Йогендра выходит из внедорожника посередине улицы — рядом с входом в клуб «Мусст». Полицейские и воры сходны в том, что считают стоянкой любое место, где соблаговолят выйти из автомобиля. Йогендра открывает дверцу хозяину. Велорикши, неистово трезвоня, с обеих сторон объезжают громадную машину.
      «Мусст»... потрясающие развлечения... «Тальв» — сообщает яркая неоновая реклама.
      С тех пор как практически у каждого появился персональный ди-джей, сарисин с собственными ремиксами, клубы стали рекламировать себя под именами своих барменов. До уик-энда еще далеко, поэтому респектабельных мужчин, подыскивающих себе жен, в клубе нет, но девушек хватает. Шив усаживается на табурет у стойки. Йогендра садится рядом. Шив ставит банку с яичниками на стойку. Специальная подсветка превращает их в некий инопланетный артефакт из какого-нибудь голливудского фантастического блокбастера. Бармен Тальв передвигает стеклянную тарелку с пааном по поверхности из флюоресцентного пластика. Шив берет кусочек, перекатывает его за щекой, смакует.
      — Где Прийя?
      — Там, в конце зала.
      Девушки в сапожках до колен, коротких юбках и облегающих шелковых блузках сгрудились вокруг стола, с которого и начинается клубное многолюдство. В центре в окружении бокалов с коктейлем десятилетний мальчишка.
      — Черт, «брахманы», — произносит Шив.
      — Внешность обманчива, он уже совершеннолетний, — замечает Тальв, разливая в два стакана содержимое шейкера, который отличается неприятным сходством с трофеем Шива из нержавеющей стали.
      — Ведь есть же хорошие мужчины, которые способны дать женщине все, чего она хочет: хороший дом, достойную жизнь — такую, чтобы ей никогда не приходилось работать, — приличную семью, детей, место в обществе, и она отвяжется от этого десятилетки, как теленок от матки, — рассуждает Шив. — Всех бы перестрелял. Просто потому, что такие вещи противоестественны.
      Йогендра активно закусывает пааном.
      — Тот десятилетка может десять раз купить и продать здешний бар. И он еще будет вовсю развлекаться, когда нас с тобой уже опустят в священные воды.
      Коктейль приятно холодноватый, он вселяет меланхолию, очень хорошо идет к паану, помогает ему легче проскользнуть в желудок. Шив оглядывает помещение клуба. Из девчонок не на кого сегодня и глаз положить. Те, что не хихикают рядом с брахманом, уставились в экран телевизора.
      — На что это они так пялятся?
      — Что-то, связанное с модой, — отвечает Тальв. — Тут привезли какую-то русскую модель, ньюта. Юри, кажется.
      — Юли, — подсказывает Йогендра.
      Его десны уже алы от паана. Освещение в баре имеет голубоватый оттенок, и нитка жемчуга, которую он постоянно носит, начинает отливать каким-то мистическим цветом. Красным, белым, голубым. Американская улыбка. Йогендра ни разу не снимал жемчужные бусы с тех пор, как стал работать с Шивом.
      — Таких я бы тоже всех перестрелял, — говорит Шив. — Извращенцы. Что касается брахманов, то они мухлюют с генами, но у них хотя бы понятно, кто мужчина, а кто — женщина.
      — Я читал, будто ньюты собираются получить разрешение размножаться клонированием, — мягко замечает Тальв. — Они согласны платить нормальным женщинам, чтобы те вынашивали их детей.
      — Ну, это уж совсем мерзость, — говорит Шив.
      Когда он поворачивается, чтобы поставить пустой стакан, то на отливающей голубым барной стойке обнаруживает клочок бумаги.
      — Что это?
      — То, что принято называть счетом, — отвечает Тальв.
      — Прошу прощения! С каких пор я должен оплачивать напитки в вашем заведении?!
      Шив разворачивает крошечную квитанцию, бросает взгляд на сумму. Еще раз внимательно рассматривает счет.
      — Нет, что такое?! У меня здесь уже больше нет кредита? Неужто вы хотите сказать: Шив Фараджи, мы тебе больше не доверяем?!
      Девицы у телевизора поднимают головы, привлеченные звуками намечающегося скандала. В голубоватом свете они становятся похожими на дэви. Тальв тяжело вздыхает. Появляется Салман. Он владелец, у него есть связи, которых нет у Шива. Шив потрясает папкой с меню, словно обвинительным актом.
      — Я говорил твоей здешней звезде...
      — Я уже много слышал о вашей платежеспособности.
      — Приятель, меня все уважают в этом городе.
      Салман холодным пальцем касается ледяного металла со суда.
      — Ваши акции больше уже не... не на подъеме, как раньше.
      — Значит, какой-то подонок пытается мне подставить ногу? Ну что ж, скоро я буду хранить его яйца в сухом льду...
      Салман отрицательно качает головой.
      — Вы ошибаетесь. Проблема исключительно макроэкономического свойства. Тенденции рынка, сэр.
      И вдруг весь бар-клуб «Мусст» как-то «отъезжает» от Шива, его стены уходят куда-то вдаль, остается только голова брахмана, громадная, раздувшаяся и покачивающаяся из стороны в сторону, словно праздничный разрисованный и наполненный гелием воздушный шар. Она смеется над Шивом смехом маленького идиота.
      У некоторых в подобных случаях перед глазами начинает плыть красноватая дымка. Шив всегда видит синюю. Густую, насыщенную, вибрирующую синеву. Он хватает тарелку с пааном, разбивает ее, прижимает руку Тальва к стойке и заносит длинный кусок острейшего стекла над большим пальцем бармена, словно нож гильотины.
      — Посмотрим, как этот беспалый будет смешивать коктейли, — цедит сквозь зубы Шив. — Бармен. Звезда.
      — Ну-ну, успокойся, друг, — медленно и с раскаянием в голосе произносит Салман, но Шив понимает, что это шипение кобры... а вокруг — снова синева, дрожащая, пульсирующая синева.
      Кто-то кладет руку ему на плечо. Йогендра.
      — Ладно, — говорит Шив, ни на кого не глядя. Кладет осколок тарелки, поднимает руки. — Ладно.
      — Я постараюсь забыть о случившемся, — говорит Салман. — Но в любом случае я жду оплаты по счетам. Полной оплаты, сэр. В течение тридцати дней. Стандартные условия.
      — Ладно. Чувствую, здесь что-то не так, — бормочет Шив, отступая. — Но я обязательно выясню, что именно, и вернусь, чтобы выслушать твои извинения.
      Он опрокидывает свой табурет, но не забывает прихватить банку с «препаратом».
      По крайней мере Шив добился того, что все девицы разом уставились на него.
      Аюрведический ресторан закрывается ровно в восемь, так как, согласно философии Аюрведы, есть после восьми часов вечера нельзя.
      По тому, что происходит в переулке, Шив заключает, что ресторан больше не откроется. У дверей стоят наемный фургон, две тележки, в которые впряжены пони, три трехколесных грузовых мотороллера, а несколько носильщиков выносят какие-то коробки. Старший официант Видеш занимается разборкой столиков и поэтому даже не поднимает глаз на врывающихся в ресторан Шива и маленького «вундеркинда».
      Мадам Овариум* [Яичник (лат.)] в своем кабинете, она собирает документы. Шив с грохотом опускает сосуд с «препаратом» на помятую металлическую поверхность.
      — Переезжаете?..
      — Один из моих «пареньков» направляется к вам.
      — Я был в отъезде. По делам. Как видите, у меня есть нужная вам вещь.
      Шив открывает наладонный компьютер.
      — Шив, разговаривать здесь небезопасно...
      Мадам Овариум — маленькая, толстая, почти шарообразная малайка с хвостом грязных волос, который опускается почти до самых ягодиц и который она не расплетала уже лет двадцать. Для своих «пареньков» она — «Аювердическая мадонна», потчующая их соответствующими тинктурами и порошками. Приверженцы учения твердо уверены, что мадам обладает способностями настоящей целительницы. Шив передает приготовляемые ею снадобья Йогендре, а тот торгует ими вразнос среди туристов, путешествующих по Гангу. Ресторан мадам пользуется известностью за границей, особенно среди немцев. Местечко это постоянно забито бледными выходцами из Северной Европы, которые отличаются той особой заостренностью черт, что характерна для людей, в течение нескольких недель страдающих проблемами с пищеварением.
      — Объясни тогда, в чем дело, — настаивает Шив. — Вы выносите вещи из заведения, а ты внезапно отшатываешься от этого, — он указывает на свой «препарат», — как от проказы! В чем дело?..
      Мадам Овариум засовывает несколько листов с бухгалтерскими отчетами в пластиковый портфель. Никакой кожи, ничего из убитых животных. «Произведенное человеком — для человеческого блага» — вот девиз адептов Аюрведы.
      Кроме всего прочего, это подразумевает и лечение с использованием стволовых клеток эмбрионов.
      — Что вам известно о небластульной технологии приме нения стволовых клеток?
      — Это то же самое, что и обычная зародышевая технология их использования... за исключением того, что с целью выращивания необходимых органов при названной методике могут использоваться любые клетки, а не только эмбриональные... Однако, насколько я знаю, пока этот принцип нигде не срабатывал!
      — Он великолепно работает с одиннадцати часов сегодняшнего дня. По восточноамериканскому времени. И то, что там у вас лежит внутри банки, стоит меньше самой тары.
      Перед глазами Шива вновь проплывает тело, уносимое речным потоком. Он наблюдает, как позади женщины колоколом вздувается сари. Он видит ее на сияющем чистотой столе во Всеазиатской клинике пластической хирургии — исполосованное тело под ослепительно ярким светом ламп. Шив не любит работать впустую. Но особенно ему претит, когда неопытный хирург превращает обычную повседневную операцию по удалению яичников в кровавую баню.
      — Всегда найдутся люди, которым не по карману американские технологии. Ведь мы живем в Бхарате...
      — Ой, дорогой мой, известно ли вам первое и главнейшее правило бизнеса? Точно определяй момент, когда надо ограничивать расходы. Вы знаете, сколько народу стоит надо мной? И ведь все они — с протянутой рукой: врачи, курьеры, полицейские, таможенные чиновники, члены городского совета... А крах неминуемо приближается. И мне совсем не хочется оказаться под обломками.
      — Так. И куда же вы направляетесь?
      — Неужели вы думаете, что я вам скажу? Если бы у вас была хоть толика здравого смысла, то давно уже следовало вложить капитал в более надежные отрасли бизнеса.
      Однако такой роскоши, как здравый смысл и осторожность, у Шива никогда не было. На всех этапах путешествия от Чанди Басти до этого аюрведического ресторана у него всегда был только один вариант выбора. Мораль существует для тех, кто живет за пределами басти. У Шива не оставалось выбора в ту ночь, когда он ограбил аптеку. Любой придурок мог достать оружие в годы Великого Разделения, но даже Шив Фараджи никогда не поступится своим стилем. Он воспользовался краденым внедорожником марки «ниссан» для того, чтобы протаранить стальные ставни аптеки. Его сестра выздоровела от туберкулеза. Похищенные антибиотики спасли ей жизнь. Он сделал то, что не стал, чего не смог сделать его отец. Шив показал всем, чего может добиться настоящий решительный мужчина. И он ведь не взял ни пайса из аптечной кассы. Раджа берет только то, что ему нужно. Тогда ему было всего двенадцать. На два года моложе своего «лейтенанта» Йогендры, Шив всегда шел вперед, не заботясь о возможностях отступления, и никогда не маневрировал. Точно так же он поступит и сейчас. Единственно правильное решение само придет к нему. И он примет его. Есть только одно, чего Шив не станет делать никогда: отступать. Бегство исключается. Ведь Варанаси — его город.
      Мадам Овариум с громким щелчком захлопывает портфель.
      — Дайте-ка мне свою зажигалку. Хоть какая-то польза от вас...
      Зажигалка у Шива старой американской модели. Она у него с того самого времени, когда войска США вошли в Пакистан. С тех дней, когда туда послали солдат, которые больше курили, чем стреляли.
      Мадам Овариум щелкает зажигалкой. Бумаги вспыхивают и почти мгновенно сгорают.
      — С этим местом покончено, — говорит она. — Спасибо за труды. Желаю вам всего хорошего, но только не пытайтесь со мной связаться. Ни при каких обстоятельствах. Больше мы никогда не встретимся, поэтому в нынешней жизни прощайте навеки.
      Вернувшись в машину, Шив включает радио. Опять какая-то ди-джейская тарабарщина. Как будто единственный способ доказать, что ты реальный, а не сарисинский ди-джей, заключается в том, чтобы целыми днями нести немыслимую чушь. Подобно Гангу — непрерывный поток дерьма. Ты ди-джей — так играй музыку. Люди хотят слушать твою музыку, она помогает им забыть о проблемах, почувствовать себя лучше. Может быть, они даже немного поплачут.
      Шив наклоняется к окну. В слабом мерцании приборного щитка он видит отражение своего лица на фоне человеческих толп на улице. У него возникает странное ощущение, что каждый из этих людей отнимает частицу его собственной души.
      Гребаная трескотня.
      — Куда ты везешь меня, парень?
      — Сегодня ведь бои.
      Он прав. По сути, ему больше некуда ехать. Но Шиву не нравится, что сидящий рядом с ним человек находится так близко, не нравится, что он внимательно смотрит, наблюдает за ним, делает выводы.
      Бой! Бой!.. — звучит у него в мозгу.
      Шив поднимается по узким ступенькам, поправляет манжеты на рукавах, и запах крови, денег и сырой древесины бьет ему под дых. Он любит это место больше всего на свете.
      Шив внимательно рассматривает клиентов. Несколько новых лиц. Вон та девица, вверху, у балконной перекладины, с персидским носом, пытающаяся выглядеть такой крутой... Она встречается взглядом с Шивом. Не отводит глаза, а пристально смотрит на него.
      Нет, не сегодня. Как-нибудь в другой раз.
      Объявляется следующий раунд, и Шив идет к столу букмекера. Где-то там, на Сонарпур-роуд, пожарные машины спешат тушить пожар, вспыхнувший в ресторане — он начался в шкафу, где хранили документы. А тем временем нечто, обладающее анатомией десятилетнего мальчишки и аппетитами взрослого мужчины, запускает свою короткопалую ручонку к священной йони его девушки. И женщина, погибшая без всякого проку, уносится течением Ганга в мокшу... но здесь, рядом с Шивом, люди, движение, свет, смерть, страх, шанс победить — и девушка, носящая по арене великолепного серебристого боевого кота.
      Шив извлекает из нагрудного кармана бумажник крокодиловой кожи, разворачивает веером пачку купюр и выкладывает деньги на стол. Синий цвет. Перед его глазами все еще стоит синяя дымка.
      — Один пакх рупий, — произносит Бачхан. Больше ставить нельзя.
      Помощник Бачхана пересчитывает банк и выписывает квитанцию. Шив занимает место у самой арены. Зазывала орет не своим голосом. Толпа рычит, вскакивает в едином порыве — и Шив вместе с ней.
      ...И вот он выплывает из густой темной синей пелены. Куски разорванного на части бойцового кота лежат на песке, а сто тысяч Шива уходят в кожаную сумку букмекера. Ему хочется смеяться. Он вдруг начинает понимать истину садху: настоящее счастье состоит в том, чтобы ничего не иметь.
      В автомобиле Шив больше не может сдерживаться и разражается смехом. Он снова и снова бьется головой в окно. Слезы текут по лицу. Проходит время, прежде чем к нему возвращается способность дышать полной грудью. И способность говорить.
      — Вези меня к Мерфи, — приказывает Шив. Теперь им овладел зверский голод.
      — На какие шиши?
      — В «бардачке» есть мелочь.
      Чайная аллея куполами зонтиков покрывает собственные испарения и миазмы. Эти приспособления не имеют никакого отношения к метеорологии. Мерфи заявляет, что зонтик защищает его от лунного света, каковой он считает пагубным и зловредным. Мерфи вообще любит делать заявления всякого рода, и первым из них является его имя. По его словам, он ирландец. Да, ирландец, «садху Патрик».
      Чайная аллея разрослась благодаря людям, строившим Ранапур. Она верно служила им. За рядами маленьких кафешек, где подают горячую еду, лавок со специями, палаток торговцев фруктами традиционные чайные открывают деревянные ставни, расставляют на дороге жестяные столики и складные стулья. Заглушая мирное клокотание газовых горелок и вопли радиоприемников, транслирующих индийские хиты, из сотен и сотен настенных телевизоров накатывается нескончаемый прибой телесериалов. Десять тысяч календарей с телебогинями свисают с разноцветных гвоздиков.
      Шив высовывается из окна и отсчитывает мелочь в обезьянью лапку Мерфи.
      — Дай ему несколько пицц.
      На взгляд Шива это что-то вроде обезьяньего дерьма, но для Йогендры пицца — воплощение модной западной еды.
      — Мерфи-джи, ты говоришь, что можешь сделать конфетку из всего, чего угодно. Попробуй-ка вот из этого.
      Мерфи открывает крышку сосуда, отмахивается от испарений сухого льда и пытается угадать, что там внутри.
      — Эй, а что там у тебя?
      Шив без обиняков объясняет ему. Мерфи с гримасой омерзения отводит физиономию в сторону и сует сосуд обратно Шиву в руки.
      — Нет уж, забирай. Думаю, вряд ли найдутся любители.
      Вряд ли дело в кулинарных талантах Мерфи, но после второго проглоченного куска аппетит у Шива пропадает окончательно. Все присутствующие смотрят в одну сторону. Куда-то вбок. Шив бросает газету, на которой лежит его пицца. И на нее тут же набрасываются бродячие собаки. Ему приходится отнимать у них Йогендрино дерьмо.
      — Да брось ты это говно и вези меня куда-нибудь отсюда.
      Йогендра изо всех сил нажимает на акселератор, выезжает на внезапно опустевшую улицу, и тут что-то опускается на крышу автомобиля с такой силой, что прижимает «мерседес» к земле. Противоударное устройство детонирует подобно гранате, затем следует голубоватая вспышка и начинает вонять перегоревшей проводкой. Автомобиль покачивается на трех оставшихся амортизаторах. Наверху что-то ворочается. Йогендра пытается завести мотор — безуспешно.
      — Выходим! Быстро!.. — командует Шив, заметив клинок, вспоровший крышу машины.
      Длинное, загнутое, как у ятагана, зазубренное, сверкающее, словно скальпель хирурга лезвие пронзает «мерседес» от крыши до передаточного вала.
      Едва Шив с Йогендрой успевают выскочить на Чайную аллею, как страшный клинок разрезает, вскрывает и потрошит раздавленную сталь машины, словно жертвенного младенца.
      Теперь Шив видит, что именно уничтожило его «мерседес», превратив шестьдесят миллионов рупий в гору немецкого металлолома. Хотя с этого мгновения Шив совершенно разорен, он, как и все вокруг, замирает на месте, буквально парализованный увиденным.
      Ветровое стекло автомобиля разлетается вдребезги. Нижние лапы боевого робота хватаются за крышу машины и запросто срывают ее. Тупой фаллос электромагнитной пушки находит Шива среди стоящих на улице и берет его на прицел. Шив во все глаза смотрит на громадный клинок, который, закончив крошить то, что когда-то было «мерседесом» седьмой серии, принимает горизонтальное положение. Боевой робот поднимается на ноги и делает шаг по направлению к Шиву. На боку жуткого механизма видны серийный номер и маленькие звезды и полосы, но Шив понимает, что управляет роботом вовсе не белозубый американский юнец с реакциями мальчишки, выросшего на компьютерных играх и пропитанного метамфетаминами. Здесь не обошлось без какого-нибудь курильщика биди, совершающего над компьютерной клавиатурой киберпассы в смертоносном танце Кали. И Шив ему хорошо знаком.
      Шив даже не пытается бежать. Эти штуки способны двигаться со скоростью сто километров в час, и уж если они почувствуют запах нужного ДНК, их без промаха разящий клинок пройдет любое препятствие, но до вожделенной мякоти вашего тела доберется.
      Боевой робот встает на дыбы и нависает над Шивом. Уродливая маленькая головка богомола опускается, сенсорная оснастка вращается на шарнирах. Шив может расслабиться. Теперь начался просто спектакль для уличных ротозеев.
      — Господин Фараджи. К вашему сведению, на данный момент все долги и налоговые претензии к господину Бачхану переводятся на Агентство Ахимсы.
      — Бачхан запрашивает мой счет?! — кричит Шив, глядя на размазанные по тротуару и истекающие спиртовым топливом останки последнего, что связывало его с мечтой о богатстве.
      — Верно, господин Фараджи, — говорит робот-убийца. — На вашем счету в «Тотализаторе Бачхана» на данный момент находится восемнадцать рупий. Вам дается одна неделя, начиная с сегодняшнего дня, на покрытие всех долгов. В противном случае будет начато дело о взыскании.
      Чудовищный механизм поворачивается на задних лапах, убирает все лишние части и прыгает через хозяев чайных, через коров, проституток и зевак по направлению к перекрестку.
      — Эй, ты!.. — кричит Шив ему вслед. — А что там за проблемы с моим счетом?
      Он собирает черепки и осколки высокоточных немецких устройств и швыряет их вслед электронному мытарю.

      — Итак, мисс Дурнау, это ваша лучшая идея, — сказал Томас Лалл, сидя за широким столом, на котором лежит папка с ее персональным делом. Через большое окно в венецианском стиле открывается вид на широкие просторы Канзаса в самый жаркий июнь столетия. — И где же вы были, когда она пришла вам в голову?..
      Эта сцена всплывает в памяти Лизы, когда она находится на расстоянии двадцати двух часов полета от МКС и двадцати шести — от Дарнли-285. Лиза накачана медикаментами и буквально упакована в мешок, прикрепленный к внутренней стене отделяемого отсека. Она не должна мешать капитану Бет, у которой слегка заложило правую ноздрю — воздух у нее из носа вырывается с ритмическим посвистыванием. Во вселенной Лизы этот назойливый звук дыхания пилота постепенно становится самым существенным раздражителем.
      Такого июня раньше не бывало. Об этом с уверенностью говорят сотрудники аэропорта, девушка в агентстве проката автомобилей, мужчина из университетской охраны, у которого она спросила дорогу. Никаких сравнений с горячими водами у берегов Перу или с угасающей энергией Гольфстрима. Здесь климатологи вошли в ту зону неизвестности, в которой любые предсказания теряют смысл. Томас Лалл пролистал ее автобиографию, взглянул на первый лист личного дела. Когда же она показала ему первый слайд, Томас остановил Лизу сногсшибательным вопросом.
      Лиза Дурнау до сих пор прекрасно помнит возмущение, которое мгновенно охватило ее. Пришлось положить ладони на бедра и крепко сжать их, чтобы хоть как-то успокоиться. Когда она отняла руки, то на брюках остались два потных отпечатка — словно талисманы от сглаза.
      — Профессор Лалл, я стараюсь быть профессионалом. Как мне кажется, вы обязаны выслушать меня хотя бы из вежливости.
      Вообще-то Лиза могла остаться в Оксфорде. Ей там очень нравилось. Карл Уокер все на свете отдал бы ради того, что бы удержать ее в Кебле. Из захолустья, где все еще преподавалось интеллектуальное проектирование, совершенно раздавленными возвращались и более блестящие докторанты, нежели она. Но если бы главный центр по исследованию кибержизни располагался на холме в библейском поясе, Лиза Дурнау обязательно поехала бы и туда. Еще до развода родителей она отвергла христианскую вселенную, которой жил ее отец, но пресвитерианское упрямство прочно впечаталось в генетический код Лизы. И она ни при каких обстоятельствах не позволит этому мужчине поколебать ее уверенность в себе.
      — Вы можете привлечь мое внимание прежде всего ответом на заданный вам вопрос, — ответил Томас. — Я хочу знать источник вашего вдохновения. Хочу представлять, как у вас развивается творческий процесс. Ощутить вместе с вами те мгновения, когда вдохновение освещает вашу личную вселенную, подобно яркой вспышке молнии. Мгновения, когда вы можете проработать семьдесят часов подряд на кофе и декседрине, потому что стоит лишь на секунду отвлечься — и все будет потеряно... Мгновения, когда идея вдруг материализуется из абсолютной доселе пустоты. Я хочу знать, как, когда и где она, эта идея, посетила вас. Наука — это творчество. Все остальное меня не интересует.
      — Хорошо, я вам отвечу, — говорит Лиза Дурнау. — То, о чем вы спрашиваете, случилось в женском туалете на вокзале Паддингтон в Лондоне, в Англии.
      Профессор Томас Лалл расцветает улыбкой и откидывается на спинку кресла.
      Группа когнитивной космологии встречалась два раза в месяц в кабинете Стивена Зангера в Империал-колледже в Лондоне. Участие в названных собраниях казалось Лизе Дурнау той важной целью, которой она должна была со временем достичь — наряду с такими задачами, как жизнь по средствам и рождение детей. Карл Уокер передавал ей отчеты о работе группы и резюме заседаний. В интеллектуальном смысле все, чем они занимались, было потрясающе интересно, и у Лизы не имелось ни малейшего сомнения в том, что участие в деятельности группы будет способствовать ее карьерному и научному росту.
      Однако исследования базировались на квантово-информационных теориях, а мысли Лизы двигались в направлении топологических кривых. Затем в протоколах встреч наметился сдвиг в сторону рассуждений о возможности существования искусственного интеллекта в виде параллельной вселенной, введенной в компьютерный код. Это уже была ее область.
      Целый месяц Лиза сопротивлялась, пока Карл Уокер не пригласил ее как-то в пятницу на обед, который завершился в ямайском ресторане в полночь распитием «Гиннесса» и бесконечными медленными танцами. Два дня спустя она сидела в конференц-зале на пятом этаже, жевала круассаны с шоколадом и втихомолку посмеивалась над высказываниями ведущих ученых страны относительно места интеллекта в структуре вселенной.
      Но вот кофейные чашки наполнены заново, и обсуждение началось. Лиза с трудом поспевала за дискуссией, развивавшейся с невероятной скоростью. Протоколы не давали даже отдаленного представления о ее широте и разнообразии. Лиза чувствовала себя неповоротливым толстяком в баскетбольной команде, который постоянно теряет мяч. К тому моменту, когда ей удалось получить слово и высказать свое мнение, она уже не могла сказать ничего нового.
      Солнце поднималось все выше над Гайд-парком, и Лиза Дурнау почувствовала, как постепенно ее охватывает отчаяние. Коллеги мыслили ярко, блестяще, быстро, но почти все в их рассуждениях было ложно, ложно, ложно, а ей не удавалось и слова вставить, чтобы поправить их. Дискутирующим уже начинала надоедать тема беседы. Они из нее все выжали и теперь собирались двигаться в другом направлении. А это значило, что Лиза может потерять самое важное для себя. Ей просто необходимо было высказаться — и прямо сейчас.
      Правая рука Лизы лежала на широком дубовом столе. Она медленно подняла ее. Взгляды присутствующих невольно устремились на девушку. Внезапно воцарилось странное напряженное молчание.
      — Извините меня, — произнесла Лиза Дурнау. — Позвольте вставить словечко? По-моему, вы все глубоко заблуждаетесь.
      Вслед за этим она высказала идею о том, что жизнь и разум возникли из неких фундаментальных принципов вселенной — так же, как физические силы и материя. Что Кибер-Земля представляет собой модель иной вселенной, которая может существовать в пространстве поливерсума, то есть вселенной, где разум является не случайно возникающим феноменом, а фундаментальной составляющей, как константа тонкой структуры, как омега, как размерность пространства. Вселенная, которая мыслит. Как Бог, добавила Лиза.
      Когда она произнесла эти слова, то тут же узрела массу прорех и натяжек в собственных аргументах и поняла, что все сидящие за столом тоже их заметили. Она слышала свой задиристый голос, такой наглый, такой уверенный...
      Закончила же Лиза жалким извиняющимся бормотанием.
      — Спасибо за интересные замечания, — сказал Стивен Зангер. — В вашем выступлении было много полезных мыслей...
      Ему даже не дали закончить предложение. Первым с места вскочил Крис Драпье из кембриджского отдела искусственного интеллекта третьего уровня. Он был самым грубым, самым громогласным и придирчивым из присутствующих: кроме того, Лиза уже успела заметить, что он с особым интересом оценивал ее задницу в очереди за кофе. Нет никаких причин для привлечения deus ex machina* [бог из машины (лат.)] там, где квантовые расчеты все уже давно расставили по местам. Это витализм... нет, хуже — мистика!.. Следующей выступала Викки Макэндрюс из Империал-колледжа. Она зацепила одну из слишком явно выбивавшихся нитей в логических построениях Лизы, потянула за нее, и вся конструкция развалилась. У Лизы нет ни топологической модели ее мира, ни даже механизма описания мыслящей вселенной. Все плохо и никуда не годится...
      Единственное, что Лиза слышала, — непрекращающееся жалобное подвывание, которое раздается в голове в те мгновения, когда так хочется расплакаться.
      Девушка сидела среди пустых кофейных чашек и крошек от круассанов, совершенно уничтоженная. Она ничего не знает. Она совершенно бездарна. Она вела себя нагло, вызывающе и глупо тогда, когда любой здравомыслящий аспирант сидел бы тихо, внимательно слушал, подобострастно кивая, а при необходимости наполнял чашки мэтров свежим кофе и разносил пирожные. Ее звезда закатилась.
      Стивен Зангер попытался было сказать несколько утешительных слов, но Лиза уже не слышала его, ибо была полностью и окончательно раздавлена. Девушка горько рыдала, пока шла по Гайд-парку и затем по Бейсуотер до вокзала Паддингтон. В привокзальном ресторане опорожнила половину бутылки десертного вина, так как из всего того, что предлагалось в меню, именно оно, как ей показалось, способно было по-настоящему и достаточно быстро вернуть ее в нормальное состояние.