Глава 1

Если судить только по фигуре, ей не дашь и тридцати — гибкая, стройная, словно молодая девушка. И одежда подходящая: модный дорогой костюм из гладкой блестящей ткани; в туфлях на высоких каблуках изящество линий затянутых в нейлон ног должно произвести особо сильное впечатление. Лицо... вот лицо было не девичье. Беспокойство притаилось в глазах, складки пролегли с обеих сторон у рта. Глаза глубокого синего цвета, но взгляд... какое-то двойное зрение у нее. Ясно и отчетливо глаза смотрят на вас, а в то же время видят то, что находится за вашей спиной. Чувствуешь: позади годы, и за эти годы она видела куда больше, чем успела бы узнать неопытная девушка.

"Тридцать пять, — подумал я, — и пользуется успехом".

Она довольно долго простояла в дверях, не произнеся ни слова, — у меня была возможность понаблюдать.

Пальцы обеих рук стиснули черную замшевую сумочку, свисавшую на ремешке с плеча, женщина нервно покусывала верхнюю губу. Я тоже не нарушал затянувшегося молчания. Какой бы она ни была — смелой иль нерешительной, — ожидать от меня руки, протянутой, чтоб помочь ей перейти порог, не приходилось. Поддержка такого рода ей вряд ли требовалась. Достаточно взрослый человек, она пришла сюда по собственной воле и собственным причинам. Но ей было неловко, и совершенно очевидно, только острая необходимость заставила ее обратиться ко мне.

— Мистер Арчер? — спросила она наконец.

— Да, входите, пожалуйста.

— Спасибо... Простите, что я не сразу решилась... Наверное, я заставила вас почувствовать себя дантистом.

— Все питают нелюбовь к дантистам и детективам. Я тоже их терпеть не могу.

— Правда? Откровенно говоря, я никогда еще не бывала у дантиста. Она улыбнулась так, будто желала подтвердить справедливость своих слов; я протянул руку, и она дружелюбно пожала ее. Рука моей гостьи была сильной и загорелой. — И у детектива не бывала ни разу, — добавила она.

Я усадил женщину на стул около окна. Она ничего не имела против того, чтобы свет падал на ее загорелое лицо, на волосы естественного каштанового цвета, без малейшего намека на седину.

— Так какой же зуб вас беспокоит, миссис?..

— Простите... Меня зовут Мод Слокум. Я всегда забываю правила хорошего тона, когда расстроена.

Странно было услышать подобные извинения от женщины, с такой фигурой и в таком костюме.

— Да ничего, — сказал я, — у меня-то шкура носорога и сердце из железа. Целых десять лет я занимался разводами в Лос-Анджелесе. И если вы сможете рассказать мне что-нибудь эдакое, чего я еще не слышал, то жертвую свой недельный выигрыш в игорном доме в Санта-Аните на достойное благотворительное мероприятие.

— А вы способны бросить свои средства на некий дикий проект?

— Дикие проекты меня повергают в ужас, но чаще и сильнее ужасают люди.

— Догадываюсь, почему вы так сказали. — Красивые белые зубы снова сверкнули в улыбке. — В молодости я думала, что люди могут жить в согласии... могут давать жить другим так, как хочется этим другим... вы понимаете? Сейчас я не уверена...

— Насколько я понял, отнюдь не идея побеседовать на отвлеченные темы привела вас, миссис Слокум, сегодня утром ко мне. Или я ошибаюсь?

Долгая пауза. Наконец я слышу ответ:

— Да. Вчера у меня было... потрясение. — Она приcтально посмотрела мне прямо в глаза — и одновременно на ту часть стены, которую моя голова ей загораживала. Ее глаза были так же глубоки, как море за Каталиной.

— Кто-то пытается меня уничтожить.

— Убить?

— Уничтожить... Уничтожить все то, о чем я забочусь, чем живу... Моего мужа, мою семью, мой дом. — Голос ее задрожал. — Очень трудно рассказывать про это... Какие-то закулисные игры ведутся со мной... вокруг меня.

Утро абстрактных исповедей, где детектив Арчер выступает священником, не имея духовного сана, но обязав себя выслушивать всякие экивоки и неопределенности.

— Мне следовало бы получить профессию дантиста и заняться делом более легким и менее болезненным, чем мое нынешнее удаление зубов, — дело, по крайней мере, ясное... Если вам действительно нужна моя помощь, миссис Слокум, сообщите мне, в чем именно она должна состоять... Кто и что вас сюда привело?

— Мне вас порекомендовали. Я знаю человека, который... работает в полиции. Он утверждал, что вы честны и умеете молчать.

— Довольно странно, что о тебе отзывается подобным образом полицейский. Не будете ли вы столь любезны сообщить мне его имя?

— Нет, я не стану этого делать. — Мое предложение, казалось, вызвало у женщины тревогу. Пальцы стиснули черную замшевую сумочку. — Он ничего не знает о моем деле, этот полицейский.

— И я тоже. И даже не надеюсь когда-либо узнать. — Я позволил себе улыбнуться. Предложил сигарету. Щелкнул зажигалкой. Миссис Слокум затянулась. Без всякого наслаждения, но куренье, кажется, успокоило ее.

— Бог с ним, с полицейским. — Она поперхнулась сигаретным дымком. — Я всю ночь пыталась сосредоточиться, пыталась собраться с мыслями и до сих пор не могу связно изложить... Никто ничего не знает, понимаете? И очень трудно рассказывать постороннему... Единственное, чего я сумела достичь, — это выработать привычку к молчанию... шестнадцать лет молчания.

— Шестнадцать лет? Я думал, это произошло вчера.

Она покраснела.

— О да, это произошло вчера... Я имела в виду годы, долгие годы своего замужества. Это связано с моим замужеством.

— Я так и думал. Я неплохо умею отгадывать загадки.

— Простите меня. Я не хотела вас оскорбить или обидеть. — Ее извинения опять-таки выглядели необычно для особы такого полета. Для женщины, разодетой на сотню долларов. — Я не думаю, что вы будете распространяться об этом где-либо или попытаетесь меня шантажировать...

— А кто-нибудь пытается вас шантажировать?

Вопрос настолько испугал ее, что она непроизвольно подскочила на стуле. Потом села поудобнее, закинула ногу на ногу, подалась грудью вперед.

— Я не знаю. Понятия не имею. — Как бы приходя в себя, заявила она.

— Тогда мы в равном положении.

Из верхнего ящика стола я вынул конверт, раскрыл его, вынул листок полученного вчера извещения и принялся читать напечатанный на машинке текст. Ну да, призыв застраховаться... Извещение информировало, что, даже если я не попаду в больницу в течение текущего года, я не могу позволить себе на следующий не выбрать такого средства защиты, как страхование своего здоровья, а "тот, кто колеблется, проигрывает".

— Тот, кто колеблется, проигрывает, — процитировал я вслух.

— Вы смеетесь надо мной, мистер Арчер? Но вы же должны понять меня.

Есть ли возможность помочь мне в моем деле? А вдруг нет, а я уже расскажу вам обо всем. Смогу ли я рассчитывать, что тогда вы все забудете?

Я дал своему раздражению волю — голос мой был сух и на сей раз я не постарался улыбнуться.

— Давайте оба забудем об этом. Вы отнимаете у меня время, миссис Слокум.

— Знаю. — В голосе гостьи мне послышалось ее отвращение к себе. — Это был настоящий выстрел, понимаете? Выстрел мне в спину! — Она заговорила с внезапной решимостью, раскрывая сумочку резким движением:

— Да, я должна дать вам взглянуть на это. Я не могу теперь пойти домой. Не могу сидеть и ждать еще одного такого же...

Я взял письмо, которое она протянула. Письмо было коротким, без заглавия и без подписи:

"Дорогой мистер Слокум.

Лилии, распространяющие запах гнили, хуже, чем сорная трава. Неужели Вам доставляет удовольствие роль услужливого рогоносца? Или Вы — странным образом — не осведомлены о нечистых амурных делах Вашей жены?"

Послание было отпечатано на листе дешевой белой бумаги, сложенном по размеру маленького конверта.

— Есть ли конверт от этого письма?

— Да.

Она порылась в сумочке. Вот он, мятый белый конверт, адресованный Джеймсу Слокуму, эсквайру, Трэйд-роуд, Нопэл-Велли, Калифорния. На почтовой марке ясно значилось: Куинто, Калифорния, 18 июля.

— Сегодня среда, письмо отправлено в понедельник. Вы знаете жителей Куинто? — спросил я.

— Всех? — Ей даже удалось улыбнуться через силу. — Куинто в нескольких милях от Нопэл-Велли, где мы живем. Но у меня нет даже смутного представления, кто бы мог послать это.

— А почему? О том есть представление? Хоть какое-нибудь.

— У меня есть враги, полагаю, есть. Ведь у большинства людей они есть.

— Насколько я понимаю, ваш муж этого не видел. Джеймс Слокум ваш муж?

— Да. Он не видел этого. У него были дела в Куинто, когда пришло письмо. Обычно я проезжаю на велосипеде мимо почтового ящика.

— У него служебные дела в Куинто?

— Нет, не служебные. Участие в спектаклях "Актеров Куинто" — это полупрофессиональная театральная группа. Они на этой неделе каждый день репетируют...

Я перебил ее:

— Обычно вы читаете почту мужа?

— Да. Мы читаем почту друг друга... Но я не ожидала перекрестного допроса, мистер Арчер.

— Еще один вопрос. Это сообщение — правда?

Кровь бросилась ей в лицо, глаза сверкнули.

— Я бы не хотела отвечать...

— Хорошо. Но вы вряд ли сидели бы здесь, если это не было бы правдой.

— Я пришла бы в любом случае.

— И вы хотите, чтобы я выяснил, кто послал это письмо, и отдал бы этого человека под суд за клевету?

— О нет, — воскликнула она (право, миссис Слокум не слишком умна, если приняла мой последний вопрос за чистую монету). — Надо прекратить это. Я не могу стоять на часах у почтового ящика, проверять почту мужа, но не могу и оставаться в неизвестности, ждать очередного подвоха...

— А, кроме того, следующее послание может быть вручено мужу лично. Насколько серьезное значение для вас, миссис Слокум, будет иметь то, что муж прочтет подобное письмо?

— Это будет ужасно.

— Почему? Он ревнив до безумия?

— Вовсе нет, он очень спокойный человек.

— А вы его любите?

— Он мой муж, — ответила она. — Я никогда не сожалела об этом.

— Если у вас счастливая супружеская жизнь, то стоит ли огорчаться из-за одного-двух ядовитых, но лживых писем.

Я бросил письмо на стол, стоящий меж нами, и заглянул гостье в лицо. Мучительно напряженное лицо.

— Это было бы... последней каплей... У меня дочь, мистер Арчер, она еще учится в школе. Я просто не могу допустить, чтобы это случилось.

— Что именно?

— Крушение... крушение всего, развод, — произнесла она с отчаянием в голосе.

— Вы думаете, что произойдет именно это, если ваш муж получит что-либо подобное? — Я указал сигаретой на клочок белой бумаги.

— Да, да, мистер Арчер! Может, я справилась бы с Джеймсом, но ведь он передаст это своей матери, а та наймет следователей...

— А какие, собственно, основания для развода? Есть ли свидетельства против вас?

— Должны быть, — с горечью сказала она. — Кое-кто знает. — Легкое движение качнуло ее тело. Она походила на червя, насаженного на крючок. В данную минуту она чувствовала неприязнь к своему полу. — Это причиняет мне слишком сильную боль.

— Я знаю, — сказал я. — Моя жена развелась со мной в прошлом году. С психической стороны, это крайне жестоко.

— Я думаю, вы способны на такое. — В ее голосе послышалось злорадство. Затем ее настроение снова переменилось:

— Пожалуйста, не воображайте, что я приму развод так легко. Это самое последнее, чего бы я желала.

— Из-за вашей дочери, как вы сказали?

Она имела это в виду.

— В конечном счете, да. Я была разделена надвое, и это дитя моих разъединенных частей. Это заставляет меня страдать. Также есть и другая причина. Моя свекровь слишком сильно ее любит.

— Что она за человек, ваша свекровь? Могла ли она послать письмо?

Миссис Слокум снова задумалась.

— Нет. Нет, это не она. Она действует в открытую. Это очень энергичная женщина... Признаться, я просто не представляю себе, кто бы мог послать это.

— Тогда кто-нибудь из Куинто. Там около двадцати пяти тысяч жителей, не так ли? Или кто-нибудь из проезжавших через Куинто в понедельник. Веселенькая ситуация.

— Но вы попытаетесь помочь мне? — Она не была настолько аристократкой, чтобы принять на дешевом стуле эффектную позу леди, нуждающейся в защите, и разыграть сцену мольбы. А может быть, она вовсе не была леди.

— Это дело потребует времени, и я не могу гарантировать каких-либо обязательных и выгодных вам результатов. Кстати, у вас достаточно средств, миссис Слокум?

— Вы же не занимаетесь делами исключительно ради богатства? — Она оглядела мою просто обставленную маленькую комнату.

— Я не бросаю денег на ветер, и моя цена — пятьдесят долларов в день плюс издержки. Это будет стоить вам четыреста или пятьсот долларов в неделю. Учитывая, чем я располагаю, сколько тут неопределенностей, на дело может уйти все лето.

Она сумела все же скрыть свой страх.

— Честно говоря, у меня не так много средств, мистер Арчер. В семье деньги есть, но ни я, ни Джеймс ими не распоряжаемся. Все наше — это годовой доход со ста тысяч долларов. — Триста пятьдесят.

— Меньше. Деньги контролирует мать Джеймса. Понимаете, мы живем все вместе. У меня есть немного собственных денег, я отложила их. Правда, на дальнейшее образование Кэти... Я могу заплатить вам пятьсот долларов. — В таком случае я могу гарантировать что-либо через неделю или через месяц.

— Я должна что-то делать.

— Могу сказать почему. Тот, кто написал это письмо наверняка знает что-нибудь более определенное, и вы опасаетесь второго письма.

Она не ответила.

— Я смогу помочь вам, если буду знать все, что мне нужно.

Она взглянула мне в глаза, прямо и холодно:

— Я не вижу необходимости исповедоваться в супружеской измене, и вам не стоит принимать на себя роль исповедника.

— Да поймите же: коль я буду работать в вакууме, я только даром потрачу время.

— Вам заплатят и за это.

— Тогда вы просто выбросите свои деньги впустую.

— Мне все равно. — Миссис Слокум опять открыла свою сумочку, отсчитала десять двадцатидолларовых бумажек, положила их на стол. — Вот, пожалуйста... Я хочу, чтоб вы сделали все, что в ваших силах, мистер Арчер... Вы знаете Нопэл-Велли?

— Я бывал там проездом и отчасти знаю Куинто... Так что делает ваш муж в группе "Актеры Куинто"?

— Он один из актеров, по крайней мере, он сам так считает... Вам не следует пытаться говорить с ним.

— Предоставьте мне самому решать, что мне следует делать, иначе я лучше посижу у себя в кабинете и почитаю... Как я смогу с вами связаться? — Вы можете позвонить мне домой. Нопэл-Велли есть в телефонной книге округа Куинто. Смотрите на "миссис Оливия Слокум".

Она поднялась. Я проводил ее до дверей. Вот когда я заметил, что со спины ее красивый костюм подвыцвел, а по краю юбки шла светлая полоса.

Я почувствовал к этой женщине жалость и симпатию.

— Я приеду к вам уже сегодня, — сказал я. — Получше следите за почтовым ящиком.

Когда миссис Слокум ушла, я сел за стол, уставился на его неполированную поверхность, на письмо и доллары, рядышком друг с другом. Секс и деньги. Как обычно: раздвоенный корень зла. Недокуренная сигарета миссис Слокум с ободком губной помады тлела в пепельнице. "Словно бледный след крови, — подумал я, — и какой едкий запах!" Сигарету я выбросил. Письмо отправилось в карман моего пиджака, двадцатидолларовки — в бумажник.

Когда я вышел на улицу, жара подбиралась к девяноста градусам по Фаренгейту. Солнце на небе подходило к полудню.

Глава 2

Час езды на север от Санта-Моники — и ты видишь указатель, торжественно заявляющий: "Вы въезжаете в Куинто-океанскую жемчужину. Скорость не более 25 миль". Я сбросил газ, принялся искать, где бы припарковаться. Белые коттеджи "Мотеля дель Марли", чистенькие и уютные, прятались в тени деревьев. Я свернул на покрытую гравием дорогу, что вела к дугообразной площадке. Не успел остановить там машину, как из дома напротив (распахнулась дверь, на которой значилось: "Офис") появилась тоненькая женщина в полотняном халатике. Она подплыла ко мне, как бы изумленно и радостно улыбаясь.

— О, вы хотели бы здесь остановиться?

— Хотел. И пока не изменил своего намерения.

Она искусно рассмеялась. Кокетливо поправила свою прическу — пучок поблекших волос, стянутых так туго, что черты лица казались из-за этого заостренными.

— Вы путешествуете один?

— Да, один... Хотел бы остаться здесь на несколько дней.

Она кивнула головой и, как мне показалось, хитро подмигнула.

— Но не слишком надолго, очарование Куинто — опасная штука. Вы знаете, это ведь жемчужина нашего океанского побережья. Вдруг захочется остаться здесь навсегда?.. У нас очень милая комната, и всего за семь долларов. — Могу я ее осмотреть?

— Конечно. Уверена, что вы найдете ее восхитительной. Она провела меня внутрь дома, в тесную, убогую комнатенку, где всего и было, что кровать, стол и два стула. Пол блестел, натертый воском. Мебель, видно, тоже. На стене висел речной пейзажик в шафрановых тонах. Тот же цвет повторялся и в букете бархатистых цветов на каминной решетке. За окном пейзаж был эффектнее: сверкало море.

Женщина, застыв на миг, словно пианист за фортепиано, спросила:

— Ну как?

— Да, я тоже нахожу комнату восхитительной, — ответил я.

— Как только вы зарегистрируетесь у нас в офисе, я скажу Генри, и он нальет вам в графин воды со льдом. Мы попытаемся создать вам все возможные удобства... Оплата, как и везде, — вперед.

Я последовал за ней. Трудно, видимо, жить в местных условиях! В журнал для регистрации постояльцев я занес свое полное имя, Луис А. Арчер, и точный адрес.

— Я вижу, вы из Лос-Анджелеса, — заметила женщина, забирая у меня деньги за "оплату вперед".

— Временно... По правде говоря, я хотел бы поселиться здесь.

— Неужели? — воскликнула хозяйка. — Ты слышал, Генри? Этот джентльмен хотел бы поселиться в Куинто!

Сидевший в дальнем конце комнаты за конторкой мужчина усталого вида полуобернулся к нам и пробурчал что-то невнятное.

— О, вы полюбите это место, — сказала хозяйка. — Море! Горы! Чистый свежий воздух! А какие ночи... Мы с Генри очень-очень рады, что решили купить этот офис. Куинто в летние ночи — это... это... полно народу, ни одной свободной комнаты, все забито, особенно по ночам. Мы с Генри неплохо на этом зарабатываем, правда, Генри?

Опять раздалось невнятное бурчание из угла.

— А для тех, у кого нет офиса, какие тут возможности заработать?

— Ну, есть тут магазины, есть настоящее одно поместье, есть разные возможности для бизнеса... все, что пожелаете, только — никакой промышленности! Муниципалитет не даст разрешения. Чего далеко ходить, знаете, что случилось с Нопэл-Велли, когда там пробурлили нефтяные скважины?..

— А что случилось с Нопэл-Велли?

— Он разрушен, полностью разрушен. И целаяорда оборванцев-мексиканцев, грязных рабочих-нефтяников заявилась неизвестно откуда и буквально сожрала город. Мы не можем допустить у себя ничего подобного.

— Конечно, — произнес я с воодушевлением. — Куинто — жемчужина, и должен остаться прекрасным природным островком... и культурным центром. Кстати, я наслышан об "Актерах Куинто"...

— Да неужели, мистер Арчер? — Голос хозяйки понизился до загадочного шепота. — Вы случаем не голливудский?

— Ну, не совсем голливудский. — Вопрос остался открытым. — У меня работа, связанная с Голливудом.

Я не стал говорить, какая работа. Осматривать гостиницы, снимаемые проститутками, распутывать хитроумные козни супругов друг против друга, шантажировать шантажистов-банкротов. Грязная, тяжелая, изматывающая работа, — о ней пусть буду знать только я.

Хозяйка поджала губы так, будто поняла мои намеки.

— Я как чувствовала, что вы из Голливуда. Догадываюсь — хотите в уик-энд посмотреть новую пьесу. Мистер Марвелл сам ее написал... Он замечательный человек, он сам же ее и подготовил для сцены. Очень хорошая моя подруга, Рита Тридвис, помогает шить костюмы... Так она сказала, что у пьесы большое будущее: кино, Бродвей и все такое.

— Да, — согласился я. — У меня тоже есть отзывы. Где находится театр, в котором они репетируют?

— По правую сторону от шоссе, прямо в центре города. Как только свернете за здание суда, сразу вывеску увидите: "Театр Куинто".

— Благодарю вас, сразу же и пойду, — сказал я и вышел.

Я еще не добрался до машины, а за моей спиной снова хлопнула дверь офиса. Я увидел Генри, ковыляющего в мою сторону через посыпанную гравием площадку. Он подошел ко мне так близко, а запах алкоголя был так силен, что мне пришлось податься чуть назад.

— Послушай, друг, что ты там имел в виду, когда говорил, будто намереваешься здесь поселиться? — Генри оглянулся на дом, чтоб убедиться, что жена не может его услышать. Потом сплюнул на гравий. — У меня есть выгодное предложение, коли тебе интересно. Десять тысяч вперед, а остальные после того, как обработаешь участок. Пятьдесят тысяч всего. Здесь можно поставить двенадцать хороших коттеджей, и в каждом — полная свобода, используй, как хочешь.

— Вы хотите продать мне весь этот участок?

— Нигде, никогда не найдешь эдакое место за такую цену.

— А я-то думал, что вы тут все без ума от Куинто.

Генри опять обернулся, бросил презрительный взгляд на дверь офиса.

— Это она так думает, черт ее дери. Да не сама она... городская Торговая Палата так вот думает за нее. А у меня идея другая: заняться производством ликера в Нопэле.

— Там можно заработать большие деньги?

— Нопэл завален деньгами с тех пор, как там пустили нефтяные скважины, а ведь нигде не сыщешь еще таких транжир, как нефтяники. Каждый из них легко пришел, легко уйдет, денег не жалеет.

— К сожалению, меня это не интересует.

— Ну, смотри сам... Я просто подумал, увидя тебя, что мог бы наконец разделаться с этой дырой. Она не дает мне поместить объявление насчет продажи, черт дери этих баб. — И заковылял обратно.

Люди в Куинто, на его улицах, выглядели словно изможденными солнцем. Темные до черноты — служители великому светилу — молодые в легких, открытых костюмах для загара и купанья, а старики... темны от старости, жилисты, морщинисты от прожитых лет. Белые испанские домики в ярких солнечных лучах казались нарисованными, словно это были декорации, но в их разбросанности и белизне под густо-синим небом таилась своеобразная красота. Внизу и слева от пересекающихся улиц Куинто синей стеной вздымалось море.

Около здания суда я припарковал машину и зашел перекусить в ресторанчик напротив. На официантке был фартук с красным орнаментом, который составлял со скатертью прекрасную пару. А цвет лица девушки, подумалось мне, подходит к цвету кофе. Я немного прибавил ей сверх обычных чаевых и потом направился к "Театру Куинто". На моих часах стрелки показывали два: время, когда репетиция, по моим расчетам, должна идти полным ходом. Если спектакль состоится в конце недели, то к среде актеры должны бы... как они там говорят?.. прогнать всю пьесу целиком.

Театр стоял в глубине улицы на лужайке, заросшей желтеющей травой.

Это было массивное здание, почти без окон, осыпавшаяся штукатурка запятнала стены. Две источенные непогодой колонны украшали собою портик. Приклеенные к ним афишы, оповещали о всемирного значения премьере: давалась пьеса Фрэнсиса Марвелла "Железный Человек". По стене внутри портика рядом с кассой висели на листе голубого картона фотографии: мисс Дженнет Дермотт в роли Клары (блондинка с мечтательными глазами), мисс Лэй Гэллоуэй в роли жены (резкие черты лица и профессионально широкая улыбка, когда крупные зубы, кажется, готовы съесть любого из зрителей).

А вот и глянцевый мужской портрет... Мужчина лет сорока, мягкие волосы, благородный лоб. Большие, полные грусти глаза, небольшой чувственный рот. Фотография сделана в три четверти, чтоб подчеркнуть профиль, который был, ничего не скажешь, красив. Подпись: "Мистер Джеймс Слокум в роли Железного Человека". Если верить фотографии, то мистер Джеймс Слокум мог быть предметом обожания лиц из прекрасной половины человечества. Но не моим, признаться.

Довоенного образца седан "паккард" подъехал к театральной лужайке, из машины вышел молодой человек, широкоплечий, длинноногий, в плотно облегающих ягодицы джинсах и гавайской рубашке в цветочек. Черная шоферская кепка была явно не в его стиле. Видно, он сам это чувствовал: перед тем как захлопнуть дверцу машины, он бросил ее на переднее сиденье, показав мне блестящую шевелюру волнистых волос.

Парень взглянул на меня. Глаза его казались светлее, чем были на самом деле, — так бывает у хорошо загорелых брюнетов... Еще один предмет воздыханий. Такие стадами пасутся летом на курортах Калифорнии. Предмет-два открыл тяжелую дверь в здание театра слева от меня, прошел внутрь, дверь захлопнулась за ним. Я помедлил с минуту и проследовал за красавцем в вестибюль — маленький, тесный и слабо освещаемый красной лампочкой с надписью: "Выход". Парня уже не было, видно, он скрылся за дальней дверью в зал, за которой слышался гул голосов. Я пересек вестибюль и тоже вошел в зрительный зал. Полный мрак вокруг, за исключением сцены, которая была освещена и на которой находились люди. Я опустился на боковое кресло в последнем ряду партера, подумав мимоходом над тем, какого черта мне здесь надо.

Сцена, уже подготовленная к спектаклю, представляла английскую гостиную. Однако актеры еще не надели костюмов. Джеймс Слокум, такой же привлекательный на сцене, как и на фото, в желтом свитере с высоким воротом, что-то репетировал с белокурой девушкой в джинсах.

— Родерик! — говорила девушка. — Зная о моей любви к вам, вы ни разу не обмолвились об этом. Почему же?

— Почему я должен был это сделать? — С видом величайшего изумления пожимал плечами Слокум. — Вы были довольны тем, что любили, я был доволен тем, что любили меня. Разумеется, я делал все от меня зависящее, чтобы поддержать в вас это чувство.

— Что вы говорите? — Она переиграла, выражая свое удивление услышанным от партнера ответом, и ее голос едва не сорвался на крик. — Но я-то, я-то ничего не знала!

— Да, я позаботился о том, чтобы вы ничего не узнали, пока не подошли к той зыбкой черте, что отделяет восхищение от страсти. Но я всегда был готов поднести спичку к вашей сигарете, сделать комплимент по поводу вашего платья, трогательно пожать вам руку при прощании. — Слокум сделал рукой движение, как бы непреднамеренно касаясь женской руки.

— Но ваша жена... что она? Мне кажется невероятным, чтобы вы... вы осознанно делали меня виновной в кромешном аде супружеской измены!

— Кромешный ад? О чем вы, моя дорогая? Наоборот, страсть — это свет тысячи солнц, это ослепительный блеск весеннего дня, это великолепное сияние радуги! — он произносил все эти слова звенящим голосом, и в каждом сравнении будто оставался след полета неудержимой стрелы. — Рядом с той любовью, которая может воспламенить нас, законное мое супружество — это... это существование двух кроликов, запертых в клетке.

— Родерик, я ненавижу и боюсь и обожаю вас, — провозгласила девушка и бросилась к его ногам, рассчитанно, словно балерина.

Он протянул ей обе свои руки. Поднял с колен.

— Я обожаю быть обожаемым, — уже не выспренно, а непринужденно, вполне убедительно произнес Слокум.

За все это время диалога кто-то нервно прохаживался в оркестровой яме, и тень от его худой фигуры падала то и дело на рампу. Потом человек одним прыжком очутился на сцене и закружился вокруг диалогизирующей парочки, точно судья на ринге.

— Прекрасно, в самом деле прекрасно. Вы превосходно схватили мой замысел, вы оба. Только... мисс Дермотт, нельзя ли чуточку эмоциональнее оттенить контраст между "ненавижу и боюсь", с одной стороны, и "обожаю", с другой? В общем, так: ключевой мотив первого акта это вот что — неудержимая страсть, которая звучит в обращении Клары к Железному Человеку, обнаруживает неукротимую страсть его собственного отношения к любви, к жизни. Не могли бы вы повторить ваши реплики после слов про "кроликов в клетке"?

— Конечно, мистер Марвелл.

Как я и подозревал, то был автор, а пьеса... была одной из тех пьес, которые нравятся чувствительным мамашам и актерам-любителям, чушь, парадирующая сама себя. Пышные словеса про "отношения к любви и жизни", ничего внутри не содержащие, ничего реального.

Я переключил внимание на затемненный зрительный зал. Почти пустой. Но в первых рядах несколько человек расположились группками, безмолвно наблюдающими за актерами. Да еще двое за несколько рядов передо мной. Когда мои глаза привыкли к тусклому освещению, я смог различить парня, стоящего в проходе между креслами, и девушку. Парень наклонился к девушке, сидящей в своем кресле, положил свою руку на ее плечо, она тотчас передвинулась на соседнее место.

Вот он уже где, Предмет-два.

— Черт возьми, — сказал он громким, клокочущим шепотом. — Ты обращаешься со мной, будто я... грязный. Я-то думаю, что у нас с тобой что-то путное получится, а ты уползаешь в раковину и захлопываешь створки перед самым моим носом.

— А ты все равно ползешь сквозь любую щелочку-туннельчик. — Ее голос был насторожен и тих, но я расслышал сказанное.

— Ты воображаешь себя незаурядной, слишком для меня умной, могу сказать тебе кое-что такое, о чем ты никогда и не слышала.

— И не собираюсь выслушивать. Меня очень интересует пьеса, мистер Ривис, и я бы хотела, чтобы вы оставили меня в покое.

— Мистер Ривис?! Что это вдруг за проклятая вежливость? Ты была достаточно горячей вчера, а теперь уже "мистер Ривис"?!