Глава 40

Я вернулся в полицейский участок. На паркинге стоял фургончик коронера, а в коридоре я столкнулся с Пурвисом, выходящим от Маккендрика. Он был красен от возбуждения.

— Установлено абсолютно точно, чьи это были кости!

— Где?

— В госпитале для инвалидов «Скайхилл» в Вэлли. Он много лет после войны лечился там. Его звали Джерард Джонсон.

— Как?!

— Джерард Джонсон. Он был тяжело ранен на Тихом океане, его по частям собирали. Был выписан из госпиталя примерно двадцать пять лет назад, должен был регулярно приезжать для обследования, но так больше и не появился. Теперь понятно, почему, — он глубоко и удовлетворенно вздохнул. — Между нами, я очень благодарен тебе за эту подсказку, напомни мне об этом, если я смогу что-нибудь сделать для тебя.

— Ты сейчас можешь кое-что для меня сделать.

— Хорошо, — Пурвис казался слегка встревоженным, — сделаю все, чего захочешь...

— Лучше запиши.

— Стреляй! — сказал он, вынимая служебный блокнот и авторучку.

Я выстрелил по отдаленной цели.

— У Джерарда Джонсона в армии был друг по имени Вильям Мид. Мид был убит в Аризоне летом 1943 года. Это дело знакомо шерифу Бротертону из Копер-Сити — это он нашел останки Мида в пустыне и отослал их в Калифорнию, где его должны были похоронить. Я хочу знать, по какому адресу было выслано тело и где его погребли. Возможно, необходимо будет эксгумировать эти останки.

Пурвис поднял глаза от блокнота и зажмурился, ослепленный солнцем.

— Но что ты собираешься искать?

— Причину смерти. Тождество. Все, что удастся. И второе дело. У Мида была жена, хорошо бы найти ее.

— У тебя серьезные запросы.

— Мы расследуем серьезное дело.

Маккендрик сидел в кабинете один. Был он уныл и раздражен.

— Где ваш заключенный, капитан?

— Прокурор округа отвез его в изолятор в здании суда. Лэкнер посоветовал ему притвориться немым, да и остальные члены семьи тоже воды в рот набрали. А я надеялся сегодня закрыть дело...

— Может, нам все-таки удастся это. Где сейчас Фред с матерью?

— Я их отпустил домой. Прокурор не хочет предъявлять им обвинение, во всяком случае, пока. Он недавно в этой должности и пока еще учится. Ему кажется, что эту Джонсон мы можем обвинить только в том, что она жила с Ричардом Хантри, выдавая его за своего мужа, а это не преступление.

— Но ведь она помогала ему скрыть убийство.

— Вы имеете в виду убийство настоящего Джерарда Джонсона?

— Вот именно, капитан. Как вам известно, Пурвис установил, что настоящий Джерард Джонсон — это тот мужчина в коричневом костюме, останки которого были зарыты в оранжерее миссис Хантри. Похоже, что Хантри убил Джонсона, присвоил себе его имя и поселился с его женой и сыном. Маккендрик задумчиво покачал головой.

— Я тоже так думал, пока не посмотрел документы этого Джонсона в окружной прокуратуре и в том госпитале «Скайхилл». Он не был женат и не имел сына. Вся эта чертова семейка просто-напросто выдумана!

— Включая Фреда?

— Включая Фреда, — видимо, Маккендрик заметил, что я болезненно вздрогнул, потому что сейчас же добавил: — Я знаю, что у вас к Фреду особое отношение. Может быть, благодаря этому, вы можете себе представить, что чувствую я в отношении Хантри. Я действительно восхищался этим типом, когда был еще молодым полицейским. Весь город восхищался им, даже те, кто его в глаза не видел. А теперь я должен им сказать, что Хантри был полусумасшедшим пьянчужкой и к тому же убийцей...

— Вы абсолютно уверены, что Джонсон — это Хантри?

— Абсолютно. Не забывайте, что я с ним был лично знаком, один из немногих избранных. Разумеется, он изменился, чертовски изменился, но это тот самый человек. Я узнал его, и он об этом знает. Но не желает ни в чем признаваться.

— А вы не пытались устроить ему очную ставку с его настоящей женой?

— Разумеется, я поехал к ней сегодня с утра пораньше, чтобы обо всем договориться. Но она уже смылась и, думаю, далеко, вычистила свой банковский сейф и, когда ее видели в последний раз, двигалась по автостраде на юг, — Маккендрик уныло глянул на меня. — Частично это ваша вина, вы же непременно пожелали допросить ее, а было еще рано.

— Возможно. Но на мне также лежит часть вины за проведение всего расследования...

— Расследование еще не закончено. Разумеется, Хантри у нас в руках. Но слишком много остается невыясненным. Почему он взял фамилию Джонсон, фамилию убитого им человека?

— Чтобы скрыть факт исчезновения настоящего Джонсона.

Маккендрик помотал головой.

— Это кажется мне бессмысленным.

— В убийстве Джонсона тоже не было особого смысла, но он совершил убийство, и эта женщина об этом знала. Свое знание она использовала для того, чтобы совершенно прибрать его к рукам. Собственно, он был узником в доме на Олив-Стрит.

— Но зачем он был ей нужен?

Я признался, что понятия не имею.

— Может, когда-то их что-то связывало... Мы не можем исключить такую возможность...

— Вам легко говорить. Джонсон погиб больше двадцати пяти лет назад, эта женщина отказывается отвечать на вопросы. Хантри тоже.

— Можно мне попытаться разговорить его?

— Это не от меня зависит, Арчер. Дело оказалось серьезным, так что окружной прокурор взял все следствие в свои руки. Хантри — самый знаменитый человек, когда-либо живший в этом городе, — он принялся размеренно ударять ладонью по столу, словно наигрывая похоронный марш. — Господи, как низко пал этот человек!

Я сел в машину и проехал несколько улиц, отделявших меня от здания суда. Его стройная белая башня с часами была самым высоким зданием в центре города. Под четырьмя огромными циферблатами вилась смотровая галерейка, окруженная черным кованым барьером.

На галерейке как раз стояло какое-то туристское семейство, маленький мальчик смотрел вниз, опершись подбородком о барьер, он широко улыбнулся мне. Я ответил ему улыбкой.

Кажется, в этот день я улыбнулся в последний раз. Почти два часа я ждал в судебных коридорах окружного прокурора. В конце концов мне удалось его увидеть, но до разговора не дошло — через приемную быстро проскользнул молодой человек с шустрыми глазами; огромные черные усы словно несли его вперед, как будто являлись крыльями его честолюбивых устремлений.

Я попытался проникнуть к кому-нибудь из его заместителей. Все были заняты. Прорваться сквозь заслон окружающих прокурора ассистентов мне не удалось. Наконец, я плюнул на все и спустился в бюро коронера.

Пурвис все еще ждал звонка из Копер-Сити. Я сел и подождал вместе с ним.

Пурвис говорил, записывая что-то в блокноте, я пытался через его плечо расшифровать записи, но они были нечитаемы. Когда он наконец положил трубку, я поднял глаза:

— Ну и что?

— В 1943 году армия взяла на себя все хлопоты и затраты в связи с перевозкой тела Вильяма Мида из Аризоны. Тело везли в опломбированном гробу, потому что оно было в таком состоянии, что смотреть на него было нельзя. Похоронен на городском кладбище.

— Но в каком городе?

— Здесь, в Санта-Терезе. Именно тут жил Мид со своей женой. До призыва он жил в доме номер 2136 на Лос-Банос-Стрит. Если повезет, возможно, по этому адресу мы найдем его жену.

Проезжая по городу следом за машиной Пурвиса, я чувствовал, что все это дело, длившееся тридцать два года, описало петлю и вернулось к исходной точке. Мы проехали по Олив-Стрит, миновав дом Джонсонов, а потом то место, где я нашел умирающего Пола Граймса.

Лос-Банос лежала параллельно Олив-Стрит, на один перекресток дальше к северу от автострады. Старый каменный дом под номером 2136 уже давно был поделен и перестроен под приемные врачей. Сбоку над ним возвышалось новое здание какого-то медицинского учреждения. Однако, с другой стороны стоял деревянный домишко довоенной постройки, в одном из окон которого я заметил табличку с надписью «Сдается».

Пурвис вылез из машины и постучал в двери домика, из них выглянул какой-то старичок. Казалось, весь он излучал недоверие.

— В чем дело?

— Моя фамилия Пурвис, я помощник коронера.

— Здесь никто не умирал, по меньшей мере, со времени смерти моей жены...

— Меня интересует некий Вильям Мид, кажется, он был вашим соседом?

— Да-да, он жил здесь рядом какое-то время. Но он тоже умер, еще во время войны, его убили где-то в Аризоне. Мне сказала об этом его жена, я не выписываю местную газету, никогда не читал ее, там печатают только скверные новости, — он прищурившись смотрел на нас сквозь москитную сетку так, словно и мы были носителями этих новостей. — Вы это хотели узнать?

— Вы очень помогли нам, — сказал Пурвис. — А вы не знаете случайно, что стало с женой Мида?

— Она уехала недалеко, нашла себе другого мужа и переехала на Олив-Стрит. Но на этот раз она несчастлива...

— Что вы имеете в виду?

— Этот второй муж алкоголик. Только не говорите, что узнали это от меня. Ей приходится с тех пор тяжко работать, чтобы заработать ему на водку.

— А где она сейчас работает?

— В клинике, она медсестра.

— Этого ее мужа случайно зовут не Джонсон?

Глава 41

Мы проехали мимо густых деревьев, что росли на Олив-Стрит лет сто, а то и больше. Шагнув рядом с Пурвисом в тень, отбрасываемую домом в полуденном солнце, я чувствовал, как лежащее на моих плечах вездесущее прошлое мешает дышать.

Женщина, выдающая себя за миссис Джонсон, открыла двери немедленно, словно ожидала нашего визита. Я почувствовал лицом почти физическое прикосновение ее хмурого взгляда.

— Что вам нужно?

— Нельзя ли войти? Это помощник коронера, мистер Пурвис.

— Я знаю, — она обращалась к нему. — Я вас видела в клинике. Вот только не знаю, зачем вам входить. Дома нет никого, кроме меня, а все, что могло случиться, уже случилось. — Мне показалось, что это не утверждение, а лишь пугливая надежда.

— Мы хотели поговорить о том, что случилось в прошлом, — сказал я. — Например, о смерти Вильяма Мида.

— Никогда не слыхала о таком, — ответила она, не моргнув глазом.

— Я позволю себе освежить вашу память, миссис, — сказал Пурвис холодно и спокойно. — Согласно поступившей ко мне информации, Вильям Мид был вашим мужем. Когда он был убит в Аризоне в 1943 году, его тело отослали сюда, чтобы здесь похоронить. Моя информация ошибочна?

Взгляд ее темных глаз не дрогнул.

— Я уж и забыла обо всем этом. Я всегда умела вычеркивать из памяти то, что хотела. И тяжелые переживания последующей жизни в определенном смысле стерли все прошедшее, понимаете, мистер?

— Нельзя ли нам войти, присесть на минутку и поговорить с вами обо всем этом? — спросил Пурвис.

— Прошу вас.

Она отстранилась, позволив нам войти в тесный холл. У подножья лестницы стояла большая старая полотняная сумка. Я приподнял ее, сумка оказалась тяжелой.

— Я бы попросила не трогать это, — сказала она.

Я поставил сумку на место.

— Вы собираетесь уезжать?

— А если и так, что с того? Я не сделала ничего дурного. Имею право делать все, что мне понравится. Могу уехать, куда хочу, и, возможно, так и поступлю. Здесь уже не осталось никого, кроме меня. Муж пропал, а Фред выбирается...

— Куда он выбирается?

— Он даже не хочет мне сказать. Наверное, уезжает куда-то с этой девушкой. Я отдала этому дому двадцать пять лет тяжкого труда и в результате осталась в нем одна. Одна, без цента в кармане и с долгами... Почему бы мне не уехать?

— Потому что вас подозревают в совершении преступления, — сказал я. — Любое неосторожное движение может привести к вашему аресту.

— В чем меня подозревают? Я не убивала Вильяма Мида. Это случилось в Аризоне, а я тогда работала медсестрой здесь, в Санта-Терезе. Когда мне сообщили, что он убит, это был самый тяжелый удар в моей жизни. Я до сих пор ощущаю его последствия и всегда буду ощущать. Когда его закопали на кладбище, мне хотелось вместе с ним войти в могилу!

Я ощутил тень сочувствия, но справился с этим. — Мид — не единственная жертва. Погибли Пол Граймс и Джейкоб Витмор... Эти люди были связаны с вами и вашим мужем. Граймс был убит здесь, на этой улице. Витмора утопили, быть может, в вашей ванне.

Она задумчиво посмотрела на меня. — Я не понимаю, о чем вы говорите? — Охотно объясню вам. На это понадобится некоторое время. Не могли бы мы войти в комнату и присесть?

— Нет, — возразила она, — мне не хотелось бы. Мне весь день задают вопросы. Мистер Лэкнер советовал мне ничего больше не говорить.

— Возможно, мне необходимо ознакомить ее с ее правами? — неуверенно спросил Пурвис. — Как думаешь, Арчер?

Его неуверенность придала ей смелости и она перешла в атаку.

— Свои права я знаю. Я не обязана разговаривать ни с вами, ни с кем другим. А вот вы не имеете права силой врываться в мой дом!

— Никто не использовал силу. Вы сами пригласили нас войти.

— Ничего подобного, вы сами себя пригласили! Принудили меня впустить вас с помощью угроз!

Пурвис повернулся ко мне, побледнев от мысли, что мог совершить какую-то процессуальную ошибку.

— Давай лучше оставим ее сейчас в покое, Арчер. В конце концов, допрос свидетелей не входит в мои обязанности. Мне кажется, окружной прокурор не станет предъявлять ей обвинение. Мне не хотелось бы запутывать все дело на данном этапе...

— Какое такое дело?! — вскричала она неожиданно горячо. — Нет никакого дела! Вы не имеете права преследовать меня! И все лишь потому, что я — бедная женщина, не имеющая друзей, но имеющая безумного мужа, а он, бедняжка, из-за болезни даже забыл, кто он такой!

— А кто он такой? — спросил я.

Она испуганно глянула на меня и внезапно смолкла.

— Между прочим, почему вы пользуетесь фамилией Джонсон, миссис? — продолжал я. — Вы когда-нибудь были женой Джерарда Джонсона? А Хантри, убив подлинного Джонсона, стал выдавать себя за него?

— Я ничего вам не скажу! — повторила она. — И убирайтесь немедленно! Пурвис уже был на крыльце, не желая иметь ничего общего с моими нетрадиционными методами ведения допроса. Я вышел следом и мы расстались на тротуаре перед входом.

Сидя в машине, освещенной предвечерним солнцем, я пытался мысленно упорядочить всю историю. Она началась с конфликта между братьями — Ричардом Хантри и его сводным братом Вильямом Мидом. Видимо, Ричард украл картины Вильяма, а вместе с ними и его девушку, и в конце концов убил брата, бросив его тело в Аризонской пустыне.

Ричард с девушкой переехал в Санта-Терезу и, хотя убийство является тяжким преступлением, его так и не вызвали в Аризону на допрос. Он неплохо устроился в Калифорнии и, словно смерть Вильяма стала подпиткой для его таланта, за семь лет превратился в выдающегося художника. Но потом его мир рухнул в пропасть. Армейский друг Вильяма, Джерард Джонсон, выписался из госпиталя для инвалидов и нанес Ричарду визит.

Джерард посетил Ричарда дважды, и во второй раз привел с собою вдову Вильяма и его сына. Это был последний визит, нанесенный им кому бы то ни было. Ричард убил его и закопал в собственной оранжерее. Потом, словно бы желая заплатить за все, отказался от своего высокого положения и, взяв фамилию Джерарда, занял место Вильяма. Он поселился в доме на Олив-Стрит и прожил там двадцать пять лет нелюдимым пьянчугой.

В первые годы, пока возраст и алкоголизм не изменили его внешность, он должен был жить в полном уединении, словно безумный родственник, на чердаке девятнадцатого века. Но не рисовать он не мог. И в конце концов сила таланта привела его к падению.

Фред заприметил и понял, что его отец украдкой занимается рисованием и подсознательно отождествил его с пропавшим художником по имени Хантри. Этим объясняется его особый интерес к творчеству Хантри, который привел его к похищению — или взятию в долг — картины Баймееров. Когда Фред, намереваясь исследовать портрет, принес его домой, отец стащил его из комнаты Фреда и спрятав в собственной берлоге — на чердаке, где портрет и был прежде написан.

Теперь пропавшая картина лежала в багажнике моей машины. Хантри был в тюрьме. Я должен был чувствовать удовлетворение, но не чувствовал. Это дело все еще лежало на моих плечах и занимало мои мысли. И я размышлял над ним, сидя под оливковыми деревьями в медленно угасающем свете.

Я уговаривал себя, что ожидаю, когда выйдет миссис Джонсон, но сомневался, что она хоть шаг ступит из дому, пока я не уеду. Дважды ее лицо мелькало в окне гостиной. В первый раз она казалась испуганной, во второй зло погрозила мне кулаком. Я приветливо улыбнулся, и она опустила потрепанные шторы.

Я продолжал сидеть в машине, пытаясь представить себе жизнь пары, обитавшей в этом старом доме двадцать пять лет. Хантри был узником не только в физическом, но и в психологическом смысле. Женщина, с которой он жил под именем Джонсона, прекрасно знала, что настоящего Джонсона убил именно он. Наверняка она также знала, что он убил и ее мужа, Мида. Их совместная жизнь, должно быть, больше напоминала тюрьму, чем счастливый брак.