— С какой целью?
— Возможно, вы смогли бы сказать, кто ее автор...
— Хорошо... — принужденно сказал он. — Хотя я предпочел бы смотреть вот на это, — он указал на висящий на стене портрет мужчины.
— А кто это такой?
— Неужели вы не знаете? Это Ричард Хантри... его единственный автопортрет.
Я внимательней взглянул на картину. Голова мужчины несколько напоминала голову льва, у него были густые прямые темные волосы и густая борода, почти скрывающая скорее женские, тонкого рисунка губы. Глаза были красноватыми и глубоко посаженными. Складывалось впечатление, что весь он излучает силу.
— Вы были с ним знакомы? — спросил я Плантера.
— Более чем. В определенном смысле, я был одним из его первооткрывателей.
— Не думаете ли вы, что он все еще жив?
— Не знаю. Я искренне надеюсь, что это так. Но если он жив и продолжает работать, то не обнародует своих картин.
— Какие у него могли быть причины для такого исчезновения?
— Не знаю, — повторил Плантер. — Мне кажется, что он был человеком, подобно Луне, проходящим различные фазы. Возможно, предыдущая фаза кончилась, — он оглядел переполненный зал, несколько свысока окидывая взглядом остальных гостей. — А картина, которую вы хотите показать мне, — это его вещь?
— Понятия не имею. Возможно, вы мне об этом скажете.
Я провел его к своей машине и при свете прожектора показал ему маленький морской пейзаж, вытащенный мною из машины Пола Граймса. Он взял его из моих рук осторожно, словно демонстрируя мне, как нужно обращаться с картинами.
— К сожалению, это весьма скверная картина, — проговорил он в конце концов. — Наверняка она написана не Хантри, если вы хотели узнать это.
— Вы не могли бы определить, кто ее автор?
С минуту он думал над моим вопросом.
— Это может быть Джейкоб Витмор. Если так, то это очень старый Витмор — абсолютно и непоколебимо реалистичный. К сожалению, бедняга Джейкоб в своем творчестве шел в ногу с мировым искусством, но на поколение отставал от него. Додумался до сюрреализма, а перед самой смертью начал постигать символизм.
— Когда он умер?
— Вчера, — Плантер явственно забавлялся столь шокирующим характером этой информации. — Я слышал, что он отправился поплавать в море неподалеку от Сикамор-Пойнт, и в воде его хватил сердечный приступ, — он задумчиво посмотрел на картину в своих руках. — Интересно, что Граймс намеревался с этим делать? Цены на хорошего художника часто идут в гору после его смерти. Но Джейкоб Витмор не был хорошим художником.
— А его картины похожи на вещи Хантри?
— Нет. Абсолютно, — он испытующе глянул на меня. — А почему вы спрашиваете об этом?
— Мне говорили, что Граймс был не из тех, кто неспособен продать подделку под Хантри...
— Понимаю. Но эту картину ему трудновато было бы продать в качестве вещи Хантри. Это даже для Витмора слишком паршиво. Кроме того, вы сами видите, он и половины работы не сделал. Словно отомстил морю, так отвратительно рисуя его, — добавил Плантер с тонким, сознательно скрываемым чувством юмора.
Я поглядел на грязные полосы голубого и зеленого, перечеркивающие неоконченный морской пейзаж и подумал, что даже если бы это была худшая в мире картина, тот факт, что ее творец утонул в этом самом море, прибавляет ей глубины и выразительности.
— Значит, он жил неподалеку от Сикамор-Пойнт?
— Да, на пляже, к северу от университетского городка.
— У него была семья?
— Жил с девушкой, — ответил Плантер. — Она даже сегодня звонила мне, хотела, чтобы я приехал и посмотрел оставшиеся после него картины. Насколько я знаю, она потихоньку распродает их, но, честно говоря, я бы их и даром не взял.
Он отдал мне картину и объяснил, как доехать до места. Я сел в машину и, направившись на север, миновал университет и оказался в Сикамор-Пойнт. Девушка, оставленная Джейкобом Витмором, оказалась угрюмой блондинкой, несколько засидевшейся в девичьем возрасте. Жила она в одном из нескольких бараков и лачуг, разбросанных по песчаной полоске у края вдающейся в море материковой плиты. Она всматривалась в меня сквозь приотворенную дверь, приподняв брови, с таким видом, словно я был вестником грядущей катастрофы.
— Что вам угодно?
— Меня интересуют картины...
— Их осталось уже не так много. Я собираюсь уезжать. Джейк вчера утонул, разве вы не знаете? А я осталась, как черт знает что...
Ее угрюмый голос дышал горечью и печалью. Грустные мысли, казалось, переполняли ее голову. Она смотрела над моей головой вдаль, на море, по которому перекатывались едва заметные волны, будто дозированные отрезки вечности.
— Нельзя ли мне войти и посмотреть?
— Да, разумеется...
Она открыла дверь и захлопнула ее за мной, борясь с ветром. В комнате стоял запах моря, вина, марихуаны и плесени. Немногочисленные предметы меблировки были старыми и поломанными. Создавалось впечатление, что домик с трудом пережил начальный этап той самой баталии, что прокатилась потом через дом Джонсонов на Олив-Стрит.
Девушка на минуту скрылась в соседней комнате и, вернувшись со стопкой необрамленных картин, положила их на погнутый дощатый стол.
— Я хочу за них по десять долларов за штуку или сорок пять за все пять. Джейк обычно брал больше — он продавал их на распродажах картин по субботам на пляже в Санта-Терезе. Недавно всучил одну картину за кругленькую сумму одному антиквару. Но я не могу ждать.
— Этот антиквар был Пол Граймс?
— Сходится, — она глянула на меня слегка подозрительно. — А вы тоже торгуете картинами, мистер?
— Нет.
— Но вы знаете Пола Граймса?
— Немного.
— Он порядочный человек?
— Не знаю. А почему вы спрашиваете?
— Мне он не показался порядочным. Играл жуткую комедию, притворяясь, как ему нравятся картины Джейка. Он должен был всячески их разрекламировать, чтобы мы заработали на этом. Я думала, что мечты Джейка, наконец, сбудутся, антиквары начнут стучаться в нашу дверь, цены возрастут... Но Граймс купил пару скверных картинок и на этом все кончилось. Одна из этих картинок даже не была вещью Джейка... это кто-то другой писал...
— Кто?
— Не знаю. Джейк не говорил со мной о делах. Думаю, он получил эту картину у кого-то из своих дружков на пляже.
— Вы не могли бы описать ее?
— Изображена там была какая-то женщина, может, это был портрет, может, автор рисовал по воображению. Красивая, с волосами как у меня... — она коснулась своей короткой стрижки и это движение словно бы пробудило в ней подозрения или страх. — Почему все так интересуются этой картиной? Она что, очень ценная?
— Понятия не имею.
— Думаю, да. Джейк не хотел говорить мне, сколько он за нее получил, но я знаю, что на эти деньги мы жили последние два месяца. Вчера они кончились... И Джейк тоже, — добавила она бесцветным тоном.
Она повернулась и разложила на столе полотна без рам. Большинство из них показались мне оконченными. Это были небольшие морские пейзажи вроде того, который я показывал Артуру Плантеру и который теперь лежал в моей машине. Видимо, их автор был слегка завернут на море и я не мог избавиться от мысли, что, возможно, его гибель была не просто делом случая.
— Вы не думаете, что Джейк утопился сам? — задал я вопрос.
— Нет. В общем-то нет... — она быстро сменила тему. — Я отдам вам все пять за сорок долларов. Сами полотна этого стоят. Вы должны это понимать, если вы художник.
— Я не художник.
— Иногда я думаю, был ли художником Джейк. Рисовал все последние тридцать лет — и вот все, чего он достиг, — она обвела широким жестом лежащие на столе картины, дом со всем содержимым и смерть Джейка. — Только вот это и я.
Она усмехнулась, вернее, частью лица исполнила невыразительную гримасу. Глаза ее, всматривавшиеся в туманное и унылое прошлое, оставались холодными, как глаза морской птицы.
Заметив, что я присматриваюсь к ней, она взяла себя в руки.
— Я не такая плохая, как вы думаете, мистер. Вам интересно, почему я все это продаю? Я должна купить ему гроб. Мне бы не хотелось, чтобы его похоронили на средства округа в одном из этих сосновых ящичков. И я не могу допустить, чтобы он продолжал лежать в морге окружной больницы.
— Хорошо, я куплю эти пять картин.
Я вручил ей две бумажки по двадцать долларов, подумав при этом, отдадут ли мне когда-нибудь Баймееры эту сумму.
Она брезгливо взяла деньги и держала их в руке.
— Это не рекламная кампания. Вы не должны покупать эти картины только потому, что знаете, зачем мне нужны деньги.
— Мне нужны эти картины.
— Зачем? Может, вы все-таки антиквар?
— Не совсем.
— Значит, я права. Я знала, что вы не художник.
— Откуда вы это знали?
— Последние десять лет я жила с художником, — она сменила позу и облокотилась об угол стола. — Вы не похожи на художника и говорите не как художник. У вас глаза не такие, как у художника. Даже запах от вас другой. — Какой?
— Может, запах полицейского. Когда Пол Граймс купил у Джейка те две картины, мне сразу это показалось подозрительным. Я не права?
— Не знаю.
— Так зачем же вы это покупаете?
— Потому что Граймс купил те.
— Вы думаете, что если он потратил на это деньги, то они чего-нибудь стоят?
— Я очень хотел бы узнать, зачем они были ему нужны.
— Я тоже, — сказала она. — А зачем они нужны вам?
— Потому что они были нужны Граймсу.
— Вы что, во всем ему подражаете?
— Надеюсь, что не во всем.
— Да, я слыхала, что временами он мог обмануть, — она кивнула головой, послав мне свою холодную полуулыбку. — Я не должна говорить этого. Я ничего не имею против него. Даже можно сказать, что я дружу с его дочкой.
— С Паолой? Это его дочь?
— Да. Вы ее знаете?
— Мы как-то встречались. А откуда знаете ее вы?
— Познакомились на каком-то приеме. Она говорит, что ее мать была наполовину испанка, наполовину индеанка. Паола красивая женщина, правда? Мне нравится испанский тип красоты...
Она зябко пожала плечами и потерла ладони, словно греясь в свете воспоминания о Паоле.
Я вернулся в Санта-Терезу и нанес визит в морг, помещавшийся в подвалах больницы. Знакомый мне помощник коронера, молодой человек по имени Генри Пурвис, проинформировал меня, что Джейкоб Витмор утонул во время купания. Он выдвинул большой ящик и показал мне голубоватое тело с большой курчавой головой и маленьким членом. Когда я выходил из холодного зала, меня била дрожь.
Глава 11
Помощник коронера Пурвис вышел со мной в приемную, словно его тяготило одиночество. Тяжелые металлические двери бесшумно закрылись за нами.
— У властей нет ни малейших сомнений в том, что смерть Витмора — это несчастный случай? — спросил я.
— Пожалуй, нет. Он был уже староват для плавания в прибрежных волнах возле Сикамор-Пойнт. Коронер признал это несчастным случаем. Даже вскрытия не производили.
— Думаю, Генри, вы должны потребовать вскрытия.
— Но зачем?
— У Витмора были какие-то дела с Граймсом. Это не случайно, что оба они оказались здесь. Вы же намерены производить вскрытие тела Граймса? Пурвис кивнул.
— Да, завтра с утра. Но я уже провел предварительное расследование и могу приблизительно утверждать, что явилось причиной смерти. Он был смертельно избит каким-то тяжелым предметом, предположительно, монтировкой.
— Орудие убийства не найдено?
— Нет, насколько мне известно. Спроси об этом полицейских, орудие убийства — это их парафия, — он внимательно присмотрелся ко мне. — Ты знал Граймса?
— Не совсем. Знал, что он торгует картинами.
— Он никогда не был наркоманом? — спросил Пурвис.
— Я не знал его настолько, чтобы быть в курсе этого. Какие наркотики ты имеешь в виду?
— Пожалуй, героин. У него старые следы уколов на предплечьях и запястьях. Я спрашивал об этом ту женщину, но она как воды в рот набрала. Устроила такую истерику, что, может, и сама наркоманка. Их полно даже здесь, в больнице.
— О какой женщине ты говоришь?
— Такой черненькой — испанский тип. Когда мы показали ей тело, она чуть по стенам бегать не начала. Я проводил ее в часовню и попытался вызвать к ней какого-нибудь священника, но в такое время ни одного не удалось найти... это ведь было среди ночи. Я звонил в полицию, они хотят с ней поговорить.
Я выяснил у него, где находится часовня. Это оказался небольшой узкий зал на втором этаже с единственным небольшим витражом, указывавшим на его предназначение. В зале стояла кафедра и восемь-десять обитых кожей кресел. Паола сидела на полу, свесив голову и обхватив руками колени, темные волосы почти полностью скрывали ее лицо. Когда я приблизился к ней, она заслонила голову руками, словно я намеревался ее убить.
— Оставьте меня в покое!
— Я не причиню тебе зла, Паола.
— Откинув гриву волос, она прищурилась и всмотрелась в меня, скорей всего, не узнавая. Даже здесь ее окружал ореол мрачного и безудержного эротизма.
— Вы не священник...
— Разумеется, нет.
Я присел рядом с ней на ковре, рисунок которого повторял мотивы витража. В моей жизни бывали минуты, когда я всерьез жалел о том, что я не священник. Меня все больше печалили несчастья других людей и я порой думал, а не является ли сутана надежной защитой от них. И понимал, что никогда не узнаю этого. Когда мы жили в округе Контра-Коста, бабушка предназначила меня для духовной карьеры, но я вырвался из-под ее власти. Глядя в черные непроницаемые глаза Паолы, я подумал, что в сочувствии, оказываемом нами женщинам в их несчастьях, всегда есть определенный процент желания. По крайней мере, иногда можно уложить ее в постель и пережить вместе минуты нежности, которые для священников являются запретным плодом. Но к Паоле это не относилось. Она, как и женщина из Сикамор-Пойнт, этой ночью принадлежала умершему. Часовня была наилучшим местом для них обеих.
— Что случилось с Полом? — спросил я.
Она испуганно глянула на меня, опираясь подбородком о руки и чуть надув нижнюю губку.
— Вы не представились. Вы из полиции?
— Нет. У меня небольшая фирма... — я передернулся, выговаривая эту полуложь — атмосфера часовни начинала действовать. — Я слышал, что Пол покупал картины...
— Уже не покупает. Он мертв. — Вы не собираетесь продолжать его дело в магазине?
Она резко вскинула плечи и затрясла головой, словно ей грозила внезапная опасность.
— Нет! Вы что считаете, что я хочу быть убитой, как мой отец?!
— Он действительно был вашим отцом?
— Да, был...
— Кто убил его?
— Ничего я вам не скажу! Вы ведь тоже неразговорчивы, — она наклонилась ко мне. — Это не вы сегодня были в магазине?
— Да.
— В связи с картиной Баймееров, правда? Чем вы занимаетесь? Вы антиквар?
— Меня интересуют картины.
— Это я успела заметить. На чьей вы стороне?
— На стороне порядочных людей.
— Порядочных людей не существует! Если вы не знаете этого, вы просто идиот! — она поднялась на колени, отмахиваясь от меня гневным движением руки. — И лучше валите отсюда!
— Я хочу помочь вам, — это не вполне было ложью.
— Разумеется! Вы хотите помочь мне! А потом захотите, чтобы я вам помогла! А потом загребете прибыль и пропадете! Вы ведь это имели в виду?! — Какую прибыль? Что у вас есть, кроме груды тревог и разочарований? Какое-то время она молчала, не спуская глаз с моего лица. В ее глазах я читал отражение процессов, происходивших в этой красивой головке. Ощупью она искала правильный выход, будто играла в шахматы или карты и задумалась, не стоит ли довериться мне, чтобы выиграть побольше.
— Да, я попала в скверную ситуацию, — она подняла с колен руки ладонями вверх, словно хотела отдать мне часть своих тревог. — Но мне кажется, что вы сами не просто живете. Кто вы, собственно, такой?
Я сказал ей, кто я и как меня зовут. Выражение ее глаз изменилось, но она не произнесла ни слова. Я сообщил, что Баймееры наняли меня, чтобы я нашел их пропавшую картину.
— Об этом мне ничего не известно, я вам уже говорила это днем в магазине.
— Я вам верю, — сказал я без уверенности. — Дело в том, что кража картины может быть связана с убийством вашего отца.
— Откуда вам это известно?
— Мне это не известно, но кажется вполне вероятным. Откуда взялась эта картина, мисс Граймс?
Она скорчила гримасу и зажмурила глаза.
— Называй меня Паола! Я никогда не пользуюсь отцовской фамилией. И я не могу сказать, откуда взялась эта картина. Я была только статисткой, он никогда не говорил со мной о делах.
— Не можешь или не хочешь?
— И то, и другое.
— Картина была подлинной?
— Не знаю... — воцарилось долгое молчание, мне даже казалось, что она перестала дышать. — Ты говоришь, что хочешь мне помочь, а сам без конца задаешь вопросы... А я должна отвечать на них... Разве мне поможет, если мои ответы доведут меня до тюрьмы?!
— Может, для твоего отца было бы лучше, если бы он попал в тюрьму?
— Не исключено. Но я не хочу так кончить! И в могилу не хочу! — ее беспокойный взгляд, казалось, отражал нервно переплетающиеся мысли. — Ты думаешь, что тот, кто украл картину, убил моего отца?
— Возможно. Мне кажется, что именно так и произошло.
— Значит, Ричард Хантри еще жив? — спросила она тихо.
— Не исключено. А что заставило тебя об этом подумать?
— Эта картина. Я не так хорошо разбираюсь в картинах, как отец, но мне кажется, что это в самом деле был оригинал Хантри.
— А что говорил о ней отец?
— Этого я тебе не скажу! И не стану больше говорить об этой картине! Ты продолжаешь задавать вопросы и хочешь, чтобы я отвечала, а у меня нет сил! Я хочу домой...
— Я отвезу тебя.
— Нет. Ты не знаешь, где я живу и не узнаешь этого. Это мой секрет.
Она встала с колен и слегка покачнулась, я поддержал ее за плечи. Ее грудь коснулась моего бока. С минуту она, тяжело дыша, опиралась на меня, потом отстранилась. Излучаемое ею тепло пронзило мое тело насквозь и я почувствовал себя словно бы менее уставшим.
— Я отвезу тебя домой.
— Нет, спасибо. Я должна дождаться здесь полицию. В данный момент мне остро не хватает именно связи с частным детективом!
— С тобой может случиться и что-нибудь похуже, Паола. Не забывай, что твой отец был убит, возможно, тем самым человеком, который написал эту картину...
Она легко схватила меня за плечо.
— Ты все время говоришь мне об этом, но сам-то ты в этом уверен?
— Нет, не уверен.
— Ну так перестань пугать меня! Я и так достаточно боюсь.
— Думаю, у тебя есть для этого причины. Я видел твоего отца перед смертью. Это вышло случайно, недалеко отсюда. Уже стемнело, а он был тяжело ранен и принял меня за Хантри, собственно, произнес его фамилию, обращаясь ко мне. Из того, что он говорил, можно сделать вывод, что убийца — Хантри.
— Зачем Ричарду Хантри было убивать моего отца? Они дружили еще в Аризоне. Отец часто говорил о нем, был его первым учителем...
— Наверное, это было давно.
— Да, тридцать лет назад.
— За тридцать лет люди меняются...
Она кивнула и застыла с опущенной головой. Волосы упали ей на лоб, стекая по лицу, будто черная вода.
— Что было с твоим отцом в течении этих лет?
— Мне немного известно об этом... За исключением последнего времени, когда я была ему нужна, я нечасто его видела...
— Он не употреблял героин?
С минуту она молчала. Волосы по-прежнему закрывали ее лицо, но она их не убирала. Была похожа на женщину без лица.
— Ты знаешь ответ на этот вопрос, иначе не задавал бы его, — произнесла она наконец. — Когда-то он был наркоманом. Потом попал в федеральную тюрьму и полностью там вылечился, — она глянула на меня, разведя руками волосы, словно желая удостовериться, что я ей верю. — Я бы с ним сюда не приехала, если бы он продолжал колоться. Я видела, до чего он доходил, когда была еще ребенком, в Тьюксоне и Копер-Сити.
— И до чего же он доходил?
— Он был уважаемым человеком, был кем-то, даже преподавал в университете. А потом превратился в кого-то совершенно другого...
— В кого?
— Не знаю. Начал интересоваться мальчиками. А может, он был таким всегда... Не знаю...
— А от этих привычек он тоже вылечился, Паола?
— Думаю, да... — но голос ее был полон боли и сомнения.
— Картина Баймееров была подлинная?
— Не знаю. Он считал, что да, а ведь он был экспертом.
— Откуда ты знаешь?
— Он говорил мне об этом в тот день, когда купил ее на пляже. Утверждал, что это должен быть Хантри, потому что никто другой не мог ее написать. Что это — величайшее открытие в его жизни...
— Так он тебе сказал?
— Примерно. Зачем ему было обманывать меня? У него не было ни малейшего повода, — она внимательно всматривалась мне в лицо, словно моя реакция могла служить доказательством правдивости или лживости ее отца.
Она была перепугана, а я измучен. Усевшись в одном из кресел, я некоторое время вслушивался в собственные мысли. Паола подошла к двери, но из часовни не вышла. Опершись на косяк, она смотрела на меня с таким выражением, словно я мог украсть ее сумочку или даже уже сделал это.
— Я тебе не враг, — сказал я.
— Так перестань меня мучить! У меня была тяжелая ночь... — она отвернула лицо, словно стыдясь того, что собиралась сказать. — Я любила отца. Когда я увидела его мертвым это меня страшно потрясло.
— Мне очень жаль, Паола. Будем надеяться, что утром станет легче.
— Будем надеяться... — повторила она.
— Кажется, у твоего отца была фотография этой картины?
— Да, она у коронера.
— У Генри Пурвиса?
— Я не знаю, как его зовут. Но так или иначе, фотография у него.
— Откуда ты знаешь?
— Он сам мне ее показал. Говорит, что нашел ее в кармане отца и спрашивал, не узнаю ли я эту женщину. Я сказала, что нет.
— Но картину ты узнала?
— Да.
— Та, которую твой отец продал Баймеерам?
— Да, та самая.
— Сколько они заплатили за нее?
— Этого он мне не сказал. Думаю, ему нужны были эти деньги для уплаты какого-то долга, и он не хотел, чтобы я об этом знала. Но я могу рассказать тебе кое-что, что он мне говорил. Он знал эту женщину с портрета и именно поэтому был уверен, что картина подлинная.
— Значит, это действительно Хантри?
— Отец утверждал, что да.
— Он не говорил тебе, как звали эту женщину?
— Милдред. Она была натурщицей в Тьюксоне во времена его молодости. Красивая девушка. Он говорил, что картина, должно быть, создавалась по памяти, так как Милдред теперь уже старуха, если вообще жива...
— Ты не помнишь ее фамилию?
— Нет, кажется, она брала фамилии мужчин, с которыми жила.
Я оставил Паолу в часовне и вернулся в морг. Пурвис сидел в приемной, но фотографии картины у него не было. Он сказал мне, что отдал ее Бетти Джо Сиддон.
— Зачем?
— Она хотела отнести ее в редакцию и сделать копию.
— Да, Генри, кажется Маккендрик будет доволен...
— Черт бы его побрал, он сам велел мне дать фотографию! Шеф полиции в этом году уходит на пенсию, и капитан Маккендрик начал думать о рекламе.
Я двинулся было к воротам клиники, но внезапно остановился, сообразив, что не выполнил задания. Когда я наткнулся на умирающего Граймса, я направлялся в клинику, чтобы поговорить с миссис Джонсон, матерью Фреда.
Глава 12
Зайдя в комнату медсестер, находившуюся возле выхода, я спросил, где можно найти миссис Джонсон. Дежурная сестра оказалась женщиной средних лет с бледным костлявым лицом, достаточно резкая и не слишком терпеливая.
— В клинике работает несколько женщин с такой фамилией. Вам нужна Сара Джонсон?
— Да, ее мужа зовут Джерри или Джерард.
— Ну что ж вы сразу не сказали? К сожалению, миссис Джонсон у нас больше не работает, — она произнесла это торжественным тоном, словно судья, провозглашающий миссис Джонсон приговор.
— Она говорила мне, что работает здесь...
— Значит, она вас обманула, — она поняла, что была слишком резка, и постаралась слегка смягчить свой ответ. — Или вы ее не поняли. Она сейчас работает в реабилитационном центре, недалеко от автострады.
— Вы не знаете, как он называется?
— "Ла Палома", — ответила она чуть брезгливо.
— Благодарю вас. А почему ее уволили?
— Я не говорила, что ее уволили. Ей разрешили уйти. Но я не уполномочена вести разговоры на эту тему, — однако, мне показалось, что она была бы не против, если я задержусь. — Вы не из полиции, мистер?
— Я частный детектив и сотрудничаю с полицией.
Достав бумажник, я показал ей копию лицензии. Она улыбнулась, словно глянув в зеркальце.
— У нее снова неприятности?
— Надеюсь, нет.
— Опять кража наркотиков?
— Я могу сказать только, что веду расследование по делу миссис Джонсон. Как давно она не работает здесь?
— Это случилось на прошлой неделе. Дирекция разрешила ей уволиться и вообще пошла навстречу. Но держать ее больше тут не могли. Часть этих таблеток была у нее в кармане, я находилась там, когда ее обыскивали. Жаль, что вы не слышали, какими словами она разговаривала с начальством!
— Что же она сказала?
— Ох, я не могу этого повторить!
Бледное лицо дежурной сестры внезапно покрылось густым румянцем, будто я сделал ей нескромное предложение. Она неожиданно угрюмо посмотрела на меня, словно устыдившись своего волнения, резко повернулась и ушла. Полночь уже миновала. Я столько времени провел в клинике, что чувствовал себя пациентом. На этот раз, не желая натыкаться на капитана Маккендрика, Пурвиса, Паолу и любого из умерших мужчин, я вышел другими воротами.
Проезжая автострадой, я видел неоновую вывеску «Ла Палома», а потому ориентировался, где находится реабилитационный центр. По дороге от клиники я миновал несколько неосвещенных врачебных приемных, гостиницу для сестер милосердия и несколько улочек с двухэтажными домами предвоенной постройки, в которых обитали городские обыватели среднего достатка. Застроенная часть отделялась от автострады узкой полосой травы с редкими дубами. Под сенью ветвей стояло несколько машин запоздалых влюбленных с запотевшими передними стеклами.
Двухэтажный комплекс пансионата «Ла Палома», состоявший из облицованных каменными плитами зданий, стоял у самой автострады, будто заправочная станция. Когда я, войдя, закрыл за собой тяжелую дверь, приглушенный гул моторов редких в эту пору машин стал похож на отдаленный шум морских волн. Его перекрывали более близкие звуки ночной жизни пансионата: храп, вздохи и невнятные просьбы пациентов. Я услыхал за своей спиной тихие приближающиеся шаги медсестры. Это оказалась молодая красивая негритянка.
— Уже поздновато для посещений, — сказала она. — Все заперто на ночь. — Я хотел бы увидеться с вашей сотрудницей, с миссис Джонсон.
— Попробую найти ее. Она становится популярной, вы уже второй гость, посетивший ее сегодня.
— А кто был первый?
Она на секунду заколебалась.
— Вы не ее муж?
— Нет, просто знакомый.
— Перед вами ее навестил сын... молодой человек с рыжими усами. Он поднял порядочный шум, прежде чем мне удалось его выпроводить, — она глянула на меня пытливо, но не без симпатии. — Надеюсь, вы не собираетесь поднимать шум?
— О, ни в коем случае! Наоборот, я предпочитаю сглаживать любые конфликты.
— Хорошо, я позову ее. Но, пожалуйста, потише. Люди уже спят.
— Договорились. А по какому поводу они шумели?
— По поводу денег. Причиной ссор всегда бывают деньги...
— Не всегда, — возразил я. — Иногда причиной бывает любовь.
— Об этом тоже шла речь. В его машине сидела какая-то блондинка.
— Не каждому выпадает такое счастье...
Она скривила суровую гримаску, словно отметая мои шутки.
— Я позову миссис Джонсон.
Миссис Джонсон приближалась ко мне с явной неохотой. Ее припухшие глаза говорили о недавних слезах.
— Что вам угодно? — в голосе ее слышалась опустошенность, словно она уже все утратила и немногим может мне помочь.
— Я хотел бы немного поговорить с вами.
— У меня и так накопилось много работы, я не успеваю... Вы хотите, чтобы меня уволили из-за вас?
— Нет. Но дело в том, что я являюсь частным детективом.
Ее взгляд обежал маленькую темную приемную и остановился на входной двери. Мышцы ее напряглись, словно она готова была выбежать на автостраду. Я встал между нею и выходом.
— Нет ли здесь помещения, где мы могли бы на несколько минут спокойно присесть?
— Наверное, есть. Но если я потеряю место, это будет на вашей совести, мистер.
Она проводила меня в заставленную случайно подобранной мебелью комнату ожидания и зажгла тусклый торшер. Мы сели лицом друг к другу, колени наши почти соприкасались. Она одернула белый нейлоновый китель, словно контакт со мной был для нее оскорбителен.
— Что вам нужно от меня? И прекратите притворяться журналистом, я с самого начала знала, что вы полицейский!
— Мне нужно увидеть вашего сына Фреда.
— Мне тоже, — она пожала массивными плечами. — Фред начинает меня тревожить. Я весь день ничего о нем не знаю.
— Сегодня вечером он был тут. Что ему было нужно?
Она молчала, но равнодушной не осталась. На лице ее было видно усилие, словно она проверяла свою ложь, а может, изобретала новую.
— Деньги. Ничего особенного. Каждый человек имеет право попросить денег у собственной матери. Я не первый раз помогаю ему. Он всегда возвращает, как только у него появляется из чего.
Я прервал дымовую завесу ее слов. — Прошу вас, миссис, прекратите. Фред попал в сложную ситуацию. Кража картины — достаточный повод для тревог. Теперь он увез девушку, чтобы скрыть предыдущее преступление.
— Он ее не увозил! Это ложь, мерзкая ложь! Она по своей воле поехала с ним. Собственно говоря, это наверняка была ее идея. Она уже давно бегает за Фредом! А если эта маленькая черномазая дрянь сказала вам что-то другое, то она просто врет! — она погрозила кулаком закрытой двери, за которой находилась чернокожая медсестра.