Глава 1

К резиденции вела частная дорога, расширяющаяся на вершине холма в небольшую площадку. Выйдя из машины, я имел возможность посмотреть назад, на лежащий в долине город, увидеть башни собора и высокую крышу здания суда, все остальное скрывалось в облаке городских испарений. По другую сторону холма лежал канал с разбросанными по нему островками.

Единственным звуком, долетавшим до моих ушей, если не считать тихого рокота недавно покинутой мною автострады, был стук теннисного мячика. По соседству с боковой стеной дома располагался огороженный проволочной сеткой корт. Мужчина крепкого сложения в шортах и полотняном кепи играл с подвижной блондинкой. В их сосредоточенном передвижении внутри замкнутого пространства было нечто, напомнившее мне узников, бредущих друг за другом по тюремному двору.

Мужчина выиграл несколько сетов подряд и соблаговолил заметить мое присутствие. Прервав игру, он повернулся спиной к партнерше и подошел к ограждению.

— Мистер Лью Арчер?

Я утвердительно кивнул.

— Вы опоздали.

— Не сразу нашел вашу дорогу, мистер.

— Нужно было спросить у кого угодно в городе. Всем известно, где живет Джек Баймеер. Даже самолеты при посадке используют мой дом в качестве ориентира.

Понять причину этого было нетрудно: дом представлял собой массивную глыбу белого камня под красной черепицей и к тому же помещался в самой высокой точке Санта-Терезы. Выше него были только холмы, окаймлявшие город с другой стороны, да парящий в светлом сентябрьском небе ястреб.

К сетке приблизилась партнерша Баймеера, казавшаяся намного моложе его. Кажется, взгляд, которым я окинул ее светлокожее лицо и чуть перезревшее тело увядающей женщины, весьма ее взволновал. Баймеер не спешил представить нас друг другу, поэтому я отрекомендовался сам.

— Я Рут Баймеер. Надеюсь, вы не откажетесь выпить? Лично я собираюсь...

— Давай не изображать гостеприимство, — заявил Баймеер, — этот человек здесь по делу.

— Знаю, ведь это мою картину украли.

— Если ты не против, Рут, я изложу суть дела.

Он провел меня в дом, а его жена последовала за нами на порядочном расстоянии. Внутри царила приятная прохлада, но тяжелые стены, окружавшие нас, словно давили на входящего своей массивностью. Вилла напоминала скорее общественное здание, чем жилой дом — тут впору было платить налоги или оформлять развод.

Мы медленно пересекли большую комнату и Баймеер указал мне на белую стену, где я заметил лишь два крюка, ранее державших картину. Я достал блокнот и авторучку.

— Когда она была украдена?

— Вчера.

— Собственно, вчера мы заметили, что ее нет, — вмешалась хозяйка дома, — но мы не каждый день сюда входим.

— Она была застрахована?

— Отдельного полиса на нее нет, — ответил Баймеер, — но, разумеется, все в этом доме как-то застраховано.

— Сколько она могла стоить?

— Тысячи две...

— Намного больше, — возразила Рут. — Раз в пять-шесть. Цены на Хантри очень возросли.

— Я не знал, что ты за этим следишь, — проговорил Баймеер с подозрением в голосе. — Десять или двенадцать тысяч? И ты столько заплатила за эту картину?!

— Я не обязана говорить тебе, сколько я заплатила! Я купила ее на собственные деньги!

— Но почему же ты не спросила даже моего совета? Я думал, этот твой бзик по поводу Хантри давно прошел...

— Не там ищешь! Я не видела Ричарда Хантри тридцать лет. И к покупке этой картины он не имеет никакого отношения.

— Это только слова...

Рут Баймеер бросила на мужа быстрый колючий взгляд, словно выиграла сет в игре намного труднее тенниса.

— Ты ревнуешь к мертвецу.

Он саркастически рассмеялся.

— Это глупость по двум причинам: во-первых, я не ревную, а во-вторых, я не верю, что он мертв. Они говорили, словно забыв о моем присутствии, но я подозреваю, что это было не так: мне навязали роль судьи, при котором можно продолжать давний спор, не опасаясь, что он перейдет в непосредственное столкновение. Несмотря на свой возраст, Баймеер держался и говорил как человек, способный на рукоприкладство, а меня уже начала тяготить моя роль.

— Кто это такой — Ричард Хантри?

Женщина глянула на меня изумленно.

— Вы действительно никогда не слышали о нем, мистер?

— Большинство жителей земного шара никогда не слышали о нем, — заметил Баймеер.

— Это не так! Он стал знаменитым уже к моменту своего исчезновения, а ему тогда не было еще и тридцати!

В голосе миссис Баймеер прозвучали печаль и сострадание, а я глянул в лицо ее мужу. Он покраснел от злости и в глазах его читалось бешенство. Я встал между ними, повернувшись к женщине.

— Где исчез Ричард Хантри?

— Здесь, — ответила она, — в Санта-Терезе.

— Недавно?

— Нет, это было больше двадцати пяти лет назад. Просто он решил бросить все это. Как он написал в своем прощальном письме, отправился искать новые горизонты.

— Он оставил это письмо вам?

— Нет, не мне. Он оставил письмо, впоследствии опубликованное его женой. Я не видела Ричарда Хантри со времен нашей молодости в Аризоне.

— Но нельзя сказать, что ты не старалась увидеть его, — заметил ее муж. — Ты хотела, чтобы мы поселились тут после выхода на пенсию, потому что это город Хантри. Ты просила меня построить этот дом неподалеку от его виллы.

— Это неправда, Джек! Ты сам решил построить его именно на этом месте. А я лишь согласилась, ты прекрасно это знаешь!

Краска на его лице внезапно сменилась бледностью, в глазах отразилась растерянность, когда он понял, что память подвела его.

— Я уже ни в чем не уверен! — проговорил он старческим голосом и вышел из комнаты.

Жена двинулась было вслед за ним, но потом вернулась и встала у окна. Лицо ее было сосредоточенно.

— Мой муж ужасно ревнивый человек!

— И поэтому он пригласил меня?

— Он пригласил вас, потому что об этом просила его я. Я хочу найти мою картину. Это единственная вещь Хантри, которая у меня есть.

Я присел на ручку большого кресла и снова достал блокнот.

— Вы не могли бы описать ее, миссис?

— Это портрет молодой женщины, достаточно необычный. Краски яркие и выразительные, как те, что употребляют индийцы. Светлые волосы и черно-красная шаль. Одно время Ричард находился под сильным влиянием индийского искусства.

— Эта картина была написана в тот период?

— Честно говоря, не знаю. Человек, у которого я ее купила, не смог назвать дату создания.

— Откуда же вы знаете, что это подлинник?

— Думаю, я могу это утверждать. Да и продавец гарантировал подлинность картины. Он был другом Ричарда еще в Аризоне, а с недавнего времени живет в Санта-Терезе. Его имя Пол Граймс.

— У вас нет фотографии картины?

— У меня нет, но есть у Граймса, и я уверена, что он разрешит вам взглянуть на нее. У него небольшая галерея в центре города.

— Быть может, лучше я предварительно поговорю с ним? От вас можно позвонить?

Она проводила меня в комнату, где за старым черным письменным столом сидел ее муж. Облезлая поверхность стола контрастировала с элегантными панелями из индейского дуба вдоль стен комнаты. Баймеер не повернул к нам головы. Он всматривался в висящий над столом аэрофотоснимок — изображение самой большой дыры в земной поверхности, какую я когда-либо видел.

— Это была моя медная копь... — произнес он задумчиво.

— Я всегда ненавидела эту фотографию! — заявила его жена. — Как бы мне хотелось, чтобы ты снял ее!

— Благодаря ей у тебя есть этот дом, Рут.

— Разумеется, я безумно счастлива! Ты ничего не имеешь против, если мистер Арчер отсюда позвонит?

— Очень даже имею! Неужели в доме стоимостью в четыреста тысяч долларов не найдется угла, где человек мог бы посидеть спокойно?!

С этими словами он резко встал и вышел из комнаты.

Глава 2

Рут Баймеер оперлась о косяк двери, демонстрируя себя. Фигура у нее была уже не девичья, но теннис, а, быть может, и злость, помогли ей сохранить стройность и изящество.

— Ваш муж всегда так себя ведет?

— Не всегда. В последнее время у него паршиво с нервами.

— В связи с этой пропавшей картиной?

— Это только одна из причин.

— А остальные?

— В конце концов, это можно связать с картиной... — она колебалась. — Наша дочь, Дорис, учится в университете и начала общаться с людьми, которые кажутся нам неподходящим для нее знакомством. Знаете, как это бывает...

— Сколько лет Дорис?

— Двадцать, она на втором курсе.

— И живет с вами?

— К сожалению, нет. Она переехала в прошлом месяце, вначале осеннего семестра. Мы нашли ей жилье в Академия-Вилледж, рядом с университетом. Разумеется, я хотела, чтобы она осталась дома, но она заявила, что имеет такое же право на личную жизнь, как и мы с Джеком. Она всегда очень критически относилась к тому, что Джек пьет... И, если хотите, к тому, что пью я...

— Дорис употребляет наркотики?

— Думаю, нет. Во всяком случае, она не наркоманка, — с минуту она молчала, стараясь представить жизнь дочери, которая, казалось, пугала ее. — Я не в восторге от некоторых особ, с которыми она проводит время.

— Вы имеете в виду кого-то конкретно?

— Есть там такой парень, Фред Джонсон, она как-то приводила его домой. Собственно, он не так уж юн, должно быть, ему не меньше тридцати. Один из этих вечных студентов, которые крутятся вокруг университета, потому что им нравится атмосфера, а может, и легкие заработки.

— Вы подозреваете, что это он мог украсть картину?

— Ну, так однозначно я бы не сказала. Но он интересуется искусством. Работает научным сотрудником в местном музее и посещает лекции по этим вопросам. Он слыхал о Ричарде Хантри, у меня даже сложилось впечатление, что он немало знает о Нем. — Наверное, это можно сказать обо всех студентах местного факультета истории искусств?

— Думаю, да. Но Фред Джонсон проявил необычную заинтересованность этой картиной.

— Вы не могли бы описать мне его?

— Постараюсь.

Я снова достал блокнот и облокотился о стол, миссис Баймеер уселась в вертящееся кресло и повернулась ко мне лицом.

— Цвет волос?

— Светло-рыжие и достаточно длинные, на макушке уже слегка редеют. Компенсирует он это при помощи усов — у него такие длинные пушистые усы, похожие на обувную щетку. Зубы довольно скверные. Слишком длинный нос.

— А глаза? Голубые?

— Скорее зеленоватые. Честно говоря, именно его глаза меня немного волнуют. Он никогда не смотрит на собеседника, во всяком случае, когда говорит со мной.

— Высокий или низкий?

— Среднего роста, достаточно худой. В целом его можно назвать симпатичным, если кому-то нравится этот тип мужчин...

— А, к примеру, Дорис?

— Боюсь, что да. Фред Джонсон нравится ей намного сильнее, чем мне бы хотелось.

— А Фреду понравилась эта пропавшая картина?

— Более чем! Он был ею очарован и уделял ей намного больше внимания, чем моей дочери. Мне казалось, что он приходит сюда, чтобы увидеть картину, а не мою дочь.

— Он о ней что-нибудь говорил?

Она заколебалась.

— Утверждал, что она похожа на одну из «памятных» картин Хантри. Я спросила, что это значит, он ответил, что это одна из вещей, сделанных Хантри по памяти, а не с натуры. Он был убежден, что благодаря этому, картина становится еще более уникальной и ценной.

— Говорил ли он о ее цене?

— Спрашивал, сколько я заплатила за нее. Я не хотела говорить ему — это моя маленькая тайна.

— Я умею хранить тайны.

— Я тоже, — она открыла верхний ящик стола и вынула телефонную книгу. — Вы ведь хотели позвонить Полу Граймсу, мистер? Но только не старайтесь узнать цену у него — он обещал мне держать это в секрете.

Я записал номер Граймса и адрес его галереи, находящейся в центре города. Потом набрал этот номер. В трубке послышался грудной, слегка экзотичный женский голос, сообщивший мне, что мистер Граймс в данный момент беседует с клиентом, но скоро должен освободиться. Я назвал свое имя и сообщил, что через некоторое время подойду.

— Только не говорите ей обо мне! — горячо прошептала мне в ухо Рут Баймеер.

— А кто это? — спросил я, положив трубку.

— Кажется, ее зовут Паола. Она представляется его секретарем, но думаю, это более близкая связь.

— Откуда у нее этот акцент?

— Из Аризоны. Она, кажется, полуиндеанка.

Я глянул на изображение дыры, которую провертел Джек Баймеер в аризонском пейзаже.

— Кажется, это дело тесно связано с Аризоной. Если я не ошибаюсь, вы говорили, что Ричард Хантри прибыл именно оттуда?

— Именно. Мы все — оттуда. И все мы в конце концов поселились здесь, в Калифорнии.

Ее тон был лишен выражения и не содержал ни тоски по оставленному ею штату, ни симпатии к штату, в котором она жила. Она говорила как женщина, разочарованная в жизни.

— А почему вы приехали в Калифорнию, миссис?

— Вы, наверное, подумали о том, что говорил мой муж — что это город Дика Хантри, вернее, был им, и что именно поэтому я хотела поселиться тут? — А это правда?

— Думаю, доля правды в этом есть. Дик был единственным художником, которого я знала. Он научил меня видеть многие вещи. И я была рада поселиться в городе, где он создал свои лучшие работы. Понимаете, все это он совершил на протяжении семи лет, а потом исчез.

— Когда?

— Если вы хотите знать точную дату, то он ушел 4 июля 1950 года.

— Вы уверены, миссис, что он сделал это по собственной воле? Что его не убили и не похитили?

— Это исключено. Не забудьте, что он оставил письмо жене.

— Она продолжает жить тут?

— Наилучшим образом. Вы можете увидеть ее виллу из нашего дома — вон за той лощиной.

— Вы с ней знакомы?

— Мы были знакомы в молодости, но близкая дружба нас никогда не связывала. Я практически не вижусь с нею со времени нашего приезда. А почему вы спрашиваете?

— Я хотел бы посмотреть письмо, которое оставил ее муж.

— У меня есть копия. Их продают в местном музее.

Она вышла на минуту и вернулась с письмом, оправленным в серебряную рамку. Стояла надо мной, читая, и ее губы шевелились в такт словам, как во время молитвы. Мне она протянула письмо с явной неохотой.

Оно было напечатано на машинке — за исключением подписи — в углу стояло: «Санта-Тереза, 4 июля 1950».

Дорогая Франсин!

Это мое прощальное письмо. Хоть и с болью в сердце, но я должен покинуть Тебя. Мы часто говорили о моем желании открывать новые горизонты, за которыми я смогу найти свет, невиданный доселе ни на море, ни на суше. Этот прекрасный берег со всем сущим на нем уже рассказал мне все, что мог, как некогда — Аризона.

И так же, как в Аризоне, все здесь стало мелким и обыденным, и я не могу решить тех великих задач, для которых явился на свет. Я должен искать в иных местах каких-то иных корней, более глубокой, бездонной тьмы, более всеобъемлющего света. И я, словно Гоген, решил, что должен искать их в одиночестве, ибо стремлюсь изучать не только окружающий мир, но также и самые глубокие уголки собственной души.

Я не беру с собой ничего, кроме того, что мне отпущено, своего таланта и своих воспоминаний о Тебе. Дорогая моя жена, милые друзья, я прошу вас тепло вспоминать обо мне и пожелать мне удачи. Я просто иду своим путем, для которого рожден.

Ричард Хантри.

Я возвратил Рут Баймеер обрамленное письмо, она прижала его к груди. — Прекрасно, не правда ли!

— Я в этом не уверен. Все зависит от точки зрения. Для жены Хантри это должно было стать немалым потрясением.

— Мне кажется, она весьма неплохо перенесла его.

— Вы когда-нибудь говорили с ней об этом, миссис?

— Нет. Не говорила, — ее резкий тон убедил меня в том, что с миссис Хантри она не связана узами дружбы. — Кажется, ее весьма радует вся унаследованная слава. Не говоря уж о деньгах, которые он оставил.

— Не было ли у Хантри склонности к самоубийству? Он никогда не говорил о том, что может лишить себя жизни?

— Да что вы! — она ненадолго смолкла, но потом продолжила: — Вы не должны забывать, мистер, что я знала Дика Хантри, когда он был очень молод. Я была еще моложе. Честно говоря, я не видела его и не говорила с ним вот уже тридцать лет. Но я уверена, что он жив и поныне!

Она прижала руку к груди, словно желая заявить, что он жив, по крайней мере, в ее сердце. На верхней губе ее появились капельки пота, которые она стерла ладонью.

— Боюсь, этот разговор выбил меня из колеи. Прошлое возникает внезапно, как из-под земли, и это тогда, когда я считала, что победила все... С вами так не бывает?

— Днем достаточно редко. Ночью, перед тем, как заснуть...

— Вы не женаты? — мгновенно сделала вывод она.

— Был, лет двадцать пять назад...

— Ваша жена жива?

— Надеюсь...

— А точно узнать вы не пробовали?

— В последнее время нет. Я предпочитаю узнавать подробности жизни других людей. Сейчас вот мне хотелось бы поговорить с миссис Хантри...

— Мне это не кажется необходимым...

— И все-таки, я попробую. Возможно, это кое-что прояснит для меня в деле.

На лице моей собеседницы застыло выражение неудовольствия.

— Но я хотела только, чтобы вы нашли мою картину...

— И вы, я вижу, желаете проинструктировать меня, как именно я должен это делать? Я пробовал сотрудничать подобным образом с другими моими клиентами, это давало не лучшие результаты.

— Но зачем вам говорить с Франсин Хантри? Видите ли, она не принадлежит к числу наших друзей...

— А я должен общаться исключительно с друзьями?

— Я не это хотела сказать! — она на минуту смолкла. — Вы собираетесь говорить со многими людьми, не так ли?

— Со столькими, со сколькими это будет необходимо. Это дело кажется мне более сложным, чем вам. Оно может занять длительное время и стоить несколько сот долларов...

— Я в состоянии платить!

— В этом я не сомневаюсь. Но я не уверен в желаниях вашего мужа.

— Об этом вы можете не беспокоиться. Если вам не заплатит он, это сделаю я.

Она провела меня по дому, чтобы показать виллу семейства Хантри. Это было здание в новоиспанском духе, с башнями, многочисленными пристройками и большой оранжереей. Оно располагалось чуть ниже небольшого плато, на котором находились мы, по другую сторону лощины, разделяющей оба имения, как глубокая рана в теле земли.

Глава 3

После недолгих поисков я нашел дорогу, ведущую к мосту через овраг, и вскоре остановился перед домом миссис Хантри. Крепко сбитый мужчина с орлиным носом открыл дверь прежде, чем я успел постучать, и вышел ко мне, прикрыв ее за собой.

— Чем могу служить?

— Мне хотелось бы повидать миссис Хантри.

— Ее нет дома. Что ей передать?

— Мне необходимо встретиться с ней лично.

— По какому вопросу?

— Я скажу ей это сам, хорошо? Если, конечно, вы подскажете, где я мог бы ее найти.

— Скорей всего, она в музее. Сегодня день ее дежурства.

Я решил сперва нанести визит антиквару по имени Пол Граймс. Вдоль побережья я проехал в нижний город. По волнам носились белые парусники, в небе реяли чайки и крачки, словно их маленькие воздушные копии. Под влиянием внезапного импульса я задержался и снял номер в гостинице с окнами на залив. Нижний город представлял собой несколько обшарпанных улиц, вытянувшихся вдоль моря. Неряшливые обитатели шатались без дела по главной из них или стояли, привалившись спиной к дверям маленьких магазинчиков со всевозможными товарами.

Свернув с главной улицы на поперечную, я отыскал галерею Пола Граймса, втиснувшуюся между винной лавочкой и вегетарианской столовой. Внешний вид галереи не внушал особого доверия — фасад здания был неаккуратно выложен грубым камнем, на втором этаже, видимо, помещались жилые комнаты. На витринном стекле золотыми буквами было выведено: «Пол Граймс. Картины и декоративные произведения». Я оставил машину у лавочки, подогнав ее к выкрашенному в зеленый цвет парапетику.

Когда я открывал дверь, тихо звякнул висящий над нею колокольчик.

Скромное помещение маскировали рисованные экраны и ширмы из сурового полотна. На них висело несколько картин, ценность которых показалась мне спорной. Под стеной, за тонконогим столиком сидела ярко одетая темноволосая женщина, стараясь придать своему лицу деловое выражение.

У нее были глубокие черные глаза, резко очерченные скулы и выдающаяся грудь, волосы цвета воронова крыла отливали синевой. Женщина была очень красива и очень молода.

Я назвал свою фамилию и выразил надежду, что мистер Пол Граймс ждет меня.

— Я весьма сожалею, но он был вынужден уйти.

— Когда же он вернется?

— Этого он мне не сообщил, по-видимому, уехал по делам за пределы города.

— Вы его секретарь?

— Можно сказать и так, — ее усмешка напоминала блеск ножа из-под плаща. — Это вы звонили по поводу какой-то картины?

— Да.

— Я могла бы показать вам несколько вещей... — она обвела рукой экспозицию. — Это преимущественно абстракции, но у нас имеются и реалистические картины...

— А нет ли у вас каких-нибудь работ Ричарда Хантри?

— Не думаю... нет...

— Мистер Граймс продал картину Хантри семейству Баймеер. Они сказали, что здесь я могу ознакомиться с ее фотографией...

— Мне об этом ничего не известно.

Она развела руками — темными и округлыми, с тонким пушком, напоминающим легкий дымок.

— А вы не могли бы дать мне домашний адрес мистера Граймса?

— Он живет над магазином, его нет дома.

— Когда же вы ждете его, мисс?

— Понятия не имею. Иногда он уезжает и на неделю. Он не сообщает мне, куда ездит, а я его не спрашиваю.

Я поблагодарил ее и направился в соседнюю винную лавочку. Стоящий за прилавком чернокожий спросил, чем он может служить.

— Вы могли бы оказать мне небольшую услугу. Вы знакомы с мистером Граймсом?

— С кем?

— С Полом Граймсом, у него магазин картин в доме рядом с вашим.

— Пожилой тип с седой козлиной бородкой? — он очертил пальцами ее силуэт. — Носит белое сомбреро?

— Да, кажется, он.

Он покачал головой.

— Я не могу сказать, что я с ним знаком. Видимо, он не пьет. Во всяком случае, я на нем ни цента не заработал.

— А на его девушке?

— Пару раз она купила полдюжины пива. По-моему, ее зовут Паола. Вам не кажется, что в ней есть индейская кровь?

— Меня бы это не удивило.

— Мне кажется, есть, — видимо, эта информация его удовлетворила. — Классная девушка! Не понимаю, как мужик его возраста ухитряется держать при себе такую девушку!

— Я тоже. Мне хотелось бы знать, когда мистер Граймс вернется домой. — Я положил на прилавок два доллара, а сверху свою визитную карточку. — Я могу вам позвонить?

— Почему же нет?

По главной улице я доехал до скромного белого здания, в котором помещался музей. Молодой человек у входа сообщил мне, что Фред Джонсон вышел около часа назад.

— Вы хотите встретиться с ним по личному вопросу или это как-то связано с музеем?

— Я слышал, что он интересуется творчеством художника по имени Ричард Хантри...

Он совсем расплылся в улыбке.

— Мы все им интересуемся. Вы, наверное, приезжий?

— Да, я из Лос-Анджелеса.

— Вы не видели нашу постоянную экспозицию работ Хантри?

— Еще нет.

— Вы пришли как раз вовремя, сэр. Здесь сейчас миссис Хантри. Она посвящает нам один день в неделю.

В первом зале, который мы миновали, находились светлые и приятные классические скульптуры. Второй зал был совершенно другим. Картины, которые я там увидел, напоминали окна в иной мир, словно те, через которые исследователи джунглей ночами наблюдают жизнь зверей. Но звери на полотнах Хантри, казалось, превращались в людей, а может, это были люди, становящиеся зверьми.

Женщина, возникшая в зале за моей спиной, ответила на мой невысказанный вопрос:

— Это так называемые образы творения... они представляют полную фантазии концепцию эволюции, созданную художником. Они относятся к периоду первого большого взрыва его творческого вдохновения. Возможно, это покажется неправдоподобным, но все картины были созданы в течение шести месяцев. Я повернулся, чтобы посмотреть на нее. Несмотря на строгий костюм и несколько аффектированную манеру изложения, она излучала силу и собранность. Было видно, что эта женщина с коротко стриженными седеющими волосами обеими руками держится за жизнь.

— Вы миссис Хантри?

— Да, — она явственно была довольна тем, что я ее узнал. — Меня, собственно, уже не должно быть тут, сегодня вечером у меня прием. Но мне трудно не прийти в музей в дни моего дежурства.

Она проводила меня к дальней стене, на которой висел цикл женских образов. Одна из картин привлекла мое внимание. Молодая женщина сидела на бревне, частично прикрытом шкурой буйвола, оттеняющей ее бедра. Красивая грудь и плечи натурщицы были обнажены. Над ней, в глубине картины, висела в пространстве голова быка.

— Он называл ее «Европа», — сказала миссис Хантри.

Я повернулся к ней, она улыбнулась. Я снова глянул на девушку на картине.

— Это вы, миссис?

— В определенном смысле. Я часто позировала ему.

С минуту мы изучающе смотрели друг на друга. Она была моего возраста, может, чуть моложе, но под голубым платьем до сих пор таилось упругое тело Европы. Я задал себе вопрос, что заставило ее проводить меня по выставке — внутренний порыв? мысль о муже? или, может, симпатия...

— Вы уже когда-нибудь видели его картины, мистер? Мне показалось, они вас изумили.

— Да. Я до сих пор изумлен.

— Его работы обычно производят на людей такое впечатление, когда с ними знакомятся впервые. Скажите мне, что вас заставило им заинтересоваться?

Я сказал ей, что являюсь частным детективом, которому Баймееры поручили вести следствие о пропаже их картины. Мне хотелось посмотреть на ее реакцию.

Ее лицо под маской косметики слегка побледнело.

— Баймееры — невежды! Картина, которую они купили у Граймса, фальшивка! Он предлагал мне купить ее задолго до того, как показал им. Я и прикасаться к ней не захотела! Это обыкновенная попытка скопировать стиль, в котором Ричард уже давно не работал.

— Как давно?

— Лет тридцать. Это манера из времен его жизни в Аризоне. Не исключено, что Пол Граймс сам написал эту картину.

— А Граймс — человек с такой репутацией?

Я задал на один вопрос больше, чем следовало.

— Я не стану говорить о его репутации ни с вами, ни с кем бы то ни было другим. Он был другом и учителем Ричарда еще в Аризоне.

— Но вашим другом он не был?

— Мне бы не хотелось говорить на эту тему. Пол помог моему мужу, когда эта помощь имела для него значение. Но с течением времени люди меняются. Все меняется... — она обвела глазами вокруг себя, не останавливая взгляд на картинах мужа, словно даже они стали ей чужими, как полузабытые сны. — Я стараюсь заботиться о наследии моего мужа, о подлинности его работ. Множество людей не прочь были бы составить состояние на его творчестве.

— А Фред Джонсон — не один из них?

Казалось, мой вопрос поразил ее. Она потрясла головой и ее прическа заколыхалась, словно мягкий серый колокольчик.

— Фред покорен творчеством моего мужа. Но я бы не сказала, что он пытается зарабатывать на нем, — она некоторое время помолчала. — А что, Рут Баймеер обвиняет его в краже своей дурацкой картины?

— Прозвучало его имя...

— Но это бессмыслица! Даже если бы Фред был способен на это, чего я не думаю, то у него слишком хороший вкус, чтобы купиться на такую явную подделку!

— И тем не менее, я хотел бы поговорить с ним. Вы случайно не знаете его адреса?

— Я могу посмотреть, — она вышла и вскоре вернулась. — Фред живет с родными на Олив-Стрит, номер 2024. Не будьте с ним слишком суровы, это очень ранимый молодой человек и большой поклонник Хантри.

Я поблагодарил ее за информацию. Она поблагодарила меня за интерес к творчеству мужа. У меня создалось впечатление, что она являет собой достаточно сложную фигуру, будучи рекламным агентом, хранителем святыни и еще кем-то. Невольно я подумал, что это нечто, не поддающееся точному определению, — не что иное, как неутоленный эротизм.

Глава 4

Дом Джонсонов стоял в ряду однотипных деревянных четырехэтажных зданий, построенных, видимо, в начале века. Оливковые деревья, давшие название улице, были еще старше. Их листва отливала матовым серебром в свете полуденного солнца.

Это был район второразрядных гостиниц, частных домов, врачебных кабинетов и зданий, частично перестроенных под конторы. Мне показалось, что возведенная посреди района огромная современная клиника с окнами, напоминавшими гигантские соты, высосала из окружающего все соки.

Дом Джонсонов выглядел более заброшенным, чем соседние здания. Некоторые доски потрескались, со стен давно сошла краска. Он стоял, словно старый, вытянутый дух строения, за палисадником, поросшим порыжелой травой и сочными сорняками.

Я постучал в дверь, снабженную ржавой москитной сеткой. Казалось, дом медленно и неохотно пробуждается к жизни. Было слышно, как кто-то тяжело плетется вниз по лестнице.

Плотный старик отворил дверь и уставился на меня сквозь сетку. У него были седые волосы и короткая неряшливая бородка с густой проседью.

— В чем дело? — раздраженно спросил он.

— Я хотел бы повидать Фреда.

— Не знаю, дома ли он. Я вздремнул, — он наклонился ко мне, приблизив к сетке лицо, и я почувствовал явственный запах вина. — А что вам нужно от Фреда, мистер?

— Я хочу поговорить с ним.

Он смерил меня с головы до ног своими маленькими красноватыми глазками.

— И о чем же вы, мистер, хотите с ним поговорить?

— Я предпочел бы сам сказать ему об этом.

— Лучше скажите мне. Мой сын — очень занятой молодой человек, его время стоит денег. Он — эксперт, — это слово он произнес почти с восхищением. — А это стоит еще дороже.