Глава 5

Университет располагался высоко на выдающемся в море мысу, основание которого, подточенное приливами и отливами, тонуло в болотной тине. Почти со всех сторон университетский городок был окружен водой и с определенного расстояния просвечивал сквозь голубоватую морскую дымку, словно защищенный средневековый замок.

Вблизи его строения не производили столь романтического впечатления. Глянув на псевдомодернистские кубы, прямоугольники и панели, можно было догадаться, что жизнь их творца прошла над проектами общественных зданий. Служитель на стоянке у въезда сообщил мне, что студенческий городок расположен в северной части мыса.

Поднимаясь по крутой дороге, огибающей территорию университета, я озирался в поисках Фреда Джонсона. Студентов было не так уж много, но все вокруг казалось заполненным и изменчивым, словно некто, поместивший здесь этот участок, все надеялся, что он приклеится, но этого не случилось.

В Академиа-Вилледж хаос лишь увеличивался. По узким улочкам сновали одинокие собаки и одинокие студенты. Смешанная застройка состояла из киосков с гамбургерами, домиков на одну-две семьи и корпусов общежитий. «Шербурн», в котором обитала Дорис Баймеер, был одним из самых крупных — семь этажей, растянувшихся почти на целый квартал.

Я ухитрился припарковать машину вплотную за домиком-прицепом, раскрашенным так, что он напоминал деревянную избушку на колесах. Голубого «Форда» нигде не было видно. Я вошел в здание и поднялся лифтом на четвертый этаж.

Здание было новым, но в нем уже поселился дух, обычно витающий в старых перенаселенных домах. Смешение запахов, оставляемых быстро сменяющимися поколениями обитателей: пот, духи, наркотики и выпивка. Проходя коридором, я слышал доносящуюся из-за большинства дверей музыку, заглушающую человеческие голоса. Эти словно бы спорящие друг с другом отзвуки наилучшим образом отражали разнообразие обитателей дома.

Я был вынужден несколько раз постучать в дверь комнаты 304. Девушка, открывшая мне дверь казалась чуть уменьшенной копией матери. Она была более милой, но менее решительной и не слишком уверенной в себе.

— Мисс Баймеер?

— Что вам угодно?

Она уставилась на какую-то точку, находящуюся сразу за моим левым плечом. Я отклонился и глянул назад, подсознательно опасаясь удара. Но там не было никого.

— Не могу ли я войти и немного поговорить с вами, мисс?

— Мне очень жаль, но я занимаюсь медитацией...

— И на какую же тему?

— Собственно, я и сама не знаю, — она тихо засмеялась и подняла руку к виску, крутя в пальцах прядку прямых волос цвета сурового полотна. — Мне еще ничего не пришло. Понимаете, мистер, ничто не материализовалось...

Она сама, казалось, еще не материализовалась в полной мере. Светлые волосы были полупрозрачными. И вся она легко покачивалась, как занавесь на окне. Потом потеряла равновесие и тяжело оперлась на дверной косяк.

Я подхватил ее под руки и вернул в вертикальное положение. Руки ее были холодны, а сама она казалась слегка ошеломленной. Я задумался над тем, что она могла колоть, пить или вдыхать.

Обхватив за плечи, я ввел ее в комнату. Противоположные двери вели на балкон. Комната была обставлена скромно, как жилище бедняка: несколько жестких стульев, узкая железная кровать, карточный столик, несколько циновок. Единственной декоративной деталью была бабочка из красной жатой бумаги, натянутой на основу из деревянных реек. Она была величиной со свою хозяйку и свисала на шнуре с вбитого посреди потолка крюка, медленно поворачиваясь вокруг своей оси.

Девушка села на одну из лежащих на полу циновок и устремила взгляд на бумажную бабочку. Прикрыв ноги длинной полотняной хламидой, казалось, составлявшей весь ее гардероб, она без особого успеха попыталась принять позу лотоса.

— Это ты сделала бабочку, Дорис?

Она покачала головой.

— Нет, я не умею делать такие вещи. Это декорация с моего выпускного бала. Маме пришло в голову повесить ее здесь. Я ее ненавижу! — создавалось впечатление, что ее ломкий тихий голос не совпадает с движениями губ. — Я плохо себя чувствую...

Я опустился рядом с ней на одно колено.

— Что ты принимала?

— Только несколько таблеток от нервов. Они помогают мне медитировать. Она снова принялась возиться со своими ногами, пытаясь зафиксировать их в нужном положении. Ступни ее были грязны.

— Что это за таблетки?

— Такие красные. Только две... Все потому, что со вчерашнего дня у меня маковой росинки во рту не было. Фред говорил, что принесет мне из дому что-нибудь поесть, но, наверное, его мама ему не разрешила. Она меня не любит... хочет, чтобы Фред принадлежал ей одной, — помолчав, она добавила все тем же тихим и ласковым голосом: — Пусть провалится ко всем чертям, где ей и место.

— Но ведь у тебя самой есть мать, Дорис...

Она оставила в покое свои ступни и села, вытянув ноги и прикрыв их своей хламидой.

— Ну и что с того?

— Если тебе нужна еда или помощь, почему ты не попросишь у нее?

Она неожиданно резко затрясла головой, волосы упали ей на глаза и губы. Она подняла их резким движением обеих рук, напоминающим жест человека, снимающего резиновую маску.

— Не нужна мне такая помощь! Она хочет отнять у меня мою свободу, запереть меня и выбросить ключ! — она неуклюже поднялась на колени и ее голубые глаза оказались вровень с моими. — Вы что, шпик?

— С какой стати?

— Точно? Она мне грозилась напустить на меня шпиков. Мне очень жаль, что она до сих пор не сделала этого, я могла бы им всякого порассказать... — она кивнула головой с мстительным удовлетворением, резко двигая своим тонким подбородком.

— Что, например?

— Например, что единственное, чем они занимались всю свою жизнь — это ругань и драки! Построили себе этот огромный, холодный, мертвый дом и жрут друг друга в нем, не переставая. Или молчат...

— А по какому поводу были драки?

— По поводу какой-то Милдред в том числе... Но на самом деле они просто не любили друг друга... и жутко жалели каждый себя по этому поводу. И винили в этом меня в том числе, во всяком случае, по их поведению это было видно. Я не слишком много помню о сцене, произошедшей, когда я была еще маленькая... Только то, что они дрались надо мной... были голые и орали, будто разъяренные великаны, а я стояла между ними... И что его член торчал, такой огромный... Она взяла меня на руки, отнесла в ванную и заперла дверь на ключ, а он выломал ее плечом. Потом долго ходил с рукой на перевязи... А я, — тихо прибавила она, — с тех пор хожу с душой на перевязи...

— Таблетки тебе в этом случае не помогут.

Она зажмурила глаза и выпятила нижнюю губу, словно упрямый ребенок, готовый вот-вот расплакаться.

— Никто не просил вашего совета! Вы шпик, да? — она шумно втянула воздух носом. — От вас пахнет грязью, грязными человеческими тайнами!

Я выдавил из себя нечто, символизирующее кривую усмешку. Девушка была молода и глупа, наверное, немного отуманена и, как сама мне сказала, находилась под действием наркотика. Но она была молода и волосы ее были чисты. Мне было грустно, что она слышит от меня запах грязи.

Я поднялся, слегка задев головой бумажную бабочку, подошел к балконной двери и выглянул наружу. В узком пространстве между двумя корпусами виднелся краешек светлого моря. По нему двигался трехмачтовый корабль, убегая от легкого ветерка.

Когда я обернулся, комната показалась мне темной, будто прозрачный кубик тени, полный невидимой жизни. Казалось, бабочка и впрямь начала летать. Девушка поднялась и, покачиваясь, стояла под нею.

— Вас прислала моя мать?

— Не совсем так. Но я с ней говорил.

— Думаю, она вам рассказала обо всех моих грехах. О том, какая я злая? Какой у меня невыносимый характер?

— Нет. Но она тревожится о тебе.

— Ее тревожит моя связь с Фредом?

— Думаю, да.

Она утвердительно кивнула и так и не подняла головы.

— Меня это тоже тревожит, но совсем по другому поводу. Она думает, что мы любовники или что-то в этом роде. Но, оказывается, я неспособна жить с людьми. Чем ближе я к ним подхожу, тем мне холоднее!

— Почему?

— Я их боюсь! Когда он... когда мой отец выломал дверь ванной, я влезла в корзину для белья и закрыла за собой крышку. Я никогда не забуду, что я тогда почувствовала: словно я умерла, похоронена и навсегда в безопасности!

— В безопасности?

— Но ведь мертвого невозможно убить!

— Чего ты боишься, Дорис?

Она подняла на меня глаза и глянула из-под светлых бровей.

— Людей.

— И Фреда тоже?

— Нет. Его я не боюсь. Иногда он доводит меня до бешенства. Тогда мне хочется его... — она прервалась на полуслове. Я услыхал скрип стиснутых зубов. — Чего тебе тогда хочется?

Она заколебалась; на лице ее отразилось напряжение, словно она вслушивалась в отголоски собственного внутреннего мира.

— Я хотела сказать: «убить его». Но на самом деле я так не думаю. В конце концов, к чему это привело бы? Бедный старина Фред тоже уже мертв и похоронен, как и я.

Под влиянием минутной злости я хотел возразить ей, сказать, что она слишком молода и хороша собой для таких разговоров. Но она была свидетелем и мне не хотелось с ней ссориться.

— А что произошло с Фредом?

— Много всякого. Он из бедной семьи и полжизни потратил на то, чтобы оказаться там, где он находится сейчас, а это, собственно, значит нигде. Его мать что-то вроде сестры милосердия, но она помешалась на своем муже. Он остался калекой в войну и ни к чему не способен. Фред должен был стать художником или кем-то таким, но, наверное, никогда уже не достигнет этого...

— У него были какие-то неприятности?

Ее лицо стало непроницаемым.

— Я этого не говорила.

— Но мне показалось, что ты подразумеваешь это.

— Может, и так. У каждого есть какие-то неприятности...

— Но в чем же состоят неприятности Фреда?

Она покачала головой.

— Я вам не скажу. Вы донесете моей матери.

— Нет...

— Да!

— Ты любишь Фреда?

— Я вправе любить хоть кого-то на этом свете! Он милый парень, милый человек...

— Разумеется. Не этот ли милый человек украл картину у твоих милых родственников?

— Не пытайтесь иронизировать!

— Иногда приходится. Видимо, потому, что все вокруг такие милые. Но ты не ответила на мой вопрос, Дорис. Не Фред ли украл эту картину?

Она затрясла головой.

— Ее вообще не крали.

— Ты хочешь сказать, что она сошла со стены и отправилась прогуляться?

— Нет, я не это хочу сказать! — из глаз ее брызнули слезы и покатились по лицу. — Это я ее взяла!

— Зачем?

— Фред сказал мне... Фред меня просил.

— Он мотивировал свою просьбу?

— У него были причины.

— Какие именно?

— Он просил никому не говорить об этом.

— И картина до сих пор у него?

— Думаю, да. Он ее не приносил.

— Но говорил, что намерен вернуть ее?

— Да... И он наверняка сделает это! Он сказал, что хочет ее исследовать.

— Что именно исследовать?

— Установить ее подлинность.

— Значит, он подозревает, что это подделка?

— Он должен удостовериться.

— И для этого должен был ее украсть?

— Он вообще не крал ее! Это я разрешила ему взять картину. А вы ужасно все воспринимаете!

Глава 6

Я был уже почти готов признать ее правоту. А потому оставил ее в покое и спустился к машине. Весь последующий час я сидел в машине, следя за входом в корпус и наблюдая, как падающие на другую сторону улицы тени домов становятся длиннее в свете послеполуденного солнца.

В павильончике с круглой крышей, стоящем на этом участке улицы, располагался бар, где продавали диетические гамбургеры, и слабые порывы ветра время от времени доносили до меня запах еды. Я вышел из машины и съел гамбургер. В заведении царила довольно гнусная атмосфера. Бородатые клиенты показались мне пещерными людьми, ожидающими конца оледенения. Когда, наконец, подъехал Фред Джонсон, я уже снова сидел в машине. Он припарковал свой голубой «форд» сразу за моей спиной и оглядел улицу, потом вошел в подъезд «Шербурна» и скрылся в лифте. Я двинулся по лестнице. Встретились мы на площадке четвертого этажа. На нем был зеленый костюм с широким желтым галстуком.

Он попытался нырнуть обратно в лифт, но двери захлопнулись перед его носом и кабина двинулась вниз. Он повернулся ко мне. Я увидел бледное лицо и широко открытые глаза.

— В чем дело, сэр?

— В картине, которую ты взял из дома Баймееров. — Какая картина?

— Ты прекрасно знаешь, какая. Картина Хантри.

— Я ее не брал!

— Возможно. Но она попала в твои руки.

Он глянул за мою спину в направлении коридора, ведущего к комнате девушки.

— Это вам сказала Дорис?

— Давай не впутывать Дорис в это дело. У нее и так достаточно хлопот с родными и с самой собой.

Он кивнул, словно понял и признал мою правоту. Но глаза его жили собственной жизнью и искали выход из создавшейся ситуации. Он казался мне одним из тех несчастных юношей, которые, когда юность минует, сразу переходят в пожилой возраст, минуя стадию мужской зрелости.

— Кто вы, собственно, такой?

— Я частный детектив по имени Лью Арчер. Баймееры наняли меня для поисков своей картины. Где она, Фред?

— Не знаю...

Он растерянно покачал головой. На его лбу появились капельки пота, словно выдавленные мощными руками, стиснувшими ему виски.

— Что же с ней случилось, Фред?

— Я действительно взял ее домой. У меня и в мыслях не было красть ее! Я хотел только исследовать картину...

— Когда ты принес ее к себе?

— Вчера.

— И где она теперь?

— Я не знаю. Честное слово! Кто-то, должно быть, украл ее из моей комнаты...

— В доме на Олив-Стрит?

— Да, сэр. Кто-то влез в дом и украл ее, когда я спал. Она была там, когда я ложился в постель, но, проснувшись, я не нашел ее...

— Ты, должно быть, большая соня...

— Наверное...

— Или большой лжец.

Худенький юнец внезапно весь задрожал от стыда или от гнева. Я подумал, что он попытается ударить меня, и приготовился к этому. Но он бросился в сторону лестницы. Догнать его мне не удалось, когда я выбежал на улицу, он уже выводил свой голубой «Форд» на середину проезжей части.

Я купил диетический гамбургер, попросил положить его в бумажный пакет и снова поднялся лифтом на четвертый этаж. Дорис впустила меня в комнату, хотя выглядела явно разочарованной при виде моей персоны.

Я вручил ей гамбургер.

— Здесь есть кое-что съестное...

— Я не голодна. Да и Фред обещал мне привезти что-нибудь...

— Лучше съешь это, Фред сегодня может и не появиться.

— Он говорил, что заскочит...

— У него могут быть некоторые хлопоты в связи с этой картиной, Дорис. Она сжала пальцы, смяв лежащий в пакете гамбургер.

— Что, мои родственнички намерены прикончить его?

— Я не стал бы говорить так однозначно.

— Вы не знаете моих родных! Они добьются того, что он потеряет место в музее. И никогда не окончит учебу. И все потому, что он пытался помочь им!

— Я не вполне понимаю...

Она резко тряхнула головой.

— Он хотел проверить подлинность их картины. Хотел определить возраст краски. Если она свежая, это наверняка значит, что картина фальшивая.

— Что она нарисована не Хантри?

— Вот именно. Когда Фред впервые увидел ее, он счел, что это подделка. Во всяком случае, не был уверен в ее подлинности. Вдобавок он не доверяет человеку, у которого мои родные купили картину.

— Граймсу?

— Ну да. Фред говорил, что в близких к искусству кругах у него скверная репутация.

Мне было интересно, какую репутацию обретет сам Фред теперь, после кражи картины. Но волновать этим девушку было бессмысленно. Ее лицо оставалось непроницаемым, словно скрытым за облаком. Я оставил ее наедине с помятым гамбургером и вернулся вдоль автострады в нижний город.

Двери магазина Пола Граймса были заперты решеткой. Я постучал, но никто не ответил. Тогда я принялся дергать ручку и кричать — безрезультатно. Всматриваясь в темноту за стеклами, я видел только пустоту и мрак.

Зайдя в винную лавочку, я спросил чернокожего продавца, не видал ли он Паолу.

— С час назад она была возле магазина, укладывала какие-то картины в автофургончик. Я даже помогал ей, мистер.

— Что это были за картины?

— Всякая мазня в рамах. Такие странные картинки, все в цветных пятнах. Мне нравятся картины, на которых что-то видно. Ничего удивительного, что эти они не смогли продать.

— А откуда вы знаете, что они не смогли?

— Так это же яснее ясного! Она сказала мне, что магазин закрывается. — А был с нею Пол Граймс, этот тип с бородкой?

— Нет, его видно не было. Я его не видел с той поры, как вы вышли отсюда.

— А Паола не говорила, куда она уезжает?

— Я не спрашивал. Уехала она в сторону Монтевисты, — он указал пальцем на юго-запад.

— Что из себя представляет этот ее автофургончик?

— Старый «Фольксваген». У нее какие-то неприятности?

— Нет. Просто я хотел бы поговорить с ней об одной картине.

— Вы хотите купить ее?

— Возможно.

Он недоверчиво глянул на меня.

— Вам нравится эта мазня, сэр?

— По-разному.

— А жаль... Если бы они знали, что подвернется клиент, может, не закрывали бы фирму и ударили бы с вами по рукам, сэр...

— Все может быть... Вы не продадите мне две четвертушки теннессийского виски?

— Лучше купите пол-литра, сэр, это обходится дешевле.

— Мне нужны две четвертушки.

Глава 7

Двинувшись в сторону центра, я остановился возле музея, намереваясь расспросить о Фреде. Но здание было уже закрыто.

Я поехал на Олив-Стрит. Сумерки, будто ветвистое дерево, нависали над газонами и палисадниками, в старых домах уже зажигали лампы. Клиника напоминала огромный сияющий кристалл. Я остановился возле увенчанного острой кровлей дома Джонсонов и поднялся по выбитым ступенькам к двери. Видимо, отец Фреда подслушивал под дверью, так как он подал голос прежде, чем я успел постучать.

— Кто там?

— Арчер. Я уже сегодня был здесь в поисках Фреда.

— Верно. Я помню, — казалось, он задумался над этим фактом.

— Не могу ли я войти и немного поговорить с вами, мистер Джонсон?

— Мне очень жаль, но ничем не могу помочь вам. Жена заперла дверь.

— А где ключ?

— Сара взяла его с собой в клинику. Она боится, что я выйду на улицу и под что-нибудь попаду. Хотя я сейчас абсолютно трезв. Настолько, что даже плохо себя чувствую. Она сестра милосердия, но ей на это наплевать! — его голос дрожал от жалости к самому себе.

— Вы не можете как-то впустить меня? Может, через окно?

— Она меня убьет!

— Но она может ничего и не узнать. У меня есть немного виски. Вы не хотите капельку выпить?

— Я бы выпил, конечно, — заявил он, явно оживившись. — Но как вы попадете внутрь?

— У меня с собой есть несколько ключей...

Это был обычный старый замок и я открыл его вторым же ключом. Потом запер дверь за собой, с трудом передвигаясь в тесной заставленной прихожей. Джонсон напирал на меня своим массивным животом. В свете слабой лампочки, висящей под самым потолком, я увидел воодушевление, написанное на его лице.

— Вы говорили, что у вас есть для меня немного виски, сэр...

— Потерпите еще минутку, сэр.

— Но я болен. Вы что не видите, как мне плохо?

Я откупорил одну из двух моих бутылок. Он высосал ее единым духом и облизал горлышко.

Я чувствовал себя преступником. Но, казалось, большая доза виски ему ничуть не повредила. Он не только не стал пьянее, наоборот, его дикция явно улучшилась, а фразы стали более четкими.

— Я пил теннессийское виски, когда хорошо себя чувствовал. Пил теннессийское виски и ездил на теннессийских лошадях... Ведь это теннессийское виски, правда?

— Так точно, мистер Джонсон.

— Ты можешь говорить мне Джерри. Я могу распознать участливого человека, — он отставил пустую бутылку на первую ступеньку лестницы, положил ладонь мне на плечо и всей тяжестью оперся на меня. — Я никогда не забуду, что вы для меня сделали, сэр. Как ваше имя?

— Арчер.

— А чем вы занимаетесь, мистер Арчер?

— Я частный детектив, — я открыл бумажник и показал ему копию лицензии, выданной властями штата. — Одна семья, проживающая в этом городе, наняла меня, чтобы я нашел их пропавшую картину. Это портрет женщины, нарисованный известным местным художником по имени Ричард Хантри. Я думаю, вы слышали о нем...

Он нахмурился, стараясь собраться с мыслями.

— Не уверен... Вам нужно поговорить об этом с моим сыном Фредом. Это его парафия.

— Это я уже сделал. Фред взял эту картину и принес ее домой...

— Сюда?

— Так он сказал мне сегодня днем. — Я в это не верю! Фред никогда не поступил бы так. Это порядочный мальчик, всегда был таким. Он никогда в жизни ничего не украл! В музее ему доверяют. Его все уважают...

Я прервал его пьяный монолог. — Он говорит, что не крал картину. Он взял ее домой, чтобы провести определенное исследование.

— Какое исследование?

— Точно я не знаю. Если верить Фреду, он хотел определить возраст этой картины. Художник, который якобы нарисовал ее, исчез уже очень давно. — Кто это был?

— Ричард Хантри.

— Да, я, кажется, слышал о нем. В музее очень много его картин, — он почесал свою седую голову, словно желая оживить память. — Но он, вроде бы, умер?

— Умер или пропал. Так или иначе, его нет здесь уже двадцать пять лет. Если бы краски на картине были достаточно свежими, это означало бы, что ее наверняка рисовал не он.

— Простите, но я не совсем понимаю...

— Это не важно. Важно то, что Фред принес эту картину сюда и прошлой ночью она, похоже, была украдена из его комнаты. Вам ничего об этом неизвестно?

— Нет, черт побери! — его лицо покрылось морщинами, словно внезапно постарев. — Вы думаете, что это я ее взял?

— Разумеется, я так не думаю.

— Надеюсь... Фред прибил бы меня, если бы я прикоснулся к какой-нибудь из его святынь! Я не могу даже зайти в его комнату!

— Мне хотелось бы знать, не говорил ли Фред, что прошлой ночью из его комнаты украдена какая-то картина?

— Я об этом ничего не слыхал.

— А вы видели его сегодня утром?

— Разумеется. Я разогревал ему овсянку...

— И он ничего не говорил о пропавшей картине?

— Нет, сэр, он ничего не говорил.

— Мне бы хотелось осмотреть комнату Фреда. Это возможно?

Эта мысль явно испугала его.

— Не знаю... Пожалуй, нет... Она не терпит, когда в ее дом входят посторонние... Если бы это было возможно, она и от меня избавилась бы!

— Но ведь вы сказали, что она в госпитале...

— Да, она пошла на работу.

— Так откуда же она узнает?

— Не знаю, откуда, но она всегда обо всем узнает. Может, как-то вытаскивает это из меня, что ли... Это вредно для меня, вредно для моих нервов... — он кокетливо хохотнул. — А у вас, мистер, нет еще глоточка того теннессийского виски?

Я показал ему вторую бутылку. Когда он протянул к ней руку, я убрал бутылку так, что он не мог до нее дотянуться.

— Пойдем наверх, Джерри. А потом я оставлю ее тебе, — я сунул бутылку обратно в карман.

— Я даже не знаю...

Он глянул вверх вдоль лестницы так, словно его жена могла нас подслушивать. Разумеется, это было невозможно, но ее невидимое присутствие, казалось заполняло собой весь дом. Джерри весь дрожал от страха перед ней, а может, от желания получить виски.

Искушение победило. Он включил свет и проводил меня на лестницу. Второй этаж был в еще более запущенном состоянии, чем первый. Старые рваные обои почти выцвели. На полу я насчитал несколько выбоин. В двери, ведущей в одну из комнат, недоставало доски, ее заменяла крышка картонной коробки.