3

Шахин Бадур Хан

Шахин Бадур Хан смотрит вниз на антарктические льды. С высоты в две тысячи метров лед выглядит просто цветным пятном на географической карте, белым островком, Шри-Ланкой, вдруг почему-то взбунтовавшейся и побелевшей. Океанские буксиры, пришедшие сюда из Персидского залива, – самые крупные, самые мощные, самые новые, но отсюда они кажутся паучками, плетущими паутину под куполом цирка, тянущими шелковую канатную растяжку. Теперь остается лишь наблюдать. Юго-западное муссонное течение зацепило айсберг и влечет его на северо-восток со скоростью пять морских миль в день. Но здесь, в океане, на расстоянии пятисот километров к югу от дельты, единственное, за что может зацепиться глаз, – только лед, небо и густая синева океанских глубин. Здесь полное ощущение неподвижности. С какой же силой должны тянуть буксиры, чтобы заставить его остановиться в нужном месте? Шахин Бадур Хан задумчив. Он представляет, как айсберг вгоняют в Гангасагар, устье священной реки, и над мангровыми деревьями возвышаются горы льда.

По указанию бенгальских политиков и их гостей-дипломатов из соседнего и когда-то совсем не дружественного штата Бхарат самолет, принадлежащий штату Бенгал, делает рывок и поднимается вверх от плавучей льдины. Шахин Бадур Хан успевает заметить, что ее поверхность испещрена выемками и пересечена бороздами, расселинами и котловинами, в которых блестит вода. Ручьи проделали большие впадины в стенках, с выступов айсберга изливаются потрясающие по красоте водопады.

– Он постоянно смещается, – говорит энергичный климатолог Бангла. – С потерей массы изменяется центр тяжести. Нам следует поддерживать равновесие, внезапное значительное смещение может оказаться катастрофическим.

– И других цунами в дельте не понадобится, – откликается Шахин Бадур Хан.

– Если он вообще когда-нибудь достигнет дельты, – подает голос министр водоснабжения и энергетики Бхарата, кивая в сторону айсберга. – Скорость, с которой он тает…

– Господин министр… – начинает Шахин Бадур Хан, но главный бенгальский климатолог перебивает его, он не может упустить возможности блеснуть познаниями.

– Все продумано до последнего грамма, – говорит он. – Мы не выходим за параметры микроклиматических сдвигов.

Это произносится с демонстрацией блеска зубов – дорогой работы дантиста. Климатолог сжимает большой и указательный пальцы, чем желает подчеркнуть четкость и точность выполненной работы. Безупречность. Шахин Бадур Хан чувствует сильнейший стыд, когда один из его высокопоставленных чиновников на людях демонстрирует невежество, в особенности же перед всегда вежливыми и спокойными бенгальцами. Он уже давно убедился в том, что в политике не нужны ни какой-то значительный талант, ни мастерство, ни ум. Для всего перечисленного существуют советники. Мастерство политика как раз и заключается в том, чтобы вовремя воспользоваться чужими мыслями и выдать их за собственные. Шахину Бадуру Хану неприятно думать, что у кого-то может сложиться мнение, будто он недостаточно добросовестно относится к своим обязанностям. Поезжай с ними, Шах, попросила его премьер-министр Саджида Рана. Не позволяй Шринавасу слишком часто демонстрировать идиотизм.

Бенгальский министр, занимающийся транспортировкой айсберга, неуклюже идет по проходу, улыбаясь медвежьей улыбкой. Из своих источников Шахину Бадур Хану известно о территориальных войнах, которые ведутся между различными учреждениями бенгальского правительства из-за контроля над этими десятикилометровыми кусками ледового шельфа. Напряжение, существующее между объединенными столицами, всегда можно использовать в интересах Бхарата. Министерство охраны окружающей среды в конце концов уступило министерству науки и техники (при некоторой помощи со стороны министерства развития и промышленности) возможность заключить основные контракты, и вот теперь руководитель министерства стоит в проходе, обхватив руками спинки кресел. Шахин Бадур Хан чувствует его горячее дыхание.

– Ну и что? И вся наша работа… Мы ездили к американцам не для того, чтобы решать проблемы с водоснабжением, как делали те, в Авадхе, со строительством своей плотины. Вы и без меня об этом наслышаны.

– Ганг когда-то делал нас единой страной, – замечает Шахин Бадур Хан. – А теперь мы превратились в вечно ссорящихся между собой детей нашей Матери-Реки: Авадх, Бхарат, Бенгал… Голова, руки и ноги.

– Как там много птиц, – говорит Шринавас, посмотрев в иллюминатор. За айсбергом тянется заметный хвост, похожий на дым пароходных труб: стайки морских птиц, тысячи сильных крылатых хищников, с жадностью бросающихся в воду за серебристыми сардинами.

– Это только еще раз доказывает наличие циркуляции холодных потоков, – объясняет климатолог, стараясь быть замеченным всеми. – Мы ввозим даже не столько айсберг, сколько целую экосистему. Некоторые следуют за нами от самого острова принца Эдуарда…

– Министр хочет знать, когда следует ожидать получения реальной пользы от нашего предприятия? – спрашивает Шахин Бадур Хан.

Найпол начинает на все лады расхваливать необычайный прогресс, достигнутый технологиями воздействия на климат в Бенгале, но штатный климатолог перебивает его. Шахин Бадур Хан морщится при этом непростительном нарушении этикета. Неужели у бенгальцев вообще нет ни малейшего представления о протоколе?

– Климат – вовсе не старая корова, которую можно гнать, куда захочешь, – говорит климатолог по имени Винаячандран. – Климат – тонкая наука о едва заметных сдвигах и изменениях, которые со временем приводят к грандиозным последствиям. Представьте снежный ком, катящийся с горы. Падение температуры на полградуса здесь, смещение в океанском термоклине на несколько метров, перемена в давлении на один-единственный миллибар…

– Вне всякого сомнения… но министр хочет знать, сколько времени проходит, прежде чем все ваши мелкие последствия приводят к формированию этого… снежка… – подает голос Шахин Бадур Хан.

– На основании наших моделей мы полагаем, что возвращение к климатической норме должно произойти в течение шести месяцев, – отвечает Винаячандран.

Шахин Бадур Хан кивает. Министр получил все возможные подсказки. Теперь пусть сам делает выводы.

– Итак, все это, – говорит министр водоснабжения и энергетики Бхарата Шринавас, указывая в сторону чужой льдины, плывущей по Бенгальскому заливу, – прибудет слишком поздно. Еще один неудавшийся муссон. Возможно, если бы вы его растопили и прислали нам по трубопроводу, получилось бы больше толку… Можете ли вы заставить Ганг повернуть течение вспять? Наверное, только нечто подобное дало бы нужные результаты.

– Он может гарантировать стабильный приход муссонов на следующие пять лет для всей Индии, – настаивает министр Найпол.

– Министр, не знаю, как вы, но мой народ уже сейчас страдает от жажды, – говорит В. Р. Шринавас прямо в объектив камеры, снимающей происходящее для программы новостей и, словно дурно воспитанный уличный мальчишка, подглядывающей за высокопоставленными пассажирами из-за спинки сиденья.

Шахин Бадур Хан складывает руки, довольный тем, что эти слова появятся во всех вечерних газетах от Кералы до Кашмира. Шринавас почти такой же шут, как и Найпол, но он способен на яркие высказывания.

Красивый современный самолет вновь делает вираж, разворачивается, выравнивается и летит в сторону Бенгала.

Таким же новым, изящным и современным выглядят и сам недавно построенный аэропорт в Дакке, и его диспетчерская система. Из-за этого всем важнейшим правительственным и дипломатическим рейсам приходится ждать посадки по полчаса, а приземляются они на противоположной от аэробуса «Бхарат эйр» посадочной полосе. Обычная проблема взаимодействия человека и компьютера. Агрегаты, которые работают здесь, наделены «разумом» первого уровня, что означает наличие интеллекта, инстинкта, автономности и нравственности примерно кролика, а это намного превышает – как заметил один из корреспондентов «Бхарат таймс» – возможности среднего авиадиспетчера в Даке.

Шахин Бадур Хан подавляет улыбку, но никто ведь не станет отрицать, что экономика Объединенной Восточной и Западной Бенгалии отличается высоким техническим уровнем, смелостью, стремлением к прогрессу, научной изощренностью и во многих отношениях не уступает самым передовым державам мира. Это то, о чем ведутся высокопарные беседы на проспектах и в портиках Ранапура, но чему так разительно противоречат грязь, развалины и нищета Каши.

Но вот появляются автомобили. Шахин Бадур Хан следует за политиками. От асфальтового покрытия исходит нестерпимый жар. Влажный воздух убивает все воспоминания о льде, океане и прохладе. Удачи им с их ледяным островом, думает Шахин Бадур Хан, представляя себе бенгальских инженеров, карабкающихся на айсберг в теплых канадских куртках с отороченными мехом капюшонами.

Сидя на переднем сиденье автомобиля министра Шринаваса, Шахин Бадур Хан закладывает за ухо хёк. Рулежные дорожки, аэробусы, крытые переходные мосты между аэровокзалами и самолетами, грузоперевозчики соединяются с интерфейсом его офисной системы. Программы-сарисины отсортировали его почту, но осталось еще более пятидесяти писем и сообщений, которые личному парламентскому секретарю Саджиды Раны нужно обязательно прочесть: сообщения о состоянии боеготовности воинских частей Бхарата, пресс-релизы о дальнейших ограничениях на потребление воды, просьба от Эн Кей Дживанджи о проведении видеоконференции… Руки движутся, как у изящной танцовщицы, исполняющий танец-катак. Перед Шахин Бадур Ханом появляется его блокнот. Держите меня в курсе событий. У меня дурное предчувствие по поводу подобных просьб.

Шахин Бадур Хан родился, живет и думает, что и умереть ему придется в Каши, но до сих пор он не может понять страсть и злобу, отличающие грязных индийских богов. Его восхищают религиозные установки и аскетизм индуизма, но как мало эти божества дают в обмен на поклонение им и как много требуют от большинства своих ревнителей. Каждый день по пути в Бхарат Сабху он на правительственном автомобиле проносится мимо маленькой палатки из пластика, установленной на одном из перекрестков улицы леди Каслрей, где в течение пятнадцати лет некий садху поднял руку и ни разу за все годы не опустил ее. Шахин Бадур Хан готов держать пари, что аскет не сможет опустить свою высохшую костлявую конечность, даже если бы кто-то из его богов повелел ему.

Бадур Хан не принадлежит к числу демонстративно религиозных людей, но яркие кричащие бутафорские статуи с обилием рук, символов, атрибутов, каких-то непонятных изображений – так, словно скульптор хотел в каждой из них вместить весь непостижимый комплекс индуистского богословия, – оскорбляют эстетические чувства Шахина. Сам он принадлежит к утонченной, в высшей степени цивилизованной, экстатической и мистической школе ислама. Оскорбительные для глаз и чувств ярко-розовые тона чужды ей. Его религия не размахивает своим пенисом на публике. Тем не менее каждое утро тысячи и тысячи спускаются по отрогам гор рядом с балконами его хавели, чтобы смыть с себя грехи в водах высыхающего Ганга. Вдовы тратят последние рупии на то, чтобы тела их мужей были сожжены у вод священной реки, дабы покойные достигли вечного блаженства. Каждый год множество молодых людей бросаются под колесницу Пури Джаганнат, хотя еще большее их число погибает в давке в толпе. Тысячи юношей штурмуют мечети, голыми руками разнося их по камню, потому что, по их мнению, мусульманские строения оскорбляют величие Божественного Рамы – а человечек в палатке из пластика все сидит и сидит себе на мостовой, подняв руку, словно шест. А на транспортной развилке в новом Сарнате стоит статуя Ханумана из крашеного бетона. Ее поставили там менее десяти лет назад, а теперь говорят, что нужно перенести в другое место, так как здесь будет строиться новая станция метро. И сейчас там появились группы молодых людей в белых рубашках и дхоти, потрясающие кулаками, бьющие в барабаны и гонги. Подобные представления всегда заканчиваются смертями, думает Шахин Бадур Хан. Мелочи собираются в большой снежный ком. Эн Кей Дживанджи и его фундаменталистская индуистская партия Шиваджи своей колесницей раздавит еще множество человеческих жизней.

В центре приема высокопоставленных гостей заметна необычная суета. Оказывается, для двух важных групп, прилетающих в аэропорт, заказан один и тот же зал ВН137. Шахин Бадур Хан узнает об этом среди сутолоки репортеров, грохота громкоговорителей, мелькания микрофонов у входа в холл. Министр Шринавас пыжится, но объективы кинокамер направлены со всем в другую сторону.

Шахин Бадур Хан вежливо протискивается сквозь толпу к диспетчеру, высоко подняв удостоверение.

– Что здесь случилось?

– А, мистер Хан… Небольшая путаница.

– Никакой путаницы. Министр Шринавас вместе со своей группой возвращается в Варанаси на одном из самолетов вашей компании. Какие могут быть причины для недоразумений?

– Одна знаменитость…

– Знаменитость, – повторяет Шахин Бадур Хан с таким презрением в голосе, что слово в его устах превращается в грубое оскорбление.

– Одна русская. Модель, – продолжает диспетчер в полном замешательстве. – С очень громким именем… В Варанаси готовится какое-то шоу. Приношу извинения за беспокойство, мистер Хан.

Шахин Бадур Хан жестом направляет своих людей к проходу.

– Что такое? – спрашивает министр Шриванас, проходя через толчею.

– Какая-то русская модель, – отвечает Шахин Бадур Хан тихим отчетливым голосом.

– А! – провозглашает министр Шринавас, широко открыв глаза. – Юли!..

– Простите?

– Юли, – повторяет Шринавас, вытянув шею, чтобы раз глядеть знаменитость? – Ньют.

Слово звучит словно удар храмового колокола. Толпа расступается. Перед Шахином Бадур Ханом открывается вход в зал для VIP-гостей. И он останавливается – завороженный, видя высокую женскую фигуру в длинном, изысканного покроя пальто из белой парчи, расшитой орнаментом из танцующих цапель. Женщина стоит к нему спиной, Шахин Бадур Хан не видит ее лица, только абрис фигуры. Изящные движения длинных и тонких пальцев. Элегантный изгиб затылка, безупречные очертания лишенного волос черепа.

Женщина поворачивается к нему. Шахин Бадур Хан шумно выдыхает, но во всеобщей суматохе его никто не слышит.

Нет… Нельзя смотреть на это лицо, иначе он будет заворожен, проклят, отвержен Богом. Толпа снова начинает двигаться, и человеческие фигуры скрывают от него то, что он не должен был увидеть. Шахин Бадур Хан стоит в оцепенении, не в силах пошевелиться.

– Хан. – Это голос… Да, голос министра. – Хан, с тобой все в порядке?

– А… да, господин министр. Легкое головокружение. Здесь, наверное, слишком большая влажность.

– Да, чертовым бенгальцам надо заняться своими кондиционерами.

Чары разрушены, но, провожая министра по крытому переходу, Шахин Бадур Хан ловит себя на мысли, что теперь ему больше никогда не знать покоя.

Охранник получает подарки от министра Найпола. На термосах герб Объединенных Штатов Восточной и Западной Бенгалии. Пристегнув ремень и задвинув шторы на иллюминаторе в аэробусе «Бхарат эйр», неуклюже подпрыгивающем на неровном асфальте, Шахин Бадур Хан открывает термос. Внутри – кубики льда из ледника для слингов Саджиды Раны. Шахин Бадур Хан снова закрывает термос. Аэробус набирает скорость. Наконец его колеса отрываются от бенгальской земли, а Шахин Бадур Хан прижимает к себе термос так, словно холод способен исцелить его душевную рану. Но ее уже ничто не сможет излечить. Никогда.

Шахин Бадур Хан отдергивает шторку и смотрит в иллюминатор, но ничего не видит. Перед его глазами проплывает белоснежный купол черепа; изгиб шеи; бледные изящные руки, элегантные, словно минареты; скулы, обращенные к нему, подобны архитектурным деталям несравненной красоты. Танцующие цапли…

Так долго ему казалось, что он пребывает в абсолютной безопасности. Абсолютной… Шахин Бадур Хан прижимает к себе термос с куском ледника и ласково проводит по нему рукой, закрыв глаза в молчаливой молитве, и сердце его пылает в несказанном экстазе.

4

Наджья

Лал Дарфан, звезда первой величины «мыльных опер», дает интервью в «хауде» дирижабля, изготовленного в форме слона и движущегося вдоль южных склонов Непальских Гималаев. На нем великолепная рубашка и широкие свободные брюки. Он склонился на мягкую подушку на низеньком диване. Позади него стяги из кучевых облаков расцвечивают белым небесную голубизну. Горные вершины очерчивают неровную границу, создавая естественную преграду на пути устремляющегося в бесконечность взгляда. Края «хауды» со множеством кисточек треплются на ветру. Лала Дарфана, Бога Любви самой большой и самой популярной «мыльной оперы» студии «Индиапендент продакшнз» под названием «Город и деревня», развлекает павлин, который стоит у изголовья его дивана. Он кормит птицу крошками рисового крекера. Сам Лал Дарфан на диете с низким содержанием жиров. Об этом трезвонят все таблоиды.

Диета, думает Наджья Аскарзада, – неплохой повод для звезды телекитча подкормить свое тщеславие. Она делает глубокий вдох и начинает интервью.

– Нам, живущим на Западе, трудно поверить, что «Город и деревня» может быть столь невероятно популярен. Тем не менее, здесь к вам как к актеру интерес ничуть не меньший, нежели к вашему персонажу, Веду Прекашу.

Лал Дарфан улыбается. Его зубы действительно так невероятно, ослепительно белы, как говорят на всех телеканалах.

– Значительно больше, – отвечает Лал. – Но, как мне кажется, ваш вопрос состоит в следующем: почему персонажу-сарисину нужен актер-сарисин? Иллюзия внутри иллюзии, ведь так?

Наджье Аскарзаде двадцать два года, она журналист, свободный от формальных и неформальных связей и обязательств. Вот уже четыре недели она находится в Бхарате, и только что ей удалось заполучить возможность взять интервью, которое может дать настоящий толчок карьере.

– Подавление любых сомнений в нереальности происходящего, – замечает Наджья.

До ее ушей доносится гул моторов дирижабля, каждый из которых установлен в одной из громадных ног «слона».

– Дело обстоит вот как. Просто роли, просто персонажа публике всегда мало. Ей нужна роль, скрытая за ролью, будь это я, – Лал Дарфан с каким-то нарочитым самоуничижением касается руками своей вздымающейся диафрагмы, – или вполне реальный, из плоти и крови, голливудский актер, или поп-звезда. Позвольте мне задать вам вопрос. Что вам известно о, скажем, такой западной поп-звезде, как Блошан Мэттьюз? Только то, что вы видите по телевизору, то, что читаете в «желтой» прессе и узнаете из светских сплетен. А что вам известно о Лале Дарфане? Практически то же самое. Все эти персонажи для вас не более реальны, чем я, но и ничуть не менее реальны.