Все же я вспоминаю ту ночь с небольшой долей нежности. Во-первых, тогда я впервые спела перед сестрой, и я до сих пор помню выражение ее лица, когда я поднялась на эту глупую маленькую сцену и спела одну из своих песен. Селеста была сильно удивлена, я думаю, обнаружив, что я не какая-нибудь бесталанная гитаристка-любительница.
      «Пыльные дороги» – это маленький дешевый ресторанчик в Нашвилле. Здесь были открыты очень многие кантри-певцы, ставшие потом популярными. Условие таково: если ты хочешь петь здесь, то все, что тебе нужно сделать, это встать и спеть. Большинство исполнителей – любители, обладающие гораздо большим талантом пить пиво, чем петь. Однако иногда здесь показываются и известные певцы. Так же, как и агенты разных студий. Так случилось, что в тот вечер там присутствовал представитель одной из самых известных студий – Мьюзик Роу. Я, конечно же, не знала этого, когда поднималась на маленькую сцену и развлекала народ песней «Ты так одинок» – блюз, который я написала одной облачной ночью. Я не пыталась поразить никого, кроме своей сестры и ее знакомых. Но все-таки я заметила, что на меня смотрел один парень, когда я танцевала со всеми, кто меня приглашал, включая и одного идиота, который был настолько пьян, что не мог держать руки там, где полагалось.
      Я выпила пива немного больше, чем нужно, но я не была настолько пьяна, чтобы смутиться, когда я поняла, что за этой сценой наблюдает мужчина, который целый вечер смотрел на меня. Я оттолкнула своего партнера и пошла в уборную. Когда я вышла оттуда, то увидела, что мой наблюдатель стоит, прислонившись к стене, и ждет меня.
      В то время Ройс Макколл был единственным мужчиной в моей жизни, но это не означало, что я была слепой или мертвой. В обращенном на меня взгляде незнакомца было что-то такое, что заставило меня поежиться. Как будто он знал, что когда-нибудь мы станем очень важны друг для друга. В глубине души я это тоже знала.
      Может быть, именно поэтому я повела себя глупо и легкомысленно, не допуская даже мысли о физической близости. Это не было обычной попыткой «снять девочку», и мы оба знали это.
      – Знаете, – сказала я, – девушки за нашим столиком уже избрали вас самым красивым парнем в ресторане. Они считают, что ваш хвостик и хмурый вид делают вас похожим на Стивена Сигала.
      Он изогнул бровь и стал даже еще больше похож на этого киноактера. Но потом он улыбнулся мне, и все сходство исчезло. Эта улыбка начала растапливать лед в моем сердце. Только поняла я это лишь позже. Гораздо позже. Слишком поздно.
      – Я отрастил длинные волосы раньше, чем он. Я бы пригласил вас на танец, но мне больше хочется снова послушать, как вы поете. А после того, что я недавно видел, наверное, мне следовало бы предостеречь вас от опасности танцевать с незнакомыми.
      Я моментально покраснела. Внезапно я поняла, что мне бы очень хотелось, чтобы именно этот человек уважал меня.
      – Спасибо. Не за совет, а за отличную идею – спеть еще одну песню. Дайте мне пять минут, а я дам вам песню, которую, уходя отсюда, вы будете напевать себе под нос!
      Это было, конечно, шуткой. Может быть, я немного рисовалась перед красивым мужчиной, но к тому времени когда я нацарапала стихи и музыку, которые возникали у меня в голове быстрее, чем я могла их записывать, все изменилось.
      Люди в ресторане тоже поняли это. Когда я подошла к сцене, какой-то пропитанный джином парень подал мне свою гитару. Владелец заведения, который слышал, как с того места, где я сейчас стояла, пели Хэнк Уильяме и Чет Аткинс, потребовал от всех тишины и, скрестив на груди руки, приготовился слушать. Я запела «Никогда не танцуй с незнакомыми», глядя прямо в глаза вдохновителю этой песни. Я пела только для него. А зал, заполненный полупьяными людьми, вдруг превратился в исключительно внимательную аудиторию, как будто все они тоже понимали важность происходящего.
      Но эта тишина длилась не вечно. Когда я допела под энергичные аплодисменты и крики, я попыталась пробраться к своему новому знакомому, стоявшему в дальнем конце зала, но друзья Селесты отвели меня обратно к их столику. Когда я в следующий раз посмотрела туда, он уже ушел. Однако он оставил визитку с адресом одной из ведущих студий и нацарапанной ручкой простой и короткой фразой: «Позвоните мне». Ну что ж, по крайней мере, теперь я знала, как его зовут, и что он заинтересовался моими песнями. Харрисон Джад был менеджером одного из известнейших продюсеров в Нашвилле.
      А вот что я действительно не знала, так это была ли я ему так же интересна, как и мои песни. Однако сейчас было не время раздумывать об этом, потому что наш столик сразу же стал относиться ко мне как к только что открытой новой звезде, и я стала уже не просто «маленькой сестрой Селесты».
      Я слушала, как Селеста вместе со своими друзьями завывает «Sfand by Your Man» в попытке снова стать центром внимания, но меня это уже не волновало. Я даже спела с ними несколько строчек, думая о том, как сегодняшний вечер может изменить мою жизнь.
      А еще я думала о Харрисоне Джаде. И не только о том, что его связи могут означать для пока еще неизвестной певицы кантри.
      Для Ройса не осталось незамеченным то, как много внимания я теперь уделяю своему лицу и фигуре. Мы встретились с ним, как встречались все это время, у тихого небольшого ручья. Ройс гладил мои волосы. Я начала их растить и недавно сделала «спиральную» химию, которая мне, по-моему, идет.
      – Ты как-то изменилась. Ты что же теперь, загордишься, если парень сказал тебе, что ему понравилась твоя песня?
      – Нет, – засмеявшись, ответила я. – Я действительно звонила Харрисону Джаду насчет своей песни, но я что-то не заметила в себе особых перемен в связи с этим. А разыгрывать из себя знаменитость – это специализация Селесты. Кстати, на следующей неделе она уезжает в Атлантик-Сити. Папа уже до блеска отполировал арфу, а мама, я даже не знаю, сколько времени провела, готовя ей костюмы.
      Я-то знала, но ни за что не сказала бы. Я не хотела, чтобы Ройс Макколл знал, какое смехотворное зрелище представляет из себя моя семья в связи с последним этапом карьеры моей сестры.
      Все это время Ройс задумчиво жевал стебелек какого-то цветка. Потом он воткнул его мне в волосы и притянул меня к себе.
      – Знаешь, что я думаю? – прошептал он. – Я думаю, что самый большой талант в вашей семье – это ты, и что ты способна на большее, чем просто писать песни.
      Он поцеловал меня, и я почти забыла о том, что я не должна быть сейчас здесь, и тем более с человеком, которого мои родители не знают. Я даже не могла говорить, когда он отпустил меня. Что-то бормоча, он освободил мою грудь от блузки.
      – Ты такая красивая, – прошептал он.
      – Я почти верю тебе, – тоже шепотом ответила я.
      Он перевернулся на спину и притянул меня к себе на грудь.
      – Ты должна знать свои достоинства и верить в них, Фэйбл Деверо! Почему-то у меня такое чувство, что в твоей семье тебя никогда ни за что не хвалят.
      Я поцеловала кончик его носа и провела пальцем по краю бороды. Я узнала, что Ройсу было за тридцать, и что он был уже женат. Еще два очка против того, что он для меня подходящая пара, если об этом узнает мой отец.
      – Ты прав. Но это происходит потому, что в нашей семье сказочной принцессой всегда была Селеста. Папа всегда считал ее идеалом. Он не хотел еще одного ребенка и никогда не делал из этого тайны. Он не скрывал этого даже от мамы, когда она была мной беременна. С самого рождения я была для него неприятной случайностью. И эти чувства у нас взаимны. Папа и я никогда не могли переносить друг друга.
      Играя с выбившимся завитком моих волос, Ройс сказал:
      – Твоя сестра не может быть красивее тебя.
      Я до сих пор думаю о том, как легко этот человек умел лгать, и удивляюсь своей наивности.
      – Да уж, конечно! Ты даже никогда не видел Селесты. Вот что я тебе скажу. Когда ты увидишь ее, ты поймешь, почему никто не обращает на меня внимания, когда рядом бывает моя сестра. Ее красота просто убивает всех наповал.
      Я взъерошила ему волосы.
      – Ее волосы почти такого же цвета, как твои, и длиной почти до талии. У нее такие же волосы, как у моей прабабушки Дайаны. Как-нибудь, когда мои родители уедут, я покажу тебе ее портрет. Она была удивительной женщиной, поверь мне.
      – А твоя сестра похожа на нее?
      Мне пришлось задуматься об этом. В нашей семье знают массу легенд о Дайане, но ни в одной из тех, что я слышала, она не похожа на мою легкомысленную сестру.
      – Нет, ты знаешь, я не думаю, что похожа… Эй, что ты делаешь?
      – Пытаюсь отыскать молнию на твоих джинсах.
      – Нет, Ройс, – я боролась больше со своими собственными чувствами, чем с ним. – Если нас в таком виде здесь застанет отец, меня выгонят из дома. Он уже и так напугал меня недавно за обедом. Он спросил меня, видела ли я тебя и была ли у тебя дома.
      Руки Ройса застыли у меня на талии.
      – Что ты ему ответила?
      – Я сказала: да, я встречалась с тобой случайно, по-соседски, но нет, я не была у тебя дома.
      – И это все?
      Я чувствовала его напряженность, и она удивила меня. Меня, вообще, должно было бы удивить очень многое, но я была молода и неопытна.
      – Да нет. Я надеялась, что то, что я ему сейчас скажу, не рассердит его.
      – Отец попытался поговорить со мной о тебе, но не добился особого успеха. Тогда он рассердился и сказал, что сам порасспрашивал кое-кого о нашем «загадочном соседе».
      Ройс сидел, не шелохнувшись.
      – И что же он узнал?
      – Он сказал, что есть что-то очень странное в том, что он ничего не сумел узнать о человеке, у которого хватило денег, чтобы переехать в нашу округу. Он еще сказал, что слышал о том, что кое-кто хочет заняться в Теннесси рэкетом на скачках, и может быть, именно за этим ты сюда и приехал.
      Напряжение Ройса как рукой сняло, и он громко засмеялся.
      – Ну что ж, для меня это облегчение, что он считает меня частью какой-то преступной группировки, а не простым плутом, который пытается втереться в ваше общество.
      Я не могла не задать вопроса, который терзал меня с тех пор, как я впервые встретила Ройса.
      – Ну, а что же ты все-таки здесь делаешь, Ройс?
      Он колебался всего минуту, а потом притянул меня к себе и поцеловал.
      – В данный момент я пытаюсь соблазнить одну молодую женщину с большим будущим в кантри-музыке, если то, что я слышал, правда. Ведь «Ты так одинок» стала повсеместным хитом, так?
      – Ну, не очень-то это большой хит, хотя Харрисон говорит, что теперь моя следующая песня тоже может пойти.
      – Рад за тебя. Но в данный момент я хочу узнать тебя с другой стороны.
      Я не могла запретить ему сделать то, чего я хотела точно так же, как и он. У меня просто не было причин сказать «нет» этому мужчине, перед которым просто невозможно было устоять.
      Да и потом, я ведь была влюблена. Когда-нибудь это все равно должно произойти, так почему не с Ройсом?
      Потом он был очень нежным и вытер слезы, катившиеся по моим щекам, хотя я даже не заметила их.
      – Прости, любимая. Я бы ни за что не сделал тебе больно.
      Он целовал меня снова и снова и шептал те нежные слова, которые каждая женщина хочет услышать в такой ситуации. Я обняла его и закрыла глаза от лучей заходящего за гору Дайаны солнца.
 
      – Я просто не могу поверить тому, что ты мне говоришь, Фэйбл. Ты не едешь с нами в Атлантик-Сити, не собираешься быть с семьей в самый важный день в жизни твоей сестры?
      Яичница с беконом застряла у меня в горле и не хотела двигаться дальше.
      – Я только что сказала тебе, папа. Когда я вернулась вчера…
      – А где ты была, кстати? Мать сказала, что ты не придешь к ужину, но я не слышал, чтобы ты вообще возвращалась этой ночью.
      – Да, меня не было. Но я уже взрослая, черт возьми!
      – Не ругайся, Фэйбл. А теперь все же скажи мне, почему ты считаешь, что ты не можешь поехать со своей семьей и быть с нами вместе там, где произойдет самое, может быть, важное событие в жизни твоей сестры.
      Я раздраженно бросила на стол салфетку.
      – Да я пытаюсь тебе объяснить, черт возьми! У меня тоже есть своя жизнь, хотя никто из вас этого еще не заметил! И завтра на десять часов утра у меня назначена запись. Вот о чем был этот звонок. Харрисон хочет, чтобы мы все это закончили вовремя, чтобы выпустить пластинку до июньской ярмарки. Он считает, что одна моя новая песня имеет все шансы на то, чтобы…
      – Харрисон?
      – Харрисон Джад. И нет, ты его не знаешь, так же как не знаешь никого из «Мьюзик Роу», потому что они не записаны в твои идиотские клубы или…
      Я встала и налила себе еще чашку кофе, выплеснув почти половину на льняную скатерть, когда садилась обратно за стол. Глаза у меня покраснели от бессонной ночи, я это знала. А звонок Харрисона Джада в восемь утра разбудил меня вскоре после того, как мне все же удалось уснуть. Отец внимательно разглядывал меня, прищурив глаза. Интересно, что бы он сказал, если бы я сейчас дала ему правдивый отчет о том, как его младшая дочь провела сегодняшнюю ночь?
      – Да ладно, не важно. Я просто не могу поехать, вот и все. Селесте на это наплевать. Маме тоже. Я им никогда не была нужна. Как, впрочем, и тебе.
      – Значит, ты думаешь, что твоя ничтожная карьера в этой кантри-музыке важнее, чем возможность твоей сестры завоевать самый главный титул Америки?
      Я посмотрела отцу прямо в глаза и сказала самым медленным, самым холодным и самым ядовитым тоном, на который только была способна:
      – Для меня – да. А вообще-то, я бы и кусочка конского навоза не дала бы за тот титул, который вы с Селестой считаете таким уж архиважным!
      Следующий поступок отца был просто беспрецедентным. Он встал со своего места, аккуратно положил на стол свою салфетку и, обойдя стол, подошел ко мне. Пощечина звонко прозвучала в огромной комнате. Я и сейчас не могу сказать, кто тогда так испуганно полувздохнул, полувскрикнул – отец, я или Азалия, которая входила в этот момент в комнату с тарелкой свежих тостов.
      Я только знаю, что когда я медленно поднялась со своего места, не сводя глаз с отца, я почувствовала непреодолимое желание остановиться у портрета моей прабабушки Дайаны Деверо. Эта картина одного заезжего «домашнего художника» всегда казалась мне более живой, чем что-либо в этой официальной, холодной гостиной.
      – Ты видела? – сказала я женщине, смотревшей на всех нас с увековеченной безмятежностью. – Твой отец был безродным игроком-ирландцем, но я готова поспорить, что он ни разу не ударил тебя и не относился к тебе как к грязи под ногами… – Мои слова замерли в воздухе, когда я увидела в дверях призрака.
      – Как вам это нравится? – спросила Селеста, грациозно демонстрируя платье, которое было точной копией наряда с портрета. – Я решила провести небольшую репетицию своей роли в конкурсе талантов Южанка в сценах войны.
      Подходя к буфету, сестра поцеловала отца и погладила меня по щеке.
      – Еще раз доброе утро, папа дорогой. Фэйбл, ты выглядишь немного разгоряченной. Мне правда очень жаль, что ты с нами не поедешь. Эти яйца свежие, Азалия?
      – А как же твоя арфа?
      – А что с ней?
      Селеста аккуратно откусила кусочек тоста.
      – Разве ты не собираешься играть на арфе на этом конкурсе?
      Мне хотелось просто визжать, а я говорила спокойно, как это ни странно.
      – А, да.
      Она откусила крохотный кусочек бекона, на мой взгляд, слишком громко.
      – Это тоже будет в скетче – наша прабабушка играет, чтобы успокоить женщин. Я подумала, может быть, использовать эту песенку «Ох, бренди», которую она пела в те времена. Конечно, если ты меня научишь сегодня после завтрака, Фэйбл.
      Они все смотрели на меня, ожидая ответа: отец – со своей кривой усмешкой, Селеста – с крошками тоста, прилипшими к ее красивому рту, который все еще громко жевал бекон, и я – с ярко-розовым отпечатком ладони отца на щеке. Я глянула на Дайану и засмеялась.
      – Ты не против поделиться своей старой песенкой? Я к тому, что ее, конечно, будут использовать не по назначению, но, если ты не возражаешь…
      Селеста засмеялась.
      – Фэйбл, слушай, ну ты совсем сумасшедшая; разговариваешь с портретом. Папа, ты когда-нибудь такое видел?
      Мой отец даже не улыбнулся.
      – Твоя сестра в последнее время вообще ведет себя… необычно.
      Он потрепал сестру по щеке.
      – Репетируй песню, дорогая, и заканчивай собирать вещи. Увидимся позже.
      Он даже не посмотрел на меня и не произнес ни слова в мой адрес, что меня очень устраивало.
      Если бы мы с Селестой были сестрами в лучшем смысле этого слова, мы очень многим могли бы поделиться друг с другом. Я думала о том, что произошло между Ройсом и мной. Как бы хотелось рассказать какому-нибудь близкому человеку обо всех тех чувствах, которые сопровождали меня в первое путешествие во взрослый мир секса.
      Но Селеста была слишком переполнена своими собственными переживаниями, чтобы думать о моих, даже если бы я смогла поделиться ими с нею. Мы работали над песней, которую она захотела использовать в своем скетче. Она подобрала мелодию на арфе и выводила слова приятным, высоким, слегка фальшивым сопрано.
      – Ну, думаю, теперь получается. Старушка Дайана наверное заткнула уши, чтобы не слышать, как я пою ее любимую колыбельную.
      Селеста взяла мою гитару, взяла несколько аккордов и небрежно спросила:
      – А, кстати, откуда ты знаешь эту песню?
      Я удивленно уставилась на нее, но не из-за ее вопроса, а потому что ответа на него просто не было. Внезапно я поняла, что не имею ни малейшего представления о том, откуда взялись эти стихи. Но Селесте незачем было об этом знать, поэтому я тут же придумала разумный ответ.
      – Думаю, от Азалии. Знаешь, она ведь всегда напевает себе под нос песни, которым ее научили ее родители. А их семья давно живет на этой плантации.
      Селеста снова начала перебирать струны моей гитары. Я поняла, что она пытается подобрать мелодию той песни, которую я пела тогда ночью в «Пыльных дорогах».
      – Так, значит, ты записываешься на студии и поэтому не поедешь с нами на конкурс?
      Она все еще лениво перебирала струны гитары, но я поняла, что ей интересно, что я отвечу. Из того, что она сказала, мне стало ясно, что она подслушала большую часть, если не весь наш с отцом спор за завтраком. Я почувствовала себя немного виноватой за ту ужасную фразу о стремлении всей ее жизни стать Мисс Америка.
      – Мне очень жаль, что меня там не будет.
      Но на самом деле мне вовсе не было жаль, впрочем, так же, как и ей, и мы обе это знали.
      – А что касается моей записи, так это не такая уж большая сделка. Просто Харрисон считает, что эта новая песня может понравиться диджеям на радио, и тогда они прокрутят ее в воскресных программах.
      По тому, как Селеста одновременно насмешливо и пренебрежительно фыркнула, можно было понять, что она думает о моей карьере и моих амбициях.
      – Ты будешь петь ту песню, которую сочинила тогда в этой ужасной забегаловке? Ну, ту, которую ты прямо на ходу придумала?
      Я засмеялась.
      – Я была пьяна в стельку. Думаю, мне теперь надо всегда писать песни после нескольких банок пива.
      – Мне она очень понравилась.
      Теперь я могла бы поклясться, что мы подходим к самому главному.
      – Спасибо. И нет, завтра мы будем записывать не эту песню. У Харрисона есть другая вещь, и он считает, что она идеально подходит для меня.
      Когда я позвонила ему через неделю после нашей встречи, он заставил меня придти на прослушивание. После этого события начали происходить с невероятной быстротой. Харрисон сказал, что ребятам на студии я очень понравилась, и они хотят, чтобы я сделала запись на радио.
      И тут Селеста просто нокаутировала меня одним коротким, быстрым и точным ударом.
      – Ну, тогда, может быть, ты разрешила бы мне использовать эту твою песню в современной части моего скетча? Я думаю о нем, и, по-моему, его нельзя оставить таким, какой он есть сейчас. И потом я заметила, этот этап обычно выигрывают не конкурсантки, которые представляли что-то свое…
      Я удивленно уставилась на нее.
      – То есть, ты хочешь спеть мою песню, а представить все так, будто ты сама ее написала?
      – Да ладно тебе, сестричка! Тебя послушать – так это прямо преступление какое-то! Ты таких песен можешь целую дюжину написать, даже особо не стараясь.
      Из уст моей сестры это звучало как отчаянная мольба, а этого за ней никто никогда не наблюдал. Я вдруг по-настоящему пожалела ее. Вот она – накануне самого главного события, к которому ее готовили и натаскивали всю ее жизнь, и она смертельно боялась проиграть его.
      Какого черта! Это ведь всего лишь какая-то глупая песня, которую я написала, чтобы произвести впечатление на друзей Селесты и на Харрисона Джада.
      – Тебе понадобится гитара. Арфа будет выглядеть и звучать смешно, если ты сыграешь на ней кантри.
      Селеста взвизгнула и бросилась обнимать меня.
      – В этом же все и дело. В первой части скетча я – южанка, одетая как моя прабабушка и поющая простую колыбельную. Потом – раз! Я сбрасываю старые одежды и пою твою сентиментальную песенку.
      Я вынуждена была признать, что ее идея была неплохой. И Селеста была чертовски хороша в подобных представлениях. Видит Бог, у нее было достаточно практики.
      Мы сели, и я научила ее своей «Никогда не танцуй с незнакомыми», показав ей даже один небольшой проигрыш на гитаре, который она могла бы вставить, чтобы покрасоваться перед публикой и судьями.
      Если Селеста не выиграла эту корону, это произошло не потому, что у нее подленькая сестра. Я всегда гордилась тем, что это было не так.

Глава 7