Глава 12

Они влились в этот многотысячный поток демонстрантов. Лондон, начиная с восточной части и Сити до Слоан-сквер в западной части был запружен толпами людей. Движение на Оксфорд-стрит по направлению к набережной было парализовано, и полиция, оставив попытки подсчитать точное количество демонстрантов, называла первые попавшиеся цифры.

Но в отличие от прежних демонстраций, посвященных, к примеру, ядерному разоружению, над этими колоннами людей не витал дух праздничного возбуждения. Здесь невозможно было услышать ни одного рок-музыканта, да и любительские театральные труппы не решились прийти сюда. Все было как-то очень по-серьезному. Напряжение ощущалось повсюду. Толпа двигалась в сторону Трафальгарской площади, становясь все плотнее и плотнее. А полицейские — конные и пешие, молча наблюдали за ней.

Выступление должно было состояться в два часа дня.

Автомобиль Поля Бухера намертво застрял в Пимлико ровно в половине второго. Устроившись на заднем сиденье, он вместе с Дэмьеном-младшим рассматривал людей, бредущих мимо их машины. Многие из них были облачены в черные костюмы с нарисованными на них люминесцирующими скелетами. На других демонстрантах болталось нечто вроде саванов. В детскую коляску засунули восковую куклу, изображающую опаленного ядерным пламенем младенца.

Дэмьен скривился в усмешке. С его губ слетел звук, похожий на хмыканье. И тут же в его ногах огромная собака подняла голову и зарычала, словно вторя этому хмыканью.

Бухер нажал на кнопку селектора и осведомился:

— В чем дело?

Голос шофера эхом отозвался в салоне:

— Влипли, сэр. Полицейские сообщили по радио, что впереди движение парализовано.

— Черт, — вырвалось у Бухера. В который раз задавался он вопросом, чего ради юноше приспичило потащиться на эту демонстрацию. Это не было на него похоже.

Что-то из ряда вон выходящее. Никогда прежде Бухер не замечал за Дэмьеном проявлений такого жгучего любопытства.

— Ничего страшного, мы пройдемся пешком, — заявил Дэмьен-младший.

— Но это далеко, — попробовал было возразить Бухер.

Не сказав ни слова, Дэмьен открыл дверцу и шагнул в толпу. Собака тут же последовала за ним.

Тяжело вздохнув, Бухер объяснил шоферу, где их ждать, и поспешил за юношей.

Вместе с толпой они медленно продвигались вперед. Немецкая овчарка, находящаяся от них в нескольких шагах, вдруг повернула морду и, замерев на месте, уставилась на Дэмьена.

Денек выдался душный и на редкость влажный, с людей градом катился пот. Ноздри юноши вздрагивали, он слегка трепал пса за загривок. Бухер шел за ними вплотную, изредка поглядывая на часы. Вообще-то ему следовало находиться нынче в своем офисе: встреча в Уайт-холле непременно перерастет в пленарное заседание, и его сотрудникам предстоит отчитаться в ближайшие часы. Ему необходимо присутствовать там, а не здесь, на этом дурацком сборище. Бухер яростно огрызнулся, когда какой-то юнец задел его древком, на котором вместо полотнища болтались одни клочья.

— Разуй глаза, — рявкнул на молодого человека Бухер, и тот резко отпрянул, изумленно захлопав ресницами. Агрессивная враждебность этого старика сбила его с толку. Разве не все они стремятся здесь к единой цели, пытаясь спасти человечество?

— Идиот, — пробормотал Бухер.

Ничего, кроме презрения, не испытывал он к этим слепым и безмозглым, словно овцы, придуркам, которые ни на грамм не смыслили в том, кто и что управляет миром. Бухер мрачно следовал за Дэмьеном по Молл-стрит к площади Виктории. Теперь до них уже доносились и отдельные слова из громкоговорителя, и рев толпы, и аплодисменты, то стихающие, то нарастающие. Слышно было, как стрекочут в небе вертолетные лопасти.

Добравшись, наконец, до площади, они уперлись в плотную и неподвижную массу людей. Однако Дэмьен с собакой непостижимым образом умудрялся продираться все глубже и глубже в толпу. Бухеру ничего не оставалось, как следовать вплотную за ним. Со всех сторон раздавались недовольные восклицания демонстрантов, которых они бесцеремонно расталкивали, но стоило только чудовищу у ног Дэмьена зарычать, как люди тут же умолкали.

Они протиснулись к подножию колонны Нельсона. Без труда Дэмьен расчистил для себя и Бухера пространство возле одного из каменных львов. Их взгляды были обращены к деревянному помосту, футов десяти высотой. С обеих сторон находились телевизионные камеры, а на встроенных мониторах крупным планом давалось лицо юного оратора. Толпе он был известен. Кроме всего прочего, молодой человек приходился внуком самому основателю этого движения. Чистый, звонкий голос, усиленный микрофоном, разносился над площадью, отдаваясь эхом.

— В Бонне, Париже, Гааге и Риме, во многих других городах мира проходят сейчас демонстрации протеста и консолидации.

Толпа откликнулась одобрительными возгласами. Юноша продолжал:

— Через пять часов начнется марш в Вашингтоне. А завтра движение всколыхнет население Азии и Австралии. Наши друзья в Москве, Праге, Будапеште и Варшаве поддерживают его и собирают силы для своих выступлений…

Бухер неприкрыто зевал.

— А сейчас выступит Джеймс Грэхем, — объявил молодой человек.

Оглушительный рев толпы ударил по барабанным перепонкам. Бухер невольно коснулся руками головы и взглянул на Дэмьена. Тот взобрался на основание колонны и внимательно рассматривал окружающих, выискивая, очевидно, кого-то в толпе. Наконец, взгляд юноши застыл на высокой и худой фигуре совершенно седого старика, который как раз в этот момент поднимался на помост. Рядом со стариком взбирался по ступенькам и его поводырь — Лабрадор необычайно светлого окраса. Собака подвела старика к микрофону, уселась возле его ног и, подтолкнув мордой руку хозяина к микрофону, спокойно растянулась на помосте с чувством выполненного долга. Старик приподнял руки, и поводок на левом запястье скользнул вниз.

Бухер внимательно разглядывал толпу. Они, похоже, уже отбили себе ладони хлопками. Одни в восторге улюлюкали, другие свистели, и Бухер внезапно вспомнил Дэмьена-старшего. Его выступление перед учениками. Только нынешняя толпа была совсем другой: открытые лица присутствующих светились честностью и добротой. Эта мысль вдруг, как откровение, пронзила Бухера. «А смогли бы эти люди умереть за Джеймса Грэхема? — подумал он. — Более того, стали бы они убивать по его приказу? Нет, не стали бы», — мрачно признался он сам себе.

Лицо старика крупным планом появилось на мониторе. Его темные очки, скрывающие слепые глаза, отражали свет юпитеров. Об этом человеке ходили легенды. Его называли истинным последователем Бертрана Рассела. Как и тот, Грэхем был философом и гуманистом. Кроме того, он обладал великолепным ораторским даром, позволявшим собрать в одной аудитории и интеллектуалов, и людей из низов. Бухер бросил взгляд на Дэмьена-младшего. Тот уставился на Грэхема, не замечая вокруг ничего: ни людей, ни телекамер. Его взгляд был словно прикован к старику. Бухер почувствовал вдруг, как собака у его ног зашевелилась. Она вытянула передние лапы, почти касаясь края помоста и тоже, как в трансе, не сводила своих желтых немигающих глаз со старика.

Оратор опустил руки, и шум, словно по команде, моментально стих. Старик откашлялся, а Лабрадор внимательно посмотрел на него, будто раздумывая, нужна ли хозяину помощь.

— Друзья, — негромко начал Грэхем. Голос его был глубоким и сильным. — Насколько я могу судить, это самая крупная демонстрация за все годы существования нашего огромного города.

Толпа одобрительно загудела, но старик жестом призвал к тишине.

— Однажды великий человек по фамилии Джеймс Камерон, стоявший у истоков нашего движения, так отозвался о нем: «Я бы желал, чтобы Господь Бог упразднил все кампании за ядерное разоружение. Чтобы ядерного оружия просто не существовало на этом свете».

Поднялась буря аплодисментов, а оратор, вперив невидящий взгляд в толпу, смущенно покачивал головой. Потом снова поднял руку, призывая к спокойствию.

— Сегодня днем менее чем в миле отсюда высокопоставленные особы соберутся для того, чтобы попытаться предотвратить кризис, вот уже на протяжении пятидесяти лет угрожающий мировому региону, известному нам как Ближний Восток. Однако в конечном итоге он угрожает всему человечеству. И потому мы желаем политикам проявить сегодня выдержку и мудрость, хотя одного этого пожелания, конечно же, недостаточно. То, чего я требую от них и от вас — проще простого. И этого я требовал всегда.

Чтобы вы выбирали себе лидеров только из тех людей, что стоят под нашими знаменами…

Слова оратора потонули в громе аплодисментов. — Вы все время забываете, что дело не в политике определенных партий, а в каждом из вас. Вы все и каждый из вас могут и должны действовать во имя спасения человечества, во имя выживания людей.

Над толпой повисла тишина. Слева от себя Бухер заметил несколько полицейских, не сводящих глаз с помоста. Они также время от времени аплодировали.

А Грэхем продолжал:

— Какие политические дебаты смогут иметь маломальское значение в выжженной пустыне?

— Никакие! — хором отвечала толпа.

— А какой смысл в дискуссиях о различных формах существования человечества, если планета превращена в свалку?

— Никакого! — толпа согласилась снова. Старик приподнял руки, и Лабрадор на поводке тоже вскочил на лапы.

— Возможно, многие из вас знают, что я — человек не религиозный, — объявил Грэхем. — И тем не менее, я процитирую вам слова из Второго послания апостола Павла к Тимофею. — Старик откашлялся, а его собака принялась слегка царапать когтями деревянное покрытие.

Бухер увидел, как Дэмьен вдруг перевел свой немигающий взгляд на Лабрадора и уже не сводил с того глаз.

А Грэхем начал цитировать апостола Павла:

«Знай же, что в последние дни наступят времена тяжкия. Ибо люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны, непримирительны, клеветники, невоздержанны, жестоки, не любящие добра, предатели, наглы, напыщенны, более сластолюбивы, нежели боголюбивы».

Пока он говорил, собака-поводырь вскочила вдруг на задние лапы, а передними как-то странно замахала перед своей мордой. И тут же начала принюхиваться. Бухер сидел, что взгляд Лабрадора прикован к глазам Дэмьена.

Грэхем тем временем продолжал:

— Я призываю всех верующих молиться своим богам, а тех, кто не верит — как следует подумать, напрячь свой пылкий ум.

Происходящее на помосте фиксировалось телевизионными камерами и транслировалось на мониторах, так что все присутствующие могли наблюдать, как Лабрадор все яростнее скребет когтями помост и шерсть на нем поднимается дыбом. Из оскалившейся пасти собаки закапала слюна.

— То, о чем я здесь говорю, — заметил Грэхем, — старо, как мир. Но сложившаяся ситуация требует от всех нас…

В этот момент мощная собака прыгнула на своего хозяина, и ее тяжелые челюсти сомкнулись на его лице. Старик повалился на спину, запутавшись ногой в микрофонном шнуре, и его сдавленный крик эхом разнесся над площадью.

Никто не успел и пошевелиться, а рабочие по обеим сторонам помоста словно остолбенели. Как пригвожденные к месту, стояли они, не в силах что-либо сделать.

А Лабрадор отпрыгнул назад, увлекая за собой старика. Тот с трудом поднялся на ноги, так как ремешок, накинутый на запястье, тянул его.

— О Боже, — простонал еле слышно Грэхем, но даже его шепот был слышен над застывшей в ужасе толпой. Старик провел рукой по лицу, и те, кто стоял поближе к помосту, увидели, как по пальцам Грэхема заструилась кровь.

Телеоператор, действуя автоматически, дал крупный план, и толпа ахнула, увидев окровавленное с обвисающими клочьями кожи, лицо Грэхема. Одна дужка очков зацепилась за ухо, и общему взору предстали пустые глазницы, которые старик пытался прикрыть непослушными пальцами.

Рабочие уже бежали к нему, но тут Лабрадор снова отыскал глазами кого-то в толпе и мгновенно прыгнул к краю платформы, увлекая за собой и старика.

В толпе раздался истерический женский крик. Но животное уже взлетело над помостом, и вслед за ним — Грэхем. Судорожно хватаясь за воздух, он рухнул на площадь возле помоста. Телекамеры продолжали работать, а включенный микрофон разносил над толпой его мучительные крики до тех пор, пока старик не затих. На экране монитора возникла разбитая голова старого ученого.

Толпа в ужасе всколыхнулась, затем снова воцарилась мертвая тишина, и только микрофонный провод, словно пуповина, связывал помост с телом Грэхема.

Первым шевельнулся Дэмьен. Резко обернувшись, он вперил свой взгляд в гнедую лошадь под полисменом, застывшую футах в тридцати от них. Это была самая крупная лошадь из десяти животных, что разделили толпу на две половины, образуя широкий проход прямо к Уайт-холлу.

Лошадь дернулась. Полицейский нахмурился и сильнее сдавил ногами бока лошади. Но это не помогло, тогда он натянул поводья.

Безумными глазами уставилось животное на Дэмьена. Ноздри лошади раздувались, ее крупные зубы обнажились, и она тихонько заржала, словно призывая к себе поодаль стоящих животных. Те, как по команде, развернулись по направлению головной колонны, возле которой стоял Дэмьен.

Какое-то мгновение первая лошадь оставалась в неподвижности, и только глаза ее расширялись и расширялись от ужаса. Затем она лягнула воздух задней ногой и, передернувшись всем корпусом, рванула вперед, увлекая за собой остальных лошадей.

От неожиданности трое полисменов тут же оказались под конскими копытами, другим удалось удержаться в седле. И как ни пытались они натягивать поводья или кричать что есть мочи, ничего не помогало.

Первыми жертвами в толпе оказались парень и девушка с плакатами в руках. Их сдавленные крики слились с сочувственными возгласами людей, окруживших тело Грэхема.

Обезумевшие, растоптавшие своих седоков лошади во весь опор неслись на толпу. А удержавшиеся всадники напоминали средневековых рыцарей, боровшихся с чудовищами, в которых вселился дьявол. Однако все усилия полисменов оказались напрасными. Бухер разглядел, как одна из лошадей, с ходу перемахнув через барьер, подмяла под себя несколько молодых людей. Копыта ее, словно снаряды, били без промаха.

Страшная паника охватила толпу. Волнение, казалось, распространялось от эпицентра и мгновенно достигало краев огромной площади. Люди в ужасе пытались бежать. Бухер увидел, как еще одна лошадь скинула седока и в этот момент почувствовал прикосновение руки к своему плечу. Он оглянулся и увидел возбужденное лицо юноши, его сверкающие желтым огнем глаза и сухие от напряжения губы, которые он то и дело облизывал.

В толпе воцарился хаос. Но несмотря на это, телекамеры продолжали равнодушно стрекотать, и на экране возникали новые и новые искаженные ужасом, окровавленные лица и растоптанные тела Бухер успел заметить, как молодая женщина, пытаясь спасти своего малыша, высоко подняла его над собой, но поток людей, подхватив ее, увлек в самую гущу, и крик ее смешался с воплями остальных несчастных. И тут Бухер опять обернулся, услышав, как Дэмьен вполголоса презрительно обронил:

— Да воцарятся над миром полный хаос и анархия!

Внутри у Бухера все сжалось, он бессильно привалился к колонне. В какой-то момент достигнув апогея, крики в толпе неожиданно и разом оборвались. Наступила полнейшая тишина. Застыло и изображение на экране. Со стороны юго-востока не было ни одного заграждения, и люди ринулись в этом направлении к Уайт-холлу — пожалуй, единственному островочку, где они могли бы укрыться от взбесившихся лошадей.

Отхлынув, толпа оставила позади себя жуткие следы: хромающие мужчины, женщины и дети натыкались друг на друга, а над распростертыми, окровавленными телами то тут, то там причитали друзья или родственники погибших.

Бухер спрыгнул с подножия колонны и осмотрелся по сторонам. В нескольких ярдах от него лежала мертвая лошадь. А под ней — раздавленный всадник. Бухер взглянул на каменного льва. Даже там в самых немыслимых позах застыли окровавленные, искалеченные люди: некоторые еще шевелились. Стоны раненых сменялись криками ужаса и боли.

К этому времени подоспели санитары с носилками. И уж, конечно, не обошлось без фоторепортеров, которые, словно грифы на падаль, тут же слетелись сюда.

На одном погибшем юноше было как раз то самое темное одеяние с люминесцирующим скелетом и черепом. , И как жуткий гротеск, сквозь эти нарисованные, светящиеся ребра торчали его собственные, изломанные кости.

Дэмьен спрыгнул с подножия и взял Бухера под руку.

— Где нас ждет машина? — поинтересовался он. Бухер шатался, словно пьяный. Он отрицательно покачал головой.

Дэмьен молча стоял у груды мертвых тел, собака у его ног чутко принюхивалась. Затем юноша повернулся к Буферу и с пафосом воскликнул:

— Да будут благословенны борцы за мир!

— Аминь, — присоединился к нему Бухер, и они стали пробираться сквозь быстро редеющую толпу.

Глава 13

Смерть Джеймса Грэхема потрясла Бреннана. Он узнал об этом днем во время ланча. В новостях сообщалось также, что по предварительным данным число погибших достигало тридцати восьми, а раненых — более сотни человек.

Количество жертв поражало. Но известие о гибели Грэхема повергло Бреннана в состояние шока. Год от года крепло в нем чувство восхищения этим человеком. А сколько людей не понимали Грэхема; его критиковали на каждом углу. И многие профессиональные политики, и разного рода выскочки имели обыкновение заметить при каждом удобном случае, что Грэхем — всего-навсего «мягкотелый либерал с очень добрым сердцем, но полным отсутствием чувства реальности».

Однако Бреннан прекрасно понимал, что все это далеко не так. Он встречался с Грэхемом всего дважды в жизни. И каждый раз наблюдал, как этот философ легко, с юмором кладет на лопатки любого доку по части политики, обезоруживая в самом что ни на есть профессиональном споре. Ибо политическое чутье этого старика было безошибочным. Кто-то умудрился даже выставить его советским агентом, но эта попытка с треском провалилась.

В глубине души Бреннан не раз признавался себе, что чтит Грэхема, как святого. Это был уникальный человек и — при всем при том — обладавший прекрасным чувством юмора!

А теперь его нет в живых. Еще одна жертва в этом фантастическом списке.

Бреннан позвонил Маргарет и попросил ее записать новости на видеомагнитофон. При этом он сообщил жене, что несколько задержится.

Она встречала его на пороге:

— Ты что такой всклокоченный? — удивилась Маргарет.

— Всклокоченный? Да, пожалуй.

Маргарет была в джинсах и маечке — эдакий «подросток-переросток», как она сама себя называла. Яркий макияж на ее лице был сейчас совершенно не к месту. Филипп поцеловал жену и, почувствовав ее тепло, притянул Маргарет к себе. И тут же ощутил призывную податливость ее тела. Но не это было ему сейчас нужно. Участие и поддержка — вот в чем он нуждался сегодня. Бреннан мягко отстранился от жены, не замечая странного выражения ее лица.

— Ты смотрела новости?

— Да. Бедные лошадки.

Филипп резко обернулся и остолбенел.

— Бедненькие, с чего это их понесло, — вскрикнула жена.

— Господи, Маргарет… — Бреннан не мог продолжать, а она, пожав плачами, направилась в кухню.

— Я захвачу тебе к обеду пивка, — через плечо бросила Маргарет.

Бреннан посмотрел ей вслед, затем, поднявшись в кабинет, включил видеомагнитофон. Хроника была смонтирована таким образом, чтобы передать весь масштаб трагедии. Перед глазами посла замелькали уже виденные кадры: как Лабрадор бросается на Грэхема и дальше, дальше… Бреннан невольно зажмурил глаза. Он не мог вынести этого зрелища.

Комментатор заговорил о лошадях. Он несколько раз заострил внимание на том, что подобное случилось впервые за всю историю существования полиции, ибо таких лошадей дрессируют долго и упорно, и призваны они для того, чтобы ни один волосок не упал ни с чьей головы. Однако, добавил комментатор, уже начато расследование.

Бреннан вновь и вновь запускал кассету, всматриваясь в экран. И вдруг он замер. Бреннан разглядел Поля Бухера, стоящего у колонны. Какого черта его туда занесло? На это идиотское сборище?

Бреннан еще раз прокрутил эти кадры и заметил, как какой-то юноша, спрыгнув с подножия колонны, тащит Бухера за руку. Бреннан остановил кадр и откинулся на спинку стула. Внезапно он понял, что видел лицо этого юноши. Чье же это лицо? И тут он вспомнил… Дэмьен Торн. Да, это было его лицо. Только как если бы ему было лет восемнадцать.

— Господи, Боже мой, — вырвалось у Бреннана. — Господи…

Голос Маргарет прервал его мысли.

— Чем это ты занят, — Бреннан уловил жгучее любопытство в вопросе жены, когда та подавала ему пиво. Он выключил телевизор и взглянул на Маргарет. Вот ей-то он как раз ничего и не скажет.

— Да так, кое-что решил просмотреть, — улыбнулся Филипп.

Никогда не сможет он раскрыть свою душу женщине, которая во всем этом кошмаре выказала жалость лишь к «бедным лошадкам». Уж она-то точно сочтет его сумасшедшим.

Лучи послеполуденного солнца пробивались сквозь оконные занавеси в одном из кабинетов министерства иностранных дел, высвечивая облачко табачного дыма, поднимающегося над массивным, красного дерева, столом. Битый час в этом помещении шла оживленная дискуссия на ставшую уже почти крамольной тему Голанских высот. Там в настоящий момент находились военные силы США, в задачу которых входило поддержание в названном регионе мира.

С лица Питера Стивенсона прямо-таки не сходила улыбка. Сегодня ему приходилось туго. Стивенсон метался между представителями двух враждующих лагерей.

— Господа, господа, — постукивая пальцем по столу, пытался он урезонить двух сирийцев, говорящих хором в то время, как три представителя Кнессета исподтишка буравили их взглядом.

— Господа, ну пожалуйста.

Наступило, наконец, молчание. Арабы словно выбились из сил и теперь, с трудом переводя дыхание, набирали в легкие воздух для новой атаки.

И тут в полной тишине раздался спокойный и усталый голос американского посла:

— А не кажется ли вам, господа, что уже давно пора прекратить мышиную возню и серьезно, по-мужски посмотреть на это дело?

Все лица тут же обратились в сторону Бреннана. Выражение этих лиц было различным: на них можно было прочесть и неприкрытое изумление, и откровенное непонимание, и страх. Собравшиеся здесь делегаты пытались понять, что может стоять за подобным заявлением.

Сирийцы вскочили со своих мест и, размахивая кулаками, начали неистово выкрикивать какие-то набившие оскомину лозунги.

— Господа, пожалуйста, — Стивенсон почти охрип от напряжения. Усилия его, похоже, были тщетными. Вот уже и израильтянин доказывал что-то с пеной у рта.

Стивенсон схватил молоточек и застучал им по столу.

— Объявляется часовой перерыв, — возвестил он, поднимаясь с кресла и собирая лежащие перед ним документы. Затем поспешно покинул кабинет. Стивенсон был раздражен. Но то, что причиной его раздражения стал посол, заметили единицы.

Прогуливаясь по коридору, один представитель английской делегации спросил другого:

— А он не любитель выпить, этот парень?

— О, я не удивлюсь, если это действительно так, — поддакнул его коллега.

Бреннан шел прямо за ними и прекрасно слышал, о чем они судачат. Ему нестерпимо захотелось схватить их за головы и треснуть друг о друга лбами.

Бреннан как раз наливал в чашечку коричневый маслянистый напиток, когда к нему подошел невысокий израильтянин. Фамилия его была Саймон. В дипломатических кругах этот человек прославился как твердый, но одновременно изворотливый политик.

— Весьма своевременное заявление, — улыбаясь, заметил Саймон.

— Честно говоря, я сам не понимаю, что это на меня нашло, — так же вежливо улыбаясь, отозвался Бреннан. Саймон пожал плечами.

— Да ладно, перерыв все равно был необходим. — Он поближе придвинулся к послу. — Я сегодня разговаривал с Полем Бухером. Он сказал, что вчера вечером вы его разыскивали.

Бреннан кивнул.

— Он просил передать извинения за то, что не ответил на ваш телефонный звонок. И еще он был бы рад пригласить вас к себе сегодня вечером часикам к семи, если вы не возражаете.

— Спасибо, — кивнув, поблагодарил Бреннан. А когда Саймон отошел, посол вдруг подумал: а с какой такой стати этот тщедушный еврей передал ему приглашение от Бухера?

— Филипп, я так рад, что ты смог выбраться ко мне. — Рукопожатие Бухера было по-прежнему крепким, но в этот раз Бреннану бросилось в глаза, что цвет лица у старика очень нездоровый, да и во всем облике Бухера сквозили явные признаки усталости. Никакой лоск не в состоянии был скрыть эту перемену.

Мужчины выпили и заговорили о всяких пустяках. Бухер опять извинился за то, что не ответил на телефонный звонок.

— Ерунда, — отмахнулся Бреннан, — я просто видел тебя по телевизору и хотел выразить сожаление по поводу этого кошмара.

Тень мелькнула на лице Бухера, А Бреннан продолжал:

— Я хотел сказать, что действительно ужасно присутствовать при таком побоище и видеть весь этот хаос.

— И только поэтому ты позвонил? — удивился Бухер.

Бреннан кивнул.

— Ну да, как говорится, момент вынудил. Ужасно все это. Хотя… — он заглянул в свой бокал с виски. — Хотя, конечно, не стоило беспокоить тебя по этому поводу.

Бухер улыбнулся.

— Ну, я-то рад видеть тебя по любому поводу. И они опять перешли на мелочи. Обсудили дискуссию в Министерстве иностранных дел, упомянули его, Бреннана, неожиданную реплику. Бухер предложил было еще одну порцию виски, но посол отказался, сославшись на то, что ему пора домой. На пороге он на мгновение замешкался.

— Скажи, пожалуйста, а что это за парень был там, на площади, рядом с тобой? Бухер нахмурился:

— Какой парень?

— Ну, по телевизору показывали. Ты вроде разговаривал с ним.

Бухер пожал плечами:

— Не знаю, — буркнул он, — наверное, один из демонстрантов. В таком хаосе невозможно кого-то запомнить. Сам знаешь, как там бывает.

— Да уж. Спасибо за вечер и виски.

Бреннан вышел от Бухера в еще более подавленном состоянии, нежели днем. Он задавал себе вопросы и не находил на них ответов. Однако самым странным являлось то, что посол никак не мог объяснить собственное поведение. Взять хотя бы эту злосчастную реплику на совещании. Теперь уже, конечно, никто не скажет, что он, Бреннан, — классный дипломат, трезвый аналитик и т, п. Напротив, теперь при каждом удобном случае будут язвительно замечать, что посол иногда теряет на собой контроль. И если бы сейчас Бреннана попросили объяснить, чего ради сделал он такое сногсшибательное заявление, он не нашелся бы, что ответить.

В отличие от большинства своих коллег и друзей, Бреннан не был склонен ко всякого рода самокопаниям. Однако и равнодушным к собственному «я» его нельзя было назвать. А в последнее время посол обратил внимание на признаки какой-то внутренней нестабильности: то на него накатывали совершенно необъяснимые приступы гнева, то он прямо на ходу забывал элементарные вещи.

Даже на внешность Бреннана эти душевные срывы наложили отпечаток: под глазами набухли мешки, а в самой глубине зрачков затаился какой-то страх. Ему постоянно хотелось спать, он то и дело ловил себя на мысли о том, что веки его тяжелы, словно свинец.

Маргарет пока ни словом не обмолвилась с ним о той перемене, что происходила на ее глазах. Это было не в ее правилах. Точно так же, как и не в правилах его сотрудников: они могли замечать все, что им заблагорассудится, но не имели права сказать ему об этом. Хотя ведь не дураки же они. Все видят, перешептываются между собой.

Вернувшись домой, он прямиком поднялся в свой кабинет и включил телевизор. Запустив магнитофон, посол вновь увидел на экране Трафальгарскую площадь. Он нажимал кнопку за кнопкой, гоняя пленку взад-вперед, пока не понял со всей очевидностью: юноша этот — живая копия Дэмьена Торна, и Бухер лгал ему, уверяя, что не знаком с ним.

Здесь крылась какая-то тайна. Бреннан протянул руку к бутылке виски. Посол вдруг подумал, что поступил абсолютно правильно, не задав Бухеру вопрос, из-за которого он и приходил сегодня к старику. О похоронах Дэмьена Торна.

Похоже, что хоть здесь он выиграл очко.

Глава 14

Билли Харрис, начальник пресс-службы Би-Би-Си, был польщен и одновременно заинтригован неожиданным приглашением в американское посольство. Сидя в такси, он по дороге в Гросвенор Сквер то и дело задавался вопросом, чего это посол так им заинтересовался. При этом Харрис поминутно теребил в кармане кассету.