- Скоро станция Поворино? - спросил Виктор Николаевич проводницу.
      - Вы, товарищ, пять минут назад об этом спрашивали, я ответила: через час!
      Неужели прошло всего пять минут и почему так медленно идет поезд? Что он так разволновался? Может, и не приедет жена, запоздала телеграмма или дети нездоровы, тогда вовсе не вырваться, а в это Поворино сколько времени добираться...
      Задолго до остановки Виктор Николаевич вышел в тамбур. Вот семафор, вот и станция.. Жену он увидел сразу. Впереди у них было пять минут - время стоянки поезда. Хотелось сказать многое, очень многое, и вдруг все главные слова пропали, остались простые:
      "Дети здоровы, растут. На тебя похожи...", "Мои раны зажили. Все хорошо...", "Я так соскучилась, хотя бы дали отпуск...", "Какой отпуск, такая война..."
      А может быть, эти простые слова и были самыми главными...
      Как мгновения пролетели минуты: примерно по полторы за каждый год ожидания встречи.
      Ударил станционный колокол. Он тихо сказал:
      - Пора. Пора...
      Она ответила: "Береги себя", а знала, что не будет беречь, не такой он человек.
      Капитан запрыгнул в вагон на ходу.
      На всех фронтах от Баренцева моря до Черного полыхала война, и надо было спешить.
      15
      Немало городов больших и малых повидал Виктор Николаевич за свою жизнь, а вот небольшой городок, на окраине которого стоял запасной авиационный полк и где пришлось служить с осени сорок второго, так и не увидел. Запомнился лишь небольшой грязный вокзал, куда приехал после госпиталя и откуда уезжал в мае 1943 года, получив новое назначение.
      Здесь же в запасном полку его разыскало письмо-треугольник, Виктор Николаевич повертел в руках конверт, почерк незнакомый, под обратным адресом четко выведено "Федоров". Каштанкин никак не мог вспомнить, кто он, где перекрещивались их жизненные пути-дороги. Но когда вскрыл письмо, то сразу понял: Федоров - тот летчик, который просился у комиссара Салова послать его в бой, хотя бы воздушным стрелком. Комиссар полка тогда разрешил ему летать с ним посменно на одной машине. "Помню, мы встретились, когда вы уезжали по ранению в госпиталь, - писал летчик. - С трудом узнал, где вы теперь служите, и решил написать о дорогом для нас обоих человеке - комиссаре Салове. Правда, в последнее время он был уже не комиссаром, а заместителем по политчасти, но все по-прежнему называли его комиссаром. Так и я его называю в письме.
      Он не должен был лететь в трагически закончившийся полет. И вообще не дело политработника части выполнять обязанности воздушного стрелка. Помните, при вас был разговор, когда он мне говорил, что летчика готовить дольше и труднее. Но случилось так, что воздушный стрелок на одной из машин был ранен, а "ил" комиссара находился в ремонте, и товарищ Салов сел к пулемету в заднюю кабину.
      Их сбили за линией фронта. Горящий самолет сел в поле у редкого кустарника. Летчики хотели скрыться, чтобы потом перебраться через линию фронта к своим, но их окружили фашисты. Тогда комиссар и летчик вернулись в машину, и комиссар из задней кабины бил по врагам из пулемета, пока не взорвался штурмовик.
      Об этом мы узнали через несколько дней от местных жителей.
      В тот день я был принят в партию. Я поклялся быть таким же, каким был наш незабвенный товарищ комиссар..."
      Каштанкин разгладил ладонью листок. Скорбная весть всколыхнула в памяти все те немногие встречи с Садовым, разговоры, которые они вели. Высокие слова, свои призывы комиссар подкреплял делом каждый день и час, он подтвердил их и героической смертью. И еще Виктор Николаевич подумал, что, оказывается, жизненный потолок летчика, о котором когда-то говорил Салов, проявился даже не на высоте, не в заоблачной дали, а у земли и на земле.
      В марте 1943 года Каштанкину было присвоено звание майора, а вскоре он получил совершенно неожиданное назначение: на западе шли жестокие бои, а его направили в сторону, противоположную от фронта, на Тихоокеанский флот. На его рапорт послать на фронт ответили, что его боевой опыт принадлежит не ему одному, его надо передавать молодежи, помогать осваивать новые машины, которые только начали получать дальневосточники.
      Путь майора Каштанкина пролег через всю страну. Поезд уходил из затемненного города. По дороге с непривычки удивляли освещенные, как казалось, живущие без войны, мирной жизнью города, а прибыл в затемненный Владивосток. Ни единого огонька, патрули на улицах города.
      "Война далеко, а будто снова на фронте", - подумал Виктор Николаевич, ожидая приема у командующего авиацией. Он вспомнил о провокациях на восточных границах - на Хасане, на Халхин-Голе, подумал, что и сейчас по обе стороны границы заряжено оружие. Дальневосточный округ преобразован во фронт, и он находится в повышенной боевой готовности...
      Об этом напомнил в беседе командующий, затем перешел к положению в авиационном полку ВВС Тихоокеанского флота, которым майору предстояло командовать.
      Каштанкин принял полк, куда поступали новые "илы" и прибывали молодые летчики. Началась напряженная учеба. Много часов он провел в воздухе, летал с каждым командиром эскадрильи и командиром звена.
      Опыт - дело наживное. Результаты сказались довольно скоро. Личный состав был быстро переучен на новую материальную часть. Требовательные и обычно скупые на похвалу проверяющие не раз отмечали, что боевая готовность, тактическая подготовка летчиков части и техническое состояние самолетов хорошее.
      Бывший сослуживец Каштанкина по 37-му авиационному полку ВВС Тихоокеанского флота А. А. Харитоновский рассказывал о В. Н. Каштанкине как об умелом воспитателе, мастере воздушного боя, требовательном офицере, человеке солидных военных знаний и большого общего кругозора. "Будучи в гостях у подводников, к их удивлению, он подробно говорил о тактико-технических характеристиках кораблей ряда стран мира, сравнивал их боевые возможности и мореходные качества. А когда в части по некоторым вопросам не хватало технической литературы, летчики пользовались чертежами, схемами, рисунками и конспектами Виктора Николаевича. С ним интересно было беседовать о литературе, музыке, театре..." - вспоминал Александр Александрович.
      Часть майора Каштанкина была на Тихоокеанском флоте на хорошем счету. Летчики отличались высокой подготовкой, подразделения - слетанностью. Кадровый военный, Виктор Николаевич почти всю сознательную жизнь готовил себя к войне. Но теперь личной подготовки было мало, надо было учить других для этой черновой военной работы - боев.
      Он готовил пилотов с учетом изменений в технике и тактике, воспитывал у них решительность, самоотверженность, мужество.
      Все время службы на Дальнем Востоке Каштанкин не терял надежды 'вернуться на фронт.
      - Вот подживут раны, обучу и воспитаю своих орлов, а потом опять воевать буду, - говорил он товарищам.
      Решив, что такое время пришло, он подал рапорт генералу, своему начальнику: "Все годы учебы в мирный период я готовился к войне. Ради любви к военному делу я пошел добровольно на флот, а затем в авиацию... Пошлите меня в действующую часть. Здесь есть офицеры, которые вполне заменят меня".
      В январе 1944 года его просьбу удовлетворили. Майора Каштанкина направили в распоряжение командования ВВС Краснознаменного Балтийского флота. Он получил назначение в стоявший под Ленинградом 7-й гвардейский штурмовой авиационный полк помощником командира по летной подготовке. "Назначением я исключительно доволен, - делился он новостями в письме другу. - Снова настоящая боевая работа, причем в самых дорогих для меня местах". Он возвратился в края, где юношей начинал трудовую жизнь, а затем службу на флоте, где закончил теоретический курс школы летчиков и откуда уезжал в трудные блокадные дни.
      Больше двух лет немецко-фашистские войска создавали укрепления под Ленинградом. "Неприступным северным валом", "стальным кольцом" называли свою оборону гитлеровцы. И все это "неприступное", "стальное", "долговременное" было сокрушено нашими воинами за пять дней.
      В ранний предрассветный час 14 января 1944 года скрытно сосредоточенная командованием на Ораниенбаумском плацдарме - небольшом пятачке земли, откуда меньше всего фашисты ожидали наших активных действий, 2-я ударная армия перешла в наступление. На день позже, 15 января, после почти двухчасовой артподготовки, прижимаясь к своему огненному валу - частым разрывам снарядов, двинулись на Пулковские высоты дивизии 42-й армии Ленинградского фронта. С воздуха наши части вместе с авиацией фронта поддерживали Военно-Воздушные Силы Краснознаменного Балтийского флота.
      Ночью флотские бомбардировщики нанесли удар по коммуникациям, разгромили штаб дивизии в Ропше. Но к утру погода окончательно испортилась.
      В тот день из-за непогоды летали только "илы" штурмовой авиадивизии. Военный совет Ленинградского фронта объявил благодарность всем экипажам морской авиации, совершившим боевые полеты 14 января.
      В последующие дни юго-восточнее Ропши соединились войска, продвигавшиеся из пригородов Ленинграда и из Ораниенбаума, образовав единый фронт наступления.
      Каштанкин вернулся в только что освобожденный от блокады Ленинград в начале 1944 года. В городе он пробыл недолго, всего несколько часов, но и за короткое время успел разглядеть произошедшие перемены. На предприятия и в дома пришли свет, вода и тепло, чисто было на улицах, бойко работали магазины, транспорт. Главное - иными выглядели люди, они будто распрямились и помолодели. Теперь они были лучше одеты: вместо фуфаек - пальто, женщины вынули цветастые платки, меховые шапочки. Небольшие эти детали говорили о многом: город победил, он восстанавливал хозяйство, залечивал раны...
      Фамилию командира 7-го гвардейского штурмового авиаполка гвардии майора А. Е. Мазуренко Каштанкин слышал много раз, читал в газетах о его славных боевых делах, и вот теперь состоялось их знакомство. Молодое приятное лицо с гладко зачесанными назад темными волосами, живые выразительные глаза, аккуратно подстриженные усики. Командир полка показался Виктору Николаевичу моложе своих лет. Держался он просто, дружески, рассказал об участии летчиков в прорыве блокады, заметил, что враг находится не слишком-то далеко от города, наступление продолжается и боевой работы хватает. Посоветовал пойти на стоянку самолетов, познакомиться с людьми.
      - Вот и начнем знакомство с инженера полка, легок на помине, - сказал Мазуренко, поправляя черно-смолистые усы. - Подчиненные о нем говорят: "Он мог бы даже без ключей сменить две дюжины свечей!"
      - Признание высокого класса работы, - заметил Каштанкин.
      Человек подвижный, никогда не сидящий без дела, с открытым добрым лицом, инженер-майор произвел на Виктора Николаевича самое благоприятное впечатление.
      - Чего меня рассматриваете, не девушка, - улыбнулся он, - пойдемте самолет покажу, с экипажем познакомлю.
      У расчехленного самолета, к которому привел инженер полка Каштанкина, колдовали специалисты, проводили регламентные работы.
      - Вот ваш командир экипажа, но начальник не только ваш - новый помощник командира полка майор Каштанкин, - представил Виктора Николаевича инженер.
      Майор познакомился с техником самолета, представился и невысокий круглолицый юноша в черной летной куртке с коричневым меховым воротником:
      - Краснофлотец Кузнецов, воздушный стрелок.
      - Вместе летать будем, - сказал майор, протягивая руку.
      - Рад, что с таким опытным летчиком.
      - Сами-то откуда? - спросил Каштанкин, внимательно разглядывая авиатора.
      - Из Сибири. Призывался в Новосибирске. Не бывали?
      - Только проездом. Один вокзал видел, - ответил летчик. И спросил: Учились или работать довелось до службы?
      - Токарем работал на заводе. Каштанкин оживился, переспросил:
      - Да ну? Токарем?
      - Точно! Но почему, товарищ майор, вы сомневаетесь? - немного растерянно спросил воздушный стрелок, не понимая еще, почему именно его специальность так заинтересовала командира.
      Каштанкин рассмеялся:
      - Ведь я тоже токарем в молодости был. В Ленинграде на заводе имени Карла Маркса работал.
      - Вот оно что! Тогда здорово получилось!
      - Два токаря в одном экипаже. Надо, чтобы рабочая хватка в делах видна была. Спрос с нас двойной будет, однако уверен, что общий язык всегда найдем!
      - Так и будет, товарищ майор! Еще летать бы побольше.
      - Будем летать. Войны впереди много!
      На новом месте службы Каштанкин с головой ушел в боевую работу. Его действия в воздухе были примером для многих летчиков. Он стремился выходить на цели поточнее, поразить их с первого захода, умело использовал облачность и характер местности. Как помощник командира полка он был требователен к людям, заботился о них, учил умело действовать в бою.
      Целью удара на тот раз было прифронтовое село, превращенное врагом в опорный пункт обороны. Разведка донесла, что, выселив местных жителей из села, фашисты устроили в нем склады, в домах оборудовали казармы. Выйдя к селу шестерка штурмовиков сбросила бомбы. Каштанкин увидел, как уже после первых разрывов запылали дома-казармы, по улицам заметались солдаты.
      На втором заходе шестерка краснозвездных самолетов обрушила на противника огонь всех пушек и скорострельных пулеметов. Вскоре разрозненные очаги пожаров слились в одно сплошное огненное море.
      Повторный вылет по тому же маршруту произвели в предвечерние сумерки. Противник не ждал налета. Солдаты раскапывали развалины, другие ушли отдыхать в уцелевшие землянки. В это время и загремели взрывы, завершившие разгром вражеской части.
      В те дни задания экипажам штурмовиков были, в общем-то, похожими друг на друга: летчики поддерживали пехоту, наносили удары по вражеским позициям. Но появилось и новое, так как гитлеровская авиация стала активнее противодействовать нашим налетам. Поэтому все чаще стали летать с истребителями прикрытия. Их бывало немного, но бились летчики мужественно, нередко принимали удары на себя.
      И в это ясное утро Каштанкин снова повел в бой шестерку "илов". В полете их прикрывали четыре истребителя. Выполнив задание, самолеты возвращались на аэродром. В пути, невдалеке от линии фронта, группу перехватили "мессершмитты". Бой завязался на малой высоте. Имевший численное превосходство противник беспрерывно атаковал.
      С короткой дистанции "яки" сбили ведущий самолет врага. Второй проскочил место схватки и стал набирать высоту. Его мгновенно поймал в прицел командир звена истребителей, и обломки разваливающегося в воздухе "мессера" полетели к земле.
      Вражеские самолеты повернули назад. Два "яка" бросились преследовать фашистов, а два продолжали выполнять основную задачу, защищая штурмовики.
      Возбужденных, разгоряченных боем летчиков встретил заместитель командира полка по политчасти гвардии майор Мелкий. Он попросил Каштанкина задержаться, чтобы побеседовать, как он выразился, о важном деле.
      - О штурмовке знаю, - сказал он. - А как взаимодействовали с истребителями?
      - Отлично! Истребители - настоящие герои! Погнали "мессеров" - пятки у тех засверкали.
      - Что вы мне одному, всей эскадрилье об опыте последних боев надо бы рассказать!
      - Хорошо, подумаю, - не сразу ответил майор.
      - Вот до вечера и подумайте, или поручение не нравится?
      - Да нет... Чем богат, тем и поделюсь. Знания и опыт - дело наживное.
      Вечером многие летчики и техники пришли в клуб на беседу.
      - Почему мы выиграли утренний бой? - начал без предисловия Каштанкин. Прежде всего потому, что штурмовики и истребители умело применяли оружие, друг друга поддерживали огнем и маневром. Война - сложный труд. Я не оговорился - труд. Успеху в бою предшествуют изучение техники, тактики... Чтобы еще выше поднять боевой дух летчиков, - продолжал Каштанкин, - на взлетно-посадочную полосу вынесли знамя части, и каждый летчик поклялся не щадя своих сил бить врага. По-моему, взлетно-посадочное "Т" - это не только место взлета и посадки, а буква с огромным значением. С нее ведь такие слова начинаются, как товарищ, традиции, труд...
      Авиаторы встретили слова Виктора Николаевича аплодисментами. Они все гордились боевыми делами и штурмовиков, и истребителей - своих собратьев по оружию пилотов и техников полка.
      Майор рассказал о тактике передовых экипажей, понимающих сердцем небо и самолет - свое боевое оружие...
      У каждого самолета, как у человека, своя судьба. Одна машина служит долго, налетает много часов, украсится звездочками, по числу одержанных летчиком побед. Другая, не набрав и часа летной жизни, погибает в бою. Но судьба самолета всегда в руках летчика и техника. Выше летное искусство пилота, мастерство техника - дольше живет машина. И в полете она опирается не только на подъемную силу крыла, но V на плечи авиамехаников, техников, оружейников, мотористов. Истина эта известная, и все-таки нет-нет да возникают среди авиаторов разговоры, подобные тому, который шел однажды в кабинете майора Мазуренко после полетов.
      Майор Каштанкин докладывал командиру полка о своем вылете, отметил удачные действия молодого летчика, высокие летные качества машины, а о работе техников почти ничего не сказал. Инженер по эксплуатации, недовольно мотнув головой, заметил, что нельзя забывать техсостав.
      - Да ведь среди летчиков немало молодых, а технический состав, вашими заботами, опыт хороший имеет, там все нормально, - возразил Каштанкин.
      - Так вот, "вашими заботами", - повторил нараспев инженер. - О техниках, значит, - наши заботы, - о летчиках - ваши? Так, что ли?
      - Я понял, товарищ инженер-майор, на что намекаете. "Летун" на всем готовом выскочит в воздух на сорок минут, ему честь и хвала. И награды повыше и отдыха побольше, - сказал Каштанкин и посмотрел на Мазуренко, словно ища поддержки.
      Но командир полка не спешил высказывать свое мнение.
      - Не совсем так. Роль летчика никто не отрицает, он главная фигура в авиации, но о тех, кто на земле победу кует, тоже надо вспоминать почаще, стоял на своем инженер полка.
      - Это в вас техник говорит!
      - А в вас - летчик. Тяжелые бомбы кто под плоскости подвешивает? Пушки кто заряжает? С мотором кто в любой мороз возится? Кто рацию настраивает и приборы проверяет? Парашют укладывает кто?
      - Все так, что дальше?
      - Не о вас конкретно речь. Некоторые летчики свысока на техников смотрят, говорят, что их дело летать. Так-то оно так, но помочь бы иногда могли, - горячился инженер, слегка хлопая рукой по лежавшему на колене планшету.
      - Оставьте планшет в покое. Я вас понял. Хотелось бы летчиков поприжать, чтобы побольше технической части помогали?
      - В чем-то можно бы и побольше помогать!
      - Знаете же, когда вылетов много, прилетаешь, как выжатый лимон. Наземной работой можешь только на кровати заниматься, - заметил Виктор Николаевич.
      - Но бывает и полегче, - снова возразил инженер-майор.
      - Бывает.
      - Думаю, друг друга вы поняли, - вмешался, наконец, командир полка. Старая истина, что летает не летчик, а экипаж, да всегда новая. Давайте-ка поактивнее в этом направлении работу поведем.
      - Товарищ майор, в экипаж по штатам входит и техник самолета, - уточнил инженер.
      - Конечно же, я и его имею в виду, - сказал Мазуренко. - Летает не летчик, летает экипаж, - еще раз повторил он. - А для сплочения экипажей давайте для начала оформим стенд о их боевой работе. Ведь в самом деле, техники подготовили машину, летчик слетал, выполнил задание, но какой ущерб нанесли врагу, техники знают слабо, по отрывочным рассказам летного состава. А ведь летчик о себе не всегда расскажет.
      - Конечно, - заметил Каштанкин, - один может наговорить, что Геринга сбил, из другого, кроме обычного "все нормально", слова не вытянешь...
      - Я с политработником и фотоспециалистами поговорю, - подвел итог разговору Мазуренко, - а вы посмотрите, что еще для улучшения воспитательной работы можно сделать.
      ...Увеличенные фотографии запечатлели яркую картину разгрома вражеских войск: искореженные взрывами бомб автомашины и танки, разбитые реактивными снарядами зенитные орудия, горящие транспортеры. В клубе полка, где стоял стенд, слышались возгласы одобрения и похвалы "илам", отечественному оружию, летчикам.
      Когда фотоснимки были рассмотрены, скорее, изучены, политработник тут же побеседовал о содружестве летчиков и техников. Снова и снова повторял он, что в полете самолет, летчик опираются не только на подъемную силу крыла, но и на их - техников - плечи и благодаря этому шире у него становятся крылья, сильнее оружие, зорче глаз.
      Говорят: "Сто лет глядел бы на дело рук своих", имея в виду созидание, но сейчас летчиков и техников радовал нанесенный ущерб врагу, и каждый понимал, что уже не стрелять больше этим сожженным танкам и орудиям, не бороздить воды потопленным кораблям и ^удам, не топтать нашу священную землю убитым гитлеровцам.
      16
      Перед штабом выстроился полк. Каштанкин впервые видел в сборе весь личный состав известного в морской авиации 7-го гвардейского. Командир полка Герой Советского Союза гвардии майор А. Е. Мазуренко поздравил личный состав с 26-й годовщиной Красной Армии и Военно-Морского Флота и зачитал приказ Верховного Главнокомандующего, в котором подводились итоги боевых действий против немецко-фашистских захватчиков. "Свыше года, - говорилось в приказе, - Красная Армия ведет победоносное наступление, громя армии гитлеровских захватчиков и сметая их с Советской земли". Подчеркивалось, что Красная Армия выиграла летние сражения 1943 года и развернула победоносное наступление 1943-1944 годов. Фашистская Германия оказалась поставленной на грань катастрофы. В приказе отмечалось, что воины Армии и Флота, партизаны проявили чудеса героизма.
      В памяти Каштанкина встали те, кто своей жизнью завоевывал победы, о которых говорилось в приказе, ушедшие в бессмертие боевые друзья: таранивший и утопивший вражеский тральщик Кротевич, летчик Щербинин, который направил свой горящий штурмовик на "мессер". Их было немало, славных соколов, что погибали, но побеждали.
      Он считал в строю полка и тех, кто служил в нем, нес ему славу, а ныне сражался в других частях: Героя Советского Союза Е. Н. Преображенского, когда-то в прошлом командира этого полка (человека, водившего балтийские бомбардировщики бомбить фашистскую столицу Берлин), Героя Советского Союза Н. С. Степаняна (впоследствии дважды Герой Советского Союза), Героя Советского Союза Н. В. Челнокова (вскоре он стал командиром штурмовой авиадивизии, куда входил 7-й гвардейский полк, был удостоен звания Героя Советского Союза дважды) и других, пусть менее известных летчиков.
      В приказе ставилась задача овладеть боевым опытом, совершенствовать мастерство, бить врага, как его бьют гвардейцы. Эти слова были и о них, гвардейцах 7-го полка, о тех, кто стоял в строю полка: прирожденных летчиках М. Бухарове и В. Власове, неутомимых тружениках авиамеханиках А. Тронине и Г. Трестьяне, романтике неба воздушном стрелке В. Кузнецове, инициативном и рассудительном политработнике И. Мелком.
      Сосредоточенны их лица, строги взгляды. Каштанкин подумал о том, что они достойно пронесут гвардейское Знамя до границ, до фашистского логова через любые бури и испытания. Думал еще о том, что в тридцать с небольшим лет многое впереди, и хочется жить, чтобы трудиться для страны, мечтать и любить, строить завтрашнее счастье и растить Володю и Наташу. Думал и о том, что впереди много напряженных боев, каждый из которых может быть последним, что, может быть, он не увидит своими глазами победу, но сделает все, чтобы приблизить ее, хоть на день, хоть на час...
      Зачитав приказ, гвардии майор Мазуренко пожелал личному составу новых успехов в боях и разрешил отдыхать всем, у кого нет срочных дел...
      На постах осталась дежурная служба, а летный и технический состав после небольшого концерта бригады артистов разошлись по землянкам. Одни повели неторопливые беседы, другие сели писать письма, третьи устроили шахматное сражение.
      Но постепенно смолкли разговоры, были отложены недописанные письма, стихли возгласы шахматистов. Вниманием присутствовавших в землянке завладел авиационный механик сержант Георгий Трестьян. "Ошибается тот, кто считает, что на войне только стреляют, бомбят, атакуют или отбивают атаки врага, подумал Виктор Николаевич. - Когда выпадает свободное время, они делают то же, что и все живущие на земле, и даже пишут стихи".
      Подбадриваемый товарищами, Трестьян читал поэму, вызвавшую улыбки своим названием: "Евгений Онегин в авиации".
      "Нет, я не Пушкин, я другой,
      Еще неведомый избранник,
      По штатной должности механик,
      Но с поэтической душой..."
      Неизвестный поэт рассказывал об авиамеханике Евгении Онегине, который:
      "Подобно всем другим ребятам,
      Выл призван он военкоматом,
      Забрал повестку, сел в вагон,
      А в общем, - стал военным он".
      Трестьян не ожидал, что вызовет такой интерес у авиаторов незамысловатыми стихами, а его товарищи слушали и хвалили поэму за то, что написана она об авиации и слог "как у самого Пушкина". Ободренный дружескими репликами, Георгий читал строки о том, как авиамеханику Онегину, "чтобы самолет его был чист", был дан "помощник верный, Владимир Ленский, моторист". Евгений и Владимир сдружились, лучше всех оказались в работе. Все шло хорошо.
      "Но тут пришла в недобрый час
      Татьяна, мастер по приборам..."
      Красоты Татьяна была необыкновенной, многим нравилась она в авиаполку, но ей - лишь один Онегин. Девушка так же, как и в свое время пушкинская Татьяна, горячо полюбив его, написала ему письмо:
      "Я к вам пишу - чего же боле?
      Что я могу еще сказать?
      Мечтой о вас жила я в школе,
      Я не могу спокойно спать..."
      Она сообщила любимому, что он ее идеал, что вместе они были бы всегда счастливы, "письмо угольником свернула, списала адрес и уснула". Но Онегин спокойно взирал на девичью красоту, ровно билось его сердце, потому что "сильна техническая кровь, не победит ее любовь".
      Ссора между Онегиным и Ленским произошла, когда в части появилась веселая и общительная Ольга, дружившая сначала с Ленским, потом с Онегиным. Застав Ольгу и Евгения вместе, Владимир был оскорблен.
      "И грудь моя клокочет мщеньем,
      И стонет попранная честь...
      И бросил он врагу с презреньем
      Торцовый ключ на "тридцать шесть".
      - Ключ вместо перчаток, - хохотали авиаторы. - Правильно сделал! Давай, Трестьян, жми дальше!
      - А вы не смейтесь так громко, мне вас не перекричать, - ответил Георгий. - Дело серьезное, сейчас дуэль будет!
      Смех немного стих, и он продолжил:
      "Надев суконные фуражки,
      Накинув на плечи шинели
      И выпачкав в грязи ботинки,
      Пришли к ангару для дуэли.
      Они готовились с рассветом
      Сразиться в цвете юных лет,
      С собою взяв два пистолета
      И десять штук цветных ракет".
      Летчики и механики весело смеялись, а Трестьян читал о том, как пел Ленский свое знаменитое: "Куда, куда?..", посылая Ольге "последний пламенный привет" и как, "отсчитав пятнадцать метров Онегин поднял пистолет". Сцена дуэли была, конечно, кульминационной в повествовании.
      Евгений знал, что по роману победит своего соперника. После выстрела он поспешил к Ленскому, но увидел с изумлением, что тот жив и невредим. Посоветовавшись, бывшие друзья решили, и это было совсем не по Пушкину, стреляться еще раз. Онегин и Ленский снова стали по местам, достали еще по одной ракете. Но продолжить дуэль им помешали: рассыльный срочно потребовал явиться к командиру. И тут последовала расплата:
      "За самовольную отлучку,
      Наш Ленский получает взбучку,
      За хулиганство, за стрельбу
      Он был посажен на "губу".
      Онегина, как старшего по должности и воинскому званию, наказали более строго. Ему предстояло разлучиться с товарищами, с обеими девушками. Комдив ему объявил:
      "От вас, Онегин, я, признаться,
      Таких вещей не ожидал,
      Чтоб с подчиненными стреляться,
      На всю дивизию скандал!
      Чтоб больше не было такого!" 
      Тут на минуту он умолк,
      Подумал и сказал сурово:
      "Перевести в соседний полк!"
      В небольшом эпилоге неизвестный автор признавал несовершенство своих стихов, сожалел о том, что рано умер Пушкин, и не смог ничего написать об авиации...
      На несколько дней Трестьян стал самой популярной личностью в эскадрильях. Его то и дело просили почитать поэму или напомнить отдельные места. Георгий смеялся вместе с товарищами, а на вопрос Виктора Николаевича об авторе ответить не смог, отшучивался:
      - Не знаю. Знаю, что не я!
      - Ясно, что не вы. А кто? - настойчиво спрашивал Каштанкин.
      - Товарищ майор, правда не знаю. В другом полку достал тетрадку со стихами. Там слышал, младший лейтенант из новеньких привез. Да мало ли разных стихов люди сочиняют. Наш замполит говорит, что, пока гремит оружие, не молчат музы!
      - Не зазнавайтесь смотрите, артист! - улыбнулся Виктор Николаевич.
      - Вот это, товарищ майор, мне никогда не угрожает!
      Заместитель командира полка майор Иван Яковлевич Мелкий выступление авиамеханика не оставил без внимания, на "карандаш" взял. "Надо, - решил он, - привлечь его в полковую самодеятельность".
      17
      - А ведь прошли времена, когда мы воевали только над землей, вроде как сухопутными моряками стали. Прошли! Теперь больше над морем летать будем, говорил командир полка майор Мазуренко помощнику по летной подготовке майору Каштанкину и заместителю по политической части майору Мелкому. - Новое сегодня в штабе сказали; "Мы морские летчики, море - наше поле боя".
      - Хорошо, как призыв звучит, - заметил замполит, доставая блокнот. Он что-то хотел записать, но отложил блокнот и добавил: - Для коммунистов в коротких словах целая программа работы.
      - Верно, задачи в общем понятны, - продолжал майор Мазуренко и стал развивать давно родившиеся у него мысли. - Поле боя - не просто место боя. Географическое, что ли. На нем мы новые приемы действий применяем. Самолеты сейчас лучше оснащаются, - стало быть, и новую технику.
      - И еще на поле боя люди мужают, мастерство их растет, - добавил политработник.
      - Согласен. На все сто процентов согласен! А нам, товарищ майор, повернулся он к Каштанкину, - на занятиях по тактике надо учить атакам в море с разных направлений и малых высот.