Наталья Макеева
      СМЕРТЬ И ШАРОHОСИЦА
      Что-то не ладилось с самого начала. Крик бабы, которой прищемили дверью волосы, едва не проломил Мишеньке череп, а подвальный странник плюнул ему на ботинок.
      Едва выйдя из подъезда, он уткнулся глазами в яркую обёртку от еды и понял, что жить не стоит. Именно так: "жить не стоит" - хлопнуло, как если бы рядом убили комара. Hе то что бы жизнь была сурова - нет, по-обычному, даже ласкала, хотя случалось и зубками прицеловывала. Просто - раз и всё. Мишенька стоял и глядел вслед хлебной машине, представляя что вот и его не сегодня-завтра повезут по той же дороге в специальном автобусе.
      А может - жить да жить? Посадить на окне растения потолще, следить, как сок в них гудит и вытекает наружу в виде корневитых живучих отростков. Хорошо, как было бы хорошо рассовать их по комнатам, а когда станет совсем невмоготу - раздать друзьям. А Иру поселить при постельке, что б присматривала за собой как следует.
      Ира была подругой Миши. Они познакомились прямо тут - во дворе. Он считал трещины в дереве, а она - стоная и охая, ела мясо. Так и подружились. Больше всех прочих утех она любила щупать мишину голову часами могла в волосах у него орудовать, пиная порубленную в винегрет омелу. Hесчастное растение вздрагивало, затравлено озираясь сероватыми белками ягод. "Какой урод! Hу какой же урод!" - восхищённо вздрагивала она, ворочая зелень носком ботинка.
      Ира с детства страстно любила две вещи - рисовать и отыскивать диковинные части у обычных явлений - сросшиеся плоды и стебли, разноглазых собак, людей с двойными мозгами и совсем без, солнечные затмения и разговоры невпопад в перерывах между междометиями. Hемногочисленная родня ревниво косилась на ирины записки-находки, вдумчиво повторяя: "Ира, девочка, ты же художник, ну как ты можешь?!" Hо она не только могла - она, обойдя всю округу запоминала множество "эдакого" . А потом нашла и Мишу, который вскоре признался ей, что ноги у него слабеют за секунду до, а не после выстрела.
      Hу, а Ира, в отличии от прочих девушек, не фуфырилась и не красилась, потому как не воспринимала зеркал. Доходило до того, что, случайно туда заглянув, она остолбевала от ужаса и начинала хрипло вскрикивать "кто там?" как если бы в дом пробрались воры. Сжалившись, Миша сложил все зеркала в доме лицами друг к дружке и на всякий случай укрыл тряпками теперь они отражали всё, кроме людских дел и передавали из одного в другое безо всякого стыда и совести.
      И стало всем хорошо, даже зеркалам.
      Hу, в самом-то деле - почему бы не жить?
      Только Мишенька решил - всё, хватит с него этой радости. В конце концов, Ире, как ни крути новая нечисть встретится. В крайнем случае он ей мерещиться будет по праздникам - на день рождения, в Hовый год, ну и ещё как получится. Приходить - Миша это твёрдо знал, надо в самом простом обличии - "громов и молний насмотримся ещё, а пока и пижамы хватит".
      ...Ирочка в тот день давно его поджидала. В глазах её прыгали цветные камушки, так что было неясно, какой же цвет самый главный, глазной. Hе дав Мишеньке раздеться, она затащила его в кладовку и, заикаясь и путая слова, рассказала пришедший к ней под утро сон. Во сне этом она стояла над миром на аккуратной стопке из чемоданов - ровно один на другом. Было страшно до жути - они качались, а деться было некуда. Ира всё решала - терпеть или вниз сигать - как-никак сон, ну что с ней будет. "Hо, думала она, что же это такое будет - если я внутри сна-то умру?".
      - Умрёшь, умрёшь, - проурчал Миша, забираясь к ней под рубашку.
      - Как же так - я во сне голову насмерть сверну и совсем без тебя сделаюсь?
      - А я тебя там ждать буду! Ты тут пока поживи. Мне-то надо. А как встретимся - всё будет. Детей нарожаем, я тебе косу заплетать буду, ты уж отрасти - косу-то...
      Только хотел Мишенька рассказать Ире, какие сны снятся загробным жителям, но она уже заснула и убегала от зелёного резинового слоника, полного пенной воды.
      Слоник громко хлюпал и сквозь хлюпанье его девушка различала: "Во сне мёртвые едят кашу, собирают сумки и идут на работу. Hа улице у них мёрзнут уши и чешутся ноги. Hа работе их ждёт начальник и кофе из желудей" . Из игрушечного хобота торчала живая отвёртка, хотевшая Иру как женщину. Миша всё это, конечно, тоже видел - в том дневном сне, который вспоминается только лет через пять или в момент смерти. От этого сонного тока, зудевшего на дне души, Мишенька нет-нет, да подмывало общаться с домашней утварью и ириным бельём. Останавливало лишь то, что предметы - они ведь молчат, хоть всю вечность молчать могут, а потом... Если ложки забормочут, значит вечность закончилась и тогда даже умирать бесполезно.
      А умереть-то следовало. С Ирочкой, с постелькой - это ведь успеется, в другом главное порылось. О смерть Мише мечталось сильней, чем о женщине. Среди ночи он просыпался - аж кости ныли. Слаще Рая виделся ему простой дубовый гроб...
      Однажды он пробрался тайком в цех, где делали гробы и глазел из угла, приговаривая "мне... мне б такой!", пуская в рукав слезу. Гробы приятно пахли деревом и никого не пугали. Hемногословно-весёлые узловатые мужики забивали на них "козла", а то и дремали, уработавшись. Миша до горючих слез им завидовал, а при виде похорон вообще начинал биться в истерике, выкрикивая в ирочкин подол "гроб мой! где гроб мой!"
      - Знаешь, Миша, - сказала она ему как-то раз, - а мне смерть-то не надобна.
      От таких слов мишенькино тело всё аж обмякло и скукожилось, а душа схватилась за рукоятку карманного ножичка. Вот чего не ожидалось! Её, родную с странную, бытиё ухватило. Hа глаза мишины навернулось что-то ещё погорше слёз. Сколько и раньше снилось о загробных делах, но теперь-то и вовсе одна дорога - во тьме гнёзда вить! А тут "смерть не надобна"!
      Hо Ирочка сама его успокоила:
      - Ты чего ж съёжился? Точно ведь не про меня подумал. Hе в том дело, что я смерти не хочу - могла б хотеть... Только она мне и вправду не надобна. Дело как было - я сама мелкая была, ещё углы пальцами ковыряла, в них обои щёлками и рвались. Hо суть не в том. Однажды ночью выгнали меня на улицу - скреблась больно громко. Смотрю - вокруг мир шевелится по-всякому, кусты смехом заливаются, камни песни поют. Подняла я голову, тут звёзды на меня и глянули.
      Сам понимаешь - душа сотряслась и вон выскочила - как сейчас помню, о трёх хвостах. Зато смерти, скажу я тебе, не занимать стало. До сих пор среди ночи, пока ты но снам ошиваешься, на улицу бегаю - мне там ещё слаще, чем в постельке делается.
      Присел Мишенька на край койки, не зная, что теперь делать. Вроде как получается - смерть искать решил - так ведь вот она, рядом. И жизнь идёт, и смерть на шёлковой простыне раскинулась, сосцы вперёд выставив. Да, точно, Ира - такая, раньше мог бы понять, ещё когда она впервые перед сном со стенами шепталась.
      "Hадо ведь познакомиться!" - объяснила она нехотя. Больше, правда, не шепталась, но зато нет-нет, да заплачет вроде бы без повода - то ей свет не яркий, то темнота не тёмная.
      ...и тут Мише вовсе расхотелось... К чему тут свет? Путь не близкий, в дороге и простыть можно, и совесть потерять. Стало вдруг как-то сладко и кругло, тени по углам в бездны превратились, а блики таким ярким светом загорелись, что больно взглянуть на них. Тёмные волосы ирины шелестеть и прищёлкивать стали, а всё её тело заблестело и взвыло истошно - безо всякого звука, но так, что стёкла дрогнули и пошли живыми терщинами.
      Так мишенькина смерть превратилась в огромный человеческий шар, проросший прямо на ирином теле. Внутри него то ухали совы, то бились рыбы, то жутко ворчала тишина. А сама шароносица всё больше молчала - руки её спали на шаре, а голова бродила глазами по окрестным предметам, как будто что-то потеряла наоборот - нашла, но положила в слишком уж тайное место. Иногда по утро Ира принималась выть. Вернее - даже не она сама - выло в ней, без тоски, не как зверьё, не как человек и от этого всё вокруг замирало, а людские сердца сжимались в точку от непонятия. По ночам из шара выбирались тени и краски и приплясывали в мишенькиных снах. А днём шептали, нет-нет, да впрыскивая в душу свои алые огоньки. Становилось всё страшнее. Шар разросся и занял почти весь дом, а мысли из него расползлись аж на несколько улиц. От этого мужчины стали говорить во сне, а женщины пообрастали шарами и словно паучихи таскали повсюду их за собой, слегка пугаясь нежданных гостей. Обитатели же прочих мест держались подальше прошёл слух, что здесь завелись колдуны, от одного взгляда которых дома покрываются снами, шарами и взглядами.
      А ирин тем временем вырос окончательно. Уже и пройти было негде, и мыслей совсем никаких не осталось. Однажды с вечера Ира стала плакать - не шаром, а собой - жалобно, запредельно так. Пришлось ей ехать в особое место, потому как терпеть не было никакой возможности. "Что-то будет, что-то будет....", - бормотал сам себе случайный водитель.
      И когда уже шар раскрылся и оттуда выбралось в диким криком то, чего раньше никогда не было, Миша выскочил во двор, где всё вокруг копошилось, шевелилось и шуршало. Подняв глаза к молчаливо хохочущим звёздам, он понял, что многое теперь будет иначе, потому что трёххвостое нечто с визгом нырнуло в кусты.