Дверь открывается. Из нее выглядывает лицо, завернутое во множество шалей, лицо, очень напоминающее Ханумана, бога обезьян.

– Отпустите его.

Нанак, «врач-волшебник», снует по мостику – готовит хороший чай. После хайтековских корабельных надстроек интерьер его жилища производит странное впечатление – кругом плетеные кресла и вещи из бамбука в колониальном стиле.

– Простите меня за некоторую мою скрытность…

Нанак суетится с чайником, чашками и складным медным бенаресским столиком. Лиза Дурнау маленькими глотками отхлебывает чай и внимательно изучает хозяина плавучего дома. Ньюты не слишком распространенное явление в Канзасе. Особенности его кожи, искусно сделанные рубцы, идущие по обнаженной части левой руки, под которыми находятся подкожные механизмы искусственной стимуляции половой системы, вызывают у Лизы восторг. Она невольно задумывается над тем, что значит программировать собственные эмоции, планировать свою влюбленность и другие острые переживания, выбирать направление для надежд и страхов. Девушка задается вопросом, а сколько различных разновидностей оргазма можно пережить таким образом?.. Но самый главный вопрос, который неотвязно вертится у нее в голове, – мужчина перед ней или женщина? По форме тела, по распределению жировых отложений, по одежде – намеренному эклектическому смешению всего чего угодно, с предпочтением широкого и свободно свисающего, – ничего определить невозможно. Все-таки мужчина, решает она. Сексуальная идентичность мужчин хрупка и текуча. Нанак продолжает разливать чай.

– В последнее время нас упорно преследуют. Но австралийцы, с которыми вы встретились, меня оберегают. Очень приятные молодые люди… Да и работа, которой я занимаюсь, требует определенной осмотрительности. Хотя должен признаться, профессор Лалл, ваш визит – большая честь для скромного лекаря.

Томас Лалл раскрывает палм и кладет его на столик. Нанак морщится, увидев то, что изображено на дисплее.

– Это самая сложная операция, на которую я когда-либо осмеливался. Несколько недель работы. Пришлось чуть ли не разобрать по частям весь ее мозг. Полушария были извлечены и подвешены на проводах. Потрясающий эксперимент…

Лиза Дурнау видит, как напрягается лицо Лалла. Нанак касается его колена.

– С ней все в порядке?

– Девушка пытается найти своих настоящих родителей. Она поняла, что вся ее жизнь – сплошная ложь.

Губы Нанака складываются в беззвучное «О!».

– Но я ведь только предоставляю соответствующие услуги.

– Вас наняли вот эти двое?

Томас Лалл показывает фотографию на фоне храма, из-за которой и начались все его странствия.

– Да, – отвечает Нанак, пряча руки. – Они представляли влиятельного человека из Варанаси, Бадрината Сундарбана. Легендарная обитель Вишну… Мне заплатили два миллиона американских долларов, переведя указанную сумму на счет корпорации «Одеко». Я могу рассказать вам все подробности, если желаете. Почти весь бюджет ушел на пользовательское программное обеспечение. Разработчики эмотиков требуют больших денег, хотя должен вам признаться, что у нас они самые лучшие во всем Индостане.

– Бюджет, – презрительно выговаривает Томас Лалл. – Как у какой-нибудь пошлой телепрограммы…

Лиза Дурнау понимает, что ей пора вмешаться.

– Ее приемные родители в Бангалоре… Они на самом деле существуют?

– О, конечно же, все выдумка, мадам. Мы потратили большие деньги на создание правдоподобной легенды. Все должно было убедительно доказывать, что она обычное человеческое существо, что у нее было детство, родители и прошлое.

– Вы хотите сказать, что она?.. – спрашивает Лиза Дурнау, боясь услышать ответ.

– Сарисин в человеческом теле, – отвечает вместо Нанака Томас Лалл, и в его голосе слышны те ледяные нотки, которые, как прекрасно известно Лизе, страшнее любых вспышек гнева.

Нанак покачивается в своем плетеном кресле.

– Совершенно верно. Извините, все это крайне неприятно. Бадринат Сундарбан занимался разработкой искусственного интеллекта третьего поколения. План, как сообщили мне ваши коллеги, состоял в том, чтобы загрузить копию на наиболее высокие когнитивные уровни человеческого мозга. Тилак служил интерфейсом. В высшей степени сложная операция. У нас получилось только с третьей попытки.

– Они напуганы, не так ли? – замечает Томас Лалл. – Они понимают, что конец близок. Сколько их осталось?

– Только три, полагаю.

– Они хотят знать, смогут ли жить с нами в мире или в любом случае должны погибнуть, но вначале понять нас. Человеческое в человеке поражает их и ставит в тупик. Для них это то самое чудо, которое способна понять Аж, вот для чего и выдуманное детство. Но сколько же ей лет на самом деле?

– Прошло восемь месяцев с тех пор, как она уехала отсюда вместе с вашими коллегами, которых принимала за своих настоящих родителей. И немногим больше года минуло с тех пор, как ко мне обратился сарисин Бадрината. О, вы бы видели ее в тот день, когда она покидала мою клинику! Девочка так радовалась, все вокруг было ей в новинку. Так называемые родители должны были отвезти ее в Бангалор. У них было очень мало времени, уровни памяти разворачивались, и, если бы они затянули с отъездом, последствия могли принять катастрофические масштабы.

– И вы бросили девочку на произвол судьбы? – возмущенно произносит Лиза Дурнау.

Она постоянно напоминает себе, что находится в Индии. Цена человеческой жизни и индивидуальности здесь совсем иная, нежели в Канзасе или Санта-Барбаре. Тем не менее у Лизы голова кругом идет от одной мысли о том, что эти люди без зазрения совести сделали с несчастной девочкой.

– Таков был план. У нас была еще одна легенда. Якобы она решила после школы попутешествовать по Индии.

– Но неужели вам никогда не приходило в голову что-то помимо всех ваших планов, легенд, развертывания уровней памяти и всякой китайской медицины? Неужели не ясно: для того, чтобы сарисин мог жить, человеческая личность должна умереть? – взрывается Лалл.

Теперь Лиза Дурнау касается его ноги. Спокойнее… Тише… Возьми себя в руки…

Нанак улыбается светлой улыбкой раздающего благословения святого.

– Дело в том, сэр, что ребенок был имбецилом. У нее не было никакой индивидуальности, никакого «Я» в принципе. Вряд ли можно говорить даже о какой-то реальной жизни в человеческом смысле слова. Это являлось необходимым условием. Мы, конечно же, никогда, ни при каких условиях не стали бы использовать в качестве носителя нормального человека. Родители девочки безумно радовались, когда ваши коллеги купили у них девочку. Они думали, что у их ребенка появится хоть какой-то шанс на нормальную жизнь. Они были счастливы и благодарили господа Вишну…

С негодующим ревом Томас Лалл вскакивает на ноги, сжав кулаки. Нанак отскакивает в сторону от возмущенного профессора. Лиза Дурнау гладит кулак Томаса, пытаясь его успокоить.

– Оставь, успокойся, – шепчет она. – Сядь, Лалл, сядь.

– Будьте вы прокляты!.. – кричит Лалл творцу ньютов. – Будьте вы прокляты, будь проклят ваш Калки и будь прокляты Жан-Ив и Анджали!..

Лиза заставляет его сесть. Нанак немного приходит в себя, но не осмеливается подойти ближе.

– Я приношу извинения за поведение моего друга, – говорит Лиза. – Это следствие переутомления…

Она сжимает плечо Лалла.

– Я думаю, нам пора идти.

– Да, наверное, так будет лучше, – говорит Нанак, плотнее закутываясь в шали. – У меня очень деликатный бизнес. Я не могу допустить подобных криков у себя в доме.

Томас Лалл качает головой, чувствуя нестерпимое отвращение к самому к себе и ко всему, что здесь говорилось. Прощаясь, он протягивает руку, но ньют не принимает ее.

Чемоданы гремят маленькими колесиками по асфальту центральных улиц. Но тротуары здесь неровные, асфальт потрескавшийся и с выбоинами, а ручки у чемоданов сделаны из скрученного пластика.

Кришан с Парвати пытаются двигаться как можно быстрее, поэтому через каждые несколько метров чемоданы опрокидываются, а их содержимое рассыпается. Такси проезжают мимо, не обращая никакого внимания на поднятую руку Кришана. Рядом проносятся грузовики с солдатами. То с одной стороны, то с другой, то сзади, то впереди раздается пение карсеваков. Они уже совсем близко, поэтому Кришану и Парвати приходится спрятаться в подворотне. Парвати страшно утомлена, насквозь промокла, сари прилипает к телу, волосы свисают мокрыми прядями, а до вокзала еще целых пять километров.

– Слишком много одежды, – шутит Кришан. Парвати улыбается. Он берет оба чемодана, по одному в каждую руку, и идет дальше. Вдвоем они продвигаются по улицам, стараясь держаться поближе к дверям, в которых в случае чего можно было бы скрыться, съеживаются от страха при виде военных грузовиков, стремглав перебегают перекрестки, постоянно прислушиваясь к разным неожиданным и незнакомым звукам.

– Уже совсем недалеко, – лжет Кришан. У него ноют и горят мышцы рук. – Скоро уже будем на месте…

Чем ближе они подходят к вокзалу, тем больше народа становится вокруг. Люди идут, груженные разной поклажей, едут на рикшах, на телегах, на автомобилях. Человеческие ручейки сливаются в потоки, а те – в широкие реки из человеческих голов.

Парвати хватается за рукав Кришана. Стоит здесь потеряться – и все пропало. Кришан, сжав в кулаках пластиковые ручки, которые, как ему теперь кажется, сделаны из пылающих углей, упорно пробивается дальше. Он смотрит вперед, только вперед, мышцы шеи напряжены до предела, зубы сжаты. Кришан думает только о вокзале и о поезде, о поезде и о вокзале – и о том, что с каждым шагом они все ближе к желанной цели, и скоро он сможет наконец освободить свои исстрадавшиеся руки от невыносимого груза.

Теперь Кришану приходится немного замедлить шаг, чтобы войти в ритм движения толпы. Парвати прижимается к нему, боясь отойти даже на дюйм. Мимо протискивается женщина, у которой чадра полностью закрывает лицо.

– Что ты здесь делаешь? – шипит она. – Это ты навлекла на нас все беды!..

Кришан чемоданом отталкивает женщину, боясь, что ее слова могут распространиться по толпе и навлечь на них гнев окружающих. Он начинает понимать, что происходит: мусульмане покидают Варанаси.

– Как ты думаешь, мы сможем сесть на поезд? – шепчет Парвати.

И тут до Кришана доходит печальная истина: мир не изменит своего привычного движения из восторга перед их любовью, толпы не расступятся перед ними и не пропустят дальше, история не даст им прощения, которое она в конце концов дарует всем литературным любовникам. В их бегстве нет ничего романтического, ничего возвышенного. Они глупые, наивные молодые люди, запутавшиеся в собственных эгоистических иллюзиях. Сердце у него сжимается, когда улица поворачивает на привокзальную площадь, а потоки беженцев сливаются в такое грандиозное людское море, которое Кришану до сих пор никогда в жизни не приходилось видеть. Оно больше, чем любая из тех толп, что по окончании матча вы ходят со стадиона Сампурнананда.

Кришан уже видит сияющий купол входа в вокзал, громадные стеклянные холлы у билетных касс. Видит сверкающий под желтым светом фонарей поезд, стоящий у платформы. Поезд забит под самую крышу. Но в него все еще продолжают лезть люди. Кришан замечает силуэты солдат на бронетранспортерах на фоне предрассветного зарева. Единственное, чего он не видит, – это пути сквозь бескрайнюю толпу. А чемоданы, бессмысленные, идиотские чемоданы, тянут его вниз, вдавливая сквозь асфальт в почву и привязывая к ней, словно корнями.

Парвати тянет его за рукав.

– Сюда.

Она тащит Кришана ко входу в вестибюль. У края площади давление человеческой массы несколько меньше. Беженцы инстинктивно стараются держаться подальше от солдат. Парвати роется в сумочке, вытаскивает оттуда тюбик с губной помадой, на мгновение наклоняет голову, а когда поднимает ее снова, у нее на лбу оказывается красное бинди.

– Пожалуйста, ради господа Шивы, ради господа Шивы!.. – кричит она, обращаясь к солдатам и сложив руки в традиционном индийском жесте мольбы.

Выражение глаз джаванов невозможно разглядеть под зеркальными забралами боевых шлемов, покрытыми каплями дождя. Парвати кричит еще громче:

– Ради господа Шивы!..

Люди вокруг нее начинают поворачиваться, смотрят на молодую женщину и злобно ворчат. Они теснятся, толкаются, их гнев становится все более явным. Парвати умоляет солдат:

– Ради господа Шивы!..

И тут до солдат доходит звук ее голоса. Они видят ее до нитки промокшее, забрызганное сари. Замечают ее бинди. Джаваны спрыгивают с машин и разгоняют женщин и детей, оттесняют их, не обращая никакого внимания на проклятия, которые мусульманки бросают им в лицо.

Джемадар жестом подзывает к себе Парвати и Кришана. Солдаты расступаются, молодые люди проскальзывают мимо них, и шеренга вновь смыкается, становясь непреодолимой преградой. Женщина-офицер проводит Парвати и Кришана между бронетранспортерами и грузовиками, от которых даже в дождь исходит запах горячего биотоплива. В голосах, доносящихся из толпы у них за спиной, нарастает злоба и негодование. Оглянувшись, Парвати видит, как чьи-то руки хватают винтовку джавана. На какое-то мгновение силы двух противостоящих в этом столкновении сторон равны, но тут другой солдат поднимает приклад своей винтовки и с размаху опускает его на голову человека из толпы. Мусульманин падает, не проронив ни звука, только схватившись руками за лицо. Вместо него кричать начинает толпа. Крик растет, подобно шквалу. Но тут раздается свист пуль, и все находящиеся на площади падают на колени.

– Ну, – говорит джемадар. – Кажется, все в порядке. Пригнитесь. Что вы здесь делаете? Какой демон вселился в вас? Как вам могло прийти в голову отправиться в путь именно сегодня? – раздраженно произносит она.

Парвати и не предполагала, что бхаратские солдаты могут говорить с таким чисто женским раздражением.

– Моя мама, – отвечает Парвати. – Я должна к ней поехать, она совсем старенькая, у нее, кроме меня, никого нет…

Джемадар проводит их в здание вокзала с бокового входа. Душа Парвати леденеет при виде такого количества людей. Люди… люди… бесчисленная человеческая толпа… Сквозь нее невозможно пройти. Она даже не видит, где расположены билетные кассы. Но Кришан решительным жестом опускает чемоданы на черные пластиковые колесики и начинает пробиваться вперед.

Солнце поднимается над прозрачным куполом крыши. К платформам подходят поезда, и их штурмует невообразимое количество людей. Стоит отъехать одному составу, до отказа забитому беженцами, как с площади в зал ожидания вокзала вливается следующая волна народа. Тем не менее шаг за шагом Парвати и Кришан приближаются к кассам. Время от времени женщина бросает взгляд на свисающие с потолка телеэкраны. Что-то случилось с ее любимым «Завтраком с Бхарти». Вместо него снова и снова показывают выступление Ашока Раны, который ей никогда не нравился. Он сидит за каким-то столом, выглядит усталым и испуганным. И только увидев его в шестой раз, Парвати с ужасом начинает понимать то, что он говорит. Сестра Ашока убита. Саджида Рана мертва. И теперь все – улицы, выстрелы, толпы, беженцы, мусульмане и солдаты, стреляющие поверх их голов, – складывается в четкую и логически завершенную картину. Не ведая ничего и оттого невинные, они бежали с чемоданами в руках в те минуты, когда Мать Бхарата билась в предсмертной агонии.

Внезапно Парвати охватывает растерянность и чувство глубочайшей вины.

– Кришан. Мы должны вернуться. Я не могу уехать. Мы совершили ошибку…

Кришан бледнеет, он не может поверить ее словам. И в это мгновение перед ними образуется свободное пространство прямо до самой билетной кассы. Кассир смотрит на Парвати, прямо на Парвати, еще секунда – и толпа сомкнётся.

– Кришан, касса!..

Парвати подталкивает его к окошку. Кассир спрашивает Кришана, куда ему нужно ехать, а Кришан не может ответить, и кассир уже готов обратиться к следующему.

– Бубанешвар!.. – кричит Парвати. – Два билета! До Бубанешвара!..

Она никогда не бывала в Бубанешваре, никогда не пересекала границ древней Ориссы, но ее воображение полно волшебных образов: колесница Джаггернаута, развевающиеся оранжевые и алые шелковые полотнища…

Кассир впечатывает в билеты номер поезда, время отправления, номер платформы, номера мест и просовывает листочки в окошко.

Теперь им предстоит четырехчасовая поездка до Райпура, где они должны будут сделать пересадку на поезд до Бубанешвара. Человеческий конвейер несет их к дверям и на платформу, где они садятся на свои вещи, слишком усталые, чтобы о чем-то говорить, но больше всего страшащиеся того, что, если кто-то заговорит первым, они оба сразу же бросят здесь голубые пластиковые чемоданы и побегут назад к самообману прежней жизни…

Кришан покупает в киоске газеты. Из-за того, что Парвати видит в них, ей становится страшно находиться здесь, среди мусульман, даже несмотря на присутствие солдат, расхаживающих взад-вперед по платформе. Она чувствует на себе злобные взгляды магометан, слышит их мстительный шепот и бормотание.

На этой платформе среди толпы мусульманских женщин может оказаться и госпожа Хан из пригорода, столь искушенная во всех нюансах политики и войны, та самая, с которой она вместе сидела в ложе на крикетном матче. Нет, конечно, только не Бегум Хан. Она уже где-нибудь на расстоянии ста километров отсюда, в вагоне первого класса с кондиционерами, или мчится на юг в автомобиле с личным шофером и с затемненными окнами, или пьет коктейли в салоне бизнес-класса аэробуса…

Крупные капли дождя падают с навеса над платформой. Кришан показывает Парвати газетный заголовок. В нем сообщается о формировании правительства национального спасения в коалиции с шиваджистской партией Дживанджи. Правительство сумеет навести порядок в стране и отразить неприятельскую агрессию. Так вот какое известие ледяным потоком распространялось по платформе. Враг захватил власть. Для ислама в Бхарате больше нет места.

Еще до того, как раздался гудок поезда, они уже почувствовали его приближение. Лязг переключаемых стрелок, вибрация, передаваемая через шпалы стальным опорам, поддерживающим навес над платформой, отзвуки, подобные эху, в самом щебеночном покрытии. Как только в отдалении показывается состав, который, вырываясь из паутины железнодорожных путей, приближается к платформе номер пятнадцать, толпа начинает подниматься – семья за семьей. На табло загораются слова: «Экспресс на Райпур». Кришан хватает чемоданы, заметив, что люди уже ринулись к поезду. Мимо проносятся вагоны – один, второй, третий… Кажется, что сейчас весь состав пронесется мимо без остановки. Парвати прижимается к Кришану. Стоит зацепиться здесь за что-нибудь, споткнуться, упасть – и колеса экспресса разрежут тебя на части. Но вот постепенно длинный зеленый поезд начинает тормозить.

Человеческие тела напирают на Парвати. Оттесняют ее. Она бросается к Кришану, а его толпа увлекает к поезду. Где-то в задних рядах толпы поднимается и растет рев.

– Сюда, сюда!.. – кричит Кришан.

Двери с шумом открываются. Но сразу же в них образуется пробка из тел. Какие-то руки, перекрученные торсы, багаж… Людской поток несет Парвати прочь от ступенек. Кришан пытается бороться с течением, ухватившись за стойку двери. Он думает только об одном: им нельзя разлучаться. В ужасе Парвати протягивает к нему руки. Женщины отталкивают ее, выкрикивая грубые проклятия, дети пролезают мимо. Платформа представляет собой море голов, голов и рук, рук, голов и множества тюков, сумок и чемоданов. И все больше людей бегут по путям с других платформ, чтобы успеть на этот поезд, поезд, который может увезти их из Варанаси. Какие-то молодые люди сбивают Парвати с ног, но она продолжает протягивать Кришану руку.

И тут слышатся выстрелы. Короткие, резкие звуки автоматной очереди. Люди на платформе все как один падают на землю, прикрыв головы руками. Крики, вопли и страшный, безутешный вой раненых. Теперь солдаты стреляют не для того, чтобы напугать. Парвати чувствует, как ее касается рука Кришана. Вновь звук пролетающих пуль. Она видит вспышки, слышит звон стреляных гильз, скачущих по асфальту. Кришан тихо и как-то странно вздыхает, еще крепче прижимает Парвати к себе и влечет за собой к поезду.

Лиза и Томас Лалл возвращаются в Варанаси в полном одиночестве. Салон их судна пуст. Он кажется непомерно огромным и страшно неуютным из-за беспощадного света флюоресцентных ламп, поэтому девушка предлагает выйти на па лубу и полюбоваться красотой священной реки.

Раньше Лизе никогда не приходилось сталкиваться с таким явлением, как священная вода. Профессор и девушка стоят рядом, опершись на перила, в лицо им летят крупные капли дождя; они смотрят на песчаные берега и на проржавевшие водозаборные установки. Что-то вдруг всплывает на поверхность. Лиза думает, что это слепой речной дельфин – один из тех, о которых она читала во время перелета из Тируванантапурама. Дельфин или мертвец… Представители некоторых индийских каст не могут быть кремированы и потому просто отдаются на милость божественного Ганга.

Однажды, будучи на одной конференции и прибежав в зал самый последний момент, она плюхнулась в кожаное кресло рядом с африканским делегатом, восседавшим в свободной позе. Лиза кивнула ему в качестве приветствия. Он тоже ответил ей кивком, похлопывая по подлокотникам кресла. «Надо немного отдышаться. Такое впечатление, что моя собственная душа не может за мной угнаться». Да, нужно подождать отставшую душу. Или, наоборот, догнать саму себя, ушедшую куда-то далеко вперед. Найти какой-то промежуток времени в последовательности событий, не заполненный людьми, вещами, проблемами, совсем чистый промежуток времени, свободный от всего и только ей принадлежащий. Перестать реагировать. Подождать, замереть, дождаться, пока твоя душа нагонит тебя. Ей вдруг захотелось пробежаться. А коль скоро это невозможно, то хоть несколько минут провести наедине со священной рекой…

Лиза бросает взгляд на Томаса Лалла. В его позе она видит груз четырех прошедших лет, видит неуверенность, видит нарастающие сомнения в собственной правоте, явное охлаждение научного пыла и потерю энергии. Когда ты в последний раз горел какой-нибудь страстью? – думает она. Лиза видит пожилого мужчину, для которого смерть – не такая уж далекая перспектива. Он уже почти совсем не похож на того человека, с которым у нее была когда-то грязная интрижка в душе в Оксфорде. Все кончилось, ушло безвозвратно, думает Лиза, и ей становится жаль его. Лалл выглядит таким бесконечно уставшим.

– Скажи-ка, Лиза, не видела ли ты, случаем, Джен?

– Иногда. В магазине и еще на играх «Джейхок». У нее кто-то есть.

– Я знал об этом даже раньше, чем все произошло. Какие-то химические взаимодействия, наверное… Ну, она счастлива?

– В общем, наверное, да. – Лиза, предвидя неизбежный следующий вопрос, замечает: – Но пока никаких детских колясок.

Лалл всматривается в проплывающий мимо берег, в белый туманный храмовый шпиль на фоне туч за темной лини ей деревьев. Буйволы, расположившиеся у береговой кромки, поднимают головы, глядя на судно.

– Я понял, почему Жан-Ив и Анджали так поступили, почему они оставили ей ту фотографию. Мне было не совсем ясно, зачем им было нужно ее передавать. А теперь я понимаю. Ведь Анджали не могла иметь детей. Аж стала их суррогатной дочерью.

– Я думаю, они чувствовали, что обязаны сказать ей правду. Лучше понять, кто ты есть на самом деле, чем вести жизнь, состоящую из иллюзий. Быть человеком – значит избавиться от иллюзий. Ты с этим не согласен, я вижу.

– Я лишен твоей кальвинистской суровости. Меня вполне устраивают мои иллюзии. Не думаю, что у меня хватило бы мужества или душевной черствости так поступить.

Но ты ведь сам тоже ушел, думает Лиза Дурнау. Ты тоже бросил друзей, карьеру, репутацию, любовниц. Тебе было легко вот так повернуться и уйти, не оглянувшись.

– Она искала и нашла тебя, – замечает Лиза вслух.

– У меня нет для нее ответа, – говорит Томас Лалл. – Ну почему всегда на все нужно иметь какие-то ответы? Человек рождается, не зная заранее никаких ответов, он идет по жизни без готовых ответов, он умирает, так и не получив ответа на самые главные вопросы. В этом-то и состоит самая главная загадка. А я ведь не гуру – не твой, не НАСА, не какого-нибудь там сарисина. Все статьи, выступления на телевидении, пресс-конференции? Я их просто придумал мимоходом. Вот и все. «Альтерра»? Тоже нечто такое, что я когда-то придумал от нечего делать.

Лиза Дурнау обеими руками крепко сжимает железную перекладину.

– Лалл, «Альтерры» больше нет.

Лицо Томаса остается бесстрастным. Она пытается вызвать у него хоть какую-то реакцию.

– Ее больше нет, ничего нет. На всех восемнадцати миллионах серверов. Все рухнуло. Больше не существует.

Томас Лалл качает головой. Томас Лалл хмурится. На лбу профессора появляются морщины. И тут Лиза замечает на его лице выражение, которое так хорошо знает: озадаченность, интерес, зарождение некой идеи.

– Какое предположение всегда лежало в основе «Альтерры»? – спрашивает он.

– То, что моделируемая среда….

– …со временем может произвести настоящий интеллект. – Томас произносит эти слова почти скороговоркой. – А что, если мы достигли такого успеха, на который не могли и рассчитывать? Что, если «Альтерра» не породила разум, а сама стала живой… и… сознающей. Калки – десятая аватара Вишну. Он восседает на вершине эволюционной пирамиды «Альтерры» – хранитель и источник жизни. Все существующее происходит от него и состоит из его материи. Он простирает свою длань – и вот появляется другой мир, наполненный жизнью, не часть того, который был раньше, а совсем иной, отдельный, никак не связанный с предыдущим, совершенно ни на что не похожий. Это угроза, благословение или нечто принципиально иное? Он должен знать. Должен проверить на опыте.

– Но если «Альтерра» все-таки рухнула…

Лалл мрачно умолкает, задумчиво покусывает нижнюю губу, всматриваясь в потоки дождя над великой рекой. Лиза Дурнау пытается просчитать все то невозможное, что он сейчас должен принять и осмыслить. Через некоторое время Томас протягивает руку со словами:

– Дай мне твою «Скрижаль». Я должен найти Аж. Если Вишну больше нет, значит, она отключена от сети. Вся ее жизнь – сплошная иллюзия, и теперь даже боги оставили ее. Что она будет думать и чувствовать после подобной трансформации?

Лиза извлекает «Скрижаль» из кожаного чехла и передает ее профессору. И вдруг из компьютера звучит нежная приятная мелодия. От удивления Лалл едва удерживает его в руках. Лиза подхватывает «Скрижаль», не позволив ей проследовать дальше вниз к местам упокоения в вечной мокше на дне Ганга. Лиза видит изображение и слышит голос: Дейли Суарес-Мартин.

– Что-то случилось со Скинией. Она выдала еще один сигнал.

На «Скрижали» появляется новая картинка. Мужчина, уроженец Бхарата. Это очевидно даже на размытом изображении, сделанном с помощью клеточных автоматов. Лиза Дурнау различает воротник куртки в стиле Джавахарлала Неру. Какое же у него невыразимо печальное лицо, думает Лиза.

– Полагаю, вам нужно как можно скорее найти вашего нового товарища, – говорит Дейли Суарес-Мартин. – Его зовут Нандха. Он – Сыщик Кришны.

Она выбегает из дома в серый свет окружающего мира. Дождь заливает. Земля в переулках, много раз перемешанная ступнями женщин, ходящих за водой, давно превратилась в зловонную грязь. Сточные канавы переполнены. На рассвете из своих жалких жилищ на улицы выходят мужчины, чтобы что-то купить или продать, бродят в надежде, что их наймут выкопать траншею под кабель, или просто собираются выпить чашку чаю. А может, хотят взглянуть, стоит ли еще Варанаси или его уже снесли до основания. Они удивленно смотрят на девушку с тилаком Вишну, несущуюся мимо них так, словно сама Кали преследует ее по пятам.

Глаза в темноте. Дом, притулившийся у левой стойки громадной опоры.

– Мы бедные люди, у нас нет ничего из того, что тебе надо, пожалуйста, оставь нас в покое…

Затем звук чиркающей спички, вспышка огня в глухой тьме, фитилек маленькой свечки в глиняной плошке. Почка огня набухает, наполняя светом комнатенку с глиняным полом. И вдруг вопли ужаса.

Машины рычат на нее, металлические конструкции нависают страшной угрозой, время от времени исчезая в пелене дождя. Грохочущие голоса, тела, которые давят и кажутся величиной с громадные тучи на небе. Широкая река хаотического движения и опасностей, источающих запах спиртового топлива. Она каким-то образом оказалась на улице, но не знает как. Ясные указания богов, столь четкие ночью, куда-то испарились с наступлением дня. Впервые она не чувствует разницы между божественным и человеческим. Она не знает, найдет ли дорогу назад в отель.

Помогите мне…

Небеса полнятся хаотическими муаровыми сочетаниями из богов – сливающихся, расплывающихся, перетекающих один в другого, сочетающихся в странных новых конфигурациях.

– Что ты делаешь в этом доме?..

Она кричит, закрывает уши руками, как только голос снова начинает звучать у нее в голове. Женские лица в свете плошки: одно старое, другое помоложе и одно совсем юное. Вопль исходит от пожилой женщины, как будто что-то разрывается у нее внутри.

– Что ты здесь делаешь? Здесь тебе не место!..

Рука, поднятая в мудре, защищающей от дурного глаза. Глаза самой юной девушки расширились от страха и полны слез.

– Убирайся из нашего дома, здесь тебе не место! Посмотрите на нее, посмотрите внимательно… Видите, что они с ней сделали? Да, теперь она носитель зла, джинн, демон! – Старуха раскачивается и, закрыв глаза, стонет. – Прочь отсюда! Это не твой дом, ты не наша сестра!..

Никакие мольбы не помогут. Ответы не будут высказаны вслух. Вопросы не облекутся в слова. И та пожилая женщина… та пожилая женщина… Ее мать, закрывающая рукой глаза, словно Аж ослепила ее, словно Аж излучает какой-то огонь, на который нельзя смотреть прямо. Выбежав на улицу, под бесконечный муссонный дождь, она кричит… из груди ее, из самого сердца вырывается долгий протяжный стон. Теперь она все поняла.