Свиньи вызывают у него отвращение.
Это был всего лишь незначительный укол, только для того, чтобы пошла кровь. Они становятся еще более агрессивными, когда почуют запах крови, как сказала ему девица в спортивной майке. Вы можете даже считать, что видели демонстрацию вкуса. Сережка смотрелась нелепо в ухе взрослого мужчины. Лучше вообще лишиться мочки.
– Я вас снова спрашиваю. Где находится ваш заказчик?
– Послушайте, я вам уже несколько раз говорил, что я не знаю, о чем, черт возьми, вы говорите… Вы ошиблись, я не тот человек, который вам нужен…
Шив тяжело вздыхает. Кивает Йогендре. Тот влезает на перила, в руках у него ножницы, он держит их так, чтобы они поярче сверкали на свету.
– Только попробуй тронуть меня, мужик. Тронешь меня – и получишь дипломатические проблемы. Вы, придурки, облажались. Вы слышите меня?..
Йогендра скалится, по-бабьи покачивает бедрами, щелкает ножницами: чик-чик, чик-чик. Шив смотрит, как струйка крови течет по шее американца. Она уже успела засохнуть и свернуться – хорошее лакомство для мух.
Шив прослеживает путь струйки дальше, под воротник пляжной рубашки. Кровь начинает проступать сквозь ткань. Еще ниже по руке, где она расплывается по запястьям, на ссадинах от наручников. «Завалить борова», – снова проносится в голове Шива.
– Вы Хейман Дейн?
– Нет! Да… Послушайте, я даже не знаю, кто вы такие.
– Хейман Дейн, где ваш заказчик?
– Заказчик? Заказчик, что за чертов заказчик?..
Шив встает. Он отряхивает пыль с нового длинного кожаного пальто. Как говорят гиды, выводящие рюкзачников в гхаты поутру, при утреннем свете все видится по-другому. При утреннем свете в грязном игорном притоне становятся видны пыль, сигаретные окурки, дешевое дерево. Все пусто, нет бойцов, нет маклеров, нет игроков, нет конферансье, который прохаживается по арене в костюме с блестками и что-то напевает в микрофон. Место утратило свою душу, свой атман. Шив открывает дверь ложи и выходит на маленькую лесенку.
– Под заказчиком имеется в виду организация, которая по указанию правительства Соединенных Штатов проводит расшифровку информации, полученной из космоса.
Голова толстого американца откидывается назад.
– Мужик, можешь сматывать удочки прямо сейчас. Я говорю тебе: этот твой член-недоросток с ножницами может отрезать что и сколько ему в голову взбредет, но Белый дом вы все равно не перешибете.
Шив идет к первому ряду. Он заранее подготовил свое представление. Дверца в амфитеатре открывается, и девушка везет клетку с мини-саблезубым на каталке с резиновыми колесами.
Как приятно было вновь сесть в машину, почувствовать ее кожаную обивку, включить радио, зная, что тачка не взята напрокат, что это его машина, его собственная колесница раджи, его рат ятра. Как приятно носить в кармане карточку антрацитного цвета с неограниченным кредитом – рядом с пачкой банкнот, так как любой джентльмен знает, что важнейшие сделки проводятся только с наличными. А как приятно дать понять всем вокруг, что Шив Фараджи вернулся живой и невредимый. В клубе «Мусст» он отсчитал тысячу, две тысячи, три тысячи, четыре и швырнул их на голубую стойку перед Салманом.
– Вы возвращаете мне больше, чем были должны, сэр…
Жирный Салман тычет толстым коротким пальцем в последнюю банкноту в ряду разложенных на прилавке. Бармен Тальвин обслуживает клиентов у столика, но в промежутке между акробатическими пассами с шейкером бросает опасливые взгляды в сторону Шива и Салмана.
– Это чаевые.
Все девчонки смотрят на него, когда он выходит из бара. Шив искал Прийю, чтобы поблагодарить и вознаградить ее за услугу, но оказалось, что в тот вечер она развлекалась в другом баре.
– Как ты думаешь, наверное, нам теперь надо поработать по-настоящему?
Такого длинного предложения он до сих пор никогда от Йогендры не слышал. Но Шив уже почувствовал, что в их отношениях возникла некая перемена после того, что случилось в «Констракс июль-2047». Парень стал наглеть. Он считает, что у него хватило мужества сделать то, что не смог сделать Шив, потому что Шиву что-то помешало, потому что он слабак, потому что он в самый ответственный момент сдрейфил. Но ничего подобного с ним больше никогда не произойдет. Он хочет, чтобы парень это понял, чтобы увидел собственными глазами. Рядом с телом женщины в сари, плывущим по Гангу, другое тело – Джухи, падающей с балкона, инстинктивно хватающейся за воздух. Ярче всего он видит ее глаза. Теперь было бы легче, и Шив понимает, с каждым разом будет становиться все легче и легче, но воспоминание о случившемся продолжает его заводить. То, что произошло, было ужасно, ужасно до самой последней степени, но ведь он снова мужчина. Раджа. И теперь выполнит порученную ему работу.
Наступило утро, и Хейман Дейн отшатывается от мини-саблезубого, скалящего клыки в своей клетке. Зверь скалит клыки и рычит, потому что Сай, ловкая и умелая дрессировщица, успела уже накачать его возбуждающими средствами и галлюциногенами, поэтому, когда он смотрит на жирного американца, то видит в человеке врага, злого кота, которого необходимо как можно скорее уничтожить, разорвать на части. И – о боже! Жирный Хейман Дейн забыл о наручниках, он тяжело падает, он сучит ногами, корчится, пытаясь встать, но встать никак не может, потому что слишком толст и руки у него связаны за спиной.
– Несчастный, – произносит Шив, поднимается и делает несколько шагов по направлению к первым рядам.
– Черт с тобой, мужик! – орет Хейман Дейн. – У тебя будут проблемы, очень серьезные проблемы, я могу тебе это гарантировать!.. Ты мертвый, понял?! И ты, и твой педераст-мальчишка, и твоя сучка, и твоя чертова затраханная кошка…
– Не понимаю, о каких проблемах вы ведете речь, – говорит Шив, садится и кладет подбородок на спинку кресла первого ряда. – Вы же можете просто рассказать мне, на кого работаете, и сразу все проблемы – и ваши, и наши – исчезнут.
– Сколько долбанных раз я должен повторять одно и то же? – вопит Хейман Дейн.
Слюна капает у него изо рта на песок. Американец лежит на боку с красным от злости и беспомощности лицом. Если он на самом деле компьютерный гений, как о нем говорили, то чересчур уж хорошо изображает полного идиота, думает Шив. Но ведь там, на Западе, свои особые представления о гениальности. Гений у них тот, кто проявляет нечеловеческие способности в какой-то одной предельно узкой области.
Чудесное утро занималось в ярко-малиновых и шафранных лучах восходящего солнца, встающего из-за гирлянд силовых и коммуникационных кабелей, когда Йогендра выезжал на машине, собираясь на дело.
Наступали волнующие времена. Возможно, даже придет давно обещанный муссон. Шив поплотнее закутался в куртку, внезапно почувствовав себя как-то зябко, и направился к своему техническому консультанту.
Ананд входил в число восходящих звезд компьютерного бизнеса. Ему принадлежала «лавка» нелицензионных сарисинов уровня 2,5, которую можно было отыскать, войдя с черного хода в обувную мастерскую его дядюшки на Панч Коши. Именно во время визита в эту мастерскую Шив и познакомился с Анандом. Он часто захаживал туда в прошлом. Здесь умели хорошо работать с кожей. Обувь самой лучшей ручной работы, которую когда-либо приходилось видеть Шиву. Ананд приносил клиентам очень крепкий кофе, сваренный в старом добром арабском стиле, а для желающих – и с кусочком «Шарика непальского храма», растворенном в горячем черном сладком напитке.
Сегодня утром большие солнцезащитные очки фирмы «Гуччи» скрывают воспаленные, покрасневшие глаза Ананда. Ананд живет по американскому времени. Шив опускается на мягкий валик дивана, поднимает крошечную чашечку, источающую фантастический аромат, и делает глоток. Майна, сидящие в клетках, подвешенных к балкам открытого деревянного балкона, громким чириканьем обсуждают ярко-алый восход солнца. Как только начинает действовать непальское снадобье, Шив блаженно откидывает голову назад.
– Обложили сундарбана? – Ананд сжимает губы и едва заметно дергает головой – таким манером восходящие звезды кибернетики показывают, что находятся под впечатлением от услышанного. – Мой первый совет: если можете обойтись без этого, постарайтесь не связываться.
– А второй совет?
– Осторожность, осторожность и еще раз осторожность. Что касается меня, то могу подготовить кое-какое программное обеспечение, которое, возможно, сделает вас невидимыми для большинства обычных сарисинов слежения. Очень немногие из них превышают первый уровень, но те ребята, с которыми вы имеете дело, по определению, редко работают по правилам. Но пока я не знаю конкретно, на кого вы выходите, все мои рекомендации строятся исключительно на предположениях.
Ананд раздувает щеки – у восходящих звезд кибернетики знак некоторой растерянности.
– Выяснением этого мы как раз сейчас и занимаемся.
Наверное, Йогендра уже там. Место парковки рядом с отелем зарезервировано по договоренности со швейцаром. Сейчас он скорее всего открывает окно, вооружившись иглой с нужным медикаментом. Никакого оружия. Шив не любит оружие.
Шив откидывается на спинку низкого украшенного прихотливой вышивкой дивана. Кофе бурлит в турке на углях. Ананд наливает еще две чашки. Возможно, он и выглядит как лавда, но свое дело знает, думает Шив.
– Как насчет моего второго запроса?
– Ты веришь в теорию заговора?
– Я вообще не верю в теории.
– У каждого есть своя теория, дружище. В основе всего лежит та или иная теория. Брат жены моего двоюродного брата работает программистом в Европейском космическом агентстве, и там ходят интересные слухи. Помнишь, некоторое время назад американцы, русские, китайцы и европейцы объявили, что собираются направить космическую станцию на Тьерру?
Шив отрицательно качает головой. После второй чашки Ананд разражается длинным повествованием, чем-то напоминающим Шиву рассказы матери о героических деяниях Рамы и отважного Ханумана.
– Быть может, это первая ППЗ. Планета, похожая на Землю и находящаяся за пределами Солнечной системы. Астрономы обнаружили эту самую Тьерру, и сколько же шума было из-за нее по всем новостным каналам! Говорили, что к ней собираются направить автоматическую научно-исследовательскую станцию. И вот отсюда слушай внимательно. Здесь начинается история о заговоре: никакой станции, готовящейся к полету на Тьерру, не существует. И никогда не существовало. Разговоры о ней нужны были только как прикрытие. Ходят слухи, что там действительно что-то нашли. Нечто такое, что не создано ни Богом, ни нами. Какой-то загадочный объект. Очень, очень древний. Немыслимо древний. Ему не просто миллионы, а миллиарды лет. Ты можешь себе представить подобное? Миллиарды и миллиарды лет. Время на уровне Дня Брахмы. Это настолько напугало ученых, что они готовы рискнуть безопасностью и передать найденную информацию тем очень немногим людям, которые способны ее расшифровать. То есть нам.
Он тычет пальцем себе в грудь.
В данный момент американец уже выходит, думает Шив, уносясь вместе с ароматным дымом во внутренний дворик отеля, подальше от утомительных слов звезды компьютерных технологий, туда, где работают женщины и где ждет большая взятая напрокат машина, внутри которой лежит игла. Выходя, он будет бледен, станет растерянно мигать. Он даже бросит взгляд на машину. Он будет думать о своем кофе с рогаликом, кофе с рогаликом… Нас губят наши же привычки. Шив слышит беззвучный выстрел игломета. Видит, как подгибаются ноги толстяка, когда транквилизатор начинает действовать на его двигательные нейроны. Видит, как Йогендра заталкивает его в машину. Он улыбается этой слегка комичной картине: тощий уличный мальчишка пытается перекинуть грузную тушу американца через задний откидной борт автомобиля.
Шив сидит на мягких подушках, положив руки на колени. Полосы ярко-малиновых облаков догорают, небо становится чистым и голубым. Начинается еще один день с ароматом смерти.
Шив слышит отдаленные звуки радио. Похоже, диктор чем-то сильно взволнован. Повышенные голоса, обвиняющий тон. Шив откидывает голову назад и наблюдает за тем, как над чашкой кофе поднимается струйка пара. Прищурившись, он представляет, что смотрит на инверсионный след самолета. «Шарик непальского храма» нашептывает: верь… верь тому, что в этом мире нет ничего прочного, ничего устойчивого, в нем все возможно. Большая вселенная… Какая ерунда! Вселенная узенькая, тесная, она вся зажата в узком углу из света, музыки, человеческой кожи, и существует она всего несколько десятилетий, и не шире вашего периферийного зрения. Люди, считающие иначе, просто наивные дурачки.
– А третий совет?..
Сейчас Йогендра уже должен был захватить американца, затолкать в машину еще до того, как пройдут спазмы, и теперь он везет добычу сквозь дорожную сутолоку. Черт бы побрал все эти автомобили, такси, фатфаты, грузовики, автобусы, мопеды и священных коров!..
Глаза Ананда расширяются, словно он пытается постичь истину, слишком невероятную даже для восходящей звезды компьютерных технологий, верящей в теорию заговора.
– А вот тут-то начинается самое настоящее безумие. Ты там обделываешь всякие делишки с Натами и не знаешь, какие ходят слухи относительно того, на кого они работают, кто может быть их клиентом.
– Заговоры и слухи…
– Если в нашем мире нет Бога, то что нам остается, кроме них?
– Итак, кто клиент?
– Никто иной, как Мистер Гениальность собственной персоной, друг бедняков и защитник униженных, бич Ранов и гроза Авадхов. Позвольте вам представить Эн Кей. Дживанджи.
Шив переходит к третьей чашке густого ароматного кофе.
Шив встает и идет – медленно, как того требует сценарий – к первому ряду. Это знак для Йогендры прыгнуть вниз, на песок. Он вразвалочку направляется к Хейману Дейну, который уже начинает задыхаться. Йогендра поворачивает голову сначала в одну сторону, затем в другую и рассматривает Шива так, словно видит его впервые. Затем садится на корточки, убедившись, что Дейн видит все его движения, и подбирает с земли отрезанную мочку уха. Танцующим шагом Йогендра подходит к клетке с мини-саблезубым и изящным движением просовывает кусочек уха американца между прутьями решетки. Всего один щелчок челюстей. Шив слышит чавканье, тихое, но достаточно отчетливое. Хейман Дейн начинает вопить – пронзительно и жутко. Он воет, словно на поминках по самому себе; орет так, как кричит человек, понимая, что кричит в последний раз, и заходится уже нечеловеческим криком.
Шив брезгливо морщится от отвратительного, непристойного звука. Он вспоминает, как в первый раз увидел американца, когда Йогендра выволок его по туннелю на арену. Йогендра грубыми тычками толкал толстяка вперед, а тот пытался идти как можно осторожнее, спотыкался, семенил, боялся потерять равновесие, оглядывался по сторонам, широко открыв от удивления рот, щурился, пытаясь понять, куда это он попал. А теперь Шив замечает, как по шортам американца расползается пятно мочи, темное и горячее, будто след от родовых вод, и не может поверить, что знаменитый западный гений способен так идиотски закончить свои дни.
Йогендра вскакивает на ограждение. Сай идет к клетке. Она поднимает мини-саблезубого над головой и начинает свой парад, медленно шествуя вокруг арены. Шаг за шагом, потом поворот и – снова… Ритуальный танец, завороживший и соблазнивший Шива в тот вечер, когда он впервые увидел ее на этой арене, на этом песке. В тот вечер, когда он потерял все. А вот теперь она танцует для него. Есть в этом шествии что-то необычайно древнее: женщина, величественным шагом идущая по бойцовскому рингу. Мощным, агрессивным шагом. Танец Кали… Мини-саблезубый должен был бы уже давно вскрыть ей вены, изрезать когтями лицо женщины, скальпировать ее. Но он расслабленно повис на руках у Сай, загипнотизированный прикосновением.
Шив идет к первому ряду. К местам у самой арены.
– Итак, я спрашиваю, Хейман Дейн. Где ваш заказчик?
Сай присаживается на корточки рядом с ним, подогнув одну ногу под себя, а другую вытянув в сторону. Она пристально всматривается в глаза американца, из которых непроизвольно текут слезы. Она кладет кота себе на шею. Шив затаил дыхание от неожиданности. Он никогда не видел этого движения раньше. Он чувствует, как по телу пробегает сладкая истома и как напрягается член.
– Чунар, – всхлипывает Дейн. – Форт Чунар. Раманандрачарья… Его зовут Раманандрачарья. Развяжи мне руки! Развяжи мои долбанные руки!..
– Придется потерпеть, Хейман Дейн, – говорит Шив. – Нам нужны еще имя файла и код.
Американец бьется в настоящей истерике. Он полностью утратил человеческий облик и уже не способен здраво мыслить.
– Да! Да, только развяжите мне руки!..
Шив кивает Йогендре. Со злорадным петушиным кукареканьем тот подбегает к американцу и снимает с него наручники. Хейман Дейн издает вопль, как только начинает ощущать затекшие кисти.
– Дерьмо ты, мужик! Дерьмо!.. – бормочет он, но теперь в его голосе уже нет того высокомерного презрения, которое чувствовалось поначалу.
Шив поднимает палец. Сай поглаживает голову мини-саблезубого всего в нескольких миллиметрах от своего правого глаза.
– Имя и ключ, Хейман Дейн.
Американец поднимает руки: посмотрите, я не вооружен, беззащитен, от меня не исходит никакой опасности, никакой угрозы. Он ищет что-то в кармане цветастой рубашки. Груди у него больше, чем у многих женщин, с которыми Шив трахался. Свой палм он держит на весу.
– Видишь, мужик? Они все время были у меня в чертовом кармане.
Шив поднимает палец. Йогендра хватает палм. Сай гладит мини-саблезубого.
– Теперь ты должен отпустить меня, мужик. Ты получил то, что хотел, теперь отпусти…
Йогендра уже дошел до середины прохода между рядами. Сай поднимается и движется в сторону туннеля. Шив поднимается по пологим ступенькам.
– Эй, что мне теперь делать?..
Сай стоит у входа. Она смотрит на Шива и ждет. Шив поднимает палец. Сай поворачивается и бросает мини-саблезубого на арену, забрызганную кровью…
27
Шахин Бадур Хан
Саджида Рана в белой юкате стоит, облокотившись на каменную украшенную барельефами балюстраду, и выдыхает сигаретный дым в напоенную ароматами предрассветную темноту.
– Вы меня в такую задницу засадили, Хан!..
Шахин Бадур Хан думал, что не бывает большего страха, более мучительного чувства вины и омерзения от собственной персоны, чем то, что он чувствовал, направляясь в служебной машине по ночным улицам в сторону Рана Бхаван. Он взглянул на термометр на приборном щитке. И подумал: все-таки приближается муссон. Перед его началом всегда так тяжело. И ведь Хан видел льдину, льдину бенгальцев. Бенгальские Штаты и их укрощенный айсберг совершили чудо. Шахин пытается представить громадную льдину, которую тащат на буксире к Бенгальскому заливу, и щурится от ярких навигационных огней. Хан видел чаек, круживших над айсбергом. Что бы теперь ни случилось, дождь обязательно прольется надо мной и над этими улицами. Я достиг критической отметки, дальше некуда, думает Хан. Я раздавлен. Но, оказавшись на веранде Рана Бхаван, он понимает, что, вероятно, все еще стоит на первой ступени своего падения. Ши рокая и глубокая пропасть простирается перед ним в глухой непроницаемой темноте.
– Я не знаю, что вам ответить.
Как жалко звучат его слова. Да и неправду он говорит. Хан прекрасно это знает. Он отрепетировал все в мельчайших подробностях, когда мчался на фатфате в свой хавели. Слова, последовательность признаний и раскрытия секретов, которые он хранил в темноте своей души на протяжении всей жизни. Все это пришло мгновенно, сразу, одним большим потоком мыслей, четко оформленных, логично организованных. Хан знал, что он должен делать. Но ему должны позволить… Она должна даровать ему благословение.
– Мне кажется, я такого не заслужила, – замечает Саджида Рана.
Шахин Бадур Хан поднимает руку, пытаясь изобразить невыносимую душевную боль. Но ему не дождаться утешения, надежды на облегчение нет. Он не заслуживает пощады.
В старой зенане зажглись огни. Стоя в галерее, Шахин силится узнать женские голоса. Почти каждый вечер эта часть дома полна гостей: писательницы, адвокатессы, дамы-политики, журналистки. Они целые часы проводят за разговорами, не запрещаемыми и даже поощряемыми древними традициями пурды. Билкис должна узнать – раньше всех, даже раньше премьер-министра, но, конечно, не в присутствии гостей.
Гохил, шофер, пришел усталый и заспанный, прихрамывая из-за завернувшегося носка в туфле и с трудом подавляя зевоту. Вскоре служебная машина уже стояла во дворе Ханов.
– В Рана Бхаван, – приказывает Шахин Бадур Хан.
– Что случилось, саиб? – спрашивает Гохил, выезжая через ворота и вливаясь в бесконечный поток автомобилей. – Какое-то дело государственной важности?
– Да, – коротко отвечает Шахин Бадур Хан. – Дело государственной важности.
К тому моменту, когда машина подъехала к перекрестку, он уже успел написать на странице из официального служебного блокнота, положив его на подлокотник сиденья, письмо с просьбой об отставке. Затем Хан взял хёк, переключил его на аудиорежим и назвал тот номер, который всегда держал рядом с сердцем с того самого дня, когда был приглашен в офис премьер-министра и получил предложение занять пост, сходный по значению с должностью главного визиря. В глубине души он надеялся, что ему никогда не придется воспользоваться этим номером.
– Шах?.. – В голосе Саджиды Раны он услышал легкую дрожь. – Слава Богу, это вы. А я уже подумала, что началось вторжение.
Шахин Бадур Хан представляет, как она лежит в постели. Постель, конечно же, белая, широкая и белая. Свет приглушенный, мелкое озерцо света от изящной лампы. Она наклоняется к маленькому шкафчику, что стоит рядом с кроватью. Волосы распущены и черной волной ниспадают ей на лицо. Он пытается представить, во что одета Саджида… Ты предал свое правительство, свой народ, свою веру, свой брак, свою карьеру и человеческое достоинство, и ты еще задумываешься над тем, спит ли госпожа Рана обнаженной… Рядом с ней Нарендра. Всем известно, что они все еще спят вместе. Саджида Рана – женщина с большими аппетитами.
– Госпожа премьер-министр, я вынужден просить вас о своей немедленной отставке.
Мне следовало бы отделиться от шофера перегородкой, думает Шахин Бадур Хан. Следовало бы поднять стекло. А собственно, зачем? Утром так или иначе ему все станет известно. Все станет известно всем. По крайней мере Гохил получит хороший повод для сплетни, которая потом будет разукрашена самыми разнообразными подробностями. Он хороший, добросовестный шофер, ты у него в долгу, пусть потешится.
– Что за ерунда, Шах?..
Шахин Бадур Хан еще раз повторяет просьбу об отставке, а затем добавляет:
– Госпожа премьер-министр, по собственной вине я попал в ситуацию, которая может скомпрометировать все правительство.
Тихий вздох, словно душа отлетает от тела. Вздох усталости и тоски. Шорох тонкой, белой, накрахмаленной, пахну щей идеальной чистотой материи.
– Я думаю, вам стоит подъехать ко мне.
– Я уже еду, госпожа премьер-министр, – отвечает Шахин Бадур Хан, но она отключилась, и единственное, что он услышал, было дзеновское жужжание киберпомех в святилище его черепа.
Саджида Рана стоит на белой балюстраде, крепко сжав руками балконное ограждение.
– Насколько отчетливы фотографии?..
– Во всяком случае, мое лицо будет видно хорошо. Ни у кого не возникнет сомнения относительно того, что это я. Госпожа премьер-министр, меня сфотографировали в тот момент, когда я давал деньги ньюту.
Саджида Рана приоткрывает рот, обнажая яркие белые зубы, качает головой, зажигает еще одну сигарету. Шахин Бадур Хан никогда не предполагал, что она так много курит. Еще одна тайна премьер-министра. Именно поэтому Рана и вывела его сюда, на балкон. Чтобы в Рана Бхаван не чувствовалось запаха табачного дыма. Какие восхитительные детали он замечает сейчас, в его-то положении!
– Ньют…
С этого мгновения начинается гибель всерьез. В одном-единственном слове заключено все: отвращение, непонимание, разочарование и гнев.
– Они… такой род…
– Я знаю, кто они такие. А тот клуб…
От него отрывается еще один кусочек. Процесс отрывания невероятно мучителен, но как только завершен очередной его этап, сразу же становится намного легче. Есть какое-то особое, ни с чем не сравнимое удовольствие в том, чтобы хоть раз сказать всю правду вслух.
– Это место, куда люди приходят для встречи с ньютами. Те люди, которые находят ньютов сексуально привлекательными.
Дым от сигареты Саджиды Раны, прежде чем рассеяться в томно-фантомных зигзагах, поднимается вертикальной струйкой вверх. Воздух поразительно недвижим. Даже вечный гул громадного города стих.
– Скажите мне одно. Что вы собирались с ними делать?..
Я никогда не думал о ньютах в подобных категориях, хочет воскликнуть Шахин Бадур Хан. Этого вам как раз и не дано понять – вам, только что вставшей с супружеского ложа и еще несущей на себе запах мужа, – понять то, что ньюты понимали всегда и лучше всех других. Дело не в том, чтобы что-то делать. Дело в том, чтобы быть. Вот почему мы и ходим туда, в тот клуб, чтобы видеть, чтобы оказаться среди созданий из наших снов, созданий, которыми мы всегда мечтали стать, но у нас никогда не хватило бы мужества на подобное превращение. Мы ходим туда ради мимолетных прикосновений к чистой и хрупкой красоте.
Но Саджида Рана не дает ему возможности высказаться, она начинает говорить сама:
– Впрочем, мне не нужно ничего больше знать. Вы, естественно, понимаете, что не может быть и речи о вашей дальнейшей работе в правительстве.
– Да, конечно. Я понимаю, госпожа премьер-министр. Я попал в ловушку.
– Это не оправдание. Более того, как мне кажется… О чем вы только думали? Ладно. Не надо, не отвечайте. Как долго продолжалось… подобное?
Еще один неправильный вопрос, свидетельствующий о полном непонимании.
– Большую часть моей жизни. Сколько я себя помню. Всегда.
– В тот раз, когда мы с вами ехали с дамбы, вы сказали, что в отношениях с женой переживаете кризисный период, период некоторого охлаждения… Черт бы вас побрал, Хан!.. – Саджида Рана со злостью топчет потухший окурок каблуком белой шелковой домашней туфли. – Вы ей рассказали?
– Нет, еще нет. Рассказал… но не об этом.
– А о чем же?
– Ей известно о моих… склонностях. Уже достаточно давно.
– И как именно давно?
– Несколько десятилетий, госпожа премьер-министр.
– Перестаньте меня так называть! Не смейте меня так называть!.. На протяжении многих лет вы являлись скрытой угрозой правительству, на которое работали, и теперь имеете наглость называть меня «госпожа премьер-министр»?!. Вы были мне очень нужны, Хан. Теперь мы можем проиграть. Да, мы можем проиграть войну. Генералы показали снимки, сделанные со спутников, и привели результаты компьютерного моделирования ситуации. Все говорит о том, что войска авадхов движутся к северу по направлению к Джаунпуру. Правда, я не совсем уверена в точности их выводов, которые представляются мне какими-то уж слишком очевидными. А чем никогда не страдали авадхи, так это очевидностью своих действий. Мне были нужны вы, Хан, как противовес идиоту Чаудхури.
– Мне жаль. Мне в самом деле очень жаль.
Ему совсем не хочется слушать то, что готова высказать сейчас премьер-министр. Хан уже все слышал. Он сам себе сказал то, что нужно было сказать. Хан повторял очевидные вещи снова и снова, сидя в автомобиле, мчавшемся по душной утренней жаре. Шахину Бадур Хану хочется выговориться, излить из себя все то, что накапливалось в нем в течение многих лет его жизни. Оно должно вытечь, как вода из каменных губ фонтана в каком-нибудь старом и давно пришедшем в упадок европейском городе. Теперь он свободен. Между ними больше нет никаких тайн, ничто не сдерживает его, и ему хочется, чтобы она поняла, чтобы увидела то, что видит он, почувствовала то, что он чувствует, ощутила хотя бы отчасти его боль.
Саджида Рана тяжело опускается на балюстраду.
– В Маратхе идет дождь, вам это известно? Дожди придут сюда еще до конца недели. Они движутся по Деккану. Пока мы здесь беседуем с вами, в Нагпуре дети уже танцуют под ливнем. Пройдет еще несколько дней, и они будут танцевать на улицах Варанаси. Три года… Я могла бы подождать. Нам не надо было захватывать дамбу. Но я не могла рисковать. И поэтому теперь джаваны Бхарата будут охранять дамбу Кунда Кхадар под дождем. А как к подобным вещам отнесутся простые люди в Патне?.. Вы были правы. Мы засадили Дживанджи. И теперь он хочет отплатить мне за все. Мы его недооценили. Вы его недооценили. В результате нам приходит конец.
– Госпожа премьер… госпожа Рана, мы не знаем…
– Но кто же еще? Вы совсем не так умны, как я думала, Хан. Собственно, и все мы большим умом не отличаемся. Ваша отставка принята.
Саджида Рана сжимает зубы и изо всей силы ударяет кулаком по камню балюстрады, обдирая пальцы в кровь.
– Почему вы так поступили со мной? Я бы вам дала все. А ваша жена, дети, ваши мальчики?.. Почему вы, мужчины, готовы рисковать подобными вещами? Я обязательно выступлю с публичным осуждением ваших действий.
– Да, конечно, понимаю…
– Больше я не могу вас защищать, Шахин, и не знаю, что теперь с вами произойдет. Убирайтесь с глаз моих.
Когда Шахин Бадур Хан идет по аккуратной ухоженной тропинке к служебному автомобилю, темные деревья и кустарники озаряются многоголосым птичьим пением. Какое-то мгновение ему кажется, что это не пение, а звон у него во внутреннем ухе – от всей той лжи, что накопилась в течение жизни и теперь пытается вырваться наружу. Затем Хан понимает, что слышит предрассветную увертюру, исполняемую птицами – глашатаями утра среди кромешной ночной тьмы.
Шахин Бадур Хан останавливается, поворачивается, поднимает голову, прислушивается. Воздух горяч, но чист и ясен. Хан вдыхает освежающую темноту ночи. Он видит небеса, храмовым куполом распростершиеся над ним, и каждая звезда копьем света пронзает его сердце.