мрак окружили раввина, и в свой последний миг он вдруг понял, что Бог почему-то покинул его.

Хаос, охвативший площадь, перекинулся и на прилегающие к ней улицы. Никто, кроме, пожалуй, десятка человек, стоявших возле старика, не знал, как и почему началась эта страшная бойня. Еще минуту назад на площади царили мир и спокойствие, а уже в следующее мгновенье разыгралось бессмысленное, кровавое побоище. Лишь несколько человек видели, как старик-раввин схватил вдруг младенца-араба и, осыпая его проклятьями, швырнул на землю, а затем ринулся бежать. Но скрыться ему не удалось.

Отец несчастной крошки бросился раввину под ноги и, сбив его, начал страшно избивать старика единственной уцелевшей рукой. Он наносил удары в ребра, голову, глаза и губы, не обращая внимания на вопли старика. И тогда к нему присоединились еще двое арабов, видевших, как еврей убил ребенка – Вот оно – вековечное иудейское вероломство! – Трое арабов буквально разорвали раввина на части, и в тот же момент на них набросились несколько евреев. Око за око, зуб за зуб!

Драка мгновенно распространилась по всей площади, спрессовав слепых, хромых и беспомощных людей в один яростный и кипящий ненавистью сгусток. Над толпой то и дело раздавались неистовые вопли и крики.

Этот клубок охваченных безумием людей, которые орали, шипели, кусались, царапались и убивали Друг друга, напоминал теперь кошмарный сон…

Над площадью Святого Петра повис тяжкий стон, вобравший в себя крики агонии и смертельный ужас…

Дэмьен, усмехаясь, повернулся к Джеффрису. Тот, уставившись на экран, стоял с открытым ртом.

– А Назаретянин завещал им любить ближнего своего, как самого себя, – ехидно объявил Дэмьен и, хохотнув, выключил телевизор.

Джеффрис, не мигая, смотрел на него и плохо понимал, что происходит.

– Когда ваш рейс? – как ни в чем не бывало осведомился Дэмьен.

– В три тридцать. Дэмьен хмыкнул:

– Ну, к этому времени кровавое месиво уже выгребут с площади.

Глава 14

Джек Мейсон считал, что у него довольно стойкий иммунитет против всякого рода телевизионных уток. В этом, разумеется, имелись и свои плюсы, и минусы. Например, Джек мог абсолютно трезво анализировать самые разные события, отбросив эмоции. Однако дамы осуждали его за хладнокровие, и он прекрасно их понимал. Но такова уж была его натура, а горбатого, как говорится, могила исправит. Однако события на площади в Риме потрясли Джека до глубины души, и он с трудом сдерживал рыдания, когда ему позвонила Анна.

– Ты была там? – срывающимся от волнения голосом выдавил Мейсон.

– Нет Так же, как и ты, смотрела по телевизору.

– Почему они это сделали?

– А кто их знает…

Мейсон уловил в голосе Анны раздражение и какое-то странное безразличие. Наверное, из-за помех на линии.

– Выдвигают разные версии, – продолжала Анна. – Массовая истерия или массовый психоз. Выяснили только, что начал эту бойню какой-то сумасшедший раввин.

– Да, но почему? Почему он это сделал?

– А кто его знает? – повторила Анна, и снова в ее голосе послышалось раздражение. – Я ходила сегодня на площадь, но она все еще оцеплена полицией. Единственное, что я там разглядела, это горы поломанных инвалидных колясок, костыли да пятна крови повсюду.

– Господи Иисусе, – прошептал Мейсон.

– Не уверена, что Он имеет к этому отношение, – ровным голосом холодно отрезала Анна. – Я тут заехала в госпиталь. Они там едва справляются. Как во время войны… Если тебе нужны цифры, то уже на сегодня десять трупов и среди них трое детей. А раненых вообще пруд пруди. К тому же они и так калеки.

Оба замолчали. Потом Мейсон попробовал заговорить снова о книге.

– Ну, а как далеко мы с тобой продвинулись? – поинтересовался он.

– Ни черта мы не продвинулись. На конференцию пробраться невозможно. Похоже, сложнее, чем в женский монастырь. Да и информации никакой оттуда не выудить: делегаты не высовывают носа из отеля.

– А к Джеффрису ты не пыталась подобраться?

– Здрасьте, еще как пыталась. Мне осталось только розы послать ему.

– Так давай!

– Знаешь, я бы, пожалуй, даже переспала с ним, если бы это было возможно. Но проституток к отелю на дух не подпускают.

– О Господи, – выдохнул Мейсон. – Иногда я страшно жалею, что влез в это дерьмо.

– Единственная соломинка – это наш приятель Ричард. Он тут заикнулся, будто один итальянец кое-что задолжал ему, так что после конференции Ричард попробует растрясти макаронника.

Но Мейсон слушал вполуха. На экране снова появились кадры кровавых событий на площади в Риме.

Внезапно Мейсон понял, что книга его – ничто по сравнению с этим кошмаром.

Джеймс Ричард еще не решил для себя, радоваться ему или опасаться неожиданного внимания со стороны Анны. Он всегда считал себя докой по части женщин, однако не позволял им садиться на шею. А возможностей для выбора у него хоть отбавляй, – при случае любил прихвастнуть Джеймс. Просто он всегда помнил о своей безукоризненной репутации.

Ричард был твердо уверен, что коллеги по достоинству оценивают его виртуозное умение разбивать женские сердца, нисколько не подозревая, что лишь тактичность и деликатность не позволяли окружающим прямо заявить ему в лицо, какой он самодовольный зануда.

Анна без труда нащупала эту слабинку Ричарда, а тот не мог не признать, что хоть Анна уступает ему как журналист, но уж чего-чего, а ума ей не занимать. Однажды вечером она вдруг обронила, что «он наверняка должен знать кого-нибудь в Бильдерберге».

– Разумеется, дорогая, – выпятил грудь Ричард, вспомнив, что Джованни Скартизи ему кое-чем обязан.

Позвонив Джованни, он пригласил итальянца на ужин.

И отлично. Хоть чуточку отвлечься от бешеной гонки последних дней. Ведь, кроме этой встречи в верхах, где он чувствовал себя как рыба в воде, Ричарду приходилось еще выуживать кое-какую информацию, касающуюся растреклятого Бельдерберга. А связь между встречей в верхах и Бильдербергом была видна невооруженным глазом. После заседания политики прямым ходом отправлялись в Бильдерберг: как будто судьбы мира решались именно там, а не наоборот.

Вот и сегодня сильные мира сего по очереди – сначала американцы, затем русские, следом за ними китайцы – гуськом двинули в Бильдерберг. А всякие там коммюнике, которые Ричарду приходилось сочинять в поте лица, это как мертвому припарки! Судьба планеты решалась в Клубе, а не на конференции. Это и дураку понятно.

Закончив очередное коммюнике, Ричард решил, что имеет право расслабиться, и отправился на ужин. Джованни – отличный собеседник, остроумный и раскованный. А вот Анна? Анна пока под вопросом. Ричард самодовольно усмехнулся, почувствовав в груди сладкое томление.

Он хитро прищурился, поправляя перед зеркалом галстук. За спиной светился экран телевизора. Делегаты покидали конференцию и направлялись в аэропорт, стремясь поскорее добраться до своих драгоценных кабинетов или дворцов. Результатов, разумеется, не было достигнуто никаких. Ровным счетом никаких.

Ужин удался на славу. Кушанья были отменными, вино чудесным, а официанты вежливыми и обходительными, без лишней суетливости. Все трое непринужденно болтали, то и дело срываясь на хохот. Анна, затянутая в черное строгое платье, пренебрегла сегодня украшениями, но выглядела ослепительно. Роль хозяина взял на себя Ричард.

Такая роль пришлась ему впору. Как раз этого Ричарду недоставало сегодня – для полноты ощущений.

Джованни очаровал их. Фамилия этого высокого, пятидесятипятилетнего итальянца не сходила в свое время с газетных страниц. А уж сколько невероятных сплетен она породила! Однако последние годы Джованни со своей второй женой жил затворником, и затащить его куда-нибудь стоило огромных трудов. Сегодня он, похоже, сделал исключение. Тряхнув стариной, Джованни мило и весело флиртовал с Анной, от души смеясь над историями, которые она так затейливо рассказывала.

Около полуночи Джованни собрался было уходить, пробормотав заплетающимся языком извинения. Но Ричард и не думал принять их. Все, о чем они до сих пор болтали, являлось лишь прелюдией, а Ричард прекрасно помнил о своем обещании Мейсону. И он заказал бутылку виски.

– На дорожку, – захихикала Анна, – до моего номера. Джованни подавил зевок, но все же согласился остаться. «Не переборщить бы, а то он вообще перестанет соображать», – подумал Ричард, разливая виски. В два часа ночи Ричард решил, что настало самое время для наступления. Уж по части выуживания информации ему не было равных, и Ричард частенько этим бахвалился, заявляя, что похож на рыболова, вытягивающего редкую рыбешку. Вот и сейчас Джованни легко проглотил наживку.

– Думаю, китайцы все-таки прибудут на следующую конференцию, – снова забросил удочку Ричард.

Джованни икнул, размышляя, кого же из них двоих предпочтет сегодня Анна.

– Никаких шансов, – отрезал он, глядя в бокал. – «Торн Корпорейшн» хранит свои тайны как зеницу ока. Просто сторожевые псы какие-то.

Ричард с напускным безразличием обронил:

– Ну да. Знавал я там одного такого – Вилл Джеффрис.

– Джеффрис? Да это просто мальчик на побегушках. Всем заправляет молодой Торн. Он, и никто другой. Как вы так» любите говорить? Паук, раскидывающий тенета.

Анна хмыкнула:

– Я столько слышала о нем. Поговаривают, что юноша – сплошная загадка, а не человек. Так?

– Загадка?! – опешил Джованни. – Да от него уже всех тошнит. Дэмьен всем перекрыл кислород. А китайцы у него просто под каблуком. Вы же, наверное, слыхали его лозунг, а? Контролируя питание, ты правишь бал на планете. – Он умолк и через секунду добавил: – Единственное, чего никто не понимает… зачем Торну весь этот бардак? Ведь политической выгоды здесь ровным счетом никакой…

Он снова замолчал. Спустя некоторое время Джованни безразлично отметил про себя, что Ричард покинул их. А потом память равнодушно зафиксировала, как вышла из-за стола и Анна.

«Наверное, вслед за Ричардом, – подумал он, – с бутылкой недопитого виски и двумя бокалами».

В отеле международной корреспонденции дежурный редактор взглянул на часы. Он прикинул в уме, что уже через полчаса сможет взять такси и отправиться домой, Зазвонил телефон. Выяснив, кто на проводе, дежурный жестом подозвал из-за стола старшего редактора.

– Джим Ричард, – подмигнул он. – По-моему, лыка не вяжет.

Редактор взял трубку и несколько минут стоял, нахмурив брови. Потом заговорил:

– Слушай, Джимми, это я, твой редактор. Твой реда-а-к-тор.

Повернувшись к помощнику, он прошептал:

– Чушь какая-то. Несет ахинею про Третью мировую войну. Нализался в стельку.

– А мне-то что с ним делать? – оторопел помощник, беря трубку.

– Да что хочешь. Отвяжись как-нибудь.

Через полчаса в спальне Ричарда раздался резкий телефонный звонок. Ева сквозь сон потянулась к аппарату. Из трубки донеслось хриплое дыхание и прерывистые стоны Джеймса. Нет, она не ошиблась. И хотя они с Джимми уже с незапамятных пор не занимались сексом, его голос во время любовных утех она еще не успела забыть. Вздрагивая и прижав трубку к уху, Ева вслушивалась в звуки, которые ни с чем не спутаешь. Она как будто глядела на экран. В первое мгновение Ева хотела бросить трубку, но пальцы словно приклеились к ней. А женский голос, срываясь, просил и умолял Джеймса о таком, таком… И Джеймс, похоже, делал это.

Ева медленно опустила трубку и целую минуту неподвижно смотрела в темноту, а потом у нее началась истерика.

Джеймс Ричард с трудом приходил в себя. Все тело ныло и саднило. Сначала Джеймс решил, что ему привиделся кошмар. Хоть и эротический, но все равно, без сомнения, кошмар, и скоро он проснется рядом со своей Евой, примет душ, оденется и отправится в контору.

Разлепив свинцовые веки, Джеймс с ужасом заметил следы губной помады, синяки и царапины. И тогда он понял, что это был не сон. Джеймс застонал и, повернувшись, увидел лежавшую на тумбочке снятую трубку. У него перехватило дыхание. Джеймс снова закрыл глаза, отдавая себе отчет в том, что теперь он потерял абсолютно все. И сейчас он молил Господа лишь об одном: если эта чертова война начнется, пусть первая бомба упадет на Рим.

Глава 15

Джек Мейсон начал опасаться за свой рассудок. Он уже не мог заснуть без снотворного. А те кошмары, которые одолевали его каждую ночь, лишь отдаленно напоминали сон. Просыпаясь, Джек чувствовал, что напряжение не проходит, и эта накапливаемая усталость усугубляла его нервозность. Он совсем потерял голову, пытаясь найти всему разумное объяснение. Нервы его стали сдавать. Ибо любое рациональное рассуждение неизменно упиралось в библейский текст, и – что самое ужасное – мор уже, похоже, был готов принять это.

Как ни крути, библейские аналогии начинали приобретать определенный смысл. Возвращение евреев в Сион было предсказано, но вот вторая часть пророчества – явное безумие: после возвращения евреев Христос якобы вновь родится и встретится с Антихристом в Армагеддоне.

Разве не ахинея? Как пить дать, чушь собачья. Однако теперь Мейсон уже не мог отмахнуться от этих мыслей.

Если все в мире предопределено и люди суть не что иное, как марионетки в руках некоего божества – злого или доброго, неважно, – то к чему вообще суетиться? Не лучше ли безропотно ожидать исполнения рока? А если твоя судьба тебе не принадлежит, то жизнь вообще теряет изначальный смысл.

Вся эта история с Антихристом – сущий бред. Но тогда почему же он мучается, неотвязно думая о последних событиях и постоянно соотнося их с Библией?

Мейсон метался по комнате, чувствуя себя как зверь в клетке. Он окинул затравленным взглядом компьютер, дискеты, кассеты и многочисленные заметки. Ведь надо же, в какой-то момент он допустил-таки слабинку и пошел на поводу у своих эмоций, заказав в библиотеке дискеты с комментариями к каждой главе Священного Писания.

Мейсон включил компьютер и, «перелистав» на экране страницы, нашел ту, где вчера остановился.

Мейсон обратился к комментариям, и на экране появились слова: «Возможно, текст символический, хотя некоторые специалисты считают его истинным. Сравните со Вторым посланием Петра, третья, стих восьмой».

Какую-то долю секунды машина выискивала соответствующий текст, и вот он появился на экране:

Мейсон собрался было снова нажать на кнопку, но компьютер уже обходился и без него, работая в заданном режиме. Монитор высветил строчки из «Откровения», которые Мейсон и без того знал наизусть:

Внизу был комментарий:

Мейсон тяжело вздохнул. Голова раскалывалась, и он с трудом концентрировал внимание на экране, где строчка за строчкой печатался список погибших и без вести пропавших. Всех, кто был замешан в этой темной истории, связанной с семейством Торнов. Мейсона снова – в который раз за последние дни – охватил озноб, походивший на сильнейшую лихорадку. Даже ночью Джек вскакивал от внезапной дрожи во всем теле.

Список наконец закончился. И тут в голову Джеку пришла простая и ясная мысль. Он даже испугался, но мысль эта засела, как заноза. А что если он задаст этому электронному всезнайке кое-какой вопросик? Не зря же он выкладывает кругленькую сумму за пользование компьютером!

И Джек выбрал из списка несколько фамилий.

Против каждой фамилии Мейсон указал, сколько времени эти несчастные посвятили исследованиям династии Торнов. Ну вот, а теперь попробуем-ка проиграть варианты. И Джек напечатал еще две фамилии.

Затем составил новое задание:

На экране тут же появился ответ.

– Да это просто кошки-мышки какие-то, – вздрогнув, прошептал Мейсон. На Джека вдруг накатила волна дикого, панического страха, поднявшаяся из самых недр его существа.

– А иди ты! – взорвался Джек, глядя на монитор. – Чертова машина! Что тебе вообще может быть известно?!

Он отключил программу. Что с ним происходит? Чего ради он орет на груду железяк? Пытается подальше упрятать свой ужас перед «курносой», как только эта куча металлолома напомнила Джеку о смерти? Предсказание собственной кончины ценой в тридцать тысяч долларов. Снова склонившись над клавиатурой, он пробормотал:

– Ладно, если уж ты такая умная и знаешь наизусть и «Откровение Иоанна Богослова», и «Послания» апостолов Петра и Павла, и все такое прочее, давай, голубушка, отвечай. Что будет потом?

В ту же секунду на экране высветились всего два слова:

И тут Джека Мейсона охватил приступ истерического смеха. Он хохотал до упаду, пока не начал икать. В животе Джек почувствовал колики. Спустя несколько минут он кое-как пришел в себя и, сев, схватился за виски.

– Боже Милостивый, – пробормотал Джек. – Конец света. После Армагеддона Третья мировая война…

Мейсон вдруг принялся тихонько напевать, сначала еле слышно, а потом все громче и громче. Он затянул библейский псалом, внезапно всплывший в памяти, затянул так, как когда-то в детстве, сидя на жесткой церковной скамье. Там же стоял и священник, лицо которого Джек забыл. Зато хорошо помнил, как его – Джека – больно ударяли деревянной тростью, если во время службы он вдруг начинал хихикать.

С тех самых пор церковь в сознании Мейсона всегда ассоциировалась с болью и мучениями. Христос страдал на кресте, и обещание Его воскрешения казалось лишь иллюзорным утешением на фоне страшной агонии. Едва достигнув зрелости, Мейсон безболезненно выкинул из головы мысли и о воскрешении, и о самом Христе. И вообще все глупости, связанные с Его учением.

И вот теперь Джек распевал псалом: «…по зеленым долам, мимо вод журчащих ведет Он меня…» Закончив петь, Мейсон почувствовал вдруг странное успокоение и добавил «аминь». Он сидел с закрытыми глазами, отрешившись от всего на свете. Однако теперь он уже не сомневался, что передышка будет короткой.

Позвонив из Рима, Анна сообщила, что прилетает в два часа дня. Мейсон решил съездить в аэропорт и встретить ее. Комната начала угнетать Джека, стены и потолок словно наваливались на него, а компьютер сводил с ума. Мейсон решил чуточку отдохнуть, В такси было включено радио. Из динамиков доносилась то музыка, то короткие сводки новостей.

Мейсон смежил веки. Ровный музыкальный ритм навевал сон, и Мейсон искренне позавидовал диск-жокею, которого вряд ли мучили проблемы конца света. А вот он – Мейсон – никак не мог отделаться от мыслей о растреклятых Торнах, о страшном списке и обо всем остальном, связанном с этой кровавой историей. Опять в голову полезли слова старого Джорджа о том, что молодой Дэмьен, как в свое время и его отец, властвовал над умами людей. Вызывая у них галлюцинации, он мог свести несчастных с ума.

В памяти всплыла еще одна фамилия из списка. Доил, американский посол в Великобритании. Предшественник Дэмьена Торна. Застрелился у себя в кабинете. Необъяснимая трагедия. Кошмарное самоубийство, не имеющее вроде бы никаких видимых оснований.

Дэмьен Торн. Тайна, покрытая мраком.

В который раз Мейсон проклинал себе разгулявшееся воображение. В погоне за жареными фактами он напрочь утратил связь с действительностью и объективность. Дело никуда не годится. Пора приходить в себя. Следует хорошенько пораскинуть мозгами… Но как?

До Мейсона долетели обрывки новостей. Сообщалось, что китайцы заняли Тайвань.

– Очередная бойня, черт их подери, – в сердцах воскликнул таксист.

Мейсон лишь присвистнул. Да и что с того? Следом за новостями началась какая-то дурацкая викторина, и ее участников не интересовало ничего, кроме бесплатной поездки в Грецию. Даже если все вокруг в одночасье провалится в тартарары.

Анна уже поджидала Джека на стоянке такси. Мейсон наклонился, чтобы чмокнуть ее в щеку, и в нос ему ударил резкий запах перегара. Глаза Анна прятала под темными очками, а толстый слой грима скрывал, по-видимому, следы бурной ночи.

– Чувствую себя, как распоследнее дерьмо, – вместо приветствия буркнула Анна, и Мейсон растерянно заморгал в ответ. Давненько не приходилось ему слышать подобное признание от дамы. А Анна уже тащила его куда-то за рукав, приговаривая, что ей жизненно необходимо глотнуть кофе.

За столиком она раскрыла сумочку и вытащила из нее диктофон.

– До Джеффриса мне добраться не удалось, но послушай вот это.

Мейсон подключил наушники и поморщился, когда у него в ушах зазвучал пьяный разговор. Китайцы сначала захватят Тайвань, а потом всем скопом обрушатся на Россию. Мужской голос забормотал о сое, голоде и контроле «Торн Корпорейшн» над планетой. Все давным-давно «расписано по полочкам», осталось только осуществить план. И все дела.

Да уж, действительно. Усмехнувшись, Мейсон снял наушники и вопросительно взглянул на Анну.

Анна рассказала, как весело они отужинали.

– А что Ричард? – ввернул Мейсон.

– В самолете его не было. И на завтрак он тоже не пришел, – пожала плечами Анна.

Ну, не пришел, так не пришел. Это не имело никакого значения.

– Ты слышала сегодня про Тайвань? – внезапно спохватился Мейсон.

Кивнув, Анна зевнула.

– Конец света не за горами, – неожиданно рассмеялась она.

А Мейсон вдруг почему-то вспомнил о том, что не выполнил обещание, данное Джорджу. Он же дал слово старику помолиться о нем. А ведь в заметках Джорджа упоминался, кстати, и план Торна в отношении Тайваня. Мейсон тогда не обратил на эту писанину никакого внимания. Ладно, он помолится о старикашке, а заодно и об Анне. А лучше, пожалуй, обо всем человечестве на крошечной планете, под названием Земля.

Сидя в кэбе, Мейсон с любопытством озирался по сторонам. Наконец он увидел то, что искал: небольшую церквушку в переулке. Джек попросил таксиста остановиться. Чертыхнувшись, Анна поинтересовалась, что ему здесь вдруг понадобилось. И Мейсон рассказал ей о своем обещании старому дворецкому.

– Зайдем, – предложил Джек. – Поставлю-ка свечу за упокой его души.

Внезапно Анна побледнела, как полотно. С ног до головы охваченная дрожью, она застыла, не сводя взгляда с церковного шпиля.

– Анна, да что с тобой? Пошли, хуже-то нам от этого не будет. Даже может…

Он не успел закончить фразу, потому что. Анна вдруг ринулась прочь, рванувшись с такой силой, что тут же налетела на столб. Она судорожно, как в молитве, сцепила руки, почувствовав, как крошечный шрам жжет ей ладонь.

Мейсон попытался было ухватить Анну за рукав, чтобы, влепив пощечину, вывести из странного гипнотического состояния, в котором она находилась, но Анна уже бегом пересекала улицу, не обращая внимания на поток машин и визг тормозов. Господи, да что же с ней такое творится? То амнезия, то гипноз… Ему и в голову не приходило, что Анна такая воинствующая атеистка. Хорошо, он больше ни о чем не будет ее спрашивать, а пека надо все-таки выполнить обещание.

Часом позже Мейсон находился уже в отеле. Странное неожиданное умиротворение снизошло на него. Пятнадцать минут, проведенные в церкви, произвели на Джека прямо-таки терапевтический эффект. И это поразило Мейсона до глубины души.

Если церковь оказывает подобное влияние на неисправимого скептика, то что уж тут говорить об истинно верующих?

На пороге спальни Мейсон вдруг застыл, как вкопанный. По комнате словно ураган пронесся. Все было перевернуто вверх дном. Даже компьютер был сдвинут с места, мерцая пустым, голубым экраном.

Мейсон вызвал администратора. Кто заходил? Заглядывала его помощница. Да, ей открыли номер, он же сам приказал…

Мейсон поблагодарил и, не дослушав, опустил трубку. Посидел немного, обхватив голову руками. Если бы он не впутывал в это дерьмо Анну, она наверняка была бы сейчас здорова.

Глава 16

Его час пробил. Все, что было предначертано, должно осуществиться. Чему быть, тому не миновать. Оставалось разыграть финальную сцену.

Облаченный в черную сутану, Дэмьен преклонил колени перед алтарем в часовне. Он молился вслух.

– Отец, вот и пришло наше время, – тихо вымолвил юноша. – И очень скоро я воссяду по Твою левую руку. Финал не за горами, людишки со дня на день разожгут пламя, которое поглотит все и вся. Твое низвержение в бездну будет отмщено, и твари, явившиеся на свет по воле Бога, сгинут навсегда. Они собственными руками вырыли себе могилу, создав оружие, которое их же и уничтожит. Такую развязку легко можно было предугадать.

С тех самых пор, как Адам соблазнил Еву и Каин поднял камень на брата своего, такой финал был неизбежен. Назаретянин попытался что-то изменить, но явно просчитался. «Возлюби ближнего своего», «как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними…» А они погрязли в грехе, злобе и ненависти, и скоро тьма во веки веков покроет землю.

И я возрадуюсь. Отец, я возблагодарю Тебя за то, что дал мне силы довести все до конца. Власть Назаретянина слабеет. Я тоже знавал поражения, да сгниют на небесах души тех, кто предал меня!

Но пламя войны сотрет с лица земли все живое, и воцарится мир мертвых. Ты отомстишь сполна. – Дэмьен протянул руку и коснулся черепа своего отца, взиравшего на сына пустыми глазницами. – Пусть разгорится пожар войны! – с пафосом воскликнул Дэмьен, поднимаясь с колен.

По всему свету ученики запрокидывали головы, вперив долгие взгляды в небеса. Лишь немногие счастливцы доподлинно знали, что вскоре присоединятся к своему кумиру, будучи очевидцами последних событий, другие же – просто возносили молчаливые молитвы. И те, кому суждено было стать очевидцами, выходили на дороги, двигаясь прочь из городов.

Джеку Мейсону снилось, будто его руки прикручены к кресту толстенными веревками, а ноги повисли в воздухе.

И даже во сне Джек помолился, обрадовавшись тому, что его руки привязали веревками, а не прибили гвоздями, как Иисусу. Этой пытки он бы не вынес.

У подножия креста кто-то стоял. Джек открыл глаза. Обнаженная женщина. Сначала ему показалось, будто рядом – его первая жена, но это оказалась Анна. Улыбаясь, она смазывала его тело каким-то снадобьем. Но прикосновения ее пальцев не приносили облегчения. Наоборот, тело горело, как в огне. Мейсон попробовал было протестовать, но слова застревали в горле, а Анна, приблизив к нему свое лицо и хихикая, укусила Джека за губу, так что по его подбородку заструилась кровь.

Он отпрянул, испуганно уставившись в пустоту и тьму, однако ничего не смог там разглядеть. Тогда Джек попытался было вспомнить слова псалмов, но и это не удалось ему. Закрыв глаза, он постарался уснуть, но сон не шел. Почувствовав запах воска, Джек начал думать о Спасителе, однако божественный образ ускользал. Тогда Джек забыл и Его имя.

И тут снова появилась Анна, запах воска обострился. В руке она сжимала прут для клеймления. Кончик его был раскален.

Она помедлила мгновенье и – теперь без тени улыбки – ткнула раскаленный металл в его лицо. Джек взвыл от боли и резкого запаха плоти. Так пахнет пережаренная свинина. У него потекли слюни, которые Джек не мог остановить. Они смешивались с кровью из прокушенной губы…

…Мейсон проснулся, с головы до ног покрытый липким холодным потом. Лоб горел, невыносимая боль пронизывала виски. Мейсон дрожал как осиновый лист. Кое-как поднявшись, он побрел в душ.

Когда струи воды коснулись его, Джек с остервенением начал драить кожу так, будто вся она была покрыта жирным слоем, который никак не смывался. Мейсон опасался взглянуть в зеркало. Он боялся, что увидит на своем лбу клеймо.

Запястья ныли и саднили. Собрав всю свою волю, Мейсон попробовал сосредоточиться, припоминая предупреждение Джорджа насчет галлюцинаций. Еще посмотрим, чья возьмет.

Джек несколько минут стоял перед запотевшим зеркалом, не решаясь открыть глаза. Наконец, Мейсон протер ладонью стекло, и на короткое мгновение ему показалось, будто на лбу алеет клеймо. Тогда Джек насухо вытер зеркало и взглянул снова. На него уставилось его собственное, встревоженное отражение – и без клейма на лбу! Воспрянув духом, Мейсон улыбнулся и поблагодарил Всевышнего.

До утра Мейсон проспал без сновидений и кошмаров, а на рассвете его разбудил телефонный звонок. Это оказался его литературный агент. Гарри звонил из Нью-Йорка, где в это время стояла глубокая ночь. «Что там стряслось, почему он звонит на заре», – спросонья подумал Мейсон.

Гарри беспокоил Мейсона вовсе не из-за романа. Никакие книги не имели теперь значения. Китайцы напали на Россию, и Гарри хотел от Мейсона только одного: чтобы тот первым же рейсом выметался вон из Европы.

– Само собой. Спасибо, Гарри, – коротко оборвал агента Мейсон.

Он включил телевизор. Русское информационное агентство сообщало, что китайцы, «как саранча», заполонили с востока их страну, а с саранчой у них разговор короткий – они просто сметут ее с лица земли.

Это уже была Третья мировая война, и даже дикторам плохо удавалось скрывать свой ужас.

Мейсон встал и нагишом прошел в гостиную. Подняв трубку, набрал телефонный номер Анны. И нарвался на автоответчик, сообщивший, что ее нет дома.

Ладно, не важно. Мейсон догадывался, куда она запропастилась. Туда же поспешит и он. Снова взяв трубку, Мейсон вызвал администратора.

– Скажите, я могу нанять вертолет? – осведомился Джек.

– Конечно, сэр. Когда он вам потребуется?

– Он был мне нужен уже пять минут назад, – бросил в трубку Мейсон, натягивая на ходу рубашку.

– Понял…

Но Мейсон уже не слышал ответа. Хлопнув дверью, он выскочил из номера и стремглав бросился к выходу.

Глава 17

Час настал.

Один за другим, молчаливой цепью, ученики двигались по коридору к часовне. У входа они на мгновение задерживались. И только потом им дозволялось переступить порог. Дэмьен был облачен в сутану, собака лежала подле его ног. Стигматы на шее юноши кровоточили, а ритуал продолжался. Каждый ученик вкушал кровь Дэмьена, затем обходил вокруг алтаря, оплакивая земные останки его отца. По щекам текли слезы. Встречались и другие лица. Те, что сохраняли непроницаемость. Внезапно одна девушка упала в обморок, ее тут же подхватили и вынесли в коридор. Джеффрис внимательно проследил за этим.

Когда последний ученик отошел от него, Дэмьен взял в руки череп отца и велел Джеффрису собрать останки в черный мешок. Ни разу не обернувшись, юноша навсегда покинул часовню. Вместе с Джеффрисом и собакой он миновал коридор и, спустившись по лестнице, направился через холл к выходу. Снаружи, на лужайке, его поджидали ученики.

Окинув взглядом толпу последователей, Дэмьен усмехнулся.

– Сказано, – начал он, – те, кто имеет клеймо зверя, восторжествуют в этот час, а остальных Бог призовет к Себе.

Ученики, съежившись под пристальным взглядом Дэмьена, принялись истово креститься обратным знамением.

– Пора, – скомандовал юноша. – Возрадуйтесь же со мной.

Над толпой пронесся шепот:

– Возрадуемся…

– Ваша преданность да вознаградится.

– Возрадуемся…

– Конец света близок.

– Возрадуемся…

Дэмьен подождал, пока снова воцарилась тишина, и переступил порог особняка.

– Следуйте за мной и будьте свидетелями. Толпа расступилась, пропуская юношу. Мгновенно построившись, ученики гуськом двинулись вверх на холм, направляясь к церкви. Холодный день был в полном разгаре. Плотные свинцовые облака нависали над головой, выцветшая трава на лужайке покрылась изморозью.

Дэмьен дошел до церковных ворот и остановился. Остальные окружили юношу; в морозном воздухе дыхание ледяными струйками поднималось над разрушенной крышей церквушки, и казалось, что внутри разгорается пожар.

– Владейте Божьей обителью, да не окажут вам сопротивления христиане, – с жаром воскликнул Дэмьен. – Ну что, Назаретянин? Где же они, твои христиане, ведь ты в них так нуждаешься? Мы пришли сюда, чтобы поглумиться и над тобой, и над отцом твоим, и над твоим дурацким учением. Мы торжествуем, потому что победа за нами.

Дэмьен осторожно шагнул вперед, очень медленно, с опаской вошел в ворота и уже более уверенно двинулся к церкви.

– Видишь, Назаретянин, – крикнул он в небо. – Я ступил на священную землю.

Возле входа в церковь юноша застыл на месте, уставившись на распятие, привязанное к балке. Он не мог сделать ни шагу. Дэмьену нужна была сила и поддержка учеников. Он обернулся, призывая их за собой внутрь полуразрушенного здания.

Ученики, не отрывая взглядов, следили за своим кумиром. Так же, как и юноша, они опасались ступать на священную землю. Но, видя, что с Дэмьеном ничего не случилось, они ринулись внутрь, суетливо занимая места поближе к своему идолу. Ученики расположились полукругом возле Дэмьена.

Тот снова ухмыльнулся и, проходя между учениками, заглядывал им в глаза. Он с нежностью поглаживал женщин и протягивал руку мужчинам. Детям же Дэмьен широко улыбался.

Внезапно одна женщина упала в обморок от его прикосновения.

– Поднимись, – холодно произнес Дэмьен. – И наберись сил. Приготовься к последнему испытанию.

Ученики опустились на колени. Дэмьен повернулся лицом к востоку и вперил долгий взор в небеса. Он больше не слышал ни бормотанья, ни детского плача, ничего. Скрестив на груди руки, он закрыл глаза.

Сначала звук был нечетким: едва различимая вибрация над облаками, потом он стал резче и громче. Дэмьен не слышал его до тех пор, пока этот гул не зазвучал у него над головой. Сутана его мгновенно всколыхнулась, и юноше пришлось удерживать ее.

Раздался истошный женский крик, и Дэмьен открыл глаза, уставившись вверх на яркий свет и инстинктивно затыкая уши от оглушительного рева мотора. Он вздрогнул и обхватил себя руками. Ученики не сводили с него глаз, ожидая приказа.

Мейсон выпрыгнул из вертолета еще до того, как заглох мотор и замерли лопасти. Он постоял на лужайке, взглянув сначала на особняк, а затем и на церквушку на вершине холма.

Еще в вертолете Джек краем глаза заметил человека в сутане, и этого оказалось достаточно. В свете прожектора он узнал юношу. Дэмьен был живой копией своего отца. Ошибка тут исключалась, и Мейсона вдруг прошиб холодный пот. Мозг тут же пронзила мысль: поживее убираться отсюда куда глаза глядят. Похоже, настало самое время сматываться подобру-поздорову из этого чертова логова. Но любопытство пересилило.

Да и выбора у Мейсона не оставалось. Ему во что бы то ни стало надо найти Анну. И лицом к лицу предстать перед объектом своих наваждений, даже если эта яркая сцена явится финальной в его собственной пьесе, под названием жизнь.

Стоило Мейсону приблизиться к церкви, как толпа зашевелилась. На первый взгляд там находилось сотни две человек, всех возрастов, от мала до велика. Они не сводили глаз с пришельца. Мейсон присмотрелся к первым рядам, надеясь в глубине души, что Анны не окажется среди зловещего людского скопища. В этот момент из толпы выступил Дэмьен. И тут, несмотря на внутреннее сопротивление, Мейсон внезапно поверил всему, что он слышал и читал о таинственном юноше.

Толпа расступилась, пропуская Джека. А он, горделиво запрокинув голову и выпрямив спину, словно подобная осанистая и лихая выправка помогала ему подальше упрятать страх, шагал напролом. Однако все эти штучки были, похоже, как мертвому припарки. Ибо толпа смахивала на свору собак, учуявших след. И Мейсон отдавал себе отчет: эти люди почувствовали ужас, охвативший его.

Дэмьен застыл в дверном проеме церкви. Собака находилась подле него. Мейсон сделал над собой усилие, чтобы не броситься вон отсюда. Юноша в сутане, жестом пригласив Джека внутрь, процедил сквозь зубы:

– А-а, еще один защитничек. – В голосе Дэмьена звучал ядовитый сарказм. – Даже в свой последний час Назаретянин не хочет признавать поражения.

Мейсон промолчал и отвел глаза в сторону, опасаясь очередных жутких видений. Он шагнул внутрь здания и еще раз скользнул взглядом по толпе.

Все, о чем прочел Мейсон, внезапно предстало перед его взором: и запятнанное кровью деревянное распятие, привязанное к балке – семь кинжалов так и торчали в ней, – и разлагающийся труп старика…

Мейсон почувствовал головокружение, но успел опереться о косяк, чтобы не упасть. И все равно он не верил своим глазам. Всю жизнь Джек пытался найти ключ к любой тайне, опираясь на разум. Вот и сейчас он продолжал хвататься за ту же соломинку, стараясь объяснить с помощью логики то, во что мозг уже просто отказывался верить.

Позади вдруг раздался голос Дэмьена:

– Что-то вам здесь не по душе, мистер Мейсон? Мейсон заставил себя обернуться на язвительный голос. Он лихорадочно пытался вспомнить слова псалма, но память отказывала.

– Что ж, дерзайте, – усмехнулся Дэмьен. – Попробуйте разубедить хотя бы одного из них своими аргументами. Попытайтесь указать им путь истинный. Ну, хотя бы одного убедите. Думаете, вы преуспеете в том, что не удалось Назаретянину? – Дэмьен расхохотался. – Что ж, попытка не пытка!

Мейсон обвел взглядом собравшуюся толпу и покачал головой. Как сквозь сон до него опять донесся голос Дэмьена.

– Девять из десяти явились ко мне, повинуясь соблазну, – продолжал тот. – Человеческая природа так предсказуема. Девять из десяти. Кого-то, конечно, убедили аргументы, но большинство поддалось соблазну. Клеймо зверя, Мейсон, как нельзя кстати пришлось им.

И тут Мейсон заметил, как к нему ведут какую-то женщину, облаченную в сутану. Капюшон скрывал ее лицо.

Но еще до того, как она скинула капюшон, Джек знал, кого он под ним увидит.

– Перед вами – наша «новенькая», – пояснил Дэмьен. – Справиться с ней было раз плюнуть. Так что мы ее мгновенно обратили в нашу веру. Почва была давно подготовлена. Бредни Назаретянина не коснулись ее души. А ведь сколько еще таких толковых на свете…

Обратив к Мейсону свое размалеванное, как у дешевой проститутки, лицо, Анна вдруг зловеще ухмыльнулась, и Джек испуганно отшатнулся.

Молоденькая монахиня, державшая Анну за руку, уставилась Мейсону прямо в глаза.

– Любопытство привело ее к нам, а мы просто указали ей путь, – ехидно произнесла она, обнажив зубки.

Мейсон окликнул Анну, но та отвернулась и захихикала.

– Ищите и обрящете… – Внезапно Анна замолчала, и Мейсон с ужасом понял, что ему теперь никогда не вернуть Анну.

Дэмьену, похоже, надоел весь этот спектакль. Повернувшись к Мейсону, он крикнул:

– А теперь отправляйся прямиком к своему Создателю. И Мейсон повиновался. Он медленно двинулся к проходу, не сводя глаз с распятия, пока не наткнулся на тело старика. Оно смердило. А фрак с белоснежной бабочкой на раздувшейся шее и высокий воротничок выглядели чудовищно на покрытом личинками трупе с уже пустыми, выеденными глазницами. Комок подкатил к горлу, и Мейсона тут же стошнило. Его рвало до тех пор, пока не пошла желчь, и Джек рухнул на колени, молясь и зажмурив глаза. Он пытался молитвой отгородиться от того кошмара, что происходил за его спиной.

Все началось с младенца, орущего от голода. Ему дали грудь, и он жадно начал сосать материнское молоко. Молодые люди, стоявшие рядом, мгновенно возбудились и принялись похотливо шарить глазами в толпе, выискивая женщин. Те мгновенно ответили на зов, и скоро тишину всколыхнули хриплые стоны животного вожделения.

Сначала это была лишь небольшая горстка людей. Мейсон видел, как Дэмьен, не обращая внимания на происходящее, отошел в сторону. Привстав с пола, Мейсон разглядел Анну, сдиравшую с себя сутану.

Мейсон невольно перекрестился, поймав себя на кощунственной мысли, что ему тоже хочется обладать Анной и что он едва справляется с диким, необузданным желанием.

Стыд охватил Джека, как только он снова поднял глаза к распятому Иисусу.

Если прав тот священник и Христос опять ходит по земле, Мейсону придется ох как тяжко. Сможет ли он замолить свои грехи?

Обернувшись, Мейсон заметил, как дряхлый старик, видимо, не способный уже к совокуплению, подобрал с пола щепку и с остервенением начал скрести ею каменную кладку церковной стены. Вскоре к нему присоединились другие, и стена задрожала под их неистовыми ударами. Сатанисты буквально растаскивали Божью обитель по кускам. Сдирая кожу с рук, они марали церковные стены своей кровью.

Дэмьен хохотал, выкрикивая проклятья, и толпа, опьяненная кровью и духом разрушения, вторила ему. Мейсон скрючился возле алтаря. Никто не обращал на него внимания. Ибо он не представлял для них теперь ни малейшей опасности. Так, мошка какая-то, залетевшая на огонек…

И Мейсон снова зажмурил глаза, а, открыв их, увидел рядом Анну. В разодранной сутане, та призывно склонилась над ним.

Анна протягивала к нему руки и, похотливо нашептывая мерзости, умоляла взять ее. Джек вдруг вспомнил свой ночной кошмар. Размахнувшись, Мейсон со всей силы влепил Анне пощечину, надеясь привести ее в чувство, однако удар пришелся по носу. Мгновенно хлынула кровь.

«Я сломал ей переносицу», – с ужасом подумал Мейсон.

– Анна, – пробормотал он, – пожалуйста, очнись. – И тут Джек заметил, что глаза ее словно ожили. Анна как будто пробуждалась от тяжелого сна.

– Джек? – Она сидела на полу, глядя на Мейсона широко раскрытыми, удивленными глазами. Одной рукой Анна утирала кровь на лице, а другой пыталась натянуть на себя лохмотья.

Мейсон протянул было руку Анне, но толпа, почуявшая кровь, отбросила Мейсона к стене.

– Анна! – закричал он в отчаянье, но силы были неравны. Сатанисты насели на Джека, они выворачивали ему руки, и он уткнулся носом в пыль, ощущая смрад, исходящий от них: зловоние грязного совокупления, смешанное с запахом крови. Какое-то время сквозь яростный рев Джек еще улавливал стоны Анны, затем они стихли.

Стервятники почуяли кровь – дальше сработал инстинкт.

И вдруг все разом прекратилось. Мейсона отпустили, и он рухнул возле алтаря. Сатанисты же в мгновение ока сгрудились вокруг Дэмьена и с восторгом уставились на него. Мейсона внезапно пронзила грустная мысль: да, похоже, юноша прав, и человечество не заслуживает права на существование. Конец ему пришел. И ладно. Впервые за свою жизнь Джек Мейсон обрадовался смерти. И молился лишь об одном: чтобы все произошло поскорее.

Сатанисты не оставили от церквушки камня на камне. Их окружали груды развалин, и лишь деревянные балки, поддерживаемые такими же мощными столбами, возвышались над обезумевшей толпой.

Словно окаменев, Мейсон даже не заметил, как Дэмьен подошел к алтарю и велел принести сюда земные останки своего отца. Он извлек их из урны и, разложив на алтаре, склонился в молитве. Ученики последовали его примеру, и вновь воцарилась тишина. Ни один сатанист даже не шелохнулся. Похоть их улеглась, и теперь они молча внимали своему духовному повелителю.

Мейсон покосился на дверь. Он мог бы сейчас беспрепятственно сбежать, пока его сумасшедшие стражи застыли в трансе, но куда ему идти и с кем разделить свой последний час? Ему уготована ужасная судьба – погибнуть в окружении этих гнусных ублюдков. Внезапно Мейсона охватила жалость к самому себе. И тогда на грани отчаянья Джек взмолился, вопрошая Создателя, что же такого страшного натворил он в своей жизни и чем заслужил подобный конец?

Дэмьен поднялся с пола, жестом приказав ученикам оставаться на коленях. Потом повернулся и, запрокинув голову, обратился к распятию:

– Все, Назаретянин. Я перестал чувствовать твою силу и твое присутствие. – Дэмьен помолчал и продолжил: – Написано ведь, что Сатана обманет народы на четырех концах земли. Но это, пожалуй, даже и не ложь. Это их предназначение и судьба. Человечество само сделало выбор. Оно отвергло твое слащавое и приторное обещание вечного мира.

Дэмьен повернулся к ученикам.

– Посмотри на них, Назаретянин. Вымазанные в нечистотах, в грязи собственного вожделения, они пресмыкаются передо мной.

Дэмьен скользнул взглядом по толпе.

– Всех вас увижу в аду, – проговорил он, и еле слышное «аминь» эхом прозвучало ему в ответ.

Дэмьен снова повернулся к алтарю.

– Да святится имя Твое, Отец. И придет Твое царствие на земле, как в аду…

– Аминь, – хором подхватили ученики.

– Твоим будет царствие, да не убудет мощь Твоя и сила…

– Во веки веков, – отозвались сатанисты.

– Аминь, – произнес Дэмьен.

Наступила полная тишина. И тут вдруг раздался дикий хохот, заставивший всех вздрогнуть.

Повернувшись, сатанисты увидели в проходе женщину. Она была облачена в белоснежную тунику и держала в руках серебряную урну. Медленно двигаясь по проходу и вытянув вперед руки, она обратилась к Дэмьену, словно никого больше не замечая.

– У меня тоже имеется клеймо, – заявила женщина. – Так что и я должна присутствовать здесь.

Пока она приближалась, Дэмьен все ниже и ниже склонялся над алтарем.

– Столько лет я обожала тебя, – произнесла женщина, поворачиваясь к собравшимся. – Ради тебя я спала с Полем Бухером. Ради тебя я убила.

Из груди женщины вырвался стон.

– Убила, ради этого ублюдка. – Она ткнула пальцем в Дэмьена. – Там, в его черной, поганой богадельне. Охваченная безумием, заколола собственного мужа. Никогда мне не смыть с себя его кровь.

Она взметнула над собой серебряную урну.

– Вот здесь покоится прах моего мужа. Человека, которому я наставила рога, а потом и прирезала.

На короткий миг женщина закрыла глаза, будто погружаясь в молитву, а затем стремглав бросилась к лестнице, не дав никому опомниться. Дэмьен сделал было шаг в ее сторону, но вдруг остановился, и Мейсону на какое-то мгновение показалось, что в глазах юноши мелькнуло смятение. Собака рванулась с места, но было поздно: женщина уже карабкалась вверх по лестнице.

Она добралась до верха, и ее ослепительная белая туника развевалась, словно крылья. Сатанисты, как вкопанные, замерли на месте, не сводя с нее глаз.

– Боже мой, – пробормотал Мейсон, перехватив взгляд Дэмьена.

Женщина уже восседала на балке. Терновый венец поранил ей бедра, но она, казалось, не обратила на это внимания.

Какое-то время она сидела неподвижно, потом улыбнулась и пинком отбросила лестницу. Женщина рассмеялась, заметив, как толпу внизу все сильнее охватывает паника. Лестница грохнулась на землю, подняв клубы пыли, на мгновенье окутавшие распятие.

Когда пыль рассеялась, все увидели, что Маргарет Бреннан все еще громко хохочет, вцепившись в урну с прахом мужа.

– Говоришь, что пришло твое времечко, Дэмьен? Брешешь, ибо написано: после Армагеддона души мертвых воскреснут и вознесутся. Мой муж снова будет жить, и тогда мы с ним опять воссоединимся.

Дэмьен взвыл. Это был рев зверя, полный ярости и ненависти, Юноша вскочил на алтарь и, застыв на мгновенье на четвереньках, поднялся затем во весь рост. Он тянул к Маргарет руки, норовя вцепиться в нее, но женщина была вне досягаемости. И тогда Дэмьен воскликнул, обращаясь к распятию:

– Опять ты пытаешься одурачить меня! И снова с помощью моей же ученицы, этой заблудшей души! Маргарет сорвала с урны крышку.

– Мерзкий ублюдок! – взвизгнула она и высыпала прах прямо на голову Дэмьену. Пепел попал в глаза, ослепив юношу. Маргарет задела распятие, и расшатанные балки затрещали.

Толпа испуганно подалась назад. Раздались предостерегающие возгласы, но Дэмьен, казалось, ничего не слышал. Он с остервенением тер глаза и метался возле алтаря. Сквозь слезы, застилающие глаза, юноша разглядел ядовитую усмешку Маргарет Бреннан. Женщина что есть силы раскачивала деревянное распятие: шипы венца вонзались и ранили ее ноги, но Маргарет, как заклинание, твердила лишь одну фразу:

– Ублюдок! Мерзкий ублюдок!

Сверху донесся треск, и Мейсон в один голос со всеми закричал, чтобы Дэмьен спустился с алтаря.

Балка с привязанным к ней распятием не выдержала и, рухнув, полетела вниз. Дэмьен распростер руки – он, а не думал защищаться. Встав в полный рост, юноша словно вызывал Иисуса на поединок. Лицо его исказила гримаса ненависти, а из горла вырвался яростный вопль. В этот момент обугленная и запятнанная кровью фигура Христа швырнула Дэмьена на алтарь, распластав и подмяв под себя. Хрустнули сломанные ребра. Последнее, что увидел Дэмьен, была Маргарет Бреннан, которая, сорвавшись, падала вниз, и терновый венец, летящий ему прямо в лицо…

Воцарилась гробовая тишина. И среди этого безмолвия раздался равномерный стук. Это на каменные плиты падали капли крови. На алтаре, из-под распятия, виднелись лишь ноги и руки Дэмьена, судорожно вцепившиеся в Христа и еще вздрагивающие в последних конвульсиях.

Потом он замер.

Первым к алтарю бросился Мейсон. Он действовал, как автомат. Оттолкнув кого-то, Джек схватил распятие, чтобы опустить его на землю. Но только он дернул крест, деревянная фигура тут же распалась на две части. Джек оттащил с алтаря каждую половину распятия. Он дрожал с головы до ног и, охваченный приступом тошноты, не смел взглянуть на раскроенный череп Дэмьена.

Только сложив обе половины распятия, Джек решился посмотреть на распростертое тело. Дэмьен Торн уставился на Мейсона незрячими глазами, в которых застыла ярость, и Джек с ужасом отшатнулся, заметив семь кинжалов, торчавших из тела юноши.

И тут в памяти возникли обрывки письма от старого священника, ссылавшегося на указания археолога по фамилии Бугенгаген:

Дэмьен Торн сгинул. Сгинули его плоть и его дух. Останки юноши, воссоединившись с прахом отца, исчезли навсегда.

– Да, ну и дела, – спохватившись, буркнул Мейсон, стирая лужицу крови между пятым и шестым кинжалом. – А ведь старик-то оказался прав, и пупка у Дэмьена Торна действительно не было.

Мейсон невольно перекрестился. Сзади раздался вой.

Ученики на коленях выползали из церкви, повизгивая и поскуливая, как щенки. Тело Маргарет Бреннан покоилось возле разрушенной стены, куда оно рухнуло. Склонившись, Мейсон прикрыл туникой обнаженные ноги женщины Череп ее был разбит, но выражение торжества и облегчения навсегда застыло на лице Маргарет.

Мейсон двинулся вдоль сломанных скамеек и, выйдя в церковный дворик, застыл у ворот. Собака лапами рыла яму. Мейсон молча наблюдал за ней. Прошло довольно много времени. Земля промерзла, однако силищи у этого исчадия ада было хоть отбавляй. Собака закончила наконец копать могилу и сползла в нее. Закрыв глаза, чудовище еще несколько раз вздрогнуло в агонии…

Мейсон пошел прочь, бросив напоследок взгляд на церковную стену, где четыре столетия висела табличка. Теперь от нее остались одни щепки. Мейсон поднял с земли две из них и, сложив щепки в виде креста, направился в сторону особняка.

Внезапно его окликнули.

Из кустарника показалась Анна. Женщина стояла на коленях. Лицо и тело ее было залито кровью. Собравшись с силами, Анна еще раз тихонько позвала Мейсона.

– Слава Богу, – обезумев от радости, выдохнул Мейсон, бросаясь к ней и подхватывая ее израненное тело.

– Все? – еле слышно прошептала она. Мейсон молча кивнул. Страданиям наступал конец…